СВЕТ И ТЕНИ 2. Проза и драма

КАТАЛОГ КНИГ Геннадия Мира
84 (2Рос=Рус)6
М63
Университет критериально-системных знаний Портала духовных концепций
Геннадий Мирошниченко (Г. Мир)
_____________________________
Геннадий Мирошниченко
СВЕТ И ТЕНИ
2. Проза и драма
2009
СВЕТ И ТЕНИ. 2. Проза и драма
ISBN 5-89675-010-2
© Мирошниченко Г.Г., 2009
2
ПОРТРЕТ
Повесть
1
Художник Павел Ильич Максимов, отец и муж, внезапно влюбился. На исходе двух десятков лет супружеской жизни он снова
встретил ту, в идеал которой жена его уже перестала вписываться.
Идеал звали Катюшей.
Катюша жила одна в отдельной двухкомнатной квартире, мечтала выйти замуж, тянулась к мужчинам, но почему-то их боялась,
и, может быть, поэтому привлекали её в большинстве своём мужчины женатые. Тихие, ровные, успокоенные другими женщинами,
они смотрели на Катюшу преданными, добрыми глазами, почти не
моргая. Про себя она их называла телятами, и всё это очень нравилось ей. Энергия в ней плескала через край, металась, как вода в
бочке при раскачивании. Её живость оглушала, обволакивала такого телёнка чем-то томным и приятно таинственным. Катюша
мгновенно улавливала своей душой любые изменения в его настроении, тут же переключалась, то подыгрывая ему, то недовольно дуя губки, и эти смены в поведении делали её похожей на
большого, чувствительного и обиженного ребёнка. Каждому казалось, что ей нужна помощь, и поэтому многие пытались одарить её
благодеяниями, но Катя, играя с ними в эту игру, растравляя и незаметно приманивая их своею нарочитой беспомощностью, не
спешила воспользоваться открывающимися ей навстречу душами
− её дар предоставлял ей неограниченные возможности выбора.
Немало могла бы она поведать о том, когда и какую выгоду имела
от общения cо своими добровольными спасителями. Рыцарство и
отступничество их щедро вознаграждались ею созданием призрачных картин-ошущений, талантливых творений её кошачьего обаяния, преподносимого в оправе мурлыкающих интонаций и плохо
скрытого смысла намёков.
Дальше этого, однако, её отношения с мужчинами не заходили
− кроме случаев исключительных и редких, она была безвредной,
хотя и очень привлекательной женщиной.
3
В душе своей она имела одну, хорошо ею ощущаемую, непробиваемую, скорлупу, за которую уже никого из посторонних не
допускала − ни тихих, ни громких. Последние были отталкивающе
неприятны ей своим зажиревшим самодовольством, звериным напором и ослеплявшей их самоуверенностью. Или ей так казалось,
но почти все неженатые, вращающиеся вокруг неё, были такими.
Те же, кто не относился ни к тихим, ни к громким, в понимании
Катюши были ущербными, и никакой ценности для неё не представляли.
Там, за этой скорлупой, она была чиста и стыдлива, просила у
самой себя прощения и часто не вымаливала его, плакала от любви
и одиночества, примирить которые было выше её сил. Неудовлетворённое чувство жило в ней бурно, требуя выхода. Но годы шли,
а предмет её любви не отыскивался. Она становилась менее строгой с возможными претендентами на своё сердце, и всё же... Неутолённость росла пропорционально падению требовательности.
Павла Ильича Максимова она знала и раньше, давно, когда он
ещё был молодым и настолько неизвестным художником, что о
нём не упоминали в газетах и не показывали по телевизору. Он
был незаметен, а Катюша − молода. Она едва только выскочила
замуж за всеми уважаемого преподавателя университета, полного,
лысого, лет на десять её старше и по уши влюблённого в свою очаровательную, непоседливую жену. Про себя она, усмехаясь, называла его Буддой.
У них родилась дочь, дома стоял детский крик и пахло пелёнками. Но это не мешало Кате делать такое, что не относилось к
непосредственным обязанностям жены и матери. Она регулярно
посещала молодёжный клуб любителей искусств и очень любила
дискутировать в нём, шаловливо наскакивая на своих оппонентов.
Дочь в это время оставалась с мужем. Она не могла жить, не ощущая собственного причастия к великим тайнам человечества. Спала она тогда часа по четыре в сутки, на мужа в своих делах почти
не надеялась и никогда не терялась.
Она гордилась собою, как может гордиться собой любая умная
женщина, познавшая силу своего ума. И это часто выручало её при
встречах с особенно назойливыми поклонниками, но и несло в себе опасность самолюбования и преувеличенного кокетства.
Со времён диспутов Павел Ильич не врезался в её память, и с
тех пор она прочно забыла его. Упоминание его имени в кругу её
друзей перестало ассоциироваться в ее сознании с тем Павлом
4
Ильичём, Пашей, которого когда-то знала и с которым сиживала
рядом во время шумных диспутов.
Но молодость проходит, прошло и время диспутов.
Золотой характер не избавлял её от мнительности. Многое в
своих отношениях с мужем, не всегда гладких по причине его
инертности, особенно в интимной их стороне, она воспринимала
очень болезненно. Все накопившиеся обиды она долго держала в
себе, за той самой скорлупой, но все чаще и чаше, внутренне усмехаясь, признавалась перед собой в отсутствии любви к нему. Но
боль и отчаяние от неравного в своём равнодушии брака сделали
своё дело − они сначала подточили, а потом и совсем сломали её
былую уверенность в его любви. Он стал казаться ей средним − ни
тихим, ни громким − и дальше определённых супружеских сцен в
своих отношениях к ней уже не шёл − ни цветов, ни внимания, ни
одержимости дождаться от него она не могла. Помощь его по хозяйству была минимальной. «Господи, неужели есть другие мужья!», − думала она иногда, гладя, как он. нехотя отрываясь от
своих книг и журналов, с недовольной гримасой чинит ей самое
необходимое. Его манера дурацки пожимать при этом плечами и
вздыхать по-бабьи бесила её – «Будда. От молитвы, видите ли,
оторвали его!», − но она гасила вспышки гнева тут же, лишь осознавая их появление, не давая пожару захлестнуть её. И всё чаше и
чаще сама копалась в утюге, вкручивала лампочки и вбивала гвозди.
Но кончается всё. Кончилось и это.
Когда заболела дочь, тяжело и надолго, мучительные переживания на короткое время отступились от неё. Она возила дочь на
консультации, лечила её всем, что могла достать, а доставала всё,
что ей советовали, научилась профессионально делать массаж и
изводила им и её, и себя. Устроившись на временную работу, она
отдавала всю себя своему ребёнку. Муж только вздыхал, глядя на
неё виновато и кротко, постанывая, ворочался то ночам, подолгу
не давая ей уснуть, и болел, не смертельно, но часто.
Терпенье её кончилось, она сказала ему всё, и они разошлись.
Два года после развода Катя мучилась, переживая разрыв, болела сама, но потом успокоилась и отошла.
С тех пор утекло много воды. Дочь почти не вспоминала о своей болезни, разве что в разговоре, чтобы подчеркнуть время действия: «Когда я болела...». Сама Катя тоже была заряжена на будущее, на веселье и общение, но природная жажда заботы о ближ5
нем, как бы необходимость постоянного тренинга этой заботы, изпод которой дочь уже выскользнула, нестерпимое желание отдать
всю себя любимому человеку жили в ней ностальгически остро, и
в последнее время от этого становилось ей совершенно невыносимо.
Дочь выросла и, хотя ей было только восемнадцать, уже вышла
замуж, жила теперь отдельно, время от времени навещая мать и
жалея её.
Но Катя этой жалости не принимала. «Какая я ещё молодая!», −
рассматривая в зеркале своё лицо, восхищалась она, но небольшие
морщинки, появившиеся со временем на шее, гасили эмоции и наводили на другие мысли.
Действительно, она выглядела прекрасно. Рядом с дочкой никто
не мог дать ей те тридцать восемь, которые она уже носила за собой. Даже вблизи мать и дочь казались подругами или сестрами.
Бывало, что и от тяжких переживаний спасало её любование собой.
Долгое время Катя любила шумные, гомонящие компании и
острые ситуации, когда можно было во всём блеске проявить свою
умственную ловкость. Но вдруг потянуло её к оставленному на
долгие годы увлечению. С грустным умилением она стала вспоминать далёкие времена. Приобщение к великим тайнам человечества
прервалось на долгие годы. И теперь Катюша от осознания этого
страдала, часть её бытия стала казаться ей пустой и неудовлетворённой. Она опять начала рыться в книгах, каталогах, подолгу и с
наслаждением рассматривала имеющиеся у неё коллекции репродукций.
Она вновь стала посещать выставки, и там, на одной из них, и
встретила Павла Ильича, ею забытого, и оттого, как оказалось, совершенно неожиданного.
Максимов, в отличие от неё, частенько с грустью вспоминал их
прошлые, слишком обеднённые и чувствами, и мыслями, редкие
беседы. И то, как однажды, поздним осенним вечером он провожал
её домой, и то сладостное ощущение от близости Катюши, возникшее в нём тогда и оставшееся на всю жизнь. И ту, прежнюю,
Катю, добродушно-уверенную в себе, собранную в тугой внутренний комок постоянно пульсирующих нервов, с идущими во все
стороны от неё лучами искрящейся энергии, от которой всё, что
попадало в её окружение, светилось и улыбалось, становилось умнее и здоровей.
6
Полюбил он её ещё в те незапамятные времена, понял это, ей
ничего не сказал, даже не старался казаться более к шей внимательным, с разговорами не приставал, ни разу не намекнул, лишь
всё про неё узнал и перестрадал тихо, никого не посвящая в свою
тайну
Несколько раз он пытался по памяти написать её портрет, но
чувство захлёстывало, мешало, необходимо было остыть от него.
Но желанная успокоенность со временем не приходила, чего-то не
хватало, и, наконец, он оставил всякие попытки.
Он был наслышан о её жизненных изменениях и, не осознавая
до конца своего внутреннего желания, всю жизнь готовился к
предстоящей с нею встрече.
И вот она состоялась.
2
На эту выставку Катюша пошла в воскресенье, заранее подготовившись к праздничной обстановке гудящего негромко зала и
предвкушая удовольствие от нескольких часов созерцания.
Максимов, впервые за столько дет вдруг увидевший её в зале,
одухотворённую и по-прежнему такую же необычайно собранную,
слишком спокойно и как-то даже отчуждённо и холодно понял,
что мучиться он больше не будет и подойдёт к ней сегодня, сейчас.
Он с трудом смог дождаться, когда она обошла половину экспозиции и сбоку медленно приблизился к ней.
− Здравствуйте, Катя, − тихо сказал он.
Катюша удивленно подняла сначала брови, потом лицо и, всё
ещё находясь в состоянии нирваны, всем телом повернулась к нему.
− Вы? − узнавая и не узнавая одновременно, только и могла
вымолвить она, как застигнутый врасплох шалун, во внезапно охватившем её смятении.
Он смотрел на неё и что-то говорил, совсем необязательное, условное, и Катюша тоже говорила, и ей было приятно, что художник, выставивший здесь свои картины, беседует с нею и она может
ответить ему и даже, кажется, сказать что-то по делу, по существу,
и, возможно, не так уж и мало. Но не только это ощутила Катюша.
Её гипнотизировал − она чувствовала, как слабеет, − внимательный взгляд его голубоватых грустных глаз, взгляд, подсознательно
изучающий будущую модель, − привычка, в отдельные моменты,
может, и назойливая, но деться от неё Максимову было некуда.
7
Сейчас Максимов не думал об этом, он просто смотрел на Катю
и не мог понять, почему так долго они не встречались. У него уже
серебрились виски и одна прядь спереди, будто он нечаянно провёл в этом месте кистью с белилами и, не заметив, не смыл, морщинки появились под глазами от постоянной работы по ночам, да
и вообще многое уже говорило о том, что юность его осталась далеко позади, и с этим тоже ничего нельзя было поделать. Лишь
фигура его по-прежнему была легка, подвижна, и было видно, что
он не чужд спорту...
А Катя?.. Катя была прелестна, молода, обаятельна...
С первой секунды этой их встречи её поразила странная манера,
с которой теперь держался Максимов, свободная, независимая и
вместе с тем особая своим напряжённым вслушиванием в собеседника, когда тот почти материально ощущал внутри себя присутствие его, Максимова, взгляда. Ей было знакомо это состояние − она
не сразу поняла это, − у неё оно тоже возникало, когда её вдруг
начинало неудержимо тянуть к кому-то и когда она очень хотела
настроиться на душевную волну этого человека, повинуясь желанию постичь его и по возможности приблизить. По тембровой окраске слов, по акцентам в произносимых им фразах, по интонации
и ещё по многим другим признакам вплоть до таинственной и всем
непонятной телепатии, в которую Катюша верила безоговорочно,
она оценивала душевное состояние собеседника и это иногда заставляло трепетать её всем своим существом, спрятавшимся за так
хорошо замаскированной скорлупой, от близости их человеческих
начал.
Она поняла его, и сердце ошалело забилось в ней − Максимов
хотел, чтобы она приблизила его, − и обжигающее чувство струёй
ударило в голову.
Сейчас она, вдруг почему-то устало, доверилась этому чувству
и, когда Максимов вёл уже её по выставке, задерживая внимание
на наиболее удавшихся работах, в какой-то момент ощутила, что
он, Павел Ильич, до того внутренне напряжённый и страждущий
её внимания, понял её и раскрыл её тайну, обнаружил и её скорлупу, и трепетавшую за нею душу, и всё-всё, самое дорогое и любимое, и в этом дорогом − вспыхнувшее в ней совершенно внезапно
чувство любви к нему и тут же натолкнувшееся на такое же ответное, настолько похожее на её, что она готова была заплакать от
счастья, которого, как оказалось теперь, она никогда и не знала.
8
Когда они прощались, Катюша подала ему руку, высоко, как
для поцелуя.
Максимов мягко взял её руку в свою, нежно пожал и, задержав
всего на мгновение дольше необходимого, отпустил. Она, уловив
это, одарила его взглядом таинственных глаз, и в нём он прочитал
желание, потрясшее ею.
Он молча стоял перед нею, как мальчишка, без плаща и головного убора − так и вышел на улицу, − и ветер, уже холодный поосеннему, лохматил его шевелюру.
− Вы зайдёте ко мне? − спросила она просто, будто приглашала
его не в гости, а на службу по делам.
Максимов поспешно заверил её, что зайдёт непременно, и спросил, когда это было бы всего удобнее для неё.
− Приходите хоть сегодня, − опять нежно улыбнулась она глазами и добавила тихо. − Я вас буду ждать.
Ей не хотелось уходить. А Максимову нестерпимо жгуче вдруг
захотелось приблизиться к ней и поцеловать в губы. Он отчётливо
представил это, как на картине, и уже сделал какое-то ненужное
сейчас движение вперёд, но она поняла и, опережая его, отступила.
Ещё раз улыбнувшись ему на прощанье, Катюша повернулась и
пошла, быстро, уверенно, всё дальше и дальше отдаляясь от него.
А он стоял, и ему отчего-то тоже не хотелось уходить. Он как
будто еще ощущал её ладонь в своей и её душу, слившуюся с его
душой. С двух сторон его обтекал людской поток покидавших выставку, и вряд ли существовало в мире что-нибудь более важное
для него сейчас, чем то состояние, в котором он находился.
В тот же вечер, возвращаясь домой, Максимов под фонарём
отыскал в записной книжке номер её телефона, второпях вписанный им туда на выставке, и из уличного автомата позвонил.
Она отозвалась в трубке непривычно низким, но удивительно
лёгким голосом.
− Это я, − по-дурацки неожиданно сказал Максимов и не сразу
продолжил. − Максимов.
Она засмеялась искренним, чистым смехом, и Максимов окончательно потерял дар речи.
− Вы меня простите, − пролепетал он. − Я проходил мимо автомата и вспомнил...
Она снова радостно и надолго засмеялась и, нахохотавшись,
сказала:
− Если Вы будете вспоминать обо мне, проходя мимо каждого
9
автомата, то, боюсь, мы с Вами ничего не сможем больше делать,
как только говорить по телефону.
Катя стала говорить ему что-то своё, что волновало её сегодня,
домашнее, чисто женское, а Максимов, не особенно вникая в
смысл её речи, наслаждался переливами её голоса. Низкий, мужской тон его переходил плавно в высокий, женский, и наоборот;
полутона, играя, наполняли его, перегоняя друг друга. Она рассказывала в лицах, меняя интонации и варьируя тембром, и он подумал вдруг, что присутствует в театре одного актера.
− Что же Вы замолчали, Максимов? − услышал он, и смысл сказанного не сразу дошёл до него. − Я тут закончила давно говорить,
а Вы не соизволите продолжить, чтобы поддержать разговор. Уж
не замёрзли Вы там в своей будке?
Максимов представил себе, как он, замёрзший, жалобно скулит
в телефон, лёжа в собачьей будке, и расхохотался.
− А почему Вы смеётесь? − недоумённо спросила Катюша. −
Кажется, я догадываюсь − Вы от холода лишились разума. Бедный
Максимов! Так берите же скорее такси и поезжайте сюда. Я отогрею Вас кофе.
− Нет, нет, − улыбаясь, проговорил он. − Я ещё в своём уме.
Просто представил себя в собачьей будке.
− У Вас определённо начались галлюцинации, − пожалела его
Катюша. − Немедленно приезжайте! Что у Вас там стучит? Наверное, зубы?
− Я считаю деньги. Смотрю, хватит ли мне на такси.
− Бедный художник! Садитесь скорее, пока Вы ещё в состоянии
двигаться! Так уж и быть, я Вас встречу и выкуплю у таксиста.
Согласны?
Максимов согласился.
3
Они стали встречаться у неё дома.
Он приходил, она ждала уже его, заводила неизменный кофе со
сладостями − её фигура ей это позволяла, поэтому что-нибудь всегда было припасено, - и они говорили, говорили, любуясь друг
другом. Максимову нравились её суждения − откровенные, иногда
слишком, точные, обнажавшие внутреннюю суть людей и вместе с
тем прощающие им человеческие прегрешения, которые, − Максимов знал, − при желании обнаруживались у каждого. Любой
грех можно было пристально рассматривать, холить и лелеять так,
10
что он вдруг начинал расти, затмевая собой всё остальное, большое и чистое.
Максимов не мог представить, чтобы в присутствии Катюши
кто-то мог позволить себе низкую двусмысленность или скабрёзный анекдот. Природой ей был дан редчайший по нынешним временам человеческой жёсткости дар открывать в дядях глубоко
спрятанные благородные начала и порывы, чем-то неуловимым
помогать им проявить лучшее, не стыдясь этого как слабости и не
боясь потому показаться смешными. Она была катализатором человеческих отношений. Потом, после общения с нею, они могли и
сами удивляться собственной смелости и собственной чистоте.
Чем она достигала этого, оставалось тайной, но распространяла
она её на всех, − в этом он был уверен.
Приходя к ней, Максимов словно купался в чувстве собственного очищения от тягот жизни с её заботами, комиссиями, выставкомами. Он понимал, что сидя здесь, в пригревшей его квартире, с
женщиной, о которой мог только мечтать, он катастрофически теряет время. А время Максимов ценил выше всего на свете, даже
выше собственной жизни. Он отдавал себе отчёт в том, что выйдя
отсюда, долго ещё будет находиться под колдовским влиянием
Кати, делающим в последнее время совершенно невозможным
нормальный процесс его работы.
И в то же время он вдруг стал явственно ощущать, что незапятнанная, хрустальная чистота их отношений, какое-то сверхъестественное понимание друг друга как самого себя со всеми причудами и сумятицей, есть нечто более значительное для него, чем пусть
сильное, но всё-таки временное увлечение, чем даже весь багаж
его жизни и славы, которые уже грели его существование огнём
избранности и с которыми он уже нёс пока неясно напоминающие
о себе замыслы, дремлющие и ожидающие его как жертву будущей славы.
Что-то менялось в нём, уценивалось, как меняется мир лишь
радом с талантом. Какая-то часть существенных ранее жизненных
представлений вдруг обрела такую мизерную цену, что он испугался. Он не мог, не привык переоценивать значение женщины в
жизни мужчины-творца, в своей собственной жизни, над этим просто никогда не задумывался, но влияние на него Катюши оказывалось таким огромным, значительным, таким трагически предсказуемым для его творчества, что поневоле он стал всё чаще и чаще
ловить себя на мыслях, раньше никогда не посещавших его, − о
11
ценности собственного творчества в Искусстве с большой буквы.
Утилитарные ценности, престижность, и до того особенно не задевавшие его, и слава, цель честолюбивых натур, отошли в ненаблюдаемую им часть пространства и замолчали.
Однако, это не было ни депрессией, ни кризисом, это было чтото другое.
До встречи с Катей, всё так перевернувшей в его существовании, он жил только работой, отдавая ей все свои силы и черпая их,
в свою очередь, в её результатах, в удовлетворении от её воплощения. Семейная жизнь ему не удалась, о чём всегда он думал достаточно спокойно, с долей некоторого сочувствия к себе. Он и не
был семьянином и в этом никогда не тешил себя иллюзиями. В
отношениях с женой ощущался известный холодок и натянутость,
благоразумно не доводимые ими до обострения. Дети выросли,
были уже дочти взрослые − сыну семнадцать, дочери девятнадцать
лет. Ими он редко когда занимался − и в этом он был откровенен с
собой, − минуты общения с ними бывали нечасто, но дети постоянно тянулись к нему, интуитивно чувствуя его напор, благородство и волю. За них он был спокоен.
Испугала его не возможная перемена в семейной жизни − Нет!
− хотя он и об этом вдруг начал задумываться, вопреки своему,
заведённому ещё в юности правилу − меньше рассуждать о вещах
неглавных. Он ощутил внезапно ужаснувшее его ничтожество трудов своих, их чернорабочую тщету, прикрытую лаком доведённого
до затмевающего всё остальное самолюбия, истерического желания во что бы то ни стало выделиться из общества себе подобных,
осуществляемого тонко, мастерски, но холодно. Он казнил себя
своею человеческой совестью с откровенностью безжалостного
инквизитора.
Да, он делал своё дело честно. Никто не может упрекнуть его в
передёргивании или, хуже того, в компиляции. Но внутренний голос вдруг обрёл такую силу, такую убеждённость в собственной
неправоте, что Максимов на некоторое время перестал принуждать
себя работать. Раньше он знал, что принуждение, насилие над собой необходимо в любой деятельности, чтобы стало возможным и
завёршенным задуманное. Но вдруг сейчас Максимов отчётливо
увидел, что такая жестокость по отношений к себе, принудительное форсирование сил в мыслей, заставляющих двигать кистью
лишь по инерции, выхолащивало чувство, всегда и во все времена
являющееся целью искусства. Фанатичного исступления души не
12
хватало на весь путь и оно подменялось волей. Форма давила собой, преобладала. Это было естественно, как характер - изменить
его мало кому удавалось, да и то ценою жизни. Естество проявлялось во всём, а уж в таком тонком деле было видно невооружённым глазом.
Неожиданно открытая им холодность в собственных картинах и
поразила его больше всего.
Это и было основной причиной уценки незыблемых представлений, вбитых им в свою голову с помощью учителей, общества, с
помощью друзей, и это стало его озарением и одновременно рождением нового видения, появление которого в обычных, любых
других, условиях и при ординарных обстоятельствах он мог ожидать всю жизнь и не дождаться, как не были осчастливлены подобным многие и многие такие же, как он, почти все.
Исключение составляли лишь те, кто был отмечен Богом, дьяволом, кем-то или чем-то ещё, кто проявлял поистине нечеловеческую, космическую, зоркость и воплощал её вопреки всему, что
могло тут же яростно броситься на экзотический плод и кровожадно уничтожить его. И уничтожалось, и гибло многое, − Максимов
знал об этом. Не принятое в своих кругах пропадало, бессильно
гибло, а сколько замыслов ещё более гениальных умирало вслед за
этим в головах его создателей! − кто может подсчитать потери,
потери от непонимания душ? И лишь ничтожные крохи пробивались через годы.
Ох уже не мог писать по-старому, что-то пока неясное вызревало в его душе, он слышал его зов, но не мог угадать его формирующееся лицо. Мощь, энергия парадоксов неповторимости − вот
что это будет. Но уловит ли он рождающееся, сможет ли понять
его, раскрыть для других? А если нет? Если он бездарен? Что тогда? − Бросить всё и подаваться в подёнщики, извозчики, в маляры, которых и без того хватало в искусстве?
Почему для осознания всего этого ему нужна была именно Катя
и встреча с ней, Максимов мог только догадываться.
4
А Катюша светилась от счастья. Взор её полуприщуренных,
глубоких, зовущих глаз озарился. Иногда она взглядывала на Павла Ильича, широко распахивая глаза, и Максимов, ощущая в груди
сладостный комок, замирал. В такие моменты он отмечал, что
зрачки её глаз действительно подсвечивались изнутри.
13
Она пригласила Максимова погулять и повела его по любимым
ею местам.
Они долго бродили в Коломенском по уже тронутой лёгким
морозцем траве. Катя щебетала без умолку, и, слушая её, Максимов не переставал удивляться. Оказалось, что она хорошо разбиралась в архитектуре и потому засыпала его названиями и терминами архитектурной науки. Прогуливаясь между строениями и
деревьями, она прочитала ему целую лекцию о старине.
− Ой, Максимов, − восхищенно проговорила Катюша, когда они
вышли на берег Москвы-реки. − Какая красота! Если бы я была
художницей, я бы это писала каждый день.
И счастливо засмеялась.
Спокойная вода отражала стальное небо, река делала поворот, и
с высокого берега, на котором они стояли, и река, и Коломенский
собор с нависшим над ним тяжёлым небом и холодным осенним
ветром соединились в душе Максимова в одно целое, и - ему показалось − этим завершилась докатина эпоха в его жизни. Может
быть, отсюда пойдет он другой дорогой?.. Может быть, может
быть...
Ему нестерпимо вдруг захотелось поделиться с Катей своими
тяжёлыми, разрывающими голову мыслями, услышать от неё слова сочувствия и уверения в его способностях, в том, что придёт
ещё и к нему радость работы, придёт непременно, но он промедлил, и после долгого молчания и созерцания ими окружающей их
грустной картины Катя сама, непостижимым образом угадав его
состояние, неожиданно для него повернулась и, глядя прямо в его
глаза, участливо спросила:
− Трудно, Максимов?
Он посмотрел на неё печальными, потемневшими глазами, в
которых отражалась отливающая серебром река и тёмное небо, и
ему стало теплее и от этих слов, и от того, что она поняла его, поняла без длинных, нудных речей. Стало легче.
Ничего не сказал он ей тогда, улыбнулся, сжал ей с благодарностью руку, и мрачная картина, окружающая их, перестала казаться
ему символом прошлого, и даже церковь празднично засветилась
вдруг на тёмном фоне предзимнего неба, и сам он, может быть,
впервые в жизни ощутил не просто понимание его другим человеком, а какое-то таинственное единение, опору, безоговорочную
принадлежность ему этой удивительно красивой женщины, способной так соединиться с ним.
14
5
Под Октябрьские праздники он получил приглашение от своих
старых друзей провести вечер в их обществе. Немного подумав, он
позвонил Кате и рассказал ей о приглашении.
− А почему ты мне говоришь об этом? − выслушав его, спросила Катя.
− Потому что я хочу, чтобы та пошла со мной.
− Максимов, − укоризненно пропела она, − а хорошо ли это?
Твои старые друзья меня не знают.
− Достаточно того, что тебя знаю я, − упрямился он. − И они
тебе понравятся, вот увидишь.
− А понравлюсь ли я им? − вот в чём вопрос, товарищ принц...
Ну, хорошо, хорошо, уговорил. Когда и куда прикажете явиться
мне?
− Я заеду за тобой. Завтра к шести вечера.
− Договорились. Я жду тебя. Целую.
Назавтра Максимов с раннего утра торчал в мастерской. Именно торчал, как он сам определил свое пустое времяпрепровождение там. Работа, как стало уже дурным правилом в последнее время, не продвигалась ни насколько. Он начинал и бросал, старался
закончить, клал последние штрихи, отходил, смотрел и в ярости, о
существовании которой в таком объёме у себя он раньше не догадывался, отворачивался. Потом, успокоившись, начинал снова.
Раньше он любил работать по утрам. Искусственное освещение
не мешало ему. После долгих поисков, раздумий и экспериментов
он устроил себе в мастерской сочетание люминесцентного света
нескольких типов ламп с обычными, искажения цветопередачи
почти не наблюдалось.
Иногда он исступлённо работал с вечера до рассвета, мог вообще забыть о течении времени.
Обычно он, заслышав внутри себя художнический зуд, заранее
запасался едой в расположенном неподалёку маленьком ресторанчике, где к нему давно уже привыкли и, как своего, подкармливали. Два больших, приобретённых им в зарубежной поездке, ярко
расписанных термоса всегда стояли на полке в шкафу в полной
готовности. 0н педантично следил за их чистотой, даже когда не
пользовался ими. Воды в мастерской было сколько угодно, и Максимов пил чай, часто, много, испытывая умиротворение от самого
процесса чаепития.
Катю в мастерскую он не водил − не любил праздношатаю15
щуюся публику - и не терпел, когда проникали в его тайны, давили
своим присутствием и, как ему казалось, влияли на уже находящееся в работе, на ожидающее своего часа законченное, но не вынесенное на обозрение, и, наконец, на замыслы.
К вечеру он, усталый и выпотрошенный неудавшимися попыткам, навёл порядок в мастерской, снял перепачканную привычную
робу, умылся, причесался, облачился в толстый, мешковатый, ручной вязки свитер и, посмотрев на себя в зеркало, задумался.
В мыслях о Кате, о предстоящей встрече он оттаял немного, в
незадавшийся день стая постепенно отодвигаться всё дальше и
дальше, но ленивая усталость, измотавшая его, сидела в нём противной ноющей занозой, всё ещё пытаясь опустошить смысл и
обесцветить краски их свидания и её первого представления
друзьям, чего так хотел Максимов и чего страшился. И вползал
откуда-то извне в его душу страх, скользкий, холодный, коричневый, страх за их слишком романтические отношения, когда в них,
по-юношески беззащитных, не было места ни семейным, ни общественным проблемам и драмам, без чего связь натур в наши дни
начинает казаться слишком малообещающей и хрупкой в своей
однобокости.
Максимов не задумывался над тем, что он мог дать Кате,
а тем паче и мысли не допускал о какой-либо взваливаемой им
добровольно себе на плечи ответственности за их будущее. Оно
для него существовало только в его работе, будущего в семейной
жизни или в отношениях с женщиной Максимов не признавал, как
проходящее, нефиксируемое, невозможное в перенесении его на
холст. В своей жизни он лишь отчасти руководствовался благими
душевыми порывами, из чего иногда получались хорошие картины, и дух рационализма был ему не чужд.
Потом, резво взбегая по ступеням лестницы Катиною дома к
знакомой двери на третьем этаже, он внезапно почувствовал в себе
щемящую, опасную нотку разлуки, новый для себя мотив устрашающего одиночества, в котором только что неожиданно обретшая опору исстрадавшаяся душа может вдруг опять оказаться над
бездной.
Подобного Максимов никогда не испытывал, и новые, появившиеся в нём ощущения, заставили теперь прислушаться к себе.
Что бы ни делал сейчас, в последние дни, Павел Ильич, где бы
ни находился, он жил, словно пьяный, постоянным волнующим
присутствием Катюши и тем странным для него, неслышным отве16
том своей души, в котором, неясно почему, была непоколебимая
уверенность, что всеми своим мыслями и чувствами, всей своей
истосковавшейся женской сущностью Катя живет им и только им.
Максимову не хотелось думать о самом худшем, и он попытался отогнать неприятное чувство, так не вязавшееся c безоглядной,
какой-то религиозной верой в Катюшину преданность. Даже сегодня ему удалось это сделать, и довольно легко, и от уверенности
его, от осознания незначительности затраченных для этого волевых усилий, грустные события сегодняшнего и предыдущих дней
не приобрели острой, фатальной окраски, как бывало с ним раньше, до Катюши, когда сознание личной своей ненужности близкому человеку время от времени захлестывало его.
Какая-то живительная сила наполняла душу, приподнимала её
до патологической, нечеловеческой самоуверенности в непогрешимой правильности задуманного, и поэтому, нутром презрев свалившуюся на него неудачу, сейчас он не делал из неё, как раньше,
трагедии, а принимал её, как необходимый этап, требующий безоговорочного преодоления и приближающий его к цели.
Он был уже готов к другой неудаче, измотывавшей душу, может быть, несравнимо больше и, возможно, похожей на предыдущую своим конечным результатом, как близнец на брата. Жизнь
как непрерывная цепь приближающих к задуманному попыток,
когда-нибудь должна была вознаградить его.
Это было новое, что носил теперь в себе Максимов.
Ореол таинственности, сверхъестественной силы, физически
ощущаемой им, появился в самом его существовании и сопровождал его постоянно, как появлялся он вокруг некоторых, непонятно
как сработанных, отмеченных гением и потому волнующих всех,
картин. Это хорошо ощущаемое им чувство причастности к Богом
избранным, несмотря на естественно возникающие сомнения и
опасения, заставляло Максимова верить в свою исключительность,
родившуюся совсем недавно, и появление которой, казалось, было
закономерно подготовлено всей его каторжной, сверхчеловеческой
пыткой, называемой любимой работой, в течение многих лет с
полнейшим пренебрежением радостям человеческого бытия и общения даже с близкими по духу людьми.
Таинственный огонь освещал теперь его путь. Он уже знал, в
каком направлении нужно было идти − искать чудо, рожать его.
Наступал его звёздный час, и нужно было готовиться услышать
бой сказочного механизма, необходимо было копить силы, чтобы
17
вынести на этом пути все невзгоды, мыслимые и немыслимые, умножить их и совершить то, ради чего он появился на свет, - открытие.
Такие мысли, если можно их назвать мыслями, а не ощущениями и мелодиями, проносились в голове Павла Ильича, когда он,
перепрыгивая через ступеньку − стрелки его небесных часов уже
миновали цифру шесть, − взлетал по лестнице к двери, которая
стала для него входом в священную обитель доброй феи.
6
А Катюша, взволнованная его неожиданным предложением и,
как ей казалось, надвигающимися, такими желанными переменами
в холодной своим одиночеством жизни, плохо спала ночь, мучилась, вставала и прогуливалась в темноте спящего дома, страстно
желая успокоиться, но покой не приходил, и она, зябко передёргивая плечами, закутывалась в шерстяной плед и шла в кухню, где
сидя в старом, большом, доставшемся ей от прежних жильцов,
кресле, маленькими глотками пила молоко, оставленное с вечера
на случай бессонницы, и сумбурно и радостно размышляла над
предложением Павла Ильича, не желая того, но невольно рисуя
нежные картины своего выстраданного будущего, когда рядом с
нею тут, на кухне, и там, в комнатах, всегда будет находиться он,
Максимов, − самое любимое, самое нежное, самое необыкновенное существо, которое любит её больше всего на свете и боготворит так же, как и она его.
Весь следующий день больше всего её волновало, в каком туалете она покажется знакомым Павла Ильича. Мучимая своими
мыслями, она кое-как досидела де середины рабочего дня и отпросилась у начальника, шутливо сообщив ему, что сегодня решается
вопрос для неё чрезвычайно важный, причём, гораздо более важный, чем всё остальное на свете − работа тоже, − и она готова те
несколько часов своего отсутствия на рабочем месте, которые подарит ей он, её начальник, скомпенсировать потом в любом удобном ему виде. Руководитель её, человек абсолютно положительный в семейной жизни и поэтому несколько заторможенный, был
приятно польщён таким к нему обращением и, хотя не жаловал, да
и не любил − все это хорошо знали, − когда кто-нибудь выпрашивал отпустить его, соизволил разрешить. Она галантно поблагодарила его и, наскоро собравшись, поспешила домой.
У неё было в чём пойти в гости. Но женская слабость, делаю18
щая женщин женщинами, − их врождённая страсть быть абсолютно независимой от других особей того же пола, часто даже ценой
полной зависимости от диктатора-мужчины, и потому толкающая
их на неисчислимые, бесплодные и даже этим вызывающие зависть женской половины жертвы, − диктовала проявить характер и
заявить о себе как об интересной, современной даме сразу, от
входной двери квартиры, куда с Максимовым они сегодня отправятся...
За свой ум, вышколенный многолетним опытом в разных компаниях, она не беспокоилась − его оценят, как это бывало не раз,
но насторожить дам и привлечь к себе внимание мужчин она
должна будет уже по одёжке − с первого на неё взгляда.
Сверхмодные туалеты готовились ею тщательно. Заранее предполагая ситуацию, подобно выпавшей, она уже неделю по вечерам
прилежно изучала броские предложения журналов мод, придирчиво оценивая их, заглядывала в старые, затрёпанные подшивки, памятуя, что лучшее новое − это забытое старое, благо ходить для
этого ей никуда не требовалось: Катюша от моды старалась не отставать и все, что имело к ней какое-то отношение, аккуратно собирала. Кипа вырезок, журналов, собственноручно сделанных ею
зарисовок хранилась на кухне за швейной машиной. Вечерами она,
не торопясь, выбирала из них очередную порцию и, предвкушая
удовольствие, с ногами устраивалась в старом уютном кресле и
принималась за работу.
Нежной мелодией тихо мурлыкал под боком радиоприёмник.
Было уютно, спокойно, радостно.
Сейчас ей требовались последние усилия, чтобы закончить задуманное. Шила она быстро, иногда всю вещь делала за вечер, начиная от выбора необходимой ткани в магазине, когда, не спеша
прохаживаясь между стойками с полотнищами, критически их осматривала и ощупывала, морщась и вздыхая по поводу цен, и до
самого последнего момента − любования собою в обнове перед
зеркалом. Такие эпизоды случались у неё нередко и затягивались,
как правило, за полночь.
7
Сегодня к приходу Максимова всё было готово.
Она услышала звонок у входной двери, положила на подставку
утюг и, оставив платье, которое гладила, в халатике и шлёпанцах
на босу ногу бросилась открывать дверь.
19
Быстро втащив медлившего Павла Ильича в прихожую, хлопнула дверью, радостно и по-детски доверчиво заглянула ему в глаза.
Максимов, взволнованный остротой первых мгновений встречи, растерялся.
− Я тебе нужна? − хитро щурясь, шёпотом спросила его
Павел Ильич заморгал и, подавленный её энергией и доверчивостью, стоял истуканом, всего лишь согласно кивая в ответ.
Заворожёно глядя ему в глаза, она медленно приблизилась и
вдруг упала ему на грудь, вцепившись мгновенно окаменевшими
пальцами в отвороты его плаща.
Лицом она зарылась в выбившийся из полураспахнутых пол
шарф, приятно пахнувший освежающим запахом Максимовской
мастерской и невыветрившимися остатками мужского одеколона.
Волосы ее тут же защекотали ему подбородок и нос, но он жадно
вдохнув их нежный аромат, ещё ниже опустил своё лицо.
Замеров, они упивались близостью своих соскучившихся друг
по другу тел, неуспокоившихся в разлуке и так желавших одно
другого.
Встреча с Катей ошеломила Максимова как ошеломляло теперь
каждое с нею свидание. Общее же дело, − казалось, и всего-то −
посещение друзей Павла Ильича, − похоже, сближало их окончательно. Домашняя обстановка, привычный ей старенький халатик,
открытые, беззащитные ноги потрясли его. Забытым уютом задела
его волна вдруг неожиданного тепла, растаяли остатки едва уловимых льдинок отчуждения в душе, и Максимов, стоя в напряжённой позе и бережно поддерживая ослабевшее и сразу отяжелевшее
тело Катюши, осоловел. От бешено забившегося сердца, от ударившей в голову нежности Максимов находился в состоянии,
близким к помешательству. Все неприятности дня растворились в
ослепившей его любви. Катюшино прерывистое дыхание жгло ему
грудь.
0н смутно припоминал, что подобное чувство испытал, когда
первый раз взял на руки маленький спеленутый красный комочек
жизни, который называли его дочерью.
Время исчезло, и им казалось, что они вечно могут стоять так,
находя в упоении друг другом и цель, и средство своего существования.
Катя тихонько шевельнулась у него под руками и, медленно
приподняв лицо с прищуренными и вздрагивающими веками,
20
жадно потянулась полураскрытый ртом. Максимов, как удар тока,
ощутил внезапное соприкосновение своих и её губ, их зовущую
податливость и закрыл глаза. Её руки обвили его шею, и она со
всею силою, на какую была способна, прижалась к нему.
Они стали уже задыхаться, когда Катюша как-то боком выскользнула из его объятий, по-девчоночьи смутившись и отведя
взор в сторону, одернула на себе халатик в бросила:
− Раздевайся! У меня утюг.
И опережая его, начала быстро расстёгивать пуговицы на его
плаще. Их руки сталкивались, Максимов ловил её пальцы своими,
сжимал нежно, но она, полузакрыв глаза и дрожа, как в лихорадке,
выдёргивала их и еле слышно шептала, убеждая больше себя, чем
его:
− Всё, всё. Больше ничего не будет.
Она повторяла: «Всё, все …», и Максимов понимал, что это
«всё» означает лишь одно − всё тут его, навсегда и бесповоротно, и
ничто и никто ей не нужны, кроме него, Максимова, который стоит истуканом вместо того, чтобы взять её на руки и нести.
Находясь в полузабытьи и двигая лишь руками, она ещё несколько мгновений подождала его. Не дождавшись, выхватила из
его рук плащ, быстро повесила и, мелькнув застывшей полуулыбкой, повернулась и кинулась в кухню.
− Проходи, Максимов, в комнату, − громким низким голосом
крикнула она оттуда всё ещё стоявшему в прихожей и охваченному сладким дурманом Павлу Ильичу. − Не стой! Я сейчас. Да приходи в себя побыстрее − будешь оценивать мою работу.
Максимов прошёл в комнату и рухнул в кресло.
Понемногу ощущения сказочного ребячьего сна отпускали его.
Он окончательно ещё не очухался, когда в дверях показалась
Катбша.
− Я буду переодеваться, здесь за дверцей шкафа, а ты, Максимов, отвернись. Хоть мы и свои, но подсматривать нехорошо.
Она ласково посмотрела на Павла Ильича, и у того опять провалилось сердце.
Боковым зрением он видел, как она сбросила халатик, кинула
его на диван и, белея телом, стала натягивать через голову сильно
шуршащее платье. Максимову не к месту пришла в голову мысль
− а ведь и в прихожей, и в другой, большей комнате у нее есть открытые зеркала, не то что это − в шкафу, где достаточно места и
нет его стесняющего присутствия.
21
А Катюша, не догадываясь ни о чём, поправляла механически
волосы, ладонями разглаживала складки платья и хотела лишь одного: чтобы Максимов был рядом, чтобы ощущение его тела своим не проходило, не исчезало, − и поэтому она переодевалась тут,
открывая себя и шурша платьем, чтобы звук этот возбуждал в душе Максимова ответные искры, к ловила их.
− Застегни, Максимов, пожалуйста.
Она выскользнула из-за дверцы шкафа и, повернувшись к нему
спиной, отклонила назад голову и свела лопатки.
Максимов вскочил на ноги и протянул руку. Там, где начиналась молния, уже виднелись её голубоватые трусики. Он неловко
потянул за металлический язычок, но всё платье вслед за этим
движением приподнялось, и он, растерявшись, остановился.
− Придержи, Максимов, − чувствуя его затруднения, пропела
Катюша.
Другой рукой Максимов сгрёб в щепоть выступающие складки
и, стараясь не прикасаться к бьющему жаром телу, осторожно потянул снова. Волна, сметающая у него в голове все мысли, опять
ударила его, как только он выпустил платье из рук, и он увидел её
всю, невысокую, изящную, с отведёнными назад плечами и выступающей спереди гордой остренькой грудью, и обнял её сзади,
прижавшись к её спине и ощутив горячими ладонями её живое
нежное тело.
Она замерла. Потом, быстро повернувшись вокруг своей оси,
прижалась на мгновение телом и губами и тут же вырвалась.
− Всё, Максимов, всё, − полузакрыв глаза, повторила она обессилено. − Платье помнём.
Она посмотрела на него странным, далёким и научающим
взглядом.
− Максимов, ты скоро вернёшься с неба на землю? Поговори со
мной. Ты посмотри на платье. Ну?
Она покрутилась перед Максимовым, прошлась, выбрасывая
вперёд бёдра, так, что платье на ней в такт движениям заколыхалось, ожило.
− Превосходно! − выдохнул Максимов.
Да, Катюша была прекрасна.
Ему захотелось сказать ей об этом, о своих желаниях, о том, что
на платье нет ни одной лишней складки, оно гармонично и закончено. Но он снова понял, что произносить будет бесцветные, ничего не выражающие слова, и его лепет, ещё не состоявшись, стал
22
ему противен.
Катюша, улыбаясь, глядела на него и понимала, что творится в
душе у Павла Ильича. Она попыталась простить ему и его желания, и его несказанные слова, и даже то, чего пока не ощутил в себе Максимов, но должен был скоро ощутить; лицо её вдруг стало
несчастным и на нём отразился страх, внезапно охвативший ее.
Детская радость поблекла в ней.
Резко развернувшись, Катя выскочила ив комнаты.
Максимов почувствовал, как у него сжалось что-то в груди, в
солнечном сплетении, неприятно зашлось сердце х как холодный
вихрь вдруг пронесся во всём его теле сверху вниз. И ему стало
плохо.
Что-то роковое, непоправимое, опять окружило его, тяжёлым,
удушливым туманом заволокло ближние и дальние возможные
его ориентиры, и как в бредовом сне Максимов почувствовал, что
не сможет ничего сделать, чтобы изменить надвигающуюся катастрофу. Это было похоже на паралич, когда нельзя двинуть ни ногой, ни рукой, но только на паралич воли.
И так же внезапно вслед за этим что-то живое оборвалось в нём,
словно перерубили канат, на котором он висел, и он полетел в
чёрное, зияющее небо невесомости, и удушливый комок из желудка подкатил к горлу, и одновременно заныли внутренности, о которых раньше он и не думал.
Всё это пронеслось в его голове в считанные мгновения, н
вдруг вспышка яростной непримиримости к судьбе охватила его и
бросила за нею.
В тёмной и потому, казалось, прохладной кухне спиной к нему,
упершись лбом в поблёскивающее оконное стекло, стояла Катя и,
сгорбившись, сумрачно смотрела на выхватываемые светом раскачивающегося под ветром фонаря голые ветви, на соседние крыши
и дома, манящие огонькам горящих окон и на чёрное небо с невидимыми, быстро проносящимися на нём тучами.
Губы её шевелились, лицо было неподвижно, из несчастных
глаз медленно выкатывались одна за другой слезинки.
Он подошёл к ней сбоку, взял её ладонь в свою и, лаская пальцы, чуть слышно спросил:
− Что случилось, Катя?
Она горько и удручённо дёрнула головой и нлчего не ответила.
Максимов понял, что она вряд ли что-нибудь скажет о происшедшем, и ему показалось, что всё это могло случиться в другом месте
23
и в другое время.
8
Они стояли у окна, молча глядя сквозь него в не видя того, что
происходило на улице. Катя сглотнула подкативший к горлу комок, успокоилась и, утерев слезы, попыталась улыбнуться:
− Ну что, Максимов, − мы ещё же опоздали?
Он посмотрел на часы. Было около восьми вечера, друзья, как
правило, засиживалась за полночь, а то и до утра, привычные к
такому режиму.
− Вполне успеем. И наговоримся, и …
Он хотел продолжить, но не нашел, что сказать, и окончание
фразы повисло в воздухе, выдавая его растерянность.
Катя сказала:
− Сейчас. Я приведу себя в порядок.
И она пошла в прихожую к зеркалу, оставив его одного в тёмной, неуютной кухне.
Было слышно, как она что-то переставляла, открывала и закрывала дверцы, как негромко постукивали парфюмерные принадлежности о столик. А он всё стоял у окна, не в силах отделаться от потрясшей его картины.
Там, внизу на земле, освещаемой уличными фонарями, ходили
прохожие и дул по-зимнему холодный ветер, но всё это было так
далеко, что казалось нереальным.
Он провел пальцем по чёрному стеклу и ощутил его холод и
твёрдость. Перед глазами у него стояла Катя, одинокая и потерянная, и жалость к ней, обида на её незадавшуюся судьбу кольнула в
груди. Максимов понимал, что ему легче, − в живописи он находил то, что она уже потеряла − забота о дочери канула в прошлое,
а он, Максимов, как объект её внимания оказывался неблагодарным. Нужна ли вообще в любви благодарность? − этого он не мог
сказать. Тому, кто отдавал свою любовь, как будто бы нужна, и в
то же время, он чувствовал, что это было противоестественно, и
требовалась не благодарность, а ответная любовь и внимание, на
которые он не хотел и не мог растрачивать себя. А Катя требовала,
молча, может быть, неосознанно, конечно, неосознанно, и Максимов оказался в положения древнего осла меж двух охапок сена с
той лишь разницей, что у него те было выбора и, следовательно, не
было надежды на их общее будущее.
Вторично ярость непримирения накатилась на него, но он не
24
дал ей разбушеваться и подавал.
Он вышел из кухни.
Катюша стояла в прихожей снова собранная, как пружина, и
пристально смотрела на него. Ой улыбнулся:
− Пора?
Без прежней радости она глядела ему в глаза. Не отводя взгляда, она шагнула к нему и остановилась.
− Знаешь, Максимов, давай никуда не дойдём!
− Как? − растерялся Максимов. − А друзья? Обещали.
− Ты обещал, ты я позвони. Придумай что-нибудь. Скажи, что
не можешь.
Перемена, происшедшая с Катей, озадачила Максимова. Внутренним чутьем он угадывал боль, разрывающую её душу, но никак
мог постичь того, что такая умница, как она, вот так запросто,
поддавшись секундной обиде в ответ на его непонимание − объективное непонимание, − может разрушить их такую хрупкую, нежную связь душ, их любовь. Неужели? - спрашивал себя Максимов.
Что-то большое и неожиданно неприятное для него вклинилось
между ними и начало отравлять необыкновенную атмосферу, в
какой оба жили в последнее время, и отрава эта невидимо и неслышно принялась в их душах за своё чёрное дело, выворачивая их
противоположной стороной, изнанкой, зияющей старой, незаживающей раной.
− Ты плохо себя чувствуешь? − тихо спросил Павел Ильич. −
Ты больна?
И в который раз в этот вечер он поразился реакции Кати.
«Лучше бы ты, Максимов, не спрашивал!», − прочитал он мысль,
мелькнувшую в её глазах, и на Максимова одно мгновение глядело
такое невысказываемое словами страдание, что мучившая его жалость толкнула его в спину, он шагнул к ней и обнял.
− Катя, − страстным шёпотом произнёс он, − Катенька! Прости!
Я ужасно невнимателен к тебе. Прости! Катя!
Катя бесстрастно и молча высвободилась из его объятий, обошла его стороной и вошла в комнату. Максимов, снова не понимая
случившегося, помедлил немного и последовал за нею.
Она сидела на диване, заложив ногу за ногу и, откинувшись назад, внимательно смотрела на него.
− Проходи, Максимов, садись, − сказала она спокойно и показала глазами на место рядом с собой.
Он сел близко, вполоборота к ней, касаясь своим коленом её
25
ноги. Она не пошевелилась.
− Мой наряд, Максимов, рядом с твоим − королевский бриллиант рядов с булыжником, − холодно оглядев его с головы до ног,
полупрезрительно сказала она.
Максимов почувствовал, что непроизвольно начинает краснеть,
как мальчишка. Не ушат холодной воды, а бездна разверзлась под
ним.
− И где ты только достал этот идиотский свитер? Скажешь адрес?.. Или промолчишь снова?..
Максимов не понимал, как себя вести. Он лишь оцепенел. Он
почувствовал, как жарко ему в злополучном свитере.
− Снимай это уродство, Максимов. Расплавишься. А хочешь, −
глаза её снова засветились, − я свяжу тебе наишикарнейший, наимоднейший пуловер? А, Максимов?.. Соглашайся!..
− Мне и в этом хорошо, − пролепетал непришедший в себя
Максимов.
− Тебе-то хорошо... - задумчиво протянула Катя и не стала договаривать.
«Ну ж дурак!», − почудилось Максимову в недосказанном. До
него дошло, что гроза миновала и можно передохнуть.
− Наимоднейший, конечно, можно, − успокаиваясь, полушутливо сказал он, − но зачем же так?
− Как? − удивлённо подняла брови Катюша.
− Мне тебя жалко.
− А ты что же − не стоишь того, Максимов? Ах, какие заботы!
Женщину не жалеть, женщину любить надо, Максимов. Чему тебя
в школе учили?
Максимов пожал плечами, а Катя продолжала:
− Ну так что? − Хочешь пуловер?
И не дожидаясь от него ответа, сказала:
− Не хочешь... Не желаешь быть обязанным. − Усмехнулась. −
А я хочу быть обязанной! Тебе! − И жалобно попросила. − Обяжи
меня, Максимов, ну чем-нибудь обяжи! Мне так хочется!. Ну не
молчи, Максимов, не бойся! Твои слова я все знаю наперёд, что бы
ты ни говорил … Ну! Ты мне ничем не будешь обязан. Никогда!
Обяжи меня!
Она замолчала и отвернулась от него.
− Да, я − молчун, − тихо сказал Максимов, − я не привык много
говорить. Но это не означает, что я вообще не умею говорить. Я −
художник. И я такой от рождения.
26
− И твой язык − краски! − саркастически засмеялась она. − Ты
что − обиделся на меня, Максимов?.. Пустое... Разве на меня можно обижаться? Но с друзьями же ты о чём-то говоришь?
− У тебя такой напор, − горько усмехнулся Максимов, − что
мне трудно вклиниться между твоих мыслей. Я не успеваю.
− Это потому, Максимов, что мыслей у тебя нет.
Он вопросительно посмотрел на неё, хотел возразить, но она не
дала:
− Да, да, Максимов, не удивляйся! Обо мне мыслей в твоей голове нет. Они − не обо мне. А мне нет места рядом. Правильно?
Она, улыбаясь, глядела по-прежнему на него, ждала, пока он
прокрутит своё мысленное кино, и от этого ему стало не по себе.
Действительно, о Кате, только о Кате и больше ни о чём, мыслей у
него не было. Он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь определял
ей место впереди. Думал о себе, о друзьях, живых и ушедших, в
основном, о работе, но чтоб главной в его жизни была она − Не! −
не было. Свидания, ожидания и желание встреч − всё это он пережил и переживал, но это было его ближайшим будущим. Необходимость существования Кати для себя Максимов вывел давно, и
этот вывод преследовал его своей фатальной неизбежностью, и всё
же отдавать ей первенство в ряду своих интересов не собирался.
Он считал, что жертв, принесенных им в своей жизни, уже хватало. И то, что любое новое требует от него части его сущности, − в
этом он не сомневался. Максимов был убеждён, что жизнь − это
сплошное жертвоприношение, любые отношения подразумевали
компромисс, а уж такие, как у него с Катей, и подавно. Серьёзно к
такому он готов не был. Он понял это, и его удивило лишь, что
Катя, вычисляв его поведение, заранее знала, как будет он реагировать на её предложение. А поняв это, он внутренне поежился.
− Катюша, − сказал виновато Максимов, − ты прости меня. Ты
же всё понимаешь. И без слов.
− Доброе слово и кошке приятно, − мягко, но с горькими нотками в голосе произнесла Катя.
Она ведь не была виновата в том, что понимала так много. Что
же ей теперь − и не разговаривать? Ах, Максимов, Максимов! Кому помешали когда-нибудь тёплые слова?
Она вскочила на ноги и заметалась до комнате в своём нарядном платье.
Через минуту в квартире гремела музыка. Катя, светясь таинственными глазами, танцевала под неё, выделывая умопомрачитель27
ные телодвижения, а пристыженный Максимов с тоской во взоре
смотрел на неё.
− Ладно, Максимов. Прощаю, − попыталась она перекричать
грохочущий оркестр. − Давай праздновать сами, иди сюда.
Н она схватила его за руку, стащила с дивана, и Максимов был
вынужден последовать за нею и топтаться увальнем в центре комнаты, а Катя извивалась вокруг него и трясла руками и головой.
Бодрое настроение вернулось к ней. Она засуетилась поделовому, потянула Максимова в кухню, и скоро уже там играла
музыка, пахло кофе, а Максимов, разомлевший от уюта и нежности, смеялся над остротами Кати, начисто забыв ошеломившие его
сцены и собственную растерянность, и лить иногда тонкое, щемящее чувство тревоги, с которым он шёл сюда, девало о себе знать.
Катюша цитировала наизусть отрывки из любимых книг, отдавая предпочтение парадоксам и разного рода афоризмам. Максимов, сам никогда не старающийся слово в слово запоминать читаемое, тупел от такого количества непререкаемых истин. Они от
души хохотали над их скрытым смыслом, изощряясь в противоречивых толкованиях утверждений талантов, и у них получалось так
весело, так иногда нелепо, что от этого фейерверка у них кружилась голова почище, чем от вина.
Они стали разговаривать друг с другом, пародируя парадоксы и
по необходимости тут же изобретали своя, не хуже писанных, и
Катя их мгновенно запоминала, а через некоторое время вдруг начинала уже ими приправлять разговор с Максимовым, отчего тот,
только что сам с умным видом придумывающий эти максимы, шалел − так нелепо и не к месту, а иногда удивительно к месту, выстреливала ими Катюша.
Уходил от неё Максимов поздно. На улице уже почти никого не
было. Катюша вышла проводить его, накинув на новое платье
плащ. Они остановились у входной двери в подъезд и долго стояли
так, молча и влюблёно глядя в глаза друг друга. Налетавший ветер
шевелил её волосы, забрасывал их на лоб, мешал смотреть, фонарь
напротив освещал её лицо, бледно высвечивая его на фоне чёрного
дверного проёма.
Глядя на неё, Максимов почувствовал вдруг страстное желание
бежать в мастерскую и писать её такой, какая она была сегодня,
сейчас.
В приливе нежности к ней он протянул вперёд руки, взял её за
локти, и ощутив ответное её желание, приблизил. Она только ус28
пела прошептать:
− Правильно, Максимов.
Он поцеловал её в губы. Она не сопротивлялась.
Потом последовали необязательные, холодные − «Слишком холодные, казённые», − подумал Максимов − слова и, удаляясь от
неё, Максимов явственно ощутил молчаливый её зов, умоляющий
его остаться, а он, пересиливая себя и её мольбы, уходил.
В эту ночь Максимов работал исступлённо и вдохновенно. Катино лицо постепенно проступало на холсте, лунным светом заливая пространство мастерской. Отовсюду оно притягивало его взор
своей колдовской аурой. Казалось, ветер проносился по комнате и
шевелил обрамляющие лицо волосы.
К рассвету, позднему и хмурому, работа была закончена, и успокоенный и выпотрошенный Максимов в полном изнеможении
рухнул на диван.
9
Прошло несколько дней. Максимов пригласил Катю на прогулку, и она согласилась. После полудня они поехали в Царицыно.
Катюша, будто ничего не произошло, снисходительно и подоброму подтрунивала над ним, её голос переливался всеми возможными тонами − от низкого до высокого, а Максимов, упиваясь
музыкой ее речи, всё так же отмалчивался большую часть времени
и был благодарен ей за то, что она не лезла к нему с расспросами,
не интересовалась деталями его работы, замыслами, то есть тем, о
чём так не любил вести беседы Максимов. Назойливость и беспардонность праздношатающихся по чужим головам иногда приводила его в ярость, но он её не показывал, только удивлялся, как некоторые хорошо знакомые ему художники с упоением, достойным
иного применения, распинались перед пустыми и поверхностными
ценителями.
Лишь изредка Катя осторожно, вскользь, касалась в своём щебетании больных мест, и то не вопросительно, а скорее разведывая
его настроение, но, видя нежелание Максимова, перестала напоминать о них. Она вновь и вновь удивляла его.
Гуляя по шершавому покрывалу из опавших и уже пожухлых
под морозами листьев, она, смущаясь и ласкаясь щекой о рукав его
плаща, преданно взглянула ему в глаза и спросила:
− Хочешь, Максимов, я спою тебе? Романс …
29
Максимов, огорошенный, смотрел на неё, как на ребёнка. и
улыбался.
− Ну же, Максимов! Я обяжусь. Не молчи!
− Конечно, хочу! − выпалил он.
В парке было безлюдно, они единственные бродили тут, шурша
грязной листвой. Их окружали деревья, старые и потому всякое,
наверное, видавшие. Ровное, серое небо давило на плечи этих гигантов и ветки устало свисали с них. Подслушивать было некому,
и Катя запела.
Максимов мог поклясться, что подобного голоса он не слыхал
никогда. Такое немыслимо было приобрести сколь угодно упорными занятиями, никаким тренингом, утончённо поданный профессионализм не мог идти в сравнение − природа наделила Катюшу даром, ещё одним − и каким! − а, может, это было просто естественным продолжением её сверхчеловеческого обаяния.
Мысли проносились в его голове быстрыми, жгучими искрами,
задевая и обжигая сознание, душа же его была покорена пением
Кати. Её сильный, низкий, необычайно гибкий в своих вариациях
голос, с лёгкой грудной вибрацией открыл в ней такую мощь, такую концентрацию силы и таланта, какие невозможно было предположить, глядя на её худенькие плечи и хрупкую фигуру.
Черты лица её стали резче, взгляд серых расширенных глаз
ушел в себя, она пела так серьёзно, так искренне и так отдавалась
пению, что Максимов представил её на сцене, в длинном тёмновишнёвом платье в ярком освещении прожекторов, таинственную
я недоступную.
Когда она замолчала, он, потрясённый, долго приходил в себя,
потом проговорил горько и взволнованно:
− Какие таланты скрыты в женщинах я как легко они распоряжается ими! Ты − чудо! Твоему голосу цены нет. Как могло случиться, как случается, что такая жемчужина пропадает втуне? Почему?
− Ах, Максимов, не всем же был знаменитыми и такими важными, как ты. А я пою.
− Где? Кому?
− Друзьям.
В голосе Максимова зарокотало возмущение:
− Я неважно разбираюсь в музыке, вокале. Да, неважно. Но талант от бездарности отличу. Нужно быть круглым дураком, чтобы
не понять то, что я сейчас слышал.
30
Катя поежилась. Она впервые видела Максимова таким резким,
непримиримым, и уже пожалела о случившемся.
− Я сделала глупость, Максимов, прости, − она взяла его руку
выше локтя и сжала. − Я виновата, зачем нам ссориться?
− Не о ссоре речь, − всё так же взволнованно продолжал Максимов.
− Но идёт к этому, − тихо, словно про себя, сказала Катя.
− Скольких я видел женщин, − не обращая внимания на её реплику, говорил он, − одарённых так, как среди нас, мужчин, одарены лишь самые великие. Художниц, талант которых мог затмить
многих и многих мужчин. Но они сами но мелочам тратили то, чем
их одарила мать-природа. Проходили годы, и их затягивали будни,
растерянным оказывался дар, нереализованным, а сами они − погрязшими в быте, в семейных конфликтах, − им хотелось семейного уюта и домашнего счастья в муже и детях, а страсть таланта
звала в другую сторону. Они разрывались меж этих огней. И, в
конце кондов, на первое место, как у любой обычной женщины, у
них выдвигались семья, любовь или просто мужчины, а хуже всего, когда их сжигало не их дело. Как много женщин даже не подозревают о своём даре!
− Но природа много и спрашивает с нас, Максимов. Мы продолжаем род человеческий, − с интересом глядя на него, сказала
Катя.
− О, да, с природой шутить не надо. Но стоит сотне одарённых
женщин броситься в искусство, как наши мужские таланты померкнут.
− А тебе не кажется, Максимов, что мы поменялись ролями?
Кто из нас женщина − ты или я? Или тебе мало современных эмансипированных дам мужеподобного вида?
− Это разные вещи, − попытался возразить Максимов.
− Вещи, может быть, и разные, − не дала ему продолжить Катя,
− а женщина есть женщина. И я не хочу заниматься мужским делом, лезть напролом и хитрить одновременно, превращать себя в
машину по добыче ценностей.
− Произведений искусства, − поправил её Максимов.
− И произведений искусства тоже, − не приняла Катя. − Мы и
так бежим вперёд с такой огромной скоростью, что не успеваем
смотреть по сторонам. Мы друг друга не видим. Только вперёд и
вперёд. А ты предлагаешь бежать ещё быстрее.
− Да … − в задумчивости покачал головой Максимов. − Как ты
31
понимаешь ...
− Только так, Максимов, и не иначе. И ты тоже. Работать − до
посинения, драться − до убийства. Только любить нет времени. И
ты хочешь, чтобы и мы были такими же? А вам останется рожать
детей и переводить через дорогу старичков? − смеялась Катя.
− Тебе весело, а мне грустно. Ещё древние говорили: не дать
раскрыться таланту − совершить преступление.
Катя поморщилась.
− Максимов, я стара уже для таких разговоров. Могу только успокоить тебя, что ничего не происходит зря. Мы, женщины, ничего не закапываем, как тебе кажется. Мы передаём свои таланты
детям, и было бы странно, если бы происходило по-другому. Если
это мальчик, он может быть и художником, вот, например, Максимовым, а если девочка, как моя дочь, то может быть, опять останется только ждать. Мальчика. − Она улыбнулась, − Ты понял,
Максимов?
− Ты отказываешь женщинам в реализации таланта? − удивился
Максимов.
− Не всем, не всем, − поспешила Катя. − Зачем так прямолинейно! Кому повезло − пожалуйста! Реализуйте. Но почему обязательно таким жестоким путём?
− Потому что другого нет! − почти крикнул Максимов.
− Тогда пусть решает сама! − в тон ему повысила голос Катюша.
− Но надо ещё и понимать! А мы не понимаем, и никто нас не
учит.
− Так ты что же, отец родной, − высоким голосом пропела Катя,
− и меня учить? Учить жить по-другому?
− А почему и нет? Ещё не поздно.
− Поздно, Максимов, поздно. И не смотри на меня так, словно
хочешь проглотить!
− Нет, я тебя не буду глотать. Я возьму тебя за руку и отведу.
− Куда, позвольте узнать? − усмехнулась Катя.
− В театр, − отрезал Максимов.
− В народный ... − она засмеялась. − Ну и юморист ты, Максимов.
− А хотя бы и в народный, − заупрямился Максимов.
Катя, прищурившись так, что её и без того узкие глаза превратились в тонкие щёлки, изучающе смотрела на него.
32
10
− А ты меня знаешь? − после долгого молчания, в котором
Максимов почувствовал отчуждение, тихо спросила она. − Ты меня знаешь? Нет, Максимов, ты меня не знаешь ... А я прошла и
через женское, и через мужское. Ты ведь не знаешь, как я установила в квартире телефон и как у меня появилась вторая комната?
Была-то у меня одна − меньшая. Вторую занимала совсем чужая
бабушка. Ты об этом не хочешь знать, Максимов? А у бабушки
был дедушка, пьяница и матерщинник. Всё пропивал, бил свою
бабку и выражался. Ах, Максимов, как он выражался! Я у него
многому научилась, Так вот он, имея бабушку и восемьдесят лет,
вдруг полез ко мне, когда бабушки его дома не было, а я одна стирала бельё в ванне. Он тихо вошёл и облапил меня сзади. А я только кажусь слабенькой. Я взяла его вот так.
Она быстро подошла к Павлу Ильичу, обхватала его руками, и
Максимов почувствовал, что земля под его ногами качнулась, что
она больше не служит ему опорой и что он уже летит по воздуху,
нелепо размахивая руками.
Катя опустила его, и Максимов перевел дыхание. Лицо её было
близко и бледно, но Максимов не поцеловал её. Она оттолкнула
его и отступила. Тяжело дыша, жёстко продолжила:
− Головой в ванну сунула мерзавца, очухался родненький. Я
для него старалась, Максимов. Как для участника чуть ли всех
войн двадцатого века, добилась установки телефона. А ты, Максимов, пробовал когда-нибудь вот так просто установить телефон? А
я женщина упорная. Пооббивала порогов достаточно, пока не подсказали, что делать. Я взятки давала, дорогой мой Павел Ильич.
Даже когда бабушку взялась опекать после смерти дедушки. Вот
откуда у меня вторая комната, Максимов. − Она отвернулась от
него, помолчала немного и продолжила. − Ты, Максимов, ходишь
со мной и думаешь, я знаю: «Ах, какая она замечательная, чистая,
нежная, беспорочная!» А я, − она резко повернулась к нему, − и
чистая и грязная, и нежная и грубая − одновременно. Ты ошибся,
Максимов. Как ты ошибся! Я такая же порочная, как последняя
потаскушка. Это я сейчас тихая, потому что никого видеть не могу, кроме тебя.
− Я жила и воспитывалась, Максимов, в деревне, где никто не
думал про большие дела. Театр, художники, академия, − она усмехнулась, − были так далеко. Кино и то не всегда. Я жила тем,
что видела. Нравилась техника, и я стала шофёром, шоферюгой.
33
Мне никто не подсказал, кто я, что я. Не встретился человек, который посоветовал бы беречь и развить голос. Да разве у меня сейчас
голос! Дребезжание треснувшей старушки. А тогда... А я не знала.
Я всего сама добилась.
− Потом − вычислительные машины. Очень захотелось в них
разобраться, пошла работать техником, − голос у нее потеплел,
обабился, она улыбалась. − В институт поступила на вечерний.
Специальность − техническая кибернетика. И тут началось. Табунами вокруг ходить стали. Куда от них деться? Ты меня за кого
держишь-то, Максимов? Эх, ты, провидец! Это я сейчас такая тихая, примерная, а была... Из-за меня один в тюрьму попал. Главный инженер... Сволочь, каких мало. Мне-то семнадцать было, вот
он и скрутил. Здоровый был, не то что ты. Ну, я тоже не лыком
шита. Так вот в разные стороны на разные хлеба и подались.
− А я − дура дурой, любви захотела, думала − со всеми она, эта
самая любовь. Бестолковая. Ну и пошло. Вот и подвернулся мой
благоверный, вытащил, спас, и, как видишь, не для себя старался.
Попользовался, правда, тоже. Всё болел, − она презрительно усмехнулась. − Ни капельки не любила его, ну нисколечко. Он мне
на всю жизнь охоту отбил мужиков приваживать. А они, дураки,
льнут.
− А я? − одними губами спросил Максимов.
− Ты − другое дело, Максимов, − снова бабьим голосом пролепетала она, − Ты мне только скажи, что тебе надо, и я достану. Всё
сделаю. Но ведь не скажешь... − Она в отчаянии отвернулась от
него и по щекам её заскользили теплые комочки слез. − Ты ходишь
и молчишь. Тебе же ничего не надо, Максимов, − она резко повернулась к нему, − Не хочешь говорить и не говори! Не надо! Я не
обижусь, поверь, − жалобно пролепетала она. − Это от счастья,
понимаешь? Ты у меня, как будто внутри, весь, как ребёночек, когда его носишь − все боишься стукнуть обо что-нибудь. Максимов,
дорогой мой, я же вижу, как тебе тяжело. Не говори, не надо! − она
заметила попытку Максимова и закрыла ему ладонью рот. − Для
тебя любовь − ступенька, перешагнешь и − дальше, выше. А для
меня − всё, понимаешь, всё, Максимов, − и, как в бреду, продолжала. − Ты знаешь, а я к бабке ходила, чтобы она отговорила меня
от тебя, отворотила бы. Ничего не получилось. Но я ещё пойду.
Она затрясла головой, слезы ручьем потекли у неё по лицу, она
не вытирала их. Глаза её были почти закрыты, лишь поблёскивали
иногда между сомкнутых век, когда выкатывающаяся слезинка
34
выталкивала собою предыдущую.
Максимов, не ожидавший такого, в который раз уже стоял истуканом и не знал, что предпринять. Сердце его опять сжалось в
точку и эта точка щемила сильней и сильней.
− Я стала истеричкой, Максимов. Я тебя так люблю, что иногда
думаю: нам нельзя быть вместе. Мы не сможем − мы не будем видеть ничего вокруг. Но ты же художник! − она в отчаянии протянула к нему трясущиеся руки. − Тебе нужны глаза, чтобы видеть
окружающее, не одну меня. Меня можно только чувствовать. Ты
ослепнешь, да, Максимов? Ты уже ослеп? У тебя же ничего не выходит! Я вижу! − Она жалобно и горько заплакала и прошептала. −
Из-за меня.
Максимов схватил её дрожащие, сопротивляющиеся руки, с силой потянул её на себя и обнял. Она упала ему на грудь и разрыдалась навзрыд. Он обнимал её плечи и, нежно поглаживая их одеревеневшими ладонями, повторял: «Катюша, Катя, дорогая, родная,
успокойся. Всё будет хорошо, всё образуется». И что-то ещё.
Пронзительное и непоправимое, что жгло уже всю его грудь,
страшное и холодное в своём роковом стечении вдруг обрушилось
на них нестерпимым, жгучим кольцом, в котором трудно было
дышать и которое сдавливало сердце всё больше, неотвратимо
надвигая предстоящую неизбежность прощания.
Почти молча провели они оставшееся до расставания время,
лишь изредка перебрасываясь самыми необходимыми словами.
Оба были подавлены, им было неловко за служившееся.
Максимов не верил в расставание навсегда − не мог, не хотел, −
вся его суть, вся его логика восставала против этого. Такое было
противозаконно, противоестественно с точки зрения природы, оно
противоречило человеческому смыслу.
Катюша взглядывала на него с тоской и любовью и жадно, будто действительно в последний раз, впитывала в память его губы,
лоб, глаза − всё то, дороже чего не было для неё на свете предмета.
В голове у неё всё отчётливее выстраивалась неопровержимая в
своей последовательности цепочка, доказывающая, что злая судьба, сведя их вместе, лишь посмеялась над ними так же, как над
многими другими. И что для Максимова было бесспорным в логике их единения, ей казалось одним порочным алгоритмом взаимных ошибок, проявлением чисто человеческой слабости, уступок
друг другу в естественном желании обладать. И они пошли на по35
воду у чувств, хотя разум давно уже подсказывал ей другое.
11
Максимов был настолько поглощён работой, что не сразу сообразил, что звонят у входной двери. «Кто бы мог быть в такую
рань?» − недовольно подумал он и пошёл открывать.
В мастерскую к нему захаживали редко, в основном только братья-художники и то лишь затем, чтобы разжиться чего-нибудь, что
у них неожиданно кончилось. Все знали его привычки и старались
не отвлекать от основного дела.
Шли уже далеко не первые сутки его добровольного заточения
и он стал уже чувствовать, что свежесть начинает улетучиваться
потихоньку и приближается утомление. Но это не страшило его.
По своему опыту он знал, что усталость часто преподносит подарки, какие невозможно вымолить у судьбы в здравом уме, и нужно
лишь умело воспользоваться этим и потом на ясную голову придать подаренному нужную огранку.
У Максимова наконец-то пошла работа. Мучения кончились и,
почти физически ощущая необходимость каждого штриха, забывая
обо всём на свете, он работал и работал.
Он выбирался из своей берлоги только затем, чтобы пробежаться до ресторанчика и обратно. Единственными его собеседниками
в это время были работники общепита. У Максимова был приличный запас чая, сделанный заблаговременно, и он пил этот напиток
почти непрерывно, черпая из него свою бодрость.
Усталости он не замечая, свежесть восприятия притуплялась
редко, иногда, безо всякой связи с текущими за окном по небесному расписанию сутками, он начиная ощущать тяжесть в нижней
половине тела и тогда садился и работал сидя. Потом, когда тяжесть перемешалась вверх, ложился, не раздеваясь на диван, укрывался тонким шерстяным одеялом и, всё ещё живя в движениях
и смещениях красок и линий, не сразу засыпал. Проспав несколько
часов бурным, с картинами, сном, вскакивал и, будто не было перерыва, всегда начинал с того места или с той мысли, на которых
кончил накануне, повеселевший и заряженный.
Он вспоминал о Кате, подумывая даже, что хорошо было бы ей
позвонить, успокоить, что-то, похожее на угрызение совести, начинало ворочаться в нём, но стыд отступал под бешенным напором торжества, лень или нежелание отвлекаться брали своё, и
Максимов легко забывался во всепоглощающей его силе.
36
Потом, где-то на своём нескончаемом пути, он опять вспоминал
о ней, о её преданности и любви, появлялось непреодолимое желание вдруг бросить всё и бежать к ней, чтобы увидеть её глаза, бежать, как есть, в эту секунду, в заляпанной робе и с грязными руками.
Но удивительно − даже не думая о ней, он ощущал её присутствие во всём, что его окружало как единственный смысл своего существования и всего человечества в целом, как то, ради чего, после
творчества и одновременно с ним, можно жить, ради чего можно
отдать себя, не задумываясь и не приценяясь.
И Максимов отдавал всё, что мог, и больше − то, чего раньше
не было и быть не могло, что раньше ему было недоступно и что
помогла открыть ему в себе Катюша.
... Максимов открыл дверь. За порогом его мастерской стояла
Катя.
− Катя? − сказал он растерянно. − А я и не знал.
− Можно? − спросила она, улыбаясь. − Здравствуй, Максимов.
Я только посмотреть на тебя. Сейчас уйду. Я плохо спала и подумала − уж не случилось ли чего с тобой?
Максимов закрыл дверь и теперь стоял, глядя на неё.
− Проходи, проходи. Как я рад, Катюша! А я тут − работаю, −
он засуетился, протянул к ней руку, хотел дотронуться до её руки,
но спохватился, вспомнив, что его руки запачканы, и, тоже улыбаясь, растерянно развёл ими в стороны. − Всё в порядке. Как видишь...
− Вижу. Слава Богу, − облегчённо сказала Катя и попросила. −
Можно, я поцелую тебя, Максимов?
Пахнув на него запахом духов, она подошла к нему почти
вплотную, приблизила к его лицу своё и, внимательно рассмотрев
его, легонько поцеловала в губы.
− А небритый какой! − удивилась она и нежно провела по его
щеке ладонью.
− Извини, Катюша, не успел, − виновато сказал Максимов.
− И постарел, осунулся. По ночам работаешь? − Максимов кивнул. − Хоть ешь?
− Да, − уверил он. − Конечно. И сейчас у меня есть. Хочешь?
Наверно, и не позавтракала?
− Не суетись, Максимов, − попросила она. − Я сейчас уйду. Не
буду тебе мешать.
37
− Посиди, если можешь, − сказал Максимов и повернулся. −
Вот на диване.
− А ты будешь работать. Только при таком условии. Согласен?
− Хорошо. Чаю хочешь? Сейчас приготовим.
− Давай я сама. Ты покажи, что где у тебя лежит. Я буду тихо,
тихо.
Максимов указал, где можно раздеться и привести себя в порядок, провёл её к шкафу, открыл дверцы и ознакомил с содержимым.
Катюша начала хозяйничать, сам он отошёл к мольберту, занялся прерванной её приходом работой. Он попытался отвлечься,
но это не удавалось.
Катюша уже приготовила чай, уселась с чашкой в руке на диване и, отпивая небольшими глотками, молча смотрела на Максимова.
Наконец он оставил в покое холст и, взяв лист картона, сангиной стал быстро набрасывать Катины черты. Он впервые так открыто рисовал её. Она поняла, но ничего не сказала.
Максимов увлёкся, брал один лист за другим, менял сангину на
уголь и лихорадочно наносил рукой линии, проявляя на картоне её
лицо. Он поднимал глаза, щурился, точно прицеливался в неё,
опускал их. Катя улыбалась, наблюдая за ним, и блаженное состояние счастья, домашнего тепла, наполнила Максимова, вытеснив на время тревогу. Неожиданно для него воедино слились любимая работа и любимая женщина, дополнив друг друга, то, что
существовало раньше порознь, как две половинки его самого, единого и неделимого художника Максимова, Максимова-человека,
который не мог представить свою жизнь без этой каторжной работы и без такой родной и одновременно такой далёкой Кати.
Катя поняла состояние Максимова и тоже позволила своей душе размагнититься, отойти от переживаний последних дней, в течение которых она и днём, и ночью изводила себя, особенно, конечно, но ночам, когда все заботы, отвлекающие её днём, отступали и нельзя было, как радиоприёмник, выключить в голове так
опостылевший механизм.
«Если бы так было всегда!» − воскликнула про себя Катя. «И
если бы этого было достаточно!» − прибавила она, и отрава её
одиночества стала опять обречённо растекаться по телу. Тоска,
непонятая Максимовым, и нежелаемая быть утолённой лишь частично, снова заныла в ней.
38
− Я пойду, Максимов.
Она поднялась, и Максимов, отложив очередной лист, не говоря ни слова, пошёл мыть руки. Он понимал, что сейчас излишне
холоден, однако состояние, в котором находился, не отпускало
его, и он не стал противиться, боясь растрясти его неосторожный
словом.
Чистыми руками он подал ей пальто.
− Хорошо тут у тебя, Максимов, - оглядывая в последний раз
мастерскую, сказала Катя и подала ему руку. − Целоваться не будем?
Максимов позволил себе не согласиться с нею. Взяв её за локти,
он осторожно приблизил её к себе и крепко поцеловал в губы. Отстранил и ещё раз поцеловал.
Глаза её были закрыты, запрокинутое лицо застыло в нетерпеливом ожидания.
Максимов подумал, что нужно бы сделать и такой набросок и
разжал руки, Катины глаза открылись, влажно блеснули, и Максимову почудилось, как шепнули губы: «Прощай, Максимов!», и она
выскользнула за дверь, и побежала, не дожидаясь лифта, не оглядываясь, и каблучки её сапожек отбивали то затихающую, то усиливающуюся дробь, доносящуюся до него из глубины лестничного
провала.
«Прощай, Максимов!» − звучало в его ушах громче и громче, и
смысл этой фразы громом дошёл до его сознания.
12
Ещё несколько дней провёл а своём убежище Максимов и лишь
однажды, когда голос несчастья заглушил в нём всё остальное, позвонил ей.
Видимо, от переутомления он ослабел и его доконал злополучный грипп, с неделю перед этим сильно донимавший насморком.
Его познабливало. Болели голова и горло, ныло сердце, но он продолжал работать, увеличив лишь перерывы.
Уже темнело, когда он вышел из дома. На улице выпад снег и
белыми бабочками продолжала сыпать на землю. Синий зимний
сумрак вот-вот должен был уступить место темноте, кое-где уже
зажглись фонаря.
Максимов стоял в будке телефона-автомата и впервые просил
её приехать. В трубке слышно было музыку и голоса.
− Максимов, я тебя не узнаю, − почти кричала весёлая Катя. −
39
Разве ты забыл дорогу ко мне? Разве не для тебя всегда открыты
двери моего дома? В любое время, даже ночью. Разве не тебя ради
разогнала я всех? Максимов, ты можешь приезжать, когда хочешь.
И, прежде чем, повесить трубку, он ещё раз сказал:
− Я буду ждать. Если надумаешь, приезжай...
Она не приехала. Ни в этот день, ни на следующий... Несколько
дней Максимов иногда подходил к окну и, пока ещё можно было
разглядеть снующих внизу людей, всматривался в тёмные фигуры,
стараясь угадать в одной из них Катю. Временами ему казалось,
что он видит её, но сжавшаяся в ежа в его груди душа не улавливала ответного чувства, и фигурка пробегала мимо, даже не взглянув вверх, где у окна в тяжёлом раздумье стоял Максимов.
Потом он ещё несколько раз пытался звонить ей домой, но телефон молчал.
В один из дней неделя, когда болезнь отступила, Максимов отправился к ней на работу.
Институт, где работала Катя, находился далеко и, пока он добирался, в голову лезли нелепые мысли. И ему и ей в их отношениях
было ясно всё, менять что-либо было поздно, и ехал Максимов на
встречу с Катей скорее для того, чтобы, может быть, последний
раз ощутить рядом её трепетавшую душу...
Между двух больших стеклянных перегородок с вращающимися, тоже из толстого стекла, дверьми Максимов увидел телефон,
подошёл к нему. Отыскав в записной книжке номер Кати, позвонил...
Он стоял меж широких стеклянных стен, как в аквариуме, повернувшись лицом к монументально вздымающейся вверх мраморной лестнице, берущей начало в большом, расписанном его
собратьями холле. Перед ним за перегородкой замерли на своих
местах вахтёры, позади шумела проносящимися автомобилями
улица.
Она сбегала к нему по лестнице, будто сходила с неба, недоступная, чужая, во что до сих пор Максимов поверить не мог. Помальчишечьи странная надежда всё ещё жила в нём. Ему показалось, что и сейчас она подбежит к нему, радостно улыбнётся, как
улыбается только она − во весь рот, по-девчоночьи, − протягивая
на ходу руки, и на мгновение прильнёт к нему, замирая от счастья
и жмуря глаза, коснётся горячими губами его губ.
Наваждение мелькнуло перед ним и ощущение необычного
опять закричало в нём, вернуть которое из прошлого было не в его
40
силах.
Она быстро приближалась, издали напряжённо улыбаясь и глядя ему в лицо; почти бежала, в стремительном порыве больше похожая на подростка в брюках и свитере. Катюша пересекла холл, и
Максимову невыносимо захотелось прикрыть глаза и оказаться во
сне, уже виденном и пережитом, и испытать ещё раз чувство, ускользавшие остатки которого он теперь ловил.
Он придержал тяжёлую прозрачную дверь, пропуская Катю, и
прямо перед собой увидел, как вспышку, вопросительно ждущие и
− Максимов поразился − всё те же преданные ему глаза, умоляющие о чём-то. Он шагнул вперёд, неосознанно ловя неожиданно
метнувшиеся навстречу руки. Она в страстном порыве вскинула
их, обняла его за шею и, жарко шепча: «Пришёл, пришёл!..»,
прильнула с такой силой, что у Максимова заломило шею. Потом,
вспомнив, где находится, Катя быстро отстранилась и отступила.
Максимов в распахнутом пальто, с шапкой в руке топтался перед
нею, растерянный и счастливый.
И вдруг совершенно неожиданно для неё и для себя, он сказал:
− Катюша, давай поженимся.
Влюблённый взгляд Кати сразу померк, она отвернулась от
Максимова и уставилась взглядом в заснеженную даль улицы.
− И когда ты придумал это? − жёстко усмехнулась она.
− Всё будет отлично, Катя. Мы прекрасно заживём, − уже не
веря собственным словам, пролепетал Максимов.
− Вряд ли. И потом − ты женат.
− Неужели это всё, Катя? − холодея, спросил он.
− А ты что хотел, Максимов? − Катя решительно посмотрела
ему в глаза. − Почему ты раньше не вёл разговоры о женитьбе?
А… − махнула она рукой, не желая говорить на эту тему. − Даже
если бы и вёл, что изменилось? Это несерьёзно.
Максимову расхотелось разговаривать.
Они стояли рядом, смотрели сквозь толстое стекло на улицу,
где тихо опускался на белую землю снег, и острое чувство разлуки
всё острее и острее подступало к ним. «Новогодняя ночь», − подумал он, ощутив собою бездонную пустоту. Катя повернулась к нему и глядела глазами, полными слёз и страдания, ещё немного и
она могла бы броситься к нему. Губы её горячо шептали: «Люблю,
понимаешь? Всё равно люблю!».
В Максимове обрывались последние нити, соединяющие его с
нею, она добровольно отказывалась и от него, и от любви, − он
41
фиксировал это в своём сознании холодно, автоматически, как
магнитофон, но понять происходящее было выше его сил.
Так они стояли долго, живя только глазами, окунувшимися
друг в друга, не обращая внимания на снующих мимо людей.
Потом она просительно, сквозь блестевшие в глазах слезы,
улыбнулась ему:
− Ну, я пошла?
И он кивнул утвердительно головой, не в силах произнести хотя бы слово, и Катя поцеловала его в неживые губы, слегка коснувшись их, и близко-близко горько посмотрела в его остановившиеся глаза, запоминая их на всю жизнь, и пошла.
С середины лестницы она обернулась и увидела его там, внизу,
в стекляшке, с шапкой в руке и таким, удаляющимся от неё навсегда, тоже запомнила на всю жизнь.
13
Максимов трудно переживая их разрыв. С появлением Кати в
его жизни он обрёл, казалось, животрепещущий человеческий
стержень, оправдывающий отсутствие видимого смысла его деятельности и заменяющий самый смысл. Его прежние, механически
проводимые в постоянной занятости дни канули безвозвратно и он
поражался потом, как мог он так жить, сам по себе, в работе, в
подчинённости ей и днём, и ночью, не ощущая внутреннего единства себя со всем остальным и, главное, даже не подозревая о существовании в природе, в нём самом невидимой призмы отношений, расслаивающей одни краски и чувства от других, третьих,
четвёртых... Они собирались в нём в отдельные образы, настолько
яркие и характерные, что он, обладатель такого сокровища, мог
теперь, почти не задумываясь, делить на нравственные и эстетические категории и людей, за поступки и порывы, и картины.
Его глаза приобрели зоркость, похожую на рентгеновскую.
Всё это время Максимов работал, совмещая несовместимое,
выражая невыражаемое − яркое и контрастное. В работу он верил.
Его жизнь, нормальный ритм которой прервался с появлением Кати, снова наладилась. Заседания, советы, комиссии − всё вошло в
старое русло, и лишь иногда Максимов исчезал на несколько дней,
запираясь в мастерской, и выходил оттуда похудевший и посеревший с трагическими и пронзительными глазами.
В конце зимы, когда уже днём таял снег, а к вечеру лужи по42
крывались морозными аппетитно хрустящими корочками, судьба
занесла Максимова в знакомый район.
Уже зажигали фонари. Сырой и по-весеннему ароматный воздух приятно холодил лицо. Максимов шёл, довольный своими делами, и прошедшее вдруг ожило в нём. Его неудержимо потянуло
снова в ту квартиру, к Кате, захотелось ощутить забытое блаженное состояние, увидеть тот подъезд, лестницу, дверь.
Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, Максимов бросился к её дому.
Катя открыла дверь и, увидев его, побледнела. Самообладание,
однако, не оставило её, она сдержалась и, через силу улыбнувшись
и чуть помедлив, пригласила:
− Проходи, коли пришёл.
Максимов вошёл. Ощущая сковывающую его неловкость, как
когда-то разделся. Она подхватила его пальто, но он не дал.
− Давай хоть шапку, − тоже чувствуй натянутость ситуации,
сказала Катя.
Она взяла у него из рук шапку, маленькой ладонью с подрагивающими пальцами стряхнула невидимый на ней снег и положила
на столик.
Максимов повесил пальто и прошёл за нею в комнату.
Они сели друг против друга в кресла. Она спросила, как он живёт, он что-то ответил, тут же забыв сказанное. Она снова спросила
его о чём-то, он снова ответил, и тягостные паузы в их разговоре
всё больше и больше заполняли пространство комнаты, напряжённо повисая в воздухе, и Максимов видел, как тяготится она этой
встречей, для неё неожиданной, в которой она чувствовала себя
чужой ему и должна была играть какую-то роль, как играла всегда,
а роль не была подготовлена, и не было ни малейшего желания
что-то разыгрывать; поэтому перед Максимовым открылась её беззащитная, обнажённая до боли и страдания душа, прежде прятавшаяся за скорлупой и нежелавшая больше там находиться.
− А как ты живёшь? − спросил наконец он.
Она усмехнулась одними углами рта. Неотрывно глядевшие на
него глаза остались печальными.
− Как видишь, − она пожала плечами, не находя ответа. − Живу.
Помирать не собираюсь.
Максимов понял, что пришёл сюда зря, ему не следовало этого
делать, не следовало травить душу себе и ей, и он поднялся.
− Прости… Не подумал и зашёл, − излишне жёстко сказал он и
43
двинулся к двери.
В её глазах метнулся испуг, краем глаза Максимов видел это,
она отчего-то заволновалась, последовала за ним, и там, у входной
двери, пока он одевался, стояла прижавшись к стене, в тени, и,
съёжившись, будто от холода, жадно наблюдала за ним.
− Вот и всё, − сказал Максимов, застегнув последнюю пуговицу
на пальто, и, взяв шапку, потянулся к двери.
− Нет! − бросаясь к нему, пронзительно крикнула Катя. Она повисла на нём, рыдания душили её. Максимов не знал, что делать, и
растерянно повторял:
− Катюша, успокойся! Катюша...
Он попытался оторвать её от себя, но не смог. Кое-как он довёл
её до стула и усадил. Кинулся в кухню и, наполнив чашку водой,
принёс ей. С трудом отпив глоток, она задохнулась, поперхнулась
им и закашляла. Кашель остановил её рыдания и, видя это, Максимов шагнул в сторону двери.
− Я пойду?
Она, соглашаясь, кивнула головой и с трудом произнесла:
− Да, да, иди. Я в норме.
Он быстро повернулся и бросился воя.
Ему ни о чём не хотелось думать и он бежал по ступенькам, как
мог быстро, заглушая в себе голос плача по безвозвратно утерянной надежде.
Он выскочил из подъезда и ринулся по тротуару. Что-то побудило посмотреть его вверх, туда, где находились окна её квартиры,
куда, он знал, его уже не заманит ничто.
Он ужаснулся − через балконные верила безвольно свесилось
обмякшее тело Кати в страшной, обречённой позе. Её сотрясали
рыдания, она беззвучно, с окаменевшим лицом и закрытыми глазами тянула к нему руки, всё ниже и опасней наклоняясь над пропастью.
− Что ты делаешь! − сквозь стиснутые зубы прокричал Максимов и бросился назад.
Задыхаясь от бешенного бега по лестнице, он в панике ворвался
в квартиру. По комнате, закрыв глаза и вытянув вперёд руки, медленно и осторожно ступая, шла ему навстречу Катя. Он схватил её
в охапку и почти донёс до дивана. Проходя мимо балконной двери,
он, изловчившись, пнул её ногой, она закрылась. Уложив Катюшу
на диван, он прикрыл её лежавшим тут же пледом и устроился на
краешке рядом.
44
Бледная, с мокрым и отёкшим лицом, она лежала неподвижно
на боку, изредка вздрагивая всем телом.
Максимов сходил в кухню, нашёл на полке аптечку и напоил
Катю валерьянкой. Через полчаса она успокоилась, её воспалённые
глаза приоткрылись и мутный, измученный взгляд остановился на
Максимове. Он снова протянул ей чашку с водой, говоря:
− Попей, Катя. Пройдёт...
Она села на диване, взяла у него из рук чашку, отпила несколько глотков и тихо сказала:
− Иди, Максимов. Я больше не буду.
Максимов склонился к ней, слегка прикоснулся губами к мокрой щеке и вышел.
14
Прошло время. Максимов отличился целой серией работ, куда
вошли картины «Осень в Царицыне» и «Современное Коломенское». Выставлял он и портреты. Страстность и необычность манеры были положительно отмечены критикой. Он стал получать
большие заказы и по приглашениям участвовать в международных
выставках.
Жил он холостяком, один, по-прежнему большую часть времени проводил за работой.
В мастерской у него самый дальний угол на антресолях занимали картины, где была изображена Катюша.
Одухотворённое её лицо светило с них тем огнём, который она
излучала в жизни, и лёгкость линий подчёркивала собранную в
комок энергию, ошеломлявшую всех, с кем бы она ни встречалась.
Иногда, очень редко, он доставал эти картины, расставлял их по
всей мастерской, как бы устраивая инвентаризацию своим чувствам, застывшим в нём запретным и мучительным образам, странно
конкретным, как место на антресолях, и, запершись и не отвечая
на звонки, подолгу рассматривал их одну за другой. Освещённое
луной лицо глядело на него...
Никогда и никому не показывал он эти работы...
Он вспоминал случившиеся с ним, но как-то нереально, словно
эпизоды из кино. Ему не верилось, что это он пережил такие сильные чувства, для которых может больше не оказаться в его душе
места.
Катюша вышла замуж, осуществив свою мечту, за какого-то
усатого доцента и, как всем казалось, нашла своё счастье.
45
Случалось, однако, так, что на выставках в толпе посетителей
он иногда видел её издали, скользил по ней взглядом, запечатлевая
в своей памяти её лицо, улыбку, поворот головы, и с равнодушным
видом отворачивался. Никогда больше не возникало у него желания подойти и заговорить с ней, и лишь всё ещё жившее в нём чувство несбывшегося, но достижимого идеала напоминало ему о том
прекрасном своею таинственностью времени.
Катюша тоже наталкивалась взглядом на его фигуру. Отрешённый, как у многих других, взгляд её полуприщуренных глаз двигался дальше, по стенам и людям, и, казалось, забылось в ней всё,
что было пережито когда-то. Лишь большая, чем обычно, серьёзность посещала её в такие минуты, да внимательный наблюдатель
мог уловить, как дрожат её спрятанные за сумочку пальцы.
И он, и она не тянулись один к другому, они боялись, что не
выдержат тяжести принятого на себя обета добровольной разлуки,
страшились, что бросятся один к другому, забыв обо всём на свете,
в толпе, стоит лишь сделать кому-то из них первый шаг, одно неосторожное движение...
46
РАССКАЗЫ
Ошибка
Светлой памяти М.И. Курчанинова
Лекции по теоретическим основам электротехники Михаил
Иванович читал чуть ли не полвека. Лысый, худой, в обвисшем,
некогда чёрном пиджаке с лоснящимися отворотами и локтями и в
таких же, больших и обвисших брюках, он объяснял нам ровным,
тихим голосом на одной, какой-то обречённой ноте, всё - и самое
сложное, и самое простое. Эмоции были чужды ему. Фигура его и
бесцветные стариковские глаза выражали такое равнодушие к нам,
студентам, что нетрудно было догадаться, − не ждёт он появления
ни нового Фарадея, ни нового Максвелла, а предвидит лишь долгое, мучительное вколачивание в наши головы чужих мыслей,
принимаемых нами как должное, безо всякого энтузиазма.
Может быть, эта однообразная и, как нам казалось, не очень
желанная обязанность и породила в нём какую-то долю отчаяния,
так явственно запечатленного в его перепачканной мелом фигуре,
а может, его угнетало что-то другое, − во всяком случае нам было
жаль его.
Он появлялся в аудитории, не спеша, боясь резких движений,
подходил к доске, останавливался и стоял так некоторое время,
ожидая, пока установится тишина. Он начинал говорить, уставившись куда-то вбок – в стену или в окно, – всегда с оборванной на
прошлой лекции фразы, но уже через несколько минут ровный,
стройный фон голосов переговаривающихся между собой студентов заглушал его, ещё более отчуждая от нас. И тогда казалось, что
этот человек, скорее всего очень любящий свой предмет, попал
сюда по ошибке, по той роковой ошибке,
которую в своё время делает каждый человек и исправить которую у большинства из нас за всю жизнь не хватает духа.
