вестник - Санкт-Петербургский государственный институт

ВЕСТНИК
Санкт-Петербургского государственного
университета культуры и искусств
Научный журнал
·
·
№ 1 (5) декабрь 2010
Издается с ноября 2003 г.
УЧРЕДИТЕЛЬ
Федеральное государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств»
Редакционный совет
А. С. Тургаев (председатель), М. А. Ариарский, В. М. Грусман, А. Н. Губанков,
С. Н. Иконникова, И. А. Линден, О. Л. Орлов, А. В. Соколов
Редакционная коллегия
В. В. Головин (главный редактор), Г. В. Михеева (заместитель главного редактора), С. А. Владимирова
(ответственный секретарь), Т. В. Захарчук, Е. В. Клименко, Г. Н. Лола, В. В. Молзинский
________________________________________________
Редактор Г. В. Михеева
Техническое редактирование: М. Е. Лисовская
Компьютерная верстка: В. В. Амелюшкина, М. Е. Лисовская
Журнал зарегистрирован управлением Федеральной службы
по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций
и охране культурного наследия по Северо-Западному федеральному округу
Свидетельство ПИ № ФС2-7528 от 18.04.2005
191186, Санкт-Петербург, Дворцовая наб., д. 2. СПбГУКИ. каб.510, тел. 312 85 73. e-mail: sv-spbizdat@mail.ru
Лиц. ИД № 05313 от 09.07.2001
Подписано в печать 22.12.2010. Формат 60×841/8. Усл. печ. л. 24. Тир . 500 (1-й завод 1 – 250). Зак.
Отпечатано c готового оригинал-макета в типографии Издательства Политехнического университета.
195251, Санкт-Петербург, Политехническая ул., 29
ISSN 2220-3044
© Федеральное государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
«Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств», 2010
ВЕСТНИК
Санкт-Петербургского государственного
университета культуры и искусств
№ 1(5) • декабрь • 2010
С ОД Е РЖ А Н И Е
Культурология
Артановский С. Н. Традиция:
от прошлого к будущему (Artanovsky S. N.
Tradition: from past towards future) . . . . . . . . . . 6
Лола Г. Н. Коммуникативный
ресурс дизайна: методологический аспект
(Lola G. N. Communicative resource of design:
methodological aspect). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16
Никифоренко Е. М. Между государством
и церковью: судьба Сампсониевского
собора (Nikiphorenko E. M.
Sampsonievsky cathedral’s destiny: between
state and church) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20
Социально-культурная
деятельность
Сукало А. А. Функциональные диспозиции
менеджера и объект менеджмента досуговых
объединений (Sukalo A. A. Functional
dispositions of a manager and an object of
management in leisure associations) . . . . . . . . . . 30
Буров Н. В. Современный музей:
от просветительства к образовательновоспитательной деятельности
современного музея (Burov N. V. Modern
museum: from enlightenment to an educational
activity) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36
Искусствоведение
Габриэль Г. Н. Петербургская эмаль:
история и современность (Gabriel G. N.
St. Petersburg’s enamel art: history of
development and modern state) . . . . . . . . . . . . . . 58
Арутюнян Ю. И. Homo viator: образ
паломника в контексте средневековой
европейской традиции (Arutynyan J. I.
Homo Viator: pilgrimage
in medieval Western European tradition) . . . . . . 65
Петракова А. Е. Античная
расписная керамика: от «предмета быта»
до «музейного экспоната»: к вопросу
о восприятии, коллекционировании
и изучении (Petrakova A. Y. Ancient painted
pottery: from the «thing of household use»
to the «art objeсt in the museum»:
the perception, collecting and study) . . . . . . . . . . 72
Андрюшенков Г. И. Слово
об Андрееве: к 150-летию со дня рождения создателя русского народного оркестра
(Andryushenkov G. I. A word on Andreev:
for the 150th anniversary of the founder
of Russian national orchestra) . . . . . . . . . . . . . . . 83
Библиотековедение,
библиографоведение
и книговедение
Эртман Е. В. Античная культура как
фактор становления и развития досуговой
деятельности в России
(Ertmann E. V. Antique culture as a factor of
development of leisure activity in Russia) . . . . . 43
Ванеев А. Н.
Первому всероссийскому съезду
по библиотечному делу – 100 лет
(Vaneev A. N. 100 years to Russian first congress
on library studies) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 88
Литвинцева Г. Ю.
Новые направления культурно-досуговой
деятельности в Петровскую эпоху
(Lytvintseva G. Y. Leisure activity during the
epoch of Peter the Great) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
Захарчук Т. В. Идентификация
научных школ в библиографоведении:
постановка проблемы (Zakharchuk T. V.
Identification of scientific schools in
bibliography studies: a problem statement) . . . . . 96
Жабко Е. Д. Среда электронных библиотек:
новые возможности повышения социальной
активности пользователей
(Zhabko E. D. Digital library environment: new
opportunities for improvement of user social
activity) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105
Михеева Г. В. Библиография
по искусству в 1917–1921 гг. (Mikheeva G. V.
The bibliography on art in 1917–1921) . . . . . . . . 109
Махлина С. Т. История мировой
и отечественной культуры
(Makhlyna S. T. History of world and Russian
culture: methodology of research
of historic-cultural process) . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
Шипунова Т. В. Полотовская И. Л.
Смерть и самоубийство
(Shipunova T. V. Polotovskaya I. L. Death
and suicide: Russia and the world:
historic-cultural research of the problem
from ancient times to nowadays) . . . . . . . . . . . . 173
Филология
Головин В. В. К проблеме комментария
пушкинского ноэля «Сказки. Noël»
(«Ура! в Россию скачет…»)
(Golovin V. V. To a problem of commenting
on Pushkin’s noël «Fairy tales. Noël»
(«Urah! V Rossiju skachet…»)). . . . . . . . . . . . . . . 130
Леонтьева С. Г. Мюнхгаузен в 1920-е гг.:
к истории авантюрности в детской литературе (Leontyeva S. G. Münchhausen in
1920th years: to the history of children’s adventure
literature) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135
Философия
Александров И. Ю.
Наука как подсистема культуры
в методологической концепции академика
В. С. Степина (Aleksandrov I. Y. Science as
a subsystem of culture in the methodological
concept of Academician V. S. Stepin) . . . . . . . . . . 144
Ватман С. В. Понятие бхакти-расы
в бенгальском вишнуизме
(Vatman S. V. A concept of bhakti-rasa
in Bengal Vishnuism). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157
Рецензии и отзывы
Емельянов В. В. Без пения его жизнь
была бы ошибкой
(Emelyanov V. V. His life would be a mistake
without singing) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 168
Ильина О. Н. История русского
читателя… продолжение
(Iljina O. N. History of Russian reader…
continued) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 176
Научная жизнь Университета
Конференции–2010
16 и 17 марта 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
17 апреля 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
20 апреля 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 179
21 апреля 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 179
23 апреля 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180
28 апреля 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 181
12 мая 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 182
17–18 мая 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 182
21–23 сентября 2010 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183
Фольклорные экспедиции–2010
Сивова В. М. Фольклорные экспедиции
кафедры народного песенного
искусства: 2010 г.: итоги (Sivova V. M. Folklor
expeditions of the chair of Russian song art:
2010: summary) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 187
Леонтьева С. Г. Фольклорные экспедиции
кафедры детской литературы
(Leontyeva S. G. Folklor expeditions
of the chair of children’s literature) . . . . . . . . . . . . 189
Сведения об авторах . . . . . . . . . . . . . . . . . 191
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
УДК 008
С. Н. Артановский
Традиция: от прошлого к будущему
Традицию обыкновенно определяют как некую совокупность обычаев, верований и других культурно-исторических реалий, как живое прошлое и настоящее. Традиция есть последовательность исторических эпизодов,
в каждом из которых есть повторение и в то же время перспектива возникновения нового. Эти исторические
эпизоды связаны воедино событийно-исторической последовательностью. Традицией они становятся вполне
тогда, когда их осмыслит историческая память, оформляя их как единую линию развития.
Ключевые слова: традиция, национальное, историческая память, преемственность, культурный синтез,
культурные достижения исторической общности людей.
S. N. Artanovsky
Tradition: from past towards future
Tradition is usually considered a certain set of customs, beliefs and other aspects of culture and historic reality,
a living past and present. Tradition is a sequence of episodes of history where reiteration and perspective are
united. These episodes of history are a just sequence of historic events. Being considered as a complete tendency of
development by the historic memory they become a tradition itself.
Keywords: tradition, national, historic memory, continuity, cultural synthesis, cultural achievements of a historic
generality of people.
Традицию обыкновенно определяют
как некую совокупность обычаев, верований
и других культурно-исторических реалий,
как живое прошлое и настоящее. Это верно,
но сегодня в условиях быстро развивающегося общества, нужно определение более емкое
и более отвечающее нашему умонастроению.
Традиция – это линия общественно-культурного развития, которая начинается в прошлом, питает
настоящее и уходит в будущее. Это сокровищница
ценностей, из которой мы можем почерпнуть многое из ценностей прошлого, что нужно для нашего
социального комфорта и духовного совершенствования. Таково самое общее определение традиции,
которое мы постараемся в дальнейшем углубить.
Слово «традиция» латинского корня. В латинском языке это слово означает «передачу»,
позже его значение расширилось до понятия
преемственности.
Преемственность неотделима от развития.
Преемственность как философско-историческое
понятие обычно имеет историческую глубину. Оно
начинается в каком-то пункте прошлого и проходит несколько ступеней. Линия преемственности
может охватывать несколько исторических эпох,
идти от поколения к поколению, от века к веку.
Но история, как известно, есть изменение, одно
и то же не повторяется дважды. Прошлое доходит
до современности почти всегда в измененном
6
виде. Мы говорим «почти», ибо бывают случаи
неизменного повторения культурных форм. Например, таковы религиозные ритуалы. Но это редкие случаи. Импульсы прошлого находят всегда
модифицированный вид в настоящем.
Именно поэтому традиция как линия развития, в основе которой лежит преемственность,
есть также становление нового.
Мы постараемся быть краткими и ясными.
Для этого мы воспользуемся несколькими
западноевропейскими трудами, добавив к извлеченным из них мыслям собственные.
Мы отведем лишь небольшое место академической полемике, а также ссылкам, сноскам
и прочей учености.
В научной литературе традицию часто определяют как передачу из поколения в поколение
исторических фактов, религиозных доктрин, легенд – такую передачу, которая осуществляется
устно и без убедительного подтверждения письменными источниками.
В таком значении это понятие употребляется
в учении католической церкви. Там традицию понимают как совокупность исторических сведений,
представлений, идей религиозного содержания,
которые накапливались веками, вошли в доктрину и практику Церкви, но не содержатся в Евангелии и других столь же авторитетных канонических текстах. Однако существует и гораздо более
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Традиция: от прошлого к будущему
широкое понимание традиции. Оно отражено,
в частности, во французском толковом словаре
Литтре, который определяет ее как совокупность
всего, что известно и что практикуется и передается из поколения в поколение с помощью слова
и примера. К этому определению примыкает
и другое: традиция есть живое повествование
о прошлом культуры или ее части.
Однако сегодня большинство ученых не ограничивает сферу традиции устной передачей.
Это, пишут они, приобретение и владение культурными достижениями, осуществленные исторической общностью людей, которая кладет его
в основу своего современного существования.
В этом определении уже намечен переход
от понимания традиции как исторической памяти к не менее важному пониманию как цепочки
объективных исторических свершений. С этой
точки зрения, традиция – это совокупность исторических событий, личных вкладов в них, духовных форм, связанных с ними. Эта совокупность
ограничена рамками одного поколения или одного периода истории. Повторяясь из поколения
в поколение, эта совокупность, имеющая всегда
определенную конфигурацию, образует преемственность явлений, в которой преобладают повторение и устойчивость, но которая не чужда также
исторических модификаций.
Иными словами, традиция – это социокультурный гештальт, воссоздающийся в несколько
измененной форме из поколения в поколение.
В этом процессе есть момент нового, хотя преобладает сохранение достигнутого. Лишь появление совершенно нового образа жизни и мыслей, новой парадигмы противостоит традиции.
По сути дела, каждый эпизод традиции есть
новое хотя бы в том смысле, что событие, идея,
образ или что-либо другое воссоздается заново, а не является слепым воспроизводством уже
бывшего. В этом новом может быть, и обычно
бывает, старое, но, как правило, в нем есть
и вполне новое. Не так уж редко бывают исключения из этого правила, когда возникает повторяющийся стереотип, но они обычно связаны
с фиксацией эпизодов традиции в виде текста
или ритуала. Теоретическим антонимом для традиционного является не столько новое, сколько
одномоментность. То, что находится не на некоей линии развития, входит в ткань событий «со
стороны», противостоит традиции. (Реформы
Эхнатона в Древнем Египте.)
Однако обновление традиции имеет свои пределы. В конце концов новое, накапливаясь в составе
явлений, которые мы называем традицией, начинает как бы теснить ее основное ядро и со временем
«взрывает» традицию. Новая парадигма, возможно
уже раньше намечавшаяся в недрах старого, выходит на первый план, знаменуя крушение традиции.
Как было уже сказано, в общественном сознании, в исторической памяти как части этого сознания происходит осмысление традиции. Не только
мысленно мы строим единую «линию» развития,
объединяя сходные эпизоды в единое целое,
но мы переживаем новые эпизоды традиции,
рассматривая непосредственно происходящее
сквозь призму представлений о данной традиции
и тем самым отчасти видоизменяя сам эпизод. Традиция как идея, мыслимый континуум становится
реальной силой исторического процесса.
Но связывание эпизодов в цепь событий –
не единственная функция исторической памяти. То, как происходит это сцепление, зависит
от значения, которое мы придаем этим событиям, а также их совокупности традиции.
Традиция как идея включает в себя оценку, что придает ей идеологический характер.
Традиция ставится в связь с социальными и национальными интересами, в особенности же
с государством. Те традиции, которые представляются нам соответствующими этим интересам и которые укрепляют государство, оцениваются нами положительно, и мы начинаем
вкладывать в них определенный патетический
смысл. Патриотическая традиция, сплачивающая общество и выступающая гарантом независимости страны, является ярким примером.
Государство, стремящееся отождествить себя
с национальным сообществом и черпающее
свою силу в народном согласии, всегда готово
поддержать патриотическую традицию. Факт
одобрения обществом и государством традиции столь важен, что обычно мы называем
традицией именно одобренную традицию, в то
время как о традициях, которые мы порицаем,
мы говорим как о «давнем обычае», не акцентируя закономерность нежелательной для нас
традиции, а, скрадывая ее, представляя дело
так, будто речь идет о чем-то, к сожалению, укоренившемся, а все же далеком от магистралей
общественного развития. (Пьянство на Руси.)
При таком подходе лишь одобренная обществом или группами людей преемственность
7
С. Н. Артановский
будет называться традицией, в то время как дурная преемственность будет называться иначе.
От понимания традиции как чего-то, безусловно,
положительного, заслуживающего повторения,
намечается логический переход к представлению о том, что традиция нормативна. Каждый
раз, когда мы ссылаемся на определенную манеру действовать или чувствовать, считая ее
правильной потому, что «так всегда поступали»,
можно говорить о традиции. Традиция в этом
понимании – это поступки и высказывания, которые не принято ставить под сомнение.
Традиция, признанная нормой, нередко объявляется священной. Мобилизуется ряд символов,
создаются ритуалы, призванные увековечить традицию и побудить людей «жить в ней». Некоторые
зарубежные исследователи прибегают к сравнению традиции с игрой. В игре, пишут они, участвуют все, и все являются одновременно и зрителями,
и действующими лицами. Наоборот, в театре часть
участников суть действующие лица, остальные
лишь зрители. Традиция, говорят эти ученые, напоминает игру, но не театр, ее участники живут
в ней, т.е. они суть и действующие лица, и зрители, наблюдающие и осмысляющие ее (впрочем,
в истории это не так).
Закрепление традиции, ее превращение
в общеобязательную норму, а тем более ее сакрализация, нередко встречают препятствие
в виде недоверия скептиков, которые спрашивают: почему надо следовать неким давним
обычаям? Почему именно следует руководствоваться этими нормами, а не другими? Тогда пытаются подкрепить традицию ссылками на авторитетные тексты (в христианстве – на Библию,
в советской науке – на классиков марксизма
и т. д.). Однако такие ссылки можно оспорить.
Вспомним, что развитие европейской науки нового времени началось с критики идей Аристотеля и Фомы Аквинского как незыблемой до той
поры традиции схоластической науки.
Однако не логическая обоснованность определяет устойчивость традиции. Традиция сильна
тем, что создает образ жизни, удобный и дающий
ощущение стабильности для общества в целом
или его отдельных социальных слоев. Следование
стереотипу всегда надежнее и проще, чем социальные новшества и эксперименты. Как правило,
тяга к новому, тем более к совершенно новому
образу жизни, вознаграждается не сразу и лишь
после трудного переходного периода.
8
Рассматривая этот вопрос, мы переходим
от анализа структуры понятия традиции к проблеме ее общественной функции. Об этом сказано в социологической и культурологической
литературе немало. Дискуссии начались уже
в эпоху Просвещения.
Неприязнь, которую философы-просветители
XVIII в. питали к традиции, объясняется тем, что они
понимали ее как слепое повиновение вороху смутных разрозненных установлений, нередко прямо
противоречащих природе, установлений, которые
не подтверждались ничем, кроме их древности. Этой
рационалистической точке зрения консервативно
настроенные мыслители (например, Эдм. Берк, высказывавший свое мнение в книге о французской
революции конца XVIII в.) противопоставляли иную
концепцию. Берк начинает с того, что традиция
и право (в той мере, в какой оно совпадает с традициями) возникли из интересов и предрассудков. Но,
возражает Берк философу-просветителю, располагаем ли мы другими критериями, кроме интересов
и предрассудков, в особенности если они прошли
через горнило опыта многих поколений, который
очистил их от дурного и случайного и консолидировал их? Согласно идеям Берка, то, что дает весомость
и значимость, – это не только ее роль как способа
консервации прошлого как такового, но и ее способность с помощью избирательной процедуры обеспечить, хотя бы частично, превращение прошлого
как исторического факта в опыт и мудрость. Пониманию традиции, которое видит в ней лишь слепо
воспроизводящую силу, следует противопоставить
иное, которое учитывает и проверенные временем
и ценностные аспекты, а также и, в особенности,
способствующие движению вперед. Что важно – это
не традиция, какой она предстает в своей завершенности, как нечто сделанное, а как становление, которое делает самое себя.
Традиция – это не прошлое, несводимое
к разуму и рефлексии, которое навязывает нам
себя всей своей тяжестью, нет, это процесс, который порождает живой и пластичный опыт.
Как правило, традиция не интегрирована
полностью и не обладает внутренней однородностью. Однако традиция имеет жесткое ядро,
складывающееся из устоявшихся предпочтений
и образа действия. Это и позволяет каждой живой
традиции быть связью между эпизодами одной
и той же истории. Вместе с тем внутренняя слаженность традиции не гарантирует ее от возможного упадка или полного разложения.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Традиция: от прошлого к будущему
Таково современное представление о животворящей силе традиции, развивающее идеи
Эдм. Берка.
В социальных науках широко распространено противопоставление «традиционного общества», в котором господствуют традиции, подчиняя себе общественное поведение индивидов,
и современного общества, в котором традиции
слабы и едва ли не находятся на грани исчезновения. Само по себе различие между обществом,
основанном на кровнородственных, наполовину
общинных отношениях, натуральном хозяйстве,
и современной цивилизацией («гражданским
обществом») реально, но отнюдь не сила или слабость традиций в них является критерием этого
различия. Традиции сильны в любом обществе,
а в современном их даже значительно больше,
чем в общинно феодальном. Другое дело, что характер их изменился. В древнем и феодальном обществе традиций было сравнительно мало, но они
были общеобязательны или, по меньшей мере,
обязательны в сообществах людей одного ранга
или сословия. В условиях мозаичной культуры Нового времени их стало гораздо больше, но теперь
они обязательны чаще всего в пределах относительно малых групп, да и там индивид имеет возможность игнорировать их или переходить к другим традициям. Иными словами, традиции стали
дробными и не столь уж обязательными. Правда,
еще существуют более или менее общепринятые
традиции, к числу которых принадлежит патриотическая традиция. Но и она порой в «эпохи
смуты», которые время от времени переживают
национальные сообщества, теряет поддержку
всего общества, сохраняя свое значение в тех его
слоях, в которых еще не иссякли «соки земли»,
и в умах наиболее прозорливых мыслителей.
В наши дни в кругах либеральной интеллигенции наметилось противопоставление
«культуры» (конечно же, «мировой») и «общечеловеческих ценностей» «народу» и «нации»
как основным понятиям социальной мысли. Эта
подмена ключевых категорий не провозглашена
открыто, но она проводится настойчиво. Однако подлинно содержательны лишь те понятия,
за которыми стоит многовековая история, которая, в первую очередь, есть совокупность
традиций. Животворящей силой человеческого
развития являются народы, создавшие каждый
свою неповторимую культуру, выработавшие
свои уникальные традиции.
И в той мере, в которой они в настоящее время
вообще существуют, мировая культура и общечеловеческие ценности суть культурный синтез, глубоко противоречивый и далеко не завершенный,
в котором явственно проступают черты тех национальных традиций, из которых он сложился.
Еще полстолетия тому назад американский
социолог К. Болдинг выдвинул понятие «суперкультуры», под которой он понимал широкую совокупность достижений современности
в области «градостроительства, аэропортов,
университетов, медицины и других сфер». Однако американский ученый заметил, что «суперкультура» сильна там, где она наслаивается
на крепкую народную культуру. И верно: культура всегда была национальна и традиционна,
что же касается межкультурного синтеза, примеров которого в истории множество, то он
черпал свою силу в национальных традициях,
которые он видоизменял, но от которых редко
отказывался вообще.
Традиция, как утверждают ученые, – это
приобретение и владение культурными достижениями исторической общности людей
как основы их современного существования.
Протяженный характер прошлого, понимаемого
как расширение сиюминутной действительности и как включение далекого в близкое. Лишь
на основе освоения уже имеющегося человеческого опыта, сконцентрированного в традиции,
возможно движение общества вперед. «Традиция – это корни. Борьба с традицией – борьба
с культурой», – писал Илья Глазунов.
Традиции в основном являются национальными.
Вопрос об интернациональных традициях, которые
как будто появляются сейчас, еще не созрел.
Что такое национальная традиция? Это живое
прошлое народа, которое находится в наших умах
и сердцах, в учебниках, по которым учатся наши
дети, в книгах, которые мы читаем, в радио- и телепередачах, которые мы слушаем и смотрим. В традиции отобрано все лучшее, что создано веками
исторического развития.
Мы рассмотрим патриотическую традицию
России – по необходимости очень коротко.
Итак, в итоге обсуждения того, что такое
традиция, я дал определение традиции. Традиция – это последовательность исторических
эпизодов, единых по своей тематике, которые
историческая память осмысляет как единую
линию развития.
9
С. Н. Артановский
Теперь остановимся на вопросе о традиции
и Родине как единой традиции и множественности традиций в истории каждого народа.
Родина сама по себе есть большая традиция.
В этом смысле Родина есть последовательность
исторических эпизодов своего развития, которую историческая память оценивает как единое
явление – Родину.
Но в пределах культурно-исторического
развития Родины существует множество различных традиций. Некоторые из них крупные,
наличествующие в жизни каждого народа. Другие – менее значительные, которые у одного
народа могут быть, а у другого отсутствовать.
К числу первых относятся военно-патриотическая традиция, духовно-религиозная традиция, художественная традиция, традиции, связанные с понятиями истины, добра и красоты. И,
естественно, ряд других традиций. Перечислить
их, конечно же, невозможно, да и не нужно.
Традиции часто делят на положительные
и отрицательные. Такая семантика возможна,
но я не склонен ее принимать. Отрицательные
традиции, как правило, неустойчивы и дисфункциональны. Они являются тормозом общественно-культурного развития. Будем называть традициями лишь положительные линии развития
общества и его культуры.
Традиции складываются из явлений, которые получают положительную оценку со стороны общества. Проще говоря, они имеют положительный смысл.
Ценности возникают в ходе исторического развития,
история идет вперед, и с этими ценностями что-то
происходит. Часть из них становится основой дальнейшего развития, преобразуется в соответствии
с запросами времени, сохраняя, однако, свой положительный заряд. Иными словами, они служат импульсом дальнейшего развития. «Надо вырастить
новую культуру из старых корней», – сказал в свое
время Т. С. Элиот. По сути дела это естественный
процесс, однако, необходимо ему способствовать,
оберегая от дурных влияний со стороны.
Тем не менее в ходе исторического развития некоторые явления, имевшие несомненный
положительный смысл, не становятся стимулом
дальнейшего развития, по крайней мере, в непосредственном будущем.
Эти явления оцениваются обществом
как имевшие большой исторический смысл,
ввиду чего остаются в поле зрения последующих поколений, но внимание к ним носит своео-
10
бразный характер. Они становятся предметом
академического изучения, издаются, нередко
становятся музейным экспонатом. Они не полностью теряют свой живой характер, время
от времени внося что-то в последующее развитие, но их животворная функция ограничена.
Случается, что с течение времени они возвращаются в русло живой культуры. Хорошо известны
забвение и возрождение Шекспира, новый интерес к музыке И.-С. Баха в эпоху романтизма.
Но это не столь уж частые явления.
Поясним нашу мысль о двух видах традиции
на примере творчества И. А. Крылова. Басни Крылова вот уже второе столетие являются живой литературой, которую мы усваиваем начиная с детства и к которой мы обращаемся в более поздние
годы. Сами, являясь отражением душевного
склада русского народа, да и россиян вообще, эти
басни способствовали укреплению характерного
менталитета нашего народа. Однако не все знают,
что у Крылова есть несколько комедий, которые
он написал в юные годы. Эти пьесы печатаются
в собраниях сочинений Крылова, изучаются филологами. Алексей Веселовский в своей известной книге о западных влияниях в новой русской
литературе приводит их как пример французского
влияния на русскую словесность. Однако их возврата в читаемую широкой публикой литературу
не наблюдалось и пока не предвидится.
Связь между живой, актуализированной культурой прошлого и ее другой, академически музеефицированной частью, обычно сохраняется, образуя единую традицию национальной культуры.
Соотношение этих двух частей культурного наследия меняется в зависимости от исторической эпохи. Хотя этот процесс изменения
идет в основном естественным путем, имеется и некоторая доля усилий дабы направлять
культурное развитие в определенное русло.
