Вариантность произносительной нормы современного русского литературного языка

Вариантность произносительной нормы современного русского литературного языка
На кафедре фонетики филологического факультета СПбГУ проводились и продолжают
проводиться серьезные экспериментально-фонетические исследования, в основу которых
положены главные теоретические предпосылки, основанные на подходе Ф. де Соссюра , Льва
Владимировича Щербы . Исходным является положение о системной организации языка, в
котором взаимосвязано все, что к нему относится. Поэтому совершенно очевидно, что
рассматривать язык как простой набор подсистем, подход, который распространен в работах
некоторых московских лингвистов, вряд ли имеет серьезные основания. Система языка, с нашей
точки зрения, это не только совокупность тех или иных элементов, но и характер отношений
между ними, модели их реализации. Проблема нормы возникает в тех случаях, когда в системе
имеется не одна, а несколько реализаций одной единицы или сочетания единиц, т. е. два или
несколько вариантов.
Сразу же хочется подчеркнуть принципиально важное противопоставление двух понятий:
вариативность и вариантность. Вариативность — это обязательная черта языка, она определяется
языком и, можно даже сказать, навязывается им. Фонетическая вариативность обусловлена
определенной позицией фонемы в слове, или влиянием качества окружающих звуков, или
местом по отношению к ударению, иногда какими-то индивидуальными особенностями
произнесения в каждый конкретный момент. Ну вот, скажем, /s/ в слове суд и /s/ в слове сад. Если
мы сравним эти два /s/, то убедимся в том, что они разные, потому что /s/ в слове суд оказывается
лабиализованным под воздействием соседнего гласного /u/, а /s/ в слове сад не лабиализовано.
Это два варианта одной фонемы, т. е. явление вариативности.
Посмотрим на другом примере, как звучат гласные в слове потакать. Есть ударный гласный /а/ и
есть два предударных в позиции первого предударного слога и второго предударного. Это разные
аллофоны одной фонемы, и эта вариативность связана с тем, что гласные занимают разное место
по отношению к ударению. Ударный гласный долгий, нижнего подъема, т. е. открытый, заднего
ряда. В первом предударном слоге этот гласный произносится как чуть более отодвинутый назад,
более закрытый и, конечно, краткий, отличающийся меньшей длительностью по сравнению с
ударным, а в позиции второго предударного слога — еще более закрытый, более задний, более
краткий. Это вариативность. А вариантность не провоцируется языком, не навязывается, а только
разрешается. Вариантностью мы будем называть два разных способа реализации одной единицы
или сочетания единиц. Например, два варианта произнесения слова сессия: /s’és’:ija/ и /sés’:ija/.
Вот до сих пор действительно есть оба варианта. И хотя сейчас вариант /s’és’:ija/ стоит на первом
месте, он предпочтительнее, но вариант /sés’:ija/ еще тоже возможен. Но, естественно, ясно и
другое, что в зависимости от того, мягкий /s’és’:ija/ или твердый согласный /sés’:ija/ произносится,
конечно, несколько по-разному будут произноситься гласные, стоящие после этого согласного.
Это вариантность — подчеркивается какой-то предпочтительный вариант.
В норме происходит отбор того, что уже имеется в системе или заложено в системе в потенции.
Именно поэтому система языка — это система моделей, полностью не реализуемая в отдельных
текстах (слово «текст» употреблено здесь в широком смысле этого слова). Формальные
возможности, которые язык дает, никогда не могут быть использованы полностью. Из такого
понимания языковой системы и вытекает понимание нормы. Норма, в широком смысле, не может
быть шире системы. Она у́же системы потому, что возможности системы гораздо больше.
Явлений, противоречащих системе, в норме быть не может. Эти явления могут возникнуть только
после соответствующей перестройки системы. Но в этом случае они явления новой системы, и они
опять не могут ей противоречить.
Конечно, возникает вопрос, что же такое языковая норма? Наверное, можно сказать, что языковая
норма — это совокупность явлений, разрешенных системой языка, отраженных и закрепленных в
речи носителей языка и являющихся обязательными для всех владеющих литературным языком.
