Плеханова Т.Ф. Текст как диалог: Монография / Т.Ф.Плеханова
реклама
Плеханова Т.Ф. Текст как диалог: Монография / Т.Ф.Плеханова. – Мн.: МГЛУ, 2003. – 251 с. ПЛЕХАНОВА Татьяна Федоровна ТЕКСТ КАК ДИАЛОГ Редактор С.О. Иванова Ответственный за выпуск Т.Ф. Плеханова Подписано в печать 12.02. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Офсетная печать. Усл.печ.л. Усл.-изд.л. . Тираж 100 экз. Заказ Издатель и полиграфическое исполнение: Минский государственный лингвистический университет ЛП № от 220034, Минск, Захарова, 21. ГЛАВА 1. ДИАЛОГ: ЯЗЫК, ТЕКСТ, ДИСКУРС Диалог по своей простоте и четкости - классическая форма речевого общения. М.Бахтин Диалог… выражает золотую середину между изоляционизмом и всеобщей унификацией. С.Аверинцев 1.0. Теоретические предпосылки исследования диалога Диалог как естественная форма общения находится в точке пересечения исследовательских интересов представителей многих общественных наук, изучающих различные аспекты человеческой деятельности, так или иначе связанных с реальной коммуникацией. Проблематика исследования диалога составляет ядро отдельных научных направлений - анализа диалога, или конверсационного анализа, теории речевых актов, диалогизма как философии языка, интеракциональной социолингвистики - и входит в более общее направление коммуникативных исследований (communication studies). Это направление представляет собой междисциплинарную область исследований, сложившуюся во второй половине ХХ века из самостоятельных направлений в таких социальных дисциплинах, как лингвистика, риторика, социология, политология, педагогика, социальная психология, антропология. Ее бурное развитие в конце ХХ века, связанное с появлением новых информационных технологий, выдвинуло на повестку дня ряд новых проблем, затрагивающих различные аспекты социального, межкультурного и интерперсонального взаимодействия людей в системе "человек - человек" и "человек - машина". В появившейся в последнее время обширной литературе по теории коммуникации можно найти работы, раскрывающие многие аспекты коммуникативного процесса и коммуникативных технологий в различных сферах, а также затрагивающие вопросы социологии, психологии и риторики коммуникации, коммуникативных моделей. В то же время практически полностью отсутствуют обобщающие исследования теоретических основ коммуникации, в которых бы раскрывались фундаментальные особенности речевого взаимодействия с учетом современных представлений о человеке, коммуникативной среде, каналах, разновидностях и принципах коммуникации. Хотя сейчас можно считать достаточно изученной и описанной структуру коммуникативного акта в различных сферах коммуникации (межкультурной, межличностной, массовой, организационной и т.п.) и очевидна связь теории коммуникации с семиотикой и лингвистикой, теорией информации и герменевтикой, философией, психологией, базовые вопросы речевого взаимодействия остаются открытыми. Американский исследователь проблем коммуникации Р.Крейг приводит мнение американского специалиста по коммуникативным технологиям Дж. Питерса о том, что слово коммуникация стало модным в определении широкого круга социальных проблем и практик, а в современном коммуникационном дискурсе преобладают две темы: технологический дискурс (в связи с теорией информации и кибернетикой) и терапевтический дискурс, связанный с исследованиями знаменитого психолога Карла Роджерса, создавшего целое направление по развитию потенциальных возможностей человека (human potential movement) на основе диалога [Craig, 2001]. Такой широкий охват сфер применения свидетельствует о том, что само понятие коммуникация претерпевает переосмысление. Понимание коммуникации как важнейшего связующего звена общества и как канала передачи информации и распространения знаний (т.е. в трансмиссионной модели) уступает место более широкому пониманию этого явления как «процесса, в котором символически оформляется и переоформляется наша идентичность, наши социальные связи и отношения, наш общий мир значимых объектов и событий, наши чувства и мысли, наши способы выражения этих социально выстраиваемых реальностей» [Craig, 2001, 125]. В этой конститутивной модели коммуникации составляющие ее элементы (участники, их сообщения, мысли, чувства, а также каналы и коды) представлены не закрепленными раз и навсегда в определенной конфигурации, а рефлексивно конституируются в самом процессе коммуникации. Другими словами, коммуникация из чисто технической проблемы (как без помех передать сообщение) превратилась в сложную социальную проблему, в которой на первый план выдвигаются нравственный и политический аспекты. Коммуникационное поле в обществе и мире постоянно расширяется за счет включения всех аспектов творчества и смыслопорождения. При этом конститутивная модель коммуникации включает и языковой компонент. Она исходит из того, что социальная практика общения в принципе неотделима от самих представлений о коммуникации, укорененных в языке. Социально создаваемая реальность общения как отдельный вид деятельности оформляется и поддерживается обычными разговорами о самом общении. И эти представления и разговоры исторически складываются как традиции или теоретические подходы в виде «теории коммуникации». Таким образом, теория коммуникации неизбежно связана с культурной эволюцией общения как социальной практики [Craig, 2001]. Современная социальная и речевая практика строится на принципах, выработанных на основе идей ХХ века: о глобальной взаимозависимости всех людей, о культурном и языковом разнообразии, демократии и правах человека, о влиянии языка власти на распространение социальных стереотипов, о принципиальной вписанности языка в социокультурный контекст, о дискурсивном формировании идентичности, о диалогической природе языка, познания и личности и т.д. Конститутивная, или конструктивная модель общения, строится как рефлексия об этой практике. Хотя трансмиссионная модель общения уже не удовлетворяет ни теорию, ни практику общения, а идея о конститутивной модели активно обсуждается, практической реализации и всеобщего признания она еще не получила. Причина этого заключается в том, что такая модель должна быть интегративной, т.е. построенной с учетом данных исследования всех аспектов коммуникации: и языкового, и социального, и психологического, и технологического, и семиотического, и культурологического и др. Такие исследования сейчас интенсивно ведутся как в отечественной науке, так и за рубежом. Задача построения интегративной теории коммуникации сформулирована Дж. Гамперцем, который подчеркнул, что, для того чтобы разобраться в сложном взаимодействии и взаимообусловленности языка, мышления, культуры и общества, необходима «общая теория вербальной коммуникации, которая интегрирует наши знания о грамматике, культуре и интерактивных конвенциях в единый всеобъемлющий комплекс понятий и аналитических процедур» [Gumperz, 1982, 4]. Общая теория вербальной коммуникации, таким образом, находится на пути становления как единая почва гуманитарной мысли, на которой появляются только первые ростки новой теории, уходящие корнями в лингвистику, антропологию, социологию, физику и электронную инженерию, психологию, философию, культурологию. Кроме этого, питательной средой для этой теории являются современная риторика, семиотика, феноменология, герменевтика. Древнейшим истоком теории общения является, несомненно, риторика. Классическая риторика понимает общение, коммуникацию как искусство речи. Современная риторика есть так или иначе трактуемая общая теория высказываний как коммуникативного взаимодействия людей. В ХХ веке она ставит в качестве одной из своих задач "изучение недопонимания между людьми и поиск средств <…> к предупреждению и устранению потерь в процессе коммуникации"[Richards, 1936, 9]. Текст рассматривается теперь как знаковое тело дискурса, трактуемого в свою очередь как "коммуникативное событие", разыгрывающееся между субъектом, референтом и адресатом высказывания. Задача риторического анализа текста состоит в том, чтобы "определить, какой речевой акт при этом осуществляется" [Дейк, 1989, 95]. В этом качестве неориторика небезосновательно претендует на роль базовой дисциплины методологического характера для всего комплекса гуманитарных наук, так или иначе имеющих дело с текстами различного рода высказываний. По признанию Х. Перельмана, предтечей бурного развития "новой риторики" в западных странах оказался М.М. Бахтин, работавший над "Проблемой речевых жанров" с начала 50-х годов ХХ века [Тюпа, 2002]. Его "металингвистика" - это одно из имен неориторики. Для последней все литературные жанры находятся в общем ряду "относительно устойчивых типов" высказываний, вырабатываемых "каждой сферой использования языка" и определяемых "спецификой данной сферы общения" [Бахтин, 1997, 159]. Традиция соотносить искусство риторики с публичными выступлениями стимулирует современную риторику в разработке и проблематизации политического, социологического и эпистемологического аспектов речевой практики, что способствует развитию общей теории коммуникации. Несомненным вкладом современной риторики в общую теорию вербальной коммуникации является риторическая версия конститутивной модели коммуникации, изложенная Р.Крейгом [Craig, 2001]. Риторика внесла существенный вклад и в понимание особенностей художественной коммуникации [Booth, 1983]. Современные социальные науки в целом развиваются под влиянием идей символического интеракционизма Дж. Мида, который в своем сочинении «Разум, Я и Общество» объясняет социальные процессы как взаимодействие индивидов в группе и обществе, а социальная реальность складывается из многообразия возможных «перспектив» и систем социальных взаимодействий. В процессе общения люди создают те смыслы, которыми руководствуются в своей деятельности, а язык и жесты выступают в качестве особых символических средств, с помощью которых осуществляется общение [Mead, 1934]. Социальная психология, изучающая коммуникацию в аспекте социального взаимодействия индивидуумов, подчеркивает влияние психологических факторов на социальное поведение людей. В общении человек всегда проявляет свои личные качества: черты характера, отношение, верования, убеждения, эмоции. Одновременно происходит и влияние участников взаимодействия друг на друга с возможным изменением не только непосредственных участников, но и последующим изменением всего коллектива. В таком случае коммуникация становится конструктивным социальным процессом, и проблема заключается в том, чтобы найти наиболее эффективные методы организации социального взаимодействия. Теория коммуникации берет на вооружение ставшие классическими концепции Л.Выготского (об интериоризации социального опыта), А.Н.Леонтьева (о деятельностной основе личности), К.Левина (теория групповой динамики), К. Ховланда (теория убеждения), Л.Фестингера (теория когнитивного диссонанса) и ряд других теорий, которые обосновывают социальнодискурсивную природу личности и идентичности [Выготский, 1982; Леонтьев А.Н., 1975; Gergen, 1994; Antaki, Widdicombe, 1998 и др.]. Активно развивающаяся социокультурная теория коммуникации представляет общение как символический процесс, который производит и воспроизводит разделенные смыслы, ритуалы и социальные структуры. Теория социального конструктивизма восходит к идеям, высказанным еще в начале ХХ века. Так, идея Джона Дьюи о том, что общество существует не только общением, но и в общении, получила развитие лишь к концу столетия, когда был создан общий теоретический контекст для перехода к интеракциональной интерпретации процессов коммуникации [Burr, 1995; Wertsch, 1985]. В интеракциональной парадигме смыслы, ценности, знания не рассматриваются как нечто, находящееся вне человеческого восприятия и оценок, т.е. как объективная сторона социальной действительности, или, с другой стороны, как исключительно результат субъективных ментальных процессов. Интеракциональный подход предполагает, что смыслы, ценности и знания вообще возникают из взаимосвязи и взаимодействия, с одной стороны, исторически и культурно обусловленных деятелей, субъектов и, с другой - объективной действительности, которая, будучи сама исторической и опосредованной (т.е. существующей через построенные человеком смыслы), тем не менее не исчерпывается этими смыслами [Wertsch, 1985; Gergen, 1985; Lakoff, 1999; Glasersfeld, 1979; Billig, 1996; Potter 1986 и др.] Общество существует, используя общение не только как инструмент передачи и обмена информацией. Каждый член общества участвует в коллективной и координируемой деятельности, которая конституирует само общество. Проблемы координации социальной деятельности исследуются на макро- и микроуровнях социальной структуры и проявляются в трудностях и нарушениях координации. Предполагается, что теория коммуникации должна учитывать сложность условий, в которых протекает общение сегодня, а именно: в обществе происходят быстрые перемены, усиливается взаимозависимость, возрастает разнообразие и множественность способов взаимодействия. В этих условиях коммуникация может быть и причиной порождения проблем, и единственным способом их решения [Craig, 2001]. Важным источником понимания процессов коммуникации является и теория информации. Основоположники кибернетики К.Шеннон и Н.Винер в середине ХХ века смоделировали информационные процессы: передачу, хранение информации, обратную связь, сетевые структуры, -- и их организацию в любой достаточно сложной системе, продемонстрировав принципиальное сходство человеческой коммуникации и других информационных систем (включая молекулы, компьютеры, телекоммуникационные системы, человеческий мозг, организации, социальные группы и т.д.). Проблемы, возникающие в этих системах, коренятся в конфликтах между подсистемами, или разного рода «сбоях» в процессах обработки информации. Именно такое понимание коммуникации легло в основу ее трансмиссионой модели. Современная кибернетика («кибернетика второго порядка») в лице Х.фон Фёрстера, К.Клиппендорфа и П.Вацлавика делает попытку перестроиться в рамках конститутивной модели коммуникации, путем включения в анализируемую систему наблюдателя, подчеркивая его роль в определении, колебаниях и часто изменении системы уже самим фактом ее наблюдения [Craig, 2001; Watzlawick, 1984; Foerster, 1984; Littlejohn, 1996]. Введение фактора интерактивности было стимулировано новыми подходами, разработанными в рамках общей теории систем: «По сравнению с аналитическими процедурами классической науки, ведущими к разложению на составные элементы, с ее односторонней или линейной каузальностью в качестве базовой категории, исследование организованных целостностей со многими переменными требует новых категорий: интеракции, трансакции, организации, телеологии» [Bertalanffy, 1975, 29]. Общая теория систем сформулировала принципы, пригодные для любых систем, независимо от природы составных элементов и отношений между ними. Эта теория является, по существу, теорией целостности, о которой известно со времен древнегреческой философии. Но Л.фон Берталанфи превратил ее в подлинную науку, претендующую на статус философии науки [ФЭС, 2001, 56-57]. Хотя она таковой не стала, Берталанфи внес значительный вклад в преодоление механистического взгляда на мир и на коммуникацию, очертив новую область рассмотрения сложности - саму жизнь. Он относится к тем мыслителям ХХ века (П.Тейяр де Шарден, А.Бергсон, В.И.Вернадский, У.Матурана и др.), которые привнесли динамичный, целостный, "организмовый" (organismic) подход к анализу сложных систем, который лег в основу конститутивной модели общения. Основной тезис великих "биологов", как называют эту плеяду ученых, заключается в том, что понять человеческие организации, общества, группы невозможно без понимания жизни; наша цивилизация имеет всеобщую, глобальную природу - такую же, как и Феномен Человека и Творческая Эволюция. Так, У.Матурана выдвинул идею консенсуального взаимодействия самоорганизующихся, «автопоэтических» (т.е. самотворящих) систем. Он сравнивает языковую деятельность (languaging) c танцем, которому свойственны не «иерархия», «управление» или «конкуренция», а взаимная подгонка действий, сотрудничество. В реальном процессе языкового взаимодействия не происходит «передачи информации». Это - «неудачная метафора» совместной деятельности. Речевое взаимодействие вызывает сходный отклик: более или менее близкое взаимное понимание чего-то иного [Матурана, 1995]. Близкое к такому пониманию коммуникации мнение высказывал и М.Мамардашвили, считавший, что бесполезно пытаться понять другого, лучше вместе постараться понять что-то третье, общее [Мамардашвили, 1996]. Выдвинутая Берталанфи идея об открытой системе широко используется в исследованиях гуманитарной проблематики. Для любой открытой системы (как, например, человек, текст, культура) характерно взаимодействие всех компонентов, т.е. динамичность и активность, в отличие от закрытых систем типа кибернетических, которые отличаются реактивностью и статичностью. Введение новых категорий при описании открытых систем, которые при классическом подходе относились к метафизической области (организация, взаимодействие, порядок, регуляция, согласование, саморегуляция и др.), потребовало и новых категорий мышления, новых концептуальных моделей, принципов, которые применимы в разных областях знания и, следовательно, ведут к интердисциплинарности. Еще одним аспектом коммуникации является ее знаковое представление. Семиотика концептуализирует общение как процесс, который опирается на знаки и знаковые системы, служащие связующим звеном (медиатором) между субъективными точками зрения. Все проблемы общения, согласно семиотической теории, возникают из-за расхождений между означающими (словами) и означаемыми, или значениями, т.е. вследствие неправильного использования знаков. Современные коммуникативные исследования опираются на две теории знаков американских философов Ч.Пирса и Ч.Морриса и отца современной лингвистики Ф.де Соссюра. Теории различаются по характеру языкового знака: у Соссюра - это феномен психики, у Пирса и Морриса - чувственновоспринимаемый объект, материальный феномен. В обоих случаях, как справедливо замечает Р.Крейг, объяснить процесс коммуникации невозможно. Однако они позволяют уточнить некоторые аспекты коммуникации. Первая теория позволяет анализировать общение, исходя из типологии знаков (иконические, индексальные и символические знаки), выделенных на основе их когнитивных функций, а также учитывая три измерения семиозиса (синтактику, семантику и прагматику). Семиотика Соссюра, ставшая основой структурализма и постструктурализма, позволяет анализировать язык, как и любую знаковую систему, в виде оппозитивной структуры с фиксированным соответствием означающих и означаемых. Постструктурализм внес серьезные коррективы в теорию Соссюра. Теория деконструкции Ж.Деррида концептуализирует коммуникацию как процесс, в котором значения не фиксированы языковой системой, а свободно "плавают" в потоке речи, общение предстает как свободная игра означающих. И вся наша жизнь обретает смысл только в этой игре, в знаках, когда мы сами выступаем в качестве знаков. Это крайнее проявление структурализма имело следствием один важный вывод: общение между людьми не имеет ничего общего с трансмиссионной моделью коммуникации, которая "работает" только в системе взаимодействия человека с машиной [Craig, 2001]. Однако идея о нефиксированности значения, ведущая к тотальной неопределенности, к размыванию границ сообщения, смысла, авторства, интерпретации, вызвала настоящий кризис в науках, связанных с анализом письменных текстов (филологии, литературоведении, культурологии), так как поставила под сомнение весь набор аналитических процедур, позволяющих интерпретировать текст. Действительно, как можно понять и проинтерпретировать текст, если смысл постоянно ускользает, тонет в бесконечной неопределенности множества других смыслов в таком же множестве пластов текста? С одной стороны, деконструкция позволила выявить многослойность текста и его семантики, открытость текста множественным интерпретациям, важность раскрытия неявно выраженных смыслов, с другой - опрокинула вверх дном все традиционные методы анализа текста, не предложив взамен никаких методов или методик снятия неопределенности. Так возникла теоретическая потребность в новых подходах к анализу текста, к проблеме авторства, открытости текста, границ интерпретации. На все эти важнейшие вопросы дает ответ теория диалога, предложенная М.Бахтиным как оригинальная философия языка, которая вводит принцип отношения, диалога в анализ текста, языка, познания. Этот принцип полностью вытесняет собой принцип неопределенности из лингвокультурологических исследований к концу ХХ века, восстанавливая аристотелеву гармонию треугольника: автор - текст - читатель (интерпретатор), но уже в новом оформлении. Для Бахтина гармония заключается не во внешних пропорциях, не в соотношении внешних частей, а во внутреннем единстве, образованном взаимодействием этих частей. Вообще, решающим, на наш взгляд, фактором перехода к интеракциональной модели общения явилась философия языка, сложившаяся в начале ХХ века. Она возникла в русле феноменологии, разработавшей такие понятия, как интенциональность, конституирование, жизненный мир, интерсубъективность, которые интегрированы в лингвистике и в других гуманитарных науках. В феноменологических терминах общение анализируется как переживание Я и Другого в диалоге. Проблемы коммуникации возникают в силу расхождений между субъективными сознаниями: человек не может переживать другое сознание, и это ограничивает возможности интерсубъективного понимания. Однако общее сосуществование с другими в общем, т.е. разделенном, мире составляет основу для общения и одновременно для конституирования этого мира в опыте по-разному. Непризнание различий, неоткрытость Другому создают барьеры в общении и невозможность интерпретативного самопопознания. Таким образом, сущность общения, диалога сводится к его конститутивной роли в познании и самопознании: в диалоге происходит не обмен готовыми, ранее сложившимися внутренними смыслами, а вовлечение в процесс совместного созидания нового общего смысла, который преобразует и участников процесса, и их жизненный мир. Влиятельным направлением в коммуникативных исследованиях является социально-критическая теория коммуникативного действия Ю.Хабермаса, которая объясняет условия, при которых может состояться подлинная коммуникация [Habermas, 1989]. Коммуникативное действие, или дискурс, направлено на взаимопонимание, однако его невозможно достичь в условиях противоречия между «жизненным миром» человека и социальной системой, которая в силу «научно-технической рациональности» (т.е. основанной на субъект-объектной оппозиции) вносит элементы отчуждения в интерперсональное взаимодействие (интеракцию и коммуникацию). Коммуникация систематически деформируется отношениями власти, угнетения, идеологии, которые можно исправить «коммуникативной рациональностью» (основанной на субъект-субъектном отношении), рефлексией об источниках деформации, критикой, т.е. своеобразной деконструкцией идеологии угнетения, которая снимет идеологические шоры и тем самым освободит участников коммуникации. Концептуализация коммуникации в терминах идеологии, доминирования, рефлексии и критики продолжается сейчас в рамках постмодернисткой культурологии (cultural critique), которая анализирует идеологические дискурсы (расовый, гендерный, классовый), подавляющие различия, препятствующие выражению определенной идентичности, сужающие культурное разнообразие. Постмодернизм убежден, что только критический дискурс может привести к освобождению человека и расширению его потенциала [Можейко, 2001, 809-812]. Все идеи, связанные с общением, и целый ряд других, связанных с представлениями о человеке, мире, познании, образуют единый теоретический контекст, в котором появилась теория диалога, разработанная М.Бахтиным. До сих пор ведутся ожесточенные споры об истоках и источниках теории Бахтина. Показательным в этом отношении является специальный выпуск ежеквартального журнала «South Atlantic Quarterly» в США: Bakhtin / "Bakhtin": Studies in the Archive and Beyond [Hitchcock, 1998], в котором М.Бахтина называют двуликим Янусом, прибегая к метафоре, использованной самим М.Бахтиным по отношению к языку. Наиболее полную картину теоретических источников диалогической концепции языка и коммуникации можно найти в примечаниях и комментариях составителей академического издания трудов М.Бахтина, начатого к его столетнему юбилею в 1995 году. Диалогическая концепция языка, изложенная М.Бахтиным в «Марксизме и философии языка» (1993), весьма показательна как диалогспор с монологической концепцией языка Ф. де Соссюра. Эти две модели языка, представляют язык антиномически: с одной стороны, как статическую структуру, как «набор инструментов», имеющийся у любого говорящего, которым он пользуется по определенным правилам; и с другой стороны, как динамический, интерсубъективный процесс, в котором происходит становление и языка, и самих говорящих. На семиотическом уровне принципиальная разница в этих подходах заключается в том, как решается вопрос об условиях появления языковых знаков, так как понимание знака как единства означаемого и означающего (формы и содержания) одинаково и у М.Бахтина, и у Соссюра. Для М.Бахтина знаки не существуют самостоятельно, вне совместной социальной деятельности людей. Они появляются только как часть этой деятельности, в пределах которой они действительно используются для замещения чего-то другого, как посредники, как «medium». М.Бахтин решительно отвергает понимание языка как «абстрактной системы знаков» и рассматривает референциальную сторону знака в широком контексте социальной практики. «Абстрактный объективизм» языковой системы Соссюра для М.Бахтина фикция, такая же, как и индивидуальный речевой акт. Индивидуальное высказывание, «parole», не является индивидуальным фактом, не допускающим социологического анализа в силу своей индивидуальности, так как общие черты всех индивидуальных речевых актов порождают социальные результаты. Реальностью языка является речевое взаимодействие - «речевая цепь высказываний», в которой каждое звено, т.е. высказывание, социально. «Бытие, отраженное в знаке, не просто отражено, но преломлено в нем» «скрещением разнонаправленных социальных интересов в пределах одного знакового коллектива» [Бахтин, 1993, 27-28]. Мысль о знаковом преломлении бытия в потоке высказываний очень важна для понимания еще одного расхождения с Соссюром - в толковании значения, или означаемого. Для Соссюра значение - это отношение данного знака к другим знакам. Для Бахтина значение возникает только в месте контакта знака с реальностью, социальным контекстом. Значение полностью определяется контекстом. «В сущности, - пишет М.Бахтин, - сколько контекстов употребления данного слова, столько его значений» [Бахтин, 1993, 87]. Поэтому «множественность значений - конститутивный признак слова» [1993, 112]. Значение диалогично по природе: «оно принадлежит слову, находящемуся между говорящими, то есть оно осуществляется только в процессе ответного, активного понимания» [1993, 114]. Слова играют важную роль в живом процессе социального взаимодействия, где значение всегда сопровождается оценкой, «ценностным акцентом», в то время как структурализм «онтологизировал» и превратил значение «в идеальное бытие, отрешенное от исторического становления» [1993, 117]. «Значение, - утверждает М.Бахтин, «в сущности, ничего не значит, а лишь обладает потенцией, возможностью значения в конкретной теме» [1993, 112], которая принадлежит целому высказыванию. Понятие потенции как возможности значения играет важную роль в философии языка М.Бахтина. С традиционной точки зрения эта идея может показаться теоретически несостоятельной. Если значения не зафиксированы и не тождественны для всех говорящих, то как можно понять окружающий мир? Другими словами, это, казалось бы, приводит к ситуации, когда возможно такое же бесконечное множество значений, как и ситуаций общения, т.е. к релятивистскому положению «все, что угодно», когда любое выражение может иметь любое значение. Однако возможность значения несовместима с релятивизмом или субъективизмом. Диалогическая философия языка - это теория значения как употребления. Возможность значения возникает из социальной деятельности, она не рождается только в силу индивидуального желания или воли, интенции. Напротив, потенцию означать что-то следует рассматривать как типичный, конвенциализованный способ деятельности в определенных социальных ситуациях. В связи с этим можно вспомнить, что Л. Витгенштейн считал свое исследование направленным «не на явления, а, можно сказать, на возможности явлений. То есть мы напоминаем себе о типе высказывания, повествующего о явлениях»» [Витгенштейн, 2001, 166-167]. Близкие идеи высказывал и Р.Барт, считавший, что слово не имеет значения, оно - только возможность значения, приобретаемого в конкретном тексте. Более того, каждое новое прочтение текста создает новое значение, читающий как бы пишет свой собственный текст заново [Барт, 1989]. Обобщая споры между Бахтиным и структурализмом, американская исследовательница Бахтина К.Эмерсон подчеркивает, что Бахтин смотрел на мир, в котором мы живем, как мир потенциальной формы. Реализация формы не происходит мгновенно, как раскрытие чего-то предсуществующего: отдельные элементы формы проявляются как результат осмысления, работы, морального выбора. Чтобы выжить, они нуждаются в контексте «питательной среде» [Emerson, 1997, 71]. Эта же мысль подчеркивается и в работах Н.К.Бонецкой о Бахтине [Бонецкая, 1995]. Таким образом, основные расхождения в подходах к языку у Соссюра и Бахтина сводятся к двум моментам: 1) чем определяется значение языковых знаков и 2) существуют ли прямые, неопосредованные отношения между означаемыми и означающими. Если для Соссюра ответы на эти вопросы даются на абстрактном, понятийном уровне, благодаря чему объект лингвистики получает четкие границы, то для М.Бахтина ответы на эти же вопросы - на границе с реальной речевой практикой, с социальным контекстом речевого взаимодействия конкретных говорящих. Отсюда живая связь общения, познания и самопознания, объединяющая роль диалога, конститутивная роль контекста и огромный творческий потенциал самой диалогической модели языка. Последний момент особенно важен при рассмотрении художественного текста, так как позволяет не только продемонстрировать прототипичность диалога в творчестве, но и проанализировать сам текст как модель творческого процесса. Наряду с серьезными расхождениями во взглядах на язык Соссюра и Бахтина удивительно сближает синхронический подход к его анализу. На фоне преобладавшего в начале ХХ века сравнительно-исторического языкознания (изучения языка в диахронии) интерес к тому, как функционирует язык в обществе, обеспечивая понимание, стабильность и преемственность в этом обществе, означал решительный поворот и смену общего курса лингвистических исследований. Соссюр и Бахтин делали лишь разные акценты в своих исследованиях синхронического аспекта языка. Если Соссюра интересовали в первую очередь вопросы функционирования языка как коммуникативной системы в целом, то Бахтин сосредоточил свое внимание на коммуникативном процессе, процессе языкового творчества. И в этом плане их подходы дополняют друг друга [Holquist, 1990, 44-45]. Интерес М.Бахтина к языковому и литературному творчеству объясняет и его пристальное внимание к тому направлению философии языка, которое он назвал «индивидуалистическим субъективизмом». Крупнейшими представителями этого направления являются В.Гумбольдт, А.Потебня, К.Фосслер, Л.Шпитцер и Б.Кроче, которые оказали огромное влияние на развитие лингвистической и эстетической мысли в Европе и России. Подробно анализируя взгляды каждого из этих разных мыслителей, М.Бахтин выделяет то общее в их подходе к языку, что позволяет их объединить: рассмотрение индивидуально-творческой природы языка. Признавая язык как «непрерывный процесс становления», т.е. творчества, М.Бахтин в корне расходится с этим направлением в отношении среды творчества. Для него это - социальная среда речевого взаимодействия, так как «творчество языка не совпадает с художественным творчеством», хотя его и нельзя понять «в отрыве от наполняющих его идеологических смыслов и ценностей». «Индивидуальный речевой акт, - заключает М.Бахтин, - это «contradictio in adjecto» [1993, 108-109]. Утверждая, таким образом, социальную природу творчества и языка в целом, М.Бахтин, вместе с тем не отвергает ни одну из анализируемых им теорий целиком; он лишь подчеркивает, с чем он согласен и с чем не согласен в рассматриваемых теориях. «Индивидуалистический субъективизм прав в том, что единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка и что им принадлежит творческое значение в языке. Но индивидуалистический субъективизм не прав в том, что он игнорирует и не понимает социальной природы высказывания и пытается вывести его из внутреннего мира говорящего как выражение этого мира. Структура высказывания и самого выражаемого переживания - социальная структура. Стилистическое оформление высказывания - социальное оформление и самый речевой поток высказываний, к которому действительно сводится реальность языка, является социальным потоком. Каждая капля в нем социальна, социальна и вся динамика его становления» [Бахтин, 1993, 103]. Далее М.Бахтин подчеркивает, что это направление, как и структурализм Соссюра «исходит из монологического высказывания», однако, здесь же выделяет подход Л.