Сторонники классической традиции стараются
поддержать академические штудии и музейное
дело на высоком уровне и обеспечить его влияние на развитие живой культуры.
Модернисты спешат вперед, оставляя позади, как им кажется, культуру прошлого. Однако
это забвение обычно носит относительный характер, если речь идет о подлинной культуре.
Так в своих воспоминаниях футурист Бенедикт
Лившиц рассказывает: «Мы говорили о том,
что необходимо сбросить Пушкина с парохода
современности, но засыпали с томиком Пуш-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Традиция: от прошлого к будущему
кина под подушкой». Оценивая этот афоризм,
следует помнить, что для футуристов Пушкин
был частью музейной культуры.
Вопрос о соотношении различных пластов традиции становится особенно актуальным в ситуациях слома культурной традиции и последующих
попыток ее восстановления. Ученые, изучающие
эволюцию живой природы, утверждают, что ее
развитие опирается не столько на предшествующую эпоху, сколько на ту, которая предшествовала
предшествующей, т.е. на позапрошлое. После Октябрьского переворота 1917 г. в нашей стране произошел слом некоторых важных культурных традиций. Уже в последующие годы существования
советской власти встал вопрос о возврате к этим
традициям, а к некоторым из них, например к патриотической традиции, возвращение произошло
уже раньше. Но едва зашла речь о продолжении
дореволюционных традиций, как возникли серьезные проблемы.
Остановимся на одном эпизоде попыток возвращения к старине. В своих насыщенных идеями
очерках Владимир Солоухин описывает разрушение сельских церквей, их передачу для нужд
колхозов, массовое уничтожение икон, многие
из которых имели художественную ценность, ибо
таили в своей глубине слои старинной живописи.
Когда Солоухин писал свои эссе, он не мог сказать,
что назрел вопрос о восстановлении утраченных
культурных ценностей. Но весь описанный им
материал был намеком на необходимость этого
воссоздания. Теперь об этом говорят вслух.
Но насколько реальны перспективы такой реставрации? Русская икона стала уважаемой современной русской культурой, но, чаще всего, в музеефицированном варианте. Во многих церквах она имеет
еще живой смысл. Но действующих церквей у нас
сегодня немного. Но можно ли вернуть этот смысл
тысячам, если не десяткам тысяч сельских церквей,
разбросанным по всей России? Можно отстроить
эти церкви, восстановить иконостасы по музейным
образцам, но много ли будет посетителей в этих
церквах? Русская деревня разорена, молодежь ушла
в город, остались немногие. Предпосылкой восстановления сельских церквей является, наверное,
воссоздание самой деревни – естественно, в новом
виде, со скромным комфортом, с новыми хозяйственными отношениями.
В настоящее время в критическом состоянии находится не только русская деревня, но и гораздо более
крупные мировые и национальные структуры.
Кризис охватил США, Западную Европу и Россию. Спекулятивная экономика этих регионов
находится в падении, престиж наций и суверенных государств подорван, продолжается военная
и финансовая агрессия единственной теперь супердержавы, прикрытая лозунгами глобализма.
В области духовной происходит коммерциализация культуры, засилье низкопробной поп-культуры, потеря значения классической культуры.
Духовные ценности, требующие умственного напряжения и работы человека над собой, находятся
под знаком вопроса.
Однако эти тенденции порождают противодействия, стремление к поддержанию и восстановлению традиций, к сохранению и актуализации старинной культуры, к возрождению
национальных ценностей и к перестройке международного сотрудничества на основе уважения к самобытности общающихся народов.
В этих условиях актуальным становится вопрос
о культурном наследии.
Самое понятие культурного наследия является продуктом отчуждения.
В прошлые века культура современности
рассматривалась как естественное продолжение и поддержание культуры прошлого с теми
немногими вариациями, которые привносило
время. Но стремительное развитие техники
и прикладной науки изменило психологию
буржуазного общества. Если техника так быстро
идет вперед, чуть ли не каждый день оставляя
позади старые модели вещей, отчего бы и духовному развитию не двинуться в том же темпе?
Локомотив культурного развития стремительно рванулся вперед, машинист уже не замечал,
что состав вагонов культурного наследия остался где-то позади. Чтобы спасти драгоценный
груз, оставшийся в этих вагонах, и было введено
понятие культурного наследия. Конечно, старинную культуру, наследие предков ценили и раньше. Но тогда между ней и актуальной культурой
общества не было существенного разрыва. Теперь эта пропасть появилась. Так стали говорить
о сохранении культурного наследия.
Появились многочисленные структуры, призванные осуществить это провозглашенное благородным дело: музеи, библиотеки, академические
издания классиков, социальные институты, специально посвященные такого рода деятельности.
Их сегодня много. Это общества под названием
«Наследие», это Комитет сохранения культурных
11
С. Н. Артановский
ценностей в системе ООН. Недавно в Дрездене
решили построить новый мост через Эльбу, население города поддержало этот проект. Но Комитет справедливо рассудил, что это испортит вид
старинного города. И когда город отказался внять
его увещеваниям, вычеркнул Дрезден из списка
культурного наследия ЮНЕСКО.
Говорят, что строительство небоскреба
на Охте в Санкт-Петербурге может повлечь
за собой такие же последствия.
Но усилия ревнителей старины мало что могут
изменить. Недавно были разрушены бывшие
казармы Преображенского полка в районе Таврического сада. Там будет построен жилой дом
и развлекательный квартал. Такого рода проектов великое множество во всех странах мира.
Культурное наследие, если мы хотим сохранить
его как воплощение духовных ценностей прошлых исторических эпох, должно быть сохранено по возможности в первоначальном виде,
иными словами, должно быть музеефицировано, что не означает, конечно, того, что мы можем
почерпнуть из него много ценного и полезного
для дальнейшего культурного развития.
Однако здесь мы встречаемся со сложными
проблемами. Прежде чем остановиться на них,
уточним понятие музеефицированной культуры. Оно имеет три аспекта. Во-первых, это свидетельство прошлых эпох; во-вторых, это напоминание о нашем уважительном отношении
к этому наследию; в-третьих, это, как правило,
непреходящие эстетические и иные ценности.
Характерным примером этого являются памятники. Памятники делятся на две категории:
те, которые были созданы именно как памятники, т. е. как символы нашей связи с прошлым,
как чувственно воспринимаемое воплощение
нашей исторической памяти; и те, которые первоначально имели функциональное значение
храма, жилища, средства сообщения информации, «газета», а потом были переосмыслены
как памятники прошлых веков. Вторая категория принадлежит целиком музеефицированной
культуре, хотя порой сохраняет некоторое значение эстетически воспринимаемого украшения
городов или особо изящного предмета, например старинная иллюминированная рукопись.
Но проходит время, и памятники первой
категории, что-то непосредственно говорящие
современному человеку о прошлых событиях,
сами становятся предметом старины и ничего
12
уже нам не говорят, кроме повести об историческом прошлом, которое, может быть, и не так
уж волнует нас. Так памятник Петру Великому
работы Растрелли около Инженерного замка
или конная статуя Николая I на Исаакиевской
площади не столько пробуждают в нас эмоционально окрашенные воспоминания об этих исторических деятелях, сколько воспринимаются
нами как исторические свидетельства и первоклассная работа скульпторов.
Так образуется единая категория памятников, которая суть исторические документы,
доказательства нашего внимания к прошлому
и творения изящных искусств.
Впрочем, есть и такие памятники, их немного, которые продолжали и сейчас продолжают
вызывать живой отклик у современников и потомков на протяжении длительного исторического времени. К их числу относится конная
статуя Марка Аврелия в Риме, которая служила
стимулом творчества скульпторов почти всех европейских стран на протяжении значительного
времени. Ее влияние сказалось и на монументе
Петру Великому работы Растрелли, которую мы
уже упомянули. Она так бы и осталась лучшим
памятником Петру, если бы не затмил «Фальконетов монумент». Он подвергся многочисленным интерпретациям, осмыслению, переосмыслению в произведениях русской классической
литературы. Как известно, Фальконе создал
образ просвещенного монарха, каким его себе
представляли европейские просветители.
Пушкин в своей поэме, сохраняя верность
основному замыслу Фальконе, дал его истолкование в историческом и национальном смысле.
Он сделал образ Петра двухмерным, прибавив
динамическую силу, порой способную погубить
человеческую личность. В конце XIX в. Иннокентий Анненский в стихотворении «Петербург»,
с одной стороны, сгустил темные краски вокруг
фигуры Петра, а с другой – противопоставил
его царственную и созидательную мощь предательскому образу змеи, символу революционеров-террористов. То, что для Фальконе было
техническим приемом, в понимании Анненского
стало символом измены. Позже новую трактовку
«Фальконетову монументу» дал Андрей Белый
в романе «Петербург». Это лишь немногие примеры. «Медный всадник» и сегодня волнует тех,
кто созерцает его, напоминая о былой славе
России и указывая путь к новым победам.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Традиция: от прошлого к будущему
Музеефицированная культура, да и культурная традиция в целом, нередко подвергается сакрализации – в более широком смысле,
чем просто религиозная санкция. Традиция
приобретает характер образца чего-то в высшей степени замечательного, внушающего мужество и творческую энергию. Она рассматривается как вечная и не подлежащая изменению
в своей сущности. Уже в александрийскую эпоху
греческой истории возникло желание сохранять лучшее из культуры прошлого, показать
потомкам сколь славными были их отцы и деды.
Знаменательные даты, памятники, собрания сочинений классиков и многое другое призваны
поддержать своим авторитетом сакрального
лучшие традиции. Так, существует праздничный календарь, в котором отмечены некоторые
значимые для современного общества события.
Предполагается, что вокруг этих дат в коллективном праздничном веселье сплотится нация.
Заметим, кстати, что в современном российском
календаре праздничным красным не обозначены дня рождения А. С. Пушкина, М. В. Ломоносова, дата отмены крепостного права в России
и другие важные для нашего народа события
российской истории.
Между тем, уже в 20–30-х гг. прошлого столетия русская эмиграция, обладая ограниченными
материальными возможностями, все же широко
отмечала как национальный русский праздник
день рождения великого поэта.
С поддержанием традиций связана так же
деятельность музея.
Музей – это собрание сакральных предметов, чрезвычайно важных как исторических свидетельств и непреходящих ценностей в области красоты и изящества. Предметы, собранные
в музейных залах, сообщают зданию музея, да и
музею как социальному институту вообще, особую торжественность и сакральный характер.
Музей – это храм культуры. Но и то, что предмет стал экспонатом музея, так же придает ему
значение и важность. Музей можно и должно
популяризировать, снабжая его хорошо подготовленными гидами, различными буклетами, кинофильмами и другими средствами, способными донести его сокровища до широкой публики.
Но он должен оставаться храмом культурного
наследия, лишь в виде редкого исключения его
бесценные предметы можно отправлять на выставки. Особенно за границу.
Особым вопросом является показ музейных
экспонатов туристам. Чаще всего туристы довольствуются общим осмотром города, не стремясь или не имея времени заглянуть в музей.
В городе для них и так много интересного,
их привлекает не столько музеефицированная
культура, сколько люди и культура живая, побродить по улицам для них более любопытно,
чем осматривать иную картинную галерею,
не считая, конечно, особенно знаменитых вроде
Эрмитажа или Лувра. Но если иной турист захочет посетить музей, с группой или индивидуально, это делает ему честь, ему помогут гиды
и соответствующая литература, но он и сам должен проявить настойчивость в духовном овладении музейными выставками. То, что дается
легко в культуре, немногого стоит. Воля к постижению экспоната как знания, а не как курьеза,
повышает значимость созерцаемого предмета
и обогащает сознание туриста. «Знание для тех,
кто настаивает на знании. Все остальное – значит пасти стадо овец» (Эзра Паунд).
Как известно, задача музея заключается
в хранении материальных предметов, являющихся свидетельствами прошлого, их изучении, экспонировании в целях просветительской
деятельности. Однако в наши дни утверждают,
что музей должен быть объединен с бизнесом,
он должен зарабатывать деньги, развлекая почтенную публику. Как такое могло случиться?
После буржуазного контрреволюционного
переворота августа 1991 г. в стране установился компрадорский режим, мораль которого –
в накоплении денег, последующем переводе
их за границу и растрате их на покупку особняков и на всевозможные чувственные развлечения. Что же касается просвещения, то о нем
предпочли забыть. Российская культура с того
времени была посажена на голодный паек,
но что более важно – произошло коренное изменение стратегии в отношении к культуре. Идея
просвещения возникла очень давно, наверное,
в Евангелии, где оно понималось как приобщение всех людей к истинной вере. Когда христианство распространилось по всей Европе, такое
религиозное просвещение считалось важнейшим
принципом деятельности Церкви и Государства
на протяжении многих столетий.
В XVIII в. французские просветители произвели
секуляризацию просвещения. Как представители
нарождающейся буржуазии, они придавали боль-
13
С. Н. Артановский
шое значение также развитию ремесла, мануфактурного производства, торговле и коммерции вообще. Но на первом плане у них было «внесение
света во тьму», бескорыстное стремление передать
народным массам достижения науки и искусства,
всей цивилизации, которые до этого были достоянием верхушки общества. Такое понимание просвещения вскоре распространилось по всей Европе,
в частности проникло и в Россию. Одним из первых русских просветителей был Н. И. Новиков.
Позже пришел период дворянских просветителей,
еще позже – разночинной интеллигенции второй
половины XIX и начала ХХ в. Создалась устойчивая просветительская традиция. И ее подхватили
большевики. В последний период существования
советской власти эта традиция продолжалась.
С началом «перестройки» эта традиция была
прервана. По стране прокатилась огромная волна
коммерциализации культуры, система образования, созданная в советское время, разрушена,
учреждения культуры, обслуживающие музеефицированную культуру, вынуждены думать о заработке, который достается им развлекательной
деятельностью, в особенности обслуживаем туристов. Это коснулось и музея и не могло не отразиться пагубно на нем. В обществе идут разговоры
о том, что запасники музеев разграблены, происходят скандал за скандалом, связанные с хищениями из музейных фондов. Экспозиции музеев,
постоянные и временные, все больше эволюционируют в сторону легкого жанра. Государственное
финансирование музеев остается на низком уровне. В итоге посещаемость музеев падает. Что будет
дальше – никто не знает.
То внимание, которое я уделил музеефицированной культуре, не должно отвлечь нас
от главного, что есть в традиции, – необходимости «вырастить новую культуру из старых
корней», как мы уже цитировали. Ф. И. Тютчев
не был простым продолжением А. С. Пушкина,
он был в высшей степени оригинальный поэт,
но дух Пушкина присутствует в его творчестве.
Живая традиция осуществляет преемственность в развитии общества и культуры непосредственно, музеефицированная культура доставляет
нам эстетическое удовольствие и укрепляет нашу
национальную гордость. Таким образом, традиция
во всей ее целостности способствует как общественному прогрессу, так и сохранению накопленных человечеством ценностей. Эта закономерность сохраняет свою силу и сегодня.
14
В настоящее время Россия стоит перед лицом
насущной необходимости в модернизации. Приступая к рассмотрению этого аспекта понятия
традиции, скажем несколько слов о том, как мы
понимаем соотношение развития и модернизации.
Развитие представляется нам как более широкое
понятие, включающее все аспекты общественнокультурного роста. В отличие от этого модернизация имеет главным содержанием технологический
и экономический прогресс. Говорят, что модернизация должна идти широким фронтом. Это верно, ибо
в социокультурной Вселенной все связано со всем,
социальное и культурное развитие поддерживает
технологическую модернизацию. Однако в развитие входят и очень многие явления, которые трудно
отнести к модернизации. Например, симфоническая
музыка развивается, меняет свой стиль, но вряд ли
это имеет прямое отношение к модернизации.
Есть и другое различие. Развитие в известном смысле бесконечно. Человеческое общество всегда развивалось, правда, неравномерно,
и надеемся, будет развиваться и в дальнейшем.
Модернизация – это акция единовременная, задача модернизации стоит перед странами БРИК
и другими государствами в силу их стремления
стать наравне с «золотым миллиардом» по уровню благосостояния.
Национальная традиция каждого народа является опорой как его развития, так и модернизации
его экономики и технологии. В частности русская
национальная традиция, как и традиции других
народов России, является опорой модернизации
нашей страны. Особенностью исторического развития России являются крупные сломы традиции.
Традиции Киевской Руси получили лишь частичное продолжение в Московском государстве,
потом последовал петровский натиск на традиции
Московского государства, затем большевистская
попытка уничтожить имперскую традицию России.
Уже на наших глазах то, что было создано и восстановлено в советский период отечественной
истории, было бездумно расхищено и распродано
в угоду иностранцам и собственным нуворишам.
В нынешнем 2010 г. мы замечаем какую-то лихорадочную активность, напоминающую ту, которая
была в годы перестройки (1991–1992 гг.).
Несмотря на это, отечественная традиция
никогда не пропадала вовсе, мы получили
от наших предков много ценного. Теперь перед
нами стоит задача приумножить эти сокровища
и передать их следующим поколениям.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Традиция: от прошлого к будущему
Отечественная историческая традиция необъятна в своей тысячелетней полноте, вместе
со своими либералами и демократами, умеренными консерваторами и твердокаменными монархистами. Для развития нашего общества она нужна
целиком, хотя, изучив ее, мы, естественно, сделаем
свой выбор. Для целей модернизации необходим
более узкий спектр, но и в нем наше изложение
может коснуться наиболее важных моментов. Нам
представляется, что сегодня такими моментами
являются следующие: коллективный характер
труда и досуга, характерный для нашего народа;
особое значение государственности в российской
истории, то, что Ф. М. Достоевский назвал «всемирной отзывчивостью» русского народа.
Что касается коллективизма нашего народа,
он проявился уже в славном прошлом крестьянского труда, когда русский «мир», сельская община были основой русского мира (уже без кавычек)
как нашего традиционного общежития и трудовой
активности. Традиция русской сельской общины
в новой форме была продолжена в советский период нашей истории в виде колхозов и совхозов.
Возможно, они будут преобразованы в сельскохозяйственные кооперативы. Приходится оговориться, что в современных российских больших
городах традиции коллективного труда и общежития подверглись основательной эрозии. Попытки
восстановить их предпринимались не раз, но пока
что без особого успеха.
Русский человек подвергался постоянному
натиску врагов – сначала степняков с Востока,
позже иноземных рыцарей Западной Европы.
Русская равнина была удобным полем для вторжения захватчиков. Такой она остается и сегодня.
У кого было искать русскому человеку защиты,
как ни у князей и государей? Отсюда склонность
русских искать государственного покровительства. Русский человек терпеливо подчиняется власти, редко уважает ее и любит ее. В становлении
такого патернализма сыграла роль византийская
традиция. В настоящее время, как сказал главный
редактор одного из московских журналов, государство не адекватно самому себе, т.е. его реальность не соответствует идеалу государства. Чтобы
провести модернизацию, нашему государству
предстоит преодолеть свое малодушие и оказаться достойным наших национальных задач.
Что касается «всемирной отзывчивости»,
то она выработалась в тысячелетнем историческом процессе международных связей России.
Контакты с иноземными народами послужили
стимулом творческого развития многих областей нашей культуры. Без влияния Западной Европы нашу культуру представить себе трудно.
Однако в ходе культурных контактов с внешним
миром было много слепого копирования, умаления собственного в угоду иностранному. Это
то, что мешает модернизации, которая не должна быть догоняющей, должна искать собственную модель. Это возможно лишь при высоком
уровне национального самосознания народов
России. Пока что он оставляет желать лучшего.
Наша характеристика этих трех российских
традиций может показаться спорной. Сегодня
споры о нашем прошлом разлились широкой
рекой. Одни доказывают, что советский период
отечественной истории был пустопорожним,
это, мол, была сплошная «Тухляндия». Другие
доказывают, что сословная монархия Александра III и Николая II была насквозь прогнившим
обществом. Конкретный анализ нашего прошлого – тема важнейшая, но требующая особого исследования. Мы же ограничимся кратким
методологическим замечанием.
Каждая традиция связана с интерпретацией,
она образуется в результате осмысления длинной цепочки исторических фактов в умах людей.
Поэтому споры о содержании традиции естественны, и они в состоянии придать ей критическую глубину. Но они будут плодотворны только
в том случае, если мы будем отыскивать в нашем
прошлом ценное, которое и составляет подлинную традицию. Нам нужно найти то, что способствует движению общества вперед, применительно к современности помогает осуществить
модернизацию. Промежуточным звеном между
национальной традицией и модернизацией является национальное самосознание. Только наш
общий порыв в состоянии обеспечить модернизацию. Будем же надеяться, что он состоится.
Итак, традиция есть линия общественнокультурного развития, имеющая историческую
глубину, состоящую из ряда эпизодов, объединенных тематически и оформленных и закрепленных в исторической памяти.
Закончим нашу статью тремя последними
строчками из стихотворения Николая Гумилева «Молитва»:
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!
15
УДК 316.7
Г. Н. Лола
Коммуникативный ресурс дизайна: методологический аспект
Отличительной особенностью дизайн-продукта является его символическое содержание. Потребность в дизайне
обусловлена не только функциональными и эстетическими свойствами его продукта, но и способностью служить источником нового экзистенциального опыта. Впечатление, которое производит дизайн-продукт, совпадает с моментом
вскрытия кодов, заложенных в него дизайнером, и активизирует коммуникацию.
Ключевые слова: дизайн-продукт, методология дизайна, коммуникативая практика, коммуникативный ресурс,
семиотическая модель.
G. N. Lola
Communicative resource of design: methodological aspect
Tradition is usually considered a certain set of customs, beliefs and other aspects of culture and historic reality,
a living past and present. Tradition is a sequence of episodes of history where reiteration and perspective are
united. These episodes of history are a just sequence of historic events. Being considered as a complete tendency of
development by the historic memory they become a tradition itself.
Keywords: tradition, national, historic memory, continuity, cultural synthesis, cultural achievements of a historic
generality of people.
Понимание дизайна всегда было затруднено
его вненаходимостью. Ограниченность интенций
осознать эту практику исключительно в границах
экономических отношений, связав с проектированием и производством серийных «изделий», стала
очевидной уже к середине прошлого века. Однако
и движение к «тотализации» дизайна, превращавшее его в универсальную креативную практику,
не столько способствовало бóльшей определенности дизайна, сколько ее затрудняло.
Длительное время социально-экономический
контекст представлялся единственно возможным
для продуктивного исследования практики дизайна. Генетическая связь дизайна с промышленным,
серийным производством предметов потребления, сферами обмена и потребления обусловила известную узость трактовок. Однако по мере
развития производства и технологий и возникновения общества массового потребения с особой
ролью рекламы потребительская мотивация уже
к началу XX в. существенно изменилась: потребность как нужда в продукте сменилась потребностью в коммуникативном акте обмена смыслами,
заключенными в продукте.
Дизайн оказался исключительно эффективным коммуникативным инструментом
в ситуации общей «семиотизации» вещей, которая только усиливается по мере усложнения
и разрастания цивилизационного пространства
опосредования. Сегодня уже стала очевидной
16
экономическая эмансипация дизайна и утверждение им себя в качестве полноценной культурной практики1. Уйдя в отрыв от «изделий»
и методик «формообразования», дизайн, по сути,
стал коммуникативным феноменом, назначение которого – конструирование управляемой,
результативной коммуникации. Этот сложный
процесс требует специального исследования,
и для начала хотелось бы определиться с основными методологическими установками.
Дизайн в коммуникативном измерении представляет собой процесс продуцирования впечатления. Все, к чему прибегает дизайнер, все
разнообразие материалов и его креативных решений есть лишь инструмент для решения главной задачи – произведения впечатления. Только
продуцируя впечатления и оперируя ими, дизайн
способен активно формировать и эффективно воздействовать как на потребительскую мотивацию,
так и на ценностные установки человека. В связи
с происшедшими изменениями уже к концу XX в.
дизайн обрел статус фундаментальной культурной практики, влияющей на ценностные системы
современного общества.
Смещение акцента с производства предметов
на производство смыслов в дизайнерской практике потребовало и нового осмысления цели этой
деятельности. Допущение, что таковой является
впечатление, во многом меняет понимание миссии дизайна в культуре. Что такое впечатление?
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Коммуникативный ресурс дизайна: методологический аспект
Реальность субъекта складывается из событийвпечатлений, другими словами, жизнь – это не то,
что прожито, а то, что запомнилось, причем запомнилось не документально как факт, а как переживание. Такое переживание возобновляется
под воздействием импульса, и это дает жизни
горизонт, возможность дистанцироваться от нее
и через дистанцию осознать ее как целостность.
Структура впечатления раздвоена – одна половина в душе, другая – в объекте, и для того,
чтобы возникло впечатление, эти две половинки должны соединиться. Соответственно, нельзя создать впечатление, привнести его извне,
можно только произвести, оформить из уже
существующих переживаний, вопоминаний,
ощущений. Именно в таком смысле впечатление
представлено М. К. Мамардашвили в его транскрипции прустовского «утраченного» и «обретенного» времени2.
Дизайн, создавая коммуникативную среду
посредством производимых впечатлений, предполагает ситуацию обмена смыслами между
взаимодействующими сторонами. В свою очередь, такой обмен синхронен выстраиванию
этими взаимодействующими сторонами общего семиотического пространства, в котором
становится возможным согласованность и понимание. Такое взаимодействие фиксируется
в понятии коммуникации как оно представлено
в парадигме социального конструкционизма3.
Теоретической базой социального конструкционизма является прагматизм. Представляя
человека как активного, действующего субъекта,
прагматизм переносит акцент с факторов зависимости человека от среды на его способность конструировать реальность и управлять ею посредством определенных практик. Общество в такой
перспективе предстает не данностью, которую человек застает, напротив, оно видится как подвижное, процессуальное образование, созидаемое
ситуативно во взаимодействии и взаимовлиянии
индивидов. Прагматизм актуализирует понимание
коммуникации как процесса передачи друг другу
и постепенного обобществления частного опыта,
идей, эмоций, ценностей.
В коммуникативной ситуации, как ее понимали прагматисты, социальное поведение человека определяют не прямые реакции на какойлибо объект или событие, а его оценка ситуации
в целом, отсюда вывод о вероятностном характере результата коммуникации, каковым явля-
ется взаимная согласованность действий. При
этом неопределенность укрепляет потенциал
коммуникации вообще.
Эта идея реальности, творимой в результате повседневных взаимодействий, смысловых
интерпретаций и переинтерпретаций, получает
свое развитие в социальном конструкционизме. Особого внимания заслуживает трактовка
взаимодействия не как средства, при помощи
которого на коммуникаторов действуют какието внешние силы, а как ситуации, в которой
происходящее находит объяснение. Это взаимодействие носит символический характер,
предполагающий постоянное продуцирование
пространства интерпретаций, в котором только и возможно наделение значениями любого
предмета взаимодействия.
