Хотя повествование неизменно ведется от третьего лица

Рудычева Анна,
2 курс, романо-германское отделение, 6 испанская группа
Читатель в исправительной колонии,
или читатель как неосознанный соучастник экзекуции
О рассказе Ф.Кафки «В исправительной колонии»
Хотя повествование неизменно ведется от третьего лица, которое отстраненно смотрит на
путешественника, офицера, солдата и осужденного, точка зрения и речи свободно
перемещается между разными персонажами. Условно говоря, это третье лицо есть
повествователь, не присутствоваший непосредственно в качестве зрителя описанных событий,
он выступает отстраненно от действия. Однако локализаторы во времени и пространстве
«здесь, в этой большой и глубокой песчаной долине», «в этой лишенной тени долине»,
«усмешка появилась теперь на его лице», а также безличное «казалось, что…» (кому казалось?
Повествователю или одному мз героев?) могут заставить нас подумать, что рассказчик
присутствует в этом самом теперь и здесь. Не соблюдается порой временная однородность
повествования: «Он увидел, что вокруг него стоят люди и усмехаются…», - хотя в русском
языке согласование времен не носит характера устоявшегося грамматического правила, но в
одной этой фразе мы можем усмотреть происходящую на глазах смену ракурса: «увидел» - это
слово повествователя, поэтому здесь использовано описательное прошедшее время, «стоят» и
«усмехаются» - настоящее время путешественника. Кафка не отграничивает своего
повествователя от описываемого действия четкой линией. Повествователь становится от случая
к случаю рассказчиком событий, которые будто бы видел своими глазами, хотя для читателя
очевидно, что его не было в поле зрения вместе с осужденным, солдатом, офицером и
путешественником-иностранцем.
Рассказ начинается с прямой речи, принадлежащей офицеру, вводя один из углов зрения,
который будет снова появляться и появляться на протяжении всего повествования. Читатель
вводится в текст неожиданно и мгновенно – без описания предшествующих событий он сразу
переходит к «аппарату», о котором будет идти речь в дальнейшем. Перлокуция фразы: «Это
особого рода аппарат» со стороны автора - заставить читателя спросить: о каком аппарате идет
речь и чего в нем такого особенного? Однако же полное объяснение не дается, обманывая
надежды читающего, и объяснение растягивается на длительный срок.
Известно, что отрывки одной и той же длины читаются с разной скоростью в зависимости
от того, из каких слов они состоят, как эти слова связаны, на что эти слова направлены и до
какого состояния сознания доведен читатель. Тот, которому загадали своеобразную загадку, в
котором пробудили любопытство к описываемому аппарату экзекуции, навряд ли станет с
большим интересом и расстановкой читать последующие описания перемещений офицера и
ленивой походки путешественника, не проявляющего интереса к тому, что у читателя как раз
вызывает любопыство. Еще более раздражающим покажется, что вместо расспросов о чудесной
машине, иностранец, обманывая надежды и офицера, и читателя, делает участливое замечание
о мундирах, в которых, должно быть, весьма жарко в этих краях. Однако и мундир, и два
дамских платка, торчащие из-под воротника офицера, в конце произведения появляются снова
в поле нашего зрения: офицер скидывает их на землю, чтобы самому последовать на
экзекуцию. Эти две детали, поданые в тот момент, когда читателя волнуют гораздо более
интригующие вопросы, затем выносятся на первый план. Надо заметить, что это весьма
кровожадно со стороны читателя – желать узнать прежде всего о машине экзекуции, а не о
дамских платках или климате исправительной колонии.
В рассказе Кафки нет выраженной авторской позиции. Смерть автора для XX века была
слишком очевидна. Мир произведения отделяется от его создателя и начинает жить
собственной жизнью, жизнью самостоятельной структуры. Мишель Фуко говорит о том, что
новая наука изучает феномены разрыва между эпохами и сознаниями, и это требует
совершенно иного подхода к изучению культуры и истории. По этой причине и литературу
1
отныне следует рассматривать «не в отношении духа или умонастроений эпохи, «групп, школ,
поколений или движений», и даже не в отношении автора, вовлеченного в бесконечную игру
обращений, связывающих его жизнь с творчеством, а исключительно в отношении структуры
произведения, книги, текста». Структурализм на первое место в изучении текста ставит
собственно сам текст, а не его создателя или исторический контекст.
Но вскоре появляется новый строитель текста – читатель, которому до этих пор
отводилась лишь роль потребителя и ценителя.
Описание аппарата для офицера является самоцелью описания, сам рассказ об аппарате и
его функциях доставляет ему неимоверное удовольствие, которое он надеется разделить с
неблагодарным слушателем путешественником. В то же время в этом растянутом на весь
рассказ описании аппарата можно усмотреть то сродство письма и смерти, о котором говорит
Фуко в докладе «Что такое автор?»: офицер, почти единственный в изменяющемся мире, кто
поддерживает идеи старого коменданта, с упоением рассказывает о действии аппарата
экзекуции, потому что скоро сам рассчитывает лечь под борону и умереть с экстатическим
выражением лица.
Приезжий ученый не встает на сторону старого коменданта и его оставшихся в живых
соратников. Благодарным слушателем оказывается только одно действующее лицо – читатель.
Мозг читателя и его предположения о дальнейшем содержании текста возникают в
результате постоянных ретардаций и временных умалчиваний. Так, мы начинаем с
любопытством ожидать, когда раскроется надпись, которую аппарат экзекуции должен высечь
на теле осужденного, в то время как путешественнику это абсолютно все равно:
– «Будь справедлив!» написано здесь, – сказал офицер еще раз.