Шпитцера, анализирующего разговорную речь «в тесной связи с условиями говорения и прежде всего - с постановкой собеседника», но без «принципиально-социологических выводов» [1993, 103-104]. М.Бахтин опирается в своих исследованиях на замечания, находки и открытия в области языкового творчества на работы не только Фосслера и Шпитцера, но и таких филологов-мыслителей эстетического направления, как Ф.Шеллинг, Ф.Шлегель, Ф.Фишер и др. Так, через все сочинения Бахтина проходит мысль Шлегеля о том, что «романы - это сократические диалоги нашего времени [Бахтин, 1997, 687]. Бахтин не раз подчеркивает идею о том, что истоки его понимания романа как «полифонического» жанра - в диалогах Сократа [Бахтин, 1979]. Споры о природе языка ведутся с незапамятных времен. Существует ли он как идеальный объект до коммуникации или получает жизнь только в реальном общении? Идеологические и методологические корни этих вопросов уходят в античные споры между логикой и риторикой, Платоном и софистами. Различные проявления этих споров лишь подчеркивают сложную природу языка, существование его в двух ипостасях: реальной и умозрительной, в дихотомии: язык и речь, langue и parole, ergon и energeia. Вопрос сегодня переформулируется: его классическая постановка в духе диалектики, т.е. как противопоставления, взаимоисключения (или/или) уступает место диалогической постановке , т. е. сопоставительной (и…и). Европейская научная традиция складывалась в рамках формальнологического понятийного аппарата, идущего от Аристотеля и закрепленного Декартом в жестком принципе тождества (А=А). Эта картезианская рациональность исключает возможность видеть объект в его других проявлениях. Все объекты самотождественны, анализируются изолированно, в противопоставлениии друг другу, без учета их взаимодействия. Познающий их субъект - центральная фигура в мире познания (Cogito, ergo sum) [Damasio, 1994]. Вследствие картезианской рациональности язык предлагалось изучать либо как систему знаков (Соссюр и все разновидности структурализма), либо как живую речь (Фосслер, Витгенштейн, французский постструктурализм). Теорией, прокладывающей мост (a bridging theory) между этими двумя подходами к изучению языка, считается русская философия имени, идущая от Платона, Канта, Гумбольдта (П.Флоренский, С.Булгаков, А.Лосев), а также диалогическая философия (М.Бубер, Ф.Розенцвейг, Э. РозенштокХюсси и М.Бахтин), ведущая начало от тех же источников мысли [Yeremeyev, 2000]. В теории диалога М. Бахтина творчески переработаны все идеи, связанные с участием языка в общении, познании мира и становлении сознания, т.е. личности. Он впервые показал единство коммуникации и когниции на примере словесного творчества [Бахтин, 1997]. Непосредственным предшественником Бахтина является М. Бубер, который в своем программном сочинении «Я и Ты» [Бубер, 1993] излагает основную идею философии диалога: Я является не субстанцией, а отношением с Ты, благодаря чему осуществляется истинное предназначение человека. Речь, являющаяся основой человеческого бытия, согласно Буберу, признается «истинным признаком межчеловеческого сосуществования». Само бытие понимается как диалог между Богом («вечным Ты») и человеком, человеком и миром. Отношение между Я и Ты рассматривается не как субъективное событие, так как Я не представляет (не субъективирует) Ты, а встречает его. Понятие «между» подчеркивает разрыв как особую дистанцию между Я и Ты, являющуюся тем местом, где реализуется истинное бытие человека диалогического, где раскрываются те черты личности, которые несводимы к ее ментальным, физическим, психическим свойствам. «Истинный разговор, т.е. каждая аутентичная реализация отношения между людьми, означает соглашение инаковостей» [цит. по: Воробьева, 2001, 139]. Другой диалогист, Ф.Розенцвейг, так сформулировал принцип диалогического мышления: «С точки зрения Нового мышления, я мыслю, следовательно, я говорю. Говорить - это значит: говорить с кем-то и мыслить для кого-то другого, причем, этот Другой всегда - определенный Другой, который, в отличие от немого Всеобщего, не только зритель, но и живой участник речевого события, способный ответить на равных» [цит. по: Махлин 1993, 178]. Философский аспект теории диалога М.Бахтина изучается наиболее активно [Averintsev, 1988; Ivanov, 1999; Библер, 1991; Бонецкая, 1994; Epstein, 1999; Bakhtin, 2000 и др.]. C именем М.Бахтина связывают завершение полосы теоретического «завала» (logjam) в гуманитарных исследованиях, созданного постструктуралистскими теориями, например, такими, как деконструкция (Ж.Деррида), материальность как радикальная другость (П.де Ман), которые подорвали основу смысла в анализе языка и текста, и начало нового этапа в развитии гуманитарных наук [Epstein, 1999]. Как отмечает М.Эпштейн, в развитии гуманитарных наук прослеживаются три периода, три этапа. На п е р в о м этапе в эпоху Возрождения появляется само понятие humanitas, выделение человека и человеческого из внешнего мира, из всего другого в этом мире. На в т о р о м этапе (рубеж ХIХ-ХХ вв.) феномен человека был проанализирован с точки зрения присутствия Другого внутри Я. Другой, в интерпретации К.Маркса, З.Фрейда, является представителем отчужденного материального производства, экономических условий, бессознательного, спонтанно детерминирующих и завладевающих человеческим Я. Структурализм и постструктурализм в духе семиотики Соссюра интерпретировали эту другость как «те лингвистические механизмы, которые предопределяют форму и значение речевых актов» [Epstein, 1999, 116]. Т р е т и й этап, к которому мы приблизились сейчас, называется «трансгуманитарным», так как он охватывает как человеческое (в узком, ренессансном смысле) Я, так и внечеловеческое, дегуманизированное другим (как это постулируется гуманитарным знанием ХХ века), Я. Это трансгуманитарное знание направлено на изучение способности человека к самотрансценденции, к делению Я на «я-для-себя» и «я-для-другого» [Бахтин, 1979, 342]. Согласно Бахтину, «это аналогично проблеме самосознания человека. Совпадает ли сознающий с сознаваемым? Другими словами, остается ли человек только с самим собою, то есть одиноким? Не меняется ли здесь в корне все событие бытия человека? Это действительно так. Здесь появляется нечто абсолютно новое: надчеловек, над-я, то есть свидетель и судья всего человека (всего я), следовательно, уже не человек, не я, а другой [1979, 342]. Этот другой внутри, «свидетель и судья», «надчеловек» - абсолютно свободен и выражается в слове. «Истина, правда, - заключает Бахтин, присущи не самому бытию, а только бытию познанному и изреченному» [1979, 342]. На этом основании М.Эпштейн заключает, что положение надчеловека в открытом пространстве между познающим и познаваемым оказывается, таким образом, в сфере творческого и ответственного самосознания, которое включает возможность самообмана и не-знания. [Epstein, 1999, 116]. Феномен человека, человечности конституируется, таким образом, и внечеловеческими («бессознательными», «негуманными» структурными силами - семиотическими, генетическими, экономическими и др.) аспектами, которые входят в потенциальное поле трансгуманитаристики. Следовательно, другость, которая раньше воспринималась как дегуманизирующий фактор, теперь может снова использоваться как самотрансценденция человечности. Как подчеркнул Бахтин, это не имеет ничего общего с «инобытием». «Нет, появилось нечто абсолютно новое, появилось надбытие» [Бахтин, 1979, 241]. Таким образом, Бахтин и здесь восстановил целостность гуманитарного подхода к человеческому сознанию, ликвидировав теоретический разрыв, образовавшийся в результате деконструкции буржуазного идеологического дискурса. В заслугу М.Бахтина ставится также проблематизация границы развитие буберовского понятия "между" как связи, отношения в решающий фактор становления языкового знака. М.Бахтин решительно раздвигает границы семиозиса за счет включения в процесс становления знака пограничных явлений - всего, с чем соприкасается язык - широкий социокультурный контекст, рассматривая таким образом семиозис как результат взаимодействия знака с контекстом. Так отношение, диалог становится моделью языка, мысли, сознания, личности, общества, культуры, истории, возникающих на границе с другостью. Такое понимание диалога явилось мощным импульсом в развитии гуманитарной мысли на пути интеграции: научной реальностью стало понимание личности как "диалогического Я", в лингвистике появилась диалогическая семантика, в социологии изучается диалогическая структура общества, существует диалогическая эстетика, педагогика, антропология и т.п. Диалог становится ведущим методом и методологией гуманитарных наук [Gergen, 1991; Macovski, 1997; Burbules, 1993; Яскевич, 2000 и др.]. Этот процесс совпал с бурным развитием «диалогических» технологий, т.е. помогающих расширить возможности диалогического взаимодействия людей в обществе и мире. Современное состояние и понимание коммуникации как речевого взаимодействия значительно обогатилось благодаря информационным технологиям, позволяющим снимать пространственные и временные ограничения для общения; даже языковые барьеры преодолеваются новой мультимедийной технологией. Благодаря Интернету расширилась не только география взаимодействия, но и социальная среда общения: люди с ограниченными физическими возможностями могут полноценно общаться и быть востребованными в любой деловой или общественной сфере. Используются возможности новых технологий и в образовании: уже очевидны результаты дистанционного обучения (distance education), - и здесь взаимодействие учителя и ученика строится на основе диалогических моделей. Язык - самый существенный показатель всеобщности диалогизма: он и средство общения, и возможность познания, и способ самовыражения. В языке - суть бытия, источник духовной энергии человека. М.Бахтин пишет: «Само бытие человека (и внешнее и внутреннее) есть глубочайшее общение. Быть - значит общаться. Абсолютная смерть (небытие) есть неуслышанность, непризнанность, невспомянутость. Быть значит быть для другого и через него - для себя. У человека нет суверенной территории, он весь и всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого» [Бахтин, 1976, 300]. М. Бахтин связывает концептуализацию общения в терминах диалогических отношений с развитием личностного начала в истории, литературе и языке: «открытие человека-личности и его сознания …не могло бы совершиться без открытия новых моментов в слове, в средствах речевого выражения человека. Раскрылся глубинный диалогизм слова» [Бахтин, 1976, 306]. Выражая себя в диалоге, человек организует и всю свою жизнь как диалог: «Единственно адекватной формой словесного выражения подлинной человеческой жизни является незавершимый диалог. Жизнь по природе своей диалогична. Жить - значит участвовать в диалоге - вопрошать, внимать, ответствовать, соглашаться и т.п. В этом диалоге человек участвует весь и всею жизнью: глазами, губами, руками, душой, духом, всем телом, поступками. Он вкладывает всего себя в слово, и это слово входит в диалогическую ткань человеческой жизни, в мировой симпозиум» [Бахтин, 1976, 307]. Дискурсивная теория диалога, изложенная М.Бахтиным необычным языком, спокойным «голосом», диалогическим стилем, - сама «установлена на собеседника» и представляет собой анализ языка, литературы и культуры в целом как результат осмысления длительного поиска этической культуры, которая была бы современной, демократичной и эстетически направленной. Неслучайно в этой теории есть загадочная категория «не-алиби в бытии». Так обозначена неизбежная единственная позиция ответности-ответственности, которую человек занимает, живя среди других людей. Он не может уклониться (найти алиби) от общения с теми, кто обращается к нему, встречается на его пути. Он должен быть готовым ответить, т.е. совершить ответственный поступок. «Ответственный поступок и есть поступок на основе признания долженствующей единственности. Это утверждение неалиби в бытии и есть основа действительной нудительной данностизаданности жизни. Только не-алиби в бытии превращает пустую возможность в ответственный действительный поступок (через эмоционально-волевое отнесение к себе как активному)» [Бахтин, 1986, 113]. Человек, таким образом, обречен на ситуацию диалога и несет ответственность за то место в пространстве и времени, которое он занимает. Эта позиция диктует внимание и заинтересованность в Другом как единственную возможность через разделенное (shared) слово и разделенный мир «почувствовать себя менее беспомощным, испытывающим страх и лишенным смысла» [Eagleton, 1989, 184]. Ц.Тодоров, под влиянием "диалогического принципа" М.Бахтина, предложил пересмотреть все антропологические категории в соответствии с двумя моделями социального взаимодействия: "внимательный взгляд" (the gaze) и «столкновение» (the fray) [Todorov, 1995]. Эти две модели подчеркивают тот факт, что философия М.Бахтина, воспринятая на Западе как дающая надежду формула жизни, сама по себе предполагает другость, необходимость других, отличных от данной формулы, подходов. Ибо только в другости можно обрести смысловую ценность. Кстати, значение диалогической философии самого М.Бахтина, дискурсивная сущность его подхода к языку и культуре стали более яcными на фоне дискурсивных исследований М.Фуко, Ж.Деррида, Л.Витгенштейна, с которыми его сравнивают на Западе. Эти «властители дум» в гуманитарных науках нашего времени обозначили переход от старого мышления к новому, от картезианской рациональности к новой «коммуникативной» (Хабермас), к новому «направлению внимания» (Витгенштейн), через «деконструкцию» отношений идеологии, власти и языка (Деррида), с помощью «дискурсивных стратегий» (Фуко), к «диалогическому взаимодействию» (Бахтин) как основе всеобщего понимания людей. Методологическое значение диалогизма М.Бахтина заключается в утверждении принципа отношения (диалога) в исследовании языковых проблем, что предполагает перенесение в фокус анализа явлений речевого взаимодействия, новую методику и новую основу анализа (реальный поток высказываний), а также новую языковую стратегию (взаимодействие «голосов»). При этом следует иметь в виду один важный момент, подмеченный Ц.Тодоровым в методологии М.Бахтина. Его подход не предполагает обычного развития теории по принципу: тезис - антитезис синтез. Любая работа Бахтина не является частью целого, а как бы сама вбирает в себя целое, исследование в каждой части как бы начинается заново, что и дало основание Ц.Тодорову назвать этот исследовательский принцип «повтором» [Todorov, 1984]. Но Бахтин не повторяет один и тот же тезис. «Глубинный диалогизм слова» как объект анализа не является застывшим знаком и в то же время исключает диалектический метод, неизбежно ведущий к единственному заключению. Бахтин нигде не делает заключительных выводов, не ставит окончательной точки, его дискурс «открытая целостность». Бахтин исследует не конкретный объект, а процесс, переплетение отношений, в котором общий, знаковый смысл неотделим от коммуникативного контекста, социального взаимодействия и отношения к специфическим идеологическим ценностям и ориентациям. Рассматривая практически один и тот же объект во всей его сложности, но в разных аспектах, Бахтин неизбежно повторяет основные положения своего метода. С принципом повтора связана и еще одна особенность научного метода Бахтина - его апофатика (греч. аpophatikos "отрицательный") т.е. следование принципу невыразимости истины иначе, как в акте откровения, предполагающая амбивалентное чтение, «вспять-чтение», так как его тексты построены на неочевидной логике; в них «мерцание» второго смыслового плана обеспечено не механизмами «эзопова языка» или очевидной иронии (самоиронии) автора, оно укоренено в самом «письме» как исходный принцип» [Исупов, 1997, 22]. Этот принцип представлен в иной интерпретации как «возвращение» [Кноблох, 1997]. Повторы, «возвращение» и некоторая амбивалентность неизбежны и при изложении его концепции. 1.1. Диалог, диалогизм, диалогичность В современной гуманитаристике все термины и понятия, используемые в работах по диалогу, тексту, дискурсу и языку, так или иначе связаны с дискурсивной теорией диалога М.Бахтина. Однако в настоящее время диалогическая терминология настолько разнообразна, что требует специального уточнения. Наиболее общие термины: диалог, диалогизм и диалогичность, - употребляются в работах М.Бахтина без терминологической специфики, в широком смысле, как особенность речи «с постановкой собеседника». Как термин диалогизм стал употребляться после выхода в свет монографии М.Холквиста «Диалогизм: Бахтин и его мир» [Holquist, 1990], где под диалогизмом понимается диалогическая философия языка и методология гуманитарного познания. Это значение термина закреплено в журнале "Dialogism", издаваемом Центром Бахтина в Шеффилде. В методологическом смысле употребляется также диалогический принцип, введенный Ц.Тодоровым в одноименной монографии, посвященной теории М.Бахтина [Todorov, 1984]. После этой книги стали широко употребляться такие словосочетания, как диалогическая философия, диалогическая теория, диалогический анализ, диалогическая парадигма, диалогический дискурс, диалогический метод, диалогическое взаимодействие, диалогическое общение, диалогическая коммуникация, диалогическое представление, диалогическая культура и др. В.Библер использует также термин диалогика [Библер, 1991], противопоставляя диалогический метод диалектическому. Этот термин (dialogics) иногда используется и в зарубежных исследованиях, наравне с диалогизмом [Pearce, 1994; Hitchcock, 1993 и др.]. Как метод, общий подход и методология диалогизм применяется, в основном, в литературно-критических исследованиях, анализе дискурса и практике преподавания комплекса дисциплин, связанных с текстом. При этом диалогизм интерпретируется как «теоретический бальзам», необходимый нашему «расколотому миру», «одержимому навязчивой идеей «differance» [Pearce, 1994, 111]. Имеется в виду идея Ж. Деррида о «differance» (различение) как «расссеянии» смысла [Derrida, 1984]. Отдельные авторы используют также термин диалогия в широком значении «общего принципа речевой деятельности», согласно которому составной частью речи любого субъекта является присутствие Другого, что делает речь неоднородной. В связи с принципом диалогии понятие неоднородности интерпретируется как конститутивное начало любого дискурса [Пульчинелли Орланди, 1999, 210]. Термин диалогичность употребляется как категория текста, характеризующая его направленность на адресата (адресованность) [Кожина, 1986; Красавцева 1987; Pearce 1994; Воробьева 1993 и др.]. Эта категория подчеркивает реляционную природу всех текстов и тот факт, что диалог происходит не только внутри высказывания, но и между высказываниями (текстами). Диалогичность текста - это вплетенность разных «голосов» в его составе. Особенность текста, как и речи вообще, перекликаться с чужими высказываниями получила название интертекстуальность [Кристева, 1993], или интердискурсность [Пешё, 1999], которая подчеркивает открытость текста, его связь с культурным контекстом, его вписанность в «большое» или «малое» время. Связанные с этим понятием термины полифония, полифонический, многоголосие, многоязычие, разноречие употребляются М.Бахтиным для описания способа взаимодействия «голосов» в тексте и языке. Диалогичность в широком смысле понимается как «особая форма взаимодействия между равноправными и равнозначными сознаниями» [Бахтин, 1979, 309]. Терминологическое разнообразие в диалогической парадигме подчеркивает лишь тот факт, что центральное понятие диалог многоаспектно и на нем следует остановиться особо. 1.1.1. Понятие диалог и его определение В узком смысле, как языковая форма общения, диалог определяется в «Словаре лингвистических терминов» О.С.Ахмановой как «одна из форм речи, при которой каждое высказывание прямо адресуется собеседнику и оказывается ограниченным непосредственной тематикой разговора» [СЛТ, 1969, 132]. Данное определение подчеркивает важную сторону организации диалога как формы речи: наличие адресата, общая тематика высказываний, разговорность. Однако этим не исчерпывается содержание термина. Начиная с 90-х годов прошлого века лингвистические словари, справочники и энциклопедии определяют диалог шире, с учетом диалогической теории М.Бахтина и его последователей. В лингвистическом энциклопедическом словаре (1990 г.) диалог, или диалогическая речь, определяется как «форма (тип) речи, состоящая в обмене высказываниями-репликами, на языковой состав которых влияет непосредственное восприятие, активизирующее роль адресата в речевой деятельности адресанта. Для диалогической речи типично содержательная (вопрос/ответ, согласие/возражение) и конструктивная связь реплик» [ЛЭС, 1990,135]. Данное определение включает не только наличие адресата и адресанта, формальное и содержательное единство реплик, но и конститутивный момент - формирование языкового состава высказывания адресанта под влиянием адресата. Чтобы понять, как далеко шагнула наука со времени, когда было дано первое приведенное определение диалога (1969 г.), сравним его со следующим определением: «Диалог - это особая форма общения с возможностью совершенствования процессов совместного познания, координации действий среди коллективов и достижения подлинных социальных изменений» [Isaacs, 1996, 20]. Это определение, данное в духе социального конструктивизма, основано на философии диалога М.Бубера и теории открытого диалога Д.Бома [Бубер, 1994; Bohm, 1997]. По направленности на изменение, открытости обновлению и выходу в социальный контекст оно близко к пониманию сущности диалога у М.Бахтина. Слово диалог происходит от греческого dialogos и состоит из двух частей: приставки dia "сквозь, через" (а не два, как принято считать) и корня logos "слово, значение, речь". Первую часть термина можно интерпретировать как «сквозное движение, проникновение, размежевание, разделение, взаимность» и, следовательно, «диалог - разделенное слово, взаимная речь», т.е. разговор. который ведут два или более человек. В отличие от диалога монолог (от греческих корней: monos "один" и уже известного logos) - это «единое, как бы ни с кем не разделенное слово (речь)» [Мiхневич, 1994, 193]. Данная этимология вызывает образ смыслового потока, текущего между людьми, среди нас и через нас, из которого может появиться новый смысл, новое понимание и который обновляет и наполняет смыслом самих людей, их жизнь [Bohm, 1997]. Такое понимание диалога делает условным различие между диалогом и монологом, так как даже один человек может вести диалог с самим собой или с другими людьми внутри себя. Важно лишь внимание к Другому внутри или вокруг нас. Только тогда появляется разделенное (shared) слово, значение, смысл. Благодаря диалогу человек говорит и думает; разделенное слово объединяет, цементирует любое сообщество людей. В диалоге не может быть выигрыша или победы, так как это игра не против друг друга, а друг с другом и здесь главное - общее участие и общее достижение (новый смысл). Исторически диалог как форма общения людей появился раньше монолога, что социально обусловлено. Человек изначально, в силу своей природы, не может не общаться с другим человеком, с природой, Богом, реальным или виртуальным миром, самим собой. Даже пространный монолог, казалось бы, не связанный непосредственно с ситуацией общения, всегда кому-то адресован, с одной стороны, и с другой - является реакцией, репликой на предшествующий контекст, конфликт, ситуацию. Поэтому монолог называют иногда остановленным диалогом, т.е. высказыванием, как бы извлеченным из диалога. Всестороннее изучение диалога как формы существования языка ведется с 20-х годов прошлого столетия, когда в трудах Л.П. Якубинского, Л.В.Щербы, Е.Д.Поливанова, В.Н.Волошинова, В.В.Виноградова и М.М.Бахтина был заложен теоретический фундамент для всех дальнейших исследований [Валюсинская, 1979]. Основные постулаты теории диалога сводятся к следующему: 1. Диалог - это форма существования языка, связанная с его социальной природой и коммуникативной функцией. 2. Диалогическое общение - это сфера проявления речевой деятельности человека. 3. Речевое общение в форме диалога - это конкретное воплощение языка в его специфических средствах, определенная речевая структура. Выделенные таким образом три аспекта языка (социальный, коммуникативный, диалогический), включают в себя значение двусторонности связей, характерное для общения; условно его обозначают как "взаимо" и "два", что подчеркивает диалогическую сущность соответствующих явлений [Кожина, 1986]. Социальная сущность языка выдвигает на первый план фактор адресата речи, ибо в общении происходит речевое взаимодействие по крайней мере двух лиц: реальность языка - это не изолированное высказывание, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемое в высказывании» и поэтому реальной единицей языка-речи является не изолированное монологическое высказывание, а взаимодействие по крайней мере двух высказываний, т.е. диалог [Бахтин, 1993]. Социальная природа языка выявляется в полной мере только через диалогическое взаимодействие, т.е. подлинное его функционирование в реальной действительности. Другими словами, как гласит известный марксистский тезис, язык возникает лишь из потребности общения с другими людьми. Не случайна и лингвистическая традиция ассоциировать термин коммуникация с диалогом [Греймас, Курте, 1983, 491]. Эту мысль подчеркивали многие лингвисты и философы, начиная с В. фон Гумбольдта: «Человек понимает самого себя не иначе, как удостоверясь в понятности своих слов для другого» [Цит. по: Постовалова, 1982, 64]. Э.Бенвенист писал: «…ситуация, неотъемлемая от использования языка, есть ситуация обмена и диалога» [Бенвенист, 1974, 27]. Однако проблематика, связанная с исследованием диалога в такой широкой постановке стала актуальной лишь с конца 70-х годов, когда труды и имя М.Бахтина получили мировое признание. По замечанию Вяч.Вс. Иванова, философские исследования лингвистической теории Соссюра, проведенные М.Бахтиным и его учеником В.Н. Волошиновым, и высказанные им положительные идеи на несколько десятилетий предвосхитили ту проблематику, которая в последние двадцать лет стала энергично разрабатываться отечественным и зарубежным языкознанием [Иванов, 1973; Ivanov, 1999]. 1.1.2. Модели диалогического взаимодействия Понимание диалога как речевого взаимодействия требует уточнения, так как сам термин взаимодействие интерпретируется по-разному. В соответствии с принципами и постулатами речевого общения выделяются два основные типа речевого взаимодействия: сотрудничество и конфронтация, которые свидетельстуют о совпадении или несовпадении интересов и целей коммуникантов. Эти два типа отражены в двух моделях диалога: кооперативной и конфликтной. Существует множество моделей диалога, в которых формализуются различные аспекты или компоненты взаимодействия: участники, объект, цели и задачи, механизм взаимодействия, его характер, динамика, координация действий, смена ролей, контекст и ситуация взаимодействия и т.п. Соответственно, можно говорить о разных подходах к диалогу. Теоретическую базу исследования диалога составляют труды ученых, анализирующих вербальное общение с позиций коммуникативной лингвистики, анализа дискурса, прагмалингвистики, психолингвистики, теории общения, логикосемантического анализа языка, компьютерной лингвистики, социолингвистики, конверсационного анализа (Н.Д.Арутюнова, Е.В.Падучева, А.А.Леонтьев, И.П.Сусов, Д.Г.Богушевич, А.Вежбицкая, Т.ван Дейк, П.Грайс, Дж.Серль, Дж.Лич, Дж.Гамперц, Д.Таннен и др.). Большое распространение получило понимание диалога как игры (dialogue games), его описание в когнитивном аспекте (description of agents' mental states) и с точки зрения реализации определенного плана (plan-based approach), интенций или целей (goal-oriented approach). Так, интенциональные модели диалога представляют взаимодействие как процесс, ориентированный на реализацию плана, интенций партнеров или достижение цели [Donaldson, Cohen, 1996; Lambert, Carberry, 1991; Traum, Hinkelman, 1992 и др.], а информационные модели дают представление о взаимодействии как процессе обмена информацией между участниками диалога. Эти два типа моделей диалогического взаимодействия реализуются в языковой структуре диалога, при анализе которой в первой модели нужно идентифицировать интенциональное состояние партнеров в терминах их целей, а во второй модели ограничиться только информацией (по принципу ее релевантности). Более частные модели диалога представляют отдельные этапы речевого взаимодействия (начало, сам процесс, окончание, оценка, изменение или влияние, принятие решения) [Schegloff, 1992; Donaldson, Cohen, 1996 и др.]. Но, независимо от того, какая сторона организации диалога формализуется в модели, все они основаны на одном из двух подходов к пониманию взаимодействия: 1) классический, картезианский (основанный на учении Декарта), заключающийся в том, что любые взаимодействующие элементы рассматриваются как отдельные, независимые сущности, и 2) современный, бахтинский (основанный на учении Бахтина), основу которого составляет понимание взаимодействия как процесса, создающего единство, целое взаимозависимых и дополняющих друг друга субъектов. Эти два подхода можно противопоставить как дуалистический и подлинно диалогический. Первый подход исключает субъективность, сводится к простому обмену репликами (как в игре в пинг-понг) без учета всего богатства эмоций, оценок, отношений, выражаемых участниками взаимодействия. Второй подход строится на понимании взаимодействия субъектов как динамики интерсубъективности, т.е. как процесса развития отношений субъектов, формирования их оценок, эмоций, смыслов под влиянием друг друга в ходе диалогического общения. Преобладание первого подхода в научном анализе и практике вызывает серьезные сомнения в правомерности, особенно в последние десятилетия в связи с пересмотром основ рациональности. Как известно, основы нашей рациональности сложились в древней Греции и сформулированы в законах диалектики, а диалектика - это «не что иное, как упорядоченный, методически разработанный дух противоречия, присущий любому человеку, и в то же время великий дар, поскольку он дает возможность истинное отличить от ложного» [Эккерман, 1986, 546]. Непременным условием диалектического метода, поэтому, является построение оппозиции, членами которой будут истинное и ложное высказывание, точка зрения, подход или противоположные по качествам явления (А - не А). Рассмотрение их по принципу "тезис - антитезис - синтез" должно привести к однозначному утверждению истины. На этом принципе основана риторика и все виды риторического диалога: диалог-спор, диалог-полемика, диалог-дискуссия, которые могут проводиться в разных контекстах. В современной неформальной логике выделяются такие «дискуссионные контексты диалога» (аrgumentative contexts of dialogue»), как педагогический диалог, диалог-интервью, диалог-консультация эксперта, диалог-планирование и др. [Walton, 1993]. Практика показывает, что в ходе такого взаимодействия происходит типичный «диалектический сдвиг» (dialectical shift) по схеме: дискуссия - спор - переговоры через посредника - ссора. Достаточно привести пример парламентских дебатов, где наиболее часто прибегают к аргументации ad hominem, т.е. к доказательствам, основанным не на объективных данных, а рассчитанным на чувства убеждаемого, проще говоря, когда "переходят на личности". В этом проявляется желание любой ценой доказать свою правоту, стремление к абсолютной истине и к последнему слову. ХХ век поставил под сомнение такую рациональность, названную Ю.Хабермасом "научно-технической". Истина конкретизируется относительно того времени и пространства, в которых происходит ее постижение конкретным субъектом в отношении другого субъекта или объекта. И поскольку каждый субъект занимает определенное место в пространстве и действует в определенное время, его данные о познаваемой реальности могут отличаться от данных, полученных другим субъектом об этой же реальности в других условиях. Вот почему так важна теория относительности А.Эйнштейна и вывод Н. Бора о дополнительности наших данных в познании мира. Эти два постулата и лежат в основе современной теории диалога. В этой модели как говорящий, так и слушающий влияют на смысл индивидуального высказывания, которое не имеет смысла, если анализируется изолированно, т.е. вне ситуации общения - в отрыве от контекста, субъекта и объекта речи, пространственно-временных параметров. Современная модель диалога - не просто модель взаимодействия. Она акцентирует активное участие обеих сторон в построении общего смысла, который может быть неожиданным и незапланированным, так как оба участника диалога открыты взаимному влиянию и общаются на равных. Общая стратегия такого диалога, в отличие от риторического - не стремление к победе в оппозиции двух независимых сторон, а достижение общего, разделенного (shared) понимания. В этой связи любопытно привести следующий пример. В США есть Школа диалога (Dialogue Group), созданная ученымфизиком Дэвидом Бомом. В результате дружеского общения с индийским мыслителем-мистиком Кришнамурти Д.Бом пришел к выводу, что наша жизнь протекает в пространстве-океане культурных и трансперсональных смыслов. Из этого океана возникает наше общение и оно же оказывает на него влияние (либо умножает смыслы, либо обедняет их). Этот процесс он назвал диалогом [Bohm 1997]. После смерти ученого его ученики подробно описали методику, правила и образцы такого диалога. В соответствии с идеями Д.