Дизайн-коммуникация в контексте социального конструкционизма предстает как продуцирование вероятностного мира значений,
которые не предшествуют коммуникации,
а приобретаются в процессе последней. Конечно, само продуцирование значений происходит в изначально заданном смысловом русле,
поэтому необходимо рассматривать дизайнкоммуникацию в двух аспектах – структурном
и динамическом. В первом случае следует сосредоточиться на семиотическом моделировании, в процессе которого создается модель, организующая и направляющая коммуникацию.
Дизайн-коммуникация имеет целью впечатление, а материей впечатления является образ.
Соответственно, предметом особого внимания
должен стать образ, в который необходимо
заложить смысловой потенциал, способный
произвести впечатление. Семиотическое моделирование такого образа можно осмыслить
в парадигме социальной семиотики и описать
в терминах семиотической формации, кодов
и смысловых маркеров4.
Первая методологическая установка при
конструировании образа – рассматривать его
как семиотическую формацию, т. е. как текст,
как послание, понимание которого возможно
только в процессе коммуникации. Семиотическая формация – это не набор каких-то знаков,
это уже история, повествование, в рамках которого все становится на свое место. Семиотические ресурсы, при помощи которых дизайнер
конструирует образ – семиотическую формацию, варьируются в зависимости от формы
17
Г. Н. Лола
существования образа. Если речь идет о графическом воплощении образа, то это композиция,
цвет, свет, фотография, рисунок, шрифты и т. д.,
если о пространственном – те же композиция,
свет, цвет, предметы интерьера, архитектурные
детали, декоративные объекты.
Дизайнер должен отдавать себе отчет в том,
что его инструменты – знаки, а продукт – впечатления. Если прежде отправными точками
для дизайнера были «вещь», «среда», то сейчас
таковыми становятся «знак» и «коммуникативная ситуация»: дизайнер превращается в рассказчика историй. При этом ему придется брать
в расчет, что многие «слова» уже несут на себе,
выражаясь словами Р. Барта, как бы налипшие
от предыдущих употреблений значения5. И надо
быть настроже, чтобы не пойти на поводу штампов и не пытаться из них складывыать образ. Семиотические ресурсы – это средства, обслуживающие идею, поэтому сначала отрабатывается
идея, затем она разворачивается в концепцию,
в рамках этой концепции выстраивается образ
при помощи подходящего инструмента.
Сконструировать образ – семиотическую
ситуацию – значит упорядочить семиотические
ресурсы набрасыванием некой рамки, границы,
которая самим фактом своего установления
собирает различные компоненты, сообщает
их взаимодействию необходимый характер, обнаруживает в отдельных элементах такой смысловой потенциал, который вне границы был бы
невозможен. Эта граница позволяет осознать
текучие ускользающие, неопределенные знаки
как целостность. Объяснить, что собой представляет граница в случае дизайн-коомуникации без обращения к понятию эстетизации,
весьма затруднительно.
Акт эстетизации создает между объектом
и зрителем дистанцию, которая дает возможность отстраниться от объекта, вырвать его
из потока жизни и увидеть его как нечто целостное. Эстетизировать нечто – значит вынести
его за границы обыденного, непосредственно
данного, само собой разумеющегося и сделать
объектом созерцания. Дистанция превращает
объект из данности в представление. Эстетизировать – значит любоваться чем-то, участвовать
в представлении. При этом чувства могут быть
не только «высокие» или «возвышенные», важно
само наличие переживания, другими словами,
эсетический объект – это то, что волнует.
18
Дистанция создает условия для переживания, потому что сам факт ее установления переводит объект в новое качество. Эстетизация
сопровождается потерей, которая тут же оборачивается приобретением: с утратой банального
значения эстетизируемый объект обретает иной
смысл. Это смысл ценности самой по себе вне
каких-либо обоснований. Здесь не место детальному исследованию феномена эстетизации6,
достаточно указания на смыслообразующую
функцию дистанции.
Дистанция выводит объект в план созерцания, дает «свет», в который попадает то, что эстетизируется. Но для того чтобы в этом «свете»
образ оформился, необходимы коды. Благодаря
коду конструируется образ как семиотическая
формация, т. е. относительно устойчивая, типическая коммуникативная модель, которая сама
задает параметры интерпретаций. Назначение
семиотической формации – внести в коммуникацию предсказуемость, узнаваемость ситуаций
и, как следствие, социальную согласованность.
Коды задают условия игры: чем более они внятны и определенны, тем легче в такую игру включиться. Но быстрое включение автоматически
не гарантирует продуктивного развития коммуникативной ситуации.
Важно помнить, что установка на создание
семиотической формации означает не стремление предложить другому завершенную
смысловую структуру как нечто готовое
к потреблению. Семиотическая формация – это
предложение включиться в совместное действие по установлению смысла с предсказуемыми, но не гарантированными результатами.
Конечно, в коммуникации в принципе не может
быть гарантированного понимания, однако
важно и не стремиться к нему, потому что такое
стремление к «безошибочному», буквальному
пониманию заложенного смысла чревато упрощением создаваемого образа, оснащениием его
обильными подсказками, что в конечном счете
лишает получателя возможности понимания
как участия. Такой образ оказывается «пустым»
с точки зрения цели дизайн-коммуникации –
произведения впечатления.
Итак, семиотическая формация должна
представлять собой открытое пространство
интерпретаций, в котором тем не менее проложены русла, направляющие интерпретативное творчество. Такие русла задаются кодами.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Коммуникативный ресурс дизайна: методологический аспект
Семиотическая формация является динамичной
моделью, поскольку код, введенный дизайнером,
взаимодействует с другими кодами, которые вводит другая коммуницирующая сторона, в результате чего смысл изменяется: он может уточняться,
дополняться или заменяться другим.
Ввод кода запускает процесс смыслообразования. Необходимо отметить ряд моментов,
свзанных с использованием кодов. Во-первых, коды выбираются, и выбор этот со стороны дизайнера должен быть осмысленный,
при том, что пользователь свободен в выборе
кода. Во-вторых, коды в значительной степени,
но не полностью, форматируют процесс опознания значений.
У семиотической формации с внятными кодами хороший прогноз, но нет гарантий эффективного развития. Не факт, что она станет динамичной и сможет обеспечить процесс смыловой
индукции, т. е. потенцировать и бесперебойно
обеспечивать развертывание смыслов. Даже
хорошо отлаженная семиотическая формация
требует введения смысловых маркеров, роль
которых – внести большую определенность
во взаимные интерпретации.
Семиотическое моделирование образа-впечатления происходит в процессе разработки
концепции и фиксирует результат коммуникации, представляя ее оформленной и завершенной. Такая интенция на уже сделанность
того, чего еще нет (в данном случае, впечатления), – своего рода опережающее видение, характерное для дизайнерской практики вообще.
Но в той же мере для дизайна сущностно само
произведение результата: только в процессе
исполнения измышленное, сконструированное
обретает жизнь, и этот момент маркируется участниками процесса как эффект дизайна.
Рассмотренные понятия социальной семиотики помогают понять, как осуществляется дизайнерская деятельность в коммуникативном
плане, однако не следует преувеличивать значения семиотических процедур для создания
образа-впечатления. Дизайн, при всей своей
инструментальности, обращен к бытию человека, и эффект дизайна, возникающий в процессе
коммуникации, знаменует обретение человеком
во впечатлениях нового опыта бытия. В этом
смысле дизайн не есть нечто механически сконструированное и готовое к употреблению, дизайн продуцирует событие, в котором участвуют
и дизайнер, и тот, к кому обращено его послание
(в данном контексте говорить о потребителе
не совсем корректно, скорее, речь должна идти
о пользователе).
Вклад дизайнера в это событие гораздо
более весóм, но и другая коммуницирующая
сторона должна участвовать. Такое участие
может спровоцировать загадка, интрига, заключенная в дизайне, поэтому дизайн с необходимостью предполагает как наличие послания,
так и кода-ключа к его разгадке. С пониманием
особой миссии дизайна должны выстраиваться
и его коммуникативные стратегии.
Примечания
1
Лола Г. Н. Дизайн: опыт метафизической транскрипции. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998.
2
Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути: М. Пруст «В поисках утраченного времени»:
лекции. СПб.: Изд-во Рус. христиан. гуманитар. ин-та,
1997.
3
Казаринова Н. В. Межличностная коммуникация:
социально-конструкционистский анализ. СПб.: Изд-во
СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2006.
4
Там же. С. 118–126.
5
Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика.
М.: Прогресс: Универ, 1989. С. 341.
6
См. об эстетизации как установлении дистанции:
Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986; Гройс Б. Искусство утопии. М.: Худож.
журн., 2003; Лола Г. Н. Указ. соч.
19
УДК 930.85
Е. М. Никифоренко
Между государством и церковью: судьба Сампсониевского собора
Взаимоотношения храмов-музеев и музеев, в фондах которых имеются иконы, с одной стороны, и Русской
православной церкви, с другой, являются сегодня предметом острых дискуссий. Изучение и детальный анализ
прошлого опыта этих взаимоотношений необходимы для того, чтобы найти пути дальнейшего взаимодействия
музея и церкви. Конфликт церкви и музея на почве разделения имущества – специфическая черта, характерная
и для России, и для других стран, находившихся под влиянием советской власти. Политика бесконфликтного
и плодотворного сосуществования музея и действующего храма была апробирована в Сампсониевском соборе – уникальном историческом и архитектурном памятнике первой половины XVIII в.
Ключевые слова: русская культура, Сампсониевский собор, храм-музей, Русская православная церковь,
передача общинам верующих храмов-музеев, Нагорский Николай Викторович.
E. M. Nikiphorenko
Sampsonievsky cathedral’s destiny: between state and church
Relations between temples converted to museums and museums where icons are being stored, on the one
hand, and Russian Orthodox Church, on the other, have become a subject of fierce disputes. Detailed analysis of any
existing relations of the kind is necessary as it allows to find better ways of further interaction between museum and
church. Conflict between church and museum based on property disagreements is a peculiar problem both in Russia,
and in the other countries which experienced the influence of the Soviet power. The policy of fruitful coexistence
of a museum and an operating temple has been approved in the Sampsonievsky cathedral – a unique historic and
architectural monument of the first half of XVIIIth century.
Keywords: Russian culture, the Sampsonievsky cathedral, Russian Orthodox Church, museum, Nagorsky Nikolay
Viktorovich.
Взаимоотношения храмов-музеев и музеев,
в фондах живописи которых имеются иконы,
с одной стороны, и Русской православной церкви, с другой стороны, стали предметом обсуждений с последних десятилетий ХХ в. Именно
тогда, в 1990-х гг., когда Русской православной
церкви начали возвращать ее недвижимое имущество, встал болезненный вопрос возврата
предметов церковного искусства. Но сегодня
эта проблема является особенно острой.
Изучение и детальный анализ опыта прошлого столетия этих взаимоотношений необходимы для того, чтобы избежать возможных
ошибок в настоящем и будущем и найти пути
взаимодействия музея и церкви.
До 1917 г. проблема взаимоотношений государства и церкви просто не существовала – все
храмы и соответственно церковное имущество
принадлежали Русской православной церкви,
и ни о каком другом их использовании и перемещении речи быть не могло.
К осени 1917 г. Петроградская епархия была
одной из самых крупных и богатых в стране.
В Петрограде и ближайших пригородах на-
20
считывалось около 500 храмов. В Петрограде
было 63 приходских церкви (к ним относились
и храмы при крупных предприятиях). До революции соблюдалось положение о том, что приход – церковный округ – мог образовываться
только при наличии в нем храма, средств, достаточных для его содержания, и обычно не менее
700 прихожан мужского пола.
Для большевиков, пришедших к власти
в 1917 г., Русская православная церковь была
идеологическим противником, так как она, будучи неотъемлемой частью царской России, защищала старый строй и после революции.
За время руководства страной Временным
правительством удалось провести некоторые реформы, направленные на достижение
определенной независимости церкви от государственных структур. Важнейшим церковным
событием этого времени было проведение Всероссийского Поместного собора 1917–1918 гг.,
где была упразднена синодальная система,
и вновь, после двухсотлетнего перерыва, Русская церковь обрела патриарха. С этого момента для Русской церкви закончился период, назы-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Между государством и церковью: судьба Сампсониевского собора
ваемый историками церкви синодальным, имперским или петербургским, и начался новый,
не менее тяжелый, который вошел в историю
церкви как советский.
На Поместном соборе Русской православной церкви был поставлен вопрос о состоянии
церковного искусства и прозвучало предложение о создании «Патриаршей палаты», на базе
которой предполагалось организовать научный
центр по охране памятников старины.
Также был выработан и обсужден проект
положения «Об охране памятников церковной
старины», в котором были определены самые
важные точки взаимодействия с государственной властью:
«Все памятники церковной старины являются
неотъемлемой частью собственности Православной церкви и как национальное достояние охраняются всей мощью государственной власти;
Высшее наблюдение за сохранением и подержанием церковной старины возлагается на „Патриаршую палату“;
Охране подлежат все памятники старше
50 лет» и др.
Но, к сожалению, этот очень важный документ так и остался на стадии обсуждения, а был
принят единственный документ, касающийся
церковного искусства – «О Комитете попечительства о русской иконописи».
Одним из первых законов нового правительства был принятый 20 января 1918 г. декрет
«Об отделении церкви от государства и школы
от церкви» (другое название «О свободе совести,
церковных и религиозных обществах»). Декрет
законодательно лишил Русскую православную
церковь статуса государственного юридического лица и соответственно имущества, которое
было объявлено народным достоянием, т.е. достоянием государства. Церковь была лишена источников существования и собственности.
Для церкви начался длительный период
правового произвола. Потеряв права юридического лица, церковь была лишена и своей
памяти – собственных архивов. Именно поэтому сегодня исследования в области церковной
истории сопряжены с огромной проблемой
получения информации, в лучшем случае рассеянной по многочисленным архивным фондам,
а в худшем – просто уничтоженной.
Инструкция Наркомата юстиции от 24 августа 1918 г. «О порядке проведения в жизнь
декрета об отделении церкви от государства
и школы от церкви» установила «советский»
порядок организации церковной жизни: все
церковное имущество переходило непосредственно в ведение местных Советов депутатов
трудящихся, а те по описям передавали его
в бесплатное пользование прихожанам «числом не менее двадцати человек» на условиях
договора. «Двадцатка» принимала на себя ответственность за здание храма, богослужебное
имущество и могла самостоятельно приглашать
того или иного священника.
В следующем году был принят декрет
«О вскрытии мощей всех российских чудотворцев»
и в 1922 г. «Об изъятии церковных ценностей», поводом для которого послужил величайший голод
в Поволжье. Но причина была другая: внедряя
коммунистические идеи, государственная власть
видела в Русской православной церкви противника, обладающего необходимыми для идеологической борьбы капиталами, и именно поэтому
начала уничтожать храмы и монастыри.
Хроника первых «мероприятий по отчуждению» была отражена на страницах еженедельника «Церковные ведомости», редакция
которого была разгромлена сразу после первых
критических публикаций.
В одном из выпусков протопресвитер, бывший
придворный духовник А. А. Дернов сообщал, «что
в Гатчине бывшая Дворцовая церковь совершенно
уничтожена. Церковь Зимнего Дворца (Большой
собор) дважды подвергалась разгрому: в октябре, когда многие ценности унесены… и 25 ноября,
когда бандиты, взломав двери и увидев, что разгром был произведен раньше… вытащили из-под
святого престола камни»1.
Изъятие ценностей в Александро-Невской
Лавре было проведено уже более организованно. Мандат, по которому все имущество и строения Лавры переходили в ведение большевистского правительства, впервые вызвал противодействие священнослужителей и мирян 2.
В Совет Народных Комиссаров было направлено письмо-протест. В нем говорилось, что «в попытках отчуждения собранного длинным рядом
поколений верующего народа церковно-народного достояния и церковных святынь: Александро-Невской Лавры, синодальной типографии,
духовных учебных заведений и др., – делаемого
Советом народных комиссаров, мы, православные русские люди, видим нарушение не только
21
Е. М. Никифоренко
всякой правды, но и начало открытых гонений
на Православную Церковь и на православную
веру…»3.
Тем не менее, когда государство в лице Комиссии помощи голодающим (ПОМГОЛ) обратилась к патриарху Тихону с призывом пожертвования церковных ценностей на нужды голодающих, патриарх ответил на эту просьбу изданием «Воззвания к пастве», в котором просил
жертвовать на нужды голодающих церковные
ценности, «не имеющие богослужебного употребления». Однако этот призыв был совершенно иначе интерпретирован, и церковь обвинили
в равнодушии к народным бедам.
Началась вторая волна насильственного
изъятия церковных ценностей. Петроградский
митрополит Вениамин (Казанский), во избежание столкновений с властями и предотвращения
жертв, благословил жертвовать все, что не относится к Святому престолу и даже ризы с икон. Он
был готов пожертвовать голодающему народу
даже драгоценный оклад с величайшей святыни
Петербурга – образа Казанской Божьей Матери.
«Это – Богово, мы все отдадим сами», – говорил
святитель4. 6 марта 1922 г. святитель Вениамин
сам обратился в ПОМГОЛ с заявлением о добровольном пожертвовании Церковью своего достояния при условии осуществления контроля
со стороны верующих. За что на него было возбуждено уголовное дело, и 29 мая он и еще 86
человек были арестованы.
В июле трибунал приговорил к смертной
казни и расстрелял митрополита Вениамина,
архимандрита Сергия (Шеина) и профессора
юридического факультета Петербургского университета Юрия Павловича Новицкого, являвшегося также юрисконсультом Лавры.
С конца 20-х гг. началось массовое закрытие
приходских храмов, часто сопровождавшееся
их сносом. При этом официально не отрицалась
ценность «культовых построек» как памятников
истории и искусства, однако безоговорочно
такая ценность признавалась лишь за храмами,
построенными до XV в. Наибольшие утраты выпали на памятники архитектуры синодального
периода как «малохудожественные».
С 1 февраля 1930 г. был запрещен колокольный звон. Изъятие колоколов и запрещение
колокольного звона оправдывались официальным введением непрерывной рабочей недели
в 1929 г. и нуждой государства в меди. Фактиче-
22
ски, кампания по изъятию церковных ценностей
возобновилась в 1930-е гг. с новой силой.
Трудно переоценить те потери, которые
понесла русская культура за эти годы. Сколько
замечательных, уникальных памятников архитектуры, иконописи, прикладного искусства
было уничтожено и вывезено за рубеж.
В эти годы храмы не просто уничтожали,
их оскверняли с особым цинизмом – приспосабливали и переоборудовали под другие,
часто унизительные нужды трудящихся. Многие храмы были обращены в лучшем случае
в склады и хранилища, но были и спортивные
комплексы, бассейны и даже общественные туалеты. Так что тем храмам, которые особо активным «двадцаткам» удалось отстоять и представить на них убедительные музеефикационные
программы (по типу музея отжившего культа
или музея атеизма), можно считать, повезло.
Декретом от 15 мая 1932 г. была объявлена
безбожная пятилетка, предполагавшая к 1 мая
1937 г. полную ликвидацию церкви.
Документы свидетельствуют, что Сампсониевский собор достаточно долго оставался
островком спасения для многих произведений
церковного искусства из близлежащих храмов.
Например, церковь благоверной княгини Анны
Кашинской Кашинского Сретенского женского
монастыря Тверской епархии, находящаяся неподалеку от Сампсониевского собора (Б. Сампсониевский пр., 53), согласно выписке из протокола № 83 заседания президиума ВЦИК5, подлежала закрытию с 1 июля 1933 г. и сносу.
В архивном деле также имеется заявление
«двадцатки» с просьбой разрешить перенести две
иконы в Сампсониевский собор6. Так же материалы дела демонстрируют продолжающуюся борьбу
инициативной группы за сохранение храма Анны
Кашинской, построенного в начале XX столетия
по проекту архитектора А. П. Аплаксина, результатом которой явилось имеющееся в деле решение
президиума Выборгского райсовета о передаче
здания Выборгскому музею и акт о передаче ключей от церкви зав. музеем7.
Так же располагавшаяся неподалеку церковь
Спаса Происхождения Честных Древ (Спасо-Бочаринская; ул. Комсомола, д. 9), снесенная летом
1932 г., передала две иконы и серебряный крест
Сампсониевскому собору8.
С 1918 по 1938 г. Сампсониевский собор
оставался в ведении управления заместите-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Между государством и церковью: судьба Сампсониевского собора
ля Патриаршего Местоблюстителя в Москве
и Ленинградского митрополита. Однако нападки на собор были постоянными. Так в январе
1932 г., согласно выписке из протоколов собраний рабочих и служащих предприятий и учреждений города о закрытии храмов и снятии колоколов, было поручено Ленинградскому Совету
поставить вопрос о том, чтобы «закрыть собор
князя Владимира и передать под районный кооперативный клуб; закрыть Троицкую церковь
(находящуюся напротив Петропавловской крепости), помещение каковой передать под клуб
воинским частям и рабочим Монетного двора,
остро нуждающимся в культурном очаге. Закрыть церковь Сампсония по пр. К. Маркса и открыть в ней магазин готового платья» (фабрика
«Красный Маяк»).
20 марта 1935 г. усилиями творческой интеллигенции Ленинграда Сампсониевский собор
был взят под охрану государством как исторический и мемориальный памятник. Во имя
спасения этого уникального памятника были
предприняты все меры для обоснования его
исторической связи с легендарной Полтавской баталией. Храм был объявлен памятником славы и победы русского оружия в борьбе
с иноземными захватчиками. На тот момент это
был единственно возможный путь сохранить
его от полного уничтожения.
Но все же в июле 1938 г. церковные службы в Сампсониевском храме были прекращены по решению административной комиссии
Выборгского комитета (протокол от 11 июля
1938 г.)9. Известно «Анонимное письмо секретарю обкома ВКП ( б) А. А. Жданову с протестом
против преследования духовенства и закрытия
церквей», которое было прислано из обкома
ВКП(б) председателю Ленсовета для проверки.
В нем, ссылаясь на ст. 24 Великой Сталинской
Конституции, дающей право трудящимся СССР
исповедовать любую веру, определена позиция
народа на государственные реформы по отношению к Русской православной церкви. «Лишили людей самого дорогого. Здесь уже не идейная
борьба, а насильственная и, можно сказать, разбойничья, ведь народ-то не обманешь, он чует
правду, где же спрашивается здесь пункт 24 конституции. А слово печати, вот уж этого и совсем
нет, разве мы можем открыто написать в редакцию газеты, подписать подлинно свои адреса
и фамилии. Нет. Нас угонят куда Макар телят
не гонял. Вот теперь наша огромная Выборгская
сторона осталась совершенно без храма, самый
дорогой храм древний, Сампсониевский, власти
закрывают, это сказали двадцатке в Смольном,
что, дескать, мы не регистрируем 20-ку, т. к. ваш
храм подлежит закрытию… В силу изложенного просим дать нам возможность в дни и часы
досуга проводить в своем родном храме Сампсониевском… С приветом рабочие заводов
и прихожане Сампсониевского храма»10.
С 1939 г. Сампсониевский собор был передан в ведение Охраны памятников Управления
по делам искусств Ленинградского Совета депутатов трудящихся.
Но еще с 1938 г. велись переговоры между
дирекцией Эрмитажа и Комитетом по охране
памятников о возможности аренды здания
собора. Однако далеко не музейные функции
для Сампсониевского собора готовил Эрмитаж,
собор должен был использоваться под склад
Эрмитажа.
Великая Отечественная война и блокада Ленинграда изменили все планы мирного времени и по отношению к Сампсониевскому собору
в том числе.
На протяжении всего XX в. именно музеи
бережно сохраняли и заботились о памятниках
храмовой архитектуры. Музеефицируя, спасали
храмы от сноса, предотвращали вывоз многих ценностей, консервировали и реставрировали произведения церковного искусства, составляли описи
и вели учет. Музеи сохранили не только предметы,
но и религиозные традиции – бесценное наследие
духовной культуры. И не только хранили, а популяризировали, не позволяли прерваться жившей
в народе преемственности культуры.
Благодаря тому, что в советский период несколько поколений ленинградских детей выросло, посещая экскурсии в Исаакиевском соборе,
Казанском соборе, отделе Древнерусского искусства в Русском музее, для них были понятными и знакомыми библейские сюжеты, символика церковного искусства, история Русской
православной церкви и т. д. Именно благодаря
этому люди сохранили в себе православный дух,
православную культуру.
В эти же годы проводились серьезные работы по реставрации икон во многих музеях
страны. Большой вклад в сохранение иконописи внесли сформированные еще в дореволюционное время Научно-реставрационные мастер-
23
Е. М. Никифоренко
ские имени И. Грабаря в Москве. «Надо отметить
вырисовывающуюся удручающую картину ее
(церкви) небрежного отношения к памятникам культуры. Многочисленные перестройки
древних храмов, нарушение их архитектурно
художественной целостности проводились
в интересах религиозных, оторванных от заботы о памятнике. Это же относится и к постоянному „поновлению «икон и храмовых фресок,
в результате которых навсегда утрачено неподдающееся учету количество фресок А. Рублева
во Владимире, только на расчистку которых советскими реставраторами потребовались годы
упорной работы»11.
В свет выходит большое количество прекрасно оформленных и богато иллюстрированных альбомов по искусству Руси. Целая плеяда
советских исследователей ведет научные изыскания в области церковного искусства, появляются серьезные научные работы.
В преддверии празднования 1000-летия
Крещения во многих храмах начинаются восстановительные и реставрационные работы,
которые в основном заканчиваются к 1988 г.
Возрождение иконописания в России началось в 80-х гг. XX в., хотя были мастера работавшие в предшествующее десятилетие, например
игумен Алипий (Воронов).
В 1982 г. возникло первое за советский период
профессиональное объединение иконописцев –
Алексеевская Патриаршая мастерская. Практически все мастера, начинавшие работать в это
время, получили светское профессиональное
образование. Можно отметить большой интерес
к иконописи и у светских живописцев. Многие
из них осваивают древние техники иконописного мастерства, копируют иконы. Но работы этих
мастеров значительно отличаются даже от простых кустарных икон прошлого века, так как механическое повторение внешних форм не создает
проникновенного православного образа.
Итак, отношения Русской православной церкви с российскими музеями изначально не сложились, поскольку именно музеям досталась основная масса изъятых у религиозных объединений
предметов культа и заметная часть зданий.
