Та самая

Дмитрий Костюкевич / Максим Тихомиров
Та самая
Планета нависла над блистером челнока опалесцирующей каплей воды,
вспененной буйством атмосферных вихрей. Потом, словно уклоняясь от неприятного
прикосновения, превратилась в вогнутый диск, стремительно наращивающий кривизну.
Атмосфера схлопнулась, облако плазмы заплясало вокруг металлитовой полусферы
кокпита, и небеса подхватили челнок пушистыми ладонями, словно согревая в руках
падающего птенца-найдёныша.
Некоторое время после посадки космический челнок окутывало комбинированное
силовое поле. Военный объект Заповедник, в прошлом — Земля, встретил аварийную
ладью плотным пологом тропической флоры, в котором челн прорезал бело-дымный след;
и танцем мохнатых бабочек, так и не смекнувших, что голубоватое свечение, испускаемое
аргоном в плазме, суть быстрая и беспощадная смерть.
Это было лучше того ада, что творился в воздухе. После безумного великолепия
лазерного удара, напоминающего фестиваль света в старом Лионе, гибель в силовом поле
бабочек казалась прекрасной и почти умиротворяющей. Там, в небе Заповедника, не было
домов-экранов и феерии света, отражающейся в водах Роны. Был пилот-пассажир, и были
боевые лучи, вовлёкшие падающую ладью в огненно-радужную мистерию...
Где теперь, после миграции магнитных полюсов, подвижек тектонических плит,
цунами и извержений, тот Лион?
И где теперь она?
Та самая.
Первым отключился внешний слой защиты — сверхзаряженное плазменное окно.
Пилот активировал эмокон на запястье, подождал, пока аппарат считает его пульс,
и вызвал ту самую.
— Я хочу тебя, — сказал он.
Пароль, просроченный на десятилетия, в которых осталось безумие катастрофы и
неистовое стремление выжить любой ценой — хоть в пекле охватившей планету
тотальной войны, хоть в бегстве по туннелям ордуланского нуль-транспортёра, так
вовремя дотянувшегося до гибнущей планеты.
Каждый из них выбрал тогда свой путь.
Где она сейчас? В фургоне санчасти на обтянутой кожимитом скамейке? Под
пропеллером вертолёта, взмывающего над колонной танков? В жёлтом свете капонира,
остывая от отданного несколькими десятками минут ранее приказа?..
Что, если именно она начала обстрел его челнока?
Это почти любовь, улыбнулся пилот. Это — страсть.
Тем временем уснула завеса из тысяч перекрещивающихся высокоэнергетических
лазерных лучей. Преград между челном и миром Заповедника оставалось всё меньше.
Он вернулся. Возможно, лишь к воспоминанию о девушке и собственной смерти…
но вернулся.
Кто ты сейчас? Капитан? Майор? Армейская шлюха?
Он был уверен лишь в одном — она не могла не дождаться.
Ведь он — смог.
Раскрылась пространственная решётка из углеродных нанотрубок. Невидимый
экран сложился крыльями на гребне космической ладьи.
— Я хочу тебя, — повторил пилот, выскальзывая из влажного нутра
навигационного ложемента. Катетеры с хлюпаньем выскальзывали из естественных
отверстий тела, эрзац-нервы волочились позади многоцветным шлейфом каудального
хвоста, истекая сверхпроводящим псевдогелем. Пилот раздражённо обрывал гирлянды
коннекторов, всё больше утрачивая контроль над кораблём.
Работает ли твой эмокон? Слышишь ли ты меня?
Последним отключился слой из фотохроматичного вещества, способного
остановить лазерный луч. Этот щит спас пилота при посадке. Многослойное силовое поле
иссякло, и он раскрылся перед планетой — и той самой.
Вернулся.
Неожиданно под челноком содрогнулась земля. Выросли столбики мнемограмм на
панели. Голообраз той самой, тревожно мерцая, скользнул к иллюминатору, словно
девушка по-прежнему стремилась прочь — из челнока, из жизни пилота.
Он не мог её винить.
Обугленные стволы на границе выжженного круга дрогнули. Раздвинув занавес
лиан, прямо в глаза пилоту уставился бездонный зрачок пушечного жерла.
Как глупо, подумал он. Архаика в век энергетического оружия. Чудовищно
нелепая, но всё ещё смертоносная. Бездна пушечного ствола звала к себе, где-то в самом
сердце влажной от смазки тьмы готова была раскрыться адским цветком притаившаяся
смерть.
Эмокон пискнул, и холодный голос сказал:
— Спорим, что у твоей скорлупки нет кинетической брони? Масс-детектор
говорит, что ты завёрнут в фольгу, так что подарочек моей сестрёнки унесёт тебя за
горизонт. И не пытайся активировать поля! У тебя не будет нужных десяти секунд,
любимый.
— Я и не думал.
— Вот и хорошо, — сказала та самая.
— Твой голос всё тот же, — соврал пилот. Он почувствовал странную влагу на
лице и понял, что плачет. — Я вернулся.
Мембрана шлюза пульсировала. Полуослепший, почти глухой без сенсорной
поддержки корабля, пилот с трудом удерживал равновесие. В глазах плыло, мягко
подающийся пол норовил уложить его в гостеприимное ложе псевдоплоти, тёплое и
уютное, как материнская утроба.
Она молчала.
— Я выхожу.
Она молчала.
Он ударил во влажно всхлипнувшую переборку и совершенно ослеп от света
земного дня.
Полсотни шагов до чудовищной глыбы древней самоходки дались с неимоверным
трудом. Он падал, поднимался и падал вновь. Потом полз. Потом лежал, глядя в небо, в
котором танцевали бабочки и хлопья пепла, ждал, пока в отвыкшие от тяготения мышцы
вернётся подобие силы.
Слишком много времени прошло, подумалось ему вдруг. Живя среди ордулан, я
адаптировался к Пространству, а она оставалась здесь, в тенетах гравитации… а десятки
межсистемных нуль-переходов и темпоральные парадоксы...
Сколько лет она ждёт его?
Пушка молчала.
Он начал восхождение на гору изъеденного коррозией металла, цепляясь за
выщербленные пластины траков, за шестерни и катки, за опутавшие рубку лианы,
стремясь туда, где ждала его любимая, стократно преданная, похороненная заживо в тлене
воспоминаний, но так и не позабытая. Он поднимался — вожделея, захлёбываясь от
нахлынувшего позабытого желания, не чувствуя, как трескаются ослабленные
невесомостью кости и расползается израненная грубым железом нечеловеческая уже
плоть.
Страшась того, что может найти спустя века отсутствия, он распахнул незапертый
люк и упал в сырую зловонную темноту не то усыпальницы, не то реликвария, где ждала
возвращения своего мужчины единственная для него женщина на свете.
Та самая.
— Я вернулся, любимая, — прохрипел он.
И тьма приняла его.
Брест. Красноярск. Март 2013.