Бома, не всякое общение можно назвать диалогом. Обычные разговоры без ощущения общего потока, который вызывается метафорой океана, относятся к разряду обсуждений (discussion). Диалог подразумевает такое объединение мысли и чувства, которое единым потоком выносит участников на новый, более глубокий уровень понимания, когда на основе развития общего смысла возникает новый тип разума участники больше не могут противопоставлять себя друг другу и даже не взаимодействовать, а скорее просто участвовать в этом творческом процессе, где общий смысл постоянно развивается и меняется [Krishnamurti, Bohm, 1985]. Такое понимание диалога созвучно идеям Бахтина, у которого участники диалога образуют новое единство в рамках общего смыслового пространства. Общий смысловой поток или пространство, объединяя участников диалога, меняет не только их сознание, но и приобщает их к более крупному единству - мировой целостности: границы между ними и миром растворяются и открываются источники понимания и силы. Это происходит в случаях идеального диалога, когда в состоянии измененного сознания мировое целое как бы разговаривает и слушает себя через нас, индивидуально и коллективно; слова становятся ненужными, знание приходит мгновенно, смысл течет как огромная река через нас и между нами. Д.Бом сравнивает это похожее на магию превращение человека со светом, который в обычном состоянии рассеян в пространстве; когда же он направлен в пучок в виде лазера, он может творить чудеса [Bohm 1980]. На пути к идеальному диалогу человеку предстоит преодолеть изоляцию Я, выработать коммуникативные навыки, ведущие к подлинному общению, т.е. когда один человек подлинно слушает Другого, подлинно говорящего. Для этого необходимо: - понимание равенства сторон; - отказ от позиции доминирования или попыток добиться победы над партнером. В диалоге не может быть ни победы, ни поражения; - признание приоритета внимания друг к другу над необходимостью принятия решения; - активное, заинтересованное слушание; - открытость в выражении чувств, мыслей, подходов к предмету обсуждения и в отношениях друг к другу; в постановке вопросов. Эти своеобразные "директивы" для диалогического поведения подчеркивают тот факт, что диалог способствует нашему "подключению" к всеобщему, коллективному разуму, который порождается нашей синергией, т.е. совместной энергией, при условии преодоления изоляции Я. Таким образом, путь к совместному разуму, обновлению сознания - через подлинное диалогическое общение. 1.1.3. Открытый диалог и его особенности В отличие от закрытого, изоляционистского (картезианского) бахтинский диалог получил название открытого диалога, понимаемого как совместный поиск на пути к большему пониманию, единству и возможностям обновления. Культурная обусловленность общения делает невозможными надежды на то, что любой открытый разговор автоматически превратится в открытый диалог. Нужна подготовка, знания, опыт. Диалог начинается с желания проверить свои знания. Поэтому в фокусе диалога оказываются не столько идеи или мнения, сколько факты и данные. Их изложение должно быть взаимно уважительным. Диалог - это значит быть вместе и понимать вместе в процессе развития взаимного расположения и уважения [Bohm, 1997]. В атмосфере горячих споров начать реальный диалог трудно. Он возникает легко среди людей компетентных, уважаемых и достаточно мудрых, чтобы не ввязываться в споры или cостязания, не ведущие к общему пониманию. В присутствии таких людей даже неопытные собеседники без особых усилий включаются в процесс совместного поиска истины. В Школе диалога Д.Бома разработана сравнительная характеристика подлинного диалога и диалога риторического, т.е. всякого рода споров, дебатов, полемики - того, что Д.Бом называет "дискуссией". Сравнительная характеристика обобщает опыт исследования диалога в этой школе и предназначена для участников диалогических встреч в группе. Предполагается, что участники напишут каждый пункт характеристики на отдельной карточке, чтобы иметь их в виду на каждой встрече. Эта уникальная методика может быть полезной даже при простом ознакомлении с ней. Приведем сравнительную характеристику диалога полностью. 1. Диалог - это сотрудничество: две или более сторон вместе работают для достижения общего понимания. Дискуссия строится на оппозиции: две стороны противостоят друг другу и пытаются доказать, что противник не прав. 2. В диалоге цель - создание общей основы. В дискуссии цель - победа одной стороны. 3. В диалоге один участник слушает другого, чтобы понять, найти смысл и согласие. В дискуссии один участник слушает другого, чтобы найти слабые места и выдвинуть контраргументы. 4. Диалог расширяет кругозор и может изменить точку зрения участника. Дискуссия утверждает точку зрения одного участника. 5. В диалоге исходные положения раскрываются для их переоценки. В дискуссии исходные положения отстаиваются как истина. 6. Диалог вызывает самоанализ своей собственной позиции. Дискуссия вызывает критику другой позиции. 7. Диалог открывает возможность достижения лучшего решения, чем любое из первоначальных. Дискуссия отстаивает собственную позицию одного участника как лучшее решение и исключает другие решения. 8. Диалог создает отношения открытости переменам и ошибкам. Дискуссия создает отношения закрытости, решимости быть правым. 9. В диалоге каждый предлагает на обсуждение свою лучшую идею, зная, что мнения других людей помогут ее улучшить. В дискуссии каждый выдвигает свою лучшую идею и отстаивает ее вопреки попыткам показать, что она ошибочна. 10. Диалог призывает временно воздерживаться от выражения своих убеждений. Дискуссия призывает быть беззаветно преданным своим убеждениям. 11. В диалоге каждый ищет основополагающие соглашения. В дискуссии каждый ищет показательные различия. 12. В диалоге каждый ищет сильные стороны в позициях других. В дискуссии каждый ищет недостатки и слабые стороны в позициях другого. 13. Диалог подразумевает подлинную заботу о другом человеке, исключает обиды или отчуждение. Дискуссия подразумевает противостояние, вызов другому, без всякого внимания к чувствам или отношениям и часто приводит к принижению или осуждению другого человека. 14. Диалог исходит из того, что у многих людей есть часть ответа, а вместе они могут сложить эти части в рабочее решение вопроса. Дискуссия исходит из того, что имеется правильный ответ и он есть у кого-то одного. 15. Диалог остается с открытым концом. Дискуссия подразумевает завершение [Bohm, Factor, Garrett, 1991; Ellinor, Gerard, 1998]. Эта характеристика показательна в том плане, что ее можно рассматривать не только как реализацию коммуникативного принципа кооперации и максим Грайса [Grice, 1975], но и как реализацию тезиса Бахтина о единстве когниции и коммуникации [Edwards, 1997; Reid, 1990; Beaugrande, 1985; Сусов, 1998 и др.]. В концепции М.Бахтина о диалогической природе познания подчеркивается не только единство познания и общения, но и сознания, т.е. личности (диалог происходит на рубеже двух сознаний). Это триединство сознания, познания и общения и выявляется в открытом диалоге, который призван трансформировать, расширить сознание, приобщить человека к мировому единству, т.е. восстановить гармонию человечества. Преобразующую силу открытого диалога можно считать реализацией так называемой магической функции языка [Мечковская, 1996], но не в ее заклинательной интерпретации, а в смысле трансформации сознания. Догадка Д.Бома о синергетической природе смысловых преобразований в диалоге подтверждается современными психологическими исследованиями изменений сознания. Теория инноваций, основанная на идее М.Бахтина о хронотопе, объясняет изменение сознания как результат расширения ментального пространства путем вовлечения в мыслительный процесс разных, иногда несовместимых элементов сознания. Этот процесс репрезентируется как диалогическое взаимодействие хранящихся в уме опытов физического, социального и духовного миров субъектов. В результате диалога рождаются новые мысли, умножающие общее смысловое пространство и обогащающие духовный мир общения [Dickson, 2000]. 1.1.4. Диалогизм как философия языка (Язык как диалог) Язык, представленный в диалогической модели, означает, что его реальностью является «непрерывный поток» или «цепь высказываний», имеющих конкретного говорящего субъекта и слушателя, и эти высказывания оформляются в процессе взаимодействия говорящего и слушающего, т.е. они диалогичны по природе. М.Бахтин подчеркивает, что «язык входит в жизнь через конкретные высказывания (реализующие его), через конкретные же высказывания и жизнь входит в язык. Высказывание это проблемный узел исключительной важности» [Бахтин, 1979, 240]. Согласно М.Бахтину, диалог - это со-бытие, т.е. совместное, разделенное бытие, так как в нем участвуют Я и Другой. Их диалогическое взаимодействие «выражает общее состояние обращенности каждого говорящего друг к другу -ситуацию, которой предшествует не только система языка, но и все бытие» [Holquist, 1990, 61]. Язык служит медиатором диалогического взаимодействия, которое определяется, однако, не языком, а особой структурой субъекта (его незавершенностью, представленной «голосом»). Человек - это открытая система, и завершиться он может лишь в Другом, в диалоге (например, в эстетическом акте его изображения). Диалогическая модель языка, следовательно, может быть представлена в нескольких аспектах. В о-п е р в ы х , на семиотическом уровне знак-высказывание находится в диалогическом отношении с другими знаками: «…понимание знака есть отнесение данного понимаемого знака к другим, уже знакомым знакам; иными словами, понимание отвечает на знак - знаками же. И эта цепь идеологического творчества и понимания, идущая от знака к знаку и к новому знаку - едина и непрерывна: от одного знакового и, следовательно, материального звена мы непрерывно переходим к другому, знаковому же звену. И нигде нет разрывов, нигде цепь не погружается в нематериальное и невоплощенное в знаке внутреннее бытие» [Бахтин, 1993, 15-16]. Эта цепь соединяет индивидуальные сознания, так как «знаки возникают только в процессе взаимодействия между индивидуальными сознаниями. И само индивидуальное сознание наполнено знаками. Сознание становится сознанием, только наполняясь идеологическим, resp. знаковым содержанием, следовательно, только в процессе социального взаимодействия» [Бахтин, 1993, 16]. Именно поэтому «всякий живой идеологический знак двулик, как Янус» [Бахтин, 1993, 28]. В о-в т о р ы х, высказывание диалогично, так как оно «обращено», т.е. ориентировано и предвосхищает ответ другого говорящего. Высказывание обретает смысл на «чужом» концептуальном горизонте («кругозоре») другого говорящего. Слушатель, воспринимающий высказывание, ассимилирует его в свою концептуальную систему, которая обогащает его новыми элементами. Ввиду того, что предвосхищаемый ответ частично формируется тем изменением, которое вызывается данным высказыванием в кругозоре слушателя, каждое высказывание, каждое слово рождается с «живым ответом в нем». Слово живет в диалогической среде между кругозорами говорящего и слушателя. Каждое высказывание помещает слово в герменевтическое вопросо-ответное отношение с «чужим словом» собеседника, предвосхищаемый ответ которого, в свою очередь, предвосхищает новый ответ слушателя. В-т р е т ь и х, высказывание диалогично, так как слово находится в диалогическом отношении с прошлым контекстом. Между словом и говорящим субъектом существует окружение из других, чужих слов о том же объекте, на ту же тему. Каждое высказывание вступает в те или иные отношения с предшествующими высказываниями - говорящий «опирается на них, полемизирует с ними, просто предполагает их уже известными слушателю» [Бахтин, 1979, 247]. Как видим, стержнем лингвистической концепции М. Бахтина является теория высказывания как единицы общения. Эта теория по сути персоналистична: она выявляет связь языка с личностью, мировоззрением («кругозором»), - продолжая традицию в языкознании, идущую от B. фон Гумбольдта и А.Потебни (идея об отражении духа народа в языке). Границы высказываний определяются сменой речевых субъектов: «…смена речевых субъектов, обрамляющая высказывание и создающая его твердую, строго отграниченную от других связанных с ним высказываний массу, является первой конститутивной особенностью высказывания как единицы общения, отличающей его от единиц языка» [Бахтин, 1979, 254]. Другую особенность высказывания - завершенность - М.Бахтин называет «внутренней стороной смены речевых субъектов» - смена субъектов возможна только тогда, когда говорящий сказал все, что хотел сказать в данный момент и при данных условиях. Критерием завершенности высказывания является возможность на него ответить, «занять в отношении него ответную позицию», т.е. быть частью диалога. Возможность ответа обеспечивается целостностью высказывания. М.Бахтин рассматривает эти особенности в единстве как завершающую целостность, которая определяется тремя факторами: 1) предметно-смысловой исчерпанностью темы высказываня; 2) речевым замыслом или речевой волей говорящего; 3) типическими композиционно-жанровыми формами завершения. Из этой характеристики высказывания видно, что оно представляет собой единство объективной (предметно-смысловой) и субъективной (замысел, воля говорящего) сторон. «Объективно предмет неисчерпаем, но становясь темой высказывания (например, научной работы), он получает относительную завершенность в определенных условиях, при данном положении вопроса, на данном материале, при данных, поставленных автором целях, то есть уже в пределах определенного авторского замысла» [Бахтин, 1979, 256]. Контекст не только уточняет и конкретизирует тему, но и определяет выбор речевого жанра, в котором осуществляется интенция говорящего. «Речевые жанры организуют нашу речь почти так же, как ее организуют грамматические формы (синтаксические)» [Бахтин, 1979, 257], так как избранный жанр «предсказывает», какие типы предложения и их композиционные связи необходимы для осуществления замысла, «речевой воли» говорящего. Третьей особенностью высказывания является его способность выражать позицию говорящего в конкретной ситуации речевого общения. Эта особенность связана с композицией и стилем высказывания. Поскольку высказывание - только «звено в цепи речевого общения», оно предполагает активно-ответную позицию говорящего, которая проявляется в предметносмысловой сфере и оценке говорящего. Эти два момента: предметносмысловое содержание высказывания и «субъективное эмоционально оценивающее отношение говорящего» [Бахтин, 1979, 263-264ъ к предмету своей речи - определяют композиционно-стилистические особенности высказывания. Выделяя экспрессивный момент высказывания, М.Бахтин подчеркивает, что в языке как системе слова и предложения не могут выражать оценку, так как они «ничьи». «Язык как система обладает, конечно, богатым арсеналом языковых средств - лексических, морфологических и синтаксических - для выражения эмоционально оценивающей позиции говорящего, но все эти средства как средства языка совершенно нейтральны по отношению ко всякой определенной реальной оценке» [Бахтин, 1979, 264]. Только в «процессе живого употреблении», когда происходит «контакт с действительностью», т.е. в высказывании, порождается «искра экспрессии: ее нет ни в системе языка, ни в объективной, вне нас существующей действительности» [Бахтин, 1979, 266]. Важным моментом в характеристике высказывания, которая развернуто представлена в «Проблеме речевых жанров» [1979, 237-280], является следующее положение М.Бахтина: «…всякое слово существует для говорящего в трех аспектах: как нейтральное и никому не принадлежащее слово языка, как чужое слово других людей, полное отзвуков чужих высказываний, и, наконец, как мое слово, ибо, поскольку я имею с ним дело в определенной ситуации, с определенным речевым намерением, оно уже проникается моей экспрессией» [Бахтин, 1979, 268]. Чужое слово - это «аббревиатура высказывания». В каждую эпоху существуют «авторитетные высказывания», «на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которым подражают, за которыми следуют». Кроме этого, есть «определенные традиции, выраженные и сохраняющиеся в словесном облачении: в произведениях, в высказываниях, в изречениях и т.п. Всегда есть какие-то словесно выраженные ведущие идеи «властителей дум» данной эпохи, какие-то задачи, лозунги и т.п.» [Бахтин, 1979, 268-269]. Поэтому индивидуальный речевой опыт любого человека формируется и развивается как «процесс освоения - более или менее творческого - чужих слов (а не слов языка). Наша речь, то есть все наши высказывания (в том числе и творческие произведения), полна чужих слов, разной степени чужести или разной степени освоенности, разной степени осознанности и выделенности. Эти чужие слова приносят с собой и свою экспрессию, свой оценивающий тон, который освояется, перерабатывается, переакцентируется нами» [Бахтин, 1979, 269]. Это ключевое положение диалогизма М.Бахтина перекликается с положением Л.Выготского об «интериоризации опыта»: освоение языка происходит так же, как и развитие мышления, социализация ребенка. Вне общества, вне общения нельзя научиться говорить, думать, нельзя стать человеком. Диалогизм М.Бахтина как модель общения отличается от существующих коммуникативных моделей. Это динамичная, интеракциональная, нелинейная модель общения, понимаемого как языковое творчество; она не предполагает передачи, сообщения или обмена информацией. Она отражает процесс «становления», «порождения», «обретения», «рождения» нового смысла, который складывается в целом контексте данного высказывания в результате активного, «участного» взаимодействия говорящего и слушателя. Новаторство подхода М.Бахтина к языку становится очевидным, если сравнить его модель коммуникативного процесса («двуликий Янус») с наиболее известной моделью - схемой коммуникации Р.Якобсона, в которой выделяется шесть функций, в соответствии с участниками и аспектами коммуникации. Модель Р.Якобсона как лингвистическая интерпретация идеи К.Шеннона широко применяется как для анализа языка и коммуникативных систем в целом, так и для функционального исследования отдельных речевых актов и коммуникативных событий. В коммуникации или речевом событии, по Якобсону, участвуют адресант и адресат, от первого ко второму направляется сообщение, которое написано с помощью кода; контекст в модели Якобсона связан с содержанием сообщения, с информацией, им передаваемой, а понятие контакта связано с регулятивным аспектом коммуникации. Выделяемые Р.Якобсоном шесть компонентов коммуникативного акта: адресант - сообщение - контекст - адресат - код - контакт - реализуют шесть функций: экспрессивную (адресант), референциальную (контекст), поэтическую (сообщение), конативную (адресат), фатическую (контакт), метаязыковую (код). Все эти функции выделены с позиции только говорящего, в зависимости от его коммуникативных целей. Если внимание говорящего сосредоточено на выражении собственных эмоций, оценок, отношения к предмету речи, то реализуется экспрессивная функция. Если внимание сосредоточено на объекте, теме, содержании речи, то реализуется референциальная функция; при фокусировании внимания на самом сообщении и ради сообщения реализуется поэтическая функция. Использование говорящим коммуникативной системы для начала, поддержания и окончания общения, фокусировка на контактном элементе ситуации означает реализацию фатической функции. Конативная (иногда называемая апеллятивной) функция реализуется для привлечения внимания слушателя к сообщению. И, наконец, метаязыковая функция реализуется при переключении внимания на саму коммуникативную систему, код. Адресат фигурирует как пассивный участник, постольку, поскольку он нужен для контакта, в качестве аудитории для говорящего. Понятно, что в данном случае диалогического общения нет. Тем более нет совместно вырабатываемого смысла, взаимного влияния в рамках динамической целостности диалогического контекста, нет дискурсивно творящей и творящейся личности. Модель Р.Якобсона - трансмиссионна, хотя и предлагает возможность многоаспектного функционального исследования коммуникации. «Фактор адресата» заложен в модели, но обратная связь, реальный отзвук сообщения не учитывается, модель носит однонаправленный характер (от активного отправителя к пассивному получателю). В действительности каждый из них участвует в коммуникации на равных правах, кроме того, участники коммуникации поочередно исполняют роли отправителя и получателя сообщения. Но главное - не учитывается общий языковой фон и социальная, культурная обусловленность общения, его творческий характер, особенности языкового взаимодействия как условия смыслопорождения. Диалогизм как творческая модель коммуникации дополняет монологизм модели Якобсона. Она предполагает наличие двух коммуникативных центров, или разделенный (shared) центр. Более того, третьим компонентом модели выступает отношение между этими центрами. Причем, отношение может принимать самую разную форму: согласие - несогласие, утверждение дополнение, подтверждение, опровержение, вопрос - ответ и т.д. Анализируя слово в жизни и слово в искусстве, Бахтин высказывает мысль, что диалог - такое триадическое отношение, в котором даже молчание и отчуждение другого выступают в качестве мотивирующей силы. В материалах «Из записей 1970-1971 годов» эта мысль получает развитие: «Молчание - осмысленный звук (слово) - пауза - составляют особую логосферу, единую и непрерывную структуру, открытую (незавершимую) целостность» [1979, 338]. Эта структура придает особое напряжение динамике интерсубъективности в процессе диалогического взаимодействия. Сегодня феномен молчания как отдельная проблема коммуникации привлекает внимание не только филологов, но также и психологов, психотерапевтов, искусствоведов, педагогов и других специалистов в области коммуникации [Kurzon,1997; Маслова, 2002]. Проблема диалогического напряжения рассматривается в современных исследованиях как конфликт между интерсубъективностью (т.е. потребностью развить общее понимание с другими) и другостью (т.е. противоположной потребностью отделить себя от другого) [Wertsch, 1998]. В связи с этим К.Эмерсон подчеркивает приверженность Бахтина идее Шеллинга об «объективности как интерсубъективности» [Emerson, 1997, 48]. Истина не находится ни на стороне говорящего субъекта, ни на стороне слушающего, она - между. По-видимому, это имел в виду и Э.Бенвенист при рассмотрении проблемы субъективности в лингвистике, подчеркивая тот факт, что означающие обретают значение только в дискурсивные моменты, т.е. в моменты их произношения в речевом событии между Я и Ты [Бенвенист, 1974]. Динамическое напряжение между коммуникативными центрами является синергетическим источником смысла в любом высказывании, тексте, языке. В языке такое напряжение создается центростремительными (централизующими) и центробежными (децентрализующими) силами, или тенденциями. Первые преобладают в становлении и развитии общенародного языка, вторые - в развитии «разноречия», т.е. внутреннего расслоения языка в разнообразии диалектов, жанров, стилей и других функциональных вариантов языка. Эти же тенденции прослеживаются в наличии «авторитетного слова» и «внутренне убедительного», т.е. официального дискурса (дискурса власти) с его стремлением к доминированию и неофициального дискурса, в котором не выражены иерархические отношения. В текстах эти тенденции проявляются по-разному, в зависимости от типа текста. Некоторые типы текста представляют собой «авторитетное слово» - указы, декларации, постановления, гимны и другие официальные документы. В художественных текстах представлено «разноречие» персонажей, автора, рассказчика, каждый из которых обладает своим «голосом», то есть определенной ценностно-смысловой позицией: «Сюда входит и высота, и диапазон, и тембр, и эстетическая категория (лирический, драматический и т.п.) Сюда входит и мировоззрение и судьба человека. Человек как целостный голос вступает в диалог. Он участвует в нем не только своими мыслями, но и своей судьбой, всей своей индивидуальностью» [Бахтин, 1979, 307]. Если в тексте доминирует голос автора, текст является монологическим (как, например, в романах Л.Толстого), если же все голоса звучат равноправно, текст становится полифоническим (как романы Ф.Достоевского). Разноречие, или многоголосие, существующее одновременно в условиях и рамках определенной языковой общности, определенного пространства и времени, предполагает разнообразие форм взаимодействия, присутствие в языке и культуре следов «чужого» слова, «чужой» культуры, появление множества гибридных форм, переходных состояний и пограничных явлений, без учета которых невозможно описать язык, постичь правила коммуникации или создать общий «портрет культуры» [Макаров, 1996]. Эта проблематика, намеченная в работах М.Бахтина, изучается сейчас в социолингвистике, этнографии общения, лингвоантропологии и лингвокультурологии как вопросы билингвизма, мультикультуры и кросс-культурного влияния, непосредственного (face-to-face) общения, этнодиалога, речевых, ментальных и коммуникативных стереотипов и т.д. [Николаева, 1999; Токарева, 2001]. Для изучения всех этих вопросов в США, например, существуют междисциплинарные центры языка, культуры, взаимодействия (Centers of Language, Interaction, Culture). Особый интерес для лингвистики представляют здесь средства обозначения интерсубъективного и пространственно-временного параметров коммуникации (дейксис), лингвопроксемика, фатика (языковые средства, реализующие фатическую, или контактоустанавливающую, функцию), а также средства и способы достижения и развития взаимопонимания (grounding), различные инновации, семантические и структурные языковые изменения, обусловленные взаимодействием различных культур. Таким образом, язык, представленный в диалогической модели - это реальная коммуникация, протекающая в конкретных значимых условиях и рамках социального взаимодействия говорящих субъектов, высказывания которых направлены как на слушающего, участвуя таким образом в формировании будущего ответа, так и на предыдущий контекст, являясь, следовательно, репликой на предыдущее высказывание. Чтобы понять высказывание, нужно услышать «голос» говорящего со всеми его отголосками и модуляциями, нужно увидеть его связь с ближним и дальним контекстом, нужно почувствовать напряжение поиска своего «слова» и общего смысла, возможного и необходимого только в данной ситуации общения как «со-гласия», т.е. совместного звучания нескольких голосов. Современная лингвистика развивается в направлении сочетания интенционального и рецептивного моментов общения. Так, популярная теория речевых актов, подчеркивающая деятельностный аспект языка, возникла как интенционализм, поскольку она построена на исходной интенции (намерении, субъективном значении) говорящего. Позже эта теория была дополнена рецептивным элементом (максимами сотрудничества и релевантности), которые подразумевают интерпретацию слушающего, воздействие на него, его реакцию. «Поворотная» статья Грайса называлась «Meaning» [1971], где слово meaning по-английски в первую очередь означает скорее 'подразумевание', чем 'значение'. Под «meaning» Грайс подразумевал именно субъективное значение говорящего, его интенцию, намерение получить с помощью высказывания определенный результат, благодаря осознанию слушающим этого намерения. Например, высказывание «Я поговорю с твоими родителями» может быть интерпретировано и как утверждение (ассертив), и как обещание или план действий (комиссив), и даже как скрытая угроза (косвенный директив). Интерпретация зависит от условий «сотрудничества» в данном речевом акте. Однако в целом теория речевых актов остается интенциональной, несмотря на введение разговорных максим. В одной из недавних статей Дж. Серль обращает внимание на такие речевые акты, которые непосредственно связаны с реакцией, так называемые adjacent pairs: вопросответ, приветствие-приветствие, предложение-согласие/отклонение. По мнению Серля, максимы Грайса не накладывают ограничений на ответы в разговоре, т.е. они не дают представления о тех сдерживающих мотивах, которые детерминируются фактом, что данная последовательность высказываний является разговором. Напротив, любые ограничения возникают только в отношении сменяющихся целей конкретного говорящего в конкретном разговоре. Вступая в спор с такими этнометодологами, как Щеглоф, Сакс и Джеферсон, Серль выражает сомнение в том, что сформулированные ими «рекурсивные правила» (recursive rules) для смены ролей в диалоге, являются в действительности правилами. Для Серля констатация наблюдаемой регулярности, даже если она прогнозируема, не обязательно является констатацией правила [Searle, 1992]. Такие констатации - это описания, поскольку они не играют каузальной роли в поведении во время диалога-разговора. Ни один собеседник не следует этим правилам, и часто реальные диалоги ведутся без всяких правил. Серль делает вывод, что ограничения, накладываемые на речевые акты, не применимы к диалогамразговорам, так как последние регулируются совершенно внешними, неконститутивными правилами - а именно, конкретными целями данного диалога. Структура реального диалога в действительности не представляет интенциональность и релевантность - понятия, которые потенциально могли бы привести к некоторым правилам диалога, но они зависят от пресуппозиций, фоновых знаний, дополнительной информации - всего того, что остается за пределами эксплицитно выраженного смысла. Для понимания диалога в его теоретическом представлении, считает Серль, его нужно рассматривать как «выражение разделенной интенциональности (shared intentionality)» иного типа, а не суммы индивидуальных интенций участников [Searle, 1992, 4]. Cерль приходит к неутешительному выводу о том, что «форма интенциональности, характерная для индивидуального иллокутивного акта, совершенно отличается по структуре от формы, характерной для коллективной интенциональности целых разговоров, или даже отрезков разговоров» [Searle, 1992, 147], поэтому разговор или диалог как целое непредставим в терминах теории речевых актов. На наш взгляд, теория речевых актов играет незаменимую роль в описании первичных речевых жанров, что подчеркивается во введении к выпуску серии «Новое в зарубежной лингвистике», посвященному анализу этой теории, однако она действительно не имеет прямого отношения к теории диалога, а тем более к диалогизму Бахтина. Об этом весьма категорично высказался Ю.М.Лотман: «…попытка приблизиться к ситуации диалога имеет для нас принципиальное значение, поскольку связана с одним из существенных расхождений тартуско-московской семиотики с ее холистической направленностью от аналитизма лингвистической философии (и, в частности, теории речевых актов). С точки зрения тартуско-московской семиотики, следующей в этом смысле Бахтину и др. мыслителям«диалогистам» (в конечном счете - платоновскому Сократу), монолог не является исходной формой речевой деятельности, но производной от диалога или полилога («полифонии»). Технически это означает, что речевую деятельность следует рассматривать не как складывающуюся из отдельных высказываний, но (аналитически) расчленяемую на взаимосвязанные реплики, каждая из которых имеет смысл лишь в контексте» [Лотман,1999, 727]. Тем не менее, повторим, теория речевых актов - выверенный метод анализа текста, особенно при описании языка в определенных ситуациях общения (первичных речевых жанрах), когда важно проследить иерархию единиц от речевой ситуации в целом (скажем, урок в классе) - через последовательно уменьшающиеся единицы - трансакция, обмен, поступок - к наименьшей единице - акт [Белл, 1980, 271]. «Каждая единица, - отмечает Р.Белл, - проявляется благодаря встречаемости в ней хотя бы одной единицы более низкого ранга, и предполагается, что аудиторная интеракция или, по крайней мере, ее языковые компоненты, образуют упорядоченную последовательность трансакций, обычно с отчетливыми границами в начале и в конце, составленных из обменов, которые сами состоят из поступков, в свою очередь состоящих из актов» [Белл, 1980, 271]. В социолингвистике используется корреляция, установленная Дж.Синклером и Р.Коултардом между неязыковой организационной иерархией и уровнями в пределах дискурсной шкалы, а также между ней и шкалой синтаксических рангов: предложение, часть предложения, словосочетание, слово, морфема [Sinclair, Coulthard, 1975]. По мнению Белла, эта корреляция не безупречна, но темы, например, обычно соотносятся с трансакциями, поступки - с предложениями, а акты - с фрагментами предложений. Д.Шифрин, сравнивая теорию речевых актов с анализом дискурса, отмечает тот факт, что, хотя эта теория не предназначалась для анализа дискурса, отдельные ее положения ведут к этому анализу. Эта теория также вооружает исследователей методикой сегментирования текста и, таким образом, определения тех единиц, которые можно объединить в более крупные структуры [Schiffrin, 1994, 6-7]. Гораздо ближе к теории диалога концепция М.Холлидея, который ввел понятие межличностной (interpersonal) функции в анализ языка и текста [Halliday, 1977], а также теория представления дискурса, разрабатываемая под руководством Г.Кемпа [Kamp, Reyle, 1993], теория конверсационного анализа, появившаяся в рамках интеракциональной социолингвистики [Gumperz, 1982 и др.], и другие теории, в фокусе которых находится проблема взаимодействия в процессе общения (искусственный интеллекст, диалоговая игра и др.), а также проблема совместно вырабатываемого, разделенного смысла [Clark, Brennan, 1991]. Понимание М.