Сегодня передача общинам верующих храмов-музеев и монастырей-музеев происходит
поспешно и часто необдуманно, без учета конкретных условий, необходимых для поддержания сохранности памятников, что вновь обора-
24
чивается для культурного наследия России неисчислимыми потерями. Практически исчезает
целый тип интереснейших музеев со сложившимися традициями, высококвалифицированными
кадрами, а миллионы людей оказываются отчужденными от культурного наследия христианства, созданного общими предками как сегодняшних верующих, так и атеистов.
Однако уже сейчас очевидно, что подобную ситуацию нельзя решать прямолинейно, необходим
поиск «золотой середины». Возможно, что и нет
противостояния музея и церкви, как это кажется
на первый взгляд. Церковь вполне могла бы рассматривать музей не как захватчика, а как помощника и соратника, не только на пути сохранения
духовных и материальных ценностей церковной
культуры, но и в деле воспитания русского народа
и всего российского общества, возрождения его
духовности, патриотизма.
Конфликт церкви и музея на почве разделения имущества – специфическая черта,
характерная и для России, и для других стран,
находившихся под влиянием советской власти.
Храм-музей – тип музея, хорошо известный
и часто встречающийся во многих странах мира.
Однако там процесс становления храма как музея
шел постепенно, можно сказать, естественно,
на общем фоне секуляризации общества и осмысления ценности культурного наследия.
В России этот процесс носил насильственный характер и проходил стремительно, с многочисленными тяжелыми потерями.
С середины XIX столетия в общественном
сознании россиян наметилось изменение отношения к церковной архитектуре и предметам.
Осознание предметов отечественной старины
как историко-культурных ценностей началось
с археологических объектов, а после распространилось на «церковные древности».
Культовые предметы стали объектами
коллекционирования и экспонирования
не только в монастырских и храмовых ризницах, но и в церковно-археологических музеях,
на выставках, в залах исторических музеев.
Большую роль в развитии этого процесса сыграло так называемое «открытие русских икон».
Одновременно возрос интерес к недвижимым
культовым памятникам, которые уже рассматривались с точки зрения «музейного» интереса. В это время издается большое количество
путеводителей, приглашающих посетить тот
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Между государством и церковью: судьба Сампсониевского собора
или иной храм, интересный, прежде всего,
как достопримечательность, научных изданий,
дающих историко-культурный анализ памятников культового искусства12.
Многие храмы уже воспринимались ценителями древности как музеи. На это указывает, например, цитата из журнала «Временник. Северный
кружок любителей изящных искусств»: «Храм Рождества Божией Матери [Ферапонтова монастыря]
холодный, и службы в нем отправляются только
в теплое время года. Да теперь это скорее музейхрам искусства, чем дом молитвы»13.
Кроме того, многие русские храмы изначально
выполняли не только сакральную, но и мемориальную функцию. Это так называемые «храмыпамятники», которые возводили в честь знаменательных событий в отечественной истории,
прежде всего в память великих военных побед.
Храмы-памятники появляются уже в XII в. (церковь
Покрова-на-Нерли), а к XVI в. они получают широкое распространение по всему Русскому государству (собор Покрова-на-Рву, церковь Усекновения
главы Иоанна Предтечи в Дьякове и др.).
В XIX в. мемориальное значение храмов-памятников усиливается посредством размещения в интерьере храма подлинных вещей, документирующих то или иное событие. Чаще всего
это были знамена, трофеи, оружие, памятные
предметы и надписи, надгробия.
Например, в Камер-фурьерском церемониальном журнале можно встретить записи об отправке трофейных шведских знамен в Исаакиевский собор (18 апреля 1809 г.)14, о доставлении
в Исаакиевский собор трофейных турецких знамен (5 марта 1811 г.)15или о доставлении в Казанский собор трофейных саксонских и иных знамен, ключей Гамбурга, Дрездена, Любека, Торна,
Варшавы, а также Ленкорани16.
Однако отношение к храму как к культурно-историческому памятнику складывалось не только
в светском обществе, но и внутри самой церкви.
Многие священнослужители занимались научно-исследовательской деятельностью в области
культуры, создавая при этом церковно-краеведческие организации. Церковно-краеведческие организации, которые начали появляться в разных
регионах России с конца XIX в., занимались изучением своей территории с точки зрения церковной
истории, археологии, религиозной жизни народа.
В рамках этих организаций при церквах и соборах
открывались древлехранилища, которые занима-
лись собиранием вещественных и письменных
памятников церковной старины. Древлехранилища включали в свои коллекции и «нецерковные
памятники, служащие к уяснению религиознонравственного быта православных обывателей
местного края»17.
В отличие от столичных городов, где начиная с Петровского времени музеи создавались
преимущественно в рамках светской культуры, в провинции церковь оказывала влияние
на формирование музейных объектов и связанной с этим среды.
Примером может служить Тула, где в 1884 г.
преподавателем Священного Писания Тульской
духовной семинарии Николаем Ивановичем
Троицким был основан первый тульский губернский музей – Епархиальное древлехранилище,
или Палата древностей, как стали называть его
позже. По мере роста собрания профиль музея
постепенно изменялся. Из музея преимущественно церковной истории и культуры рождался музей общеисторический. При этом музей
создавался не только для сохранения исторических предметов, но подразумевал и коммуникативную функцию, так как Палата была открыта
для широкой публики, и среди ее посетителей
было много детей и учащихся. Главную цель создания музея Н. И. Троицкий видел в «уяснении
русского исторического быта и воспитании патриотических чувств»18.
Но в конце ХХ в. произошел резкий поворот
в противоположную сторону – теперь стали закрывать музеи, занимающие культовые здания,
и передавать культурные объекты Русской православной церкви. Возможно, государство таким
образом искупало свою вину за воинственное
безбожие советского периода, реабилитировало
себя в глазах церкви, а, следовательно, и православного русского народа. Однако такая политика
«восстановления исторической справедливости»
принесла свои печальные результаты.
Дело даже не в том, что многие музеи с их уникальными и подчас хрупкими экспонатами оказались выброшенными на улицу в прямом смысле
этого слова. Главное, что отсутствие должного ухода
и несоблюдение правил хранения привели к тому,
что многие архитектурные памятники и памятники
изобразительного искусства, переданные Русской
православной церкви, стали разрушаться. Церковь
часто просто не располагает средствами, необходимыми для сохранения и реставрации памятников,
25
Е. М. Никифоренко
не имеет квалифицированных кадров, владеющих
специальными музейными навыками. Иногда у служителей церкви отсутствует понимание того, что памятники надо хранить. К сожалению, приходится
иметь дело с очень тяжелыми последствиями такого
подхода. Но подчас ущерб наносится и со стороны
музея, когда музейные работники не осознают духовный аспект вверенных им объектов.
В качестве примера можно привести Ипатьевский монастырь, который находится в совместном использовании Костромским государственным музеем-заповедником и монашеской
общиной. Там был период, когда экспозиция
не соответствовала ни названию музея «Ипатьевский монастырь», ни самому объекту, на территории которого музей расположен. Например, в одном из храмов в свое время была размещена коллекция оружия времен Гражданской
войны, коммунистические и комсомольские
реликвии, а также коллекция алкогольной продукции местных предприятий.
Или, например, когда Сампсониевский
собор находился в ведении Государственного
историко-мемориального музея А. В. Суворова,
была сделана попытка привязать уникальный
интерьер собора к специфической экспозиции «Русское оружие в годы Северной войны
1700-1721 гг.», что напоминало неудачный опыт
музея «Ипатьевский монастырь» и привело
к искажению исторического и художественного облика храма. Организаторами предлагалось изменить топографию собора, отказаться
от смысловых акцентов алтарей, создать планировку новых административных и хозяйственных помещений.
Есть позитивные примеры компромиссов –
открытие церкви при Третьяковской галерее,
в которую перенесли часть икон из коллекции музея. По словам генерального директора Третьяковской галереи В. А. Родионова,
«необходимость развития сотрудничества
между государственными музеями и Русской
православной церковью – это аксиома, которая не требует доказательств. Третьяковская
галерея имеет хорошие контакты и дружеские
отношения с Русской Православной Церковью. В музее есть храм, в котором регулярно
совершаются богослужения у чудотворной
Владимирской иконы Божией Матери. Настоятель храма одновременно является заведующим научным отделом Третьяковской га-
26
лереи. Наш музей часто посещает Святейший
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.
Сотрудничество с церковью приносит нам радость, удовлетворение, мир и согласие».
Одним из ярких примеров такого сотрудничества в Санкт-Петербурге является Государственный музей-памятник (ГМП) «Исаакиевский собор».
Это музейный комплекс, объединяющий наиболее
крупные храмы-музеи Санкт-Петербурга – Исаакиевский собор, Сампсониевский собор, собор Воскресения Христова (Спас-на-Крови) и Смольный
Воскресенский Новодевичий собор, который был
передан музею в марте 2003 г.
Политика сосуществования музея и действующего храма была апробирована в Сампсониевском
соборе – уникальном историческом и архитектурном памятнике первой половины XVIII в. Причем
стоит отметить, что инициатива исходила от директора музея Николая Викторовича Нагорского.
В мае 2002 г. в соборе состоялось богослужение,
первое после более чем 60-летнего перерыва.
Сначала богослужения проводились только по большим православным праздникам, теперь же они проходят регулярно. Храм имеет
своего настоятеля – пртоиерея Иоанна (Малинина), который возродил в соборе приходскую
деятельность.
Таким образом, Сампсониевский собор сегодня живет полноценной жизнью храма, а музей
продолжает свою работу. В соборе завершается
реставрация, начатая еще в 1984 г., когда Сампсониевский собор в качестве филиала был передан ГМП «Исаакиевскому собору». Практически
все работы ведутся на средства музея. Естественно, что церкви памятник такого уровня содержать пока сложно, поэтому для обеих сторон
очевидно, что каждый должен выполнять свою
работу: церковь – служить Господу, продолжая
жизнь храма, музей – заниматься хранением,
реставрацией, научным изучением и популяризацией вверенных ему ценностей
Анализ почти векового противостояния
музея (государства) и священнослужителей
(церкви) позволяет сегодня избежать ситуаций,
усугубляющих проблему.
В целях достижения взаимопонимания
и сотрудничества необходимо сегодня обеим
сторонам увидеть положительные стороны
в действиях бывшего идеологического противника. Начиная диалог, необходимо выстраивать
взаимоотношения на принципах признания ог-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Между государством и церковью: судьба Сампсониевского собора
ромной исторической роли церкви в судьбе
отечества и ее вклада в формирование нравственных устоев нации, а другой стороны, так же
необходимо признание заслуг музеев и их сотрудников в нелегком деле спасения и сохранения от полного уничтожения русской церковной
культуры как таковой.
Также обращает на себя внимание проблема личности в решении каждой отдельной ситуационной задачи. Было бы полезно
обеим сторонам предельно деликатно решать
кадровую проблему. Назначая руководителей
музея, располагающегося в храме, и настоятеля
в храм-музей, было бы полезно более серьезно ориентироваться на профессиональные характеристики человека, но и духовные нельзя
оставлять без внимания. Вряд ли можно обойтись без проблем, если таким музеем руководит человек не только не верующий, но даже
не желающий вникнуть в суть православной
культуры, а настоятелем в этот храме назначен
священник, не желающий сотрудничества.
Также существует и проблема с хранителями
коллекций. Как должностное лицо хранитель,
в подлинном смысле этого слова, является экспертом, исследователем, аналитиком в отношении всего или части фонда музея.
Если, например, хранитель позвоночной палеонтологии в Музее естественной истории должен быть зоологом или биологом и экспертом
по динозаврам; хранитель живописи, графики
или декоративно-прикладного искусства, к примеру XIX в., должен обладать знаниями эксперта
в данной искусствоведческой области конкретного периода, то что говорить о хранителях
фондов древнерусской живописи или фонда
поздней русской иконы храмов-музеев.
Во многих европейских музеях хранителями
коллекций являются узкоспециализированные
сотрудники, как правило, академики, профессора, так как эти рабочие места регламентируются
общенациональными или даже международными интересами. В России такая удача, к сожалению, выпала лишь считанным коллекциям.
Создание некой ассоциации, объединяющей хранителей и директоров православных
храмов-музеев, организованной, возможно,
на базе или при непременном участии церкви,
позволило бы более рационально и эффективно
решать общие задачи: сохранение памятников
и духовное просвещение посетителей. При этом
важно не только выполнение каких-то договоров и обязательств, но и уровень сознания вовлеченных в эти отношения людей.
Музейные работники должны быть духовно подготовлены и выстраивать свою профессиональную
деятельность в соответствии с традициями православной культуры. Церковнослужители, в свою очередь, – ценить вклад музея и его сотрудников в дело
поддержания и сохранения церковных реликвий
и быть более терпимыми. Только в таком случае
можно говорить о положительных перспективах
этих отношений, ведь отношения – это, прежде
всего, отношения между людьми.
Конечно, определенные проблемы, которые
встают на пути этого сотрудничества, существуют:
это и отсутствие правовой базы, регулирующей совместное пользование памятником; и некоторые
вопросы кадрово-идеологический политики.
Опыт Сампсониевского собора, который,
наверное, благодаря своему посвящению, исторически призван примирять непримиримое,
имеет огромное значение. В XVIII в. этот православный храм и созданное при нем кладбище
приняли под свою сень христиан различных
вероисповеданий, различных национальностей, объединенных только одним делом – они
создавали Санкт-Петербург. В XX в. Сампсониевский собор опять гасил противостояние церкви
и государства – вплоть до его закрытия в 1938 г.,
в собор на хранение передавались иконы и утварь из других подлежащих уничтожению храмов. Сампсониевский собор уцелел и чудесным
образом сохранил свое убранство, приняв статус памятника победы под Полтавой, опять же
уравновесив церковные и государственные интересы. И, наконец, в начале XXI в. демонстрирует в своих стенах прецедент разумного компромисса действующего храма и музея, определив
тем самым дальнейшую политику сближения
государства и церкви.
Примечания
1
Гонения на Петроградскую церковь: [ред. ст.] //
Церков. ведомости. 1918. № 1. С. 20.
2
Губин В. С крестом и на кресте // Перемена: газ.
Л., 1990. № 7(10).
3
Церков. ведомости. 1918. № 1. С. 27.
4
Губин В. Указ. соч.
5
ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 50. Д. 29. Л. 79.
6
Там же. Л. 74.
7
Там же. Ф. 7179. Оп. 10. Д. 400. Л. 33.
27
Е. М. Никифоренко
8
Там же. Ф. 7384. Оп. 33. Д. 117: Акт от 10 марта
1932 г. «О передаче двух икон и серебряного креста в
Сампсониевский собор».
9
Арх. КГИОП. П–28, Н–146: Бражников В. Научный
паспорт на здание б. Сампсрниевского собора. 1939.
С. 107.
10
ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 33. Д. 50. Л. 87–88. Заверенная копия.
11
Стародубцев О. В. Русская православная церковь и церковное искусство: 1917–1988 гг. URL http://
www.pravoslavie.ru/sretmon/uchil (дата обращения
18.11.2010).
12
Например, Виноградов С. Обновление Владимирского Успенского собора. Владимир, 1884; Дмитриев И. Д. Псковский Иванно-Предтеченский женский
монастырь. Псков, 1913; Ласковский В. П. Путеводитель по Новгороду. Новгород, 1910; Строганов С. Г.
Дмитриевский собор во Владимире (на Клязьме). М.,
28
1849; Суслов В. В. Памятники древнего русского зодчества. Вып. 1–7. СПб., 1897–1901; и др.
13
Временник: изд. Северного кружка любителей
изящных искусств. Вологда, 1916. С. 72.
14
Камер-фурьерский церемониальный журнал.
1809. Январь-июнь. СПб.: Изд. Общ. Арх. М-ва Имп.
Двора, 1908. С. 815.
15
То же. 1811. Январь-июнь. СПб., 1910. С. 181,
631.
16
То же. 1813. Январь-июнь. СПб., 1912. С. 79, 142,
168–169, 177, 380–381, 384–385, 505–507.
17
Устав церковно-археологического музея при
Холмском Православном Свято-Богородицком Братсве // Холмско-Варшав. епархиал. вестн. 1882. № 22.
С. 379–380.
18
Троицкий Н. И. Тульская епархиальная Палата
древностей: отчет за 1898, 1899 и 1900 гг. // Тул. епархиал. ведомости. 1902. № 13/14. С. 309.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
УДК 65.01:008
А. А. Сукало
Функциональные диспозиции менеджера
и объект менеджмента досуговых объединений
В статье раскрываются особенности менеджмента досуговых объединений, являющихся сегментом нонпрофитной сферы. Характеризуются отличия досуговых объединений от иных разновидностей некоммерческих
организаций. В силу культурно-досуговой природы данных объединений позиционирование менеджера и
его функции имеют свою специфику. Автор обосновывает необходимость введения понятия «функциональная
диспозиция менеджера», раскрывает особенности менеджмента в различных формах досуговых общностей.
Ключевые слова: менеджмент, досуговое объединение, социально-культурная деятельность, творчество,
социальная педагогикапередача общинам верующих храмов-музеев, Нагорский Николай Викторович.
A. A. Sukalo
Functional dispositions of a manager
and an object of management in leisure associations
In the article some aspects of management in leisure associations which are a segment of non profit sphere are
outlined. Differences between leisure associations and other types of non profit organizations are characterized. Owing
to the socio-cultural nature of given associations its managers’ positions and functioning appear to have a certain
peculiarity. The author proves the necessity of introduction of concept «functional disposition of a manager», reveals
features of management in various types of leisure associations.
Keywords: management, leisure associations, socio-cultural activity, creativity, social pedagogics.
В теории и практике социально-культурной
деятельности управленческим технологиям
отводится особая роль. Современная социокультурная сфера включает государственные,
коммерческие, некоммерческие организации
и учреждения. Досуговые объединения, в основном, отнесены законодательством к общественным объединениям и могут создаваться
в формах общественной организации, общественного движения, общественного фонда, общественного учреждения и органа общественной
самодеятельности. Деятельность отнесенных
к общественным объединениям политических
партий регулируется отдельным законом.
В зависимости от того, оформило ли данное
объединение свой социально-правовой статус
в качестве юридического лица или действует
без регистрации, с достаточной степенью условности объединения принято делить на институциональные и неформальные.
Отдельное место в социокультурном пространстве занимают культурно-досуговые
объединения, не являющиеся юридическими
лицами, но имеющие в качестве учредителя государственные или коммерческие организации
и учреждения, утверждающие их уставы и опре-
30
деляющие содержание деятельности. По правовому статусу они не относятся к общественным
объединениям, но достаточно важны как элементы современной культурной среды.
Менеджмент досуговых объединений – особое
управленческое явление. Обладая чертами «классического» менеджмента, он не представляет собой
менеджмент учреждений и организаций в традиционном понимании, опирается не на персонал-технологии. В самодеятельном объединении отсутствует категория «персонал» как объект управления.
Также не работают категории «клиент», «сделка»,
«прибыль» и ряд других. Цели и задачи, программа
деятельности, социальные и культурные проекты
формируются членами и участниками объединений.
Они – главный субъект принимаемых решений и организаторы их исполнения. Это не означает отсутствие персонала в ряде некоммерческих организаций,
но его деятельность подчинена интересам участников, ориентирована на обеспечение условий индивидуализации и самореализации личности. В то же
время менеджмент досуговых объединений предполагает возможности влияния на социокультурную
реальность и управление культурными процессами.
Это, прежде всего, социальный маркетинг и производство общественных благ, волонтариат как систе-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Функциональные диспозиции менеджера и объект менеджмента досуговых объединений
ма нематериального стимулирования деятельности
добровольцев в общественных целях, изменение
содержания культурных ориентаций социальных
групп, сохранение и изменение культурной среды
обитания и многое другое.
Менеджмент досуговых объединений близок, но не всегда идентичен менеджменту нонпрофитной сферы. Как известно, к некоммерческим организациям относятся и потребительская кооперация, религиозные организации,
финансируемые собственником учреждения;
ассоциации и союзы коммерческих организаций, ряд организаций, выполняющих «содержательную» миссию (оказание помощи инвалидам,
престарелым); организации, реализующие проекты в рамках некоммерческого партнерства.
Менеджмент досуговых объединений – составная часть менеджмента социокультурной
сферы. Размежевание предмета управления
внутри социокультурного менеджмента происходит так же по категориям «персонал»
и «субъектность». У данной точки зрения много
оппонентов. В основном их точка зрения заключается в отрицании принципиальной разницы
в применении менеджерских технологий в тех
или иных областях социально-культурной деятельности. Однако никто не будет спорить о том,
что управлять самолетом и подводной лодкой,
при наличии похожих механизмов, – разные
вещи. Разные стихии, разная среда. Так и в социокультурном менеджменте среда различается
не по социальным, а по социально-психологическим критериям. Соответственно, и предмет,
и проблематика менеджмента досуговых объединений обладают специфическими чертами.
Специфика менеджмента досуговых объединений обусловлена и сущностными характеристиками профессиональной деятельности
в сфере досуга. Это различные социокультурные инициативы, любительские объединения,
коллективы самодеятельного художественного
творчества, туристические группы, добровольчество; деятельность по разработке и реализации культурно-досуговых программ, ориентированных на потребности и решение проблемных
ситуаций членов и участников досуговых объединений; социокультурная анимация, социальная работа, социальное посредничество, милитарная анимация, социально-профилактическая
деятельность. Частично – организационноуправленческая деятельность в культурно-до-
суговых учреждениях, в определенной степени
и в индустрии досуга при наличии в последних
досуговых объединений.
Менеджмент досуговых объединений предполагает непосредственную работу в социуме. Соответственно, в его практике доминируют социально-педагогические и социально-маркетинговые
технологии, опирающиеся на научные разработки
как в области социокультурного менеджмента,
так и широкого круга психолого-педагогических
дисциплин. В предыдущие десятилетия взгляд
на профессиональную деятельность в культурно-досуговой сфере был несколько иной. Сфера
культурно-досуговой деятельности, социальнокультурного творчества являлась объектом жесткого государственного регулирования. Сейчас
ситуация кардинально изменилась.
Государство не является единственным субъектом социокультурного регулирования. Мы переживаем период перехода, или «цивилизационной
трансформации» от индустриального к информационному обществу, с одной стороны, и фундаментальной реконструкции модели социальноэкономического развития – с другой. Как показывают исследования1, данная трансформация
происходит далеко не всегда по экономическим
канонам, как предсказывали авторы современных
реформ. Оказалось, что культурные факторы являются определяющими не только в социальной,
но и в экономической сферах.
В отличие от современного менеджмента
организаций и учреждений, ориентированных
на прибыль и выживание, формирующего в рамках глобализации «человека потребляющего»,
активизируя его потребительский инстинкт, досуговые объединения ориентированы на формирование «человека творческого».
Досуговые объединения – это сфера свободного самовыражения личности. Свобода здесь
выступает условием развития индивидуальности участников. Следовательно, менеджерские
функции трудно свести к неким «должностным
функциональным обязанностям». В данной ситуации возникает потребность в позиционировании личности руководителя, лидера в отношении как объекта и предмета деятельности,
так и личности участников.
Функциональная диспозиция менеджера
(диспозиция от лат. dispositio – расположение,
план расположения) – это исходная организационно или социально-психологически дис-
31
А. А. Сукало
танцированная позиция, включающая: целевую
установку, условия деятельности, социальную
роль, организационные возможности и психолого-педагогические ресурсы обеспечения
деятельности. Функциональная диспозиция
менеджера – не должность, хотя в ряде случаев
они могут совпадать по своей сути. Безусловно,
менеджмент досуговых объединений требует
соответствующих квалификации, опыта, особых
личностных качеств. К менеджерским диспозициям можно отнести следующие:
Куратора самодеятельного или самодеятельных объединений. Основные задачи в деятельности менеджера здесь заключаются в оказании содействия, помощи объединению, патронаже. Директор подросткового клуба не может
являться участником, а в большинстве случаев
и непосредственным руководителем подростковых объединений. Главное в его деятельности
– создание условий, позволяющих оптимизировать досуг подростков. Руководитель отдела
художественного творчества культурно-досугового учреждения также является куратором
объединений. Менеджерская роль «куратора»
присуща и покровителям, меценатам объединений. Без Дюрана Рюйэля вряд ли стал бы
возможен, выражаясь современным языком, PR
художественно-творческого движения импрессионистов; без П. М. Третьякова – поддержка
объединений русских художников и создание
коллекции национальной живописи.
Работники ряда структурных подразделений
комитетов и управлений культуры, координирующие деятельность самодеятельных объединений по роду выполняемых функциональных
обязанностей, также решают творческие проблемы объединений, обеспечивают их связи
с общественностью посредством организации
выставок, фестивалей, конкурсов. Очевидно,
что в их деятельности преобладают методические функции. Эти же функции присущи и некоторым некоммерческим организациям. Так
Санкт-Петербургский «Благотворительный фонд
культуры семьи и детства» на протяжении ряда
лет является одним из главных учредителей международных фестивалей детского и юношеского творчества «Окрась мир звуками».
Функциональная диспозиция посредника-координатора отличается тем, что на добровольной основе часть решения проблем делегируется объединениями конкретному лицу.
32
От имени объединения он наделяется определенными полномочиями. Как правило, это авторитетный профессионал, знающий содержание
и пространство деятельности досуговых объединений, их социально-культурные характеристики, информированный о личности лидеров
и поддерживающий с ними постоянные контакты. Такой менеджер обладает связями и возможностями решения вопросов в официальных
структурах. Большинство неформальных молодежных объединений не склонно решать свои
проблемы, вступая в непосредственный контакт
с представителями власти или иных официальных структур. В такой ситуации посредническая
деятельность позволяет наладить конструктивный диалог, способствовать интеграционным
тенденциям в культуре, предотвращать конфликты и негативные явления. Петербургский
педагог Александр Павлович Файн на протяжении многих лет осуществлял постоянный
контакт с представителями многочисленных
подростково-молодежных неформальных объединений, помогал им решать вопросы с предоставлением помещений для встреч, приобретением оборудования и инвентаря, организацией спортивных состязаний, продвижением
своих взглядов и идей в культурно-одобряемых
формах. Его опыт попыток переориентации содержания деятельности скин-хэдов и некоторых
других экстремистских объединений заслуживает самого пристального внимания. Существует также опыт контактного взаимодействия
с лидерами объединений поддержки спортивных клубов. Посредническая деятельность
способствует профилактике конфликтов между
«спортивными фанатами» и минимизации иных
хулиганских проявлений.