На первой лекции я внимательно следил за рассказом Михаила
Ивановича и даже перебил его раза два, просил повторить непонятное из-за его механически сделанных на доске описок. Он, с
большой неохотой прерывая своё повествование, коротко и устало
взглядывал на меня и на той же ноте, с тем же однообразием пересказывал с самого начала весь раздел, исправляя по ходу ошибки.
Практические занятия по своему предмету Михаил Иванович
вёл сам. На его первом занятии в маленькой, человек на тридцать,
47
комнатке я сидел за последним столом один. Ещё на лекции уяснив себе, о чём шла речь, я решил, не теряя времени даром, почитать добытую по случаю редкую книгу стихов. Я был молод, любопытен, а в дополнение ко всему иногда тешил душу изготовлением всякого рода электрических поделок − двигателей, приборов,
а особенно радиоприёмников. Так что к тому времени со многими
уравнениями, которые мы так усердно изучали на электротехнике,
я уже был знаком.
Михаил Иванович сидел на стуле, посматривая на нас и на доску и было видно, что сегодня он спокойнее, чем в дни, когда читал
лекции, добрее и расслабленней. У доски Наташка решала задачу
на взаимоиндукцию, составляя несколько перепутанных между
собой уравнений. Она длинно и с выражением объясняла. Михаил
Иванович поправлял, все слушали.
Я зачитался и, когда надо мной раздался голос, вздрогнул:
− Нуте-с, молодой человек, а чем с таким усердием заняты Вы?
Я молчал. Он протянул руку, взял у меня томик стихов, перелистал, не спеша прочитал оглавление и, с большим сожалением
возвращая мне книгу, сказал:
− Очень жаль. Хорошие стихи. А у Вас впереди экзамен.
Надо сказать, до нас дошли слухи, что Михаил Иванович, приходя на экзамен, уже знал, какой самой высокой оценки достоин
студент, и никогда не превышал заранее предопределённую меру.
Хоть вызубри всё, хоть умри, а больше того, что было отпущено
Михаилом Ивановичем чуть ли не в первую встречу, ты не получишь. Отличники были редкостью.
Он отдал мне книгу и отошёл своею шаркающей походкой, а я
глядел уже не в стихи, а на доску, где Наташкиной рукой были выведены белые формулы. Я корил себя: «На первом же занятии чёрт
меня дёрнул попасться на глаза с этой дурацкой книгой, с этими
дурацкими стихами». Ни стихи, ни книга не были дурацкими. Это
были прекрасные стихи. Это были прекрасные минуты. Мысль о
предстоящем в конце семестра экзамене на некоторое время придавила меня. О, это будет не просто экзамен! Далеко не стихи. И
не проза. Это будет драма. Трагедия или трагикомедия. Что Михаил Иванович выберет, что ему по душе.
То, что писала на доске Наташка, до меня поначалу не доходило. Тупо уставившись на доску, я заставил себя следить за её мелом.
Когда она закончила, Михаил Иванович спросил:
48
− Всем понятно?
Всем было понятно.
Непонятно было только мне − я увидел ошибку. По-видимому,
это отразилось на моём лице, потому что Михаил Иванович с едва
заметным снисхождением остановил на мне взгляд:
А Вы что скажете?
Я встал.
− Мне кажется, на доске ошибка...
Надо отдать должное старику. Был бы я на его месте!..
Но он, внимательно глядя мне в глаза, будто что высматривая
там, как ни в чём не бывало, спокойно стал снова с самого начала
объяснять решение. У меня хватило самообладания не перебивать
его. Не слушая, о чём он говорит, я лихорадочно соображал, как
поступить дальше.
Он говорил долго. Все молча слушали его, не шевелясь. Когда
он окончил, я, стоя у дальней стены комнаты, начал:
− Михаил Иванович, в четвёртом уравнении перед вторым членом должен быть знак плюс, а не минус.
И за этим последовало моё краткое отступление в законы индукции и взаимоиндукции.
Михаил Иванович внимательно выслушал меня, взял в руки мел
и, подчёркивая по ходу рассуждений то, о чём говорил, не спеша,
вновь пересказал нам слово в слово только что им самим же и произнесённое.
Прозвенел звонок на перерыв, все вышли. Я подошёл к доске и,
стоя уже рядом с Михаилом Ивановичем, снова принялся доказывать своё. Потом он повторил уже слышанное, потом опять…
И постепенно где-то за своей спиной я стал чувствовать, как
видеть, что-то большое, холодное, что обычно преследует нас по
ночам, ледяное дыхание которого потом, после пробуждения, ещё
долго, бывает, что и целый день, ощущается нами.
Перерыв кончился, пошёл второй час наших занятий. Все вошли и расселись. Мы с Михаилом Ивановичем всё ещё стояли у
доски, как дуэлянты. Ребята, возбуждённые переменой, вначале
шумели, разговаривали, не обращая на нас внимания. Но постепенно и до них стал доходить трагический смысл происходящего.
Они поняли, что ни я, ни Михаил Иванович не можем доказать
друг другу свою правоту. Смысл, заложенный в доводах одного,
не проникал в сознание другого. Предвидеть, что будет со мной,
было нетрудно.
49
Я был в отчаянии. Я понимал, что опыт десятилетий даёт право
Михаилу Ивановичу, не задумываясь, расставлять не только знаки
в уравнениях, но и нас по своим местам. Подступила растерянность. «Как быть? Что делать?». Мысли о возможном провале мешали сосредоточиться. «Только не отступать! Только не отступать! Будь что будет! Терять нечего. Один раз проштрафишься,
второго не дадут».
И вдруг я увидел, как у этого человека, никогда не повышающего голос, затряслись руки. Старый, больной, он сейчас переживал, как и я, драму, горше которой, может быть, не существовало
драм на земле, − он не мог доказать свою правоту. Я его не понимал. Я не понимал его логики, я не хотел её понять. Что ему оставалось делать? Схватить меня бесчувственными руками и ткнуть
носом в эти уравнения? − идиот, тысячи людей это понимают, а
ты!?.
Он ожёг меня разъярённым взглядом и, устыдившись этого,
опустил глаза. И тут же испытал потрясение − он увидел свои дрожащие руки. В панике он перевёл взгляд на доску и невидящий
взором уставился в одно место. Мне казалось, что я слышу, как он
кричит себе: «Спокойно, спокойно! Только бы не сорваться, только бы не закричать на него!».
Молчал он долго. В аудитории стояла мёртвая тишина. Не отрываясь, как истукан, смотрел он в перечёрканное нами обоими
злосчастное место.
И он увидел ошибку! Он увидел эту проклятую ошибку! Я сразу почувствовал, как спало напряжение.
Ещё минуту он приходил в себя, потом повернулся к настороженной аудитории. Больше обычного покрасневшее лицо да перепачканный мелом его костюм говорили о накале бушевавших тут
страстей.
− Да, товарищи, − ровным голосом проговорил он, − в четвёртом уравнении ошибка. Перед вторым членом должен стоять обратный знак.
Я сел на своё место. Меня трясло − неизвестность ждала на экзамене.
... На лекциях Михаил Иванович часто делал ошибки и я попрежнему с места подсказывал ему. Некоторое время он, как и
прежде, длинно начинал объяснять, но, быстро убедившись в бесплодности этого, стал исправлять, почти не задумываясь. За семестр к этому все привыкли и многие, глядя на меня, втянулись в
50
занятия, как в игру. Но впереди был экзамен.
И он пришёл. К тому времени я знал весь материал по предмету.
Когда подошла моя очередь и я вышел к Михаилу Ивановичу,
он взял в руки листок с решением доставшейся мне задачи, сказав:
«Начинайте». Я прочитал название первого вопроса билета, он попросил переходить ко второму. Я прочитал название второго вопроса, он сказал: «Достаточно». И аккуратно вывел в раскрытой
зачётке «отлично».
В конце второго семестра на консультации в предшествующий
экзамену день он при разборе задачи на применение векторных
диаграмм в последний раз не согласился со мной и вновь признал
себя побеждённым.
Ещё полгода мы встречались с Михаилом Ивановичем. Читал
он теперь теорию поля. Всё в том же пиджаке и тех же брюках он
являлся к нам в небольшую аудиторию, отворачивался от нас и,
всё так же глядя вбок, монотонно излагал труды великих математиков.
Но теперь на лекциях было тихо, никто не поправлял его, молча
записывали в свои тетради те, кто приходил. Студенты -народ
очень экономный и особенно там, где требуются усилия, которые в
дальнейшем не всегда могут окупиться. В конце курса по теории
поля нас ожидал зачёт и потому наша аудитория часто была полупустой. По привычке сначала ходили все, потом, убаюканные
мыслью о зачёте и запутавшись в роторах, векторах и дивергенциях, всё больше и больше охладевали к ним. Постепенно аудитория
приняла вид опустевшего и необязательного собрания, где одиноко сидели за столами студенты и обречёно стоял перед ними лектор. По ошибке заглядывая в дверь, люди удивлённо окидывали
взором нашу сиротскую обстановку, не сразу соображая, что проводится тут вполне нормальная лекция с нормальным лектором и
нормальными студентами, а не заседание кружка по изучению
скуки...
Ритуал проведения зачёта ничем не отличался от лихорадочной
торжественности экзамена. Так же чернела за своим столом фигура Михаила Ивановича, так же горбились напротив лицом к нему
студенты. Вопросы − ответы... Растерянность и уверенность. Счастливчики выходили гордые и независимые, бережно держа в руках зачётки.
Вопреки обыкновению, я отвечал на все вопросы билета и даже
51
растолковал экзаменатору решение задачи. И тут в какой-то момент я отчётливо почувствовал недовольство Михаила Ивановича.
Взяв мою тетрадь с лекционными записями в руки, он, не торопясь, перелистал её от начала до конца. Он останавливался на несколько секунд, когда на странице появлялся пробел, а таких пробелов с отсутствующими записями у меня набралось порядочно, и
листал дальше. Потом то же самое он повторил, переворачивая
страницы в обратном порядке. Веря в свою звезду, я не интересовался заранее, как то делали другие, привычками преподавателя на
экзамене и не знал, что те, у кого он обнаруживал отсутствие хотя
бы одной лекции в тетради, прежде чем получить зачёт, должны
были переписать недостающее. Что остановило Михаила Ивановича от того, чтобы покарать меня, − не знаю. Может быть, он посчитал такое наказание для меня несерьёзным и решил сразить наверняка? Он стал задавать вопросы.
За первым столом перед нами сидела, уже подготовившись, та
же Наташка и с большим интересом следила за происходящим перед нею спектаклем.
− Назовите мне, − сказал Михаил Иванович, − единицы измерения магнитной индукции.
− Единицы измерения магнитной индукции? − с видом крайнего изумления переспросил я и задумался.
Конечно, я имел какое-то понятие о них. Встречаются в тексте,
задачах, но чтобы запоминать!.. На такие мелочи мы, студенты, не
обращали внимание да и всегда под рукой в нужный момент оказывался справочник.
Я был почти повержен.
Но неужели Михаил Иванович зря два семестра подряд ставил
мне в зачётку «отлично»? Тогда он знал, кому это делал. Неужели
теперь − я не тот? Неужели же он забыл ту изнурительную битву,
когда мы − один в ярости, другой в смятении − лихорадочно искали выход?
Я, затаив дыхание, замер и сосредоточился. Наташка, широко
открыв глаза, глядела на нас и ей показалось, что мы с Михаилом
Ивановичем поменялись ролями: я − тигр, а он − жертва, − и я сейчас прыгну на него. Михаил Иванович даже сник. Втянув голову в
плечи, сгорбившись и как-то по-куриному боком глядя перед собой в стол, он задавал мне вопрос за вопросом, а я, раскрыв где-то
в мозге справочник и торопливо перелистывая его, на каждый вопрос находил ответ. Но делал это не сразу, а с небольшими пауза52
ми. Эти мгновения между вопросом и ответом вызывали у Михаила Ивановича законную подозрительность, будто я списывал или
на самом деле подглядывал.
Долго не сдавался Михаил Иванович, но и я отчаянно сопротивлялся. Потом наступило молчание. В аудитории повисло гнетущее оцепенение.
Михаил Иванович очнулся, взял мою зачётку, как-то совсем постариковски устало перелистал её и, найдя нужную страницу, расписался. После этого он посмотрел на меня жалкими широко открытыми глазами. И если бы он только посмотрел на меня так и не
сделал дальше того, что он потом сделал, этот зачёт я бы всё равно
запомнил на всю жизнь. Но он, вечный молчальник и вечный
скромник, заговорил.
Я не запомнил его слов, так я был потрясён, - я увидел перед
собой не нашего Михаила Ивановича, тихого меланхолика и доживающего свой век старика, − нет! Передо мною сидел возмущённый до глубины души, сверкающий яростными глазами, совершенно не экономящий нервную энергию человек. Он не ругал,
он сёк меня словами, как розгами. Они, наверное, не отражали да и
не могли отразить его душевное состояние − это были приличные
слова, − но смысл его речи я понял хорошо.
Он почти кричал, он размахивал руками, зачётка в его кулаке
мелькала перед моим лицом. Если б можно было, он избил бы меня. За столами остолбенели, в двери, раскрыв рты, висели друг на
друге любопытные.
Минут через пять он оборвал поток слов, как-то сразу сник, нахохлился, не глядя на меня, отодвинул тетрадь и зачётку и тихо
сказал: «Иди».
Я вышел.
Зачёт был смят, процедура его нарушилась. Он по-прежнему
сидел за столом, неподвижный и тихий, по-прежнему к нему подсаживались по очереди отвечающие, но уже никому не задавал он
вопросы, смотрел только, решена или не решена задача, и в зависимости от этого ставил или не ставил зачёт. Он почти ничего не
говорил, лишь «Следующий» и «Идите».
С того дня мы с ним больше не разговаривали. Встречая его в
институтских коридорах, я здоровался с ним, он кивал в ответ и
взгляд его выцветших стариковских глаз не выражал ничего, кроме
усталости. Я перестал существовать для него, как и многие другие...
53
Однажды, через много лет, вернувшись из командировки и развернув старую газету, я увидел некролог. Михаил Иванович умер...
До моей встречи с ним и после я встречал многих, кто искренне
верил в меня, но больше никогда не видел человека, который бы
так, до глубокой личной обиды переживал бы моё отступничество.
Пока живёшь
На длинном переходе метро станции «Комсомольская» кто-то
сзади неожиданно потянул Сизова за рукав.
Сизов смертельно устал за день. С трёх часов ночи он был на
ногах: сначала в душной, переполненной пассажирами электричке,
потом в бегах по Москве, где спуталось всё – дела, магазины, редакция. Он готовил к изданию книгу, техническую, по спорному
вопросу, приходилось тратить нервы, доказывать, убеждать. Командировка же его была в НИИ, где, как оказалось, вовсю свирепствовал грипп, но Сизов смог, несмотря на отсутствие многих, получить нужную ему позарез документацию.
Шёл десятый час вечера, надо было спешить, впереди ждала
трёхчасовая дорога и новый рабочий день, но сил не осталось, и он
едва плёлся в негустом штоке людей. Портфель, набитый до отказа
и сумка оттягивали ему руки.
Сизов, не останавливаясь, на ходу, оглянулся – мало ли что,
ошибся человек – и встретился глазами с радостным взглядом
больших серых глаз. Лицо незнакомой молодой женщины светилось открытой улыбкой.
Сизов, сутулый и мрачный, остановился, и, повернувшись, с
угрюмым недоумением уставился на неё.
– Иван Михайлович, здравствуйте! – обрадовано сказала женщина. – Не узнаёте? Я – Валя, Валя Мишина. Правда, сейчас у меня другая фамилия.
На Сизова, как на старого знакомого, прямо-таки с любовью
смотрели глаза, вспомнить которые он не мог. Проще всего было
бы сказать: «Вы ошиблись, я не Иван Михайлович!» и, развернувшись, уйти. Бывает, мол, чего не случается. Но звали его действительно Иваном Михайловичем, и фамилия Мишиной была знакома
ему. Последнее обстоятельство и удержало его. «Вот оно что! –
воскликнул про себя Сизов. – Это же дочь Тани!». Как-то неотчётливо возникло в памяти давно забытое смеющееся лицо, без подробностей, будто общим видом на чертеже, каким впечаталось в
его мозг последний раз лет десять назад.
54
Валя поняла, что он вспомнил, и затухающая было улыбка
вновь осветила её.
– Иван Михайлович, я так хотела встретить Вас когда-нибудь.
Вы не представляете...
– Зачем? – вдруг неожиданно для самого себя грубо буркнул
он, не имея ни малейшего желания вести с нею разговор.
– О, это не так просто. Но я объясню. – Она не обратила внимания на его тон и, не замечая его раздражительности, по-прежнему
улыбалась.
Они всё ещё стояли, и пешеходы, задевая, обтекали их по сторонам.
– Можно, я провожу Вас? – попросила она и, когда он безразлично пожал плечами, первая двинулась вперёд. – Вы – на поезд?
К себе?
Дождавшись от него и на этот раз равнодушного кивка «Да»,
продолжила:
– Может быть, мы с Вами больше никогда не увидимся, а мне
всегда очень хотелось сказать Вам обо всём.
– О чём Вы? – не зная, как вести себя, оборвал её Сизов.
– Обо всём, Иван Михайлович. О своей жизни и, как это ни
странно, о любви. Вы меня, наверное, не понимаете... Я постараюсь объяснить. Вы мне позволите?... Полчаса времени у меня, видимо, есть?..
Против её настойчивого желания устоять Сизов не мог. Где-то в
душе у него затеплился интерес к этой красивой столичной женщине, смело остановившей чужого человека.
– Я Вас очень хорошо помню, Иван Михайлович. Когда Вы
приходили к нам, мне всегда хотелось поговорить с Вами. Меня
тянуло к Вам. Но Вы ходили к маме, а меня не замечали. Однажды
только и перемолвились одной фразой. Я её на всю жизнь запомнила.
Сизов сделал попытку вспомнить, но ни фраза, ни эпизод, в котором она была произнесена, не всплыли в памяти. Ещё несколько
лет назад он мог припомнить многое, связанное с Таней. Потом
прошлое выцвело и рассыпалось. Нереальной теперь казалась его
любовь, он будто и не пережил её вовсе, будто услышал о ней от
других. Не напрягал память, не тренировал её.
И сейчас, тут, в переходе метро, уставший и выпотрошенный,
Сизов не пытался, да и не хотел ничего вспоминать.
Он молчал.
55
– Вы меня, пожалуйста, простите, Иван Михайлович, – говорила тем временем Валя, лишь слегка смущённая происходящим. –
Мама Вас так любила! Но, знаете, если бы Вы женились на ней,
мне было бы очень плохо. Наверное, я любила Вас сильнее.
Она засмеялась радостно, а Сизов ощутил вдруг, как что-то ненужное, чужое, против его воли вторгается в его жизнь.
– Неужели Вы не помните? – спросила его Валя, ошеломлённая
пришедшей неожиданно в голову мыслью.
– Нет, отчего же, помню, – отчуждённо выговорил он. И он
вспомнил её, невысокого роста девчушку в короткой юбке, с припухшими губами и хитрыми глазками – девчонку школьницу.
«Кажется, отличница была, и класс девятый, что ли?», – пронеслось в голове.
Ему казалось тогда, что она время от времени, когда сталкивалась с ним дома, с презрением оглядывала его, первого кандидата
на место отца. Сам же её отец жил неподалёку и заглядывал иногда к прежней жене и дочке, проведывая. Таня радоваться могла
любой мелочи и крепко держала то, что было подарено судьбой,
суеверно страшась расстаться со многим, что и составляло непрерывную и живую цепь событий, представляющих её жизнь. Бывший муж был таким звеном, отношений с ним она не порывала, до
грани не доводила, пользуясь, хотя и брезгливо, его помощью в
редкие кризисные дни.
Быстро кончилось тогда всё у Сизова. И не последнюю роль в
том сыграло ощущение тягостного напряжения в доме Тани, когда
появление Сизова совпадало там с присутствием её дочери.
– Ваши стихи мама знает наизусть до сих пор. И я тоже. Все
Ваши записи хранятся у меня, мама отдала. Я иногда заглядываю в
них.
Зачем только он это делал? Трудно теперь объяснить. Чтобы
помнила его всю жизнь? Для чего? Он же забыл. И она тоже. А
стихи? Стыдно признаться, когда-то он всерьёз писал их. Поэтом,
что ли, стать хотелось? В сорок лет? Смешно! Как мальчик, действительно.
Он теперь и не помнил многие свои стихотворения, забыл почти всё. Иногда, копаясь в черновиках, в оставшейся случайно бумажной рухляди, натыкался на них. Сколько он уже выбросил, а
они всё равно лезли и лезли отовсюду – из книг, из тетрадей, каких-то папок, завалявшихся на пыльных полках, забытых им и потому чужих и холодных. Иногда, не читая, он выбрасывал их в му56
сорное ведро, но бывало, что толкала его невидимая сила, и закладывал он их снова куда-нибудь, до следующего раза, поразившись
неожиданности и стремительности написанных им слов, ошеломлявших его. Ускользнувшее из его сегодняшней жизни начало другой, волнующей, свербило несостоявшимися забытыми надеждами. Этот давно истаявший призрак другого существования раздражал Сизова.
Тогда, давно, он пытался издать свои стихи отдельной книгой,
печатался в областных газетах, но книгу не пробил, пороху не хватило, хотя и отмечали рецензенты необычность в манере и рифме,
напряжённость и внушаемость, и это последнее и пугало их больше всего – в редакциях, как огня, боялись шаманства и беспощадно вычёркивали всё, что намекало на него, оставляя сухие, безжизненные конструкции из веток, трав, рассветов и запахов. Растительности в стихах Сизова было мало, и последние её побеги гибли под его решительным вымарыванием.
С тех пор Сизов загрубел, тонкие переживания мало трогали
его, он был инженером, и инженерное дело захватило его до конца,
полностью. Больше он не позволял себе отвлекаться. Возникающие в голове абстракции давил, не заботясь о душевных последствиях.
– А я до сих пор читаю, как молитву, Ваши строчки, – перестав
улыбаться, и, кажется, начиная понимать что-то, сказала Валя и,
сразу отстранившись внутренне, тихо произнесла, – Не умирай,
пока живёшь, И смейся, плача и стеная, Чтобы дрожала Костяная!
Не умирай, пока живёшь!...
В душе у Сизова кто-то легонько тронул струну, и она тонко
запела тем, давним и забытым. Он испытал вдруг на короткое
мгновение неловкость перед Валей за своё раздражение, за то, что
не оправдались её надежды увидеть в нём другого, чувствительного, даже, может, нежного человека, и он, не зная, что делать, молча
шёл дальше, рядом, и пауза в разговоре затянулась, и чтобы заполнить её, он спросил:
– А как мама?
– Ничего, хорошо, – грустно улыбнулась Валентина, – всё попрежнему.
– Замужем? Здорова?
– Замужем, и чувствует себя хорошо. Сизов покачал головой –
«Понятно», но больше вопросов не было.
– Вы знаете, Иван Михайлович, вначале Вы мне казались обыч57
ным, как все, кто приходил к нам. К маме, – поправилась она. –
Потом увидела, как мама читает Ваши стихи и плачет. Мне стадо
жаль её. Я думала – как можно!? Над стихами!? И рассердилась на
Вас. Чуть не возненавидела... Потом прочла, – она сделала паузу, –
и поняла – можно.
Сизов, посмотрев на неё краем глаза, заметил её волнение.
– Простите меня, Иван Михайлович. Я понимаю – Вам странно
всё это слышать и, может быть, поэтому трудно понять... Да и мне
неудобно... Я жалела Вас после, когда Вы расстались с мамой, и
она вышла замуж. Мама – замечательный человек. И Вы тоже... И
стихи у Вас удивительные... Вы пишите? – неожиданно спросила
она.
Сизов не ожидал такого вопроса и от его прямоты смешался.
– Знаете ли, работа... – Он хотел добавить: «семья», – но передумал.
– Жаль, – искренне сказала Валентина, – у Вас удивительные
стихи.
И она посерьёзнев, снова уйдя в себя, стала читать вслух, с грустной интонацией, и стихи, на ходу, среди снующих мимо людей,
зазвучали нелепо и противоестественно: Когда ты плачешь над
моим стихом, Не спишь ночами, днём – за всё ругаешь, Прости
меня, с моим прости грехом, Всё, что ты знаешь и чего не знаешь...
Они грустно молчали, невидяще идя в толпе, – Сизов угрюмо,
Валя умиротворённо. И лишь теперь она почувствовала, что этот
усталый и немолодой уже человек с отрешённым взглядом далёк
от неё так же, как могут быть далеки только самые чужие люди.
Десять лет изменили его настолько, что и сам он перестал быть
похожим на себя.
По инерции она продолжила:
– Муж у меня – поэт. Молодой только ещё. Филолог. Работает в
редакции. Может помочь с публикацией. Хотите?
Сизов на ходу коротко взглянул на неё и буркнул:
– Зачем? Поздно уже, стар для стихов.
– Не поздно! Начните снова, Иван Михайлович! – не приняла
она. – Недавно к ним в редакцию принёс рукопись генерал. Представьте, стихи. А ему – под семьдесят.
– В генералы не вышел и теперь уже не выйду. К сожалению! –
жёлчно сказал Сизов, почему-то не смея заявить ей прямо, что устал и разговоры эти вести не желает.
«Умер тот Сизов. Не стало его. Нету!», – хотелось прокричать
58
ему, но сил не было, да и удерживало его что-то, может быть, уважение к его памяти, к нему живому, с которым говорила и которое
несла в себе эта женщина.
– А я – биолог. Помните, Иван Михайлович, Вы писали в своих
записках, что наука будущего на девяносто процентов – биология.
Сбывается... И предсказание о скачке эволюции как о переходе
между устойчивыми формами через неустойчивое состояние сейчас уже доказано. Вы знаете?
Сизов не знал.
Она ещё что-то говорила о его якобы идеях и всё спрашивала:
«Помните? Это же в записках, которые Вы маме оставили?».
А Сизов давно уже не помнил о том и думал сейчас не о тех далёких записках, которые и делал неизвестно зачем, а лишь давила
на мозг ему горькая мысль о роковой роли в его жизни женщин,
встретившихся на пути. Женщина когда-то вдохновила его на стихи, и женщина же их, не родившихся, убила. Холодная неуступчивость одной толкнула в обволакивающие своею нежностью объятия другой. И вот опять...
На электричку он опоздал и возвращаться нужно было поездом.
Валя дошла с ним до касс, постояла в стороне у вещей, пока он
брал билет, и проводила до самого поезда. Там она, взглянув на
него последний раз долгим изучающим взглядом, попрощалась и
ушла, так и не сказав своего адреса и ни о чём больше не спросив.
Она ещё побродила по ночному городу, не испытывая желания
идти домой, жалея Сизова, жалея себя...
Движение в вагоне скорого поезда быстро прекратилось, в купе
висел полумрак, дальние пассажиры, угомонившись, уже спали, а
Сизов, лёжа на голой второй полке, под стук и грохот мчавшегося
поезда вспоминал свою жизнь, вспоминал то, что давно уже похоронил, что не хотел воскрешать, поклявшись однажды, и бились в
голове строчки, написанные им тогда, в те забытые времена:
Когда ты обделён любовью,
Пусть ненависть ударит кровью!
Не умирай, пока живёшь!
Не умирай, пока живёшь!
Во сне тебе любовь приснится,
Но в снах позорно раствориться!
Не умирай, пока живёшь!
59
Завтра будет нелёгкий день, – думал Сизов. И день этот надвигался сквозь ночь, как грозовая туча, неотвратимо, – уже близился
рассвет, а там – работа, работа...
Надежда
Анна Павловна работала медсестрой в санатории уже десять с
лишним лет. До этого носило её по свету страстное, неуёмное желание найти своё, лично ей предназначенное, место в этой шумной, бестолковой, но интересной жизни. Добрая половина человечества, с кем непрерывно сталкивалась Анна Павловна в пропахших древним запахом стенах больничных покоев и приёмных, была непоседливой, живой, бойкой на язык и действие, и, как правило, она и составляла в основе своей армию её искалеченных пациентов. Сама она отличалась весёлым, доброжелательным характером и на всю жизнь сохранила девчоночье обаяние, что одновременно вызывало уважение окружающих к её стойкости и постоянную тягу сильного пола за ощущаемую в ней надёжность их возможного тыла.
Место своё она нашла тут, на высоком, продуваемом всеми ветрами, холме в нетронутом ещё лесном уголке среднерусской возвышенности. Говорили, что санаторий построили специально на
ветреном месте, якобы, для того, чтобы сердечникам доставалось
больше свежего воздуха, но трудно было себе представить, что
если бы он стоял на ровном, защищённом от постоянных, выматывающих душу, ветродуев, то больные задыхались бы в спёртом,
застоявшемся воздухе. Кругом был лес, кирпичные корпуса санатория высоко и настороженно, будто дозорные при смертельно
уставшем и почивающем войске, возвышались над верхушками
деревьев, видимые за многие километры.
Родом она была тоже из этих мест, из старого русского Боровска, где на затенённой разросшимися деревьями горбатой, почти
деревенской, улице был старый дом, возведённый из знаменитых
когда-то тут корабельных сосен её дедом. В этом доме она росла
до семнадцати лет, из него начались её фронтовые и госпитальные
дороги, сюда она вернулась после долгих скитаний с дочкой Танюшей, с уже взрослой, окончившей школу, девушкой.
Через несколько кварталов от её дома, ничем не выделяясь среди других, стоял дом Циолковского, куда в детстве она бегала в
надежде увидеть его самого − ходили слухи, что он иногда по делам приезжает в Боровск. О Циолковском говорили что-то неверо60
ятное, для их тихого уголка тогда непонятное, о небе, о полётах к
звёздам. Удивляло, что это имело отношение к ним, к Боровску.
Она достала по случаю несколько тоненьких сереньких брошюрок
по межпланетным путешествиям и, мало в чём разбираясь, зачитывалась ими, надеясь понять что-то важное и отыскать ответы на
мучившие её и ещё несформулированные вопросы. Но увидеть
Циолковского не довелось. То ли он не приезжал, то ли ей не везло, но это странное для девочки желание так и осталось неудовлетворённым. Но свет его потом, в годы расцвета ракетной техники,
выделял её в собственных глазах − ведь она жила рядом с домом
Циолковского, самого Циолковского, и ходила по тем же улицам и
дорогам, что и он.
Теперь в её старом, но ещё не потерявшем вид, доме жила её
дочь о мужем и сыном. Она наезжала к ним на праздники, иногда в
свои выходные, среди недели, к вечеру, привозила с собой грибы,
варенье, к заготовке которых пристрастилась уже в санатории.
Она имела небольшую квартиру в посёлке в отдельно стоящем
от других коттедже на две семьи, тут же − участок сотки на полторы земли, где постоянно ухаживала только за цветами, остальное
росло само, предоставленное воле стихии. Но большая часть жизни проходила на работе, в вечной суете. Она редко отказывалась
от сверхурочных, от замещения кого-нибудь, и молодые сестры
часто пользовались её добротой.
Вереница приезжающих и отъезжающих годами двигалась мимо неё, но мелькание лиц и судеб, задетых болезнями, не надоедало. Некоторые на всю жизнь оставались в памяти, всплывая из неё
время от времени и будоража полузабытые воспоминания.
Сегодня, как всегда, когда ожидался большой заезд, Анна Павловна пришла пораньше и, хотя чистота в отделении поддерживалась постоянно, ещё раз обежала все закоулки. За редкие упущения попадало же только сестре-хозяйке, но и постовым. Зная, что
потом, когда пойдут друг за другом новенькие, у неё не будет и
свободной минутки, привела своё нехитрое хозяйство в порядок, и
оно еще больше заблестело и засверкало, написала заявку на новые
шприцы и отправилась на пятиминутку, как старшая. Там она тягостно просидела добрый час, вслушиваясь в то, как ставили и обсуждали вопросы о правильном заполнении документов −
«...обратите особое внимание, так как в последнее время участились случаи грубого нарушения… что вскрыла проведённая недавно проверка...», − о питании, явно избыточном, и жалобах на
61
это, пустячных, не стоивших выеденного яйца, если бы не нормы
министерства, обязательное выполнение которых и приводило к
тому, что тонны первосортных продуктов, недоеденных и оставленных нетронутыми на столах в столовой, шли свиньям и курам...
И ещё о многих мелочах шла речь на затянувшейся пятиминутке −
обо всём, что как из рога изобилия сыпалось на бедные головы администраторов и что они считали своим долгом переложить со
своих голов на головы подчинённых, решая таким образом постоянно неразрешаемые и неразрешимые, очень похожие друг на друга, проблемы.
В этот раз новеньких было много, они как нарочно подгадали
пораньше и, когда Анна Павловна вернулась к себе, уже стояли
группами и в одиночку в коридоре, сидели в креслах в холле, и
шум их голосов резко нарушал установившийся, казалось, на годы
санаторный покой.
Одного человека она сразу выделила из общей массы. Никогда
раньше видеть его она не могла − память не подводила её, −но он
показался ей знакомым, может быть, взгляд, может, фигура и манера держаться, но Анна Павловна давно уже сделала для себя любопытный вывод − люди делятся на несколько категорий, и в каждой из них существуют очень похожие типы, не родственники, не
знающие друг друга, живущие, может, быть, даже на другом конце
света, но, тем не менее, похожие конституцией тела, характерами и
привязанностями, имеющие сходную манеру говорить, одинаковые привычки, которые могли одинаково вести себя в обществе и
многое другое. Это было неново, но Анна Павловна, всякий раз
встречая подтверждение этому, поражалась похожести, до такой
степени существующей в природе.
Среднего роста, аккуратно одетый, с лицом, ещё хранившем
перенесённые недавно больничные страдания, он молча стоял
один и без особого интереса оглядывал окружающих. Всё это Анна Павловна машинально отметила про себя и, работая, краем глаза держала заинтересовавшего её человека в поле своего зрения.
Но ничем особенным он себя не проявлял.
Очередь дошла и до него. Анна Павловна, приветливо улыбаясь, попросила у него документы. Ох протянул ей заранее приготовленные и вложенные в паспорт бумаги.
Анна Павловна привычно развернула паспорт, как делала это
тысячи раз и, едва взглянув в него, вздрогнула. Улыбка медленно
стала сходить с её лица. «Куликов Вениамин Юрьевич», − прочла
62
она. «Фу, наваждение какое! А, может, вот оно − всё-таки настигло?». Сердце заныло от предчувствия переживаний. Она попробовала успокоить себя, горько усмехаясь внутренне над собственными страхами. Сколько Куликовых прошло перед нею за эти годы, с
сорок третьего, с того дня, когда она осталась без Гриши, и на
скольких из них она смотрела с надеждой! Она уже давно перестала ждать, что когда-нибудь судьба вдруг сведёт её с человеком,
который будет близок её Грише.
Кулаков Вениамин Юрьевич... И похож... Костью... Лицом…
Были и Куликовы, и Юрьевичи... Много. Почти родственники.
Что-то тревожное не отпускало устало занывшее сердце. Всякий раз, встречая очередного Куликова, да ещё Юрьевича, Анна
Павловна любопытствовала − откуда родом, кто родители, есть ли
дядья, тётка, и всегда сердце обрывалось в ожидании ответа. Она
постепенно привыкала, что говорили с нею неохотно, не о тех Куликовых, которых она ждала, не признаваясь себе.
И вот опять Куликов... Вениамин Юрьевич…
− Вениамин Юрьевич, скажите, а Ваш отец во время войны
служил в авиации? − неожиданно для Куликова и с едва заметным
и непонятным для него волнением спросила медсестра, слишком
пристально, как ему показалось, изучая при этом его документы.
− Да. В батальоне аэродромного обслуживания, − недоумевая,
какое это имеет отношение к его санаторному лечению, ответил
он.
А отчество отца как?
Иванович.
− А брат у него – лётчик? − замирая, с трудом выдавила из себя
Анна Павловна, и сердце её не выдержало на этот раз. Тяжёлый
камень навалился на него, и ответ, ещё не прозвучавший из уст
этого неизвестно откуда свалившегося через столько лет Куликова,
ответ, которого она ждала – сколько ждала! – нашёл её.
− Да, лётчик, − начиная, кажется, что-то понимать,
сказал Куликов и уточнил, − радист.
А как его зовут? − выдохнула Анна Павловна.
Григорий.
− И он жив!?… − еле слышно произнесла она последнее, для
чего и затеяла этот разговор: может быть, ради этого и жила она
годы, по разному трудные, но трудные неизменно, не одна, заботясь о дочери – своей и его, об их любви.
И так просто! – вот он – ответ:
63
− Нет. Погиб в сорок третьем.
Вот к всё! Дождалась, узнала. Ждала и такого, но всё равно потемнело в комнате, помрачнело.
Она молчала.
Тягостная тишина навалилась на присутствующих и давно уже
умолкнувших людей, неожиданно для себя прикоснувшихся к боли человеческой.
− Простите, Вениамин Юрьевич, − тихо сказала она, наконец, −
родители Ваши живы?
− Живы. Они в Болохове, Тульской области.
− Всё в том же посёлке?
− Теперь это город. Двадцать тысяч жителей. Заводы.
Она, как бы очнувшись и приходя в себя, снова, теперь уже виновато, улыбнулась.
− Располагайтесь у нас, отдыхайте. Вы курите? Нет? Хорошо.
Поместим Вас вот сюда.
Она сделала пометку в своей книге, сказала номер его временного жилища и, объяснив, как пройти туда, отпустила.
Куликов, прежде чем уйти, приостановился и спросил осторожно:
− А Вы что же – знали моего дядьку? Или отца?
Анна Павловна мягко пообещала:
− Я Вам расскажу. Потом. У нас ещё будет время.
Дальше она машинально брала протягиваемые ей документы,
расспрашивала, оформляла, а сама думала, думала, и мысли, перебивая одна другую, всё шли и шли. «Ну вот, − думала она про себя, − всё и выяснила. Не хотела, а узнала. И родственник – откуда
ни возьмись – появился, племянничек, братец дочке2.
Тяжёлое чувство потери подкрадывалось к ней постепенно и,
когда она осталась одна, навалилось, властно отстраняя и дела, и
мысли. Как не хотелось ей знать про Гришину смерть! Наверное,
было бы легче, если б он оказался просто неверен. И жив. Ждала,
не ждала, но замуж не вышла и не расстраивалась от этого – была
любовь, было всё по-настоящему и даже лучше, чем у других, –
необыкновенно. Ах, какою парою они были! Сестрёнка госпиталя
и лётчик, молодой, неотразимый Гриша Куликов.
А ведь этот Куликов почти ровесник её дочери. Они бы нашли
общий язык. Интеллигент и держится просто. Интересно, как бы
они встретились? Надо бы отвезти его в Боровск. И сама давно уже
там не была. Пора проведать внука.
64
…Как они прощались!
Гриша прибежал под утро, поднял с постели, благо, что не дежурила. Возбуждённый, он тяжело дышал.
− Что, что случилось?
Она, полураздетая, в тревоге жалась к нему в темноте.
− Улетаем, Анечка, − задыхаясь, громким шёпотом горячо сообщил он. − Через час. Уже есть приказ. Я сразу к тебе.
− Зайди, Гришенька! — умоляла она, уткнувшись лицом в его
грудь.
Он обнял её.
− Не могу.
− На пять минут…
− Не могу! Ни минуты… Отпустили проститься. Понимают…
Он целовал её между словами. Она слабела.
− Да как же так, Гришенька?
− Всё, Аня! Теперь только писать…
Они стояли в темноте дома и шептались. Григорий касался губами её губ и глаз, вдыхал запах её волос, запоминая и свои ощущения, и запахи, и её горячие губы.
− Гришенька! − она заплакала, наконец, и он почувствовал под
губами солёный ручеёк. − Гришенька, а как же я?… Мы?… Ведь я
уже не одна.
− Анечка, родная, береги себя, береги ребёнка, − он замер. −
Всё, милая... — отстранив от себя, выдохнул он. − Жди...
− Я буду ждать, буду, Гришенька, − утирая ладошками слезы,
шептала Аня, а они всё текли и текли.
Он шагнул в темноту и побежал, и лишь по треску сучьев под
его ногами и по ухающей при каждом шаге его бешенных сапог
земле она поняла, как он спешил.
Едва добравшись до своей постели, она упала на неё и горько
разрыдалась...
И вот теперь этот Куликов − наверняка сухарь и современный
деловой мужчина И что ему от неё надо? "Господи! − испугавшись, спохватилась Анна Павловна. − Да ничего ему от меня не
надо! Сама я. Будто похороны сегодня или поминки". Она твёрдо
решила, что прямо с дежурства поедет к дочке и все ей расскажет.
И надо бы найти письма от Гриши, их всего восемь штук – тоненьких, потёртых треугольничков, старательно исписанных химиче65
ским карандашом. "Наверное, весь язык был фиолетовый", − некстати подумала Анна Павловна.
Она, как всегда, работая, легко бегала но этажу, раздавала лекарства и делала уколы, но чем дальше, тем сильнее преследовали
её нахлынувшие сегодня воспоминания и тем всё тревожнее ей
становилось. Несколько раз она сталкивалась в коридоре с Куликовым и, улыбнувшись ему мягкой, виноватой улыбкой, пробегала
мимо. Куликов при этом внимательно взглядывал на неё и долго
ещё потом провожал взором, пока она не скрывалась за какойнибудь дверью. Сама Анна Павловна, издали незаметно наблюдая
за ним, как бы примеривала к себе новоявленного родственника.
Ночью, проснувшись и понимая, что заснуть больше не удастся,
она растолкала Веру, свою напарницу, молодую медсестру.
− Вера − тихо позвала она. − Вера! Я уйду. Ты тут смотри, одна
остаёшься. Справишься?
− А Вы что так рано, Анна Павловна? − не открывая глаз, сонно
и лениво спросила Вера. − Темно ещё?
− Темно, темно, − успокоила её Анна Павловна. − Так ты справишься?
− Ой, не беспокойтесь, Анна Павловна. Всего-то часа два. Делать нечего.
И она сладко зевнула.
− Так уж ж нечего, − усмехнулась Анна Павловна и заспешила.
− Ну ладно, я побежала. Досыпай, Вера. До свиданья!
− До свиданья, Анна Павловна, − пролепетала Вера и заснула.
Анна Павловна оделась, взяла свою сумку и вышла.
Майское утро только-только начиналось на востоке. Ветра, так
надоевшего всем, пока не было на их вершине, тишина, так живая,
дышала со всех сторон. Анна Павловна, поёживаясь от холодной
сырости, прошла между деревьями к шоссе. Скоро будет автобус
до Калуги и она спешила к нему. Сейчас, проснувшись, она изменила решение − она поедет в Болохово, там найдёт брата Григория
и встретится с ним. Ей захотелось посмотреть, как он живёт,
вспомнить с ним Гришу и, может, поплакать. А в Боровск она
съездит потом, возможно, вместе с ним. Да, пожалуй, так будет
лучше.
Подошёл автобус, почти пустой и для сырого, тёмного утра
странно пыльный внутри. Она уселась на сиденье и, привалившись
плечом к железной стенке, вновь погрузилась в свои думы.
Значит, умер, погиб Гриша. Значит, где-то и могилка есть. А
66
она и не знает. Ей стало тоскливо и стыдно за себя перед памятью
о Грише. Думала, что живой, не интересовалась его судьбой – желанья не было, что ля? – а вот ведь как повернулось. Неужели она
могла предположить, что он изменил ей? Сколько лет прошло, а
если бы был жив, неужели и он мог вот так же – не искать ни её,
ни дочку? Как же она могла? Боже мой, как стыдно! Ну и что, что
замуж не вышла? Не монашка, в келью не пряталась, всякое было.
Ах, Гришенька, Гришенька! И фото ведь одно всего − маленькая
карточка, где ты в гимнастёрке с кубарями. Двадцать лет, а лицо
суровое, спокойное, не такое, как у многих солдат перед объективами – не напрягался, не пучеглазился.
Она захотела немного подремать, закрыла глаза и долго сидела
так, но сна не было, а мысли, будоража сознание, всё громоздились, и не было от них спасения.
Она вспомнила, как тряслись они тогда с Гришей в кузове грузовика, прижавшись друг к другу, молчали и улыбаясь, глядели
каждый в любимые глаза напротив. Она, счастливая, жалась щекой к его сильной груди. Было страшно неудобно сидеть на перевёрнутом ящике, но разве это трогало их? Гриша вез её к своим
друзьям, к себе, на их свадьбу. Потом они долго шумели за столом, смеялись, пили спирт. Когда кричали: «Горько!», – целовались. Их было много, человек двадцать, и в разгар веселья встал
один из Гришиных друзей, Шота, и произнёс речь. Вставали многие, провозглашали тосты, но почти всё, что говорили, она уже
забыла, а его речь, не похожую на тост, запомнила:
− Я грузин, но я здесь не для того, чтобы произносить грузинские тосты, − Он повернулся к Ане и Грише. − Примите, друзья от
чистого сердца мой простой подарок – эта часы, − он, перегнувшись через стол, протянул Ане часы на цепочке − Это всё, что я
могу, − он развёл руками. − Могу подарить самолёт, но на чём же
летать мне? Пусть по этим часам жена отсчитывает время, оставшееся до встречи двух сердец − нашей прекрасной Анечки и нашего мужественного Григория, моего друга. Счастья вам, дорогие!
Гаумарджос, генацвале! Горько!
Часы потом Анна Павловна долго возила с собой, пока на них
не свалился тяжёлый металлический ящик. Теперь они лежали в
хламе, который жаль было выбросить где-то в старом доме. Может, отремонтировать? Да, пожалуй, надо попробовать, отвезу какнибудь в Калугу, попрошу в мастерской, вдруг возьмут. В память
о Грише и его друзьях. «А, может, могилку отыскать? − ударило
67
Анну Павловну в голову, и дремота мгновенно испарилась из всего тела, − Написать в Москву, ответят, где погиб, а там пионеров
попросить, помогут».
С этими мыслями она и приехала в Калугу. Ей повезло –через
десять минут она уже сидела в мягком самолётном кресле "Икаруса" и, глядя на проносящиеся за окошком леса, жевала купленные
в последнюю минуту бутерброды.
В Туле, однако, ей пришлось переезжать с одного вокзала на
другой, искать стоянку местных автобусов, что заняло около часа
времени, а потом ещё час ждать возле окошка кассы, нервничая и
поглядывая на часы. Но Анна Павловна останавливала себя. Дорога до Болохова оказалась недлинной. Не успела как следует надоесть теснота в переполненном автобусе, а поля уже сменились
пятиэтажными, знакомыми всем в любом городе домами – «хрущёбами». Автобус, поурчав немного на последнем отрезке ухабистой, разбитой дороги, своей тряской снял с пассажиров напавшее
на них за дорогу сонное оцепенение. Проскрипев последний раз,
его изношенное нутро оборвало свою натужную песню, и он остановился у низенькой тоскливого вида автостанции.
Анна Павловна не знала адреса и, выйдя из автобуса, остановилась. «Может, в милицию зайти?» − подумала она, заколебавшись,
но, осмотревшись, увидела рядом с автостанцией рынок и направилась туда. За длинным прилавком под широким навесом несколько женщин разных лет торговали картошкой и соленьями.
Покупателей, однако, не было. Анна Павловна, решив, что Куликова должен знать в таком небольшом городе – ведь живёт он
здесь много лет, – подошла к одной из торговок.
− Хозяюшка, я не здешняя, а надо найти одного человека, —
обратилась она просительно.
− Кого же? − с готовностью отозвалась женщина.
Её соседка с любопытством придвинулась ближе.
− Куликова Юрия Ивановича.
− Куликова Юрия Ивановича? − задумалась торговка.
− Кого надо-то? − не расслышала соседка.
− Да Куликова, Юрия Ивановича.
− А лет ему сколько?
− За шестьдесят, под семьдесят, − неуверенно сказала Анна
Павловна. − Сын у него есть. В Туле.
− Это который же Куликов? − стала вспоминать соседка, и Анна Павловна насторожилась.
68
− Юрий Иванович? − радостно воскликнула первая. − Знаю,
знаю, есть такой! За парком живёт. Они там давно поселились.
Женщины объяснили ей, что надо идти через парк к частным
домам, а там уже спросить у любого, кто попадётся навстречу.
− Иногда он тут приторговывает чем-нибудь, да сегодня день не
базарный − вишь, никого из покупателей нет.
Анна Павловна поблагодарила их и пошла.
Чем меньше оставалось ей до встречи, тем большее волнение
испытывала она. Как неудобно подучится, когда она придёт к незнакомым людям и скажет вот так с порога: «Здравствуйте, я ваша
невестка. Прошу любить и жаловать!». Сколько лет её не было в
их жизни, и столько же лет ей не было до них никакого дела, и
вдруг – нате вам! – пожаловала, объявилась.
Парк, больше похожий на лес своими разросшимися непричёсанными зарослями, на краю уже светлел, когда она разглядела
сквозь поредевшие деревья ниточку стоявших вдоль него домиков.
От одного из них в её сторону шла девушка, и Анна Павловна, подождав её, неуверенно спросила о Куликове. Девушка, однако,
сразу указала ей на небольшой жёлтенький домик за серым невысоким забором и поспешила дальше.
Анна Павловна вдруг остановилась, ей стадо страшно –ведь
придётся возвращаться в разговорах к тем далёким дням, – а как ей
не хочется этого! Она ещё ни одному человеку на земле не доверяла самое дорогое, что у неё осталось от Гриши – воспоминания. Её
обязательно попросят – не могут не попросить – рассказать о нём,
а чем она может поделиться с ними, кроме как своей любовью к
нему в короткие часы их близости? Война не предоставила им другой возможности получше узнать друг друга, разлучила, разбросала, оставив у неё только восемь листочков серой линованной бумаги, старательно исписанных химическим карандашом.
Она увидела, как из жёлтого домика вышел человек и стал неторопливо приближаться к ней. Она заволновалась еще больше,
хотела броситься в сторону, но, пересилив себя, медленно двинулась ему навстречу. Среднего роста, в затёртом, некогда сером,
осеннем пальто, с непокрытой седой головой, он подходил, бесцеремонно вперившись в неё безмятежным взором серо-голубых
слегка бегающих глаз. Крупные черты лица под розовой молодой
кожей несли похожесть этого старика с её Гришей даже сейчас.
«Куликов» – ударило в виски. Он. Что же делать? Назваться?
Вот сейчас? Тут? Анна Павловна была в панике. Нет! Подождать!
69
Пусть проходит! Потом! «Не ногу! − закричала она себе. − Не могу! Нет!». Она не будет, не может рассказывать! Её девчоночьи
слезы, его письма, полные боли и тревоги, её одинокие ночи и
страшные дни, проведённые у постели смертельно больной дочери, – всё это – её, и никому до этого нет дела. Не было и не будет!
И Гриши нет… Кто-то живёт, может быть, его друзья, почему же
он?…
Ах, Куликов, Куликов, Вениамин Юрьевич, принесла тебя нелёгкая!
«Что это со иной? − очнулась Анна Павловна. − Трясёт всю, как
в лихорадке. Уезжать нужно побыстрее».
Она оглянулась. Силуэт старика уже скрывался за стволами деревьев, вокруг никого не было. И так её потянуло хотя бы слегка
коснуться той обстановки, которая имела что-то общее, родное с
её Гришей, что она не устояла. Привыкая к одинокой доли, она
всю жизнь тянулась к людям, находила своё спасение в них. И дочери передалась тяга матери – в учительницы вышла.
Мучаясь над тем, что скажет сейчас, она прошла к маленькому,
издали похожему на игрушечный, домику, нажала ручку в калитке
и, когда та подалась и калитка открылась, вошла.
Небольшой дворик был чисто выметен, собаки не было. Рядом с
дверью этого полудеревенского-полугородского домишки виднелась, отчётливо выделяясь, белая кнопка звонка.
Анна Павловна, волнуясь, надавила тихонько на её полированную пуговку, во ничего не услышала. Однако там, внутри, видимо
что-то всё-таки тренькнуло, потому что послышались шаги, и,
звякнув задвижкой, дверь открылась.
На пороге стояла маленькая, сгорбленная и добрая старушка.
«Тоже лет под семьдесят, старенькая», − подумала Анна Павловна.
− Здравствуйте, − торопясь и приветливо улыбаясь, произнесла
она первая. − Вы меня извините. Но я слышала, что вы продаёте
дом и приехала посмотреть, − сказала она то, что пришло ей в голову.
Старушка внимательно рассматривала её.
− Здравствуй, милая, − спокойно произнесла она. − Ошиблась
ты. Не продаёмся мы.
Неподдельное недоумение изобразила на своём лице Анна Павловна, хотя другого ответа и не могло быть.
− Не продаёте? − так естественно растеряно прозвучал её голос,
что она сама удивилась. − А мне сказали...
70
− Нет, не продаём, − повторила старушка и в ожидании замолчала.
Анна Павловна растерялась. Дальше она ничего не придумала и
теперь, не зная, что делать, смущённо переступала с ноги на ногу.
Помедлив немного, она отступила.
− Простите!…
Смущение Анны Павловны смягчили душу старушки и она
спросила:
Сама-то издалека?
Из Калуги.
− Далеко, − с сожалением покачала головой старушка.
− Может, посмотреть пустите? − нашлась, наконец, Анна Павловна. − Я хочу именно такой домик купить. Очень он мне нравится.
Старушка ещё раз оценивающе оглядела Анну Павловну, подумала и смилостивилась:
− Ну что ж, проходи, коли хочется. Отдохни немного. Посмотри.
Анна Павловна переступила порог, пошла за старушкой внутрь
и, зябко поёживаясь от вновь подкатившего страха и униженья,
спросила:
− А давно построились?
− После войны. Аккурат в сорок седьмом годе, − ответила старушка и, заметив её смущение, подбодрила. − Да ты проходи, проходи, смотри. Не жалко авось.
Анна Павловна вдруг заколебалась, что для неё самой было непривычно, и, войдя в небольшой коридорчик с вешалкой и висящими на ней одеждами, остановилась. Старушка по-доброму подтолкнула её:
− Проходи! Тут − коридорчик, тут − комнатки, там − кухня.
Нам со стариком хватает, двоим-то. А сама с кем живёшь?
− Одна.
− А мужик как же?
− Был когда-то, погиб в войну.
−Да ты ещё совсем молодая, − оглядывая её, сказала старушка.
− И всё время одна?
Анна Павловна промолчала. Она увидела на стене большой
портрет в коричневой раме − Гриша. Суровый, слишком взрослый.
Если разобраться, то он таким, наверное, и был. Только с нею и
оттаивал. В уголке портрета, снизу, была заткнута за раму малень71
кая посеревшая карточка, точно такая же, как и у неё.
Старушка перехватила её взгляд, сказала со вздохом:
− Гриша. Погиб, как и твой. Лётчик.
− После него кто-нибудь остался – жена, дети? − как можно
спокойнее спросила Анна Павловна.
− Откуда? Молодой был ещё − двадцать лет.
Она сама настояла тогда, чтобы он не сообщал своим об их женитьбе.
Они помолчали. Анна Павловна ещё раз посмотрела на Гришу,
запоминая его таким, каким никогда не видела.
− Поеду я. Вы уж простите!
Она поблагодарила старушку. Та предложила:
− Может, чаю попьёшь? С дороги ведь.
− Спасибо, бабушка. Поеду. Поздно уже.
− А дом-то будешь искать?
Анна Павловна уже успела забыть, почему оказалась тут, и теперь, вспомнив, нашлась:
− В следующий раз уже. Узнаю поточнее адрес – приеду. А сейчас только время терять.
− И то правильно, − согласилась с ней старушка.
− К вам зайду, если примете.
− Заходи, захода, милая. Может, соседями будем.
− Непременно. Спасибо Вам!
− Не за что.
Старушка проводила Анну Павловну до ограды, затворила за
нею калитку и долго стояла, глядя ей в спину, пока та не исчезла за
деревьями.
На станции Анна Павловна в ожидании автобуса вспомнила про
бутерброды и направилась к расположенному рядом павильону,
где торговали бакалеей и одновременно пивом. За невысоким
грязно-коричневым штакетником толпились, гудя, как шмели, мужики с пивными кружками в руках. Анна Павловна зашла в павильон, где стояла небольшая очередь.
− Мужики, − Анна Павловна добродушно улыбалась, − разрешите без очереди взять бутылку воды?
− Бери, бери! − послышалось сбоку, − чего стоять тут с нами –
наслушаешься неженского.
За свою жизнь она слышала всякое, но вступать в разговор не
стала, молча взяла свою бутылку и вышла.
Под деревом, вблизи облюбованного ею места, стоял Куликов.
72
Сразу она его не узнала и теперь шла к нему. Сворачивать было
поздно. Он гордо держал в правой руке кружку пива и, отхлёбывая
из неё небольшими глотками, довольный, щурился. Любопытство
толкнуло Анну Павловну приблизиться к нему совсем близко. По
водочному запаху, окружившим его, как облаком, было ясно, что
он уже успел приложиться и к более крепкому напитку.
− Не помешаю? − спросила его Анна Павловна, неловко держа в
одной руке завёрнутые в промасленную бумагу калужские бутерброды и сумку, а в другой – только что купленную и открытую
бутылку.
− О чём разговор? − великодушно повёл свободной рукой разомлевший Куликов. − Становись. Места всем хватит.
Анна Павловна неловко повесила на заборчик сумку и, с большим трудом манипулируя занятыми руками, развернула бумагу.
Заметив, как неудобно ей пить на горлышка бутылки, Куликов искренне огорчился:
− Это же надо, − стакан не дала. Опять. Вот баба! Всё экономит.
Он сорвался с места, бросился к ларьку, держа на отлёте кружку, растолкал мужиков и сердито закричал:
− Стакан дай! Маруся! Бутылку открыла, а стакан не дала. Что
же ты женщину заставляешь из горла пить, как пьяницу какого?
Неудобно же.
Он пробился к окошку, протянул свободную руку, сам выхватил с подноса мокрый стакан и, победоносно оглядываясь, поспешил к Анне Павловне, которая со странным чувством стыда и неловкости наблюдала за этой сценой, не успев помешать горячему
Куликову.
− Вот и стаканчик. Вам. Пожалуйста! Наливайте!
Анна Павловна смутилась:
− Да зачем Вы так? Я могу и из горлышка.
− Вы что? − обиделся Куликов. − Не обеднеет. “На вас стаканов
не напасёшься” — передразнил он, видимо, Марусю. − Пейте, не
думайте ни о чём!
Анна Павловна поблагодарила его, неловко приняла протянутый ей стакан в занятые бутылкой и бутербродами руки и беспомощно оглянулась, не зная, как их освободить. Куликов, видя её
мучения, деловито посоветовал:
− Ставьте на землю бутылку-то. Всё равно больше некуда.
Она кое-как пристроила бутерброды на висевшую сумку и, наполнив стакан водой, опустила бутылку себе под ноги. Услужли73
вый, пьяненький Куликов вызывал в ней жалость. Она представила
себе, как сидит с ним за одним столом – родственник. От таких
мыслей ей стало неудобно и она отвернулась. Сочувственно разглядывая её, Куликов спросил:
− Проездом что ли?
− Проездом, − снова повернулась к нему Анна Павловна. У неё
не было желания продолжать этот разговор и, словно уловив это,
Куликов нехотя пробормотал:
− Чудные люди. Ездят и ездят.
Он помолчал, отхлебнул пива и, посмаковав глоток и не дождавшись от неё продолжения, сообщил:
− Я сам люблю дороги. Сейчас на пенсии. Деньги получаю, беру чемоданчик и в путь. Дочка на севере, дочка на юге, сын под
боком. Есть куда смотаться. А ты чего тут? − неожиданно переходя снова на «ты», спросил Куликов.
− Я? − растерялась Анна Павловна. − Дом хочу купить.
− Тут у нас? − удивился он.
− Тут, − подтвердила Анна Павловна и пожала плечами.
− Ну и что?
− Не удалось. Не нашла пока.
− Дом? Зачем тебе дом? − продолжал недоумевать Куликов, −
Где живёшь-то?
− В Калуге, − придерживаясь своей версии, ответила она.
− Бывал там, знаю, − для чего-то сообщил Куликов. − Хороший
город. Музей Циолковского.
− Так--го оно так, да вот потянуло в эти края.
− А в Калуге где живёшь? Тоже дом?
− Квартира.
− Квартира? − переспросил Куликов, не понимая. − Не нужен
тебе дом. Зачем? Удобства есть?
− Есть.
− Да что тебе надо? Всё есть, никаких забот. Вот люди…
− Да так, − пожала плечами Анна Павловна, не зная, как отвязаться от назойливого Куликова.
Она ещё не придумала, чего ей не хватало в этой жизни. Гриши
– точно, но не говорить же об этом первому встречному. Правда,
Куликов таким не был, но он не знал об этом.
− Ну переезжай! − внезапно разрешил он, − Буду в гости ходить. Пригласишь?
Он засмеялся, Анна Павловна смилостивилась:
74
− Приходите.
«Жених, − подумала она. − С виду − боевой был петух. Одной
ногой в могиле, а тут же — в ухажёры...».
На обратной дороге Анна Павловна вспоминала розовое, безмятежное лицо Куликова, его радость от выпитого, устроенный им
себе праздник в отгороженным низким заборчиком грязном углу, и
спрашивала себя: «Неужели и Гриша мог бы вот так?». И не находила ответа.
В Боровск она приехала затемно. Усталая добрела до дому, позвонила. Открыла дочь, Таня.
− Ой, мама! А мы и не ждали уже. Знаем, что сегодня свободна,
а с утра не приехала. Ну проходи!
Анна Павловна прошла в дом, разделась и тяжело опустилась
на стул.
− Я ничего не привезла сегодня. Занята была весь день. По делам пришлось в Тулу съездить.
− Устала, наверное? Умойся и отдыхай. Хочешь, ванну прими.
− Ванну не буду, а душем освежусь. А Вася где же? Костя?
− Пошли погулять, — собирая на стоя, сообщила Таня. − Ты
иди, мойся! Сейчас покушаешь.
− Ох, и проголодалась я! − вспомнила Анна Павловна. − аж
есть не хочется. Да и спать уже скоро.
Она приняла душ и, переодевшись в Танин халат, вошла в кухню.
− Садись, ешь, путешественница. − Таня подвинула ей еду. −
Рассказывай, где была?
− Это тебе не нужно, − отмахнулась Анна Павловна. − Да и
вспоминать нечего и не хочется.
Таня вопросительно посмотрела на неё, но ничего не сказала.
Анна Павловна почувствовала в своих словах фальшь, ей снова
стало неудобно и, смутившись, она нарочито увлечённо занялась
едой, тем более, что и на самом деле давно уже испытывала голод.
Всю ночь Анна Павловна думала. У неё бывали состояния, когда она думала во сне. С вариациями, с отвлечениями на другое,
совсем как днём, отключаясь от внешнего мира и удивительным
образом продвигаясь в своих мыслях вперёд. Сегодня заснуть ей
долго не удавалось, хотя легла она рано. Уже давно пришли голодные и замёрзшие Вася с Костей, возбуждённые, спорящие, давно они утихомирились и заснули, спали все, и на улице было тихо,
75
а она, несмотря на ноющую в ногах и спине усталость, всё лежала
недвижно, не смыкая глаз.
Почему она не рассказала, она не знала. Не хотела? Стыдно, что
до сих пор не интересовалась? Она не понимала себя, не могла понять, почему до сих пор не разыскала родственников Григория?
Над этим она никогда не задумывалась – пустоты от их отсутствия
в своей жизни она не ощущала. И только сейчас в событиях последних дней проявилось что-то новое для неё, активно противодействующее проникновению в её душу людей, о существовании
которых она лишь подозревала, но которых стоило только пустить
в себя и – она чувствовала – бесцеремонно станут принижать чистоту отношений её к Грише своими расспросами и обсуждениями
не относящихся к их любви подробностей.
Наутро, едва рассвело, Анна Павловна тихо, чтобы никого не
тревожить, оделась и по старой поскрипывающей лестнице поднялась из коридора на чердак. В пересохшем пыльном полумраке,
там, у противоположной стены стоял оставшийся ещё от деда сундук, покрытый серой пыльной простыней и некогда запирающийся
на висячий замок. Замка давно не было, но хомутик и петля сохранились. Анна Павловна, замирая в воспоминаниях, благоговейно, будто окунаясь в щемящую чистоту детства, вдохнула запах
сухой многолетней пыли, в которой истлевали остатки листьев деревьев и сено, давно потерявшее свой первоначальный вид, брошенные здесь много лет назад кем--то из своих родных для утепления чердака. Теперь надобность в такой подстилке отпала – несколько лет назад всю улицу газифицировали, газом топились котлы, в домах под окнами стояли батареи.
Стараясь как можно меньше шуметь и, тем не менее, издавая
при каждом своем шаге гулкие, отдающиеся во всём чердаке звуки, она прошла к окошку, такому те пыльному, как и сундук. Оставленной когда-то тут же древней тряпкой осторожно смахнула с
чердачного оконного стекла рыхлый, матовый слой. Сухая пыль
повисла кисеей в воздухе, у неё запершило в носу, но она сдержалась. Стало светлее, сквозь стекло с полукруглыми на нём серыми
полосами проник слабый утренний свет. Той же тряпкой и так же
осторожно она протёрла сундук. Отложив в сторону грязную тряпицу, потянула крышку сундука вверх. Та, заскрипев, подалась, и
смутные очертания содержимого проступили в сером сумраке.
Анна Павловна принялась разбирать то, что давным-давно лежало здесь, никому не нужное и забытое. Были тут связки книг,
76
читанных десятки лет назад и попавших сюда по недоразумению
или по другим причинам, ей неясным, старые учебники, подшивки
жёлтых газет. Её детское увлечение межзвёздными полётами было
отмечено особо – несколько сереньких брошюрок сиротливо ютились в уголочке, как бы олицетворяя собой ничем в её жизни не
проявившуюся тягу к небесному зову. Она вытащила из сундука
плотно перевязанную бинтом пачку книг, положила рядом с сундуком и уселась на неё. Нашарила рукой под старыми книгами
жиденький пакетик пересохших листочков из школьных тетрадок,
достала.
Чёрная нитка в несколько слоев перетягивала сложенные вдвое
треугольники. Это и были его письма. Восемь штук, написанные
его рукой, единственное живое, соединяющее её с ним.
Анна Павловна разорвала нитку и развернула верхний листок.
Это было его последнее письмо.
«Анечка, дорогая моя! Целую тебя и обнимаю, я жив и здоров.
По-прежнему бьём врага, но сейчас затишье, погода плохая, льёт
дождь. Но скоро обстановка изменится. Береги себя, не бегай так,
как ты очень любишь. Очень хочу, чтобы родилась девочка. Жалко
ребят. Насмотрелся на то, как они погибают. Назови её Таней.
Анечка, может быть, поедешь к моей матери? Я тебе говорил, она
живёт в Тульской области. Отец где-то в обозе при конях служит,
брат в авиации тоже...».
Сухими глазами глядела Анна Павловна веред собой, рука с
письмами лежала на колене, пальцы перебирали постаревшие треугольнички. Память услужливо подсказывала когда-то заученные
и почти забытые строки: «…люблю тебя, потому что нельзя не
любить. Особенно на воине. Иначе ожесточишься…»,
«...прекрасное время ещё вернётся к нам, и мы в нём будем, как
дети, нашалившие, взрослые дети...», «...наша Танечка вырастет
красивой, такой же, как ты, но счастливей во сто крат, потому что
кровь и страдания, через какие идём мы, многие десятилетия будут
кричать о себе в сердцах оставшихся в живых...», «…как мы все
ненавидим войну! До умопомрачения…», «…любовь к тебе спасает меня, иначе – только ненависть к фашизму и страх перед той,
будущей, гражданской жизнью без этой страшной, въевшейся в
печёнки ненависти...», «…если не вернусь, не жди...».
Тут на чердаке Анна Павловна окончательно ощутила отсутствие в мире её Гриши. Он действительно не вернётся уже. Он убит.
Его нет, некого ждать, не к кому ей обращаться по ночам в своих
77
разговорах и молитвах.
Осторожно разглаживала она сгибы пересохшей бумаги. Одинокие слезинки прокатывались по щекам.
Несколько часов прощалась она с ним. Никто её не беспокоил,
все домашние разбежались во своим делам. Таня, ухода, окликнула её, и Анна Павловна, очнувшись, быстро сказала: «Да, да, я
тут», — и услышала удаляющиеся Танины шаги, и всё стихло.
Она аккуратно перевязала письма оборванной ниткой, уложила
всё извлечённое назад, не особенно заботясь о порядке, и с письмами в руке осторожно спустилась вниз.
Чтобы успокоиться, она пошла пешком через весь город к окраине, вышла к задумчивому, хмурому Пафнутьеву монастырю и
побродила там среди выплеснувшихся в серое небо высоченных
сосен, сохранивших свой ветвистый убор лишь на самой макушке,
где громко и нахально орали теперь вороны, по-цыгански деловито
деля что-то птичье между собой. Продираясь сквозь густой кустарник, она обошла монастырь стороной вдоль заросшего и местами обвалившегося рва и, сникшая и погрустневшая, вышла на остановку автобуса к шоссе.
Вечером она была дома.
На следующий день Куликова она увидела только к концу дня.
Он сам неожиданно для неё зашёл к ней и попросил:
− Анна Павловна, разрешите нам сегодня вечером посмотреть
телевизор.
− А что там? − полюбопытствовала она.
− Футбол из Англии.
− Так вы же шуметь будете.
− Будем молчать, − пообещал Куликов. − Звук выключим, оставим только изображение. Нам хватит.
− Так уж и будете?
− Ну, Анна Павловна...
− Родственник ты мой, несостоявшийся! Тебе разрешу. В виде
исключения. Только сам понимаешь − чтоб тихо. Иначе – выключу
без предупреждения.
И она погрозила пальцем.
− А почему несостоявшийся?
− Знала я одного Гришу Куликова. Еще во время войны. Любила его... Твой отец по отчеству как?
− Юрий Иванович.
− А мой Гриша – Васильевич. Не совпали отчества.
78
Она беспомощно улыбнулась и развела руками, будто Куликов
требовал от неё чего-то, родства, что ли, или ещё чего? Она придумала на ходу конец этой затянувшей на её шее петлю истории.
Куликов молча стоял перед нею, ни о чём не спрашивал, ожидал, что скажет она сама.
− Думала, познакомлю тебя с сестрой, дочкой моей – Таней.
Помчалась, как девчонка, в старый дом, письма нашла. Она взглянула на него грустными глазами, блеснувшими слезой, и, стесняясь, отвела взгляд. За её постоянной живостью на людях Куликов
увидел полную боли и отчаяния душу и испытал вдруг неловкость
от этого и от ощущения обнажённого и причинённого им Анне
Павловне страдания.
− Сколько лет уж и не брала, − продолжала, будто про себя, та.
− Прочитала опять. Наревелась. Она виновато улыбнулась ему. −
Вот так-то, Куликов, Вениамин Юрьевич. Ну, иди! Передай мужичкам, что они могут смотреть телевизор, но чтоб тихо.
Куликов ушёл. Человеческая трагедия только коснулась его
своим дыханием.
С этого дня Куликов стал заходить к ней «на огонёк». Иногда
же но вечерам он устраивался «по-родственному» в её маленьком
сестринском кабинетике напротив неё на покрытой белой простыней кушетке и слушал.
− Гриша меня, дурочку, считай, от тюрьмы спас. Мне било семнадцать, только-только оперилась, цыплёночек жёлтенький. Стоять как следует не могла. Украли у меня лекарства. Да всё бы ничего, но вместе с ними воры прихватили здоровущую банку спирта. А наутро оказалось – работать нечем. Взяли меня в оборот.
Хищение по законам военного времени, сам понимаешь... А Гриша
ранен был в руку, несильно. Аэродром его рядом находился, он к
нам и ходил на перевязки, но я его не замечала – тихий очень был,
всё в сторонке. Не лез, как многие, в ухажёры. Вот он меня и выручил. Вышла я от начальника госпиталя после хорошего разговора, ничего не вижу, вою. Слёзы глаза застилают. Вдруг кто-то
крепко берёт за руку, поворачивает и спрашивает мужским голосом: «В чём дело?». Я ещё пуще плакать. Сказать ничего не могу,
только отпихиваю. Куда там! Он меня почти обнял – хорошо помню, – и держит. Успокаивает и ласково спрашивает. Я вижу сквозь
слезы: парень, знакомый, с кубарём в петличке, раненый. А он меня здоровой рукой по голове погладил, и глаза у него добрые, добрые, и вот-вот сам заревёт. Выревелась я ему в гимнастёрку да и
79
рассказала всё, как было. Он мне: "Сиди, никуда не ходи, жди меня! Повернулся, и нет его, Жду – а куда деваться? – хоть какая-то
надежда. Через час на машине с солдатом привозит банку спирта.
Поставили его на место, а я к начальнику побежала. Вот так и познакомились. Весь роман – три недели. По-современному…
− Сколько ко мне мужиков приставало! − рассказывала она в
другой раз. − И какие! − Она усмехалась. − До управляющего трестом. Но хорошие. Уже как будто и сговоримся, а как представлю,
что не Гриша, так сердце обрывается... Не смогла. Один режиссёр
из театра несколько лет ходил – я ещё в Сибири жила. Нет, же получилось.
Она расспрашивала Куликова о жизни, о работе. Он рассказывал – она слушала, улыбалась, удивлялась. Она рассказывала ему о
Тане-Танюше, её весёлом характере, о её семье, но ни разу не услышал Кулаков о том, как несладко пришлось ей одной с дочкой –
сначала в войну, в тяжелейшее время – с грудной, ей, совсем ещё
девчушке, когда она разрывалась между большим делом, в госпитале, и крохотным родным существом; потом – в послевоенные, не
менее тяжёлые годы, когда больше жили надеждой, – и дальше...
На одну её сестринскую зарплату нужно было поднимать дитя и не
упасть самой. Об этом Анна Павловна ничего не сообщила Куликову. Не расспрашивала и она его о болезни, приведшей его сюда,
к ней под крыло.
Иногда подумывал Вениамин Юрьевич о том, чтобы написать
отцу и попросить прислать фото дяди Гриши – у них есть маленькое, он знал, – и показать Анне Павловне. Пусть посмотрит получше, вдруг отчество за эти годы забылось, стёрлось, перепуталось.
Всё может быть. Но не написал, не попросил.
...Когда Куликов уезжал, Анна Павловна не дежурила. Уехать,
не простившись, он почему-то не мог. Что-то человеческое, до
обидного болезненное и грустное толкнуло его, и он, рискуя опоздать на проходящий автобус, ринулся в посёлок. Сориентировавшись с помощью прохожих, он через десять минут уже стоял перед Анной Павловной и растроганно прощался. Она отвечала ему
тем же – наполнившиеся слезами глаза часто-часто помаргивали с
неведомо откуда взявшейся в них тоской и, будто своего сына, поцеловала она напоследок племянника в щёку, взяв его голову в ладони и приподнявшись при этом на носки.
Взволнованный Куликов, не оглядываясь, побежал через весь
посёлок к автобусной остановке, а Анна Павловна, проводив его
80
удаляющуюся фигуру долгим взглядом, пошла к себе, в одинокую,
холодную квартиру, где никто её не ждал и где никому она не была нужна. Вдоволь натосковалась и горько наплакалась Анна Павловна в этот вечер, ещё раз перебирая старые письма, но так ничего и не решила…
Куликов не забыл Анну Павловну. Как-то через год он по делам
службы проезжал мимо санатория и, по-доброму вспомнив жизнелюбивую, с весёлыми глазами женщину, подумал о том, что не
мешало бы ещё раз приехать сюда. В гости к Анне Павловне.
Каратэ
Старый студент Иван Коржиков нервничал очень редко, нервы
имел хорошие. Это помогало ему в жизни, особенно во время экзаменов. Редко что могло отвлечь его от спокойного, сосредоточенного существования своей несуразностью или наглостью. Но
бывало и по-другому.
Однажды Иван заметил, что стал его раздражать студент его же
общежития, мастер спорта, чемпион по каратэ Вова Тёпленький,
ростом под метр девяносто. Люди одно время будто помешались
на этом карате, расплодились какие-то подпольные секции, неожиданно откуда-то появилось такое множество тренеров, словно
они только и ждали своего часа. У всех только и было на уме и на
языке – «каратэ» и «каратэ» как панацея от любых бед в жизни, на
улице и в быту. Любого чемпиона по каратэ боялись и уважали, а
уж такого, как Вова Тёпленький, и подавно.
Всё мог стерпеть Иван, но такого нахальства, какое проявил
Тепленький, вытерпеть не мог.
Заимел Вова дурную привычку: стал будить Ивана регулярно
каждую ночь в два часа. И не аккуратным и вежливым стуком костяшками пальцев руки, как все нормальные люди, а ударами ног в
нижнюю и среднюю часть двери в точном соответствии с отработанными им приёмами каратэ. Сила у мастера была недюжинная;
правда, и дверь делали тоже мастера – она стояла, а грохот разносился по всему коридору общежития. Народ поначалу пробовал
шуметь, перечить, но.... чемпион есть чемпион. Тёпленького вызывали в комитеты и комиссии, стыдили, уговаривали, он усмехался,
делал невинное лицо, начинал глухим, виноватым голосом напоминать, что он выступает на соревнованиях за честь института и
что у него есть некоторые слабости, пытался что-то доказать, пу81
тался в своих рассуждениях и, вздохнув, замолкал. Члены комитетов и комиссий тоже, как и все, имели свои, личные, маленькие и
не очень, слабости, поэтому проявляли сочувствие и, слегка пожурив его, отпускали. Вова относил себя к категории "сов", тех выдающихся личностей, которым на роду написано ночью не спать, а
бодрствовать. И он, как мог, доказывал правоту природы.
Собственно Иван Коржиков как таковой и не интересовал Вову
Тепленького, ему был нужен сосед Ивана – Петя Чижов, смирный
недотёпа с вечно мигающими на смущённом лице глазами. «Сова»
Тёпленький в два часа ночи начинал хотеть есть. Для удовлетворения своей внутренней потребности в качестве повара он использовал Петю.
От стука Петя просыпался не сразу. Ему казалось, что он стоит
на капитанском мостике эсминца, а прямо на него идёт, выворачивая, словно плугом, волну, красавец линкор и бьёт по нему изо
всех орудий. С грохотом вздымаются вокруг разрывы снарядов.
Но Петя стоит... И тут он просыпался. Этот сон стал повторяться
каждую ночь. Он открывал глаза и страх тоненьким голоском начинал в груди свою безысходную песню. С обречённым выражением на лице он вставал, путаясь в штанинах, в спешке натягивал
брюки и, суетясь, открывал дверь. Вова возвышался мед ним грубым роботом.
– Почему долго не открывал, пацан?
– Я, – лепетал Петя, – спал. Извини...
– Последний раз спишь. Будешь теперь ждать моего прихода
сидя. Увижу, что спишь, убью.
Петя окончательно просыпался и энергично принимался за дело. Он варил кашу.
Через час, когда Вова, насытив свою утробу, отходил ко сну, а
Петя, распрощавшись с ним до следующей ночи и вымыв посуду,
ложился, в общежитии устанавливалась благоговейная тишина.
Вызывал Вову ректор. Торопясь куда-то, на ходу он сделал Вове строгое внушение, потребовал немедленно исправить поведение. Тёпленький, поддавшись, всего лишь один раз попробовал не
есть ночью и, кое-как промучившись до утра, заставил Петю варить ему кашу за час до открытия столовой. А дальше всё это снова стало повторяться еженощно,
Коржиков за день уставал смертельно. Кроме занятий, ему приходилось подрабатывать на заводе – размеры его соблазнов не соответствовали размеру его стипендии. Вечерами он еле добирался
82
до своей кровати. Удары в дверь, треск дверной рамы, ругань и
беготню он почти не воспринимал. Но как-то, устав особенно
сильно после одного нудного зачёта, ночью вдруг проснулся, потревоженный шумом и долго потом не мог заснуть. Просыпаться
он стал каждую ночь. Терпеливо ожидая конца традиционному
ритуалу, он лишь поворачивался с боку на бок и кряхтел. Постепенно от ночи к ночи в его душе стало скапливаться неведомое
ему до того постоянно сосущее раздражение. Днями он ходил невыспавшийся, заторможенный, и оттого недовольный собой. Но
связываться с Вовой Тепленьким ему не хотелось. Несколько раз
он глубоко задумывался, пытаясь понять Вову-чемпиона, его суть,
приходил к мысли, что научить такого бугая может лишь что-то из
ряда вон выходящее; обычное, человеческое взаимопонимание тот
презирает и в любой момент может надругаться над самым сокровенным. Коржиков знал, что спортсменами, тем более чемпионами, дорожат в любом институте и вряд ли можно было надеяться
на суровую общественную острастку зарвавшегося супермена –
частенько заскорузлая инерция общества лишь распаляет страсти,
усиливая тем страдания ни в чём не повинных, волею случая брошенных на издевательство, людей.
Как только Вова-чемпион в очередной раз рванул на себя дверь
в комнату Ивана и от души особым приёмом, ногой, пнул её, сон с
Коржикова слетел, будто его и не было. Сердце его бешено забилось. «С испугу, что ли?» – холодно подумал Иван, вскакивая на
ноги, и, внезапно ощутив во всём теле забытую за много лет тяжесть мускулов, мягко пошёл к двери. Он отворил её. В проёме
стоял Вова. В синих тренировочных брюках, поверх которых болталась незастёгнутая на пуговицы белоснежная сорочка, всклокоченный, в туфлях на босу ногу, он тупо и недоуменно смотрел на
Ивана.
– Чего тебе? – хмуро и несколько более раздражённо, чем того
требовало отношение к Вове, спросил Коржиков.
– А ты кто такой? – был Вовин ответ.
Иван сдержался и, сузив глаза, тихо произнёс:
– Вова, зачем ты меня будешь? Тебе нужен Петя, так и буди
его, а меня не надо. Только тихо.
Вова оторопел. Брови на его лице, ярко освещенном коридорной лампочкой, полезли вверх, узкие маленькие глава округлились.
– А ну подь сюда, глиста в трусах! – глухо приказал он. – Я из
83
тебя для каши масло сделаю. – И громко, зло отрезал. – Я есть хочу!
– Так иди жри в другом месте! – тоже повысил голос Иван.
– Что-о-о? – приходя в себя, на весь коридор возмутился Вова.
Он нехотя, как в рапидной киносъёмке, медленно приподнял
болтающуюся до того без дела свою лапищу и, отведя её так же
медленно назад себе за ухо, внезапно ткнул всей пятернёй с толстыми растопыренными пальцами в лицо Ивана.
Коржиков давно уже был тихим парнем. Смелым он бывал
только с девушками, но те любили отвагу и прощали ему так много, что в свои тридцать лет успехов у них он имел, наверное,
больше, чем Дон Жуан за всю жизнь. Ребята по этому поводу вечно подтрунивали над Коржиковым, но он отмалчивался и только
посмеивался. Однако не таким безобидным был на самом деле старый студент Коржиков, просто случай показать себя ему давно не
предоставлялся. В армии он служил в своё время в необычных
войсках, поэтому умел делать всё, даже собак брал голыми руками. И не каких-нибудь там шавок квартирных, а овчарок спецвыучки. Правда, был и с собакой у него казус…
Как-то приказал Ивану командир взвода продемонстрировать
своё мастерство перед только что прибывшими новобранцами. Натянул он телогрейку, ватные штаны, нахлобучил на голову шапкуушанку, да не завязал её у подбородка, как положено, а попижонски оставил, как была, с растопыренными в сторону ушами.
Командир заметил это, ничего не сказал, усмехнулся только, посмотрел внимательно на Ивана и отвернулся. Издали за всем происходящим наблюдали несколько офицеров. Иван, польщённый
таким вниманием, важно ждал основных событий. И они не замедлили развернуться. Открылась дверь питомника и друзья Ивана
выпустили на него здоровенную собаку. За два года службы Коржиков хорошо изучил повадки своих собак и почти не волновался.
Он знал, что надо быть только до предела внимательным. Всё это
уже не раз и не два повторялось каждым, любой "старик" мог, казалось, с закрытыми глазами идти против собаки и победить её.
Но в строю перед Иваном стояли молоденькие, стриженные,
испуганные и любопытные одновременно, и Коржиков хотел показать им, как одним, почти невидимым движением, он обезоружит
эту четвероногую тварь. Коржиков, как мало кто из старослужащих, умел делать это так, что оставалось непонятным, каким же
непостижимым образом он выходил победителем.
84
Не добегая метров пять до Коржикова, собака, до этого стелящаяся в беге по земле, мягко прыгнула и Коржиков, заученным до
автоматизма движением поворачиваясь в нужную позицию и выставляя вперёд согнутую в локте левую руку, вдруг с ужасом и
слишком поздно скорее почувствовал, чем заметил, как это животное, такое неповоротливое и тяжёлое, прогнулось и будто находись в воде, а не в воздухе, поднырнуло у него под рукой.
Всё произошло не так, как было десятки раз повторено на тренировках. Уже не человеческим, а скорее животным чутьём, Коржиков понял, что произошло непоправимое, но всё ещё пытаясь
что-то изменить, начал резко поворачиваться влево навстречу ей и
отводить назад левый локоть. Но не успел. Собака ударила его
сзади и сбоку, повалила, перевернула в падении лицом вниз и
только после этого он почувствовал, как острые клыки вонзаются
ему в шею. От удара шапка сразу слетела с его головы и теперь он,
толстый, с маленькой, торчащей из ватника головой, лежал на земле, раскинув руки.
Было трудно дышать – его нос был вмят в землю. Он попытался
чуть приподнять голову, трава защекотала по лицу, но клыки тут
же сошлись чуть ближе, стало больней, и он прекратил всякие попытки сопротивляться.
Прибежал проводник собаки, скомандовал, она не сразу, но отпустила Коржикова. Её, возбуждённую, вздрагивающую, оглядывающуюся на Ивана, увели. Коржикова поставили перед строем.
Со стыда он готов был провалиться сквозь землю. Увидел ухмылки на лицах, любопытство. Мысленно клял себя последними
словами.
Командир взвода подошёл к нему, стал рядом и обратился к
солдатам:
– Только что вы видели, как не надо действовать. Но сержант
Коржиков виноват в происшедшем отчасти. Конечно, были и с его
стороны отдельные нарушения. Но, главное, он привык к одному и
тому же способу нападения собаки. А вчера к нам привезли собак,
выучка которых резко отличается от наших. Коржиков этого не
знал и теперь, конечно, надолго запомнит этот случай и, думаю, не
будет в дальнейшем выходить на встречу с собакой, этим очень
серьёзным противником, как на свидание с девушкой.
В строю засмеялись. Репутация Коржикова была спасена...
С той поры Иван сильно высох, и хотя имел рост выше среднего, ходил ссутулившись, одежда висела на нём. Ребята шутили, что
85
доведут его девочки до дистрофии.
Когда Иван увидел перед своим лицом приближающуюся маслянистую пятерню, он резким, казалось, давно забытым движением рубанул по ней левой рукой, а правой рванул дверь. Но Вова
мгновенно подставил ногу между рамой и дверью, придержал её,
оттолкнул и, ухмыльнувшись, пошёл на Ивана.
– Ах, так, – прошептал Коржиков. Он одним прыжком пересёк
комнату, выхватил из тумбочки туристский топорик, прыгнул назад к Вове и занёс руку.
Тот отпрянул к двери, резко развернулся и кинулся по коридору.
– Отрублю башку, – хрипел Коржиков и нёсся за ним в одних
трусах.
− Ы-ы-ы, – гудел чемпион, и ходуном ходили полы и стены.
На следующий день к вечеру, когда Ивана ещё не было, Вова
Тёпленький зашёл в комнату. Петя сидел за столом и читал книгу.
− Где Иван?
Ещё не пришёл, – ответил, вскакивая со стула, Петя.
– Побыстрее пусть приходит, я ему подарок припас, – сказал,
скривившись, Вова и достал из кармана нож. Большой, остро отточенный, с коричневой пластмассовой ручкой, нож больше походил
на кинжал.
– Посмотри, какой острый, – оскалился Вова и, быстро приподняв рубашку на животе у Пети, внезапно ткнул концом ножа ему в
тело.
Петя рванулся назад, но железная рука чемпиона пригвоздила
его к полу.
– Ну как? – недобро усмехнулся Вова и повёл концом ножа
вниз по Петиному животу.
Петя с ужасом увидел, как лезвие без боли, словно бритва бумагу, разделяло его кожу. Надрез наполнялся кровью.
– Ну? Скажешь?
– Скажу, – пролепетал Петя, – скажу.
– Так-то лучше, – презрительно сказал Вова, после чего отнял
от живота нож, опустил подол рубахи и ткнул кулаком Петю в живот. – Живи, комса! Кашу готовь. Вырастишь – в повара возьму. –
Повернулся и вышел.
После этого он зашёл в соседнюю комнату, проделал то же самое с чуть не |рехнувшимся от ужаса семнадцатилетним парнем,
потом заглянул в красный уголок, где в это время человек восемь
86
играли в шахматы и смотрели телевизор. Он задрал рубаху самому
здоровому парню и на глазах у всех расписался ножом у него на
животе.
Когда Ивану рассказали об этом, он рассвирепел.
– А вы что же, – кричал он, – не могли ему устроить тёмную?
Десять человек... Индивидуалисты проклятые.
Потом успокоился и понял, что придётся вспомнить, чему его
когда-то учили, мысленно он поблагодарил своих настырных учителей за их настойчивость и строгость. Оставшись один в комнате,
он запер дверь на ключ и с полчаса прыгал и размахивал руками.
Не так просто было забыть то, что тренировалось годами изо дня в
день по несколько часов.
Он вспомнил, как однажды стоял за пивом в чужом городе у
киоска на замусоренной небольшой площади. Время было раннее,
очереди не было – всего человек пять или шесть. И как подошли
четверо неопрятных волосатых парней и сразу без раздумий полезли к окошку. Пожилой сосед Ивана начал было стыдить их, но
один из парней, краснолицый блондин с водянистыми навыкате
глазами, обернулся и, глядя на пожилого, как сквозь него, процедил:
– Спешишь, папаша? Я запомню и помогу.
И тут же безо всякого перехода взвизгнул:
– Заткнись, гнида, а то вместо пива мочу пить будешь.
И безобразно выругался.
– Суслик, – прошептал сосед над ухом Ивана. – Сволочь фашистская. Таких только танками давить. Какие они наши, гады.
Но замолчал.
Пока пожилой мирно пил пиво, все четверо, не обращая на него
внимания, стоя в стороне с кружками в руках, громко матерились
и хохотали. Но Иван чувствовал, что что-то сейчас произойдет,
уже не может не произойти.
Мужчина спокойно опорожнил сначала одну, потом другую
кружку, отнёс их в окошечко ларька и уже собрался было уходить,
как вдруг заметил, что те четверо стоят недалеко и смотрят на него. Они его ждали. Мужчина замешкался.
– Посмотри-ка за пивом, – кивнул Иван рядом стоящему парню,
поставил кружку на стойку и подошёл к ребятам.
Они безо всякого интереса скользнули взглядом по худой фигуре Ивана и снова нетерпеливо уставились на жертву. По возбуждённым лицам, по нервному движению глаз Иван понял, что маль87
чики жаждут развлечения.
– Вам чего от него надо? – глухо спросил он.
Белобрысый, не глядя на него, злобно выругался. На площади
стало тихо. Коржиков, насколько мог, спокойнее сказал:
– Идите, ребята!
Белобрысый внезапно повернулся к Ивану и истерически зашелся в ругани. Гадливо сгорбившись, отставив нижнюю губу и
растопырив руки, он пошёл на Коржикова, заставляя того отступить.
Никто не понял, что произошло. Иван сделал неуловимое движение и все увидели только, как белобрысый вдруг остановился и
и сел на землю. Голова у него безвольно повисла и, посидев так
несколько мгновений, он стал падать на спину. Его друзья кинулись к нему, подхватили под руки, рывком поставили, но ноги у
того подгибались, глаза закатывались, голова не держалась.
Иван постоял немного, молча наблюдая за суетой, потом повернулся и пошёл допивать пиво.
Двое из длинноволосой компании, закинув руки потерпевшего
себе на шею, потащили его с площади за угол дома. Четвёртый,
оглядываясь, пошёл следом, но через несколько шагов развернулся
и решительно приблизился к Ивану.
– Ты извини, мужик, – заискивающе начал он, схватив одной
рукой Ивана за рукав, а другой похлопывая но плечу. – Извини. Ну
не знали. Ты бы сразу сказал. Всё! Больше не будем.
От него несло пивом и водочным перегаром. Иван молча снял
его руки с себя и отвернулся.
– Ну ты извини. Чего отворотил-то? Глядеть не хочешь? – голос
его неожиданно отвердел, Иван повернулся, тот сконфузился. –
Всё, всё, не буду. Не буду мешать. Я пошел.
– Вот вошь холерная, – рядом стоял пожилой. – Прости, друг,
что я тебе столько беспокойств доставил. Прости и прими от меня.
– Он сунул Ивану руку, пожал его пятерню – Спасибо, – и тоже
ушёл.
Парень, стоявший в двух шагах с кружков в руке и видевший
всё, подвинулся к Ивану.
– Здорово ты его, а! Как же это? Покажи!
– Обыкновенно, – нехотя произнёс Иван. Он был ещё возбуждён, но не хотел показывать этого.
– А ты и по другому можешь?
− Умею и по другому.
88
− И каратэ знаешь?
– Ну, пристал, – с другой стороны какой-то дед тоже внимательно разглядывал Ивана. – Не видишь что ли – чемпион. Дай
человеку пиво допить.
– Ха, чемпион, – с вызовом захихикал парень, – они пиво не
пьют. У них режим.
– Много ты знаешь, молокосос, – бросил дед. – Власова читай,
штангиста. Он только пивом и спасался. И вес держал и нервы успокаивал.
«Вот и я тоже успокаиваю, – подумал Коржиков и огляделся. –
Хорошо ещё, что никто не понимает, – промелькнула тоскливая
мысль, – а то ведь за применение приёма могут чего доброго и под
суд... Запросто». И он вздохнул – происшедшее не принесло удовлетворения, наоборот, настроение испортилось,
...Теперь, идя по пустому и гулкому, как баня, коридору общежития и прислушиваясь к тому, как затихает за его дверями жизнь,
отходя ко сну, Иван Коржиков повстречался с Вовой-чемпионом.
Тот вышел на него из-за поворота. Коржиков улыбнулся: «На ловца и зверь бежит».
– Вова, дорогой, – на ходу приветливо вскрикнул Иван, – а мне
сказали, ты меня ищешь. Вот он – я.
И Иван простецки с улыбкой пожал плечами, отмечая про себя
пустоту коридора как большую удачу.
Вова чуть замедлил шаг и в тот миг, когда между ними осталось метра полтора, Иван, продолжая движение, снизу правой со
всею яростью, какая только успела накопиться в нём к Вове, ударил в открывающийся рот. Вова опрокинулся, как скошенный,
мелькнули колени, и, брошенный на пол могучим ударом, он поехал на спине, собирая пыль, Но тут же вскочил и в бешенстве
хрипло выдавил из себя:
– Ты!... Меня!... У-у-у...
И он, давясь словами, сорвал зачем-то туфлю с левой ноги и,
откинув её в сторону, поднял правую ногу. Снять с нее туфлю он
не успел. Иван снова нанёс ему страшной силы удар почти в то же
место. Вова опять рухнул на пол. Дёрнулись болтающиеся в воздухе ноги и злополучная туфля пронеслись через Вовину голову.
Открылась дверь напротив. Женская голова высунулась, раздался крик, дверь захлопнулась. Тут же рядом начали открываться
соседние двери, появились люди.
Вова уже поднялся, но не так быстро, как в первый раз.
89
Из углов его рта резкими тонкими молниями обозначились
струйки крови. Вся левая половина лица у него была белая. Он
прижался к стене, потом оттолкнулся от неё и, становясь в боевую
стойку, двинулся на Коржикова. Тут Коржиков ударил его в третий раз. Вова влепился в стену, несколько секунд постоял так и
стал валиться на один бок. Затем с большим усилием отшатнулся
от стенки, шагнул навстречу Ивану и в этот миг на него обрушился последний удар. Вова откинулся назад, запрокинутая голова его
стукнулась о стену, раздался глухой звук и он рухнул на пол.
Кругом уже кричали. Иван давно видел открытые рты, но воспринимал людей как нечто лишнее. Он был страшён. Ноздри его
ходили ходуном. Весь его облик олицетворял собой сплошной сгусток силы и воли, Потом, как выстрел, крик пронзил его сознание.
Какая-то девушка визжала на одном ноте:
– Он его убьёт... Он его убьёт...
– Ваня, остановись!..
В этом шуме вдруг отчётливо выделился озабоченный вопль
тёти Маши, вахтёрши:
– Только не здесь, ребята, не здесь. Я вам говорю! Марш на
улицу, а то милицию вызову, А ну все расходитесь!
Иван скрипнул зубами, развернулся и сквозь расступившуюся
перед ним толпу ушёл к себе,
За дверью еще долго шумели, было слышно, как рассказывали
друг другу о побоище, постепенно наполняя красочными подробностями его описание. Пети долго не было. Иван походил из угла в
угол, сжимая и растимая кулаки, разделся и лёг в кровать. Появился Петя, молча прошёл к своей койке и упал на неё, не раздеваясь.
Когда стало тихо, Коржиков встал и прошёл в туалетную комнату. Там он подставил кулаки под струю холодной воды и долго
держал их так. Зашлись от холода кости, Коржиков выдернул руки
из-под крана, посмотрел на себя в зеркало, пригладил волосы руками, вздохнул, закрыл кран и пошёл назад.
На следующее утро не успел Коржиков встать, как в комнату
просунулась голова незнакомого парня. Ой быстро осмотрел комнату, остановил глаза на Иване и сказал:
– Коржиков, тут мужики за дверью. Тебя просят.
– Зачем? – удивился Коржиков.
– Поговорить хотят.
– Ладно, иду, – сказал Коржиков и стал одеваться.
