Корнилий де Бруин Путешествие через Московию* Мне кажется
реклама
Корнилий де Бруин Путешествие через Московию* Мне кажется, что я ничем лучше не могу начать моего труда, как благодарением Богу за благополучное, по благости и промыслу Его, начало и окончание этого моего путешествия. Обычай Русских при рождении… Как только родится у кого дитя, тотчас посылают за Священником, чтобы отправил молитву очищения. Но очищение это простирается тоже и на всех, присутствующих при молитве, у которых Священник спрашивает имена и которых благословляет. К новорожденному не впускают никого прежде Священника. По прибытии Священника новорожденному дают имя, по имени того Святаго, память которого празднуется за 8 дней по рождении дитяти. В то же время ребенка причащают Св. Таинъ по их обыкновению, еще прежде крещения его, что в особенности делается у людей значительных. Описание Самоедовъ… Разговаривая однажды с этой Самоедкой, вообще о детях, она рассказала мне… Когда у них родится дитя, они тотчас дают ему имя по имени того, кто первый войдет в их палатку, будь то человек, или животное, или же по имени перваго, встреченного ими при выходе из палатки, человек ли то, животное или птица. Часто дают ему имя даже вещи, которая первая представится их взору, как-то: реки, дерева или другого чего нибудь. <…> Осведомившись об их обычаях и образе жизни, я пожелал ознакомиться с их богослужением. Для этого, по указанию моих приятелей, я обратился к одному Самоеду, которого угостил водкою, чтобъ привести его в хорошее расположение духа; ибо без этого они чрезвычайно скрытны и высказываются неохотно. Я вспомнил при этом слова Св. Писания о томъ, что язычники, не знающие закона, все таки исполняют оный, озаряемые только одним светом природы; из этого я заключил, что люди также могут иметь в их совести некоторое понятие об этом предмете. Предложивши ему несколько вопросов на этот счет, в ответ получил от него, что он также, как и соотечественники его, верят, что есть одно Небо и един Богъ, которого они называют Heyha, т.е. Божество. Что они совершенно уверены, что нет ничего выше и могущественнее Бога; что все зависит от него; что Адамъ, общий отец всехъ людей, сотворенъ Богомъ, или происходит от него; что он пребывает на небе, но потомство его ни на небе, ни в аде; что все те, которые делают добро, будут помещены в место более возвышенное, чем адъ, где они не знают никаких мучений, напротив, наслаждаются небесными радостями. Самоеды поклоняются своим идолам, почитают солнце, луну и другие небесные светила, даже некоторых животных и птиц по своему произволению, в надежде получить от них какую ни будь пользу.<…> * Корнилий де Бруин. Путешествие через Московию. М., 1873. Когда Самоеды вознамерятся жениться, то выискивают себе невесту по своему, и за темъ торгуют ее и условливаются в цене за нее с ея ближайшими родственниками, точно так, как это бывает у нас при покупке коня, или вола. Дают за невесту иногда от 2-хъ до 3-хъ, или 4-хъ, оленей, которых ценят обыкновенно от 15 до 20 золотых за голову. Это количество уплачивается иногда, переводя на деньги, по обоюдному согласию. Таким образом они набирают себе несколько женъ, сколько только могут содержать; но есть такие Самоеды, которые довольствуются и одною женою. Когда добытая жена опротивеет им, они сейчас возвращают ее родителем ея, у которых они купили ее, лишаясь только данной за нее платы, и родители обязаны взять ее назад. Я слышал, что Самоеды, живущие на морском берегу и в Сибири, которые женятся таким же образом, продают своих жен, когда они надоедят им. Когда у них умирает отец или мать, они сберегают кости их, не погребая оных. Между Самоедами есть человек, которого они называют Шаманомъ или Кудесникомъ, что значит жрецъ, или скорее чародей, и они верят, что такой человек может предсказать имъ счастье, или несчастье, как-то: будут ли они иметь удачу на охоте, выздоровеют ли больные