«Война и мир»


«Война и мир»
«Война и мир»
Как часто замечал я за фронтовиками одну особенность — пришли с войны,
рассказали о ее тяготах и ужасах и словно забыли о них, вспоминая потом лишь
случаи, крепко сдобренные юмором или отмеченные признаком необыкновенного
приключения. О подвигах же, имевших в ходе войны даже историческое значение,
рассказывали и вовсе неохотно. Герой Советского Союза К. Я. Самсонов говорил мне
о битве за рейхстаг столь буднично и вяло, словно речь шла о взятии какой-нибудь
деревенской кирхи. Дважды Герою Советского Союза разведчику В. Н. Леонову
потребовалось всего полминуты, чтобы рассказать мне по пути из Москвы в
Челябинск о том, как его отряд в рукопашной схватке занял и держал до прихода
главных сил мост на единственной коммуникации, обеспечивавшей японцам отход
из Чхончжина.
Удивил как-то меня своим ответом на очень серьезный вопрос мой друг
писатель Владимир К-ов.
Мы познакомились в студенческом общежитии. Когда я проснулся утром и
увидел, как он пристегивал к култышкам ног поблескивающие никелем и лаком
протезы, то подумал, грешным делом, что в нашей комнате поселился человек
раздражительный, капризный и тяжелый для общежитейного быта.
Теперь судьба развела нас по разным городам, а тогда соединила не только в
тесной комнате общежития, но и в тесной дружбе.
На мой взгляд, он мыслил несколько ортодоксально, стараясь порой
насильственно подчинить любое движение чувств доводам рассудка, но был как-то
обаятельно прям, откровенен и последователен в своих суждениях. Пожалуй, ни с
кем в разговорах ни до него, ни после не был я так глубоко в себе, как с ним.
У него было чистое, очень правильное лицо, белокурые, уже редеющие волосы,
атлетически широкие плечи и грудь, мощно развитые руки, внимательный, порой
даже неприятный, словно осуждающий, взгляд и улыбка — скорбная в минуты
задумчивости и какая-то озаряющая, открытая, охотная — в радости. Протезы
сделали его ниже на десять сантиметров, а раньше, до ранения, у него был
прекрасный стовосьмидесятисантиметровый рост.
На протезах он ходил с поразительной выносливостью. Я был очевидцем уже
результата этого великого усилия воли и мог только дивиться тому, как он наравне
со мной ходил на прогулки по Страстному, Тверскому, Гоголевскому бульварам,
подтягивался на турнике, вставал зимой на лыжи, а осенью хаживал на охоту по
золото-багряным лесам Подмосковья.
Помню, в Солнечногорске мы ждали на станции старенькую трофейную «БМВ»,
которая должна была отвезти нас к месту охоты. Был ясный теплый солнечный
день — один из последних благостных дней бабьего лета. Серебряная паутинка
летала в неощутимых струях воздуха, и запахи железной дороги уступали место
сухому запаху подвядшего древесного листа недальних лесов.
На шоссе, ослепительно-бело отсвечивающем свежим щебнем, работали
пленные немцы. Расстегнув выгоревшие мутно-зеленые кители, под которыми
виднелись застиранные рубахи, они двигались с нарочитой медлительностью,
молчаливые и сосредоточенные.
Мой друг стоял, широко расставив протезы, опираясь на палку, и смотрел на них
через очки своим внимательным взглядом.
— Что ты чувствуешь к ним? — спросил я.
Он никогда не отвечал на сложные вопросы сразу. И теперь подумал с минуту,
клоня голову вниз и чуть набок, и сказал:
— Любопытство.