Иван вышел. Человек десять ребят во все глаза смотрели на не90
го. Уже знакомый Коржикову парень начал:
– Мы по поводу вчерашнего. – Коржиков молчал. Парень смутился. – Научи нас. Ты же тоже, наверно, чемпионом был?
Коржиков тяжело вздохнул:
– Этому, ребята, нельзя учить. Я подписку давал, – и подумал с
грустью: «И почему, собственно, нельзя? Что делать этим ребятам,
если нужно будет проучить какую-нибудь сволочь?».
Но сказал:
– Нельзя, ребята. Не могу я, извините. – И ушёл в комнату.
В общежитии только и разговоров было, как Коржиков избил
Вову-чемпиона, как Вова потом, отмывшись от крови, чистил испачканные кровью стену и пол, как он потом стирал свою рубашку.
Теплёнького перестали бояться. При его появлений усмехались
даже те, кого он мог переломить одним мизинцем. Рассказывали,
как не успел он снять ботинки и как они отлетели от него после
удара Ивана.
Иван Коржиков становился легендарной личностью.
На следующий день после драки ректор вызвал Тёпленького к
себе.
– Ну что, Тёпленький, учиться хочешь? – спросил ректор.
– Хочу, – промямлил Вова.
– Та-ак, – задумался ректор, – а, говорят, будто ты с ножичком
по общежитию прогуливался.
Тёпленький мрачно молчал. Ректор спросил:
– А с лицом что у тебя? Упал, что ли?
– Упал, – повторил за ним Тёпленький.
– Оно и похоже. Помогли тебе, говорят.
– Помогли, – не глядя на ректора, сказал Вова.
– Упасть, говорю, помогли...
Помолчали.
– Пиши заявление, Тёпленький, о переводе на заочное отделение. Вот где ты у меня. – Ректор показал ребром ладони на свою
шею. – В армии не служил?
– Нет, не служил.
– Видно. Ничего, послужишь. Иди.
Такой конец был у чемпиона по каратэ Вовы Тёпленького.
Миг сыновней любви
Наталья Сергеевна получила письмо.
91
В общем потоке новостей сын как-то между прочим писал, что
женился и живёт у жены.
У Натальи Сергеевны перехватило дыхание, выскочило из головы всё, только что её волновавшее, и в один миг померкло вокруг. Осталось одно − Антон, её Антоша, женился! Воспринять
такое сразу она не могла.
Антон был единственным сыном и единственным смыслом
жизни. «Только бы Антоша был счастлив!» − вот мысль, которой
она подчинила своё и его существование. Когда-то была работа и
увлечения, но была уже и пенсия − проходило многое, − но что бы
ни случалось с нею, что бы ни менялось в её окружении, в её убеждениях, неизменным оставалось одно − надежды, связанные с
ним.
Жили они с Антоном скромно, во все времена материально негусто, «на грани», как думала она, денег не копили, но сын ходил
ухоженный, причёсанный, опрятный «до стерильности» − так иронически определяли степень его чистоты некоторые знакомые, тоже имеющие детей, но, как им казалось, не имеющие на них времени.
У Натальи Сергеевны время находилось. Она радовалась его
успехам, как радуется родитель, не чаявший души в своём отпрыске. И она могла гордиться − за годы подвижнического труда сумела сконструировать своего Антона таким, каким хотела. Он стал
естественным продолжением её самой, мыслями и желаниями впитал её горячую мечту видеть в нём человека, лучшего, чем она.
«Антоша, − говорила она, − прежде всего, будь честен, говори
людям правду». Сама она работала секретарём в суде, где, как известно, часть присутствующих во все времена правду при любых
обстоятельствах искала, а другая при тех же обстоятельствах иногда пыталась её скрыть.
Постоянно опекаемый во всём, он подчинялся ей безропотно и
безоговорочно, привыкнув к постоянному её присутствию в делах,
как к чему-то высшему, внекритическому. «Я − его совесть», − думала она и старалась всегда поступать, не кривя душой. Только что
избранному, новоиспечённому судье Курицыну, доценту института, осторожному, скромному, но бородатому человеку, она в первую же встречу, на людях, заявила безапелляционно: «Как мне не
нравится Ваша борода! Сбрейте! Здесь суд». На что Курицыну захотелось ответить ей, и внутренне от такой беспардонности он
вскипел по-мальчишески. Вспомнив однако, что теперь он судья,
92
лишь выдохнул шумно приготовленную превратиться в слова порцию воздуха. И на том инцидент закончился. В дальнейшем Наталья Сергеевна весьма неодобрительно поглядывала на его курчавистую бороду, но больше в лобовую атаку на Курицына не ходила. Всё же время от времени в её окружении обязательно находилось что-нибудь такое, что противоречило её представлениям, и
она о том искренне и во всеуслышание заявляла. Люди, постоянно
сталкивающиеся с нею, знали об этой особенности Натальи Сергеевны и, как огня боясь её языка, следили за собой с повышенной
тщательностью.
Весь уклад её личной жизни был подчинен мечте: Антоша должен быть лучше её. Себя же она считала очень даже недурной в
любых отношениях. Полноватая фигура ей не мешала. Внимательно осматривая в зеркале своё лицо, оставалась довольна, когда отмечала нежную женственность и мягкость линий одновременно с
мужской твёрдостью черт. Она была красива, но чрезмерным презрением к мужчинам отпугивала их. Холила внешность и относилась к самой себе, как к произведению искусства.
Сын появился у неё поздно − ей было уже далеко за тридцать.
«Боже мой, как тогда смотрели на это!?» − говорила она своей
единственной подруге – соседке Марье Николаевне, которую также бесповоротно подчинила и которая тоже имела сына. Тот почти
забыл свою мать, жил далеко, несколько лет ничем не давал о себе
знать и приглашал ли когда её в гости, она не помнила. Из-за этого
Марья Николаевна чувствовала себя перед Натальей Сергеевной
неуверенно, подчинялась ей во многом и соглашалась молча и безысходно с её фантазиями, поддакивая и временами тоже загораясь, и Антон в глазах обеих в такие минуты превращался в существо совершенно исключительное, хотя и домашнее, и эта принадлежность его им приятно, до умиления, щекотала их женское самолюбие. «Родить в тридцать пять!.. Это сейчас просто, − говорила
она Марье Николаевне, − а тогда это был подвиг».
С мужем Наталья Сергеевна прожила недолго − менять уклад
своего одиночества как главного дела жизни не собиралась, чем
его и оттолкнула окончательно, замуж больше не вышла, да и не
хотела выходить. Не желая к кому-то приспосабливаться, она
предпочла приспособить к себе своего Антона. «Мой мальчик научится ценить жизнь», − говорила она.
Рождение Антона доставило ей много тяжёлых минут. Положение выправилось почти сразу, после того, как она догадалась при93
влечь себе в помощницы Марью Николаевну. С той поры они и
подружились.
Взрослея, Антон видел разницу между своими воспитателями,
мог позволить себе шалость в присутствии одной, но при другой
даже ходил боком. Потом, позже, такая походка сделалась постоянной, он передвигался бесшумно и незаметно, как бы подкрадываясь. Одноклассники однако непонятно почему приклеили ему
кличку «Петух».
Наталья Сергеевна говорила Антону: «Будь аккуратен и веждив». И аккуратность витала над ним, как нимб над святым.
Отсутствие у Антона друзей не волновало мать, волновало возможное их присутствие. Сама никогда их не имевшая, не считая
Марьи Николаевны, она, не задумываясь, повторяла ей: «Друзья
портят. Затащат в какую-нибудь компанию, а потом уголовное дело». Антону говорила: «Всего добивайся сам, не надейся ни на кого. Друзья только отвлекают». Впечатлительный ребёнок быстро
впитал такую премудрость и сторонился приятелей.
«Учись, Антон, − изрекала Наталья Сергеевна. − Образование
умножает возможности. Кем захочешь, тем и станешь. Но лучше
стать знаменитым. И он учился, чтобы стать знаменитым. Музыке
− с репетитором, языкам − самостоятельно и в школьном кружке.
В школе он уверенно шёл на золотую медаль и в конце концов получил её. На театрализованных вечерах музицировал, читал понемецки и по-английски стихи. Наталья Сергеевна смотрела на
него, заходясь от гордости, и думала: «Каков, каков!.. Мой Антон...».
К моменту выхода из школы он сам окончательно проникся
своею значительностью, а, получив аттестат, отбыл в Москву, в
МГУ, ибо в их городке кроме нескольких НИИ и политехнического института других научных центров не существовало.
Мысль о том, что Антон уедет, а она останется, давно повергала
Наталью Сергеевну в ужас. Её Антоша уедет к чужим людям, будет жить среди них, общаться, и это общение с окружающими
больше всего и страшило её. Она уже давно поняла и постаралась
внушить Антону − зло, которое делали люди, проходившие каждый день перед нею на службе, шло из отношений этих людей к
другим. Зависть к более обеспеченному, злоба на соседа, слепая
любовь делали преступников из слабых. А Антон был слаб, − она
уверила себя в эта. Он был силён, пока она прикрывала его. Но
мечта жгла сильнее: он должен стать лучше и, может быть, даже
94
знаменитым. И для осуществления её она делала всё, что могла.
Перед отъездом сына Наталья Сергеевна ночью плакала и встала с постели подурневшая с припухшими и красными глазами. Антон тоже ходил сам не свой, на прощанье оба сильно разволновались, и, обнимая и целуя её, он шептал: «Я тебя очень люблю. Мне
будет не хватать твоих советов. Как я буду без тебя? Даже не знаю,
как я буду там один?».
Наталья Сергеевна сдерживалась, сколько хватало сил, до самого отхода поезда. Прикрывая платочком то губы, то глаза, она,
стоя на платформе, ловила последние мгновения и напряжённо
высматривала Антона в вагонном стекле. Слезы потекли, когда
страдания в глазах Антона, прилипшего к окошку с той стороны,
сменило смятение, поезд пошёл, и она осталась одна.
С тех пор он стал приезжать лишь на несколько дней летом и
зимой, объясняя краткость своих визитов занятостью.
Жизнь Натальи Сергеевны круто изменилась. Прошло года полтора, прежде чем она вновь смогла как-то приспособиться к когдато желанному одиночеству и тиранию свою полностью перенесла
на подругу, тем более, что та стала чаше болеть и присутствие рядом другого человека требовалось необходимостью.
Антон писал почти каждый день. Наталья Сергеевна тоже тратила ежедневно по несколько часов на советы ему. Она понимала,
как ему трудно, и умоляла его не поддаваться на выходки товарищей, идти своей дорогой и ни в коем случае не нарушать − не дай
Бог! − закона, чего и в мыслях у неё не должно быть, общепринятых норм, этикета и быть аккуратным,
Вместе с Марьей Николаевной они читали послания Антона,
вместе писали ответы, − писала, конечно, Наталья Сергеевна, она и
думала, а Марья Николаевна, присутствуя при этом, поддакивала,
соглашаясь и вспоминая что-нибудь своё, что, как правило, Наталье Сергеевне казалось неуместным.
Они уже и в мечтах представляли, как вернётся к ним Антоша,
как будет работать рядом в одном из НИИ, и его будущее, как бутон, раскроется у них на глазах − за него они были спокойны.
Но Антон приезжал всё на меньшие сроки, поток писем от него
тоже уменьшился, он остыл к матери, а, находясь рядом, уже не
ласкался, как прежде.
Он окончил университет, и его оставили в Москве. Наталья
Сергеевна радовалась и печалилась. Оправдываясь, Антон писал о
том, каких трудов стоило шефу пробить ему прописку.
95
Надежды на совместную жизнь рухнули.
Дальше вести от Антона стали приходить всё реже и реже.
Наталья Сергеевна собралась было ехать к нему в гости, проведать − он приглашал, писал: «Приезжай, мама, устрою тебя побарски в отдельную комнату общежития». «Вот видите, − говорила
она подруге, − ценят. Даже комнату могут выделить для меня».
«Прекрасно, − отвечала Марья Николаевна. − Это Ваша заслуга,
Наталья Сергеевна».
Но она заболела. Как назло, оказалось − надолго. Пока оправилась, ушли месяцы, сын поменял прописку, что для неё прошло
почему-то незамеченным, и произошло так, может быть, оттого,
что сообщил он об этом вскользь, между прочим.
А тут и злополучное письмо.
Но больше всего в нём, больше даже, чем сам факт женитьбы,
её поразило содержание приписки, сделанной между строк и, повидимому, после раздумий: «…четыре месяца назад...». Как сердце
чувствовало − тогда она и заболела.
Она не могла себе представить, что её мальчик, Антоша, послушный, тонкий, открытый, заряженный ею, как ей казалось, вечно на будущее, мог так поступить. Что-то не вязалось в её представлении о сыне. Раньше у него секретов не было. Она стала
вспоминать их разговоры и его письма, и сомнения в его искренности закрались в душу. Однако она гнала их прочь, они противоречили её установкам, но они вновь и вновь овладевали ею, не давая покоя, и наконец она решилась.
Путь был неблизкий, Наталья Сергеевна за свою жизнь путешествовала нечасто, последний раз это было очень давно. Поэтому,
испытывая естественное волнение перед дорогой, она внимательно
прислушивалась к советам подруги. Марья Николаевна, внезапно
выросшая в своих глазах, вначале сдерживала её − стояла осень,
октябрь, сырость носилась в воздухе («А Вы после болезни. Как
бы не приключилось чего...») − стращала попутчиками, ворами,
несчастьями («Мало ли что, а вдруг...»). Наталья Сергеевна не на
шутку забеспокоилась − «Что же мне делать?..» − но охота оказалась пуще неволи, это надоело и оставшееся до отъезда время она
попыталась провести одна. В одиночестве, однако, было еще хуже,
Марья Николаевна всё же отвлекала, и Наталья Сергеевна, усевшись в один прекрасный день в купе поезда на мягкое сидение,
наконец-то вздохнула с облегчением − и решения, и сборы позади,
− и её затрясла блаженная лихорадка, которая где-то внутри уже
96
давно сладко звенела туго натянутой струной.
Страхи Марьи Николаевны не оправдались, попутчики оказались людьми вполне порядочными, несчастий с нею не случилось,
лишь заснуть на грохочущей, бьющей перестуком колес полке
удалось не скоро. Под утро она забылась на несколько часов, чутко прислушиваясь в забытьи и ошарашено поднимая голову каждый раз, когда поезд замедлял ход или останавливался.
В Москву они прибывали в воскресенье, в середине дня. Наталья Сергеевна подгадала так, чтобы провести воскресный вечер в
обществе сына и невестки. Телеграмму она не давала, надумав нагрянуть неожиданно, сюрпризом. Лишь в дороге, поздно, пришла в
голову тревожная мысль, что их может не оказаться дома, а что
делать в таком случае, она не придумала.
Погода по-прежнему была дождливой. С вокзала, узнав предварительно в справочном бюро путь, она ехала сначала в метро, потом на трамвае и, удаляясь от центра всё дальше и дальне, уже забеспокоилась, но, вспомнив, что в Москве дальние расстояния в
порядке вещей, постаралась заглушить растушую в душе тревогу.
Сойдя с трамвая, она не без труда, с расспросами, отыскала
нужную улицу. Подходя к дому, где жил сын, ощутила, как наливаются тяжестью ноги, а голову заволакивает глуховатый туман.
Зданию шёл уже, наверное, не первый век. Нижний этаж его
был выложен камнем, второй − из дерева, серого, выцветшего под
солнцем и дождём. Не раз крашенный и беленный фасад его, теперь рябой и плешивый, как больной старик, шелушился слоями
ремонтов. «Барак! − пронеслось в голове Натальи Сергеевны. −
Неужели же в таком живут люди в Москве?».
Со стороны улицы дом подъездов не имел. Она прошла во двор
через покосившуюся серую дверь в высоком падающем заборе из
некрашеных досок, обогнула угол одноэтажной деревянной пристройки и, расспросив попавшуюся навстречу женщину, из тёмного закутка поднялась по рассохшимся скрипучим ступеням наверх.
Общий коридор тянулся вдоль внутренней, выходящей во двор
стены, подсвечиваемый маленькими оконцами. В нём стояли газовые плиты с прикорнувшими рядом неновыми столами. На улице
было холодно и сыро после дождя, и из незакрывающейся входной
двери дуло.
Квартира сына оказалась у самого входа. На плите напротив
(«На плите сына», − подумала она) стоял на зажжённой горелке
закрытый бельевой бак и шипел. «У них стирка», − пронеслось в
97
голове снова. Одновременно стало легче − опасения не застать дома отпали. Это даже лучше, что она увидит свою невестку во всей
домашней красе без пудры и краски. А может, сына нет дома и тогда будет ещё легче объясняться?
Она немного помедлила и дотронулась до дверной ручки. Старая, давно обитая и давно уже облезлая дверь (Наталья Сергеевна
поморщилась) неожиданно легко поддалась и в сумеречном свете
комнаты через образовавшуюся щель она увидела голову и спину,
нависшую над старым жестяным с тёмными пятнами на боках корытом. Она распахнула дверь, глядя на эту голову, и шагнула вперёд.
Наталья Сергеевна успела охватить взглядом прихожую, если
только можно было назвать эту каморку прихожей («Предбанник»
− подумалось ей), маленькую, похожую на закуток, где помешались кухонный стол-тумба и две табуретки, на одной из которых и
стояло корыто, да на стене висела полка с посудой.
Голова над корытом приподнялась, и Наталья Сергеевна от неожиданности не смогла сдержать возгласа изумления − над корытом с засученными рукавами старой клетчатой рубашки в женском
цветастом переднике стоял её сын и вопросительно глядел на неё.
Антон, Тоша, её единственный, изнеженный, холенный сынок
стирал в старом корыте чьи-то вещи!
Наталье Сергеевне стало дурно − от запаха стирального порошка и нечистого пара, от вида потрясшей её картины. Она покачнулась и прошептала: «Боже мой, Тошенька! Как же это?».
Антон бросился к ней с криком «Мама!», по-бабьи обтирая краем фартука мокрые руки и, так и не успев их обтереть, подхватил
её, ослабевшую, прижал к себе, радостно и удивлённо повторяя:
«Мама, мама приехала. Лена, смотри, кто к нам приехал!..».
Наталья Сергеевна прильнула к сыну, вслушиваясь в родной
голос, и, обессилевшая, шептала только: «Как же это, Тошенька?».
Потом до неё стал доходить смысл сказанного им и, взглянув
дальше, вдоль длинной, узкой комнаты, являющейся продолжением прихожей, за перегородку с дверным проёмом, она увидела там,
на высокой старой семейной кровати с никелированными шишками, лежащую и укрытую до пояса одеялом женщину, которая в
смятении, отразившемся в её позе и лице, привстала с подложенных под спину и голову подушек и широко открытыми глазами
смотрела на Наталью Сергеевну. Застигнутая врасплох появлением
свекрови, растерявшаяся, с болью и страхом вглядывалась она в
98
глаза матери Антона и в этом чувстве тревожного ожидания была
сейчас как на ладони. И прочитав её взгляд, мать женским чутьём
угадала присутствие тут чего-то большого и трагического, что
грубо вторглось в жизнь её сына и теперь так же грубо входило в
её жизнь. У Натальи Сергеевны защемило сердце − по внешнему
виду Лена была явно старше Антона.
Она растерялась. Ей стало стыдно, как будто она нечаянно подглядела проявление тщательно скрываемого от других физического страдания человека. И она отвела глаза.
Рядом был её сын. Антон обнимал материнские плечи крепкими руками и шептал нежные слова, ласково, совсем как когда-то
прижимаясь щекою к её мокрым волосам, растерянный и родной.
Когда вскоре она снова осторожно взглянула в ту сторону,
женщина, расслабившись, возлежала уже на подушках, придерживая худой рукой распахивающийся на слабой груди халатик, и
взгляд её выражал внимание и твёрдость, и ощущение этой твердости и внутренней силы, которые уловила, снова столкнувшись с
нею взглядами, Наталья Сергеевна, настораживало, как настораживает и преследует потом холодком, разжигая сладкое любопытство, таинство причины, пробудившей сию неукротимую волю в
надломленном недугом организме. Сейчас Лена казалась ещё
старше.
Но Наталья Сергеевна тоже была упряма, как становятся упрямы многие, чрезвычайно развившие этот дар самостоятельным путешествием по жизни и испытавшие пьянящий вкус многочисленных успехов от своих решительных действий.
− Я встану? − как показалось Наталье Сергеевне, без особого
желания спросила Лена.
− Нет, Леночка! − горячо запротестовал Антон. − Полежи пока,
я закончу и встанешь. − Он повернулся к матери. − Мама, познакомься, пожалуйста. Это и есть моя жена Лена.
Не так представляла себе Наталья Сергеевна эту встречу. Она
подошла к кровати, протянула руку, пожала своей слабую, небольшую, с голубыми руслицами ладошку, и то ли от соприкосновения прохладной поверхности Лениной ладони, то ли от чего-то
другого, чувство досады на сына и стыда перед знакомыми, которым и показать-то невестку затруднительно, зашевелилось в ней
вновь, отодвигая на задний план первые краски встречи, так ошеломившей её.
Будем знакомы, − холодно произнесла Наталья Сергеевна. – Я,
99
кажется, не вовремя?
Словно уловив биотоки свекрови и расшифровав их смысл, Лена выдернула свою руку, не желая затягивать пожатия, как хотела
того и что умела галантно делать Наталья Сергеевна.
− Мама, что ты говоришь!? − воскликнул Антон, внося оставленные у входа вещи матери. − Располагайся, пожалуйста! Отдыхай. С дороги, может быть, умоешься?
Наталья Сергеевна ответила «Конечно», сняла плащ, переобулась в захваченные предусмотрительно из дома тапочки и вышла
вслед за Антоном в коридор.
Здесь под краном над выщербленной до черноты круглой кухонной мойкой она умылась, высказав Антону всё, что думала.
Сын, беспокойно поглядывая на дверь в комнату, умолял: «Тише,
мама, тише, прошу тебя! − Лена услышит...». Наталья Сергеевна
обиженно поджимала губы и говорила о том, что никогда, ни в одном, самом дурном сне, не могла представить для своего сына, подающего такие прекрасные надежды, подобной участи. иначе, зачем всё то, что было сделано?.. Она так и сказала: «Прекрасные
надежды», подчеркнув тем всю глубину падения Антона в её глазах. «Всё, что угодно, но так!..». Антон хотел спросить: «А что всё, что угодно?». Но не спросил.
Она замолкала, потом, словно очнувшись и сердито поглядывая
по сторонам, говорила об этом общем коридоре семей на двадцать,
о плите, стоящей тут же на проходе, этом кране и общем туалете,
тесной кабинке рядом, в двух метрах, до неприличия близко. Антон, не выдерживая пытки, буркнул, что на первом этаже и этого
временами не бывает, и люди в любую погоду бегают на улицу.
Виноватый и растерянный, он слушал дальше, пытаясь иногда
прервать её словесный поток, но она отрезала: «Подожди! У тебя
ещё будет время». И он замыкался всё больше и больше. Потом ей
показалось, что он почувствовал свою вину, и она дала понять, что
не отступится, и давила, давила и потому поздно ощутила повеявший от него холод. Это было для неё новостью. Её горячий монолог вдруг стал проваливаться и застревать в пустом коридоре, как
в вате, - ответного внимания у Антона уже не было.
Её сын стоял рядом с нею с отрешённым, ушедшим в себя
взглядом потемневших глаз и молчал. До неё, наконец, дошло, какую обиду нанесла она ему. Вряд ли он сможет забыть это. Поджав губы, Наталья Сергеевна не стала извиняться, она была уверена − обвинение он заслужил. Она шла напролом, стараясь задеть
100
больнее его самолюбие. Выговорено было не всё, но она замолчала, лишь произнесла: «Вот так-то сын! Я растила тебя, чтобы ты
жил не в этой дыре. Я хотела радоваться тебе, твоим успехам. А
скажи, пожалуйста, чему радоваться сейчас?».
Антон не стал отвечать ей. Он посмотрел на неё долгим, чужим
взглядом и сказал:
− Ладно, мама, хватит об этом! Пойдём в комнату. Перед Леной
неудобно.
− А что с ней? Почему она лежит? Почему ты, мой сын, стираешь? − как-то брезгливо, наконец, спросила она.
− Она больна, мама.
− Это я вижу. А давно ли? И насколько серьёзно?
− Давно и серьёзно. − Он помолчал. − Неизлечимо. И ты, пожалуйста, это имей в виду, когда будешь разговаривать с нею и при
ней. Я тебя очень прошу. У неё больное сердце.
− Антоша, я не понимаю!.. − задохнулась Наталья Сергеевна. −
Как это?.. Как же это всё могло случиться?.. Ты и... вдруг...
Она сделала рукой неопределённый жест, в полной растерянности глядя на него, не в силах понять происходящее, но по тому
чёрному провалу, куда упала вдруг её душа, ощутила пугающую
глубину собственной трагедии и трагедии Антона,
− Она ведь женщина, Антон! − привела она последний довод. −
Она старше тебя. Ты же мальчик?
− Я давно не мальчик. Я взрослый человек, мама. Да, она старше. И это не имеет никакого значения. Прошу тебя, никогда не
упоминай об этом!
Новое в характере Антона поразило Наталью Сергеевну. Она,
как завороженная, смотрела на него, узнавая и не узнавая в нём
своего сына. Эта женщина так повлияла на него!.. Перед нею стоял
другой Антон. Не тот Антоша, которого она пестовала, мальчик,
послушный во всём, тонкий, чувствительный. Нет! Она не узнавала его. Наталья Сергеевна спрашивала себя, что же такое могло
случиться, что её усилия, её материнская любовь, сильнее которой
она не могла представить любовь никакой другой матери, пошли
прахом?
Разобраться во всём ей было трудно. К возникшим проблемам
нужно было привыкнуть.
Они прошли в комнату. Антон усадил её на стул рядом с кроватью, сказав: «Вы тут пока поговорите, а я скоро закончу». Задёрнув оранжевую занавеску в разделяющем их дверном проёме, он
101
продолжил стирку.
Под плеск воды в корыте и шлёпанье мокрого белья Наталья
Сергеевна внимательнее оглядела убогую обстановку. Почти всё
тут было старое, отживающее: шкаф, высокий, черный, со скрипучими, как подумала она, дверцами; этажерка, каких никто уже
давно не делает и люди нормальные видят их только в кино; небольшой столик у окна, без ящиков, на длинных тонких ножках,
больше похожий на глупого козлёнка. На глухой стене несколько
слегка обработанных светлых досок служили книжными полками.
Книги лежали и стояли везде: на шкафу и в углу у перегородки,
на кровати и даже, как заметила Наталья Сергеевна, на кухонном
столе.
Она спрашивала осторожно Лену, давно ли та живёт здесь, интересовалась соседями и с болью и страхом воспринимала возню
Антона с бельём.
Лена, успокоившись, отвечала.
Наталья Сергеевна, слушая её, думала, что Лена ничуть не
смущена обстановкой в доме, и это казалось непонятным. "Они
совсем не такие, какими были мы", − подумала она.
Антон закончил стирать, повесил корыто на гвоздь в коридоре,
навёл порядок в прихожей и ушёл вешать бельё. Наталья Сергеевна прошла в эту миниатюрную комнатку за перегородкой и выглянула в окно, выходящее во двор. Неровный, с кучами кирпича и
песка, с деревянным ящиком для отходов в дальнем углу, с временным туалетом, выстроенным, как она понимала теперь, на случай − сиротский этот двор будто с картины художника девятнадцатого века был перенесен сюда, чтобы на нём вешал бельё её
сын. Реальность происходящего всё ещё туманилась у неё в голове, и от несовпадения его с мечтою подкатывала злая безысходность, примириться с которой она не могла, как не мирилась всю
жизнь, и, не принимая её, считала, что в таком же духе воспитывает своего сына.
К вечеру Лена встала, переоделась, и они втроём посидели за
ужином, приготовленным её Антоном, что для него тоже оказалось
привычным. Это снова было неожиданным для матери. Чем дальше шло время, тем больше нового открывала она в сыне.
За столом ей вспомнилось, каким прекрасным сыном, каким
послушным мальчиком был он когда-то, а Антон сидел молча, изредка лишь уточнял детали, одновременно прислушиваясь к звучащему внутри себя тревожному голосу, и голос этот ему не нра102
вился. Звенела в нём неотвратимая и чужая нота, отталкивающая
его от матери, разделяющая их пропастью личных, противоположных и несовместимых принципов и ценностей жизни, и каждый
считал их собственной неизменной сущностью.
Внешне Лена даже понравилась Наталье Сергеевне, особенно
выделила она тонкое лицо с монгольским разрезом зовущих глаз.
Разве только худобу в женщинах принять она не могла - к современным меркам привыкала с трудом.
В отношениях Лены и Антона она почувствовала, что было для
неё совершенно неожиданным, какую-то хрупкую осторожность в
обращении друг с другом. Влюблённость первых счастливых дней
витала в их доме до сих пор, и казалось, что они ещё не были мужем и женой, а лишь успели только вкусить плод взаимного блаженства и оттого ходили несколько удивлённые или помешанные.
Но горечь не проходила. Даже несмотря на то, что она уже понимала - они перестали быть двумя отдельными душами и телам,
они слились в одно существо – горячее, пульсирующее, имеющее
лишь две человеческие оболочки. Она могла понять сына в его ослеплении, как думала вначале, но чаще и чаще ловила себя на
мысли о некоей силе, исходившей от слабого тела Лены и питающей её сына, силе, о которой она, прожив с мужем дни тягостного
напряжения, ничего не знала.
Они шли, как идут в одной связке альпинисты - вдвоём достигая высот, каких одному не покорить никогда.
На ночь Наталью Сергееву устроили на раскладушке. Антон
взял её у соседей и втиснул в передней комнатке между столом и
стеной, оставив, таким образом, свободным лишь пятачок между
дверьми.
Никто из них сразу не заснул. Переживания этого дня продолжали будоражить сознание у них, но Лена и Антон, пошептавшись
о завтрашних заботах, вскоре затихли, смущаясь присутствия Натальи Сергеевны и вместе с тем как бы уговаривая себя, сделали
вид, что уснули.
А она долго и с опаской крутилась на скрипучем ложе, размышляя о незадавшейся судьбе сына, искала для него выход и
беспощадно винила себя в том, что вовремя не научила его отличать добро от жертвенности. Укоряла себя, что вот не поехала тогда, разболелась, а несчастье и случилось.
Днём Наталья Сергеевна как-то обходилась без того, чтобы
подробно анализировать случившееся − мешало окружение, отвле103
кало. Ночью же и внешние, и внутренние преграды рухнули и во
всей своей безвыходности отчаяние моментами захлёстывало её.
Но спать ей не давали не только мысли. Рядом, за дверью, в
двух шагах от неё, грохотали и скрипели ступеньки лестницы под
резвыми шагами, пьяный голос долго и громко требовал покоя и
по этому случаю − выпивки и забытья. Его сменили молодые, спорящие и смеющиеся голоса. «Слава Богу, − подумала Наталья Сергеевна, − что не включили ещё и магнитофон».
Лишь заполночь хождение в коридоре пошло на убыль, а потом
и совсем прекратилось.
Наталья Сергеевна забылась.
Обычно она видела сны редко. На этот раз ей приснился пуд, и
деревья над ним, и в золотых солнечных лучах, на поляне у берега,
− весёлые, здоровые Лена и Антон. Сама Наталья Сергеевна стояла
рядом с Антоном и чему-то удивлялась. Лена сачком ловила ускользающую от неё бархатно-коричневую бабочку, бегая за ней по
поляне, а Антон радостно что-то кричал ей, и они хохотали, но
смысла слов Наталья Сергеевна не улавливала.
Однако что-то отделяло её от их беззаботного смеха и от солнечной праздничной обстановки. Ей стало тревожно и одиноко.
Антон не замечал её, хотя она была рядом и тянула к нему руки.
«Антоша, Антоша!», − звала она, но голоса как будто и не было.
С ощущением непоправимой утраты проснулась она, когда все
ещё спали, и уже не смогла заставить себя забыться. Она слышала,
как ворочалась и кашляла Лена, как уже под утро шептал ей что-то
Антон. Потом они успокоились и опять стало тихо, потом ожил
коридор − биением пульса разносились в нём чьи-то шаги, всё чаще и чаще... А она лежала, не шевелясь, увиденный сон преследовал её, и она знала, что сегодня весь день будет мерещиться та поляна и что запомнит она её надолго, потому что сон был вещим.
Иногда такое случалось. Виденные ею сны запоминались на
всю жизнь, время от времени повторяясь безо всякой связи с происходившими событиями и как бы проявляя этим некое неизменное постоянство восприятия ею изменяющегося окружающего мира. В такие дни она была возбуждена больше обычного.
Сон отравил её, не давал покоя, а покоя хотелось, и знала она,
что его теперь не будет, понимала, что вопреки себе самой, с потерей необходимо примириться, и будет легче, если она это сделает
как можно раньше. А лучше бы совсем не приезжать сюда, не становиться между сыном и невесткой...
104
...После завтрака сын убежал в свой НИИ, сказав на прощанье
Лене: «Я тебя очень прошу! Поменьше напрягайся...», ей: «Мамочка, отдыхай с дороги, развлекайся», − и обеим: «До вечера!».
Лена, приведя комнату в порядок и убрав раскладушку, не легла, а переодевшись, собралась уходить.
Наталья Сергеевна вышла с нею, условившись встретиться дома
в середине дня. Она решила побродить с утра по городу, пока не
очень людно на улицах и не сильно загружен транспорт. Так советовал ей Антон. Нужно было побыть одной, чтобы возбуждение,
вызванное сном, улеглось.
Вернулась она сразу после полудня. На стук − звонков в этом
доме пока не водилось − Лена не сразу открыла дверь. В наброшенном халате, уставшая с виду, она пригласила её войти и, когда
Наталья Сергеевна сняла плащ и переобулась, спросила, будет ли
она есть.
− Спасибо, − отказалась Наталья Сергеевна, − я уже пообедала в
кафе.
Вы простите меня, Наталья Сергеевна, я полежу.
Лена, извинившись ещё раз, прилегла на кровать.
− Пожалуйста, Леночка, как Вам удобней, − сказала Наталья
Сергеевна. − Вы на больничном сейчас?
− Да, уже заканчиваю.
− И часто так с Вами?
− Бывает, − нехотя ответила Лена. Они помолчали.
− Вы, Леночка, замужем до Антона были? − осторожно спросила Наталья Сергеевна. − Простите, что я спрашиваю, но я − мать.
Вы поймите меня.
Лена кивнула головой, затеребила руками край прикрывающего
ее одеяла.
− Я Вас понимаю, Наталья Сергеевна. Вы не волнуйтесь, спрашивайте. Я отвечу. Замужем я не была. Официально не была, уточнила она. − Но что значит холодная вежливость близкого человека, его взгляд со стороны, испытала. Поэтому берегу всё, что
мы с Антоном имеем.
− А как Вы встретились с ним? − снова спросила Наталья Сергеевна.
− Познакомились на концерте. Исполняли Баха. А как оказалось
потом, и он, и я боготворим его музыку. Нет, мы сидели не рядом,
− заметив движение Натальи Сергеевны, быстро сказала она. − В
антракте, в фойе, взглянули друг на друга, и... Можно или нельзя
105
раствориться в любимом человеке? Я задавала себе такой вопрос
до и после нашего знакомства. Думаю, можно потерять голову,
отдать сердце. Но можно тихо и незаметно соединиться, слиться, с
его мыслями и заботами, с его тревогами, со всем его существом, −
страстно говорила она. − Его можно понять всего и вместе с тем
наслаждаться каждым движением его души, полётом ее, как красотой живописи, музыкой или поэзией. Мне кажется, такое состояние может быть всю жизнь... Хочется верить...
Она помолчала немного. Наталья Сергеевна ждала.
− Вам, наверное, покажется слишком простым или наивным то,
что я скажу сейчас. Я живу только благодаря ему. Для меня он −
олицетворение даже меня самой. Вы можете сказать: «Это мы
слышали, читали». Помните? − «Я не умираю только потому, что
есть на этом свете ты...». 0, это не подачка! − Нет! Как бы Вам этого ни хотелось!
Наталья Сергеевна хотела решительно возразить, но Лена не
дала:
− Я Вас понимаю: Вы − мать. Вы имеете право на такие мысли.
Но права на сына у Вас уже нет. Он выбрал меня. Да, я старше его,
и не на один год. Старше... И я не понимаю, за что он полюбил меня так? Не понимаю, за что вообще можно полюбить? И я не хочу
понимать, за что сама полюбила его. Это невозможно понять. Как
Вы не видите!? − горячо воскликнула она. − Не надо до всего доходить разумом, есть нечто, о чём думать не нужно, может быть,
даже вредно. Особенно женщине.
Она спохватилась, её страсть вдруг исчезла, глаза потускнели.
− Простите, Наталья Сергеевна, простите, если можете!
− Я, Леночка, − после неловкой паузы скованно сказала Наталья
Сергеевна, − жила в трудное время. Многого добилась сама, без
мужа. Он оставил нас, когда Антоше был годик. Я от него ничего
не взяла.
− Мне стыдно говорить обо всём об этом, Наталья Сергеевна.
Простите, но приходится. Я знаю, что когда стыдно, но всё-таки
надо объяснять, чтобы тебя поняли, значит, не понимают многого
и никогда до конца не поймут. Простите меня, но лучше так, чтобы всё было ясно с самого начала, чем не понимать и, не понимая,
поддакивать друг другу.
Неожиданно Наталья Сергеевна разволновалась. Она достала из
кармана платочек и аккуратным движением приложила его к глазам.
106
− Как Вы могли!? Как могли увлечь его? Он ведь мальчик, а
Вы...
− Да, у меня много недостатков. Я больна. У меня нет ничего,
кроме этой комнаты, убогой мебели и Антона... Но я еще хочу
жить и буду, хотите Вы того или нет.
− Побойся Бога, Лена! − ужаснулась Наталья Сергеевна. − В
чём ты меня обвиняешь?
− Ни в чём я Вас не обвиняю.
− В том, что я хочу счастья Антону?..
− Вы слишком большого счастья ему хотите. Такого большого,
какого не бывает.
− Откуда тебе известно? Разве ты была счастлива?
− Наталья Сергеевна, всё относительно. Можно радоваться, как
я, всему на свете, а можно расстраиваться, как Вы, вместо того,
чтобы радоваться − Ваш сын нашёл счастье.
Наталья Сергеевна хотела обидеться, но Лена, уловив этот момент в разговоре, изменила тон:
− Наталья Сергеевна, давайте останемся друзьями. Ничто уже
не изменит отношения. Разрушать − дело неблагодарное. Да и Вы
сами не простите потом себе своего же вмешательства. Так ведь?
Наталья Сергеевна не стала упорствовать и благоразумно согласилась.
На следующий день Антон провожал её домой. Он не уговаривал её остаться, не приглашал приезжать вновь. Наталья Сергеевна
крепилась, но чувство роковой потери, сравнимое для неё разве
что со смертью сына, было настолько велико, что уже на вокзале в
ожидании поезда не сдержалась и упрекнула его в недомыслии. Он
поёжился.
− Мама, я счастлив, − только и сказал он.
− Мальчик мой, да неужели же эта старая для тебя женщина заслонила весь мир? Где твои глаза? Как можно самому себе навесить шоры − ничего не замечать? Антоша, мальчик, что случилось?
− Мама, ты не права. К сожалению, ты не понимаешь, что произошло. Тебе мешает несчастье Лены, А я не замечаю его. Она для
меня ребёнок. Как это ни странно звучит, я отдаю ей тепло. Это
необходимо, поверь! И этому ты меня не учила.
− 0 чём ты говоришь? − воскликнула, упорствуя, Наталья Сергеевна. − Я никогда не приму подобных объяснений. Откуда в тебе
такая нелогичность? Неужели ты все забыл?..
107
− Нет, мама, я всё помню.
− А цель в жизни? Что стало с нею, Антон?
− Мама, если ты о диссертации, то я над ней работаю. Лена не
мешает мне, она помогает,
− Как она может помогать, Антоша? Она ведь умрет! − почти
выкрикнула Наталья Сергеевна в возмущении, что он не понимает
её и не стремится понять.
− Мама, мы все умрём.
− Но она же, − Наталья Сергеевна замешалась, − скоро!.. Это же
видно.
− Когда мы решались на совместную жизнь, мы думали об
этом. Ничто нас не держит рядом, кроме любви. И мы всегда помним об этом. И мы договорились: никто из нас не упрекнёт другого, если он разорвёт союз, − значит, любовь закончилась. Но, может, и смерть...
− Уйди, уйди от неё! − взмолилась Наталья Сергеевна. − У тебя
всё впереди, вся жизнь. Её надо начинать радостно, с верой в будущее, а на что обрекаешь ты себя? Чужие страдания − в меру, а
ты добровольно взвалил на себя обязанность по уходу за больной
женщиной.
− Мама! − предупреждающе зазвенел голос Антош. − Мама, она
моя жена, моя любимая женщина в конце концов. И потом − почему ты убеждена, что поступаешь правильно, толкая меня на подлость? Почему ты думаешь за меня?
− Потому что ты − мой сын!
− Я что же − неразумный?
− Ну, знаешь!
− Я полноценен, мама, и я хочу жить сам, а не по подсказкам.
Даже если эти подсказки твои. Даже если они гениальны.
− Но я же хочу тебе добра!
− А мне нужна свобода. Свобода от тебя. Неужели ты не понимаешь?
В вагоне поезда Наталья Сергеевна долго не могла успокоиться.
Уже все устроились, перезнакомились, и Наталья Сергеевна тоже,
и перекусили. Переговорили и снова поели. А Наталья Сергеевна
всё копила своё возмущение и желания погасить его не возникало.
Высказаться было некому, и она с нетерпением ждала конца поездки. Вагонная публика ей не нравилась. Видя лёгкость отношений между случайными попутчиками, думала как о кощунстве о
разговоре с ними на волнующую её тему.
108
Лишь на следующий день, дома, устав от надоевшего грохота
вагона, невыспавшаяся, она нашла сочувствие в лице благодарной
слушательницы, уже соскучившейся по ней, Марьи Николаевны.
Сидя вечером за чаем, они долго обсуждали привезенные Натальей Сергеевной новости, сетовали обе на короткий миг сыновней любви и доказывали друг другу их общую правоту, и в голосе
Натальи Сергеевны звенели обида и недоумение, а у Марьи Николаевны уже и этого не было.
С тех пор Наталья Сергеевна стала еще более одинока. Ожесточение на сына иногда исчезало, и ей казалось, что она начинает
понимать его. Так стало повторяться в периоды, когда болезни
принимались вдруг за её старческий организм. Тогда она становилась тихой и похожей на свою смирившуюся со всем подругу.
…Прошло время. Весточки от Антона стали приходить совсем
редко. Со своей стороны Наталья Сергеевна тоже не усердствовала.
Через год после её поездки от Антона пришло письмо. Он сообщал, что Лена родила дочку, что ребёнок здоров и чувствует себя хорошо и что назвали дочь в честь её матери Леной Маленькой.
О Лене Большой, о её здоровье, в письме не было ни слова.
Потом он замолчал. И лишь открытки к праздникам продолжали связывать их.
Ещё через год Антон, извиняясь, снова написал ей. Она узнала,
что месяц назад он похоронил Лену Большую, а Лена Маленькая −
молодец, уже ходит самостоятельно.
Внезапно воодушевившись, Наталья Сергеевна засобиралась,
засуетилась, поехала по магазинам и на вокзал, купила билет на
поезд, который отправлялся через два дня, и послала Антону телеграмму о встрече. На следующий день принесли ответную: «Маленькая здорова справляемся приезд временно отложи не беспокойся целуем обнимаем твои Лена Антон».
1978 г.
109
ПРИТЧИ
Полюби в себе женщину
Пришли к лекарю семь женщин − каждая со своей бедой. Лекарь выслушал их и говорит:
− В каждой из вас сидит Убийца − ваш Господин и Царь, −
решающий за вас, как поступить с тем, кто начинает претендовать
на вашу любовь.
Ты, первая женщина жалуешься на непереносимую боль в придатках, хотя врачи и не находят никаких изменений ни в крови, ни
в твоих детородных органах.
Твои родители очень хотели иметь мальчика, а родилась ты, девочка. Но они нарушили заповеданное, продолжали думать о тебе,
как о мальчике, и ты тоже вслед за ними или даже еще раньше, чем
родилась, стала думать, поступать − жить, − как парень. Твоя личность − мужчина, и водишься ты с парнями.
Твои занятия − это мужские дела: мотоцикл, автомобиль, хитросплетения коммерческих сделок.
Твоя любовь выделила в тебе только мужское и совсем нет
любви в тебе как к женщине. Более того, все женское тобою категорически отвергается, потому что оно, как в зеркале, постоянно
напоминает собой о том, что ты − женщина.
Фактически твои родители внушили тебе ненависть в женскому
полу, а отсюда − и к продолжению рода и к детям. Женщина в тебе
возненавидела себя.
Твоя ненависть отразилась на твоем самочувствии. Ты вначале
удивилась, когда вдруг ощутила боль внизу живота. Ты до того
жила без боли и не подозревала о ней. Но есть чисто женская боль
и от нее не сбежишь в мужскую компанию.
Теперь ты не спишь по ночам. Врачи бессильны что-либо сделать, а ты не знаешь, что предпринять тебе. Ты пришла за советом
и за помощью?
Чем я могу помочь твоему отражению, которым ты и предстала
передо мной? Полюби в себе женщину. Иначе матка не нужна тебе
и не нужны многие системы, поддерживающие процесс воспроизводства жизни. Ты родилась как женщина, а увидела в зеркале, ко110
торое поставили перед тобой родители, мужчину. Ты не стала
женщиной и не станешь мужчиной. В лучшем случае ты просто не
поймешь, как Мир прекрасен, когда ты ощущаешь себя тем, кем
родилась. В худшем − тебя ожидает и дальнейшее непонимание.
Твой внутренний Убийца по-прежнему руководит тобою.
Монолог о потерянном счастье
− Ты, вторая женщина, хотела стать счастливой, а стала несчастной и одинокой. Тебя преследует шум в ушах как отражение ненависти твоей мочеполовой системы к мужчинам вообще. Ты не
хочешь признаться себе в этом, хотя уже давно подозреваешь такое.
Когда ты была совсем маленькой девочкой, твоя мать на твоих
глазах совокуплялась со многими мужчинами. А ты слишком
сильно любила своего погибшего отца, чтобы не заметить предательство матери.
Ты не смогла ничего поделать с собою даже тогда, когда вышла
замуж сама. Твой будущий муж уговорил тебя жить семьей − он
любил тебя.
Но твой внутренний Убийца стал убивать сначала твое хорошее
отношение к нему, а потом и его.
Твой муж долго сражался за тебя. Но вас было двое − ты и
Убийца, − а он один. Твоя подозрительность, которая не спала даже ночью, отражала в себе те детские твои страдания, которые
жгли душу при виде каждого мужчины.
Оказалось, что ненависть женщины, как и ее любовь, не зависят
от ее желания. Иногда ты делала попытки подавить ее в себе, но
силы оказались неравными. Твоя ненависть буквально окутала
мужа. У него развились сильные изменения в организме, он стал
замкнутым и раздражительным.
Он не смог вынести твою дикую ревность к несуществующим
женщинам − его увлечениям, выдуманным твоей нарушенной психикой. После десяти лет совместной жизни он стал присматриваться к ним.
Когда его поразил инфаркт и он понял окончательно, что его
ничто не спасет − ни физкультура, ни увлечения работой или другими женщинами, − он покинул тебя. Он ушел, больной и поникший, осознавший на себе, как отношение любимой женщины может превратиться в миллионы отравленных жал и покалечить.
Ты же не захотела отдавать его добровольно. Отражения про111
шлых обид за отца разрывали твою тоже покалеченную душу. И
ты решила ему отомстить тем, что стала всем и везде говорить о
том, какой он подлый. Ты пала низко и не заметила этого.
Он не вернулся, потому что понял, что если он вернется, то
жить ему в ее поле ненависти останется несколько лет от силы. А
он не готов был пасть жертвой за всю мужскую половину.
Ты спрашиваешь, что же делать тебе? Не знаю. Наверное, каждой женщине надо жить так, чтобы у нее был в жизни хотя бы
один мужчина, которого бы она любила больше себя. И тогда ее
внутренний Убийца будет знать, что ему нет места на этом свете.
Закон отрицания дочери
− Ты, третья женщина, была окружена в детстве чистой любовью отца и колдовской привязанностью к матери. Ты жила во всеобщей любви, как рыба в океане. Счастливая любовь и замужество
только продолжили ощущение счастья.
Лишь свекрови ты не угодила спокойным нравом и искрящейся
любовью ко всему. Счастье ей было противопоказано и она стала
ненавидеть своего сына, который сильно переживал разрыв с матерью, которую любил.
Муж погиб на твоих глазах случайно и страшно. Твоя любовь к
нему была так велика, что страдание и боль от потери заполнили
все. Страдания и воспоминания перемешались с любовью к нему,
они стали самым дорогим в твоей жизни. Ты излучала страдание и
лелеяла боль души и сердца. Дочке в то время было шесть лет.
Тебе пришлось работать с больными людьми, убогими, инвалидами. В тебе поселилась святость деяния. Ты разделила с ними их
боль и их страдание; убирая за ними нечистоты, ты не чувствовала
брезгливости, но брезгливость доставала тебя в нормальной жизни,
за забором больницы.
Твой Убийца заставил тебя страдать с теми, кто шел к тебе со
своим горем и со своей болью. А таких было и есть много. И ты
впитывала в себя их боль. Даже те, кто не болел и не страдал, выдумывали страдание, чтобы побыть около, и этим они помогали
твоему Убийце. Ты стала питаться страданиями.
Тело просило своей, телесной, любви, но ты заглушала этот голос. И когда ты долго не получала страданий, твой Убийца доставлял тебе наслаждение болью, переводя страстные желания тела в
головную боль, разрывающую тебя на части, особенно в ночное
время.
112
Твоя воля оказалась бессильной сопротивляться Убийце. Твоя
непосредственность и раскованность спасала тебя, потому что ты
со всеми вела себя, как с больными. Ты сама придумывала им их
страдания, а Убийца дополнял их преступными мыслями, которые
якобы заполнили головы твоих знакомых.
Твое сознание отмечало эти негативные мысли и постепенно ты
стала считать себя очень плохой, испорченной. Убийца издевался
над твоей совестью. Он унижал твоего Святого, заставлял его отступать под натиском страшных обвинений. Святой уходил в отшельничество, Бог молчал, но охранял тебя.
Твой Убийца взял власть над тобой и захотел взять ее и над
твоей дочерью. Однако она не захотела подчиниться ему, она противопоставила страданиям Убийцы любовь к человеку, к мужчине,
в котором она искала своего отца и любовь к отцу.
Но она обманулась. От одного она пошла к другому, потом − к
третьему. Этим она сохранила себя и тебя, передавая таким образом любовь живого к живому. Ни ты, ни твой Убийца не захотели
понять, что твоя дочь − это другой человек, не ты. Ты ощущала ее
плодом в себе и сохраняла до сих пор пуповину, вас связывающую.
Поэтому ты позволяла своему Убийце делать все с дочкой − его
желания в этом были твоими желаниями. Но она восставала против него и против тебя. Она стала проклинать тебя.
Кто бы ни появлялся перед тобой из мужчин, кто бы ни притягивался твоей душой, он тут же подвергался подозрениям твоего
Убийцы, умело внушавшим тебе брезгливость к нему тут, в нормальной жизни.
Убийца выискивает слабости этого человека, низводит их до
подлостей, умело атакует тебя, внушая это. И уже твоя агрессия
делает встреченного тобою человека беспомощным перед тобой
или тоже агрессивным. Во втором случае ты просто рвешь с ним.
В первом случае тебе становится одновременно жалко его, отчего
твое страдание и твоя боль усиливаются − так Убийца бросает тебе
кость наслаждения. Ты же бросаешься к нему, к человеку, как к
больному, и пытаешься ему внушить мнимую болезнь. Если это
удается, то вы образуете альянс, симбиоз, устойчивое долговременное существование. Иначе, по-другому, ваш контакт немыслим. Так решил твой Убийца.
Найдешь ли ты в себе силы, чтобы сразиться с Убийцей?
113
Море любимых для одной
− Ты, четвертая женщина, все время жалуешься на то, что к
тебе и днем, и ночью прилетают многие из тех, кого ты любила
когда-то. Скольких же ты любила, что они буквально кишат в твоем доме! Как они издеваются над тобой!
Ты выжигаешь их свечами, взятыми в церкви, прогоняешь их
молитвами, заговорами и злобой. Ты уговариваешь их тихо и ты
кричишь на них в гневе. Они живут днем и ночью в твоей голове и
в твоем сердце, рвут на части душу.
Твой Убийца обрадовался, когда ты в шестнадцать лет сказала
матери, возненавидев ее в одночасье за запрет встречаться с мужчинами, что ты стала самостоятельной и ушла из дома.
Ты слабо помнила отца, но помнила безбрежной лаской и нежностью, которые шли от него. Он умер, когда ты была совсем маленькой.
Твое тело требовало любви и ты ее получала, но никто не мог
принести ощущение постоянной нежности отца. Нежность ты испытывала всего лишь на несколько минут. Убийца внутри тебя
приказывал забыть одного и кинуться к другому. Десяток мужей, и
два десятка абортов и все более яростные поиски, которые в конце
концов превратились во встречи без разбора, с любым, кто тебя
пожелает.
Твой Убийца решил покончить с тобой. Он заставил тебя злобиться на любого, кто был рядом, а ты ничего не сделала, чтобы
это пресечь. Наоборот, ты испытывала наслаждение от своей власти над мужчинами. Власть заменила тебе любовь. Жажда власти
сделала тебя слепой.
Ты пришла ко мне за советом и за помощью, как будто я взмахом руки могу сделать тебя еще более счастливой, чем ты есть.
Свое счастье ты ограничила счастьем тела. Твоя душа умерла тогда, когда ты оправдала аборт и вместо нее у тебя вырос Убийца,
хитрый и беспощадный. В твоей душе никогда не было Бога.
Ищешь ли ты Его сейчас? Вряд ли.
Ответь себе самой на вопрос: кого ты сделала счастливым?
Привлекая своей красотой, ты издевалась над мужьями или мужчинами. Это не они прилетают к тебе и жгут твой разум воспоминаниями. Это отражения тебя самой теперь издеваются над тобою.
Они вернулись к тебе, к той, что родила их, а не людей.
114
Как выжить рядом с колдуном?
− Ты, пятая женщина, жалуешься на плохую работу своего
кишечника, на запоры, на то, что чуть было не умерла от спаек в
нем, от образовавшегося разрыва кишки и кровотечения.
Ты жила без отца и в бедности. Мать не страдала от развода и
от того, что тебе плохо, как и отец, который был жив и не интересовался тобою. С десяти лет ты стала зарабатывать на свою жизнь.
Ты училась и много работала. Ты научилась много зарабатывать.
Ты стала врачом, ты не переставала учиться дальше, ты стала ненасытной в учебе, но все это богатство не приносило счастья, о
котором так мечтала в детстве и продолжала мечтать потом.
Ты была красива удивительной красотой Востока, хотя восточной крови в тебе не было. По крайней мере ты не знала об этом. Но
ты стала грубой и жадной. Безупречный вкус часто вводил в заблуждение людей, которых ты привлекала. Но очень быстро твой
Убийца показывал им истинное твое лицо, лицо маньячки, рабски
служащей только идее накопительства. Даже сладости тела ты поставила на службу этому.
Твой Убийца указывал тебе в материальном мире на более
лучшее, чем у тебя было, и заставлял ради него любить и работать.
Так ты стала той предательницей и тем подлым существом, которое обирало людей до нитки. Твоя жадность, твой Убийца гнали
тебя дальше. Ты все потребляла и потребляла. Ты накопило так
много, что оно стало разрывать тебя. И это прорвалось через твой
кишечник. Убийца начал издеваться над тобой.
Он подсунул тебе для партнерства колдуна, а тот захотел приручить тебя, потому что тоже был таким же жадным, но более хитрым, чем ты. Он не был так прямолинеен. Он внушил тебе, что вам
вместе будет хорошо. И ты перевезла большую часть своего имущества к нему. Убийца смеялся над тобою. Он был доволен.
Когда ты ради успеха в деле отдалась очередному партнеру −
твоей будущей жертве, − твой колдун не простил тебе этого. Он
разорвал твой кишечник. Ты чуть было не умерла. Ты выжила чудом, которое встречается при раке кишечника один раз на миллион. Тебе помогли Высшие силы, потому что ты нянчилась с больными, как с малыми детьми. Только в них ты забывала себя.
Ты ждешь от меня помощи? Тебе уже помогли и требуется всего лишь осознать это. Сможешь ли ты измениться и попросить
прощение ценою своей жизни? Это зависит от тебя.
115
Лишнее дитя
− Ты, шестая женщина, жалуешься на то, что тебя убивает рассеянный склероз, ты перенесла инсульт и парализацию. Ты взгляни на себя − ты же совсем еще ребенок, капризный, непризнающий
ничего и никого, но тут же смиряющийся под натиском воли мужа.
Сколько ты себя помнишь, ты была не нужна своей матери, отца ты просто никогда не знала. Не один раз было так, что мать
просто забывала тебя дома по нескольку дней и ты, молча и плача,
терпела это.
Ты никуда не уходила, ждала в голоде и несчастье. Тебя удержал твой Убийца, которого мать вложила в тебя. Ты не была одна?
Мать, уходя, говорила: «Потерпи, жди меня. Никуда не ходи, я
скоро приду. А без меня с тобой останется Ник».
Ник всегда был рядом. Если что-то случалось, ты слушала, что
скажет он. А он всегда настаивал, чтобы ты не уходила из дому,
ждала своего принца. Он рассказывал тебе о том, каков этот
принц. И ты привыкла к детскому голосу Ника. Он стал как бы
твоим собственным голосом.
Как освободиться тебе от твоего изображения в Зеркале Жизни,
если для тебя не существует Бога? Вместо него − придуманный
для тебя Ник, говорящая кукла.
Почему страшны обиды
− Ты, седьмая женщина пришла ко мне со своими обидами, которые не дают тебе покоя. Твоя кровоточащая, обиженная душа
приемлет лишь жалость. Все остальное для нее − агрессия. Со временем, с годами пропасть, которую образовали твои обиды в твоей
душе, углубилась настолько, что ты стала как должное воспринимать свое отношение обиды ко всему, что тебя окружает.
На обиде строятся у тебя отношения со всеми. Тебе все время
кажется, что тебе меньше всех достается из того, что возникает
само собой, для чего не надо как бы затрачивать собственных усилий. Тебе хочется получить награду, не приложив для этого своих
сил. Ты воспринимаешь жизнь как автоматизм и обижаешься на
Бога, когда начинаешь болеть. Ты считаешь, что дарить тебе нужно все, раз уж послали тебя сюда, не спрашивая тебя об этом. Иначе тебе неинтересно и обидно жить.
В обиде человек сворачивается и перестает трудиться с тем,
чтобы преодолеть препятствия не за счет кого-то, кто пожалев, от116
кроет дверь в желаемое тобою, а только за счет собственных усилий.
В обиде теряется твоя целостность, нарушается внутренний баланс. Обида выступает как психудар, требующий второго действия, снижающего качества твоей личности, − жалости.
Ты сворачиваешься с каждым разом во все меньший объем, отдавая пространство всему тому, что на тебя наступает. И чем
больше ты сворачиваешься, тем слабее становишься.
Останови мгновение, посмотри: насколько ты свернута?
Развернись, разведи плечи, набери в грудь воздуха и пойми,
что, что главное для тебя сейчас − это увидеть радость во всем
том, что тебя обижало. Если тебе что-то недодано, то напрягись и
добейся его собственным усилием. “Почему я должна напрягаться,
если мне это обязаны дать?” Не ошибись, думая так. Потому что
наш внутренний Убийца не дремлет. Он затаился на время.
Сказка о самостоятельном человеке
Жил-был человек. Он знал о себе, что может делать чуть больше, чем такие же, как он, другие люди. Когда ему было, как ему
казалось, необходимо что-нибудь сделать, то он обращался к Богу
за разрешением. И Бог тем или иным способом давал знать ему о
своем решении.
Но однажды Бог сам позвал человека и спросил его:
− Ответь мне − не надоело ли тебе жить на Земле?
− Нет, − ответил человек.
− Даже после того, как я заставил тебя плакать от бессилия и
рыдать от нелюбви?
− Но я же преодолел эти препятствия, я прошел испытания.
− И ты знаешь, зачем живешь на Земле?
− Да, Господи, знаю, − горячо ответил человек.
− А если я дам тебе волшебные возможности помогать людям,
возьмешь их?
− Да, возьму.
− Но взамен ты будешь долго жить на Земле. Так долго, что тебе надоест. И только после этого я возьму тебя к себе и то ненадолго. Я буду возвращать тебя на Землю во множестве новых душ
сразу после каждой смерти. И в каждой своей жизни ты сначала
будешь страдать, а потом только сможешь помогать другому.
− Я буду счастлив, Господи.
− А знаешь ли ты, что счастье и страдание − это две половины
117
одного круга? И чтобы окунуться в величайшее счастье, нужно
быть погруженным в великое страдание.
− Я хочу этого, Господи!
− На эти испытания я дам тебе восемь лет. За это время выяснится, как ты понял меня.
Прошло восемь лет. Бог позвал человека и спросил его:
− Ты выполнил свои обещания, свои клятвы?
− Да, Господи. Я помогаю людям.
− Как ты можешь вдохнуть в них жизнь?
− С помощью Любви, Господи. Я Люблю всех, кому помог или
помогаю.
− А тебе не мешает эта Любовь?
− Да, мне тяжело. Но я терплю.
− А почему те, кому ты помог, находятся вокруг тебя?
− Я вдыхаю в них силы, о Боже. Они чувствуют себя полноценными, только когда они рядом со мной.
− А разве ты Бог? Кто сказал тебе, что ты должен быть для них
Богом? Или ты можешь их всех тащить на себе?
− Господи, что же мне делать? Я не могу их бросить, а они не
могут уйти от меня. Им нужна моя помощь и они любят меня.
− Ты ошибаешься − они тебя не любят.
− Этого не может быть, Господи!
− Ты не веришь мне? Ты хочешь, чтобы я показал, как они тебя
не любят? Хорошо, я это сделаю. Но я предприму это не для того,
чтобы наказать тебя, − нет. Я это сделаю для того, чтобы ты понял
меня и увидел свое место среди людей, а не среди Богов. Чтобы ты
узнал, как и чем ты можешь помогать людям.
− Господи, разве я делаю неправильно, что исцеляю любовью?
− Ты исцеляешь правильно. И делаешь правильно все вплоть до
того момента, когда надо сказать “Нет!” и отойти в сторону. Твоя
любовь не беспредельна. Это всего лишь человеческая любовь.
− Разве я неправильно делаю, что люблю всех?
− И это правильно. Но ты ждешь от них ответной любви и слабеешь от обиды, когда видишь, что ее нет. Ты не должен ждать ее.
Ты должен отойти в сторону.
− Но это выше моих сил, Господи!
− Хорошо. Если ты настолько слаб, я покажу тебе, чего стоит
их любовь к тебе. Они предадут тебя.
− Это страшно, Господи. Это может убить меня.
− Ты не сможешь служить мне, если умрешь. Нет, ты не ум118
решь. Ты станешь сильнее, если сможешь преодолеть свою слабость.
− Как стать сильнее? От предательства друзей?
− Да, от предательства. Но они не друзья тебе. Все предадут тебя. И чтобы твои страдания стали как можно сильнее, я не дам тебе
возможности помогать им. Они тоже не смогут помочь тебе. Я заточу тебя в тюрьму.
− Господи, зачем мне такие муки?
− Только так ты поймешь, сколько стоит любовь других людей.
− Но она стоит очень дорого, как и жизнь, Господи!
− Любовь, как и жизнь, ничего не стоит в этом мире, если один
предает другого.
− Но ведь ты же сам призвал меня исцелять Любовью там, где
ничто другое не помогает! И я верил в это, влюблялся в безнадежно больных и они не умирали, а оживали.
− Да, такая Любовь бесценна, она целительна. Но сила ее скрыта не в тебе, а в предмете твоей любви − в безнадежно больном.
Твоя сила − в его отчаянии, в его немощи.
− Но ведь ты говоришь мне, что любовь этого человека ко мне −
ничто! Разве она не имеет значения?
− Да, ты правильно меня понял. Но чтобы усвоить эту истину
лучше, я брошу все же тебя в темницу, из которой ты ни с кем не
сможешь связаться. И ты увидишь, что очень быстро станешь всем
не нужен.
− Даже матери?
− У нее своя жизнь. Она уже все сделала для тебя.
− А ты? И ты бросишь меня?
− Нет. Я дам тебе разум, чтобы понять свое место и свою задачу. Но чтобы ты стал готов понять, я испытаю тебя.
После этого прошло два года заточения в темнице безо всяких
связей с некогда дорогими людьми. Никто не хотел знать его, все
предали его.
Однажды ночью Бог позвал человека к себе. Вместо могучего и
уверенного, каким он был раньше, Бог увидел перед собой почти
сломленного до конца, слабого и больного, разочарованного калеку.
− Как ты себя чувствуешь?
− Плохо, о Господи. Я никому не нужен. Все забыли меня.
− Да, ты для них умер. На тебя нет надежд в их жизни, как было
раньше. Они уже привыкли жить без тебя. И они не умерли. Умер
119
ты, ибо человек живет для других, пока он им нужен. Ты разве
чувствуешь себя прежним?
− Нет, Боже. Из меня вышла сила, душа моя пуста, я не ощущаю больше энергии духа. Я худ телом и во мне мало крови и она
как вода. Я не нахожу в себе любви. Я живу в темнице и ощущаю
себя покойником в аду. Я вижу и чувствую только ожесточенность
и оголенность холодных душ и тел.
− Это происходит потому, что ты перестал чувствовать присутствие Духа Небесного. Подумай, как тебе снова стать человеком.
Прошел еще год. И снова Бог позвал к себе этого человека.
− Теперь ты понял, зачем ты оказался в темнице?
− Да, Боже, понял. Я делал за людей то, что они могли делать
сами. Я подменял их и в этом я уменьшал их самостоятельность.
Они оказывались зависимыми от меня.
− И ты теперь знаешь, что делать?
− Да, Боже. Знаю.
− А ты понял, какое наказание ждет любого, кто нарушает этот
принцип? Тебя за это я посадил в темницу, а другой заболеет или
потеряет разум.
На этом история не закончилась и продолжение ее ждет своего
читателя.
Притча о правой ноге
Может ли быть правая нога врагом левой? Исходя из собственного представления счастья, может вполне. И хотя сама правая нога понимает, что конкуренция их – это нездоровое соперничество,
тем не менее, правая нога борется с левой за право быть первой по
определению. Борется, но время от времени, периодически, оказывается всё равно задней, второй. Никакие увещевания левой ноги,
более здравой, никакие её призывы и доказательства не действуют
на правую ногу. Она страстно хочет быть первой и единственной.
Иногда это приводит человека, обладателя этих ног, к плачевному итогу: вследствие происков правой ноги он лишается левой,
оказывается инвалидом.
Теперь правая нога по праву становится правой, единственной,
первой. Теперь она сама может делать то, о чём мечтала и за что
боролась – одна широко шагать с любой скоростью. Она счастлива
своею победой над соперницей. Она с высоты своего главного
критерия не задумывается над тем, каково же теперь человеку?
Вот так многие поэты и композиторы борются друг с другом за
120
первенство и право распоряжаться единственной своей общей песней, убивая все остальные совместные ещё неродившиеся песни.
Так в семье жена борется с мужем за лидерство.
Так правитель страны борется со своим народом.
Так одна рука может бороться с другой и даже победить так же.
Так могут бороться уши или глаза между собой или уши с глазами и тоже могут какие-то из них оказаться победителями, а какие-то побеждёнными.
Что от всего от этого выигрывает человек?
БЕСЕДЫ С БОГОМ. РАЗМЫШЛЕНИЯ
От автора
Беседы, которые я назвал беседами с Богом, я не очень хотел
предварять предисловием, ибо какое же предисловие дневниковым
зарисовкам с их откровением перед самим собой. И так всё ясно.
Но один момент смутил меня: чтобы читающие эти записки не поняли меня превратно, хочу всё же настроить их на то, что, возможно, сквозь текст проступит моё больное воображение, ибо писать я
начал это, когда боль душевная и боль сердечная уже не отпускали
меня почти никогда.
Мечты человека всегда выходят за пределы его возможностей.
Ему только кажется, что при их исполнении свершается то, о чём
он грезил. Но это − иллюзия! Всегда появляется неучтённое, лишнее, противоречащее гармонии, ибо мы, не осознавая этого, хотим
гармонической целостности на уровне, сниженном относительно
природного и общечеловеческого. На уровне собственного эгоизма. Мы жаждем создать свой маленький мирок, где нам хорошо.
Но парадоксально − это творение обязательно должно включать в
себя другого человека, ибо одному быть в идиллии невозможно.
Её нужно с кем-то делить, находя именно в этом свою радость.
Моё понимание иллюзии гармонии с другим человеком пришло
рано, в детстве, не знаю, почему. Потом в ходе жизни, оно только
подтверждалось. И наконец, я понял, чего же хотят от меня там,
где начинаются Небеса: смирения и выполнения не мною изобретённых задач, а задач, которые необходимо решать им, там, но без
моих рук, моих мыслей и моих доводов они бессильны. И меня
заставляли проходит школу помощи людям больным, чтобы я
учился милосердию на практике, хотя я родился милосердным,
ласковым и спокойным. Со временем же, ещё не понимая своей
высокой задачи, я приобрёл агрессивность, нетерпение. Но пришёл
срок, и я вышел на сознательный контакт с теми, кто так меня хранил.
Удивляет, если не сказать потрясает, какая-то безграничная
уверенность человека к легкой доступности для него любви на самом высоком уровне. Или, что ли, человек считает, что любовью
121
122
любого вида можно заменить любовь Божественную? Когда на
один уровень ставятся внешние знаки внимания, формально демонстрируемые на обществе, и внутреннее ощущение небесной
любви, то остаётся лишь удивляться такому невежеству. Задаёшь
себе вопрос: что можно сделать, чтобы этот человек научился распознавать уровни смысла и любви? И сам себе отвечаешь, что не
знаешь ничего, кроме потери. Когда теряем, тогда только и начинаем ценить.
Чтобы относиться с пониманием к высшим ценностям, нужно,
оказывается, постоянно носить в себе, в душе, чувство возможной
потери. Иначе оценить невозможно. На ровном месте не видно
вершины. Неужели же для людей нет иного пути, чем подъём
только из пропасти, в которую нужно непременно перед этим скатиться? Теперь уже стало понятно, что ценность Жизни можно понастоящему ощутить лишь рядом со Смертью. Но Смерть, как
молча приняли науки, − это запретная тема для обсуждений. Или
же обсуждения её превращаются в какую-то несерьёзную сказочную игру в художественной литературе?
Человек рождён в прогнозе. Прогноз позволяет ему становиться
сильнее. Но без реальной оценки своих действий он невозможен.
Иначе это фантазии. Вопрос в том, чтобы спокойно относиться к
своей предначертанной смерти. Ведь и нежелание обсуждать
смерть проистекает от страха перед нею. От неприятия её как прекращения получения удовольствия. Смерть несёт в себе неудовольствие, страдания и боли. Если мы относимся неправильно к
окончанию жизни, то это невольно и вполне естественно вызывает
в организме разбаланс, прежде всего, нервный, психический.
Разбаланс гармонии наших ощущений происходит от неудовлетворения в душе, вызываемого несовпадением критериев принятых и критериев природных. Что же нам мешает принять для своей
жизни критерии Природы? Во-первых, мы их мало знаем, особенно высокие. Не понимаем, что такое высокая любовь. Во-вторых,
наше большое самомнение заставляет нас считать себя уже сегодня Богом, в связи с чем ломать и крушить не только материальное, но и любовь. В-третьих, многие требования, предъявляемые к
нам со стороны Природы, противоречивы, если их рассматривать с
позиций отдельного человека. Кажется, что телу нужно одно, ра123
зуму − другое, душе − третье. И так далее.
Несовпадение человеческого и природного вызывает в разных
частях тела напряжения и болезни, проистекающие вслед за напряжением воли, сознания, психики и души. Поэтому основной
вопрос современной философии можно было бы обозначить так:
зачем всё это? А потом уже отвечать и на другой вопрос: как уйти
человеку от агрессии и прийти к любви? Ибо этот вопрос уже даёт
реальный ответ о продолжительности жизни и реальное счастье,
имеющее реальный смысл.
Продление существования человека при жизни, достигаемое
чисто технически и материально, не только не приносит человеку
счастья, но и, наоборот, продлевает чаще всего его страдания, воспринимаемые как несчастье. А ведь несчастья, случающиеся с нами, − это, прежде всего, указатели нам, подсказки и ограничения
на нашем пути. Медицина, к сожалению, сформулировав проблему
продолжительности жизни каждого отдельного человека за счёт
телесного здоровья, не смогла подняться до целостного отношения
к личности человека. Она как-то очень просто потеряла не только
его сознание, но Сознание Природы. В связи с этим человечество
всё больше и больше превращается в некое монстрообразное подобие материального потока, сметающего в своей агрессии всё на
своём пути.
Почему любовь к человеку принято связывать с тем же чувством присвоения, что и получение удовольствия от приёма пищи?
Жаркие слова «Я тебя люблю» обычно означают совсем другое: я
хочу тебя присвоить и съесть. «Я тебя люблю, а, значит, ты обязан
мне доставлять удовольствие!». Из этого легко сделать далеко
идущий вывод: понимание любви человечеством абсурдно.
Поэтому я вижу основной вопрос своей жизни не просто в продлении её, а в том, чтобы это продление происходило, прежде всего, за счёт любви-благодарности, о которой оставляю записи, а потом уже за счёт всего остального. И если я ставлю вопросы, на которые не могу получить пока ответы, это не значит, что я нахожусь в тупике. Я ищу ответы. Для этого я разрабатываю науку
высшую критериологию, имеющую проекцию на любую практическую деятельность людей.
124
«Дух есть прежде всего способность человека различать высшие ценности: добро и зло, истину и ложь, красоту и уродство.
Если выбор в этой области сделан, то дух стремится подчинить
своему решению душу и тело. Через свой дух человек общается с
Богом. Без общения с Богом дух человека не способен найти настоящий критерий для определения высших ценностей, так как
только Бог, который Сам есть абсолютное благо, истина и красота,
может верно указать решение человеку» (Прочитал где-то, представленное как православный Катехизис. Издание Московской
Патриархии, 1990). Что может быть лучшим доказательством моих
занятий и лучшим обоснованием для моей науки критериологии!
Деяния
Наблюдаю Жизнь как Эксперимент. Этим сохраняю интерес к
Ней. Удивляюсь и восхищаюсь. Страдаю и плачу. Радуюсь и расту. Люблю и борюсь с ненавистью. Люблю и почти не ревную, ибо
знаю: ревность − это убийца. Разочаровываюсь и надеюсь. И всё
ближе к тому одиночеству, где единственным собеседником будет
Бог. Утешает одно: я являюсь частичкой Эксперимента, от поведения которой тоже кое-что зависит.
Не очень верится в то, что человек с годами приобретает всё
больше друзей. Кажется, наоборот, − человек всё больше и больше
становится одиноким. Общения же ничем заменить нельзя. Значит,
выход для него один: идти к Богу. Когда станет наоборот, человек,
наверное, приобретёт бессмертие. Наивность!
Все знают, что Бог − внутри нас, внутри каждого. Но как до Него добраться и как Его услышать? Особенно, если столько крика
вокруг. Как научить полюбить себя, когда воспитана ненависть и к
себе тоже? Заниматься самоубийством сладостно, ибо это игра с
самым сильным партнёром, у которого ты пока выигрываешь. С
Жизнью ради Смерти.
Любовь к другому человеку часто заменяет нам Бога в нас, открывая Его в этом другом. И мы забываем о Боге вообще, занятые
своими делами и телами, и общими мыслями, и разговорами, которые вытесняют Голос Бога. Нам становится сладко. Значит ли
это, что так хочет Бог? Он попустительствует в надежде, что через
125
любовь к другому человеку мы придём к Нему. Не понимая этого,
мы, наоборот, когда любим, мучаемся из-за ревности, а когда разлюбим, впадаем в горькое отчаяние и беспросветное одиночество.
Самосовершенствование человека за счёт любви − это пока несбыточная мечта Бога. Он привык подгонять нас муками, хотя и не
теряет надежды.
Как жалко становится себя, когда не добиваешься того, что мерещилось в мареве мыслей! Так хочется разочароваться в этот момент и непременно глобально, окрасив чёрной краской всё на свете! Но вспомнив своё земное ничтожество, только расхохочешься:
знание законов и критериев Природы спасает от самоубийства даже в случае предательства со стороны самого родного человека.
Предающий другого вряд ли может быть прощён Богом. Или
мне это лишь кажется из-за того, что я сам никогда не смогу простить себе своего предательства? Не тяга ли это к Смерти проявляется во мне таким образом?
Хочется верить, что Человек хотел бы быть чистым и нежным
для всех, нести Высшую Любовь каждой козявке. Но глядя на то,
как цветы растут на унавоженной почве, становится горько и муторно: сколько же должно быть этого навоза, чтобы расцвёл хотя
бы один прекрасный цветок! Почва отличается от цветка настолько, что понимание этого факта совершенно не осознаётся нами.
Неужели же так должна отличаться и человеческая среда проживания от гения, и он вырастает только на отходах человеческой
деятельности? И лишь эти отходы есть истинная пища для гения?
Нормальному человеку противно!
В который раз меня потрясает старая новость: я увлекаюсь
лишь больными женщинами. Оказывается, мне так удобнее их
приспособить к себе, навязать им мою волю и мои принципы. Когда же они выздоравливают, то всегда отходят от меня с каким-то
диким чувством, как будто освобождаются от дурного сна. То ли я
им кажусь дьяволом, то ли, очнувшись, им становится стыдно передо мной за свою слабость? Моё одиночество поэтому оправдано
− я не могу участвовать в партнёрских отношениях на равных. Или
я веду, или никак. Но пока никто не согласился на моё ведение. Да
и мне, если откровенно, от этого легче, ибо не надо брать за них
126
ответственность перед Богом. Они сами решают жить своим умом
и в своём потоке.
Хотя бы немного счастлив тот человек, у которого его ошибки
и грехи, как нарывы, зреют, прорываются и отваливаются, а место
под ними покрывается здоровой кожей. Ощущение этого процесса
воодушевляет, и возникает надежда, когда слышишь о подобном
от своего родного человека.
Не надо никого учить, что делать! Учителей тьма, не знаешь кого слушать. Надо просто информировать человека смыслами, критериями и результатом влияния, прогнозом его действий. Указать
ему на Вершину Духа, сказать, что Святой Дух − это Любовь Бога,
а наш ответ Ему заключается в ответной любви-благодарности.
Чего проще? А выбор пусть он делает сам.
Давно известно, что надо быть Христом, а не христианином,
чтобы следовать с Ним рядом. А то ведь все хотят жить в Боге, а
следуют за золотым тельцом.
Всё становится благим деянием тогда, когда оно пригнано в
своём контакте и в своей оценке с чем-то другим, благим, к этому
другому, а также к благому низшему и к благому высшему относительно себя. Именно оценки позволяют существовать любому
нашему деянию в форме деяния. Ведь даже слова и мысли имеют
материальную силу страшной и разрушительной или созидательной силы, если происходит это. Если не пригнано к благому, то
само собой получается, что оно увеличивает накопление злого.
Лукавство имеет часто две причины: незнание и явный обман.
Если человек, не зная сути предмета, говорит о том, чего не знает,
оценивая это ему неизвестное с позиций своего критериальнооценочного поля, это почему-то не считается большим нарушением этики. Хотя ясно и тому, кто говорит, и тем, кто его слушает,
что человек сам себя обманывает и вводит других в заблуждение
абсолютно сознательно.
Что это за лукавство − бить своего из-за того, что последний не
захотел примириться с явным обманным лукавством влиятельного
человека, иметь дело с которым было очень важно для беснующе127
гося? Важно, даже с потерей своего лица и своей души перед человеком, которого он считает своим другом или даже любимым?
Разве не корыстью можно объяснить подобное? Разве любовью
могут быть их отношения?
Слово «демократия» происходит от слов «демос» и «краторс» −
власть народа. Но и «демон» из того же ряда. Это путь снизу. Значит, глобальным критерием при этом будет демонический, тупиковый для развития духовности. Тупик в развитии всегда наступает, если критерий низок. Он разрушает высшее. Вот почему царство секса, пищи, телесного разрушительно для духовного и даже
для разумного. Только особые усилия удерживают критерий высоко.
Максимы
Вчера занимался самокритикой, сегодня − переуценкой ценностей. Отчётливо понял, что то, чем я живу, совершенно не нужно
близким людям и тем, кого я называю друзьями. Они привыкли ко
мне такому, который не мешает им, не навязывает своё, но поддерживает их существование. Мои призывы меняться самим и менять жизнь вокруг требуют от них усилий, которые заранее ими не
запланированы и на них не выделено ни времени, ни сил. Я же,
забываясь, начинаю быть ментором и получаю в ответ агрессию.
Это называется простая жизнь?
Нормальный общий тираж моих книг составил официально
около 100 тысяч, с учётом же чёрных тиражей это будет, наверное,
несколько сотен тысяч экземпляров. Судя по письмам, существенно помог я человекам 20 уйти от смерти в прямом смысле. Остальные отделались легким возбуждением сознания, раздумьями, что,
может быть, тоже неплохо. Одна часть меня кричит мне: «Тогда
пусть мне кто-нибудь объяснит, зачем писать подобное, если люди
его игнорируют? Для энергоинформационного поля, на будущее?»
Наверное, мне самому нужно делать гигантские усилия, чтобы
выйти в информационное поле нормального человека и там чем-то
его удивить, но только не страхом. Но разве хватит сердца на это?
Пробиться через грязь невозможно, не испачкавшись. Путь один −
изобрести метод, когда эта грязь станет пищей цветка.
Смысл своей деятельности я ищу и нахожу только в себе, ибо
128
только мне самому дано увидеть будущее именно с той стороны,
где я нахожусь. Остальные неправы, даже если их миллиарды. Последнее ужасает: неужели мне дано знать больше, чем этому миллиарду? И ещё как вспомнишь, какой протест, какое сопротивление души и разума, доходящее до откровенной могучей ненависти,
приходится испытывать от некоторых людей, когда делаешь попытки объяснить им виденное мною!
Люди не хотят быть бдительными, им легче быть обманутыми.
Они хотят сладостной суггестии и несказанно разочаровываются,
вдруг узнавая, что на самом деле к счастью ведут две дороги: либо
откровенно за счёт других, нагло обманывая их, либо путём титанического труда и такой же веры. Подавляющее большинство нас
мучается от собственной наглости, ибо совсем не мужественны. А
работать да ещё верить − это, простите, хуже, ибо только умножает страдания. Какое уж тут счастье! Особенно, если сердце слабое.
Когда вдруг выясняется, что самые близкие люди на самом деле
борются с тобой против твоих убеждений, то это потрясает до основ. И обезоруживает. В результате начинает казаться, что им почему-то просто необходимо изжить тебя со свету. В ход идут фантазии, которые чаще всего квалифицируются, как болезненные.
В жизни странно проявляется связь хорошего и плохого: как
только начинается какое-нибудь хорошее дело, тут же по закону
Зеркального Отражения появляется демон, который может вселиться даже в самого любимого человека. И он отвлекает и искушает, а иногда достигает самого для него желанного − убивает.
сто ошибается. Подобное говорит о том, что он когда-то сделал
роковую ошибку в узловой точке своего пути, скорее всего, в самом его начале, выбрав за критерий в отношениях к людям неуважение и превосходство, гордыню, ничем не обоснованную, кроме
презрения. Отчего он всегда будет проходить и пролетать мимо
своего счастья. Ибо вершина счастья очень остра, и с неё так легко
соскользнуть от любого неосторожного движения и слова. А неосторожность − это он сам.
Писать для близких вообще ничего не надо, ибо благодарности
от них не будет, так как они ждут от меня служения им, и я служу,
осознавая это. Нужно научиться прощать их в этом − под носом
ничего не видно. Долг и любовь, по-видимому, вещи совершенно
несовместимые по смыслу, но совместимые при ответственном
отношении.
Опыт показывает, что, если хочешь, чтобы тебя уважал близкий
человек, который тебя не уважает, то отдали его, как можно дальше. Если сможешь при этом объяснить это своё действие пользой
для обоих, хорошо. Если не сможешь, напусти туману. Ибо неуважающий других − это недалёкий человек, который прозревает
лишь тогда, когда у него заканчивается путь, и он оказывается в
тупике. Для ускорения процесса можно ли подтолкнуть его к тупику? Умом это понимаю, а вот делать это душа не хочет, ибо мне
самому эгоистически жалко и важно присутствие этого человека
рядом со мной. Почему становится жалко его, когда он останется
один в растерянности? Я понимаю, что, ограждая его от самостоятельности, я делаю плохо ему, но… Что делать? Где взять этого
мужества?
Любимый человек всегда общается через моё сердце, на то он и
любимый. Он живёт в моём сердце, как в тёплом и уютном доме.
Поэтому огонь, который он зажигает, либо воодушевляет, либо
испепеляет. Почему-то он иногда начинает воображать, что именно он и является обладателем моего сердца, но самое страшное −
это когда он решит, что жилище, в котором он живёт, может быть
им смело разрушено или сожжено. И тогда я умираю.
Игра
Жизнь − это Игра, но не простая, а Игра с Выигрышем для
Всех. Так распорядился Бог. Однако, пока что Игра с большой буквы проходит как игра просто. И в этой игре мы, люди, не замечаем, что существуют Правила, что всерьёз принимать игру нельзя.
Скорее всего это такая шутка во вселенском масштабе.
Любимый человек никогда не должен говорить: «Ах, как чувствителен ты к словам! Множество людей говорят самые противные
слова друг другу, и никто не умирает». В таком случае он не про-
Жизнь как шутка или игра имеет подтверждение в отношении к
Человеку со стороны общеклеточного сознания. Оно может давать
ему много полезной и чудесной информации, но вдруг тогда, когда
129
130
человек всерьёз принял всё, оно становится шутником, заманивает
человека в ловушку и губит его. Почему это происходит? Зачем
нужно подобное Богу?
нёр, всё равно можно играть за себя, обдумывая свои ходы. Значит
ли это, что человечеству неизвестны правила и неизвестна теория
Игры?
Ответ на вопрос «Зачем шутить над Человеком?» имеет, кажется, один вариант: «Чтобы Человек, прежде всего, понял, что Жизнь
− это шутка». Но если это так, то, значит, верить означает обманываться? Значит, под верой мы понимаем совсем не то, на что нас
настраивают Природа, Бог?
Так вот в чём вопрос будущего: необходимо знать и правила и
теорию Игры, в которой мы участвуем. Но для этого нужно учиться. Значит, мы невежды и не хотим учиться.
Как чёрт ладана, боятся издатели духовной литературы, особенно той, которая хоть насколько предлагала бы связь с наукой.
Такая шутка сознания, переходящая в страх за своё реноме.
Шахматы − тоже игра, но Жизнь − это Игра, которую мало кто
замечает. В ней участвуют лишь живые. Выбывшие из неё могут
влиять информационно, но действовать, то есть манипулировать в
широких пределах ресурсами Жизни, они не могут.
Ощущаю Игру Жизни по тому пространству, в котором живу. В
него входит не только заполнение его людьми с их отношениями,
но и целенаправленное изменение самих условий в разных ситуациях со стороны окружающего нас Сознания Природы. Многие не
хотят даже думать об этом, многие просто игнорируют, многие
смеются над этим. Им кажется, что мир настолько детерминирован
и статичен, что Игра проста, примитивна. Как они ошибаются! И в
отношении мира внешнего, и в отношении мира внутреннего.
Когда какой-нибудь человек начинает больше внимания уделять своему внутреннему миру и анализировать принимаемые им
самим решения, то он довольно быстро приходит к парадоксальному выводу: большинство решений принимаются не им самим, а
кем-то другим, кто навязывает их ему.
Самой большой ошибкой человечества в отношении Жизни является как раз его бессмысленное, я бы сказал даже тупое, принятие навязываемых ему ходов в этой Игре. Кто или что навязывает
их? Это один из важнейших вопросов. А второй − это: почему человечество так безропотно принимает эту дикость в решениях, которые выдаёт за свои? Даже если неизвестен противник или парт131
Однако, хуже всего то, что мы, если даже начинаем в какой-то
мере принимать Жизнь как Игру, в число игроков не вносим многих из тех, кто не проявлен явно. А это − разного рода слои природного сознания. Ведь изменения в погоде или времён года мы
учитываем хотя бы в одежде. Влияние экономических кризисов
мы хотели бы сгладить запасами. Но принять за игрока ещё и Нечто, что никоим образом явно не давит нас, как бы нелепо. А на
самом деле нелепо как раз это дурацкое упорство в нежелании
признать многие скрытые силы, влияние которых на нас настолько
огромно, что часто просто диву даёшься тому, как мы слепо игнорируем их.
Ведь вокруг нас постоянно не по нашей воле разворачиваются
всё новые жизни, начало которым и правила, по которым они действуют, от них не зависят. Оглянемся − сколько источников и игроков, которые участвуют в Игре!
Хотим мы того или нет, но мы движемся по дороге, которая называется осмысление. И только осмысление и рационализация логикой пространства, в котором мы находимся, приносит плоды −
мы становимся спокойней, уверенней, защищённей.
Игра − это когда нам дают новые возможности Бог и Природа и
смотрят, что из этого выйдет. Часто вопрос в том состоит, чтобы
разобраться, например, что первично: способности к сверхчувствительности или же сама сверхчувствительность?
Погружают Человека в поле сверхконтактов, лукавства, общеклеточного сознания и ждут его реакции. Если он переводит эти
сверхконтакты из иррациональности в рациональность с помощью
осмысления, то он успевает выжить как личность. Если же нет, то
он становится больным, но, прежде всего, больным в сознании.
132
Сумасшествие − это один из способов проверки человека на его
способность осмысливать. Здоровый переводит все завихрения в
поле общеклеточного в логику, которой пользуется, чаще всего
безо всякой проверки, то есть на одной вере. Нездоровый будет
носим этими вихрями безо всякого смысла или с минимальным
смыслом, в связи с чем может вообще не обрести никогда никакой
веры. Парадокс логики и веры.
Сам же смысл проверяется просто: если он ведёт к высшему,
духовному, то он истинен. Если же не ведёт − он ложен. Тогда он
обязательно приведёт в пекло, где будут гореть многие.
Прогнозы
Один академик из группы стратегических прогнозов представил
в докладе модель и результаты прогнозов на 1999, 2000 и 2001 годы. Он сам высказал превеликое удивление в том, что ни один его
негативный прогноз не оправдался. Хотя свою модель он проверил
по реальным событиям и результатам, которые имели место до
того. Я внутренне хохочу над наивностью такого рода учёных и
пророков, которые, как из рога изобилия, сыпят будущими катаклизмами. Только одни это делают на основе своих учёных моделей, а другие − через подсказки им сущностей демонического круга. И все они не хотят знать, что Сознание Природы, хоть и отталкивается от прежнего, от «сейчас», но оно наращивает свой потенциал в геометрической прогрессии со временем. Оно пользуется не
простыми интерполяционными моделями и демонами, а в течение
времени как Энергии создаёт новое положительное, созидательное
качество, которое растворяет в себе рождаемые прошлым и настоящем извращения. Это качество есть Любовь.
Удачные или неудачные прогнозы и пророчества могут притянуть к себе предсказанное. Всё зависит от силы, которой обладает
пророк и прогнозист, и от благоволения Сознания Природы, то
есть Бога, от Его планов. Вписаться в них − это чудо настоящее!
Часто телу холодно оттого, что на него нет давления тяжёлой
одежды или одеяла. Скорее всего, это говорит о неутолённости
телесного желания, ласки, об одиночестве и тоске. Подобное характерно и для души − мы благодарны бываем за то, что на нас
133
просто обращают внимание. Даже общение такого рода может
привести к просветлению.
Пример. Живёт такой человек, как я, − не очень чувствительный, достаточно логичный. В его поле включают другого человека, сумасшедшего из-за высокой чувствительности, могучей внутренней силы исцеления и любви и широкого круга общения со
скрытой общностью общеклеточного сознания, которое уже довело этого человека до белого каления. Вопросы, которые возникают
в этом случае, просты: всё это зачем мне, зачем это ему? Чтобы
справиться со свалившемся на него богатством не в одиночку?
Возможности этого человека при нашем объединении расширились, да личные его способности не оказались до адекватной
степени расширены. Значит, я как логическая машина обязан работать за него, чтобы помочь утилизировать эту возможность? Начало всегда понятно − оно как бы в этом и состоит. И он начинает
осмысливать с моей помощью.
Конечно, подобное почётно для меня, но я оказываюсь вовлечённым во весь этот бедлам, в котором пребывает этот человек,
совершенно не понимая, что происходит. Вернуть ему логику в
условиях его расширенного поля неопределённой информации
трудно, ибо последняя забивает всю логику вообще, проблески
которой слабы. Мы оба оказываемся погружёнными в одно поле −
в его расширенное. И моя задача постепенно становится иной, чем
была до того − хоть чем снизить эту самую неопределённость.
Вокруг этого человека естественно, в силу его особых сверхвозможностей, от боли которых он иногда готов бежать, происходит такая же дикая игра, которая хорошо отражает его воображение, лишённое логики. Кто только ни тянется к нему, стараясь завладеть не только его вниманием, благосклонностью и покровительством, но и заручиться его помощью в делах странных, если не
сказать дурных! Это очень странные существа, хотящие пожить за
счёт другого, могучего. Иногда это лишённые творческого начала
присоски-манипуляторы.
Люди-манипуляторы свою задачу в этом мире видят в том, чтобы собрать как можно больше ресурсов для манипулирования ими.
134
Цель этого действия не совсем ясна с точки зрения Природы. Может быть, это просто развитие возможностей по манипулированию
ради самих возможностей. Ибо, как правило, они совершенно бездуховны.
Критерии их часто взаимно противоположны, и, как правило,
преобладают среди них негативные. Эта негативность происходит,
прежде всего, из их настройки на удовольствие, но не на логику
смыслов, восходящую к духовной. Более того, они борются с духовным проникновением. Они отстаивают свою свободу по выбору критерия. Такой свободный выбор почти всегда приводит к недуховным и антидуховным занятиям. Обоснуются они интересом,
любопытством, исследованиями. Безрассудство, однако, − это
лишь внешняя оболочка их. Глубже всё-таки видна работа искусителя. Всё это вместе составляет работу лукавого.
Лукавство − вот основа их хитрости, заманивающая в их сети
доверчивых и невежественных людей. Но они же обладают способностями к гипнозу, внушению, что собственно и позволяет им
легко манипулировать другими людьми, особенно в любви или
дружеском общении.
Если таким манипулятором является мужчина, то он, как правило, привязывает к себе женщин на основе половой их невоздержанности. Женщине-манипулятору проделать то же самое с мужчиной сложнее. Она должна быть чрезвычайно сильной в сексуальном отношении.
Высокочувствительный и бестолковый человек начинает дополнять манипулятора до некоторой целостности, в которой он
приобретает качества дьявола с сатанинским уклоном, то есть явного и неявного разрушителя со скрытыми ложными критериями.
Он захватывает власть над людьми с помощью первого, используя
его способность к глубокому контакту с общеклеточным сознанием, чтобы получать от последнего опережающую информацию и
внушать ему свои желания. Это чрезвычайно опасные люди, хотя
они и создают впечатление некой гармоничной пары.
Если на пути такого манипулятора стоит духовный мудрец, то
первый будет настраивать всех своих помощников против мудреца
135
любым способом, явным и скрытым. Первое, что он будет делать,
− это требовать объяснить ему что такое духовность и мудрость и
зачем они нужны. Тонкие энергии ему необходимы лишь для своих манипуляций, всё остальное, связывающее тонкие энергии с
духовностью, он считает бредом.
Манипулятор всегда делает логическую сознательную ошибку,
когда делает усилия, чтобы не допустить своих подопечных к духовным истокам. Он связывает их низменными качествами, поощряя их, расширяя и обосновывая главное в Жизни за счёт их. Рано
или поздно, но он всегда начинает выступать открыто против носителей духовного начала. Их подопечных можно определить тоже
по подобным выступлениям.
Любовь
Никогда нельзя допускать идти к истине за счёт любви. Почему
мы должны откусывать по кусочку любви от себя, превращать этот
кусочек в мерзость, а потом любоваться на дело рук своих, ужасаться сделанному и таким образом постигать истину? Искусство
любви даёт нам всё для познания совершенствования души, разума
и тела. Необходимо лишь открыть глаза и уши, сердце и душу и
слушать, и видеть, и чувствовать.
Есть натуры, которые совершенно не дорожат своими любимыми. Они переживают, в основном, из-за себя, потому что эти
другие не дают им развернуться и наломать дров. А когда всё-таки
случается наломать, то начинает пахнуть смертью.
Моё откровение и покаяние перед Богом заключается, может
быть, в том, что я хотел так беседовать с самым любимым моим
человеком, но этот человек не принял ни мою искренность, ни мои
усилия в стремлении к духовному, ни ограничения, так неминуемые в наших деяниях, ни моё страстное желание помочь преодолеть его болезненное состояние. Он лишь поверхностно согласился со мною, а в остальном стал вести игру, которая не отличалась
серьёзностью его отношений к жизни. Это была игра в одни ворота, с получением всего лишь удовольствия физического и тонкоматериального.
Самое страшное в нашем с ним ослеплении оказалось в том, что
136
этот человек сумел приспособить меня для своей игры, ибо я оказался слаб в его напоре. И это при том, что я оказал самое большое
влияние на его осознания места духовного в жизни. Но он не пошёл за мной. Эти мои беседы − это моё покаяние перед Богом за
свою вину за этого человека. Смогу ли я искупить свою вину до
такой степени, чтобы вернуть свою прежнюю уверенность в силы
человеческие, в его способность перестроить себя так, чтобы направить все свои усилия к вершине Человеческого и Святого Духа
− к вершине Любви Божественной. Значит, я сам ещё недостаточно понял свой опыт?
Не любовь слепа, когда дело касается выбора − человеческая
любовь ослепляет настолько, что человек предаёт высшее, Божественное, удовлетворяя только критерий своей частной любви и презирая всё остальное, даже высшее.