люди, или умрут и прочие подобные вещи. Когда Самоеды хотят узнать от такого кудесника, что их ожидает в ближайшем, то зовут его к себе и, когда он явится, набрасывают ему на шею веревку, потом стягивают ее до такой степени, что тотъ падает, словно мертвый. По прошествии некоторого времени кудесник начинает несколько двигаться, и за тем совершенно приходит в себя. Когда он начинает свои предсказания, кровь выступает у него из щек, и останавливается, когда он кончит предсказание; если же онъ снова начинает предсказывать, то снова начинает течь кровь, какъ разсказывали мне это люди, часто бывшие тому свидетелями. Эти чародеи носят на своем платье множество железных пластинок, и такихъ же колецъ, которыя издают страшный шум, когда они входят куда. Впрочемъ, те из них, которые живут в этой местности, не имеют на себе ничего подобнаго, а просто носят на лице проволочную сетку, к которой привязывают всякого рода зубы разных животныхъ. <…> К сим последним можно присоединить другой народ, называемый Чукчи. Эти люди раздирают себе щеки, засовывают в отверстия плоские кусочки моржовых зубовъ, и оставляют оные таким образом заростать, считая то украшением. Мужчины здесь умываются мочею жен своих, а жены мочею мужчинъ. Народ этот считают самым презренным, но онъ, говорятъ, очень искусен в чародействахъ своихъ. Далее, они поклоняются дьяволу. <…> Рассказывали, что несколько лет тому назад здешние Самоеды умудрились ранить рогатый скот русских тонким ольховым копьецом промеж малых ребер, либо в уши, от чего животныя эти, проболев некоторое время, околевали, Самоеды же пользовались колелым скотомъ. Проделка эта была открыта, многих поймали и перевешали, для примера, одних за ноги, других за ребра. Не смотря на это, прошлой зимой они снова повторили свою проделку: виновных тоже переловили и заключили в крепкую темницу, он они нашли средства бежать, оставив после себя только одного малаго ребенка, которого Правитель области и окрестил в Русскую Веру и назвал Романом. Глава V. Сочинитель допускается в присутствие Его Императорского Величества. Водосвятие. Потешные огни в Москве. Случай привел князя Трубецкаго (Troebetskooy) в этот покой, и онъ хотя не зналъ меня, но, видя во мне иностранца, спросил меня по Итальянски, понимаю ли я Итальянский язык? Я отвечал ему, что понимаю, чем он, казалось, был очень доволен и порядочно долго разговаривал со мною об этой стране, равно как и о многих других, в которых он бывал также, как и я. За тем он отошел от меня, и доложил обо всем разговоре нашем Его Величеству, который тотчас пожаловал со всем своим обществом в то место, где находился я. Так как я не ожидал его так скоро, то и был несколько смущенъ; но вскоре оправясь, я приветствовал его с глубочайшим почтением. Государь, казалось, удивился и спросил меня по Голландски: «Hoe weet gy wie ik ben? en hoekemt gy my te kennen?» т.е. «По чему признаете вы, кто я? И по чем меня знаете?» Я отвечал, что видел изображение Его Величества в Лондоне, у кавалера Годфреда Кнеллера, и что оно очень сильно врезалось мне в память. <…> … Рисунок этого потешного огненнаго увеселения был вновь изобретенный, совсем не похожий на все те, которыя я до сих поръ видел. По середине с правой стороны, было изображено Время, вдвое более натурального росту человека; в правой руке оно держало песочные часы, а в левой пальмовую ветвь, которую держала и Фортуна, изображенная с другой стороны, съ следующею надписью на Русском языке: «Напредъ поблагодаримъ Богъ!» На левой стороне, к ложе Его Величества, представлено было изображение бобра, грызущего древесный пень, с надписью: «Грызя постоянно, онъ искоренитъ пень!» На 3-ем станке, опять с другой стороны, представлен еще древесный стволъ, из которого исходит молодая ветвь, а подле этого изображения совершенно спокойное море и над ним полусолнце, которое, будучи освещено, казалось красноватым, и было съ следующею надписью: «Надежда возрождается». Глава VI. Ужасная казнь в Москве. Великолепная свадьба одного любимца Его Императорского Величества. Сочинитель допущен в присутствие царицы. 