Особое место в деятельности посредникакоординатора занимает уличная социальная
работа. Трудности данного рода деятельности
заключаются в том, что состав детско-подростковых объединений беспризорников и безнадзорников постоянно обновляется. Сами объединения меняют районы пребывания, место
ночлега. Задача профессионалов-педагогов –
установить контакт с безнадзорными и беспризорными детьми и подростками, содействовать
в оказании им медицинской помощи, способствовать возвращению в семью или детские учреждения, а также решению множества других
проблем. В качестве примера можно привести
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Функциональные диспозиции менеджера и объект менеджмента досуговых объединений
петербургского социального педагога Ольгу
Землякову, опыт работы которой с «уличными»
детьми и подростками известен в ряде стран
Европейского союза.
Функциональная диспозиция руководителя
объединения наиболее характерна для сферы
самодеятельного художественного творчества,
ряда борющихся за свои права объединений
или туристской группы. В данном случае совпадение диспозиции и должности является вполне
закономерным явлением, отражающим в практическом менеджменте сочетание управленческих и педагогических технологий.
Исполнительный директор как специалист, работающий по найму, выполняет менеджерские функции на договорной основе.
Многие объединения со сложной структурой
и многочисленным составом, элитарные клубы,
общественные, благотворительные и иные
некоммерческие фонды используют профессиональный социокультурный менеджмент.
В качестве примера можно привести «Клуб
петербуржцев», «Дворянский клуб», «Купеческий клуб», отделения ряда творческих союзов
Санкт-Петербурга, имеющих профессиональный
персонал. Естественно, на данных работников
распространяются все социальные гарантии
в соответствии с законодательством о труде.
Данная диспозиция не исключает специфики менеджмента досуговых объединений, так
как участники движений или члены творческих
союзов не могут, как упоминалось выше, рассматриваться в качестве персонала.
Особая функциональная диспозиция, которая вряд ли возможна в классическом менеджменте, – компетентный участник объединения. В странах Евросоюза подготовка по данной
специализации осуществляется в ряде высших
учебных заведений по квалификации «бакалавр
милитарной анимации». В частности в Женевском институте социальной работы, в соответствии с учебным планом подготовки таких
специалистов, будущие милитарные аниматоры изучают законодательство всех кантонов
Швейцарии, получают солидные знания в области психологии и педагогики, социокультурного менеджмента, истории, социологии. Впоследствии выпускники направляются на работу
в качестве членов и участников в борющиеся
за свои права объединения. Их задача – оказывать влияние на руководство, участников и пре-
доставлять им квалифицированную помощь
и содействие в решении законными способами
своих проблем. Естественно, милитарные аниматоры используют в своей деятельности различные методы – от лоббирования до судебных
исков – в целях реализации стоящих перед объединениями задач. Такая работа осуществляется
в контакте с муниципальными властями и высоко оплачивается.
Франция накопила довольно интересный
опыт работы с молодежными группами риска
в период существования воинской обязанности
и предложения вариантов альтернативных воинской службе форм ее замены. Альтернативная
служба предлагалась лидерам подростково-молодежных групп риска. Призываясь на службу
в полицию после соответствующей подготовки,
данные лица направлялись на работу в свои
объединения. Их основными обязанностями
являлись контроль за деятельностью группы
риска, содействие в решении проблем социального характера, необходимость удержать
участников от противоправных действий.
Психолого-педагогический и социокультурный компоненты такого опыта трудно переоценить. Участники объединения, как правило,
по этическим соображениям не будут вредить
репутации и статусу своего лидера. Лидер также
заинтересован в альтернативной службе, позволяющей избежать тягот службы военной. Такой
механизм позволял полиции контролировать
группировки, выявлять деструктивно ориентированных лиц, осуществлять меры профилактического воздействия.
К сожалению, сведений о развитии этого
опыта в настоящее время нет. События во Франции в декабре 2005 г. и последующий периоды
показали, что требуются комплексные меры
обеспечения контроля деятельности молодежных группировок, состоящих преимущественно
из эмигрантов и их потомков.
Довольно интересен и отечественный опыт
милитарной анимации. В период пика перестройки, на рубеже 80–90-х гг. ХХ в., заведующая
отделом массовой работы Дворца культуры им.
Ленсовета Светлана Сергеевна Комиссаренко
рискнула в тот непростой политический период
предложить сотрудничество ряду политических
клубов, из которых наибольшую известность
получил клуб «Перестройка». Светлана Сергеевна фактически создала на базе дворца культуры
33
А. А. Сукало
все необходимые условия для успешной деятельности данного объединения. Председатель клуба
Анатолий Борисович Чубайс впоследствии стал
премьер-министром России, возглавил энергетический комплекс и Роснанатехнологии. Петр
Щелищ явился основным инициатором создания
Общества защиты прав потребителей. Многие
члены клуба стали депутатами Государственной
Думы различных созывов, возглавили государственные и общественные структуры на федеральном и региональном уровнях. Заседания клуба собирали до нескольких тысяч человек. Участникам
особенно запомнились такие ораторы, как Анатолий Собчак, Юрий Болдырев, Анатолий Кургинян,
Нина Андреева, провокационно-фанатичные
выступления Саши Богданова2. Не исключено,
что дискуссии, проводимые клубом, посещали
Владимир Путин и Дмитрий Медведев, хотя достоверных данных на этот счет нет. Светлана Сергеевна входила в состав правления клуба «Перестройка» вплоть до его роспуска.
Косультант, в отличие от посредника-координатора, осуществляет свою деятельность
на разовой основе. Иная функциональная диспозиция маловероятна для таких объединений,
как клубы сексуальных меньшинств, нетрадиционные религиозные объединения и некоторые другие. Профессионалы, как правило,
дистанцируются от таких сообществ. Однако
это не исключает оказания им необходимой
консультационной помощи и разработки ряда
проектов. Так известны факты разработки
для объединений такого рода антиспидовких
и антинаркотических программ, подготовки
проектов уставов. В то же время необходимо
учитывать, что такого рода объединения предпочитают более привлекательные юридические
и PR-фасады, маскирующие сущностную сторону
их деятельности.
Функциональная диспозиция агента социокультурных изменений отличается от предыдущих особой социальной ролью, возможностями влияния, в силу профессионального статуса
и компетенции, на взгляды, убеждения, мнения,
которые, изменяясь, влекут изменения во всех
сферах общественной жизни. Агенты социокультурных изменений – это интеллектуалы
или «культурные эксперты». Их деятельность основана на применении специальных маркетинговых и социально педагогических технологий,
позволяющих осуществлять новую культурную
34
политику, изменять системы ценностей, содержание культурной деятельности социальных
групп. В сущности, это возможность управления
культурными процессами. Таким менеджером
может являться идеолог и руководитель общественного движения, администратор в органах
управления, разработчик и организатор – исполнитель культурных проектов и программ
различного уровня, меценат. Фактически
данную роль также выполняют секретариаты
творческих союзов, правления различных объединений альтернативного типа, организаторы
фестивалей, конкурсов в сфере художественного творчества.
Безусловно, перечень функциональных
диспозиций менеджера досуговых объединений остается открытым. В ряде случаев диспозиции могут обретать интегральный характер,
взимодополнять друг друга. В то же время это
не дезавуирует их социокультурную значимость
и позволяет определить основные функции менеджмента досуговых объединений на основании совокупности показателей, отражающих
специфику предмета деятельности.
Необходимо отметить, что определение функций на основании единого критерия довольно затруднено. В связи с этим, опираясь на методологию диатропического подхода, возможно осуществить такую дифференциацию по показателям:
основных направлений и содержания деятельности менеджера, реализуемых целевых установок
и предмета управленческих действий.
Организационно-аналитическая функция реализуется в процессе формирования
цели и задач деятельности объединения, в определении ее содержания, выработке стратегии
и тактики поведения в социально-культурном
пространстве, создании ресурсной базы и мобилизации участников. Объектами социокультурного анализа и маркетингово-коммуникационной стратегии на данном этапе выступают
социально-культурные процессы и определяющие их факторы.
Функция правового обеспечения деятельности в значительной мере зависит от функциональной диспозиции менеджера. Знание нормативной базы деятельности объединения и ее
правильная реализация – непременные условия
успешности достижения поставленных целей.
Функция психолого-педагогического
обеспечения включает компетентность в во-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Функциональные диспозиции менеджера и объект менеджмента досуговых объединений
просах мотивации деятельности и типологии
участников, социально-психологической структуры объединений, динамики их развития,
анализа и разрешения внешних и внутренних
конфликтов, стиля руководства и иных аспектов
психологии управления.
Функция экономического обеспечения
деятельности реализуется в процессе формирования денежных ресурсов объединения на основе
различных, в том числе фандрейзинговых, технологий. При необходимости контроль эффективности использования ресурсов обеспечивается
посредством возможностей стейкхолдеров через
создание попечительских советов объединений.
Таким образом, технологии менеджмента
досуговых объединений позволяют решать
две взаимосвязанные задачи – способствовать
формированию творческой среды общества
и содействовать созданию условий самореализации личности участников досуговых объединений. Безусловно, обозначенный подход предполагает оптимизацию подготовки менеджеров
социально-культурной сферы и позволяет выделить менеджмент досуговых объединений в самостоятельную область социально-культурной
теории и практики.
Примечания
1
Ионин Л. Г. Основания социокультурного анализа. М.: РГГУ, 1995; Флиер А. Я. Массовая культура и ее
социальные функции // Обществ. науки и современность. 1998. № 6.
2
Упомянутое в тексте имя не является ошибкой,
так как в определенных кругах члена «Демократического союза» и редактора листка «Антисоветская
правда» называли именно так.
35
УДК 069
Н. В. Буров
Современный музей: от просветительства
к образовательно-воспитательной деятельности современного музея
Статья обобщает итоги длившегося более сорока лет теоретико-эмпирического исследования в музейном
комплексе «Исаакиевский собор», которое позволило доказать, что музей XXI в. – это не только и не столько собрание ценностей истории и культуры, сколько центр духовной жизни общества, оказывающий конструктивное
воздействие на его развитие. Исследование показало, что современный музей не должен ограничиваться просвещением посетителей, но способен принять на себя систему образовательно-воспитательной деятельности,
вовлекать разные группы населения в мир культуры и социально-культурного творчества.
Ключевые слова: музей, просвещение, образование, воспитание, духовное развитие.
N. V. Burov
Modern museum: from enlightenment to an educational activity
In the article results of theoretic-empirical research lasted more than forty years in «Isaakievsky cathedral» museum
are generalized. The XXI century museum is not only a storage of objects of history and culture, but also a center of
cultural life of the society, influencing constructively on its development. The modern museum shouldn’t be limited to
enlightening its visitors, but is capable to create a system of educational activity, to involve various groups of people
in the world of culture and socio-cultural creativity.
Keywords: museum, enlightening, education, socio-cultural development
В отечественной и мировой педагогике было
немало исследований, которые длились многие
годы и решали комплексные проблемы просвещения, образования и воспитания. Но лишь единичные среди них осуществлялись в течение более
сорока лет и пытались разрешить стержневые
проблемы целой отрасли духовной жизни.
Речь идет о социально-педагогическом исследовании, начатом коллективом Государственного
музея-памятника «Исаакиевский собор» в 1968 г.,
целью которого было выявить объективные возможности внедрения методов художественной
пропаганды в просветительную деятельность,
обосновать культуросозидающие функции музеев и принципы их функционирования в качестве
центров духовной жизни общества.
Исследовательскому коллективу удалось:
− раскрыть культуросозидающие функции
музеев, проявляющиеся в изначально заложенной в них способности подняться над идеологическими, политическими, национальными
и религиозно-конфессиональными ограничениями в отборе, реставрации и экспонировании ценностей истории и культуры, которые
отражают общечеловеческие и национальные
святыни, выдающиеся явления отечественной
и мировой истории и становятся эффективным
36
средством нравственно-эстетического просвещения, историко-патриотического воспитания
и социальной консолидации;
− выявить наиболее адекватные требованиям
времени художественно-информационные функции музеев, обеспечивающие сохранение бесценных шедевров культурологической информации;
непрерывность, последовательность и преемственность историко-культурных процессов;
− обосновать принципы функционирования
современного музея как центра духовной жизни
страны, региона, города, иной среды обитания,
основанные на учете социально-культурных, организационно-правовых, экономико-управленческих и психолого-педагогических требований
к отбору его экспозиций, профессиональным
качествам экскурсоводов, программам социально-культурной деятельности; правовому, социально-экономическому и информационно-методическому обеспечению их реализации.
Результаты многолетней опытно-экспериментальной работы показали, что наиболее
сложная проблема современного музея состоит в том, что, к сожалению, у большинства посетителей не выработана потребность общения
с ценностями истории и культуры, нет необходимых навыков восприятия и обработки инфор-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Современный музей: от просветительства к образовательно-воспитательной деятельности современного музея
мации, не сформированы умения оценки явлений и процессов в сфере духовной жизни.
В Российской Федерации ныне сложилась
система музейных учреждений, которые практически охватывают все регионы страны, и каждое
из них может и должно стать центром духовной
жизни края, области, района. Музеи, как правило, сотрудничают со школой, но этот союз
в большинстве случаев носит односторонний
характер и строится лишь на обязательствах
музея. Между тем, только школа в силу своей
природы и уникальных возможностей может
и должна подготовить учащегося к восприятию
ценностей истории и культуры и, в частности
тех, что сосредоточены в музеях. Все это, в свою
очередь, диктует необходимость договорных,
партнерских отношений между школой и музеем, где каждый социальный институт конкретизирует свое место и свои обязательства в системе нравственно-эстетического воспитания
подрастающих поколений.
Научный анализ показал, что музей, ставящий
перед собой воспитательные цели и стремящийся
достичь в этом определенного успеха, не может
быть изолированным от существующей культурной среды. Ему необходимо интегрироваться
в региональную систему просвещения, образования и воспитания, обеспечить конструктивную
и постоянную связь со средней и высшей школой,
с учреждениями искусств и культурно-просветительной работы, с центрами туристского и оздоровительного досуга, и, в первую очередь, с семьями, которые играют ведущую роль в приобщении
индивида к культуре.
Характерный для России начала ХХI в. процесс научного осмысления культурного наследия потребовал существенного усиления
педагогических функций музея, преимущество которых проявляется в опоре на реальные
исторические факты и способность утверждать у разных групп населения объективную
и логически обоснованную точку зрения на те
или иные исторические события, формировать
историческое сознание.
В ходе диалога между музеем и посетителем
сталкиваются различные концепции. Каждый его
участник обладает определенным восприятием
анализируемых проблем. В одном случае – это
сложившиеся, научно обоснованные взгляды,
в другом – проявлении интуиции, в третьем –
ложное представление о сути и природе анали-
зируемого объекта. Совокупность этих разносторонних взглядов определяет специфическую
среду музейного пространства, и именно в нем
понятия «исторические факты», «исторические
реалии», «преемственность», «историческое
наследие» приобретают ту фактурность и достоверность, которых практически невозможно
достичь в традиционном вербальном педагогическом процессе.
Современный музей можно рассматривать
как открытую социально-педагогическую систему, которая:
− принимает на себя, наряду с традиционным
отбором, атрибуцией, хранением и экспонированием ценностей истории и культуры, функции
просвещения, образования и воспитания;
− строит свою деятельность на принципах педагогики сотворчества, опирающейся
на механизм субъект-субъектных отношений
музейных специалистов и посетителей; создает
у последних эффект сопричастности к непреходящим ценностям цивилизации;
− представляется общедоступной для людей
любого гражданства, пола, возраста, образования,
социального положения и круга интересов;
− подчиняет содержание музейной деятельности формированию духовной культуры общества и его отдельных членов;
− взаимодействуя со школой и иными социальными институтами, общественными объединениями, малыми социальными группами
и каждым конкретным человеком, становится
уникальным механизмом социально-культурной коммуникации, которая способствует воспроизводству культуры, взаимодействию эпох
и культурных общностей, развитию социальнокультурной активности;
− обладает многообразием способов воздействия на аудиторию, не связанных с формализованными требованиями учебного заведения, а детерминированных интересами
посетителей и их эмоциональным восприятием
экспозиции;
− обеспечивает дифференцированный подход к музейной аудитории и отдельным ее представителям с учетом их половозрастных особенностей, общекультурного уровня, семейного
положения, профессии и, в первую очередь,
реально проявляемых интересов.
Новые требования к музейной деятельности были детерминированы формированием
37
Н. В. Буров
креативно-информационной цивилизации.
В научной и популярной литературе, как правило, подчеркивается информационная составляющая новой эпохи, решающая значимость
для мирового сообщества информационной
техники и информационных технологий. Однако
не менее важным представляется человеческий
фактор. Стержнем информационной цивилизации, при всем грандиозном и поразительном,
на что способны технические достижения XXI
в., остается человек. Но не просто существо
высшего порядка, не пассивный исполнитель
указаний сверху, а креативная личность, способная к эффективной творческой активности,
умеющая во всем – от семейно-бытовых отношений до управления государством – принимать
решения, проявлять ответственность за них
и последовательно проводить их в жизнь.
Успешно функционировать в креативноинформационном обществе может только личность, способная постоянно творить в соответствии с требованиями времени. А это диктует
необходимость научить человека следовать
самым высоким критериям науки и техники,
но в то же время удовлетворять идеалам гуманизма и красоты, сохранять все прекрасное,
что за многие тысячелетия создано человеческим гением. Решать эту кардинальную задачу
третьего тысячелетия призваны все социальные
институты, значительное место в которых принадлежит современному музею.
Обращение музея к личности как ведущему звену формирующегося креативноинформационного общества и объективная
потребность в наиболее полной реализации
культуросозидающего потенциала человека
вызвали насущную необходимость осуществить научное исследование, программа которого предусматривала:
1. Приведение содержания и форм просветительной, образовательной и воспитательной деятельности музеев в соответствие с требованиями
формирования духовно развитой и креативной
личности информационной цивилизации.
2. Установление стабильных и взаимообогащающих связей с учреждениями, организациями и объединениями, входящими в социальнокультурную сферу региона; создание единой
музейно-педагогической культурной среды.
3. Преодоление ситуативности и эпизодичности музейного воздействия посредством
38
стимулирования у разных групп населения потребности постоянного общения с ценностями
истории и культуры; внедрения стабильных
форм музейного просвещения; организации
социально-культурных объединений, отражающих профиль музея; вовлечения школьников
в изучение средствами и методами музейной
деятельности учебных курсов, вытекающих
из Федерального государственного образовательного стандарта среднего образования.
4. Достижение относительной завершенности воспитательного процесса путем дополнения
системы просвещения вовлечением посетителей
в культурооохранительную, культуросозидательную и культуротворческую деятельность, способствующую преобразованию историко-культурных
знаний в нравственно-эстетические убеждения,
в духовные качества личности.
Разработка и реализация основ педагогической культурологии музейной деятельности
как области научного знания и социальной
практики закрепляяют достижения музейной
педагогики и обеспечивают новое качество воспитательного воздействия посредством учета
специфики музея как учреждения культуры,
особенностей восприятия культурных явлений
и процессов и синергетического эффекта интеграции педагогики и культурологии.
Обобщение новых явлений в совокупном
опыте музеев России, изучение наиболее ярких
достижений музейной практики за рубежом позволили проследить прогрессивное движение
музеев от просветительства к образовательновоспитательной деятельности, сделали возможным осуществить прорыв в научном осмыслении сущности и природы музея.
Сегодня в музее создается не просто экспозиция,
а образуется уникальная предметно-пространственная среда; ведется постоянный диалог с бесценными
шедеврами прошлого и настоящего; обеспечивается
максимальная доступность первичной информации,
свобода выбора содержания и форм общения с экспонатами, представляющими интерес для общества,
социальной группы или отдельной личности. В центре музейной экспозиции всегда находится подлинник истории и культуры, который приобретает
наглядность, образность, активизирует визуальное
восприятие, одновременно воздействует на разум
и чувства посетителей.
Информационные технологии и иные средства коммуникации ХХI в. внесли существенный
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Современный музей: от просветительства к образовательно-воспитательной деятельности современного музея
вклад в совершенствование музейного дела: упростили, удешевили и ускорили отбор и атрибуцию ценностей истории и культуры, обеспечили новое качество их хранения и экспозиции.
Музейно-экспозиционная деятельность стала
самостоятельным и бурно развивающимся
жанром научно-художественного творчества, опирающегося на средовой и арт-дизайн,
обеспечивающего динамизм и многогранность
образно-тематических композиций, сценографическое построение музейно-выставочной
среды. Сегодня в музее широко используются
театрализация, аранжировки цветосветовой
гаммы, достижения оптики и акустики. Это создает уникальные возможности преобразования единого концептуально-художественного
замысла в предметно-пространственную среду,
в рамках которой синтезируется и распространяется визуальная, вербальная, электронная,
символическая и иная историко-культурная
и художественная информация.
Успехи музейного дела в России, Западной
Европе, США, Японии и других регионах мира
бесспорны. Однако формирующаяся креативно-информационная эпоха не позволяет останавливаться на достигнутом, выдвигает новые
требования, заставляет решать все более
сложные научно-исследовательские, экспозиционно-просветительные, коммуникационноорганизационные, художественно-творческие,
образовательно-воспитательные, рекреативнодосуговые и иные задачи. В совершенствовании
экспозиционной деятельности современный
музей использует технику и технологии информационного общества, язык искусства XXI в., палитру художественно-выразительных средств
воздействия на разум и чувства людей, внедряет
интерактивные методики.
Одна из особенностей современного музея –
расширение возрастных границ его посетителей.
Еще в конце ХХ столетия некоторые музейные учреждения были не готовы работать с младшими
школьниками, считая, что они не способны осмыслить сущность музейных экспозиций. Практика
показала, что двери музея должны быть открыты
для человека любого возраста, но при этом следует учитывать особенности содержания и методики воздействия на определенные группы посетителей. Можно только приветствовать музеи,
где, следуя законам психологии, детям не только
показывают экспозицию, но дают возможность
потрогать экспонаты или даже принять участие
в их воссоздании.
Качественно новый этап – расширение социальной роли российских музеев, развитие
их образовательно-воспитательных и социально-культурных функций, превращение в открытые социально-педагогические системы, центры
духовной жизни региона. С 1970-х гг., когда в уставах музеев мира начала закрепляться образовательная функция и утверждаться музейная
педагогика, сложилась система историко-культурного и, в первую очередь, художественного
образования подрастающих поколений средствами музейной деятельности. Россия не только
восприняла американский, японский и западноевропейский опыт музейной педагогики,
но во многом обогатила его.
Особая роль в этом принадлежит Государственному Русскому музею, где Российский
центр музейной педагогики и детского творчества под руководством профессора Б. А. Столярова создал, успешно апробировал и внедрил
во всех регионах страны научно обоснованную
программу вовлечения детей и подростков в духовный мир посредством интеграции традиционно-экскурсионных, художественно-образовательных и инновационно-интерактивных форм
постижения ценностей истории и культуры.
Особо следует отметить новаторскую педагогику Государственного Дарвиновского
музея, который реализовал оригинальную
систему индивидуализации процесса изучения
детьми и подростками истории живой природы. Адресность, простота, занимательность,
«индивидуальные гиды» привлекают внимание
школьников и, в дополнение к традиционным
методикам, позволяют обеспечить обратную
связь, проследить, как был усвоен материал.
Новая грань музейной деятельности, проявившаяся в Дарвиновском музее, свидетельствует о качественно новом уровне педагогического воздействия. Раньше музей был
ориентирован, как правило, на просветительскую функцию. Музейная экскурсия предоставляла посетителям информацию, вызывала определенные чувства, воздействовала на разум
и эмоциональную сферу. В Дарвиновском музее
дети, подростки и в значительной степени
их родители не ограничиваются эпизодической
экскурсией. Придя сюда однажды, они испытывают потребность еще и еще раз «погрузиться»
39
Н. В. Буров
в мир природы, попытаться раскрыть ее тайны.
Педагогическое воздействие музея приобретает
не эпизодический, а стабильный характер, что,
в свою очередь, позволяет не только предоставить детям и подросткам знания о явлениях
природы, но и создает условия для их преобразования в нормы и принципы поведения, в жизненную позицию.
Музей интегрирует в себе огромную духовную силу, но, как отмечал выдающийся кинорежиссер и педагог С. А. Герасимов1, музейные
эмоции должны подкрепляться эстетическим
образованием, а оно может быть достигнуто
лишь при совместной работе школы и музея.
Школа на уроках формирует основы эстетического восприятия действительности и искусства, а музей может и должен дать подрастающему поколению дополнительное образование
в сфере истории, краеведения и художественной культуры, подкрепить полученные в школе
знания социально-культурной практикой.
Педагогический потенциал музея XXI в. в значительной мере проявляется в том, что он активно
помогает школе преодолеть слабость межпредметной интеграции, изолированность содержания
многих учебных дисциплин. В отличие от учебного
заведения, где дети видят мир препарированным
на отдельные предметы, музей позволяет им познать целостность окружающей действительности
во всем ее многообразии. Включаясь в систему
непрерывного образования и одновременно
воздействуя на интеллектуальную, нравственную
и эмоциональную сферу личности, музей стимулирует формирование у школьников целостного отношения к прошлому и настоящему, к национально-культурным традициям и реалиям третьего
тысячелетия. Эффективность музейной деятельности заключается также в том, что появляется
возможность преодолеть ретроспективный способ усвоения гуманитарных знаний, вовлечь учащуюся молодежь в научно-поисковое творчество.
Для этого используется методика «погружения
в музейные фонды», изучение документальных
первоисточников, создание рефератов и докладов, организация школьных музеев.
Успех деятельности музейного учреждения
в информационном обществе напрямую зависит
от того, насколько оно, реализуя традиционные
формы поисково-охранительной и научно-экспозиционной деятельности, дополняет и обогащает их различными методами вовлечения
40
посетителей в активные виды социально-культурного творчества. Это позволило подтвердить
принципиально важное педагогическое положение о способности современного музея, опираясь на содружество со школой и иными институтами социально-культурной сферы, обеспечить
относительную завершенность воспитательного воздействия, т. е. не ограничиваться традиционной функцией просвещения, а добиться
вовлечения значительной части посетителей
и, в первую очередь, детей и молодежи, в социально-культурное творчество, преобразовать
их из объектов просветительного воздействия
в субъектов культурной деятельности; перевести субъект-объектные отношения в субъектсубъектные. Социальная практика заставила
осознать необходимость неразрывного единства культуры и образования, составляющих
основу развития общества. Обновление содержания и форм педагогического взаимодействия
образовательно-воспитательных учреждений
и музея предопределило актуальность нового
уровня их взаимоотношений – координацию
и интеграцию деятельности в области методологии, методики и практики вовлечения учащейся
молодежи в мир культуры и социально-культурного творчества.
