Лапшин - Высшая Религиозно
реклама
И. Лапшин Законы мышления и формы познания ГЛАВА ПЕРВАЯ. Значение законов мышления в философской полемике. Спенсер. Авенариус. Гартман. Кант. Логическая и гносеологическая необходимость. Перенесение законов мышления на вещи в себе. Дельбёф. Гамильтон. Ибервег. Критика взглядов Ибервега. Критика взглядов Гамильтона. Критика взглядов Дельбёфа. Заключение. Как ни велико разнообразие направлений, господствующих в современной философской мысли, как ни противоположны существующие воззрения на происхождение, состав и границы нашего познания, все-таки представители всех философских школ признают значение законов мышления и во главе их закона противоречия. Когда какой-нибудь мыслитель хочет показать логическую несостоятельность взглядов противника, он старается обнаружить наличность противоречия в оспариваемом взгляде и, доведя последний до абсурда, успокаивается, считая свое дело выигранным. Точно также, защищая свою точку зрения, всякий философ старается сделать ее неуязвимой с формально-логической точки зрения, т. е. Показать, что, усвоив ее, мы не рискуем впасть в противоречие с самим собой. Это замечается одинаково и у мыслителей, не придающих никакого значения формальной логике, и у мыслителей, принимающих аристотелевскую логику всецело, по крайней мере, в основных чертах, и у мыслителей, ограничивающих ее значение1. (1. Нам могут указать, как на мыслителя, отрицавшего всеобщность и необходимость противоречия, на классического представителя эмпирической точки зрения – на Джона Милля, который считал закон противоречия «одним из наших первых и наиболее знакомых нам обобщений из опыта. (System of Logic I, 308-9). По словам Милля, мы не можем мыслить квадрат круглым, а белизну черной, потому что в опыте нам не приходилось наблюдать таких сочетаний противоречивых свойств в одном и том же объекте мысли. Но во 1-х, Милль, объясняя в «Логике» немыслимость противоречия постепенным образованием в нашем уме неразрывных ассоциаций между известными элементами мысли, не отвергает значения закона противоречия, как высшего критерия познания. Во 2-х, в позднейшем сочинении «Исследование философии сэра Вилльяма Гамильтона» Милль обнаруживает колебания во взгляде на опытное происхождение закона противоречия, усматривая в нем первичное всеобщее и необходимое свойство нашей умственной деятельности, которое мы должны считать обусловливающим всякий возможный опыт: «Чтобы также вещь одновременно существовала, и не существовала, чтобы то же утверждение одновременно было и истинно, и ложно, это – не только не мыслимо, но мы даже не можем придать этому утверждению никакого удовлетворительного смысла, ни быть в состоянии предполагать возможность иного опыта по этому поводу. Мы не можем даже задаваться вопросом, имеет ли своим источником эта невозможность первичную структуру нашего духа, или она возникает из опыта». Таким образом, типичный противник априоризма в теории познания, не решается выводить закон противоречия из опыта в позднейший период своей философской деятельности.) Чтобы убедиться в этом, достаточно проследить те последние основания, на которые опирается аргументация метафизиков против критицизма или последователей критической философии против метафизиков. Как поступают, полемизируя против Канта, эволюционист Спенсер, трансцендентальный реалист Гартман, эмпириокритицист Авенариус? С другой стороны, как поступает Кант, критикуя метафизические системы? 1 Каким примером пользуется Спенсер, критикуя трансцендентальную эстетику Канта? Он стремится показать: 1) что Кант приписывает созданию пространства и времени некоторый хронологический prius перед сознаванием сходства и различия; 2) что Кант считает мыслимой интуицию пространства, отрешенного от великого чувственного содержания; 3) что, таким образом, пространство, противополагаемое Кантом в качестве формы, ощущениям, как заполняющему их содержанию, становится само по себе содержание без формы; 4) что Кант считает пространство чисто субъективной формой или свойствами нашего «Я»; 5) что Кант, принимая существование вещи в себе, в то же время своим учением о субъективности пространства впадает в абсолютный идеализм. В каждом из этих положений, приписываемых Канту, Спенсер вскрывает логическое противоречие (impossibility of thought) и, таким образом, считает трансцендентальную эстетику – краеугольный камень критицизма, разбитою вдребезги. Автор «Критики чистого опыта», кладет в основу своего миросозерцания ту мысль, что философия должна представлять собою наиболее экономичную систему мысли, ведущую кратчайшим путем к усвоению закономерности мира явлений; главным же фактором, влекущим за собою бесполезную трату сил в мышлении, является наличность логического противоречия. Философская система, свободная от внутренних противоречий, есть наиболее экономичное миросозерцание, связанное с наименьшей тратой сил. Наш обыденный нефилософский обиход понятий заключает в себе примесь множества субъективных элементов, которые ведут нас к логическим противоречиям. Задача философии заключается именно в отделении в нашем опыте случайных субъективных примесей от объективных элементов – это и составляет очищение опыта.2 (2. См. брошюру Р. Авенариуса: «Философия, как мышление о мире согласно принципу наименьшей меры сил». 1898. Пер. под ред. М. М. Филиппова. Стремление создать систему положений, свободную от внутренней противоречий, характеристично для всякого философа, как такового; на это справедливо указывает Вундт, см. «System der Philosophie» стр. 21.) Философия «чистого опыта», как система, свободная от внутренних противоречий, обладает, таким образом, явными преимуществами перед другими системами – она в противоположность метафизическим системам самая рациональная и самая экономичная из всех возможных. Даже критическая философия Канта, свободная от внутренних логических противоречий в гораздо большей степени, чем любая из метафизических систем, логически несостоятельна с эмпирической точки зрения, говорят последователи Авенариуса, например Иерузалем, так как признание существования вещей в себе недоказуемым должно фатальным образом привести к безвыходным логическим противоречиям3. (3. См. книгу: «Die Urtheilsfunction», последняя глава.) С