УДК 323.1 (477) В.Э. Савчинский НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ И
реклама
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ 41 УДК 323.1 (477) В.Э. Савчинский Севастопольский национальный технический университет ул. Университетская, 33, г. Севастополь, Украина, 99053. E-mail: root@sevgtu.sebastopol.ua НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ И “УКРАИНСКИЙ ВОПРОС” Рассматриваются сущность, место и роль национальной идеи в жизни украинского общества, ее объективированное выражение в рамках “украинского вопроса” на основе анализа фактов, событий и явлений украинской истории X-XVIII вв. В политическом лексиконе современного украинского политикума все большее звучание и актуальность приобретают проблемы, в которых центральное место занимают выражения “национальная идея”, “национальная идеология”, “национальные интересы”. Терминологическая размытость указанных понятий позволяет вкладывать в них различную смысловую нагрузку. Будем исходить из того, что национальная идея – это государственно-политическая категория, включающая в себя совокупность базисных ценностей, воспринятых в качестве таковых политическим обществом. Субъективным основанием и непременным условием существования национальной идеи является общественный консенсус в отношении выбора приоритетов целей и интересов, а также программы действий, направленных на их достижение и реализацию. При этом расхождение между национальногосударственными целями и социальными интересами отдельных групп населения, превращает национальную идею в заведомо нереализуемый проект. Национальная идея находит свое материальное выражение в национальных интересах, которые в зависимости от конкретной исторической ситуации могут иметь различные параметры и направления, ограничиваться сохранением этнической самоидентификации или строительством национального государства. В исторической ретроспективе она приобретают конкретный предмет исследования, если предположить, что объективированным выражением национальной идеи и национальных интересов является проблема существования украинского вопроса в контексте европейской истории. Вопроса, который “ставит” история. Постановка проблемы о существовании и сущности украинского вопроса подразумевает исследование фундаментальных исторических, культурологических, этнографических, геополитических, национальногосударственных основ и корней, каждые из которых имеют самостоятельное научное значение. Сложность заключается в том, что особенности методологических подходов образуют некую замкнутую синкретичность, которая затрудняет синтезное, объемное восприятие. Это также проблема самоиндификации и репрезентации украинской идеи в мире, по крайней мере, в евроазиатском пространстве, и правильное осознание ее востребованности. И эта стержневая проблема находится вне времени и пространства, идет ли речь об украинских корнях, восходящих к Киевской Руси, украинской модерновой державе XVII века, попытках реализовать национальную идею в 1917-1919 гг., или о современном украинском государстве, ищущем свое место в глобализующемся мире. Можно предположить, что в разные периоды украинской истории, на первый план выходили разные проблемы, но все они схожи в том, что создавали некие разломы и расколы, наличие и преодоление которых и составляет некую субстанцию украинской истории. Геополитическая данность заставляет активную массу украинского населения находиться в вечном поиске своего места, позиционировать себя как актора международных процессов, имеющих к тому же форму цивилизационных вызовов. Первый цивилизационный выбор был сделан в X веке, когда Киевская Русь вошла в лоно христианского мира, но вошла все-таки не как равноправный партнер, а как придаток к византийской политике. Кроме того, нигде в христианском мире проблема двоеверия не стояла так остро, а это разломленное сознание формировала свои правила поведения, в которых сомнения в правильности своего выбора играли не последнюю роль. Геополитически украинские земли оказались объектом борьбы между двумя центрами христианского мира. Известно, что еще до введения христианства на Руси, Рим через Германию пытался навязать свое покровительство княгине Ольге. Не случайным выглядит и латинство киевского князя Ярополка. Рискнем предположить, что церковная уния XVI века являлась только официальным закреплением давних и глубинных процессов, берущих начало в киевский период истории. Этому же способствовала регионализация, присущая Киевскому государству в период раздробленности. Погром