При всем конструктивном, что принесла
музейная педагогика, нельзя не видеть ее относительные слабости, проявляющиеся в порой
механическом перенесении методов обучения
на сферу досуга, а, главное, в недостаточном
учете специфики музея как учреждения культуры. Главной проблемой современного музея
остается обеспечение эффективности его
воздействия на разум и чувства посетителей,
способность заставить человека задуматься,
осмыслить себя в мире культуры, подняться
от однозначных и примитивных ассоциаций
к духовным обобщениям, к стремлению жить
по законам красоты. Отсутствие постоянной обратной связи не позволяет музею определить,
сколько посетителей приобщилось к непреходящим ценностям человечества, а кто остался
к ним равнодушен.
Решить назревшие просветительные, образовательные и воспитательные проблемы ХХI в.
помогла педагогическая культурология, которая сохранила все конструктивное и социально
значимое, что привнесла музейная педагогика, но,
вместе с тем, сумела учесть особенности поведе-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Современный музей: от просветительства к образовательно-воспитательной деятельности современного музея
ния детей и молодежи в неформальной сфере
свободного времени, механизмы эмоционального восприятия культурных ценностей, специфику
музея как учреждения культуры, где восприятие
информации строится на органичном единстве
логического и эмоционального, где экспозицию
необходимо не только понять, но и принять. Культуру невозможно навязать, она воспринимается
единством разума и чувств, что диктует необходимость внедрения адекватных природе музея
культурологических методик.
Педагогическая культурология музейной
деятельности – это область науки и социальной практики, которая, интегрируя в себе основы культурологии и педагогики, опираясь
на их взаимодействие и взаимовлияние, раскрывает методику просвещения и образования
в музейной среде, подкрепленную вовлечением
индивида в культурное творчество, способствующее преобразованию историко-культурных
знаний в нравственно-эстетические убеждения,
в нормы и принципы духовной жизни, в умения
и навыки креативной деятельности.
Объект педагогической культурологии музейной деятельности – человек, социальная
общность. Предмет педагогической культурологии музейной деятельности – социально-педагогический процесс разностороннего развития
личности посредством ее вовлечения в систему
социально-культурного просвещения и творческой деятельности, в результате которой
постигаются ценности культуры, утверждаются
нравственные принципы жизнедеятельности,
вырабатываются новые социально значимые
качества людей.
Теоретико-методологическая база педагогической культурологии музейной деятельности
органично объединила в себе фундаментальные принципы общей педагогики и специфику отношений и поведения, присущих музею
и сфере досуга. Естественно, что педагогическая культурология строится с учетом особенностей современного музея, в котором образуется уникальная предметно-пространственная
среда, ведется постоянный диалог с бесценными шедеврами прошлого и настоящего, где
обеспечена максимальная открытость, доступность и свобода выбора содержания и форм
общения с ценностями истории и культуры.
Педагогическая культурология музейной деятельности следует общепедагогическим прин-
ципам и реализует их в условиях музея. Однако
нельзя не видеть ее принципиальных отличий
от дидактики, от школьной и иных областей современной педагогики.
Задача педагогики школы – выполнить социальный заказ, передать учащимся детерминированную государственным образовательным
стандартом сумму знаний, умений и навыков.
Независимо от реально проявляемых интересов
обучающихся, их способностей и прилежания
она должна передать им определенный обществом объем естественнонаучных и гуманитарных знаний, содействовать процессу социализации, включению формирующейся личности
в сложившийся социум. Вектор педагогической
культурологии музейной деятельности принципиально иной. Он идет не от общества, как в процессе социализации, а от личности, ее интересов, потребностей, способностей и дарований.
Человек по собственному желанию выбирает
интересующий его музей, свободно определяет объем и содержание информации, которую
хотел бы получить, свободно выбирает формы
и время общения с музейными ценностями. Задача педагогической культурологии проявляется, в первую очередь, в том, чтобы максимально
удовлетворить и, по мере возможности, развить
и обогатить эти интересы.
Педагогическая культурология сыграла огромную роль в научном прорыве, осуществленном в музейном комплексе «Исаакиевский
собор», где многолетнее теоретико-эмпирическое исследование опровергло утверждение
о неспособности музея обеспечить стабильное
и целенаправленное образовательное воздействие. Здесь разработана и успешно внедрена система учебных программ для всех классов средней
школы по всем дисциплинам, вытекающим из Федерального государственного образовательного
стандарта среднего образования. Особенности
этих программ проявились в адекватных природе культуры и музея игровых методиках, которые
не подменяют, а расширяют и углубляют образовательный процесс в школе, стимулируя при этом
интерес учащихся к предмету.
Музей способен реализовать субъект-субъектные отношения с посетителями; обеспечить
относительную завершенность воспитательного
воздействия; подкрепить просветительную информацию включением индивида в социально
значимую деятельность, в процессе которой
41
Н. В. Буров
историко-культурные знания преобразуются
в нравственно-эстетические убеждения, принципы и нормы повседневной жизни. Становление системы образовательно-воспитательной
деятельности, выходящей за рамки собственно образовательных учреждений, и развитие
педагогической культурологии привели к интеграции традиционно-экскурсионных и инновационно-интерактивных форм постижения
ценностей истории и культуры. Утвердил себя
полихудожественный, междисциплинарный
характер вовлечения юных посетителей в мир
социально-культурного творчества.
Транслируя накопленный человечеством
за многие века своего существования духовный
опыт, музей исходит из признания за каждой эпохой права на собственное видение мира, права
на диалог с современной культурой. Культурная
среда современного музея – не только созерцательное пространство, где человек выступает
в роли наблюдателя раскрывающихся перед ним
нравственных и иных коллизий ушедшего времени, но и живое, развивающееся пространство,
обладающее высокой силой информационного
и эмоционального воздействия.
Сохраняя свою уникальную природу и специфику социально-культурного института, собирающего, хранящего, исследующего, реставрирующего и экспонирующего материальные
и духовные свидетельства развития природы
и человека, современный музей интегрируется
в систему непрерывного образования, одновременно воздействуя на интеллектуальную,
нравственную и эмоциональную сферу личности, стимулирует формирование ценностного
отношения индивида к прошлому и настоящему,
к национально-культурным традициям и современным реалиям.
Исследование не решило и, естественно,
не могло решить многие актуальные проблемы
развития музейного дела, но длившаяся более
сорока лет опытно-экспериментальная работа,
дополненная разносторонним анализом и син-
42
тезом достижений философии, педагогики, культурологии, теории коммуникаций, менеджмента
в социально-культурной сфере, психологии, музееведения, истории и смежных наук, позволила
прийти к ряду принципиально важных научных
выводов. Результатом исследования стала модель музея ХХI в. как центра духовной жизни общества и открытой социально-педагогической
системы, основанная на:
− реализации традиционных поисково-атрибутивных, реставрационно-хранительных,
информационно-интегративных и художественно-экспозиционных функций, дополненных
системой образовательно-развивающей, преобразовательно-созидающей и познавательноразвлекательной деятельностью;
− обеспечении присущей сфере свободного
времени методологии музейной деятельности,
исходящей из учета интересов и потребностей
личности;
− функционировании музея как центра духовной жизни, как открытой социально-педагогической системы, органично включенной
в культурную среду региона и функционирующую в постоянной связи с ее компонентами;
− всестороннем использовании коммуникативного потенциала информационного общества;
− широком внедрении в практику принципов
педагогической культурологии, обеспечивающей
синергетический эффект интеграции объективных
возможностей педагогики и культуры.
Исследование доказало, что современный
музей может обеспечить относительную завершенность воспитательного воздействия, вовлечь посетителей в систематическое общение
с ценностями истории и культуры, преобразовать их из объекта просветительного воздействия в субъект культуры и социально-культурного творчества.
Примечания
1
Герасимов С. А. Мир должен звучать и сиять //
Совет. музей. 1985. № 5. С. 64.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 791"65"
Е. В. Эртман
Античная культура как фактор становления
и развития досуговой деятельности в России
Статья посвящена исследованию механизмов формирования и функционирования ценностных систем в сфере досуга
и определению роли античного наследия как значимого фактора развития досуговой деятельности в России. Охарактеризованы ценности досуговой сферы, которые, вбирая мировоззренческие особенности различных исторических эпох,
отражают перманентно возобновляемый диалог с античной культурой и обеспечивают социальную преемственность,
развитие общественных взаимосвязей, а также многообразие форм социально-культурной практики.
Ключевые слова: досуг, ценности досуга, античное наследие.
E. V. Ertmann
Antique culture as a factor of development of leisure activity in Russia
This article is devoted to the study of mechanisms of formation and functioning of the value systems in the field of leisure
and the role of the antique heritage as a significant factor in the development of leisure activities in Russia. The paper described
the value of recreational areas that are absorbing the ideological features of different historical periods, reflect a permanently
renewable dialogue with the antique culture and provide not only the social continuity, the development of social relationships,
but also the diversity of socio-cultural practices.
Keywords: leisure, leisure values, antique heritage
Все чаще в различных областях гуманитарного знания исследователи обращаются к идее
понимания динамичности и диалектичности
исторического движения как развивающейся системе культурных ценностей, которые
рассматриваются не только как объективные
характеристики культуры, что позволяет осмыслить понятие ценности как целостности
культурных традиций, как богатство их проявления на различных уровнях общественной
активности, но и как совокупность произведенных цивилизацией условий, норм и правил
социального развития.
В этой связи важнейшим аспектом исторического осмысления сущности культур является их диалог и взаимодействие. Культура,
с данной точки зрения, есть форма одномоментного бытия и общения людей различных – прошлых, настоящих и будущих – эпох,
форма диалога и возрождения социальнокультурных традиций.
Особый интерес в контексте этого диалога
представляет античная культура, которая, являясь колыбелью европейской цивилизации,
продолжает существовать в виде ценностей
как реальный феномен, реконструируемый
и интегрируемый последующими, более поздними, культурами. На каждом историческом
отрезке одновременны и античная культура
как сверхценностнаяя система, и культура данного периода – все виды античного наследия аккумулируются, осознаются и реализуются в той
мере, в какой в них испытывает потребность
конкретная культурная эпоха. Заимствование
элементов античной культурной системы определяется объективными историческими качествами того или иного периода и обусловливается
теми социально-культурными свойствами, которые рождают в них необходимость у субъектов
диалога культур. Заимствуя, та или иная эпоха
осознает себя и видит в источнике заимствования созвучные себе аспекты1.
В русской культуре диалог с культурой античности являлся постоянным, перманентно
возобновляемым и неисчерпаемым. Античная энтелехия идеальной интеллектуальной
и эстетической формы интегрировалась в России с христианской энтелехией, христианским
восприятием социально-культурных явлений.
П. Флоренский в статье «Троице-Сергиева
Лавра и Россия» отмечает, что, наследуя духовную культуру Византии, а через нее эллинскую
античность, Россия «перекликается» с ними, т. е.
находится в отношении диалога2. Такой диалог,
по мнению Г. С. Кнабе, реализуется на различных
социально-культурных уровнях – в подражании,
в исторических взаимодействиях и в самом
духе культуры. Отношения между этими уров-
43
Е. В. Эртман
нями иерархичны – подражание носит характер поверхностно-случайный, историческое
взаимодействие – реально-содержательный,
но подлинно глубинная связь происходит в акте
энтелехии – там, где дух эллинской античности
осуществляется и воспроизводится как идея3.
Наследие античности в византийской передаче оказало мощное воздействие на всю духовную культуру Киевской Руси. Следует отметить,
что древнерусская христианская духовная культура оказалась связанной с общими эллинистическими корнями христианской цивилизации.
Ценности античной культуры вошли в русскую
православную традицию с начала ее оформления в X в. и оказали влияние на умозрения
и символику, на зодчество, скульптуру и живопись, прикладное искусство. Эллинистические
истоки христианской культуры, как правило, использовались на Руси неосознанно, в русскую
культуру вошел тот пласт поздней «византийской античности», который являлся ее формообразующей основой.
Начиная с XIX в. исследователи древнерусской культуры отмечали созвучие образов
средневековой Руси и античной цивилизации.
У Ф. И. Буслаева – основоположника науки
о средневековой культуре – отмечается: «Византийские рукописи были для Древней Руси проводником не только древнехристианских идей,
но и античных форм, выражающих эти идеи»4.
На более поздних этапах истории русской
культуры концепция античности выстраивается в структуру различных социальнокультурных явлений. Важно, что при этом
античное наследие выступает как формирующий фактор социально-культурного самосознания: отношение к античности становится
знаком идеологической и эстетической позиции. Античное наследие ожило в русском религиозном ренессансе XIV–XV вв., в русской
фазе греко-византийского исихазма, в философии и эстетике иконостаса, в духовном опыте,
выраженном в учении Нила Сорского, замыкающем данную эпоху. «Античность входила
в атмосферу культуры Руси и являлась почвой
для позднейших форм культуры, составляла
ее арсенал и инвентарь»5.
Включение греко-византийского наследия
в российский культурный контекст, в первую
очередь, для интенсивного использования
его в целях защиты старинного православия,
44
представлено особенно ясно в социальнокультурной деятельности допетровской поры.
Тогда оно противопоставлялось наследию Рима,
которое связывалось в общественном сознании
с новыми веяниями – предтечей реформ Петра I.
Подобная расстановка сил возникла закономерно. Античная римская традиция определялась
начиная с XVI в. как исток, корень и символ западного мира.
Влияние римской античности начинает
отчетливо ощущаться в социально-культурной жизни русского общества и в досуговой
деятельности высших сословий со второй
половины XVII в. Придворные стремятся
учить детей латинскому языку. Для этой цели
выписываются многочисленные наставникилатинисты, круг которых в данный период
неуклонно расширяется. В школах при Андреевском монастыре, Славяно-греко-латинской
академии начинают обучать древним языкам и философии юношей «низкого звания».
С начала XVII в. римская риторика, сочинения
Цицерона, Кантилиана, Тацита играют все
более значимую роль в формировании норм
русского литературного языка, помогая снять
характерную для предыдущей эпохи жесткую
оппозицию маркированной, искусственной
возвышенной речи и речи повседневной,
простонародной. Указом Петра I с 1 января
1700 г. в России вводится так называемый
«римский календарь», и в честь новогоднего
праздника сооружается триумфальная арка,
являющаяся символом античной культуры.
Влияние античной греческой, но, в еще большей степени, римской культурной традиции
прослеживается и в досуговой сфере. На протяжении XVIII в. римскими сюжетами и образами были насыщены театральный репертуар,
оды, лирика. Следует отметить стремление
к интеллектуальной, эстетической, компенсаторной насыщенности досуга данного периода, выраженной в появлении новых форм
досуговой деятельности (ассамблеи, маскарады, светские философские беседы, музеи
и т. д.) и в специфике их содержания. Античная
досуговая традиция в данный период становится ориентиром в процессе формирования
досуговой сферы в России.
По интенсивности вторжения античного
фактора особо уникальна социально-культурная
деятельность первой трети XIX столетия. Рим-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная культура как фактор становления и развития досуговой деятельности в России
ская поэтика – поэтика образа – выработала
универсальный поэтический язык, корнем которого явилась античная мифология. Античность,
претворенная в архитектурном стиле классического периода, создавала фон, в рамках которого протекала жизнь человека начала XIX в. Закономерным символом антикизации культуры
становится Петербург, в облике которого данная
тенденция к концу первой трети XIX в. достигает своего апогея. «Русская» античность в начале
ХIХ в. была отчетливо выражена в поэзии, музыке, досуге, насыщенном творческими видами
деятельности.
Античность диктовала формы бытового поведения, где античная маска служила способом
«укоренения» особых поведенческих стереотипов. Выразительно в этом смысле формула, с помощью которой А. С. Пушкин характеризовал
П. Я. Чаадаева: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес»6. Таким образом, социальнокультурное пространство русского дворянства
измерялось масштабами исторических событий
Рима и Афин.
Для декабристов и их современников
решающее значение имела римская риторика, пронизанная античными аллегориями.
Образы Катона и, в еще большей степени,
Брута выступали именами-лозунгами. Ливий,
Цицерон, Тацит, Плутарх являлись излюбленными авторами; сам социальный идеал
декабристов вдохновлялся, по их собственным свидетельствам, «историей республик
Римской и греческих»7. Размышления о судьбах просвещенных людей России в контексте
образов античной культуры были присущи
собраниям реформаторов и становились концептуальной основой политических взглядов
декабристских обществ.
В годы правления Александра I и некоторое время спустя культура античности играла
заметную роль стимулятора преобразования
социально-культурной действительности
и досуга, а также определяла формы организации материально-пространственной и временной сред. В архитектуре городов и усадеб
преобладали сооружения, соответствующие
представлениям о греко-римских канонах.
Парки, окружавшие их, снабжались копиями
с античных скульптур; мебель своими очертаниями и деталями воспроизводила грекоримские образы и декорировалась элемен-
тами античного художественного искусства,
что позволяло создать атмосферу, приближенную к интеллектуальному и эстетическому
эталону свободного времяпрепровождения,
созданному античной культурой.
Одним из ярких проявлений традиций
античности в культуре России являлось присутствие памятников античного искусства,
а точнее, собраний антиков в столичных резиденциях известных дворянских фамилий.
При отборе составных элементов коллекций
устроители руководствовались идеями создания целостной картины восприятия античной культуры, соответствия декоративного
убранства помещений, где располагали антики, выставляемым памятникам искусства. Наличие античных коллекций было свойственно не только крупным культурным центрам,
но и сельским усадьбам. Сама дворянская
усадьба как феномен русской культуры является отражением многовековой традиции
создания сельских резиденций, идущей от античных villa suburbana.
Примером подобной усадебной коллекции
произведений античного искусства является
собрание С. С. Уварова в имении Поречье, сложившееся в 40-х гг. XIX в. С. С. Уваров стремился привлечь общественное внимание к идее
духовной преемственности античности посредством создания уникального культурного
комплекса в своей усадьбе и выбора модели
досугового поведения (философских диспутов,
научных штудий, изучения античной культуры).
Памятники, размещающиеся в соответствующем
интерьере, мыслились во взаимосвязи с пейзажем, открывавшемся из окон, а вся коллекция
в целом – в единстве с окружающим парком.
Такая взаимозависимость природы и искусства
создала условия для проведения утонченного
«усадебного» досуга8.
Частные коллекции памятников античного искусства неизменно выступали в роли
посредника, через которого сказывалось
влияние классического наследия на русскую
культуру. Частное коллекционирование сыграло важнейшую роль в формировании
отечественных музейных собраний античности и углублении знаний о различных
аспектах культуры этого периода. Кроме
того, коллекционирование выступало достаточно распространенным видом досуговой
45
Е. В. Эртман
деятельности, присущим определенным кругам российского общества, несущим в себе
эстетические и интеллектуальные принципы
досуга античности.
Данная, столь разнообразно проявляющаяся в русской культуре античная тональность
имела историческое, социально-культурное
и философско-эстетическое содержание. Важной особенностью антиковедения последних десятилетий XIX в., характеризующей его
просветительскую функцию, было появление
многочисленных переводов древних авторов
на русский язык. Большинство из них связано
с именем Ф. Г. Мищенко. За два десятилетия,
с 1879 по 1899 г., вышли его переводы Страбона,
Геродота, Фукидида.
Значительным явлением «русской античности» предстает социально-культурная
деятельность и досуг интеллигенции Серебряного века, занимающего в истории отечественной культуры период с середины 90-х гг.
XIX в. до начала 20-х гг. XX в. Синтез русского
и античного начал, отрицательное отношение
к абсолютизации какого-либо одного из данных культурных первоимпульсов остаются
для подавляющего большинства значительных мыслителей данной эпохи – Н. Бердяева,
Д. Мережковского, Ф. Степуна, А. Блока, Вяч.
Иванова – условием полноценного социально-культурного развития.
Так И. Анненский был знатоком и ценителем античного наследия, переводчиком
Еврипида. Наряду с его оригинальными стихами, эти переводы заняли значимое место
в российской культуре. Однако И. Анненский
не только переводил античных трагиков,
но написал несколько драм на античные темы
и в античной стилистике, такие как «Меланиппа – философ», «Царь Иксеон», «Лаодамия»,
«Фамира – кифаред».
Вяч. Иванов, являющийся извес тным
поэтом и одним из идейных вдохновителей движения младосимволистов, выступал
также как крупный ученый, публиковавший
исторические исследования и философскоэстетические статьи, посвященные античной
культуре, в научных и художественно-литературных журналах. Начало его творчества было
ознаменовано переводами античного поэта
Пиндара. Позднее Вяч. Иванов плодотворно
сотрудничает с издательством Сабашниковых,
46
которое выпустило первую в России серию
произведений классической мировой литературы. Для этой серии Вяч. Иванов перевел
Алкея, Сафо и Эсхила.
Общей родовой чертой досуга интеллигенции данного периода являлась диалогичность. «Досуг интеллигенции – бесконечно
длящаяся дни и ночи, постоянно меняющая
свой предмет, но никогда не покидающая
своей верховной темы, беседа», – так Ф. Степун весьма точно определяет содержание досуговой деятельности интеллигенции на рубеже ХIХ–ХХ вв., имеющей своим истоком
творческий досуг античности. Русская культурная жизнь указанной эпохи была в этом
смысле подлинно античной9.
У представителей высших культурных
слоев – писателей, поэтов, публицистов, художников, артистов, профессоров – было достаточно свободного времени для того, чтобы
посещать собрания творческих кружков,
присутствовать на театральных премьерах,
бесконечно дискутировать в философских
обществах. Подобное времяпрепровождение считалось столь же серьезным занятием,
как чтение лекций в университетах, выступление на судебных процессах, написание книг
или живописных полотен.
Интеллектуальная насыщенность античного досуга нашла свое выражение в формах досуговой деятельности различных творческих
объединений, создававшихся ради напряженной мыслительной работы и включавших сторонников как радикальных взглядов на культуру, так и приверженцев традиционализма.
К таким объединениям можно отнести многочисленные литературно-художественные
кружки Петербурга и Москвы начала ХХ в.
Творческая интеллигенция часто собиралась
в домашней обстановке, в квартирах известных литераторов и художников. Прежде всего,
это «воскресенья» поэта Ф. Сологуба, драматурга Н. Минского, философа В. Розанова;
а также знаменитые «среды» Вяч. Иванова,
на которых разрабатывались «идеи» и «мистерии» на основе античных религиозных
традиций.
Рассмотренные исторические факты характеризуют лишь некоторые проявления
диалога античной и русской культур. Античное наследие, оказывая существенное влия-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная культура как фактор становления и развития досуговой деятельности в России
ние на все сферы жизнедеятельности российского общества, особенно ярко отразилось
в социально-культурных и досуговых традициях России конца XVIII – начала ХХ в. Система
социально-культурных ценностей античности
предстает в данном историческом контексте
не только как фактор развития досуговой деятельности в России, но и как основа ее осмысления в настоящее время. Глубокое влияние
античной традиции досуга на русскую культуру состоит не только в сохранении и репродуцировании его конкретных форм в иных
историко-социальных условиях, но и в создании концептуальной ценностной модели досуговой деятельности.
Примечания
1
2
Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991. С. 275.
3
Кнабе Г. С. Энтелехия культур // Диалог культур.
М.: Мысль, 1994. С. 201.
4
Буслаев Ф. И. Исторический очерк русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. Т. 2.
С. 203–204.
5
Кнабе Г. С. Античное наследие в культуре России.
М.: Наука, 1996. С. 10.
6
Пушкин А. С. Сочинения. М.: Худож. лит., 1985. Т. 1.
С. 224.
7
Восстание декабристов: док. М.: Наука, 1975. Т. 3.
С. 177.
8
Балаш А. Н. «Порецкий музеум» С. С. Уварова //
Проблемы культуры и искусства: материалы Всерос.
науч.-практ. конф.: тез. выступлений. СПб., 1996. С. 68.
9
Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. М.:
Прогресс-Литера, 1995. С. 375.
Библер В. С. Диалог культур. М.: Наука, 1994. С. 7.
Флоренский П. А. Троице-Сергиева Лавра и Россия //
47
УДК 791"17"
Г. Ю. Литвинцева
Новые направления культурно-досуговой деятельности
в Петровскую эпоху
Статья посвящена преобразованиям Петра I в сфере досуга. В новых направлениях культурно-досуговой деятельности – библиотечное и музейное дело, система государственных праздников, театральное дело, формы
общения и развлечений – отразились основные проблемы и противоречия, которые возникли в Петровскую
эпоху в результате ломки традиционного уклада жизни, насильственного перевода мышления русских дворян
в европейскую мифологическую систему. В статье делается акцент на особую роль «всешутейшего собора»
в реализации программы «европеизации русского общества», эпатажная деятельность которого была направлена на уничтожение традиционных и формирование новых культурно-досуговых ценностей.
Ключевые слова: реформа Петра I, регламентация досуга, направления культурно-досуговой деятельности, европеизация досуга, противоречия культурно-досуговой деятельности.
G. Y. Lytvintseva
Leisure activity during the epoch of Peter the Great
This article describes the reforms of Peter I in the field of entertainment. The new types of cultural and leisure activities were
introduced in the following spheres: library and museum, system of state holidays, theater, communication and entertainment
types. These new activities reflect the main problems and contradictions that resulted in the epoch of Peter the Great from
transformation of traditional way of life, mandatory change of Russian noblemen’s thinking so as to comply with the European
mythological system. The article places emphasis on particular role of «vseshuteyshy sobor» (i. e. jokey organization) that took part
in realization of the program, i. e. «europezation of the Russian society»; their scandalous operation was targeted at destroying
the traditional values and building the new system of cultural and leisure activities.
Keywords: reform of Peter I, regulation of the leisure activity, types of cultural and leisure activities, europezation
of the leisure activities, contradictions in the cultural and leisure activities.
Петровские преобразования во многом являлись продолжением начавшихся изменений
в культурной жизни русского общества XVII в.
Следует отметить, что именно в XVII столетии началось активное проникновение на Русь западноевропейской культуры, породившее глубокие
проблемы и противоречия во всех сферах жизнедеятельности русского общества. В Петровскую эпоху эти проблемы приобрели более острый характер, поскольку европейские ценности
становятся ведущими, а традиционные объявляются устаревшими и негодными. Одним словом,
Петр I направляет свои усилия на построение
«новой» русской культуры и предлагает целую
программу ее европеизации. Огромное значение великий преобразователь придавал сфере
досуга, именно через нее он приобщает русских
дворян к европейской культуре. Таким образом,
Петр I предстает перед нами новатором и основателем новых направлений культурно-досуговой деятельности, непосредственным образом
связанных с европейскими традициями.