9-го числа этого месяца совершали страшную казнь в Москве над 50летнею женщиной, убившей своего мужа, которую присудили зарыть в землю по самые плечи. Я полюбопытствовал взглянуть на нее, и нашел ее на половину закопанной, и она показалась мне очень еще свежею и приятной наружности. Она была повязана вокруг головы и шеи белым полотенцем, которое она, впрочемъ, попросила развязать, по тому что оно очень давило ее. Ее стерегли трое, или четверо, солдатъ, которым приказано было не дозволять давать ей ни есть, ни пить, что могло бы продлить жизнь ея. Но дозволено было бросать в яму, в которой она была зарыта, несколько копеек (kopykkes) или штиверов, за которые она благодарила наклонением головы. Деньги эти употреблялись обыкновенно на покупку восковых свечей, которыя и зажигают перед образами тех Святых, к которым взывают осужденные, частию же на покупку гроба. Не знаю, берут ли себе иногда часть из них приставленные сторожа за то, чтоб тайком дать осужденным поесть; ибо многие довольно долго проживают в таком состоянии. Но виденная мною женщина умерла на другой же день после того, как я ее видел. В тот же день сожгли живым одного мужчину, преступление которого мне не известно. <…> … Он <Государь> велел, вслед за тем одному бедному Русскому, котораго нарочно привели сюда, по его приказанию, распахнуть свое платье. Я содрогнулся при виде этого несчастного. Взглянув на его тело, я увидел у него, повыше пупа, на три пальца справа опухоль, похожую на кишку, длиной почти в руку и шириной в 4 пальца, в которую выходила вон вся принимаемая им пища: и этот бедный страдал уже 9 лет в таком положении. Несчастье это произошло от удара ножом, который до того раздражил и повредил части обычного пищеводнаго прохода, что никакия лекарства не излечили повреждения. Это был мужчина 25 летъ. Я откровенно сознался, что не видал никогда ничего подобного, но прибавил, что я также знал одного человека, у которого испражнения совершались ртомъ, чему Государь, в свою очередь, немало удивился. Глава VII. Великолепные празднества, данныя Его Величествомъ вне Москвы большому обществу господ и госпожъ, на коих находился и сочинитель. Особенности в отношении Царицы. Его Величество потешается на Москве реке. Празднования Пасхи Русскими. Отъезд Его Величества в Архангельскъ. Перехожу теперь к изображению Царицы или императрицы, Прасковьи Федоровны. Она была довольно дородна, что, впрочемъ, ни сколько не безобразило ее, потому что она имела очень стройный стан. Можно даже сказать, что она была красива, добродушна от природы и обращения чрезвычайно привлекательного. Любезности, которыя оказывали мне при этом Дворе в продолжение всего времени, когда я работал там портреты, были необыкновенны. Каждое утро меня непременно угощали разными напитками и другими освежительными, часто также оставляли и обедать, при чем всегда подавалась и говядина, и рыба, несмотря на то, что это было в Великий Постъ: внимательность, которой я изумлялся. В продолжение дня подавалось мне вдоволь вино и пиво. Одним словом, я не думаю, чтобы на свете был другой такой Дворъ, какъ этотъ, въ которомъ бы съ частнымъ человекомъ обращались съ такой благосклонностью, о которой на всю жизнь сохраню я глубокую признательность. <…> … В ночь перед Пасхой, а также весь первый и второй день, по всей Москве звонят во все колокола не переставая. Встречаясь, Русские одаривают друг друга пасхальными яйцами, что продолжается и в течение 14 следующих дней. Обычай этот одинаково соблюдается знатными и простолюдинами, старыми и малыми, которые взаимно одаряют один другого яйцами, для чего носят их постоянно при себе. На улицах и путях видите лавки с крашеными и вареными яйцами. Наиболее употребительный цвет, в который окрашивают эти яйца, цвет