Киева Андреем Боголюбским в 1169 г. принято связывать с политическими и экономическими мотивами, но торговые пути через Киев никуда не делись, а борьба за Киев как единый политический центр во второй половине XII в. уже не имела смысла. А мотивация соперничества в религиозной сфере между Киевом и Владимиром, как правило, рассматривается как нечто сопутствующее и второстепенное. Следует сказать, что в последнее время на уровне гипотезы рассматривается возможная связь в действиях Андрея Боголюбского с крестоносцами и его участием в крестовом походе. Политические соперники в борьбе за наследство Киевской Руси – Александр Невский Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. 42 СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ и Даниил Галицкий избрали разные геополитические векторы развития. Можно оспаривать мнение С. Томашевского о том, что Галицко-Волынское княжество являлось первым собственно украинским государством, но то, что это уже была “другая Русь” наверное, следует согласиться. Наследники Даниила Романовича в отличие от владимиро-московских князей не позиционировали себя как защитники “Святой Руси”. Вокняжение поляка Юрия-Болеслава на галицкий стол воспринималось как естественный ход событий, а захват Польшей Галичины (фактически “княжества Русского”), если и встретил сопротивление местного населения, то мотив религиозного противостояния явно не доминировал [1, с. 27-34]. От массива украинских земель откололся регион, которому через несколько веков предстояло стать украинским “Пьемонтом”. Забегая вперед, заметим, что “пьемонтизм” – это уже особый образ жизни, достаточно ограниченный культурный круг, особый менталитет, формирующий определенное самомнение, не всегда подкрепленное фундаментальной основой. XIV век – это время другого цивилизационного выбора. В этом случае Великое княжество Литовское следует все-таки рассматривать как литовско-русское (украинско-белорусское) государство, аргументы и основания для подобного утверждения общеизвестны, хотя и не бесспорны [2, с. 62-65]. Возникает проблема: как вообще литовская экспансия на Украину стала возможной и успешной? Предлагается несколько вариантов. Монгольское нашествие разрушила структуру общественного сознания, вплоть до потери исторической памяти о традициях государственности, идущих от периода Киевской Руси. Украинские князья, бояре и дружинники по каким-то причинам утратили интерес к государственной (в средневековом понимании) идее и добровольно делегировали свои властные полномочия литовским князьям, попутно обеспечивая их необходимыми ресурсами. Во всех перечисленных вариантах общим является потеря некоего “энергетического поля”, отвечающего за национальную гордость. Производным от указанных вариантов может служить теория Л. Гумилева, используя которую достаточно признать высокую степень “пассионарности” литовской элиты. По крайней мере, в этом случае можно указать на спад этнической энергии украинского населения, пришедшегося на этот период. Как отмечал Р. Симоненко, особенности внутренней жизни и структуры Литовско-Русской державы – веротерпимое и децентрализованное устройство первого периода ее существования, восприятие ее верхами русских обычаев и традиций, помогли продолжить природный ход исторического развития. Было сохранено основное ядро украинских земель, сохранились торговые связи и пути, естественное экономическое и конфессиональное тяготение на юг (к Византии, тогда еще ядру православного мира), наконец, сделаны шаги к становлению украинской нации [3, с. 26]. Имела также место значительная ассимиляции части литовской элиты в рамках славянского общества и фактически славянского государства. И мало ли в мировой истории было удачных примеров, когда иностранная правящая династия удачно вписывалась в инородную среду, и со временем только историки помнили о “начале времен”. Не так развивались этногосударственные процессы в литовско-русском государстве. Стратегическая активность Польши, поддерживаемая европейскими правящими династиями, польская экспансия, развернутая на восток Европы (читай Украину), никогда не прекращающаяся католическая экспансия на пограничье православного мира, прямо или латентно подрывали межэтническое единство в пределах Великого княжества Литовского. И сработал, как нам кажется, присущий славянско-православному менталитету фактор “почивания на лаврах”. Кревскую унию 1385 г., между Литвой и Польшей, украинская знать “прозевала” и не оценила ее судьбоносное значение для будущего Украины. А именно