48
Прежде всего, новаторство Петра I проявилось в организации музейного и библиотечного
дела. C 1714 г. Петр начинает собирать библиотеку, которую по праву можно считать родоначальницей Библиотеки Академии наук. Ее фонды
сложились из медицинских книг Аптекарского
приказа, исторических, богословских, научных
книг, привезенных Шумахером из-за границы.
С 1718 г. библиотека значительно увеличилась
за счет частных коллекций: библиотеки царевича
Алексея, книг лейб-медика Арескина и др. Вначале
библиотека размещалась в служебных помещениях Летнего сада, а с 1718 г. она становится доступной для общественного пользования, и ей отводится специальное помещение в палатах Кикина
у Смольного двора. Сохранились свидетельства
современников-европейцев, которые считали
библиотеку главной достопримечательностью
Петербурга. Так в 1720 г. анонимный дипломат
в составе польского посольства следующим образом выразил свои впечатления о библиотеке:
«В ней есть книги, возрастом в полторы тысячи
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Новые направления культурно-досуговой деятельности в Петровскую эпоху
лет, как высчитали отцы иезуиты. Больше всего
греческих, есть также много книг, напечатанных
на славянском языке. Другие труды относятся к военному искусству и содержат [описание] новых
способов, как атаковать города, замки и иные крепости. Много таких [книг] его величество царь повелел напечатать для молодежи. Кроме того, здесь
находятся старые немецкие библии и много книг
латинских, немецких, французских и русских…»1.
Постепенно в Петербурге формируются частные
библиотеки – Я. В. Брюса, П. П. Шафирова, А. Д. Меншикова, А. А. Матвеева, Ф. Прокоповича.
Первым музеем в России стала Кунсткамера. Еще в первое свое путешествие за границу
Петр накупил массу всяких раритетов и курьезных диковин, начиная от заспиртованных уродов, морских раковин и кончая очень дельными коллекциями по естествознанию. Во второе
путешествие в 1716 г. Петр покупает коллекции
и собрания, имеющие естественно-научное значение. 13 февраля 1718 г. был издан именной указ
«о приносе родившихся уродов, также найденных
необыкновенных вещах во всех городах к губернаторам и комендантам»2. Для создания Кунсткамеры, как было названо собрание редкостей
из области «раритетов, монстров и куриозите»,
Петр прибегнул к усердию своих подданных. Но,
несмотря на его внушения о том, что уроды появляются «от повреждения внутреннего, так же
от страха и мнения матерняго во время бремени,
как тому многие есть примеры», люди традиционного склада не спешили присылать эти необычные «экспонаты», так как для них родившиеся
уроды являлись сатанинским отродьем. Учитывая
психологию людей, Петр в указе предлагал большие деньги: за живого человеческого урода 100
рублей, за мертвого 10 рублей, за живого урода
из животных 15 рублей, а за мертвых по 5 рублей.
Точно в таком же размере полагался и штраф
за утайку, причем деньги шли в пользу доносчика. Для Кунсткамеры Петр выделил временное
помещение, и она открылась для посетителей.
Сохранилось предание, что для привлечения посетителей предлагалось угощение вином, но и эта
приманка мало кого могла заманить.
В Петровскую эпоху было положено начало и другим музеям. В 1702 г. Петр издает указ
о сборе и хранении артиллерийских орудий
и прочего оружия, в том числе трофейных
пушек и знамен в цейхгаузе Петропавловской
крепости. Это собрание стало родоначальником
современного Военно-исторического музея артиллерии. Тогда же, по приказу Петра, стали собирать коллекции, впоследствии положившие
начало Военно-морскому музею. В дворцовом
сооружении Монплезир, находящемся в Нижнем парке Петродворца, преобразователь основывает и первую в России картинную галерею.
В нее вошли картины западноевропейских художников XVII – начала XVIII в., которые Петр
приобрел во время заграничного путешествия.
Особенно Петр любил морские пейзажи Адама
Сило, в которых безукоризненно точно изображалась оснастка парусных кораблей.
Петр I постоянно искал новые формы и методы преобразовательного воздействия на общество, которые отражали бы его великие деяния «на
пользу государству» и служили поддержкой его
реформ. Первенствующую роль в такой пропаганде играли викториальные праздники, посвященные победам русской армии в Северной войне.
Создавая грандиозные зрелища, Петр ставил
перед собой цель «приобретения… себе чести
от народа, и для утверждения к ревностному приятию тех дел, которые повседневно Его величество ко всенародной пользе утверждал»3.
Новые викториальные праздники положили
начало образованию системы государственных
праздников. До Петровской эпохи праздники
носили ярко выраженный религиозный характер и были связаны с православными ценностями. Важнейшие составные части викториальных
праздников – триумфальные шествия войск,
маскарады, фейерверки, театральные действа –
были призваны продемонстрировать величие
деяний Петра, отразить славу и доблесть русского флота и армии, увековечить их победы.
Викториальные праздники заключали в себе
определенные агитационные идеи, выраженные
в аллегорической форме и насыщенные европейской символикой. Петр учитывал то обстоятельство, что русские люди привыкли иметь
дело только с библейскими символами и параллелями и новые аллегории и символы будут
непонятны им. Поэтому еще с первых лет существования типографии велел перевести на русский язык и напечатать ряд икононического
курса, снабженного рисунками. Так, например,
префект Славяно-греко-латинской академии
Иосиф Туробойский следующим образом обращался к православному читателю, описывая
символику триумфальных ворот по случаю взя-
49
Г. Ю. Литвинцева
тия Нарвы: «Не от божественных писаний, но от
мирских историй, не святыми иконами, но и от
историков преданными или от смехотворцев
вымышленными лицами и подобляет от зверей,
гадов, птиц, древес и прочих…»4.
Местом действия праздников были Петербург и Москва. Уже в 1696 г. в торжествах
по случаю побед русских войск под Азовом наметились основные элементы и составные части
будущих празднеств. По распоряжению Петра
мастер «Иван Салтанов со товарищи» построил
невиданные врата: громадные резные статуи
Геркулеса и Марса поддерживали их свод, везде
были диковинные для народа эмблемы и аллегории, наглядные картины, о которых известно
со слов Желебужского: «На каменном мосту
Всесвятском, на башне сделана оказа Азовского взятия, и их пашам персуны написаны живописным письмом, также на холстине левкашено
живописным же письмом, как что было под Азовом, перед башнею по обе стороны»5.
Интересно описание триумфальных ворот,
воздвигнутых в честь победы в Полтавской битве,
которое дает П. Н. Крекшин: «Пребогатым убранством, и расписанные разными эмблемами, между
которыми изображен орел (герб Российский), налетающий на слона (шведские фрегаты)»6.
Маскарады и фейерверки являлись составной
частью любого викториального праздника. Фейерверки своими эффектами и грандиозностью
поражали не только русских, но и иностранцев.
П. Н. Крекшин также описывает фейерверк, который состоялся 1 января 1704 г. по случаю взятия
Нотебурга7. Театр фейерверка занимал пространство шириной и глубиной в 100 аршин и находился на возвышении со спуском в 6 ступеней.
Представление началось с того, что был зажжен
находившийся в центре «государственный орел»,
символизирующий Россию. В «крилах своих»
и «единой когте» он держал изображения Белого,
Каспийского и Азовского морей. Орел горел более
получаса «разными огнями». За это время к нему
приблизилась ладья-повозка с находившимся
там Нептуном, который четвертое море (изображение Балтийского моря) «великому орлу в когти
дает». Вслед за орлом «горели разными и удивительными огни» два больших щита с надписями,
объясняющими зрителям, что завоеванные земли
исконно русские.
Маскарады являлись великолепным зрелищем Петровской эпохи. В «Описании маскара-
50
да, состоявшегося в Санкт-Петербурге в 1723 г.»
дается представление о необыкновенном многообразии костюмов и масок. Подданные Петра
предстали в платьях заморских министров – немецких, венецианских, китайских, индийских,
венгерских, японских. Элементы маскарада –
обход Пирамиды на Троицкой площади, смотр
судам, прогулки на судах – являются типичными
для подобного рода увеселений.
Новое содержание Петр вкладывал и в традиционные праздники. Так в 1699 г. в праздник
Богоявления Петр участвовал в Крестном ходе
на водосвятие в Москве в качестве капитана
Преображенского полка (а не в царском облачении, как было раньше) и шел вместе с полком
и музыкантами. Около «Иордании» был устроен
высокий стол, на котором стоял человек, державший царское знамя. Знаменосец несколько раз
наклонял знамя, которое по погружении креста
в воду окроплялось святой водой. После Петра водосвятие в присутствии войск, имеющее главной
целью освещение знамен, совершалось везде, где
располагались воинские части.
Викториальные праздники носили массовый характер с той лишь оговоркой, что простой
люд Петербурга и Москвы являлся сторонним
наблюдателем, а не непосредственным участником: ему дозволялось присутствовать на викториальных торжествах, в аллегориях которых он
ничего не мог понять, лицезреть всевозможные
маскарадные шествия, символика которых была
ему недоступна. Для Петра главным объектом
воспитания являлось дворянство, и он стремился перевести их мышление в европейскую мифологическую систему. Для простого народа в дни
викториальных торжеств на Троицкой площади
выставляли ушаты вина и водки, целые жареные
туши свинины. Как отмечает Ф. Берхгольц, «по данному знаку, толпившиеся на площади люди бросались на царское угощение… даровое угощение
обходилось очень дорого: в давке многие лишались одежды, а иные платились тяжкими увечьями, даже жизнью… Мастеровые, рабочие, крестьяне… разбивались на две стенки и по старине
вступали в кулачный бой»8. Ф. Берхгольц делает
интересное замечание, что полиция не препятствовала устроению этих побоищ, и иностранцы
думали, что кулачный бой допускается для приучения народа к бесстрашию на войне.
Петру I мы обязаны и появлением в России
таких праздников, как 1 апреля и 1 мая. Апрель-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Новые направления культурно-досуговой деятельности в Петровскую эпоху
ский обычай обманывать становится известным
с начала XVIII в. Содержатель труппы немецких комедиантов в Москве объявил, что 1 апреля состоится представление и он влезет в обыкновенную
столовую бутылку. В назначенный день на сцену
вынесли сделанную из картона огромную бутылку
с надписью «1 апреля», в которую не представляло
труда влезть комедианту. Первомайский праздник очень легко привился в городской народной
среде, поскольку был связан с весенними представлениями о пробуждении природы.
Петра I следует считать и основателем театрального дела в России. В 1702 г. Петр распорядился воздвигнуть в центре Москвы на Красной
площади «комедиальную храмину» – первый публичный театр, на представления которого могли
приходить все желающие. Истоки русского театра
уходят своими корнями в народное творчество:
это, прежде всего, языческие обряды, с помощью
которых люди надеялись обеспечить своевременное наступление весны, удачу на охоте и т.д.
В средневековой Руси хранителями языческих «театрализованных» традиций являлись скоморохи,
которые веселили народ: пели, плясали, балагурили, разыгрывали сценки, играли на музыкальных
инструментах и лицедействовали. Результатом
развития новых тенденций в русской культуре
XVII в. явилось образование Придворного театра
царя Алексея Михайловича.
Такие исследователи, как А. Н. Робинсон
и В. В. Бычков, считают, что исторически такой
театр мог появиться в России как государственный придворный театр, который призван был
подготовить почву для утверждения идеологии
русского абсолютизма9. Театр просуществовал
с 1672 по 1674 г., и такие постановки, как «Артаксерксово действо», «Олоферново действо», «Жалостная комедия об Адаме и Еве», «Темир-Аксаково
действо», «Комедия о Бахусе с Венусом», напрямую связаны с формирующимся абсолютизмом
и западноевропейским влиянием. Большая часть
пьес, сыгранных на придворной сцене, была написана на библейские сюжеты, тем не менее театр
решал задачу современного прочтения Библии.
И. Грегори, очевидно, учитывал сходство событий
комедий с тем, что происходило в это время при
русском дворе: в верхах государства шла борьба
боярских группировок, по-разному относящихся
к усилению централизованной власти, к растущим
связям с Западом, к нововведениям, постепенно
проникающим во все области русской жизни.
Поэтому наиболее значительные постановки
Придворного театра носили светский или даже
политический характер и выражали идеологию
абсолютизма, облекая ее в формы известных библейских преданий-мифов.
В отличие от своего отца, царя Алексея Михайловича, Петр стремился приобщить к театру
самые широкие слои общества. Ходить в театр
было «повольно» всем, так как плата была незначительной. По замыслу Петра, театр «должен был
разъяснять всенародному множеству истинный
смысл деяний преобразователя»10, прославлять
Российское государство, воспевать победы русского оружия и одновременно являться формой
разумного развлечения. Представления в театре давала немецкая труппа И. – Х. Кунста. Цены
на билеты были незначительными, но, несмотря
на это, публика ходила в театр неохотно. Причиной непопулярности театра была его оторванность от русской жизни, на сцене в основном
ставились пьесы немецких драматургов XVIII
в. Петр, пригласив труппу, рассчитывал на то,
что она не замкнется в своем традиционном
репертуаре, а будет ставить спектакли агитационного содержания, раскрывающие смысл происходящих в политической и культурной жизни
Российского государства событий. Однако эти
требования оказались для труппы Кунста непосильными, и в 1706 г. ей было отказано в жаловании. Оказалась безуспешной и попытка Петра
создать с помощью немецких комедиантов общедоступный театр в Петербурге в 1719 г.
Требования, предъявляемые Петром к театру,
которые были непосильны для немецких трупп,
в большой степени оказались под силу так называемым любительским или самодеятельным
театрам. В первую очередь к такого рода театрам
можно отнести школьные театры.
На сцене театра при Славяно-греко-латинской
академии и Московского театра Хирургической
школы были поставлены пьесы по горячим следам
последних политических событий, которые имели
определенное пропагандистское значение. Такие
действа школьного театра Славяно-греко-латинской Академии, как «Торжество мира православного» и «Свобождение Ливонии и Ингерманландии», были посвящены победам России в Северной войне. В действе «Божие уничижителей… гордых уничижение» развивалась тема греховности
неповиновения властям. На сцене Хирургической
школы особенно значительно было панегириче-
51
Г. Ю. Литвинцева
ское триумфальное действо «Слава Российская»,
написанное ее учеником Ф. Журовским. В действе
вообще отсутствует религиозная тема, автор, воспевая укрепление русского государства, использует не библейские, а мифологические образы
Марса, Купидона, Нептуна и т.д. Следует отметить,
что в панегирических драмах, разыгрывавшихся
на сценах Академии и Хирургической школы, наблюдалось нагромождение аллегорий и символов, не всегда понятных рядовому зрителю.
Существовала определенная связь между
викториальными праздниками и школьными
драмами. Сцены и композиции триумфальных
ворот, шествий и фейерверков перекинулись
в школьные действа: отдельные картины, символы и аллегорические изображения, красовавшиеся на Московских триумфальных воротах,
воспроизводились иногда в драмах Академии.
И, наоборот, в устройстве викториальных праздников использовались те же самые композиции
и аллегории, что и в театре, «а нередко применяли уже готовые театральные декорации»11.
К любительским театрам относится и театр
сестры Петра I Натальи Алексеевны. В 1706 г. она
устраивает театр в подмосковном селе Преображенском, а в 1714 г. создает театр и в Петербурге. Царевна сама занималась постановкой,
писала пьесы, где преобладали политические
и нравоучительные тенденции. Так Х. Вебер,
посетивший одно из ее представлений, в котором осуждалось неповиновение властям, сообщает в своих «Записках», что под конец спектакля вышел оратор, объяснивший историю
представленного действа и «обрисовавший
в заключение гнусность возмущения и бедственный всегда исход оного»12. В пьесах Натальи
Алексеевны воспевались также деяния Петра,
его нововведения, в виде «забавных игралищ»
(коротких представлений) высмеивались пороки духовенства, взяточничество и алчность
чиновников. В пьесе «Петр златые ключи» красной нитью проходила мысль о пользе поездок
молодых людей за границу для обучения.
Вся деятельность «всешутейшего собора»
имела самодеятельный характер. Так А. Крюгер считает, что, «если мы в своем обзоре проявлений самодеятельного театра, расположим
их по степени театральности, то, начиная от костюмированной единицы – „виташия“, постепенно через маскарад придем к возникновению целого штата постоянных любителей теа-
52
тральной организации в лице „всепьянейшего
и всешутейшего собора“, к концу своей жизни
имевшего уже целые „действа“ с твердым текстом для ряда действующих лиц в понимании
театральном…»13. «Виташий» поистине представлял собой театральную фигуру, поскольку
одет был в длинный балахон, «на голове – шляпа
с четырьмя огромными рогами, в руках – машина, сделанная в виде колбасы»14. По словам
Ф. Берхгольца, «виташий» совмещал роль придворного полушута с должностью «оберкнутмейстера» (старшего палача), лично распоряжавшегося при допросах и пытках государственных преступников. Для Петровской эпохи
подобного рода ситуация являлась типичной.
Петр постоянно смешивал серьезное и шутовское, преследуя тем самым определенную цель.
Значительное количество придворных дураков
служило в царской полиции.
Смешение серьезного и шутовского особенно
ярко проявляется в деятельности «всешутейшего
собора», где смехотворные графы и патриархи совмещали и перемешивали свои шутовские должности и атрибуты с ответственными государственными постами и должностями. Так шутовской
князь-папа Никита Зотов был хранителем государственных печатей, а его заместитель князь-кесарь
Федор Ромодановский заведовал тайной полицией. Какую же цель преследовал Петр, смешивая
серьезное и шутовское?
С помощью «всешутейшего собора» Петр
стремился сформировать новый взгляд на веселье и развлечения, внушить мысль, что «разгул»,
«шумство» – обыкновенная вещь, веселиться
можно где угодно и когда угодно, и это не считается греховным. В праздниках допетровской
Руси человек как бы принимал определенные
правила игры, которые позволяли ему делать
то, что в реальном мире делать невозможно,
греховно. Только в игровом, смеховом мире
«антикультуры» могла наблюдаться спутанность
всех значений, где кабак заменял церковь, «бесовство» – благочестие, где наблюдалось надевание рваных одежд, одежд наизнанку, мехом
наружу. Д. С. Лихачев характеризует этот мир
как мир перевернутый, реально невозможный,
абсурдный15. «Всешутейший собор» был необходим Петру для утверждения нового взгляда
на веселье и развлечения. Преобразователь
стремился стереть границу между «смеховым»
и реальным миром.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Новые направления культурно-досуговой деятельности в Петровскую эпоху
С точки зрения человека с традиционным сознанием, Петр распространил мир «антикультуры» за отведенные ему рамки и тем самым разрушил традиционный порядок празднования.
Праздник в допетровской Руси как бы состоял
из двух частей: вначале молитвенное предстояние, торжественные процессии, а затем – различные «бесовства», скоморошьи игры и забавы.
В первой части праздника человек находился
в мире культуры, так как следовал установленным нормам христианского благочестия и благолепия. Во второй же части праздника человек
попадал в мир «антикультуры», где христианские ценности воспринимались в перевернутом виде. Петр же намеренно разрушил границу между этими мирами для того, чтобы противопоставить старинной праздности «новую»
праздность. Если в допетровской Руси, после
Рождественского поста с молчаливого разрешения церкви на святках происходили различного рода переодевания, «бесовства» и веселье,
которые в сознании древнерусского человека
противопоставлялись миру культуры, то в Петровскую эпоху граница между двумя мирами
разрушается. Так В. О. Ключевский в описании
празднования святок в Петровскую эпоху очень
точно проиллюстрировал смешение церковного и пародийного ритуала: «Бывало, на святках
компания человек в 200 в Москве или Петербурге на несколько десятков саней на всю ночь
до утра пустится по городу „славить“, во главе
процессии шутовской патриарх в своем облачении, с жезлом и в жестяной митре; за ним сломя
голову скачут сани, битком набитые его сослужителями, с песнями и свистом. Хозяева домов,
удостоенных посещением этих славельщиков,
обязаны были угощать их и платить за славление»16. Такой же трансформации подверглись
и другие традиционные праздники.
В конце 1718 г. верхи петербургского общества были извещены о введении ассамблей.
Петр побывал во французских гостиных, в которых собирались и вели беседы выдающиеся
деятели науки, искусства и политики, и у него
созрел план организации ассамблей в России. Вводя ассамблеи, Петр преследовал две
главные цели: приобщение русских женщин
к общественной жизни и приучение высшего
сословия к формам времяпровождения, распространенным в западных странах. При организации новой формы общения и развлече-
ний преобразователь использовал не только
практические, но и теоретические достижения
Западной Европы. Как отмечает А. М. Панченко,
для людей XVII – XVIII вв. одной из самых авторитетных была энциклопедия Генриха Альштеда17.
Знания Альштед подразделял на науки и искусства, где последние делились на свободные
и механические. К механическим искусствам,
согласно энциклопедии, и принадлежит искусство развлечения, где можно все расчислить,
измерить и подчинить правилам. Этот принцип
механических искусств и положил в основу ассамблей Петр.
Ассамблеи бдительно опекала петербургская полиция. Представление о монарших
правилах дает распоряжение петербургского
обер-полицейместера Девиера «О порядке
собраний в частных домах, и о лицах, которые
в оных участвовать могут»18. В данном распоряжении определено, какие чины могут быть
допущены на ассамблеи, дан перечень правил
и распорядок, которому должны следовать все
присутствующие.
За несколько часов до съезда гостей полицейместер приезжал в дом, назначенный
для ассамблеи, и осматривал комнаты, выделенные для приема. Писари, которых с собой
привозил полицейместер, записывали фамилии
тех, кто приезжал. Присутствие лиц, указанных
в списке, было обязательным, и только одна болезнь извиняла отсутствующих. Обыкновенно
сам Петр назначал, в чьем доме должна быть
ассамблея, а затем дальнейшее их назначение
зависело: в Петербурге от обер-полицейместера, в Москве – от коменданта. Прежде чем гости
расходились с одной ассамблеи, им объявлялось, где будет следующая.
Танцы занимали первое место среди развлечений на ассамблее. Начинались они,
как правило, польским, за которым следовал
менуэт, а далее сам Петр объявлял придуманный им самим «гросфатер». В нем участвовало
много пар, и руководил ими «маршал», выбранный «царицей» ассамблей. Под звуки печальной мелодии пары медленно двигались друг
за другом. По взмаху «маршальского» жезла,
оркестр переходил на веселую музыку, и дамы
оставляли своих кавалеров и выбирали себе
новых из числа сидящих в зале. Брошенные же
кавалеры ловили убегающих с криком и визгом
дам. Когда «маршал» опять взмахивал жезлом,
53
Г. Ю. Литвинцева
то начиналась прежняя печальная мелодия,
и пары выстраивались в ряд. Кавалеры, которые оставались без дам, штрафовались кубком
«Большого» или «Малого орла». Петр сам очень
хорошо танцевал и часто принимался за обучение своих подданных. Ф. Берхгольц в своем
«Дневнике» рисует его образцовым учителем:
«Он проделывал па во главе шеренги кавалеров, и те должны были в точности повторять его
движения. Это немного напоминало плац-парад,
но подобное сходство могло только нравиться
государю»19.
Петр вывел женщину из терема «в свет», забывая, что она не может сразу же, в один момент,
расстаться с домостроевским укладом жизни.
С. Н. Шубинский отмечает, что русские боярыни
и боярышни были смешны и неуклюжи, «затянутые в крепкие корсеты, с огромными фижмами,
в башмаках на высоких каблуках, с пышно расчесанною большей частью напудренною прическою, с длинными шлейфами, они не умели
не только легко и грациозно вертеться в танцах, но даже не знали, как им стать и сесть»20.
Еще сложнее дело обстояло с непринужденным
и свободным общением с мужчинами. Ф. Берхгольц замечает в этой связи, что дамы беседовали с ними только во время танцев, в остальное же время сидели отдельно и «таращили друг
на дружку глаза»21.
Петр старался европеизировать поведение
дворян на ассамблеях и тем самым, не подозревая об этом, усилил архаические черты. Старое
дедовское причудливо мешалось с новым, московское «варварство», выраженное в «питие непомерном» и диких поступках, уживалось рядом
с европейским «политесом». Европейское начало сказывалось больше внешним образом, а московская старина (в отрицательном ее проявлении) частенько выбивалась из внешнего лоска
и давала о себе знать действиями и выходками
грубыми, несдержанными. Все подражали манерам Петра, которому не хватало необходимых качеств, требовавшихся взятой им на себя
ролью: ему самому следовало бы быть более
светским человеком, его манеры и шутки не отличались ни особой вежливостью, ни обходительностью. Так, взявшись распоряжаться танцами, он иногда пускался в тяжелые, неуклюжие
шутки: ставил в ряды танцующих самых молодых дам, дав им в партнеры дряхлых стариков,
и сам становился в первой паре. Все танцующие
54
кавалеры обязаны были повторять движения
за государем. Ф. Берхгольц описывал, что Петр
выделывал такие «каприоли», которые составили бы честь лучшим европейским балетмейстерам того времени, тогда как набранные им
старые танцоры насилу двигали ноги22. Старики
путались, задыхались, у некоторых кружились
головы, другими овладевали припадки одышки,
некоторые не выдерживали и валились на пол.
Рассердившийся Петр приказывал прекратить
музыку и объявлял, что «если кто теперь собьется, тот выпьет большой штрафной стакан»23.
Иностранцев на ассамблеях окружали почетом в присутствии государя, но стоило ему
отвернуться, с них срывали парики24. Самые грубые шутки были в ходу и никого не смущали.
Ассамблея выполняла роль школы, в которой дворяне обучались европейской культуре.