Но, наверное, надо добавить — владеющих литературным языком в определенный период
времени.
Как может произойти изменение нормы, возможно ли изменение нормы и что может привести к
изменению нормы? В процессе речевой деятельности, как любил говорить Лев Владимирович
Щерба, в процессе говорения, мы создаем новые формы. Он писал: «Производим слова, не
предусмотренные никакими словарями, не только употребляем слышанные сочетания, но и
употребляем новые». Но нужно здесь подчеркнуть, что мы создаем новые формы по моделям,
заложенным в системе, и, конечно, Л. В. Щерба это тоже подчеркивает, образовываем новые
сочетания, но только в тех случаях, когда эти сочетания не противоречат возможностям системы.
И в норме представлено далеко не все, что разрешено системой. Новые формы и сочетания не
являются нормативными, но вместе с тем не противоречат системе. Прежде чем стать фактом
нормы, эти новые образования проходят стадию речевого употребления. Варианты, не
предусмотренные системой, возникнуть в употреблении не могут. Таким образом, изменения,
которые мы наблюдаем, возможны, но в пределах вариантности системы, в пределах тех
достаточно широких реализаций, которые не противоречат системе.
Мы говорили уже о том, что не различались два разных аспекта нормы: нормы как категории
внутриязыковой и кодификации нормы. Но сама проблема кодификации нормы связана, конечно,
с признанием или не признанием возможности сознательного воздействия на язык. Мы изучаем
внутренние языковые закономерности. И при этом просто их изучаем, описываем, или мы
понимаем, что какие-то рекомендации, сделанные нами, могут определенным образом повлиять
на какие-то внутриязыковые процессы. Возможно ли сознательное воздействие на язык? Вопрос
этот очень непростой, он вызывал споры в течение долгого времени, кстати, вызывает и сейчас.
Бодуэн де Куртене еще в XIX в. считал, что люди могут и должны вмешиваться в развитие языка.
Он писал: «Разве можно заботиться о чистоте какого бы то ни было языка, не допуская
вмешательства свободной воли человека в его чисто естественное развитие?» Но были лингвисты,
которые возражали против возможности сознательного воздействия на язык, и среди них был
такой выдающийся ученый, как А. А. Шахматов , который утверждал, что борьба с
неправильностями бесплодна, а само дело нормализации не нужно: «Странно было бы вообще,
если бы учреждения вместо того, чтобы показать, как говорят, решалось бы указать, как надо
говорить». А. М. Пешковский, разделявший взгляды А. А. Шахматова, вместе с тем не отрицал в
качестве прикладной задачи участия лингвистов в формировании речи. Он как раз решительно
предостерегал от распространения безучастного, пассивно-созерцательного отношения к речевым
характеристикам, считая, что такое пассивное отношение грозит «смертным приговором
литературному наречию». В современной лингвистике до сих пор господствует та точка зрения,
что постановка вопроса о норме несовместима с отрицанием сознательного вмешательства в
развитие языковой стихии.
Кодификация нормы — это отражение объективно существующей современной литературной
нормы, сформулированной в виде правил и предписаний в учебниках, словарях, справочниках.
При кодификации происходит сознательный отбор того, что предписывается употреблять как
правильное. И следует обратить внимание на речь лиц, оказывающих воздействие на широкую
аудиторию носителей языка: речь дикторов радио, телевидения, артистов театра, кино, а теперь
уже и речь депутатов Государственной думы и членов правительства, потому что наш зритель не
безучастен к тому, что происходит, и новости на разных каналах смотрят миллионы. Как правило,
эта речь, речь людей, которые владеют литературной нормой, часто ориентирована на
кодифицированную норму, которая, как правило, уже отстает от реальной. Ведь кодификация
фиксирует то, что существует в течение долгого времени.