Когда сделан выбор в пользу ухода за больным человек, а не в
пользу своей любви к третьему, то во всей жизни теперь начинает
преобладать привязанность к болезни, жертвенность, которая по
истечении какого-то времени вдруг обременяет человека настолько, что даже радость любви перестаёт компенсировать потери. Вера может начать рушиться, если человек далёк от Бога.
Передо мной иногда стоит выбор: пойти на тусовку, наговорить
там нелицеприятного в адрес организаторов и этим испортить отношение пригласившего меня человека с организаторами, или же
не ходить и обидеть таким решением человека, общением с которым я очень дорожу. И так, и эдак я показываю свой в неприятии
идиотизм, проявление крайности. Разве это хорошо? Не лучше
объяснить пригласившему меня родному человеку мою ортодоксальность. Пустота людей на этой тусовке естественным образом
выносит на край мыслей, в отношении их нелепых.
Любовь опьяняет, когда она намного сильнее телесная, клеточная, чем в остальном. Именно такая любовь не признают никакой
морали и нравственности. Такая любовь включает сильный голос
нижних чакр, они бунтуют в своей вибрации. Опьянение происходит оттого, что все клетки одного организма тянутся к клеткам
другого. Сила клеточного притяжения является основной жизненной силой, перед которой пасуют все остальные силы: разума, ду137
ши, совести. Именно на ней стоят инстинкты. Кундалини двух организмов объединяются в своём желании вырваться из плена и
возгореться.
И лишь когда уходит опьянение, человек трезвеет, он начинает
оценивать свою любовь с высших позиций. И если он не понимал,
что любовь лишь начинается пьянкой, то он и заканчивает тяжёлым похмельем, когда остаётся у переломанного прежнего дома.
Мудрость не допускает того, чтобы любовь закончилась, она
ведёт человека по уровням любви к самым тонким вибрациям души и Неба, чтобы они совпали.
Недавно, со 2 на 3 ноября, вся ночь до самого утра прошла в
страшных муках, которые я никогда не испытывал ранее. Шла
борьба за меня в каком-то пространстве, куда я почему-то попал. Я
напрягался яростью собственной, чтобы разорвать какие-то привязанности, которые проявились именно этой ночью. Вдруг показалось, как охладело ко мне моими усилиями созданное поле радости. Причиной это страшного состояния оказалась, возможно, любовь и ревность. Такого я от себя не ожидал. Стал понимать, что
моя ревность скрыта от меня так глубоко, что на поверхности остаётся лишь острая игла, которая вонзилась в сердце, вызывая
этим сильнейшую боль. Терпеть её уже невмоготу. И всё же кажется, что это слишком поверхностный анализ.
Иногда любовь путают с привязанностью. Привязанность заставляет человека делать попытки освободиться от её пут. Он
рвётся из них и, как правило, не может ничего сделать. Чем больше его усилия, тем больше натягивается и привязь. Он ярится и
сатанеет. Его агрессия может так далеко зайти, что он возненавидит своего избранника. Эта ненависть нередко объединяется с ревностью, чтобы убивать партнёра.
Привязанность человека к другому нетрудно распознать по тому, как у первого время от времени наступает тяга к третьему, которая ничем не заканчивается, но вызывает бурную ревность ко
второму из-за переноса своей тяги на него.
Как правило, разорвать любовную привязанность очень нелег138
ко. Лучшее, что можно сделать, это попытаться понять, что она
есть и что собственные оценки необходимо поднять до максимальной высоты духовности. Только тогда привязанность высветится и превратится либо в искреннюю любовь или же истончится
и пропадёт. Останется лишь благодарность за принесённую другим человеком радость.
Привязанность в любви всегда вызывает чувство натянутости
поводка: вместе с ощущением тяги от человека в сторону кого-то
другого проявляется и душевная боль утраты покоя, и беспокойство, и тоска, и любовь. Любовь в этом случае как бы ещё и держит,
но дрожит от напряжения поводок. Часто страдает сердце, ибо душевная боль идёт через него.
Остаётся загадкой состояние, которое затягивает человека в негативное длительное переживание случившегося проявления привязанности и нахождения его в этом пространстве как в наркотике
тоски. Любовь прошлая таким образом напоминает о своём существовании. Значит, она может всё простить, даже измену. Поэтому
необходимо в себе воспитывать правильное отношение к любви,
даже в условиях привязанности. Оно состоит в том, чтобы не обвинять человека, испытавшего тягу к третьему, в измене, ибо так
Природа проявляет себя.
Любовь лечит. Чаще всего она возникает как внутренняя тяга
помочь человеку, как жалость, которая потом и привязывает. Если
бы люди понимали, что, прежде всего, любовь дана им, чтобы в
состоянии опьянения любовью, иначе, в состоянии медитации, погружения в подсознание, исцелять того, кто в этом нуждается, то
не было таких тяжёлых последствий при её пропадании в случае
выздоровления. Понимание этого делало бы людей просто друзьями. И не возникало бы никакой ревности.
Может быть именно поэтому один из двоих бывших любящих
испытывает неловкость за какие-то свои действия, которые, как он
чувствует, не совсем оправданы с точки зрения их отношений. Например, в интимности, что сплошь и рядом наблюдается в браке.
Отвращение в нём у людей возникает из-за насилия над собой.
Зачем?
Странный вопрос этот: «Зачем?». Странный для людей именно
тем, что они его задают слишком редко и не рассматривают его
как главный ответ на главный вопрос жизни. Чаще всего люди избегают задавать этот вопрос, потому что слишком боятся ответа на
него. Что так страшит нас? Будущее, которое всё равно придёт?
Будущее, которое несёт смерть? Ну так мы всё равно умрём.
Для каждого ли важно знать, зачем он явился сюда? Кто послал
и для чего? В последнее время идёт много информации о людях,
которые не хотят жить. Видимо, разговоры о введении эвтаназии
переходят в фазу решения. Страдающие от сильных болей люди не
хотят существовать. Что есть жизнь, чтобы за неё держаться? И
почему кому-то жаль уходить из неё, а кому-то нет?
Я как любопытный и ищущий смысл жизни и своего существования, тоже задаю себе этот вопрос, который оказывается для меня
самым главным, ибо ответ на него может оправдать либо не оправдать мой приход и мои дела, моё появление в жизни других
людей.
Чаще всего мы замечаем, что сильно мешаем кому-то: детям,
взрослым − осуществлять их намерения. Однако, при ближайшем
рассмотрении подобная мешающая связь может оказаться и оказывается как раз той самой соломинкой, которая и позволяет им задуманное ими претворить в делах. Для детей − это помощь родителей. Для некоторых взрослых − это не только помощь, но и обратное: сопротивляемость, казалось бы, вредному воздействию со
стороны часто становится настолько конструктивной, что без неё
созидательная мощь быстро иссякает. Так работают не только инстинкты, но и более высокие уровни. Интересно: сила созидания
возникает как реакция на силу сопротивления.
И конечно, одним из основных постановочных вопросов стоит
вопрос: «Зачем любовь и зачем любить?». Но, мне кажется, не разобравшись в том, что такое любовь, на него невозможно будет
ответить. А с другой стороны, как раз понятие любви и его понимание самым тесным образом связаны с пониманием той самой
необходимости реализации «зачем», о которой пошла у меня речь.
Сильное впечатление на меня произвело событие последних
139
140
дней, в котором я наблюдаю человека в разных по степени наполнения ощущением счастья или потери. Переходы происходят
очень быстро. Я когда-то опасался, что наполнение человека счастьем может привести к потере им милосердия, как необходимого
и беспричинного, так и ответного.
Хочу выделить одну составляющую любви − милосердие. «Милое сердцу» − это и есть излучение из себя добра людям. Но многие понимают милосердие как милое только своему сердцу независимо от того, как оно влияет на окружение. Эти два понимания
дают подсказку к ответу о любви эгоиста и альтруиста. Правда, в
каждом из нас находится и тот, и другой, но противоречат друг
другу эти два состояния души лишь в своих крайних проявлениях.
Когда же они захватывают человека поочерёдно, то противоречие
их между собой настигает человека лишь при анализе им последствий их действия.
Зачем? − это ответ на вопрос об интересе в жизни. Именно он
высвечивает цепь обоснований своих действий в достижении цели,
конкретной цели. Высвечивает смысл её достижения.
Зачем я пишу это? Чтобы самореализоваться, получить высшее
удовлетворение, найти счастье творчества, открыть Бога. Как много оказалось важного! Для чего всё это перечисленное? Чтобы
ощутить целостность как счастье? Ответ, который требует определить счастье, ощущение и целостность. Определить их примитивно нельзя, ибо это будет уж точно обман. Необходимо в определении выйти на самый высокий уровень. А это − Бог. Определить понастоящему означает вывести эти понятия из их замкнутости за их
пределы. Но предел сверху − это Бог, Сознание Природы, супраментальное сознание, Разум Вселенной по Шри Ауробиндо. И этот
Высший Смысл неопределим ничем. Его можно лишь принять или
нет за отправное и охарактеризовать Его проявлениями в нашей
жизни. Кто примет их за основу нашего поведения?
Зачем любить другого человека? Вопрос не полон, потому что
он не имеет продолжения в том, чтобы сформулировать условия
любви. Странно, что я говорю об условиях в любви, когда мы все
подразумеваем под любовью тягу безо всяких условий. Как будто
ту любовь, которая приходит к нам неожиданно, можно по своему
желанию прекратить. Любить, чтобы что-то получать и что-то да141
вать.
Семья − это зеркало счастья и любви.
Семья − это долг, вынужденный жизненный груз. Надёжность
старости, обеспечение себя в старости уходом за собой со стороны
детей и их помощью.
Из всех ответов ближе всего к истине реальности второй − долг.
Но ведь в долги влезают тогда, когда хотят получить и получают
кредит на какой-то вид деятельности. В данном случае человек
занимает у Жизни какие-то блага для себя, для удовлетворения
своей прихоти или природного требования (секс).
Но если денежный кредит можно когда-нибудь отдать, то вернуть кредит Жизни невозможно. В данной жизни он остаётся грузом до смерти. И лишь смерть освобождает. Это − кредит доверия
со стороны Жизни по отношению к другому человеку. Неужели же
человек, родившись, уже влезает в долг потому, что он обязан делиться с другими своим, ибо он занял пространство Жизни? Заняв
же его, он ею рассматривается только как часть Жизни, вносящая
свою лепту в общее созидание безо всяких льгот и поблажек.
Именно этот долг и есть первородный грех деяния и продолжения
Жизни как продолжения деяния по принуждению?
Принуждение лежит в основе Жизни. И чтобы оно было не так
негативно, нам для компенсации даются: любовь, счастье и удовольствие, которое может в каких-то пределах заменить и первое,
и второе. И то, и другое и есть главные рычаги Жизни. Зачем жить,
если нет ни того, ни другого? Жизнь человека в таком случае превращается в сплошное насилие над собой. Значит, смысл Жизни −
в любви и счастье?
Смысл
Зачем вообще нужен смысл человеку? Чтобы не чувствовать
себя обделённым счастьем или обоснованием чего-то самого важного. Как будто личное приобщение к этому важному так важно.
Это может означать лишь одно: человеку вообще необходимо
ощущать свою важность как преобладание над другим подобными
хоть в чём-то. Может быть, именно это и дало толчок множеству
религий и даже такому парадоксальному или извращенному существованию, когда за главные жизненные достоинства выдаются
142
крайне насильственные меры над другими подобными как религиозность.
Почувствовать себя человеком каждый может по сопротивляемости подобных − ведь все занимают место, которое мог бы занять
кто-то другой. Значит, ты важен для Жизни, если она тебя допустила до себя.
Самое жуткое наказание для человека − это обделённость его в
любви. Эгоизм чистейший. Потребительское отношение в любви
даёт основание для ревности, то бреда, психического заболевания.
Но ведь сам человек не властен часто над ревностью как обидой.
Значит причина ревности лежит всего лишь в комплексе обиды,
который зарождается в младенчестве и укрепляется в детстве, отрочестве и юношестве.
Зачем отдельному человеку общение с другими людьми? Ответ
обескураживает: ради самого общения. Если у человека нет радостей в его жизни, то такое общение время от времени вместе с разочарованием приносит и радости. Главная радость лежит в разнообразии, в которой оказывается этот человек. Для его так важно
наличие этого разнообразия, что за этим теряется даже оценка: положительное оно, негативное или нейтральное. Главным оказывается лишь наполнение какого-то внутреннего резервуара впечатлениями от общения.
Когда же человек начинает улавливать смысл своей жизни и
Жизни вокруг, он задумывается. Просто впечатления его теперь
мало трогают, ему необходимо выводит их смысл из высшего, чем
они, понимания и пространства. Исчезает созерцательность как
главный наполнитель сознания. Значит, думать и поднимать смысл
своими усилиями в сознании − это неостановимый процесс. Следовательно, Природа присутствует в нас этой силой, действующей
постоянно.
Зачем нам даны такие страдания, когда мы оказываемся лицом
к лицу с умирающим от сильных болей? Ответ может быть и таким: чтобы разжечь в нас милосердие к другим. Ибо без него любовь эгоистична.
143
Может ли стать Человек Настоящего бессмертным безо всяких
существенных изменений в своём мышлении, отношении к другим, в действии? Ответ внушает безнадёжность: конечно, нет, ибо
он слишком агрессивен в своём эгоизме.
Эгоизм − это обожествление человеком самого себя в то время
как он есть всего лишь необходимая часть Природы. Вот эта необходимость и извращает наши взгляды.
Чаще всего задают вопрос: «Зачем нужна любовь человеку?».
Ответ на него может быть парадоксальный: чтобы отвлекать человека от переживаний, связанных с трагедией, в которую он, иначе,
превращает своё существование без любви и без радости.
Любовь существует, чтобы сознание человека помутилось, а
помутнение спасло бы его от психоза.
Любовь существует, чтобы сознание человека не смогло спрогнозировать нечто как непреодолимое. И тогда человек преодолевает то, на преодоление чего он бы никогда не решился без любви.
Человек пьянеет любовью.
Наверное человек становится Богом в любви, ибо он не замечает ни преград, ни смерти, ни страха. Он идёт и делает невыполнимое ради сохранения этого состояния. Ибо наша логика ещё пока
тупикова. Благодаря ей мы предпочитаем не делать ничего или
делать чуть-чуть, чтобы оправдать этой каплей дела своё бездействие.
Разум противоречит любви тем, ибо он прогностичен, он изобретателен, и может поэтому найти обходной путь там, где прямой
убийственен. Разум может любовь усилить и дать человеку логические или конструктивные построения в возможности любить.
Человек может выходить из тяжёлых состояний в любви к другому человеку, из разочарования, переключившись на другое занятие, которое может затянуть его в любовь к делу и отвлечь его от
упадка душевных сил. Любовь многогранна, ибо это − состояние, в
которое человек может попасть разными путями. Но в любом случае в любви человек ощущает в себе силы Бога.
144
Любовь − это ощущение или состояние безграничной свободы
и покоя, безграничных и бесконечных возможностей. Конечно, это
− обман, но ради спокойствия, ибо обратное, то есть неспокойствие, значительно более разрушительно, чем безоглядная смелость.
Беспокойство в отсутствие любви − это страх. Беспокойство в
любви − это ревность. И то, и другое говорит о том, что существует нечто, что значительно более сильное во всех отношениях, чем
человек, и что это нечто всегда побеждает в соревновании, в жизненной игре, человека, если только он заранее сдаётся в поединке с
этой силой. И лишь любовь ставит его в положение, когда он делает постоянные попытки преодолеть рок, ибо не признаёт этого рока.
Преодолевать с любовью − радость, без неё − насилие.
Любовь к человеку, как правило, проходит, а любовь к Богу остаётся. Как сохранить любовь к человеку? Прежде всего всегда
видеть в нём Бога и стимулировать Его проявление.
В состоянии любви человек всё делает легко, даже самое нежеланное. Когда же любовь исчезает, то человек, привыкнув к её
присутствию и к её состоянию, эту потерю ощущает, как потерю
смысла жить. Не просто смысла жизни, а смысла жить.
Страх
Агрессия может иметь причиной: наглость как царствование
над другими или защиту себя. Страх − это один из видов особой
защиты.
Страх может жить в человеке независимо от него и проявляться лишь по нежеланию сделать какие-то реальные действия. Так, у
меня с детства страх не хотел, чтобы я сдавал любые экзамены, он
был против множества моих контактов с людьми, особенно с теми
из них, кто имел тенденцию давить других людей своей внутренней силой, подчинять их в пользу своих корыстных интересов.
Вообще душа очень чутко улавливает эту особенность человека: есть ли у него корысть или нет. К тем, кто дарил другим всё
равно что, жил по доброте душевной, я относился, в основном,
145
спокойно. Но бывали и исключения. Например, Ш мог вызывать
очень большую настороженность. Иногда я относил это чувство к
тому, что полем его сознания было в большой степени стохастическое пространство, где ему постоянно приходится принимать решения в состоянии очень большой неопределённости информации.
Но, кажется, в его душе жил ещё и какой-то страх по отношению
ко мне.
Иногда я понимаю Ш как хорошего ясновидца. Если бы это не
было так, то он не продержался бы так долго в кресле бизнесмена.
У меня совершенно чёткая картина: он просмотрел ситуацию со
мной надолго вперёд и понял, что я не буду работать на него, что
духовность вообще не для него, что ждать от меня каких-то подарков не стоит. И потому просто грубо оборвал наш контакт. Он сказал: «Я не смогу заниматься бизнесом, если стану духовным».
Во мне же страх живёт как нечто, осуществляющее самозащиту. Вместе с этим оно защищает и меня. Фактически оно − это и не
сам страх, а как бы что-то очень важное и живое, нежное и особое,
что пока мне не довелось расшифровать. Могу лишь догадываться,
что этот страх связан с высшими качествами души. Может быть
всё действительно так просто, и если бы его не было, то я давно бы
уже занимался какими-то жуткими и бандитскими делами? Не зря
же меня так ловко оно остановило, когда я ушёл от мудрствования
в текучку, засосавшую своей примитивностью отношений на уровне роботов. Ведь ощущал, что не туда качусь, но, оказывается,
чтобы дать мне понять это, нужно было засадит за решётку.
Вот и теперь, чтобы меня остановить в любви, которую можно
рассматривать всего лишь проявлением лечебного фактора, обязательно нужно взломать защиту сердца? Подсказка, что проблема в
делах-то сердечных? Когда сажали в тюрьму, был намёк на то, что
необходимо одиночество, чтобы мыслить. А мыслить − это моё
основное занятие на этом свете. Вот почему я так напрягаюсь в
присутствии других людей, иногда просто невыносимо, ибо концентрирую все резервы и чувствую, что их явно недостаточно,
чтобы остаться в целостности. Разваливаюсь.
Страх, прежде всего, − это та самая защита, которая старается
таким болезненным способом не допустить ухода человека от сво146
его пути, предначертанного ему на долгие годы. Иначе он начинает таять быстро и скатывается к болезни сердца и преждевременной смерти.
Страх боится за меня, когда я намечаю встретиться с близким
мне человеком, когда становится ясно, что ситуация стала непробиваемой. Многие, даже не понимая, что доверие должно стоять на
честности и дарении, ошибаются. Если же эгоизм таков, что он
застилает глаза и сознание в угоду чувствам, то возникает нечестность. Человек, как правило, не желает менять в себе такие принципы, которые изменили бы её королевский дух на смирение. Как
женщина может уйти от позиции королевы? Это чревато потерей
ею своего лица, ибо она уже так сжилась с ним, что другого не
может себе представить.
Если женщина делает постоянные попытки вывести своего
мужчину на край отношений, то это зачем? А он терпит. Понимаю,
что она не осознаёт этого. Но если это так, значит, ею руководит
что-то, что объединено со Страхом. Это то существо, которое защищает меня. Хочу назвать его защитником, но опасаюсь, ибо
множество раз в жизни приходилось преодолевать страх, и это
приводило к прорыву в сознании и делах.
Одновременно с игрой у женщин существует свой Страх потерять близкого человека. Она понимает, что тогда она лишится
опоры в том самом виде, который не хочет менять, и ей придётся
измениться. Вот это и есть, видимо, отгадка отношений: настолько
она оказывается сильнее его, что вместо того, чтобы измениться
самой и положить этим конец своим душевным негативным приключениям, она сумела подчинить мужчину своим прихотям королевы, в который раз уже адаптировав окружение под себя. Сила
женского обаяния непостижима, ибо не одним женским природным влиянием можно объяснить такую твёрдость. Иногда приходится догадываться о чужом на неё влиянии.
Победить страх полностью означает лишь победить самого
большого своего защитника, пренебречь его подсказками. Когда я
говорю о страхе, то всегда помню Голос, который сказал мне: «Играй свою игру».
147
Стоит задуматься: а нужно ли продолжать в том же духе, не
лучше ли объяснить ей ситуацию в целом и в частности, чтобы
попытаться ещё раз достучаться до её неженской части сознания.
Следует разобраться в том, а что ей, действительно, надо? Телесное, человеческое? Телесное женское? Этого уже очень много, и
кажется, что именно это иногда даёт ей прекрасное расположение
духа, но нисколько не освобождает её друга от необходимости
объяснений. Это опять тупик. Ибо принять это за основное означает пойти в рабство добровольно, потерять себя, свою честность и
нескольких месяцев будет достаточно, чтобы уйти из жизни. Чего
она добьётся? Лишь победы того негатива, сатанизма, который
рвёт душу по ночам.
И если она не доверится умному мужчине, то пойдёт на поиск
нового. Часто молишь Бога, чтобы я почувствовать себя лучше. Но
грош цена этому, если ты не поймёшь сегодня одну из самых главных истин Жизни. Цена этой молитвы такова: она стоит твоих изменений. Если не изменить своего отношения к себе, в первую
очередь, то кто-то обречён.
А хотелось бы видеть людей милосердными.
Открытое сознание
Вот ситуация: кот ободрал стену, и хозяйка по этому поводу
разгневалась. Что это? Говорю, что это – предупреждение, которое
прошло через кота? Ловишь ли ты предупреждения? Управляешь
ли ты собой? Изменилась ли ты за прошедший период? Учишься
ли на ком-то быть милосердной? А ведь Бог хочет, чтобы ты училась.
Страх из-за обмана. Прощается страх из-за обмана, связанного с
высокой любовью, даже если она дополнена сексуальной. Но при
этом обязательно присутствие на первом месте высокого чувства к
Богу. Благодарности к Нему и, прежде всего, к Нему, даёт, оказывается, право людям обманывать того, кого он не любит, если это
грозит ему со стороны того эгоистическим придирками, обвинениями и наказанием.
Мы забываем, что никто никому никогда не давал никакого
права распоряжаться жизнью другого человека, даже если это суп148
руги, совместная жизнь которых скреплена печатью ЗАГСа. Если
нет любви у них, то есть только долг, радость от общения и общее
ведение хозяйства. Нужно ли добиваться при этом большего, требовать удовлетворения в постели? Категорически нет. Подобное
решается по обоюдному согласию, причём, любой из них может
наложить вето на желание другого в любой момент.
Поэтому любые мои сердечные дела касаются только меня, ибо
они отражают Бога в моей душе. Остальное − это долг, который я
выполняю перед обществом или человечеством с точки зрения
прав и свобод личности. Нравственный закон находится в душе.
Нравственный закон не может быть вне её, на бумаге. Иначе он
становится уже другим − моральным законом, ибо признаётся обществом.
Нравственность в общем случае у каждого своя.
Сердце разболелось, потому что не оказалось в конце этапа никакого осмысленного движения и изменений. Передо мной стал
выбор. Он всегда передавался мне через боли в сердце, стеснение в
нём, когда был молодой, а провидение подсказывало пустой исход
моих усилий, если не изменю положение. Теперь же, по всему, на
меня не надеются, то есть не надеются на мою мудрость, и посему
бьют в сердце разрывной гранатой пренебрежения.
Интересная тема: страх и преодоление. Ведь я учил всю жизнь
преодолевать страх, сам делал то же самое. В результате пришёл к
выводу о невозможности его полного преодоления. Более того,
почему-то решил, что чуть ли ни Страх является моим ангеломхранителем. Что может быть абсурдней! Ибо Страх − это крайность, которой достигать никак нельзя, чтобы остаться жить. Моя
жизнь поставлена на карту из-за моего выбора?
Но хорошо, как же тогда помочь человеку стать другим, другой, милосердным через понимание? Ведь если мы так дороги
Всевышнему, нас всё равно заставят изменить своё мнение и свой
эгоизм. Но если сейчас это происходит безболезненно и через боли, через понимание и через собственные усилия в радости, то потом, если один бросит другого из-за своей настырности, другому
придётся пройти через массу страданий и трагедию, чтобы сми149
риться с требованиями Свыше. Калекой стать, но смиренным. А
если человек дорог только лишь общеклеточному сознания?
Многие позволяют себе напрягать пространство вокруг себя негативными выхлопами. И вся эта сердечная боль, конечно же, −
это всего лишь моё ощущение этого искажения пространства от
влияния негатива других людей. И если появилось желание встретиться, то, прежде всего, необходимо согласовать встречу. И не
настаивать на своём, и не просить перед Богом изменить ситуацию
в угоду себе. Ибо цена всех этих просьб одна: измениться самому.
Потому что вслед за этим изменится и окружающее нас пространство. Эти просьбы мало меняют само пространство, поле, ибо их
удовлетворение идёт не от причины, а по решению Свыше. Значит,
человеку можно и не меняться как бы. Обман и самообман.
Сердце
Удивляет сердце. Если бы я показал своё сердце врачу, то он бы
однозначно сказал: невроз. Казённое определение. На самом деле
такова его реакция. Главный или не главный это орган в организме, но моё сердце реагирует буквально на всё. Его чувствительность удивительна. Думаю, что я всё-таки прав, когда сказал, что
самый чувствительный орган страдает больше всего и больше всего поражается болезнью. Другое дело, что мы можем его не слышать на болевом уровне или на тонком. Ведь это особый слух,
скорее, это внимательность сознания.
Я много перепробовал занятий, но удовлетворение приносит
философствование, размышление, открытие нового именно в введении внутренней речи. Логика часто даёт возможность осуществить творчество. Но мы невнимательны к ней, не хотим признать
её за собеседника. Почему? Потому что привычка пренебрегать
всем, что мне не угрожает? Остальное несущественно? Какое примитивное мышление!
Сердце − единственный орган, напрямую связанный с душой.
Иногда то и другое путают. Некоторые философии называют вообще только сердце проводником Высшего Духа.
Иногда кажется, что сердце тогда будет не знать инфарктов и
ишемии, когда человек услышит его и поймёт, что оно живёт по
150
главному закону, который формулируется просто: дарить. Это самое лучшее сосудорасширяющее средство медицины из всех известных средств.
Дарение − это и есть проявление Высшего Духа в действии. Поэтому хочется воскликнуть: дари, если хочешь жить! А мы ещё
обсуждаем, что такое любовь к людям вообще!
Ведь любовь к людям обязана проявляться на всех известных
уровнях, ибо мы её определяем как самый главный атрибут Жизни. А это означает лишь, что мы постоянно хотим её свести до некоторого частичного проявления, выгодного нам самим. Чтобы не
перебрать в дарении другому в ущерб себе. Господи, где же лежит
граница, если она есть? Может ли это означать, что границы как
раз и нет? Безграничное дарение − вот символ и способ Жизни
мудреца, который именно поэтому не знает корысти и не является
способным на торговлю в любой сфере.
Вот и пришёл я к пониманию и месту торговли в наше время. К
тому существенному значению её для развития общества в бессмертии. Торговля оказалась камнем преткновения, тормозом, ибо
она закрывает сердце, закрывает путь милосердия. Принцип «ты −
мне, я − тебе» ущербен изначально, хотя и объединяет людей.
Объединяет лишь деятельных людей. Больных и слабых он презирает и не даёт им права на Жизнь. Если исходить из этого, то обязательно придёшь именно к тем выводам зоологического гуманизма, к которому пришёл я в своих ранних рассуждениях.
Сердце в объединении людей на принципе материального права
не участвует вообще. Пока человек будет привязан к материальному, он никогда не станет бессмертным, ибо материальное всегда
смертно в принципе.
Секрет бессмертия прост: лишь дарение, милосердие и любовь
превращают Человека в луч, путешествующий по Вселенной бесконечно долго. Значит это и является лучшим лекарством для
больных сердечными болезнями.
Не надо насильно внушать или вколачивать истины, их нужно
дарить с улыбкой.
151
Можно добиться с помощью торговли каких-то довольно высоких показателей материального уровня жизни, но это будет не просто перекос, это как раз то предупреждение, которое сформулировал Сорос как капиталистическую угрозу.
Какой обман собраний искусства в музеях, ибо они извращают
сам принцип сердца − дарить. Художник, пока он не испорчен богатством, искренен. Ему необходимо предоставить кров, одежду и
пищу, чтобы он творил, уважение, чтобы он не чувствовал себя
изгоем, любовь, чтобы он имел смысл Жизни как высшее благо.
Но когда это будет!
Когда нет любви в чувствах, появляется желание найти ему замену в финансах, труде, утехах.
Сердце может себя почувствовать счастливым без милосердия.
Но тогда оно рискует разовраться от своего величия.
Спешить делать добро − дарить милосердие и любовь.
В свете милосердия терпимость и терпение без любви становятся насилием над собой, если нет понимания разницы между действиями двух людей: того, кто милосерден и понимает суть невежества, и того, что немилосерден, невежествен и неблагодарен. Ибо
по делам вершится суд на земле для людей: кто понимает и милосерд, живёт долго и счастливо, несмотря на трагедии и несчастья.
Парадокс милосердия − счастье в Боге, в Его делах и в любви не
для себя лишь.
Сердце поэтому реагирует лишь на одно: ты подарил или отобрал. И не твоя забота, благодарен тебе тот человек, которому ты
сделал добро, или нет. Это его проблема, его жизни, которую он
хочет продлить или закончить побыстрее. «Неблагодарный − это
безбожник», − говорит Коран.
Дарить тому, кто жаждет получить подарок или незаработанное, или тому, кто равнодушен к подарку? − вопрос справедливый.
Сердце дарившего будет болеть, если подарок попадёт к жадному
человеку, кто использует его для ещё большего обогащения. Поэтому Христос призывает делать подарки нищим, но не дуракам.
152
Но ведь бывают нищие и жадные! Однако, при дарении всем без
разбору вероятности больше, что подарок попадёт к тому, кто будет им дорожить, ибо среди нищих благодарных больше, чем среди богатых.
Ибо дарение − это то же самое, что и сеяние: много семян пропадает зря, но из тех, что вызревают, вырастает значительно большее их количество. Принцип избыточности, прежде всего, проявляет себя в сеянии, как природное преумножение. Поэтому не надо
опасаться за результаты дарения, ибо сама Природа уже позаботилась об этом при возникновении Жизни. Человек способен подарить не только себе счастье, но и многим другим, если реакции их
не негативны.
Сердце Человека всегда ищет возможность подарить, а когда не
находит её, то заболевает. Поэтому мы с вами стараемся дарить
жизнь будущему ребёнку в любви. Ревность же ищет возможность
присвоить даже человека, Бога.
Работа сердца связана с самыми сильными переживаниями. Они
блокируют его нормальную систему тем, что нарушают кровоток,
снижают его за счёт тренировочного эффекта. Ибо в начале волнения сердце увеличивает кровоток. Лучшая настройка в этом случае
− это перекладывание принятия решения на Бога: «Всё в руках
Божьих». Именно эта мысль закладывает в сознание человека спокойствие, так как выше Бога уже никто не может решать. В то же
время принятие существования Бога освобождает человека от
слишком большой самостоятельности и ответственности на уровне
вины, когда человек не в силах повлиять на обстоятельства. Надо
воспитывать мудрость для того, чтобы различать границу самостоятельности и ответственности.
Боли в сердце − это предупреждение о неправильных поступках, о неправильном выборе. Правильность их определяет душа
как сравнивающий орган. Только критерии сравнения могут быть
разные: и положительные, и отрицательные, и благие, и злые.
Духовная психиатрия
Держу в руках книгу Д.А. Авдеева «Православная психиатрия»
и почти под каждой мыслью автора готов подписаться. Но он не
153
избежал некоторых неточностей в связи с незнанием критериальных основ. Хотел бы сам издать небольшую книгу, но под названием «Духовная психиатрия», потому что имею некоторые разногласия в трактовке отдельных православных понятий. Бог не может быть только православным − он общий.
Сознание, конечно же, не существует отдельно от души как самостоятельная часть человеческого организма. Ведь душа преподносит нам основные критерии сознания, благодаря которым оно
может пойти в своей логике в ту или иную сторону. Говорить о
сознании надо лишь с позиций положительности его в отношении
Природы. Если же мы ведём речь о сознании, которое влияет негативно на природные процессы, то, как правило, заявляем о дьяволизме или сатанизме, о разрушении и лжи. Что это за сознание,
которое разрушает, а не создаёт, убивает, а не оживляет. С позиций Природы это − не сознание, это часть механизма очищения. А
тем более, не душа. Ибо душа возвышает человека.
Вместо того, чтобы быть духовными людьми, мы паразитируем
на духовности, которую проявляют другие люди. Но, может быть,
самым страшным для большинства является странная логика, с
помощью которой объясняется изначальная греховность Человека.
Это тупиковая логика. Она всегда приводит к одному и тому же
тупику: бессмысленности и безысходности.
Когда нам сообщают миф о возникновении Жизни людей через
Адама и Еву, то обязательно подчёркивается их грех, совращение
змием. Отсюда и трактуется первородная греховность всех людей.
Но, во-первых, не было бы этого греха, не возникло бы человечество. Следовательно, надо признать, что Бог ошибся в первый раз,
создавая человека?
Во-вторых, не о чем и некому вообще было бы говорить о грехах или о делах Божиих. Рассуждений о Боге не было бы, не было
развития, движения мысли очеловеченной, не было бы проявления
сознания в виде деяний Человека. Эволюция Жизни высшей формы не наблюдалась бы.
Грех − некая условность, которая стоит на слишком шатком
фундаменте − на первой ошибке Бога в отношении людей. Он че154
го-то недодумал, недосмотрел, хотел создать роботов, но не учёл,
что люди получатся такими самостоятельными.
К сожалению, такая точка зрения ставит под большое сомнение
силу Бога, его всесильные способности. На самом деле, научный
подход даёт больше оснований полагать, что никаких ошибок при
рождении человечества не было. Было лишь начало каждому при
рождении через телесный контакт.
С другой стороны, когда говорят, что Бог тут ни при чём, хочется напомнить, что каким бы могущественным ни был каждый
человек, он всё равно, родившись, умирает, и вместе с ним умирает его личностное сознание. А Природа остаётся. И её силы так же
проявляются в других людях и через них. Поэтому человека можно рассматривать лишь как средство для проявления через него
сил Природы. Но средство, способное усилить и преобразовать это
действие, используя для этого части самой же Природы.
Грехом для человека может быть лишь зачатие детей без любви, по-животному, ибо иначе любовь можно рассматривать не
только как человеческое свойство. Но истинная любовь − это такое
редкое пока явление! Поэтому многие всё-таки обходятся всего
лишь половым возбуждением, которое возникает, чтобы хоть както компенсировать собой отсутствие истинной любви у многих из
нас.
Грех − условность, возникшая на принятых догмах о подчинении Человека Богу как сверхсуществу, то ест на вере. Тогда покаяние в первородном грехе невозможно, ибо Бог дал нам наше рождение в таком случае просто в наказание за первый грех наших
прародителей. Радость, счастье как состояние в этом случае есть
обман. Думать так означает войти в противоречие с самыми примитивными правилами логики. Современный просвещённый человек не может довольствоваться такими доводами. Он может признать несовершенство процесса зачатия и рождения, но даже атеисты не могут упрекнуть Бога в ошибочности Его действий.
Человек возник как естественная необходимая часть общего
движения Природы к своей вершине, как вполне обоснованная
часть саморегулирования её в широчайших пределах в том, где
155
естественные процессы косной её части бессильны. Человек есть
продолжение законов самоорганизации уже не корпускулярных, а
макрообъектов, средство оживления грубой материи.
Уже ясно видна целесообразность Человека в Природе. Не может быть подобное ошибкой. Если грех − корень зла, а зло, творимое человеком, обратимо, ибо грехи могут быть прощены покаянием, значит, грех обратим и теряет сам себя. Значит, грех не так
страшен, он − всего лишь временное заблуждение, ошибка. И
лишь накопление ошибок приводит к большим страданиям.
Если глубинная сущность неврозов человека − тайна, известная
лишь Богу, то критериология уже сделал громадный шаг в познании этой тайны, где критериальное дерево является основой всех
наших доминант, в том числе и болезненных.
Сегодня наши знания требуют от нас пересмотра некоторых
понятий, несовместимых с духовными проявлениями человека, не
только в психиатрии, но и в самой духовности. Это парадоксально.
Но было бы ещё более неправильно настаивать на чём-то совершенно несущественном, искажающим наше существо, и отлучающим своим невежеством многих и многих людей от истинно духовного Пути.
Само понятие греха вызывает слишком часто психиатрический
шок у человека, хоть сколько-нибудь подверженного силе моральных заповедей. Мораль стоит на нравственности, основой которой
у каждого человека является понимание греха как границы, отделяющей праведного от неправедного, живущего в Боге и не в Нём,
несущего для других свет истины или нет. Как раз в этом категорически не может быть третьего − лукавства, то есть оправдания
своей греховности.
Многие психиатрические проблемы можно было бы разрешить,
если бы психиатры приняли бы каждый для себя истинно духовное
воззрение на иерархию Природы и на место человека в ней.
Мудрость
Мудрец − первооткрыватель и, следовательно, испытатель на
себе. Иначе ему сложно будет познать других.
156
Где мудрость? Сорос мудр, потому что ему диктует Голос. Сократ был мудр, потому что ему диктовал Голос. Просить терпения
и смирения не как насилия над собой, а как радости, счастья, как
подарка Свыше.
Плохо или хорошо я думаю о людях, но не даёт покоя мысль,
которую мне буквально ввинчивают в мозг: моё страдающее сердце − это лишь материальное продолжение действительно впитывающей в себя субстанции души с чисто материальным проявлением разъедающих её последствий.
Картина, которая была мне показана: клубок змей, кусающих
душу и рвущих её своими какими-то совершенно необыкновенными зубами. Та первая ночь была иллюстрацией к картине истинной
причины, а эта, вторая, − иллюстрацией действия последствий.
Сердце и душа − это одно целое, соединённое между собой воедино. Душевные терзания передаются на телесный уровень через
сердце.
Чтобы не терзать моё сознание ещё раз, мне была показана картина душевного страдания один раз, в надежде, что я окажусь понятливым учеником и перенесу увиденное на все души вообще. А
что теперь я оказался в растерянности, не понимая что же делать,
кроме как оправдать делаемое мною высшей необходимостью, так
независимой от меня, как бы понятно тоже. Вопрос в том, что будет или не будет такое оправдание достаточным, чтобы моя психика перестроилась. Подозреваю, что она существует по своим
законам, и пренебречь окружающим меня ей будет не под силу.
равно примиряется необходимым существованием вместе в целях
целостности. Однако, как показывает опыт моей жизни, на таком
уровне понимать другого человека − это почти утопия. Но сердце
всё равно верит в неё как в реальность. Вот это последнее удивляет, поражает и одновременно, убивает, своей несговорчивостью,
верой и неуступчивостью, если вдруг начинаешь ему доказывать
несбыточность мечты. Вот почему возникает, видимо, в людях их
нетерпимость к другим религиям.
Когда говорят о негативах материи, психики, разума, то не надо
забывать, что негативы души тоже проявляются как ДОБРО И
ЗЛО. И если человек говорит, что не существует зла, демонизма,
дьяволизма и сатанизма в мире людей, а есть лишь субъективные
представления, относительные, то он сам является носителем этих
отрицательных качеств. Ибо он не хочет, чтобы кто-то мог различать добро и зло.
Конечно, можно сказать и так, что Бог всё равно использует
добро и зло для поучения людей и они подчиняются тоже Богу.
Однако, если спуститься в своих критериях от заоблачных высот
Бога к жизни одного конкретного человека, то негатив его жизни
чаще всего привносится отношением к нему других людей, таких
же, как он, конкретным. Вот эти конкретные отношение и связи их
между собой и представляют основу для возникновения зла, которое используется Богом для нашего научения добру.
Распознать проще всего такое зло, идущее от человека, можно,
оценивая его действия, помыслы, слова по тому, как относится
этот человек к другим людям, Природе вообще, кроме себя. Одного ярлыка «эгоист» мало, ибо, как правило, человек действует
слишком широко.
Как есть поле грубой материи с его материальными телами, как
есть поле тонкой материи с полевыми образованиями, как есть поле ноосферы − разума, − так есть и поле душевное, в котором общаются только души. И как тела в своём клеточном желании и
страсти хотят соединиться и влияют друг на друга через тонкие
поля, так и души хотели бы иметь своего двойника в другой душе
и потому соединяются в одно по каналам душевного поля.
Главное в отношениях такого человека − это полное пренебрежение последствиями своих действий в отношении других людей.
Зло проистекает от этого, когда творит такой человек себе или
ближнему добро, нанося при этом вред другим, многим, человечеству.
Душа мечтает всю жизнь найти в другом человеке полный отклик во всём, как в себе самом, когда если что и непонятно, то всё
Но без понимания добра и зла на самом высшем − Божественном − уровне нельзя понять человека в его деяниях и мыслях. Бо-
157
158
лее того, сами понятия добра и зла могут быть без этого искажены
до обратных. Никакой относительности в их понимании! Иначе
скатимся в дьяволизм.
Вопрос сложен: почему такие, как я, входят в этот мир для очистки общего душевного поля за счёт собственного сердца, когда
они сорбируют в свою душу этих змеюк, а потом те переводятся в
такое материальное сердце? Может быть, именно таким образом и
умирают эти змеи? Вместе с сердцем? Такова практика очищения
поля души?
Если ничего не предпринимать, то сердце разрушается. А если
и предпринимать, то делать такое, что очищает пространство жизни людей и приносит мне удовлетворение в знании, что я выполняю свой долг, свою задачу: чищу и материально, и духовно. Когда я пишу книги, то чувствую, что это и есть духовное дело по
очистке этих стоков. Но очищая жизненное материальное пространство вокруг себя, реализуешь обратную связь, взаимодействие с миром материи и получаешь от этого удовлетворение и увеличиваешь чистоту своей души. Вот почему люди наделены творчеством. И вот почему именно творчество положительное даёт человеку возможность побеждать змей разрушения и ненависти ещё
при жизни.
Работать и жить в условиях разрухи развратно, если не делать
усилий по восстановлению красоты вокруг: и духовной, и материальной.
Любовь и ненависть в душе человека, где нет Бога, уживаются
между собой прекрасно. Когда же в душе человека появляется Бог,
то любовь становится выше ненависти. И чем ближе человек к Богу, тем разница в высоте их расположения больше.
Чего больше в душе − любви или ненависти, − то и превалирует
в каналах поля душевного, соединяющих его с другими людьми.
Гнев, ярость, злобство, ревность − всё это не только убивает любовь в своей душе, как в своём вместилище, но и изрыгается живыми тварями в тех, кому эти эмоции и состояния предназначены.
Иногда безадресно, всем.
159
И вот я оказался тем, кому работа этих Божиих тварей была показана в картинках, как в кино, но в Жизни. Как можно заявлять,
что дьяволизма как разрушения и сатанизма как ложности не существует, если человек сам волен выбирать между ними и любовью. Для этого ему дана воля и знания Духа.
И только величайшая любовь может спасти такого, как я, ибо
всё другое медицинское бесполезно − не в теле проблема, не в сосудах. Ибо это всё следствие. Причина в отношении друг к другу.
Убить можно ненавистью очень просто. Даже очень хороший, казалось бы, человек может это сделать без особого напряжения,
всего лишь раз потеряв контроль над своим состоянием и позволив
ненависти реализоваться в виде раздражения, злости, злобства,
ревности и так далее.
Не думаю, что кто-то не понимает этого. Понимают почти все.
Но относятся к таким проявлениям душевных сил на материальном уровне несерьёзно. Не верят в это. Ибо не верят, что существуют реальные причины смерти.
Иногда такого человека, носящего змей-убийц в своей душе,
легко распознать даже в любви. Он создаёт настороженность,
ощущаемую как душевный отклик в душах других, своей бесцеремонностью или эгоизмом, даже отторжение при общении. Что-то
ещё подсказывает, что у такого человека контроль и управление
над ненавистью отсутствует. Слишком легко ощущается, что ненависть преобладает над любовью. В этом и заключается Голос
Бога, предупреждающего окружающих людей. И первое, что нужно осознать такому человеку − это как можно быстрее впустить
Бога в собственную душу, подчинив ненависть воле и дав свободу
любви без границ. Как можно быстрее, пока любовь ещё жива.
Иначе другой человек, на которого направлена любовь, может не
выдержать этого раздвоения, и страх перед ненавистью как перед
смертью заставит его сбежать, несмотря на любовь, какой бы
большой она ни была.
Ненависть − это, действительно, Голос Смерти тогда, когда естественным процессам в организме ещё рано менять своё течение
на обратное. Это Голос Смерти в полном Жизни организме.
160
Смерть
Смерть − это самая запретная тема из всех пожалуй тем медицины и религии. Не нужно объединять всю науку с религией, но
медицину вполне можно было бы сделать духовной, и тогда многие противоречия в нашей жизни могли бы исчезнуть. Но для этого нужно договориться об общем взгляде на Смерть как на состояние небытия, типа сна.
В медицине мне видятся два больших недостатка. Один − это
отсутствие духовности, а другой − во взгляде на человека больного, как на бессмысленное существо. Оба они происходят из одного
корня: от излишней биологизации Жизни. Смысл Жизни, её независимость от нашего желания, сознание Жизни начисто исчезло. С
этих позиций смерть рассматривается медиками лишь как разложение одной формы в другую, низкоорганизованную.
Медицина взяла за основную идею в помощи неизлечимому
больному обман: всё будет хорошо. Но что будет хорошо? Этим
она добилась неверия даже в более мелких случаях. Но медики
продолжают повторять: верьте лишь врачу и он спасёт вас. Вот это
самое спасение до сих пор не сформулировано: зачем, от чего, куда? В результате к медицине у людей странное отношение: хочется
верить, но нет оснований.
Религия, как это ни прискорбно, тоже ушла недалеко, она предлагает путь личного спасения за счёт веры в это спасение и стремления к безгрешной жизни. Однако, тут же заявляет, что таковых,
без греха, среди людей не существует. О чём тогда речь идёт?
Зачем спасаться? − возникает первый законный вопрос, если
многим надоедают уже при жизни их мучения. Чтобы мучения
продлить? Чтобы жить без них, нужно ликвидировать болезни.
Ведь от них наступает смерть в основном у большинства. Болезни
же даны нам для исправления, как наказание в колонии строго режима. Без них наступит полный бедлам.
Достигнув бессмертия, люди должны либо забыть о половой
любви и о деторождении, либо продолжать в том же духе своё размножение. Если произойдёт первое, то преобразование неживого
вещества в живое будет происходить вне человека. Значит экспан161
сия Жизненного Потока в высшей форме прекратится.
Бесконечное же размножение людей, то, которое наблюдается и
сегодня, превращает Человека в бессловесное и бессознательное
животное, ибо рано или поздно мы окажемся перед необходимостью что-то делать с разросшимся количеством. Уже сегодня отдельные люди от ужаса перед подобной катастрофой хватаются за
голову. Как примирить сексуальный инстинкт, инстинкт деторождения с сознательным ограничением демографии? Неужели же
нужны для этого только войны?
Всё, что рождено так или иначе в грубо материальной форме −
смертно. В том числе и человек. Зачатие порочно, ибо оно происходит в возбуждённом состоянии, то есть в состоянии присвоения
себе подобного. Чтобы порок был скрыт, человеку дан критерий
его необходимости − удовольствие в разных формах: от полового
акта, от деторождения, от воспитания детей, от приобщения к человечеству и к процессу рождения детей и так далее.
Причина неестественной смерти − в рождении материального,
потерявшего удовольствие от жизни и нашедшего удовольствие в
смерти. Человек живёт ради удовольствия. Если удовольствие пропадает, наступает апатия, депрессия, нежелание жить, ибо жизнь
утомляет своими препятствиями. Любовь несёт максимальное удовольствие, которое, однако, сохранить человеку на уровне материального нельзя, нечем из-за естественного разрушения материального.
Отношение к смерти должно быть лёгкое, спокойное, как к радости. Тогда не будет страха перед нею, она станет естественным
продолжением жизни. Лишь такое отношение подчёркивает важность жизни. Значит, нас, каждого, сюда прислали не просто так, а
для чего-то очень важного, и нужно успеть совершить это важное,
прежде чем уйти в мир иной.
Искажённое представление о смерти − это, скорее всего, самое
главное, что не даёт нам возможности высоко оценить Жизнь. Мы
настолько примитивны в своём сознании, что иначе не можем себе
представить наше существование. Благодать, данная нам изначально при рождении, поэтому ускользает от нас.
162
Смерть не может быть причиной борьбы с радостью от Жизни.
Ничья смерть, даже самого близкого и любимого человека. Ибо
радость от Жизни − это ощущение льющейся в тебя Энергии Жизни. Ведь многие из нас жалеют умерших потому, что они, нам кажется, отмучались на этом свете. Тут − ад, говорят многие, и они
правы в отношении себя, ибо они сами создают то, к чему тянутся.
Не лучше ли не просто создавать в своём воображение образ Бога,
но понять, что Он действительно находится внутри нас в виде бессмертия как идеала совершенствования, где все любят друг друга?
Всё, что даётся каждому из нас при жизни, − это награда с надеждой, что мы поймём этот подарок правильно. Мы же предпринимаем какие-то чрезвычайные меры, чтобы превратить награду в
наказание и поверить этому дикому превращению. Смерть пока
что оправдана тем, что Природе необходимы люди как часть Жизненного Потока, пока он незамутнён. Когда же люди сами поймут,
что Природа носит надежду иметь в их лице своего помощника,
несущего Сознание неживому миру, тогда жизнь людей станет
иной. Прежде всего, она изменится в осознании своей задачи, которую мы будем стараться выполнить при жизни как можно более
лучше.
Когда человек заболевает, то у него пропадает телесная, сексуальная тяга, прежде всего остального. Так он ощущает приближение Смерти и своё отдаление от Жизни. Ибо Жизнь − это, прежде,
размножение, а размножение − это телесный контакт. Вот почему
любовь телесная спасает от смерти заболевшего или потерявшего
веру.
торой от Бога призывается на агрессора любовь?
Быть равнодушным к исходу − это хорошо: «Всё в руках Божьих». И Смерть тоже. Это призыв слепца в его надежде на другого.
Может быть, Человек − это всего лишь зрение, слух, обоняние,
осязание, прикосновение и чуть-чуть руки Бога, а всё, что он делал
помимо Человека − это было для него слепо? Он задал лишь условия и ждал, ждал…
Человек как не совсем исправный посредник между плодом и
самим Богом? − мысль не совсем новая, известная нам со времени
древних греков, но именно она даёт правильный ответ на вопрос:
кто есть Человек. А он есть посланник и посредник.
Бог бессмертен, Человек смертен, потому что он должен выполнять волю Бога и действовать в соответствии с Его Критериями. Но Человек сомневается в необходимости многих преобразований, ибо он считает их абсурдом. Человек пока что не понимает
Бога. Более того, он пока что с Ним борется, думая, что сможет
доказать свою правоту. В чём? В том, что с помощью агрессии он
станет сильнее Бога? В том, что бессмысленность может быть
главным действующим принципом?
Бог не верит Человеку после пятидесяти-шестидесяти лет и отбирает у него жизненную силу, необходимую для воспроизводства
рода. Вот доказательство того, что Человек в своей усталости идёт
явно не туда, куда хочет Бог, чтобы он шёл. Усталость − это первое условие Смерти. Любовь не знает усталости.
Наверное, не сама Смерть страшна человеку, а его оторванность от мира людей, одиночество, то есть иллюзия. Иллюзия −
это ощущения, чувства это наши тела для нас, которые будут там.
Можно ли понять, что там мы ничего не теряем из того, что нажили тут?
Переизбыток людей − это второе условие Смерти, ибо дав Человеку возможность рожать в удовольствии, далее Бог лишь наблюдает за Человеком, ожидая его сознательных действий по
управлению этим процессом. Вот почему с безудержным удовольствием как со страстями и пороками необходимо бороться Человеку самому. Любовь людей требует очертить от них свои рамки.
Сердце болит, ибо оно понимает, что любить-то и необходимо,
и много, а не получается, потому что оно не знает, как полюбить
агрессию, направленную на него. Может быть, такая любовь − это
всего лишь равнодушие к исходу с защищающей молитвой, в ко-
Вот когда Бог увидит, что Человек способен управлять своей
общностью без агрессии, Он даст Человеку реальный шанс к бессмертию. Означает ли это, что агрессия, которую мы сегодня плодим без удержу, есть третье условие? Конечно. Любовь и агрессия
163
164
вообще несовместимы.
Почему люди умирают? Вообще-то ответ прост: любой человек
задуман Природой в виде многофункциональной системы. Одной
из его основных функций является очистка жизненного пространства от негативов. Но очистка происходит по принципу губки −
впитыванием в себя. Где мы видим губку, которая бы долго служила? Таковых нет. К сожалению, утилизация отходов в Человекеассенизаторе не происходит. После длительного использования его
в таком качестве, он сам отправляется в отходы.
Четвёртое условие − это любовь к Богу как безграничное Ему
доверие, при котором человек станет обращаться к Высшим Критериям всегда, когда он будет находится в затруднении принять
решение.
Милосердие как жизнь ради Любви
Меня всегда удивляло положение врача как слуги. Потом я увидел то же самое с учителями, с чиновниками и понял, что во всех
случаях действует один и тот же механизм, одна и та же программа – программа-помощь. Я внимательно отнёсся к тому, что о подобном говорят Духовные Учения, и удивился: Духовные Учения
обходят этот вопрос, ибо навязывание помощи выращивает паразитов. А согласно Учениям, Человек должен добиваться сам своих
вершин – совершенствоваться.
Провозглашение в обществе активности как одного из главных
принципов приводит к тому, что люди рано или поздно приходят к
пониманию, что необходимо помогать беззащитным на уровне
минимума их проживания. Иначе выращиваются паразиты общества или личности, которые присасываются к тому, кто активен.
Не пренебрежением ли принципом активности объясняется бездуховность общества, когда отдельный человек может быть брошен на произвол судьбы? Чётко очерченный критерий всегда даёт
возможность увидеть путь, а отсутствие критерия приводит к пустому разбазариванию усилий.
Современное общество, провозгласив некоторые профессии как
вспомогательные – врачебные, учительские – низвели их предста165
вителей до слуг, которые служат паразитам. Но нет ничего более
коварного, чем обиженный слуга. Слуга по своему статусу обязан
бросаться на зов хозяина. Но когда духовность отсутствует, то
возникает рабство. Слуга становится господином, как стала навязанная нам бездуховная и даже антидуховная медицина, не видящая в больном творческое существо. Помощь стала угрозой, диктатом, навязанным существом без головы.
Надо признать: человечество вообще существует только за счёт
взаимопомощи. Исходя из своей науки, я провозглашаю основной
принцип Нового Ученичества: не повторяя Учителя, открой себя и
Бога в себе. Но почему-то большинство из нас ищут в жизни то
руководителя, то тирана, то любимого, лишь бы передать ему ответственность за принимаемые решения.
Совершенствование многие рассматривают как очищение от
мусора, а помойкой и мусоропроводом им служит либо психоаналитик, либо любимый человек, либо кто-нибудь, подвернувшийся
под руку в момент вываливания мусора из своей души. Не лучше
ли быть милосердным ко всем и очищение собственное производить в покаянии перед Богом, чтобы вслед за этим сразу же приступить к делам праведным, делаемым с любовью?
Эти записки не рождались на одном дыхании, как многие мои
книги. Я брался за их и отступал, вновь приступал и оставлял. Я
долго не мог понять, что же не давало мне возможности перейти
какой-то невидимый рубеж в своём понимании? Шли месяцы и
даже годы, а загадка оставалась неразгаданной. И лишь недавно до
меня дошло то, ради чего я и пишу сейчас эти строки. Все дело в
моем отношении к страданиям других людей. Оказывается, я не
могу внутренне отстраниться от них, представить себя изолированным от их влияния и спать спокойно, писать спокойно, жить не
волнуясь. Мне это дано Свыше, и я, осознав это, ушёл в глухое
отшельничество.
«За многие годы своей жизни и своих исследований над собой я
научился абстрагироваться от действительности», − так я думал до
этих, ставших знаменательными для меня дней. И для этого были
веские основания. В молодости я отличался чрезвычайно плохой
приспособляемостью к обстоятельствам и потому много страдал.
166
Иногда страдания были невыносимы. Но я сознательно шел на их
преодоление действием. Шел навстречу самому трудному. Не всегда, но мне удавалось победить собственное отчуждение, и постепенно я вырос. Этот процесс преодоления превратился для меня в
самую интересную на свете науку. Я изучал себя, как подопытного
кролика, сравнивал с другими и делал выводы. Почти через полвека стал думать, что вырос намного. Стал писать на эту тему книги.
И вдруг…
И вдруг случилось то, о чем я подробно пишу: я стал ощущать
препятствие, преодолеть которое длительное время было невозможно. Не хватало сил, воли, знаний. За мою долгую жизнь до меня дошло, что некоторые препятствия не стоят выеденного яйца,
но оказываются совершенно непреодолимыми, потому что человек
не понимает чего-то самого главного, относящегося не просто к
этим препятствиям, а к существу его бытия на этом свете. Именно
такое томление и безволие я и чувствовал каждый раз, когда брался за продолжение некоторых тем. Из меня как бы вытекал последний вздох, и я оставался без воздуха один на всем белом свете.
Открытие просто: жить ради любви к окружающему пространству, людям и всему, что встречается в Природе, ибо только эта
любовь сохраняет саму жизнь. А как же быть с нелюбовью? С ненавистью? С мстительностью? Со стремлением получить любовь в
материальном обогащении? Ответ прост: милосердие многогранно. Начни и продолжи, а результат не замедлит тебя найти.
Источник
Много раздумываю об истоках Жизни, человечества, общества.
Почему у русских своя история будущего? − задаю себе вопрос и
не вижу в нём абсурда, как некоторые люди. История России для
будущего Земли может играть роль, сравнимую разве что с влиянием каких либо катаклизмов в атмосфере. Сегодня мало кто будет
оспаривать этот факт. Процессы и потоки информации, народонаселения (миграции в масштабе Земли), ассимиляции (смешения и
растворения) несут потенциал и качество Источников в общий
Земной Океан.
Россия в опережающем темпе показывает всему миру людей их
будущее. Это уже многие поняли. Она − это зеркальный источник
167
Будущего. Ибо в ней собрались разные крайности как непримиримые противоречия. И сейчас она показывает новый тип отношений, который приближает общество к духовной вершине.
Источник может быть мутным или чистым, мощным или слабым, но в той или иной степени он все равно оказывает свое влияние на состояние всего Океана. Чистота и мощь Источника определяются относительно чистоты и мощи самого Океана. Имеется
некоторое однозначное соответствие, регулирующее влияние Источника и Океана друг на друга. Причем, если качества всех существующих Источников выше качеств Океана, то происходит прогресс Океана. Если же нет, то − регресс.
Сейчас речь идет о том, насколько деградация России может
снизить интегральное качество суммы всех Источников прогресса
на Земле на какое-то время. То есть насколько качества России,
находящейся в кризисе, как мирового Источника на сегодня превалируют над качествами остальных стран-Источников.
В Человеке Источник требует ответной работы по принятию
его энергии: ты обязан произвести любовь, иначе наступает разрушение. Если ты получил незаработанное удовольствие, то за него заплатишь с процентами, с большими. Иногда с очень большими. Чем? Свободой, независимостью, ибо тебя привязывает оно, и
ты чувствуешь себя обязанным. Ты не отблагодарил своей положительной деятельностью. Ибо Человек рождён для благодарности
и любви.
Люди неосознанно тянутся к великому. М. Твен сказал: «С мелким человеком поведёшься, станешь мелким». Водись с великими,
кто не даёт. Множество путей быть несчастным, один путь быть
счастливым − принять любовь Бесконечного Источника Любви
Разума и Жизни.
Будда сказал: «Ибо вы могли ощутить бытие вне зримости, и
это ощущение могло направить вас за пределы земли». Вопрос:
зачем? Не для себя же одного? В наше время так много тех, кто
уже понял, что без собственной духовности не может быть счастья. И духовный человек стремится понять другого, страдающего,
чтобы облегчить его страдания. Но мало понимать другого челове168
ка, чтобы помочь ему, мало войти в положение страждущего и
больного, мало сострадать и взять боль другого на себя. Нужно
хотя бы еще одно − знать, на что указать ему, как на путеводную
звезду, научить его оценкам своего труда с позиций Духовности
Вселенской. Сделать выбор − что может быть труднее? Ведь не зря
же Буриданов осёл умер голодной смертью от того, что не мог решить, к какой охапке сена двигаться: к левой или правой!
Сегодняшний уровень совершенства человеческого общества
таков, что мало кто из нас захочет бессмертия, перешагнув черту
старости и войдя в мир страданий. Я тоже не исключение, и потому не желаю жить вечно и вечно мучиться, не понимая моего
главного собеседника − Бога. Я удовлетворен тем, что мой генетический материал после моей смерти перейдет в почву или будет
развеян во Вселенной, как пыль. Мы все есть такая же почва, как и
то, что находится у нас под ногами и что постоянно превращается
в пылинки.
Счастье как разнообразие
Болезнь − это нищета духа, − думаю я иногда. Есть такая категория больных, которые приходят к врачу и просят сделать чтонибудь такое, чтобы их заболевание исчезло. Либо же они приходят к целителю, уже имея опыт общения с экстрасенсом, который
перед ними лишь крутил своими руками и ничего не требовал от
них делать − ни духовного, ни физического.
И они остаются недовольны, если оказывается, что надо напрягаться в собственных усилиях самому, и, не дай Бог, бегать или
голодать. Всё, считают они, должно свалиться само собой. Они не
понимают, что состояние болезни аналогично нищете, и никакой
экстрасенс не поможет, если ничего не делать самостоятельно. Конечно, в целях рекламы тот же экстрасенс может подбросить и кошелёк с деньгами, но их всё равно надолго не хватит. Им надо
научиться ловить рыбу самостоятельно, − говорят китайцы в таких
случаях.
Жизненный Поток − это, как и человек, организм или машина,
изобретенная Богом, которая тоже идет к совершенству и чистота
работы которой зависит от чистоты каждого элемента жизни и от
чистоты отношений между элементами. Известны примеры, когда
169
человек − потенциальный самоубийца − начинал записывать свои
мысли, стараясь их поточнее сформулировать, и становился писателем и философом. Он возвышался над своею болезнью. Среди
них довольно известные и немолодые, равно как и совсем молодые, например, такие, как Настя Гостева, написавшая роман «Дочь
самурая», когда ей было всего двадцать лет. До этого около шести
лет она находилась в глубочайшей депрессии, из которой ей виделся один выход − суицид. О Ф.М. Достоевском все знают.
Если человек и не получает известностьх, разве плохо оставить
после себя в двух или трех экземплярах внукам, правнукам и праправнукам свои мысли о жизни? Ведь им, ох, как нужна будет
подсказка родного и умудрённого, когда придётся проходить во
многом ту же дорогу жизни. И в осмысливании на бумаге своего
пути яснее всего видны ошибки и грехи. И очень часто человек,
начавший это делать, вдруг убеждается в том, что до сих пор он
жил без любви, был обделён ею. Но обделён не кем-то другим, а
самим собою. Потому что наполнение любовью зависит от того,
сколько её человек отдает другим. Отдавать любовь другим потому так притягательно, что это и есть истинно Духовный Путь всего
человечества и каждого человека в будущем. Помните у Андрея
Вознесенского: «Чем больше отдаёшь, тем больше получаешь»?
Кто-то подумает, что я призываю организовать свое Зеркало
ведением дневника. Конечно, можно поступать и так. Но я бы предупредил об одной ошибке, которую совершают те, кто ведёт
дневники: на страницах своего интимного друга они начинают судить себя и других и судить настолько строго, как не могут делать
этого в жизни. Доходит порой даже до издевательств над другими
и дикого самобичевания. Иногда страницы дневников наполняются такими страданиями, что им нет, кажется, конца и края.
Почему так происходит? Почему вдруг человека заносит на дорогу, где ему так хочется почувствовать себя самым слабым − лилипутом − среди бесконечности страха и несчастий? И одновременно всесильным судиёй. Потому что он становится рабом логики дневника, отражателя прошлого. Потянув на бумаге за начало
какой-нибудь мысли, человек тут же превращается в настоящего
раба, ведомого логическим продолжением. Не мысль делается его
путеводной звездой, а именно необходимость и неизбежность язы170
кового её продолжения. Ему хочется на бумаге завершить лепку
образа в целом и потому он пытается закончить эго в красивости,
часто неважно даже, в негативе или в позитиве − было бы только
для его души, часто исстрадавшейся от боли, еще больнее, еще
чувствительнее. Наркотик страданий захватывает такого человека
полностью. Необходимо вовремя остановиться.
В ведении дневника не было бы ничего плохого, если бы человек знал о законе утончения мысли: наше суждение доводится нами до совершенства даже независимо от нашего желания. Спросят
или возмутятся: «Да что вы такое говорите! Эдак и любое ублюдочное тоже можно назвать совершенством!» Они почти правы −
можно! Можно добиться совершенства даже в орудиях массовых
убийств, и наш двадцатый век это прекрасно доказал. Все дело в
критериях, которым следует человек.
Вот поэтому лучше всего не просто вести дневник, а хотя бы
начать с того, чтобы вести запись своих самых лучших мыслей,
афоризмов других людей. Необходимо установить для себя суровое ограничение на негатив − не судить, не осуждать ни себя, ни
других. Не страдать перед самим собой! Это необходимо усвоить
сразу. Нужно стартовать с того положения и с той ситуации, в которых вы оказались на момент начала организации своего Зеркала.
Могут спросить: разве это так важно? Да, это чрезвычайно важно. Если уйти, в противном случае, в осуждение, то значит отдаться в лапы дьяволу. Стоит ли начинать это важное дело, чтобы
стать ещё более ненавидящим мир? Не нужно испытывать судьбу,
многие это делали до вас и никто не стал от общения с дьяволом
чище и выше. Совет тем, кто не знает, как уберечься в начале от
подобного: для этого существует вера. Нужно постараться принять
то Высшее, что ближе всего вам в Духовных Учениях. И именно
его начать отражать в своем Зеркале.
Поэтому мой совет состоял в том, что многим может помочь
просто написание писем. Кому? Ответ: себе же. Ведь вас становится двое − два собеседника прекрасно могут вести диалог на любые
темы. Организовать такое Зеркало ничего не стоит. Это будет ваше
собственное Зеркало вашей души. С каких позиций обсуждать интересующее вас? Конечно, с высоко Духовных − с самых-самых.
171
Только так вы сможете стать для себя идеальным психотерапевтом. Но на этом пути нужно учиться. Обязательно учиться.
Конечно, уйти от негатива в радость лучше всего во сне. Депрессия и суицид − это тоже уход в своеобразный сон. Но превращать всю жизнь в сон глупо. А потом у некоторых и сон − это тоже страдания.
Вслушайтесь в расшифровку слова радость! Радость − это ра −
солнце или Бог Солнца, до − ость − до костей. Когда Божественное
Солнце пронизывает нас до основания, оно несет нам здоровье и
радость. Более того, человек, наполненный внутренним Солнцем,
становится для других притягивающим центром добра. Искрящаяся радость − это даже не лекарство, это та самая Божья Среда − Его
Любовь − Высшая Благодать, ради ощущения которой стоит многое изменить в своей жизни, чтобы стать по-настоящему обитателем Божественного Океана Жизни. В каком бы страдании мы ни
родились, и в какое бы страдание нас не загнала наша несовершенная жизнь.
Зеркало беспомощности
Целитель играет спектакль… Он − актер своего театра… Я никогда не мог играть спектакли. Я получаю много писем. И почти
на каждое из них отвечаю. Прошу, чтобы те, кто хочет получить от
меня ответ, присылали конверт с обратным адресом. Но даже если
и нет обратного конверта, всё равно пишу…
Почему я сейчас говорю об этом? Вот почему. Совсем недавно
я провел несколько суток в раздумьях и душевных муках. Мне
нужно было садиться за ответы больным людям, поскольку уже
накопилась целая пачка писем, и дальше было просто стыдно оттягивать. Чувствовал, что вот-вот нечто должно было родиться в моей голове. И в таком ожидании прошла неделя, вторая. Я не сидел
сложа руки, заканчивал править предыдущие две книги, но хорошо
знал уже, что дело, не терпящее отлагательства − это письма. И
тем не менее я всё продлевал и продлевал это состояние, потому
что не разобрался в нём, не понимал его голоса и смысла, заложенного в нём. Не понимал его основной идеи.
Потом обе первые книги «Проект "Человек будущего”» были
выправлены, откорректирован их текст и внесены изменения в
172
компьютерную верстку, и я приступил к третьей, но… Не тут-то
было! Работа забуксовала. То, что зрело все эти дни во мне, вдруг
оформилось в странную сосущую трубу, которая стала выкачивать
из меня все мысли, всё новое и интересное. Лишь одна навязчивая
мысль о необходимости найти выход из такого ступорного положения не давала покоя.
Я вдруг осознал, что люди присваивают меня. Я не мог отделаться от ощущения, что на меня стали иметь право люди, несметное их число. Многие обращаются прямо: «Со мною вот что происходит: … Помогите в том-то и в том-то!…». Меня присваивают,
как какую-то вещь, и как-то примеряют к себе − вдруг это та самая
вещь, без которой просто невозможно жить. Или же я так стал
вдруг нужен? Но не было же меня у них до этого! И понимаю, что
я − еще одна возможность для кого-то выбраться из тяжести ситуации, в которой он находится. Он всё равно ищет, всё равно чтонибудь находит. Не я, так другой. Не другой, так третий. Я − очередной.
Понимаю, что чем больше об этом думаю, тем больше какое-то
внутреннее сопротивление растёт во мне, всё больше заполняя
внутри пространство, которое всегда было рабочим, − я в него мог
поместить идею или мысль, и они начинали там прорастать, соединяться с другими мыслями и идеями, жить и оформляться в
законченный кусок рукописи или действия, жизни. И вот пространство это внезапно сузилось. Кругом стали ощущаться стены,
высокие, и перебраться через них не стало никакой возможности.
Я как будто опять оказался в узком, белом, давящем колодце прогулочного дворика в тюрьме. Там, за его стенами, за колючей проволокой была свобода, а тут − тюрьма.
И я вспомнил, что не давало мне покоя в женщине, которая, как
казалось ей, любила меня. Я сторонился её навязчивости, а она
спрашивала меня: «Неужели же тебе не хочется, чтобы тебя любили?». А мне чудился в этом вопросе подвох, двусмысленность. Я
отвлекался от ситуации и откуда-то слышал ответ: хочется, чтобы
любили. Мысленно входил в ситуацию, и она отталкивала меня
ощущением чуждого, неродственного и непонимающего меня сознания. Почему? Потому ли только, что я вдруг понял, почему она,
зная о негативных последствиях своей лени, ничего не делает для
173
спасения себя и сына от опасности, которая неминуема нагрянет
на них, если они промедлят? Почему они оттягивали момент
встречи с теми людьми, которые рано или поздно всё равно потребуют скомпенсировать им их потери, которые они понесли из-за
них. Это происходило не от того, что они плохо представляли, как
дорого придётся заплатить потом, а по другой причине. Они не
понимали главного, того, что стали объектом присвоения этими
людьми. И не потому, что их вынудили к этому, а потому, что сами добровольно отдали себя в рабство.
Я сделал свое открытие и понял, что оказался в рабстве. У тех,
для кого пишу. Мне-то казалось, что я, наоборот, освобождаюсь от
тяжести, которая накипела у меня на душе за многие десятилетия
жизни, чуть ли не учу мудрости своих читателей, а оказалось, что
это совсем не так. Буквально с точностью до обратного. Правда,
надо отдать должное − иногда ко мне приходили письма, в которых была благодарность за то, что у человека буквально открылись глаза после прочтения какой-нибудь моей книги. Но большинство писали об одном и том же, точнее, вопили о помощи, а
сами ничего не хотели предпринять для своего спасения.
Я тоже попал в добровольное рабство, совершенно сознательно
пойдя на это. Такое рабство было моим уделом, моей жизнью. Без
подобного служения другим я не чувствовал себя нужным на этом
свете. Оказалось, что мой детский комплекс никуда не пропал. Он
обострил мое восприятие и заставил меня подчинить всю мою
жизнь его программе. И тогда я подумал: «А так ли уж плохо, что
моя отчужденность и мое одиночество, испытанные мной в далеком детстве, не исчезли, как я думал, а наоборот, организовали мне
интересную жизнь незаметным образом? Они обострили моё восприятие, и я стал чувствовать боль другого человека, реагируя на
неё неравнодушным образом».
Ощущение боли уже давно не вгоняло меня в панику, оно научило действовать. Я использовал его для своего роста, и на этом
пути мне удалось найти некоторые новые результаты, которые
приносят другим людям при их использовании облегчение страданий.
Конечно, мне было обидно, что я оказался практически пешкой,
174
выполняя требования Жизненного Потока, Но с другой стороны, я
был чрезвычайно доволен, что благодаря своему обостренному
чувству нашёл, может быть, наилучший способ ухода от самоубийственной тяги одиночества.
Почему же я так страдал, когда делал очередную попытку продолжить ту книгу? Почему всякий раз меня отшвыривало от выполнения задуманного? Что я нёс людям такого, что оказывалось
вдруг пустым смыслом, прежде всего, для меня самого? После
расшифровки этой подсказки моего сознания я понял, что так проявлялась самая обычная тяжесть ответственности за то, что я, вызвавшись помогать и прикоснувшись затем к боли человека, как-то
неосознанно понимал, насколько был бессилен что-либо сделать.
Тяжесть моего бессилия давила меня, в ответ на просьбы автоматически вызывая моё внутреннее нежелание входить в диалоговый
контакт с очередным больным.
Мое подсознание сопротивлялось, делало попытки оттянуть
меня от общения со многими, обосновывая это моей безопасностью. Подобное общение затягивало меня, а высокая чувствительность открывала шлюзы потоку болезни от каждого, кто обращался ко мне. Я наполнялся их страданиями, болезнями, и было так
сложно освободиться от них, что организм стал сопротивляться
моему основному занятию. Моё тело возражало. Оно хотело уединиться, оно опять вспомнило былое.
Всё стало на свои места. Я должен был оставаться самим собой,
то есть исследователем. В этом состояла моя главная задача в этой
жизни, и на пути её выполнения я мог чувствовать себя наиболее
комфортно, если только можно было так выразиться. Конечно, это
не то ощущение комфорта, которое мы имеем, когда впадаем в
нирвану, наслаждение, вызванное уходом от Жизни. Под комфортом движения я понимал чувство, которое подсказывало мне тем
или иным образом правильность моих действий, моих реакций и
моих состояний. Именно этот ответ пришел ко мне, когда я, казалось, потерял последнюю надежду на сколько-нибудь существенное продвижение в написании той книги.
Я окончательно понял, чем сможет помочь другому даже очень
слабый человек. И что он в такой помощи обретёт силу, было глав175
ным ответом, который я получил через несколько лет после того,
как задал свой странный вопрос. В этом и состояла моя доля, чтобы предлагать людям учиться преодолевать трудности новым для
них способом − с помощью духа. С моей ли, или с чьей-то помощью, но преодолевать самостоятельно. Делать не только глотательные усилия, отправляя в желудок очередную таблетку, но и
производить что-то значительно более существенное с собой, что
несомненно принесёт им пользу хотя бы в волевом плане.
Пренебрежение действием
Я бы назвал самым банальным пренебрежением подавляющего
большинства людей, обращающихся ко мне за помощью, отношение их к голосу внутреннего подсказчика, который, я уверен, звучит внутри каждого человека. Сознание фиксирует его, улавливает
часто смысл сказанного, но дальше начинается странное. Появляется надежда не на себя, не на собственные усилия, а на то, что
кто-то «по щучьему велению, но по моему хотению» меня же и
исправит. Дальше наступала сказка в мечтах. В реальности же
нужны были бы усилия, производимые в физическом мире. Не
хватало воли, волевых усилий. И во многом не хватало смыслового обоснования этих усилий. Цепочка жизненных ценностей где-то
нарушалась, и человек не чувствовал, что действительно необходимо было напрячься раз, второй, третий и остаться в этом состоянии навсегда. Что-то в организме не напрягалось, ускользал смысл
жизни, человек не решался взять ответственность на себя и решиться. Решиться на то, чтобы броситься в неизвестное, чтобы
оставить свои привычки, которые давали ощущение комфорта даже в страдании.
Боль давала наслаждение. И в этом был ответ многим и многим.
Потому что наслаждение от боли заменило наслаждение от движения. Движение − это требование свыше, и без него мы неполноценны, кто больше, кто меньше, но только оно даёт нам истинное
наслаждение. Мы быстро привыкаем, если нет смены новизны
ощущений. Это бесконечный процесс. Так мы усваиваем энергию
Жизни, формой которой является время. Мы смотрим на стрелки
часов, которые бегут, отсчитывая круг за кругом, и не можем понять, что всё в нашем организме подобно часам со стрелками − всё
бежит, меняет своё положение, потому что оно, независимо от нашего желания, наполняется энергией и обязано её тратить, расхо176
довать на дело, на усилия, на мысли, на ощущения, главное качество которых − новизна.
Оказалось, что переключение внимание и его погружение в калейдоскоп событий есть лекарство. Потому что оно и есть Жизнь.
Любое сопротивление этому, сознательное или несознательное,
ведёт к болезни, потому что энергия Жизни начинает скапливаться
в наших органах, в нашем сознании и переполняет их. Тратить
энергию и означает жить.
Душевные страдания − это наркотик. Лечить можно поразному. Но, главное, − понять этот весьма значительный факт. Я в
своё время ушёл от наркотика страданий и получения от него наслаждения в наркотик дела, который наркотиком назвать нельзя,
если честно следовать законам Природы.
Оказалось, что в людях меня по-прежнему отталкивает наркомания, как когда-то в раннем детстве я не мог терпеть пьяных. Моё
существо восставала против них, потому что я видел добровольный уход в дегенеративное состояние, в растительную жизнь, если
только это моё сравнение не обижает растения. Любое снижение
уровня сознания для Жизни есть отступление, а отступление добровольное − предательство. Предательство человеку Жизнь пока
прощает, но не всем.
Уход в смысл или погружение в дело нельзя назвать наркотиком, потому что при этом повышается степень адекватного поведения. Истинный же наркотик адекватность разрушает. В этом их
основное отличие.
Мне очень хотелось, чтобы человек, обратившийся ко мне за
помощью, начал заниматься сам. Но я понимал, что он слаб, как
правило, своим неверием в силы или в необходимость действия.
Он не видит смысла в своих усилиях. И этот смысл я передавал
ему несколькими путями: напрямую, то есть словами, пытаясь
убедить его и настроить на активность, и опосредованно, то есть
через контакты наших двойников − душевных, критериальных и…
И тех, какие мне удавалось расшевелит в нём. А для этого достаточно было всего лишь моей книги у него на столе и письма ко
мне.
177
Вот и весь смысл ответа, который я получил свыше, когда мне
ничего иного не оставалось делать, кроме как искать выход из ситуации, жить в которой мне было слишком тягостно. Каждый из
нас живет не столько для себя, как бы он ни ухитрялся, а для других − для общества, для будущего и участвует в Игре с Выигрышем для Всех. Смогу ли я, починившись этой мысли, суметь донести её до понимания других людей.
Для всех и для Будущего
Конечно, медики и психологи, говоря о психических нарушениях в человеке, далеко не всегда учитывают совершенно, казалось бы, очевидный факт нарушения структур головного мозга.
Тоска или паранойя имеют отражение в строении органа, отвечающего за чистоту нашего сознания, за степень адекватности нашего поведения. Как же нарушения могут влиять на многих из
нас? Любыми психическими проявлениями, болезнями тела, нарушением разума. И, конечно же, изменением аурного пространства.
Прежде всего, мне хотелось бы указать на несоответствие у
многих людей пространства их Я той реальности, в которой они
часто оказываются в своей жизни. В связи с этим меня всегда поражает факт присвоения или стремления к присвоению одним человеком другого. Как хочется такому побыстрее поместить этого
другого − целителя, любимого, ребенка − в свое собственное пространство Я, как таблетку мы помещаем в свое тело. Так и кажется
такому: вот сейчас проглочу, сделаю своим этого целителя и стану
здоровым. Все само собой устроится. И не понимает человек, что
не на него должен работать этот другой, целитель или любимый, а,
наоборот, он сам должен поработать на всех − на людей, мир, на
Жизненный Поток, − чтобы почувствовать истинность Жизни,
счастье. Как жить без ощущения счастья? Объясните мне, кто может! Я не понимаю. Я вижу людей несчастных, я читаю их письма
с мольбами о помощи, людей, которые даже и не пытались разобраться в том, что же такое есть счастье? Они отдались страданиям, они смирились с этим состоянием и со своим положением
страдающего.
Я понимаю, что есть ситуации, когда, кажется, ничто не может
178
помочь, кроме чуда. Сам человек бессилен. Я сам был в таком положении длительное время. Но мне стало ясно, что только изменение подхода в мышлении изменит и мою ситуацию, и меня. И я
преодолел барьер. И произошло это когда мне было девять лет.
Мне говорят, что не все такие умные. Да не считаю я себя за умного. Что трудного в том, чтобы понять, что присвоение другого человека не спасёт. Что в этом продляется как раз наша гордыня:
право на весь мир, на любого, кого захочу. Чушь! Как плохо каждый из нас представляет, что он такое есть! А он есть, прежде всего некоторое пространство, величину которого он сам может увеличить или уменьшить.
Почему нужно быть ребёнком именно в том, чтобы целиком
надеяться на родителя или на целителя? Все страдания наши − это
принуждение к мыслительному процессу. Если я внезапно заболеваю и не могу выполнить заранее задуманное, я по своему опыту
уже знаю, что делаю что-то далекое от оптимума. Мне нужно остановить себя и подумать, ибо ошибка может быть очень большой,
раз меня мои ведущие бросили в болезнь. Легче всего закричать:
«Помогите!» Остановиться не требует больших усилий. Надо выпасть из повозки самому, иначе жизнь выбросит, но болезненно.
Сам-то ты еще можешь присмотреть место, куда будет не больно
упасть. Или подстелить соломки.
Как было бы здорово, если бы самообман прекратился, и человек понимал, что он рождён для всех и для будущего и что самые
главные его качества − это ощущение всех и будущего, понимание
служения им и поступки в соответствии с этим! Во всех нас вселился наш личный дух при рождении, вошла душа, чтобы объединять нас в том тонком мире жизни. Нам дан Ангел-хранитель, эгрегор, чтобы мы не чувствовали себя в одиночестве, когда рядом с
нами нет людей.
Вот откуда растет наша личная духовность − из тяги к собственному духу. Как было бы здорово, если бы человек научился
ограничивать свою личность и личное пространство, чтобы не
страдать излишне, чтобы понимать, что все материальное не его, а
кесарево, и что высший кесарь − это Бог! Как бы здорово было бы
жить! Вместо этого Жизненный Поток заставляет нас накапливать
материальное в виде частной собственности. А мы, думая, что в
179
этом и состоит смысл Жизни вообще, страдаем, убиваемся от потери всего лишь возможности быть богатым. Так развивается жадность.
Самое дорогое у человека − это жизнь, но жизнь будущих поколений. И как бы психологи ни внушали нам ценность «здесь и
сейчас» и любовь к себе самому, человек должен понять, что это
всё преходяще и временно. Оно ценно только сейчас и здесь, если
не задумываться о том, что будет в будущем и во Вселенной. И
многие-многие начинают с презрением относиться к прогнозу и к
голосу подсказок, ненавидят других или презирают их. Чего они
добиваются? Прихода ужаса, еще большего, чем был до того, ибо
они нарушают законы Бога.
Существует психотехника, при которой человек освобождается
от совести. Это все равно, если тело человека перестает чувствовать укол иглой. Бесчувственность нравственная страшнее телесной нечувствительности. Она превращает человека в убийцу. Он
становится монстром. Совесть − это Голос нашего эгрегора, ведущего нас к вершине духовности.
«Слова целителя − обман?», − говорят некоторые люди. Это
может означать: больной человек добровольно идет, чтобы быть
обманутым. Мы и в театр ходим, зная, что все происходящее там −
не сама правда, а лишь нечто похожее на неё. Потому что для нас
слова − это таблетка лекарства. Поэтому некоторым людям может
показаться, что мои слова жестоки. Правда всегда неудобна. А
правда нашего здоровья состоит в том, что мы сами, в одиночку,
мало занимаемся собой, надеясь, что автомат нашего тела, подаренный когда-то нам Природой, сам собой будет продолжать
функционировать прекрасным образом.
Нельзя жить без любви! − было сказано много тысяч лет назад.
А мы любовь обратили в противоположность, благо это так просто! А теперь ищем целителя, который бы открыл её нам заново,
ибо мы разучились ее видеть и чувствовать. Я спрашиваю своих
подопечных:
− Зачем тебе любовь, если ты никогда и не хотел ее раньше?
Они сначала молчат, опешив от такого вопроса, а потом начинают подозрительно глядеть на меня. Мои слова жестоки, очень
180
жестоки…
Но в определенное время почти каждый человек вдруг ощущает
невероятное: оказывается, он может жить, любя всё − травинку и
собаку, родственника и врага, своё дело и жилище, каждое своё
движение и каждую вещь на этом свете. Он вдруг начинает улавливать эманации, исходящие от всего живого и неживого, а этими
эманациями является Любовь. Жизненная Сила и сила тяжести являются отражениями Любви Природы, Вселенной, Бога.
Человек любит другого человека за то, что тот есть. И ненавидит тоже за то, что он есть. А когда этот другой умирает, первый
перестает ненавидеть. И перестает любить. Возникает просто тоска. Оказывается, многие через ворота любви или ненависти черпают Жизненную Силу. И больному, особенно тяжелобольному
или неизлечимому больному, нельзя по-другому добраться до
Жизненной Силы, кроме как через любовь или ненависть. Но…
жить и использовать предназначенное кому-то жизненное начало
ради ненависти!?. Что может быть страшнее на свете! И тем не
менее, многие и многие, миллионы, живут именно так…
Человеку хочется жить ради любви… Почитайте письма, которые я получаю! Почитайте! И вы увидите, сколько любви, смешанной с ненавистью, было к детям, когда они еще не родились,
когда они появились когда они росли. Кто закладывал эту гремучую смесь в нас? Зачем? Что нам теперь делать? Разве мы может
что-то создать ненавистью? Оглянитесь! Нет ничего более страшного.
Великая духовная революция
Речь в моих книгах чаще всего идёт об исцелении и самоисцелении, иногда − о том, что, казалось бы, у нас всегда под руками −
о Зеркале написанного письма. Как, оказывается, просто бывает
иногда вырвать человека из стремления на самоубийство, из депрессии, из неизлечимой болезни, из глубокого кризиса − стоит
лишь ему самому сесть за белый лист бумаги! Надо лишь знать
законы и ограничения, за которыми страдания исчезают. Но иногда необходимо и поплакать, чтобы очиститься.
Оглянитесь − жизнь на Земле бурлит. Её гонит особый Поток
181
Жизни − человеку он дан в ощущениях времени. Время − самая
первая энергия. Пока что мы воспринимаем время как некую координату, относительно которой ведётся отсчет в наших практических науках. Нам так удобнее считать. Время как четвертое измерение − это типичная ошибка современной науки.
Время − это ворота, соединяющие два Мира нашего сознания:
проявленный и непроявленный. Проявленный грозит нам опасностями, а непроявленный принудительно удерживает нас на поверхности Океана Жизни.
− Означает ли это, что время есть характеристика сознания?
− Да, время − это характеристика сознания, если не забывать,
что сознание отражает лишь один из аспектов Потока Природы −
его проявленность.
Если же говорить о сознании, то на языке представлений примитивной физики сознание представляет собой экран, на котором
отражаются некоторые особенности мира.
− Означает ли это, что сознание есть достаточно субъективная
категория?
− Безусловно, так. Потому что наряду с осознанием, то есть использованием окружающего в своих целях, сознание может использовать и знания о самом себе. В этом кроется основа принципа
обратной связи. Этот принцип даёт возможность поддерживать
нам адекватность − соответствие − нашему миру внутреннему мира внешнего.
− Но ведь и животные тоже существуют благодаря соответствию их действий миру, в котором они живут. Если не будет этого
соответствия, то и жизнь животных окажется под угрозой. Неужели же братья наши меньшие имеют настолько развитое сознание,
что проблема их выживания часто даже не стоит?
− Почему выживание вы называете мифом? − часто задают вопрос.
− Лишь потому, что оно не является той основной целью, о которой говорят, когда оценивают роль человека во Вселенной.
− С какой же целью, по-вашему, появился человек?
− Существует целое дерево целей, среди которых главным звеном, ведущим к остальным, является наполнение Вселенной Жизнью, Разумом и Духовностью, жизненными формами. Выживание
182
же есть всего лишь необходимое условие существования процесса
наполнения и не более. И уж совсем это не конечная цель.
− Значит, человек есть всего лишь одна из форм Жизни?
− В ряду форм Жизни человек − рядовая форма. Но форма уникальная − она единственная форма Жизни, в которой Сознание
Вселенной проявлено активно, творчески в материальной составляющей мира.
Уже говорилось об обратных связях. Так вот сознание человека
содержит не только отрицательную обратную связь, которая позволяет настроиться человеку или животному на устойчивое положение в течение долгого времени. Но, что очень важно, через
сознание человека действует и поразительно мощная положительная обратная связь Природы, что заставляет его генерировать нечто новое для неё. Вот что даёт ему возможность быть творцом.
− Но известно, что положительная обратная связь вызывает неустойчивость структуры, в которой она проявляется. Не является
ли таковой неустойчивостью те результаты деятельности человека,
которые впрямую ведут его к собственной гибели?
− Элемент положительности обратной связи сознания любой
формы проявляется в расширении своего влияния. Таково увеличение сознательной биомассы на Земле − следствие неустойчивых
процессов нашего сознания.
− Неужели же этот вид неустойчивости невозможно было бы
обуздать сознательному человеку?
− Чтобы это сделать, нужно прежде всего понимать, что в этом
проявлении работает инстинкт как скрытая часть нашего сознания.
И наша теперешняя жизнь уже доказывает нам, что обуздать инстинкты можно. Оказывается мощь сознания человека так велика,
что даже, казалось бы, такое неуправляемое может ему подчиняться.
Что же такое духовность?
− Можно ли чистую, то есть неагрессивную волю, назвать Духовностью?
− Можно, при добавлении еще некоторых условий, касающихся
критериев поведения, что закладывается в этике поведения и осознании своих действий.
− Что такое осознание своих действий?
− Осознать означает соразмерить поступающий в информации
смысл по своим качествами и по могуществу − по количеству − с
183
возможным воздействием в соответствии с этим смыслом на окружающее − на внешнее. Иногда нечто подобное предпринимается
и в отношении внутреннего. Для больного человека последнее
обязательно. Для совершенствующегося тоже.
− Означает ли это, что процесс принятия решения в сознании
есть основной?
− Думаю, что выделить основное в таком необычном явлении,
как сознание, пока нам не под силу. Однако для тех, кто преувеличивает значение в жизни человека процесс принятия решения, хочу заметить, что, видимо, и включение волевого механизма после
принятия решения тоже стоит где-то впереди многого. Иногда
ведь и не требуется особенно напрягать извилины, чтобы понять,
что хорошо, а что плохо. Например, все знают, какой вред приносят привычки наркотического плана: курение, переедание, питие
спиртного, привязанность к определенным другим веществам или
людям. Для людей, злоупотребляющих этим, включение воли стоит на одном из первых мест.
− Почему разговор постоянно идет лишь о поведении, когда мы
говорим о духовности человека или о Духовности Природы?
− Сложно говорить о другом, что не является поведением, но в
то же самое время осознается. Поведение, сознание и духовность
есть понятия, связанные через критерии функционирования организма, то есть через оценки, которыми оперирует либо сама Природа, либо человек.
− Критерии − это что?
Когда говорят о критериях Жизни, то часто употребляют сравнения противоположностей в качествах отношений. Например,
добро − зло, любовь − ненависть, смысл − абсурд, милосердие −
презрение, щедрость − жадность, красота − уродство и другие.
Но скорее всего, критерии есть некие отношений, передаваемые
нам или нашим частным структурам и органам из самой высокой
структуры − из структуры нашей целостности, которая отвечает
перед Вселенной за сохранение и преумножение могущества Жизненного Потока.
К сожалению, мы пока слишком мало знаем о том, что же такое
целостность организма. Мы можем лишь провести некую параллель с тем, что якобы целостность зависит от состояния нашей ауры, нашего биополя. На самом же деле и аура и биополе являются
184
производными от структуры, которая задается из нашего эгрегора.
Но и эгрегор − всего лишь то необходимое, что задано всем пространством Сознания Вселенной. В таком случае и мы, каждый из
нас, любой, есть концентрация определенных свойств Сознания,
вокруг которых уже формируется материальная основа.
− Что первично идея или материя?
Вопрос поставлен некорректно. Первичны свойства мира. Но
почему первичны? И то, и другое существует наравне, одновременно, просто время как первичная Энергия наполняет своим ветром паруса нашего корабля, давая еще и топливо и строительный
материал.
Духовным пространством можно назвать пространство Жизни
и Сознания Вселенной, которое оказалось непроявленным для нашего сознания и наполненным особой энергией. Духовность координируется со смыслом − другого сегодня вряд ли можно предложить. Но духовность всегда выше смысла. На уровне сознания все
Духовные Учения несут истины − смыслы − и призывают открывать их самим.
− Но если смысл происходящего неясен человеку? Если в нем
возникает чувство опасности? Что тогда?
− Тогда очень часто возникает страх. Страх перед машиной неясного происхождения, несущей неясный смысл. Страх заменял
Духовность человеку до тех пор, пока он не понял, что страх приводит к откровенному разрушению, если его много. Но и бездуховность тоже разрушает. Она может разрушить психику своего
носителя, но она же разрушает и тело тех, кто соприкасается с
нею. Уже в следующем поколении бездуховность меняет генетическую программу в сторону ее ухудшения − такова одна из рабочих гипотез.
− Означает ли это, что страх и бездуховность имеют общее?
− Думаю, что они − близнецы. Сколько людей приходит ко мне
в состоянии, когда их душа просто обуреваема страхом. Можно ли
говорить при этом о какой-то их духовности? Абсолютно невозможно. В страхе человек может совершить все самое пакостное и
невозможное. Он попросту перестает быть человеком, если страх
подчиняет его всего. Бездуховность, конечно, отличается от по185
добного состояния тем, что бездуховный человек поступает расчётливо и сознательно там, где страх вытравляет последние капли
сознания. Психологи всего мира ищут рецепт и лекарство от страха. Но лекарство лежит на поверхности: осмысли свою жизнь,
пойми, для чего существует остальное и стань духовным человеком.
− Но разве страх Божий не поддерживает Духовность? Разве
религии не несут в себе потенциал Духа?
− На это можно ответить положительно, однако подобный ответ
будет верным до определенного предела. Да, религии принесли
человечеству правила поведения, о которых нам говорит Жизненный Поток и Бог. Но принесли в такой форме, которая соответствовала уродливым общественным отношениям. Личность была
свободной в малом. Но пространство свободы человека как личности расширяется с расширением его доступа к смысловой информации Природы. К сожалению, материалисты этот тезис связали
всего лишь с материальной основой Жизни.
В наше время начинается контакт человека с самим Жизненным
Потоком, и не просто редкий, эпизодический, нет, − человек выходит на постоянную связь со структурами, удерживающими жизнь
в виде материальной формы, в которой сконцентрировано его сознание.
Страх Божий от фатализма Природы и предначертанности пути
переходит в новую форму − в форму понимания своего места и
ограничений, наложенных на человека и на его поведение. Есть
граница, переходить человеку которую уже не рекомендуется не
потому, что это вызывает страх и естественные последствия умопомешательства. Человек, прозрев, открыл для себя возможность
заглянуть за эту границу безо всякого нарушения − путём воображения и косвенного опыта. Ему уже не нужно самому материально
внедряться в запретную зону, чтобы лишний раз убедиться в своей
неизбранности и получить щелчок по носу.
Отношения
Иногда человек ужасается тому, что он теряет самое дорогое −
любовь, − заботясь о выживании себя и других. Выживание убивает Высшее, если не делать специальных усилий по его присутст186
вию, если не окунаться время от времени в его Океан. Ощущения
себя нужным − в любви других.
Странно, что любовь со стороны женщины значит значительно
больше для существования жизни, чем любовь со стороны мужчины. Когда она молода и озабочена продолжением рода и воспитанием детей, то любовь светится в ней, наподобие прожектора. Когда же она свою функцию выполнила и привлекать мужчин необходимость отпадает, то и свечение, как правило, тоже исчезает,
показывая при этом иногда страшный эгоцентризм женщины. Любовь же распространяет вокруг своего носителя смысл о возможности удовлетворения другого.
Слишком просто может окончиться весь род человеческий:
женщины предстанут выше мужчин в своих увлечениях и, презирая их, создадут полное отсутствие ответного влечения, что, в силу
особенностей физиологии мужчины, прекратит род.
Для продолжения рода человеческого для женщины любовь не
нужна, вообще ничего дополнительного возбуждающего или обманного не нужно, а для мужчины, чтобы возбудить его, нужен
хотя бы ласковый обман. Мужчина для Природы предпочтительней агрессивный, который сам выбирает и принуждает, чем тот,
которого выбирает женщина. А поскольку женщина мало подвержена обманам со стороны мужчины, то и реальности для нее ближе. Женщина по своей природе требует обмануть её, но простит
всё ради любви. Она − по одну сторону от Бога, он − по другую.