Бахтиным слова как «аббревиатуры высказывания» делает его термином диалогической теории языка (диалогизма) и узловым моментом новой проблематики. «Слово (вообще всякий знак) межиндивидуально. Все сказанное, выраженное находится вне «души» говорящего, не принадлежит только ему. Слово нельзя отдать одному говорящему. У автора (говорящего) свои неотъемлемые права на слово, но свои права есть и у слушателя, свои права у тех, чьи голоса звучат в преднайденном автором слове (ведь ничьих слов нет). Слово - это драма, в которой участвуют три персонажа (это не дуэт, а трио). Она разыгрывается вне автора» [Бахтин, 1979, 300-301]. Слово, как видим, выступает у Бахтина в качестве сложного знакового комплекса, сочетающего в себе не только означаемое и означающее, но и участников коммуникативной ситуации, саму ситуацию и все, что предшествовало ей. В связи с этим в переводах работ М.Бахтина на французский и английский языки «слову» был найден в качестве эквивалента «дискурс» (например, "Слово в романе" = "Discourse in the Novel") [Bakhtin, 1981], что и дало название «анализ дискурса» (discourse analysis) всему направлению исследований языка как взаимодействия, проводимых в русле идей Бахтина. Разработка всего комплекса идей Бахтина проводится в рамках «Bakhtin studies» - обширной области гуманитарных исследований, охватывающей философский, литературоведческий, лингвистический, этический, эстетический, религиозный и другие аспекты его диалогизма (журнал «Dialogism»). В российской гуманитаристике эта область называется «бахтинологией» или «бахтинистикой» [Иванов, 1995]. Один из бахтинологов, американский профессор Йелльского университета М.Холквист, размышляя о концепции «слова» Бахтина, приходит к выводу, что слово для Бахина - это Логос, т.е. «сознательный смысл», в то время как язык - логосфера, некий «океан сознания», источник энергии и движения. Когда собеседники оказываются в ситуации общения, происходит «вовлечение двух сознаний в активное понимание: говорящий слушает и слушающий говорит». Слово, любое высказывание как бы запрограммировано потенциальным ответом другого, всегда обращено к нему. Слово имеет «мирообразующее» значение у Бахтина, что позволяет понять важность литературы не только как развлечения и источника опыта, а преимущественно как наставника, который учит нас работать над «отвечанием и авторизацией перед лицом текста нашей социальной и физической Вселенной». Только такая работа, ответственно-авторская (answering as authoring) может позволить нам, пользуясь словами Бахтина, "сказать свое слово в этом оговоренном чужими словами мире" [Holquist,1983, 310-11]. Диалогизм по-новому ставит проблему целостности как динамического единства пространственно-временного мира диалога, проблему контекста как социокультурного фона говорящих, проблему говорящего субъекта как «голоса», представляющего ценностно-смысловую позицию раскрывающейся в диалоге личности, проблему ценности, значимости как смысла самого диалога, результата диалогического взаимодействия и целый ряд других проблем, разрабатываемых в настоящее время в русле диалогизма (теория идентичности личности, теория обоснования, или создания общей основы общения (grounding), теория языковых и психологических инноваций как расширения смыслового пространства и др.). Эта проблематика развернута М.Бахтиным в «Эстетике словесного творчества» [1979] собрании его трудов, посвященных анализу художественного «слова» -т.е. языка художественного текста. Наиболее значительный для металингвистики вывод, сделанный Бахтиным в результате анализа художественного слова, связан с типологией высказываний в художественном тексте. Эта типология не только объясняет процессы взаимодействия высказываний в тексте, ведущие к полифонии, но и является методом исследования текста как в плане его структуры, так и в плане индивидуального стиля. Именно эта методика и лежит в основе нашего исследования. 1.2. Текст как диалог Еще в 20-х годах прошлого столетия Бахтин отметил неразработанность того раздела лингвистики, в котором должны исследоваться большие текстовые единства: «длинные жизненные высказывания, диалог, речь, трактат, роман и т.п., ибо и эти высказывания могут и должны быть определены и изучены чисто лингвистически, как языковые явления... До сих пор лингвистика научно еще не продвинулась дальше сложного предложения; это самое длинное лингвистически научно обследованное явление языка: получается впечатление, точно лингвистический методически чистый язык здесь вдруг кончается и начинается сразу наука, поэзия и проч., а между тем чисто лингвистический анализ можно продолжать и дальше» [Бахтин, 1975, 45]. Почти в течение полувека это замечание сохраняло свою актуальность, и только в 70-е годы ХХ века, когда стала бурно развиваться лингвистика текста, уровень предложения (названный Х. Вайнрихом «геркулесовыми столбами лингвистики») был преодолен. На необходимость выхода за пределы предложения обращали в свое время внимание А.Х.Востоков, Ф.И.Буслаев, А.М.Пешковский, Л.В.Щерба [Львов, 2000, 161-170]. Возникновение лингвистики текста было подготовлено и успехами стилистических исследований, традиционно сфокусированных на тексте, появлением теории речи в психологии и лингвистике, развитием функциональной грамматики, теории актуального членения, фоностилистики. Однако надежды, возлагавшиеся на лингвистику текста, не оправдались. Ожидания, что открытия в области лингвистики текста дадут правила соединений предложений в связанное целое, но сохранят неизменным само деление языковой системы на уровни, классы, категории, оказались напрасными. Уже к концу 70-х годов были сделаны выводы, что исследование текста ведет к перестройке реконструируемой языковой системы, что проявляется 1) в выведении новых содержательных категорий; 2) в теоретической модификации традиционных содержательных категорий; 3) в появлении новых функциональных классов; 4) в переосмыслении и иной классификации единиц традиционной грамматики [Николаева, 1978, 23]. Из этого следовало, что языковая компетенция не исчерпывается способностью строить и понимать осмысленные предложения, она предполагает также владение механизмами сверхфразового анализа и синтеза. Формирование корпуса текстов не из изолированных предложений, а из сложных и разнообразных по композиции и жанровой принадлежности текстовых единств позволяет создать иную реконструкцию языка, отличающуюся от традиционной [Попович, 1989, 86]. И к концу 80-х годов лингвистика расширяет предметную область своих исследований, делая антропологический поворот. Отталкиваясь от идей В.фон Гумбольдта, В.И.Постовалова констатирует: «Исходная идея антропологической лингвистики состоит в том, что язык представляет собой конститутивное свойство человека, делающее его человеком. Принятие этого тезиса влечет за собой выдвижение двух методологических требований: 1) познание человека неполно и даже невозможно без изучения языка; 2) понять природу языка и объяснить ее можно лишь исходя из понимания человека и его мира. Построение лингвистики на антропологических началах предполагает объединение в единой онтологии теории языка и теории человека» [Постовалова, 1986, 31-32]. Вместе с человеком в фокусе лингвистики оказалась и жизнь, социальные отношения, все, что связано с человеком [Арутюнова, 1989]. Именно такой подход к языку декларировал М.Бахтин, обосновывая свою «металингвистику». «Гуманитарные науки - науки о человеке и его специфике, а не о безгласной вещи и естественном явлении. Человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный). Там, где человек изучается вне текста и независимо от него, это уже не гуманитарные науки (анатомия и физиология человека и др.)» [Бахтин, 1979, 285]. Текст как «первичная данность (реальность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины» [Бахтин, 1979, 292] состоит из высказываний, которые пронизаны диалогическими отношениями. Эти отношения в корне отличаются от лингвистических отношений элементов как в системе языка, так и в отдельном высказывании. «Лингвистические элементы нейтральны к разделению на высказывания, свободно движутся, не признавая рубежей высказывания, не признавая (не уважая) суверенитета голосов. Чем же определяются незыблемые рубежи высказывания? Металингвистическими силами» [Бахтин, 1979, 293]. Поскольку предметом лингвистики являются «системные или линейные отношения между знаками», то «отношения высказываний к реальной действительности, к реальному говорящему субъекту и к реальным другим высказываниям, отношения, впервые делающие высказывания истинными или ложными, прекрасными и т.п., никогда не могут стать предметом лингвистики. Отдельные знаки, системы языка или текст (как знаковое единство) никогда не могут быть ни истинными, ни ложными, ни прекрасными и т.п.» [Бахтин, 1979, 303]. Диалогические отношения между высказываниями в тексте выводят любой текстовый анализ за пределы лингвистики в пограничную область исследований, которую Бахтин обозначает как металингвистику, а свой анализ текста называет философским, движущимся в «в пограничных сферах», «на стыках и пересечениях» лингвистики, литературоведения, филологии [Бахтин, 1979, 281], так как сущность текста заключается в «событии жизни», которое развивается «на рубеже двух сознаний, двух субъектов» [Бахтин, 1979, 285]. Отсюда и программа или стратегия исследования текста - диалог автора текста и исследователя, «диалог особого вида: сложное взаимоотношение текста (предмет изучения и обдумывания) и создаваемого обрамляющего контекста (вопрошающего, возражающего и т.п.), в котором реализуется познающая и оценивающая мысль ученого. Это встреча двух текстов - готового и создаваемого реагирующего текста, следовательно, встреча двух субъектов, двух авторов» (там же). Диалогический подход к тексту, т.е. его анализ в аспекте интерсубъектности одно из проявлений диалогизма как антропоцентрического взгляда на объект лингвистики. В этом отношении язык как объект действительно определяется субъективно [Богушевич, 2000]. Бахтин выделяет два полюса текста. С о д н о й с т о р о н ы, текст предполагает язык - «общепонятную (то есть условную в пределах данного коллектива) систему знаков». То есть «за каждым текстом стоит система языка» и «в тексте ей соответствует все повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста» [Бахтин, 1979, 283]. С д р у г о й с т о р о н ы, «каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории» [Бахтин, 1979, 283]. Такой подход к тексту делает язык лишь одним из его аспектов. Язык это «материал и средство». Главное в тексте - его замысел, авторская интенция. Кроме этого, конституирующими являются его ценностный аспект, а также индивидуально-стилистический. Как видно из этого соотношения, «над категорией текста…совершены две операции, идущие вразрез с тенденциями семиотики. В о - п е р в ы х Бахтин «развоплотил» текст, показав опять-таки вторичность, техничность собственно языкового знакового материала; в о в т о р ы х же, он «очеловечил» текст, тогда как едва ли не главной целью семиотики было оторвать текст от его автора» [Бонецкая, 1995а, 42]. Поскольку текст взаимодействует с контекстом, его неповторимый авторский момент «не вмещается» в текст как таковой (т.е. как знаковый комплекс) по причине «повторяемости и общезначимости» языковых единиц, конституирующих текст. Замысел текста «осуществляется чистым контекстом» [Бахтин, 1979, 283], присутствием его адресата и интерпретатора в ситуации «произнесения» текста. Бахтин расширяет проблему текста до границ проблематики словесного творчества и говорит о произведении, а в связи с текстом вне художественного творчества решает проблему интерпретации. Но и текст, и произведение «событийны», разомкнуты: текст - это событие отношения автора и интерпретатора, а произведение - событие отношения автора и героя. Другими словами, это диалогические события, относящиеся к сфере духовной культуры. Диалогические отношения, которые пронизывают текст, имеют своеобразный характер. Они не сводимы ни к логическим, ни к лингвистическим, ни к психологическим, ни к механическим или к какимлибо иным отношениям. Это особый тип смысловых отношений, которые возникают между целыми высказываниями, за которыми стоят речевые субъекты, авторы данных высказываний. Наиболее простым и наглядным видом таких отношений является реальный диалог. В художественном тексте он представлен в виде композиционно-речевой формы «диалог», в котором каждая реплика может быть и монологичной, а каждый монолог может быть репликой большого диалога. Отношения между репликами такого диалога не совпадают с диалогическими отношениями. «Диалогические отношения гораздо шире, разноообразнее и сложнее диалогической речи. Два высказывания, отдаленные друг от друга во времени и в пространстве, при смысловом сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция (хотя бы частичная общность темы, точки зрения и т.п.)» [Бахтин, 1979, 303-304]. Современные модели коммуникативных процессов в свете проблемы смысловой диалогической конвергенции текста описаны К.Б.Свойкиным [Свойкин, 1998]. С д р у г о й с т о р о н ы, возможно упрощенное понимание диалогических отношений как спора, полемики, противоречия. Бахтин приводит в качестве примера диалогических отношений согласие, даже если два субъекта повторяют одно высказывание («Прекрасная погода!" - "Прекрасная погода!"). Произнесенные разными голосами, эти высказывания оказываются связанными "диалогическим отношением согласия. Это определенное диалогическое событие во взаимоотношениях двоих, а не эхо" [Бахтин, 1979, 304]. Повторяемость этой фразы как языкового материала, как знака, не означает повторяемости данного текста, который произнесен двумя говорящими в конкретных условиях, с определенной интонацией. В других условиях даже те же субъекты произнесут эту фразу иначе. И в этом заключается неповторимость события жизни текста, которое происходит всякий раз, когда текст создается или воссоздается при повторном чтении или произнесении, так как субъекты всякий раз другие (в другом состоянии, с другими знаниями, из другого времени или пространства). Итак, в тексте имееются два полюса: языковой (повторимый), связанный с элементами системы языка, и авторский (неповторимый), связанный с другими текстами диалогическими отношениями. Двигаясь от полюса к полюсу в процессе анализа текста, неизбежно приходится пересекать рубежи всех гуманитарных наук, поскольку все они исходят из текста как первичной данности и стремятся либо к первому полюсу (язык текста), либо ко второму (событие текста). Значащая неповторимость текста осуществляется языком, условным в пределах данного социального коллектива. Неповторимость включает в себя момент автора и возникает в момент его встречи с Другим встречи двух сознаний, двух субъектов, двух авторов. И это "новое неповторимое событие в жизни текста" рождается в создающем текст хронотопе, в историческом сцеплении текстов. Как субъективное отражение объективного мира текст выражает сознание, что-то отражающее. "Когда текст становится объектом нашего познания, мы можем говорить об отражении отражения. Понимание текста и есть правильное отражение отражения. Через чужое отражение к отраженному объекту" [Бахтин, 1979, 285]. Поэтому "увидеть и понять автора произведения - значит увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир, то есть другой субъект ("Du")» [Бахтин, 1979, 289]. Сознание себя, или самосознание, равнозначно личности. "Всякий истинно творческий текст всегда есть в какой-то мере свободное и не предопределенное эмпирической необходимостью откровение личности. Поэтому он (в своем свободном ядре) не допускает ни каузального объяснения, ни научного предвидения" [Бахтин, 1979, 285]. Такой подход нельзя назвать ни чисто объективным, ни чисто субъективным. Это подход интерсубъективный. С одной стороны, он предполагает анализ структур, созданных взаимодействием субъектов и одновременно этих субъектов конституирующих. Сюда относятся не только языковые, но и культурные, этические, эстетические структуры. Такое понимание интерсубъективности (которое можно свести к контексту, или социокультурной среде текста) характерно для французской школы анализа дискурса (Фуко, Деррида). Другое понимание интерсубъективности наблюдается у Ю.Хабермаса и его последователей (оно сводимо к разделенному мировоззрению) и связано с взаимопониманием в процессе коммуникации: основой взаимопонимания является схожесть интерпретации общих фактов и программ поведения при несущественных различиях, а также взаимозаменяемость точек зрения Я и Другого [Habermas, 1989]. Разомкнутость, принципиальная открытость текста, помещенность его в интерсубъективном пространстве, его «вписанность» в социокультурный контекст, его связь с пре-текстами и после-текстами [Барт, 1989; Eco, 1989] составляют ту диалогическую особенность текста, которую Ю.Кристева назвала интертекстуальностью. У.Эко, характеризуя «открытое произведение» в искусстве, подчеркивает бесконечность его аспектов, которые представляют собой не части или фрагменты произведения, а возможности иной перспективы его рассмотрения, т.е. каждый аспект включает не часть, а все произведение, раскрывает его с новой стороны. Поэтому каждое новое прочтение, исполнение, интерпретация заложено и в самом произведении, и в индивидуальности исполнителя, интерпретатора, читателя [Eco, 1989]. Множественность интерпретаций, их практическая бесконечность поддерживается их взаимодействием, диалогом, который помогает прояснить подходы и точки зрения при условии, что каждая точка зрения раскрывает произведение в его целостности, т.е. текст воспринимается в его личностном аспекте. Аналогично, один аспект произведения может раскрыть все произведение в новом свете при условии допущения другой точки зрения, способной охватить его во всей его жизненности. Так создается «открытая» ситуация в творчестве, искусстве ситуация процесса, ситуация «в развитии», когда любое произведение рассматривается на фоне исторических влияний, культурного диалога, связи с современным многоаспектным мировоззрением. В научном мире сегодня не существует единой идеальной концепции вселенной - предпочтение отдается разнообразию подходов и плюрализму теорий, которые отражают общее стремление к открытию и обновлению контакта с действительностью. Современные когнитивные исследования подтверждают необходимость «новой оптики» - расширения «теоретических линз» [Graves, 1996], т.е. введение в фокус теоретического анализа речевой деятельности перспектив разных дисциплин, что позволяет интегрировать аспекты когнитивной науки с антропологическими и культурными традициями, объединить альтернативные подходы к изучению когнитивных структур как дискурсивных, социальных или воплощенных [Lemke, 1997; Billig, 1996; Lakoff, Johnson, 1999 и др.). С этой точки зрения текст как диалог можно рассматривать, по крайней мере, в двух аспектах: в аспекте внутритекстовых диалогических отношений и в аспекте внетекстовых диалогических отношений. Внутритекстовой диалог создается автором как семантическая составляющая текста, включающая его обращенность, или адресованность. Эта составляющая может быть обозначена как дискурсивная стратегия. Внетекстовой диалог прослеживается в связях данного текста с обрамляющим контекстом, его выходе в интертекстуальное пространство. В этом отношении отмечается пограничный характер автора и читателя, что обнаруживается в диалектике их вненаходимости и внутриположенности: автор и предполагаемый адресат принадлежат одновременно и внешнему, и внутреннему миру. Оба аспекта диалогических отношений рассматриваются ниже на примере художественного текста. 1.3. От лингвистики текста к лингвистике дискурса Лингвистическое исследование текста долгое время ограничивалось только его первым полюсом - анализом отношений между элементами языковой системы внутри текста. В рамках системно-структурной парадигмы исследование велось по линии выявления, описания, моделирования внутритекстовых связей. В качестве компонентов текста выделялись разные единицы его членения: абзац, сверхфразовое единство, сложное синтаксическое целое и др. В результате такого имманентного анализа лингвистика текста стала теорией связности, описывающей разные модели когезии или когерентности текста: логические, грамматические, лексические, стилистические, образные и т.д. [Гальперин, 1981; Halliday, Hasan, 1976; и др.]. Количество категорий текста, выделенных таким образом, умножилось до нескольких десятков (когезия, когерентность, интеграция, континуум, цельность, тематичность, последовательность, целостность, завершенность, коммуникативность, информативность, текстовость, эмотивность и т.п.). Все они так или иначе объясняют отдельные части механизма связности текста, хотя природа связности остается при этом в тени. Еще в начале 70-х годов ХХ века А.А.Леонтьев и другие ученые доказали, что связность текста имеет нелингвистическую природу [Леонтьев, 1979]. Признание этого факта значительно расширило круг выделяемых категорий текста. В одном ряду оказалсь такие разнородные свойства текста, как способность нести информацию (информативность) и, например, завершенность или способность создавать «образ автора», «образ читателя» (антропоцентричность). В результате «лингвистика текста в ее категориальной ипостаси превратилась, как в свое время стилистика, а потом и прагматика, в некое подобие «свалки», в данном случае для текстовых штудий, куда, будучи предварительно идентифицированными как категории текста, в полном несоответствии с принципом, известным как «бритва Оккама»: «Сущности не следует умножать без необходимости», отправлялись все новые и новые особенности, которые рассматривались как присущие тексту» [Воробьева, 1993, 20]. Попытки систематизировать категории текста (выделить некоторые из них как ведущие, разграничить содержательные и формальные категории текста [Тураева, 1986; Малинович, 1980 и др.] ни к чему не привели, так как до сих пор критерии разграничения категориальных и некатегориальных признаков текста не выработаны. Сложность такой задачи заключается в том, что все категории в тексте взаимодействуют друг с другом, что само по себе является признаком внутренней организации, или связности, текста. Поиск новых подходов к определению признаков и критериев текстовости начался с изменением общелингвистической парадигмы. Как отмечает А.Вежбицкая со ссылкой на Ю.Вассмана, «открытие когнитивной антропологии привело к широкому распространению новой терминологии: «категория» и «семантический атрибут» вытеснены «прототипом» и «пропозицией»…Так что, хотя язык продолжает оставаться в центре внимания, к нему подходят иначе: …он изучается в повседневном общении как «дискурс», из которого должны делаться выводы относительно подразумеваемого «сообщения» [Вежбицкая, 1999, 303]. Когнитивнодискурсивная парадигма изменила общее направление исследований текста, а смена научной парадигмы, как заметила Н.Д Арутюнова, всегда сопровождается сменой ключевой метафоры, вводящей новую область уподоблений, новую аналогию [Арутюнова, 1990, 15]. Исследование текста как имманентной структуры сменилось динамичным подходом, изучением функционального и когнитивного аспектов текста и его семантики. Плоскостная метафора текста сменяется объемной - семантическая структура текста как иерархия его семантических компонентов предстает как семантическое пространство текста [Топоров, 1983 и др.], проблема текстовой референции рассматривается как соотношение «мира внутри текста» (text-internal world), или «текстового мира» (textual world), и "мира вне текста" (text-external world) [Fillmore, 1985, 12; Halliday, 1977; Beaugrande, 1985 и др.]. Семантическое пространство текста моделируется также с помощью объемных метафор: во-первых, существует модель «семантичнеской капсулы», опирающаяся на вычленение ядерной и периферийных зон текстовой семантики и направленная на обнаружение сфер, где формируются семантические компоненты разного порядка [Scholes, 1982]; во-вторых, широко используется при интерпретации текста модель «семантики возможных миров» [Хинтикка, 1980; Руднев, 2001], описывающая текстовую семантику как множество всех возможных положений дел, относительно которых истинна вся информация, ассоциируемая с данным текстом [Кузнецов, 1991]. Категориальная модель текста разрабатывается исходя из представления о тексте как структурированном множестве семантических признаков, соотносимых по однородным параметрам на разных уровнях репрезентации модели [Дейк, 1989, 165-166; Лотман, 1970, 266]. Интересный вариант этой модели предложен О.П.Воробьевой, которая рассматривает семантическое пространство текста как полисистемное образование: как макрознак, как коммуникат и как дискурс, - которое может быть описано в терминах фреймов (как макрознак), в терминах поля (как коммуникат) и в терминах семантических или когнитивных сетей (как дискурс) [Воробьева, 1993]. Именно такой полипарадигмальный подход к тексту, на наш взгляд, больше всего соответствует его диалогическому пониманию и отвечает современным требованиям, предъявляемым к научному описанию всех сложных объектов. Текст с его укорененностью одновременно в процессе общения, познания и создания идентичности - несомненно, один из таких сложных объектов. Подвижки в исследованиях текста в направлении его второго полюса начались после того, как «призрак адресата», будораживший, по выражению Ю.Кристевой, воображение литературоведов, превратился в лингвистически обозримый «фактор адресата» [Арутюнова, 1981]. Проблема лингвистического описания коммуникации с точки зрения ее участников решается как в аспекте текстопорождения, так и в аспекте восприятия текста, так как «в порождении речи мощно проявляются силы, исходящие по существу не от говорящего, а от его оценки состояния, знаний, склада ума, принадлежности к тому или иному социальному слою и т.п. тех, на кого рассчитана речь» [Кубрякова, 1991, 18]. Проблема человеческого фактора в языке решается в настоящее время как междисциплинарная в рамках функционально-коммуникативной и когнитивно-дискурсивной парадигм в лингвостилистике и литературоведении [Гончарова, 1989; Воробьева, 1993; Степанов, 1988; Прозоров, 1979; Iser, 1989; Macovski, 1997 и др.], в лингвистике дискурса [Арутюнова, 1989; 1990; Кубрякова, 2000; Lemke, 1992; Howarth, 2000; Torfing, 1999; Halliday et al., 1993; Schiffrin, 1994 и др.], в филологической герменевтике [Богин, 1982], семиотике культуры [Лотман, 1997; Eco, 1989; Макаров, 1996; и др.], психолингвистике [Сорокин, 1986; Шахнарович, 1987; Клименко, 1982 и др.], социолингвистике и этнографии общения [Белл, 1980; Gumperz, 1982; Токарева, 2001 и др.], лингвоантропологии и антропопоэтике, или психопоэтике [Эткинд, 1999; Пищальникова, Сорокин, 1993]. Присутствие человека в исследованиях языка и текста очевидно даже в формулировании традиционной проблематики. Показателен в этом отношении сборник статей Р.А. Будагова, вышедший в 2000 году под заглавием "Язык и речь в кругозоре человека", в котором помещены статьи разных лет, посвященные классическим проблемам языкознания: соотношению формы и содержания в языке, типологии речи, значения и контекста и др. Или монография Н.Д.Арутюновой "Язык и мир человека", соединившая напрямую языковую проблематику с культурой, социумом и психологией личности. И такой подход становится ведущим в современных лингвистических исследованиях как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике. Так восстанавливается старая добрая филологическая традиция языкознания, которая, впрочем, никогда не прерывалась. Она была лишь оттеснена на периферию исследований в период преобладания структурализма в подходе к анализу языка. Сегодня все аспекты языка, все подходы к его исследованию находятся в отношении дополнительности, так как современная наука пересматривает свои принципы. Понимание принципов как инвариантных каузальных законов природы, которые упорядочивают опыт, меняется в соответствии с теорией относительности: принципы - это не столько критерии опыта, сколько максимы, которыми мы руководствуемся в интерпретации опыта для сведения разрозненных фактов в единое целое. Они, как стрелки компаса, необходимы для успешной ориентации в мире явлений [Кассирер, 1998]. Поэтому язык, как и физические явления, например, свет, можно рассматривать и как состоящий из частиц (т.е. как систему отдельных элементов), и как состоящий из волн (т.е. как процесс порождения высказываний), и как целое поле (т.е. как единство семантических полей, как пространство смыслов). О комплементарности разных подходов к языку писали Э.Сепир, Б.Уорф, К.Пайк, Н.Бор и другие ученые [Alford, 1980]. Поскольку мир познается в опыте, а опыт фиксируется (деноминируется, обозначается) субъектом, то этот опыт нельзя назвать внешней реальностью, он - следствие нашего взаимодействия с ней. В этом суть дополнительности. Человек может познать какое-то явление, лишь вступив с ним во взаимодействие. Например, свет проявляет корпускулярную природу, когда человек, вступая с ним во взаимодействие, проводит эксперимент, иллюстрирующий фотоэлектрический эффект. Если же человек пропускает свет через двойную щель, проявляется волновая природа света. Такой способ (интеракциональный) выявления свойств объекта Н.Бор и назвал дополнительностью. Собственно, здесь выявляются не столько свойства изучаемых явлений, сколько особенности нашего взаимодействия с ними, возможности экспериментальной базы и наши интересы или цели эксперимента. Как отметил Н.Бор, "независимая действительность в обычном физическом смысле не может быть приписана ни явлениям, ни деятельности наблюдения" [Цит. по: Zukav, 1979, 95]. В лингвистике это означает, что природу и функционирование языка и текста можно понять только во взаимодействии различных аспектов его употребления, используя разные методы и принимая во внимание данные антропологии, психологии, социологии и других связанных с человеком наук. Интеграция разных подходов и методов исследования языка (речи, текста, дискурса) может идти по линии описания функционирования языка и как частицы, и как волны, и как поля одновременно. Если на уровне частицэлементов язык членится и можно получить лишь статическую картину при его описании, то историческое развитие языка можно описать только при волновом подходе к нему, отражающем динамику движения от одного состояния к другому. Функционирование языка как целой системы требует полевого подхода, при котором на первый план выходит холистическая природа явлений. В связи с этим интересно следующее замечание Ф.де Соссюра: «Люди часто сравнивают двустороннее единство (физического аспекта и смыслового аспекта языковых знаков) с единством человека, состоящего из тела и души. Эта аналогия неудовлетворительна. Точнее было бы представить химический состав, как, например, воду, которая является сочетанием кислорода и водорода. Взятые отдельно, каждый из этих элементов не обладает свойствами воды. Речь обладает поразительным линейным качеством, которое неизбежно приводит к акцентуации одних вещей за счет других. Познание, с другой стороны, прибегая к интуитивным "озарениям" как к крайним случаям, может показать одной вспышкой невероятные сложности взаимоотношений и взаимодействия между "обычно не связанными" явлениями. Это напоминает понятие разума у Дени Дидро: разум это движущаяся картина, которую мы вечно копируем. Мы тратим уйму времени, чтобы точно воспроизвести ее. Разум не действует шаг за шагом, как воспроизведение. То, что глаз художника видит в одно мгновение, кисти требуется время, чтобы передать» [Цит. по: Rieber, 1980, 37]. Соссюр подчеркивает и еще одно парадоксальное свойство языка, отличающее его от других знаковых систем - "нам не даны различимые на первый взгляд сущности (факты), в наличии которых между тем усомниться нельзя, так как именно их взаимодействие образует язык" [Соссюр, 1933, 108-109]. Сознание, как и язык, является "двуликим Янусом": оно истолковывает взаимоотношение, взаимодействие формы и содержания как кажущуюся оппозицию, которая в действительности является нераздельным единством. Лингвистика также находится на пути интеграции разных подходов к языку, которые кажутся оппозитивными, а в действительности дополняют друг друга: таковы синхрония и диахрония, относительность и универсалии, символы и знаки, язык и речь, текст и дискурс. Как подчеркивал К.Пайк, лингвистика не может изучать слитную речь, не выделяя отдельные фонемы, но выделив фонемы, необходимо показать, как они сливаются друг с другом на границе, точно так же слоги предвосхищают друг друга, ударные группы сливаются друг с другом и с единицами лексической иерархии, как в обычном faspeech произношении два слова fast и speech, сливаются подобно волнам, но несмотря на это слияние, вполне ясно присутствие двух слов [Приводится по: Alford, 1980]. Язык укоренен в актах коммуникации и не может быть адекватно описан вне коммуникативных контекстов. И это тем более верно, если мы хотим понять природу языка, текста, дискурса. Учитывая сложную природу текста, проблему его единства, связности необходимо решать исходя не из особенностей его частей, а принимая во внимание его холистическую сущность, то, что, как целое текст обладает свойствами, не выводимыми из свойств его частей. В этом плане интерес представляет концепция М.Холлидея, которую можно рассматривать как подход к тексту с позиций теории поля. В работах «Text as Semantic Choice in Social Contexts» (1977) и «Language, Сontext, and Text» (1989) М.