лазоревой сливы. Глава Х. Перемены в обычаях страны. Торжественные ворота, воздвигнутые в Москве. Торжественный въезд царя по случаю взятия Нотебурга. Я прибыл в то время, когда шествие приостановилось на время, для того чтобы все привести в надлежащий порядок, причем распоряжался всем сам Царь лично. Он был на ногах уже, а не на коне, и я приблизился к нему, чтобы приветствовать его и поздравить с благополучным возвращением. Поблагодарив, онъ обнял меня, поцеловал и, казалось, был доволен, что нашел меня еще в своих владенияхъ. За тем он взял меня за руку и сказал: «Kom, ik zal u ook eenige zeevlagen doen zien» (Пойдемъ: я хочу показать тебе несколько корабельных флагов). Глава XI. Освящение Измайловского дворца. Подарки, принесенные туда. Убийство одного Французского Хирурга. Обычай Русских при браке, рождении, погребении и свадьбе, а так же и обычаи между иностранцами, проживающими в Москве. …Государыня, которой я пожелал всякого благополучия, через переводчика, бывшего подле меня. Она взяла меня под руку и сказала: «Ik wil u einige andere verktrekken laten zien (Я желаю показать [позволить посмотреть, авт.] тебе несколько покоевъ), с такою очаровательною добротой, какой я никогда не замечал в особе ее сана. <…> В ту же ночь в Москве случилось печальное происшествие на свадьбе у Капитана Стата. На свадьбе оной два Лекаря плясали съ своими женами, как вдруг явились туда и два Офицера, которые вздумали было отнять у мужей их женъ, с тем, чтобы самим поплясать с ними. Произошла ссора, кончившаяся тем, что один из офицеров, состоявший на службе Его Величества, по имени Бодонъ, обнажил шпагу и проколол ею насквозь одного из Лекарей, называвшегося Гарре (Garree), родом Француза. Не имея ничего для обороны, Лекарь упал и тут же умер. В то же время другой Лекарь, по имени Гови (Hovy), ранен был другим офицером, капитаном Саксом. Почувствовав рану, Гови зажал ее пальцем и обратился в бегство, но Капитан погнался за ним и заставил его опять вбежать в свадебную комнату, где он и упал без чувствъ подле своего товарища. Но здесь один из друзей Гови, уняв кровь, привел его в чувство. Названные Офицеры до этого еще стали было приставать к госпожам так, что один из бывших там Лекарей схватил шпагу, а другой, вооружившись стулом, заставили их удалиться из комнаты. Раздраженные сим Офицеры снова ворвались в комнату, сделали вторичное нападение на сказанных Лекарей, и тут-то, на глазах всего общества, совершили описанное выше убийство. Не трудно представить себе всю сумятицу и ужас, какой произвело это происшествие. Пользуясь суматохой, Офицеры скрылись и были взяты только через два уже дня и заключены под стражу. Полковник их, сам бывший свидетелем убийства, уговорил слугу своего разными льстивыми увещаниями принять преступление на себя и заявить, что это будто бы он нанес смертельный удар, обещая ему за то прощение и свое покровительство. Этот невинный слуга поддался на это и принял на себя всю вину. Однако ж, когда его призвали к допросу, он признался во всем и указал действительного убийцу. <…> Между тем приблизилось время бракосочетания Боярина Ивана Федоровича Головина, сына Федора Алексеевича Головина с госпожою Анной Борисовною Шереметевой, дочерью Борис Петровича Шереметева, который отправляем был Его Величеством во многия Посольства, и особенно к Венскому Двору, где он приобрел большое расположение и получил Мальтийский Орден. Так как бракосочетание имело некоторые особенности, и так как оно происходило между двумя особами, знатнейшими в Государстве, то я приведу здесь отдельное описание. Совершалось оно 28-го числа того же месяца во дворце Боярина Федора Алексеевича Головина, с нарочным великолепием для того убранном. Это деревянное здание, хорошо сложенное по правилам искусства, со множеством прекрасных покоев, высоких и низких, лежит не вдалеке за Немецкой Слободой, на другой стороне реки Яузы. В отличном порядке там разставлено было множество столов, в одном верхнем громадном покое, в котором гремела музыка в другом смежном покое приготовлен был стол для сестры Его Величества Царицы и трех юных Княженъ, для множества придворных девиц, и для многих Русских господ и госпож особый стол. Собралось туда и множество любопытных зрителей. Около одиннадцати часов молодой вышел один в приемный покой, что на левой руке, где принимал поздравление от господ, которых угощали, по его приказанию, очищенной (gedistilleerde wateren).