ЗУРАБУ ЦЕРЕТЕЛИ 80 ЛЕТ В наши дни, когда ставится под сомнение само существование искусства, когда приходится отстаивать право художника на индивидуальное творчество, когда произведение искусства подменяется бессмысленным «актом» или безликим «проектом» и профессиональное мастерство живописца, скульптора, графика высокомерно отрицается якобы за ненадобностью; когда торгашество и конъюнктура рынка нагло и самоуверенно утверждают свой диктат над искусством – роль Зураба Церетели, художника, мастера, президента Российской Академии художеств как никогда важна и воистину, спасительна. Это не юбилейное преувеличение – перешагнувший свое восьмидесятилетие и оставшийся все таким же молодым Церетели очень нужен нам, всем кому дорого художественное творчество; кто понимает и ценит высокий профессионализм, талант, мастерство истинного творца. Среди художников и художественных деятелей последних десятилетий нет ни одного, кто бы мог сравниться с Зурабом Церетели, ворвавшимся в нашу историю с неудержимой стремительностью. Личность Зураба Церетели, его неповторимая яркая индивидуальность как художника, человека, общественного деятеля – стала детонатором и того давнего взрыва, что потряс Москву в связи с установкой памятника «300-летию русского флота» – знаменитого Петра Церетели на стрелке Москвы-реки и Обводного канала; и того повышенного интереса, который по сей день проявляют к нему средства массовой информации, сотни людей, в том числе весьма далеких от искусства. Так кто же он – Зураб Церетели, эта, говоря словами Пушкина, «беззаконная комета в кругу расчисленных светил»? Что принес, навязал, напророчил Москве и России неистовый грузин, потомок князя Имертинского Зураба Церетели, правнук того Зураба Церетели, что как гласит история, в 1810 году «содействовал окончательному присоединению Имерети (а это, к сведению, одна из центральных областей Грузии с центром Кутаиси) – к России»? Церетели вошел в искусство в ту счастливую и трагическую пору, когда вдруг спали с глаз сталинские шоры – и ХХ век распахнулся перед молодыми художниками во всем бесконечном многообразии своего искусства, бывшего в течение всей нашей – молодежи 1950-60-х годов – сознательной жизни под строжайшим запретом. А вместе с калейдоскопом мировой живописи, обвалом стилей, течений, направлений, упущенных нами и вдруг буквально в одночасье обрушившихся на нас, постигли мы и противоречивость собственной истории, ее «сюрреализм», ее чудовищную изломанность, призрачность, фантасмагорию. В сложном переплетении вдруг распахнувшихся творческих возможностей – и собственной надломленности, душевного разлада; увлеченной радости эксперимента – и горечи политических разочарований вырастало, билось, утверждало себя наше искусство 1960-х и 1970-х годов – запоздалый цветок мирового «авангарда», реминисценция 20х годов, ироническая реакция на «суровый стиль» – последний взлет революционных иллюзий. Искусство протеста, искусство эпатажа, искусство бесконечной российской тоски... Церетели и по возрасту, и по своим творческим устремлениям – человек из того времени, не изменивший великим принципам искусства, завоеванным нелегкой ценой, поистине, с кровью. За всю свою долгую жизнь он ни разу не изменил тому главному, что было обретено в молодости – увлеченного внимания к мировому искусству ХХ века, к его колоссам и учителям – Пикассо, Матиссу, Гогену, Шагалу, Модильяни – и, прежде всего, абсолютной творческой свободе от всякого официального принуждения. И все-таки, Зураб Церетели только одной стороной связан с «семидесятничеством». С самого начала было в нем нечто такое, что достаточно резко отделяло его от живописцев и скульпторов близкого ему направления, делало фигурой исключительной, вполне самостоятельной и оригинальной. Разумеется, прежде всего бросается в глаза столь очевидная в творчестве Церетели национальная природа. Его искусство – грузинское до мозга костей, воплощение Грузии и не только потому, что ощутимы в нем традиции грузинской живописи ХХ века; что звучит в нем голос Пиросманишвили; что нашел в нем свое место народный орнамент. В мерцающей дробности бесчисленных мозаик отчетливо видны не только национальные мотивы, но и самый материал: знаменитая грузинская чеканка, фактура народных изделий – наборных поясов, инкрустированных драгоценными камнями женских украшений; кустарных тканей и ковров… Но главное другое: это искусство грузинское в своей основе, по мировосприятию, по настроению, по мелодическому звучанию. В творчестве Церетели живут люди Грузии, живет природа Грузии – далекие снежные вершины, сине-зеленые ковры щедрой растительности, красные обнажения скал, бурые стены и крыши сел над морем цветущих золотых подсолнухов; уютные домики в раме садов. И в живописных холстах, и в декоративной орнаментальности мозаик и витражей, и в скульптурных рельефах возникают древние островерхие грузинские храмы; тянут арбу задумчивые