Принцип парадоксальности ошибки прост: в любой деятельности существует право на ошибку, такое, что право перерастает в
возможность и закономерность. Ошибка заложена изначально, потому что человек с его сознанием есть система поисковая, а поиск
дает результат только при наличии ошибки. Поиск даёт положительный результат только при анализе параметров ошибки. Ближе
к экстремуму или дальше от него, с какой скоростью, с каким ускорением мы движемся, направление движения, его градиент − вот
что интересует при анализе ошибки. Значит, что бы ни делало человечество в своём движении, его деятельность ни в коей мере не
является смертельной для него, наоборот, любая ошибка отражается в Зеркале Жизни с усилением.
187
В некоторых письмах-размышлениях авторы достаточно точно
представляют себе, кем бы они стали, если бы не обстоятельства.
Психология Зеркала Жизни требует, однако, отражения не только
их внутреннего мира и выделения чьей-то вины в их несостоявшейся жизни. Она требует и объективного рассмотрения их отношений, из которого вырастают причины. Почему я выделяю это
прежде всего? Потому что в именно в отношениях проявляются
критерии жизни. Об этом, в первую очередь, я и веду разговор.
Критерии, оценки − это пространство, в котором проживает наш
дух. И если они высоки, то и дух находится в Высшем Духовном
Пространстве. И тогда наша воля организуется Высшим и Прекрасным.
Духовность истинная − это искрящаяся радость из себя, это любовь собственная, растворенная в Любви Божественной, изливаемая на всех и всё. Это любовь-благодарность на всех уровнях:
земных и небесных. Это много дел в любви и радости.
Мои книги рассчитаны не на сильных личностей. Эти сами
пробьются. Пишу я для проблемных, для слабых, для неизлечимо
больных, каким когда-то был сам. Поэтому то, что одному − здоровому − покажется простым и понятным, другому − больному −
может быть не под силу. И чтобы научиться простым вещам больному или слабому, иногда уходят годы. Безвольные − тоже больные, они наркоманы состояний расслабленности. Изучение энергетики организма для них не всё. Значительно важнее им, да и остальным, начать с этики, а именно с Духовной Этики, которая даётся нам, людям, в Духовных Учениях.
Пьяная логика страха
Что такое часть и что такое целое? Вопрос может показаться
странным. Ведь каждый из нас знает, что существуют органы в
теле, которые действуют согласованно между собой. Что является
главным в их взаимодействии? Правильное подчинение, основанное на принятом ими неравенстве.
Но вот странный пример действия. Даётся определенная программа из нескольких действий человеку. Последовательность
действий важна, потому что от их правильного выполнения зави188
сит результат. Однако, человек совершает действия одно за другим, все полностью, в другой, нежели дано, последовательности.
От этого, естественно результат не достигается. Более того, может
произойти и происходит совершенно противоположное – разрушение, хаос, катастрофа. Что движет человеком, когда он выполняет этапы программы? Конечно, будущий образ конечного результата. Но через промежуточный на каждом шаге.
Нарушение последовательности я называю пьяной логикой.
Формально мы живём правильно. Выполняем как бы все действия
и мы довольны. Но откуда возникает ярость в ответ на непонимание. В ответ на наше бессилие объяснить или понять наши объяснения со стороны другого? Непонимание не отвергает жизнь. Она
существует, но на более низком сознательном уровне.
Когда мы говорим о целостности, в первую очередь мы хотим
показать согласованность в действии отдельных частей, которое
направлено наружу – из структуры. Мы удивляемся проявлению
колоссальной воли в человеке, который, как нам кажется, неспособен к глобальному исканию. Но на самом деле источник внутренний заполняет внешнее пространство. И совсем не наоборот. Человек живёт идеей. Даже трудно представить себе иначе.
Пьяная логика часто заставляет человека задавать множество
вопросов другому человеку и требовать от него конкретных ответов, показывающих ему связь с внешними формами бытия. Однако, знание этой конкретики никак не позволяет первому поступать
в соответствии с высшим скрытым смыслом, то есть так, как это
делает второй. Ибо смысл то него ускользает. Но этот смысл до
него всё же не сразу доходит. Что его проявляет? Похоже общее
поле смысловой информации.
В такие моменты у второго вдруг с губ слетает совершенно им
непонятное слово «отсутствие контроля». И он, второй, задумывается над этим. Потому что в данном случае Фрейд сказал бы, что у
второго стало действовать подсознание. Она ожило и проявилось.
Мне же кажется, что в данном случае стало работать совсем другое – неличностное сознание, всевидящее и всезнающее, которое и
настораживает и прогнозирует.
189
Если человек внимателен, то он, конечно, использует эту подсказку для усиление вполне сознательного контроля за своими и
чужими действиями. И тогда это даёт новое знание. Если же человек невнимателен и проживает всю свою жизнь в этой темноте
невнимания, то в нём начинает развиваться пьяная логика, которая
проявляется лишь в процессе выполнения сложных по согласованию действий. Простое лишь настораживает, смешит или отталкивает.
Почему спасает юмор в тех ситуациях, когда бессильна медицина и психиатрия? Иногда я отвечаю: из-за пьяной логики. Иногда: человек перестает принимать жизнь всерьёз. Он догадывается,
что Игра Природы значительно более глупа, чем принято думать, в
отношении каждого отдельного человека. И тут как повезёт. Высшие силы могут выделить человека и дать ему многое или всё.
Другого же не будут считать вообще за человека и скинут на него
все несчастья.
Что позволяет существовать юмору? Наше подсознательное
знание, что наше существование – это одновременно наличие и
отсутствие смысла. Мы есть и нас нет. Восток давно пришел к такому выводу и потому там более философски относятся к нахождению человека в этом мире. Там значительно меньше психических заболеваний.
Почему я вдруг заговорил о психике в отношении юмора? Потому что в основе большинства психических отклонений лежит
страх. Надежда на правильную естественность хода нашего развития и силу этого процесса перед разрушающей случайностью исчезает и её заменяет страх за существование. Соотношение страха
и юмора гармонизирует личность до определённой степени. По
нему удобно оценивать надёжность человека.
Да, определенная степень чувствования опасности необходимо,
чтобы предупредить негативные последствия многих наших поступков и мыслей. Но когда страх за существование заполняет всё
жизненное пространство, когда ужас сковывает тело и иссушает
душу, то жизнь человека становится адом.
Коснемся надёжности нашего существования и помощи нам из
190
пространства жизни. Когда человек ощущает эту помощь, то он,
как правило, беспечен. Когда её нет, он впадает в тревогу. Нелюбовь матери к ребёнку выливается в то, что по мере взросления и
перехода человека во всё более широкое пространство жизни, он
становится всё более неуверенным и наконец, делает одну глупость за другой. Но эти глупости не вызывают в нём адекватной
им реакции юмора и следующего шага по исправлению, самостоятельной коррекции своих действий. Наоборот, ошибки усугубляются. Человека гонит страх, ощущение одиночества всё дальше и
дальше от цели.
Страх убивает жизнь. Постепенно под действием страха человек становится всё более невменяемым к словам других людей и к
смыслам, ибо он подчинён голосу страха. Он перестает понимать
или же как будто бы понимает, но ничего с собой поделать не может. Все его действия нелогичны. Логика пьяная.
Отдать жизнь в руки Бога – это означает снять определённую
степень страха. Примириться с неизбежностью потери – это ещё
один шаг. Но существует способ, который позволяет дополнительно прибавлять человеку силы. Это – привязка человека к задаче
своей жизни, волевые усилия.
Привязанность человека стала в последнее время чем-то ругательным. Это и переедание, и наркотик, и курение и другое. Это
болезнь. И медицина решает отучить нас от привязанностей. Но
как можно отучить от страстности – энергии жизни? Как можно
отучить от любви? Неужели и тут мы имеем дело с пьяной логикой? Без сомнения, это так, но со стороны учёных и медиковпрактиков. Любое дело имеет тенденцию к его гипертрофированию, то есть к приобретению смысла, заключенного в нём, как
единственного стоящего и самого важного, то есть глобального.
Происходит обожествление этого смысла. Но на самом деле смысл
любого дела есть кирпичик в структуре здания Смысла Жизни.
Привязать человека к делу жизни – это задача, которую несли в
себе все Духовные Учения.
Многое в душе человека и в его навязчивых чувствах и мыслях
можно разорвать, начав выполнять те действия, которые требует
томление духа. Например, любовь. Абсурд лечит. Его реализация
на словах лечит тоже, но только без реализации его результатов −
191
юмором на словах.
Как много проблем снимается у человека, когда он смотрит на
дело рук своих и удивляется: как же это он не мог заметить глупости в своих мыслях? Как же он взялся за дело, не додумав до конца, что делать? Абсурд в жизни – лекарство для многих. Но ведь
вот незадача: многие люди понимают, что они совершают абсурдное действие, но что-то их гонит. Говорят, что толкает бес. Думаю,
что чаще причина лежит в простом отсутствии опыта, отсутствии
необходимого пространства знаний. Человеку необходимо учиться
и накапливать разнообразие своего собственного опыта так же, как
он ест и пьет. Пища информационная, смысловая, оказывается более важной для жизни, чем пища телесная.
Если человек не делает что-то нужное, это может говорить о его
лени или же о подчинённости поглотившей его задаче. Гипноз человечества перед силами Природы велик. Требования развития
воспринимаются человеком однозначно: он становится ленивым,
потерявшим смысл, когда нет для него жизненной задачи. Он становится машиной для переживания деталей, мелочей, когда задача
отсутствует, он не чувствует своей встроенности в общий смысловой механизм Жизни.
Что же дает ощущение встроенности? Слепой контакт подчинения тем силам, о которых многие и не подозревали, пока не вышли на сознательное общение с ними.
Думаю, что настало время, когда от науки требуется более четко разделить общее Сознание Природы по степени проявленнности для Человека. Исследователи − это дети. «Будьте как дети».
Мы обязаны изучат мир до самой смерти. Он неисчерпаем и сложен. В нём мы ничто, малая толика, которая, однако, может натворить немало бед. Когда наука теряет любопытство и требует невозможного от ребёнка, она умирает по старости.
Почему нам очень больно жить
Когда я говорю о парапсихологии, то стараюсь не забыть, что
вся суггестия, пока ещё необъяснимая наукой и применяемая нами
на практике жизни в любви, в быту, в отношениях и просто там,
где нам хочется понравиться, относится именно к парапсихологии.
192
Человеческие отношения пропитаны суггестией значительно сильнее, чем нам хотелось бы, поэтому часто мы вынуждены отмечать
приходящие к нам странные мысли, испытывать необычные чувства и даже замечать удивительные случаи.
Суггестия распространяется и от людей, и от Сознания Природы. Она проявлена в том, что мы ведём себя иногда совершенно
непредсказуемо. Однако, наука требует объяснений, и приходится
углубляться в парапсихологические дебри, чтобы понять, что же
происходит на самом деле. В этом, конечно же, первенство держат
отношения полов, проявляющиеся как в откровенной любви, так и
в некоторых закономерностях их такой разной жизни.
Мужчина в отличие от женщины значительно меньше хочет
присваивать её, чтобы быть свободным в смысле необременённости в передвижении, и наивно ожидаёт от неё того же. Ему необходим партнёр по исследованиям Жизни, и он хочет видеть его в
своей женщине. Он подчинён законам накопления знаний, ему
предписано Природой делать это как можно быстрее. Законы
Жизненного Потока в своём растительно-зоологическом варианте
проявляются в нём в значительно меньшей мере, чем в женщине,
ибо происходит их отражение, в основном, не в материальном, а в
информационно-смысловом накопительстве. Женщина для него –
это не столько внутренняя подпитка энергией, как думают многие,
а, скорее, вдохновляющая своей суггестией, любовью и тягой Божественная сила, ради которой иногда стоит жить. К сожалению,
по отношению к женщине это – ошибочный взгляд.
Женщина подчинена в отличие от мужчины законам Жизненного Потока в растительно-зоологическом варианте значительно
больше, чем можно было бы предположить для Человека Разумного. Некоторые из женщин вообще как будто живут одними лишь
его принципами. Поэтому, в силу этого внутреннего закона, ей
предписывается Жизненным Потоком необходимость в распространении своего влияния настолько, чтобы её любимый мужчина
почувствовал себя полным рабом. Именно так тащит в себе любое
материальное тело Жизненный Поток. Именно на это направлена
суггестия женщины.
Когда какая-нибудь женщина в занятиях со мною не проходит в
193
погружениях в главное духовное пространство, то она не приобретает дополнительной возможности концентрировать вокруг себя
любовь души. Как правило, такая женщина, если у неё к моменту
проведения погружений жизнь уже не удалась и её психика требует найти виновного в её бедах, чтобы сосредоточить на нём свою
ненависть, начинает ненавидеть даже врача, даже сопровождающего, видя в нём причину её страданий. К сожалению, подобные
случаи происходят, если духовность у человека низка.
Такая женщина как бы перепутывает в своём сознании две формы проявления личности мужчины, который находится перед ней:
его как наставника-сопровождающего и его как потенциально
близкого, даже возможно интимного партнёра, распространяя на
него ничем другим не мотивированное подсознательное желание
обладать им. Не осознав, что в погружении ей необходимо было
добиться выхода на главный духовный уровень, она, к сожалению,
останавливается в своём развитии, ещё больше проявляя черты
сильной самки растительно-животного типа. Ибо даже погружения
подсознательно она старается использовать для увеличения своего
материального влияния на мужчину.
Многие женщины привлекают к себе партнёра, завоёвывая его
близость сексуальными играми с парапсихологическим оттенком,
чтобы потом как бы предъявить ему счёт: в качестве компенсации
за сексуальные удовольствия они требуют от него полного подчинения. Шантаж такого рода в мягком варианте довольно сильно
распространён.
И хотя я говорю сейчас о погружении в собственное подсознание, духовное созревание человека, конечно же, может произойти
и чаще всего происходит под влиянием обычных бытовых воздействий, если осознание у него высшей части его личности бесконечно и Божественно как слияние с этой бесконечностью.
Один из парадоксов женской психики состоит в том, что женщина, обладая колоссальными возможностями по определению
целой гаммы внутренних состояний своего партнёра с помощью
парапсихологических феноменов, практически всегда, если ей
предоставляется возможность самостоятельного выбора, использует их всего лишь для получения своей и только своей материаль194
ной выгоды, распространяя её на свой мир: семьи или общества.
Хитрость, которая кажется её большой стратегией, проявляется
чаще всего в коварстве, в том, что женщина вначале идёт на сознательную уступку мужчине и соглашается на партнёрство, даже
жертвуя какими-то своими важными идеалами. Однако, оставаться
длительное время в таком положении она не соглашается, потому
что от неё Жизненный Поток требует материального – экспансии
во всех материальных проявлениях – в детях, в жизненных благах,
во властвовании над людьми и, прежде всего, над собственным
партнёром.
Если мужчина унаследовал женскую психику, то он становится
одержимым идеей материального накопительства до состояния
настоящей тяжёлой болезни. Такая одержимость лечится только
погружениями в главное духовное пространство. Никакие уговоры
и никакие доводы не могут изменить логику мужчины, попавшего
в подобную генетическую ситуацию.
Если же взглянуть с точки зрения женского и мужского типа на
общественный организм, например, этнос, и на его развитие, то
можно однозначно констатировать, что его развитие подчиняется
законам растительно-зоологического вида ещё более заметно, чем
это видно на примере отдельных мужчин и женщин.
Только прохождение этносом через пик накопления материальной культуры и численности населения, проявляющийся в массовом самоуничтожении, способно принести прозрение человеческому разуму в масштабах общества. Жизненный Поток в лице
Человека Духовного приобретает саморегулирующий ресурс.
Женская психология должна учитывать основное подсознательное направление женской психики на материальное накопительство, какой бы степенью хитрости ни владела женщина, если
духовная составляющая у неё недостаточно развита. Такая женщина рано или поздно всё равно начнёт терять самое ценное из
приобретений своей жизни: любовь, любимого, детей, спокойствие.
Не прошедшая в главное духовное пространство женщина при
195
этом вину за свои потери будет, естественно, переносить на того
близкого ей человека, который в наибольшей степени не соответствует её личностной ориентации. И если рядом с нею в такой момент её жизни окажется человек сильный, сохранивший свою независимость, не поддавшийся её натиску порабощения, то она возненавидит его, перенеся на него главный исток её бед.
Различие мужской и женской психики имеет слишком большое
значение при воспитании детей, чтобы не останавливать на нём
внимание. Элемент порабощения того, кто находится рядом с нею,
женщине почти всегда удаётся в отношении своих детей в той или
иной степени, закладывая ущербность в психику будущего человека. Если ей удалось поработить не в достаточной степени своего
ребёнка, то она воспитывает в нём и в себе невроз навязчивости и
болезненную привязанность.
Суггестия Жизненного Потока
К сожалению, приходится констатировать, что общественный
разум, соответствующий сегодняшнему обществу, находится на
этапе действия законов примитивного растительно-зоологического
вида. Как Жизненный Поток, действуя через женщину, стремится
сломать мужчину, находящегося рядом с нею, так и через сегодняшнее общество на нас всё ещё продолжает действовать тот же
Жизненный Поток, желая подчинить разум отдельных личностей
упрощенным алгоритмам накопительства и распространить их на
все сферы человеческой деятельности.
Но поскольку алгоритмы Жизненного Потока лежат по уровню
критериальности значительно ниже алгоритмов разума, то при отсутствии роста духовности в лучшем случае с отдельными людьми
ничего существенного в их существовании не происходит. Чаще
всего же наблюдается процесс усиленной деградации, основанной
на непонимании создания специально организованных усилий по
соблюдению правил, законов и критериев духовной жизни.
Именно так разочаровываются люди, сначала ринувшись в новое и прогрессивное, но, не получив быстрого духовного удовлетворения от соприкосновения с ним и не поняв основной его задачи по стимуляции духовно-критериального пространства души,
становятся ярыми противниками нового.
196
Как правило, две вещи не удаются женщине: понимание, что
через мужчину с ней может заговорить сам Бог, и самостоятельный контакт с истинно духовным уровнем, находящимся в иерархии природных уровней выше Жизненного Потока.
Если для физического тела счастьем является окунание в процесс роста биологического, для разума – изобретение нового, продолжающего Природу, то что же тогда является счастьем для души? Ответ давно известен: любовь.
Иногда выходом из болезненной привязанности к Жизненному
Потоку у женщины является большая сознательная физическая
нагрузка на тело, например, ежедневные длительные пробежки в
медленном темпе. При этом материальное, физическое напряжение всего лишь заменяет её же физические старые стремления. Духовного роста практически не происходит, если она не делает специальных больших усилий в духовном направлении.
Но чаще всего духовный мир женщине заменяет её мир внешнего общения с высокой степенью заполнения им её внутреннего
пространства множеством голосов, отражающих внешнее общение
и создающих полную иллюзию духовной жизни благодаря её
мнимому соучастию в движении Природы. Разочарование, следующее за неожиданным, как правило, исчезновением внутреннего шума от голосов окружающих её людей, происходящее по какой-либо причине, бывает катастрофическим: бездуховность на
фоне неожиданно возникшей пропасти или пустоты общения толкает её к ощущения трагического одиночества и суициду, если
только она не найдёт телесное общение.
Счастье физическое Человек познаёт в утробе матери. Оно непосредственно связано с протеканием физических процессов в теле плода. Основа всех физических процессов – это превращение
поступающей в тело Энергии Жизни в живые клетки и формообразование органов. Это процесс роста.
Время выступает как проекция процесса поступления Энергии
Жизни в пространство материи. Поток Энергии Жизни синхронизирует протекание всех физических и химических процессов. Поэтому любое физическое движение Человека в любом возрасте
может настраивать его положительно, если не происходит накопления усталости. Особенно это касается процессов, способствующих росту и стимулирующих рост организма или его отдельных
органов и систем.
Бег приносит счастье человеку бегающему, если он регулирует
в оптимальном диапазоне нагрузку на организм. И это счастье
сравнимо со счастьем утробным. Человек получает доказательства
факта, что счастье физическое, утробное он может получить в любом возрасте, всего лишь давая счастье клеткам, которые снова
оказываются в процессе роста.
Счастье для разума – это удовлетворение от того, что рождается
изобретение. Человек не только видит, но и творит такое, чего в
Природе не существует. Человек как творец получает доказательства своей Божественной сути.
197
Как правило, такая женщина, пережив муки ревности по отношению к мужчине, материально обладать которым ей не удалось,
становится по отношению к нему в положение части Жизненного
Потока, ненавидящего его и его дела, ибо она соответственно организует жизненное пространство вокруг себя. Более того, она,
притягивая негатив, заражает своим ярким и мощным состоянием
ненависти окружающих её людей, вызывая целенаправленную непрерывную атаку психического плана бывшего возлюбленного, а
фактически ослабляя его жизненные кондиции и прямо убивая его.
Особняком стоит в этом ряду та женщина, которая была воспитана Жизнью на роли «королевы бала» из-за её выдающихся, доставшихся ей особенностей физической красоты. Редко какая из
таких женщин даже с помощью других людей может осознать разрушительный аспект своей «королевской» психики.
Особенно шутовской бывает эта роль в преклонном возрасте,
когда инфантильная психология такой «королевы бала» обнажает
всю примитивность отношений полов на уровне всего лишь законов растительно-зоологического вида. В громадном большинстве
случаев женский маразм бывает обусловлен как раз этим антидуховным перекосом «королевского превосходства» в сторону физи198
ческого подавления крайне растительного вида всех людей, попадающих в сферу влияния «королевы».
Старость удивительным образом обнажает вдруг внутренний
мир такого ущербного и примитивного в своём развитии человека.
Окружающим людям кажется, что этот человек потерял свои прекрасные возможности чутко реагировать на изменения мира и положительно влиять на него. На самом деле в нём лишь самая малость остаётся от той принятой на себя в силу особых физических
данных «королевской» роли, под маской которой проступает неразвитость критериального ума, крайний эгоцентризм и сила ненависти, ранее сжигавшая соперниц на внутреннем огне душ – превосходства одной над другой.
Потеря физических кондиций для человека всегда чревата обнажением его души. Если душа чиста, то и аура такого человека
воодушевляет других людей на преодоление трудностей. Когда же
душа такого человека слаба в своём сопротивлении ревности, чувству превосходства, то человек пройдёт через внутреннее чувство
собственного самоуничижения и непременно столкнётся с ужасом
дыхания смерти в одиночестве, если разум его ещё будет способен
трезво оценивать происходящее.
Это создаёт на старости лет страшный для женщины психический комплекс «королевы бала», который ею практически не ощущается, но отражается в её человеконенавистничестве по отношению к окружающим людям, кем бы они ни были. Больше всего
достаётся при этом как раз тем, кто считал себя самыми любимыми в прошлом этой старухи.
Справедливости ради нужно сказать, что большее удаление от
физических привязанностей к Жизненному Потоку у мужчин приводит их в значительно большей степени к суициду в силу того,
что отсутствие партнёра для мужчины в отличие от женщины ничем, кроме Бога, не может быть восполнено. Поэтому число самоубийств мужского населения в несколько раз превосходит то же
самое у женщин.
Женское вероломство
Есть женщины, те самые «королевы бала», у которых жизнь
199
превращается с некоторых пор из-за их высокой чувствительности
в сплошную жизненную проблему. Реакция окружающих на их
физические данные вынуждает их жить в так называемом стандарте постоянно любовного флирта, довольно рано вырабатывая такое
свойство характера, как вероломство.
Русское значение слова «вероломство» означает взламывание
веры. Сломать веру другого человека часто является основной задачей человека любящего и идущего до конца. О вероломстве
можно говорить, когда происходит неожиданное, агрессивное и
фанатичное вторжение во внутренний мир. Оно подразумевает
безусловное отбрасывание этики.
Вероломство характерно для человека, который точно знает,
что ему это позволено его положением, то есть данный человек
мнит себя стоящим выше этики, а, следовательно, и Бога.
Такой человек всегда несказанно страдает, если ему не удаётся
задуманное. Ибо ему в силу его эгоцентрического положения кажется, что именно он и только он имеет право вмешиваться в
жизнь другого человека безнаказанно. Более того, такое вмешательство он вообще рассматривает, как благодеяние.
Можно завладеть неодушевлённой вещью, присвоить себе безраздельное распоряжение ею, но никак нельзя присвоить себе любимого, сына, дочь, жену или мужа – другого человека – лишь потому, что появилось желание это сделать.
Присвоение человека – это присвоение права на владение человеком как рабом, а не личностью. Личность человеческая, однако,
не принадлежит никому, кроме самого человека.
Продолжим пример с «королевой бала», женщиной, наделённой
внешней, представительной красотой, сильным сексуальным притяжением, врождённым обаянием и общительным характером. У
неё под влиянием обожания её многими и многими мужчинами
вырабатывается некий больший или меньший синдром божественности. Особенно опасной для её психики является ситуация, когда
она оказывается свободной от замужества и ищущей своего спутника жизни.
200
Тогда практически любой мужчина, попадающий в круг её
влияния, оказывается в стрессовой ситуации, почти не подозревая
об этом. Чтобы соответствовать принятому ею стандарту, претендующие на её руку и сердце разводятся, бросают свои семьи, ведут
себя неадекватно и униженно.
Чтобы выдержать такую колоссальную нагрузку на психику в
течение её жизни, её организм вынужден расширять пространство
присвоения её личности до такой степени, что оно становится
слишком обширным и пронизанным глубокими связями с великим
множеством людей как с положительной окраской, так и с негативной. Карма такой женщины всегда будет чрезвычайно отяжелена этим. А, учитывая, что негативного вокруг неё по её вине совершается очень много, то и её карма оказывается соответственно
окрашенной.
Поэтому совершенно автоматически, само собой, у неё складывается система оценки мужчин, основанная на их резко негативных качествах. Положительное исчезает из их критериев. Положительным во многом у них становится агрессивное. Они теряют
способность оценивать выдающиеся качества.
Выходят замуж такие женщины практически всегда за «кретинов», как отметил в своих исследованиях А. Менегетти1. Привить
такой женщине адекватную действительности оценку невозможно,
ибо отношение её к любому мужчине происходит не просто на
фоне её превосходства, а с вершины презрения и ненависти.
Неосознанно она ищет в нём лишь Бога, которому могла бы
подчиняться. Однако, её подчинение исключено, так как даже
встретив такого, она оказывается не способна на равноправные
1
А. Менегетти, Проект “Человек”, М., 1998, 220 с.
201
партнёрские отношения. Модель её поведения, выработанная за
десятилетия общения с теми, кого она презирает, заставляет её поработить даже своего Бога, наделив его всеми несуществующими у
него негативными чертами, собранными ею за её жизнь у сотен
мужчин.
Любовь быстро переводится ею в разрушающее отношение
преклонения перед нею и выполнения всех её прихотей. Спуститься ей со своего Олимпа невозможно, если только она не попадёт в
тяжёлое кризисное состояние. Да и тогда, как правило, она начинает обвинять других людей, видя причины её тяжёлого состояния
в них, в их влиянии на неё, в их атаках, вампиризме или колдовстве против неё.
Ситуация может быть небезнадёжной лишь в одном случае, если у неё от Природы имеется действительно дар анализа, талант,
могущий быть развитым. Тогда в силу своей скрытой страстности
она способна стать над ситуацией и значительно ослабить болезненные связи. Иначе лекарством может стать только творчество,
например, страстное увлечение рисованием или поэзией.
Подвижность нервной системы всегда оказывает на широту
личностного пространства присвоения человеком приоритетное
значение. Даже когда объём знакомств человека не очень велик,
его подвижный внутренний мир создаёт множество связей виртуально, заставляя его существовать часто в болезненном окружении
выдуманных его сознанием и подсознанием героев, что часто бывает слишком болезненным.
Широкое поле контактов с виртуальными сущностями приводит к вынужденной ценностной ориентации не на постоянные и
твёрдые критерии, а на временные, подсказанные окружающими
людьми либо мыслями. Поэтому чаще всего такие люди стараются
зацепиться в жизни за чёткие материальные ориентиры, чтобы даже не пытаться разбираться в хитросплетениях многочисленных
критериев, не говоря уже о духовности.
Тенденция упрощения жизненных ориентиров служит им
плохую службу: малейшее отклонения жизненной ситуации от типичной, к которой такой человек привык, приводит его на грань
202
нервного срыва или даже к серьёзному психическому заболеванию
– шизофрении.
Лицо такого человека по морщинистому характеру кожи напоминает печёное яблоко. Такие люди чрезвычайно редко добираются до вершин духа, оставаясь, как правило, на всю жизнь в инфантилизме, в неспособности собрать свою волю для реализации данных им выдающихся способностей.
Всю жизнь основной чертой их личности является вероломство,
замешанное на подсказках их сверхвысокой чувствительности.
Иногда жизнь наказывает таких людей, подсовывая им любовьпривязанность, и этот человек начинает вдруг в ускоренном ритме
времени проживать все муки, когда-то испытанные теми, кто их
любил. Но это бывает чрезвычайно редко, да и с теми лишь из них,
кто по каким-либо причинам оказывается ценным материалом для
Высших Сил. При этом используются любые ухищрения вплоть до
унижения в своём стремлении завладеть своим объектом любви и
унизить его потом в типичном варианте превосходства.
Жизнь, основные мысли вокруг которой были сконцентрированы на сексуальных домогательствах, к женской старости может
преподнести сюрприз: вырваться из объятий перебора мужчин и
постоянных мыслей о них может оказаться невозможным.
Любовь такого человека чаще всего превращается в настоящую
и часто труднопереносимую пытку для любимого. Страсть, которая всю жизнь бушевала вокруг такой женщины, создаёт стереотип отношений в любви, когда полюбивший её обязан превращаться в полного раба. К сожалению, грязь, которая мысленно
притягивается женщиной в таких отношениях, убивает любое романтическое и возвышенное состояние.
Исправить самого себя
В моих книгах речь может идти о необычном: как оценить себя
с точки зрения разносторонности, что и как сделать, чтобы скорректировать то, что вдруг окажется недостаточно развитым. Метод, который я предлагаю для этого, тоже необычен: он включает в
себя оценку заключенных в человеке природных сил, благодаря
которым он и существует, оценку данных ему при рождении спо203
собностей, их развитие и степень собственной сознательной организованности, развитие которой находится в прямой связи с нашей
волей. Именно последнее во многом определяет качество жизни
человека. Удивительно, но факт: многие вообще оценивают свою
жизнь по проявлениям своей воли, говоря при этом, всё или не всё
было сделано для достижения целей и удовлетворения желаний.
Иногда, действительно, не стоит читать много книг, чтобы узнать человека поближе. Есть замечательный водораздел: духовен
ли человек? Как он относится к Богу? Способен ли он оценить себя и других с высших позиций и по высшим критериям? И удивишься, видя его непонимание.
Первый случай: собака. На встречу со мной напросился человек, который по телефону в разговоре не хотел открывать причину
своего беспокойства. Оказалось, что его больше заботит собака,
проживающая дома на правах члена семьи. Кобель по кличке Норд
постоянно болеет в течение всей его жизни. А это уже восемь лет.
По характеру он оказался добряком. Никогда не агрессирует. Дочь
живёт от родителей отдельно в Москве, сами они с собакой в Калужской области в небольшом городе. Дочь − ясновидящая и контактёр. Вместе с матерью она высказала предположение, что проблемы с собакой зависят от них двоих, от женщин. Обоснование:
они обе имеют скрытую агрессию по отношению к мужскому полу
вообще. Причину этого они увидели в условиях жизни матери.
Я спросил его о датах рождения всех четверых и тут же получил ответ. Оказалось, что собака и жена, которые были рождены в
одном и том же знаке Зодиака, противостояли хозяину так, что он
для них оказывался природным убийцей, тираном. Это рабство как
раз и ощущалось ими. Но жена сумела себя защитить открытой и
скрытой агрессией, а собака подчинилась полностью. Собака и
женщина уравновесили ситуацию в семье так, что наступила видимая компенсация разрушительного влияния хозяина. По отношению к дочери отец выполнял космическую роль отца. Агрессия
её объяснялась влиянием матери. Однако, астрология лишь подчеркнула бездуховность этих людей, которые не смогли стать выше отпущенного им Природой.
Второй случай: подарок. Женщина увидела сон: я передаю ей
204
совсем крохотного ребёнка. Она берёт его и опускает поплавать в
бассейн, который находится рядом. Однако что-то её отвлекает, а
когда она спохватывается, ребёнка на поверхности воды нет. Она
кидается ко мне, и я, опустив под воду одну руку, извлекаю из неё
мертвого ребенка. Рассказав мне этот сон, женщина пытается объяснить его следующим. У неё есть сын, который два раза попадал в
крайне тяжелые ситуации, благодаря пренебрежению собственной
безопасностью. В результате сложности его жизни растягивались
на несколько лет. Мать спасала его. К моменту нашей с ней встречи, которая произошла по её инициативе, её психика была уже
сильно изменена. В какой-то степени я помог ей, обучив управлять
собой.
Сколько пророческих снов увидит человек за свою жизнь!
Сколько из них сбудутся, сколько не сбудутся! Но от этого мало
что зависит в его жизни, ибо в таких снах показывается человеку
лишь возможность его испытания, после которого он преображается либо остаётся прежним. Будет ли он меняться? Насколько
трудно это будет ему даваться? Будет ли ему показано его Будущее? Как хочется часто подсказки, но большинство из нас не видят
её.
Болезни личности
В нескольких ящиках у меня собраны письма некоторых моих
корреспондентов, которые просили меня о помощи, прочитав мои
книги или статьи обо мне. Среди них есть и такие, где слово «помощь» не употребляется. А есть такие, в которых, к великому сожалению, нет ни слова о Боге. И тем не менее, я благодарен всем,
кто так или иначе высказал свое отношение к своей жизни или к
тому, как я предложил понимать жизнь здорового и больного человека.
Передо мной два письма. Одно от молодой особы, жизнь которой превращена в сплошной кошмар из-за того, что она боится
влияния людей. Второе − от женщины, которая использует людей
для достижения своей цели. В чем её цель? Послушайте! Катя живет среди своих представлений. Других живых объектов, кроме
неё самой, для её сознания не существует. Все герои её воображения только и делают, что пытаются навредить ей. Их воля намного
превосходит ее волю. Для Маши люди − тоже представления, на205
делённые волей, которая намного слабей её воли. Они ничего не
могут ей сделать, так как она считает, что сильнее их намного. И
ни одного слова о Боге. Печально.
Первое письмо: «Прочитала Вашу книгу “Преодоление себя” и
решила Вам написать. Пишу в надежде, что поможете. Расскажу о
своей проблеме. Я очень замкнутая, неуверенная в себе. Жить в
таком состоянии больше не хватает сил. Мне 25 лет. Это состояние
преследует меня всю жизнь, сколько себя помню. Я не могу отвлечься от себя, от своей внешности. Умом понимаю, что так невозможно жить. Я зациклилась на себе. Понимаю, что нужно переключиться, но сколько бы попыток ни делала, наступают только
временные улучшения. Потом начинается все сначала. Я очень устала от этого. Лишний раз я боюсь выйти на улицу. Мне кажется,
что все смотрят на меня. (Вы не подумайте, что я какая-нибудь
уродина, просто присутствует такое ощущение себя.) Не дай Бог,
если кто-нибудь меня обзовет, даже в шутку. Это надолго проникает вовнутрь.
Я постоянно чувствую свою ущербность, никчемность, хотя
внешне я нормальный здоровый человек. Такое ощущение, что я −
изгой.
Даже когда стою на остановке в ожидании автобуса, кажется,
что все смотрят на меня, хотя я все понимаю, насколько это глупо.
Господи! Как тяжело постоянно находиться в напряжении! Наступает что-то типа паралича, онемения.
На работе постоянно маячу, хотя знаю, что могу быть другой.
Дома я расслабляюсь и чувствую себя нормально. В компании
друзей, знакомых или незнакомых я очень скованна, не могу освободиться от напряжения. Постоянно мучают мысли о себе, о том,
как я выгляжу. Даже не могу слушать, вникнуть в то, о чем говорят. Думаю только о своем.
Не могу смотреть в глаза человеку, разговаривающему со мной.
Когда смотрю на него, кажется, что он думает, какая я страшная и
противная, и что ему неприятно общаться со мной. Я знаю, что как
сам думаешь о себе, так и относятся к тебе люди. Я все это понимаю, но как изменить это отношение себя к себе? Не могу спокойно ходить по улицам − всегда присутствует это негативное отношение к себе. Из-за этого состояния у меня, мне кажется, развился
невроз. При малейшем волнении стали трястись руки. Сколько раз
я решала изменить себя, изменить свое отношение к себе!
206
О своей проблеме рассказала маме, она стала покупать книги по
психологии. С большим интересом читаю, появляется надежда на
улучшение. Начинаю выполнять рекомендации. Даже решала, что
не буду смотреть на себя в зеркало, думала, что это поможет отвлечься. Но даже на месяц меня не хватило. Как только почувствую какое-то улучшение, перестаю заниматься. А потом снова и
снова начинаю с нуля. И опять все идет по кругу. Наверное своих
сил мне уже не хватает. Я даже думаю иногда, что, может быть,
мне не хватает жизненных проблем, житейских трудностей, которые отвлекли бы меня? Думала, что, может, это от того, что не было близкого человека, друга? В 20 лет был в моей жизни мужчина,
встречались всего месяц. Потом он уехал в другой город. Зато этот
месяц перевернул мою жизнь. Я стала более открытой, уверенной,
взглянула на мир другими глазами. Хотя я не любила его. Я сама
себя не узнавала, а может, как раз наоборот − я открыла себя? Все
мои проблемы показались такими смешными, что было даже
стыдно за свои рассказы маме.
Мне 25 лет. Я сейчас встречаюсь с мужчиной, как я этого ждала. Думала, что это мне опять принесет облегчение, вселит уверенность, но этого не произошло.
Умоляю, помогите! Я понимаю, что жить так больше нельзя!».
Это письмо − сплошная тоска. Отчего она? Почему человек находит наибольшую тягу к ней, к тоске? Эта тяга, как общение, разговор со своим состоянием. Мы разговариваем со своими состояниями, как с людьми. Для нас, оказывается, так просто войти в
контакт с ними. Тоска − это наркотик, комфорт, в который человек
уходит, когда ничего в жизни его не привлекает. У Кати нет любимого занятия. Нет интереса. Точнее, её интерес − это её болезненное состояние.
Что воспитывает тоску? Я задаюсь этим вопросом, чтобы понять, как с ней бороться. А нужно ли с ней бороться? Не лучше ли
понять, что же стоит у её истоков в этом конкретном случае? Тонкость натуры, восприимчивость характера, поэтичность и одухотворенность − чего только не придумали, чтобы подчеркнуть отличие человека тоскующего от нормального. Меланхолик, трагик… Так ли это на самом деле? И что есть тоска: воспитанное
свойство или качество, данное от рождения? Чем отличаются те,
кто живет без неё, от тех, кто подавлен ею?
207
Тоска захватывает того, кто отдается ей. И не трогает того, кто
относится к ней враждебно. Значит, состояние тоски − наш враг?
Но ведь в тоске слышен голос совести. Пусть немного, чуть-чуть,
но он присутствует. Может быть, поможет искусство? Но, оказывается, искусство уводит нас всё дальше и дальше в водоворот тоски.
Ответ: Многоуважаемая Р. Е.!
Вы обратились ко мне за помощью. Я могу помочь только тому,
кто активен. Вы общаетесь с так называемым общеклеточным сознанием. К сожалению, оно не следует высокодуховной жизни. Поэтому Вам самой необходимо поддерживать свои собственные духовные кондиции. Вы, к сожалению, не нашли интереса в жизни и,
судя по Вашему письму, не искали его. Человек живет для будущих поколений и для блага всех. Таково требование Жизненного
Потока к нам. Мы же изобретаем свои задачи по-своему.
Вам нужны не жизненные проблемы, как пишите, а высокая
жизненная задача, в которой на первом месте будет служение Богу. Я в молодости был точно такой же, как и Вы. Но мне удалось
преодолеть собственное косноязычие, нескладность, даже уродство. Мне и сейчас не всегда легко с людьми, потому что у таких,
как мы с Вами, чрезвычайно высокая чувствительность. Снизить
её можно лишь следующим: закаливанием холодной водой, большой физической нагрузкой, многими контактами с людьми, добрым к ним отношением и пониманием, что Ваше Я слишком проницаемо для влияния других. Последнее необходимо преодолеть
мысленным напряжением. Кстати, в той моей книге, что у Вас
есть, более трехсот упражнений-программ. Вы не пишите, что делаете какие-то из них. Именно для таких, как Вы, написаны и следующие мои книги. В моем арсенале есть и специальные методы
помощи на расстоянии, но я могу их применять только для человека, уже идущего по Пути. Советую перечитать мою книгу еще раз.
И смелее. А начинать надо будет после каждого провала. В моей
жизни таких начал было тысячи. Тяжело. Другого пути, однако,
нет. Если человек сам преодолеет, он воодушевится. Если же за
него это сделают другие, то он развратится. В тяжёлых случаях ко
мне приезжают, и я занимаюсь − обучаю, что делать, снимаю заклятье, объясняю смысл жизни.
208
В следующем своём письме я напишу Кате, что был период в
жизни её матери, когда она не хотела ребенка, то есть её. Напишу,
что у неё высокая чувствительность клеток мозга, что самым лучшим путём для таких, как она, является путь духовного восхождения и порекомендую прочитать другие свои книги.
Критерии и обучение
Разум Человека создал несколько сфер, продолжающих развитие природных: ноосферу как отражение развития науки, техносферу как отражение развития технологий, культуру как отражение развития традиций, критериосферу как отражение единства
практики и духовности. Ни создание искусственного разума, ни
обучение, ни классификация невозможны без сколько-нибудь понятых критериев. Мы говорим о разных сферах как о различных
друг от друга явлениях, но на дереве природных критериев все они
взаимосвязаны.
Критерии – это оценки, с помощью которых становится понятен смысл как частный, так и общий. Более того, выделение смысла совершенно невозможно без оценок, задаваемых из более высокого уровня. Никакого отбора, никакого движения не может быть
без них. Критерии соединяют в себе совершенно, казалось бы, невозможную вещь: возможность примирения непримиримых противоречий каких-либо природных процессов. Для лучшего понимания их действия необходимо по возможности максимально отделить область существования одного вида параметров сферы от
области существования другого. А после этого произвести оптимизацию найденных критериев в виде нахождения так называемой
седловой точки, в приближении к которой один из параметров будет уменьшаться, а другой увеличиваться. Такие задачи решаемы
современными методами математической теории оптимизации.
Жизнь постоянно иллюстрирует нам подобное, но мы обладаем
свойством не замечать этого.
Вопрос о том, как ввести Бога в науку решается просто: необходимо, чтобы изучение влияния критериев стало такой же научной дисциплиной, как и философия. И тогда становится ясной
роль глобального критерия Природы, который и является для
большинства людей Богом. В этом свете совершенно преображается такая сфера человеческой деятельности, как обучение. Прежде
209
всего, процесс обучения Человека должен быть понят с точки зрения системной как имеющий не только цели, но и смысл, и критерии. Процесс обучения должен иметь своё место в общей структуре этики отношений как один из главенствующих.
Основным же моментом обучения всегда должна быть взаимосвязь критериев и людей как между собой, так и с любыми проявлениями природными. Вот из этого и становится ясно, что место
взаимопомощи в делах людей стоит значительно выше по смыслу,
чем место индивидуальности.
Во все времена всегда положение Человека в Природе и его место в ней было главным смыслом нашего сознания. Пока этот
смысл не прояснён научным обоснованием с позиций критериальности Природы, говорить о том, что процесс обучения близок к
оптимальному, не приходится. Ибо критерии обучения связаны с
общим природным критериальным деревом.
О какой вообще оптимальности можно говорить, если в обществе, где родители хотят своему ребёнку блага так, как понимают,
распространяется этика корпоративного поведения имеющих дипломы, но не имеющих знаний «специалистов»? Если знания даются в школе безо всякого здравого смысла, своим объёмом убивая в Человеке любой интерес и смысл? Это означает только одно,
что главное при таком обучении перепутано с второстепенным.
Огорчение
Потоки: Жизненный и Разума хорошо осязаемы. Поток Любви
нет. Более того, он с течением лет жизни человека всё более блокируется. Но мне кажется, что наступает время, когда люди и поток Любви станут так же хорошо осязать, как и другие два потока.
Известно, как намертво привязываются в любви страстной.
Привязанность женщин к мужчинам, которую они считают любовью, может быть, на самом деле таковой и является. Но с одной
поправкой, которая вытекает из вопроса: «Зачем?». Зачем нужна
такая привязанность? Ответ может быть таков. В такой привязанности женщина начинает играть подчинённую роль. Поэтому в
Евангелии ей было отведено место ведомой. Но не это внове, а то,
что мужчина при этом оказывается наделённым особыми способ210
ностями для выполнения возложенной на него задачи от Бога.
Вот этот факт поразителен, ибо часто бывает, что женщина не
может уйти от мужа-садиста, потому что привязана свыше. Абсолютно противоестественно, когда она берёт на себя обязанности
лидера, ибо в самостоятельном движении она тут же начинает
ориентироваться на окружение, которое проявляется в своих масках. Сущностные вопросы ускользают. Вдруг оказывается, что когда женщина должна помочь своему суженному преодолеть особо
тяжкое препятствие, она вдруг фыркает капризно, считая себя центром Вселенной, и портит жизнь и себе, и окружающим. Каприз
есть средство остановки решения жизненной задачи. Кто тверже,
тот и без неё движется.
Борьба есть не средство для победы одного противника над
другим, нет! Совсем не так. Борьба имеет результатом не победу, а
примирение. Конечно, и это можно назвать победой. Однако, меняется само существо понятия борьбы. Ибо все привыкли к тому,
что в борьбе должен быть поверженный побеждённый. Ненависть
от него в сторону победителя никто не учитывает. Да и победитель
остаётся в гордом одиночестве, которое потом портит ему жизнь.
Жалко стало, что я умру, не записав многих своих мыслей, ибо
добывание хлеба насущного отвлекает от процесса. Ведь остаётся
от человека совсем немного: холмик земли, если он есть, и его
мысли, которые он воплотил в дело. Но плоды истлевают, а мысли
в книжках остаются навсегда.
Как путают веру с надеждой даже очень умные люди: «Если я
верю, что у меня получится, то почему-то слабею. А когда я делаю
и знаю, что только я сам могу это сделать, то всё получается». Но
это не вера, это – надежда, которая расхолаживает.
Боролся, гневался, раздражался, – в общем старался хоть как-то
изменить мир. И вдруг осознал страшное для человека-созидателя:
мир меняется не от того, что я этого хочу и потому кричу, а сам по
себе, независимо ни от чего, по инерции, в которую каждый из нас
может добавить своего.
Верить и исследовать
«Я верю, я доверяю, я спокоен», − вот формула веры. «Я не верю, значит, я не спокоен, я настороже, я возбуждён», − вот формула неверия. Куда ведёт как то, так и другое? Зачем, наконец, нужна
вера?
Вера позволяет сэкономить усилия, неверие их растрачивает
попусту.
Осознание неверия своего приводит к вере. Какая она будет −
вот в чём вопрос: чистая или грязная?
Безверие − это тоже вера, но порядок у неё довольно уж низкий.
Отождествлять себя с цивилизацией − для меня не ново. Ново
другое − отождествление с другим человеком, Увидеть уровень
моей ответственности за его миропонимание. Мне указали Свыше,
что именно этот человек должен понять Этику и что я отвечаю за
него перед Богом. Странность, каких немало.
Профессионализм наступает там, где появляется ответственность. Наконец-то, она эту ответственность приняла, хотя и раньше понимала, что от её отношения так много зависит в жизни её
близких. Не поздно ли в отношении меня? Моя душевная усталость делает всё, чтобы не допустить веры в неё. И лишь призрак
её истинного лица, которое она почти забыла и только сейчас приступила к его очистке, даёт мне силы в наших отношениях.
Иисус: «Так и ученик Бога. Если он мудрый − он постигает
принципы обучения. Формы телесные не введут его в обман, но он
посмотрит на состояние души каждого, заговорив с ним. Есть много животных в мире, имеющих внешнюю форму человека. Когда
он распознает их, свиньям он бросит желуди, скотине он бросит
ячмень, солому и траву, собакам он бросит кости, рабам даст всходы, детям он даст совершенное». (Евангелие от Филиппа, 119).
«Для чистых − все чисто…» (Тит 1:15).
Возвращаюсь к загадке спасения. Термин «спасение» может означать противоположное общепринятому. Например, это может
211
212
означать следующее: спасение относится к тому, что существует
вокруг человека, то есть к спасению общества. Чтобы спасти общество, человек должен фактически пожертвовать собой ради него
− стать чище, нравственнее, больше страдать сам и снять страдания с других, помогая им. Он должен стать фильтром, который
очищает Поток Жизни, вбирая в себя нечисть и её же перерабатывая в необходимое для Потока − в Любовь, искренность, добро,
нежность… Такова жизнь Христа. В этом и состоит загадка спасения. Задача наша, каждого, кто понял это, состоит в том, чтобы
служить ещё более высокой структуре, кроме общества: Богу, находя согласование между занятиями для себя и занятиями для других.
Необходимость и достаточность Мира
Проявленность мира − это объективная реальность существования метафизики. Проявленность мира − это двери в другой мир,
который недоступен человеку. Проявленность по определению
есть функция сознания человека, тавтологически сама трактуемая
как форма проявленности. Под проявление в сознании человека и
под контроль этого проявления человеком нельзя подстраивать
окружающий нас мир. Мы обязаны выйти за пределы проявления
и сделать вывод о том, каков же тот, невидимый нам, но так рвущийся к нам мир? Хотя бы предположить, каковы алгоритмы его
работы, и попытаться использовать его для улучшения жизни человечества.
Эффект плащаницы, проскопия и телепатия могут быть объяснимы ещё одной гипотезой. Смерть вызывает колоссальный стресс
в организме. Любая угроза смерти тоже. По всплеску биологической активности организма можно фиксировать экстремальные
воздействия на организм.
Абсолютизация одной стороны проявленности всегда приводила к антропоцентризму, к мнению, что мир существует только в
нашем воображении, к тому, что реальность − это сон.
Но мы должны помнить, что каждая живая клетка представляет
собой сложную конструкцию, содержащую в себе электростанцию
ядерного типа – в каждой клетке, в её мембране реализован так
называемый протонный цикл – холодная термоядерная реакция.
Клетки испытывают свои стрессы, зависящие от их рождения,
смерти, преобразования, ранения и так далее. То есть каждая клетка способна выделять в определённые периоды своей жизни избыточное излучение ядерного типа – радиацию, которую исследователи уже неоднажды фиксировали. (Залманов)
Если говорить о главном принципе Природы и Бога в отношении материи, то надо говорить об экспансии материи как о безграничном расширении и захвате всё более расширяющихся пространств. Этот принцип, как видим, объективно справедлив не
только для материального мира, но и для нас, живущих своим сознанием в этом мире, является тоже главным.
Главным принципом Природы для сознания, проявленного в
материи является выбор. Выбор, как минимум, двоичен: или−или,
да−нет, если−то.
Выбор есть причина осознания понятия количества.
Человеческий организм является источником ядерного излучения, интенсивность которого зависит от условий, в которых он находится.
Выбор есть проявление в сознании человека программы управления со стороны Метасознания процессами материального мира.
Если внимательно присмотреться к процессам, идущим от целостной структуры организма в глубину, то можно заметить, что,
во-первых, процессы становятся всё более распределёнными, а вовторых, их влияние на организм по мере ухода в глубину всё более
возрастает. Это можно сказать о нервной системе, о капиллярной
системе, о соединительной ткани в целом.
Выбор всегда делается на основе применяемого и принятого
для этого критерия. Для осуществления процесса управления необходимо и достаточно существование критерия управления, среды и выделенной системы информационно соединенных объектов.
Почему-то все забывают при этом о смысловой среде, хоть в какой-то степени.
213
214
Процесс управления характеризуется следующим:
внутренней однонаправленностью в пределах отдельных
элементов системы;
внутренней замкнутостью информационно-смысловых потоков с помощью обратных связей;
наружной разомкнутостью в среде, то есть количественной
реакцией системы на воздействия среды;
критериальностью, обеспечивающей качественные характеристики поведения системы в среде.
применительно к месту индивидуальности в материальном мире и
ко времени его развития. В человеке проявляется в форме проявления своего Я как пространства присвоения права своего влияния
на гипотетические объекты и объекты материального мира.
Сознание каждого человека есть индивидуальный интерпретатор Метасознания для материального мира. Оно по-своему реагирует на воздействия. Но существуют общие для всех и индивидуальные алгоритмы его работы.
Точно так же существует и самоосознание Жизненного Потока
для мира материи, но непосредственно оно нам пока что недоступно. И лишь по опосредованному проявлению можно уловить
его существование. Необходимость и достаточность для развития
жизни как управления со стороны Жизненного Потока видно по
фазовым переходам или проявлениям его в мире материи и в виртуальном мире Человека.
Сознание Жизненного потока есть интерпретатор Метасознания
для всей биомассы Природы, работа которого материализуется на
уровне индивидуальности групп, сообществ, государств, всего человечества.
Воля − граница фазового перехода, отражающая необходимость
распространения Метасознания на объекты материального мира.
Всё живое имеет ярко выраженную волю к преобразованиям, движению как необходимость, заданную из вне пространств личности.
Мораль − опосредованное отражение границы фазового перехода, интерпретации Метасознания в сознании Жизненного Потока, влияние которого передаётся на человека через правила поведения в обществе.
О том, что мир невидимый рвётся к нам и заявляет о себе тем
или иным способом, это понятно всем. Если мы попробуем дать
классификацию форм проявления Метасознания в материальном
мире, то окажемся в положении белки, бегающей по кругу: категории определяются друг через друга, ибо как определить самое глобальное?
Духовная Этика − граница фазового перехода, интерпретации
Метасознания в правилах поведения, которые лежат выше компетенции Жизненного Потока.
Время − граница фазового перехода, отражающая Бесконечность Источника Жизни в конечности материальных форм. Отражает бесконечную расходящуюся спираль экспансии материи в
конечности грубой формы. В человеке проявляется в виде желаний, страстей, устремленности к конкретным объектам.
Метакритерий Духовных Учений − граница фазового перехода,
интерпретации Глобального Критерия Метасознания, выражающегося в Принципе Духовного Максимума Вселенной. Голос нашей
души готов подсказать нам, как мы далеки в своих критериях от
Глобального Критерия Метасознания.
Качество времени неуловимо для нашего сознания пока потому,
что обращение бесконечности в конечную форму приводит к таким смысловым потерям, что мы ещё не можем даже их оценить.
Метасознание − тонкий материальный мир бесконечного Источника Жизни, это условность, которая даёт понимание Жизни.
Границы сознания
Самоосознание, Я − граница фазового перехода, интерпретации
достаточности Метасознания в сознании индивидуальной формы
215
Мир Метасознания проявлен для нашего сознания на границах
перехода его в материю. Но каков же тот мир? Метасознание, в
котором существует первично всё, не имеет времени и пространства. Любая форма материального мира в своём преломлении так
216
или иначе существует как отражение в Метасознании всегда и везде. Любая мысль или идея, любой наш комплекс занимают весь
Объем и все Время. Так же и любая вещь, частица, процесс. Там не
существует движения, ибо оно есть всё. Это всё отражается в мире
материи в разных формах, число которых зависит от масштаба
проявления Метасознания в мире материи.
Проявления тем или иным образом воздействуют на человека.
Можно выделить несколько форм воздействия Сознания мира на
сознание человека. Предвысшая форма − осознание и делание.
Высшая форма − осознанное творчество. Средняя форма − творчество неосознанное. Преднизшая форма − принуждение, в котором
человек неволен и которое он всё же может контролировать. Низшая форма воздействия − автоматизм воздействия, слабо контролируемый сознанием человека: инстинкты, рефлексы, работа образовавшихся сложных комплексов. Животная форма − в основном
средняя форма. Растительная форма − низшая и преднизшая формы.
Страдания, боли, болезни − это один из видов проявления Духовного Максимума Вселенной, данный нам в преднизшей форме,
в форме принуждения. Зачем нужны проявления страдания, боли и
болезни? Для самосовершенствования человека. Чтобы заставить
его это делать.
Что только не выдавалось за совершенствование: и гармония
тела, и гармония разума, и гармония духа. Но истинное совершенствование человека происходит в его целостности, которая является плодом всего критериального дерева всех систем и подсистем
человека. На вершине этого критериального дерева находятся Великий Духовный Критерий, управляющий всей Вселенной, видимой, проявленной, и невидимой, непроявленной.
Непрост вопрос о наказании злом, которое отдельный человек
или человечество получают за содеянное. Эта формулировка, произнесенная традиционно, ошибочна. На самом деле несоответствии духовному развитию человека на данный момент времени вызывает естественную для системы управления подстройку развития человека, причём, подстройка осуществляется по сигналу отрицательной обратной связи. Эта естественная подстройка духов217
ности или критериальности осуществляется как через состояния
самого человека, так и через изменения отношения к нему со стороны близких ему людей, событий и процессов.
Когда человек недостаточно активен в жизни, поле Метасознания вокруг него увеличивает свою напряженность, втягивая его в
дело. В присутствии данного человека вдруг начинают возникать
различные эффекты чисто материального плана, ухудшающие его
положение: увеличивается наступление болезни на него самого и
на близких ему людей, смерти близких людей. Так − привлечением
его внимания − происходит исправление духовности человека.
Если говорить языком, приближенным к физике, то можно объяснить происходящее в отношении ухудшения здоровья и негативных материальных изменений следующим образом: критериальное поле человека (равносильно и группы людей, общества,
государства − любой корпорации, вплоть до человечества и Жизненного Потока) является носителем его основных параметров и
характеристик. Это и есть его аурное поле. Именно по критериальному полю происходит контакт живых существ любого уровня,
начиная с клетки, с целью распознавания «свой-чужой». Именно
критериальное поле и является тем самым полем, которое может
быть усиленно самим человеком в отношении материальных объектов, чтобы вызвать так называемый эффект телекинеза − перемещения тяжелых предметов, то есть проявить гравитационные
или антигравитационные свойства.
Критериальное поле человека и поле Высших Критериев Природы всегда находятся в постоянном взаимодействии, но эффект
от их взаимодействия проявляется не постоянно, а квантами, примерно так, как это характерно для ядерных взаимодействий или
физических частиц.
Поэтому рост духовности некоторых людей сопровождается
явно выраженным квантовым эффектом нечаянного появления тех
знаний и людей, которые необходимы ему для совершенствования.
Материализация − внешне хорошо изученный процесс появления материальных предметов без видимых на то материальных
причин. Именно совпадением критериальных полей − человече218
ских и Высших − объясняется существование этого явления. Оно
доказывает существование всех видов тонкой материи, недоступной обычному человеку современности никаким образом. Фазовый переход, в котором происходит проявление грубой материи из
тонкой, несет в себе все основные черты творения мира, как оно
описано в Библии. Физика уже давно оперирует подобным, выдвинув принцип вождения материальных частиц из виртуального
вакуума.
Откуда змеи?
Иногда характеристикой женщины может быть один какойнибудь самый яркий элемент её натуры. Конечно, встречаются и
женщины-хамелеоны, даже чаще они таковыми и являются, но отдельные жизненные эпизоды позволяют выделить очень яркое
присутствие в некоторых женщинах одного какого-нибудь качества.
Один из ярко выраженных типажей женской натуры таков.
Внутреннее бурлящее пространство её способностей в широчайшем диапазоне. Каждая способность, или субличность, готовы в
ней к реализации, но любовь выше всего, она давит другие проявления, пока внешнее не отразит её ужас или счастье. И тогда она
затихает на какое-то время.
Человеконенавистничество. Ищет принца и ждёт его, а остальные как бы не нужны ей, в конце концов она просто их начинает
ненавидеть из-за того, что они ей мешают.
Поиск. мужчина ищет истину, а женщина уверена, что уже нашла её. Причины поступков женщину не волнуют, мужчина старается доискаться их корня.
Перестройка. Некоторые женщины сразу начинают обвинять,
наводить порядок, судить. Основная негативная черта – судить без
разбора. Она живёт в любви Жизненного Потока и избалована ею.
Но Жизненный Поток – это ещё не Бог. Ощущая постоянно благоволение Жизненного Потока к себе, она всюду и всегда действует
по раз отлаженному алгоритму, совершенно не задумываясь о том,
что он может оказаться неправильным и неэффективным. Жизненный Поток внушил ей, что здесь и сейчас – это всё, чего нужно
219
добиваться. Нетерпение, как правило, заставляет её спешить в
страстных своих усилиях и брать от жизни всё, вычёрпывая до
конца. Если у неё высвечивается перспектива, то она сделает всё,
чтобы она материализовалась как можно скорее.
Внутреннее общение. Мужчина значительно меньше имеет
внутреннего общения, чем женщина. У неё значительно богаче
палитра внутренних субличностей. Потому она не может с ними
ужиться. Нет лидера внутри, т.е. Царь-воля значительно слабее,
чем необходимо для реализации себя в виде целостной личности.
Сильнее суггестия любви и, значит, критерии поведения, в основном, внушаются.
Адаптация. Затягивание смыслом, влиянием – это основа понимания. Поэтому, когда люди живут долго вместе происходит адаптация их смысловых полей друг к другу и внешняя похожесть. И
тогда они становятся либо похожи друг на друга во всём, либо намечается жёсткий раздел смысловых полей, потом их резкое размежевание и, наконец, разделение, когда принципы ядра смысла
личности не могут принять чужие принципы. Происходит обострение отношений на основе несовместимости аур.
Подчинение. Она считает, что может адаптировать под себя даже учителя и позволяет не только засомневаться в том, что он делает, предпринимает, но и, более того, начать борьбу против его
действий, против его мыслей. Делает это, как бы искренне считая
ошибочными его теории.
Какую же твёрдость надо иметь, чтобы так верить своим чувствам, голосам! Она делает чисто женское: старается приблизить его
тело по уже знакомой программе действия, даже не задумываясь.
Это расценивается как агрессия. А ей нужна просто телесная близость и управление их критериями, которые воспринимаются душами мужчин, как змеи.
Критерии, которые навязываются человеку, всё равно кем, вылезая из его души, кусают самых близких людей в их душу, потом
сердце, калеча жизнь, не просто укорачивая её, а убивая.
Парадоксы неразрывности
Мало кто подозревает, что живые организмы являются всего
220
лишь каплями или частичками Космического Жизненного Потока.
И, как для любого потока, для него существует необходимое условие неразрывности его среды. Только Жизненный Поток имеет
среду, по сложности намного превосходящую известную нам среду, например, жидкости. Именно поэтому каждый человек или
другое живое существо обязано иметь, кроме тела физического,
дополнительно известные уже нам атрибуты опосредованного
контакта или общения: речевые, телепатические, визуальные, слуховые и так далее.
Почти всегда при желании человек может ощутить эффект присутствия − нахождения внутри него некоего сознательного начала,
которому приписываются свойства Бога. Человек не одинок внутри − это известно давно. Но иногда одиночество возникает в нём
как протест, как проявление явного разрыва контакта с окружением. И тогда наступает либо прозревание, либо потеря адекватности. На самом деле никакого разрыва не наступает. Чувство разрыва есть совершенно естественная реакция на излишнее или же наоборот недостаточное внимание со стороны собратьев по физической форме. И только.
Что же касается содержательной стороны контакта различных
форм живого, то часто человек совершенно отчетливо начинает
улавливать человеческий или, точнее, сознательный контакт его с
окружающими его низшими формами жизни − с собаками, кошками, растениями.
К сожалению для человека, следует сформулировать принцип
или парадокс, согласно которому паразиты, вечные враги человека, не являются врагами Жизненного Потока. Они, с точки зрения
Потока, имеют точно такое же право на существование, как и человек. Даже большее право, ибо их по массе значительно больше,
чем людей.
Жизненный Поток сам существует в пространстве некоторых
требований, предъявляемых к нему со стороны более высокой
структуры Жизни. И в число этих требований входит требование
постоянного его усиления с течением времени, создание более тесных связей между его течениями.
221
Паразиты создают еще один слой среды Жизни, перенося в ней
определённые качества и наделяя ими другие жизненные формы, в
которые они внедряются. Главное, они создают сопротивление,
преодоление которого со стороны более высоких форм Жизни существенно усиливает последние.
Эгрегоры − структуры Сознания Природы, стоящие выше Жизненного Потока по смыслу. Они значительно меньше влияют на
биологию человека, но почти полностью определяют его внутренний мир. Они вносят в человека его центральную идею.
Удивляюсь: как оказывается ярко идёт борьба эгрегоров в человеке неординарном. Такое впечатление, что они его разрывают,
предлагая иногда такое крайнее, что диву даёшься, насколько нужен этот человек им!
А человек сам бывает повергнут в обман, из которого ему одному выбраться сложно или вообще невозможно. Так и я оказываюсь иногда в обманном поле. Но по своей воле, зная, куда направил мысли и стопы, но имея какую-то дурацкую надежду. На что?
На то, что моё видение проблем станет видением другого человека? Чушь изначальная!
Говорят привязавшейся женщине: «Ты свободна. Делай, что
хочешь и не оглядывайся на меня! Считай, что меня вообще нет».
Остаётся обида, ощущение пренебрежения и унижения. Унижаться, чтобы адаптироваться друг к другу?
Проблема любого врача-психиатра, психотерапевта или целителя: он не имеет права приближать к себе больного человека, ибо
он обязан в этом приближении хоть в чём-то начать подчиняться.
Но психически больной человек в сохранении своей болезни гениален по хитрости.
Оказывается, каждой нашей субличности соответствует свой
эгрегор в Небесах сознания. И я становлюсь мистиком всё больше
и больше. А кажется, должен проявиться обычный цинизм обычного человека, потерявшего все надежды как все капиталы, проиграв их враз на лошадиных бегах. Неужели же и они, эгрегоры, или
духи, как их некоторые люди называют, тоже ведут войны между
222
собой? Тогда, скорее всего, это делается душами, сердцами, мозгами и руками нас, людей.
Почему-то чувство потери от размолвки нестерпимо больнее,
чем можно было бы предполагать, будто бы я сам что-то сделал
такое ошибочное, что привело к катастрофе. К сожалению, я догадываюсь, что: это моя мягкость. Мой характер слишком добр к
людям настырным. Мне кажется, что им очень надо то, что они
просят, для человечества. А потом как бы вдруг оказывается, что
человечеством там и не пахло. Суперэгоизм, с вершины которого
на всё человечество плевать.
Каждый человек, оказывается, склонен к выбору своего эгрегора, того, который ему ближе на данный момент времени. Если у
него меняются субличности, управляющие его поведением, то может происходить и смена эгрегора, вплоть до противоположного.
Такое явление наблюдается не у всех людей, нечасто. Оно редкое,
потому что разброс личных свойств человека, как правило, не так
уж и велик.
Кажется, у всех нас одна дорога в жизни − к смерти. Но каждый
из нас окрашивает её в свой цвет. Гений и злодейство на этой дороге не просто совместимы, они всегда сожительствуют.
Я изучаю Человека с точки зрения природной необходимости.
Например, что требуется от человека в его семейной жизни с точки зрения Природы. На создание семьи нас толкает инстинкт общности. У кого он слабо выражен, может и не создавать семью. Дополнительность до целостности, даваемая семьёй, значительно
больше значит, чем индивидуальность. Но вначале. Потом она
становится обузой, ибо перерастает в новые обязанности. К сожалению, форма семьи не меняется со временем.
Выражение Льва Николаевича Толстого о счастливых и несчастных семьях считаю изначально фундаментальной мыслью для
понимания общей структуры личности женщины и мужчины, а
также сообществ людей. С одной стороны, я считаю, что законы
образования характера человеческих сообществ как биообразований мало чем отличаются от законов становления сущности личности человека как биообъекта. С другой стороны, существуют
223
качественные различия их, вытекающие из количественности
представленных материальных членов: один человек, два, три,
много, с которыми необходимо делиться и вниманием, и материальными благами, и любовью. Не все этого выдерживают. Точнее,
мало кто.
Когда я говорю о личности одного человека, то я имею в виду
то самое общество его субличностей, которое проживает в его
виртуальном сознании и с которым он ведёт диалог, выбирая из
него достойное согласно своим критериям.
Когда я говорю о характере сообщества, то я имею в виду не
только и не столько характер каждого члена этого сообщества как
отдельного человека, но, скорее всего, как раз существование, кроме личности каждого, и его открытых для всех людей субличностей, каждая из которых имеет дело не только с собственными соседствующими субличностями, но и с субличностями другого человека или других людей. Вот это я считаю принципиальным и
отличным от того, как это рассматривалось до того, когда личность человека представлялась лишь какой-то его стороной. Нет
сторон, а есть полновесная и многогранная личность в облике того
же самого тела.
Если принять такую точку зрения, то многие наши поступки
становятся более понятными. Ровный богатый внутренний мир
женщины, существующий одновременно без доминирующего критерия выбора и оценки, без определённой внутренней цели, именно поэтому толкает на поиск и критерия и цели за пределами себя,
то есть во внешнем мире или же в архетипе коллективного бессознательного. Поэтому женщина поддаётся так легко мужчине, к которому привязалась, и так же легко она готова рожать детей, не
принимая во внимание тяжёлые условия проживания. Её сознание
дополняется целями и критериями за счёт неличного.
Точно так же женский типаж отношений толкает её раз от разу
на прокручивание в динамике Жизни одного и того же алгоритма
действий, поступков и мыслей, чтобы она отработала этот алгоритм неоднократно на жизненном материале. Её наработанные алгоритмически комплексы реагирования заменяют ей и мужской
критерий и архетип, если рядом с ней нет мужчины.
224
Любовь и воля
Наука, отрицая тайны, паразитирует на тайнах. Если бы тайны
сегодня кончились, наука тут же умерла. Она превратилась бы в
гоголевскую Коробочку, пересчитывающую свои старые вещи.
Удивительно, что многие учёные именно так и выглядят. А мне
хочется закричать иногда: «Ау! Когда же вы вплотную займётесь
изучением любви? Неужели же она вас не удивляет своими свойствами?».
Нравственность – это мерило внутреннее, часть Божественной
надстройки Человека. Чтобы подняться туда, надо иметь такую
нежную и лёгкую душу, что поражаешься, лишь только представишь это.
Как сказал Эйнштейн, нравственность не должна зависеть от
мифа или от власти. Но она может оттолкнуться от них, когда начинает проклёвываться в сознании Человека. Власть Бога − это
тоже власть, но власть высшей Любви.
Восстановление духа некоторых людей зависит от гарантий
общества, которые оно взяло на себя по отношению к человеку.
Дух других людей от общества не зависит никоим образом, ибо
для них самыми высокими критериями является служение Богу
или собственному эгоизму, дьяволу.
Глупость людей должна быть наказана, ибо ведёт в дикость, то
есть назад, что Природой недопустимо. И она наказывается Природой в разных вариантах отнятием у них чего-нибудь очень важного, иногда разума, иногда любви но обязательно она посылает
взамен бессмысленность и болезни.
Наверное самой страшной болезнью для Человека вообще является ненависть. Но Бог дал Человеку возможность самому не только легко диагностировать это заболевание, но и лечить его. Вот
этот подарок поражает воображение!
Выработка стратегии управления в созидательном процессе –
для будущего самое важное. Беда человечества лишь в том, что
оно пока что не понимает, что оно бессмертно, а, значит, ему нужно всё планировать с учётом бесконечного времени. Иначе всё
225
время получается глупость за глупостью. Причём глупость проявляется, как это ни странно, чуть ли не на следующий день после
принятия решения, но упорство людей требует другого применения.
Духовное общество – это некий идеал, обладающий необычным
качеством: идеальное общество равняется в своих действиях на
Великие Критерии Природы – на Духовные Критерии и Истины.
Единственно, чего недостаёт нам, − это осознания своей ответственности за все наши шаги в каждую следующую минуту, как и
через миллионы и миллиарды лет.
В современном обществе нарушен всеобщий закон распределения избыточного продукта в пользу лишь отдельных некоторых
людей. Разум человека объясняет это необходимостью стимулирования интереса каждого отдельного человека. Перекос приводит к
ситуации, которая уже была в России неоднажды, – предреволюционной. Вопрос лишь в том, насколько воля к жизни сегодняшнего человека больше воли угнетающей, и насколько воля руководителей государств сообразуется с этим законом.
Закон распределения избыточного продукта прост: поделись со
всеми, но в разной пропорции, делись для того, чтобы другие люди, будучи сытыми, учились любить, а не воевать.
Странное это качество – воля к жизни. Ей не нужен никакой
прогноз, иногда лишь любовь или немного интереса – настолько
она естественна. То есть она двойственна: с одной стороны, это
напор Жизни, который не зависит ни от чего человеческого, а, с
другой, – она подогревается положительными или отрицательными мотивами и жизненными препятствиями.
Падение воли к жизни приводит людей к самоубийству тех, кто
до дна исчерпал свои возможности. Выходом для такого человека
может стать попытка жить противоположными принципами, после
которой он, как правило, начинает осознавать необходимость быть
самим собой пере Богом. Вот только как ему попробовать, если
подсказки он не слышит?
Если любовь была дана тебе, а потом закончилась, а ты испы226
тываешь потерю, то ты виноват сам, ибо любовь даётся тебе для
твоего роста. С позиций совершенствования Космоса любовь двух
людей – это два вертикально поставленных зеркала, между которыми пущенный снизу луч, ударяясь последовательно о каждое из
зеркал, попеременно отражаясь от них, восходит к самой их вершине. Любовь – это естественный космический усилитель и умножитель высших способностей Человека.
Любовь мужчины и женщины имеет множество различий, которые нужно учитывать. Прежде всего, необходимо определиться
с тем, что такое любовь вообще. Главное, любовь – это высшее
состояние организма и среда, в которой оказываются все его части, клетки. Человек производит любовь собой, он её источает на
разных уровнях.
Некоторым женщинам в силу их индивидуальных способностей
даётся очень много такого состояния любви как наполнения их
счастьем. Но это совсем не означает, что подобная женщина сознательно будет проявлять эту любовь на окружающих. Совсем нет.
Просто она живёт в такой среде, источая её из себя. Этим она обманывает окружающих её, и не только мужчин, но и женщин.
Самое страшное в любви женщины – это когда она идёт против
дел мужчины, которого, якобы, любит. Мы все являем собой чудо,
в котором наши дела есть продолжение нашей души. Но дела у
мужчины занимают в его жизни значительно большее пространство, чем дела у женщины.
Негативная реакция женщины, когда она перестаёт любить
влюблённого в неё мужчину, начинается, как правило, издалека,
хотя есть и исключения из этого. Издалека означает границу личностного поля мужчины. И если мужчина обладает высокой чувствительностью к состоянию своего личностного поля, то он без
труда ощутит, как его женщина сначала исчезла из его поля, а потом и проявила неприятие, агрессию по отношению к нему. Такая
агрессия почти всегда начинается с откровенного неприятия каких-то его дел или сторон жизни, никак не связанных с ограничением женщины.
Часто бывает так, что именно та часть жизни мужчины, которая
227
ему дорога, но не обязательна для благополучия его общей жизни
с женщиной, становится предметом насмешек или откровенного
издевательства с её стороны. Хуже бывает, если она уговаривает
его отказаться от какого-либо важного для него дела, которое и
поддерживало их не только материально, но и идейно. Тогда, после того, как она добивается своего, она вправе предъявить ему
счёт за снижение их благополучия. Когда же он в своё оправдание
напомнит ей о её же требовании, она, презрительно усмехнувшись,
ответит, что не знала, что он такой слабый.
Удар по делам мужчины всегда является абсолютно беспроигрышным вариантом для разрушения отношений и подрыва уверенности мужчины в своих силах. Часто женщина, чтобы приручить мужчину, так и поступает. Приручить его ей необходимо для
того, чтобы проявлять свою свободу с наименьшими ограничениями с его стороны. Ибо свобода современной женщины, как
правило, всегда оказывается выше её любви.
Страстная любовь женщины всегда быстро проходит и переходит в фазу материального пристрастия. Утоление страсти всегда
приводит к жажде манипулирования. Проявлением любви считается у женщины частота контроля с её стороны над действиями
мужчины. Лучшее, по её мнению, доказательство её любви – это
сращивание своих рычагов управления мужчиной с его возможностями. В таком идеальном случае обладание мужчиной становится
прерогативой её капризов.
Часто подобное сращивание происходит незаметно во времени
и достигает такого совершенства, что мужчина оказывается полностью порабощенным ею. Практически всегда он держится около
неё за счёт её и своих сверхстрастных проявлений сексуальной, то
есть телесной, любви.
Привязанность телесная – это самый трудный экзамен жизни.
Оторваться от этой привязанности, когда остальные отношения
уже полностью извращены, дано не каждому мужчине. Умные
женщины очень тонко используют подобную привязанность в своих целях, талантливо манипулируя слабостями мужчины. Игра на
его слабостях – это высший пилотаж женщины. Если она не умеет
этого делать, то рано или поздно он начинает прозревать и пони228
мать, что им грубо играют и используют его для эгоистических
целей.
при этом остаётся невидимым. Но обиды не безобидны. Такая вот
тавтология.
К сожалению, даже в любви значительно больше всяких отклонений, которые можно бесконечно обсуждать, чем высокого, умного и божественного отношения друг к другу. Любовь истинная
требует всего лишь одного − чтобы к ней было отношение, как к
Богу. Когда это не наблюдается, то любовь заболевает.
У многих из нас воображение так превосходно развито, что мы
можем вообразить себе любовь другого человека по отношению к
нам до самой смерти. Хотя там, быть может, кроме тупости и природного либидо ничего больше и не ночевало.
Морализмы
Для некоторых показать плод, который они могут создать, означает чуть ли не конец света. Ибо они всю жизнь мучаются процессом создания идеи плода, этим и существуют в своих мечтах.
Всю жизнь они не могут перейти границу дозволенного им самой
Природой.
Когда нет настоятельной необходимости для помощи, не надо
дёргаться даже по направлению к любимому человеку. Ибо этим
ты тешишь свой эгоизм, своё либо его тщеславие. Иногда он расценивает такой порыв, как навязывание, и дело может дойти до
обвинений и разрыва.
У людей наступает такой момент в отношениях, что они как
будто бы друг о друге знают всё. И переоценивают себя. Иногда
один, иногда оба. Скука быстро переходит в обиду. Обиды множатся. А всё потому, что эти двое друг другу просто надоели. Может быть, у них закончилась любовь, а дружба не началась, да и
дела общего не наблюдалось?
Слова, идущие от одного человека, их прямой смысл, и ощущение от них часто не совпадают настолько, что начинают взаимно
уничтожать друг друга в душе второго, того, кому они предназначены. Душа начинает болеть от этого, а отношение к человеку меняется. Иногда до агрессии. Вопрос в том, кто кого пытается обмануть: первый второго или каждый сам себя?
Обиды от шуток самые сильные. Обман тоже приравнивается к
шутке. Обиды вносят разлад в организм, сердце может не выдержать настолько, что вслед за этим последуют обвинения в адрес
обидчика. Ведь это он стал причиной стресса. Собственный невроз
229
Брать взаймы можно у каждого. Можно брать даже тогда, когда
дают просто так, без отдачи. Но у некоторых лучше не брать ничего и никогда. Ибо почему-то перед таким всегда после этого бывает стыдно. Как будто он всякий раз добродушно повторяет: «А я и
не вспоминаю о тех деньгах, что когда-то дал. Предлагаю и тебе
забыть». Поэтому долги лучше отдавать. Самое слабое место этих
рассуждений: как быть с любимым и любящим тебя человеком?
Человек совершает грех, поступая сознательно и зная, что делает грех. Потом начинает мучиться от этого. Если же лестью, объяснениями в любви и преданности, обманом он впутывает в грех
другого человека и в нём же, в его податливости, видит причину
греха, то возможно, что он и промолчит. Однако чаще всего он
обвинит своего партнёра, который в начале недоумевает такому
перевоплощению, а потом избегает встреч и отчуждается. Страшнее всего, что таким человеком часто оказывается самый твой дорогой человек.
Видеть причину несчастья другого человека в себе тяжело. Хуже, если о том же этот другой говорит тебе сам. Обвинения всегда
не объединяют, а разъединяют. Это против Жизни. Конечно, можно посоветовать обоим поискать общий выход из создавшегося
положения, но сколько нужно сил, чтобы повернуть себя лицом и
душой к другому!
Человек, если ты стал на путь совершенствования, то восприми
лучшим своим учителем того, кто сильнее бьёт, а худшим своим
врагом – друга, который хвалит. Все это знают, но…
Когда жжёт в сердце после обиды, нанесённой другом, то это
означает, что там выжигают друга. Когда жжёт в душе, выжигают
смысл быть вместе. Когда жжёт в мозге, выжигают память о со230
вместно проведённых лучших минутах.
Если ты плохо чувствуешь себя, когда твой друг или любимый
человек может позволить себе больше того, о чём помышлял ты,
задумайся. Ибо тобой в эти минуты может руководить дьявол, желающий его подчинить.
Многие ищут себе помощников или помощниц, не подозревая,
что ищут обузу, которой нужно будет самой не только помогать,
но чаще всего переключить на неё чуть ли не всё внимание и все
силы. Так возлюбленные мечтают о счастье проживания вместе,
которое оборачивается потом сущим бесконечным адом.
Не подталкивай никого. Это чревато неприятностями. Иногда
очень большими, ибо твой слабый толчок может быть воспринят
как удар. А ты в ответ получишь настоящий. Тебе этого хочется?
Очень надёжное в обвинении мужчины со стороны женщины,
это повторять ему, что он мужчина и, значит, никогда не поймёт
настоящей женщины.
Нельзя жить прежней жизнью, не изобретая нового. Иначе приходится следовать за её изменениями в усталости и принуждении.
А это − насилие.
У некоторых из нас всё как бы «недо…» – недоделали, недолюбили, недоросли и так далее. Как легко и увлекательно начать чтото, но как быстро надоедает его продолжение!
Объявление: «Обещаю излечения от болезни под названием
Жизнь». Как же в таком случае называется настоящее здоровье?
Лучше прозреть один раз, чем постоянно оказываться в роли
прозревающего. Это надоедает, от этого устают. И это, в конце
концов, приедается настолько, что уже перестаёшь что-либо понимать в этой жизни. А всё, что видишь через марево прогревания,
превращается в иллюзию.
Подняться над грязью и судьбой – стремление Человека часто
даже неосознаваемое. Грязь и судьба нами никогда не объединя231
ются, а на самом деле цветы растут из земли, медицина замешана
на крови и инфекции.
Бездеятельные люди сами себя казнят за несоответствие своему
идеалу. Деятельные – за недостаток чёткости их идеала.
Две морали борются в мире за право определить границу неприязни и приязни. Любовь прощает всё, даже извращения.
Человек иногда говорит, что пусть его судит Бог, а не люди. Он
себя считает Богом. Фактически же он ещё просто эгоист и дикарь.
Когда разума не хватает, Человек утверждается на Земле за счёт
варварства. Когда в нём отсутствует Божественное, он выжигает
всё огнём. Человек-животное становится в таких случаях дьяволом. Если же разум восходит к любви, то дьявол растворяется.
Писателя А. Белова убивает собственный ненормальный сын.
Генерала Л. Рохлина – собственная жена. Многих жён убивают
свои мужья. Чем нужно так досадить, чтобы стать убийцей? Я наблюдаю семью, в которой сын родился с такими отклонениями,
что убийство или самоубийство матери было запрограммировано.
Однако, случай спас мать: сын погибает сам. Судьба… Чья?
Наблюдаю семью, где муж перенёс невменяемость жены на детей. Жена несколько раз перенесла острые заболевания психики, и
полной адекватности у неё не было. Крики и ругань были постоянным средством общения, когда он приходил домой. У неё же –
бессилие. Сколько надо вложить оставшихся сил, чтобы изменить
среду?
Маска и двойник
В учении Кастанеда утверждается, что управление случайностью достигается через сновидения. Предлагается практика: формирование двойника во сне. Двойник человека − это он сам, но
развивающийся через свои сновидения. Сам человек этой двойственности не ощущает. Другие могут регистрировать появление
двойника в другом месте.
Основа метода − это изменение и смещение центра реальности
232
при управляемых сновидениях: переход рациональности в сон, и
иррациональности в бодрствование. Это приводит к нарушению
адекватности в оценках и к нарушению действия инстинктов. Наблюдается ослабление биологичности инстинктов, выражающееся,
например, в переподчинении назначения человека: женщины теряют инстинкт рода, мужчины − защиты семьи.
Считается, что управляемые сновидения снимают кошмары,
повышают предсказание негативов и ориентируют человека на их
совершение. Кошмары − отражение негатива в поведении. Однако,
сформулированное Кастанедой реализуется лишь в случае большой устойчивости организма. Когда человек ослаблен, то подобная метода приближает его к психбольнице, иногда очень быстро −
за несколько дней.
Случайность может быть близкой и далекой. Близкая − это когда отрезок времени, через который она наступает, относительно
невелик. Далекая − отрезок времени очень большой, десятки или
даже сотни лет. Закономерность искать в случайности − это задача
исследователя. Подчинение случайности − ещё более интересное
занятие.
Тенсегрити − энергетические практики Кастанеды. Кастанеда
говорит, что движения в этих практиках появились из сновидений.
Наверное, это не совсем так, ибо под сновидениями могут быть
поняты моменты погружения в собственное подсознания, когда
происходит тонкий контакт сознания человека со скрытыми слоями Сознания Природы. Скорее тут надо говорить об аутотрансе.
Чтобы это состояние не вошло в привычку и не разрушило человека, предлагается постоянный самоконтроль.
Привычка же суть маска, обман и самообман. Ибо маска может
стать лицом. Мы исходим из того знания, которое имеем. И, к сожалению, мало заглядываем в непроявленное.
Хотим сделать других и себя здоровыми. Получается, но мало.
Потому то здоровыми − в той плоскости, на том уровне, на котором находимся. Даже понятие здоровья не существует. Неужели
же мы обсуждаем воздух?
233
Есть апория Зенона: Ахилл и черепаха. Он её догоняет и никогда не догонит. Если не выйдет за пределы своей линейной логики.
Это забавно и не более. Чтобы стать выше, должна перестроиться
логика. Маркс не разгадал тайну дифференциального исчисления,
потому что он не понимал, зачем оно нужно. Но оно необходимо
для того, чтобы Ахилл догнал черепаху. С помощью его он это
делает очень просто − достаточно ввести скорости черепахи а
Ахилла. Скорости − это первые производные в дифференциальных
уравнениях.
Психология пытается понять, почему эта маска личности существует. Мы обещаем больному, который к нам приходит, что он
станет здоров или, по крайней мере, получит очень сильное облегчение. Этим мы его обманываем − мы обещаем ему другую жизнь,
свободную от страданий, и даже, как это ни странно, от смерти.
Имеем ли мы на это право? Нет, не имеем − мы не Бог. Вот где
происходит нарушение законов, вот где мы переступаем грань.
Если мы будем говорить больному правду, то, может быть, к нам
никто не пойдет лечиться? Мы не заработаем денег. Вот почему.
Можно ли не обманывать? Можно! Нужно выйти за пределы
апории Зенона во врачевании и научиться пользоваться дифференциальным исчислением самой Жизни.
Нужно по-новому взглянуть на духовность. Тем более, что многие просто изголодались по осмыслению жизни. Нужно понять,
что для нас с вами духовность − это процессам восхождения по
Смыслам Жизни как Путь. На этом Пути осмысление жизни может
привести к пониманию уровней иерархии самой Жизни и её Критериев.
Как легко можно проиллюстрировать смысл вводимой иерархии уровней? Мне кажется это можно сделать состояниями сознания и состояниями души, настроения, тем, что мы называем лестницей состояния:
Апатия соответствует безысходности апории Зенона.
Ярость − пробуждению недовольства положением.
Радость − переходу на другой уровень, решающий проблемы
ближнего выживания.
Эндокринная система отвечает всем этим состояниям по-своему
234
и быстро.
Транс − мелкий или глубокий присутствует всегда. Обманывая
самих себя в том, что мы являемся избранными проводниками Божественной энергии, мы уже в трансе. Уговаривая вас, я ввожу вас
в легкую форму транса. Иначе вы никогда не согласитесь со сказанным.
Мы не поймем друг друга, если у нас не будет общей парадигмы, а она появится только при условии доверия, веры и общих
принципов, а это чем не транс?
Апория, то есть неразрешимая ситуация, имеет принцип: что бы
ты ни делал, бесполезно. Но мы-то знаем, что Ахилл догонит черепаху. И мы знаем, что мы всё равно умрем. Почему же мы стараемся внушить такой больной оптимизм? Не кажется ли нам, что
мы говорим о другой жизни человека, когда вдруг ни с того, ни с
сего, перепутав разные миры, начинаем внушать ему мысли о бессмертии, которое достижимоо не на этом свете?
Считая, что жизнь наша вечна, мы думаем, что приближаем себя к тому спасению, о котором говорил Христос. А может быть,
Он говорил вообще о том, что Человек призван спасать всех, кто
терпит несчастье? Вот это состояние готовности к спасению, может быть, лучше всего отражает любовь ко всем?
Моё главное открытие
Хотелось ещё раз процитировать уже однажды сказанное: «Дух
есть прежде всего способность человека различать высшие ценности: добро и зло, истину и ложь, красоту и уродство. Если выбор в
этой области сделан, то дух стремится подчинить своему решению
душу и тело. Через свой дух человек общается с Богом. Без общения с Богом дух человека не способен найти настоящий критерий
для определения высших ценностей, так как только Бог, который
Сам есть абсолютное благо, истина и красота, может верно указать
решение человеку». Наука высшая критериология, предложенная
мною, взяла своё начало из этих истин. Главная задача нравственного воспитания изложена в этих словах.
крытие, пришедшее к нему под занавес жизни − нравственное совершенствование2. Вспоминая себя и других, вступающих в жизнь,
Толстой констатирует: «отпадение моё от веры…» произошло к 15
годам. «Теперь, вспоминая то время, я вижу ясно, что вера моя –
то, что, кроме животных инстинктов, двигало моею жизнью –
единственная истинная вера моя в то время в совершенствование.
Но в чём было совершенствование и какая была цель его, я бы не
мог сказать» (с. 7). Он совершенствовал в себе ум, тело, волю.
Нравственное совершенствование «подменилось желанием стать
сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других». «Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость,
гнев, лесть, – всё это уважалось» (с. 8) .
Толстой с позиций религии захотел нарисовать жизнь религиозного человека и вышел за рамки официальных церковных догм.
Он захотел подменить церковную религиозность самодельной и
потерпел неудачу, потому что не понял, что Церковь − это Институт Человека, который создавался веками. И никакой гений его не
поколеблет. Ни П.Н. Толстой, ни В.И. Ленин не смогли этого сделать. Чтобы изменить религиозные взгляды людей, нужно не отменять старое, а предложить сначала новое, которое и будет постепенно вытеснять старую организацию.
Меня же всегда удивляла моя ранимость. Вначале, в молодости,
я связывал её с обидчивостью, но к старости стал смотреть на происходящее со мною другими глазами и понял, что всё дело в душе,
которая мне досталась. Точнее, всё дело в теле, которому достался
я сам как душа. Ибо я всё больше и больше прихожу к выводу, что
среда души и есть наше Я.
Я − это пространство присвоения личностью, то, что называют
в последнее время душой человека. Индивидуальность больше
связана с инстинктами, а душа − с сознанием.
2
В «Исповеди» Л.Н Толстого сформулировано его главное от235
Полн. собр. соч. Льва Николаевича Толстого. т. ХV. Под ред. и с
прим. П.И. Бирюкова. Тип. тов. И.Д. Сытина. М. – 1913, с. 5-53.
236
Главное моё открытие − это моя теория и практика взаимосвязей частей организма и их объяснение с позиций критериологии.
Понятия, которыми я при этом оперирую, несколько видоизменяются в своих определениях, но именно их взаимосвязи и дают новую картину. На первое место я ставлю понятие критерия, которое
возвожу в философскую категорию. Прорисовывая соотношения с
ним других известных уже понятий, я строю пирамиду иерархии
подчинённости в моей модели мира и Сознания Природы. Критерии − это оценки, без которых ничего в жизни не связывается и не
делается. Ибо оценки дают меру соотношений, соответствий, сравнений, совпадений. В каждом нашем суждении можно выделить
сразу несколько оценок.
Оценки нам навязаны не просто традиций и культурой, главное,
они навязаны языком, на котором говорит человек. Поэтому часто
бывает непросто приспособиться к другому языку как к другому
этносу.
Люди привыкли применять застывшие оценки, хотя на самом
деле они всегда меняются в нашем сознании. Одно дело − это метрическая мера длины, веса или чего-то другого, а совсем иное −
это оценка, которой оперирует наш разум. Она становится то
меньше, то больше в зависимости от обстоятельств. И таких оценок в сознании человека великое множество. Критерием, с математической точки, зрения оценка становится тогда, когда она максимизируется или минимизируется с течением времени, требуя для
этого привлечения ресурсов организма. То есть оценка как критерий удовлетворяется организмом в первую очередь за счёт всего
другого − и внешних, и внутренних ресурсов Природы.
В процессе оптимизации критерия (максимизации или минимизации с течением времени) Природа самоудовлетворяется. Именно
этот процесс самоудовлетворения и есть путь эволюционного природного движения. Выше этого процесса находится лишь Глобальный Критерий Природы, который первичен. Всё остальное,
по-видимому, уже потом: тонкая и грубая материя, поля, вакуум.
Контроль процесса самоудовлетворения происходит в нашей душе, ибо она является хранительницей всех высших оценок личности.
237
Состояния организма − это вторая главная характеристика
Жизни, которая связывает все части организма с природными критериями. Состояния организма прекрасно ощущаются самим человеком и управляются состояниями души. Фактически состояния
души и есть основные обобщённые оценки личности, или её критерии, в соответствии с которыми человек и делает свой выбор,
сознательный или нет.
Человеческий организм имеет глобальный критерий, который
отражается в его духе. Личностный дух человека живёт в его душе.
Он контролируется, а иногда и выбирается, самим человеком
вполне сознательно. Глобальный критерий − это высший уровень
духа человека на конкретный момент времени, который имеет состояние максимума при полном отождествлении с высшим смыслом Природы. От него настраиваются все остальные критерии и
оценки, начиная от качеств души (совесть, вина, любовь, ответственность, долг), разума, тела, воли, органов до самих клеток.
Лестница состояний − это последовательность состояний души
от суицида вверх, через апатию, депрессию, гнев, ревность, ненависть, враждебность, нейтральность, положительность, радость к
состоянию любви, которое является высшим, если это любовьблагодарность.
Состояния души есть личный дух. Поэтому душа всегда настроена на свой глобальный критерий в виде её личностного духа.
Если дух падает, то и глобальный критерий человека тоже падает.
Дух может падать под воздействием негативов, идущих на него
извне и изнутри. Эти воздействия могут происходить как от людей, близких и далёких, так и от сущностей общеклеточного сознания, так называемых духов, лярв и прочее. Все эти элементы
есть переносчики состояний в потоке связи между людьми. Потоки
эти возникают сами собой при контактах людей и сохраняются
всю жизнь. Потоки эти организованы в среде Сознания Природы,
которое является носителем более широкого спектра мыслей, желаний, страстей, чем есть у каждого человека.
238
При падении духа глобальный критерий передаёт всем остальным критериям органов и подсистем соответствующую смысловую информацию по их самоорганизации на более низком уровне.
Соответственно при повышении уровня глобального критерия и
уровень самоорганизации организма повышается.
Высокий уровень духа соответствует высокой степени твёрдости, воли, непоколебимости личности. Низкий − безалаберности,
распущенности, безволию, нетерпимости и так далее.
Высокий уровень духа говорит о подчинённости человека одному высокому критерию, действие которого значительно превосходит результаты воздействия от других критериев, которые навязываются человеку со стороны.
Низкий уровень духа соответствует состояниям души, когда
она резонирует на многие низкие голоса, подсказки, критерии. Чем
ниже уровень духа человека, тем больше таких подсказок имеет
его душа. Нередко бывает, что в душе человека образуется целый
бедлам.
Человеческий дух − это как бы пирамида, вершина которой соответствует одному глобальному критерию, а все нижние горизонтальные сечения соответствуют множеству точек внутри пирамиды, обобщающих множество более низких критериев критериальный потолок. Чем ниже критериальный потолок, тем больше критериев человек принимает за главный критерий жизни и тем больше он путается в своих оценках.
Бывают периоды в жизни человека, когда он падает в своём духе под действием близких ему людей или негативных жизненных
ситуаций. В такие периоды в его душе возникает значительно
большее многоголосье подсказчиков, каждый из которых стремится любым путём завладеть разумом, телом, желаниями, душой,
волей. Одновременно возникает шум этих голосов, среди которого
время от времени выделяются некоторые из них.
Всё это многоголосье проецируется на все органы тела, на все
клетки, на разум и подсознание, на желания и волю. Результат − то
или иное ухудшение здоровья, психики, воли. Больше всего стра239
дает самая высокочувствительная часть организма. У одного человека это сердце, и у него возникает невроз сердца. У другого это
чувства, и у него возникает невроз психики.
У третьего это разум, и у него возникает шизофрения. Но все
эти примеры идентичны по своему развитию и по своей причине.
Значит, шизофрения, невроз сердца, чувств, разума является, по
сути, одним и тем же заболеванием.
Мне было дано увидеть в одну из ночей клубок змей, которые
обгладывали мою душу, когда за несколько месяцев перед этим у
меня постепенно падал мой дух. Через неделю мне было показано,
как проекция этого состояния души калечила моё сердце. Ещё через неделю со мной случился коллапс, в котором меня вывели
вновь в пространство безграничной любви и очистили душу.
Для таких, как я, впитывающих в себя, как губка, негативы
жизни для её всеобщего очищения, есть только один путь − как
можно более высокая и широкая любовь-благодарность, которая
собственно и является самым выдающимся чистящим средством
для душ и жизненной среды. Самое высокое качество души возможно только в состоянии единственного высокого глобального
личностного критерия, совпадающего с Глобальным Критерием
Природы − Богом.
Так доказывается не только существование Бога, но и Его единственность и необходимость. Глобальный критерий через своё дерево критериев передаёт свои настройки на все части человеческого организма. Он выражается в так называемой доминанте сознания, открытой Ухтомским.
Доминанта своим изменением во времени полностью отражает
изменения критерия, которому она соответствует.
Доминанта формирует своим действием ядро смысла Природы,
который может перейти в смысл сознания человека, то есть проявиться и стать элементом накопления, элементом человеческой
памяти.