Холлидей излагает свое понимание текста как процесса семантического выбора: «Текст - это смысл, а смысл - это выбор, постоянный процесс выбора» [Halliday, 1977, 195]. Идея выбора связана с представлением о нелинейности процесса создания текста, с идеей о множественности вариантов - словом, она переводит проблему текста в иную плоскость, вернее, в пространство вероятностей, где действуют условия альтернатив и гетерогенности. Семантическая система, согласно Холлидею, состоит из четырех компонентов: логического, опытного, межличностного и текстового. И «все, что реализует текст, структурируется как выражение всех четырех компонентов» [Halliday, 1977, 176]. Текстовой компонент выделяется своей преимущественной функцией - «текст - это язык в действии и текстовой компонент воплощает семантические системы, посредством которых текст создается» [Halliday, 1977, 178]. Другими словами, благодаря семантическим возможностям текстового компонента язык контекстуализируется в противоположность языку, который деконтекстуализирован, как в словарях или предложениях. Текст не конституируется предложениями, у него общая структура, и его смысл спроецирован на более высокий уровень. Холлидей ставит вопрос: «Что находится выше текста?» Если текст - семантический процесс, закодированный в лексико-грамматической системе, то что в нем закодировано? Ответ, согласно Холлидею, зависит от перспективы, т.е. научной парадигмы, исследователя, его идеологии, задач исследования, так как существуют разные уровни семиотического представления смысла. Например, художественный текст можно интерпретировать в терминах лингвистической системы, литературного творчества, рецептивной семантики и т.д. Чтобы выявить смысл, репрезентируемый через организацию текстовых компонентов, Холлидей анализирует контекст и языковые метафункции, реализуемые в тексте. Все компоненты текста организованы определенным образом, и эта организация условно сигнализирует об определенных функциональных значениях, становясь таким образом аналогичной набору инструкций для построения смысла текста. Этот процесс Ф.Салливан, анализируя концепцию Холлидея, представляет в виде трех принципов: 1) организация компонентов текста реализует, т.е. одновременно представляет и отражает множественные функциональные значения; 2) функциональные значения организованы иерархически. То, какие из функциональных значений реализуются, зависит от их значимости в одном из типов ситуации. В зависимости от ситуации какая-то определенная функция считается доминирующей; 3) во всех типах ситуаций автор и читатель сотрудничают в процессе порождения и восприятия текстового смысла [Sullivan, 1995]. Ситуация, или контекст, характеризуется тремя аспектами: полем, или областью, деятельности (field), характером ролевых отношений, или тональностью (tenor), и модусом (mode), под которым подразумевается "символический или риторический канал" (the symbolic or rhetorical channel). Каждый аспект, или языковую функцию. Полю или функция наблюдателя. реальном мире», включая компонент, контекста имеет соответствующую соответствует идеационная (ideational) функция, Она представляет язык «как средство говорить о выражение логических отношений. Характеру отношений соответствует межличностная (interpersonal) функция. Она представляет язык как «средство, с помощью которого говорящий участвует в речевой ситуации», включая роли, отношения, суждения. Текстуальная (textual) функция разграничивает операциональный текст и цитационное использование языка, она связана со структурированием речевых актов выбором грамматически и ситуационно уместных предложений. Связность анализируется в соотношении с текстуальной функцией, с динамикой соотношения данной и новой информации в тексте. Семантический выбор, обусловленный ситуацией, обеспечивает связность текста. Другими словами, семантический компонент соотносится с социальным, а лингвистическй компонент выражает это соотношение. По мнению Холлидея, на входе семантика имеет социальное, а на выходе лингвистическое. Семантика, таким образом, -промежуточный, посредующий уровень между ситуацией (социальный компонент) и текстом, языковыми средствами конкретного речевого акта (лингвистический компонент). Три составные части контекста: поле, характер отношений и модус взаимодействуют с тремя функциями языка, и в процессе этого взаимодействия при посредничестве лексико-грамматической системы рождается текст. Связь языковых функций с ситуативным контекстом делает возможным выявление ситуативных значений (смыслов). Выбор участниками коммуникации тех или иных языковых форм ограничивается контекстом, теми условиями социальной среды, в которых те или иные способы выражения считаются уместными. В то же время, процесс организации языковых средств сам по себе выстраивает контекст - речевую деятельность, отношения между автором и читателем, канал коммуникации (т.е. все три аспекта контекста), - в котором тексту предстоит функционировать. Например, в двух высказываниях: 1. Я мечтаю жить на природе. 2. Моя мечта - жизнь на природе. предложения, структурированные по-разному, передают одно и то же содержание. Структурное различие обусловлено тем, что организация этих высказываний функционально противоположна. Если в первом высказывании тема выражена прямо, высказывание утвердительно и подразумевает близкие отношения между участниками общения, то во втором высказывании прямоты выражения нет, оно более формально и подразумевает не равные отношения участников общения. Модель, предложенная Холлидеем, как очевидно, динамична, интеракциональна, и этим очень близка концепции М.Бахтина. Отношения между компонентами текста и контекста демонстрируют одновременное построение как текста, так и контекста обоими участниками общения. Этот процесс иллюстрируется примером матери, читающей вечернюю сказку ребенку. С одной стороны, он отмечает, что есть контекст, характеризуемый непосредственным окружением, взаимодействием матери и ребенка в определенных обстоятельствах, которые ассоциируются с интимностью и покоем. С другой стороны, есть вымышленный контекст, характеризуемый текстом сказки, которую читает мать, это - воображаемый мир волков и дровосеков. Наконец, есть широкий контекст социальных конвенций и пресуппозиций, которые имеют отношение к данному высказыванию, включая определенный тип языкового поведения (рассказывание сказки, рассуждение, наставление, колыбельная, молитва и т.п.). Все эти контексты включают не только разные аспекты, или компоненты, но и разные уровни: системный анализ принимает во внимание не только непосредственный контекст, в котором текст порождается и воспринимается, но также и общий культурный контекст, контекст жанра, что выводит анализ на уровень интертекстуальности. Эти два момента в концепции Холлидея: ситуативность смысла текста и жанрово-культурные аспекты контекста - не только указывают на связь с идеями Бахтина, но и дают возможность использования этой концепции в анализе текстов различных жанров, в том числе и литературных. Не случайно "функциональную грамматику" Холлидея считают основой для создания "контактной зоны" (contact zone) между литературоведением и языкознанием [Sullivan, 1995], т.е. своеобразной «bridging theory". Поводом для такого суждения служит признание Холлидеем основного постулата постструктурализма и постмодернизма - неопределенности, которая возникает в силу множественности значений, порождаемых текстом. Как подчеркивает Салливан, включение в процесс смыслопорождения не только ближайшего контекста, но и жанрового, а также культурного увеличивает возможности выявления смысла. Поскольку текст создается в процессе взаимодействия языковых функций и социальных контекстов, а социальные контексты включают не только аспекты (поле, характер, модус), но и уровни (текстовой, жанровый и культурный), то организация всех компонентов текста происходит таким образом, чтобы одновременно реализовались идеационное, межличностное и текстовое значение на трех уровнях контекста. В результате, по мнению Салливана, как минимум, можно выявить значение по девяти параметрам [Sullivan, 1995]. Модель оказывается довольно эффективной, так как при значительном числе параметров она, тем не менее, позволяет регулировать, вернее, отслеживать процесс смыслообразования в зонах взаимодействия, т.е. "на стыках и пересечениях" текста и контекста. С этой целью Холлидей вводит понятие "иерархия функций" со ссылкой на Р.Якобсона и Д.Хаймса. Салливан подробно анализирует возможности использования этого понятия при описании разных текстов. Например, при анализе научных текстов доминирующим признается содержательный аспект - т.е. поле (идеационная функция). Все остальные функции считаются зависимыми от нее. В рекламных текстах доминирует характер ролевых отношений (межличностная функция), остальные функции - подчинены ей. Если доминирует модус, соответственно доминирующей оказывается текстуальная функция. Эти взаимодействия реализуются через структуру текста - в каждом типе текста складывается особая конфигурация функций. Функциональная иерархия реализуется, таким образом, на лексико-грамматическом уровне текста и является тем механизмом, с помощью которого можно проследить как порождение, так и восприятие текста. На уровне создания текста функциональная иерархия не означает предписание следовать определенным языковым правилам, т.е. употреблять определенные языковые формы в определенных ситуациях. Например, при написании делового письма не предписывается избегать структур, характерных для художественного повествования, или, наоборот, при создании художественного текста нет предписаний придерживаться только языковых структур, типичных для литературного письма. При том, что языковые средства реализуют все функции одновременно, иерархия как бы только управляет их размещением вероятностью их появления в тексте, их соотношением, местом в тексте, назначением. Так, термины наиболее вероятны в научном тексте. В художественном тексте, где доминирует текстуальная функция, более вероятны образные или оценочные средства. На уровне восприятия текста функциональная иерархия регулирует его оценку и интерпретацию. Холлидей подчеркивает, что при уточнении ситуации мы в состоянии предсказать, какие лингвистические черты текста, включая грамматику и словарь, будут адекватны этой ситуации. В каждой ситуации мы ожидаем особую организацию языковых средств, которая воспринимается по ассоциации с данной ситуацией. Холлидей связывает эту ассоциацию с оценочноым аспектом понятия иерархии. Иерархия как бы гарантирует закономерность или незакономерность особой организации языковых средств в тексте. Закономерная организация реализует функциональную иерархию, которая соответствует ситуации использования текста. Незакономерная организация реализует иерархию, которая не соответствует такой ситуации, что приводит к заблуждению читателей. Так, при организации информации в текстах разного типа соотношение новой и данной информации оценивается по-разному. В художественном тексте последовательность информации не оценивается по параметру эффективности, любая последовательность воспринимается закономерной, более того, любое отклонение от нормы будет оцениваться высоко, с позиции текстуальной функции - как привлечение внимания к самому тексту. С другой стороны, в деловом письме важна последовательность - наиболее важная информация (новая) дается в конце. Подача ее перед данной информацией будет сигнализировать об ошибочном контексте и, соответственно, будет оценена как незакономерная. Таким образом, в соотношении текста и контекста все аспекты взаимодействуют в процессе смыслопорождения, в котором отражается признание говорящими и слушающими конвенциональных социальных ситуаций, ассоциируемых с лингвистическим выбором. По мнению Ф.Салливана, порождение и восприятие текста функционирует симметрично, так как иерархия вполне согласуется с принципом кооперации Грайса. Говорящий или пишущий, оказавшись в определенной социальной ситуации, должен произвести текст, языковая организация которого будет сигнализировать о контексте, в котором ему предстоит функционировать. Задача слушающего или читающего заключается в том, чтобы интерпретировать языковую организацию текста адекватно - т.е. придти к разделенному пониманию смысла текста. Неопределенность, многозначность текста снимается участниками коммуникации благодаря ситуативному знанию, закладываемому культурой [Sullivan, 1995]. При всей привлекательности модели Холлидея интерсубъективный аспект «семантического выбора» в ней не вполне разработан, он лишь обозначен. Межличностная функция, реализуемая через наклонение, модальность и отношение, призвана лишь прояснить роли говорящего и слушающего и отношение говорящего. Вопрос о «разделенном смысле» не получает развития. Представляется, что проблема снятия неопределенности в такой постановке не разрешима. Кроме этого, сама идея об иерархии функций противоречит принципу диалога, так как предполагает подчинение единому принципу, центру, а не сосуществование двух. Представляется, что межличностная функция вообще плохо сочетается с понятием «выбор», так как последнее предполагает только интенциональность, в то время как интерсубъективность требует учета как интенциональности, так и рецепции. Постановка вопроса о снятии неопределенности смысла текста привлекает внимание литературных критиков и стилистов ко всем теориям, которые предлагают методику этого снятия. Преимущество теории Бахтина заключается в том, что одновременно с проблемой смысла решается и проблема идентичности участников коммуникации. При всем многообразии ролей и масок, роторые использует человек в процессе речевого общения, в каждом конкретном контексте идентичность становится определенной и конкретизируется одновременно с совместным конституированием смысла. Другими словами, ситуативно обусловленный процесс порождения и восприятия текста становится в ходе развития взаимодействия участников одновременно и процессом создания общего смысла и своей идентичности. Происходит открытие Я, «откровение личности», выражаясь словами Бахтина. Этот момент также отсутствует в концепции Холлидея, хотя в целом она весьма cолидно разработана, привлекает уровнем формализации и, следовательно, удобством применения в анализе текста. Модель Холлидея успешно применяется для анализа и описания текстов различных жанров, для анализа контекста и отдельных функций, число которых и соотношение в текстах - предмет споров и дискуссий [Gregory, 1994]. Концепция Холлидея интересна еще и тем, что семиотический процесс смыслопорождения как совместная деятельность участников коммуникации представлен в ней в качестве реализации "прототипического статуса языка" в познании: "когда дети обучаются языку, они не просто вовлечены в один из многих видов обучения; они, скорее, обучаются основам самого обучения" [Halliday, 1993a, 93]. Холлидей, по сути развивая тезис Бахтина о единстве познания и общения в совместной деятельности людей, а также тезис Выготского о "завершении мысли в слове", существенно дополняет их изложением своих представлений об определенных этапах в онтогенетическом развитии детей, вырастающих в западной языковой культуре. Гипотеза Холлидея о прототипичности языка как семиотического процесса в познании, несомненно, заслуживает серьезного внимания при рассмотрении прототипичности диалога в процессе порождения текста. Выделение Холлидеем текстуальной метафункции, которая "создает дискурс", знаменует собой переход от лингвистики текста к лингвистике дискурса. Другими словами, модель текста как семантического выбора можно рассматривать как переходный этап от первого полюса текста ко второму. Кроме этого, рассмотрение текста как семантического выбора в условиях определенного жанра, тематического поля и в аспекте интерсубъективности действительно позволяет перекинуть мост (т.е. установить диалогические отношения) между лингвистикой, литературной критикой, или литературоведением, и культурой, так как разделенные смыслы, порождаемые текстом - это концептуальные структуры, закодированные в языке и важные, показательные моменты в представлении отдельно взятой культуры. В тексте эти смыслы связаны с ключевыми словами, которые, по мнению Вежбицкой, как конец клубка, потянув за который, можно распутать весь "клубок" установок, ценностей и ожиданий, воплощаемых не только в словах, но и в сочетаниях, в устойчивых выражениях, в грамматических конструкциях, пословицах и т.д." [Вежбицкая, 1999, 284]. Интерпретация культур через ключевые слова - одна из перспектив диалогического подхода к исследованию языка и текста, так как ключевые слова можно выявить только интерсубъективно, как то общее, что является результатом взаимодействия субъективных точек зрения, мнений, голосов, мыслей. Вежбицкая приводит концепцию Лейбница об "алфавите человеческих мыслей", которая служит основой "психического единства человечества": "Он (Лейбниц) рекомендовал сопоставительное изучение языков в качестве средства обнаружения "внутренней сущности человека" и, в частности, универсальной основы человеческого познания" [Вежбицкая, 1999, 292]. Думается, что не только сопоставительное изучение языков ведет к обнаружению сущности человека. Любое сопоставление (диалог) выявляет общие черты людей и стоящих за ними культур. Диалогический анализ текста вполне согласуется с концепцией Лейбница, так как исходит из универсальной основы общения, познания и личности. Во времена Лейбница и Бахтина оптика, т.е. способы видения, теоретические основы анализа явлений были разными, следовательно, и сущность явлений предстает иначе. Сегодня мы говорили бы об "алфавите человеческих смыслов", рожденных во взаимодействии разных представителей рода человеческого в условиях определенного хронотопа. Дискурсивно-диалогическая парадигма предполагает анализ языка и текста с использованием увеличительных теоретических линз. Таким образом, развитие лингвистики текста можно представить как переход от линейного моделирования текста как последовательности предложений, объединенных коммуникативным заданием и связанных между собой отношениями лингвистического порядка [Гальперин, 1981; Dolezel, 1973], т.е. от описания в терминах теории связности к нелинейному его описанию как «пространства высказывания, поля выражения мысли. В пределах этого пространства складывается, формируется стратегия речи» [Львов, 2000, 161], а речь всегда адресована, обращена, строится с установкой на собеседника и с учетом контекста и, следовательно, может быть проанализирована в терминах теории диалога и дискурса. Лингвистика дискурса, по мнению одного из представителей дискурсанализа Н.Фэаклоу, начинается с работ Т. ван Дейка, разработавшего социально-когнитивную модель текста [Fairclough, 1995], которая предполагает анализ текста как структуры события. В пионерском труде «Handbook of Discourse Analysis» ван Дейк анализирует газетные новости с точки зрения их производства и восприятия, тематического представления, микро- и макроструктуры текста, его стиля и риторических свойств. Опыт событийного анализа текста обобщен ван Дейком в двухтомном издании «Discourse Studies. A Multidisciplinary Introduction», изданных под его редакцией в 1997 году. 1.4. Диалог и дискурс Современный этап развития гуманитарных наук в целом отличается дискурсивизацией исследований, а именно: - опорой на дискурсивную практику человека; - исходной посылкой об укорененности всех ментальных процессов в этой практике; - учетом ее конститутивной роли в обществе и культуре; - пониманием дискурсивности властных отношений, идеологической направленности дискурса, его историчности; - рассмотрением дискурса как формы социального действия; - анализом дискурса как структуры и процесса одновременно; - интеракциональным подходом к анализу речи, т.е. рассмотрением ее как социального взаимодействия, или интеракции - т.е. диалога. Последний аспект - интеракциональный, диалогический - является доминантной характеристикой дискурса, вбирающей два измерения последнего: индивидуально-личностное и социальное. С одной стороны, важно рассмотреть, как создается и понимается дискурс отдельными участниками речевого взаимодействия, а с другой - как он функционирует в социальном контексте. В обоих случаях: и в анализе ментальных процессов, протекающих при создании и понимании дискурса, и в анализе социального функционирования дискурса на первый план выходит проблематика диалога - взаимодействия дискурса с контекстом. Другими словами, дискурс - это реализация социального взаимодействия в языковой форме, это структура и процесс языкового творчества и познания мира человеком. Диалог и дискурс, таким образом, в онтологическом отношении - как "близнецы-братья": диалог - это дискурсивная форма речевого взаимодействия, а дискурс - это речь, или текст, помещенный в ситуацию диалога, как бы возвращенный к жизни, т.е. обретающий реального автора и реального читателя в конкретной ситуации их диалогической встречи как субъектов. Такое понимание дискурса общепринято во многом благодаря работам М.Бахтина и его последователей и получило широкое распространение далеко за рамками филологии. Дискурсивно-диалогический подход, или парадигму, можно рассматривать как проявление широко понимаемого контекстуализма некаузальной философии науки, которая связана с символическим интеракционизмом и противостоит механистическим подходам к явлениям. Современная интеллектуальная среда характеризуется в целом столкновением двух типов рациональности, двух альтернативных подходов: объективизма с его стремлением найти инвариантную основу всех суждений о действительности (субъект-объектная рациональность) и субъективизма (или относительности), который принимает форму антропологически и социологически направленного контекстуализма (субъект-субъектная рациональность). В связи с возникающей здесь проблемой ценностных суждений используется понятие "фронесис" (от греческого phronesis "разумность, рассудительность, практическая мудрость") в качестве корректива против формалистической медиации между объективизмом и релятивизмом, с одной стороны, и в качестве социоэтической основы рассмотрения проблемы ценности, с другой [Straus, 1997]. Интересно отметить, что введенное Аристотелем этическое понятие фронесиса предназначалось для нахождения надлежащей середины в поведении и чувствах, т.е. меры чувств и действий, и становилось добродетелью путем обучения, так как, хотя чувство меры объективно присуще всем людям, субъективно найти "середину" трудно, "среднее" между избытком и недостатком для одного не является таковым для другого [Аристотель, 1983, 302]. Диалектическое единство объективного и субъективного, таким образом, выводилось этически. Этот момент весьма существен при рассмотрении проблем дискурса и диалога. В связи с этим можно привести мнение Ц.Тодорова, одного из первых интерпретаторов диалогизма Бахтина. В недавно вышедшей книге Ц.Тодорова «Заброшенный сад: наследие гуманизма» ("Imperfect Garden: The Legacy of Humanism") автор, анализируя философские дискурсы Монтеня, Декарта, Руссо, Монтескье и Токвиля, заложивших основы европейского гуманизма, приходит к выводу, что основные ценности гуманизма: свободу, ответственность, пристойность - необходимо защищать, так как демократическая мысль хрупка, сложна и подвержена искажениям. Анализируя глобальные темы философского дискурса - бытийные категории: Я, выражение, социальная жизнь, нравственность, любовь, свобода, - в диалоге гуманизма с другими системами (такими, как консерватизм, научный детерминизм, экзистенциальный индивидуализм), Тодоров находит ответы на основные "трудные" вопросы современности. Гуманизм, в отличие от всех других систем, ставит и решает вопросы бытия в аспекте диалога, морального взаимодействия человека с Другим. Он исходит из того, что человек как разумное и общественное существо вполне может действовать согласно своей воле, увязывая свое благосостояние с благосостоянием других. Только при таком понимании свободной воли, согласно Тодорову, можно использовать гуманизм для сохранения универсализма и приведения свободы человека в соответствие с солидарностью и личностной целостностью. Отвергая излишнюю уверенность ХХ века в способности человека "изобрести" свое будущее, он утверждает, что именно эта уверенность привела к катастрофе. Нужно уважать Другого, автономность каждого и признавать универсальность человеческих ценностей. Сегодняшние трудности, стоящие перед человечеством, требуют осознания того факта, что все мы взаимозависимы в нашем мире, который, как заброшенный сад (т.е.невзращенный, незавершенный), нуждается в общем внимании - его можно взрастить только совместными усилиями, путем взаимодействия, кооперативного диалога. Для такого диалога и нужны универсальная мораль, энтузиазм и любовь [Todorov, 2002]. Любопытно, что диалогические категории, введенные М.Бахтиным (ответственность, незавершенность, эстетическая любовь), получили неожиданное преломление в элегическом образе европейской цивилизации как «заброшенного сада». Таким образом, адекватным современности считается диалогическое сознание, которое позволяет охватить быстро протекающие изменения в обществе и мире, понять все многобразие быстро появляющихся новых форм и структур в жизни, литературе и искусстве. Диалогизм признается новой философской призмой, позволяющей не только увидеть и оценить новое, но и по-новому посмотреть на давно известное и привычное. В отличие от "критики чистого разума" Канта и "критики диалектического разума" Сартра, Бахтин предложил миру "критику диалогического разума" [Hirschkop, 1999; Flanagan, 1992; Hermans, Kempen, 1993]. Рассмотрим вкратце основы дискурсивно-диалогического подхода к языку. В исследовании дискурса, как известно, выделяются несколько этапов. На первом этапе, связанном с именем З.Хэрриса (50-е годы XX столетия), возникло направление "анализ дискурса" (discourse analysis), которое оформилось в рамках американской дескриптивной лингвистики как протест против ограничений, накладываемых анализом предложения как предельной единицы описания языка [Белл, 1980, 269]. Под дискурсом понимался связный текст, и анализ дискурса сводился к выявлению семантико-синтаксического механизма его внутренней связности. Статья З.Хэрриса "Discourse analysis: a Sample Text", опубликованная в 1952 году в журнале "Language" была, таким образом, пионерской работой по лингвистике текста. Начиная с середины 60-х годов ХХ века, когда на европейские языки была переведена книга В.Проппа «Морфология сказки», во Франции появилось целое направление нарратологических исследований, нацеленное на выявление и описание нарративных структур - структур повествования. Это направление подготовило почву для изучения целого текста - дискурса. К концу 60-х годов, после студенческих волнений 1968 года, политическая ситуация в стране стимулировала создание научных центров по изучению политической власти дискурса. Термин «анализ дискурса» стал использоваться для обозначения психоаналитической техники чтения текста, позволяющей «вскрыть невскрытое в самом тексте», для чего текст соотносился с другим текстом, присутствующим в нем через необходимое отсутствие, а именно с идеологией [Серио, 1999, 23]. В это же время, в 1969 году, после ознакомления с работами Бахтина Ю.Кристева, входившая в знаменитую группу «Тель Кель», опубликовала статью о Бахтине и его концепции диалога [Кристева, 1993]. Затем она перевела на французский язык и популяризировала его основные работы, которые также повлияли на формирование французской школы анализа дискурса [Отье-Ревю, 1999]. После этого идеи Бахтина получили всемирное признание и распространение, а анализ дискурса (discourse analysis) в англо-американском варианте наполнился новым содержанием, выйдя за рамки текста. Последний рассматривается в рамках анализа дискурса с двух позиций: 1) как текст оформляется контекстом и 2) как текст оформляет свой контекст. В настоящее время можно говорить о нескольких школах анализа дискурса, которые развиваются в рамках социально-семиотической и системно-функциональной традиций на основе классической риторики, русской формалистической школы, пражского функционализма, философии языка Л.Витгенштейна, Дж. Остина, Дж. Серля, Грайса, М.Бахтина, американской и английской функционально-лингвистических школ (Э.Сепир, Б.Уорф, М.Сильверстейн, Дж.Гамперц, Дж.Фёрс, М.Холлидей, Р.Хейсан, М.Грегори, Дж.Мартин, Дж. Синклер и др.). Французская школа анализа дискурса, сложившаяся к началу 70-х годов ХХ века, заложила основы социально-семиотического подхода к анализу дискурса и до появления работ Бахтина на французском языке была самым влиятельным направлением лингвистических, культурологических и литературных исследований. Американская школа анализа дискурса развивается в логикопрагматическом направлении, фокусируя внимание на тексте и отношениях между высказываниями внутри текста. Англо-австралийская школа анализа дискурса развивается в функциональном направлении, опираясь на работы М.Холлидея, создавшего системно-функциональную концепцию языка. Отечественное языкознание приступило к анализу дискурса только в начале 90-х годов ХХ века и находится на стадии освоения опыта дискурсивных исследований французской и англо-американской школ, разработки методологии и методики анализа дискурса, о чем свидетельствуют первые три выпуска коллективной монографии «Методология исследований политического дискурса» под редакцией И.Ф.Ухвановой-Шмыговой (Минск, БГУ, 1998; 2000; 2002). Общим для всех направлений является интерес к выявлению связи между закономерностями текстообразования и так называемым «человеческим фактором», который вбирает все аспекты проявления индивидуальных, социальных, культурных и национальных особенностей «говорящего и слушающего» [Винокур, 1993]. Французская школа отличается от англо-американской акцентом на проблеме субъекта, которая была сформулирована Э.Бенвенистом как центральная в теории высказывания. Языковая коммуникация определяется как следствие основного свойства языка: свойства формирования субъекта высказывания [Бенвенист, 1974, 293]. Однако субъект не является «абсолютным хозяином над смыслом, который он хочет придать своим словам» [Серио, 1999, 16]. Анализ дискурса и призван показать, что «нельзя быть абсолютным хозяином смысла высказывания, история и бессознательное вносят свою непрозрачность в наивное представление о прозрачности смысла для говорящего субъекта» [Серио, 1999, 16]. Интеллектуальной средой изучения дискурса в таком аспекте стали структурализм Соссюра, психоанализ Лакана и материализм Альтюссера, а политические события придали исследованиям идеологическую направленность, которая получила обоснование у таких основателей дискурсивизма, как М.Фуко, Р.Барт, Ж.Деррида, Р.Робен и др. Их идеи подготовили ту почву, на которой легко прижились идеи Бахтина, среди которых оказались и важные для нас идеи металингвистики (в переводе Ю.Кристевой - транслингвистики). Существенное отличие позиции французских дискурсивистов от концепции Бахтина заключается, как видим, в решении проблемы субъекта и смысла. Если у представителей французской школы анализа дискурса проблемный узел исследования дискурса составляет связь субъекта со смыслом и общественной формацией, то у Бахтина проблема субъекта обсуждается иначе: субъект является полноправным творцом смысла в диалоге с Другим. Такое расхождение объясняется исходными посылками при анализе дискурса. Во французской лингвистике дискурс как значимое понятие появился, как уже отмечалось, сначала в рамках семиотической традиции. У Э.Бенвениста дискурс - это речь, присваиваемая говорящим, в отличие от повествования, которое разворачивается без эксплицитного вмешательства субъекта высказывания [Бенвенист, 1974, 296; Серио, 1999, 26-29]. У А.Ж.Греймаса и Ж.Курте в концепции семиотико-нарративных аспектов речевой деятельности важная роль отводится дискурсивной компетенции, у Р.Барта и у других семиологов в проблемном поле культурологических исследований дискурс интерпретируется как языковые практики. Особый статус понятие дискурc приобретает в теории дискурсии М.Фуко и деконструкции Ж.Деррида. В широком смысле дискурсия, или дискурс, представляет собой сложное единство языковой практики и экстралингвистических факторов, необходимых для понимания текста, т.е. дающих представление об участниках коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения. Работы Фуко придали термину философское звучание: дискурс оказался своеобразным инструментом познания, репрезентирующим весьма нетрадиционный подход к анализу культуры. Фуко интересует не денотативное значение высказывания, а, наоборот, выявление в дискурсе тех значений, которые подразумеваются, но остаются не выраженными или не досказанными. Фуко обнаруживает специфическую власть произнесения, наделенную силой нечто утверждать. Говорить - значит обладать властью говорить. В этом отношении дискурс подобен всему остальному в обществе - это такой же объект борьбы за власть [Фуко, 1994]. В контексте постструктурализма дискурс характеризуется как «насилие, которое мы совершаем над вещами», «как некая практика, которую мы навязываем» внешней по отношению к дискурсу предметности. При этом у Фуко Я теряет свою определенность, оказываясь всецело зависимым от «порядка дискурса» - другими словами, субъект конституируется исключительно контекстом. В этом плане важнейшим аспектом постструктуралистских и постмодернистских аналитик дискурса является исследование проблемы его соотношения с властью, идеологией, центром. Будучи включенным в социокультурный контекст, дискурс не может быть индифферентен по отношению к власти: «дискурсы … раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее», заключает Фуко. Барт также подчеркивает, что «власть…гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия» [Барт, 1989, 547]. Поэтому необходим такой анализ дискурса, который выявит истоки власти и приведет к освобождению или независимости от властных, идеологических штампов. Деконструкция проблематизирует границы и возможности западноевропейской рациональности и одновременно пытается подключить к ней новые ресурсы смыслопорождения. Деррида предлагает способ преодоления европейской метафизической традиции, основанной на логоцентризме, т.