<…> Трудно воспроизвести все великолепие этого торжества. В нем Его Величество принял на себя обязанность распорядителя (Маршала), и везде присутствовал лично сам. <…> Когда начался обрядъ, Священник стал перед брачующимися, и начал читать книгу, которую держал в руке, после чего женихъ надел кольцо на палецъ своей невесты. Тогда Священник взял два гладких венца, раззолоченные на диво, дал их поцеловать брачующимся, и за тем возложил их на голову жениху и невесте. За тем он снова начал читать и, соединив правыя руки жениха и невесты, провел их таким образом троекратно вокруг часовни. После этого Священник взял чашку с красным вином, которого дал выпить жениху и невесте. Эти последние, отпивши вина, возвратили чашку Священнику, который передал ее служившим при нем. Его Величество, расхаживающий во все это время съ Маршальским жезлом в руке, видя, что Священник снова принялся читать, приказал ему сократить обряд и, минуту спустя, Священник дал брачное благословение, а Его Величество приказал жениху поцеловать невесту. Невеста обнаружила сначала некоторое сопротивление, но, по вторичному приказанию Царя, она повиновалась и поцеловалась с женихом. <…> Свадебный пир продолжался три дня сряду, которые проведены были в плясках и в других удовольствиях. <…> В это время Царь порешил отправиться в Воронежъ (Veronis), в сопровождении нескольких Русских вельмож и нескольких немцев, которые получили приказание готовиться к этой поездке. 25 числа я также получил приказание через Г. Кинсиуса, который объявил мне накануне еще, что Его Величество желает, чтобы я, до моего отбытия из его Государства, взглянул на эту местность, на имевшиеся там корабли и на все достойные примечания. Я принял повеление и приготовил все необходимое мне для такого путешествия. <…> … Когда я вошел в покой, где находился царь, Его Величество спросил меня: «Где я был?» Я отвечал: «Там, где было угодно Небу и моим возчикам, потому что я не знал ни языка, ни дороги». Ответ мой разсмешилъ Царя, он передал его Русским господам, в обществе которых он находился. В наказание мне он подал мне полный стакан вина и угостил вообще на славу, приказал в то же время палить из пушек, при каждой заздравной чаше. После обеда он повел нас на вал, и угощал там нас различными водками на каждом верке. Потом он велел заложить сани, не забыв и водок, следовавших за нами, которых он и не щадил таки в разных местах. Оттуда вернулись в замок, где опять пошли в ход стаканы, которые согревали и горячили нас. Так как у замка этого не было еще имени, то его Величество назвал его тут же Ораниенбургомъ. <…> 9-го числа я испрашивал у Царя дозволение осмотреть и снять все, наиболее замечательное, что он тотчас же и дозволил мне, сказав: «Мы поели, попили и порядочно повеселились; за тем мы немного отдохнули, а теперь время уже и за работу приниматься. <…> После хорошего обеда… в 2 часа пополудни отправились мы в дальнейший путь и поехали в загородный господский дом Александра Васильевича Кикина, в пяти верстах от этого города. Мы оставались тут до 5 часов, а к 9 часам утра прибыли к Иван-озеру, лежащему близ селенья Иванозера, въ ста тридцати верстах от дома г-на Кикина. Река Дон, или Танаис, берет начало свое в этом озере, из которого она вытекает длинным каналом, с весьма чистою и превкусною водой, как нашел ее царь и все его остальное общество, несмотря на то, что самое озеро, которое