«То, что он сделал, он сделал вовремя…»

20-02-2015 01:47:00
«То, что он сделал, он сделал вовремя…»
Неотправленное письмо Н.Я. Мандельштам о Пастернаке
Неотправленное письмо Н.Я. Мандельштам о Пастернаке
Н.Я. и Е.Б. Пастернак с дочерью Лизой. Переделкино, 1970-е
М.А. БАЛЦВИННИК
В конце октября 1958 года Надежда Яковлевна Ман-дельштам осела в Тарусе. Здесь она
прожила почти четыре года.
Смерть Бориса Пастер-нака 30 мая 1960 года застала ее в Тарусе. О состоявшихся 2 июня
похоронах сообщили только литературные листки — и только за день до похорон.
Будь у Н.Я. хоть малейшая возможность приехать в Переделкино на похороны, она бы,
конечно, пришла проститься с человеком, с которым О.Э. — да и ее саму — так много
связывало, с тем единственным, кто пришел к ней, узнав о гибели ее мужа.
Осип Эмильевич и Борис Леонидович общались на «вы», а вот Н.Я. с Пастернаком
перешла на «ты»: привилегия человека-моста, каковым ей пришлось быть в годы
воронежской ссылки. И после смерти Мандельштама Пастернак воспринимал ее как
прямое продолжение О.Э., делясь новостями и переживаниями.
Иначе с его женой. Сказать, что Зинаида Николаевна и Н.Я. недолюбливали друг друга,
было бы неправдой: их взаимное чувство было сильнее — что-то между не терпеть и не
выносить друг друга. Н.Я. не прощала З.Н. «культы» Сталина и Пастернака, а З.Н.
находила обоих Мандельштамов недостаточно «комильфо» и даже опасными для их
семьи: после того, как она попросила Н.Я. не приезжать в Переделкино, та и вовсе
перестала звонить им.
Не приехала Н.Я. в Переделкино и на этот раз. Тогда она решила написать публикуемое
здесь письмо, адресовав его старшему сыну Бориса Пастернака — Евгению Борисовичу, с
которым тогда не была еще и знакома (знакомство, состоявшись, переросло в прочную
дружбу).
По неизвестным причинам письмо так и не было отправлено, а в декабре 1961 года Н.Я.
подарила его в Тарусе драматургу А.К. Гладкову, в архиве которого оно и сохранилось
(РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 501. Автограф, синие чернила. От 3 июня 1960 года, с
впечатанной на машинке пометой владельца: «Письмо Н.Я. Мандельштам сыну Б.Л.
Пастернака Е.Б. Пастернаку...»).
3 июня 1960 г.
Дорогой Евгений Борисович! Я не могла приехать на похороны вашего отца. У меня бы не
хватило сил, и я поздно узнала. Мне некуда было дать телеграмму — о вдове у меня
сохранились такие воспоминания, что об этом не могло быть и речи. Сразу я подумала о
вас, хотя мы с вами и незнакомы. Но не знала адреса. Это письмо поэтому опоздало, но
пусть хоть поздно, но все же придет.
Вы, вероятно, знаете отношение О.М. к Борису Леонидовичу. Однажды он сказал Анне
Андреевне: «Я так много думаю о Пастернаке, что даже устал»… Он писал о нем.
В те тяжелые дни, когда дошла весть о смерти О.М., ваш отец был единственным
писателем, который ко мне пришел.
Ночью на следующий день после ареста О.М. в тридцать четвертом году его довез к
нашему дому Демьян Бедный, и мы втроем (с А.А.) долго сидели и говорили «о жизни и
смерти».
После постановления о журнале «Звезда и Ленинград» мы стояли с ним в подворотне
возле дома на Лаврушинском, и он меня спрашивал, можно ли жить, если А.А. умрет.
Тогда он хотел ехать к ней в Ленинград. А в подворотню мы спрятались, чтобы нас не
видели вместе.
Когда -то я была у него в Переделкине, и от него я узнала, что такое книга стихов. Не
цикл, не ряд стихов, а именно книга. Он говорил о «чуде становления книги». Когда О.М.
был в Воронеже, они разговаривали через меня.
Были у нас трудные разговоры (у меня с ним), и он их помнил, и я их помню. С О.М. этого
не бывало. О.М. считал, что Борис Леонидович «всегда прав». Это о «правоте» поэта. Речь
у меня с ним шла о нашей жизни и о поэте в ней. Я рада, что под конец этого спора не
было: поэт всегда прав.
Какие-то негодяи (Ошанин*, например) вытащили старый разговор Бориса Леонидовича
вы знаете, с кем; они хотели использовать его против вашего отца. К сожалению, он меня
не послушал — я предлагала (мы встретились в приемной у Суркова) записать этот
разговор вместе, чтобы все знали, что было на самом деле. Но потом пошел весь этот шум,
и мы не успели этого сделать. Вернее, хотя он и пожаловался мне на «слухи», он не учел
того, что это надо было сделать. Жаль. Особенность этого разговора в том, что Б.Л.
говорил со своим собеседником, как он разговаривал со всеми людьми — со мной, с А.А.,
с кем угодно. А кое-что было здорово сказано — неожиданно и точно до предела. И мы
все трое — А.А., О.М. и я очень это оценили.
Последние годы мы уже не встречались. Он раз, кажется, пришел ко мне на
Лаврушинский, где я живу у Шкловских. Но думая о нем эти дни, я представляю его себе
не молодым, которым я его знала, а стариком. Могущественным и великолепным.
Я знаю, что он был чудом, самым обыкновенным чудом. С ним мы хоронили эпоху. Мы в
ней бились и разбивали себе головы. И он гудел как орган.
Мне сказали, что в гробу он впервые стал евреем — еврейским пророком. Этот москвич,
дачник, гуляющий по переделкинским рощам, этот ревущий орган, этот еврейский
пророк — пусть он лежит в земле; он оставил нам страшно много и разбудил огромные
массы людей. Я это точно знаю. Видела. У него было блестящее чувство времени, и то,
что он сделал, он сделал вовремя. Последствия этого неисчислимы. Может быть, он сам
их не понимал: ведь я говорю о том, что здесь. А не там…
Публикация и вступительная заметка
Михаила МИХЕЕВА
и Павла НЕРЛЕРА —
специально для «Новой»
* Именно Ошанина и иже с ним имела в виду Н.Я., когда писала: «Сейчас
распространяются слухи, что Пастернак так струсил во время разговора со Сталиным,
что отрекся от О.М.» («Воспоминания», глава «Истоки чуда»).
Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/arts/67357.html