Конкретика наших отношений такова, что люди часто, сами то240
го не замечая, меняют свои оценки на противоположные. Человек,
искренне признавая за любовью самый главный смысл жизни, когда приходит время выбора, проявляет свой глобальный критерий
совсем не в соответствии своим высказываниям и на оставшуюся
жизнь выбирает не любовь, а обратное. Это означает, что человек
искренне заблуждался, совершенно не подозревая о скрытых механизмах своего сознания и своей души.
Душа такого человека находится под сильным давлением негативных воздействий, идущих, как правило, отовсюду: от его родных, от служебной деятельности, от быта, от друзей. Обосновывает свой выбор душа тем, что главенствует в ней критерий долга, не
понимая, что свой долг нельзя навязывать никому как их обязанность откликаться на него.
Часто человек, сознательно делая в своей жизни выбор в пользу
долга, а не любви, обосновывает его тем, что любовь никуда не
денется, а долг останется навсегда. Уговаривая себя так, он делает
самую большую на свете ошибку, ибо он отказывает себе в контакте с Богом. Этот человек использует для своей жизни критерий,
обратный истинному.
Сделавший такой выбор человек практически никогда уже не
может по доброй воле отказаться от человека, которого он предал
в любви, и продолжает свой «роман» с ним, насколько терпят обстоятельства. Понять его можно: он хотя бы таким образом и на
какой-то период времени компенсирует давление жизненного негатива в своей душе, думая, что ничего не изменилось в отношениях с любимым человеком. Однако, всегда оказывается, что любимый человек для него теперь стал отхожим местом, куда при случае очень удобно выбрасывать мусор своей жизни, которого при
общем негативном фоне набирается бесконечно много. И если любимый человек при этом остаётся верен ему, то он фактически
превращается в заложника смерти − в психически больное, загнанное существо, ибо любовь становится болезненной привязанностью без каких-либо послаблений.
Никакое терпение не спасает человека, если его любовь окрашена человеческими отношениями, не нашедшими полного отклика в душе другого человека. Терпение может помочь лишь в слу241
чае любви Божественной.
Наставление о внутреннем спокойствии
Кажется, вполне возможно назвать некоторые качества, которые могут быть полезны человеку, если он станет практиковать их
в себе. Если сравнивать мировоззрение разных людей, то можно
поразиться, насколько широко представлено в них их отношение к
Богу. Сегодня так просто доказать существование Бога, что удивляешься, как можно жить без высших, глобальных критериев Природы. Подобное культивируют люди недалёки, эгоцентристы, зомбированные.
Зачем суетиться в жизни, если знать, что после её окончания
нас ждёт бесконечное наслаждение? Вчера, 16 ноября 2001 года, я
снова побывал там. Отключение моего сознания от Разума без Радости произошло вечером прямо на заседании в доме науки и техники, на лекции Войцека Трацевского. Началось после того, как он
сказал, что Бога нет. Странный он распространяет буддизм, прагматичный.
Сильно не понравился такой буддизм моему Ангелу Хранителю, который сопроводил меня в мир счастья. Он возвратил мне
ощущение Океана Радости, Разум Радости, Любовь. Привязанности разорвались. Душа освободилась от змей. Теперь очередь за
освобождением сердца. Моя игра опять возобновилась.
Жизненная суета приносит столько огорчений и трагедий! Ради
чего? Ради того, чтобы, считая, что после смерти человек оказывается безо всего, познать, вкусить, искупаться наслаждением при
жизни хотя бы чуть-чуть. И это наслаждение видится в материальном. В успехе, в уважении других людей, в мелочном, о чём и говорить-то неприлично. Сколько страданий это приносит! И тем,
кто так рвётся, и тем, кто оказывается рядом с таким человеком, и
вообще человечеству. А на самом деле истинное наслаждение там,
куда мы уйдём после жизни.
Вслед за схимонахиней геронтиссой Гавриилией хочется пожелать себе и людям спокойствия, ибо чаще всего оно только и способно спасти нас от всяческих заболеваний.
242
Радуйся! − вот первая заповедь. Всему и всегда. Но не просто
радуйся и ничего больше не делай, нет − делай, выполняй, соблюдай хотя бы два следующие правила.
Жизнь без любви, это жизнь без солнца и без справедливости.
Для Бога имеет значение одно: кому и сколько любви даёшь.
Везде без разбора. Примет Он твою любовь или не примет, не думай об этом.
Высшая несправедливость всегда является истинной справедливостью. Несправедливым мог бы назвать любой из нас свой выбор, когда он делается нами вполне сознательно не в пользу высшего и благородного, а в пользу уродства жизни как долга и ответственности.
Без любви не помогут ни послушание, даже самое смиренное,
ни смирение, ни терпение, ибо не слушаться и терпеть надо, а любить. Тогда и смирение, и терпение будут незаметны.
Никогда не преувеличивай негативы, не вкладывай в них энергию. Иначе они приобретают свою индивидуальность, персонифицируются, становятся критериями жизни.
Любовь − это Воля Бога. Отсюда правило второе: основа счастья в этом мире − перестать иметь свою волю как любовь эгоистическую, то есть такую любовь к человеку, которая сильнее всего на свете требует отобрать у объекта любви всё для моей услады.
Такая любовь − это не просто болезненная привязанность, это на
самом деле настоящая паранойя, то есть больная воля. Ревность,
которая всегда сопровождает такую любовь, только подчёркивает,
как мгновенно любовь эгоиста превращается в ненависть в объекту
своей любви. Такая любовь не является, по существу, истинной
любовью. Это жадность. Самое трудное − достигнуть смирения в
любви к людям. Как бы ты был рабом всех.
Грех становится сущностью тогда, когда он получает подкрепление в виде энергии жизни и когда он после этого не растворяется
в покаянии, а накапливается. Надо очищать душу постоянно. Нужно двигаться вперёд, а не останавливаться, ибо остановка − это
рабство, а ты в ней − негодный раб.
Истинная любовь − это любовь-благодарность.
Любовь как страстное желание обладать − это болезнь. Ибо
страстные желания иметь относятся к физиологическим потребностям. Любовь же не является физиологической потребностью. Обладание − это качество потребности. Любовь − это основная способность Человека, а способности даются для того, чтобы они увеличивались в своей реализации неограниченно, дивергентно, и
принадлежали всему человечеству, Природе. Любить, то есть быть
всемогущим Богом − это способность Человека. Всемогущим −
для других, для многих.
И посему нельзя желать того, что приносит урон другим. Господь оставляет такие просьбы без внимания. И вообще просить для
себя у Бога − недостойно истинной любви.
243
Память выборочна. Она работает правильно, если человек быстро забывает не то, что принесло ему вред, зло, а то, как этот вред
и это зло на нём отразилось. То есть отношение к своим обидчикам и к обиде стало спокойным, как будто на его месте был кто-то
другой.
Лучше всего, когда тебе плохо, не заговаривать об этом. Ибо
ангелы знают твою нужду. Иначе потом можно сильно пожалеть о
сказанном, если твои слова попадут к человеку нечистоплотному.
Проси Ангелов принести мир в душу твою.
Проси Господа избавить твою душу и разум от любой злой
мысли, от ненависти, ревности, от раздражения, зависти, нетерпения, гневливости и злобы. Ибо они ведут прямым путём к смерти,
но здоровых людей. Когда же человек коснётся её, то он начинает
понимать цену жизни. Если же смерть становится постоянным его
спутником, то человек начинает постоянно ощущать в своей душе
то состояние, для которого он созрел в своей жизни: в хорошей −
блаженство, в плохой − страх.
Никто и никому не может помочь, несмотря ни на какое огромное своё желание и свою любовь, ибо даже они проходят через нас
244
с позволения Господа. А насколько заслужил тот, на кого мы их
направляем, не нам судить. Собственные усилия его души всегда
значат значительно больше, чем наша любовь. И потому любовь
должна идти от всех, чтобы на земле установился мир.
Если уходит вдруг из жизни радость, надо помнить, что Бог
любит нас всегда.
Если не слушают меня, надо упорхнуть хотя бы мыслями в другое место. Иначе высокий контакт рвётся.
Если любовь Бога как Его безграничная воля кажется нам несправедливой, неправильной, то вспомним, что эта любовь − гора с
вершиной бесконечного счастья.
Самая большая любовь Бога ждёт нас лишь после жизни − в
смерти, в другом мире. Наша задача − и при жизни помнить об
этом.
Ты можешь думать или говорить о чём хочешь, но должен
помнить, что этим ты снова и снова притягиваешь и те события, и
те переживания, которые ты тогда испытал. Не лучше ли отпустить событие и постараться не обсуждать его ни с кем-то, ни с собою? И оно уйдёт вовремя. Удостоверься в любом результате, и
станет легко. Ибо плод выращен уже.
Если не отчаешься − увидишь свет, отчаешься − ощутишь страх
и мучения.
Мы вечно забываем о любви в своих словопрениях. Меньше
слов, больше любви.
Не жди, что тебя поймёт кто-нибудь. Только Бог. Делай всё в
своей жизни, посвящая Ему. И тогда легко будет переносить тяготы непонимания.
Чтобы благословение Божие сходило на человека, ему нужно
немного: всегда быть готовым к перемене и меняться к лучшему,
соглашаться со своим духовным наставником и доверять ему, если
он есть. Послушание приносит чудо.
245
Господь бьёт лишь своих, от кого Он ждёт усердия в делах.
Чтобы проснулись, осознали и покаялись. Никогда не поздно даже
если ты упал совсем низко. Чтобы поднять дух, не нужны подпорки. Для этого достаточно понять, что любовь это делает лучше
всего.
Не всё говори всем, когда идёшь на свершение. Великое только
потом облекается в слова и славу. Но не ради славы делай, а вопреки ей.
Говори с Ангелом Хранителем обо всём. Особенно, когда нет
решения. Он помогает.
Всегда виновата наша душа, когда мы совершаем грех. Но договориться с нею почти невозможно. Совесть может сжечь сердце,
если наше я упрямо перед Богом.
Строгость по отношению к нам − это всего лишь то, что мы заслужили в своём заблуждении. Строгость − это не только слова
старца, но и болезни, и мучения, и страхи.
Если хочешь пожалеть кого-нибудь, то жалостью можешь
сжечь свою душу, превратить её в головешки. Помни, что Бог −
самый большой и самый щедрый. Он не забудет этого человека,
воздаст ему по заслугам его. Он сделает так, как Ему надо. Не мешай. Подскажи лишь, как жить ему. Он сам должен стать рабом
Господа, а не ты рабом у этого человека. Ты лишь служи ему милосердно, любя его как всё живое.
Убить любовь
Самоорганизация жизни Человека происходит в двух пространствах одновременно: в пространстве Жизненного Потока и в собственном жизненном пространстве. То есть в душе любого человека всегда присутствуют два жизненных критерия. Поэтому оптимальность в такой системе имеет ярко выраженный тип седловой
точки: значения одного критерия стремятся к максимуму, значения
другого критерия стремятся к минимуму. Но при этом обязано сохраняться условие Игры с Выигрышем для всех.
246
Практически всегда человек волен выбирать, какой критерий в
его душе будет превалировать и, значит, чему больше отдаст человек предпочтение и свои силы: Жизненному Потоку или себе. Соответственно и его любовь будет видоизменяться от любвиблагодарности в первом случае до эгоистической любви для себя
во втором.
В одном и том же объяснении в любви нередко можно услышать: «Я тебя люблю, и поэтому мне от тебя нужна ласка, тепло
сердца и души, мысли, направленные на меня и, конечно, страстная любовь разного вида». Человек прямо говорит, что в своём
любимом он находит своё отражение, и хочет, чтобы оно тоже светило ему, как солнце, как он сам. Такова обоюдная любовь, − скажете вы. И тут как бы нечего поделать. Любовь всегда хочет быть
ответной.
Через одну минуту, находясь в потоке любви, но не ощущая такой же ответной страсти в свой адрес, человек, не осознавая, что
делает, говорит: «Я тебя люблю, и ты только будь! Мне от тебя
совсем ничего не надо. Слава Богу, что ты есть!».
Любовь для себя и любовь для других − это два потока одной и
той же любви. Ругать эгоиста за то, что он проявляет эгоистическую любовь в ущерб другим людям, легко. Труднее понять, к чему приводит подобное. И совсем сложно предложить человеку
счастье обоюдной любви, которая не является эгоистической ни с
какой стороны.
Ругать солнце за то, что оно светит другим и греет других тоже,
глупо. Ибо солнце светит всем и греет всех. Пора понять и нам,
что любовь − это солнце, и присваивать её абсурдно.
Как решить оптимальную задачу выбора человеку, не разрываясь между долгом обществу и собой? Человеку выдан при рождении кредит трудиться на благо общества, увеличивать Поток не
только своим существованием, но и ростом благ Потока, и этот
долг общество снимет с него не скоро. Кто-то умудряется не платить по долгам, но в таком случае Природа всегда находит возможность довести до сведения души саботаж разума. И душа носит эту информацию и тем или иным способом будоражит весь
247
организм.
Общество делает человека рабом, пока оно не развито, и постепенно освобождает от рабства, развивая в себе общественные институты по защите слабых, больных и немощных. Человек есть
раб, потому что он вынужден платить обществу (семье, другу, любимому, фирме, государству, человечеству) натурой, отдавая свои
силы, свой разум, время для непосредственного выполнения обязанностей слуги. Общество требует от человека выполнения функций, которые он не любит.
Служение становится сладостным только в одном случае − в
любви.
Закрепощение делает человека несамостоятельным, зависимым
от обстоятельств. Такой человек суетится, не видит главное, а если
и выделит что-то, то совсем не уверен, что сделал правильно. Критериев правильности у него не существует.
Только когда общество возьмёт на себя функцию освобождения
личности от натурального долга, человек приобретёт самостоятельность и внутреннюю свободу выбора. Но к этому моменту ему
необходимо познать истинные критерии, иначе он начнёт употреблять свою свободу не по назначения, в агрессивных целях.
Освобождая личность от служения натурой, общество, тем не
менее, всё равно будет жить за счёт труда человека. Избыточность
Жизни даёт возможность людям постоянно отчислять от их плода
большую часть в пользу общества. Но свой плод свободный человек будет создавать с любовью в отличие от раба, который живёт
принуждением. Таким образом человек откупается от долга, возвращает выданный ему при рождении кредит.
В любви действует парадоксальный закон направления: притяжение в любви, то есть ответная любовь, имеет направление, противоположное первичному направлению потока любви.
Если бы эгоистическая любовь получала в Природе удовлетворение, то носитель такой любви, эгоист, очень быстро превращался бы в паразита, живущего лишь за счёт других. Спору нет, таких
248
в жизни много, но не ими полнится общество, не ими растёт Жизненный Поток и не на них надеется в своей Надежде Бог.
Эгоист любит себя и тянет на себя любовь других людей и любовь своего любимого человека. Этим он страстно жаждет присвоить его, сделать своим рабом, лишить его самостоятельности, превратив его в орудие собственной услады. Он добивается обратного
− его перестают любить.
Эгоизм человека добивается того, что рано или поздно от этого
человека отодвигается даже самый любящий его. Парадокс в том,
что человек, любящий себя и требующий этого же от других, убивает любовь к нему окружающих его людей. Он отталкивает их.
Любовь-благодарность, источаемая человеком для других, наоборот, вызывает потоки ответной любви к нему. Так Природой
усиливается любовь Человека. Так любовь усиливает себя и притягивает людей друг к другу.
Задача манипулятора, эгоиста − нарушить закон любви, развернуть поток любви окружающих его людей к себе и не допустить
любви к другим, кроме него. Но в страстной любви многие из нас
становятся такими эгоистами, когда начинают люто ревновать своего любимого к другим людям, стремясь своей ненавистью перекрыть потоки любви, идущие от любимого, к другим людям, нежели к ревнивцу.
Но любой человек обязательно имеет несколько потоков любви
к нескольким людям и один большой − ко всем, к Богу. Повернуть
эти, чужие, потоки к себе, не под силу человеку, ибо нужно стать
для этого истинным Богом. И если человек этого не понимает, то
он настраивает против себя в своём упорстве даже любимого человека.
Нужно каждому научиться уважать поток любви, исходящий от
другого человека и направленный не на тебя. Ибо в этом тоже проявляется наша духовность.
Самое лучшее, что может сделать человек, если он любит другого, не хочет жить иначе и жаждет ответной любви − это стать
249
рядом с тем, на кого и на что направляет его любимый свою любовь. Чтобы сохранить надолго свою любовь к другому человеку и
вызвать у последнего любовь ответную, нужно научиться любить
то, что любит любимый. Так возникает ответная любовь, даже если её до этого не было.
Благодарность источающего любовь человека безгранична по
отношении к тому, кто его понимает, любит и поддерживает. Это −
закон Потока Жизни, закон умножения любви.
Попытки развернуть поток любви, манипуляции чужой любовью всегда вызывают в душе у человека, на которого они направлены, неприязнь, охлаждение отношений и стремление к их разрыву, ибо манипуляции такого рода расшифровываются им, как агрессия против его любви, против потока любви из него и, главное,
против того человека или другого объекта, на который направлена
эта любовь. На самом деле это так и есть.
Объект любви − это иногда самое сильное Зеркало Жизни для
человека, от которого подпитывает он свою уверенность и надежду. Этот канал смысла Жизни часто вообще является основным,
дающим главное обоснование человеку его поступков. Главный её
источник − Бесконечный Источник Любви, Бог.
Зеркало любви возникает в обоюдной любви, приносящей иногда высший смысл людям, не знающим другого высшего смысла.
И если в душе человека контакт с Богом отсутствует либо он подменён другим контактом, например, с общеклеточным сознанием,
то смысл, лежащий в ответной любви, становится для человека
самым главным, а критерий усиления этой обоюдной любви − глобальным в его жизни. Поэтому любое ослабление подобной обоюдной любви чревато для такого человека потерей смысла жизни
и может поставить его жизнь на грань катастрофы.
Любой человек, излучающий истинную любовь, любовьблагодарность, естественно направляет её на всё окружающее его.
Он даже не направляет её, а лишь источает. Поэтому для эгоиста,
любящего такого человека, всегда будет очень трудно жить, ибо
он будет лезть из кожи, чтобы эти потоки любви к другим перекрыть и перенаправить к себе.
250
Для истинно любящего Зеркало Любви безгранично. Даже если
в его окружении кто-то не станет ему отвечать любовью на любовь, ответит ненавистью, то поток его любви и любви ответной
будет всегда превышать поток ненависти.
Разбить Зеркало Любви равносильно убийству. Поэтому манипуляции эгоиста в своей любви всегда несут в себе смысл убийства, под какими бы украшениями они ни были спрятаны.
Нужно помнить всегда, что смысл − это уже сконцентрированные в единое целенаправленное действие материальные и нематериальные ресурсы. Поэтому смысл убийства начинает реализовываться с того самого мгновения, когда он появился.
Противостоять смыслу убийства любви можно и должно, лишь
напрягаясь в своём сохранении любви истинной, Божественной,
любви-благодарности. Лучше не проводить никаких экспериментов в этом плане и не убеждаться в негативном влиянии эгоиста,
если ему потакать в его желаниях присвоить себе любовь другого
человека. Не надо приспосабливаться к его эгоистической любви,
убивая в себе любовь-благодарность к другим, пусть он приспосабливает себя к любви-благодарности, то есть становится несущим её.
Приспособить себя к агрессии другого человека означает пойти
к нему в рабство. Существует лишь один способ подобного приспособления, который может быть оправдан, − это когда любимый
становится врачом, отзеркаливает эгоиста в его действиях, чтобы
затем, постепенно, из его провального состояния вывести его в
высшие сферы духа. Но этот метод является очень болезненным,
требует от врача больших запасов здоровья, высокого профессионализма на уровне искусства и небезопасен, ибо всегда тот, которого таким образом спасают, может обвинить своего спасителя в
низменных поступках и отказаться от него. Как правило, дело осложняется ещё и тем, что у обоих возникает болезненная привязанность друг к другу, то есть эгоизм переходит и на спасителя,
если только он уступит в своей душе более низким критериям.
Если тот, на которого направлена любовь эгоиста, всё же под251
даётся последнему, то он тоже становится откровенно агрессивным, злобным и у него сами собой снижаются критерии жизни.
Откуда мера жизни
Два основных критерия жизни могут войти в открытое противоречие, если человек снизил уровень своего смысла жизни. И если человек живя высокими критериями, раньше осуществлял оптимизацию своей жизни почти незаметными усилиями, то теперь
ему становятся необходимыми большие усилия, чтобы хоть сколько-нибудь успешно лавировать между долгом обществу и любовью. Если раньше ошибки его поисковой составляющей сознания
и жизни можно было отнести к небольшим шагам поиска, по которым шла осмысленная самонастройка, то теперь это − резкие и
большие отклонения хаотического характера, сумбурные движения, в которых не столько виден осмысленный поиск, сколько судорожные рывки, в которых сознание человека старается оправдать своё существование. Человека начинают преследовать потери.
Ошибочные движения превращаются в непростительные промахи, которые вгоняют человека в длительную депрессию из-за
его безвыходного положения. Ибо жизненная задача человеческой
оптимизации переходит из внутренней тонкой и незаметной фазы
автоматической настройки в открытую, грубую фазу сознательного выбора. Так поисковый минимальный шаг внутреннего движения жизни превращается в грубый ошибочный, в грех сознания,
если высокие критерии души заменяются низкими.
Любой сознательный выбор при низких критериях приносит
человеку страдания, ибо ни критерии не соответствуют его высшему предназначению, ни плоды, полученные с помощью этого
выбора. А душа всегда знает высшее, если даже это душа самого
злобного существа.
Если всё же происходит переориентация в любви на вынужденную, насильственную, то она приводит к резкому падению уровня
любви со всеми соответствующими этому уровню критериями.
Вслед за падением уровня интересов обязательно возникают привязанности, так как высокий смысл исчезает, заменяясь в виде
компенсации на болезненные связи.
252
Высокий смысл в нормальной жизни нормального человека
почти неощутим никогда. Если только любовь-благодарность говорит о нём. Чем больше её в человеке, тем больше и смысла в его
жизни.
Но когда исчезает высокий смысл, человек начинает метаться,
искать оправдывающие его жизнь ситуации, ищет сочувствия у
других людей, хватается за разные критерии жизни, чтобы подняться в собственных глазах, и не находит опоры на низком уровне жизни. Ибо там нет ни смысла, ни опоры.
Долг не может быть длительное время смыслом жизни. От него
быстро устают. Он превращает человека в механизм, игнорируя в
нём его душу. Разум становится основным логическим и холодным компьютером, оправдывающим совершаемое. Душу разум
игнорирует.
Разум и его логика может на какое-то время внушить человеку
логичность и фундаментальную значимость принимаемых им решений. Но правильность ускользает от разума, ибо правильность
зависит от глобального критерия, а при падении духа таковым является сразу несколько низких истин.
Разум компенсировать смысл, идущий через душу, не может,
ибо все самые высокие критерии жизни проходят только через душу. Выбор критерия существования осуществляет душа человека.
Разум может на какое-то время навязать душе свои правила и свой
выбор. Но очень быстро оказывается, что душа по иерархии стоит
намного выше разума, а правильность жизни лежит в пространстве
любви, которую разум понять не может. Не разум приказывает
душе, а, наоборот, душа − разуму.
Законы, согласно которым душа осуществляет свои связи с другими частями человеческого организма, не совпадают с законами
разума и тела. Душа настраивается по своему духу. Разум может
лишь частично влиять на выбор качества личностного духа. Разум
может переместить центр сознания как вниз по лестнице состояний − к суициду, так и вверх по лестнице состояний − к Божественной любви. И в каждом состоянии будет свой дух, свои критерии и своё качество воли.
253
Логика разума, его рациональная составляющая, может понять
последовательность перехода, усвоить новое качество, принять и
согласиться с рациональностью этого перехода или нет, но страдать, терпеть, напрягаться и бороться с негативами в страстном
напряжении будет только лишь душа со своей программой иррационального мира.
Человек двойственен не только в глобальном критерии, но и в
своей программной начинке. Разум сам по себе не может оценить
высоту полёта. Чтобы ему что-нибудь измерить, нужна система
мер, которая будет передана ему для работы. Такую систему мер,
оценок, критериев ему предоставляет его душа. Проблема Человека состоит в том, чтобы эта система мер была истинной, правильной.
Ощущения, которыми оперирует душа, являются для всего организма камертоном состояний, по которым настраивается всё в
организме, что должно быть соотнесено с чем-то другим, что подлежит измерению, сравнению, оценке, согласованию, разъединению и объединению, одним словом, самоорганизация и совершенствование.
Иллюзии как смысл жизни
Человек, когда мыслит, то делает это с помощью своих собственных двойников и, в основном, в той части сознания, которая
ему неподвластна. Автомат сознания разбрасывает двойников по
тому пространству жизни, который существует в его неконтролируемом воображении. Когда он что-то впервые видит, то неосознанно сравнивает его с тем, что ему известно о подобном. И на
основании известного строит, продолжает из неизвестного, часть
себя самого, которую он присваивает как понятие и модель о новом объекте, его образ.
Чтобы вспомнить или понять что-нибудь, автомату сознания
достаточно сравнить два или несколько таких образов-понятий,
один из которых всё равно является образом самого человека. В
зависимости от результата этого сравнения проявляется осознание
или же неосознание данного объекта, а в зависимости от того, как
соотносится результат сравнения с критериями ядра индивидуаль254
ности и личности, определяется её поведение.
Объект, который может быть изучаем, становится совершенно
невидимым в двух случаях: когда в нём не находится ничего узнаваемого и когда он полностью идентичен самому анализатору.
Именно поэтому для нас совершенно непонятный смысл носит
определение и образ неулавливаемой нами информации как некоего наполненного неизвестно чем объекта.
Сижу и разговариваю с парой − с мужем и женой, которые попросили, чтобы я принял их. Возраст − около пятидесяти. У него
были обнаружены метастазы в печени, в поджелудочной железе и
селезенке. Очаг локализации не выявлен. Операцию в онкоцентре
назначали и отменили − врачи признались, что не знают, на каком
органе ее делать.
Передо мною типичный пассионарий, точнее, он родился пассионарием, был наделён мощным зарядом энергии, умом, хитростью. Дорос до заместителя директора по науке крупного института. Перестройка экономики задела его сильно − пришлось выкручиваться. Шесть месяцев он не работает, лечится. Прошел шесть
курсов лечения химиотерапии. Его отец известный онколог. Каждый раз, когда он приезжает в онкоцентр, консилиум даёт пятьдесят на пятьдесят за его состояние.
Книжек о самолечении он не читает, полностью доверился врачам. На мой вопрос о том, какие принципы жизни он поменял за
это время, после долгих раздумий ответил и он, и его жена, что
никаких. Ест ли мясо? Да, до четырёхсот граммов в сути.
Я заметил, что печень боится агрессии, а мясо − это концентратор агрессии. На это получил ответ, что так рекомендовано врачами и родителями.
Полчаса они оба рассказывали мне о его жизни, о его достижениях и течении болезни. Мои же ощущения не дали мне стопроцентной информации о раке. Скорее, это была имитация под рак,
та самая имитация, о которой я писал, как о работе нашего двойника. Сверхстрастность этого человека притормозилась.
Жена попросила меня повлиять на него и объяснить ему, что в
таком его состоянии думать о карьере не нужно. На это я сказал,
что моё отношение к карьеристам определилось когда-то как к
255
очень больным людям. У них слишком большой разрыв между
тем, что они берут для себя, и тем, что отдают людям.
− Ведь всем нам при рождении была дана часть Жизненного
Потока. На нас надеялись, что мы прибавим ему сил. Однако, кому
много дано, с того много и спросится. Если человек тратит данное
только на себя или на свою семью, то богатство, которым его наградили при рождении, негативно трансформируется в болезнь
непонимания − в одну из самых неизлечимых, которая постепенно
переходит в органическую форму.
На следующий день мне открылась вся пропасть разрыва между
его внешней пассионарностью и тамасом − инерцией − его внутреннего облика. Конечно, это был агрессор, всю свою жизнь разрывающий связи с Жизненным Потоком. И это ему, наконец-то,
удалось в собственной жизни.
Я дал свои рекомендации. Но не питал особой надежды на то,
что эти люди способны изменить свои принципы. Их принципы −
это их жизнь. Слишком остро такие люди переживают отход от
своего автомата жизни. Через год я узнал, что он умер.
Мы, то есть наша традиционная большая наука, даже придумали такую малую науку ни о чем: математику, чтобы измерять количество смысла, заключенного в непонятных пока объектах. В
физике пустоту вакуума решили наполнить смыслом, причем, исключительно самым высоким, пустоту сознания в психологии −
Высшим Присутствием, а пустоту отношений − привязанностью.
Наш житейский смысл выдумал смысл государственной регистрации браков. И так далее.
Выдумывая фиговые смыслы Жизни, мы уверены, что нам так
проще жить, понятней. То есть мы делаем вид, что нам из всего
окружающего нас более понятны мы сами, в то время как разобраться своим сознательным механизмом в том, что же мы осознаём, не можем. Мы внушаем себе, что наш механизм не даёт сбоя,
просто пока что он не настроен на глубокое понимание. Мы думаем, что он у нас замечательно настраивается на любое состояние,
если знать, какие ручки и в какую сторону крутить. Но пока что
мы, не зная себя, задумчиво дремлем.
256
Что для того, чтобы что-то успешно делать, надо этим увлечься.
А чтобы увлечься, необходимо ещё до окончания работы получить
воображаемое удовольствие от прогностического обладания возможностью. Нужно уловить смысл будущего дела.
Скольких из нас погубило это самое «если бы…», даже когда,
казалось бы, всё было ясно, что нужно было предпринимать! Что
сильнее всего на свете? − загадка, которая всегда даёт один и тот
же ответ: «Слабость». Слабость духа человеческого называют безволием.
Удовольствие и крайность
Когда долг в скрытой форме подсознания более или менее
удовлетворён, то самое близкое, чем определяется поведение человека, − это удовольствие. Иначе долг испортит всю жизнь.
У наблюдательного человека иногда возникает ощущение зеркала, отражающего его обратное состояние, отчего сознание получает наслаждение, ибо сравнивает оба изображения и для него изза этого появляется своеобразное наполнение ощущениями: сознание может выбирать любое, что лежит между противоположными
крайностями отражений, но нередко бывает, что выбирает крайность. Так острота жизни больше, да и контролировать такое крайнее состояние легче. Ибо сознание всегда стремится расширить
зону контроля, и когда творческого контроля не хватает человеку,
то он автоматически скатывается в крайность под действием критерия наслаждения.
Удовольствие − сугубо личностный акт, но оно может сопереживаться другим человеком, если он целенаправлен так же. Вместе
переживаемое удовольствие усиливается Зеркалом Жизни. Удовольствие − это проекция счастья, но в уменьшенном варианте.
Так, или почти так, − через отражение во внутреннем зеркале −
появляется ощущение реальности происходящего, даже когда
связь с реальностью нарушена. Но для нас важно ощущение. Так,
или почти так, мы определяем неизменённое состояние сознания −
по нарушениям его адекватности, то есть по его весомой оценке
тех крайностей мира, которые он познал. Потеря сознанием ощущения крайностей есть изменение его состояния. Ибо крайность
предоставляет организму меру.
С точки зрения Жизненного Потока долг − выделение по приоритетности подчинения человека требованиям Жизненного Потока или обязательствам нравственного порядка, а удовольствие от
совершаемого нами − ощущение от возможного успеха, когда о
долге не может быть и речи.
Так, ведомый человек, не ощущающий крайности своего сознания, почти не подозревает о своей зависимости от ведущего до тех
пор, пока трагедия или драма не всколыхнут его душу и не выведут его в собственное крайнее состояние. Однако, бывает это далеко не со всеми.
Удовлетворение от выполненного долга − это не удовольствие,
это более высокое состояние. Его необходимо отличать от удовольствия. Именно поэтому удовлетворение от выполненного долга и сам долг существуют, выжили и, более того, командуют в нашей жизни.
Существование этих границ крайностей, пусть даже размытых,
говорит нам о существовании нашего Я. Быть в середине − прекрасно, значит, можно быть Я, а быть с краю, ортодоксом − опасно, потому что можно по ошибке за Я принять вообще то, что уже
лежит за границей его существования, присвоить нечто такое, что
вызовет взрыв изнутри или взрыв окружающих людей.
Долг перед Жизненным Потоком − это раздача богатства нищим, чтобы и они тоже выжили. Каким бы богатым человек ни
был, своё богатство он обязан заставить служить человечеству.
Эгоизм в больших дозах не бывает, он переходит в болезнь психическую, а потом и в телесную. Идёт отторжение человека от Жизненного Потока.
257
Разве последнее не говорит нам о том ежедневном опыте почти
каждого человека, в котором нам даётся понять, что наши претензии на многое необоснованны, иллюзорны, ибо они неадекватны
нашему Я? Они не имеют отношения ко мне, к другому, они вообще управляются чем-то, что лежит вне нас. Сверхстрастность
добивается плода, когда она направлена на помощь многим, часто
258
даже и не осознавая этого.
мым к человеку.
И всё же бывает вид особого удовольствия, счастье, которое человек получает от того, что отождествляет себя с объектом вожделения, находящимся за пределами его тела. Это момент осознания
единства с объектом, находящегося в любом из пространств: реальном или мнимом, абстрактном.
Любые видоизменения в структуре семьи связаны лишь с любовью. Семьи станут, видимо, более индивидуализированными и,
одновременно с этим, включающими в себя людей, объединённых
лишь любовью. Многие, если не все остальные, функции, связанные с долгом перед родителями, детьми, больными, будут, по всей
видимости, переданы в ведение государственных или общественных институтов. Причём, последние разовьются в сложные самоорганизующиеся объединения.
Мнимое счастье − это погружение индивидуального сознания в
Океан наслаждения после жизни, угасание жизненных функций,
нирвана − растворение индивидуальности сознания.
Реальное счастье − это рождение Божественной любви в душе
человека в его единстве с другим человеком. Это состояние нашего сознания, нашей души, нашего тела, желаний, воли, когда единение как требование Природы воздействует на нас вопреки доводам нашего разума.
Реальное счастье вдвоём намного выше по качеству, чем счастье в одиночку. Никакая нирвана не заменит его. Ибо прорыв
сознания и его эволюция зависит от объединения людей в Зеркало
Жизни, несоизмеримо ни с чем усиливающее сознание одиночки.
Именно поэтому послежизненное счастье уступает по силе счастью объединения. Вот почему телесная любовь так сильна. Вот
почему религии призывают человека не выбирать добровольно
смерть.
Мифическое спасение чистых сердцем и душой, которое может
произойти после их смерти, означает лишь, что, рождаясь в теле
вновь, люди в своих новых душах будут всё больше и больше нести памяти о любви совместной, земной. И всё больше и больше
будет прочерчиваться грань между счастьем потустороннего и этого миров.
Любовь − это Бог, который скрепляет счастье объединения людей, начиная с двух. Семья иллюстрирует этот принцип лучше всего. Поэтому семья как начальная структура объединения людей не
отомрёт никогда. Она может видоизмениться и изменится в своей
структуре обязательно, однако, первоначальное объединение всегда будет звучать требованием Жизненного Потока, предъявляе259
Думая о чём-то, каждый из нас скользит по конкретным образам, совмещаясь с ними самим собой, то есть тем, кто мы есть в
своём сознании. Мы плохо осознаём это, но чем лучше мы это делаем, тем отчётливее наша мысль. Сами предметы, которые составляют собой коммуникационную цепь отношений логики или
лингвистики, могут быть хорошо определены или плохо, с размытыми или четкими границами, неважно, − важно, чтобы они присутствовали или узнавались, пусть даже весовыми характеристиками, как в математике. Но давайте чаще при этом задавать себе
вопросы: «Зачем это? Во имя Чего это?». И тогда будем всё больше и больше улавливать наши оценки − критерии.
Мы получаем удовольствие от всего, что делаем, что видим,
даже от того, от чего, казалось бы, его получить невозможно − от
тех состояний, входить в которые мы не любим. Дело в том, что
это “не любим” есть отношение, воспитанное, принятое, благоприобретённое и осознанное. Удовольствие же от самой операции
сравнения есть необходимый Природе акт части сознания, которую мы не осознаём, пока не натренируемся на это. В человеке
одинаково возникает извращённость и возвышенность. Но тренировать возвышенность значительно сложнее.
Быть развращённым очень просто. Но Природа наложила запрет на развитие разврата. И этот запрет выступает в нашей душе,
как нравственный закон, установленный не нами. Нами он только
открыт.
Удовольствие − это притяжение, это отождествление, соединение и объединение, совокупление и одновременно расширение, но
260
происходящее с максимальной оценкой, только когда оно переходит в счастье.
Элемент счастья возникает тогда, когда партнёр отражает не
только понимание, но и усиливает самое дорогое, самое положительное, что имеется, когда он разделяет это и делится всем тем,
что есть у него самое дорогое − собой. Нарушения в этом, особенно личностного характера, чреваты срывом психики. Так происходит в безответной любви.
Человек часто сходит с ума, когда его партнёр в любви предпочитает другого, потому что он теряет практически всё, чем жил до
этого − отдачей себя другому человеку и уверенностью, что партнёр в любой момент сделает то же самое. Теперь отдавать некому,
да если бы и было кому другому, да этот другой не любим. Происходит закупорка каналов излучения любви, которая взрывает некоторых изнутри.
Несколько случаев подобных несчастий мне пришлось исцелять, переводя центр тяжести устремлений человека с потребности
на зеркальный отклик от любимого человека на зеркальный отклик
от любимого дела и Жизненного Потока, на развитие его способностей и получение от этого удовольствия. И всё-таки лучше, если
человек осознал, что потребности и способности − это прямо противоположные качества.
Зеркало общения
Любопытно наблюдать, как работает у некоторых людей автомат общения, когда оно происходит в закрытой или открытой системе. Закрытая − такая система общения, когда расширение круга
партнёров не ожидается. Открытая − это когда хотя бы один из
партнёров ищет возможности расширить круг общения. Расширение круга общения становится промежуточной целью жизни одного из партнеров и одной из его внутренних задач.
Общение в диалоге может выявить лидера и не проявить чьюлибо агрессию. Лидеру в значительно большей степени необходимо живое зеркало общения, чтобы чувствовать своё положение,
свой уровень, чем нелидеру. У нелидера интересы смещены в сторону от подчинения кого-нибудь к подчиняемости кому-нибудь.
261
Зеркало общения лидера должно подтверждать его лидерство. В
связи с этим возникает парадоксальная ситуация, когда даже неадекватное поведение его подчинённых может стать целью вполне
адекватного поведения лидера в зависимости от того, какие цели
он себе ставит и какими критериями руководствуется. Тогда как
зеркало общения человека, имеющего основной интерес в другой
области, может реагировать на отражение подобного интереса совершенно неадекватно. Подобное наблюдается при оценках происходящего в небольших общинах, как говорят, сектантского типа,
когда взгляд изнутри общины прямо противоположен взгляду снаружи.
Человек всегда самоутверждается откликом от зеркала, отражением подтверждения его притязаний. Лидер − признанием его величия как властелина, учёный или художник − признанием его заслуг в своих областях и так далее, то есть каждый утверждается
эхом или образом зеркала, которое заложено традициями или сам
же и выдумывает. Это может быть просто заработная плата или
дивиденды, партнёр противоположного пола, рабы или ученики.
При диалоге не только лидеру необходим партнёр положительного отражения. Он необходим всем. Это объединяет или привязывает. Но если такой партнёр уже есть, то с позиций самоутверждения у человека всё в порядке. Вот тогда у него возникает тяга к
противоположному, чтобы, почувствовав другую крайность, начать играть между ними, удовлетворяя скрытый критерий.
Когда в общении участвуют три партнёра, то интересно наблюдать, как почти бессознательно тот, кто скрыто претендует на роль
лидера, наделяет одного из партнёров откликом подтверждения, а
другого − откликом противопоставления.
Существует и внутреннее лицедейство многоликости. Любой
многоугольник общения, начиная с треугольника, проявляет в человеческой личности ее многоликость, когда с каждым партнёром
она ведёт себя по разному. Особенно резко проявляются в таком
общении черты превосходства, презрения к тому, кто не может
или не хочет по каким-либо причинам проявить свою многоликость. Последними могут оказаться люди высоких моральных ка262
честв, духовные, не делающие различия между личностями.
Духовность как раз и подразумевает равенство всех перед Богом и перед каждым. Человек, принимающий Духовные Истины за
отражение Зеркала Жизни, подтверждающее мнения Бога внутри
себя, не станет превращать свою личность в пристанище внутренних лицедеев.
Когда человек унижает другого, даже не замечая этого, то он
по-настоящему бездуховен. Это можно назвать контактом с демоном.
Вот со мною говорит человек, жалующийся на одиночество и
страх, который выталкивает его из жизни. Он, погрузившись в себя, в своё, давно известное по переживаниям, прошлое, до тёмных
закоулочков души, в то же время красочно рассказывает в подробностях о нюансах собственного страха. Я же вижу, что внутри себя
он действительно имеет существо, запугивающее его, и не имеет
Бога. Ни голоса Бога, ни хотя бы намека на Его подсказку этот человек не может уловить, потому что он находится в комфортном,
удобном для него состоянии связи с существами демонического
круга.
Существа демонического круга посланы ему, как и многим другим, для испытания. Вначале это представляется, как было и у него, искушением женщиной, о чём у него остались очень сильные
воспоминания. Потом оно перешло в дикую тоску по женской ласке. Его одиночество − это и есть голос тоски. Но он очень ошибается, когда думает, что другой человек, женщина, сможет изменить его сущность. Без того, чтобы он не открыл в себе Бога и не
услышал Его и не пошёл бы за Ним, он не может получить облегчения ни от чего и ни от кого.
А сейчас он даже не слушает, о чём говорю ему я, − так он занят собственными словами и ощущениями. Он не хочет выходить
из них даже теперь, тут, в разговоре со мною, хотя он специально
готовился к нему, ехал издалека из другого города. Создаётся впечатление, что он и приехал-то только затем, чтобы высказаться
ещё раз перед внимательно слушающим человеком.
263
Надеется ли такой человек получить чью-то помощь? Странный
вопрос, − скажут многие. Я же позволю себе засомневаться в том,
хочет ли он её вообще получить, потому что он не знает, в чём она
должна состоять. Хотя бы приблизительно сформулировать свою
проблему он не может, кроме разве что проблемы страха. Сладкая
тоска давно уже превратилась для него в наркотик. Когда же я показал ему на опыте, проведенным с ним, что такой проблемы фактически не существует, а всё зависит от его желания услышать голос Бога в себе же, то он стал на это возражать тем, что голосов он
слышит и так предостаточно, а прибавление к ним еще одного ничего не прибавит в его жизни.
Оказалось, что человек, привязанный к чему-либо, вообще не
понимает значение Бога, самого Великого нашего Я, отражения от
которого и есть то желаемое, ради которого стоит потратить и время и силы. Наркотическая привязанность, в любви ли, в веществе
совершенно полно заменяет ему Бога.
Зеркала силы
Зеркала удовлетворения живут в каждом из нас. Люди удовлетворяются в своих жизнях многими зеркалами своих Я внутри себя. Совсем не обязательно это − демоны или Бог. Во многих случаях это − кумиры, примеры для подражания.
Конечно, на некотором этапе жизни, когда нет ничего другого,
чтобы вылезти из совершенно обвальной ситуации, из катастрофы,
чтобы выволочь себя, как барон Мюнхаузен, за волосы из болота
жизни, может быть, и пример чьей-то жизни станет путеводной
звездой. Но − на время. Все люди грешны и ошибаются, грешен и
телесный кумир, человекообразный. Потому было заповедано нам
не иметь изображений Бога, чтобы не переносить Его безгрешный
образ на живого человека, то есть кумира. Кумир внушает и отрицательное тоже, а его грех воспринимается, как разрешенное всем,
кто ему молится.
Человек, ощущающий себя нравственно убогим, придумал себе
убогого кумира, и пока он не изменит своего отношения к той
сверхличности, в зеркало которой он смотрит, он не сможет победить болезнь, которая, как часто оказывается, является не его болезнью, а болезнью кумира, а им просто присвоена на то время,
264
пока кумир является его идолом.
Иметь кумира означает пребывать в язычестве.
Тело человека ищет другое тело, чтобы соединиться с ним в
своих иллюзиях. Реально же это возможно в половых и других
сексуальных контактах, различных групповых объединениях − семейных, общественных.
Ребёнок не может нормально жить и развиваться без того, чтобы не иметь физических контактов с родителями или близкими
ему людьми. Это ему необходимо, чтобы ощущение силы увеличивалось. Сила защищает, гарантирует защиту и сверхзащиту, к
чему человек стремится бессознательно.
Ощущение удовольствия личности, индивидуальности, от принадлежности силе Жизненного Потока толкает человека на единение с другой личностью, зеркально отражённой Жизненным Потоком, как и он. Сексуальные контакты обоснованы, в первую очередь, стремлением человека к продолжению рода, как к сохранению именно этой силы. Остальные телесные контакты − силой,
проявляемой человеком в составе группы.
Сила же является подтверждающим откликом на контакт с
группой, с лидером. Сила выступает как личность общества, то
есть общество проявляет личностные волевые свойства прежде
всего. В этом отражается движение общества в сторону его увеличения, расширения.
Любые свойства личности, когда они гипертрофируют в определённых ситуациях или в среде, входят в антагонистическое противоречие с внутренним ядром личности − с индивидуальностью, с
его парадигмой поведения и мышления, если только они не являются сами преувеличенными. И чтобы оправдать появление этих
крайностей в себе, личность идет на нарушение − она перестаёт
подчиняться ядру. А это чревато возникновением скрытых неврозов.
Пример: все ментальнодуховные заболевания, то есть болезненные привязанности, жизненны именно потому, что поведение,
265
которое определяется личностью сознательно, не соответствует
тем установкам и положениях, которым молится, по существу, человек внутри себя, то есть в душе.
Из этого примера видно как появляется антизеркало личности:
как уступка внешним обстоятельствам. То есть внутри себя, в душе, в духе, человек оказался слаб. Он не нашел в себе Бога и не
подчинился Ему, чтобы противостоять напору внешних обстоятельств и голосам соблазнов и искушений. Отсюда причина и многих, называемых психосоматическими, заболеваний.
Еще пример, который знаком многим: раздражительность, когда она уже становится постоянной, несдерживаемой, нервной,
вдруг выливается в кожную реакцию на это раздражение. Но человек, уже догадывающийся об истинной причине, все равно уповает
на мази, травы и таблетки, влияющие на биохимическое состояние
кожи, вместо того, чтобы преодолевать свою несдержанность.
Человек, сексуально сильно озабоченный, зеркально проявляет
тягу к любому другому телесному контакту, если только контакт
сексуальный у него по каким-либо причинам отсутствует. Телесным же контактом можно назвать, в принципе, любой, который
происходит на основе наших пяти органов чувств. Для осуществления такого контакта ему совсем необязательно иметь партнёра,
потому что поле иллюзий в состоянии предоставить ему любую
замену партнёра тем, что в качестве такового поможет использовать собственные руки, ноги, вещи и так далее.
Потребности нашего организма − это самые мощные силы в
нас. Инстинкты работали многие миллионы лет, наступила пора
договориться с ними так, чтобы они, оставаясь верными слугами
организма, перестали портить нам жизнь, когда говорят высшие
смыслы.
Мы привыкли говорить о ложной компенсации потребности,
как о компенсации какого-то психического или органического отклонения. Например, половой инстинкт не может на длительное
время быть скомпенсирован другим телесным контактом. На самом деле тут не наблюдается полной компенсации, а есть продолжение, когда одно вытекает из другого. Если бы наблюдалась ком266
пенсация, то норма, появившаяся в результате процесса компенсации, сохранялась бы во всем диапазоне изменения условий жизни.
А поскольку среднее арифметическое не есть норма, а лишь констатация её существования при наличии далеко отстоящих от неё
крайностей, превалирующих над этим средним, то и не о какой
компенсации не может быть и речи. Эти возвышающиеся над
средним крайности нашего поведения в случае серьёзных нарушений в нашем организме и показывают абсурдность понятия компенсации для многих, особенно психических, проявлений.
В то же время можно говорить об органической компенсации
для поддержания функционирования органа и организма в общей
системе гомеостаза. Говорить же об определенной норме поведения абсурдно, так как оно настолько многовариантно, что ограничить его какими-то рамками не представляется возможным. Традиционная психология, однако, искала именно эти рамки.
Жизнь как сознание и как пятое агрегатное состояние материи
позволяет заявлять об иных формах компенсации влияния низких
критериев, таких, как инстинкты. Глобальный критерий Природы
проявился в Жизни, прежде всего, через полный автоматизм поведения в разных условиях выживания. Однако, сознание человека
стало первым существеннейшим органом, в котором проблемы
целостности организма отразились наиболее полно с тем, чтобы
заявить: в Человеке реализована самоорганизующаяся обратная
связь Природы на уровне синтеза нового, не встречающегося до
того в самой Природе.
Люди только начали приобщаться к погружению в удивительную страну, в страну духовного начала, они заговорили о чудесах
во сне как наяву, а чудеса, которые происходят с ними в их повседневности, по-прежнему остаются незамеченными. Но стоит только присмотреться повнимательнее к тому, что нас окружает, как
мы поймем, что события, в которых мы оказываемся, не менее
удивительны, чем те, о чём может поведать нам вдруг оказавшийся
в зазеркалье разум.
Насколько же еще более удивимся, если вполне сознательно и
полно окунемся в собственную жизнь, где вдруг неожиданно для
нас окажется место и утилитарному и духовному. Совмещение
267
несовместимого − вот характерная особенность человеческого феномена.
…Когда ко мне приходит человек и просит помочь, обещая после выздоровления какие-то блага, я, видя его крайнюю зацикленность на своей болезненной проблеме, спрашиваю его:
− Значит, вы считаете, что точка, в которой сконцентрировано
ваше сознание − это и есть вы? Или всё-таки руки, ноги, тело и
прочее − тоже вы? Почему же, в таком случае, вы не обращали на
них внимания до болезни?
Он, как правило, молчит, не понимая, куда я клоню.
− И ваша душа тоже не относится к вам? Когда вы делали карьеру, то думали о ком? О себе? О человечестве?
Он снова пожимает плечами.
− А вот если бы вы делали ту же карьеру и для себя, и для Жизненного Потока, а еще лучше, если бы больше для Бога и меньше
для себя, то до такого отторжения вас от Потока, думаю, не дошло
бы.
И тут он оживает:
− Но тогда я раздвоился бы и, чего доброго, сошёл бы вообще с
ума! Стал бы шизофреником. А так я добился своей цели, несмотря ни на что.
− Ну что ж. Молодец! − хвалю я его. − Но вам пока что нет и
сорока (пятидесяти), а вы уже умираете от рака.
Сказать на это нечего − он это понимает. Но он тешит себя тем,
что он испытал в жизни наслаждение эгоцентрика и считает, что
его остроту не с чем сравнить на этой Земле.
Когда мы говорим о структуре общества, то начинаем искать
законы, по которым эта структура формируется. Когда мы говорим
о структуре листа растений, то ищем и там тоже законы, по которым его структура формируется. Когда мы плетем паутину своих
рассуждений, то редко задумываемся над тем, как она возникает,
по каким законам. Но ученые хотят знать и это.
Как говорили древние, что вверху, то и внизу. Но что именно
они имели в виду: структуру, законы, модели? Можно предположить, что Природа есть определённым образом поляризованное
пространство, а погруженные в него законы и критерии определяют нарушения этой поляризации. И потому она полностью аниза268
тропна, то есть неоднородна.
Но пространство − это не только пространство физическое.
Точнее, это и физическое, то есть проявленное, подпространство, и
физическое, то есть непроявленное, и физическое, полупроявленное подпространство, такое, как например отличающееся магнитными свойствами. Но кроме чисто физического имеется пространство, которое, имея тоже подобные подпространства, как и физическое, отличается принципиально от физического. Это пространство витала − жизни. Имеется пространства Духа, души, желаний,
инстинктов и так далее.
Все виды пространств и подпространств есть части единого
Метапространства, свойства которого задают и определяют свойства структур, любым способом созданные и перемещаемые в Метапространстве.
Вопрос: что есть рост живого? Ответ: рост живого есть развитие природного алгоритма принятия решения в сторону создания
более высоких, то есть более сложных, систем, чем системы, соответствующие известным пяти агрегатным состояниям вещества.
Таким образом, мы восходим в своих рассуждениях к некой
надструктуре, из которой исходят основные законы и всё дерево
критериев. Мы приходим к необходимости даже формального введения Метасознания Природы, другими словами, Бога. Иначе ни о
какоё целостности не может быть и речи. Что вполне опровергается самой Природой в её творениях.
Принцип опережения
Странное понятие − Среда проживания. Оно ничего не означает, как пустое понятие информации. Не наполнено смыслом. Это
как бы нечто, куда мы погружены для того, чтобы жить. Но погружены-то мы в Сознание Вселенной и не меньше. Как же соединить в сознании эту самую пустую среду проживания с Сознанием?
Оказывается, сила связи человека со средой проживания определяется тем, как она влияет на его жизнь, определяется соотношением сознания среды и сознания человека. Если человек живет
269
Природой, то на него оказывает наибольшее влияние Сознание
нечеловеческого мира. Если же он отдает предпочтение обществу
людей, то он подчинен сознанию группы людей.
«Чистота помыслов и сила духа» − это внутренняя Среда человека, идущего к истине. Когда-то я сам нашёл эту мантру как молитву устремлённости к вершине Духа.
Полнота жизни определяется тем, насколько человек может
присвоить или присоединить к себе области пространства влияния
на него или его влияние на них в разных направлениях: искусство,
наука, религия − вера, общение. Наиболее важное − общение. Общаясь с другими людьми, животными, с миром форм и знаний, он
этим расширяет себя, раздувается, захватывая то, что попадает в
сферу его интересов, помещая всё это в виде образов в собственное Я. Когда он говорит: “Я знаю это”, это означает, что образ, отражающий это явление, им присвоен и понят на таком уровне, что
он может его вставлять в свои рассуждения как принадлежащий
ему. Присвоение происходит на уровне оперирования образом.
Однако многие люди перепутывают образ и объект − они присваивают то, что им не принадлежит: ребёнка, любимого, других людей, подчинённых им. Это один из видов рабства.
Сознание человека физиологично точно так же, как физиологично отправление отходов. Оно вполне могло возникнуть всего
лишь как дополнительный, сопровождающий элемент для физиологии, если учесть, что принцип опережения в мире Жизни есть
один из основных принципов выживания. Благодаря ему происходит опережение и прогноз, что позволяет избежать столкновений.
разрушений. Возникнув как элемент опережения, а потом и как
множество их, оно явилось отношениями, правилами, что и позволило извлекать уже не ноты из Сознания Природы, а целые мелодии. В музыке это находит отражение.
Отсюда принцип: что бы ни возникало в Природе, оно всегда
поддерживается некой опережающей надстройкой. Это принцип
связи живого и времени с полем Сознания Природы.
Прогноз − очень опасная штука для некоторых слабонервных.
Но слабонервные, слабохарактерные, вообще слабые в чём-либо
270
люди − это те самые щепки, которые летят, когда рубят лес. Природа сеет много, с избытком. Но собирает для дальнейших посевов
сильнейших. Сильнейшие в среде людей уже давно отбирается отбираются через их контакт с иерархий Сознания Природы.
Чем более сильные связи имеет человек с иерархией Сознаний
Природы, тем, больше у него возможностей для совершенствования. Чем мощнее у него работает алгоритм принятия решений, тем
он быстрее совершенствуется.
Оптимизация человеком пространства жизни всё более восходит к вершине Глобального Критерия Природы − к Богу. Пока что
мы пользуемся априори наработанными условиями учёта влияния
на нас этого Критерия. Но опыт и Духовные Учения и общие знания очень быстро пополняют картину жизненного пространства
всё более новыми условиями.
Следует удивляться тому, что Природа с таким колоссальным
опережением в конструкции создала Человека, с опережением, которого не наблюдается ни в одной другой земной форме жизни.
Никакие земные учения земных учёных, какими бы они ни были
передовыми, не могут обосновать эту колоссальную потенцию
творца Жизни.
Следует лишь принять для раздумья опережение в возможностях Человека по сравнению с необходим для его выживания животным потенциалом, чтобы, исходя из него и только из него, в
первую очередь, попытаться наладить постоянный, положительный контакт на уровне своего сознания с той структурой Природы,
которая не только ведает Будущим Человека, но и ведёт его по пути совершенствования его сознания к этому Будущему.
Зеркало парадокса надежды
Парадоксы − это то, что постоянно портит нам жизнь, отравляет
желания и требует напряжения там, где сил уже не хватает.
Парадокс − это неожиданность там, где всё, казалось бы, ясно.
Это − препятствие на ровном месте.
Помните: пришел к адвокату человек и спрашивает:
271
− Скажите, пожалуйста, я имею право.
− Без сомнения, конечно, имеете! − воскликнул адвокат.
− Значит, я могу! − обрадовано воскликнул человек и побежал
прочь.
− Нет, не можете! − закричал ему вслед адвокат.
Человек не может привыкнуть к парадоксам: раскрывая секрет
одного, он тут же наталкивается на несколько других. И так всю
жизнь. Количество их растёт в геометрической прогрессии, а степень понимания − в арифметической.
Основной закон действия парадокса: события развиваются совсем не так, как мы думали, а часто вообще непредсказуемым образом. Конечно, можно сказать, что парадокс − это противоречие
одного другому. Можно сказать, что это вариант. Что это выход.
Но…
Парадокс проявляется тогда, когда явно видно воздействие двух
или большего количества систем на один и тот же объект. Когда
каждая система имеет различия в критериях. Объект раздирается
под действием связей систем, которые тянут в разные стороны ресурсы объекта.
Чем выше уровень парадоксальности, тем больше мудрости,
тем дальше видно. Парадокс и тайна − это родственники. Неоднозначность парадокса указывает на скрытые пружины жизни.
Есть парадоксы трагические, а есть − анекдотические. Но есть
еще и медицинские, и житейские… И те, и другие − это психология… Психология нашей жизни.
Самым большим парадоксом, по-видимому, можно считать парадокс надежды: говорят, что надежда умирает последней, в то
время, как на самом деле её умирание предшествует остальному:
тело увядает, ум скудеет, желания и страсти исчезают, воля превращается в свою противоположность − в цепь безволия.
Надежда в одних случаях спасает, а в других заводит в тупик.
Иногда она поднимает из могилы, а иногда наоборот толкает туда,
если она пуста. Надежда одновременно − и уверенность и обман, а
272
то и другое есть трудносовместимое единство. Но уверенность не
может жить без самообмана, иначе её же и не будет. Природа сама
по себе парадоксальна тем, что в неё всё или почти всё является
очень трудносовместимым с точки зрения логики сегодняшнего
Человека.
Обратное надежде − безнадёжность, состояние, при котором
воля не мобилизуется, резервы ресурсов организма не востребуются, план преодоления или обхода трудностей не возникает. Безнадёжность генерирует тупость, снижение активности организма и
адаптацию эндокринной системы к отсутствию резервов. Организм автоматически начинает терять силы и стареть еще в молодом возрасте.
Но тот элемент хитрого обмана, который заложен в надежде,
часто спасает человека в безвыходных ситуациях и состояниях,
настраивая на цель, ради которой можно преодолеть, казалось бы,
непреодолимое. Обман и самообман превращаются в серьезную
силу, способную изменять материальный мир.
Основа самообмана надежды − это незнание, невежество, самоуверенность, самоопьянение.
Но отсутствие прогноза равносильно отсутствию надежды.
Прогноз замещается фантазией, необоснованным целеполаганием,
порывом. Страсть способна зажечь волю, и фантазия под действием горения страсти переплавляется в сбывающееся.
Так Природа нашла выход, чтобы обойти логику Человека Неразвитого.
Надежда прокладывает иногда прямой путь к цели, а иногда
изобретает такие хитроумные ходы, что только диву даешься.
Без парадокса надежды психология невозможна вообще: малейшие нюансы движения нашей души, нашего сердца постоянно
опережают события настоящего времени, предлагая нам варианты
решения проблем больших и малых.
Желания − это плоды прогноза Природного Сознания, которые
273
оно представляет Человеку для его выбора.
Однако надежда − этот ещё и тот часто прозрачный занавес, который почти всегда не позволяет спрятать прямой обман, когда
один человек, совершая нечистые действия в отношении другого,
надеется, что содеянное им останется неизвестным.
Что же наполняет надежду силой, под действием которой рушатся преграды, часто непреодолимые? Тайна всё более отступает,
открывая нам удивительное про нас самих: мы с вами существуем
в Будущем даже больше, чем в настоящем.
Парадоксы жизни
Человек обречен быть самостоятельным, совершенным, а значит, обладать своей безграничной волей. Но в то же время он должен подчиняться чужой воле − Божьей, общечеловеческой, воле
Жизненного Потока.
Излишне опекающая своего малыша мама даже не догадывается, что она этим создаёт странное существо: оно стремится в соответствии с законами Природы к самостоятельности, а в то же самое время этот порыв гасится преподносимыми мамой уже готовыми решениями в поведении.
Мама у такого ребёнка, если она перегибает палку в воспитании, есть причина его будущего невроза, который во взрослом состоянии перерастает в страх у одних, лень у других, в паранойю и
бред навязчивых состояний у третьих, в распад личности у четвертых и так далее.
Личность можно подавить, можно убить, вытравляя в человеке
его естественную тягу к творчеству, где бы и в чём бы она ни проявлялась. Именно в воспитании самостоятельности и в искусстве
соблюдения правил поведения и находится часто камень преткновения роста личности.
Насколько человек правильно расставляет акценты своего поведения в окружении других, и определяет высоту его личности.
Но перенос этих акцентов с одного на другое определяется именно
той духовной средой, в которой находится его душа, то есть кри274
териями, которые душа приняла для себя.
Человеческий организм защищён значительно сильнее от чужих
воздействий на него, чем об этом думает экстрасенс или учёный,
экспериментирующий над защитными функциями личности. Каких только приборов ни напридумывали учёные, чтобы воздействовать на человека. Но оказалось, что до определенного порога
чужеродное влияние равно нулю, и надо развить достаточно большую мощность, чтобы что-то сломать или испортить в организме
подопытного его защиту. Это и называется часто лечением.
Экстрасенсы пошли тоже по этому пути: многие из них закладывают в подсознание своего пациента такие убийственные программы, что те начинают через некоторое время просто корёжить
содержимое внутреннего мира человека. Что же касается гипноза,
то он, как удар лома, многим категорически противопоказан.
Очень часто человек просто не подозревает, что надеясь на другого: на экстрасенса или врача, на чужую помощь в любом деле, −
он воспитывает в себе паразита. Внутренний паразит может иметь
разные размеры: малые или большие. Паразит-гигант − это психически ненормальный человек, сознательно присосавшийся к другому существу, которое испытывает к нему материнские чувства,
доходящие до самопожертвования. Неважно кто этот второй: муж
или жена, подруга или друг, сын, дочь, мать, отец.
Паразит при угрозе его безбедного существования может меняться настолько, что его психическое состояние потребует вмешательства самых крайних методов психиатрии. Часто можно наблюдать, как ленивая жена выбирает себе в мужья крайне трудолюбивого мужчину, влюбляет его в себя различными хитростями и
держит около себя мнимыми болезнями, которые с годами переходят в настоящие.
Конечно, существует множество пример и обратного толка, когда муж паразитирует на доверчивости жены, превращается в алкоголика и живет безбедно за ее широкой спиной. Очень умные
женщины, как подмечено психологами, часто берут себе в мужья
вообще кретинов, таким образом уравновешивая среду проживания под традиции общества.
275
Или сын-наркоман, взращённый родителями в тепличных условиях, комфорт тела и нищету души компенсирует улетом в трансцендентность, то есть в извращённую духовность, понимая, что
его никто, кроме своих приятелей, не поймет. Так первоначальные
психические отклонения в младенце, чаще всего скрытые, начинают подчинять себе всё сознание человека.
Известен парадокс максимального сопротивления: развитие в
Природе идет по пути преодоления максимального сопротивления.
Только этот путь обеспечивает длительное выживание, успех, спокойствие.
Психологически каждый знает, что начинать любое дело лучше
всего с самого трудного, но, как правило, вначале берутся за лёгкое и до трудного часто руки не доходят. На том и бросают.
Человек, прошедший трудный путь, всегда проще смотрит на
жизнь. Но эта простота есть знание и стереотип выделения самого
трудного и концентрации усилий на его преодолении. Остальное
же ранжируется по степени трудности в преодолении и временно
может слабо учитываться. Для таких самыми непереносимыми
людьми на свете оказываются пустопорожние говоруны. Они их с
трудом терпят и в основном только по необходимости.
Парадокс доступности удовольствия − это один из приёмов самообмана. Многим внушили и они думают, что удовольствие − это
нечто если и не запретное, то во всяком случае и не очень хорошее. Но известно давно, что если поле удовольствия человека не
насыщено, то психика такого человека всегда напряжена.
Только определённый уровень насыщения удовольствия спасает человека от неадекватности в поведении, когда подсознание его
начинает толкать на такие поступки, которые в материальном мире
не являются объяснимыми, но вполне объяснимы с точки зрения
поиска равновесного состояния в поле удовольствия или удовлетворения.
Степень насыщенности удовольствием создаёт в душе человека
некий разный в разное время − нейтральный, положительный или
276
отрицательный − фон внутренней среды организма: в психике, в
органике, в мыслях, в желаниях. Часто наличие такого стойкого
фона начисто освобождает сознание от естественной работы различных подсознательных положительных программ поискового
типа. При этом кажется, что нечто чужеродное заставляет человека
включать подсознательный случайный поиск удовольствия в
ущерб сознательным рациональным программам. Из-за этого человек якобы делает ошибки в поведении. На самом же деле при
таком режиме работы сознания ошибки есть необходимая часть
поиска. Собственно на основе этих ошибок и принимается решение на каждом следующем шаге действия.
жается открыто, что потом подавляется.
Парадоксы умножения
Любовь, нежность, ласка одного человека другим человеком
приводит не к замыканию первого в своей внутренней среде, а наоборот − к бесконечному усилению и расширению контакта и к
созданию гармонии внутри. Парадокс Любви замечателен тем, что
истинная любовь есть то чувство, которое как число, не равное
нулю, при умножении на него любого значащего события как числа само по себе дает результат, совершенно непредсказуемый и
стремящийся к бесконечности.
Ощущение удовольствия является качественным душевным
продуктом некоей устойчивой системы в душе человека, которая
отвечает за сохранение равновесия внутреннего мира человека относительно внешнего. Если влияние внешнего мира на человека
мало, то он находит равновесие внутри себя. Если же влияние
внешнего мира на него велико, то он в больше или в меньшей степени будет стремиться вырваться из-под ига этого чересчур сильного влияния.
Вспомните, когда от счастья, что вас любят и вы любите, вы хотели бы объять весь мир и сделать его счастливым. Парадокс Любви в том, что она действительно преобразует материальное пространство вокруг своего носителя, хотя сама как будто нематериальна.
Стремление освободиться от ига внешнего мира в одном случае
почти всегда будет заключаться в том, чтобы переиграть этот
внешний мир, что в принципе невозможно, а в другом − взломать
некую его защиту, что равносильно самоубийству в себе положительных свойств личности.
Парадокс Бога мы постоянно с вами используем, когда кричим
внутри себя: «Господи! Мне так плохо, мне жить не хочется. Помоги!» И при этом обращаемся к Богу, который внутри, там, в бесконечности, куда мы ныряем. К тому Невидимому, Незаметному,
Непроявленному, но Всемогущему Повелителю мира.
У многих, кто познал бесполезность своих усилий, всё более и
более развивается жажда внешних удовольствий и уход от внутренней жизни. Потеря нравственности всегда чревата приобретением агрессивных свойств.
Парадокс жестокости довлеет над нами своей тяжестью. Мы
знаем, что агрессия жестока. Но говорить, что агрессия − это материальность и не более, мало кто отважится. Потому что переживаем мы всё, что происходит в материальном мире внутри себя как
бы совсем нематериально.
Любая агрессия человека или живого существа идёт от недостатка контактов с другими уровнями Сознания Природы, то есть
от непонимания того, что происходит за занавесом видимого пространства Жизни.
Агрессия ребёнка против матери есть его протест против неправильного контакта с нею или против его отсутствия. Эта агрессия, имея причину в душе и психике ребёнка, тем не менее, выра277
Внутренне любовь изменяет и любого человека, заставляя его
быть выше, чем он на самом деле есть.
Но агрессия − это опасность, а значит и то, что проявлено для
нашего сознания. То же, что не проявлено, не страшно, если не
привлекать специально к этому внимание. Вот почему люди,
склонные к психическим нарушениям, всегда переносят свои
внутренние переживания во внешний мир, наделяя отрицательными качествами окружающих. На этом эффекте построено множество сказок.
278
Один из самых существеннейших парадоксов жизни заключается в правилах поведения, относящихся к понятию свободы. Это
парадокс свободы. Свобода − это закон наоборот. Она зависит от
степени нарушения законов, рамок, ограничений, инструкций.
Свобода − это понятие, относящееся ко внутренним отношениям.
Свобода во внешнем − неуловимый призрак.
Парадокс адаптации указывает на двойственность нашего механизма приспособления. Прекрасно, если вы можете адаптироваться к тяжелым условиям и продолжать быть человеком и творцом,
но ужасно, если вы настолько адаптировались к тепличным ситуации, что любая трудность вас страшит и не мобилизует на её преодоление.
Адаптация так же вредна, как и полезна. Она спасает нас от повторения уже пройденного, предлагая простой и изученный для
организма выход. Часто она совершенно незаметно помогает нам в
стереотипных ситуациях.
Но адаптация страшна расхолаживанием организма, его растренированностью, когда в новых условиях настройка организма к
счастью происходит в течение длительного времени. Любой сбой
во внешней среде тут же аукнется в внутри тем, что организм не
сможет найти в себе возможность сопротивляться осложнениям,
ибо он уже под действием программы адаптации обленился и не
имеет желания трудиться. Так часто происходит в больном организме, если запасов по защите в нём нет, и малейшее влияние паразитов или нервный стресс приводит к неадекватности реакций
организма.
Адаптация на трудности настраивает систему на адекватное
реагирование. Адаптация на сладости ее растренировывает. Но
трудности при их большом количестве несут организму усталость
и апатию, нежелание действовать.
Удивителен парадокс психотерапии. Чем лечат психотерапевты? Словом? Гипнозом? Энергией? Почему раздаётся всё больше
голосов, что психотерапия превращается в колдовскую магию?
Хотелось бы, чтобы психология и психотерапия были науками
смысла и несли бы в себе мудрость знания, а не просто сумму от279
дельных приемов и техник, применение которых зачастую непонятно не только подопытным, но и экспериментаторам.
Многие психотехники вообще предназначены людям, для которых высокой духовности не существует. Такие люди боятся произносить само слово “духовность”.
Лечить философией смысла − вот смысл истинной психологии.
В ней не нужно обмана, в ней объясняется то, что может быть на
современном этапе объяснено, а что необъяснимо, то так и показывается. Но при этом принимаются ограничения, в рамках которых справедливы определённые смысловые посылки о непонятном.
Парадокс дела − это когда мы разрываемся в поиске ответа на
вопрос о том, кто же может считаться хорошим человеком. Нам
так хорошо живется среди добрых людей, но… Когда мы подчиняемся логике дела, то качества, задаваемые критериями поведения,
меняются. И уже не доброта играет первую роль, а беспощадность
в отсечении всего, что совершенно оказывается ненужным для
выживания дела, для его укрепления и для поглощения им как
можно более широкого круга людей и событий.
Агрессия есть ненависть. Парадокс ненависти говорит о том,
что причины ненависти могут быть любые, но очень часто это безответная любовь и страх. Кажется, что в любви и страхе так много
различий. На самом деле страх возникает и тогда, когда любовь,
посылаемая кому-то, не возвращается обратно в том же качестве.
Это − страх конца света, которого, как известно нет.
Кто учит нас отбирать, не спрашивая, обижать, не прогнозируя
обиды, ненавидеть, не думая о последствиях? Печально сознавать,
но всему этому учат нас родители своим поведением, хотя им
очень хочется, чтобы мы выросли значительно лучше и чище их
самих. Таков парадокс бандитизма, скрытого, непризнаваемого,
безнаказанного.
Иммунитет − способность к сопротивляемости организма − существует лишь в постоянно больном организме. Тренировочный
процесс в этом случае поддерживается программной раздвоенно280
стью организма. Отсюда существование и парадокса иммунитета.
ной движущей силой. Это − наркоман логики.
Парадокс здоровья можно сформулировать аналогично: здоровье есть процесс тренировки устойчивости организма на основе
болезни.
Если человек живёт зрелищем и если для него зрелище телевизионное, например, важнее всего на свете, − он наркоман зрелища.
Парадоксы смысла окружают нас плотным кольцом, неся в каждом смысле свою бессмыслицу. Парадокс точки зрения гласит:
значительно проще, оказывается, жить, если не смотреть дальше
своего носа. Смысл познается при расширении сознания.
Взглянем на дело с другой стороны, а именно, с точки зрения
более широкого смысла, чем интерес самого только дела. В результате сформулируем парадокс дела: дело существует не само по
себе, а исключительно для удовлетворения определённой структуры, которая потребляет продукцию этого дела.
Если рассматривать таким образом симбиоз дела и потребителя
его результата, то становится ясно, что делом можно управлять с
помощью регулирования степени утилизации его продукции. В
обществе и в экономике это называется управление рыночным
спросом. То есть тем, что к производству совсем не относится, но
существует как необходимый элемент в более широкой системе.
Все парадоксы остаются таковыми до тех пор, пока знания, которыми мы оперируем при их формулировке, узки. Когда же область познания расширяется, парадокс в определённый момент
теряет свою силу, переходя в звено логичной цепи.
Наркотик… чего?
Недавно по телевизору показали писателя, который очень умно
обосновал мысль, что любовь и секс − это наркотики. То, что секс
− наркотик, никто не спорит. Медики и психологи согласны. Но
что касается любви…
Предположим, что человек живёт своим разумом так, что выше
логики рассуждений для него нет ничего большего и ценного. Он
получает колоссальное удовольствие от хитросплетения умственных ходов, на чём становится рабом логики. Он превращается в
рационалиста, и только рациональность является для него основ281
Почему человек становится наркоманом? Потому что для него
на свете нет большего смысла, чем его наркотик. Так, существуют
наркоманы труда, плода, красоты, вещества − героина, водки, табака, секса и прочее. Высший смысл приносит удовольствие, не
сравнимое ни с чем.
Если смысл своей жизни человек видит в любви, значит, он
наркоман любви. Выше любви к Богу нет любви. Поэтому можно
заявить, что человек религиозный − наркоман веры в Бога, ибо эта
вера приносит ему наибольшее удовольствие от жизни, счастье.
Если смысл своей жизни он видит в том, чтобы выделять смысл
и им расти, то он − наркоман смысла.
Беседуя с человеком, казалось бы, нетрудно понять, чем высшим живёт он. И сделать вывод о его потолке в жизненном критерии. Удовлетворение его глобального критерия и есть его наркотик.
Но вот незадача: когда наступает время решать, то на первое
место у ненаркомана выступает не его удовольствие, а долг. Страх
перед возмездием за невыполнение долга превалирует над всем.
Страх гонит его к предательству своего наркотика. Этот страх
скрыт под понятием ответственности.
Если долг в решении стоит выше всяческого удовольствия, то
этот человек является наркоманом страха. А все остальные его увлечения, приносящие ему временные удовольствия, − это всего
лишь компенсация его психики за этот глобальный страх.
Плата за страх − это увлечения, которыми можно пожертвовать.
В том числе и в любви. Такой человек всегда боится потерять просто так, не по своему решению, любовь другого человека или какое другое удовольствие.
282
Оценка наркотической привязанности производится с позиций
жертвенности. Причём, на словах жертвой человека может быть
совсем не то, что он предпочтёт на деле.
Самое печальное в этом то, что человек, так предающий свою
увлечённость, заранее знает об этой своей способности. И он делает многое, чтобы о неё не догадались другие.
Какое же оправдание выбору долга перед любовью или увлечённостью находит он? Чисто моральные. Оказывается, человеку
легче всего прятаться от совести за мораль. Но невыполнение долга, когда нужно делать выбор, чревато, оказывается, точно такими
же угрызениями совести. Значит, всё дело в критерии выбора?
Человек чаще всего вынужден жить по законам, которые ему
диктует общество. А законы общества двойственны, его мораль
допускает как одно, так и другое решение. И если человек не смог
подняться в собственном движении души до критерия единственного, то любой его выбор будет не в его пользу.
Если любой выбор из двух вариантов жизни работает против
человека выбирающего, значит, у него есть свой третий вариант.
Значит, человеку только кажется, что он живёт. На самом деле он
мается. Ибо ни тот, ни другой варианты − не его жизненный путь.
Спрашивается в таком случае: наркомания чего заедает нас?
Волшебник для самого себя
Много лет тому назад я встречался в редакции газеты «Советский спорт» в Москве с Коршуновым А.М., пили чай, и там печатали мои статьи в о длительном беге, о здоровом образе жизни, о
клубе «Марафон», который я тогда создал и который просуществовал несколько лет в Туле.
За это время некоторые члены того клуба стали целителями,
некоторые врачами, но почти все до сих пор исповедуют здоровый
образ жизни. Многие из нас пришли в клуб больными, инвалидами, поэтому тогда врачи врачебно-физкультурного диспансера кому-то из нас, в том числе и мне, не давали справки на пробеги.
Сейчас можно подвести некоторые итоги. Ведь я стал заниматься бегом и самоцелительством не от хорошей жизни. Ещё в
девять лет мне грозила полная неподвижность на всю оставшуюся
жизнь, но немощь оказалась не по моему характеру. На жизненном
пути меня поджидали ревмокардит, язва желудка, инфаркт, миокардиодистрофия, астма, ещё нечто, от чего несколько раз умирал,
а я ухитрялся многое преодолевать. И так всю жизнь. Нельзя было
переборщить, но и любые послабления отбрасывали назад. Даже
сам удивляюсь своей стойкости.
Любовь в своём развитии не только возвышает, она расширяет
границы, объединяет.
Когда-то практически парализованный, я довёл пробежки до 50
километров за один приём за 4 часа. В свои 59 лет я ещё бегал,
иногда 25 км. В 65 лет 10 км на лыжах я неожиданно пробежал
быстрее 32 минут. Почему? Думаю, что только за счёт соответствующего психонастроя. Оценивая с высоты своего опыта свою
жизнь, при другом образе жизни не дал бы и одного шанса из ста,
что смогу дожить даже лет до сорока. Но это, сознаюсь, героический труд. Зато я вознаграждён вполне.
Истинное понимание − это дар Небес. Сознание Человека делает то, что в Природе невозможно сделать иначе: дивергентность,
неустойчивость Потока Жизни Человек преобразовывает своим
сознанием как интеллектуальной системой с отрицательной обратной связью во всё большую устойчивость форм в большом, в общевселенском масштабе. Делать это без привязанности к объединению и расширению нельзя. А это возможно лишь на основе
любви, даже если за ней стоит страх.
Испробовав за полувековой период множество методов лечения, самолечения, оздоровления и настроек на самом себе и на
других людях, я пришёл к выводу, что без соответствующего духа
помогает не всё, не всегда и не надолго. Ибо человеку больному,
особенно больному хроническими заболеваниями, нужно начинать
каждый раз снова, после приступов, провалов, ухудшений самочувствия. И нужно обладать твёрдым духом, чтобы не расслабляться и снова и снова постепенно начинать тренировать себя.
Наркомания истинная в своём развитии разрушает, сужает пространство, разъединяет.
283
284
Поэтому совершенно естественно у меня появлялись свои методы, способы и теории. Моя практика и мои объяснения опубликованы мною в девяти книгах. На основе предложенных мною
практики и объяснений группой московских учёных под руководством профессора, доктора медицинских наук А.А. Алексеева
развивается новая теория медицины и биологии.
Моя целительская практика распространялась, в основном, на
людей с тяжёлыми формами заболеваний. Примерно с 2000 года я
практически перестал заниматься целительством, понимая, что
человек для себя является самым лучшим врачом. Нужно лишь,
чтобы существовали способы, с помощью которых активный человек мог бы самостоятельно учиться и помогать себе. Методы,
которые я разработал и публиковал, в газете «Совершенно секретно» (№ 10 за 1996 год) почему-то были представлены как сенсация, хотя в своих книгах я довёл их до таких подробностей, что
тысячи людей сами смогли поправить своё здоровье, только читая
мои книги и следуя рекомендациям в них.
И хотя это касается и движения, и дыхания, и питания, и голодания, и закаливания, основой для здорового образа жизни я считаю наличие у человека в его душе духа такого качества, которое
называется Бог внутри нас.
Рано или поздно мы все приходим к духовно-оздоровительным
методам. Мне пришлось столкнуться с таким странным явлением
нашей жизни, когда заявляя о духовности на словах, на деле люди,
особенно газетчики, издатели, руководители разного уровня, боятся этой самой духовности, потому что просто не понимают, что
это такое.
Мой целительский опыт и опыт многих других говорит, что если человек настраивается на любовь-благодарность, то фактически
он настраивается на самую высокую духовность. И при этом людям больным помогают, как правило, самые простые средства,
большинство из которых народные, те самые, о которых так много
пекутся люди простые.
Среди моих книг есть и такие, в которых подробно излагаются
285
методы новые, например, аутотрансовые. Однако, как это ни
странно, я считаю, что лишь понимание истинной духовности спасает больше, чем многие психологические приёмы и лекарства,
особенно успокоительные, транквилизаторы и психотропные. Мой
опыт говорит об этом. Считаю, что нужно применять разные средства, но обязательно при этом использовать настрой на высшую
духовность. Конечно, чаще всего нужен комплексный подход, в
котором применяются и травы, и холодовые процедуры, и правильное питание и многое другое.
Моя помощь в некоторых случаях сводится к обучению, особенно это относится к болезненным привязанностям, депрессии,
иногда к аллергическим проявлениям, астме, язвенным и сердечным болезням, психическим отклонениям. Нужно лишь, чтобы
человек, обратившийся ко мне, не только хотел положительных
изменений, но и был бы готов к своим усилиям в преодолении
собственной пассивности. Нужно, чтобы он душой принимал духовные методы. Обучиться человек может и самостоятельно, имея
инструкции и методики.
Схема духовной настройки-представления, которую применяю
я и которой обучаю, очень проста. Природа в целом в своём процессе самоорганизации имеет свой глобальный критерий, которому она в этом процессе и подчиняется и который обеспечивает ей
в необходимой степени целостное качество. Целостность − это отражение нашего здоровья. Этот глобальный критерий Природы
распадается на дерево критериев, или, по-другому, оценок, которым подчиняются подсистемы Природы, люди, растения, органы,
клетки и так далее, всё живое в своей самоорганизации.
Оценками мы оперируем в своём сознании в каждом суждении
и в каждой мысли, когда организовываем свою жизнь, рассуждаем
или доказываем, оправдываем или отвергаем. Главное, на основании этих личностных критериев-оценок каждый человек делает
свой выбор и принимает свои решения. К сожалению, ни одна
наука, кроме логики, не изучала этот вопрос. Я же предложил такую новую науку критериологию, в которой мне удалось показать
общую очень понятную каждому человеку критериальную основу
всех наук, жизненной практики, медицины, психологии и философии. Это наши оценки. И чем они выше по лестнице состояний,
286
тем человек здоровее.
Лестница же состояний − это начиная от суицидального состояния, через депрессию, апатию, ненависть, гнев, ревность, раздражение к радости, добру, любви. Я объясняю, что состояния нашей души лучше всего отражают нашу целостность, качество нашего здоровья.
Душа каждого человека представляет собой аналог нашего хорошо знакомого нам Солнца с его излучением живительного света
и тепла, а также с извержением солнечного вещества, радиации,
магнитных вихрей, которые портят нам, землянам, здоровье.
Как Солнце питает нас своей живительной энергией и угнетает
энергией негативной, так и наша душа питает весь наш организм
своей энергией любви и отравляет энергией ненависти. Организм
человека − это и его тело с клетками, системами и органами, и душа, и разум, и желания, и воля, и инстинкты. Душа несёт главные
настройки всему организму с помощью того духа, который впитала в себя.
Если в душе дух падает, то падают и настройки организма. Мы
начинаем вполне сознательно путаться в своём выборе, нервничаем из-за пустяков, ибо мелочи вырастают до небес, расстраивается
работа органов и систем тела.
Но наша душа оказывает на нас влияние, только когда мы бодрствуем. Когда же мы спим, то правильные настройки на все системы организма оказывают природные критерии. Поэтому ночью мы
восстанавливаемся, а днём устаём. Если мы удерживаем свой дух
на высоком уровне, то и наш организм днём будет тратить значительно меньше сил на поддержание его параметров вблизи тех,
которые диктует нам Природа, Бог. Если же критерии, которыми
мы руководствуемся в жизни, низки и дух наш мало соответствует
высокому, то и сил для поддержания организма в норме надо значительно больше. Вот это последнее и является основой нашего
саморазрушения.
Лучше всего настраивать себя девизом: «Главное − чистота помыслов и сила духа». Любовь, которая вливается в наши души из
287
бесконечного источника, требует, чтобы мы её источали из себя. И
чем больше, тем лучше. Ибо закон любви парадоксален: чем сильнее её поток из нашей души на других людей, тем больше мы притягиваем любви к себе. И чем больше эгоист требует любви к себе,
тем меньше он её получает.
Нужно наделять каждое своё движение любовью к другим людям, к Природе, к Богу. И положительный ответ не замедлит. Несколько раз в своей жизни я сам только через любовь восстанавливал себя до такой степени, что многие удивляются до сих пор.
Многие бывшие больные уже приучили себя к подобному и живут
на радость окружающим.
Все радости, маленькие и большие, надо посвящать Богу, постоянно восходить по смыслам жизни к высшей любви. Сначала
контролировать себя очень трудно тому, кто не умел этого делать
раньше. Но постепенно самоконтроль становится автоматическим
и не отвлекает внимание человека и ресурсы организма на себя.
Наоборот, состояние любви даёт возможность организму улучшить все свои параметры: качество решений, продолжительность
активной фазы, бодрость и прекрасное самочувствие.
Состояние любви перестраивает биохимию мозга так, что вслед
за этим перестраивается и биохимическая среда во всём организме.
Одно слово может убить человека, ибо выброс адреналина из-за
него может быть смертельным для сердца, а другое слово − резко
улучшить гормональную среду. А известно, что гормоны управляют состоянием органов.
Лучшее лечение − это совершенствование в любвиблагодарности. Духовные люди мало страдают в старости или совсем не страдают. Им не нужна эвтаназия. Многие люди научены
терпеть свою боль и свои страдания. Если же помнить, что боли и
страдания даны нам для совершенствования нашей души, в первую очередь, то есть для духовного роста, то они перестают быть
обузой. Однако, это − совершенствование через негатив. И всё
равно даже таким образом некоторым людям удаётся внутренними
усилиями совместить в коре головного мозга два центра: боли и
наслаждения, которые во многом руководят состоянием и органов,
и психики, и сознанием.
288
Нам, людям, в процессе человеческой эволюции необходимо
научиться несколько иному: высшее совершенствование − это процесс, в котором любящий человек видит в другом, любимом, Бога,
и через понимание именно этого восходит к Богу в своей душе.
Бог есть любовь, − учили нас пророки. Поэтому ревность, ненависть, агрессия − это полное безбожие, падение в пропасть, которое в человечестве исчезает всё больше и больше.
Истинная духовность у целителя, считаю, проявляется в том,
что когда больной человек, готовый принять высшую помощь,
общается с ним, на этого больного сходит поток любви как высшая
благодать. Это трудно описать, значительно легче проверить, если
настроиться на любовь-благодарность даже в одиночестве.
Мы не можем описать Бога, Он сам определяет всё. Но Он проявляется во многих явлениях. Целостность нашего организма,
единственность духовного выбора во многих случаях подсказывает нам правильный выход.
Мой полувековой опыт самоисцеления, моя практика помогли
мне понять очень важные жизненные истины, которые я по возможности передаю другим. Сознание отдельного человека не существует изолированно. Оно является частью Сознания Природы,
через которое мы с вами общаемся друг с другом.
Мало кто знает, что понимание высших истин даёт человеку
колоссальное освобождение от закрепощений, привязок его к низменным связям, к веществу, к болезненным привязанностям, к людям. Высшие смыслы освобождают не только сознание, они предоставляют свободу выбора, как следствие, освобождение от многих телесных, ментальных, душевных и психических проблем.
Моя наука критериология и моя практика опираются в своей
основе на Великие Духовные Учения в их всечеловеческой общности, которые представляют свод правил высшего порядка, то есть
порядка глобального природного критерия. Для подтверждения
своих слов сошлюсь хотя бы на уже цитируемое.
Главный приём настроя − это постоянная устремлённость в лю289
бовь-благодарность. И тогда в человеке присутствует высший дух
как его главный критерий жизни, и именно он определяет главную
доминанту его существования, а, значит, и смысл всей жизни. Эти
рассуждения относятся к духовной психологии, которую я развиваю.
Я готов поделиться многими методами, тем более у меня написаны книги под общим названием «Исцеление духа и тела», но, к
сожалению, пока не изданные. Закончены несколько книг под названием «Проект “Человек Будущего”». Мне, живущему в Туле,
сложно взаимодействовать с издателями в Москве, тем более они
почему-то духовности боятся, словно бандитов. И посему вопрос:
как начать издавать книги по интересующей тематике, когда нечего вложить? Готов сотрудничать с любым. Была мысль самому
издавать, даже несколько книг малыми тиражами издал (500 и
1000 экз.), но не дождался пока обещанной материальной помощи
от своих друзей, чтобы взяться всерьёз.
Самоконтроль, усилия и любовь
Мне бы хотелось поделиться своим пониманием таких наших
действий, как самоконтроль, самонастройка и отношение к высшим ценностям человека, страдающего любой тяжёлой болезнью
на примере, в частности, кардиомиопатия, о которой уже шёл разговор в газете «Народный Доктор» № 8 за 2001 год. Мне удалось
обобщить достаточно большой практический опыт людей, свой и
чужой, и опубликовать книги по духовно-оздоровительной тематике и открыть в Интернете Портал духовных концепций
(http://genmir.ru). Я получаю много писем от тех, кто страдает теми
или иными недугами, отвечаю на них, и уже тысячи людей используют принципы и правила, которые мне удалось собрать и
сформулировать. Среди тех, кто написал мне об улучшении жизни
за счёт соответствующего настроя − это люди, болевшие шизофренией, депрессией, даже агрессивными формами психозов и многими органическими тяжёлыми заболеваниями.
Кардиомиопатией я страдаю с детства уже около полувека, но
особенно обострялась болезнь после больших волнений, стрессов,
голоданий, физических и психических перегрузок, длительных
угнетённых состояний. Три раза я чудом выживал после тяжелейших осложнений. В 1982 году я в тяжёлом состоянии, с дилетаци290
онной формой кардиомиопатии, отягощённой бронхиальной астмой и язвой желудка попал в кардиоцентр. Большинство из тех,
кто находился со мной в одной палате, в течение нескольких лет
потом умерли, я же, благодаря неимоверным собственным усилиям и чуду, выжил.
Приём лекарств на меня действовал угнетающе, так как реакция
сердца была сверхчувствительной. Практически на любое лекарство сердечного ряда бронхи тут же отвечали спазмом и приступом
астмы. Слизистая желудка реагировала тоже остро и по-своему.
Путь моего восхождения из болезни был не только труден, но и
долог, сопровождался многими тягостными раздумьями и физическими перенапряжениями от незнания, ибо ни один врач не мог
мне помочь, а врачи врачебно-физкультурного диспансера вообще
считали, что моё постоянное место − в кардиоцентр.
В связи с этим я пришёл к выводу, что человеку, у которого
проявлено тяжёлое заболевание, необходимо, прежде всего и как
можно скорее, овладеть приёмами самоконтроля, обеспечивающего прогноз и предупреждение осложнений, если он ведёт хоть какие-то самостоятельные занятия. Такой человек, как правило, не
имеет запасов мощности организма, ресурсов для форсированного
существования в периоды каких-либо перегрузок. И потому любое
перенапряжение отбрасывает его к краю существования. Некоторыми из принципов и приёмов я хотел бы поделиться.
Принцип сознательной самоорганизации. Ещё древним врачам
было известно о том, что лучшее лекарство − это самосовершенствование. Природный принцип самоорганизации даёт возможность
эволюционировать любой форме жизни и удерживать своё устойчивое состояние продолжительное время. Но человеку нужно чётко представлять себе, ради чего, с помощью чего и как идти по
этому пути.
Принцип целостности. Я вывел следующее правило: прежде
всего, мы признаём существование Духовного Максимума Вселенной − Бога, который определяет природную целостность. Бога
невозможно определить, ибо Он сам определяет всё. Но можно
понять принципы самоорганизации, которые Он задал и по кото291
рым развивается всё, начиная со Вселенной, и кончая любым живым и неживым объектом. Он даёт нам оценки и критерии, с помощью которых мы строим свои связи с другими людьми и отношения со всей Вселенной. Именно оценки и критерии мы легко
внушаем другим людям. Поэтому, входя в Жизнь, помни: здесь
тебя ждут с положительной аурой.
Принцип здравого смысла. Лучше недоделать, чем перенапрячься. Главное в процессе тренировки для больного человека −
это восстановительные процессы, а совсем не нагрузки. Часто
лишь на другой день мы ощущаем результат сделанного по потере
здоровья. Больному человеку нужно приучить себя тренироваться
только в удовольствие. Пусть это будут медленные и незначительные по физическому напряжению движения, но они не должны
выполняться через силу.
Необходимо помнить, что ощущение удовольствия от движения
есть признак правильного усвоения энергии жизни. Клетки и системы жизнеобеспечения так сигналят нам об их согласии с нашими
действиями.
Если в процессе выполнения упражнений появляется боль, то
нужно, прежде чем продолжить, снизить уровень боли. Часто возникает необходимость снизить амплитуду дыхания и подобрать её
такой, чтобы боль в сердце не появлялась.
Принцип удовольствия. Самое лучшее и самое трудное − это
перевести свою боль в удовольствие. Начинать делать это необходимо с представления, что наши боли и страдания − это подсказки
нам свыше, привлечение нашего внимания к нашей неправильной
жизни. И если мы начнём исправлять себя, то душа и тело отблагодарят нас.
Принцип начала. Прежде всего нужно понять, как тренировать
себя, с чего начать, чтобы ощутить любовь. Постарайся делать всё,
как будто ты излучаешь любовь. Всё − и для себя, и для других.
Ощути благодарность от каждого прикосновения рукой к вещам,
которых ты касаешься. Ласка, нежность, благодарность имеют
корни именно в таком прикосновении. Прикосновения душ относится тоже к этому ощущению.
292
Принцип преодоления. Лечить неизлечимое глупо, его нужно
преодолевать. Но преодоление всегда чревато перегибанием палки.
Поэтому самоконтроль позволяет даже тогда, когда человек развивает сверхусилия, получать информацию, которая даёт возможность правильно распределить те силы, которые у тяжёлого больно
не в избытке. В народе говорят: не пой тонко, не пой толсто, но
пой.
Принцип сверхусилий. Под сверхусилиями я понимаю такие
усилия, которые для человека считаются предельными. Для больного это могут быть совсем небольшие напряжения с точки зрения
здорового. Сверхусилиями для больного я называю скорее не физические, а внутренние, душевные и психические усилия, но соответствующе организованные.
Принципы тренировки. Постепенность, последовательность и
постоянство. Адаптация к повторяющимся нагрузкам двояка по
результату: с одной стороны, она позволяет привыкнуть к большим нагрузкам без ущерба, а, с другой стороны, она убаюкивает
организм, отупляя его и лишая точности реакции, чувствительности. Больному человеку нельзя форсировать нагрузки.
Принцип высших ценностей. Специальными усилиями сохраняй положительность своей ауры. Прежде всего, мы помогаем
друг другу любовью-благодарностью. Совершенствуйся через любовь больше, чем через страдания и болезни: научись видеть в своей любви к другому человеку Бога в нём и в себе. Все дела начинай сверху − от Духовного Начала. Ибо Духовное освещает путь и
пронизывает великое и каждую мелочь, ведя по Истинному Пути.
Главное в этом − любовь-благодарность.
Принцип запретов. Необходимо знать не только то, что помогает, но и те действия над собой, которые несут запретительную
функцию. Используя настройку на высшие ценности, мне удавалось несколько раз выходить из тяжелейших состояний, и каждый
раз я выносил из них новый опыт, категорически запрещающий
применение определённых методик и способов, хорошо известных
широкому читателю по оздоровительной литературе.
293
Категорически противопоказаны при кардиопатии любой формы так называемого лечебного голодания, ибо дистрофия сердца
так велика, что оно начинает страдать в первую очередь от недостатка питательных веществ. Лечебное голодание может привести к
катастрофе.
Лишь физическая тренированность в достаточно хорошей степени может дать возможность такому человеку голодать один-два
дня. И хотя я сам проводил десятисуточные голодания, я категорический противник их для больных с ослабленным сердцем. Именно потому, что сам провёл эксперименты, которые мне могли стоить жизни в то время, когда лечебное голодание было чуть ли не
панацеей от всех болезней.
Поэтому я считаю, что такому больному нужно очень тонко
сбалансировать рецептуру потребляемых продуктов, лекарств и
процедур, чтобы обеспечить хорошее питание сердцу в то же время очистку кишечника, то есть процессами обмена веществ в теле
необходимо заниматься постоянно.
Принцип физической нагрузки. Лучшей физической нагрузкой
для больного кардиомиопатией является ходьба. В процессе ходьбы легко регулировать нагрузку по пульсу, ибо пульс в ходьбе не
должен превышать 120 ударов в минуту. Иначе нужно ходить, отдыхая. Более высокая частота пульса говорит о перенапряжении.
Можно и нужно заниматься, когда осуществляется одновременно
и приём лекарств.
Бывали в моей жизни недели, когда не только ходьба, но и просто вертикальное положение тела уже перегружали сердце. Иногда
несколько недель уходило на то, чтобы только кушать, ходить и
лежать, думая лишь о положительном. И медленно накапливать
запас физических сил. Мне неудобно говорить врачам, что неукоснительное выполнение мною сформулированных принципов и
правил через несколько лет после моего провала 1982 году помогло мне стать сверхмарафонцем. Но это совсем не означает, что
болезнь отступила. Она затаилась и опять проявляла себя время от
времени, после чего мне с большим трудом приходилось начинать
с начала, как новичку.