– Может быть, – сказал путешественник, – верю, что написано именно это.
Читатель становится действующим лицом и соучастником событий. Теперь решение о
том, помочь ли офицеру и режиму старого коменданта, надо принять не только безымянному
путешественнику. В равной мере это решение принимает читатель, он в том же объеме
выслушивает аргументы и планы офицера и к нему же адресован вопрос-утверждение: «Вот
мой план, хотите ли вы помочь мне осуществить его? Ну конечно, хотите, более того, вы
обязаны это сделать!»
Ответ путешественника не подается мгновенно. Умберто Эко в «Шести прогулках в
литературных лесах» называет это умозрительной прогулкой, которая предлагается читателю:
пока он пробегает глазами строки, описывающие колебания ученого, он сам составляет свой
собственный ответ и ждет, что герой повторит его. Надо заметить, что свое мнение он намеком
выражал еще ранее. «Понял ли это офицер? Нет, он еще не понял» - этот вопрос и мгновенный
ответ адресованы также читателю: понял ли читатель интенцию путешественника? А что за
ответ готов дать сам читатель?
Текст – сложный комплекс, который не подается читателю в завершенном виде. Читатель
текста становится его строителем и участником. Пользуясь этим, Кафка ставит читателя на свое
место – место автора, а за собой сохраняет только роль повествователя. Разнообразные речевые
конструкции позволяют ему направить читателя в то русло, в котором развивает действие
повествователь, однако же мнение и восприятие происходящего лежит исключительно на
совести читающего. В исправительной колонии оказывается не кто иной, как читатель,
открывающий в себе любопытство к рассказу об аппарате экзекуции, а затем развивающееся
отвращение к нему или одобрение действий офицера – это каждый для себя решит сам.
____________
Использованная литература:
1. Фуко М. Археология знания. Спб, 2004
2. Фуко М. Что такое автор? // Воля к истине. По ту сторону знания, власти и
сексуальности, 1996
3. Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах. Спб, 2003
2
Что такое филолог? – на пути к профессиональной идентичности
Эссе на схожу тему романо-германскму отделению уже случалось писать в рамках курса
введения в литературоведение на первом курсе. Вопрос звучал более просто: «Почему я
решил(а) стать филологом и что значит для меня филология?» Любые взгляды со временем
претерпевают изменения, пусть даже и не радикальные, но жизненный опыт изменяет призму,
через которую мы смотрим на самые привычные и вроде бы казавшиеся ясными вещи.
В детстве было увлечение литературой и восторг перед теми мирами, которые в ней
открывались. Позже возникло понимание того, что творческий акт может быть созданием
философской системы или концепции. Потом в междустрочье стал проявляться образ автора и
его психология, интертекст и скрытые смыслы слов. Затем все те же понятия остались, но
произошел еще один важный переворот – смерть автора и рождение читателя.
Нельзя не связать эти перемены с моим знакомством с работами Умберто Эко, «Lector in
fabula» в частности. Пожалуй, можно сказать, что Умберто Эко как медиевист и семиотик
является для меня примером ролевой модели, несмотря на то, что по образованию он философ,
а не филолог. Впрочем, не стоит так далеко разграничивать гуманитарные науки, которые не
могут не сотрудничать друг с другом в сфере общих исследований. Умберто Эко по праву
может считаться одним из умнейших и разносторонне образованных людей нашего времени, и
итальянцы справедливо могут этим гордиться. Любое гуманитарное образование не должно, по
моему мнению, ограничиваться узкой специальностью в рамках литературы одного региона
или направления – должно быть стремление узнавать все.
Филолог – не человек, который приходит учиться на филологический факультет. То есть не
всякий, кто приходит учиться на филологический факультет. Заглавие этого эссе – «ЧТО такое
филолог?» - подразумевает описание филолога как специальности или профессии, а не как
личности с особым складом ума, но все же смею утверждать, что нельзя быть филологом, не
обладая особенными взглядами на мир и системой ценностей. И прежде всего, на мой взгляд,
стоит сказать, что филолог – не потребитель в современном потребительском обществе.
Осознание этой в своем роде «избранности» пришло в годы учебы в моем среднем учебном
заведении, которое заложило во мне основы понимания гуманитарных наук и филологии в
частности.
Филологический факультет Московского Государственного Университета дает учащимся
разносторонние знания в разных областях филологических наук, усложняя выбор конкретной
специализации. В этом, вероятно, вообще состоит особенность российской системы
образования, и в этом есть свои плюсы и минусы.
Я полагаю, что наше высшее учебное заведение не открывает бесконечных возможностей:
ни техническое обеспечение, ни приверженность каким-то традициям и предрассудкам не
позволяют студентам в полной мере реализовать свои стремления. Впрочем, не исключено, что
этого и не требуется: если человеку приносят и предоставляют все в готовом виде, он перестает
выходить за пределы университетской программы и думать о чем-то большем. Университет
дает хороший импульс, который те, кому это действительно нужно, смогут впоследствии
развить в большее.
Наконец, кому же нужна филология в современном мире и России? Пожалуй, по
представлению обывателей, из филологии можно извлечь пользу лишь в изучении иностранных
языков, необходимых для бизнес-контактов за рубежом. Быть может, если бы государство
вкладывало в науку больше, чем в нефть, никто бы не жаловался, что все ученые почему-то
уезжают в Америку.
3