е. с опорой на звучащее слово («голос-логос»), а также на фонетическое письмо с характерной для него расчлененностью знаковой формы и содержания (запредельного означаемого): через деконструкцию (аналитическое расчленение) текстов гуманитарной культуры, выявления в них понятий бытия (как присутствия), а также слоя метафор, запечатлевших следы предшествовавших культурных эпох, отыскать исторические истоки метафизики. Целью такой работы с текстами является отыскание «письма», которое не подчиняется принципу бытия как присутствия, но воплощает принцип различия, «рассеивания», неданности, инаковости. Этот принцип, названный Деррида «differance», внес много сумятицы в практику анализа и интерпретации текстов. Само слово - неографизм, введенный Деррида для преодоления фундаментальных принципов метафизики - присутствия, тождества, логоса и т.д. В отличие от привычного difference "различие" термин «differance», написанное через а, - это не логическое различие, т.е. противоречие, разрешаемое по правилам диалектической логики. «Differance» не позволяет гетерогенности различия достичь противоречия», оно является производством различия и одновременно условием возможности для всякой сигнификации и любой структуры. Эффектом «differance» является оппозиция «структуры» и «генезиса». Речь идет о производстве системы различий прежде любого рода внутрисемиотических и внутрилингвистических оппозиций. Как утверждает Деррида, «differance это то, благодаря чему движение означивания оказывается возможным лишь тогда, когда каждый элемент, именуемый "наличным" и являющийся на сцене настоящего, соотносится с чем-то иным, нежели он сам хранит в себе отголосок, порожденный звучанием прошлого элемента, и в то же время разрушается вибрацией собственного отношения к будущему элементу; этот след в равной мере относится и к так называемому будущему, и к так называемому прошлому, он образует так называемое настоящее и силу самого отношения к тому, чем он сам не является» [Цит. по: Кемеров, 1996, 152-153]. Это крайне зыбкое определение (как и сам термин) является источником той неопределенности, которой пропитан любой анализ текста, или дискурса, нацеленный на поиск смысла, теряющегося в многочисленных «следах» других текстов. Текст лишен единого направляющего принципа: это образование, которое отличается следами многих «прививок», знаками «включенности» в этот текст других текстов, не сводимых ни к какому синтезу. Поэтому тексты должны быть подвергнуты деконструкции - такому способу их прочтения, который позволит выявить их несамотождественность, следы их перекличек с другими текстами, понятия и метафоры, отсылающие к другим эпохам, культурам, авторам. Анализ дискурса, проводимый в духе деконструкции, позволяет увидеть многослойность текста, многомерность его семантического пространства, однако, лишает исследователя теоретической опоры, возможности придти к определенным выводам и определенной интерпретации текста. Именно этот факт вызвал глубочайший кризис в западной гуманитаристике, в атмосфере которого появление идей Бахтина было воспринято как «теоретический бальзам». Действительно, согласно Бахтину, любое соприкосновение с текстом, с миром культуры есть диалог, т. е. «спрашивание и беседа», а понимание возникает там, где встречаются два сознания, т.е. на границе с другим. Иначе говоря, условием понимания является существование другого сознания. Поэтому любой литературный текст представляет собой встречу с другим, т.е. диалог. И в этом диалоге возникает вполне определенный смысл, происходит снятие неопределенности. Более того, текст, будучи продуктом общения, вторичен по отношению к диалогу. Диалог - это механизм текстопорождения, прототипическая ситуация общения, вписанная в социокультурный контекст, превращающий текст в дискурс. Французская школа дискурса, обогащенная идеями Бахтина, стимулировала исследования политического дискурса, наиболее насыщенного отношениями власти, иерархии, доминирования, центрации, неравенства. Затем в орбиту идеологической деконструкции были вовлечены гендерный, расовый, педагогический, медицинский, научный, медийный дискурсы, исследования которых составляют отдельные направления в лингвистике дискурса. Всех их объединяет проблематика, связанная с отношениями между идеологией, массовой культурой и их распространением через средства массовой информации в форме дискурса. Анализ дискурса показывает, что его структура отражает социокультурную среду, порождающую идеологию. При этом понятие идеологии претерпело существенную трансформацию - оно потеряло классово-политическую направленность периода классического марксизма. Постструктурализм взял на вооружение подход к идеологии как знаку, впервые сформулированный Бахтиным: «Ко всякому знаку приложимы критерии идеологической оценки (ложь, истина, справедливость, добро и пр.) Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства. Где знак там и идеология. Всему идеологическому принадлежит знаковое значение» [Бахтин, 1993, 14]. Р.Барт отмечал, что идеология - это постоянный поиск ценностей и их тематизация. В случае же фигуративизации, идеологический дискурс становится мифологическим. Введенная Бахтиным «идеологема» [Бахтин, 1993, 39] была использована Ю.Кристевой в анализе политического дискурса. Проблемы идеологического использования языка находятся в фокусе таких новых направлений в исследовании дискурса, как критическая лингвистика [Fowler, 1979; Kress, 1979; Mey,1985] и критический дискурсанализ [Fairсlough, 1995; 1997; Dijk, 1993; 1998; Дейк, 2000]. Как отмечает ван Дейк, «идеологии без языка нет. Именно дискурсивная природа воспроизводства идеологий делает лингвистический подход неотъемлемым компонентом широких мультидисциплинарных исследований идеологического феномена. Мы убеждены, что для построения интердисциплинарной теории идеологии необходимо единение категориального аппарата трех дисциплин: - теории социального познания, - теории дискурса, - теории социальной структуры (с учетом исторического, политического и культурного аспектов)» [Дейк, 2000, 50-51]. В настоящее время идеологическая, т.е. социально-семиотическая, направленость дискурсивных исследований прослеживается в таких разделах анализа дискурса, как теория жанра (на основе идей Проппа и Бахтина) [Hasan, 1994; Martin ,1986; 1992 и др.), теория регистра [Halliday, Hasan, 1989; Martin, 1986], интертекстуальность [Kristeva, 1990] и интердискурсность [Серио, 1999; Барт, 1989; Lemke, 1992 и др.], нарративный анализ [Греймас, Курте, 1983; Барт, 1989; Booth, 1983; Chatman, 1993; Dolezel, 1973; Genette, 1980 и др.), дискурсивные формации (Фуко 1994; Lemke 1992; Halliday 1993 и др.). Общим вкладом этого направления в методологию анализа дискурса является сформулированный М.Фуко когнитивно-дискурсивный принцип: «Когда представление как общий элемент мышления подразумевается само собой, тогда теория дискурсии становится одновременно обоснованием всякой возможной грамматики и теорией познания» [Фуко, 1994, 358]. Современные дискурсивные исследования проводятся в терминах введенных Фуко дискурсивных стратегий и тактик, с использованием деконструкции Деррида как метода выявления скрытого смысла, с вниманием к контексту, жанру и границе, обоснованными Бахтиным в качестве конститутивных параметров текста. При всем многообразии подходов, методов, теорий и методик анализа дискурса само понятие дискурса остается весьма расплывчатым. П.Серио отмечает, что это понятие «открывает трудный путь между чисто лингвистическим подходом, который основывается на признанном забвении истории, и подходом, который растворяет язык в идеологии» [Серио, 1999, 27]. За этим понятием не стоит «первичный и эмпирический объект: имеется в виду теоретический (конструированный) объект, который побуждает к размышлению об отношении между языком и идеологией» (там же). Серио приводит восемь определений дискурса [Серио, 1999, 26-27], в которых это понятие соотносится с такими языковыми явлениями, как речь, беседа, высказывание, воздействие, система ограничений на высказывание. Уточняя границы распространения анализа дискурса, он уточняет и предмет исследования (дискурс) как «высказывания, сложный и относительно устойчивый способ структурирования которых обладает значимостью для определенного коллектива, т.е. анализируются тексты, которые содержат разделяемые убеждения, вызываемые или усиливаемые ими, иными словами, тексты, которые предполагают позицию в дискурсном поле» [Серио, 1999, 27-28). Частично это определение отражено в толковании дискурса, предлагаемом «Лингвистическим энциклопедическим словарем», где Н.Д.Арутюнова определяет дискурс как «связный текст в совокупности с экстралингвистическими прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах)» [Арутюнова, 1990, 136-137]. Важным моментом в приведенной характеристике дискурса является выделение того факта, что дискурс не может рассматриваться изолированно, вне механизма социального взаимодействия людей, вне когнитивных процессов, вне целого ряда других прагматических факторов. Таким образом, дискурс понимается как комплекс лингвистических, психологических и социальных явлений, который подчинен как правилам грамматики, так и более общим правилам организации, интерпретации и связности речи, которыми владеют говорящие на данном языке. Лингвистический анализ дискурса, следовательно, фокусируя внимание на тексте, выходит за его пределы, в междисциплинарную область лингвистики, философии, психологии, прагматики, риторики и социологии. Текст анализируется в терминах стратегий и тактик говорящих и слушающих, которые участвуют в создании и интерпретации данного текста. Анализу подвергаются разные жанры речевых произведений (политические речи, художественные произведения, фильмы, телеинтервью, ток-шоу, полемические заявления, беседы за круглым столом и т.п.) с точки зрения не просто последовательности предложений, а в плане проявления в них тех черт, которые отражают их организацию, тематическую согласованность, риторическую направленность, связность и т.д. Учитывая определяющую роль контекста в формировании дискурса [Duranti, Goodwin, 1992], в его анализе выделяют шесть аспектов: 1) отношение между дискурсом и миром, действительностю; 2) отношение между дискурсом и участниками; 3) отношение между дискурсом и целью (замыслом); 4) отношение между дискурсом и предыдущим дискурсом; 5) отношение между дискурсом и посредником (каналом); 6) отношение между дискурсом и языком [Johnstone, 2002, 9]. Каждый из этих аспектов анализа дискурса составляет отдельную проблемную область, которая исследуется в соответствии с избранным направлением. В дискурсе текст строится с позиции говорящего, который учитывает адресата, ситуацию и соответственно выбирает для текста определенную структуру, используя языковые, стилистические и риторические средства. Читатель или слушатель поставлен перед задачей создания интерпретации, руководствуясь той стратегией, с помощью которой автор ведет его через текст, как бы открывая то, что явно не выражено. В рамках логикопрагматического направления стратегии интерпретации дискурса, которые используют автор и читатель (говорящий и слушатель) при осмыслении текста, включают следующие принципы: Связность дискурса - приемы упорядочивания частей текста, установления каузальных связей, поддержания развития темы, детерминирования отношений внутри дискурса, соединения отдельных его частей [Givon, 1993]; Организация информации - способы подачи новой и данной информации, приемы выдвижения важной информации и создания фона [Chafe, 1994]; Риторическая организация - выбор стратегий для выдвижения точки зрения, определения позиции, построения аргументации и т.д. [Sperber, Wilson, 1995]. Наиболее часто используемые стратегии в политическом дискурсе, например, - это стратегия мишени (когда выбирается определенная группа или объект для описания или характеристики его в качестве примера); стратегия инверсии (при которой используется определенное выражение в противоположном значении - в случаях, когда жертвы становятся агрессорами или наоборот); стратегия алиби, которая предполагает двусмысленное использование слов и выражений, а важные термины наделяются особым значением и затем незаметно употребляются в другом значении, что приводит к логически несостоятельным, двусмысленным выводам; стратегия кода, которая включает использование метафоры и выстраивание последовательности выражений с негативными ассоциациями с тем, чтобы образовать сеть взаимосвязанных и взаимозаменяемых терминов; стратегия метонимии, при которой особенности одного случая переносятся на другую категорию вещей, превосходящих по классу данный случай. Структурирование - способы синтаксического построения фраз с точки зрения их "вклада" в семантическую интерпретацию [Renkma, 1993]; Лексический выбор - типы слов, которые используются автором для активизации пресуппозиций, для выражения своей позиции и позиции читателя, для выражения отношения [Blakemore, 1992]; Прагматика - использование языка с точки зрения социальных, психологических и конверсационных принципов (т.е. принцип кооперации Грайса) [Grice, 1975; Sperber, Wilson, 1995]; Пропозициональный анализ - построение пропозиционального содержания предложений, включая семантические роли аргументов в пропозициях [Renkma, 1993; Brown, Yule, 1983]. Изложенные принципы отражают подход к анализу дискурса, сложившийся в американской лингвистике. Экстенсивное исследование структуры дискурса позволяет обнаружить тот факт, что интерпретация любого текста управляется целым рядом факторов (семантических, синтаксических и прагматических), что представление смысла есть нечто большее, чем буквальные значения слов и предложений, что есть эксплицитная и имплицитная информация, что используются определенные риторические стратегии и что отношения и оценки участников придают интерпретациям разные оттенки. Здесь влияние Бахтина не столь значительно, так как его теория общения является в целом прагматической, а американская лингвоаналитическая традиция складывалась под влиянием В.Уорфа, Э.Сепира, Б.Малиновского и прагматической философии в целом иначе говоря, металингвистика Бахтина вписывается в русло американских исследований языка, которые традиционно проводятся с учетом укорененности языка в актах коммуникации, в контексте национальной культуры и в аспекте лингвистической относительности. Теоретические рамки анализа дискурса значительно расширились за счет интеграции социально-семиотической и системно-функциональной аналитических традиций, осуществляемой в русле критического направления [Van Leeuwen, 1996]. Критический анализ дискурса, представляющий собой маргинальные исследования, т.е. проводимые «на стыках и пересечениях» разных наук, сфокусирован на социально-политических проблемах, дискурсивная репрезентация которых и деконструкция соответствующего дискурса не может не быть междисциплинарной. Описание структуры дискурса предполагает ее объяснение в терминах особенностей социального взаимодействия и социальной структуры, что ведет к описанию способов реализации в структуре дискурса отношений власти, доминирования и неравенства в обществе. Терминология критического анализа дискурса отражает такие общесоциальные понятия, как идеология, класс, раса, пол, социальный порядок, интересы, дискриминация, гегемония, институты, власть, господство, социальная структура. Хотя теоретической базой анализа дискурса остаются идеи М.Фуко, Ж.Деррида, Р.Барта, Ж.Лакана, М.Бахтина, Л.Выготского, Ю.Хабермаса, она расширена разработками П.Бурдье, который ввел в рассмотрение проблем языка, общества и культуры понятие габитус (habitus), определяемое как "система диспозиций, которые служат схемами восприятия и организующими действия" [ВЭФ, 2001, 144] и теорией структуризации Э.Гидденса, которая исходит из разделения понятий система и структура, а также отрицания функционализма, так как, согласно Гидденсу, понятие функция не имеет принципиального значения ни для социальных наук, ни для истории. Интерес для лингвистики представляет положение Гидденса о том, что «предметом социальных наук являются социальные практики, упорядоченные в пространстве и во времени» [ВЭФ, 2001, 236237], в объяснении которых языку отводится фундаментальная роль, так как язык неотъемлем от этих практик и в некотором смысле конституирует их. Все вышеизложенное лишь подчеркивает тот факт, что в анализе дискурса преобладает множественность подходов и постоянный диалог (маргинализация) исследований. Но независимо от подхода или направления, жанра, социальной практики, подвергаемой исследованию, в фокусе анализа дискурса всегда находится диалогическое взаимодействие: Я - Другой. Как отмечает Т.ван Дейк, анализ подачи новостей в британской и голландской прессе продемонстрировал, что дискурс СМИ интересен прежде всего тем, как основные газеты пишут о Других, какую роль пресса играет в развитии этнических отношений, в пропаганде доминирующих стереотипов, в воспроизводстве доминирования белой расы (т.е. расизма) в целом. Он приходит к вполне ожидаемым выводам о том, что существует взаимная связь между тем, что говорит широкая публика об «иностранцах», «эмигрантах», «меньшинствах» (всех Других), и тем, что и как пишут о Других газеты [Dijk, 1992; 1993; 1998]. Контекстом, общим для обсуждения проблем Другого, являются подчеркивание не просто различий, а их интерпретация как отклонений от нормы и угрозы, т.е. всегда негативная. Другими словами, стереотипом восприятия Другого является его отчуждение, враждебность, опасение, а, следовательно, готовность его изолировать, с ним бороться, его уничтожать. Именно такое убеждение насаждается газетами как дискурсом власти дискурсом «центра», доминирования, неравенства. Анализ дискурса призван эксплицировать то, что не выражено, что заложено в подсознании, что не осознается как «проблема», но имплицитно присутствует знаково, через отсутствие. Ни одна газета, относящая себя к демократической прессе, не призывает открыто к расизму, однако он присутствует в стереотипах отношения к Другому. Эти стереотипы вскрываются путем деконструктивного прочтения текста - анализа того, как построен, сконструирован текст, чтобы скрыть определенные смыслы. В этом отношении анализ дискурса не является исследовательским методом. Он является тем способом, который позволяет поставить под вопрос основные положения качественных и количественных методов, вскрывая онтологические и эпистемологические вопросы, стоящие за методом, классификацией или утверждением, обнаруживая скрытые за текстом мотивации или стоящие за выбором того или иного метода цели. Поэтому нельзя ждать от анализа дискурса ответов на вопросы или решения проблем; он лишь показывает способ приблизиться к проблеме, представить ее в ином ракурсе, помогая понять, что суть этой проблемы и ее решение лежат в ее основании, в тех утверждениях, которые способствуют ее существованию. Эксплицируя эти утверждения, анализ дискурса нацеливает на рассмотрение проблемы в связи с нами самими, с нашим отношением к ней. Таким образом, анализ дискурса предполагает более высокий уровень осознания скрытых мотиваций в нас самих и других и тем самым способствует решению конкретных проблем, но, не предлагая безошибочных ответов, а заставляя ставить онтологические и эпистемологические вопросы. Такая постановка проблемы анализа - особенность и результат периода постструктурализма (и постмодернизма), который отличается от всех предшествующих периодов (Возрождения, Просвещения и Нового времени, или современности) тем, что отвергает возможность единой истины или интерпретации мира. Мир, согласно постструктуралистической парадигме, внутренне неоднороден и фрагментарен, и любая смыслопорождающая система - всего лишь субъективная интерпретация, т.е. интерпретация, обусловленная социальным окружением и доминантным дискурсом своего времени. Один из предвестников контекстуализма, или социального конструктивизма, Джон Дьюи определил природу рефлексии как «активное, настойчивое и внимательное рассмотрение любой веры или предполагаемой формы знания в свете ее оснований, которые поддерживают ее, и дальнейшего вывода, к которому она ведет» [Dewey, 1933, 9]. Наиболее последовательно, на наш взгляд, такой подход к анализу дискурса реализуется в социально-когнитивной модели Т.ван Дейка, которую можно рассматривать в качестве современного варианта модели Бахтина. Т.ванДейк выделяет два уровня в анализе дискурса: макро- и микроуровень. Макроуровень представлен терминами власть (power), неравенство (inequality), господство (domination) среди социальных групп. К микроуровню относится собственно дискурс, речевое взаимодействие, коммуникация. В задачу критического дискурс-анализа входит теоретическое заполнение "пробела" между микро- и макроуровнями. На практике, в обычном речевом взаимодействии оба уровня составляют единое целое (вместе с промежуточным - мезоуровнем). Поэтапный анализ на отдельных уровнях должен привести к единому выводу. Ван Дейк приводит несколько способов объединения (медиации) уровней анализа. Собственно дискурсивное измерение анализа различных уровней медиации включает отношения между: а) специфическими случаями текста и речи (например, новостей); б) более сложными коммуникативными событиями (всеми действиями, связанными с производством и чтением новостей); в) новостями в целом, как жанром; г) порядком дискурса средств массовой информации (СМИ). Далее дискурс рассматривается в аспекте контроля, который осуществляется по линии власти, доступа к публичному дискурсу и над этим дискурсом, по линии контекста, структур текста и речи, а также сознания. При этом контроль понимается как общественная власть одних социальных групп или институтов над другими, т.е. привилегированный доступ к общественным ресурсам (деньгам, статусу, славе, знанию, информации, "культуре", силе и т.п.). При анализе отношений между дискурсом и властью в о - п е р в ы х, следует иметь в виду, что сам доступ к определенным формам дискурса (напр. дискурсу СМИ, политическому, научному, педагогическому) является ресурсом власти. В о - в т о р ы х, как известно, действия контролируются разумом, следовательно, если есть возможность оказывать влияние на сознание людей (их мнения, знания), то косвенно контролируются и их действия. В -т р е т ь и х, поскольку обычно на сознание людей оказывает влияние речь или текст, очевидно, что дискурс может косвенно контролировать их действия, т.е. манипулировать ими. Отсюда следует, что те группы, которые контролируют наиболее влиятельный дискурс, имеют больше возможностей контролировать сознание и поведение людей. Анализ дискурса вскрывает подобные механизмы контроля - манипуляций, злоупотреблений, господства или доминирования в обществе одних групп в ущерб другим, что получает этическую оценку или квалифицируется как нарушение прав человека. Словом, доминирование определяется как незаконное применение власти. Все эти отношения укладываются в три основные вопроса, которые ставит перед собой критический дискурс-анализ: 1. Как группы власти осуществляют контроль над публичным дискурсом? 2. Как этот дискурс контролирует сознание и поведение других групп и каковы социальные последствия такого контроля (такие, как социальное неравенство)? 3. Как доминируемые группы дискурсивно противостоят такой власти? Наибольший интерес для лингвиста представляет собственно дискурсивное измерение контроля - контроль контекста и текста. Контекст определяется как ментально репрезентируемая структура тех особенностей социальной ситуации, которые релевантны для производства и понимания дискурса. Она включает такие категории, как общее определение ситуации, обстановка (место и время), происходящие действия, участники в различных коммуникативных, социальных и институциональных ролях, а также их ментальные репрезентации: цели, знания, мнения, отношения и идеологии. Контроль контекста означает контроль над одной (или более) из этих категорий, например, над решением о месте и времени коммуникативного события, о том, какие участники могут присутствовать и в каких ролях, о том, какие мнения они должны иметь (или не иметь), какие социальные действия должны сопровождать дискурс. Именно таким образом обычно контролируется контекст парламентских дебатов, судебных заседаний, публичных лекций, врачебных консультаций, бесед учителей с учениками и т.д. В фокусе анализа дискурса оказываются те формы контекстного контроля, которые избираются в интересах господствующей группы. Однако решающим в осуществлении власти оказывается контроль над структурами текста или речи. Соотношение текста и контекста может определить выбор жанра или речевых актов в том или ином случае. Например, учитель может потребовать прямого ответа от ученика вместо объяснения, полицейский - применить силу, чтобы добиться признания, редактор - исправить текст по своему усмотрению и т.д. Анализ дискурса призван показать, кто контролирует темы (семантические макроструктуры) и их изменение, кто определяет форму или стиль речи. Многочисленные исследования дискурса СМИ показывают, что текст и речь контролируются не только тематически и стилистически, но и в мельчайших деталях, вплоть до выбора отдельных слов и выражений [Dijk, 1996; Wodak, 1996; Fairclough, 1995; Tannen ,1994 и др.]. Современная когнитивная психология и анализ дискурса СМИ показывают, что влияние на сознание людей не осуществляется прямо. Люди могут вполне независимо составлять тексты, интерпретировать их, говорить на любую тему. Вместе с тем, они являются представителями определенного пола, социальной группы или культуры. И хотя они редко пассивно воспринимают какие-то мнения, оценки, содержащиеся в дискурсе Других, тем не менее, нельзя забывать, что большинство суждений о мире складывается через дискурс [Dijk, Kintsch, 1983]. Контроль над сознанием означает не только влияние на мнение. Картина мира, складывающаяся у каждого человека в процессе освоения опыта, является результатом многих влияний. Во-п е р в ы х, человек учитывает опыт Других, «авторитетных» носителей знания (ученых, экспертов, профессионалов, надежных средств информации); в о -в т о р ы х, он «проходит школу»: уроки, лекции, учебные материалы, инструкции на работе и т.д.; в - т р е т ь и х, он сталкивается с альтернативными источниками знания и сравнивает разные мнения. Если человек находится в безальтернативной ситуации, т.е. не имеет других источников знания, других дискурсов и других мнений, чтобы оценить предлагаемый дискурс, то дискурс доминирующей группы, несомненно, является формой власти. Свобода обычно определяется как возможность думать и делать то, что человек хочет, в условиях выбора. Отсутствие альтернативы, естественно, расценивается как ограничение свободы, что является проявлением власти и доминирования, неравенства условий. Эти условия в большой степени относятся к контексту, свидетельствуют об участниках коммуникации. В других случаях они могут «говорить» о стратегиях речи или текста. В каждом данном контексте на сознание человека могут оказывать влияние форма, значение, тип дискурса в той или иной конфигурации. Этот сложный процесс изучается когнитивными науками в терминах репрезентаций (ментальных моделей), в которых содержатся знания человека о мире. Ван Дейк вводит понятие модель контекста для обозначения ментальной модели, представляющей опыт данной ситуации, взаимодействия и дискурса в индивидуальной памяти. Более общие, абстрактные социо-культурные знания, отношения и идеологии содержатся в социальных репрезентациях, которые разделяются социальной группой. Например, любая партийная программа строится на социальных репрезентациях, а рассказ одного человека о своей жизни - на ментальной модели его опыта. Поскольку любой говорящий или слушающий может представлять не только индивидуальное мнение, но и мнение одной или нескольких социальных групп, его дискурс может выражать общие для этих групп ментальные социальные репрезентации. Внутри группы такие репрезентации относятся к пресуппозициям. Дискурсивный контроль сознания определяется как контроль ментальных и/или социальных репрезентаций других людей. Такой контроль является формой власти, ее злоупотреблением, если он осуществляется в интересах господствующей группы и в ущерб угнетаемых, тех, кем манипулируют. Контроль социальных репрезентаций влияет как на знания (фактические суждения), членов группы, так и общие мнения (оценочные суждения) - идеологии, отношения (аттитюды) группы. Контроль строится на том, что и говорящие, и слушающие понимают и представляют не только саму речь или текст, но также и всю коммуникативную ситуацию. Анализ дискурса нацелен на то, как структура дискурса влияет на ментальные репрезентации. Так, на макроуровне дискурса темы могут влиять на то, что люди воспринимают как самую важную информацию текста и таким образом соответствовать высшим уровням их ментальных моделей. Например, тема, вынесенная в заглавие, может оказать даже более сильное влияние на то, как определяется какое-то событие в терминах «предпочтительной» ментальной модели. Или, например, аргументация может быть убедительной, если она строится на общественном мнении, «скрытом» в ее пресуппозиции, т.е. исходной посылке. Так, если в парламенте обсуждается вопрос об иммиграции, исходя из мнения, что все беженцы «нелегальны», то закон об ограничении иммиграции будет принят как сам собой разумеющийся. На микроуровне для понимания смысловой связности дискурса могут понадобиться ментальные модели, отражающие имплицитные убеждения. Так выглядят типичные манипуляции: убеждения выражаются не прямо, а путем обобщения моделей. Например, при изложении незначительного события, которое не может иметь каких-либо социальных последствий, используются различные формы обобщений: Всегда так происходит, Все они одинаковы и т.п. Если речь идет о социально незащищенной группе (скажем, меньшинствах), то таким образом формируется социальная репрезентация [Dijk, 1993]. На лексическом и синтаксическом уровнях контекст может изменить значение таких выражений, как, например, борец за свободу и террорист, шпион и разведчик, жертва и палач и т.п. (при описании, например, событий войны или революции идеологами противоположных сторон). Так же обстоят дела с употреблением риторических средств: эвфемизмов, сравнений, метафор, гипербол, которые могут усилить или ослабить мнение. Таковы националистический, антисемитский или расистский дискурсы [Dijk, 1998]. Когнитивный анализ дискурса показывает, что сутью контроля на любом уровне дискурса является положительная саморепрезентация доминирующей группы и негативная репрезентация Других (доминируемых групп). Все уровни текста и речи отражают поляризацию «мы» - «они», которая характеризует в целом состояние общества и общественные идеологии. Она выражается и воспроизводится в контрастных темах, контекстуальных значениях, метафорах и гиперболах, синтаксических формах, словах, образах [Dijk, 1998]. Ван Дейк называет новым расизмом то, как представляют западные СМИ иммигрантов. У читателей систематически поддерживается стереотип, по которому иммигранты - это нарушители законов и моральных норм, т.е. являются источником угрозы. «Мы» как группа или нация представляются жертвами, вынужденными предпринимать силовые действия против «их» отклонений от норм. «Объективность» статей на тему иммигрантов поддерживается статистикой и частотой употребления чисел [Dijk, 1998]. Поляризация миров «свой» - «чужой», выявляемая в ходе критического дискурс-анализа, исключает возможность подлинного диалога в обществе, так как не предполагает поиск общей основы для объединения. Анализ дискурса приводит к естественному выводу о том, что все, что европейская философия и наука до сих пор отстаивала в качестве основополагающих истин на абстрактном уровне (в онтологии, эпистемологии, метафизике, логике), является фактически условным, исторически установленным культурным построением, которое часто служило упрочению власти членов господствующей социальной касты за счет угнетения Других. Если все предыдущие философские традиции стремились к поиску, обоснованию и установлению универсальных истин, принципов, лежащих в основе этой конструкции, то современная Критика демонтирует это построение, являясь, по сути, революционным движением, которое ведет спор с традицией в интеллектуальных терминах. Критический анализ дискурса показывает, что структура дискурса влияет на создание и изменение ментальных моделей и социальных репрезентаций. Если социальная элита контролирует публичный дискурс и его структуры, значит, она контролирует умы широкой публики. Однако у такого контроля есть и ограничения, которые связаны с тем, что невозможно предсказать, какие особенности дискурса повлияют и какое влияние будет оказано на ту или иную аудиторию, так как прямой связи между структурами дискурса и ментальными структурами нет. Общество и дискурс связаны через познание, в процессе которого обнаруживается, по выражению Э.Гуссерля, «пропасть смысла» между сознанием и реальным миром [Петров, 1990]. Каждый познающий преодолевает эту пропасть индивидуально, субъективно. Как подчеркивал А.Ф.