точки зрения Гартманна, необходимую подпочву нашего сознательного мышления составляет «бессознательное», оно обусловливает и самую логическую последовательность нашей мысли. Отвергая или подвергая сомнению реальность трансцендентного «бессознательного», мы лишаем себя логического права признавать за нашими мыслями связность и рациональность. Между тем именно так поступает Кант: он признает недоказуемой реальность «бытия в себе» в виде бессознательной деятельности духа при образовании интуиции пространства и времени; он признает за законом причинности исключительно имманентное значение и в тоже время рассматривает вещь в себе, как причину наших ощущений, что нельзя делать безнаказанно: отвергая или подвергая сомнению реальность бессознательного, критический идеализм запутывается и должен неизбежно запутаться в безысходных противоречиях. Антиномии Канта представляют «Experiment der Vernunft», который автор «критики» проделывает над метафизиками. Он предлагает им признать реальность мира вещей в себе и показывает, что подобное допущение приведет их к неразрешимому противоречию, вынуждая, например, считать этот мир одновременно и конечным, и бесконечным, иначе 2 говоря, заставляя отречься от общезначимости закона противоречия, между тем как с критической точки зрения, антиномии легко разрешимы. Я не буду вдаваться в критику этих аргументов Канта и его противников, и для меня в данную минуту совершенно безразлично, кто прав в этих reductionibus ad absurdum противоположной точки зрения, Кант или Сенсер, Авенариус или Гартманн. Я хочу только выставить на вид ту особенность, которая обща всем четырем упомянутым мною философам, равно как и всем остальным представителям современной философской мысли, а именно: вскрытие логического противоречия во взглядах противника есть последняя наивысшая инстанция в их доводах, против которой апеллировать некуда. Исключение составляют философы, апеллирующие к «здравому смыслу» и «чувству», но анализу их рассуждений мы посвящаем особое исследование4. (4.См.: Приложение I-е: О трусости в мышлении.) Все современные мыслители открыто или безмолвно признают общезначимость законов мышления (например, закона противоречия), в то время как гносеологическая необходимость той или другой формы познания (пространства и времени, категорий) оспаривается множеством психологов и философов. Если верить Бэну, Спенсеру, Вундту, существуют непротяженные ощущения. С точки зрения Гюйо, время не составляет необходимой формы познания. Согласно Либманну, можно мыслить чистое бескачественное протяжение. Для Милля закон причинности не есть необходимая форма познания. Гартманн полагает, что сознание не необходимо сопровождает все процессы мысли, ибо существуют бессознательные представления и умозаключения. Словом, если допустить на минуту, что критика критики чистого разума, каковою в сущности является философия XIX-го века, права в своем отрицании гносеологической необходимости известных форм познания (а установление таковой необходимости и составляет содержание критической философии), то, по справедливости, придется сравнить философскую систему Канта, согласно красивому уподоблению проф. Каринского, со зданием, которое бомбардировано со всех сторон превращено пробоинами в решето, но каждый неприятель видит в нем лишь ту единственную брешь, которую пробило его орудие. Я обращаю особенное внимание читателя на любопытное явление в современной философской литературе: понятие гносеологической необходимости известных форм познания не внушает доверия тем самым противника критической теории познания, которые считают неоспоримой логическую необходимость законов мысли, а сторонники критицизма в своих ссылках на логическую необходимость законов мысли не заботятся выяснить ее отношения к гносеологической необходимости формы познания. Вследствие невыясненности этого отношения всеми признаваемой логической необходимости законов мысли к оспариваемой одними и признаваемой другими гносеологической необходимости известных форм познания, борющиеся партии, тратя силы в полемике по частным вопросам теории познания, нередко парализуют одна другую: необходима известная travail décrochant, которая направила бы борющиеся силы, так сказать, по линии наибольшего давления и наименьшего сопротивления и тем вызвала бы перемещение масс в новом направлении. Эта работа сводится к выяснению вопроса об отношении законов мысли к формам познания. Настоящее исследование и представляет попытку содействовать разработке этого трудного вопроса. Когда один философ полемизирует против другого, то он обнаруживает несостоятельность противника путем приведения к абсурду, т. е. вскрывая в оспариваемой точке зрения какое-нибудь противоречие. Закон же противоречия есть, как известно, высшее основоположение так называемых аналитических суждений – суждений, в которых понятие сказуемого уже заключено всецело в понятии подлежащего. Следовательно, те, кто руководствуются в полемике, как критерием истины, законом противоречия, тем самым признают возможными аналитические (в Кантовском смысле) суждения, иначе говоря, для большинства современных мыслителей высшее основоположение, на которое опираются аналитические суждения, есть истина самоочевидная, не требующая никаких дальнейших 3 доказательств. Но в то же время эти мыслители отвергают значение или всех, или некоторых форм познания в теории знания. Не значит ли это, что для него рассмотрение некоторых вопросов, которые будут исследованы мною в самом близком будущем в ряде философских очерков. Сюда относятся вопросы: о «теории познания без предпосылок» (voraussetzunglose Erkenntnisstheorie), о нормативном характере законов мышления, о «патэмпиризме», о причинной и функциональной зависимости, об селекционном учении в его отношении к теории познания, об гносеологических предпосылках зоопсихологии, о категориях модальности, об соотношении между априорными и апостериорными началами естествознания и некоторые другие. Кроме того, я выделили в особое исследование проблему «множественности сознаний» или «чужого Я». Это последнее исследование я предполагаю закончить к весне 1907 г. .// Записки историко-филологического факультета императорского Санкт-Петербургского Университета, СПб., 1906, часть LXXX-л. 4