этот момент можно считать точкой бифуркации (расхождения), когда появляются разные варианты дальнейшего развития ситуации. При таком положении вещей казалось бы естественным появление “украинского вопроса” как минимум на уровне этнической и конфессиональной дискриминации. И такой вопрос возник в ходе внутрилитовской борьбы за власть, когда в 1430-1435 гг. на украинских землях сложилось достаточно эфемерное, так называемое “княжество Русское”. Но оказалось достаточным польскому ставленнику Сигизмунду издать привилей 1432 г., согласно которого украинская знать получила права, формально равные католикам, чтобы идея сохранения собственной государственности растворилась в воздухе. А существование формально самостоятельного Киевского княжества третей четверти XV в. было лишь делом времени, пока оно не противоречило литовско-польской государственной политике. Анализируя литовский период истории Украины, нельзя обойти проблему альтернативности истории, имея ввиду существование отличного от московского варианта объединения всех древнерусских земель, и как следствие возможности существования “другой” Руси, литовско-русско-украинско-белорусской [4]. Оценить возможность сохранения и перспективы развития литовско-русского союза и государства сложно, так как в XIV-XV вв. в полной мере проявилось действие геополитического фактора, разрывающего украинские земли по этническому и религиозному признакам. К тому же на украинских землях появляется новый, а скорее – обновленный актор – Московское княжество, никогда и не исчезающее с украинских горизонтов. Украина в полной мере начинает ощущать “прелести” своего геополитического положения. Византия не оставляет надежды удержать Украину в сфере своего духовного влияния со всеми Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ 43 вытекающими последствиями материального и финансового плана. В 1303 г. византийские документы впервые используют термин “Малая Россия”, подчеркивая ее самостоятельность, от все дальше уходящей от византийского влияния “Великой (в смысле большой) России”. В связи с этим “украинский вопрос” приобретает черты конфессионального характера уже в рамках православного мира. Крах идеи Флорентийской унии 1439 г. и захват турками Константинополя в 1453 г. ставят Украину в положение геополитически беспомощного духовного “пасынка”, которого пытаются “усыновить” православная Москва и католическая Польша. Знаковым событием в борьбе Польши и Москвы стало провозглашение Ивана III великим князем “всея Руси”. В 1490 г. он заявляет право Москвы на “нашего государства русских земель” Киевскую землю, которую “за собой держит Казимир” [3, с. 26]. Если родственная Московия имела открытый выход на север и еще шире на восток, то Украина, зажатая со всех сторон более мощными государствами, становится ареной притязаний и открытой борьбы между этими государствами. Польша при помощи унии с Литвой пытается утвердиться на остальной территории Украины. И здесь кажется к месту хрестоматийный факт о роли украинской элиты в процессе создания Речи Посполитой. Именно средняя и мелкая украинская шляхта дала повод польскому королю присоединить Правобережную Украину непосредственно к Польше. Люблинский сейм 1569 г. иллюстрировал различные варианты развития событий. Оставив за рамками личные корыстные мотивы магнатов К. Острожского, Е. Воловича, Н. Радзивилла, отстаивали вариант унии, предусматривающий более высокую степень самостоятельности Великого княжества Литовского, а значит более высокий уровень федерализации государства, в котором национально-государственнные интересы Украины имели бы более высокий уровень представительства и защиты. Исследователи отмечают, что украинские послы выдвинули на сейме “минималистическую программу”, ограничившись вопросами свободы вероисповедания и употребления родного языка, и не выдвигая требований политического характера [2, с. 67-68]. Объективно, высшая украинская элита заняла позицию сохранения и защиты интересов украинского населения в целом. Но украинская шляхта была более озабочена приобретением прав и привилегий, которыми обладала польская шляхта. В тот момент перед ней даже не вставал вопрос о том, что Люблинская уния несет в себе реальную угрозу сохранения национальной идентификации в будущем. Оценка позиции, устремлений и действий украинской шляхты как предательство национальных интересов, напрашивается поневоле. Если допустить существование в литовско-польский период даже не национальной идеи, а хотя бы национальных интересов, то отстаивать