Лосев, при речевом общении не происходит прямого отражения действительности, дублирования ее; действительность, ее элементы определенным образом интерпретируются, понимаются, и это понимание сообщается другому сознанию. Поэтому можно говорить о бесконечном количестве оттенков значения каждого данного слова и каждой грамматической категории, реализуемых в конкретном, живом контексте речи. Каждое высказывание есть в большей или меньшей степени личностно окрашенная интерпретация действительности. Без такой интерпретации смысла коммуникация была бы невозможна [Лосев, 1997, 342]. Поэтому общая картина о роли дискурса в организации власти, его влиянии на отношения неравенства в социальном взаимодействии людей должна быть дополнена исследованием особенностей речевого взаимодействия на всех уровнях социальной структуры. Интересный опыт в этом отношении представляют исследования англоавстралийских лингвистов, которые проводятся в русле функциональной грамматики М.Холлидея. Так, анализируя «транзитивность» синтаксических структур предложения, они показывают, что события и действия можно описать в терминах синтаксической вариативности. Например, при анализе газетных статей о «беспорядках», имевших место во время фестиваля одного из меньшинств, было отмечено, что ответственность властей и полиции снижалась простым переносом фокуса сообщения - использованием пассивных конструкций и номинализаций, тем самым их участие и ответственность переводились в имплицитный план. С другой стороны, в позиции субъекта, подлежащего оказывались представители меньшинств, что усиливало их ответственность и негативную роль в проявлении насилия и нарушении законов. Так закрепляется социальная репрезентация Других [Fowler, 1991; Hodge, Cress, 1993; Dijk,1991]. Кроме политических жанров критическому анализу подвергаются и другие виды институционального дискурса: психотерапевтический, судебный, деловой, бюрократический, научный, педагогический, рекламный, религиозный, художественный и др.- с точки зрения репрезентации Других в материалах, документах и текстах соответствующих сфер деятельности [Dijk, 1993; Hitchcock, 1993; Кочетова, 1999; Карасик, 1999; Шейгал ,1998 и др.]. Кроме собственно критики отношений неравенства, репрезентируемых в дискурсе, в рамках анализа дискурса ведется и активный поиск альтернативных моделей социального и речевого взаимодействия, которые бы отвечали глобальным потребностям современного плюралистического мира. И здесь трудно переоценить диалогическую (полифоническую) модель М.Бахтина, основанную на гуманизме и противостоящую универсалистской и релятивистской моделям: универсализм ведет к одной истине, к единому центру, к монологу, т.е. к игнорированию Другого, а релятивизм абсолютизирует различия, забывая об общей человеческой природе, об «общем горизонте» как основе взаимопонимания. И в том, и в другом случае диалог невозможен. Поскольку идеи Бахтина были изложены в применении к анализу художественного дискурса, они воспринимаются как идеал, связанный с развитием языка литературы, а не с изменением социальных отношений, опосредованных языком. И хотя он показывает коммуникативнокогнитивную основу любого произведения искусства, раскрывая его интерсубъективность, его диалог квалифицируется скорее как антропологический или религиозный, нежели исторический факт [Hirschkop, 1999]. Тем не менее проблематика, намеченная Бахтиным при анализе интерсубъективного измерения языка, во многом стимулировала дискурсивные исследования в целом. Необходимость поиска новых возможностей, новых глобальных структур взаимодействия (дискурса) - одна из насущных задач интегративной теории коммуникации. Понимая, что одной критики недостаточно, и опираясь на идеи Бахтина, Ц.Тодоров предлагает концепцию «кооперативного диалога» [Todorov, 1992], исключающего навязывание Другому собственной точки зрения, использование преимуществ доминирующей позиции, права задавать вопросы и предлагать ответы и т.д. Теоретически модель кооперативного диалога выглядит просто, но на практике реальны опасности подсознательного проявления ментальных структур универсализма: «Релятивист не судит других. Сознательный универсалист может осуждать их; но он делает это в свете открыто принятой морали, которая, таким образом, может быть поставлена под сомнение. Подсознательный универсалист неприступен, так как он претендует на то, чтобы быть релятивистом; однако, это не мешает ему судить других и навязывать им свой идеал. У него есть агрессивность второго и чистая совесть первого - его можно уподобить самой невинности, потому что он не осознает различий других» [Todorov, 1992, 71]. Таким образом, при выборе стратегии или риторики диалога в действие вступают наши подсознательные отношения, аттитюды. Согласно логике, таких отношений три: отношение исключения, включения и параллелизм. Отношение исключения соотносится с универсализмом, а параллелизм с релятивизмом. Первое предполагает убеждение, что собственная истина единственная и, следовательно, другие существовать не могут, они просто исключаются. Такое отношение приводит к недостатку терпимости к другим, к попыткам навязать собственные взгляды, к мнению об «объективности» своей точки зрения и «субъективности» мнений других. Через исключение можно прийти и к параллелизму, или релятивизму: признавая «объективность» одной точки зрения, можно допустить, что все другие могут сосуществовать параллельно как одинаково «субъективные». В случае параллелизма ни один дискурс, ни одна точка зрения, ни одна культура не считаются совершенными, и поэтому они не вправе вмешиваться или преобразовывать другие. Например, изучая собственную национальную культуру, можно лишь углублять ее понимание, что может привести к выявлению точек соприкосновения с другими культурами. Однако здесь начинаются проблемы, так как без совместного изучения разных культур нельзя решить или интерпретировать возникающие в точках соприкосновения вопросы. Нельзя исходить из традиций только собственной культуры, живя бок о бок с другой и сталкиваясь с проблемами пограничья. И параллелизм, и исключение - это отношения, которые не ведут к продуктивному, «кооперативному диалогу». Отношение включения предполагает такую интерпретацию других дискурсов, других истин, других точек зрения, которая делает их приемлемыми и усвояемыми. Например, сталкиваясь с противоречием, можно разграничить разные планы рассмотрения этого противоречия с тем, чтобы преодолеть его, не затрагивая сути. Такой подход также исключает кооперативный диалог, потому что он слишком примирительный, бесконфликтный. Как это ни парадоксально, но бесконфликтность оказывается ловушкой в условиях плюралистического подхода. Включая в свою систему то, что для других является конфликтом, он расшатывает основы самой системы, так как не видеть конфликтов означает не решать их и, следовательно, накапливать, что неизменно ведет к взрыву, разрушению. Единственный путь к кооперативному диалогу - через реальное сотрудничество, взаимодействие, ведущее к созданию общей основы для понимания, взаимного обогащения и расширения кругозора. И это сотрудничество должно строиться не столько по законам логики, диалектики или других абстрактных систем универсалистских представлений, сколько по законам практики, игры, мифа, основанных на воображении, интуиции, эмпатии - всего, что связано с целостным восприятием мира и возвращением человека к живительным истокам, к единению, к всемирному братству. Современные когнитивно-психологические теории свидетельстуют, что на ментальном уровне в условиях совместного решения задач происходит нейтрализация противопоставлений как ментальных миров в целом (свой мир - чужой мир), так и отдельных концептов, ментальных структур. Происходит согласование этих структур, введение в свой мир чужих концептов, «переход» в чужой мир своих концептов, сближение миров и идентичностей, когда Я становится Другим, не только в смысле «на чужом месте», но и обновленным, обогащенным через других [Goldman, 1992; Ricoeur, 1992; Harper 1991 и др.). Все это делает возможным понимание как интерсубъективное разделение (sharing) убеждений, т.е. системы концептов или концептуальной картины мира, что исключено при абстрактной постановке проблем, при диалектическом подходе, ведущем к признанию одной истины. Фундаментальный труд М.Бахтина по исследованию творчества Ф.М.Достоевского, В.Гёте и Ф.Рабле является образцом социальнокогнитивного анализа художественного дискурса, диалогизм которого достигает полифонического звучания. Не случайно его модель анализа художественного дискурса называют «поэтикой границы», «реляционной поэтикой», «диалогической поэтикой» [Томсон, 1994], «поэтикой модальности» [Руднев, 1988], что подчеркивает интерсубъективную направленность его анализа. Новаторство Бахтина в подходе к языку литературы заключается не только в диалогическом представлении творческого процесса, но и в освещении тех аспектов «слова», которые ускользают от внимания лингвистов, изучающих язык обычной коммуникации (т.е. изучающих все повторимое в языке). Бахтин привлек внимание к «чужому» слову - не только как слову Другого, но и как слову других в речи одного и того же субъекта. Речь, дискурс, таким образом, -это диалог-перекличка разных голосов. А роман - это художественно организованное «социальное разноречие», или «многоязычие», с которым традиционная стилистика не имеет дело. Многоязычие, внутреннее разноречие означает у Бахтина множество социальных голосов и разнообразие их связей и взаимоотношений, т.е. подлинный языковой плюрализм, существующий в реальном общении людей и демонстрирующий сложное и неизбежное взаимодействие высказываний и взаимопонимание. Разноречие - это место, где сталкиваются «центробежные и центростремительные силы языка» [Бахтин, 1997, 157]. Проблема другости в постановке Бахтина предстает как проблема репрезентации мира, над которым господствует разноречие. Диалогизация слова, языка, дискурса происходит, когда они релятивизируются, «лишаются привилегий» быть единственными, т.е. когда приходит осознание того факта, что одна и та же вещь может иметь несколько разных определений, в зависимости от «смысловой позиции» субъекта, т.е. его идеологии. Недиалогизированный язык авторитарен, абсолютен, абстрактен - он не предназначен для общения и, следовательно, неестественен. Художественный дискурс как воплощение социального разноречия прежде всего идеологический дискурс, т.к. в нем сталкиваются разные точки зрения, разные «смысловые позиции», разные «голоса». И задача «диалогической поэтики», или «прозаики», как назвали теорию художественного слова Бахтина Г.Морсон и К.Эмерсон [Morson, Emerson, 1990], - раскрыть диалогический механизм смыслопорожения в художественном тексте, показать, что смысл не передается автором, а конституируется, выстраивается, появляется в процессе взаимодействия голосов автора, героев, читателя, критика [Macovski, 1997]. Создаваемая в результате полифония отличается тем, что участники и сам диалог принципиально незавершимы. В художественном дискурсе диалогический потенциал языка испытывается в полной мере, до предела, где относительная и оппозитивная другость, субъект, истина, язык в его обычном понимании уступают место абсолютной Другости, Слову как «последней смысловой инстанции», за которой стоит Личность, Истина, Мораль. ИСТОЧНИКИ ИССЛЕДОВАНИЯ Adington, Richard. Death of a Hero. - Moscow: Progress Publishers, 1958. Austеn, Jane. Pride and Prejudice. - Moscow: Progress Publishers, 1961. Bronte, Charlotte. Jane Eyre. - London: Panther Books, 1956. Bronte, Emily. Wuthering Heights. - Moscow: Progress Publishers, 1963. Butler, Samuel. The Way of All Flesh. - London, 1936. Conrad, Joseph. Nostromo. - London, 1957. Cronin, Archibald. The Citadel. - Moscow: Progress Publishers, 1963. Dickens, Charles. Bleak House. - Moscow: Progress Publishers, 1959. Dickens, Charles. Christmas Books. - London, 1910. Dickens, Charles. The Old Curiosity Shop. - Moscow: Progress Publishers, 1952. Dickens, Charles. The Posthumous Papers of the Pickwick Club. - Moscow: Progress Publishers, 1959. Dickens, Charles. The Adventures of Oliver Twist. - Moscow: Progress Publishers, 1953. Dickens, Charles. Little Dorrit. - London, 1953. Dickens, Charles. Hard Times. - Moscow: Progress Publishers, 1952. Dickens, Charles. Dombey and Son.- Moscow: Progress Publishers, 1955. Dickens, Charles. American Notes. - Moscow: Progress Publishers, 1950. Eliot, George. The Mill on the Floss. - Moscow: Progress Publishers, 1958. Fielding, Henry. The Adventures of Tom Jones, a Foundling. - New York, 1936. Fielding, Henry. The Adventures of Joseph Andrews. London, 1953. Fowles, John. The French Leutenant's Woman.- Penguin Books Ltd.,1981. Galsworthy, John. The Man of Property. - New York, 1948. Gaskell, Elisabeth. Mary Barton.- Moscow: Progress Publishers, 1956. Golding, William. Lord of the Flies. - London, 1961. Golding, William. The Spire. - London, 1964. Green, Graham. The Comedians. - London, 1966. Green, Graham. A Burnt-Out Case. - Penguin Books. Green, Graham.The Ministry of Fear. - Penguin Books, 1963. Hardy, Thomas. Desperate Remedies. - New York - London, 1896. Hardy, Thomas. Jude the Obscure.- Moscow: Progress Publishers, 1959. Huxley, Aldous. Crome Yellow. - Penguin Books, 1969. Ishiguro, Kazuo. The Remains of the Day. - London-Boston: Faber & Faber, 1989. - 245 pp. Lindsay, Jack. Masks and Faces. - London, 1963. Maugham, Somerset. The Moon and Sixpence. - Moscow: Progress Publishers, 1969. Maugham, Somerset. The Painted Veil. - London, 1925. Maugham, Somerset. Of Human Bondage. - New York, 1943. Maugham, Somerset. Rain and Other Short Stories. - Moscow: Progress Publishers, 1977.- 408 pp. Meredith, George. The Egoist. - Moscow: Progress Publishers, 1962. Murdock, Iris. The Sandcastle. - London, 1957. Thackeray, William M. Vanity Fair. - Moscow, 1951. Sterne, Laurence. The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman. New York, 1957. Waugh, Evelyn. The Loved One. - Boston, 1948. Wells, Herbert. Ann Veronica. - London, 1943. Wilde, Oscar. The Picture of Dorian Gray. - Moscow: Progress Publishers, 1959. - 287 pp. Woolf, Virginia. The Legacy. In: English Short Stories of the 20th Century. Moscow: Raduga Publishers, 1988. - Pp. 235-243. ЛИТЕРАТУРА Аверинцев А.А. Ясперс, Карл // Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская Энциклопедия, 1989, с.784-786. Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография: К вопросу о месте классика жанра в истории жанра..-М.: Наука, 1973. Аристотель. Сочинения в четырех томах. Том 4. - М.: Мысль, 1983. Аристов С.А., Сусов И.П. 1999 Коммуникативно-когнитивная лингвистика и разговорный дискурс http://homepages.tversu.ru/~ips/Aristov.htm Арнольд И.В. Стилистика декодирования. - Л.: ЛГПИ им. А.И.Герцена. 1974. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. - Л.: Просвещение, 1990. Арнольд И.В. Коммуникативно-прагматическая функция авторских комментариев // Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции «Коммуникативные единицы языка». - М.:МГПИИЯ им. М.Тореза, 1984. С.16-19. Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. Сб.ст.СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. Сер. Лит. и яз. -1981. - Т. 40, № 4. - С. 356 - 367. Арутюнова Н.Д. От редактора // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов: Сб. ст. / Под ред. Н.Д.Арутюновой. - М.: Наука, 1989. - С. 3-6. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры: Сб./ Вступ. Ст. и сост. Н.Д.Арутюновой; Общ. ред. Н.Д.Арутюновой и М.А.Журинской. М.: Прогресс, 1990. - С.5-32. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь.- М.: Сов. энциклопедии, 1990.- С. 136-137. Ауэрбах Э. Мимесис. - М., «Прогресс», 1976. Балли Ш. Французская стилистика. - М.: Изд. иностр. лит., 1961. Банфи А. Философия искусства.- М., «Искусство»,1989. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. Бахтин М.М. Библиография. | http://bakhtin.narod.ru/literature.htm Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. Бахтин М.М. План доработки книги Достоевского»// Контекст. М., 1976. - С. 293 - 316. «Проблемы поэтики Бахтин М.М. К философии поступка //Философия и социология науки и техники. М., Наука, 1986. - С. 80 - 160. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство,1979.-423 с. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советская Россия, 1979 а Бахтин 1993 - Волошинов В.Н. (М.М.Бахтин). Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. М.: Лабиринт, 1993. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. - Киев: Next, 1994. Бахтин М.М. 1995 - Бахтинология: исследования, переводы, публикации. К 100-летию со дня рождения. (Отв. ред. Исупов К.Г.)- Санкт-Петербург, 1995. Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. - М.: Русские словари, 1997. Белл, Роджер Т. Социолингвистика. - М. , Международные отношения. 1980. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. Библер В.С. Михаил Михайлович Бахтин или поэтика культуры. - М.: Прогресс, Гнозис, 1991. Библер В.С. Идея культуры в работах Бахтина //Одиссей, 1989, N 1, c. 21-59. Богданов В.А. Лабиринт сцеплений. Введение в художественный мир чеховской новеллы, а шире - в искусство чтения художественной литературы: Очерк. - М.: Дет. лит., 1986. Богушевич Д.Г. Об эволюции образа языка в лингвистике // Интегративные тенденции в современном социально-гуманитарном знании. Материалы Международной научной конференции. Минск, 16-17 ноября 1999 г.- Минск, 2000. - С.125-132. Богин Г.И. Филологическая герменевтика. - Калинин: Изд-во КГУ, 1982. Большакова А.Ю. Теория автора у М.М.Бахтина и В.В.Виноградова //Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, N 2. - С. 4-22. Бонецкая Н.К. Эстетика М.Бахтина как логика формы // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. Ред. К.Г.Исупов и др. - С.-Пг,1995. - С. 51-60. Бонецкая Н.К. Проблема текста художественного произведения у М.Бахтина // НДВШ, Филологические науки, 1995 а, № 5/6. - С. 37-44. Бонецкая Н.К. О философском завещании М.Бахтина // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1994, № 4. Борев Ю.Б. Теория художественного восприятия и рецептивная эстетика, методология критики и герменевтика // Теории, школы, концепции: Критические анализы. Художественная рецепция и герменевтика. - М.: Наука, 1985. Борхес Х.Л. Собрание сочинений в 3 томах. - М.: Полярис, 1997. Т.3. Бубер М. Я и Ты.- М.: Высш. шк., 1993. Будагов Р.А. Язык и речь в кругозоре человека. - М.: Наука, 2000. Валюсинская З.В. Вопросы изучения диалога в работах советских лингвистов // Синтаксис текста. - М.: Наука. - С. 299-312. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. - М.: Яз. рус. культуры, 1999. Виноградов В.В. О теории художественной речи. - М.: Высш. шк., 1971. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. - М.: Высш. шк., 1981. Винокур Г.О. О языке художественной литературы: Учебное пособие для филол. спец. вузов // Сост. Т.Г.Винокур; Предисл. В.П.Григорьева. - М.: Высш.шк., 1991. Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. М.: Наука, 1993. Витгенштейн Л. Философские исследования // Хрестоматия по философии. - М.: Проспект: Захаров, 2001. Виппер Б.Р. Английское искусство. - М., 1945. Воробьева О.П. Текстовые категории и фактор адресата. - Киев: Вища Школа, 1993. Воробьева О.П. Лингвистические аспекты адресованности художественного текста. Автореферат дисс. … докт. филол. наук. М., 1994. Воробьева С.В. Бубер Мартин // Всемирная энциклопедия: Философия. - М.: АСТ - Мн.: Харвест, Современный литератор, 2001. - С. 139 - 140. Выготский Л.С. Собрание сочинений в шести томах. Т.2. Проблемы общей психологии. - М.: Педагогика, 1982. ВЭФ - Всемирная энциклопедия: Философия. - М.: АСТ - Мн.: Харвест, Современный литератор, 2001. Гадамер Х.-Т. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. - М.: Наука, 1981. Гаспаров Б.М. 1999. http://magazines.russ.ru/authors/g/gasparov/ В поисках «другого» Гегель. Эстетика. В 4 т. - М.: Искусство, 1968. Т.1. Гиндин С.И. Внутренняя организация текста. Элементы теории и семантический анализ. Автореферат дисс. …канд. филол. наук. - М.: МГПИИЯ им. М.Тореза, 1972. Гиршман М.М. Художественная целостность и ритм литературного произведения // Избранные статьи. Донецк: ООО "Лебедь", 1996. - С. 8-21. Гоготишвили Л.А. Примечание № 59 // Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7-ми томах.- М.: Русские словари. - Т.5, 1997. - С. 641 - 642. Гончарова Е.А. Категории автор-персонаж и их лингвостилистическое выражение в структуре художественного текста (на материале немецкоязычной прозы): Автореф. дис. … докт. филол. наук. -Л., 1989. Греймас А.-Ж. и Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 481 - 550. Гулыга А., Пажитнов Л. Предисловие // Монтень М. Об искусстве жить достойно: Философские очерки. - М.: Детская литература, 1975. - C. 7 - 73. Гумбольдт В.фон. Избранные труды по языкознанию. - М.:Прогресс, 1984. Гуревич П.С. Философия культуры. - М.: Аспект Пресс, 1995. Дейк Т.А., ван. Язык. Познание, Коммуникация /Пер. с англ.: Сб. работ/ Сост. В.В.Петров; Под ред. В.И.Герасимова; Вступ ст. Ю.Н.Караулова и В.В.Петрова. - М.:Прогресс, 1989. Дейк, Т.А, ван. Язык и идеология: к вопросу о построении теории взаимодействия // Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Мн., БГУ, 2000. - С.50-64. Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания. 1999, № 1. - С. 33-37. Днепров В.П. Проблемы реализма. М.,1961. Жолковский А. К. Блуждающие сны. - М.: Сов. писатель, 1992. Золян С.Т. Семантические аспекты поэтики адресата // Res Philologica: Сб.ст. / Под ред. Д.С.Лихачева. - М.; Л.: Наука, 1990. - С. 351-356. Иванов Вяч. Вс. Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики // Тр. по знаковым системам. - Тарту, 1973.- Вып. 6.- С. 5-44. Иванов А.Т. Бахтин, бахтинистика, бахтинология // Новое литературное обозрение, № 16, 1995. - С. 333-337. Ингарден Р. Исследования по эстетике / Пер. с польск. - М.: Изд-во иностр. лит., 1962. Исупов К.Г. Смерть «другого» // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. - С.-Пг, 1995.- С.103-116. Исупов К.Г. Апофатика М.М.Бахтина // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1997, № 3. - С. 19-31. Каган М.С. Мир общения: Проблема межсубъектных отношений. - М., Политиздат, 1988. Карасик В.И. Характеристики педагогического дискурса // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики: Сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 1999. - С.3-18. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. - Волгоград - Архангельск: Перемена, 1996. - С. 3-16. Карасик В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики: Сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 1999. - С. 5 - 19. Карасик В.И. Язык социального статуса. - М.: "Гнозис", 2002. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. - М.: Наука, 1989. Кассирер Э. Избранное: Опыт о человеке. - М.: Фирма "Гардарика", 1998. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: Учеб. пособие. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. 175 с. http://kachkine.narod.ru/CommTheory/Intro/ WebCommIntro.htm, 03.11.2002. Кемеров 1996 -Современный философский словарь / Под общ. ред. В.Е.Кемерова. М.: Бишкек, 1996. Киклевич А. К. Язык - Личность - Диалог (некоторые экстраполяции социоцентрической концепции М.М. Бахтина) // Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1993, N ?. - С. 9-19. Клименко А.П. Психолингвистика. - Мн.: Выш. шк., 1982. КЛЭ - Краткая литературная энциклопедия. - М.: Сов. энциклопедия, 1967. Том 4. Кноблох Н.В. «Возвращение» как один из смысловых центров эстетики М.М.Бахтина // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1997, № 3. - С. 50-57. Кожина М.Н. О диалогичности письменной научной речи. - Пермь, 1986. Кожинов В. Нигилизм - дурной советчик // «Труд» 20 июля 2000 г. Кочетова Л.А. Лингвокультурные характеристики английского рекламного дискурса: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. /Волгогр. гос. ун-т. Волгоград, 1999. Кристева Ю. Слово, диалог и роман // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993.- № 4. - С. 5 - 24. Кубрякова Е.С. Введение // Человеческий фактор в языке. Язык и порождение речи / Отв. ред. Е.С.Кубрякова. - М.: Наука, 1991. - С. 4-20. Кубрякова Е.С. Когнитивная семантика // Материалы второй международной школы-семинара по когнитивной лингвистике 11-14 сентября 2000 года: В 2ч. Тамбов, 2000. Ч.1. - С. 6 - 7. Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. - М.: Изд-во МГУ, 1991. Красавцева Н.А. Выражение диалогичности в письменной научной речи (на материале английского языка). Автореферат дисс…канд. филол. наук. Одесса, 1987. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М.: Просвещение, 1988. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат. 1975. Леонтьев А.А. Понятие текста в современной лингвистике и психолингвистике // Психолингвистическая и лингвистическая природа текста и особенности его восприятия. - Киев: Вища школа, 1979. Лихачев Д.С. Избранные работы в трех томах. - Л.: Художественная литература, 1987. Том 3. Лосев А.Ф. О коммуникативном значении грамматических категорий // Имя. Сочинения и переводы. - СПб.: Алетейя, 1997. Лосев А.Ф. Проблема художественного стиля. - Киев: Collegium.- 1994. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике. Уч. Записки Тартуского гос. у-та. - Тарту, 1964. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. - М.: Искусство, 1970. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. - Л.: Просвещение, 1972. Лотман Ю.М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Труды по знаковым системам. - Вып. 6, Тарту, 1973. Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. - Л.: Просвещение, 1980. Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3 т. - Таллинн: Александра, 1992. Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. - СПб.: Искусство, 1996. Лотман Ю.М. Фактивность и ассертивность // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию Вяч.Вс. Иванова. - М., ОГИ, 1999. - С. 721 - 728. Львов М.Р. Основы теории речи: Учебное пособие для студентов высш. пед. уч. заведений. - М.: Academia, 2000. ЛЭС - Лингвистический энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедии, 1990. Макаров В.В. Согласование в семантике и согласование в прагматике // Мова: Семантыка, сiнтактыка, прагматыка. Частка Ш. Тэкст: семантыка, кампазiцыя, прагматыка. Тэзiсы дакладау 1 мiжнароднай навуковай канферэнцыi. Мiнск, 21-22 чэрвеня 1994. - Мн.:МГЛУ, 1995.- С. 32-33. Макаров В.В. К портрету французской культуры // Вестник МГЛУ. Вып.1. - Мн.: МГЛУ, 1996. - С. 52 - 62. Макаров В.В. Традиции и современность: нарушенное равновесие // Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Мн., БГУ, 2000.- С. 123-137. Малинович М.В. К понятию лингвистических категорий текста // Проблемы лингвистического анализа текста: Сб. ст./ Иркутский ГПИ им. ХоШи-Мина. - Иркутск,1980. - С. 14-22. Маслова В.А. Феномен молчания: коммуникативные аспекты // Форма, значение и функции единиц языка и речи. Тезисы докладов международной научной конференции. Минск, 16-17 мая 2002 г. - Мн., 2002. Часть 1, с. 47-48. Мамардашвили М.К. Стрела познания. - М.: Шк. "Яз. рус. культуры", 1996. Матурана У. Биология познания // Язык и интеллект. - М.: Прогресс, 1995. -С. 95 - 142. Махлин В. Л. Что такое диалогизм? Michael Holquist. Dialogism: Bakhtin and his World. "New Accents" Routledge: London and New York, 1990. XIII+224 p. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1993, № 1/2.- С. 99 - 133. Мечковская Н.Б. Коммуникативная деятельность человека. Функции языка и речи //Социальная лингвистика. - М.: Аспект-пресс, 1996. - С.7-29. Михайлов А.В. Эстетический мир Шефтсбери Эстетические опыты. - М.: Искусство, 1975.- С. 7-76. // Шефтсбери. Мiхневiч А.Е. Дыялог i маналог // Буларуская мова. Энцыклапедыя. Мн.: Беларуская энцыклапедыя,1994. - С.194 - 195. Можейко М.А. Постмодернизм // Всемирная энциклопедия: Философия. - М.: АСТ - Мн.: Харвест, Современный литератор, 2001. - C. 809 - 812. Молчанова Г.Г. Семантика художественного текста. - Ташкент: Изд-во ФАН УзССР, 1988. Николаева Т.М. Лингвистика текста: Современное состояние и перспективы // Новое в зарубеж. лингвистике.-1978.- Вып. 8. - С.5-39. Николаева Т.М. Речевая модель «обывателя» и идеи Н.С.Трубецкого Р.О.Якобсона об оппозициях и «валоризации» // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию Вяч.Вс. Иванова. -М., ОГИ, 1999. С.704-720. Ольшанский Д.А. Диалогический принцип Михаила Бахтина как отражение гносеологической парадигмы русской мысли и лингвистических проблем неклассической философии. - 2000. - http://virlib.eunnet.net/sofia/012000/text/0110.html Отье-Ревю, Ж. Явная и конститутивная неоднородность: К проблеме другого в дискурсе // Квадратура смысла. - М.: Прогресс, 1999. - С. 54 - 94. Падучева Е.В. К семантике слова время: метафора, метонимия, метафизика // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70летию Вяч.Вс. Иванова. -М., ОГИ, 1999. - С. 761-776. Падучева Е.В. Прагматический аспект связности диалога // Изв. АН СССР, сер. Лит. и яз. - 1982, № 4. - С. 305 - 313. Паррэ Г. Регулярности, правила и стратегии // Язык. Наука. Философия (логико-методологический и семиотический анализ): Сб.ст./ Ин-т философии, социол. и права АН Лит ССР / Отв. Ред. и сост. Р.И.Павиленис. Вильнюс, 1986. - С. 55-87. Паулоуская Н.Ю. Катэгорыя мадальнасцi у сучаснай беларускай мове. Мн.: МГЛУ , 2001. Переверзев К.А. Высказывание и ситуация: Об онтологическом аспекте философии языка // Вопросы языкознания. - 1998. № 5. - С. 24 - 51. Перлина Н. Диалог о диалоге: Бахтин - Виноградов (1924 - 1965) // Бахтинология. Исследования, переводы, публикации. - СПб., 1995. - С.155 157. Петров В.В. Идеи современной феноменологии и герменевтики в лингвистическом представлении знаний // Вопросы языкознания. - 1990.- № 6.- С. 102-109. Пешё М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. Переводы с французского и португальского. М.: Прогресс, 1999.- С. 225-290. Пищальникова В.А., Сорокин Ю.А. Введение в психопоэтику. - Барнаул, 1993. Плеханова Т.Ф. Прагматика авторского диалога в художественном тексте // Мова: Семантыка, сiнтактыка, прагматыка. Частка Ш. Тэкст: семантыка, кампазiцыя, прагматыка. Тэзiсы дакладау 1 мiжнароднай навуковай канферэнцыi. Мiнск, 21-22 чэрвеня 1994. - Мн.:МГЛУ, 1995.- С. 40-42/ Плеханова Т.Ф. Национально-культурный компонент в образной системе художественного текста // Национально-культурный компонент в тексте и языке. Тезисы докладов Международной научной конференции 5-7 октября. В 2 частях. - Мн.: БГУ, 1994. - Часть 1. - С.162-164. Плеханова Т.Ф. Социальный портрет адресата художественного текста // Язык и социум. Материалы II Международной научной конференции. Минск, 5-6 декабря 1996 г. - Мн.: БГУ, 1998 -Ч.2. - С.93-94. Плеханова Т.Ф. Социальная структура авторского диалога в художественном тексте // Язык и социум. Материалы III Международной научной конференции. Минск, 4-5 декабря 1998 г. - Мн.: БГУ, 2000. - С. 231232. Плеханова Т.Ф. Диалогический анализ художественного текста // Труды ученых лингвистических вузов. - Мн.: МГЛУ, 2001.- С.170-178. Попович М.В. и др. Структура и смысл.- Киев:Наукова думка, 1989.-238 с. Постовалова В.И. Язык как деятельность: Опыт интерпретации концепции В. Гумбольдта. - М.: Наука, 1982. Постовалова В.И. Мировоззренческое значение понятия «языковая картина мира» // Анализ знаковых систем: История логики и методология науки. Тез. докл. - Киев: Наук. думка,1986. - С. 31 - 32. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. Прозоров В.В. Проблема читателя и литературный процесс в России Х1Х века: Автореф. дисс. …д-ра филол. наук. - Л,, 1979. Прокопович Е.Н. Стилистика частей речи. - М.:Просвещение,1969.-143 с. Пульчинелли Орланди Э. К вопросу о методе и объекте анализа дискурса //Квадратура смысла. - М.: Прогресс, 1999. - С.197 - 224. Разинкина Н.М. Функциональная стилистика. - М.: Высшая школа, 1989. Реформатский А.А. Опыт анализа новеллистической композиции. - М., 1922. Рикер П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение // Теория метафоры: Сб. Общ. ред. Н.Д.Арутюновой и М.А.Журинской. - М.: Прогресс, 1990. - С. 416 - 434. Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 2000. Т. 2. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры ХХ века: Ключевые понятия и тексты. - М.: Аграф, 2001. Руднев В. Поэтика модальности // Родник. - М., 1988. - No 7. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. IIг. - М.: «Аграф», 2000. Садецкий А. Архитектоника слова (О дискурсивной позиции М.М. Бахтина и о проблемах передачи ее в переводе // Изв. АН, сер. Лит и яз., т. 54, 1995, № 6. - С. 13 - 33. Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. - М.: Прогресс, 1999. - С. 12 - 53. Скребнев Ю.М. Очерк теории стилистики. Горький, 1975. Cвойкин К.Б. Смысловая диалогическая конвергенция текста в научной коммуникации Автореферат дисс. …канд. филол. наук. Саранск, 1998. Сильман Т.И. Проблемы синтаксической стилистики. - Л.: Просвещение, 1969. СЛТ - Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. - М.: Советская Энциклопедия, 1969. Смирнов И.П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л.Пастернака). - С-Пбг.: Языковой центр. - Изд. 2-е, 1995. - С. 3-191. Сорокин Ю.А. Психолингвистические аспекты изучения текста. - М.: Наука, 1986. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. - М.: Политиздат, 1992. Соссюр, Ф.де. Курс общей лингвистики.- М., 1933. Степанов Г.В. Единство выражения и убеждения (автор и адресат) // Язык. Литература. Поэтика: Сб. работ. - М.: Наука, 1988. - С.106-124. Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. - М.: Наука. 