Здесь уже говорилось о возможности произнесения твердого или мягкого согласного перед
другим мягким в таких словах, как /dv’er’/ — /d’v’er’/, /tv’ordij/ — /t’v’ordij/ или (любимые
щербовские примеры) /kanf’éti/ или /kan’f`éti/, /stáfk’i/ или /stáf`k’i/. Конечно, некоторые из этих
слов совершенно очевидно воспринимаются сегодня, если произносится перед мягким мягкий,
наверное, как уже устаревшие. Конечно, /kanf’éti/, наверное, /arm’ija/ с твердым согласным,
/stafk’i/ — безусловно, так. Ну а в слове /tv’ordij/ — /t’v’ordij/ встречается еще произнесение
мягкого согласного перед /v’/. Безусловно, сегодня вариант с первым твердым согласным уже
победил: /dv’er’/, /tv’ordij/, /arm’ija/ и др. Но есть еще и другие примеры. Вот как сегодня
правильно сказать, он /sabrálsa/ что-то сделать или /sabráls`a/? Тоже сравнительно недавно была
возможность и та и другая, потому что в Москве произносили твердый согласный: /berús/,
/uchús/, /starájus/, а в Петербурге — мягкий: /berús’/, /uchús’/, /starájus’/. Да, второй,
петербургский вариант, вторая возможность произнесения только мягкого согласного победила.
Ну а в случае /sabrálsa/, /uchílsa/? Когда перед этим согласным /s/ или /s’/ стоит согласный /l/, вот
тут, оказывается, действуют факторы фонетические, /l/ особый звук, он велярный, задняя часть
спинки языка поднимается при его произнесении. Оказывается, в этих случаях еще сохраняется
произнесение твердого, хотя, безусловно, мягкость возвратных частиц победила.
Следует сказать, что кодификация, как правило, подразумевает унификацию, которая далеко не
всегда возможна. Хотелось бы обратить внимание на то, что от кодификаторов требуется особое
языковое чутье, так как, хотим мы этого или нет, но кодификация определенным образом если не
влияет на норму, то может повлиять на нее, укрепляет один из сосуществующих вариантов.
Поэтому так важно, чтобы соблюдался принцип адекватности современной нормы для
кодификации, чтобы кодификация своевременно откликалась на те изменения нормы, которые
происходят, чтобы кодификация указывала перспективу развития, оценивала варианты нормы.
Конечно, это сложно сделать, и те произносительные словари, которые издаются у нас,
произносительные словари русского литературного языка или произносительные словари
современного французского, английского или других языков, наверное, несовершенны именно
потому, что не всегда кодификатору удается показать перспективу развития, оценить варианты
нормы и достаточно быстро реагировать на происходящие изменения. Хорошо известно, что
единственный словарь, которым мы широко пользуемся — «Русское литературное
произношение» Р. И. Аванесова, — издан очень давно, и хотя он переиздавался много раз, но
далеко не все те изменения, которые произошли, там зафиксированы.
Говоря об основных теоретических предпосылках, о понимании целого ряда явлений, нельзя не
вспомнить о роли социолингвистического фактора. Языковая система не существует вне общества
носителей языка, и поэтому нельзя не учитывать психолингвистические, социолингвистические
факторы, которые влияют на изменение и образование нормы. Очень важно внутренние
языковые факторы и внешние учитывать и нельзя отдавать предпочтение какой-нибудь одной
группе факторов.
Проблемой социальной обусловленности языковых явлений уже очень давно занимались и
русские, и зарубежные языковеды. Рассмотрение языка под социальным углом зрения привело их
к мысли, что внешние по отношению к системе языка экстралингвистические факторы —
экономические, культурные, общественно-политические — в определенной мере могут
воздействовать на внутренние законы языка, способствуя или ускоренному их развитию, или,
наоборот, их замедлению. Но, наверное, важно то, что уничтожить какие-то законы или создать
их, внешние факторы не могут. Они могут только определенным образом повлиять на эти
закономерности с точки зрения, возможно, только временных категорий, ускорить их развитие
или замедлить. Применительно к проблеме нормы, социолингвистический подход заключается в
том, что норма предстает в двух или нескольких вариантах, характерных для разных социальных
групп. И результаты целого ряда исследований показывают, что выбор того или иного варианта,
если система дает эти два или несколько вариантов, зависит от возраста, образования,
социального положения говорящего, от места, где прошло его детство либо места наиболее
длительного проживания, может быть, и от социального положения родителей.