предстояло украинской элите, то есть шляхте. В этом смысле Брестская церковная уния 1596 г. явилась естественным следующим шагом в реализации глобальной программы ополячивания и окатоличивания украинского населения. В связи с этим возникает проблема, ответ на который сегодня кажется известным. А именно: когда и насколько Украина принадлежала Европе (не в географическом, а в бытийном смысле), и какое ее истинное предназначение в той самой Европе на примере последствий тех же Люблинской и Брестской уний? Ополячивание и окатоличивание населения является бесспорным фактом украинской культуры. Представляет интерес также ситуация, когда после уний произошла “встреча” населения Галичины и Надднепрянской Украины. По мнению Н. Яковенко, ни те, ни другие не ощущали себя частью какой национальной целостности. Для галичан политической родиной являлось Польское королевство. А в сознании киевлян или волынян понятие политической родины вообще не существовало, а родным краем являлось конкретное воеводство, к социальным структурам которого принадлежал индивид [5, с. 205]. И это еще одна внутренняя составляющая “украинского вопроса”, существенная и актуальная, так как исторические параллели с современностью напрашиваются сами собой. Другую составляющую, болевой для Украины точки соприкосновения разных регионов представляет конфессиональная проблема, истоки которой, как уже отмечалось, лежат даже не в Брестской унии, являющейся уже результатом давних исторических процессов, а также результатом “сдачи” своих национальных интересов и позиций со стороны украинской шляхты в предыдущий период. Как уже отмечалось, очередной раскол в рядах украинской элиты не позволил отстоять национальные позиции в рамках заключения Люблинской унии, а эфемерная идея “ братского характера унии”, как и следовало ожидать, так и осталась утопической теорией. Сама по себе идея церковной унии не носит конфликтного характера. Так, существовали униатские церкви армянского, коптского, маронитского и др. обрядов, но их история не имеет такого исторического звучания, и не принесла столько проблем, как история украинской греко-католической церкви. И дело здесь опять же в конкретных исторических обстоятельствах принятия унии. Ее неотъемлемыми факторами стали обязательность перехода православных украинцев в унию, принудительные со стороны Польши меры для такого перехода и фактический запрет православной церкви, поставленной вне закона. Насколько известно, никто никогда не занимался подсчетом количества сторонников унии на Украине, если вообще существуют объективные документальные основания для подобных подсчетов. В то же время, хорошо известны и изучены последствия церковной унии, которые проявляются в современной жизни Украины. Но вернемся к геополитическому положению Украины в эпоху зрелого средневековья. Московия Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. 44 СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ рассматривает себя как правонаследника Киевской Руси и на этом основании рассматривает украинские земли как собственно свои. В XVI в. инок Филофей разрабатывает для Ивана IV теорию “трех Римов”, которая становится государственной доктриной. Москва фактически становится политическим центром православного мира и уже открыто претендует на владение украинскими землями, входящими в состав Польши. Крым и Турция видят в Украине удобный плацдарм для расширения своего влияния в Восточной и Центральной Европе. Тем более что границы на юге Украины фактически открыты. В связи с вышеуказанным, Украина “приобретает” еще одно геополитическое качество: ее территория становится “разменной картой” в большой международной игре, затеянной великими государствами. В конце XIX–начале XX вв. геополитическое положение Украины займет достойное место в трудах “отца” геополитической теории К. Хаузхофера, одного из теоретиков нацистского похода на Восток. В 1904 г. знаменитый британский географ Хэлфорд Макиндер прочел свою знаменитую лекцию, в которой заявил, что стержневым районом Европы являются Восточная Европа и юг России. Он высказал мысль, что эти территории являются сердцем Европы по ряду исторических, географических и экономических причин, и тот, кто контролирует восток Европы (читай Украину) и южную Россию, обладает ключом к мировому господству. Строго говоря, подобная постановка проблемы представляется спорной, но показательно другое – уже в XV-XVI вв. ведущие страны без всякой теории поняли какое место и значение представляет Украина для обеспечения своих