С.Е. Бирюков доктор культурологи, научный сотрудник

С.Е. Бирюков
доктор культурологи, научный сотрудник
( Университет им. Мартина Лютера, Галле-Виттенберг, Германия)
sibirjukov@gmail.com
В статье рассматриваются палиндромические сонеты современного поэта
Владимира Пальчикова. На примере творчества Пальчикова показано, как две
строгие формы (палиндромическая и сонетная) дают третью форму. Сонетная
форма в сочетании с палиндромией становится новационной.
РУССКИЙ ПАЛИНДРОМ. ПРОВЕРКА СОНЕТОМ
(о палиндромических сонетах Владимира Пальчикова)
Поэт Владимир Пальчиков (Элистинский) в 1990 году выпустил
объемистую книгу (285 стр.) под названием «Свод сонетов». Грандиозное
собрание включает в себя шесть венков (о шестом особый разговор),
триптихи, диптихи, иные циклические образования, отдельные сонеты (всего
263 сонета).
В. Пальчиков – приверженец точно выдержанной формы, о чем он
прямо заявляет в триптихе «Величание сонета», сравнивая «сонета
стройный мраморный канон» с Парфеноном, называя хвостатый сонет
«вырожденьем, кризисом, упадком»:
Что ж ты катрен смешаешь и терцет?
Так даже бог не портит черепаху,
как ты своей новацией доктор – сонет.
Так пишет В. Пальчиков в первом сонете триптиха, а во втором выносит
такое формульное заключение:
Ведь оттого, что правилен кристалл,
соль солона всегда, а сахар сладок.
Исходя из этого положения, поэт старается выдерживать строгую
форму на протяжении всей книги, в том числе и в самых необычных сонетах,
до него в русской поэзии не встречавшихся, – палиндромических. О них и
пойдет речь.
Палиндром в русской поэзии занимал вполне маргинальное положение
до той поры, пока к нему не обратился Велимир Хлебников. «Перевертнем»
и поэмой «Разин» Хлебников узаконит палиндромический стих, но в течение
последующих 70-ти лет этот стих фактически находился на нелегальном
положении (публикации стихов А. Туфанова, И. Сельвинского, С. Кирсанова,
Н.
Ладыгина
поддаются
пересчету
на
пальцах).
Из
подполья
палиндромическая поэзия выходит лишь во второй половине 1980-х годов.
Уже одно это обстоятельство привлекает внимание к каждому, кто отважился
работать в трудной и гонимой из печати форме. В. Пальчиков в 70-80-е годы
был одним из немногих.
Обратившись к сложной форме, он усложнил
задачу, соединив палиндромический стих и сонет. Это соединение повлекло
за собой ряд последствий.
Прежде всего, отметим то, что лежит на поверхности. История сонета
знает немало примеров различных отклонений от формы, вольных или
невольных деформаций.
Однако, как
видим, В. Пальчиков является
апологетом сонета в его строгой, неизменной форме. Точно так же строг он в
отношении чистоты палиндромической формы – то есть соблюдения
совпадений «е» – «ё», «я» – «а», «и» – «ы», «у» – «ю», положений мягкого
знака. Хотя это и не всегда ему удается, все-таки он старается избегать таких
вольностей, какие свойственны палиндромическому стиху Хлебникова или
Ладыгина.
Таким образом, в творениях Пальчикова сталкиваются две «чистые»
формы и дают некую третью, что очевидно не входило в задачу поэта,
стремящегося «доказать» возможность совместимости двух виртуозных
форм в плоскости одного текста. Что же происходит на самом деле? В.
Пальчиков
старается
точно
соблюсти
сонетную
форму,
пользуясь
французским типом сонета в одном случае английским («Гоголь»).
палиндромическая форма буквально взрывает сонет изнутри.
Но
Катрены и
терцеты распадаются на строки из-за необходимости обратного их движения.
При
педантичном
соблюдении
метрики
постоянно
расподобляются
смысловые и стопные ударения – причина: обилие одно и двухсложных слов,
частиц,
предлогов,
союзов,
местоимений.