294
Трезво глядя на произошедшее, я отдаю себе отчёт в том, что
лишь развитый в очень высокой степени самоконтроль позволил
мне добиться таких запасов выносливости.
Принцип дыхания. Когда приступ одолевает человека и занятия
приходится отменять, то человеку остаётся последнее: надежда на
лучшее и управление дыханием. Если артериальное давление крови повышенное, то необходимо вдох делать с усилием, а выдох
нейтральный. Давление снижается. Если давление крови пониженное, то наоборот. Если боль в сердце велика, то делать небольшие
задержки после вдоха. Это снимает спазм сосудов. При этом нужно попытаться перейти на стеснённое дыхание, но такое, чтобы
кислород присутствовал в лёгких почти всегда. То есть акцент в
дыхании делается на вдохе и задержках после вдоха.
Главные правила дыхания: 1. Нужно научиться улавливать вкус
дыхания − удовольствие от него. Тогда человек сам начинает ощущать, когда дышать с задержками, а когда свободно. Иначе можно
усугубить болезненное состояние. Поэтому экспериментировать с
дыханием нужно очень осторожно.
2. При болезнях сердца нужно запретить себе делать резкие выдохи всегда − в покое, в ходьбе, даже в смехе. Иначе возникает
спазм сосудов сердца, который может спровоцировать более серьёзные нарушения. Лучше научиться очистительному дыханию,
когда выдох производится несколькими резкими и маленькими
порциями сквозь плотно сжатые губы. Более того, когда возникает
резкая сердечная боль, именно этот вид дыхания помогает быстро
с ней справиться.
3. При вдохе необходимо научиться представлять, что с порцией воздуха мы потребляем жизненную энергию (прану), которая
является лечебной, лишь когда она оживлена, что достигается
только состоянием счастья, радостным чувством, которое человек
ощущает в контакте с чистой душой и с Богом. Очищение души
достигается в покаянии.
Принцип развития способностей. Человеку даны бесконечные
разнообразные способности для совершенствования, развитие которых даёт положительный результат при положительных жиз295
ненных критериях и отрицательный, разрушительный результат
при отрицательных жизненных критериях.
Мы с вами ощущаем четыре Бесконечных Источника: Жизни,
Разума, Любви и Критериев (Оценок).
Жизнь − это Энергия, которая непрерывно и в огромных количествах рождается в каждой точке пространства и непрерывно насыщает собой любой живой и неживой объект. Проявленная её
форма − это время.
Любовь − это Святой Дух, высшее состояние души, выше которого нет другого духа и который проходит через нашу душу и действует через нас. Духовность для каждого человека начинается с
Любви-благодарности и с себя, чтобы потом излучать Любовь и
насыщать ею всё жизненное пространство: семью, общество, государство, человечество, Вселенную.
Разум − это суперкомпьютер и суперлогика, односторонне проявленная форма Сознания Природы для Человека. Его работа зависит от того критерия, который вносится в него. Он страшен, если
критерий разрушительный.
Критерии, Оценки − это фундаментальная форма Сознания
Природы, проявленная для Человека. Именно непрерывная работа
положительных Критериев Природы и есть творческий, совершенствующийся в Боге потенциал Человека. Этот потенциал − критериальный ум Человека, который и ведёт его по пути совершенствования. Именно критериям и оценкам, правильным с точки зрения Природы, учат нас Великие Духовные Учения. Но мы до сих
недооценили это.
Скрытая форма Сознания Природы − это суггестия, даваемая
нам в опыте парапсихологических, эниологических феноменов. Но
суггестия сама по себе бездуховна.
Принцип снижения чувствительности. Пусть это звучит парадоксально, но я считаю основной причиной многих заболеваний
сверхвысокую чувствительность некоторых частей нашего организма. Если это сердце, то в теле развиваются заболевания сердца,
296
если это желудок, то развивается, например, язва желудка или гастрит, если кора головного мозга, то шизофрения.
Проблемы нашей души всегда проецируются через самый чувствительной орган, и обязательно через сердце и мозг. Поэтому
при любой болезни нужно, прежде всего, позаботиться о душе. Мы
же высокую чувствительность пытаемся снять лекарствами −
транквилизаторами, психотропными, нейростимуляторами. И приходим к противоположному результату, потому что в начале надо
использовать методы закаливания: обливаться холодной водой и
приучить себя к терпению и смирению. Но без любви, посылаемой
из себя, это может лишь ещё больше расшатать организм.
Необходимо научиться повышать своё состояние, несмотря ни
на какие боли и страдания. Самая главная наука будущего − это
учить людей любви-благодарности.
Любовь живого вещества и Сознание Природы
Я снова хочу вернуться к исследованию живого вещества, в котором душа занимает особое место, значение которого нами ещё
не понято. Живое вещество может носит форму индивидуальную и
распределённую. Индивидуальная форма − это человек, животное,
насекомое и так далее. Распределённая форма характеризует Жизненный Поток, в котором его пространственная распределённость
есть его основной параметр. Мыслить категориями Жизненного
Потока человек пока не научен, хотя пытается уже делать это,
скромно оценивая свой собственный вклад в экологическое состояние жизненного пространства. Восходят к нему разные формы
общественного сознания, государственного и всечеловеческого.
ное, никто не станет возражает, если я скажу, что эта любовь, прежде всего, выражается в любви к себе − в собственном росте, в
том, что я назвал принципом экспансии − безраздельном захвате
пространства и переносе своего влияния на всё, что попадается в
это пространство.
Так рождается миф об эгоизме живого вещества: с одной стороны, Поток поглощает всё, что попадает в его сферу влияния, а с
другой стороны, человек или животное − это всего лишь способ
концентрации рассеянного в Природе разнородного вещества и
разнородных полей. С двух сторон в человека вошло присущее
ему свойство присваивать − его пресловутый эгоизм как основа
его собственного индивидуального и личностного Я.
Модель души как Солнца хорошо объясняет то, что мы называем любовью. Нужно только расширить гипотезу солнечного излучения и солнечного притяжения до каждой клетки, каждого органа, каждого человека с тем, чтобы объяснить притяжение и отталкивания тел, разума, клеток и так далее.
Итак, каждое существо, каждая клетка, орган, человек, всё, что
наделено в той или иной степени Жизнью, всё, что относится к
пятому агрегатному состоянию вещества, имеет несколько разных
оболочек, или, лучше, как бы фазовых пространств существования, придающих ему разной степени целостность и самостоятельность. Оно наделяется от рождения своей индивидуальностью как
концентрированным сознанием для самоидентификации и поиска
в жизненном пространстве возможностей для удовлетворения своего глобального критерия.
Продолжаю свою теоретическую гипотезу о том, что есть Человек, и хочу подчеркнуть, что в ней достаточно легко обосновывается необходимость души в общей структуре человеческого организма как той её подсистемы, которая корректирует поведение человека и, одновременно, подчинена значительно более высокой
Метасистеме, чем является сама.
Но всё живое, индивидуальное и целостное имеет в своей
структуре некое ядро, называемое индивидуальным душевным
ядром, которое у человека называется его душой и которое не
только соединяет все пространства воедино, но и обеспечивает постоянный контакт сознания человека или животного с тем целостным и общим для всего живого вещества пространством, что я называю Сознанием Природы.
Если мы можем хоть что-то сказать о любви человека или животного как индивидуальности живого вещества, то о любви Потока живого вещества мы пока что даже и не задумывались. Навер-
То, что входит через душу человека или через душевное ядро в
любой живой объект, является особенным и отличным от того, что
297
298
поступает в тело и разум. Для тела это − телесная пища, для разума
это − пища умственная, в целом для сознания живого объекта это −
и то, и другое, и ещё эмоции, реакции, желания, воля, идентификация себя и поиск или организация своего места в жизненном
пространстве.
Высокоорганизованные животные имеют возможность изобретать критерии своего поведения при помощи своего разума. Эти
критерии входят в противоречие с природными в том, что они с
ними не совпадают и тем самым заставляют организм разбалансироваться в период бодрствования. Восстановление настроек происходит во сне. Так возникает суточный ритм живых организмов.
Живой объект есть система самоорганизованная, и потому он
всегда оптимизирует свой глобальный критерий и содержит дерево критериев своих подсистем, естественно зависящих от глобального критерия. Совсем неважно, встроены критерии в организм
или же нет, сон всё равно нужен высокоорганизованным животным и человеку, в том числе, чтобы организм мог убрать разбаланс
систем. Во сне происходит настройка на природные критерии.
Разум человека пока что несёт в себе причину разбаланса систем организма, которая, по всей видимости, является основной
причиной усталости и старения. Но если бы Природа не ставила
себе цель эволюционного движения, совершенствования, то не было бы и прогресса в развитии видов животных. Но поскольку мы
признаём за Природой эволюцию в смысле совершенствования
форм, то обязаны предположить, что над разумом человека существует структура, которая ему хорошо видима и которая осуществляет коррекцию его работы в сторону сближения критериев, им
изобретаемых и природных. Такой структурой нужно назвать душу, исходя из функций, ею выполняемых по передачи в наш разум
ощущений правильности поведения, мышления и оценки.
Но душа человека, в основном, работает во время бодрствования, ведя по своему разумный диалог с субличностями сознания,
который выдвигает её на высший уровень сознания. Вполне можно
заявлять, что и в состоянии сна организму каким-то образом передаются и доводятся до каждой системы из Сознания Природы ещё
какие-то дополнительные сведения, смысловая информация. Это
299
заставляет нас говорить о том, что организм значительно более
сильно связан с жизненной средой, точнее, он является её составной частью, которая функционирует самостоятельно лишь короткое время бодрствования.
Общение тела с материальными объектами происходит на
уровне взаимодействия материальных тел космического пространства. Общение разума разных людей происходит на уровне мыслей, облечённых в какого-либо вида язык. Общение желаний и
общение воли − это противопоставление или объединение желаний и воль разных людей. Клетки, органы, организмы в целом общаются друг с другом на своих языках.
Общение душ с другими частями организма и друг с другом
осуществляется на уровне взаимодействия Солнца с планетами, с
другими звёздами Вселенной, с телами космического пространства. Ибо это взаимодействие происходит в самом широком спектре
частот из-за высокой температуры ядра Солнца.
По аналогии с Солнцем человеческая душа имеет самые широкие интервалы излучения и притяжения из всех частей организма
человека. Значит, в ней сосредоточено самое главное свойство организма − его глобальный критерий, как в Солнце сосредоточено
основное воздействие на окружающую среду, превращающее её в
живое вещество.
Астрология, таким образом, даёт некоторое представление о тех
качествах человека и его души, которые характеризуют его как бы
со стороны спящего организма.
Для человека сознание выступает качеством, обеспечивающим
ему в процессе его поиска его совершенствование. Эволюция, которая шла до этого автоматически неуправляемо, с момента появления человека приобретает другой вид − самоуправляемой эволюции, в которой меньше будет потерь на поиск, на обработку
случайностей. Это означает, что по своей природе человек − это,
прежде всего, ярко выраженная прогностическая система.
Сознание человека как самосовершенствующегося и совершенствующего субъекта обладает благодаря душе одним выдающимся
300
свойством: оно способно оценивать даже высшие критерии. Поэтому когда мы говорим о сознании человека, нужно допустить,
что в сознание входит и его душа, полностью или частично. Если
бы это было не так, то о душе ничего нельзя было бы сказать, как о
Боге, который Сам всё определяет с самых крайних высоких позиций, а Его нам определить нечем, ибо выше Его мы ничего не можем разглядеть.
Любовь живых тел − это притяжение тел с высшей целью размножения живого вещества. Это притяжение приоритетно, поэтому оно выключает разум и душу, которые представляют собой
надстройку над телом. Это притяжение носит наркотический характер. Человек способен преодолеть его и перевести отношения
полов в отношения сосуществования с излучением положительных
эманаций. Разум и душа не должны слепнуть, тем более, в любви,
иначе человек теряет свои высшие качества. Когда на разум не
действуют никакие разумные доводы, а душа требует от другого
человека утех лишь для себя, человек, как заложено в Природе,
деградирует. Эволюция вспять не поворачивается. А любая деградация сопровождается страданиями всех частей организма.
Старость человека − это деградация его организма, имеющая
причину в неразвитом сознании.
Наркотик в виде вещества − это тоже вид любви-страдания.
Если в любви разных людей несчастья или состояния угнетения
больше, чем счастья и радости, то им, конечно же, нужно немедленно разойтись. Иначе неминуемо их ждёт либо ускоренная деградация, либо взаимная агрессия. Такое преобладает в сексуальной любви.
Любые тонкие технологии, которые мы, люди, разрабатываем,
применяются нами, прежде всего, для создания оружия, то есть
пока что мы для защиты используем больше агрессии, чем любви
и сотрудничества. Поэтому люди и смертны, ибо агрессия в сознательном метаболизме, данном нам Природой в нашем разуме, пока
преобладает.
Одноуровневый биологический метаболизм построен на сотрудничестве разных сторон жизни. Природный иммунитет в нашем организме оправдан тем, что строится, скорее, на агрессии
микробиологической против высших систем организма, то есть
разноуровневой.
Солнце как генератор Жизни может существовать бесконечно
долгое время, потому что оно подпитывается низкими по уровню
материальными формами, притягивая их: космическими объектами, пылью, полями и электромагнитными волнами.
Душа человека имеет тоже собственную «температуру» намного более высокую, чем все остальные части организма. Она, так
же, как и Солнце, притягивает к себе и впитывает более низкие
психические состояния: страхи, негативные эмоции, агрессию, −
обусловленные неправильным выбором, преобладанием разумных
решений над душевными подсказками, общей деградацией организма.
Душа − это Солнце в организме человека
Много раз уже ловил себя на мысли, что Солнце играет в нашей
жизни не такую уж малую роль, как нам кажется. Выдвигаю гипотезу, что солнечное поле является переносчиком не только живительной энергии, но и человеческой мысли и любви.
Если любовь людей не выходит на уровень души, то такая любовь − это привязанность, которая даёт им больше страданий, чем
любви. Ибо она не оправдана высшим критерием. Неважно, что в
этой любви люди имеет прекрасный секс, уважают друг друга,
тонки и богаты в своих увлечениях и мыслях.
Важность солнечного света для растений известна: свет является главным источником для синтеза хлорофилла. Светом лечат депрессии. Свет улучшает общее здоровье.
Только живительные излучения душ являются истинной любовью.
Ухудшение моего состояния здоровья в ноябре необходимо
связать с тем, что вспышки на Солнце в это время были в десятки
раз по радиации выше, чем в другое время. Самые сильные за
301
302
2001, год зарегистрированы 6 и 22 ноября. До Земли солнечная
субстанция долетает через два дня. Видимо, и 16-го тоже был сгусток у Земли, когда я чуть не умер. В 0 часов ровно на 24-е ноября
я проснулся от удара в сердце и что-то там хаотически заворочалось. Я видел этот хаос вместо связанных синхронно колебания
разных участков сердечной мышцы.
Можно, конечно, в этих процессах взаимодействия Солнца и
человека рассматривать лишь влияние солнечного вещества на
грубое тело человека. Однако, метод лечения депрессий заставляет
задуматься и расширить поле влияния Солнца на нас, а, возможно,
и обратного влияния.
Не является ли человеческая деятельность стимулятором некоторых процессов на Солнце? Совершенно абсурдная мысль, если
принимать пространственные масштабы космоса за ограничивающую реальность физики. А если выйти за пределы физики?
Не является ли действие избытка солнечного вещества точно
такой же по воздействию на организм человека сущностью, как и
сущность, рождаемая от негативной вспышки человека? Уж очень
похожее действие в сердце приходится ощущать. И там, и здесь
воздействие идёт через пространство. И там, и здесь меняется
внутренняя энергетика.
Не является ли сердце человека как раз тем органом, который
каким-то своеобразным способом настроен на определённый и довольно узкий интервал солнечного излучения как на оптимальный
в своей настройке на поддержание высоких кондиций во всём организме? Ведь при рождении человека сердце − это первый орган,
который возникает в зародыше.
и Солнца Большого.
Хотелось бы думать, что это лишь метафора, и на самом деле
всё происходит не так. Но многие процессы, проявляемые и Солнцем и нашей душой, слишком идентичны, чтобы не обратить на
это внимания.
Солнце − это большая тайна для физиков, которые до сих пор
не понимают, как и за счёт чего оно существует.
Но как в Солнце присутствуют законы Природы, так и в душе
они тоже есть. Только законы, по которым происходит жизнь
Солнца, пристально изучаются физиками, а законы, по которым
живёт душа, никто не изучает. Некоторые из последних лишь констатируются психологами, теологами, но это скорее правила поведения людей, чем законы объективного мира, в котором люди занимают не главное место.
После смерти тело превращается в другие химические элементы, а душа уходит в своё поле солнечного ветра. Что представляет
собой солнечный ветер? Частицы высоких энергий, магнитные и
радиационные поля, и всё это − в сгустках, в отрыве от основных
полей, в полёте к Земле и в пространство.
Любовь и ненависть − это «солнечный ветер» души, управляемый нашей душой, которая сама нам подчиняется в очень малой
степени. Но любовь приносит благо и соединяет, а ненависть сеет
насильственную смерть и разрушает.
Любовь и ненависть, присутствующие в душе людей одновременно, имеют, может быть, как раз причиной вот это широкое поле волнений Солнца. Или же состояния души Человека отражает
картину, происходящую на Солнце.
Парасилы − телекинез, телепатия, внушение на расстоянии и
так далее − это всё силы тонкоматериальных и полевых структур.
Иначе, если бы не были силами нематериальными, они бы на материальные объекты не воздействовали материально. Изменения в
веществе производят силы того же рода. Мысль, следовательно,
носит материальный характер, когда она проникает на уровень
тонкой материи.
Душа человека − это маленькое солнце со всеми его атрибутами: спокойствием, протуберанцами, выбросами вещества, положительного и отрицательного, с притяжением вещества других людей
Замечательно отождествляется с излучением Солнца излучение
Человека. Живительная энергия, любовь у того, и у другого занимает определённый интервал.
303
304
Более низкие частоты − это движение через красный спектр к
выбросам вещества. Это, в основном, сфера наших негативных
ощущений психики, удары вещества по органам как предболезнь.
Человек в принципе способен видеть внутренним зрением весь
спектр излучений и Солнца, и другого человека. Это видение может быть на уровне ощущений: плохо-хорошо, любовь-ненависть
и так далее даже до проявлений зрительных.
Душа может быть солнцем, а может − чёрной дырой. И тогда
она притягивает, порабощает другого человека на уровне суггестии. Разум не может в эти моменты понять своей ограниченной
логикой, что происходит.
Снижение критериев в душе человека приводит в его излучениях к сдвигу в красную сторону, к излучению вещества. Таковы излучения и в сексуальных отношениях, когда нет высокой любви.
Тогда уровень излучений опускается до выбросов вещества.
Оргазмическая энергия человека − это своеобразная вещественная энергия тонкоматериальной природы. Любовь в этом случае −
это суггестивная реакция организма на излучение другого человека через телесные «душевные рецепторы» первого.
В тишине
Тишина… Люблю тишину. «Мне тишины недостает, как обреченному кинжала. Но тишины, конечно, мало, чтоб в пламя превратился лед…». Вот так когда-то в молодости писал я о тишине.
В тишине можно услышать зов прошлого, струящийся по нашему
организму благодаря связи сознания целого и частей. Тишина −
это храм.
Бывая во Владимире, захожу в Успенский Собор, когда там нет
службы. Людей мало. Тишина необыкновенная. Она когда-то потрясла меня во Владимирском Соборе в Киеве. Потрясла тем, что я
услышал в её океане грохот прошлого. Голос предков. И испугался. Понял превратно. Ощутил трагедию народа и прошлое застило
будущее. Потом отошёл.
305
Город Владимир почему-то для меня самое тёплое место на
земле, хотя я там бываю очень редко. Я понимаю, что существует
память времен, я знаю, через что она передаётся − наука моя уже
позволяет анализировать это. Но чувства наши − это совершенно
пока что не поддающееся нашему анализу явление. Это окутанное
иррационализмом большое и рациональное.
Любой случай привязанности очень изменяет человека, к сожалению, в худшую сторону, ибо он заставляет многому негативному всплыть на поверхность отношений с близкими людьми. Но он
же после возвращения с того света мне принёс и окончательное
понимание любви людей и привязанности. Спасёт ли это меня от
преждевременной смерти, которая опять лишь посмеялась? А важно ли это?
Мужчина и женщина растут и живут на одном и том же древе −
на том, что проявляется своим половым влечением и продолжением рода. Процесс производства семени, его транспортировки и созревания почти всегда происходит неуправляемо. Человек пока не
властен регулировать его течение. Сознание в этом только губит.
Это древо материализуется в чувственном соитии. Мужчина − это
ствол, женщина − это почка.
В тишине через любимого человека смотрит на меня Бог и улыбается. Он помогает мне таким образом преодолеть сумятицу в
сознании, которая настигает, если поддаться Потоку, его человеческой бестолковщине, зацикленности на земном. Беспросветность
рассеивается, когда есть Муза.
Сколько лет, десятилетий даже намёка не было на Музу! Если
подумать, то зачем тогда она была нужна? Высокой и сверхвысокой задачи не было, нечего было освещать. Стихи − в большинстве
примитивны, проза элементарна по высшему счёту. Печаль, трагедия не могут вдохновить. Наоборот, они лишь останавливают.
Муза необходима не для дел, а для вдохновения. Мы же привыкли видеть в женщине сразу и Музу, и работницу. Причём, работницу как рабыню − значительно чаще. Мы редко понимаем, что
за то, что она есть, можно исполнять всё самим. Ибо в ней нас завёт к себе Бог. Где лишь грань, у которой нужно остановиться, ибо
306
Муза тоже мечтает о счастье?
Удивительно, насколько поэты ощущали, как из их Музы на
них глядел сам Бог! Почему же они не доказали эту правду другим
людям? Или доказали, но лишь некоторым, в числе малом?
В чём смысл тренировок?
Для человека слишком важна сверхзащита от быстрого возбуждения, чтобы замалчивать этот вопрос, скромно потупив глава.
Конечно, сексуальные возможности человека, мужчины, повышаются, если существует такая сверхзащита. Обеспечивается она общей и специфической выносливостью.
Тренировка сердечно-сосудистой системы является основным
объектом тренировки в случае склероза сосудов головного мозга.
Кроме чисто химической причины, видится одна особая причина
сужения сосудов, а именно, связанная с такими психическими переживаниями негативной природы, которые делают для организма
ненужным напряжение разума. Подобное проявление психики вызывает почти мгновенную реакцию в сосудах головного мозга,
уменьшающих снабжение кровью отдельные участки, отвечающие
как раз за высокие кондиции разума.
Что можно посоветовать при появлении первых признаков
склероза или покачиваний при ходьбе? Думаю, что это тренировки
в равновесии любого типа в статике и динамике. Это запоминание
иностранных слов, которое действует на мозг как стимулятор
сверхвозможностей и, следовательно, стимулятор для развития, а
не деградации, мозга. Этой же цели служат и умеренные напряжения длительного характера типа беговых или аэробных, а также
перевернутые позы. Это – и то, что известно для тренировки тонуса сосудов: ванны и контрастные души, особенно головы, массажи.
Это втирание в кожу головы чесночной спиртовой настойки.
Желудочковые экстрасистолы делают положительное дело: они
пробивают коронарные сосуды, которые уже забились. До какой
степени нужно бороться с ними с помощью бета-блокаторов?
Можно, конечно, рубить сук, на котором сидишь, с целью плетения из сучьев корзин.
307
Часто причина физиологического коллапса проста: потеря опоры на радость. Радость в коллапсе вернулась.
О соли и выносливости
Странное отношение у человека к соли. Многие считают соль
тем продуктом, которого необходимо человеку избегать, ибо степень гипертонии, прежде всего, зависит от концентрации соли в
крови.
Я в свое время постарался прожить несколько лет с тем, чтобы
понять, влияет ли недостаток поваренной соли на функции организма. Я понял, что если говорить о физиологии и физике, то отсутствие поваренной соли в человеческом организме даёт возможность ему привлечь большие потоки энергии, необходимой для
жизни, исключительно потому, что открываются другие каналы
регулирования и поступления в организм энергии из кладезей не
внутренних по отношению к поверхности нашего тела. Но при выполнении определенных условий.
Какие же это условия? Прежде всего, развитие очень большой
выносливости. Если говорить о среднем человеке, то его возможности, заложенные природой, таковы, что он естественно имеет
выносливость на уровне выше среднего, даже не выполняя никаких особых упражнений для этого. Что же касается меня, то постоянная и острая реакция моего организма на потерю жизненных
кондиций, никогда не давала мне нормально жить без выполнения
больших объемов тренировки в беге или на лыжах. И только при
поддержании специальных режимов жизни я мог чего-то добиваться в жизни. Мое сердце стало скомпенсированным лишь после
десятилетнего героического труда. Но … иначе я просто не выжил
бы.
Соль − это все же средство и среда, в которой происходит самая
обычная электрохимическая реакция. Поэтому для человека, ведущего не очень напряженный образ жизни, чрезвычайно важно
иметь концентрацию своей внутренней жидкой среды на определённом уровне. Поваренная соль и является той добавкой, регулируя которую можно достаточно легко добиться высоких значений
энергопотребления.
308
При малом потреблении соли, она превращается в лекарство по
борьбе с инфекциями, когда добавление её в пищу вызывает резкий энергетический подъём. Проверено не раз.
Две надежды
Как примитивно мы понимаем надежду на Бога, которая, якобы, вытекает из Духовных Учений! Это развивает такую лень тела
и членов! Каков самообман, исходящий из непонимания! Не в отсутствии действия надо полагаться на Его волю, а в критериях и
оценках. А действовать нужно самим в материи, в духе, в мыслях,
в борьбе и так далее. Иначе это будет просто магия.
Почему принят взгляд, согласно которому в человеческом организме как бы существует две крайности − здоровье и болезнь.
Какой примитив! Крайности чего? Никакой пищи для разума это
не даёт, более того, убивает последнее, стремящееся развить научный подход. Ибо баланс, согласно этому взгляду, возникает, якобы, в организме, если найти какую-то среднюю точку, лежащую
между здоровьем и болезнь.
Однако, понятие болезни очень неопределённо, расплывчато и
широко. Здоровье тем более. А средняя точка есть обман, к которому нельзя стремиться ибо заранее она предусматривает наличие
заболевания. Пока мы несовершенны в большой степени, всё это
будут присутствовать и в организме, и в науке. Но как только мы
выходим на понимание здоровье через совершенствование любовью, сразу же эта модель разваливается.
И когда только мы поймём, что лечить организм химией, травами, излучениями и прочим материальным означает одно − снижать его смысловой уровень! А тем более, лечить болезни разума
души, психики. Сводить критериальность, настройки системные к
работе одних лишь клеток и органов означает, к сожалению, что
медицина пока что далека от самого организма, на говоря уж о целостности его. И вся надежда в таких случаях возлагается на способность организма к самостоятельной регенерации, к автоматическому восстановлению утерянных возможностей.
Организм целостен своим смыслом, общим и высшим по сравнению к материи, из которой он состоит. Создать этот смысл ма309
терией абсурдно. Ибо он сам определяет её свойства, которые приводят к красивым формам материальных структур.
Выводить из материальных форм общую закономерность, а,
тем более, генеральную, может лишь человек, который дальше
этих самых форм категорически не желает ничего видеть!
Выше расширения сознания
Адаптация учения под социальный уровень того времени, когда
происходит действие, − это черта всех школ. И Гурджиев, и другие
пытались каждый своим способом повлиять на современников,
отыскать духовный путь по-своему.
Конечно, личность − это катализатор. Она может что-то усилить, а что-то ослабить. Но не обращать внимания на тех, кто рядом, и ждать появления чужого, незнакомого и потому уважаемого
можно, но лучше научиться уважать своих. На Востоке говорили,
что можно научиться всему, познав всего лишь одного человека. В
каждом нормальном человеке есть всё, совсем не обязательно усреднять наблюдаемое − можно при этом потерять половину.
Кришнамурти вообще никогда не имел учеников, а такие столпы духовного просвещения, как Ауробиндо и Гурджиев, в конце
концов, разочаровывались в учениках своих школ. Повод − мелочность, эгоцентричность, гордыня в их учениках. Отчего им поневоле приходилось снижать качественную степень своего учения,
чтобы всё-таки его понимало как можно большее количество учеников. Но такое упрощение учения, слышимое постоянно из уст
Учителя, превращает учение в свод определенных правил, пусть
духовного, но примитивного плана. Оно вытравляет творчество,
мысль, мудрость жизни. Это делал гениально, организовав свою
религию, Хаббард. Религии только декларируют, провозглашают
Бога, но не дают самой Божественной мудрости. Мудрость же надо добывать своими собственными стараниями. Любое истинное
Духовное Учение открыто для своего развития, любая религия закрыта. Учение Христа − это толчок колоссальной силы для любого. Учение суфиев, Учение Магомета, Учение Будды, Учение
Моисея, Учение Рерихов − это величайшая мудрость восхождения
для всего человечества. Любая их адаптация, упрощение ведёт к
потере мудрости, к воспеванию излишнего автоматизма в поведе310
нии. Это целые философские системы, особое мировоззрение, миропонимание.
Я за такой автоматизм, который с минимальным напряжением
сил дает выбор в пользу хорошего, доброго, полезного с точки зрения Высшей Духовной Этики. Я за автоматизм, который не требует на раздумье больших ресурсов.
Я тоже за пробуждение сознания, но если пробудившееся сознание постоянно требует для себя все ресурсы организма, чтобы
только следить за собой, то у такого человека не хватит ни сил, ни
времени, чтобы делать что-нибудь новое и полезное. Кстати, эта
особенность − оттягивать на себя все силы − хорошо заметна в начале занятий по воспитанию в себе самоконтроля у тех, кто этим
никогда до того не занимался. Такие люди начинают путаться даже в примитивных алгоритмах поведения, потому что их организм
занят другим − самоконтролем.
Мы можем говорить каждый о своём, не понимая друг друга, до
тех пор, пока ни выйдем на самый высокий критериальный уровень, только на котором и можно достичь истинного согласия. А
вы уверены, что вы спите наяву? Я хочу спросить вас: зачем пробуждаться ото сна наяву? Последователи Гурджиева говорят: чтобы обрести свободу воли, разум и самоосознание.
Без восхождения к самому высокому, мы вряд ли решим проблему духовного учения. Вот посмотрите: свободу воли, разум и
самоосознание имеет даже киллер − убийца, − который заранее
тщательно готовится убить свою жертву. Если он этого не сделает,
не наметит себе пути отхода, не применит хитрость, испугается
своего страха и последствий, не будет следить за многими обстоятельствами, то он будет простым смертником. Хотя, конечно же, и
смертнику необходимо мужество и расчет. Но киллер или смертник действуют по указанию другого человека, их нанимающих.
Следовательно, о какой духовности можно тут говорить?
От того, что каждый из нас будет осознавать, что он делает,
много ли прибавится правильных поступков? Наемный убийца
бездуховен, хотя совершенно четко осознает, что делает. Естественно, не каждый делает это механически, но каждый делает вы311
бор. Стать зомби − это слишком большая редкость, чтобы всерьёз
применять этот метод ко всем. Конечно, желание обрести свободную волю, разум и самоосознание может не нести ничего негативного, но в целом такая посылка ложна тем, что не пропитана знанием Высшей Этики. Если человеком движет интерес, то такой
человек без этики вообще просто опасен. Если же человек принимает какую-то этику поведения, то он и действовать будет в соответствии с нею. Эта посылка формулируется так, словно она несёт
нам при её овладении целостность жизни. На самом деле человек,
доверившись этому призыву, обманывается дважды: неполнотой
качеств из-за отсутствия Духовного и размытостью понятий свободы, воли, разума и самоосознания. А что может быть хуже обмана на пути познания?
С другой стороны, достичь вершины истинной Духовной Этики
ни через волю, ни через усиление разума, ни через самоосознание
нельзя. Разум лишь может помочь легче осознать истины более
высокого уровня, чем того, на котором человек живет в окружающем его внешнем мире. Воля может помочь достичь цели. Но выбор цели не прост, и в нем Высшая Этика не позволит поставить
безнравственную цель.
Что делать с противоречиями?
Если мы рассмотрим уровень Жизненного Потока, то окажется,
что он не только с личностью может поступать по-всякому, с нашей точки зрения совершенно безнравственно, но и с обществом, и
с государствами, и даже с человечеством. Можно ли при этом говорить о какой-то нравственности, если Жизненный Поток судит
человечество и человека с высоты своих задач и своих критериев.
О нравственности Жизненного Потока, в котором находимся
мы, лучше всего судить по его отношению к такому же Жизненному Потоку где-то в другом месте Вселенной. Ради собственной
выживаемости он не пожалеет миллионы и миллиарды человеческих жизней.
Жалости к отдельному человеку нет ни у одной структуры,
уровня выше его.
− Означает ли это, что безнравственность когда-нибудь будет
наказываться более жестко, чем сейчас?
− Безнравственность сегодня часто вообще никак не наказывается, потому что она есть негативная категория совести. Единст312
венно, где можно видеть, что нравственность растёт в обществе,
это по общественным свободам, предоставляемым каждому человеку.
− Для чего нам нужны исследования Жизненного Потока?
− Я являюсь сторонником того взгляда, что контакт человека с
Жизненным Потоком, устанавливаемый нами время от времени,
даёт возможность постичь многие идеи, законы, ограничения и
секреты устройства мира. Поэтому, на мой взгляд, принципиально
важно налаживать его. Хотя, конечно, можно сказать и так, что
этот контакт наблюдаем постоянно у некоторых больных. Но это
искажённое его проявление.
Думаю, что правильно оценить поступающую от Жизненного
Потока смысловую информацию может лишь тот человек, который достиг в своём развитии совершенно определённого высокого
уровня понимания и селекции смысла. Этот уровень включает в
себя и соответствующую широту взглядов, и высокую способность
к обобщениям, и значительный творческий потенциал.
− Может ли каждый добиться такого?
− Относительно каждого ничего сказать не могу, а вот те, кто
связал себя с постоянными тренировками или хотя бы с самоконтролируемыми погружениями в собственное подсознание, могут.
Это проверено мною неоднократно и не просто на обычных людях
или на себе, но и на тех, кто был болезненно привязан к сущности,
беспрекословно подчинялся ей. Такие больные в результате занятий получают в свои руки ключ от своего подсознания, получают
без вмешательства чужой личности в свою.
− Можно ли понять человека, а потом и лечить его, без того,
чтобы ничего не сказать о главных действующих на него силах?
− Боюсь, что пока с исцелением человека происходит то же самое, что и с поисками чёрной кошки в темной комнате.
Выживаемость человечества зависит от выживаемости Жизненного Потока, то есть от соответствия человека, прежде всего, требованиям, предъявляемым к нему свыше. Принято аргументировано доказывать зависимость человека от среды проживания, и я тоже неоднократно об этом говорю.
− Но хотелось бы понять, насколько Жизненный Поток относится к этой среде? Можно ли и насколько, если можно, отнести к
среде следующий уровень в иерархической структуре?
− Кибернетика говорит о такой постановке вопроса отрицательно. Необходимо рассматривать систему в её целостности, а
313
человека − как элемента более низкого уровня в иерархии. Средой
же для такой системы будут служить пространства элементов, которые не являются элементами или уровнями системы, постоянная
связь с которыми пренебрежительно мала, нежели связь с уровнями иерархии.
Говорить же о выделении человека из общей иерархии жизни
можно говорить с очень большой натяжкой, так как величина сил
связи уровней в иерархии жизни настолько велика, что описание
поведения человека и его здоровья совершенно искажается при
таком необоснованном выделении.
Психология, основанная на принципе автономии человека от
Жизненного Потока, − это во многом та классическая психология,
которая, к сожалению, в основном носит просто описательный характер многообразия в поведенческих реакциях. Требовать от неё
каких-то закономерностей в теориях личности абсурдно изначально − она просто не определена на фоне разрыва сильнейших связей
человека с Жизненным Потоком, прежде всего.
− Но это всего лишь одно из упущений. А что ещё?
− Второе, что можно поставить в вину ученым-психологам, −
это недооценка важности сугубо критериального подхода ко всем
явлениям Природы, в том числе и к человеку и его поведению.
Однако, говорить о критериальности в Природе необходимо,
опять-таки имея в виду дерево критериев, соответствующее иерархии уровней природы. Без этого бессмысленно что-либо определять в отношении человеческой природы.
Кибернетический подход позволяет заключить, что связи человека с его окружением и с другими уровнями природной иерархии
являются намного более сильными, чем принято считать в традиционной психологии. Они настолько сильны, что пренебрежение
ими, как то наблюдалось раньше, приводит к излишнему многообразию, к противоречиям и искажениям принципиального характера в описании человеческой психики и мотивов поведения.
− В чем вы видите причину слабости психологических наук?
Почему произошел такой сдвиг сознания у людей, профессионально занимающихся наукой и практикой психологии? Можно ли
обосновать такую вопиющую изолированность одной из важнейших наук о человеке от глобального процесса познания?
− Боюсь, что просто сделать это невозможно. Основной причиной такого положения дел является преувеличение в парадигме
наук материальной составляющей жизни, то есть преувеличение
314
лишь видимой и хорошо ощущаемой части природы. Эта часть
Природы является самой опасной для человеческого проживания и
принимается психологами за самую значительную из всего, что
определяет жизнь.
Логика этого последнего утверждения, на котором базируются
практически все «серьезные» науки, абсурдна. Она взята априори
на основе всего лишь одностороннего опыта проживания в условиях опасности материального мира.
Существующая фундаментальная растерянность науки вообще
и слабость воли её руководителей, в частности, до сих пор не позволяют сформулировать основное противоречие её парадигмы, и
потому большинство учёных не может направить свои усилия в
нужном направлении. Самообман науки обернулся тривиальным
обманом общества.
− О какой формулировке идет речь?
− Формулировка проста: жизнь существует несмотря на разрушительные законы материального, хорошо видимого нами и опасного мира, и благодаря законам невидимого и почти неощущаемого нами, а потому и безопасного для нас, мира. Понимание этих
скрытых пока законов, оказывается возможным в определённой
степени, если за основу научной парадигмы принять всего лишь не
личностную изолированность человека в пространстве проживания, а непосредственную и иерархическую связь его личности с
другими уровнями природы, в первую очередь с высшими уровнями − с Жизненным Потоком как Металичностью природы. Материальное проявлено, потому что оно опасно, духовное не проявлено для нашего сознания, потому что оно не опасно. Но духовное
значительно более сильное в Природе, чем материальное. Учёные
же поставили всё с ног на голову.
Из прошлого
Мне повезло: я добрался до понимания того, что всё вокруг нас
и внутри нас объединено одним и тем же природным основанием –
критериальным. Природа оказывается устойчивой и самоорганизующейся в своих частях благодаря главному Высшему Критерию
– Высшему Мерилу Природы. Стали яснее и понятнее Истины,
повествующие о том, что есть Человек, зачем Он, каково Будущее
человечества, что ожидает медицину в ближайшем Будущем, почему существует парапсихология и что это такое! Я исследую Соз315
нание Природы и показываю новые возможности прогноза и снятия суггестии на основе критериального смысла.
Многие из нас ищут волшебную палочку, с помощью которой
можно было бы вкусить плод наслаждения и Красоты. Но для человека есть только одна волшебная палочка − это Любовь. Бог есть
Любовь, и истинная Любовь − это восхождение к смыслу через
преодоление препятствий и искушений.
Мы появляемся на этот свет, имея врожденные критерии Гармонии и возможности, которые потребуются нам только через тысячу лет.
Истинная Духовность не позволяет Человеку убить в себе чувство прекрасного и сверхвозможности, когда мы приспосабливаемся к нашему такому еще несовершенному Миру.
В каждом человеке есть духовная вершина. У одних она Высокая, у других не очень. Каждый защищает её, как может. Он оправдывает ею самые крайние свои поступки. Он к ней стремится.
И если это стремление к ней вдруг исчезает по какой-либо причине, человеку становится плохо. И как редко мы задаёмся вопросом
– а есть ли на свете Духовная Вершина вселенского масштаба. Духовная вершина – это идея всей жизни.
Вселенная лишь только рождается! Она развивается, как растение, из поля Бесконечных Источников, превращаясь в сложнейший
организм. Человек призван Богом проявить свои лучшие качества,
чтобы придать Вселенной Божественный образ.
Человечество спасёт Природу от разрушения, от возвращения
её в первозданный Хаос. Надежды наших Создателей на нас велики. Наша задача – оправдать их.
Творческий потенциал Человека проявлен и подтверждён всем
ходом исторического процесса, памятью человечества – культурой. Степень творчества – вот что отличает нас от животных.
Но впереди большая высота – понять, принять и развить то, что
управляет творчеством – нашу высокую духовность. Религиозность – это лишь начало пути, ибо духовность есть следствие движения людей по пути Восхождения по Смыслам Жизни к Вершине
Духа как к Глобальному Критерию Природы.
316
К.Э. Циолковский в своей космической философии называл Богом Космос. Он видел в нём и Хаос, и Порядок. Понятие Космоса
широко и включает в себя истинную Высшую Духовность, данную
нам в виде Духовной Этики. Никто не будет отрицать, что Бог развивает в нас и материальное совершенство, и творческий потенциал, и духовную высоту. Человек парадоксален по своей причине и
объединяет, кажется, несовместимое в себе – животное, разумное
и духовное. Если творческое и животное ещё как-то мы можем
адаптировать друг к другу, то духовное так плохо сочетается с ними, когда Человек вынужден преодолевать материальное давление
и добывать пищу. Разум часто противится духовному, ибо он не
видит его нигде в Космосе, кроме как в себе самом. И ему кажется,
что это – инородное, чужое, что это ошибка Бога.
Восхождение по смыслам всегда подразумевает на каждом
уровне наличие Хаоса в самом начале, когда пространство элементов этого уровня ещё не поляризовалось под действием критериев,
когда критерии только-только начали действовать.
Смыслы – это пути развития анизотропии процессов не только
в материальном мире. Языковое поле, отражающее поля Сознания
Природы, подчинено тем же законам своего существования. Космос видимый и невидимый – материальный, творческий, духовный
– это грандиозная арена Игры с Выигрышем для Всех.
Материальное всегда работает на духовное. Это закон Природы, который люди почти всегда и все пытаются обойти. В результате, затраченные усилия пропадают даром для Будущего. Человек
в таком случае живёт лишь для себя, обманывая себя и других. Он
может развить бурную деятельность, делать видимость грандиозных преобразований, но… В Будущем сохраняются только положительные накопления, сделанные для всех.
Открытие всеобщей критериальности в Природе делает духовность понятной для нашего сознания. Оно принесло доказательства высших оценок нашей деятельности: Человек – существо космическое и духовное одновременно.
Согласно теории самоорганизации, любая существующая природная система содержит критерий (целевую функцию), который
постоянно оптимизирует систему, стремясь к собственному, критериальному, экстремуму – максимуму или минимуму. Этот кри317
терий есть самое живое существо, которое Природа изобрела –
синтезировала.
Но это существо нематериально. Поэтому оно есть, скорее,
сущность, то есть нечто самое главное, основное для Жизни, выражаемое не материальным языком форм, а виртуальной, функциональной, особенностью Природы. Мы же с вами привыкли к
рассуждениям, в которых происходят операции над материальными объектами. Нам предстоит перестроить своё восприятие от физики и физических норм к нормам критериальным, чтобы понимать природные особенности виртуального мира Природы. Иначе
нам никогда не понять, что такое Сознание Природы и её духовность.
Мы с вами скоро уже не станем говорить во всех случаях объяснения: «С точки зрения физики это…». Мы откроем такую особенность нашего сознания и Сознания Природы, когда понять человека будет проще, если сообразить, что он своими устремлениями и доказательствами, своею жизнью минимизирует и максимизирует.
Мы увидим, что в каждом из нас есть важнейшая особенность,
которая проявляется резче всего именно с позиций постоянного
нашего стремления усилить или ослабить её. У одного – это жадность, у другого – любовь ко всем, у третьего – познание, у четвёртого – наслаждения.
Однако, все мы, любой из нас, ищем вершину счастья, потерянную нами при рождении. Ибо в утробе матери мы узнали, что есть
вершина животного счастья, и хорошо запомнили это. Но вершина
нашего счастья нашими Создателями была перенесена, и в зависимости от развитости нашего сознания она чудится нам то в экстазе
творчества, то в погружении в экстаз духовного пространства
Жизни. Нам кажется, что именно вершина экстаза и определяет
вершину счастья. Так ли это, если взглянуть на любого человека из
Космоса?
Критерий как сущность, действующая на человека, может привлечь для самоорганизации человека как системы (для оптимизации жизни человека как системы, а на самом деле лишь для самоудовлетворения) такие дополнительные идеи, которые будут
управлять очень большими ресурсами. Тогда воля такой сущности,
318
в которой реализована эта идея, станет большой. В другом случае,
когда привлекаемые ресурсы малы, воля будет соответственно малой.
Дух, воля – это способность противостоять другому духу, другой воле, способность организовать скрытые ресурсы, привлечь
их, распорядиться ими в нужном для самосохранения направлении.
Другими словами, воля – это сила духа, его напор, мощь, двигающая критерий к его вершине. Идея – это видимая часть вершины. Критерий – это постоянная оценка близости к вершине того
состояния, которое соответствует духу.
Дух как состояние может быть очень высоким, очень низким,
средним и никаким.
В материальном мире мы почти всегда не видим, что за функциями самоопределения, самоорганизации и саморазвития человека стоит Нечто, что пришло к нам из мира нематериального, от
Вершины Духа.
Высшая идея, в результате, выражается в самоорганизации в
космическом масштабе. Поэтому Человек всегда будет испытывать непреодолимую тягу к Вершине Духа. И такой Вершиной
может быть лишь одна – Любовь, идущая от одного к другому, от
Бога к Человеку для усиления её.
Человек несовершенен, эгоистичен лишь потому, что он не
имеет пока что того уровня сознательного и бессознательного понимания, который обеспечивает и совершенство, и бессмертие.
Уровень нецелостности его организма диктует и срок его жизни.
Сегодня мы живём в то время, когда этап формирования личности,
защищённой силой духа как высшим критерием Природы, незакончен. Более того, он только-только начат. А ведь дух и его мощь
– воля – и есть основа нашего иммунитета, следовательно, и целостности. Целостность защищает. Мы сейчас формируем то, что
клетки сформировали на своём первом этапе – такой силы иммунитет, что на сегодня одноклеточные – это самый мощный отряд
Жизни на Земле, и многие из них бессмертны. Сколько же лет им?
Миллиарды, если считать по земным меркам. И необозримо – если
по космическим, ибо Жизнь пришла из Космоса.
319
Эгоизм, который убивает духовность – невечен. Он привлекает
собой дополнительные ресурсы для формирования защищённой
личности и выступает как один из показателей природного критерия бессмертия и целостности, снижаясь при увеличении целостности. Именно целостная личность будет заострена от самого рождения в своих делах на Игру с Выигрышем для Всех. Но хорошо
бы это происходило побыстрее! Наше сознание, наши усилия в
этом направлены на высшую Духовность.
Человек явил уже собою клетку разума и объединяется в творческие коллективы. Но он же являет собой и клетку духа. Духа,
который управляет и коллективным, и личным творчеством согласно законам Природы.
Если мы взглянем непредвзято на развитие общества, то, видя,
как ведёт себя лидер общества, сделаем вывод о том, что лидер
воплощает собой критерий Природы для общества. Вот почему
сказал Протагор: «Человек есть мера всех вещей». Ибо он, человек, способен взвесить и оценить, встроить и проанализировать,
создать, проверить, настроить, отобрать, ранжировать и прочее,
прочее. Человек в этом случае играет роль критерия, ибо живёт
идеями и духом общества, он привязан к структуре Сознания Природы, ответственной за развитие этого общества.
Путь у Человека один – укреплять своими усилиями свою целостность, свою устойчивость, не дожидаясь, пока это за нас сделает
сама Природа. Сознательное следование за Критериями Природы
поможет нам на этом пути. Если же мы применяем критерии, которые не вписываются в систему Природных, то наша душа как
проводник и оценщик критериев стонет и плачет от вины и голоса
совести. Разве можно при этом мечтать о бессмертии и целостности, если мы не соблюдаем элементарных правил Жизни?
Почему мы смертны? Смертен ли человек вообще? Да, ибо он
несёт в себе несовершенство, отражённое в болезнях. Совершенно
то, что может существовать вечно, что бессмертно. Остальное, невечное, несовершенно. Болезнь манифестирует нам о том, что в
данной структуре чего-то не хватает. Чего не хватает в Человеке?
Бессмертна Жизнь как состояние, включающее в себя материальное и разумное.
320
Функционально Человек – бессмертен, структурно – тоже. Отчего же болезни подстерегают нас?
Болезни и Смерть людей происходят от смысловой усталости.
Но когда соединяются двое, – он и она – смысловая усталость отступает. Она даже исчезает, ибо они дают жизнь третьему, своему
продолжению, тому, кто будет множить смыслы после них. Жизнь
– это накапливание смыслов Сознании Природы.
Чего же не хватает человеку-одиночке, чтобы жить вечно? Поддержки активной работой в себе, в своём сознании, в своей психике, в эмоциях, состояниях, положительных критериев. А это есть
та же самая настройка нашей психики на преодоление препятствий, на облегчение своей жизни, к которой мы так привыкли. Не
хватает среды существования с положительным настроем и насыщенной Любовью, ибо наши личные ауры в своём духе опираются
на ауру общества, человечества.
Аура – это тонкоматериальная структура, такая же, как и наше
тело, только аурное пространство для всего человечества едино,
как этим бы являя собой общее тело человечества. Чем выше
единство аурного пространства, тем выше оно насыщено Любовью. А Любовь лечит любые заболевания.
Только теперь мы должны сознательно усиливать свои положительные состояния, заставляя их восходить с низких на более высокие, а не ждать манны с Неба.
Как же ускорить природные положительные процессы формирования духа личности, как усилить работу положительного критерия и ослабить работу негативного, разрушающего, возвращающего Человека в Хаос, к первозданному существованию низших
форм?
Человек всего лишь только начал осознавать своё истинное место во Вселенной. Поэтому у нас вопросов так много и ответов на
них так мало, что впору удивляться – как мы ещё верим во что-то!
Человек – существо космическое, а, значит, и незаконченное. Оно
развивается, оно временно существует в таком неуправляемом виде, как мы привыкли считать, наблюдая свою суету и своё томление духа. Хотя уверены, что Кто-то и Зачем-то закрутил всю эту
свистопляску с нами и с другими проявлениями Жизни.
321
Вопросы жизненные оказались выше вопросов философии. Ответы Жизни стали непонятны философам – вот парадокс настоящего этапа развития науки.
Разве мог в своё время Лев Николаевич Толстой предположить
такое, когда он страдал от несовершенства духовной жизни окружающих его людей.
Слово «вера» происходит от латинского слова «verus» – истина,
то есть абсолютная правда, абсолютное знание. Высшая вера – это
знания, которые бесспорны.
Понятие духовности отражает собой понятия человечности и
веры. Что отличает человека от животного? Любой скажет – человечность. А что такое человечность? Я это формулирую просто:
«Человечность – это свойство души человека, когда он признаёт
Игру с Выигрышем для Всех. Ради чего живёт человек?
Ради человечности – Игры с Выигрышем для Всех.
Л.Н. Толстой несколько последних десятилетий своей жизни
посвятил поиску смысла жизни. Он пришёл к мысли, что без духовного руководства в своём сознании человеку жить правильно
нельзя. В своих произведениях позднего периода «В чём моя вера», «Исповедь», «О науке» он продемонстрировал тоску по высшим знаниям.
Сегодня мы можем говорить о том, что новое знание, соединившее общечеловеческую духовность, практику жизни, науку и
религию, уже родилось.
Как дух может быть низким и высоким, так и смысл может отражать дух и быть тоже низким и высоким. Что есть Человек?
Единство противоположных смыслов и ресурсов, единство, которое демонстрирует нам полную состоятельность жизни втроём:
животной, разумной и духовной частей Природы. Задача Человека
– помочь Богу.
Жить в Боге – значит умножать Любовь. Бог проявлен лишь в
своих деяниях. Сказать о том, Кто Он, ничего нельзя, ибо Он определяет всё, а Его определить невозможно ничем.
Что есть вера, воля, целостность?
322
Вера – знание, считаемое человеком самым достоверным, непререкаемо абсолютным, истинным. Слово «вера» произошла от
латинского слова «verus» – истина.
Воля – напор Потока Жизненной Энергии, который привлёк для
самоорганизации руководящий Критерий Жизни. Этот Критерий
обуславливает дух человека. Если человек живёт в согласии с
Природой, с Богом, дух его крепок.
Целостность – замкнутая, то есть полная, совокупность условий
абсолютного существования часто противоречивых частей в противоречивой же среде внутреннего и внешнего порядка. Она достижима лишь при наличии преобладающего, доминирующего, постоянно работающего на объединения критерия.
Как проявляется Бог для человека – ощущениями?
Бог проявляется для человека в Его лучших делах, творимых
самим человеком, ибо через людей Он действует. Ощущения,
энергии – это лишь часть Природы, да и то её материальная часть.
Главный метод философии я изложил в своей науке высшей
критериологии: поскольку в любой системе, будь то сама Природа
или любая другая природная или рукотворная система, первично
самоудовлетворение критерия, которому данная система подчиняется, постольку и метод философии должен учитывать синтез на
основе удовлетворения критериев. Иначе будет та же бестолковщина и бессмысленная суета, переходящая временами в откровенную панику. Именно этот подход и это новое знание позволил
предложить Духовную Этику и дали толчок развитию духовных
направлений в психологии, социологии, философии, медицине,
образовании, в практике Жизни.
Христос впервые сформулировал Этику веры в Бога как знание, управляющее человеком изнутри, через его душу, а не снаружи, от правил, принятых в обществе. В этом лежит самое
большое противоречие между Учением Иисуса Христа и его трактовками в рамках христианских религий.
Парадоксально ещё одно − с точки зрения обывателя и науки
нормальный человек − это статуя без нервов, рационалист без морали, но с чёткой целью, по-современному карьерист. Не означат
ли это, что психика в Человеке является лишней или ошибкой
Создателей?
Но с точки зрения Духовных Учений нормальным человек может считаться лишь тогда, когда в нём явно просматривается процесс совершенствования. А совершенствование − это не только
борьба с болезнями, это, прежде всего, движение к высшему, духовному в Природе.
Философия – лженаука, ибо она не поняла и не принесла людям
Высший критерий их жизни Бог есть Любовь на пути духовности –
Игры с Выигрышем для Всех.
2001 г. (редакция 2003 и 2009 гг.)
Христос предпринял революционный шаг: Он закону справедливости Моисея, воздаяния мести за зло, противопоставил заповедь милосердной любви – «Возлюби врага своего». Тем самым
Он нарушил объединительную для народностей основу Учения
Моисея. Сделано это было, чтобы разъединить народы в их внутренних связях и примирить их между собой не на основе мести и
защиты интересов каждого народа, а на основе всеобщей Любви,
равной для каждого народа и каждого человека, безразлично к какой группе, к какому народу или к какой нации он принадлежал.
323
324
ВОКЗАЛ ВО ВСЕЛЕННОЙ
Пьеса в 2-х действиях
Действующие лица
Краев Кирилл Васильевич − заведующий лабораторией, 60
лет.
Груздев Аркадий Константинович − генерал, друг Краева,
член Государственной комиссии, 65 лет.
Гусаков Юрий Андреевич − главный конструктор, 50 лет.
Торопов Сергей Петрович − заведующий отделом систем
управления, 45 лет.
Жигарев Павел Георгиевич − Генеральный Конструктор, 55
лет.
Парамонов Юра, Наливайко Лена и Утробин Саша − инженеры, по 35 лет.
Хоботов Дима − инженер, 25 лет.
Таня − жена Краева, 40 лет.
Зубов Алексей − сын Краева, генерал, 36 лет.
Ерхов Леонид Иванович − новый заведующий отделом, 35
лет.
Проводник вагона − 60 лет.
Деев − секретарь научно-технического совета, 40 лет.
Маслов Иван Иванович − заместитель директора по кадрам,
55 лет.
Доктор Жуссен − француз, борец за мир, 65 лет.
Члены совета и государственной комиссии, девушка, голос
диктора, исполняющие песни менестрели.
Время действия − первая половина 70-х годов.
Место действия – секретное предприятие.
Песни на стихи автора. (Стихи к песням − в конце текста пьесы).
Действие первое
Кабинет Генерального Конструктора. Традиционно в виде буквы Т стоят столы, вдоль них и вдоль стены − стулья. У одной из
стен − макет небольшой ракеты.
Голос диктора. Автор предупреждает, что действующие лица в
325
пьесе – вымышлены, так же, как и события, в ней происходящие. И
если кто-то вдруг усмотрит в увиденном и услышанном нечто похожее на происходящее в жизни, пусть не сомневается, в том, что
это ему лишь показалось.
Слышен шум проходящего поезда, объявления вокзального
диктора. Шум поезда нарастает, затем стихает. Появляется
МЕНЕСТРЕЛЬ и исполняет песню "Рассвет".
В кабинет входят ЖИГАРЕВ,
ГУСАКОВ, и ТОРОПОВ.
Жигарев. Садитесь! (Садятся). Доложи, Юрий Андреевич!
Гусаков. С конструкцией всё ясно. В расчётный вес пока не укладываемся − аппаратура тяжела. Дальность полёта − мала.
Жигарев. Точнее.
Гусаков. Не более тридцати процентов.
Жигарев. Что ещё?
Гусаков. Это самый главный вопрос. Система управления не
обеспечивает достаточной экономии топлива. На траектории болтанка.
Жигарев (Торопову). Сколько будем об этом говорить?
Торопов (разводит руками). Тяжёлый случай, Павел Георгиевич. Конструкция такова, что нужно иметь принципиально новую
систему. Аналогичных нет ни у нас, ни за рубежом.
Жигарев (раздражённо). Так изобретайте, чёрт возьми! Я, что
ли, за вас должен это делать? Посоветуете тоже руками развести?
Торопов. Люди стараются. Работают по вечерам, по выходным.
Со временем не считаются. Но... пока, к сожалению, ничего...
Жигарев. Вот как? Значит, за восемь доложенных часов не успеваете? Какой же Вы руководитель, если организовать не можете?
Торопов. Простите, Павел Георгиевич, но я не давал повода так
обо мне думать. Мы бы уже многое сделали, но аэродинамические
характеристики оказались ошибочными.
Жигарев (поворачиваясь к Гусакову). В чём дело, Юрий Андреевич? Кричишь, что все − плохие, один ты − хороший. А может,
мы тут все по ошибке собрались?
Гусаков. Виноват, и признаюсь. Напутали.
Жигарев (жёстко). Признаваться легко, исправлять трудно. Ну
что ж, там... (показывает вверх) всё зачтётся. (Пауза). Потеряно
326
время. Как будем исправлять? Ваше слово, теоретики!
Торопов. Требования сильно завышены. Выполнить их пока
невозможно. Но это − для систем, которые известны. Мне кажется,
нужно продолжить работу, нужно попытаться ещё. Очень уж интересный случай.
Жигарев. Юрий Андреевич!
Гусаков. Надо сделать! Во что бы то ни стало!
Жигарев. Значит, будем прыгать выше головы. Сроки?
Торопов. Полтора месяца.
Жигарев. Месяц. И разберитесь в своём хозяйстве. Что-то
скрипеть стало. В испорченный телефон играете. (Встаёт.) Всё!
Зал натурного моделирования. В нём − ЭВМ с большими панелями и экранами − с наборными полями, пульты управления с сигнальными лампами, переключатели, приборы, осциллографы. В
зале − несколько столов, стульев. На столах − бумаги, книги. Перед пультом − ПАРАМОНОВ и ХОБОТОВ.
Входит УТРОБИН.
Парамонов. Не могу больше, мужики! Отпадаю. (Делает гимнастику.) Двенадцатичасовой рабочий день. Две недели − ни детей, ни кино, ни тебе телевизора даже, кроме этого. (Бьёт кулаком
по осциллографу). Давайте выпьем кефирчику. (Достает из стола
кефир. Утробину). А ты почему домой не идёшь?
Утробин. Пишу.
Хоботов. Всё пишешь, бумагу переводишь?
Утробин. Её родимую. А вы знаете, что завтра вам устроят
проверочку − пять минут нехорошо. А что у вас?
Хоботов. Ау нас на носу − противогаз. Вдыхаем, выдыхаем.
Утробин. А у нас − прекрасно. Все − по плану.
Парамонов. Всё-то у вас хорошо. Всё получается. А мы - не
йоги, пока не могем.
Утробин. После того знаменитого совещания прошли уже две
недели. Спросят завтра: «Сдвиги есть?».
Хоботов. Есть. Вот мы с Парамошей уж точно сдвинулись.
Парамонов. На модели тысячи пусков, а половину дальности
не наскребаем. Нужна идея, мужики. Сидеть и тыкать − дурак
сможет.
Хоботов (трогает лоб рукой). Братцы, у меня жар. Заболел.
327
Утробин. Как только показуха, как только отвечать надо, так
Хоботов заболевает. Силен. Йог. Самовнушатель.
Хоботов. Ну это − по твоей части.
Парамонов. К черту! И я завтра не приду! Прогуляю.
Хоботов. Ау меня такое предчувствие, что мы всё-таки доконаем нашу задачу.
Парамонов. Если раньше она не доконает нас.
Входит
КРАЕВ, худой, руки в черных перчатках.
Краев. Пора расходиться, ребята. Десятый час. (Парамонову.)
Ты что расположился, как в ресторане! Ночь решил здесь коротать?
Парамонов. Нужна идея, Кирилл Васильевич. Иначе... Тонем.
Краев. Попробуем еще раз приспособить фильтр «Коршуна».
Хоботов. Так, Кирилл Васильевич, непонятно, как он работает.
Изобрести изобрели, а объяснить толком никто не может.
Утробин. На пальцах, что ли, тебе объяснять? Теоретическая
проработка сделана Ёрховым. Что вам ещё надо?
Парамонов. Брось, Шурик! Какая это проработка? Для диссертации годится, но не для нас. В доказательстве Ёрхова положительный эффект равен нулю, а без этого фильтра, как известно,
«Коршун» не летает. Поэтому он и ввел неопределенность − большую натяжку.
Краев. Завтра будет пробовать.
Хоботов. Пробовали уже без Вас.
Парамонов. Без оператора прекрасно летает. Как по ниточке.
Дальность расчетная. Но оператор болтает и топливо горит.
Утробин (мечтательно). А у меня два отгула. Махну на речку
подышу. А там − суббота и воскресенье. А там − командировка.
Парамонов (умоляюще). Кирилл Васильевич, отмените завтра
проверку. Отпустите меня с Сашкой до понедельника! Я потом за
двоих отработаю. Совсем сляжем от такой работы. Вон и Димыч
заболел.
Краев. Дима заболел? Ребята, я понимаю − вы уже смотреть
не можете на машину. Не прошу и не приказываю. Понимаю, что
ситуация, в которой мы оказались, − почти безнадежная. Но что-то
делать надо! Идея, конечно, нужна. Но ведь всё, кажется, перепробовали (Пауза). Расходимся, ребята! Всё! (Затемнение).
328
МЕНЕСТРЕЛЬ исполнят песню «Как много счастья было нам
дано».
Машинный зал, утро. Входит ПАРАМОНОВ, за ним − ЛЕНА.
Лена. Ты уже здесь? Здравствуй! (Подходит к нему).
Парамонов. Доброе утро, Лена! (Целует её).
Лена. Господи, вот и ты! (Крепко обнимает его).
Парамонов. Осторожней! Могут войти. (Оглядывается).
Лена. Пусть! (Повисает на нем, дурачится).
Парамонов (освобождаясь). Ленка! Как маленькая!
Лена. А я и есть маленькая.
Парамонов. У тебя дочь больше тебя.
Лена. Не напоминай, я не старуха! Свою жизнь устраивать надо. Вчера так и не позвонил.
Парамонов. Работали допоздна.
Лена. Мог бы. А я, как дура, просидела весь вечер дома. Ждала.
Парамонов. Зачем? Вполне могла бы куда-нибудь пойти.
Лена. А ты летел, как на крыльях, к жене, к детям. Обо мне, конечно, забыл.
Парамонов. Лена, я же...
Лена. Не буду, не буду. Сколько раз я давала себе зарок − не
связываться с женатыми. И опять! И почему мне так не везет?
Парамонов. Наверное, потому, что мы − мягче. Холостяк борется за существование, дерётся с каждым, как за кусок хлеба, за
всё. И за женщин тоже. А женатый живет в любви к женщине.
Лена. Трусы вы, мягкотелые. Вот вы кто. Ты можешь понять,
что тебе с ней будет плохо? Она не может быть опорой. Не поможет, не поддержит. Ты ничего с ней не добьёшься.
Парамонов. Не будь злючкой. Добиваться − это же добивать
себя. А зачем мне это делать? Даже с твоей помощью. Жалко...
Лена. Не ехидничай! Прекрасно знаешь, о чём я говорю...
Парамонов. «Защитишь диссертацию, станешь человеком...»
Лена. Опять! А я и формулы впишу и напечатаю. Только пиши!
Парамонов. Действительно, остается только написать...
Лена. Боже! И зачем только я его полюбила? Чтобы всю жизнь
мучиться? Я хочу, чтобы ты был мой! Весь! Делиться не хочу!
Парамонов. Не жадничай! И не растравляй душу! Денек бу329
дет...
Лена. Да-да, я отнимаю тебя у твоих детей.
Парамонов. Что поделаешь, если я их безумно люблю?
Лена. А я – тебя! (Подходит к нему, обнимает). Подожди! Еще
немного на тебя посмотрю. Хоть бы стихи писать начал, что ли!
Парамонов. Некогда.
Лена. Жаль! (Целует его).
Вбегает ХОБОТОВ.
Хоботов. О! Пардон! Доброе утро!
Лена. (нехотя отходит от Парамонова). Доброе утро!
Парамонов. Привет!
Хоботов. Всё выясняете? Ладно, ладно, не буду.
Лена. Ну, мальчики, работайте! (Отходит к своему столу).
Парамонов (Хоботову). Посмотрим, как у самою будет.
Хоботов. Идеи есть?
Парамонов. Ты что, с луны свалился? Какие идеи?
Хоботов. О которых вчера говорили.
Парамонов. Нет, идей нет. Соображенье есть. (Подает лист бумаги).
Хоботов (рассматривая). Посмотрим, посмотрим...
Входит
КРАЕВ.
Краев. Здравствуйте, ребята! (Все здороваются).
Хоботов. Кирилл Васильевич, Юра кое-что принес. (Протягивает лист бумаги Краеву). Может, это изменит нашу печальную
судьбу?
Краев (глядя на лист). Ну что ж, хорошо. Надо проверить. Собери-ка Дима, пожалуйста, эту схемку! (Отдает Хоботову).
Хоботов склоняется над пультом ЭВМ. Входит ТАНЯ.
Таня. Кирилл, тебя можно?
Краев (подходя). Таня, что-нибудь случалось?
Таня. Нет, ничего. Почему-то волнуюсь за тебя. Ты плохо спал,
плохо ел. Это из-за работы? Переживаешь? Неважно выглядеть...
Краев. Приезжает Алексей, сын.
Таня. Ты мне ничего не говорил.
330
Краев. Прости, не успел. Он только что звонил. Тебе привет.
Таня. Спасибо. Я постараюсь что-нибудь приготовить. А ты
обязательно поешь вовремя... Ну иди, иди! Ребята ждут. (Краев
отходит. Задумчиво). С этим человеком у меня прошли лучшие
годы. А помню ли я как мы встретились? Помню ли? (Затемнение).
Часть вагона. На сцене − ТАНЯ и КРАЕВ. Оба намного моложе. Слышен шум поезда.
Краев. Мы встретились на вокзале.
Таня. Помнишь? − был вечер, зажглись фонари. Я подошла к
вагону. Ты уже стоял там.
Краев. Я увидел тебя давно, когда ты прохаживалась во перрону. Ты никого не замечала, была рассеяна.
Таня. Ты уступил мне дорогу. Помог войти в вагон.
Краев. Мне было тридцать семь.
Таня. А мне не было и двадцати (смеётся).
Краев. Я только что расстался с сыном, с Алешкой. Мы прибыли из Сибири, где жили вдвоем. Он поступил в военное училище.
Таня. А я уезжала от любимого человека. Мне казалось, от любимого... Навсегда...
Краев. Ты была расстроена.
Таня. Мне было чудовищно тяжело. Я жила одна, без родных.
И когда был он − было светло, было зачем жить. Была радость,
ожиданье встреч... Теперь это уходило. И уходила моя нужность
кому-то...
Краев. Ты могла еще надеяться − ты была молода...
Таня. Тебе было труднее. Ты был не просто один, ты − человек
с прошлый.
Краев. И с этими руками... С моими нервами...
Таня. Ты был само страдание. Ты вошел в вагон, сел. (Краев
садится). Наши места оказались рядом. Лицо у тебя было ужасное.
А душа… Да. Она у тебя была какая-то черная. Я чувствовала это.
Она давила на меня. Это, конечно, чушь, но это так.
Краев. За плечами у меня была война, концлагерь, далекий поселок в Сибири, жизнь с Алешкой без матери.
Таня. Алеша был твоей жизнью.
Краев. Да. Итак, я сел у окна...
Таня. А я устроилась напротив. (Садится). Нам повезло.
331
Появляется ПРОВОДНИК вагона.
Проводник. Чай пить будем?
Краев. Будем.
Проводник. Ну и хорошо. (Отходит).
Краев. Бы простите, что я за Вас решил. Мне показалось, что
стакан чая для Вас не будет лишним.
Таня. Конечно. Спасибо.
Подходит ПРОВОДНИК, ставит на столик два стакана чая.
Проводник. Грустные Вы оба что-то. Али поссорились? Родные, что ли, будете? Вы − папаша, а это – дочка?
Краев. Да мы еще и не познакомились.
Проводник. Неужто? И не подумаешь ведь.
Краев. Да и не такой уж я старый. Сорока нет.
Проводник. Это же надо! (Кивает на руки). С войны?
Краев. С войны.
Проводник. Да-а, вон что она делает. Многих вот так же маяться заставила, а иных-то и вовсе успокоила.
Краев. А может, оно и лучше − иным-то?
Проводник. Я так скажу − человек в любых условиях человеком может быть. Только озлиться ни себе, на другим не позволяй.
Таня. Добрый Вы какой.
Проводник. Добрый'? Какой я добрый? Вон − четвертинка под
лавкой стоит. Выпьешь и станешь добрый. Злого ничего не заметишь. А ежели и заметишь, так примешь еще, и снова подобреешь.
Таня. Загадками говорите.
Проводник. А в жизни, дочка, кругом одни загадки. Добрыми
трудно быть. Спьяну − легко. А стрезва... (Машет рукой). Добрый
− это не тот, с которым в хорошем хорошо, кто все прощает.
Плюнь в глаза − скажет божья роса. Добрый – это, когда несчастье
у тебя, а на человека надеяться можно. Так-то. Это как чужому
человеку денег дать. Бери и все, и до свиданья!
Таня. Спасибо Вам!
Проводник. За что спасибо-то?
Таня. За слова Ваши. Легче становится.
Проводник. От слов и легче, от слов и трудней. Все − от них.
Да и мы с вами. Если бы мать с отцом не заговорили, то и нас не
было бы.
332
Таня. С душой работу делаете. Спасибо.
Проводник. А как же без души-то, дочка? Да разве можно чтонибудь без души? Да если я свое без души начну, ты − свое, он −
свое... Сначала они − дела наши − двигаться еще будут. А потом
остановятся. А то, хуже того, портиться начнут. На понукании и
лошадь быстрее сдохнет. А люди только душой и живут. Изыми из
нас душу − ради чего жить будем? Человек жив, пока душа жива.
Особливо − русский человек. А нет ее – мертвяк! Как зовут-то тебя?
Таня. Таня.
Проводник. Хорошее имя. А Вас?
Краев. Кирилл.
Проводник. Ну вот и познакомились. А меня Иваном кличут.
Как погляжу. не баловала вас жизнь.
Краев. Куда там. Теперь вот снова начинать жить надо.
Проводник. Начни, начни. Всё жить только и начинаем вместо
того, чтобы сразу жить... Не пьешь проклятущую?
Краев. Нет.
Проводник. Оно и видно. Нам, пьющим, проще − выпил, накуролесил, прощенья выпросил и начинаешь сызнова. Всё какое-то
обновление. А так − трудно. Ну, бывайте. (Уходит).
Краев. Каков старик?
Таня. Да, чудесный дед. (Пауза). Мы ехали дальше.
Краев. А вот уже и ночь.
Таня. Боже мой, какая это была ночь!
Краев. Какая это была дорога! В окошке проносились огни,
все спали, было темно, лишь еле светились слабые лампы в вагоне.
Таня. Мы вдруг заговорили. Заговорили обо всем − о себе, о
своей жизни, о любимых книгах... Вы любите ночь?
Краев. Такую – да! Огни, города, проносящиеся мимо...
Таня. Посмотрите – звезды! Они движутся за нами! Они летят
туда же, куда и мы. А Вы – далеко едете?
Краев. Не знаю, Ещё не решил. Из Сибири я уехал совсем.
Алексей устроен. А сам...
Таня. А Вы без вещей.
Краев. Они в Москве, у друга, когда-то вместе воевали.
Таня. А чем Вы занимаетесь? И занимались?
Краев. Перед войной начинал делать ракеты.
Таня. Какие?
Краев. Разные. Потом воевал в пехоте. После войны жили с
333
Алешкой... Хотел преподавать в школе, но... не удалось. В основном занимался физической работой − толкал, возил, носил. Алешка помогал. Без него я бы не выжил. Учили с ним языки − английский, немецкий… А вы? Что Вы делали?
Таня. Что и сейчас − училась, работала… Буду математиком.
Краев. Конечно, будете.
Таня. Мы говорили, не переставая. О самом дорогом. Всю
ночь...
Краев. До утра...
Таня. А утром взяли вещи − у меня была сумка...
Краев. А у меня и того не было...
Таня. И вышли.
Появляется ПРОВОДНИК.
Таня (Проводнику). До свиданья. Спасибо Вам.
Проводник. Да что ты все «спасибо» да «спасибо»! Идите.
Может, найдете свое счастье. Нынче много таких, как вы... Но и
счастье тоже попадается. Любите друг друга.
Таня. Да мы же – никто!
Проводник. Да будет вам! Я же вижу. Ступайте! (Вслед). Вам
еще можно помочь. Хуже, когда ничем не поможешь. Когда и остается-то − за все свои греха ждать одного... Все мы − пассажиры,
едем − кто дальше, а кто − уж и приехал, иные задом наперед едут.
Сиди и сиди, а тебя везут. Кто везет, куда везет? Некоторые из поезда в поезд на ходу перескакивают... Руки, ноги, головы... (Уходит).
Краев. Мы не заметили, как приехали в Москву, Мы не обращали внимания ни на события, ни на людей. В огромном городе, в
толпе мы были одни,
Таня. Мы не могли наговориться. Вам в метро?
Краев. Да.
Таня. И мы спустились в метро. К поездам.
Краев. Вышли на платформу.
Таня. И говорили, говорили.
Краев. А потом... (шум поезда). Потом... подошел поезд.
Таня. Толпясь, все вошли в дверь... и я тоже... Я повернулась.
Он остался на перроне. Он стоял и смотрел. Как он смотрел! И
вдруг!… Я ведь уеду, а он останется. Уеду от него, от этой ночи,
от чего-то еще. Уеду насовсем. Сейчас.
334
Краев. Переживу ли я это? Опять подступило и давит. Двери
закрылись. «Следующая станция...». У них − следующая. А у меня?.. Что у меня? Почему она уезжает? Какая нелепость! Какая нелепость!
Таня. Так нельзя! Так нельзя! Поезд пошел. Выпустите мена! Я
не могу! Я не должна уезжать! Мне нельзя! Остановите! Сердце
вырывается из груди... Кирилл, ты меня слышишь?
Краев. Я не мог идти. Слабость, безразличие овладели мною, я
сел тут же на скамью у стены. Что я мог ей дать? Она молода, а у
меня была страшная жизнь. Мимо шли люди, входили в поезда,
выходили ив них, а я сидел, опустив голову. Бак жить дальше? Для
кого? Сын ушел. Я не инею права на жизнь с женщиной' Это сделает ее несчастной. Что я могу ей дать? Даже смеяться меня отучили... Я задыхался. Сдавило горло... За что? В чем я виноват перед Богом и за что Он покарал меня? Судьба? А что это такое? Человеку хочется жить, а судьба заставляет его плакать... Другого
раза не будет! Никогда! Мне было плохо. Я растворился в боли.
Меня не было. Была одна кровоточащая душа.
Таня. Меня лихорадило. Как я доехала до следующей станции,
не знаю. Я ничего не видела. Все плыло. Чуть не сошла с ума. Боже мой! Что я наделала! Вернуться, вернуться сейчас же! У меня,
наверное, был дикий вид. От меня шарахались. Мне было все равно. Я не могла жить. Это был конец. Где его искать, я не знала. Я
не знала о нем ничего, но я знала его всего. Его звали Кирилл. Ни
фамилии, ни адреса... Но я знала - он хотел быть моим!
Краев. Я закрыл глаза...
Таня. Кирилл! (Бросается к нему).
Краев (вскакивая). Таня! (Обнимает ее).
Таня. Чуть было не сделали глупость.
Краев. Но я же ничего не смогу тебе дать! Я нищий.
Таня. Не надо... Ничего не надо! Только рядом... Только с тобой...
Краев. Я − тяжелый человек.
Таня. Я знаю.
Краев. Я − калека.
Таня. Я знаю.
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню "Прощание".
Снова машинный зал. В нем
335
ЛЕНА,
ПАРАМОНОВ
и
ХОБОТОВ.
Входит УТРОБИН.
Утробин. Здорово, леди и джентльмены! Почему постные лица?
Хоботов. А пошел ты!
Утробин. Только без выражений' В присутствии дач нехорошо.
Парамонов. А в отсутствии – хорошо?
Утробин. Что ты, Дима, приуныл, голову повесил? Тебя учили
в школе − добро победит. Борись, и все ретрограды исчезнут.
Хоботов (ворчливо). Дураки исчезнут, да и то не при нас и не
все. Добро победит. А талант пробьется. Только, как видно, после
моей смерти. Неинтересно. Я сейчас хочу.
Утробин. Ну и хоти! Никто не запрещает!
Парамонов. Женить бы тебя, Дима.
Хоботов. Что так?
Утробин. А это, чтоб хотелку отбило. Женишься, что хочешь
забудешь. (Кивает на Парамонова). Спроси его. Он не соврет.
Лена. Не слушай их, Димка! Любовь − это жизнь!
Утробин. Чья-то за счет твоей. Парамоша, подтверди!
Парамонов. Любовь − это тюрьма. Сладкая.
Утробин. Пожалуйста – тюрьма!
Лена. Ты никогда и не поймешь, что в этом и есть счастье.
Утробин. Почему? И в чем − в этом? В паразитизме?
Лена. В обратном, искатель свободы! Эх ты! Счастье − это не
брать, счастье – отдавать! Себя. Быть нужным.
Утробин. Отдавайте! Но не нужно виснуть на нас! На мужиках.
Лена. Пошло.
Утробин. Только без выражений! Дама... И чего тебя. Хоботов,
понесло сюда работать? Неужто нравится?
Хоботов. Нормально. Жить можно.
Парамонов. Жить-то можно. А вот спать плохо. Оружия в мире
− горы. На каждого младенца − тонны. И все увеличиваем...
Утробин. Глубокая мысль.
Парамонов. Неинтересно? А меня тошнит от пренебрежения
мелочами. Дождемся, что скоро из каждой мухи генетики слона
вырастят.
Утробин. Меньше думать надо об этом, слон ты эдакий.
Хоботов. Вот, вот, все несчастья от ученых. Бабки говорят, все
от них, от родимых.
Парамонов. Ха, бабки! Говорят, а сами так и норовят везде
336
быть первыми. Они и Бога обманут, если возможность появится.
Утробин. Ну ладно, выясняйте, кто кого обманет, а я пошёл.
(Уходит).
Хоботов (после паузы). Есть идея!
Парамонов. И когда только они кончатся?
Хоботов. Болтанка нашего снаряда происходи оттого, что скорость полёта велика.
Лена. А это значит, что нужна связь от поперечной скорости.
Парамонов. Это же регулятор Жирова!
Появляются ТОРОПОВ и ТАНЯ
Торопов. Вы ко мне?
Таня (смущаясь). Сергей Петрович, большая просьба! Если
можно, не посылайте некоторое время в командировку Кирилла.
Ему бы лежать.
Торопов. Осложнение?
Таня. Да. Снова руки разболелись. Вы не представляете. как он
мучается. Как только можно жить с такими руками! И ещё работать.
Торопов. Не волнуйтесь! Я постараюсь… А руки – от плена?
Таня. Да. В концлагере пытали. Зажимали в дверях большой
окованной дверью. Я не сплю ночами и представляю иногда этот
ужас. Сколько лет прошло, а он до сих пор… Простите! Мне кажется, это невозможно пережить. Фаланги раздавлены, суставы…
А он…
Торопов. Успокойтесь, Таня! Конечно, конечно, поможем.
Таня уходит. Входит КРАЕВ, идет к Торопову. Подходит
ХОБОТОВ.
Хоботов (протягивая лист бумаги Торопову). Сергей Петрович, подпишите, пожалуйста. Хотим взять материалы по регулятору Жирова.
Краев. Молодцы. Додумались. И я к этому пришел.
Хоботов. Другого всё равно ничего нет. Мысль иссякла.
Торопов (подписывая). Ты ведь недавно Утробину помогал?
Сейчас, конечно, некогда. Но спадет напряжение, подключись,
пожалуйста, опять. Что-то у него с математической моделью не
получается.
337
Хоботов. А я уже решил его задачу. Дома. По вечерам делал.
Краев. Когда?
Хоботов. Уже два дня, как закончил. Передал Утробину.
Торопов. Что же ты молчишь? А он почему молчит?
Хоботов. Изучает, видимо. Я ведь в общем виде решил, для
всех случаев подходит. И для его случая тоже.
Торопов. Не может быть! Как же это тебе удалось?
Хоботов. Структура системы известна. Сидел и писал...
Краев. Многие принимались писать, но, как видишь, до сих пор
безуспешно. Да и то − частные случаи, а за общий и не брались.
Хоботов. А я − ленивый, цифры с детства не люблю. У меня с
ними дурные воспоминания связаны. С формулами как-то легче.
Торопов. Ну, гений, ну иди! (Хоботов отходит).
Краев. Гений, не гений, но что-то около. Ведь совсем, кажется,
зеленый, а не первый раз уже отличается.
Торопов. Кирилл Васильевич, Ваш опыт имеет значение не
только для этих десяти-пятнадцати человек. Было бы хорошо, если бы Вы его обобщили − написали бы книгу. Подумайте! Я бы
посодействовал, чтобы Вас освободили месяца на три-четыре.
Краев. Мечта.
Торопов. А потом по совокупности работ прямо на докторскую. Выйдем с ходатайством в министерство. Думаю, поддержат.
Краев. Что-то ты хитришь, Сережа. Министерство поддержит,
но вот у нас тут как? Своих пуще войны боятся.
Торопов. Ничего, уговорим. Конечно, где-то придется проявить
характер, а где-то − мягкость. Не легко, конечно, будет. Но нужно,
Кирилл Васильевич!
Краев. Стар я, Сережа, для боя быков. Не гожусь.
Торопов. Но, честное слово, Кирилл Васильевич, стыдно и
больно бывает смотреть, когда Вами каждую дырку затыкают.
Чуть где не так − к Вам бегут. А Вы по доброте душевной отказать
не можете.
Краев. Грешен, батенька! Люблю, когда во мне нуждаются.
Торопов. Нужна самостоятельность, Кирилл Васильевич. Возможность развивать свое направление без помех, без этих вечных
указаний, отвлечений и еще черт знает без чего.
Краев. Это ты, Сережа, хватил. Всегда будет начальник вышестоящий, всегда будут помехи. Как говорят мои ребята − без помех каждый дурак сможет, а вот ты с помехами попробуй. При
желании всегда можно найти время и силы. Трудно? Конечно. Но
338
желание определяет волю. А без воли − грош цена моим благим
намерениям, талантам и привязанностям. И еще, Сережа – я никогда не стремился возвыситься над людьми за счет власти. Характер
не позволяет − слишком мягок. И всегда считал, что дурные черты
начинают на этом возвышении светиться необыкновенно ярким
светом − во много раз сильнее, чем внизу. А моя мягкость, как у
царя безвольного, может привести к междоусобице.
Торопов. Неужели же Вам никогда не хотелось защитить диссертацию? И потом, Вам лучше знать, на что Вы годитесь.
Краев. А я ведь писал диссертацию. Даже написал. Перед самой войной. Защищать должен был, но... война. Дальше − фронт,
плен... Три года учился ложку держать. Первый специалист параши выносить. Ради Алешки жил. А сейчас − ради Тани. Я один не
могу. А эта защита, пробивания, что ты предлагаешь, − все это
отодвинет нас друг от друга. Наверное, я тебе говорю необычные
вещи. Но поверь, Сережа, что это − так. Ты посмотри − седьмой
десяток. Глаза да кости. Сердце никудышнее. А я храбрюсь. Танечка знает, но не всё, далеко не всё. Я молчу. Есть вещи, о которых никому нельзя говорить − иначе потом всю жизнь себе не простишь. Живу только потому, что она рядом, и знаю, что она всё
для меня сделает. Так-то. Прости старика.
Торопов. Вы меня простите, Кирилл Васильевич.
Краев. Сочтемся славою...
Торопов. А я докладную подал Жигареву. Хочу уйти к радистам. Не мое это место. Мало чем здесь могу быть полезен. Не
специалист, а занесло вот. Уговорил меня Жигарев помочь на время, а это время растянулось на несколько лет. Обещал после испытаний «Коршуна» решить.
Краев. Сочувствую, Сережа.
Торопов. А книгу Вы все-таки напишите. Чтобы такие, как
Хоботов, дальше шли. Хорошо, что он от Вас многим заряжается!
Краев. Что ты, Сережа! Это я от него заряжаюсь (Затемнение).
В машинном зале – КРАЕВ, ХОБОТОВ, ПАРАМОНОВ,
ЛЕНА
Краев. Подведем итога.
Парамонов. Система работает, но заданную перегрузку не
держит.
Краев. Дальность…
339
Парамонов. Можно выжать почта максимальную. Но критическая перегрузка уменьшается в три раза.
Хоботов. С учетом того, что вывернулись наизнанку.
Краев. Ну, ребята, поздравляю!
Хоботов. С чем, Кирилл Васильевич?
Краев. С шагом, с шагом, ребята. Сошли с мертвой точки.
Парамонов. И только-то. А время идет, к сожалению.
Краев. Ничего. Даже если в срок не уложимся, можно говорить
о продолжении работы.
Парамонов. И Вы, Кирилл Васильевич, верите?
Краев. Верю! Можно сделать, если потрудиться!
Парамонов. А как же теория? Ваша вера ей противоречит.
Краев. Бывает и так. А вот Хоботов верит. А, Дима?
Хоботов. Я − темный, я теорию не знаю. Мало ли что в ней.
Парамонов. Ну, Эйнштейн! Все знают, что это сделать нельзя,
один Хоботов не знает и, конечно, сделает поэтому.
Лена. Ой, Парамончик, а сам-то ты − я же по глазам вижу −
весь так и рвешься. Задача-то немыслимо интересная.
Краев. Если получится, то надолго.
Парамонов. Вы так уверенно говорите, что и мы поверим.
Входит УТРОБИН.
Краев. Вот и прекрасно. Как верим, так и живем.
Хоботов. Как в Бога, что ли?
Краев. Почти. Наш Бог − это дело. В Него верим. Это − жизнь.
Хоботов. Отсюда жизнь не видно. Приходим − темно, уходим...
Парамонов. На одной вере и живем. (Утробину) Привет, йог!
Ты у нас самый верующий. С панталыку тебя не собьешь.
Утробин. Кирилл Васильевич, кажется, торжествуем?
К р а ев. Есть основания. (Уходит).
Утробин. Жизнь прекрасна и удивительна. Мужики, откуда печаль? Леночка, шеф, как всегда, прав − надо верить.
Хоботов. Оставь! Расскажи лучше, как командировка?
Утробин. Представляете − мне достался билет на почтовопассажирский поезд. Поверите, братцы, − кресла самолетные, не
повернешься, духота. Тянулся этот поезд четырнадцать часов. Ни
воды, ни еды − ресторана нет, ничего не носят − ни электричества,
чтобы побриться. Один, извините, туалет из всех удобств конца
двадцатого века. Спать от такого сиденья невозможно. Копчик,
340
простите, так отсидел, что когда вышел из вагона, часа два как
орангутанг в скрюченном состоянии передвигался, и приехал не
утром, а аж в четыре часа дня. Сутки не евши, не пивши, небритый, неумытый.
Парамонов. Скажи спасибо, что сидел. Я однажды ехал, так
весь поезд заполонили двойники и тройники. И начинался он со
второго вагона. А билеты и в первый продали. Но вместо первого
был вагон-холодильник с дверьми как у пульмана. Так самые горячие все равно умудрились в него пролезть.
Хоботов. Врёшь. (Задумчиво). Да... Люди в командировки ездят, путешествуют. А тут как привязанный.
Парамонов. Не спят, не едят, мучаются. А ты в полном комфорте.
Хоботов. Мы-то чем хуже других?
Парамонов. Мы − не хуже, мы − лучше. Поэтому давай-ка,
брат Хоботов, засучим рукава, да сделаем великое открытие. Нам
еще пахать и пахать. (С Хоботовым отходит к машине).
Утробин. Леночка, ты все молчишь, будто слова копишь.
Лена. Угадал. Экономлю и складываю, как в сберкассе.
Утробин. А почему бы тебе не выйти за меня замуж?
Лена. Действительно! И как я сама не додумалась? Почему бы
и нет? Ты ведь исключительно положительная личность, герой
нашего времени − пьешь, не пьянея, куришь и не кашляешь, женщины для тебя − только в кино, со всеми, особенно с вышестоящими, ладишь, богат и вообще − красавец-мужчина. А любовь?
Утробин. Что любовь?
Лена. Ее же нет. Была бы она, все вытерпеть можно. И тебя тоже.
Утробин. Люди семейного счастья жаждут, а не любви.
Лена. Извини, но это все-таки не физиологическая потребность.
Ради потребности идут на преступление, ради любви − на подвиг.
Утробин. И ради нее, родимой, тоже вдут на преступление.
Лена. Подвигов больше. А из-за потребности − ни одного.
Утробин. Ну это как назвать. Один думает, что он совершает
подвиг, а его − за решетку.
Лена. А другой − что он совершит преступление, если полюбит.
Утробин. А может, в наш век любовь превратилась в какие-то
импульсы? Вчера любил, а сегодня, завтра и далее − уже нет. На
что надеяться?
341
Лена. Только на внеземные цивилизации, потому что любовь −
это жертва. А много ли найдется людей, способных на жертву?
Особенно из таких, как ты. Вы боитесь открытости, искренности,
доброты.
Утробин. Значит, мне ждать прилета какой-то туземки?
Лена. А ты еще и надежду вынашиваешь? Жди!
Утробин. Ты несправедлива ко мне. Почему? Чем я хуже Парамона?
Лена. Того хоть есть за что любить,
Утробин. За что же?
Лена. За слабость.
Утробин. Водит он тебя за нос.
Лена. Все водят, И ты не лучше. (Затемнение).
МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Зеленые костры».
Снова машинный зал. Утро. Запыхавшись, вбегает ЛЕНА.
Лена. Никого. Можно спокойно отдышаться. Юра еще не пришел. Обычно он приходит первым. Ребята работают на износ. Устают. Подумать только − вчера Хоботов упал в обморок.
Входит ПАРАМОНОВ.
Парамонов. Доброе утро, Оленёночек.
Лена. Здравствуй! (Быстро подходит к нему, обнимает, целует).
Господи, опять! Мы с тобой как шпионы. Приходим чуть свет.
Парамонов. Лена, задушишь! Я тебе подарок принес.
Лена. Какой?
Парамонов. Вот.
Лена Ой! Кольцо! Серебряное. (Примеривает). Как раз. Удивительно. Спасибо. (Целует его). Решился? Да?
Парамонов (виновато). Пока не могу... Ты же знаешь...
Лена. Все равно ведь ее не любишь!
Парамонов. От мальчишек не могу. И тут еще кутерьма.
Лена. Все тебе мешает. А мне хочется своего, простого бабьего
счастья. Тебя любить. Чтобы и ты меня любил. Я без тебя с ума
схожу. По вечерам, по ночам... Быть одной...
Парамонов. А дочь?
Лена. Она тебя защищает. Во всем. Знаешь, мне иногда кажет342
ся, что это она влюбилась в тебя, а не я. Я злюсь, ругаюсь, проклинаю тебя. Когда ты приносишь книги, она первая их читает. И говорит «Когда тебе дарили книги? Все поклонники приходят с вином и конфетами». А знаешь, она мне сказала вчера «Лучше Юры
тебе всё равно не найти».
Парамонов. Мне становится не по себе, как представлю, что я
живу с вами. Она же взрослый человек.
Лена. Так ты из-за нее?
Парамонов. Из-за нее тоже.
Лена. Она тебя любит.
Парамонов. Я − не Бог. А она боготворит.
Лена. Вчера приходила Наталья Матвеевна. Сватала немолодого плешивого красавца. И конечно, без квартиры. Когда я сказала дочке, она, не задумываясь, в ужасе воскликнула: «А Юра как
же?». Для нее ты будто живешь с нами. (Пауза). Сколько лет сидели рядом с тобой за столами! И ничего. А эти несколько месяцев
перевернули всю жизнь.
Парамонов. А я всю жизнь, может, и жил этими месяцами.
Лена. Это не помешало тебе жениться и нарожать детей.
Входят ХОБОТОВ и
КРАЕВ,
за ними
– ТОРОПОВ
Торопов. Доброе утро! (Все здороваются. В стороне Краеву)
Жигарев подписал приказ об испытаниях «Коршуна». Испытателям передают Парамонова. Тебя удалось отстоять.
Краев. Ах ты! Не было печали!
Торопов. Не вздумай выступать, ничего не выйдет. Сам понимаешь − Жигарев висит на волоске. Если испытания ”Коршуна“ провалятся, ему несдобровать. (Уходит).
Краев (всем). Должен огорчить вас, ребята. Парамонов передается группе испытаний «Коршуна».
Парамонов. Дела!
Хоботов. А мы? Они там белены объелись, что ли?
Краев. Не нужно так резко, Дима! С «Коршуном» положение
серьезное.
Парамонов. Кирилл Васильевич, а как же тут? По этой теме
тоже необходимо работать.
Краев. Придется Диме с Леной потрудиться.
Лена. А мне нельзя на испытания? (Парамонов морщится).
Хоботов. Леночка, а как же мы без тебя?
343
Краев. Приказ уде подписан.
Хоботов. Надо что то делать, Кирилл Васильевич! Может быть,
к Огареву сходить? Мы же завалим работу. Голову снимут.
Парамонов. Клюв вытащим, а хвост увязнет.
Краев. Обстановка на «Коршуне» крайне напряженная. Для
нас, Дима и Лена, сроки остались прежними и никто корректировать их не будет. Давайте наметим путь дальнейшей работы.
Хоботов. На большое теперь не замахнешься – кишка тонка.
Краев. Поэтому в целях экономии времени предлагаю, вопервых, без всяких отвлечений исследовать вариант, который у нас
есть. Во-вторых, отбросить в системе слабые связи − упростить. И,
в-третьих, если останется время, еще раз проанализировать полученную систему с точки зрения достижимости идеального результата.
Парамонов. Боюсь, упрощенный вариант ничего не даст. Кроме, конечно, выигрыша в весе.
Краев. Про запас и это надо иметь. Так же, как и более сложный.
Хоботов. Ломать − не строить. Душа не болит. Упростим.
ПАРАМОНОВ и ЛЕНА отходят в сторону.
Лена. Хочу с тобой! Поговори с Краевым. Может, отпустит.
Парамонов. Я поговорю, но... ты же сама видишь.
Лена. А ты все равно поговори! То-то я сон какой-то странный
видела. Будто ты и я летим куда-то, и вдруг под нами пропасть. Ты
кричишь: «Прыгай!». А мне страшно. И … катастрофа.
Парамонов. Это же недолго. Недели на две.
Лена. Тебе легко. А я только и думаю, что о тебе. Места себе не
нахожу. Нежели ты такой пресный?
Парамонов. Ну зачем так, Лена?
Лена. Потом у тебя − отпуск. Уедешь в горы, забудешь меня.
Парамонов. Интересно, как можно забыть? Там все чувства
обостряются. В горах я приму решение.
Лена. Эх ты, альпинист! Ну обостряй свои чувства, раз они у
тебя притупились. А лучше − возьми меня в горы!
Входит
УТРОБИН.
Утробин. Почему похоронное настроение?
344
Хоботов. Юрку на испытание отправляют.
Утробин. Вот так штука! Дима, я в тебя верю. Справишься.
Хоботов. Мне бы твою веру.
Лена. Для этого, Дима, многого не надо − завяжи себе глаза.
Утробин. Мою задачу раскусил − не поморщился. Мы над ней
с Юркой года два сидели. Облезли, а у тебя как-то все просто.
Лена. Всю жизнь могли бы просидеть − так просто.
Краев. Диссертацию дописал?
Утробин. В ближайшее время закончу. Теперь обязательно.
Хоботов. Когда защитишься, не забудь пригласить на банкет.
Дашь хоть по стакану красненького?
Лена. Забудет, непременно забудет. Он из забывчивых.
Утробин. За кого вы меня принимаете? Не такая уж я скотина!
Хоботов. А йоги в лучшие минуты жизни забывают своих друзей.
Утробин. Бросьте, ребята! Я же вижу − вы сегодня в трансе. Но
я-то при чем?
Хоботов. Извини! Ты, конечно, ни при чем.