интересов. В этой ситуации новый защитный иммунитет проявился в появлении феномена украинского казачества. Но возникает вопрос, являлось казачество, и если да, то в какой мере носителем и защитником национальной, тем более, государственной идеи. Как нам кажется, тогда и формируется внутренняя парадигма “украинского вопроса”. Место и роль украинского казачества требует объективной и неполитизированной оценки в рамках разрешения “украинского вопроса”. Украинское казачество “волей истории” взяло на себя функции политической элиты украинского общества. XVXVI вв. прошли под знаком становления казачества как особого сословия, объективно выполняющего функции защитника интересов украинского населения и православной веры. Функционально и вербально это выражалось в борьбе против ногайцев и крымских татар и противодействии католической экспансии на украинские земли. Кроме того, часть исследователей украинского казачества, справедливо отмечая объективно антифеодальный характер казацкого движения, увязывают его с процессом становления государственности, истоки которой обнаруживаются в укладе жизни Запорожской Сечи [2, с. 86-88]. Хрестоматийной стала ссылка на авторитет Н. Костомарова, К. Маркса, оценивающих Запорожскую Сечь как “христианскую казацкую республику”. Однако представляется спорным видение в социальных или даже формационных процессах обязательного присутствия национального государственного строительства. К тому же, в приведенной оценке скорее подчеркивается конфессиональный, а не национально-государственный характер Запорожской Сечи. Требовалась некая идея, воплощение которой позволила бы закрепить за казачеством не просто стабильные права и привилегии, но и территориальный иммунитет. Это обстоятельство в полной мере ощутил и использовал гетман П. Сагайдачный. Его гибкая, и часто не понимаемая массой казаков, политика объективно была направлена на создание казацкой автономии в рамках Речи Посполитой. Вильшанское 1617 г. и Роставицкое 1619 г. соглашения закрепляли за казаками давние права и привилегии, но в тоже время были необходимым компромиссом между Польшей и реестровым казачеством [6, с. 76-78]. Наконец, в 1625 г. польское правительство определило территориальное расположение казацких полков. В Речи Посполитой появилось некое административное образование, где наряду с польскими законами действовали казацкие традиции и обычаи. В целом в Украине в 20-е гг. XVII в. формируется качественно новое национальное и социальное сопротивление, в рамках которого усиливаются и мотивы религиозной борьбы, порожденные Брестской церковной унией. Но остается вопрос, являлись казаки, запорожские и реестровые, носителями национально-государственной идеи. Или обе основные категории казачества были озабочены обеспечением собственных социальных, если не сказать кастовых интересов. И ответ не представляется столь уж однозначным, если не исходить из сложившихся стереотипов. Так, история национально-освободительного движения 30-х гг. XVII в. дает различные примеры осмысленного выражения национальных интересов, наложенных на широкое движение социального протеста и, c другой стороны, на защиту узких социальных прав зажиточного реестрового казачества, обеспокоенного лишь сохранением давних прав и привилегий в рамках Речи Посполитой. Авторы отмечают процесс расширения горизонтов казацкого самосознания, считая казачество не только милитарной силой, но и определенным национально-территориальным субъектом. В. Щербак считает, что в среде казацкой элиты начала XVII в., поддерживающей народные традиции, просвещение, науку, культуру, зарождалась идея национально-территориальной автономии, а затем и собственной державы. Но дальше автор снова возвращается к процессу становления и развития именно сословного самосознания казачества. То есть собственно “украинский национально-государственный вопрос”, если и оставался актуальным, то только в рядах украинской аристократии и интеллектуалов [7, с. 202-204]. Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ 45 В полной мере оценить уровень национального самосознания в части его наполненности идеями государственности позволяет анализ причин казацкого восстания в 1648 г., мотивов и поводов к конкретным действиям со стороны казачества, его лидера Б. Хмельницкого. Общепринятый перечень и анализ причин, которые привели к социальному взрыву 1648 г., не подлежит сомнению, объективная сторона событий весны-осени 1648 г. известна. Другое дело – оценка мотивов и целей лидеров казацкого восстания, которая раскрывает их соотнесение с национальной идеей. Анализ сохранившихся документов и выводы украинских историков убедительно свидетельствуют о том, что накануне восстания и до 1649 г., в политическом сознании украинского общества напрочь отсутствовала идея национального государства [2, с. 90-92]. А предположения пусть даже об автономистских устремлениях Б. Хмельницкого на переговорах с поляками в марте 1648 г., строятся на утерянных документах [8, с. 277]. Следующее замечание о реальных мотивах действий и целях Б. Хмельницкого касается периода, когда были уже одержаны первые значительные победы над польской армией. В июне 1648 г. казацкое войско стало лагерем под Белой Церковью. И это в ситуации, когда Польша осталась без армии, без полководцев и без короля, умершего в этот момент. В исторической литературе содержатся вполне разумные, хотя и не бесспорные объяснения приостановки Б. Хмельницким боевых действий, когда, казалось бы, открылись благоприятные перспективы для давления на Польшу. Следует также обратить внимание на то, что весной-летом 1648 г. Украину охватила крестьянская война. Стратегическая перспектива полного освобождения Украины от польского гнета становилась реальностью. Однако из документов этого периода (июнь-июль 1648 г.) вполне очевидно, что украинский гетман был озабочен возвращением казацких вольностей и защитой имущества польской шляхты [8, с. 75-76, с. 79-81]. Речь даже не шла о создании казацкого автономного края в составе Речи Посполитой. Не выставлялись подобные требования и в декабре 1648 г. на переговорах с новым королем, когда после разгрома польской армии под Пилявцами, похода в Западную Украину и Польшу, Б. Хмельницкий стал фактическим хозяином Украины [8, с. 45-46]. Представляют интерес требования Хмельницкого, выдвинутые на переговорах с польской делегацией в Переяславе в феврале 1649 г. С одной стороны, украинский гетман в устной форме недвусмысленно заявил о своей цели освободить Украину от ляхов. Но в документе вторым пунктом стоит требование выдать шляхтича Чаплинского, которого называют главным виновником войны! [8, с. 47,52]. В этих же документах, датированных февралем 1649 г., другим виновником войны Б. Хмельницкий называет И. Вишневецкого, наиболее ненавистного казакам государственного деятеля Речи Посполитой. Заметим так же, что масштабная крестьянская война началась именно во владениях Вишневецкого, и именно там приобрела беспощадный характер с обеих сторон. Гетман Хмельницкий в очередной раз не использовал преимущества и ресурсы, которые открывались в ходе народной войны. Более того, анализ текста документа позволяет увидеть в нем извинительные пассажи и сожаление о том, что война приняла больший размах [8, с. 52]. Масштабы же войны напрямую зависели от расширения состава участников за счет крестьян и мещан. В этой связи можно допустить, что шляхтич Б. Хмельницкий, ментальность которого содержала и социальные и национально-государственные мотивы, больше опасался получить беспощадный крестьянский бунт, чем использовать его стихию в интересах строительства государства. После Белоцерковского договора на Украине начинаются процессы политического разложения [9, с. 244-245]. Централизация гетманской власти и авторитет Хмельницкого еще позволяли избегать социального раскола, губительного для молодого государства. Но разрушительные процессы, которые в полной мере проявились в период Руины, уже вполне обозначились. Можно утверждать, что реализация национальной идеи, будь-то в форме феодальной монархии, или в форме модерновой державы натолкнулась на непреодолимый процесс социальной пропасти в обществе, размытости только что формирующихся элит и самое главное – национальная идея ни функционально, ни ментально не вошла в ткань жизни украинского народа. Безусловно, в условиях феодального общества, и в этом смысле, так называемая, модерновая казацкая держава является инвариантом сословного общества, говорить о полноценной и состоявшейся национальной идее не существует смысла говорить по определению. В то время после Тридцатилетней войны национально-государственная идея в полной мере овладевала массой населения складывающихся национальных государств. Возможно, народническая теория не так уж бесталанно подходила к изучению общества. И наш “украинский вопрос” может быть и состоял в том, что казацкая элита не смогла в полной мере осознать, переварить и предложить обществу свою модель национальной идеи. А народные массы в отличие от чешских гуситов были в большей мере озабочены защитой своих