скорее можно назвать прудом, весьма болотисто. Половина воды этого озера течет с одной стороны, а остальная половина с другой стороны; явление весьма замечательное. Из этого места его величество начал в 1702 году проводить канал, чтобы открыть сообщение с Балтийским морем. Глава ХIII. Описание Воронежа. Поездка к реке Дону. Возвращение в Москву. Отъезд его величества в Шлейтенбург. Город Воронеж лежит под 52 ½ широты на вершине одной горы… Город находится на запад от реки Воронежа, от которой и получил свое имя. Крепость стоит по другой стороне этой реки, и сообщение с нею совершается через большой мост. <…> 10 го числа я пошел отыскивать место, с которого можно было бы с удобностию снять город. Для этого выбрал местечко самое высокое на горе, отстоящей в двух верстах на юго-западе города. Там то я начал свою работу, но продолжать её не мог по причине бывшего сильного холода и ветра. На другой день я опять пошел туда пешком, для того чтобы согреться на дороге, и взял с собою моего слугу и трех матросов контр-адмирала: последних для того, чтобы они воздерживали любопытных посмотреть, что я делаю. Я велел спутникам моим запастись большою рогожей, несколькими кольями, топором и лопатой для вырытия в земле ямы, в которой мог удобно поместиться. Вырывши яму, я сделал себе из рогожи защиту со стороны спины, чтоб на меня не так сильно дул ветер. Поместившись таким образом в яме, мне уже нетрудно было видеть и рассматривать город и все пространство вдоль реки. Но я недолго просидел так, не бывши открытым. Два корабельных плотника, англичане, увидели меня с реки и прислали двоих или троих людей узнать, что я делал. Увидев этих людей, приближающихся к нам, я велел матросам, вооруженных полукопьями, не допускать их ко мне, не говорить никому, что я делаю, и в случае, если спросят об этом, отвечать, что ничего не знают. Между тем на горе собралось более пятидесяти человек русских, привлеченных любопытством и новизною зрелища, которого они не понимали, что оно означало; но когда они приблизились, матросы разогнали их и они не смели подойти ко мне. Вид на Воронеж с Чижовских высот. Рисунок Корнилия де Бруина Когда я возвратился вечером в мое жилище, то узнал от контр-адмирала, что там распространили слух, будто бы на вершине горы зарывают живым одного из царских слуг, но неизвестно было, кого именно и за что; что этот несчастный был зарыт уже по пояс и держал в руках книгу (так объяснили бумагу, на которой я снимал); что подойти к нему нельзя было никому, потому что трое часовых стояли там и не допускали никого. Даже самые офицеры поверили этой молве и спрашивали друг друга, кто бы это был такой, которого постигла такая жестокая кара. Когда же 12-го числа все увидали, что несчастный преступник переменил место и что они, следовательно, обманывались в своих догадках, то забрали себе в голову другую нелепость. В некотором расстоянии от прежнего места находилось старое кладбище, где меня прежде встречали несколько дней тому назад и куда я теперь снова переместился для моей же съемочной работы. Не зная уже, что и думать, русские пришли к заключению, что, должно быть, я был какой-нибудь пророк, прибывший из-за моря с намерением посетить древние кладбища, служить по покойникам обедни и отправлять другие религиозные обряды, так как у меня постоянно была в руках книга. Они рассказывали также, что я ходил почти всегда в сером угорском плаще, что за мною следовал всегда слуга, который носил для меня какую-то лазоревую мантию, и что, наконец, меня сопровождали всегда три матроса контр-адмирала. Эти забавные сплетни могли бы накликать на меня беду, так как любопытных постоянно собиралось множество, если б только самого царя не был в то же время в городе. <…> Проход, ведущий туда по сю сторону реки, находится на левой стороне, внизу сказанной горы, а на правой, в глубине, близ реки находится Чижовское – предместье с несколькими мельницами. <…> … Церковь Пречистой Богородицы, или Пятницы, – название, которое дано, говорили мне, впоследствии того, что Дева Мария явилась здесь в известную пятницу чудесным образом, почему ей и усвоили это название. <…> Этого же числа (т.