Лена. Одни лезут в горы, другие в себя уходят, а куда нам податься, Дима-Димочка? А?
Хоботов. Сказали − в работу.
Лена. Надорвемся.
Парамонов. А вот английская статистика заявляет, что мрут в
основном по утрам, по ночам, в постели и за столом.
Хоботов. За рабочим?
Парамонов. За обеденным.
Лена. Шутки у вас какие-то покойницкие.
Утробин. Как могем, мадам.
Хоботов. Саш, а что йоги делают в трудную минуту?
Лена. Спят.
Утробин. Очистительное дыхание.
Хоботов. Пардон. Очистительное?
Утробин. Дыхание, дыхание... Вот так. (Показывает).
Краев. И помогает?
Утробин. Все − как рукой!
Парамонов. Ну так что, будем брать пример с наших уважаемых отечественных йогов?
Лена. Димочка, грустишь?
Хоботов. Я не грустный, я − задумчивый.
Утробин. Говорят, ласка помогает.
345
Лена. Иногда злость больше помогает.
Хоботов. На наших костях будущее поколение в прямом и переносном смысле в рай въезжает.
Лена. Природе тоже хочется большего, чем у нее есть. Как семейному какого-то счастья несемейного.
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Другу».
Дома у Краева. За столом КРАЕВ,
3УБОВ и ГРУЗДЕВ.
Краев. Алеша, сын, а ты как попал в Государственную комиссию?
3убов. Да вот Аркадий Константинович вытащил.
Груздев. Ведущий специалист академии. Профессор.
Краев. Когда на полигон?
Груздев. Завтра.
Краев. Жигарев места себе не находит.
Груздев. Еще бы! У министра на столе приказ о его снятии.
Только подпись отсутствует. Все зависит от этих пусков.
Краев. Двоичная система − попал, не попал? Либо пан, либо...
Груздев. Либо − никто, либо − лауреат. В нашем деле по другому трудно – раз пожалеешь, потом тебя жалеть придется.
Краев. Знаешь, Аркадий, а я уже старый, несовременный. Многие меня считают неудачником, не понимают и даже где-то осуждают.
Груздев. Ну какой ты старый! Жена молодая.
Краев. Торопов прямо заставляет писать монографию.
3убов. А почему бы и нет? Я тебе тоже много раз говорил.
Груздев. Старый, не старый, а он прав. Надо писать. Засиделся
ты однако.
Краев. Не все так просто. Как вам объяснить? Помните картину
Неменского «Опаленная земля»? Громадное багровое полотно.
Траншея. Через нее только что прошел танк. Помятые колоски
пшеницы. Островки пламени. А на дне траншея − горстка бойцов.
Перекур. Один из них лежит на спине и смотрит на нас. Отстраненный взгляд. Оттуда. Сквозь время. Он оценивает, что сделали
мы после их нечеловеческой работы. Вся мелочь, вся суета отступили. И вот они − одни.
Входит
ТАНЯ.
346
Груздев. Тавюша, посиди с нами! Ты помнишь картину Неменского «Опаленная земля»? (Таня кивает.)
Краев. Мне порой кажется, что тот солдат на дне окопа − это я.
Смотрю на сегодня его глазами.
3убов. До сих пор воюешь?
Краев. А ты? Я рад бы, да не могу остановиться. Вы слышали,
в пустынях бывают сухие дожди. Льет, как из ведра, а до земли не
долетает − испаряется. Земля остается сухой. Я Бога молю, чтобы
плоды нашей работы – эти ракеты, бомбы – не опустились бы на
землю. Пусть это будет сухой дождь!
Груздев. Но у нас, брат, не гражданка. Другая цель. Делать,
чтобы могло убить.
Краев. У нас цель одна − быть готовыми. И я не могу спокойно
смотреть, как по нашей же халатности мы слабее, чем могли быть.
Или из-за чьей-то корысти. Для нас с вами война не окончилась.
Мы должны вложить в руки того бойца оружие. Нас будут презирать, если мы этого не сделаем вовремя. Или сделаем плохо.
Зубов. Все это так, отец. Только сейчас вопрос поставлен еще и
по другому − что сделать, чтобы все это сдержать?
Груздев. Лучшие умы пытаются сдвинуть воз с мертвой точки.
Таня. Ради этого только стоит жить.
Краев. И несмотря на это, сегодня мы должны делать все. Иначе не простят. Это − моя работа.
Таня. Кирилл, успокойся.
Зубов. У тебя неприятности по работе?
Таня. Он только и живет работой. Вы же знаете.
Груздев. А кто из нас не живет работой?
Краев. Почему – неприятности? Это – жизнь? По-вашему – у
меня всю жизнь одни неприятности? А если серьезно, то что-то и
вправду есть. Иногда смотришь - человеку хочется значительно
большего, чем он себя ощущает и на что способен.
Зубов. Естественное желание.
Краев. Но если он хочет этого постоянно и гипертрофированно? И идет к своей цели, как танк, подминая всех?
Таня. Ты – о Гусакове?
Краев. Хотя бы. Жизнь пощадила его. Повезло, что он за спиной у Жигарева. Талант − я не спорю. Но − хулиган какой-то. Всех
считает ленивыми и глупыми. А мы терпим такое отношение к себе.
347
Груздев. Нелегкий вопрос. Некоторых нужно обидеть, чтобы
гордость проснулась, а за нею и мысль. Тогда они горы свернут.
Тогда это человек. Может, ваш Гусаков из таких обидчиков?
Зубов. Хорош гусь! Музейный экземпляр.
Таня. Неужели мысль нельзя будить другими методами? С ним
трудно работать, он выдавливает людей, как тюбики. Но удивительно − он впереди.
Краев. Он − талант. Но талант, к сожалению, неотесанный.
Груздев. И что в нем непонятного? Он идеален для некоторых
условий, он делает дело и, с ваших же слов, − хорошо.
Таня (встает). Давайте чай пить! Гусаков от нас не уйдет.
Груздев. Правильно, Танюша!
Зубов. Я помогу. (Выходит с Таней).
Груздев. Что, Кирюха, приуныл?
Краев. Действительно старею. Обстановка меняется. Молодые
игнорируют человеческую психологию. Не чикаются, как говорят.
Груздев. Молодым труднее, Кирилл. Многие из них не знают
войны. Они не ощущают, что ценно, значимо. Чем измерить происходящее.
Краев. Честностью, Аркадий! Неужели этому надо учить?
Груздев. Наша беда в том, что когда идут вперед, не знают, в
какой стороне меньше потерь. Влево пойдешь − голову потеряешь,
направо − друга, прямо − душу. Принимать решение − это не всегда просто, это удел мужественных ладей.
Краев. Но подталкивают на решение иногда люди недостойные.
Груздев. И это случается.
Входят ТАНЯ и ЗУБОВ, неся поднос с чашками и самовар.
Таня. Тебе, Алеша, как всегда – голубую?
Зубов. Танечка, я пока не изменяю своим вкусам.
Таня. Года идут, а ты все тот же.
3убов. Не я один. Отец тоже. Как ты, батя, не прав, что тянешь
с рукописью!
Груздев. Так его. Все мы бываем неправы.
3убов. Ты обязан написать монографию, а не отделываться
статьей, как это уже не раз бывало.
Краев. Я скорее начну писать мемуары.
3убов. Каждый должен оставить, что может хорошего.
348
Груздев. Намни отцу бока.
Краев. А разве после нас мало останется?
3убов. Не то, отец! Общество, человечество движутся вперед
потому, что существует их память − дети, книги, техника, опыт.
Преступление, если мы пойдем уже пройденным путем.
Краев (смеется). Хорошо, хорошо. Почти уговорил.
Таня. А искусство − это тоже память?
Зубов. Наверное, искусство − это совесть человеческая.
Краев. В общем, я подумаю.
Груздев. И думать нечего! А чтобы тебе было веселее, устрою
я, пожалуй, тебе одну небольшую экскурсию с интервью.
Краев. Что еще за экскурсия?
Груздев. Любопытная экскурсия. Не далее как вчера встречались мы с представителями одной международной организации.
Они по-своему борются за мир. Хотят всех примирить. Фашистов
с коммунистами, не меньше. И среди них попался такой въедливый старичок. Такой же, как мы с тобой, мухомор. Француз, и тоже, представь себе, побывал в концлагере. И довольно убедительно для непосвященных этим пользуется.
Краев. А я здесь при чем? (Встает).
Груздев. Что ты вскочил? Не бойся! Устрою тебе с ним встречу. Поговорите.
Краев. Для чего?
Груздев. Чтобы поняли, что мы с фашистами не играем.
Краев. Д я как живой пример?
Груздев. Вот именно. И тебе будет полезно.
Краев. О чем же с ним разговаривать?
Груздев. А вот что знаешь, то и говори. Ты лучше меня ориентируешься. Найдешься! (Смотрят на часы). Не пора ли баиньки,
малыши? Завтра трудный день.
Таня (поднимаясь). Пойдемте, Аркадий Константинович.
Груздев. Подождите, Таня! Мы ещё с Алешей посекретничаем.
(Выходит с Алексеем).
Таня (собирая посуду). Устал?
Краев. Как ты смотришь на предложение Аркадия?
Таня. Ты же знаешь, он никогда не тревожит по пустякам.
Краев. Опять война... Кошмары... Лагерь...
Таня. Не забудь принять на ночь лекарство.
Краев. Постараюсь... Скажи, а ты по-прежнему меня любишь?
Таня. Почему ты спрашиваешь?
349
Краев. Очень хочется, чтобы ты сказала «Да».
Таня. Ты же знаешь – боготворю. (Подходит к нему, целует).
Краев. Алексей какой-то странный сегодня.
Таня. Просто он хочет, чтобы ты сделал хорошее дело.
Краев. Тут что-то другое.
Таня. Тебе надо меньше волноваться.
Входят ЗУБОВ
и ГРУЗДЕВ.
Груздев. Я готов, Танюша.
Таня. Иду. (Выходит с Груздевым).
Краев. Алеша, я чувствую, ты хочешь мне что-то сказать.
Зубов. А я стал уже забывать о твоей способности.
Краев. Что-нибудь личное?
3убов. Извини, отец, но мне бы хотелось поговорить о маме. Я
знаю – тебе трудно. Но ты так мало раньше рассказывал о ней.
Краев. Тяжело сразу... В октябре сорок первого получили извещение, что пропала без вести... Оно у тебя.
3убов. А ты никогда не пытался навести справки?
Краев. Ты думаешь?..
Зубов. Мой Сашка, твой внук, списался с пионерами того села,
где стоял ее полк. Вот что они выяснили. Она корректировала
огонь наших батарей по рации. Ее окружили и ранили...
Краев. Машенька...
Зубов. Попала в плен. Каким-то образом бежала. Пробивалась к
своим в груше генерала Тхора. Не пробилась. Она умерла.
Краев. А… генерал?
Зубов. Казнен немцами в начале сорок третьего.
Краев. Ты узнал, где ее могила?
Зубов. Рока не найдена. Нам сообщат, когда обнаружат.
Краев (после паузы). Мы встретились с нею у Казанского вокзала. Она только что приехала, а я собирался уезжать. Случайно
познакомились. Ей нужно было куда-то далеко на окраину. Она
спросила меня. Дороги я не знал, но вызвался проводить. Мы заплутали. Все-таки потом нашли какого-то деда. Она передала ему
подарки – рукавицы. Дед прослезился. Пили чай. Конечно, я опоздал. Приехали на вокзал. Я посадил ее в вагон, а сам остался. Адрес лежал у меня в кармане. Через неделю я приехал за ней и увез
её.
Зубов. Какой она была?
350
Краев. Характер как у Тани. И внешне похожа. Может быть,
белее волевая только. Время такое было.
3убов. Ты ждал ее семнадцать лет. Не каждый способен.
Краев. И не каждая мать способна оставить грудного и уйти на
смерть. Ты это пойми и прости ее. А ты все равно вырос.
Зубов. Благодаря тебе, отец.
Краев. Благодаря ей, только ей... мы оба...
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песни «О матерях...».
Утро. Машинный зал. Не спеша входит ЛЕНА.
Лена. Вот я и одна. По-прежнему прихожу раньше всех, будто
здесь меня вдет Юра. А его нет. И не скоро будет. Нет. Завтра
приедет. На один день. Привезет записи от приборов. Увидимся
минут на пять. «Юра, ты?», «Я», «Как живешь?», «Нормально»,
«Как пуски?», «Нормально», «А любишь еще?», «Ленка, ты что –
услышат!», «Пускай слышат!», «Вот ненормальная!», Уедешь ты,
Юрочка, в горы и ничегошеньки не решишь. Хотя нет! Ты не бросишь! Всю жизнь будешь тянуть.
Входит КРАЕВ, здоровается. Вбегает ХОБОТОВ.
Хоботов (сердито). Следили бы лучше за собой!
Лена. Что с тобой? Не здороваешься.
Хоботов. Влип. Опоздал.
Краев ( усмехаясь). Иван Иванович дисциплину блюдет.
Хоботов. На одну минуту. А он записал – на пять! Хрен старый! Зарплату замдиректора оправдывает. Я ему: «Вы бы лучше
в столовой порядок навели!». Так он эдак ручкой: «Это – не мое,
это – дело профсоюза». Чуть что – это не мое! «Я, – говорю ему, –
вчера в десять вечера ушел докой». А он: «Не наше дело! Может,
ты в козла забивал». «Сам ты, – говорю, – ... забивал».
Краев. Ну и ну! Молодёжь пошла!
Хоботов. «Тебе, – говорит, – Хоботов, сегодня приказом объявлю выговор за оскорбление личности и, кроме этого, проработаем тебя на профсоюзном собрании». Тоже мне – личность... А я
ему: «Дудочки! Я – на бюллетене, я болен», и помахал перед ним
голубеньким листочком.
351
Входит МАСЛОВ. Не здороваясь, направляется к Краеву.
Маслов. Прошу принять меры в отношении этого молодого человека! По-хамски ведет себя. С больничным листом является на
работу. (Хоботову). А тебя прошу выйти и покинуть территорию.
Краев. Это я разрешил ему прийти. У нас работа срочная.
Маслов. Какая еще срочная? Порядка не знаете? В больницу!
Хоботов (тихо). Для таких тоже своя больница существует.
(Громко). Вы бы лучше мне квартиру выхлопотали! На частной
живу.
Маслов. Работать надо! И все будет! И квартира будет! И все
другое. А сейчас иди на свою частную и болей там на здоровье.
Хоботов. А мне на частной хуже, чем на работе!
Краев. Иван Иванович, я Вас очень прошу – давайте сегодня не
будем трогать Хоботова. Работа очень серьезная.
Маслов. У вас всегда серьезная! Как ни зайдешь – сидите, ничего не делаете, еще посмотреть надо, что это за работа такая?
Хоботов. Мы на своем рабочем месте сидим, а не на чужом.
Краев. Иван Иванович, я очень прошу оставить нас одних! Мы
как-нибудь разберемся, почему мы сидим и что мы делаем! Без
Вас!
Маслов. Как разговариваете со мной! Давно выговора не было? Да как Вы смеете! Да я…
Краев. Ну вот что, уважаемый товарищ Маслов! Вы нам мешаете!
Маслов. Что-о-о!? Ну посмотрим… (Быстро уходит).
Краев. Так. Поговорили. Угораздило тебя!
Хоботов. Ну знаете ли, Кирилл Васильевич!
Краев. Какая температура?
Хоботов. 38,5.
Краев. Чтоб через полчаса духу твоего тут не было.
Хоботов. После обеда...
Краев. Ладно. После обеда.
Хоботов. Чалдон этот... На пять минут опоздал.,. Землетрясение случилось? А что он сам за эти пять минут сделал? Нервы людям попортил? Ни уха, ни рыла, а туда же... разбирается...
Краев. Приглуши мотор! Теперь следы заметать нужно за тобой. ( Уходит).
Лена. Ах, Дима-Димочка! Как же так?
Хоботов. Да пошли они!
352
Лена. А этого не надо! Тебе же хуже.
Хоботов. Хуже уже не будет. От такой работы я ночами не
сплю, горло болит, температура. Вычислительные машины во сне
за мной с ножами гоняются. Дергаться начал. В глазах зайчики...
Лена ( после паузы). Что делать будем?
Хоботов. Ничего делать не будем! Резать будем. Упрощать.
(Садится за стол). Что тут у нас? Схема? Сейчас я покажу ему схему. Балду тут с вами бьем. Правильно Иван Иванович говорит.
Как много лишнего! Проще надо! А это совершенно ни к чему!
(Исправляет карандашом). И это... и это...
Лена (с ужасом). Дима, что ты делаешь? Ты же сам...
Хоботов. Не мешай! Мы здесь неизвестно чем занимаемся. Ты
же слышала... А я ревизию делаю. Так... Это совсем никуда не годится. (Лена осторожно отходит). Так… Тут пустота. А что, если
мы сигнальчик на переключение возьмем отсюда? Прекрасно! А
это – так. А это – не годится! Выкинуть! Вот это – дело! Теперь
остается перебрать на пульте. ( Перебирает схему на пульте). Мне
сегодня все можно. Я болею, а времени уже нет. Скоро Васильевич
придет выгонять. Пускать? Итак, внимание! (Включает множество
переключателей). Пошел! (Нажимает пусковую кнопку, ждет).
Отлично! Ха-ха! Что-то опять забыл подключить. Эти тумблеры,
ключи, переключатели... Поневоле забудешь. Сколько раз уже было. (Проверяет). Нормально...Все на месте, все включено. Проверим еще раз. Так... Пустим. Внимание! Пошел! Прекрасно! Дальность? О-го-го! Точность? Что-то врет! Проверим на перегрузку.
Так... Пуск! Улетает, не держит. Вот оно. А меньше? Хорошо! А
больше? Ура! Все! Почти! Ха! (Тихо Ура! (Кричит). Ура!
Лена (вскакивает из-за стола, подбегает). Ты что, так сильно
заболел, что тебя зашкалило?
Хоботов. Лена, ура! (Бросается к ней, целует).
Лена. Очумел!
Хоботов. Ленка, все! Пошло! Перегрузку почти полностью
держит. Дальность в полтора раза. Точность – что надо! Принимай
дела! Бери, описывай своей математикой! Анализируй!
Лена. Покажи! (Хоботов пускает). Дима... (Выбегает.)
Хоботов. Куда ты? Неужели все?.. Ах, Парамона нет, жалко!
Быстро входит ЛЕНА . За нею – ТОРОПОВ и
Торопов. Ну? Показывай! (Подходит к пульту).
353
КРАЕВ.
Хоботов (протягивая листок со схемой). Вот. Все просто оказалось.
Торопов. Ах, как у тебя все просто! Если бы у всех так!
Хоботов. По схеме все равно не понять. Давайте на машине покажу. (Пускает, все смотрят). Ну как?
Краев. Дальность какая?
Хоботов. Нормальная. В полтора раза больше.
Краев. Да ты понимаешь, что ты сделал? Нет! Не понимаешь!
Та привык к таким открытиям. Тебе кажется – все просто.
Торопов. Молодец! Да за одно за это кандидатские степени давать надо!
Краев. А, может, больше?
Хоботов (смущенно). Скажите тоже! Да тут все вложили, что
могли. И Лена, и Парамонов, и Вы, Кирилл Васильевич.
Краев. Никогда не преуменьшай свой вклад! Это тоже плохо.
Входят ГУСАКОВ и УТРОБИН.
Гусаков. Что за шум? Что за драка?
Торопов. А-а! Почуяли! Любуйся! Сделал тебе Хоботов, что ты
просил. Дима, покажи! (Снова смотрят пуск). Просто и гениально.
Конечно, еще подшлифуем.
Гусаков. Мы тоже кое-что придумали. Может, попроще, но...
Долинов на бумаге просчитал – почти полная дальность.
Торопов. На бумаге у всех дальность, а как до дела доходит –
кукиш! Оставим этот разговор! Ну Хоботов, быть тебе гением!
Гусаков. Гением он может и не быть – никто его не просит.
Краев. Дурно воспитанные люди, Гусаков, всегда преуменьшают чужие заслуги и способности и выпячивают свои.
Утробин. Везет же людям! А тут на диссертацию еле наскребаешь.
Лен а. Завидуешь?
Утробин. Может быть, но – по-хорошему. И как это у него получается?
Лена. А мне Димка нравится. Жалко, молод...
Утробин. Кто про что, а ты...
Лена. Конечно, про своё.
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Красное с зеленым».
354
Ресторан. Играет музыка. За столом – ГУСАКОВ, ТОРОПОВ,
КРАЕВ и ХОБОТОВ. ПАРАМОНОВ и ЛЕНА танцуют.
Торопов (захмелев). Друзья, пора заканчивать бал. Все уже выступили? Последний тост. За создателей! (Поднимает руку).
Гусаков. Замечу, что без нас вас, гениев, не было бы.
Торопов. Скромный ты парень, Гусаков! За что и люблю. Но
перед нами выступать не надо! Мы не в цирке и ты – не клоун!
Гусаков. Вот получим с вами Государственную премию...
Торопов. Вон ты куда! С чего бы? Пьян ты. Гусаков!
Гусаков. Ничуть! На меня не действует.
Торопов. Тогда – дурак! На дурака ничего не действует.
Гусаков. Ты это брось! Не обижай! Свои же люди...
Торопов. Какие мы свои? Как инженера я тебя очень уважаю.
Голова у тебя гениальная. А как человек – ты мужик сволочной,
дерьмовый! Будь моя воля, я бы... (Привстает, хватает Гусакова за
отвороты.) Все же я – штангист.
Гусаков. Белены обелись, штангисты? Завидуешь ты!
Торопов. Чему?
Гусаков. Хватке моей бульдожьей... Бот и бесишься.
Краев. Губишь ты себя, Юра. Душу продаешь. Получишь ты
премию. Только не кричи, как попугай, на перекрестках.
Гусаков. А ты, Кирилл Васильевич, всю жизнь лямку тянул, за
свои идеи ничего не имел, кроме шишек. Воплощать – тоже надо
уметь! Другие за твой счет выезжали.
Краев. Хватил. Все в кучу валишь.
Гусаков. Все твое богатство - в твоей голове. Помрешь - и все
за тобой. А я воплотил. Пусть плохо, пусть обижаются. Сделал! И
я доволен. А для кого ты делаешь?
Торопов. Для себя! Крылышки помнишь? Устойчивости не
хватало твоему изделию. Кто подсказал? А ты меня и не вспомнил
никогда.
Гусаков. Об этом в популярных книжках пишут. Странно, что
ты запомнил. Не хочу, чтобы клад пропадал. Тебе это все равно ни
к чему. Сказал и забыл. Всё на ветер.
Торопов. А, может, еще что вспомним?
Гусаков. Ну-ну, пофантазируй!
Торопов. За Жигаревым сидишь. Раскусит – выгонит.
Гусаков. А я везде нужен. Поэтому и не гонит.
355
Краев. Но ведь один не справишься.
Гусаков. Попал! (Кивает на Хоботова). Без них – не смогу!
Лена (танцуя с Парамоновым). Парамоша, как хорошо, что ты
приехал!
Парамонов. А глаза у тебя бездонные, черные, опасные.
Лена. При таком свете все глаза черные.
Парамонов. Лена, а я не люблю яркого света.
Лена. А я очень люблю, и еще – путешествовать.
Парамонов. А жить как же? Вдруг несовместимость?
Лена. Привыкнешь!
Парамонов. А если нет?
Лена. Ничего не поделаешь – надо! Ты сомневаешься?
Парамонов. Какие сомнения? Просто мы очень разные.
Лена. Ну и скучища была бы, если бы все были одинаковые.
Парамонов. Уезжать не хочется. Такая каша заваривается!
Лена. Ты видишь в моих глазах звезды?
Парамонов. Звезды?
Лена. Да, звезды.
Парамонов. Что-то есть. Лампы, наверное, отсвечивают.
Лена. Ах, Парамоша! А другие прямо говорят: «Леночка, у Вас
в глазах звезды».
Парамонов. И много таких?
Лена. Не считала.
Парамонов. Значит, много.
Лена. Юра, ну что ты тянешь? Чего ждешь? Дождемся, когда
стыдно будет друг на друга смотреть. Утробин и тот предложение
сделал.
Парамонов. Да ну! А ты?
Лена. Обнадежила. Жди, – говорю. Если Парамонов откажется,
твоя буду. А пока готовься.
Парамонов. Ну и шутница! «Кондратий» хватит.
Лена. Юр, я так соскучилась! Давай убежим!
Парамонов. Неудобно. Все-таки из-за нас собрались. Пойдем
ко всем! (Подходят.)
Торопов. (Лене и Парамонову). А почему бы вам не пожениться?
Парамонов. Разберемся как-нибудь сами. Так, Лена?
Лена. Юра, не надо!
Парамонов. Что не надо? А в душу лезть надо?
Лена. Юра, я прошу тебя!
356
Парамонов. Не надо, так не надо... Оставайся! (Убегает).
Лена (сидящим за столом). Что же вы так? Эх вы… (Выбегает).
Торопов. Леночка, я же не хотел!
Гусаков. Эх ты, сваха! Поженить решил? Не расписались, а
уже развелись...
Торопов. Ах, черт! Как плохо вышло!
Гусаков. Хорошего мало.
Хоботов. Ну и псих!
Гусаков. Кажется, бал действительно окончен. Еще одно доброе дело сделали.
Затемнение. Через сцену идут ЛЕНА и ХОБОТОВ.
Лена. Теперь только настоящее начнется.
Хоботов. Хорошее время. Жаль, Юрки не будет с нами.
Лена. Появится дня через три.
Хоботов. В горы уедет.
Навстречу им идет КРАЕВ. Он сильно расстроен.
Хоботов. Кирилл Васильевич, есть идея!
Краев. Дима... Лена... Леночка... Ты только не волнуйся!
Лена. Что?
Краев. Ребята, на «Коршуне» несчастье. Человеческие жертвы.
Юра в тяжелом состоянии...
Лена. Юра! (Убегает).
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Возврат нет».
Действие второе
Слышен шум проходящего поезда. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет
песню «Вокзал».
Кабинет Жигарева. Присутствуют ЖИГАРЕВ, ТОРОПОВ,
КРАЕВ, ГУСАКОВ, ЕРХОВ и ХОБОТОВ.
Жигарев. Как я понял из ваших речей, господа товарищи, у
Краева и Гусакова разработаны похожие системы. У Гусакова –
357
проще, У Краева – сложнее, но результаты – вот они передо мной
– значительно лучше у Краева. Гусаков, в чем видишь преимущества своего варианта?
Гусаков. Проше и, следовательно, технологичнее.
Торопов. Вариант Краева не оценивался на технологичность.
Гусаков. Радисты оценивали. Производство не готово.
Торопов. Производство надо готовить.
Жигарев (сердито). Вы не на дуэли. Не женщину делите! Почему перегрузку держите плохо? Можно ли поднять? Кто работал
над этим?
Хоботов. Кажется, можно…
Жигарев. Без «кажется». Можно или нельзя? Не исследовали?
Хоботов. Не успели...
Жигарев. Времени не хватило? Полчаса? Как в анекдоте?
Торопов. Работали по две смены. Ребята устали. Захватывали
выходные... Без отдыха.
Жигарев. Пусть учатся отдыхать на работе! Если больше некогда. Классики не знаете? Плохо работаете, если времени не хватает. Пока что я вижу – хвастаетесь, делите деньги, еще не ограбив.
Уже передрались. Работу не довели. Ее нет! Отношения между
собой испортили. Загордились, фасон давите?
Краев. Разрешите, Павел Георгиевич, объясню?
Жигарев. Нет! Не разрешаю! Дома жене будете объяснять! В
каком состоянии работа по варианту Краева сейчас? Гусаков, объясните! Ведь вы главный конструктор.
Гусаков. На стадии исследования.
Жигарев. Сколько времени нужно для завершения?
Краев. Чтобы исследовать всесторонне – три месяца.
Жигарев. Хорошо. Вы их получите. У тебя, Гусаков, что?
Гусаков. Запущена серия в производство.
Жигарев. Широко шагаешь – штаны порвешь. Спешишь? Хочешь опередить? Сколько выигрываешь?
Гусаков. Месяца три-четыре.
Жигарев. Не авантюрно без проверки?
Краев. Нет смысла в той спешке, что затеял Гусаков. Его схема
исследована ещё хуже, чем наша. Не изучены недостатки. А если
что-нибудь принципиальное? Тогда вся серия в брак. Упустим
время. И не три месяца, а годы.
Жигарев. Что скажешь, Гусаков?
Гусаков. Вы же меня знаете, Павел Георгиевич!
358
Жигарев. По делу!
Гусаков. Я заданий не срывал. Вы знаете мой нюх. Дайте свободу. А вариант Краева позже испытаем.
Краев (усмехаясь). Значит, с перспективой работаешь? Уже и
будущее обеспечил. Спасибо, что нам нашел место!
Жигарев. Как говаривал мой дед – побил бабу и то хлеб. Каждый получит, что просит, то есть по заслугам. Разработчики – премии, Гусаков – пополнение. А Торопов... Сдайте дела Ерхову.
Прошу любить. (Ерхов привстает.) Он – человек новый, помогите,
где надо. Надеюсь, моральный климат улучшится. Исследования
продолжить. Через три месяца представить отчет. Прошу учесть:
испытания по «Коршуну» успешно завершены. Следующий – «Сокол». (Затемнение).
Машинный зал. У пульта – ХОБОТОВ. Опираясь на палку и
сильно хромая, входит ПАРАМОНОВ.
Парамонов. Привет, старина! А вот и я!
Хоботов. Вот это да! Вот он! Жив, здоров. И прыгает козлом.
Парамонов. Ну как вы тут без меня? Справляетесь?
Хоботов. Мучаемся. Ночей не спим. Переживаем.
Парамонов. Не скучно?
Хоботов. Что ты! Некогда. Широкий профиль осваиваю. Альпинизм теоретически освоил – раз, учение йогов – тоже с теоретический уклоном – два. Пожалуйста! (Дурачась, садится на пол). Я
спокоен, как телеграфный столб... Я спокоен, как телеграфный
столб...
Парамонов. Брось! Штаны измажешь.
Хоботов (вставая). И тебе советую. Помогает. Всё – как рукой!
Парамонов. Дурное влияние Утробина? Хорошо еще, что ты
перед машиной на голове не стоишь.
Хоботов. Скоро поставят. И тебя тоже.
Парамонов. Весело живете.
Хоботов. Леночка только слабо влияет. А то, глядишь, – шить и
вязать начну.
Парамонов. Здорово ты без меня развинтился.
Хоботов. Лену видел?
Парамонов. Пока нет. А что новенького в системе?
Хоботов. Кроме старенького – ничего новенького. Основная
мысль – упрощать до абсурда. Несмотря ни на что – получается.
359
Интересная схема, работает, как часики. Посмотреть хочешь?
Парамонов. Еще бы! (Подходит к пульту, рассматривает).
Хоботов. Смотри! (Включает. Молча наблюдают). Ну?
Парамонов. Молодцы. Отлично. И без меня. Завидую.
Хоботов. Что ж ты к Лене не зашел? Она - рядом.
Парамонов. Васильич где? Все воспитывает?
Хоботов. Лежит, болеет.
Парамонов. Что с ним?
Хоботов. Старые раны и новые болезни. Я заходил как-то – обложился бумагами, пишет. Говорит: «Не знал, что болеть так приятно – работается лучше, чем на работе».
Парамонов. Скучает?
Хоботов. Нет как будто. Ему скучать некогда. Приехал недавно
из столицы. После этого и слег. В Комитете защиты мира у него
была встреча с каким-то французом, борцом за права человека…
Довели старика, сейчас отошел, а был, как выжатый. Ничего не
рассказывает, как ни просили. Твердит одно: «Будь честным, Дима!».
Парамонов. Не пойду пока к нему, воздержусь. (Садится).
Хоботов. Не ходи, не надо. А то сядете друг перед другом – две
личности, одна мрачней другой. От тоски микробы передохнут.
Входит УТРОБИН.
Утробин. Тю-тю-тю! Кого я вижу!
Парамонов. Здорово, йог! Как у вас там, в учении, – ничего не
сказано относительно отращивания новой ноги?
Утробин. Шутит – значат, существует.
Хоботов. Как минимум.
Утробин. Но этого мало. По такому случаю полагается...
Парамонов. Будет тебе! Не сейчас же!
Утробин. А чего тянуть? Сразу хромать перестанешь.
Хоботов. А что, если нам сбежать?
Утробин. В ресторанчик. По маленькой.
Парамонов. С утра? Да ты что, йот!
Утробин. Но ведь повод какой!
Хоботов. Лады!
Утробин. Годится!
Парамонов. С чего тебя пить потянуло? Начал что ли?
Утробин. Бегу отпрашиваться. (Убегает).
360
Парамонов. Вы что, черти, в самом деде?
Хоботов. Шутить не любим. Ну чего расселся? Пошли!
Парамонов. Очень уж быстро как-то. Только появился.
Вбегает ЛЕНА.
ХОБОТОВ выходит.
Лена. Мне Утробин сказал.
Парамонов. Лена! (Вскакивает).
Лена. Юра, почему здесь?
Парамонов. Не долежал вот. Приковылял…
Лена (придвигая стул). Садись!
Парамонов. Да ты не волнуйся! Я тихонечко. Соскучился.
Лена (обрадовано). Юра, ты надумал?
Парамонов. Знаешь, Лена, такая скучища!
Лена. Юра!
Парамонов (отчужденно). А у тебя ничего не изменилось?
Лена (растерянно). А что должно измениться?
Парамонов. Ты ведь принца ждешь и во мне его видела... Нет
во мне этого, нет! И не было! А теперь и подавно.
Лена. Юра!
Парамонов. Что «Юра»? Что? Я теперь калека, инвалид! На
всю жизнь! Зачем я тебе? Ты же путешествовать хотела.
Лена (ласково). Дурачок, я люблю тебя... Да разве мне нужен
кто-то другой? Подумаешь, путешествовать! Машину купим.
Парамонов. Не получится. Лена! Не на что машину покупать.
На детей и на лекарство теперь... (Лена закрывает лицо руками).
Не могу я тебя закабалять! Твоих страданий не вынесу! А то... кинулась… Пожалеть...
Лена (шепчет). Это неправда, неправда. Это не так.
Лена выбегает. Тут же входит ХОБОТОВ.
Хоботов. Ты что – очумел? Что ты ей наговорил?
Парамонов. А ты под дверью стоял?
Хоботов. Лица на ней нет. Плачет. (Пауза) Молчишь?
Парамонов (зло). Жалетели, сострадатели! Не лезь!
Хоботов. Зачем так? Мы ведь друзья.
Парамонов. Помолчи, если друг. Не надо меня жалеть!
Хоботов. «Жалеть, жалеть»... Заладил... Парамонова хоронишь?
Гроб заказал? Оркестр? Иди! Может, помочь?
361
Парамонов. Пошел к черту! Нужен я кому…
Хоботов. Ленке, Ленке нужен, дурак!
Парамонов. Не ори! Кончилось у нас.
Хоботов. Что кончилось? Не сошлось что? Хромаешь? Ну и
что? Посмотри на Васильича. Рук нет. Да ты только скажи Ленке...
Она же для тебя...
Парамонов. Поплачет и все пройдет. Найдет себе здорового.
Их сейчас, как нерезаных собак. А я хуже ребенка. Злой.
Хоботов. А мы все кругом – добрые?
Парамонов. Бот именно. Где там Сашка? Пошли! (Уходят).
МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Если».
и
Машинный зад, У пульта работают
ПАРАМОНОВ
ХОБОТОВ. Парамонов тяжело опирается на палку. Входит
УТРОБИН.
Утробин. Братцы, сон дурной видел.
Парамонов. Да разве в такой обстановке дадут посмотреть что
приличное? Для души. Вечно ходят всякие, будят.
Хоботов. С каких это пор на работе стали сны смотреть?
Утробин. Будто Гусаков хочет всех нас перевести к себе.
Хоботов. Во треплется! Спать меньше надо, предсказатель! В
бюро прогнозов тебе работать, а не у нас.
Парамонов. И платить сдельно – за каждый сон.
Хоботов. А что еще снилось?
Утробин. Гусаков и Краева хочет прибрать к рукам.
Парамонов. Нереально! Обсуждению не подлежит.
Утробин. Мое дело – доложить. Смотрите – как бы чего...
Хоботов. Не выйдет, не бойтесь.
Утробин. Ну, счастливочки! (Уходит).
Хоботов. Думаешь – это серьезно?
Парамонов. Увидим. От Гусакова всего можно ожидать. Много
еще осталось?
Хоботов. Последние пуски. Закругляемся.
Парамонов. А потом?
Хоботов. А потом – суп с котом. Безработными не оставят.
Парамонов. И положат наши результаты под сукно.
Хоботов. В библиотеку, а не под сукно.
Парамонов. Один чёрт. Все равно никому не нужны.
362
Хоботов. Должен же кто-то пройти эту дорогу.
Парамонов. А нечему – ты? Почему – я? Других мало? Да существует ли вообще на свете удача? Тем более в нашей работе?
Да, кто-то должен пройти никому ненужную дорогу, чтобы потом
туда других случайно не занесло. Это не тупик, а сознательная
жертва. Только у нас другое. Почему, я тебя спрашиваю, ты должен закапывать свой талант работой над этой вещью? Над оружием?
Хоботов. Почем я знаю? Что ты привязался? Иди у Васильича
спроси! Он разобьяснит. Только нытьем тут не поможешь.
Парамонов. Скажи, какой смысл в том, что трое парней так и
остались лежать там, а я чудом оказался жив? Все, что мы с тобой
делаем, направлено на одно – убивать, убивать, убивать.
Хоботов. Ты выпил?
Парамонов. Не обращай внимания! Самую малость. Я всю
жизнь – ты же знаешь – хотел в горы. Даже когда находился на
вершине, все равно этого было мало. Я жил горами, работой и Леной. Семейная жизнь не удалась. Это факт. Где-то я должен был
найти дело для себя. Мужское дело. И у меня были горы, была работа. Гор у меня уже нет. Любимой работы тоже не стало. Смешно
– любимая работа – делать орудия убийства. Это же надо додуматься так называть! Лены тоже нет... Что делать?
Хоботов. Опять хоронишь себя? А Васильич? Да ты сам говорил, что не замечаешь его изуродованных рук. Потому что он сам
забывает о них. И это его возвышает. И другие, рядом, лучше становятся. Наверное, это вообще свойственно людям, перенесшим
или несущим страдания и не сломавшимся под их тяжестью. Они
излучают волю и какую-то следующую ступень нашего счастья.
Парамонов. Та извини, перебешусь. Прости, мужик! Сам видишь в каком я состоянии. Вряд ли я кому сейчас нужен. Работать
не могу. Не могу, пойми! А хочется, чтоб кому-то...
Хоботов. Вижу – «Ваньку» валять стал. Отлыниваешь. Лена,
когда уезжала, рыдала тут. Я не слепой. Из-за тебя ведь уехала.
Парамонов. От жалости рыдала. А вообще - испугалась.
Хоботов. Думаешь, она ноги твоей испугалась? Она твоего настроения испугалась. Твоего идиотизма.
Парамонов. Ты знаешь, иногда по междугородной я набираю
номер ее телефона. И молчу. Для чего? Чтобы услышать всего несколько слов: «Алло, алло... Я Вас не слышу». Понимаешь, она
меня не слышит. Будто меня уже нет...
363
Хоботов. Какого черта ты ее дергаешь? Сходи с ума сам, но
только тихо. Её не трогай! Казни себя, а не ее.
Парамонов. Себя-то я казню. А вот за что? За жизнь, которая
проходит. За то будущее, которое меня ожидает. Всегда казалось,
что главное в жизни – впереди, что стоит подождать немного и оно
придет. Вот-вот. А годы идут. Скоро тридцать шесть, потом сорок. Потом – перевал... А главное – не там, за облаками, за ожиданиями. Нет, оно сейчас, сию минуту, оно уже наступило. Оно проходит, оно исчезает... А я не способен сейчас, я раздавлен сейчас.
Я не могу быть доволен тем, что я делаю, как доволен Гусаков.
Хоботов. Самоедством занимаешься?
Парамонов. Занимаюсь, конечно, занимаюсь. И ты займешься.
Придет время, тебя оглоушит чем-нибудь и как миленький займешься. Я только теперь понял, что здоровый человек, если у него
все нормально, средне, так может и прожить всю жизнь уверенным, что делает самое главное дело. Быть пупом земли. А сломается что-то, что-то исчезнет, – возможности, что ли, – станет больно, и увидит вдруг, что и для себя жил не так, и другим портил
жизнь. Как я теперь...
Хоботов. Что – «теперь»?
Парамонов. Я – палач. В семье извожу всех молчанием и гранитным холодом. Жена говорит: «Камень»... И себя... И Лену...
Никогда раньше мысли не мог допустить, что буду казнить людей.
Хоботов. Раньше таких, как ты, пороть можно было. Сразу бы
жизнь раем показалась.
Парамонов. Это не выход.. . Я работаю – стихает. Но в один
прекрасный момент со всей скопившеюся силой эта вселенская
тоска бьет опять... Уехать надо куда-нибудь. Убежать...
Хоботов. Не дури! Куда убежишь от себя? Тоска-то внутри.
Парамонов. Я сошел с ума. Ты говоришь – другие живут хуже.
Бежать надо, чтобы хоть не спиться.
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Ноль три».
На сцене « столы. На них « телефоны. Входят КРАЕВ и
ЕРХОВ.
Ерхов. Вы хотели со мной побеседовать?
Краев. Кажется, Леонид Иванович, я нашел способ улучшить
364
характеристики нашей системы.
Ерхов. Эти расчеты, Кирилл Васильевич, могут и не пригодиться... в ближайшем будущем.
Краев. Мы станем совсем нищими, если не будем заглядывать
чуть дальше завтрашнего дня. Мы не должны соглашаться с Гусаковым. Это ошибка! Надо настаивать на совместных сравнительных испытаниях.
Ерхов. Однако, Кирилл Васильевич, Вы, надеюсь, не будете
возражать против того, что необходимо учитывать и другие мнения?
Краев. Если у нас в руках будут результаты в нашу пользу, мы
изменим любое мнение. Даже Жигарева. Кстати, он его еще не
имеет.
Ерхов. Думаю, что Вы заблуждаетесь.
Краев. Вижу – не убедил Вас. Жаль, очень жаль.
Ерхов. Кирилл Васильевич, дорогой, поймите меня правильно
– я рад бы помочь. Но в чем? Я не вижу выхода из этого положения. Так что извините! Не сердитесь! (Уходит).
Краев задумчив. Входит ГУСАКОВ
Гусаков. Есть идея.
Краев. Ты берешь меня в соавторы?
Гусаков. А почему бы и нет? Все мы, в конце концов, на нашей
земле – соавторы. И поймем друг друга, если захотим. Короче.
Как ты смотришь на то, чтобы влиться под мое руководство?
Краев. А я-то думал, что это – утка, что какой-то злодей произвел эту остроту, чтобы досадить и тебе, и нам.
Гусаков. А все-таки?
Краев. Мне скучно с тобой говорить. Не понимаешь юмора, ты
смеешься зло, и втихомолку. Скучно.
Гусаков. Скучать – мы все великие мастера.
Краев. Мне у тебя делать нечего, не по специальности.
Гусаков. А со всей лабораторией?
Краев. Обрекать пятнадцать человек бить баклуши?
Гусаков. Ну зачем? Проведем детальные исследования... Твои
ребята приглядят в цехе... С реальной аппаратурой поработают...
Краев. Дороговато. И для нас полная дисквалификация.
Гусаков. Конечно, вы, теоретики, работаете без особой цели.
Краев. Мы, как и ты, привыкли достигать того, в чем нет ника365
кой уверенности.
Гусаков. Все это красиво на словах. Но с вами я буду более
уверен в результатах работы.
Краев. Абсурд. Спокойнее в том, что не помешаем тебе протаскивать не совсем приличный вариант. У меня десять тем – не
твоя одна, да и кто из моих ребят захочет работать с тобой?
Гусаков. Не спеши! Разве ты меня плохо знаешь?
Краев. Знаю. И ты с этой ахинеей пойдешь к Жигареву?
Гусаков. Почему нет? Все новое сначала – ахинея.
Краев. Твое – не новое. Это бестолковщина и дурдом, которых
у нас и без тебя хватает.
Гусаков. Как ни назови – меня от этого не убудет, я только
злей становлюсь. Соглашайся!
Краев. Да нет уж погожу! Я еще хочу побарахтаться. А ты похож на охотника. На тебя гонят зверя – ты стоишь и бьешь на выбор. Зверь бедный мечется. Твои помощники-загонщики – все в
поту, все по пояс в снегу, с ног сбились – только бы тебя ублажать.
Гусаков. Не нравится? Я чувствую ответственность за дело.
Краев. Ну что ж, Юрий Андреевич… Хорошо, что ты со мной
так откровенен. Правда, такая откровенность походит на издевательство. (Поднимает телефонную трубку, набирает номер). Евгений Иванович? У меня Гусаков. К сожалению, подождать не могу.
Судьба людей заставляет меня действовать немедленно. (Слушает,
кладет трубку).
Гусаков. Ну что? Соглашайся!
Краев. Пять минут не можешь подождать. (Снова берёт трубку,
набирает номер). Павел Георгиевич? Краев говорит. Тут у Гусакова возникла идея перевести мою лабораторию под его опеку. Якобы, для улучшения дел по «Соколу».
Жигарев (по телефону). Постойте, постойте. Помню Торопов
говорил как-то, чтобы Вас месяца на три освободить. Заявление
есть?
Краев. Пока нет. Но сейчас я о Гусакове.
Жигарев. Он пока ко мне не обращался.
Краев. Он придет к Вам в ближайшее время.
Жигарев. Когда придет, тогда и будем разбираться.
Краев. Подождите, Павел Георгиевич! Когда выйдет приказ,
поздно будет.
Жигарев. А почем? Вы против?
Краев. Это оголит другие тема.
366
Жигарев. Сейчас самое важное – «Сокол».
Краев. Но не до такой же степени!
Жигарев. Не переживайте Вы так.
Краев. Если это все-таки произойдет, наступит дисквалификация ряда сотрудников.
Жигарев. Почему? Пусть наберутся другого опыта.
Краев. Это не тот опыт. Они уже выбрали себе специальность.
Жигарев. Интересно.
Краев. Ребята попадут в зависимость от Гусакова. Не мне объяснять Вам, Павел Георгиевич, что многое из того, что у нас создается, появляется только благодаря независимости разработчиков.
Жигарев. А Вам не кажется, что Ваши психологические опыты
заходят слишком далеко? Что Вы воспитываете пустых спорщиков, а не исполнителей?
Краев. Нельзя серьезно говорить об исполнительности без изобретательности. А эго споры. Вы это прекрасно знаете.
Жигарев. Даже во вред делу – споры?
Краев. Лучшее – враг хорошего, в этом наша специфика.
Жигарев. Разводить мелодраму со слезами, милую ссору – в
этом Ваша специфика? У Вас великолепное качество – втравливать в это дело всех – от мала до велика.
Краев. Ничто не разлагает коллектив сильнее, чем порабощение. А Гусаков – диктатор! Потеряем ребят. В других местах их с
удовольствием возьмут. Это еще, слава Богу, от Гусакова не зависит.
Жигарев. Вот как? Ну что ж, послушаем Гусакова. А я хотел
дать Вам отпуск. Так что же – Вы против Гусакова или за отпуск?
Краев. Уж будьте добры, разберитесь лучше с моими ребятами!
Жигарев. Ну, ну, не обижайтесь! Пишите заявление.
Краев. Хорошо (опускает трубку).
Гусаков. Ах, Кирилл Васильевич! Ну ты и шельмец! Опережаешь?
Краев. Да уж стараюсь.
Гусаков. Не удастся! Ха-ха! Вот – проект приказа.
Краев. Веселишься? Дай-ка.
Гусаков. Держи! (Передает). Читай, завидуй.
Краев (читает). «Передать тематику, технику и группу в составе»… Меня, значит, не тронул?
Гусаков. Связываться с тобой? Не хочу! Я пошутил.
367
Краев. За такие шутки…
Гусаков. Мне твоих троих вундеркиндов хватит.
Краев. Думаешь, я буду молчать?
Гусаков. Не уверен. Но Житарева ты слышал. Что еще?
Краев. Хорошо. (Снова поднимает телефонную трубку и набирает номер). Евгений Иванович. Краев… Да бросьте Вы! Я тоже
не шучу! По шуткам Гусаков непревзойденный специалист. Раздевают нас помаленьку… Гусаков… В курсе? А что же Вы? До
сих пор! Ах, предпринимаете… Вот он тут сидит. Поговорить не
хотите? Нет? Ясно… Как что? Все ясно… Да при чем тут государственные интересы? Бросьте, Евгений Иванович! Вы прекрасно
знаете всю обстановку. С кем, с кем? Нет, мы будем говорить в
другом месте… (Кладет трубку).
Гусаков. Не много ли на себя берешь, Кирилл Васильевич?
Краев. Ровно столько, сколько и ты. Тебя бы под стеклянный
колпак посадить, чтобы сдавал одни чертежи. Гнать бы, да больно
умен. Ступай! Не желаю тебя видеть!
Гусаков. Вы бы подумали, Кирилл Васильевич.
Краев. В отличие от тебя, Гусаков, имею такую дурную привычку – думаю над своими поступками (Затемнение).
Перерыв в заседании. КРАЕВ и ЕРXОВ отходят в сторону.
К ним приближаются ПАРАМОНОВ, ХОБОТОВ и УТРОБИН.
Хоботов. Кирилл Васильевич, кажется, случилось непоправимое?
Краев. Погодите немного, ребята, разбираемся.
Ерхов. К сожалению, может быть подписан приказ о переводе
вашей группы в распоряжение Гусакова.
Хоботов. Забыли опросить главных действующих лиц – а хотим ли мы там работать? А мы, кажется, не хотим.
Парамонов. Выходит, мы уже и не нужны по специальности?
Ерхов. Спокойно, спокойно! Разберемся.
Хоботов. Что тут разбираться? И так ясно. Логика не в нашу
пользу. Гусаков хочет наложить лапу на нашу разработку. Мало
ему? Пожалуйста, товарищ Гусаков! Разрешаем ради Ваших личных интересов.
Ерхов. Прежде чем принять решение, подумают. Не волнуйтесь.
Парамонов. А какой вариант лучше – уже никого не беспоко368
ит?
Ерхов. Почему вы упираетесь? Ведь ничего не меняется. Зарплата выше.
Хоботов. Потому что смысла нет в этом переводе. Вариант Гусакова и бее нас долижут. А наше дело – искать навое. Мы на это
запрограммированы.
Парамонов. Или дурака валять, или за ворота...
Краев. Так сразу уж и за ворота?
Парамонов. Намекают недвусмысленно...
Ерхов (Парамонову). Я Вас не понимаю! У Вас готова диссертация. Вот я слышал, Утробин переходит к Гусакову. Прекрасная
работа. У Гусакова больше возможностей. (Утробину.) Не так ли,
Александр Николаевич? (Все смотрят на Утробина). Что? Неправильно сказал?
Хоботов. Правильно… Но неверно...
Ерхов. Не понял.
Хоботов. Выхода нет у Александра Николаевича.
Утробин. Думаю, что поступаю правильно.
Парамонов. А в душу все же плюнули.
Краев. Ну ладно, ребята! Кончайте ныть! Думаю решим... А
душа - не урна! Это, скорее, аппарат тяжелее воздуха. Низко опускать, конечно, его не нужно. Но уж если он от одного плевка в
землю тычется, плохо дело... Невысоко летает...
Утробин. Существование души научно не доказано.
Краев. Многое не доказано. Предки наши были не такие уж дураки, как мы о них думаем. Они открывали, а мы доказываем.
Идите, ребята, подождите там... Бывает, приказы отменяются...
Ребята уходят. Краев и Ерхов направляются к столам заседания.
Появляются и усаживаются
ЖИГАРЕВ, ДЕЕВ, МАСЛОВ,
ГУСАКОВ и другие ЧЛЕНЫ НАУЧНОГО СОВЕТА.
Ерхов (Краеву). Кирилл Васильевич, мы же не в детском саду. Они должны понимать.
Краев. Все должны понимать.
Деев. Тихо! Итак, все высказались?
Маслов. Нет. Я еще не сказал.
Деев. Что у Вас, Иван Иванович?
Маслов. Хоботов недисциплинирован. Ведет себя с людьми из
рук вон. Я вообще не понимаю, зачем обсуждать какой-то пере369
вод? Обсуждать нужно поведение. А таких, как Хоботов, – раз! – и
переводить, не спрашивая. Для перевоспитания. Пускай задумаются.
Деев. Что там было, Кирилл Васильевич?
Краев. Хоботов больным пришел на работу. С температурой и
больничным листом... Не вовремя, опоздал...
Деев (Маслову). Сейчас мы рассматриваем вопрос о том, как
лучше выполнить государственное задание.
Маслов. И я о том же. У нас есть люди более достойные и уважаемые. Они не выскакивают, чтобы быть умнее всех. Изобрёл –
сиди тихо!
Жигарев. Подождите, Иван Иванович! Будет вопрос в повестке о дисциплине, тогда и поговорим.
Деев. По существу у Вас есть что-нибудь?
Маслов (оскорбившись). А у меня все по существу. Если мы
каждого разгильдяя будем по головке гладить, как, извините, работать? На задних лапках перед ними ходить?
Деев. Надо будет – и на задних пойдем.
Маслов. Ну знаете ли!
Первый член совета. А если все-таки объяснить этим ребятам, что это необходимо, чтобы уложиться в срок. В конце концов,
мы делаем не игрушки, а оружие для защиты справедливости во
всем мире. А это надо понимать. Почему мы с вами понимаем, а
они нет? Поймут.
Краев. Это Вы мне можете попробовать объяснить и я постараюсь Вас понять. Я войну прошел и после нее тоже видел многое.
А Вы ему объясните, докажите, что эту самую справедливость необходимо добывать несправедливыми методами. Принуждать
их?… Боюсь, что даже я не пойму. Потому что в Вашей логике
уже заложено насилие.
Гусаков. Может быть, Кирилл Васильевич, не насилие, а усилие? И не только свое, но и чужое тоже?
Второй член совета. Дело, насколько я понимаю, не в сроках и
не в усилиях, а в организации работ. И если мы будем сейчас делать что-то, что приведет завтра к ухудшению, то, извините меня,
зачем мы тут все собрались?
Маслов. О дисциплине тоже надо говорить.
Деев. Вопрос, таким образом, имеет как бы две стороны – как
наилучшим способом выполнить государственное задание и при
этом не нарушить общечеловеческих норм.
370
Гусаков. Подождите! Я все-таки не понимаю. Я не понимаю,
почему мы должны идти на поводу у Краева? Централизация всех
сил принесет явный выигрыш во времени. Не будет лишних увязок. Не будем терять время на согласование мелочей. Краев живет
старыми представлениями. Он не может по-иному. Но почему мы
должны так жить? Мы все?
Краев. Потому что не имеем права дарить тебе головы, которые ты будешь использовать на подсобной работе.
Гусаков. Всего-то трех человек?
Краев. Эти трое заменят половину лаборатории.
Маслов. У нас все одинаковы.
Краев. Мы сделаем грубую ошибку, если будем думать так же,
как Иван Иванович.
Деев. Спокойно, спокойно! Основная наша задача – это та, за
которую нам деньги платят. Если рабочий перестанет делать детали, а мы с вами – выпускать наше оружие, нас надо уволить.
Гусаков. Правильно!
Деев. Конечно правильно! Но также правильно и другое – надо
беречь тех, кто способствует скорейшему выполнению заданий. И
не просто беречь, а использовать их талант на всю катушку. А что
мы слывшим здесь? Послать их туда, где они будут работать надсмотрщиками. У нас что – в цехах некому работать? Или Вы не
доверяете им? Какая зарплата у Хоботова?
Краев. Средняя зарплата инженера.
Деев. Вы слышите? – средняя! Мы его уже осреднили! А теперь
хотим еще и унизить. В наказание за то, что он решил задачу, которую никто не мог решить.
Краев. По-настоящему, так ему надо кандидатскую степень за
это давать.
Деев. А что же Вы молчите? До сих пор? Уже за одно опоздание мы готовы пригвоздить его к позорному столбу. А ему благодарность надо объявлять, что он больной пришел на работу, другой и здоровый бежит от нее, как черт от ладана. До каких пор мы
будем всех стричь под одну гребенку? Мы перестаем верить людям. Это государственный подход? Я вас спрашиваю, Гусаков...
Молчите? Вы все сделали для того, чтобы этот Хоботов – инженер
с головой кандидата наук – завтра ушел от нас, от Вас. Вы останетесь с носом, а все мы – при своих интересах. А что будет с ним?
Завтра он будет решать но высшему? А может, по среднему?
Жигарев. Да... Вы правы – перегнули палку. Надо исправлять,
371
Юрий Андреевич. И как можно быстрее. Мы с Вами не вместо пугала здесь посажены. Народ шарахаться начнет.
Второй член совета. Еще меня удивляет позиция нейтралитета
товарища Ерхова. Почему некоторые его работники в лепешку
разбиваются, а уважаемый Леонид Иванович спокоен? Хотя это
его прямое дело.
Ерхов. Простите, но я должен выполнять приказы Павла Георгиевича.
Деев. Так Вы считаете приказ о переводе правильным?
Ерхов. Я затрудняюсь ответить... Мне... трудно судить... Я человек новый.
Деев. Вношу предложение. Первое – указать на неэтичное поведение и кулацкие замашки Гусакову, второе – товарищу Ерхову
указать на беспринципное поведение, третье – посоветовать руководству изыскать возможность повышения заработной платы разработчикам новой системы. Другие предложения есть? Нет? Что
хотите сказать Вы, Иван Иванович?
Маслов. А как же дисциплина?
.Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню «Мы любим
смысл...».
Машинный зал. В нем – ПАРАМОНОВ И ХОБОТОВ.
Хоботов (возбужденно). Всё-таки мы здесь не зря жизнь прожигаем.
Парамонов. Прожигайте! А я сыт. Лучше в ассенизаторы.
Хоботов. По-твоему, от нас – никакой пользы?
Парамонов. Поработаешь и, может быть, поймешь, что плевать
хотел на пользу и на удовлетворение, когда эта штука полетела и
вдребезги разнесла какую-нибудь хату или танк. Тебе очень нравится крушить, ломать, бить?
Хоботов. Я не садист.
Парамонов. А мне хочется плакать по ночам. Я – не Эйнштейн.
И даже – не Краев. Душа – это разве аппендикс? Его вырежут и
постараются зашить попрочнее. Сколько погублено талантов!
Столько великих конструкторов оружия могли бы стать поистине
великими, если бы творили для процветания жизни, а не для ее
уничтожения! Если бы делали комбайны, автомобили, писали
книги, рисовали. Тот же Гусаков. Ему цены нет. Он умен, талант372
лив. Да посадите Гусакова в отсталую отрасль, он горы свернет! За
год напридумает и пробьет столько, для чего другим понадобится
вся жизнь.
Хоботов. Тогда ради чего мы тут сидим? Не задумываемся над
последствиями. Не слишком ли это просто?
Парамонов. В этом для меня и кроется загадка. Почему так мало волнует завтрашний день? Почему мы, сидя на пороховой бочке, так преступно беспечны? Бездумны! Мы добываем хлеб и славу. А как это делаем - нас мало волнует.
Входят ГУСАКОВ и УТРОБИН.
Гусаков. Вот они, голубчики! Значит, надумали увольняться?
А как же мы?
Парамонов. Доставьте удовольствие. Юрий Андреевич. С радостью возьмем и Вас я нашу компанию.
Утробин. Рвешь пуповину?
Парамонов. Окончательно! Вопросы есть? Вопросов нет.
Гусаков. Не так быстро. Вопросы есть. Зарплату хочешь?
Должность хочешь? Все, что угодно...
Парамонов. На все не согласен.
Утробин. А диссертация?
Парамонов. Гори она синим пламенем! Пресс-конференция
продолжается!
Гусаков. Что тебе надо?
Парамонов. Ни-че-го! Чего надо, у вас нет.
Гусаков. Что?
Утробин. Женщину...
Гусаков. Я не специалист, но найдем... Ты меня знаешь.
Парамонов. Не выйдет, мужики! Оружие надо делать или чистыми, или грязными руками.
Утробин. А ты уже нечист или недостаточно грязен?
Парамонов. Увеличивать эту кучу металлолома? И какая разница, что мы их можем уничтожить двадцать раз, а они нас пятнадцать или тридцать? Запаслись...
Гусаков. Что-то твоя философия попахивает, но чем - не пойму. И правильно, кажется, говоришь, а за три версты несет... каким-то чистоплюйством. Поезжай-ка лучше на испытания! А?
Парамонов. Соблазняете?
Гусаков. Рискую. Ну а ты, Дима?
373
Хоботов. Выписывайте командировку! Поеду.
Гусаков. Гора с плеч.
Хоботов. Рано, Юрий Андреевич. Может, в последний раз.
Гусаков. Вы простите, ребята, что так получилось! Вы своего
добились - вашу систему будем готовить к испытаниям. И нужны,
очень нужны ваши головы! Прошу вас – не горячитесь! Из того,
что мы с Краевым часто расходимся во мнениях, не делайте вывод,
что мы с ним враги, что он – хороший, а я – плохой. Конечно есть
и у меня недостатки, и он – не подарок. Но с Васильичем мы сработаемся. (Уходит).
Утробин. Не дурите, мужики! Диссертации готовы.
Хоботов. Держи карман! Сидим у разбитого корыта.
Утробин. А вам не кажется, что мы просто не привыкли отстаивать свое мнение? Ткнулись немного и раскисли от сопротивления. А не повторим ли мы судьбу Краева?
Парамонов. Ну и ну! А чем же Краев тебе не по душе? Ты у
него, как у Христа за пазухой, кажется, жил.
Утробин. А я не шучу. Ему твердости не хватает. Голова есть.
Но разбрасывался Васильич? Разбрасывался! Как относился к собственным способностям? Безалаберно. При его знаниях и голове
доктором наук уже давно был бы. А кем стал? Помыкали им, как
хотели, и кто хотел. Да что я вам рассказываю? Не было бы с нами
того, что произошло, если бы он раньше проявил характер. А теперь – петух жареный клюнул... (Пауза). Поэтому я уважаю Гусакова. Он не ждет, когда его дела испортятся, он не дает им такой
возможности.
Парамонов. Значит, к Гусакову?
Утробин. К нему... А ты?
Парамонов. Я?.. А я – искать...
Затемнение. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет романс.
На сцене у телефонов ПАРАМОНОВ и ЛЕНА.
Лена. Алло, алло! Я Вас не слышу! Я Вас не слышу! (Пауза).
Юра, ты? Я знаю – это ты! Не молчи, Юра! Ты слышишь?
Парамонов. Слышу.
Лена. Я люблю тебя! Я жду тебя! Мне без тебя очень плохо!
Юра, я приеду! Я сейчас, я скоро…
Парамонов. Лена, не надо. Я взял билет, я уже выезжаю.
374
Лена. Как ты меня мучил!
Парамонов. Я насовсем… Я уже еду, я хочу тебя видеть.
Затемнение.
Квартира Краевых, стол, диван. В ней – ТАНЯ. Входит
КРАЕВ.
Таня. Ну что?
Краев (устало). Решение принято. Кто хочет, пусть переходит.
Таня. Вот видишь – не все так плохо. А ты мучаешься.
Краев. Не всё так просто, Танюша.
Таня. Ты о системе?
Краев. Система почти под сукном. Наш вариант – да какой он
вариант! – целое направление – и в запасе. Есть множество систем,
кроме наших, ракетных, – те же электротурбины, реакторы, – где
понадобятся наши исследования для управления ими. Трудно реализовать? Да, трудно. Однако, необходимо публиковать подобное.
Мы же завтра отстанем, если не будем подтягивать технологию.
Если технология движется за мыслью – мы идем вперед. Но если
она начинает быть тормозом... Как понимать то, что происходит?
Нужно усилие, чтобы это все соединить воедино.
Таня. Кирилл, дорогой, надо успокоиться. Обязательно. Ты
стал слишком реагировать. Все, о чем ты говоришь, будет, но не
сразу. Ты знаешь это лучше меня. Терпение и время. Постепенно
отвоюете свою систему. Можно пока заняться теорией.
Краев. Можно! Все можно! Выхолостить можно. По мелочам
размениваться можно. От этого мало что прибавится. И, главное,
вреда никакого. Все хорошие и ты хорошая... А время в сберкассе
не сэкономишь! Хорошие отношения в изделия не превратишь.
Таня. Преувеличиваешь, Кирилл. Не так страшно отставание.
Никто же всерьез не думает применять оружие.
Краев. Все связано. Все отстанет. Таня, ты же можешь это понять. Мысль надо поддерживать. Иначе ее станет мало, а мы отменим ее. Не в оружии дело. Мы против оружия. Но все, что мы туг
делаем, уже сейчас можно применить для улучшения жизни людей.
Таня. Ты так много требуешь от людей для осуществления далёких целей ,а им хочется счастья сегодня.
Краев. Счастье сегодня станет возможным потому, что о нём
375
кто-то подумал вчера. (Звонит телефон).
Таня (берет трубку). Слушаю. Алеша, ты? Здравствуй! Все хорошо. Как у тебя? Как твои? Передай привет от меня Ларисе.
Краев (в трубку). Здравствуй, Алексей! Есть новости: Да, да,
хорошо. Заезжай… Всего хорошего! Спасибо! (Опускает трубку).
Алексею сообщили, что нашли могилу Машеньки. Он заедет за
мной через три дня. (Пауза). Опять прошлое…
Таня. Ты будешь обедать?
Краев. Пожалуй, нет. Я прилягу ненадолго.
Таня. Ложись. (Краев ложится на диван). Таня укрывает его
пледом).
Краев. Алексей привезет французскую газету, где опубликована моя беседа с доктором Жуссеном.
Таня. Наконец-то узнаем что ты такое ему наговорил, что приходится скрывать от нас до сих гор? Эти последние события вывели тебя из равновесия, но все наладится и пора тебе браться за самого себя. Поезжай с Алексеем на недельку. Отвлечешься, поживёшь у него. Походишь в театр в Москве.
Краев. Легко сказать. Подай, пожалуйста, мои бумаги.
Таня. Лежи, лежи. Я сейчас (Подает).
Краев. Спасибо. А помнишь, мы были в театре? Давали «Царя
Федора».
Таня. Мы еще е тобой спорили потом – может ли один человек быть носителем крайних сторон характера?
Краев. Как одновременно жалок и велик этот царь! Как государь и человек. Гуманизм непрост. Как объединить доброту к каждому и доброту вообще? Когда летят головы и хлещет кровь.
Таня. Сейчас не то время и от любого из нас подвига не требуется. Кажется, что не требуется... Кстати, вчера вышел спор о
подвиге. Один утверждает, что подвиг осуществляется на уровне
неосознанного, на уровне инстинктов. Как у матери, когда материнский инстинкт ослепляет ее.
Краев. И что же?
Таня. Так и не пришли к общему мнению.
Краев. Победа сознания над страхом или еще что-то?
Таня. Знаешь, в одном театре за границей был показан такой
спектакль. Плакал ребёнок. Зрителям, а их было человек десятьпятнадцать, объявляли, что ребенок прекратит плакать, если кто-то
из них выйдет на сцену и позволит себя привязать и подвергнуть
истязанию. Ребенок, глядя на экзекуцию, отвлечется. От зрителя
376
требовали самопожертвования. Это называли подвигом.
Краев. И кто-нибудь шел?
Таня. Шли. Подставные.
Краев. Вот-вот. Мы частенько искусственно создаем условия
для прорастания таких «подвигов». А потом удивляемся – почему
никто не шагнул? И подсовываем соответствующий «эрзац». После всей этой сложной операции начинаем кусать локти – «герой»
оказался не тем человеком. А если бы он вышел и скрутил режиссера, а актеров разогнал за то, что они ради заработка согласились
играть эту порнографию духа, – мы бы это расценили как безумство. Это – не искусство, это вандализм. И подвиг – не бессмыслица, а уничтожение зла. Жаль, что забываем об этом. (Пауза). Танюша, тут у соседей может быть Хоботов. Посмотри, пожалуйста,
и если он там, позови его ко мне!
Таня. Я сейчас. (Выходит и быстро возвращается). Идет.
Краев. Спасибо! И если можно, принеси нам, пожалуйста, чаю.
ТАНЯ снова выходит и возвращается с подносом, на котором
стоят две чашки чая и вазочка. Ставит поднос на столик.
Таня. Бот и чай.
Краев. Спасибо тебе.
Таня. С сахаром?
Краев. Нет, нет. Не надо. А Дима сам по вкусу положит. Да,
ещё, Танюша, последнее, – пожалуйста, подай ту красную тетрадь!
Да, эту. Диме отдам. Ты не заметила, как у него настроение?
Таня. Мне он напоминает пингвинёнка перед прыжком с обрыва в воду. Ему очень страшно прыгать с отвесной ледяной скалы,
но сильно хочется. Он, поколебавшись, закрывает глаза и, как человек, и делает шаг вперед. В воде холодно, лететь далеко, но его
ждет внизу может быть самое прекрасное – ощущение своей власти над стихией.
Входит ХОБОТОВ.
Хоботов. Разрешите! У вас не заперто.
Таня. Входи, входи, Дима!
Краев. Присаживайся! (Хоботов садится). Извини, что лежу.
Таня. Я вас оставлю. (Выходит).
Краев. Дима, обещай мне что ты не уйдешь из КБ. Мы, может
377
быть, и не увидимся долго.
Хоботов. Кирилл Васильевич, Вы что? (Вскакивает).
Краев. Сиди! Я не шучу. Но если не можешь, не обещай. Послушай меня, не уходи так просто! Не бросай! Да, бери чай, сахар.
Хоботов. Спасибо. (Пьет чаи).
Краев. Подумай. В жизни везде непросто. А с твоими способностями и тем более.
Хоботов. А нас в школе учили, что наоборот.
Краев. Дуракам наоборот. Им легче. Неправильно учили.
Горький сказал: "Плохое тоже нужно знать хорошо”. А этому и
нас не учили и мы не учим. Думаем, жизнь сама научит. На самом деле боимся. (Пауза). Ты делаешь важное дело. И было бы
счастьем, если бы то, что мы создаем, не нашло применения. Но
пока это необходимо. Пока есть зло. И не надо стесняться быть
естественным. Ведь многие думают, что мы – те, которые делают
оружие, – необычны. Более умны, более сильны. А у нас - честолюбивый Гусаков, скромный Хоботов, эгоистичный Утробин и
мягкий Краев.
Хоботов. Ну ужи мягкий?
Краев. Я из тех чудаков-простофиль, которые многое хотят и
могут, но ничего не делают.
Хоботов. Неправда, это не Вы.
Краев. Ну, ну... Я, может, и был счастлив. Ты не уходи, борись!
Иначе потом, когда-нибудь, не простишь себе добровольного отступления. Малодушия.
Хоботов. А я борюсь.
Краев. Как?
Хоботов. Хочу письмо написать в министерство.
Краев. 0 чем?
Хоботов. Преступно лучшее хранить под сукном. Пройдет время, и оно устареет. И не будет нужно.
Краев. А ты не спешишь?
Хоботов. Возможно. Но тратить силы зря мне не хочется. И
превращаться в мелкого склочника тоже. Поэтому я думаю, что
уже не работать мне тут. Не простят.
Краев. Тебе зарплату повысят.
Хоботов. А я не за зарплату работаю. Да что Вам объяснять!
Вы сами, если бы трудилась из-за денег, не у нас бы сидели.
Краев. Как бы с письмом не сделать ошибки. Очень часто от
одного нашего шага зависит вся наша дальнейшая жизнь и не по378
тому совсем, что ты пойдешь или не пойдешь по накатанной дороге. А может быть, потому, что первый шаг сделан бессознательно,
интуитивно правильным. И как бы потом не уклонялся ты от своего первоначального пути, тебя неосознанно будет тянуть туда,
где этот шаг был сделан. Так случилось и со мной. После двадцатилетнего перерыва я вернулся к прежней деятельности и никогда
не жалел об этом.
Хоботов. У Вас был вынужденный перерыв.
Краев. У меня был выбор. Но я решил попробовать еще раз. И
ты, пока не исчерпаешь все возможности, не отступай! Потом не
стыдно будет перед самим собой. (Закрывает глаза. Пауза.)
Хоботов. Кирилл Васильевич...
Краев (очнувшись). Иди! Позови Танюшу.
Хоботов. До свиданья, Кирилл Васильевич! (Встает).
Краев. Прощай, Дима! (Протягивает красную тетрадь). Возьми
эту тетрадь. Тут есть кое-что для тебя. Если все будет хорошо, мы
с тобой еще побеседуем. Иди.
Хоботов выходит. Входит ТАНЯ.
Таня. Ты меня звал?
Краев. Таня, как ему будет трудно! Нет у него рядом никого, с
кем бы он мот посоветоваться.
Таня (украдкой вытирая глаза). Кирилл...
Краев. Танюша, как мы с тобой жили! Маленькая ты моя...
Таня (плача). Ты что, Кирилл?
Краев. Прости, что я так крепко тебя привязал к себе. Как уходить? Сердце...
Таня (суетясь). Кирилл... Подожди! Я... лекарство...
Краев. Остановись! Будь мужественна...
Таня (падая на колени). Кирилл!.. Кирилл! (Затемнение).
На сцене, освещенной прожектором, ЗУБОВ. В руке у него газета.
3убов. Я приехал, отец, я спешил. Я очень хотел тебя увидеть.
Мне нужно было с тобой поговорить. Но я не успел. Я нашел свою
мать. Но я не знал, какая она была, а ты мне почти ничего не рассказывал. Мне больно, отец, что я мало помогал тебе. (Пауза). Я
привез тебе газету. Вот она. «Беседа доктора Жуссена с русским
379
доктором технических наук Краевым. Доктор Жуссен: «Ваша профессия?».
Прожектор, освещающий Зубова, гаснет. Другой прожектор
высвечивает стол, за которым друг против друга сидят ЖУССЕН
и КРАЕВ.
Жуссен. Ваша профессия?
Краев. Инженер.
Жуссен. Специальность?
Краев. Делаю оружие.
Жуссен. Значит, Вы « за войну, против мира?
Краев. Нет. Я за мир.
Жуссен. Да? Но Вы делаете оружие!
Краев. Разве все стали добрыми? Зло исчезло и от него не надо
защищаться?
Жуссен. О! Вы – философ? У Вас есть философские научные
статьи?
Краев. Да, я – философ! Изучал философию в окопах, сражаясь
с фашистами. Изучал философию в концлагере, Там ее преподавали лучшие нацисты Германии. За отличные знания марксизма они
ставили такие отметки. (Показывает руки).
Жуссен. Вы – фанатик?
Краев. Ничего нет хуже и опаснее слепого фанатизма. А кто
Вы?
Жуссен. Я тоже был в концлагере. В фашистском концлагере, я
видел то же самое, что и Вы. И я тоже этого не хочу. Но я верю в
силу убеждения.
Краев. Я тоже очень хочу верить в силу убеждения.
Жуссен. А как же призывы к мирному сосуществованию?
Краев. Мы не призываем к разоружению перед капиталом. Это
означало бы снова попасть в те же концлагеря.
Жуссен. А если они начнут войну?
Краев. Мы надеемся на благоразумие.
Жуссен. Но Вы делаете оружие!
Краев. Они вынуждают нас.
Жуссен. Вы делаете все более новые виды оружия. И более новые и более сильные яды. А известно, что противоядие возникает
позже самого яда. Где защита от оружия бактериологического,
генного? Одной дробинки достаточно, чтобы уничтожить весь ра380
зумный мир. Вы даете гарантию, что оно не найдет применения?
Краев. Вам хочется решить все задачи и прийти к счастливому
концу. Нам этого тоже хочется. Но счастливый конец один, и Вы
его знаете – ликвидация крупного частного капитала, ликвидация
наживы. Никто не хочет идти в рабство.
Жуссен. Вы предпочитаете смерть под бомбами?
Краев. Иначе нас ожидает смерть в печах, как это было и как
это продолжается до сих пор.
Жуссен. Да, фашизм не унимается... У Вас есть жена?
Краев. Вторая. Первая погибла в войну. Она воевала, попала в
плен, бежала, была ранена и умерла на руках боевого генерала,
когда они пробивались к своим.
Жуссен. Я Вам сочувствую. У Вас остались от нее дети?
Краев. Сын.
Жуссен. Чем он занимается?
Краев. Он генерал. Профессор.
Жуссен. О! Поздравляю. Сколько ему лет?
Краев. Нет сорока.
Жуссен. Превосходно! Молодой генерал.
Краев. А что вынудило Вас удариться, как у нас говорят, в толстовство?
Жуссен. Жажда мира. У меня нет родных. Все погибли в рядах
Сопротивления. Я один. Лев Толстой – великий писатель. Видите,
мы более верны его ученью, чем Вы. Мы хотим счастья человечеству.
Краев. А известно ли Вам, что в критические моменты истории
Лев Николаевич отступал от своей веры? Граф поступал так, как
на его месте поступил бы социалист. Вы читали – при Толстом в
России было два царя. Он был некоронованным царем. А можно
ли получить трон увещеваниями?
Жуссен. Ваша логика – логика силы.
Краев. Это – логика справедливости. И пока существует несправедливость, фашизм, приравнять несправедливость к справедливости было бы преступлением перед человечеством.
Жуссен. Но фашизм пользуется любыми методами борьба и,
как правило, нечестными. Ему так легче с нами бороться. Он имеет
преимущество в борьбе за существование по Дарвину.
Краев. Законы дарвинизма, как заметал Энгельс, нельзя переносить на человеческое общество. Чтобы выжить, мы боремся не
за существование, а за сосуществование. Иначе – тупик. Смерть.
381
Смерть от обжорства одиночек и голода миллионов. От одиночества и войн.
Жуссен. Вы упомянули Энгельса. Но Энгельс в «Диалектике
природы» показал, что человечество как возникло из ничего, так и
канет в ничто. Не кажется ли Вам, что мы сами с каждым днем все
ближе подступаем к своей смерти, затягивая петлю из все более
смертоносного оружия?
Краев. Грустно сознавать, что можем погибнуть от собственной глупости. Но мы боремся.
Жуссен. Откуда Вы черпаете свой потрясающий оптимизм в то
время, как все остальное человечество ни на минуту не сомневается в скорой гибели земной цивилизации?
Краев. На земле во все времени находились пророки, вещающие о конце света. Но жизнь продолжалась. От средневековых пыток под эти пророчества мы пришли к защите Прав Человека.
Жуссен. Вы хотите оказать, что существует нечто, чего мы не
знаем?
Краев. Существует закон природы накапливание положительного и преодоление им наибольшего сопротивления. Это – закон
диалектики.
Жуссен. Которая является тоже оружием?
Краев. Вне её – тупик.
Жуссен. Вы – странный человек. Больше философ. Уж не думаете ли Вы, что фашизм вымрет сам?
Краев. С нашей помощью.
Жуссен. По-вашему, ему вымирать в любом случае? А нам погибать только в одном? Не думаете ли Вы, что он, как раненный
смертельно зверь, способен потопить нас в крови?
Краев. Чтобы этого не произошло, мы должны быть начеку.
Жуссен. А как же с ним бороться?
Краев. Как бороться с безумием человечества – фашизмом –
это мы должны решать с Вами сообща, со всеми людьми.
Жуссен. Вы назвали фашизм безумием. В чем Вы видите его
истоки?
Краев. В обогащении. Обогащение – уже безумие, уже ненормальность.
Шум вокзала. На сцене – ХОБОТОВ. Появляется ДЕВУШКА
с тяжелым чемоданом в руке.
382
Диктор. Внимание! Поезд, следующий в Москву, отправляется
через двадцать минут с четвертой платформы. Повторяю...
Девушка (Хоботову). Это четвертая платформа?
Хоботов. Четвертая. Разрешите, помогу? (Наклоняется, берет за
ручку чемодан).
Девушка. А… Вы… не унесёте?
Хоботов. Всю жизнь только этим и занимаюсь.
Девушка. А по виду не скажешь. А чем Вы еще занимаетесь?
Хоботов. Еще'? Поднимаю в воздух аппараты тяжелее воздуха.
Девушка. И они не падают?
Хоботов. Отчего же? Бывает, что и падают и даже разбиваются.
Но это случается редко.
Девушка. Нравится?
Хоботов. Еще бы!
Девушка. Вы – счастливый человек.
Хоботов. А что такое счастье?
Девушка. Счастье – это, наверное, то, чего могло и не быть.
Хорошее...
Девушка и Хоботов уходят. МЕНЕСТРЕЛЬ исполняет песню
«Вокзал».
Стихи к песням для спектакля «Вокзал во Вселенной»
РАССВЕТ
Наша жизнь на вокзалах
Становится табором.
Подгоняя друг друга,
Куда-то спешат поезда.
Из пропахших углем
И пропыленных тамбуров
Мы ступаем туда,
Где нам будто бы светит звезда.
Ожиданье вокзальное
Часто бывает невесело –
Словно что-то оставил
Или дома случайно забыл.
383
В суете провожающих
Будто ждем от кого-то известия,
А в глазах отъезжающих
Ловим к нам обращенный призыв.
Дым печурок вагонных
Разносится по ветру.
Мы транзитом промчимся,
Сбивая на травах росу.
Отзовется лишь эхо,
Умытое поутру,
Да истошный гудок,
Словно коршун, замрет на весу...
...Сонный поезд качает Земля
На бугристых ладонях.
Между шторок пробьется
Слегка розовеющий луч.
И последней угаснет звезда,
Заплутавшая в кронах,
И в тени подступающих
Крепостною оградою туч.
И покажется солнце,
Перепутав одежды спросонок,
И оранжево выплеснет
Слишком большие мазки.
И потянется поезд,
Как сильный здоровый ребенок.
И купе, словно соты,
Наполнятся гулом людским...
КАК МНОГО СЧАСТЬЯ БЫЛО НАМ ДАНО...
Как много счастья было нам дано
И как легко его мы растеряли.
Развеяли по проводам печали
Немое телефонное кино.
384
И так спокойно превратились в лед,
Бестрепетно лишив себя желанья.
Так гравитация исчезнет в мирозданьи,
Когда Природа смысла не найдет.
Так антиклей вдруг разорвет узор,
Под нашими руками сочлененный,
И всхлип дыханья несоединенный
Мгновенно превратится в мелкий вздор.
Нам не прожить ни вместе и ни врозь –
Друг друга стали мучить и стесняться,
А надо бы – душой соединяться,
Да видно, места рядом не нашлось...
Не счастье нужно бедному уму,
А лишь понять, что ждет его квартира,
Куда однажды двери отворила
И приняла, как гостя, в кутерьму.
Как много ожидалось второпях!
И как-то плоско перетасовалось,
И дальше в униженьи красовалось
Чудачество в засиженных репьях.
И рухнуло под взглядами разинь
Возникшее внезапно озаренье,
И возвратилось боковое зренье
Преддверием злосчастья как грозы.
Как много было нам дано опять!
Как мало нужно, чтоб его не стало,
Чтоб ты в дверях счастливой не стояла
И мне у них счастливым не стоять!
ПРОЩАНЬЕ
Я не люблю прощанья на вокзале
В бесцельной трате тягостных минут,
385
Когда вы все давно уже сказали,
А вот часы как будто не идут.
Я столько раз уже был провожаем,
И сам стоял, медлительность кляня,
Но все равно, когда я уезжаю,
Сжигает память бешено меня.
...Прощанье скупо... Поцелуй украдкой...
Шумит вокзал за спинами у нас...
И диктор, будто утренней зарядкой,
Расшевелил скучающих у касс.
Я уезжаю. Ты – как будто плачешь...
Я говорю о чём-то наугад:
«Прости... Не знаю... Не могу иначе...».
А сам ловлю, ловлю, ловлю твой взгляд.
Бушуют за спиной чужие судьбы.
Желанье их переплелось с моим.
И будто день пришел последний, судный,
И мы вдвоём над пропастью стоим.
Ни ты, ни я не верили в удачу.
И вот в груди взрывается набат...
Ты руки тянешь... Я как будто плачу...
Ты жадно ловишь мой застывший взгляд.
Пусть все пройдет! Пусть память вырвут с корнем!
Пусть я паду! – не сообщат тебе…
Ты руки тянешь в день бездонно черный,
Как в пустоту – к своей слепой судьбе...
А БЫВАЮТ ЛИ ЗЕЛЕНЫЕ КОСТРЫ?
А бывают ли зеленые костры,
А бывают ли красивые мечты,
Ночью летней – прозрачные сны,
А сугробы – до солнца почти?
386
Разбрелись отраженьями дома,
Потерялся среди них наш обман,
Набегает за окошками туман.
За туманом кто-то двигается к нам.
Мне сегодня, как и вам, – не уснуть.
Ах, как хочется увидеть весну!
За троллейбусом вприпрыжку скакнуть!
Мотыльком, сломя голову, – к костру!
Было время – я песен не пел.
А пришло – облака нанизал.
Вышло так – получил, что хотел.
Кроме этого нечаянно слазал:
А бывают ли зелёные костры?
ДРУГ
И ты ушел. А я стою на прежнем.
Перешагнуть себя не стало сил.
Завидовать друзьям в пути безбрежном
Я никогда в душе не выносил.
И как теперь не выглядеть хилее?
Один остался. Слезы лить кому?
Все далеко и вряд ли мной болеют
И жаждут встреч, как встарь, в моем дому.
Друзья мои, а я опять скучаю.
Да что «скучаю»! – просто не могу!
Дождаться и не верю, и не чаю,
Последнее, как совесть, берегу.
И кажется глубокими ночами –
387
Готов бежать, как ошалелый, вдруг,
Увидев за отрывистым «Встречайте!»
На телеграфном бланке слово «Друг».
Всех вас – моих – на этом свете мало,
Мы как-то так, в дорогах, разбрелись.
И, видно, время встречи не настало,
И разные пространства не сошлись.
Но ведь уходит - Как уходит время! –
И кто-то – Сколько их! – совсем ушел
И среди нас, уж больше не старея,
Он вечное пристанище нашел.
О МАТЕРЯХ
Так начиналась жизнь моя,
Духотворящая Россия.
Ты родила таких, как я,
Когда война кругом косила.
И вместо милой тишины
Над колыбелями висели
Плач матерей и гул войны
И с ними – дымные метели.
И сколько воли день за днём!
И сколько трачено усилий!
Мы появились под огнем,
Как продолжение России.
И слава нашим матерям,
Не испугавшимся трагедий!
Иначе б сколько потерял
В минувшей битве русский гений!
О матерях всего трудней,
Воину прошедших – и тем боле.
Каких судьбою черных дней
388
Не выпадало им на долю!
хмуро ждут меня.
Каких невыдуманных мук
Они не знали, разрываясь,
Когда сжигавшее вокруг
Лизало смертью нашу завязь!
Красное с зеленым
нам бросалось под ноги
и друг в друге плавилось
и переплелось.
Мы сидели рядом –
пассажиры строгие, –
в городской толкучке
чувство улеглось.
И никакой суровый суд
Не попрекнул бы их расплатой,
Когда они последний фунт
Несли не детям, а солдатам.
И сколько тех живут сейчас,
Кому не выдано гарантий!
Все, что потрачено на нас,
Нам переплавить бы в характер!
...А доброту, что нас несла
В руках, войною обожженных,
И наяву, и в горьких снах
Сегодня ищем в наших женах...
КРАСНОЕ С ЗЕЛЁНЫМ
Красное с зеленым
в лужах на дороге,
очень-очень красное,
фонари кругом.
Темнота за стеклами.
Люди спят и боги.
Мы с вокзала ехали
Ночью, словно днем.
Разный дом у каждого:
мой – пропах сомненьями,
твой – за синим облаком
в занавесках дня.
Ты в своем – невестою
и хозяйкой времени.
Пыль и одиночество
389
Шел трамвай, покачиваясь,
будто на ухабах.
Звонами зелеными
был город наводнен.
Вперемешку с черным
поднимался запах
отдаленных станций
с пылью и дождём.
Наш вагон, постукивая,
поднимался в гору.
Как закат краснела
отраженьем ночь.
Выйдя из трамвая,
разойдемся скоро.
Этому событию
слезами не помочь.
«Вот и снова дома», –
ты себе оказала.
В лужах смяла красное
ветра кутерьма.
По зеленым искоркам
ехали с вокзала
мы в одном вагоне
в разные дома...
390
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На то, что там – внизу.
Мне кажется, что я – не тот!
Что было – впереди!
Ошибки не произойдет.
Не обожжет в груди.
И я пройду путем ничьим,
Как я того хочу...
Так почему в пустой ночи
Я... дико хохочу?
Что я опять начну с нуля.
Вершина – покажись!
Не станет прошлое вилять.
Моя начнётся жизнь.
Не надо жертвенных похвал!
Я встречу поворот,
Где я когда-то сплоховал,
Пошел наоборот.
Я не сверну теперь с пути!
Сомнений сети – прочь!
Не надо плакать, чтоб дойти
И днем не видеть ночь.
Я выбью из под ног костыль
И отряхну с колен
Ту перепаханную пыль,
Где чуть не околел.
Не оглянусь в тоске назад –
Пускай и не зовёт
В немой мольбе любимой взгляд:
Мне двигаться вперёд!
Пусть руки тянутся но мне!
Я гордо – мимо рук!
В груди семнадцати камней
Несется ровный стук.
В свою мечту – в голубизну –
Взовьюсь, не проползу
И снисходительно взгляну
391
ВОКЗАЛ
Вокзал, вокзал, твоя ли суета
Зовет меня неведомо куда
Сквозь отголоски песенного чуда?
Но знаю точно – только бы отсюда!
С тобой связал начало и конец.
Я выбрал в жены на твоем перроне
И еду до сих пор в одной вагоне,
И жизнь даю, как некогда отец.
Там, позади, – вокзальная черта
И станция, как белая мечта.
К ней рвался по накатанным дорогам
С билетом от порога до порога.
Теперь судьбе доказывать берусь
Обратные, казалось, теоремы –
Отходит поезд,
Напрягаю вены
На всем ходу
И без билета мчусь!…
ЕСЛИ
Если вдруг ни солнц не стало, ни лун,
Если красное затмевает синь,
Разлюбила и сказала – Плюнь!
Будто сам навязался – Сгинь!
392
Если что-то остается – Не бери!
Если много остаётся – Не гадай!
Если сердце остается – Подари!
А любовь или жизнь – Отдай!
Если память не дает уснуть,
Если прошлое ломится в дверь,
А от будущего бросило в жуть,
И поверить не можешь – Не верь!
Ты взаймы тогда душу возьми!
А свою придави половчей!
А иначе – других казни
Утонченнее всех палачей!
Если вдруг ни солнц не стало, ни лун,
Если красное затмевает синь, –
Словом, ранили тебя, – Плюнь!
Словом, в тягость оказался – Сгинь!
НОЛЬ ТРИ
«Ноль три», побыстрее пришлите карету
И двух санитаров, прилично одетых,
И очень прошу – прихватите подушку –
Глотнуть кислорода в тяжелом удушье!
«Ноль три», как на солнце казаться без тени,
Пройти, усмехаясь, мимо ветки сирени,
Вдохнуть аромат и не дрогнуть, не охнуть,
А губы поджать, горем сжаться, оглохнуть?
Скорее, «Ноль три»!
Адрес – улицы розовой.
Мое состояние очень предгрозово.
Вы слышите? – Силы меня покидают.
Любимым своим ничего не прощают!
393
«Ноль три», приезжайте, везите сто ампул!
Пропал человек, и никто не заплакал.
Любимую видел он вместо рассвета...
«Ноль три», побыстрее пришлите карету!
«Ноль три», побыстрее...
МЫ ЛЮБИМ СМЫСЛ
Мы любим смысл, а все идет без смысла –
Трагедией кончается любовь.
Фемиды справедливой коромысло
Мгновенно замораживает кровь.
Давно уже подёрнулися пеплом
Живые катаклизмы на земле.
Но вот опять в который раз окрепло
Стремление вернуться к жадной тле.
И впору бы кричать: «Не будет проку
Все прожигать, желания губя»,
Но над плечом твоим летит сорока,
Которой все известно про тебя.
Ты в мире этом приоткроешь двери.
Как сумасшедший, будешь биться в нем.
В каком сраженьи сосчитать потери,
Играя, как пустышками, огнем?
История пока покрыта пылью.
Увидеть бы – не как земля горит,
А как осенний лист расправит крылья
И жук последний вдруг заговорит...
КОМУ ТЕПЕРЬ МНЕ ПЕСНИ ПЕТЬ?
394
Романс
Кому теперь мне песни петь?
Кому ласкать глаза и губы?
Друг другу тихо душу греть,
Переплетая наши думы?
Кому в вечерней тишине,
Склоняясь, молча гладить руки,
Не уставая, все хотеть
Продленья нашей сладкой муки?
К кому теперь бежать и звать?
Кто без меня дышать не может,
Со мной готов себя отдать,
А без меня страшится ложа?
Ты не вернешься – хлынет ложь,
И так пустынно в мире станет!
И если ты не позовешь,
Моя душа кричать устанет.
Кому теперь мне песни петь?
Кому ласкать глаза и губы?
Друг другу тихо душу греть,
Переплетая наши думы?
Пронеслось и забылось,
Как строчки в конверте,
Но вот ближе завыли
Последние ветры,
И все ближе рассветы,
Где за крепостью лет
Голубая Планета
Голубой дарит Свет.
Одиночества муки –
Как погасший костер.
К ней протянуты Руки
Через Черный Простор.
Вечность ждет у порога.
Будем в Вечность кричать.
Голубая Дорога
Будет звать по Ночам.
По Планетам Галактик,
По следам наших Встреч,
Словно вихрь из Атлантик,
Громом выплеснем Речь.
ВОКЗАЛЫ ВСЕЛЕННОЙ
Мы выходим из плена
Среди мертвых планет –
Наш Вокзал во Вселенной
Встречает Рассвет.
Мне когда-то хотелось
Взлететь над Землею –
Голубую Планету,
Я, думал, открою.
Время жечь перестаньте
У Земной Борозды! –
Мы сегодня на старте
От Звезды до Звезды.
Не века отводились
На наши маршруты –
Пролетели беспечно,
Как ветры, минуты.
Мы летим во Вселенной
От Земли до Земли,
Словно Храм Белопенный
От Нерли до Нерли.
395
396
Снова в Звездном Пространстве
Мы кричим: «Позови!»,
И играет Шаманство
От Любви до Любви.
Будто в Вечном Исканьи
Шепчет Крик: «Покажись!». –
Прорастают Кристаллы
И разносится Жизнь.
1975 г.
КОНЕЦ
397
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПОРТРЕТ .........................................................................................3
РАССКАЗЫ....................................................................................47
Ошибка .......................................................................................47
Пока живёшь ..............................................................................54
Надежда ......................................................................................60
Каратэ .........................................................................................81
Миг сыновней любви ................................................................91
ПРИТЧИ .......................................................................................110
Полюби в себе женщину.........................................................110
Монолог о потерянном счастье..............................................111
Закон отрицания дочери .........................................................112
Море любимых для одной ......................................................114
Как выжить рядом с колдуном? .............................................115
Лишнее дитя.............................................................................116
Почему страшны обиды..........................................................116
Сказка о самостоятельном человеке ......................................117
Притча о правой ноге ..............................................................120
БЕСЕДЫ С БОГОМ. РАЗМЫШЛЕНИЯ...................................122
От автора ..................................................................................122
Деяния.......................................................................................125
Максимы...................................................................................128
Игра...........................................................................................130
Прогнозы ..................................................................................133
Любовь......................................................................................136
Зачем? .......................................................................................140
Смысл .......................................................................................142
Страх.........................................................................................145
Открытое сознание ..................................................................148
Сердце.......................................................................................150
Духовная психиатрия ..............................................................153
Мудрость ..................................................................................156
Смерть ......................................................................................161
Милосердие как жизнь ради Любви ......................................165
Источник ..................................................................................167
Счастье как разнообразие .......................................................169
Зеркало беспомощности .........................................................172
Пренебрежение действием .....................................................176
398
Для всех и для Будущего ........................................................178
Великая духовная революция.................................................181
Что же такое духовность?.......................................................183
Отношения ...............................................................................186
Пьяная логика страха ..............................................................188
Почему нам очень больно жить .............................................192
Суггестия Жизненного Потока ..............................................196
Женское вероломство..............................................................199
Исправить самого себя............................................................203
Болезни личности ....................................................................205
Критерии и обучение ..............................................................209
Огорчение.................................................................................210
Верить и исследовать ..............................................................212
Необходимость и достаточность Мира .................................214
Границы сознания ...................................................................215
Откуда змеи?............................................................................219
Парадоксы неразрывности......................................................220
Любовь и воля..........................................................................225
Морализмы...............................................................................229
Маска и двойник......................................................................232
Моё главное открытие.............................................................235
Наставление о внутреннем спокойствии...............................242
Убить любовь...........................................................................246
Откуда мера жизни..................................................................252
Иллюзии как смысл жизни .....................................................254
Удовольствие и крайность......................................................257
Зеркало общения......................................................................261
Зеркала силы ............................................................................264
Принцип опережения ..............................................................269
Зеркало парадокса надежды ...................................................271
Парадоксы жизни ....................................................................274
Парадоксы умножения............................................................278
Наркотик… чего? ....................................................................281
Волшебник для самого себя ...................................................284
Самоконтроль, усилия и любовь............................................290
Любовь живого вещества и Сознание Природы...................297
Душа − это Солнце в организме человека.............................302
В тишине ..................................................................................305
В чём смысл тренировок? .......................................................307
О соли и выносливости ...........................................................308
399
Две надежды ............................................................................309
Выше расширения сознания ...................................................310
Что делать с противоречиями?...............................................312
Из прошлого.............................................................................315
ВОКЗАЛ ВО ВСЕЛЕННОЙ .....................................................325
Действующие лица ................................................................325
Действие первое.....................................................................325
Действие второе.....................................................................357
Стихи к песням для спектакля «Вокзал во Вселенной».......383
ОГЛАВЛЕНИЕ ............................................................................398
Геннадий Мирошниченко
СВЕТ И ТЕНИ 2. ПРОЗА И ДРАМА
Компьютерная верстка и макет: Г. Мирошниченко
Фото на обложке Т. Леоновой: «Автор в Ясной Поляне».
Художник: А. Мирошниченко
400