имуществ, впрочем, как и наша украинская элита. А противопоставление казацкой старшиной превосходства над селянской, несколько убогой (на то другие существуют объяснения), но все-таки украинской культурой стала и трагедией и причиной известного внутреннего раскола. В отличие от нынешнего территориальноязыкового раскола, в XVII в. доминировали социальные и политические. Период Руины дал самые разные примеры попыток реализовать государственную идею, когда корыстные мотивы получения власти преобладали над пониманием важности сохранения и укрепления государства. В конечном счете, предательство украинской элитой национальных интересов становилось способом сохранения своего Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. 46 СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ положения в обществе. К конкретным гетманам и казацкой старшине это, естественно, относится в разной степени. Казацкая элита не смогла подняться выше сиюминутных и часто корыстных предпочтений и стать действительной элитой, а также единым лидером национальной революции. Возможно, другими главными причинами отката революции были экономические и геополитические, а также неумение лидеров нации вовремя и в полной мере использовать конкретные преимущества геополитического фактора. Казацкое фермерское хозяйство обладало значительным экономическим потенциалом, но вектором его развития, скорее всего, оказалась крупная латифундии [10, с. 160], а это, как известно, путь к стагнации, а не к буржуазной модерновой державе. К концу XVII в. Украина скорее являлась автономной аристократической территорией. Казацкая старшина становилась крупными земельными магнатами, казачество из активного военно-политического сословия превратилось частично в обывателя, частично в наемных солдат гетманской гвардии [11]. Национальная идея, вспыхнувшая в годы национально-освободительной революции, угасла. Взрыв восстания С. Палия носил промосковский характер. Остается проблематичным в рамках нашей темы переход гетмана И. Мазепы на сторону Швеции. Еще сложнее объективно оценить направленность действий гетмана Ф. Орлика. Это может быть темой отдельной статьи, но мы на основе документов постараемся кратко изложить свое видение ситуации в рамках нашей темы. Принимается априори тезис, что и Мазепа и Орлик были крупными политическими фигурами, масштаб которых выходил за рамки самой Украины. Другое дело, что проявить себя патриотом и сторонником сохранения государственности Украины Мазепу заставили конкретные исторические обстоятельства, связанные с Северной войной. До начала войны Мазепу вполне удовлетворял статус “хозяина” Украины, и нам неизвестны какие-либо планы гетмана об изменении политического статуса Украины. В своей речи перед казаками накануне разрыва с Москвой, гетман оценивает ситуацию, где Украина оказалась между двух зол: короля шведского и царя московского [12, с. 42]. Мазепа сразу начинает, мягко говоря, с лукавства. Ибо, замечает гетман, если победу в войне одержит Швеция, то Украина снова окажется в ярме Польши. Немногие были посвящены в тайну существующего договора Мазепы со Швецией и его переговоров с польским королем Лещинским. Далее гетман в ярких красках рисует картину московского деспотизма, что, безусловно, соответствует действительности, но как будто что-то изменилось в сравнении с первыми четырнадцатью годами его гетманства. Интересен пассаж Мазепы о том, что наследников он не имеет и поэтому печется не о личном благе, а только о судьбе Украины. Заметим, что существуют предположения о том, что принять радикальное решение гетмана заставила уверенность в том, что в случае победы в войне Петра I, царь ликвидирует украинскую автономию. Какой-либо достоверностью эта информация не обладает. В период войны Петр I использовал ресурсы Украины, как и любой другой территории, входящей в состав его государства. Но Мазепа включает в свою речь информацию о каком-то визите к царю с постановкой вопроса о восстановлении действий статей Б. Хмельницкого 1654 г. Даже не пересказывая историю периода Руины и ее последствий, действия Мазепы, если они имели место, выглядят как действия политического авантюриста или провокатора, желающего навлечь беду на Украину. В то же время, слухи о возможном смещении царем стареющего гетмана расходились по Украине. Исходя из вышесказанного, трудно однозначно оценивать истинные мотивы решения о переходе на сторону Швеции. Собственно о содержании договоров с польским и шведским королями имеются только косвенные свидетельства. От переговоров