волы. Неизменный в своей вековой повседневности народный быт, нелегкий труд виноделов, угольщиков, дровосеков, возчиков; праздничная 2 нищета уличных музыкантов непрестанно вторгаются в работы Церетели – и в живопись, и в графику, и в скульптуру. А вместе с ними и рядом с ними оживают древние священные книги и надгробья, образы грузинских святых – мучеников и царей, изысканная вязь неповторимого грузинского шрифта; воскресает трагическая и величественная история Грузии. Но вот что особенно важно и ценно в Зурабе Церетели. Его страстная, бескорыстная любовь к своей родине, к ее природе, искусству, людям органично соединяется в нем с интересом и любовью к каждой стране, каждому народу мира – с таким же бережным вниманием к трагической судьбе и неповторимому облику людей Израиля, с восхищением удивительной природой Хорватии, с преклонением перед гением ХХ века Чарли Чаплиным Только любя свою страну можно так любить весь мир, как любит Зураб Церетели Париж и Мадрид, Иерусалим и Дубровник… Люди его любимой Грузии, встреченные на горных тропах во время этнографических экспедиций, которыми так увлекался Церетели в молодые годы, увиденные на базарах и улочках старого Тбилиси – и с таким же бережным вниманием наблюденные старики на старых улочках Иерусалима, прекрасная Грузия – и такая же прекрасная Хорватия предстают индивидуально, укрупнено. Церетели извлекает их из глубин своей зрительной памяти, представляет во всей их монументальной значительности. На какой-то миг они занимают все внимание художника, а вместе с ним и зрителя, оказываются в «центре мироздания» – и отходят, уступают место другим впечатлениям, сливаются в пеструю многоликую жизнь современного мира. Вновь и вновь задумываюсь я о личности Зураба Церетели – художника и человека. Удивительная, неповторимая индивидуальность! Мы, русские интеллигенты не способны быть такими как он. Мы – старики; он ребенок. Мы бесконечно устали – он, кажется, не знает вообще, что такое усталость. Он творит спонтанно, радостно – мы давно разучились непосредственно радоваться, страстно увлекаться, отдаваться творчеству без резиньяций, без мучительных неразрешимых вопросов, без стремления непременно что-то доказать своим искусством. Он любит свою родину, мечтает сделать ее лучше, счастливее, отдать ей все, на что способен – мы способны только скорбеть… И еще одно, столь же важное отличие. В творчестве Церетели нет и никогда не было никаких подтекстов и подвохов, специфическисоветских политических «кукишей в кармане»; вообще никакой политики. Он никогда никому ничего не доказывает. Никого ничему не учит, не стремится завербовать зрителя себе в союзники, или 3 напротив, изобличить в тупости, ограниченности; не заискивает в зрителе и не глумится над ним. Для его творчества характерно полное отсутствие литературности, придуманности, которой так часто грешило и грешит наше «левое» искусство, достаточно головное, чаще сконструированное и «сочиненное», чем «рожденное». Искусство Церетели всегда «рождено», прямо-таки «извергнуто из чрева» художника. Рука с кистью опережает рассудок; ликующая стихия краски захватывает и подчиняет себе все существо художника, просто не оставляя места для каких-либо, вне искусства лежащих соображений. Нет в нем и столь свойственных мировому искусству второй половины ХХ-го и начала ХХ1 века претензий на вселенский «апокалипсис», смакования патологии, культа распада и неизбежной гибели всего сущего – прежде всего добра, красоты, смысла, надежды. Наоборот! Творчество Церетели проникнуто рвущейся наружу, неуемной радостью. Его палитра сама по себе уже произведение искусства: выдавленные тюбики густой, насыщенной цветом масляной краски сверкают как драгоценные камни, как смальта, которую так любит Церетели. Типично для искусства Зураба Церетели разнообразие творческих интересов, стремление испытать себя и в мозаике, и в масляной живописи, и в скульптуре – как монументальной, так и станковой; и в разнообразных видах прикладного искусства. Церетели надо попробовать все, поиграть всеми техниками, всеми материалами. Цветное стекло витражей, листовая медь, смальта, бронза, эмали... Столь частое у Церетели органическое перетекание одного вида искусства в другой; «живописность» и театральность скульптуры; «скульптурность» живописи и эмалей, лепящихся крупными фактурными объемными «мазками», превращающими их почти в барельеф – органическая черта его натуры и его художественного метода. Художник до мозга костей, живущий искусством и для искусства, творяший свой удивительный мир – «мир Церетели», Все, что он делает, в том числе и большие заказные монументальные вещи, он делает «для себя» – вкладывает в них ту же неудержимую фантазию, ту же нерастраченную энергию, ту же радостную потребность творить, лепить, раскрашивать, что и в каждый альбомный набросок Художник. Мастер. Эпоха в истории нашей художественной жизни. ЗУРАБ ЦЕРЕТЕЛИ... 4