В
результате
происходит
разрушение звукового и визуального лада, свойственного сонету, разрушение
сонетной триады – теза – антитеза – синтез. Ибо палиндром – сверхсхемная
форма, которая может сосредоточить противоположения и единство в однойдвух строках, их просто нет необходимости развертывать в 14. Вот пример
наиболее органичный, где сочетаемость форм высока:
И рог звенит. О виждь, живот! И не взгори.
На хаты - мор. И мук кумир омыт. А хан
-на рати. Ада сон. Осада и таран.
И разве - пан монгол? О гном! Напев зари.
Нагар у туч. Ему - умечут ураган.
И рыта буря. Вы, вы в яру, батыри.
На храбром рёве ник и невермор-бархан.
И - радуги дуга. Да - гуд и гудари.
Воспитан зол осот. То - соло знати псов:
«Валгаллы нам у дат!. . » А дума ныла. Глав
вознесен дин и дон - один, и днесен, зов.
И Радонеж у рта натружен. Но дари,
Варавва, н-норов! /Ах. а ворон - на Варавв!
И - рыд. . . О, во плоти и толп поводыри!
(«Гуд и гудари»)
В «содержательном» плане палиндромические сонеты Пальчикова
тяготеют к «тяжелому» тематизму – история, религиозные учения, древность,
бичевание пороков, прорицания; к риторическому слогу – сомнение,
утверждение, доказательство и т. д. При этом происходит смешение стилей –
обилие
архаизмов,
собственных
имен,
иностранных
слов,
нововообразований, которые требуют расшифровки. Это общая проблема
палиндромической поэзии вообще (слов, легко обращаемых, не хватает, их
приходится заимствовать), но в рамках сонета происходит обострение,
выпирание приема. Он торчит пучками во все стороны. И здесь происходит
своеобразная ломка не только сонета, но и палиндрома, сверхтрудная задача
– вместить палиндром в сонет – ведет к нарушению присущих свободному
палиндрому тайных течений смыслов.
В свободном палиндромическом стихотворном образовании текст и
подтекст считываются параллельно. Огромное значение в палиндромической
поэзии имеет звучание. Здесь смыслы зарождаются на уровне глубинной
паронимии.
Фонемы
как
бы
проходят
аэродинамической трубе двойного хода.
испытание
в
своего
рода
Они растягиваются, сжимаются,
напрягаются в звонкости и глухости, в твердости и мягкости. Здесь же это –
исключение. Дыхание стиха аритмично, обилие стыков и зияний при
ориентации автора на смысл не несет смысловой нагрузки.
Было бы несправедливо говорить о палиндромических сонетах
Пальчикова как о художественной неудаче. Совершенно неожиданно две
чистые и строгие формы в столкновении дают третью – по-своему тоже
строгую и трудно интерпретируемую, в которой логический смысл отходит
на второй план.
И получается это не нарочито, а естественно, именно
потому, что палиндромические строки должны вписаться в сонетную форму.
То есть форма диктует палиндрому новое содержательное условие, а именно
– близкое к заумному.
Парадокс в том, что заумность здесь возникает в рамках почти
обычного языка. При этом автор в эпиграфе из Эсхила к «венку шестому»
«Мега» («Кибер») «И пифия пророчит, но невнятна речь» косвенно дает
след, на который читатель должен выйти сам. Этот шестой «венок»
представляет собой сложное образование не только в смысловом отношении,
но и в конструктивном: два стоящих рядом сонета оказываются половинками
третьего,
только
при
соединении
половинок
получаются
полные
палиндромические строки, между тем, в разъединенном виде два сонета как
бы отражаются друг в друге (вне палиндромического контекста опыты
подобного рода были у А. Ржевского и В. Брюсова). Эту учетверенную
задачу автор разрешает с блеском, поистине соперничая с кибером, то есть с
машиной.
Таким образом, сонетная форма, против новаций в которой выступает
Пальчиков, в результате его собственных опытов становится в сочетании с
палиндромией новационной, самотворящей.