с Лещинским не осталось ничего, а договор со Швецией известен из записок соратников Мазепы, того же Орлика. Статус отношений между Мазепой и Лещинским не имеет большого значения, но Польша закрепляла за собой большую часть этнических украинских земель. Косвенно это подтверждается содержанием Конституции Ф. Орлика. Что касается договора со Швецией, то король Швеции становится протектором Украины, отсюда допустимы разные трактовки степени свободы и независимости Украины [12, с. 45-49]. Примечательным является пункт договора о том, что казацкие вольности, да и сам статус Украины, сохраняются до момента смерти Мазепы [12, с. 46]. Что если предположить, что договор носил характер личной унии, действие которой юридически и фактически продолжалось только на период жизни Мазепы. Мы не будем вдаваться в обстоятельный политический и юридический анализ Конституции Орлика, за исключением статей, которые касаются государственного статуса Украины. То, что Карл XII утверждал конституцию другого государства, можно считать тактическим маневром Орлика и старшины. Примечательным является вторая статья Конституции, где речь идет о статусе гетмана Орлика по отношению к шведскому королю. И хотя в документе король попрежнему титулуется протектором Украины, обязанности гетмана выглядят больше как вассала Швеции. Дальнейшие попытки Орлика утвердиться в Украине, и их результаты известны. Проблема состоит в том, чтобы объяснить феномен отсутствия на протяжении столетий (исключения отмечены выше) осознанного выражения украинской национально-государственной идеи и, тем более, ее осуществлении. В указанные выше периоды элита украинского общества, на примере шляхты и казачества не защищали даже национальные интересы. Примеры и возможные объяснения также приведены выше. Требуется научно определить методологию изучения данного феномена. Возможно, ответ находится на изучении среза ментальности (что сегодня возможно разве что с использованием герменевтического метода Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009. СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ 47 “погружения” и что является достаточно спорным). Возможно, в нашем менталитете национальногосударственная идея в течение столетий не являлось приоритетом в иерархии ценностей. Тогда приходится обращаться к теории ценностей Тейяра де Шардена и искать ответы в социальнопсихологической истории. Возможно, ответы лежат в сфере геополитической теории и теории цивилизаций Тойнби, Данилевского, Шпенглера. Может быть ближе в части “ощущения понятности” окажется теория Гумилева. В любом случае, национально-государственная идея присуща политической нации, но, в свою очередь, нация формируется на основе этноса, который в избранные нами хронологические рамки уже существовал, но не смог сформировать внятную, корректную национальногосударственную идею, и тем более реализовать ее. Но уже в силу только геополитического положения Украины, обозначенный нами “украинский вопрос” всегда оставался в центре евроазиатской политики. Библиографический список 1. Грушевський М. Iсторiя України – Руси. В 11 т. Т. IV./ М. Грушевський. — К.: Наукова думка, 1993. — 536 с. 2. Шевчук В.П. Iсторiя української державностi / В.П. Шевчук, М.Г. Тараненко. — К.: Либiдь, 1999. — 480 с. 3. Симоненко Р. Про геополiтичний фактор в iсторiї України / Р. Симоненко // Український iсторичний журнал. — 2002. — № 6. — С. 20–31. 4. Думин С.В. Другая Русь / С.В. Думин // История Отечества: люди, идеи, решения. — М.: Политиздат, 1991. — С. 76–126. 5. Яковенко Н. Нарис iсторiї середньовiчної та ранньомодерної України / Н. Яковенко. — К.: Критика, 2005. — 584 с. 6. Iсторiя держави i права України: Хрестоматiя. — К.: Вентурi, 1996. — 224 с. 7. Щербак В.О. Українське козацтво: формування соцiального стану. Друга половина XV – середина XVII ст. / В.О. Щербак. — К.: КМ Academia, 2000. — 300 с. 8. Унiверсали Богдана Хмельницького (1648-1657). Матерiали до українського дипломатарiю. — К.: Альтернативи, 1998. — 416 с. 9. Ефименко А.Я. История украинского народа / А.Я. Ефименко. — К.: Лыбидь, 1990. — 512 с. 10. Злупко С.М. Економiчна iсторiя України / С.М. Злупко. — К.: Знання, 2006. — 367 с. 11. Сокирко О. Лицарi другого сорту. Наймане вiйсько Лiвобережної Гетьманщини 1669-1726 рр. / О. Сокирко. — К.: Темпора, 2006. — 280 с. 12. Вивід прав України. — Львiв: МП “Слово”, 1991. — 128 с. Поступила в редакцию 16.10.2008 г. . Вісник СевДТУ. Вип. 94: Філософія: зб. наук. пр. — Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2009.