е. 12 февраля) его величество потешался катанием по льду на парусах в приспособленной для этого равнине. 13-го вечером сбросили бомбы с двадцати двух кораблей и много других бомб с одной двадцативесельной барки. Во время всех этих веселостей один русский матрос имел неосторожность подставить руку к жерлу пушки и получил оттого рану, после чего упал сверху вниз, причем переломил себе, по-видимому, несколько ребер. Случай этот хотели было скрыть от его величества, но он узнал о нем, пошел взглянуть на несчастного и, поглядевши, нашел беднягу при последнем издыхании. <…> После этого я сопроводил его к г-ну Стилсу, а немного спустя и в дом, где он жил, бывший невдалеке, где я имел честь окончательно проститься с ним. Государь обнял меня и при этом сказал мне по своему обыкновению: «Да сохранит тебя Бог!» <…> … Река эта называется Танаис, а туземцами – Донец, весьма славится в России. Она протекает мимо Перекопа и Малой Татарии, с восточной стороны и, сделав множество изгибов, уклоняется значительно в сторону, очень близко к Волге, после чего, наполнившись притоками множества речек, течет к Азову, некогда Танаис называемому, и впадает в Меотийское море, где и отделяет Европу от Азии. В местности, в который мы были, к великому удивлению нашему, нашли мы много слоновых зубов, из которых я сохранил один у себя, ради любопытства, не могу понять, каким образом зубы эти могли попасть сюда. Правда, государь рассказывал нам, что Александр Великий, проходя этой рекой, как уверяют некоторые историки, доходил до небольшого городка Костёнска, находящегося в восьми верстах отсюда, и что могло быть, что в самое время пало тут несколько слонов, остатки которых находятся здесь еще и поныне. <…> Поменяв еще раз лошадей вечером, мы проехали в продолжение ночи несколько селений и город Николы Зарайского, довольно посредственный. <…> … Река Ока была в семи или восьми верстах отсюда, и вскоре мы проехали и ее. После этого мы должны были переехать довольно высокую гору, через которую была только одна узкая дорога, идущая по левому берегу реки. Въезжая на эту гору, мы встретили несколько саней, для которых должны были приостановиться, чтобы дать им проехать, чего иначе они сделать не могли, потому что на скате горы дорога была очень узка и они должны были проехать около нас. Путь, который они взяли, объезжая нас, был так неудобен, крут и усеян большими каменьями, что и лошади, и сани беспрестанно подвергались опасности, тем более что большая часть лошадей шла на произвол судьбы без извозчика. Вдобавок к этому возник спор между крестьянами и нашей прислугой, дошедший до толчков между ними, за то, что одни не дали места и не посторонились вовремя при встрече друг с другом. Многие из сих крестьян были пьяны и подстрекали других, которые сошли уже с возов и наступали на нас числом человек двадцать. Я лежал в своих санях, когда мне сказали об этой схватке. Я тотчас же выскочил из саней с двумя пистолетами и шпагой в руке; Книзиус и Гиль пошли за мной тоже вооруженные – один пистолетами, а другой саблей. В таком виде мы направились к саням г-на Стилса, которые были последними и первыми подверглись нападению. Мы нашли его уже вышедшим из саней, но без всякого оружия, и русские, окружающие его, угрожали ему насилием. Но он, как человек разумный, дал знак своему слуге уступить дорогу, ласково обратился с увещеванием к крестьянам, справедливо рассуждая, что самоуправство было бы для нас роковым и гибельным, ибо увидел, что ниже, под горой, было еще значительное число русских крестьян, которые не замедлили бы напасть на нас все при первом же толчке; но, увидев, что мы подошли не для ссоры, некоторые крестьяне стали