1975. - 312 с. Cупрун А.Е. Исследования по лингвистике текста. - Мн.: БГУ, 2001. Сусов И.П. Космические мотивы в науке о языке и в философии языка // Тверской лингвистический меридиан. Вып. 1. - Тверь, 1998. ПЛК - Пражский лингвистический кружок: Сб. статей / Сост., ред. и предисл. Н.А. Кондрашова. - М.: Прогресс, 1967. Тимофеев Л.И. и Тураев С.В. Краткий словарь литературоведческих терминов. - М.: Просвещение, 1978. Токарева И.И. Этнография общения как путь к интеграции гуманитарного знания.// Интегративные тенденции в современном социально-гуманитарном знании. Материалы Международной научной конференции. Минск, 16-17 ноября 1999 г. - Минск, 2000. - С.139 -147. Токарева И.И. Этнолингвистика и этнография общения. - Мн.: МГЛУ, 2001. Томсон, Клайв. Диалогическая поэтика Бахтина // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1994, №1. - С. 63 - 69. Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. Топоров В.Н. Вещь в антропоценрической перспективе // Aequinox, М.: Кн. cад, 1993. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. - М.: Прогресс. Культура, 1996. Тураева З.Я. Лингвистика текста.- М.: Просвещение, 1986. Тэн И. Философия искуссва. М.: «Республика», 1996. Тюпа В.И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса. http://libword.by.ru/Nauchnaya/Philologiya/Literaturovedenie/Tiupa_VI/Narratolo g. 2002. Успенский Б.А. Поэтика композиции. - М.: Искусство, 1970. Ухванова-Шмыгова И.Ф. Дискурс политика // Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. Мн., БГУ, 1998. -C. 161-170. Фаулз Дж. Любовница французского лейтенанта. - С-Пг.: Худ. лит-ра, 1993. Франкл В. Человек в поисках смысла. - М.: Прогресс, 1990. Фрумкина Р. (2001) Размышления о самосознании лингвистов и филологов (этические аспекты). - http://if.russ.ru/issue/3/20010525__frum.html Фуко М. Слова и вещи. С-Пг.: А-саd, 1994. ФЭС - Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1989. Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. - М.: Наука, 1980. Шахнарович А.М. Проблемы психолингвистики. - М.: МГППИЯ, 1987. Шейгал Е.И. Структура и границы политического дискурса // Филология - Philologica. 14. Краснодар, 1998. - С. 22 - 29. Шеллинг Ф. Сочинения. В 2 т. - М.: Мысль, 1987. - Т.1. Шефтсбери. Солилоквия, или совет автору // Шефтсбери. Эстетические опыты. - М.: Искусство, 1975. - С. 331 - 456. Шкловский В.Б. Художественная проза. Размышления и разборы. - М.: Сов. писатель, 1961. Шкловский В.Б. Тетива. О несходстве сходного. - М.: Сов. писатель, 1970. Шрейдер Ю. 2000. Культура как фактор свободыhttp://www.ibmh.msk.su/vivovoco/VV/PAPERS/LOTMAN/_SHREIDER.HTM Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957. Эккерман И.П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. - М.: Худож. лит., 1986. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. - СПб.: ТОО ТК "Петрополис", 1998. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // У.Эко. Имя розы. - М.: Кн. Палата, 1989. - С. 427 - 467. Элиаде М. Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторяемость. СПб.: Алетейя, 1998. Эмерсон К. Новый Бахтин у вас в России и у нас в Америке //The Seventh International Bakhtin Conference. - Moscow, 1995. Vol. 2. - Р. 326. Энгельштейн Л. Повсюду «Культура»: о новейших интерпретациях русской истории XIX-XX веков // «Kritika» (Spring 2001. Vol. 2. № 2. P. 363393). - http://gelman.ru/slava/nrk/nrk9/12.html Эткинд Е.Г. "Внутренний человек" и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII - ХХ веков. - М.: Языки русской культуры, 1999. Юрченко В.С. Космический синтаксис. - Саратов, 1992. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: "за" и "против". М.: Прогресс, 1975. - С. 193 - 228. Якобсон Р.О. Речевая коммуникация: Язык в отношении к другим системам коммуникации // Избранные работы. - М.: Прогресс, 1985. - С. 306330. Якобсон Р. Работы по поэтике: Переводы / Сост. и общ. ред. М.Л.Гаспарова. - М.: Прогресс, 1987. Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений // Теория метафоры: Сб./ Вступ. Ст. и сост. Н.Д.Арутюновой; Общ. ред. Н.Д.Арутюновой и М.А.Журинской. - М.: Прогресс, 1990.- С. 110 - 132. Якубинский Л.П. О диалогической речи // Русская речь. Под ред. Л.В.Щербы. Т. 1. - Пг., 1923. Яскевич Я.С. (ред.) Перспективы научного разума и методологический дискурс. - Мн.: РИВШ БГУ, 2000. Allen, G.A. Walt Whitman: The Search for a "Democratic" Structure // Discussions of Poetry: Form and Structure. Ed. Francis Murphy. - Boston, 1965. Alford, Danny K. H. A Hidden Cycle in the History of Linguistics. In: Phoenix, 1980.- Vol. 4, No. 1. Antaki, C. and Widdicombe, S. (eds.) Identities in Talk. - London: Sage Publications, 1998. Astri Heen Wold (Ed.). The Dialogical Alternative: Towards a Theory of Language and Mind.- Scandanavian University Press, 1993. Averintsev, Sergei. Mikhail Bakhtin: Retrospective and Perspective // Soviet Literature, 1988, No. 8. - Р. 124 - 128. Baker, Harold D. Bibliography of Mikhail Bakhtin. - Irvine: University of California, 1996. Bakhtin, M. Discourse in the Novel (M. Holquist & C. Emerson, (Trans.). In: M. Holquist (Ed.) The Dialogic Imagination. - Austin: University of Texas Press, 1981.- P. 259-422. Bakhtin, M. 2000. - Shepherd, David (ed., with Carol Adlam), The Annotated Bakhtin Bibliography (MHRA Bibliographies, no. 1); London: MHRA Publications, 2000 - 420 p. Banfield, Ann. Unspeakable Sentences: Narration and Representation in the Language of Fiction. - Boston: Routledge & Kegan Paul, 1982. Beaugrande R., de. Text Linguistics in Discourse Studies // Handbook of Discourse Analysis. V.I. Disciplines of Discourse / Ed. by T.A.van Dijk. - L.; Orlando; San Diego etc.: Academic Press, 1985. - P. 40-70. Beaugrande R., de. Closing the Gap between Linguistics and Literary Study: Discourse Analysis and Literary Theory // JAC 13/2, 1993. - Р. 423 - 448 http://beaugrande.bizland.com/Linguisticsliterarystudy.htm Bertalanffy, L. von. Introduction // Perspectives on General System Theory, NY, Braziller, 1975. - Р. 29 ? 33. Billig, M. Arguing and Thinking: A Rhetorical Approach to Social Psychology. - Cambridge: Cambridge University Press, 1996. Blakemore, D. Understanding Utterances. An Introduction to Pragmatics.Oxford: Blackwell, 1992. Bohm, D., Factor, D. and Garrett, P. Dialogue - a proposal // The informal education archives. - 1991. - http://www.users/globalnet.co.uk/~infed/etexts/bohm_dialogue.htm. Bohm, D. Wholeness and the Implicate Order. - London: Routledge and Kegan Paul (New edition 1995), Routledge, 1980. Bohm, D., and Peat, D. Science, Оrder, and Сreativity. - New York: Bantam, 1987. Bohm, D. On Dialogue. Еdited by Lee Nichol. - London: Routledge, 1997. Booth, W. The Rhetoric of Fiction. 2nd edition. - Chicago & London.: The University of Chicago Press, 1983. Brown, G., & Yule, G. Discourse Analysis. - Cambridge: Cambridge University Press, 1983. Budick, Sanford and Iser, Wolfgang (eds.). The Translatability of Cultures: Figurations of the Space in Between. - Stanford, CA: Stanford UP, 1996. - 348 p. Burbules, N. (1993) Dialogue in Teaching. Theory and practice. - New York: Teachers College Press. -184 p. Burr, V. An Introduction to Social Constructivism. - London: Routledge, 1995. Busch R. Bakhtin's "Problemy tvorchestva Dostoevskogo" and V. V. Vinogradov's "O khudozhestvennoi proze" - A Dialogic Relationship // "Social Discourse",1990. - Vol .111, №№ 1-2. Chafe, W. Discourse, Consciousness, and Time: The Flow and Displacement of Conscious Experience in Speaking and Writing. - Chicago: University of Chicago Press, 1994. - 327 р. Chatman, S. Story and Discourse: Narrative Structure in Fiction and Film. London: Cornell University Press, 1993. Clark, Gregory. Dialogue, Dialectic, and Conversation: A Social Perspective on the Function of Writing. - Carbondale: Southern Illinois University Press, 1990. Clark H.H. and Brennan S.E. Grounding in Conversation // Perspective on Socially Shared Cognition. - Resnick, Levine and Teasley (Eds), American Psychological Association, Washington D.C., 1991. Cook, Guy. Discourse and Literature. - Oxford: Oxford University Press, 1994. - 285 p. Cousins, Ewert. Christ of the 21st Century. - Rockport, MA: Element, 1992. Craig, R. T. Communication // T. O. Sloane (Ed.), Encyclopedia of Rhetoric.New York: Oxford University Press, 2001. - P. 125-137. Cranny-Francis, Anne. Gender and Genre: Feminist Subversion of Genre Fiction and Its Implications for Critical Literacy // The Powers of Literacy: A Genre Approach to Teaching Writing. Ed. Cope and Kalantzis, 1994. - P. 90-115. Damasio, Antonio R. Descartes' Error. - Grosset/Putnam, 1994. Dascal, M. The Relevance of Misunderstanding // M. Dascal (ed.): Dialogue: an Interdisciplinary Approach. - Amsterdam - Philadelphia: Benjamin, 1989. - P. 441 - 459. Dascal, M. & Katriel, T. Digression: a Study in Conversational Coherence In: Text vs. Sentence. Ed. Petofi, J.S. - Hamburg, Buske, vol. 29, 1979. - P.76 - 95. Derrida, J. Deconstruction and the Other // Richard Kearney. Dialogues with Contemporary Continental Thinkers: The phenomenological Heritage. Manchester: Manchester University Press, 1984. - P. 123 - 124. Dewey, J. Experience and Education. - New York: Macmillan, 1933. Dickson, D. Chronotopic Innovation: The Dialogic Constitution of Experience in Bakhtin and Ralph Waldo Emerson. (Two Guest Lectures at the Bakhtin Centre in Sheffield. 31 October; 14 November 2000)// The On-line resources of the Bakhtin Centre. Dijk, T. A. Van. Elite Discourse and Racism. - Newbury Park, CA: Sage Publications, Inc.,1993. Dijk, T.A. van. Discourse and the Denial of Racism // Discourse and Society, 3(1), 1992. - P. 87-118 Dijk, Teun A., van and Kintsch, Walter. Strategies of Text Comprehension.New York: Academic Press, 1983. Dijk, T. A. Van. Ideology. A Multidisciplinary Study. - London: Sage, 1998. Dolezel, Lubomir. O stylu moderni ceske prozy. - Praha, 1960. - 118 p. Dolezel, Lubomir. Narrative Modes in Czech Literature.- Toronto, 1973. Dolezel, Lubomir. Mimesis and Possible Worlds // Poetics Today. - 1988, 9:3, P. 475 - 496. Dolezel, L. Heterocosmica: Fiction and Possible Worlds. - Baltimore and London: The John Hopkins UP, 1998. - 339 p. Donaldson, T. & Cohen, R. Addressing User Misconceptions within a Goaloriented, Turn-taking Framework in Dialogue // AAAI 1996 Workshop: Detecting, Repairing and Preventing Human-Machine Miscommunication. - Portland. - P. 98101. Duranti, A. and Goodwin, Ch. Eds. Rethinking Context: Language as an Interactive Phenomenon. - Cambridge: CUP, 1992. Durey, Jill. The State of Play and Interplay in Intertextuality // STYLE 25: Winter 1991. - P. 616 - 635. Eagleton, Terry. Bakhtin, Schopenhauer, Kundera // Hirschkop, Ken and Shepherd, David (eds.). Bakhtin and Cultural Theory. - New York: St. Martin's Press, 1989. Eco U. Semiotics and the Philosophy of Language. - Bloomington: Indiana University Press, 1985, - 242 p. Eco U. The Role of the Reader: Explorations in the Semiotics of Texts. Bloomington, L.: Indiana University Press, 1979. - 273 p. Eco, U. The Limits of Interpretation. - Bloomington, L.: Indiana University Press, 1990. Eco, U. The Open Work. - Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1989. Edwards, D. Discourse and Cognition. - London: Sage, 1997. Ellinor, Linda and Gerard, Glenna. Dialogue: Rediscovering Transforming Power of Conversation . - Wiley and Sons, 1998. the Emerson, C. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. - Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1997. - 295 p. Emerson, R.W. Essays and http://www.bartleby.com/5/208.html English Traits. - London, 2002. Emmott, C. Narrative Comprehension: A Discourse Perspective. - New York: Oxford University Press, 1997. Epstein M. Transcultural Experiments: Russian and American Models of Creative Communication (Chapter 7). - New York: St. Martin's Press (Scholarly and Reference Division), 1999. - P.113-120. Fairclough, N. L. Media Discourse. - London: Edward Arnold, 1995. Fairclough, N.L. Critical Discourse Analysis. The Critical Study of Language. - London: Longman, 1995. Fairclough, N.L. & Wodak, R. Critical Discourse Analysis // A Multidisciplinary introduction. Vol.2. Discourse as Social Interaction. T.A.van Dijk (ed.) Discourse Studies. - London: Sage, 1997. Fairclough, N. L. Media Discourse. - London: Edward Arnold, 1995. Fillmore Ch.J. Linguistics as a Tool for Discourse Analysis // Handbook of Discourse Analysis. V.I. Disciplines of Discourse / Ed. by T.A.van Dijk. - L.; Orlando; San Diego etc.: Academic Press, 1985. - P. 11-39. Fish S. Literature in the Reader: Affective Stylistics // Reader-Response Criticism: From Formalism to Post-Structuralism / Ed. by J. P. Tompkins. Baltimore; L.: The John Hopkins Univ. Press, 1980. - P. 70-100. Flanagan, Owen. Consciousness Reconsidered. - Cambridge: Bradford Books/MIT P, 1992. Flecha, R. Modern and Рostmodern Racism in Europe: Dialogic Approach and Anti-Racist Pedagogies // Harvard Educational Review, Vol.69, No.2. Cambridge: Harvard University, 1999. - P. 150-171. Fludernik, M. The Fictions of Language and the Languages of Fiction: The Linguistic Representation of Speech and Consciousness. - New York, NY: Routledge, 1993. Foerster, H. Von. On Constructing a Reality // P. Watzlawick (Ed.), The Invented Reality. - New York: Norton, 1984. - P. 41-62. Fowler R., Hodge B., Kress G., & Trew T. Language and Control. - London: Routledge & Kegan Paul, 1979. Fowler, R. Language in the News. Discourse and Ideology in the Press.London: Routledge, 1991. Fowler, R. Linguistics and the Novel. - L.: Methuen, 1977. - 127 p. Fowler, Roger. Literature as Social Discourse. - Bloomington: Indiana University Press, 1981. Fox, B.A. Discourse Structure and Anaphora. - Cambridge: Cambridge University Press, 1987. Freire, P. Pedagogy of the Oppressed. - Harmondsworth: Penguin,1972. Galperin I.R. Stylistics. - M.: Higher School, 1977. Genette, G. Narrative Discourse , Oxford: B.Blackwell, 1980. Gergen, K. J. The Social Constructionist Movement in Modern Psychology // American Psychologist, 1985, No. 40. - P. 266-275. Gergen, K. J. The Saturated Self. - New York: Basic Books, 1991. Givon, T. Coherence in Text, Coherence in Mind // Pragmatics and Cognition, 1993, No. 1. - P. 171-227. Glasersfeld, E. von. Radical Constructivism and Piaget's Theory of Knowledge. In F. B. Murray (Ed.), The Impact of Piagetian Theory on Education, Philosophy, Psychiatry, and Psychology. - Baltimore: University Park Press, 1979.- P. 109-122. Goffman, E. The Presentation of the Self in Everyday Life. - Garden City, NY: Doubleday, 1959. Goldman, Alvin. Empathy, Mind and Morals // Proceedings and Addresses of the American Philosophical Association, 1992. Vol. 66, No. 3. P. 17-41. Gordon, Jill. Dialectic, Dialogue, and Transformation of the Self // Philosophy and Rhetoric, 1996, 29, No. 3. - P. 259 - 278. Gordon, Ian. The Movement of English Prose. - London: Longmans, 1966. Grace, G. The Linguistic Construction of Reality. - London: Croom Helm, 1987. Graves, B. The Study of Literary Expertise as a Research Strategy // Poetics, 1996, No. 23. - P. 385-403. Gregory, M. Meta-functions: Aspects of Their Development, Status and Use in Systemic Linguistics // New Developments in Systemic Linguistics: Theory and Descention. Ed. Halliday and Fawcett , 1994. - P. 94 - 106. Green, G. Pragmatics and Natural Language Understanding. - Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1989. Grice H.P. Meaning // Steinberg D., Jakobovits L. (eds.) Semantics: An Interdisciplinary Reader. - Cambridge: Cambridge University Press, 1971. - P. 147-172. Grice, H. P. Logic and Conversation // P. Cole & J. Morgan (Eds.). Syntax and semantics: Vol. 3, Speech acts. - New York: Academic Press. 1975. - Pp. 4158. Gumperz, J.J., & Levinson, S. Rethinking Linguistic Relativity // Current Anthropology. 1991, No. 32(5). - Pp. 613-623. Gumperz, John J.. Mutual Inferencing in Conversation. In: Markova, I. / Graumann, C.F. / Foppa, K. (eds.) Mutualities in Dialogue. - Cambridge: Cambridge University Press, 1995. - Pp. 101-123. Gumperz, J. Discourse Strategies. - Cambridge: Cambridge University Press. 1982. Gurevitch, Z. Dialectical Dialogue: the Struggle for Speech, Repressive Silence and the Shift to Multiplicity // The British Journal of Sociology. - Vol. 52, issue 1, 2001. - P. 86 - 104. Habermas, Jurgen. Moral Consciousness and Communicative Action. Trans. Christian Lenhardt and Shierry Weber Nicholsen. - Cambridge: Polity Press, 1989. Halasek, Kay. Feminism and Bakhtin: Dialogic Reading in the Academy // Rhetoric Society Quarterly, 1992, No. 22.1. - P. 63 - 73. Hall E.T. The Hidden Dimension. - New York: Anchor, 1969. Halliday, M A K. Linguistic Function and Literary Style: An Inquiry into the Language of William Golding's The Inheritors. In: Literary Style: A symposium. Ed. by S. Chatman. - London & New York: Oxford University Press, 1971. Halliday, M. A. K., & Hasan, R. Cohesion in English. - London: Longman. 1976. Halliday, M.A.K. Text as Semantic Choice in Social Contexts // Grammars and Descriptions (Studies in Text Theory and Text Analysis). Eds. Teun A. van Dijk and Janos S. Petofi. - New York: Walter de Gruyter, 1977. - Pp. 176-225. Halliday M.A.K., Hasan, R. Language, Context and Text: Aspects of Language in a Social-semiotic Perspective. - Oxford: Oxford University Press, 1989. Halliday, MAK & Martin, J.R. Writing Science, Literary and Discursive Power. - London: Falmer, 1993. Halliday, M.A.K. Towards a Language-based Theory of Learning // Linguistics and Education. - № 5, 1993a. - P. 93 - 116. Halliday, M A K & C M I M Matthiessen. Construing Experience through Meaning: a Language-based Approach to Cognition. - London: Cassell (Open Linguistics Series), 1999. Harper, D. "Communication" in Behavioural Ecology: An Evolutionary Approach. 3rd Edition. (Krebs, J.R. & Davies, N.B.). - Oxford: Blackwell, 1991. Hasan, R. The Conception of Context in Text // M. Gregory & P. Fries (eds.), Discourse in Society, Functional Perspectives. - Ablex Publishing, Norwood, NJ., 1994. Hermans, Hubert J. M. and Kempen, Harry J. G. The Dialogical Self: Meaning as Movement. - San Diego: Academic P, 1993. Hirschkop, Ken. Mikhail Bakhtin: An Aesthetic for Democracy. - Oxford: Oxford University Press, 1999. Hitchcock 1998 - Hitchcock, P. (Special issue editor). Bakhtin / "Bakhtin": Studies in the Archive and Beyond. «South Atlantic Quarterly», 1998, vol. 97, № ?. Hitchcock, P. Dialogics of the Oppressed. - Minneapolis & London: University of Minnesota Press, 1993. - 243 p. Hodge, R. Literature as Discourse: Textual Strategies in English and History. - Baltimore: Johns Hopkins UP 1990. - 248 p. Hodge, R., & Kress, G. R. Language as ideology. - London: Routledge, 1993.. Holquist M. Dialogism: Bakhtin and his World. - London and New York: Routledge, 1990 - 204 р. Holquist M. Answering as Authoring: Mikhail Bakhtin's Translinguistics // Critical Inquiry. -1983. - № 10 (2). - Pp. 307-319. Howarth, D. Discourse. - Open University Press, 2000. Howarth, D. Discourse Theory and Political Analysis // E. Scarbrough and E. Tanenbaum (eds.). Research Strategies in the Social Sciences. - Oxford: Oxford University Press, 1998. Humboldt, Wilhelm von. On Language. The Diversity of Human LanguageStructure and its Influence on the Mental Development of Mankind. - Cambridge: CUP, 1988. Hymes, D. The Ethnography of Communication // T. Gladwin & W. Sturtevant (Eds.), Anthropology and Human Behavior. - Washington, D.C.: Anthropological Society of Washington, 1962. - Рp. 15-53. Ivanov, Vyacheslav V. Bakhtin's Theory of Language from the Standpoint of Modern Linguistics, 1999. - http://web.grinell.edu/Cent.Humanities/ivaniv.pdf Ivanov, Vyacheslav V. Growth of the Theoretical Framework of Modern Linguistics // Current Trends in Linguistics , 1974, No.12. - P. 835-861. Isaacs, W. The Process and Potential of Dialogue in Social Change // Educational Technology . Jan.-Feb., 1996. - P. 20-30. Iser, W. The Act of Reading: a Theory of Aesthetic Response. - Baltimore; L.: The John Hopkins Univ. Press, 1978. - 239 p. Iser, W. Interaction between Text and Reader // The Reader in the Text (Essays on Audience and Interpretation) / Ed. by S.R.Suleiman and I.Crosman. Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 1980. - P. 106-119. Iser, W. Towards a Literary Anthropology //The Future of Literary Theory / Ed. by R.Cohen. N.Y.; L.: Routledge, 1989. - P. 208 - 288. Jakobson, R. Shifters, Verbal Categories, and the Russian Verb. - Cambridge: Harvard University, Department of Slavic Languages and Literature, Russian Language Project, 1957. Johnson-Laird, P. Mental Models. - Cambridge, MA.: Harvard University Press, 1983. Johnstone, B. Discourse Analysis. - Blackwell Publishers, 2002. - 269 p. Kamp, H. and Reyle, U. From Discourse to Logic. - Kluwer, Dordrecht, 1993. Keepin, W. (1991) Lifework of David Bohm - River of Truth. http://www/shavano.org/html/bohm.html Kelly, E. (ed). New Essays on Socrates. - Lanham: UP of America, 1984. Kelly, George A. A Theory of Personality: The Psychology of Personal Constructs. - New York: W. W. Norton. 1963. Kent, Thomas. Hermeneutics and Genre: Bakhtin and the Problem of Communicative Interaction // The Interpretive Turn: Philosophy, Science, Culture. Eds. David R. Hiley, James F. Bohman, and Richard Shusterman. - Ithaca: Cornell UP, 1991.- Pp. 282 - 303. Kress G. & Hodge B. Language and Ideology. - London: Routledge & Kegan Paul, 1979. Krishnamurti, J. and Bohm, D. The Ending of Time. - New York: Harper Collins, 1985. Kristeva, J. Desire in Language: A Semiotic Approach to Literature and Art.NY: Columbia University Press, 1990. Kung, Hans. Global Responsibility: In Search of a New World Ethic. - New York: Crossroad, 1991. Kurzon, Dennis. Discourse of Silence. - Amsterdam: John Benjamins,1997. Lachmann, Renate. Remarks on the Foreign (Strange) as a Figure of Cultural Ambivalence. - Carrollton: West Ceorgia College, 1990. - Pp. 23 - 29. Lakoff, G. Philosophy in the Flesh: The Embodied Mind and its Challenge to Western Thought. - New York: Basic Books, 1999. Lakoff, R. Talking Power: The Politics of Language. - New York: Basic Books, 1990. Lambert,L. & Carberry, S. A Tripartite Plan-based Model of Dialogue // Proc. 29th Annual Meeting of ACL. - Berkeley, CA, 1991. - P. 47-54. Leblans, A. The Role of the Outsider in Carnival and Genre Theory: Foucault Versus Bakhtin // Crafton, John (ed.) Selected Essays from the International Conference on the Outsider,1988. Lee, Scott & Thomson, Clive (eds.) Le Bulletin Bakhtine/ The Bakhtin Newsletter, 1996, no. 5. Leech, G. Principles of Pragmatics. - London & New York: Longman, 1983. Lemke, J.L. Interpersonal Meaning in Discourse: Value Orientations // M. Davies and L. Ravelli (eds.), Advances in Systemic Linguistics: Recent Theory and Practice. - London: Pinter, 1992. - Pp. 82 - 104. Levin S.R. Concerning What Kind of Speech Act a Poem is // Pragmatics of Language and Literature / Ed. by T.van Dijk. - Amsterdam; Oxford; N.Y.: Amer. Elsevier, 1976. Levinson, S.C. Pragmatics. - Cambridge: Cambridge University Press, 1983. Littlejohn, S.W. Theories of Human Communication (Fifth Edition). Belmont, CA: Wadsworth, 1996. Lodge, D. (ed.) After Bakhtin: Essays on Fiction and Criticism. - London: Routledge, 1990. MacCannell, J. F. The Temporality of Textuality: Bakhtin and Derrida// Modern Language Notes,100.5, 1985. - P.968 - 986. Macovski, M. Introduction. Textual Voices, Vocative Texts: Dialogue, Linguistics, and Critical Discourse // Macovski M. (Ed.). Dialogue & Critical Discourse: Language, Culture, Critical Theory. - New York. Oxford: Oxford University Press, 1997. - P. 3 - 28. Malinovski, B. Phatic communication // Communication in face-to-face Interaction. Harmondsnorth, 1972. Malone, M. J. Worlds of Talk. The Presentation of Self in Everyday Conversation. - Cambridge: Polity, 1997. - 182 p. Maltzev V.A. An Introduction to Linguistic Poetics. - Minsk: Vysheishaia Shkola, 1980. - 240 p. Man, Paul de. Dialogue and Dialogism // Rethinking Bakhtin: Extensions & Challenges. /Ed. Gary Saul Morson & Caryl Emerson, III; Northwestern Univ. Press; 1989. - Р. 105 - 114. Manjali, Dialogics, or the Dynamics of Intersubjectivity. - http://www.revuetexto.net/inedits/manjali/2001. Martin, W. Recent Theories of Narrative. - Ithaca, NY: Cornell University Press, 1986. Martin, James R. A Contextual Theory of Language. The Powers of Literacy: A Genre Approach to Teaching Writing. Ed. Cope and Kalantzis, 1994 - Pp. 11636. Martin, J.R. English Text: System and Structure. - Amsterdam: Benjamins, 1992. Martin Rojo, L. Division and Rejection: from the Personification of the Gulf Conflict to the Demonisation of Saddam Hussein // Discourse & Society, 1995, No. 6(1). - P. 49-79. Martinez-Bonati, F. Fictive Discourse and the Structure of Literature: A Phenomenological Approach. - Ithaca & London: Cornell University Press, 1981. Matejka, L. and Titunik, I.R. Translators' Preface to Marxism and the Philosophy of Language. By Valentin N. Voloshinov. 2nd ed. - Cambridge: Harvard UP, 1986. - P. vii-xii. Mead, G.H. Mind, Self and Society. - New York, 1934. Morson, Gary Saul. The Baxtin Industry // Slavic and East European Journal 1986, no. 30.1. - P. 81-90. Morson,G.S. & Emerson,C. Mikhail Bakhtin: Creation of a Prosaics. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1990. Morson, Gary Saul. Bakhtin, Genres and Temporality // New Literary History 1991, No. 22. Morson,G.S. & Emerson,C. Extracts from Heteroglossary. In: Dialogue & Critical Discourse. Ed. by Macovsky M. New York, Oxford. Oxford University Press, 1997.- P. 256 - 272. McClellan, William. The Dialogic Other: Bakhtin's Theory of Rhetoric // Social Discourse, 1990. No.3.1-2. - P. 234 - 249. Mey J.L. Whose Language. A Study in Linguistic Pragmatics. - Amsterdam. Benjamins, 1985. McRae, J. The Language of Poetry. Intertext Series. - London and New York: Routledge, 1998. Nash, W. Language and Creative Illusion. - London: Addison Wesley Longman, 1998. Palmer F. R. Mood and Modality (2nd ed.). - Cambridge: Cambridge University Press, 2001.- 236 p. Parmentier, Richard J. Orlando. Functional Linguistics. - Academic Press, 1985. - P. 49 - 71. Peradotto, J. Man in the Middle Voice: Name and Narration in the Odyssey. Princeton: Princeton University Press, 1990. - 193 p. Perlina, Nina. Bakhtin and Buber: Problems of Dialogic Imagination // Studies in Twentieth Century Literature, 1984, No. 9.1. - P.13 - 28 Pearce, Lynne. Reading Dialogics. - London: Arnold, 1994. Plett Heinrich F. (Ed.) Intertextuality. - Berlin; New York, 1991. Porter, James E. Intertextuality and the Discourse Community // Rhetoric Review, 1986. No. 5. - P. 34 - 47. Pratt M. L. Toward a Speech Act Theory of Literary Discourse. Bloomington; L.: Indiana Univ. Press, 1977. - 236 p. Prigogine, Ilya. From Being to Becoming. - San Francisco: Freeman, 1980. Prince, Gerald. Narrative Studies and Narrative Genres // Poetics Today, 1990. No.11.2. - P. 271 - 82. Reid, A. Literature as Communication and Cognition in Bakhtin and Lotman.New York and London: Garland Publishing, 1990. Renkma, J. Discourse Studies. - Amsterdam: John Benjamins, 1993. Richards I.A. The Philosophy of Rhetoric. - London, 1936. Ricoeur, P. Oneself as Another. - Chicago: The University of Chicago Press, 1992. Rieber, R.W. Psychology of Language and Thought: Essays on the Theory and History of Psycholinguistics. - New York: Plenum Press, 1980. Riffaterre, M. Semiotics of Poetry. - Bloomington, Indiana University Press, 1973. Riffaterre, M. Intertextuality vs. Hypertextuality // New Literary History. 1994, 25. Roberts, M. Poetics Hermeneutics Dialogics: Bakhtin and Paul de Man // Morson, S. and Emerson, C.(eds). Rethinking Bakhtin: Extentions and Challenges. Evanston, 1989. - P. 115 - 34. Rosch, E. Human Categorization // Studies in Cross-Cultural Psychology, Vol. 1. Ed. Neil Warren. - London: Academic Press, 1977. - P. 1 - 49. Rosch, E. Principles of Categorization // Cognition and Categorization. Ed. Eleanor Rosch and Barbara B. Lloyd. - Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1978. - P. 27 - 48. Rosch, E. and Mervis, C. B.. Family Resemblances: Studies in the Internal Structure of Categories // Cognitive Psychology, 1975, No. 7. - P. 573-605. Schegloff, E.A. Repair after the Next Turn: The Last Structurally Provided Defense of Intersubjectivity in Conversation // American Journal of Sociology, 1992. - No. 7(5). - P. 1295-1345. Schiffrin, D. Approaches to Discourse. - Oxford: Blackwell, 1994. Schultz, E.A. Dialogue at the Margins: Whorf, Bakhtin, and Linguistic Relativity. - Madison: University of Wisconsin Press, 1990. Scholes R. Semiotics and Interpretation. New Haven; L.: Yale Univ. Press, 1982. - 161 p. Searle J.R. Conversation Reconsidered // Searle J.R. et al : (On) Searle on Conversation. - Amsterdam: John Benjamins Publ.Cie., 1992. Segal, E.M. Deixis in Short Fiction: The Contribution of Deictic Shift Theory to Reader Experience of Literary Fiction. In: Barbara Lounsberry (Ed.). Telling Tales: Perspectives on the Short Story. - Westport, CT: Greenwood Press. 1997.P. 283 - 294. Schuster, C. I. Mikhail Bakhtin as Rhetorical Theorist // College English, 1985. - No. 47.6. - P. 594 - 607. Sinclair, J. McH. and Coulthard, R.M. Towards an Analysis of Discourse: The English Used by Teachers and Pupils. - Oxford: OUP, 1975. Smart, B. Michel Foucault. - London: Routledge (Key Sociologists Series), 1985. Smith, R. & Hipp, D. Spoken Natural Language Dialogue Systems: a Practical Approach. - New York: Oxford University Press, 1994. Sperber, D., & Wilson, D. Relevance. 2nd edition. - Oxford: Blackwell, 1995. Storey, R. Mimesis and the Human Animal: On the Biogenetic Foundations of Literary Representation. - Evanston: Northwestern UP, 1996. Straus, R.A. 1997. The Theoretical Frame of Symbolic Interactionism: A Contextualist, Social Science. -http://www.iuj.ac.jp/media/Stokes/meta-a29.htm Sullivan, F.J. Critical Theory and Systemic Linguistics: Textualizing the Contact Zone // JAC, 1995, No. 15.3. - P. 411-434. Suvin, D. The Chronotope, Possible Worlds and Narrativity // Narratologie, Texte, Genre. Ed. Jean Bessiere. - New York: Peter Lang, 1989. - P. 33 - 41. Suvin, D. On Metaphoricity and Narrativity in Fiction: The Chronotope as the Differentia Generica // SubStance, 1986. - No.14.3. - P. 51 - 67. Swidler, Leonard. Death or Dialogue? From the Age of Monologue to the Age of Dialogue. - Philadelphia: Trinity Press International, 1990. Tannen, D. Gender and Discourse. - New York: Oxford University Press, 1994. Thomson, C. (ed.) The Bakhtin Newsletter, No. 3. - Kingston, ON: Queen's University, Department of French Studies, 1991. Todorov, Tz. Imperfect Garden:The Legacy of Humanism. - Princeton: Princeton University Press, 2002. - 272 p. Todorov Tz. The Conquest of America: The Question of the Other. - New York: Harper Perennial, 1992. Todorov Tz. La Vie Commune: essai d'anthropologie generale. - Paris : Ed. du Seuil, 1995. Todorov, Tz. Mikhail Bakhtin: The Dialogical Principle. - Minneapolis; London: University of Minnesota Press, 1984. Toolan, M. Language in Literature. An Introduction to Stylistics. - London: Arnold. New York: St. Martin's Press, 1998. Torfing, J. New Theories of Discourse. - Blackwell, 1999. Traum D.R. & Allen J.F. Discourse Obligations in Dialogue Processing // Proc. 32nd Annual Meeting of ACL. - Las Cruces, New Mexico, 1994.- P. 1-8. Traum D.R. & Hinkelman, E.A. Conversation Acts in Task-oriented Spoken Dialogue // Computational Intelligence, 1992. - No. 8(3). - P. 575--599. Turner, M.. The Literary Mind. - New York: Oxford University Press, 1996 Turner, M. & Fauconnier, G. Conceptual Integration and Formal Expression // Metaphor and Symbolic Activity, 10, 1995. - P. 183 - 203. Van Leeuwen. The Representation of Social Actors //Texts and Practices: Reedings in Critical Discourse Analysis / Caldas-Coulhtard, Carmen Rosa, & Coulthard, Malcolm (eds.). - London, England: Routledge, 1996. Vayrynen, Raimo. Ed., New Directions in Conflict Theory. - London: Sage Publications, 1991. - 232 p. Vlasov, Eduard. The World According to Bakhtin: On the Description of Space and Spatial Forms in Mikhail Bakhtin's Works // Canadian Slavonic Papers 1995.-No.37.1.-P.37-58. Walton, Douglas. Commitment, Types of Dialogue, and Fallacies // Informal Logic. X1V , No. 2&3, Spring &Fall, 1993. - P. 93 - 103. Watzlawick, P. The Invented Reality. - New York: Norton, 1984. Wertsch, James V. The Semiotic Mediation of Mental Life: L.S. Vygotsky and M.M. Bakhtin // Semiotic Mediation: Sociocultural and Psychological Perspectives. Eds. Elizabeth Mertz and Richard J. Parmentier. - Orlando, FL: Academic Press, 1985. - P. 49 - 71. Wertsch J.V. (ed.) Culture, Communication and Cognition: Vygotskian perspectives. - Cambridge, Cambridge University Press, 1985. Whorf B. Collected Papers on Metalinguistics. -Washington, 1962. Wodak, R. Disorders of Discourse. - London: Longman, 1996. Wold, Astri Heen (Ed.). The Dialogical Alternative: Towards a Theory of Language and Mind. - Scandanavian University Press, 1993. Yatzko V.A. 2000. http://www.khsu.ru/ida/ Integrational Discourse Analysis. Yeremeyev, Y. N. 2000. Language. Antinomy. http://cogprints.ecs.soton.ac.uk/archive/00001379/00/lad.htm - Dialogue. Zukav, G. The Dancing Wu Li Masters: An Overview of the New Physics.New York: Bantam Book, 1979.