Важным социолингвистическим фактором является и престижность употребления той или иной
формы или какого-то варианта произношения. Эта престижность может быть обусловлена
разными факторами: определенным социальным положением людей, которые употребляют
данную форму или произносительный вариант, так английским нормативным произношением в
течение долгого времени считалось произношение английского двора, так называемый
королевский английский. В эпоху образования национальных языков в основе выделения
нормативного произношения лежал территориальный принцип. Для русского литературного
произношения — речь Москвы или Петербурга, в зависимости от того, где была столица, для
французского — речь Парижа. А сегодня престижность произношения чем определяется?
Хотелось бы, чтобы по-прежнему престижность произношения определялась уровнем
образования и культуры. Социальный фактор оказывает влияние не только на образование
объективной нормы, не зависящей от воли людей, а в еще большей степени его значение
возрастает при кодификации нормы, связанной с сознательным воздействием на язык, с языковой
политикой.
При образовании нормы социальный фактор находится в весьма сложном взаимоотношении с
системным. Это можно показать на таком примере. До XIX в. у существительных в родительном
падеже, имеющих значение количества, было окончание -у: стакан чаю, ложка сахару, бутылка
лаку и т. д. А у существительных, имеющих значение принадлежности, — окончание -а: запах чая,
вкус сахара, блеск лака. Некоторые существительные имели одну форму с окончанием -а под
ударением для обозначения того или иного значения: запах молока или стакан молока.
Стремление к унификации привело к употреблению существительных, имеющих количественное
значение, с окончанием -а, возникла дублетность формы. Если считать, что в системе имеются две
формы с разным значением и дистрибуцией, то при вытеснении одной формы другой меняется,
по-видимому, система. И возможность употребления разных форм -а и -у в разных значениях есть
результат изменения системы, т. е. норма изменяется через систему. В течение времени обе
формы — стакан чаю и стакан чая — употребляются параллельно, но постепенно одна форма
вытесняется другой, одна форма оценивается как более правильная. Из противопоставления
хорошо — плохо, лучше — хуже, правильно — неправильно, престижно — непрестижно
рождается норма. Рождается она по причинам социальным. В «Грамматике русского языка» (АН
СССР, 1952), в «Словаре современного русского литературного языка» (в 17 томах) формы на -а и у признаются параллельными, ни одной из них предпочтение не отдается. В некоторых пособиях
по культуре речи приводятся существительные, которые в количественном значении
родительного падежа должны были бы иметь окончание -у, например, слово чаю. Однако это не
соответствует реальному употреблению. И специальное исследование употребления этих форм,
проведенное проф. Граудиной, показало очень интересные явления. Она проводила эксперимент,
участникам которого раздавались листочки с предложениями, а в предложениях, например, Мы
выпили три стакана кофе и две чашки ча…, оставалось место для того окончания, которое должно
быть сюда вписано человеком, который этот листочек заполнял. Всего было получено 4015
ответов. Форму чая выбрали 2345 чел., а форму чаю выбрали 1608 чел., 36 чел. не смогли выбрать
ни одну из форм, было получено 26 отказов. Интересно то, что выбор формы чая не зависел от
возраста лиц, заполнивших вопросник, но удивительная обнаружилась закономерность: среди тех
людей, которые различали до сих пор количественное отношение и отношение принадлежности,
основная масса была филологов. Филологи и писатели помнили, по-видимому, эти различия и
поэтому там, где было количественное значение, сохранили форму -у. Такого рода исследования
говорят о том, что самое сложное понять, почему закрепляется один или другой вариант, почему
социально более сильным, более престижным оказывается один способ выражения, а не другой.
Таким образом, возникновение дублетности форм — это сторона лингвистическая и
психолингвистическая, а выбор одного из двух вариантов на следующем этапе — сторона
социолингвистическая.