тише, заставили отступить пьяных своих товарищей, и таким образом все уладилось. Когда наиболее задорные угомонились и удалились, обе стороны продолжили свой путь – крестьяне в одну, а мы в другую сторону. Я, впрочем, не садился в сани, до тех пор, пока не выбрались на вершину горы, хотя я с трудом подвигалися вперед, потому что дорога была скользка и ветер прежестокий, кроме того, был такой мороз, что я едва мог шевелить пальцами. В это время я увидел воз, спускавшийся с вершины горы, об одной лошаденке, очень грузный и без возчика. Лошадь, не смогши сделать правильного поворота на одном изгибе дороги и от ветра, и льду, сбившись с торного пути, приблизилась к краю пропасти и затем свалилась прямо с отвесной крутизны вниз, на самый берег реки, зрелище было поразительное! Сани разлетелись в щепы, и лошадь переломала себе, по видимому, все ребра; я видел, впрочем, что она была еще жива и приподнимала по временам голову. <…> Я думал, что отдохну после такой мучительной поездки: но вечером 5-го марта сделался у меня чрезвычайно сильный жар во всем теле, точно в горячке. Я тотчас же лег в постель и очень дурно провел всю ночь. С наступлением дня я все-таки встал с постели, но чувствовал такую слабость, что едва держался на ногах. Кроме того, у меня сделался кашель, беспокоивший меня и днем, и ночью. Жар во всем теле был до того жесток и силен, что никакие средства не могли утолить его, несмотря на то, что я пил по сто раз в день. Пил я то молоко, то пиво, то кипяченую воду с тамариндом и сахаром – напиток, действовавший хорошо на меня в Египте; а для укрепления желудка я пил рейнвейн, другие пригодные для того напитки. В таком состоянии провел я пять дней и пять ночей без перерыва, находясь притом по ночам в бреду или как бы в каком-то помешательстве. Друзья мои, видя, что я со дня на день слабею, советовали пригласить врача. Но я отвечал им, что я сам себе врач, что я лучше всякого другого знаю свою природу и то, что ей пригодно, и что, наконец, я уверен, что хорошее воздержание поможет мне лучше всех врачей в мире; причина моего нездоровья была мне хорошо известна, да и, кроме того, я уже несколько времени чувствовал, что это случится со мною. На шестую ночь я спал хорошо, равно как и в следующие ночи, что меня значительно укрепило и облегчило. Наконец, продержавши правильную диету в продолжение десяти дней сряду, я начал употреблять твердую пищу, после чего и кашель стал проходить. Кроме того, в один вечер у меня пошла из носу кровь 70-80 капель, что и облегчило мою голову. 11-го числа его величество возвратился из Воронежа, со всем своим обществом. А 13-го велел казнить после полудня, в своем присутствии, отрублением головы полковника Бодона. Казнь эта исполнена была в немецкой слободе подле столба, на котором привешены были топор и шпага. В то же время был повешен и фендрик (прапорщик) Красо. Затем прибит был приказ, которым запрещалось обнажать шпагу, с угрозой нарушения этого смертною казнию. <…> Того же дня его величество посетил г-на Брантса с некоторыми из своих, и его угощали там холодными кушаньями и подкрепительными напитками. По этому случаю я впервые вышел из дому, желая иметь честь проститься с его величеством и испросить у него вид на выезд из его владений. Он был так внимателен ко мне, что, нашедши во мне большую перемену, спросил меня, что со мной и отчего я так изменился. Я отвечал, что нездоровье мое приписываю излишествам, которым предавался я во время поездки моей в Воронеж. На это он отвечал мне, что в подобных случаях нет ничего лучше, как принять шерсть той же самой скотины (лечиться тем, чем ушибся). Между тем подошли к нам г-н резидент и некоторые другие иностранцы. Получив просимое мною дозволение и приказ господину Федору Алексеевичу Головину о виде для меня, я простился с государем, который удостоил меня чести поцеловать у него руку, а затем он, благословив меня, сказал: «Да сохранит тебя Бог!»