По наблюдениям Ю. М. Лотмана, для русского
дворянина Петровской эпохи быть европейцем – это значит отличаться от крестьянской
жизни, что выражалось в одежде, прическе,
манерах 25. И это можно сделать путем обучения европейской культуре. Петр понимал,
что обучить своих подданных новой культуре
с помощью одних только угроз и указов невозможно, поэтому под его непосредственным
руководством выходили пособия по обучению
«правильному поведению». С этой целью распространялась книга «Юности честное зерцало,
или Показание к житейскому обхождению». Изучение данного текста интересно с точки зрения
рассмотрения процесса адаптации европейской
культуры на русской почве. Так книга внушала,
что благовоспитанный молодой человек должен
отличаться тремя добродетелями: приветливостью, смирением и учтивостью. Чтобы пользоваться успехом в обществе, он должен владеть
иностранными языками, уметь танцевать, ездить
верхом, фехтовать, быть красноглаголивым и начитанным и т.д. В заключение перечислялись 20
добродетелей, которые украшают благородных
девиц26. Интересно, что наряду с вышеизложенными рекомендациями давались и следующие
советы: «Обрежь свои ногти, да не явятся оные
бархатом обшиты… Не хватай первой в блюдо
и не жри как свинья… Не сопи, когда яси, ногами везде не мотай, не облизывай перстов,
не грызи костей. Зубов ножом не чисти… Часто
чихать, сморкать и кашлять не пригоже… Ежели
с кем танцуешь, то неприлично в круг плевать,
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Новые направления культурно-досуговой деятельности в Петровскую эпоху
но на сторону»27. Подобного рода соединение
несопоставимых рекомендаций и советов очень
характерно для культуры Петровской эпохи и показательно при выявлении ее противоречий.
Ассамблеи, которые также проходили
по особому регламенту, Петр устраивал и в Летнем саду. Летний сад, получивший свое название от дворца, был распланирован по всем
правилам западноевропейского искусства:
с прямыми дорожками, стриженной зеленью
кустов и деревьев, затейливыми узорами цветников и газонов. П. Свиньин писал о нем в начале XIX в.: «Сад сей разведен в голландском вкусе,
что должно заключать из прямых линий, пересекаемых тупыми и острыми углами. Большие
аллеи обсажены высокими липами и кленом,
а прочие акациею. Во внутренности их наделаны небольшие лабиринты, зеленые лужайки,
лесочки и цветники»28. При Петре Летний сад
был гораздо больше ныне существующего: он
тянулся от Невы и до Инженерной улицы.
Перестраивая русский быт, Петр большое значение придавал садовому искусству и посылал
за границу обучаться ему. Он отлично понимал,
что сад имеет не просто архитектурное значение,
а прежде всего просветительское и воспитательное. По замыслу Петра, Летний сад должен был
стать одновременно местом и ученья, и потехи.
Тем самым преобразователь отошел от древнерусской традиции, согласно которой «ученью время,
потехе час». Об этой особенности Петровской
эпохи, когда между серьезным и шутовским стиралась граница, говорилось выше. Петр установил
в своем саду скульптуры античных богов и богинь,
бюсты императоров и героев, скульптуры, иллюстрирующие басни Эзопа, с помощью которых приучал своих подданных к европейской символике.
Как отмечал С. Н. Шубинский, «император любил
собирать гуляющих и сам объяснял им смысл содержания басен»29.
В назначенный для гулянья день на одном
из бастионов Петропавловской крепости с утра
выставлялся желтый флаг с изображением орла,
державшего в когтях четыре моря. Вечерний
выстрел из пушки служил сигналом для приглашенных: немедленно следовало спешить
на гулянье в сад. Гости прибывали на лодках
и попадали в сад через нарядные деревянные
галереи, служившие одновременно пристанями и приемными залами, где накрывались столы
со сластями, закусками и где проходили танцы.
В. О. Ключевский писал, что государь потчевал
гостей, как радушный хозяин, но порой его хлебосольство становилось хуже демьяновой ухи:
«Бывало, ужас пронимал участников и участниц
торжества, когда в саду появлялись гвардейцы
с ушатами сивухи… причем часовым приказывалось никого не выпускать из сада. Особо
назначенные для того майоры из гвардии обязаны были потчевать всех за здоровье царя,
и счастливым считал себя тот, кому удавалось
какими-либо путями ускользнуть из сада»30. Те,
кто не попадал в число приглашенных, могли
в качестве зрителей наблюдать веселое гулянье.
По Неве сновали лодки с качелями, с которых
можно было наблюдать за действом, и их владельцы предлагали свои услуги.
По принципу механических искусств Петр
организовал и еще одно развлечение для высшего общества – катания по Неве. Жителям Петербурга «для увеселения народа, наипаче же
для лучшего обучения и искусства по водам
и смелости в плавании»31 были розданы из казны
парусные и гребные суда. Катания проходили
по особому регламенту. В петровском указе
строго определялось место катания, одежда,
в которой надлежит явиться приглашенным
и давались предписания о времени сбора:
«В указанный час должен Коммисар в местах
флаги поднять… А когда указано будет выехать,
кроме определенных дней, тогда тот же знак
учинить, да один выстрел из пушки с города;
тогда тотчас всякому ехать в назначенное место
и явиться к Коммисару…»32.
В указе сообщалось, что «на сей экзерциции вольны хозяева быть или не быть», однако
здесь же Петр предупреждал не совсем сознательных подданных, что «не более двух дней
в месяце не быть, разве для какой законной
причины»33. Петр предусмотрел и возможность
нарушения установленных правил, поэтому
предостерегал катающихся: «За преслушание же и на сих судах, також штраф быть, как и с
парусных»34. Собрание этих судов называлось
Невским флотом, а командующий над ним – Невским адмиралом. В хорошую погоду такие катания по Неве с волторнистами и музыкантами
были очень приятны, но иногда увеселительная
прогулка грозила превратиться в катастрофу. Так
Ф.-Х. Вебер знакомит нас с одним из путешествий, в котором принимал участие дипломатический корпус в мае 1715 г.: «9-го царь от-
55
Г. Ю. Литвинцева
правился, куда мы последовали за ним в галере, но вдруг поднявшаяся буря заставила нас
провести два дня и три ночи на этом открытом
судне без огня, без постелей и без провизии»35.
Зимой Петру приходилось отказываться
от таких прогулок, но по его приказу был прорублен во льду Невы перед дворцом канал и почти
каждый день он катался здесь на весельном
катере. Любил он также катанье на буерах, поставленных на полозья и управлявшихся парусами. Каждый праздник целая вереница таких
суденышек-саней скользила по льду Невы
и мчалась в Петергоф.
Таким образом, основание Петром новых направлений культурно-досуговой деятельности
способствовало сближению русской и европейской культур. При всех противоречиях и издержках европеизации в Петровскую эпоху, она
дала толчок для дальнейшего развития русской
культуры. От внешнего восприятия западноевропейской культуры русские дворяне постепенно переходили к изучению ее внутренних
закономерностей, что, в свою очередь, открыло для них и уникальность своей собственной
культуры.
Примечания
1
Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных
описаниях. Л.: Наука, 1991. С. 143–144.
2
Полное собрание законов Российской империи.
СПб., 1830. № 3159. С. 541.
3
Крекшин П. Н. Описание лет и преславных высокоторжественн ии. М., 1704. Л. 6 об.
5
Ровинский Д. А. Обозрение иконописания в России до конца XVIII в. Описание фейерверков и иллюминаций. СПб.: А. С. Суворин, 1903. С. 181.
6
Крекшин П. Н. Указ. соч. Л. 161.
7
Там же. Л. 173.
8
Берхгольц Ф. В. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца, 1721–1725. М.: Универ. тип., 1904. Ч. 4. С. 68.
9
Бычков В. В. Русская средневековая эстетика XI–
XVII вв. М.: Мысль, 1995; Робинсон А. Н. Ранняя русская
драматургия. М.: Наука, 1972.
10
Тихонравов Н. С. Русские драматические произведения 1672–1722 гг. СПб.: Д. Е. Кожанников, 1874.
Т. 1. С. 141.
11
Там же. С. 529.
56
12
Вебер Х. Записки Вебера о Петре Великом и его
преобразованиях, в переводе и с примечаниями
П. П. Барсова // Рус. арх. 1872. № 7. Стб. 1424.
13
Крюгер А. Самодеятельный театр при Петре I //
Старинный спектакль в России. Л., 1988. С. 347.
14
Берхгольц Ф. В. Указ. соч. 1902. Ч. 1. С. 167.
15
Лихачев Д. С., Панченко А. М. «Смеховой мир»
Древней Руси. Л.: Наука, 1976.
16
Ключевский В. О. Исторические портреты: деятели ист. мысли. М.: Правда, 1990. С. 184.
17
Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ // Из истории русской культуры. М.:
Языки рус. культуры, 1996. Т. 3, ч. 1. С. 165.
18
Крекшин П. Н. Указ. соч. Л. 598–599.
19
Берхгольц Ф. В. Указ. соч. 1903. Ч. 3. С. 198.
20
Шубинский С. Н. Первые балы в России // Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. М.:
Моск. рабочий, 1995. С. 26.
21
Берхгольц Ф. В. Указ. соч. 1902. Ч. 2. С. 71.
22
Там же. Ч. 1. С. 160.
23
Там же.
24
Юль Ю. Записки Юста Юля датского посланника
при Петре Великом. М.: Универ. тип., 1899. С. 93.
25
Лотман Ю. М., Успенский Б. И. Роль дуальных
моделей в динамике русской культуры // Тр. по рус.
и славян. филологии. Тарту, 1977. Т. 28.
26
Юности честное зерцало, или Показания к житейскому обхождению: собрание от разных лет. М.: Гос.
б-ка СССР им. В. И. Ленина, 1976.
27
Там же. С. 34–38.
28
Цит. по: Лихачев Д. С. Поэзия садов. СПб.: Наука,
1991. С. 130.
29
Шубинский С. Н. Летний сад и летние петербургские увеселения при Петре Великом. СПб.: Тип. Акад.
наук, 1864. С. 2.
30
Ключевский В. О. Указ. соч. С. 182.
31
Князьков С. А. Санкт-Петербург и СанктПетербургское общество при Петре Великом. СПб.:
Тип. Луковникова, 1914. С. 64.
32
Полное собрание законов Российской империи.
СПб., 1830. № 3193. С. 560.
33
Там же.
34
Там же. С. 561.
35
Валишевский К. Ф. Петр Великий. Кн. 3. Дело. Репринт. воспроизведение изд. 1911 г. М.: ИКПА, 1990.
С. 202.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 745
Г. Н. Габриэль
Петербургская эмаль: история и современность
Статья посвящена изучению истории становления и развития санкт-петербургского эмальерного искусства второй
половины XX в. Эта проблема во всей комплексности и сложности ее научного осмысления пока не ставилась в нашей
искусствоведческой науке и рассматривалась, прежде всего, в контексте общей истории ювелирного дела. В то же
время это был необычайно плодотворный период в развитии художественной эмали, когда возрождались забытые технологии, формировалось понятие авторского творчества, делались смелые открытия в области пластических решений,
бурно расцвела выставочная жизнь. Основной материал публикации предваряется экскурсом в историю отечественного эмальерного дела 1920–1940-х гг., однако главное внимание автор уделяет вопросам развития производственной
и авторской эмали 1950–1990-х гг. в контексте исследования творчества наиболее значимых художников, знаковых выставок, давших мощный толчок дальнейшему расцвету этого вида прикладного искусства.
Ключевые слова: санкт-петербургская художественная эмаль, промышленная эмаль, выставки авторской
эмали.
G. N. Gabriel
St. Petersburg’s enamel art: history of development and modern state
This article is dedicated to the history of the foundation and development of the St. Petersburg’s enamel art in the second
half of the 20th century. This problem with all its complexities was, so far, not tried to be solved in our history of art from the
scientific point of view, and has been taken, first of all, in the context of the history of the jewelry art in general. Though, at the
same time it was the really fruitful period in the development of the enamel art, when the forgotten technologies were brought
back to life, the understanding of the idea of the creative artists rights were established, when the new conceptions in the field
of the enamel art forms were invented. The basic material of this publication is forestalled with the excursion into the history of
the soviet enamel art from the twenties through the forties, but the major attention is concentrated on the development of the
industrial and fine enamel art from the fifties through the nineties, mainly in the context of the research of the art of the mostly
important persons and the notable exhibitions of the period, which gave the strong impulse for the further development of
this kind of the art.
Keywords: St. Petersburg’s fine enamel art, industrial enamel, the exhibitions of art enamel.
Художественная эмаль всегда занимала важное место в декоративно-прикладном искусстве
Санкт-Петербурга. Уже в первые годы основания новой столицы здесь начинает развиваться миниатюра на эмали, расцвет которой продолжается весь XVIII в. В следующем столетии
русские, в том числе и петербургские, мастера
возрождают многие забытые приемы и техники этого древнего ремесла, такие как эмаль
по скани, литью, гравировке, выямчатую эмаль,
добиваясь эффектных художественных решений
в оформлении изделий, выполненных в разных
стилях. Здесь можно вспомнить работы мастеров фирм Овчинникова, Хлебникова, Сазикова,
Грачева, Курлюкова, неоднократно отмеченные
на Всемирных художественно-промышленных
выставках высшими наградами. Один из самых
плодотворных периодов в развитии эмали
в нашем городе приходится на конец XIX – начало XX в., и связан он, прежде всего, с фир-
58
мой Фаберже, блестяще развившей традиции
эмали «гильоше» (guilloche) и витражной эмали
(plique-a-jour)1. Сегодня эти страницы истории
петербургской эмали достаточно подробно
освещены в отечественном искусствознании,
а деятельность фирмы Фаберже не осталась
без внимания и многочисленных зарубежных
исследователей.
В то же время вопросы становления и развития ленинградско-петербургского эмальерного
искусства второй половины XX в. до настоящего
времени остаются исследованными явно недостаточно. Более того, эта проблема во всей комплексности и сложности ее научного осмысления пока
даже не ставилась в нашей искусствоведческой
науке. В изданных в последние десятилетия альбомах и монографиях она затрагивается, прежде
всего, в контексте общей истории ювелирного
и эмальерного дела2. В то же время это был необычайно плодотворный период в его развитии,
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Петербургская эмаль: история и современность
время, когда возрождались забытые технологии,
делались смелые открытия в области художественных решений, активизировалась выставочная жизнь, формировалось понятие авторского
творчества, и наши мастера с триумфом вышли на
международную арену. Таким образом, любое исследование на обозначенную тему представляется сегодня актуальным и своевременным. Данная
статья, однако, не претендует на всю полноту охвата этого явления. Это скорее попытка расставить
наиболее важные вехи в истории становления
современной петербургской эмали, возможность
уточнить место и роль в ней мастеров, без которых не было бы сегодняшнего расцвета этого вида
творчества. Однако прежде чем обратиться к выбранной теме, несколько слов из истории советского эмальерного искусства 1920–1940-х гг.
Развитие ювелирного, в том числе эмальерного, дела в России было насильственно прервано
событиями 1917 г., Гражданской войной, разрухой.
Уже через несколько месяцев после революции
прекращают свою деятельность самые крупные
ювелирные фирмы и мастерские Петрограда,
уезжают иностранные мастера, и в городе остаются лишь небольшие артели, работающие полуподпольно. Серьезнейший удар советская власть
наносит ювелирному делу в 1918 г., когда издается ряд постановлений, запрещающих частным
лицам и предприятиям добычу и торговлю золотом и драгоценными камнями и объявляющих это
монополией государства3. Из всех традиционных
центров художественной эмали тогда сохранился
лишь промысел в Ростове Великом, где в 1918 г.
были созданы артель и школа, несколько десятилетий остававшиеся единственным центром
эмальерного дела в стране.
Что касается состояния ювелирного и эмальерного дела в Петрограде 1920-х гг., то некоторое оживление наступило здесь лишь с введением нэпа, когда активизировались частные
мастерские. Однако численность ювелироводиночек в стране, в том числе и Ленинграде,
уже к концу этого десятилетия уменьшилась и
«к 1930-м гг. снизилась до нескольких человек»4.
Некоторые из оставшихся квалифицированных
ювелиров и эмальеров вошли тогда в состав
государственного треста «Русские самоцветы»,
образованного в Петрограде в 1922 г.5 Они привлекались советским правительством к реставрации ювелирных и эмальерных произведений
для продажи этих вещей через Торгсин, а также
к созданию первых советских орденов и медалей. Известно, что с трестом сотрудничали С. Чехонин, А. Голубкина, В. Мухина, однако единичные авторские предметы с эмалью, дошедшие
до наших дней, пока не идентифицированы.
Таким образом, в 1920-е гг. ювелирная
и эмальерная отрасли оставались самыми слабыми в стране, неизмеримо отставая от ярких
успехов в оформительском искусстве, агитфарфоре, текстиле. Главный же упор советское
правительство в те годы делало на развитие
кустарной промышленности и традиционных
художественных промыслов, рассматривая их,
в том числе, и как источник пополнения казны
за счет продажи этих изделий на экспорт.
В 1930-е гг., несмотря на некоторый рост потенциала государственных ювелирных производств,
эта отрасль промышленности по-прежнему оставалась самой отсталой в народном хозяйстве
страны. Она располагала лишь несколькими небольшими артелями и фабриками в Ленинграде,
Москве, Свердловске, входившими в общесоюзный
трест «Русские самоцветы». В Ленинграде самыми
значительными были фабрика на Боровой улице,
выполнявшая, в основном, уникальные выставочные произведения из поделочного камня и металла, ювелирно-часовая фабрика в Гостином дворе
и ювелирная фабрика в Мучном переулке, где работало большинство из выживших после революции
мастеров-ювелиров. Они изготавливали достаточно высокого качества ручной работы ювелирные
украшения из золота и серебра с полудрагоценными камнями, ориентируясь, прежде всего, на стилистику украшений эпохи модерна. Эмаль в этих
изделиях использовалась крайне редко и лишь
как второстепенный элемент декора6.
Именно на ювелирной фабрике в Мучном
переулке в 1950-х гг. и начинается в Ленинграде возрождение эмальерного дела на промышленной основе. В ассортименте предприятия
тогда впервые появляются изделия из серебра
и металла, декорированные в сканно-эмалевой
технике, прежде всего нарядные сервизы7. Это
направление возглавила тогда Н. Фогт, главный художник фабрики, выпускница Училища
технического рисования барона А. Штиглица,
где до революции преподавались основные
эмальерные техники. В работах Н. Фогт установился своеобразный канон сервиза, сплошь
покрытого филигранным эмалевым декором,
где лишь внутренние поверхности оставались
59
Г. Н. Габриэль
непокрытыми эмалью и, как правило, золотились.
Очевидно в этих изделиях и влияние восточной
орнаментики, им свойственны необычайная пышность, некоторая тяжеловесность и пестрота колорита. Выразительным свойствам самого металла
не уделялось достаточного внимания, поскольку
принцип проектирования изделий сводился в те
годы главным образом к их эффектному украшательству, а не созданию пластической структуры,
объединяющей в себе архитектонику масс, графическое и цветовое решение, естественные свойства материалов. Однако, в целом, Н. Фогт удавалось
создавать произведения с достаточно цельными
и выразительными образами. Неслучайно и после
смерти мастера ее работы продолжали оставаться
в ассортименте фабрики еще несколько десятилетий. Главное же – художественная эмаль отныне
заняла свое полноправное место в отечественном
ювелирном производстве.
Нельзя не вспомнить также, что Н. Фогт приглашала к созданию эскизов изделий с эмалью
известных художников, среди них – А. Лепорская, Н. Суетин. По воспоминаниям художника
В. Поволоцкой, работавшей в те годы на фабрике, в ассортиментном кабинете некоторое время
хранились образцы, выполненные по проектам
Н. Суетина, – миниатюрные коробочки из металла и портсигар, декорированные эмалями в супрематическом стиле.
Однако, несмотря на определенные успехи
ленинградского сканно-эмалевого производства, отечественная ювелирная промышленность,
в сравнении с другими отраслями легкой индустрии, оставалась в те годы самой отсталой
и консервативной в стране.
Новый, переломный этап в развитии ленинградского ювелирного и эмальерного искусства
начнется на рубеже 1950–1960-х гг. Вслед за архитектурой, интерьером меняется и стилистика декоративно-прикладного искусства. Перестройку
его в эти годы можно охарактеризовать как движение от выставочных, «декларативных» вещей
к «искусству в быт». Сначала эти изменения происходят в фарфоре, стекле, текстиле, с некоторым
опозданием они проникли и в ювелирное и эмальерное искусство, прежде всего с новой генерацией молодых художников, пришедших в те годы на
ленинградские предприятия.
В основном это были выпускники воссозданного после войны Художественно-промышленного училища им. В. Мухиной (бывшее Училище тех-
60
нического рисования барона А. Штиглица). Их кругозор формировался уже не только копированием
исторических образцов из великолепного музея
училища, но и знакомством, пусть еще робким,
с наследием русского авангарда, с творчеством
их западных коллег, с лучшими образцами мирового ювелирного дизайна. Естественно, что «дизайн» продукции, с которой они столкнулись на
отечественных предприятиях, никак не соответствовал их представлениям об эстетике современной ювелирной вещи. И они с воодушевлением
включились в процесс ее очищения от художественной подражательности, начали поиск новых
форм, материалов, технологий.
Одной из первых эти задачи в конце
1950-х гг. берется решать В. Поволоцкая, выпускница Мухинского училища. Она приходит
работать на ювелирную фабрику в Мучном
переулке, где вскоре становится главным художником, вместо ушедшей Н. Фогт. Отдавая
дань профессиональному мастерству своей
предшественницы, В. Поволоцкая, тем не менее,
ищет иные пути развития эмали и предлагает
новый ассортимент ювелирных украшений
для тиражной промышленности. Формы этих
украшений были лаконичны, конструктивны,
выразительны, орнамент предельно обобщен,
стилизован. Вещи выполнялись в традиционной
филигранной или живописной техниках эмали,
но в их изготовлении использовались новые материалы – томпак, биметалл; цветовая палитра
была крайне ограничена, в основном – черный,
красный, белый цвет металла и эмалей. В силуэтах, рисунке изображений, в ярком сочетании
красок, несомненно, прослеживаются, хотя
и опосредованно, традиции народного искусства, влияния русского авангарда начала XX в.,
прежде всего – идей супрематизма.
В те годы эти изделия посчитали революцией в ювелирном и эмальерном деле, и провести
их через художественный совет, как вспоминает
В. Поволоцкая, было делом нелегким. Но все-таки
многие из этих вещей были запущены в производство, выпускались тысячными тиражами
и пользовались огромным спросом, так как точно
попали в моду того времени, в эстетическое
представление о современном украшении.
Тем не менее они стали предметом жарких дискуссий на страницах журнала «Декоративное
искусство СССР» и других. По мнению критиков,
главные достоинства современных советских
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Петербургская эмаль: история и современность
украшений заключались в «запоминающемся,
хорошо найденном силуэте, ясно читающемся
рисунке и своеобразных цветовых сочетаниях»8.
Этими стилистическими признаками как раз и обладали работы В. Поволоцкой, по сути, создавшей
первую советскую моду на украшения с эмалью.
Примерно в это же время в «борьбу» за обновление отечественного ювелирного искусства вступает и Р. Харитонов, также выпускник Мухинского
училища. Попав по распределению художником
на ювелирную фабрику в Гостином дворе, он
также активно включается в процесс «очищения»
ювелирного искусства от эклектичности и подражательности. Р. Харитонов создает тогда свои
первые эскизы украшений с эмалью для промышленности, которые и сегодня не потеряли актуальности, настолько грамотно найдена в них архитектоника конструкции, пропорции общего силуэта
и деталей, ритм цветовых соотношений.
В начале 1960-х гг. на завод «Русские самоцветы» приходит еще одна выпускница Мухинского – С. Березовская, принципиально важная
фигура в ленинградском искусстве эмали. Она
продолжила и обогатила новыми пластическими идеями разработки Н. Фогт и В. Поволоцкой
в области декорирования изделий из драгоценных металлов в сканно-эмалевой технике,
сохранив тем самым этот вид продукции, которая и сегодня является визитной карточкой уже
акционерного общества «Русские самоцветы»9.
В те годы на завод приходят и еще несколько талантливых выпускников Мухинского училища –
В. Антонов, И. Гудимова, Т. Щапова. Их имена сегодня практически забыты, в то время как и они
внесли свой значимый вклад в развитие ленинградской ювелирной эмали.
В 1970-е гг. искусство эмали из промышленных предприятий выходит в пространство
выставок, ее художественно-пластические возможности начинают интересовать не только
ювелиров и мастеров декоративного искусства,
но и живописцев, монументалистов, дизайнеров. Во многом этот интерес был вызван активизацией деятельности Союза художников, появлением творческих семинаров и выставок эмальерного искусства. Наиболее важными среди
них стали семинары художников социалистических стран в венгерском городе Кечкемете, чуть
позднее – международные семинары в Паланге
(Литва), в Лиможе (Франция), Ла-Корунье (Испания), Цинцинати (США), собиравшие лучших
эмальеров со всего мира. Они обогатили искусство эмали новыми нетрадиционными художественными решениями, а нашим мастерам дали
возможность выйти на международную арену.
Из петербургских мастеров наиболее активно
и успешно тогда участвовали в этих событиях
художники В. Анипко, С. Березовская, Г. Быков,
Н. Быкова, А. Талащук.
Еще более важными в развитии отечественной и петербургской эмали стали 1980-е гг. Тогда
в ювелирное и эмальерное искусство вливается
новый поток молодых мастеров, которых не устраивала роль ювелира-ремесленника. Они хотели заявить о своей позиции художника в этом
сложном мире и с такой же страстью, какой
в семидесятые они изучали формотворческие
возможности металла, в восьмидесятые их внимание занимает художественно-аналитическое
исследование выразительных возможностей
эмали. Это было время стремительного роста
самосознания и самоутверждения художниковювелиров и эмальеров, как отмечалось критиками, «иногда даже преувеличенного, принимающего форму вызова, подобно тому, как подросток доказывает свою взрослость…»10.
Таким вызовом общественному мнению
в 1980-е гг. стали петербургские выставки «Ювелирная пластика». Всего их было пять, первая
состоялась в 1982 г. Тогда впервые собрались
вместе мэтры и молодые, «производственники»
и «свободные» художники и объединенные общей
идеей продемонстрировали свой мощный творческий потенциал. Выставки проходили в Голубой
гостиной Ленинградского Союза художников,
и это было неслучайно. Сам факт организации
ювелирных выставок в этом зале обязывал к показу произведений новаторских. Это место стало
в те годы ареной острых откровений и новаций
в декоративном искусстве. Здесь разворачивались экспериментальные экспозиции художников стекла, знаменитые выставки ленинградских
керамистов «Одна композиция».
Значимость «Ювелирной пластики» для развития петербургского ювелирного и эмальерного искусства трудно переоценить. Эти выставки
впервые собрали вместе художников-производственников и «свободных» мастеров, и они составили ту «критическую массу», которая более
чем на десятилетие стала определять творческое лицо ювелирного и эмальерного искусства
города. На «Ювелирной пластике» тогда впер-
61
Г. Н. Габриэль
вые были представлены, пока еще немногочисленные, авторские работы в эмали по литью,
живописной эмали и эмалевой миниатюре.
Вслед за «Ювелирной пластикой» состоялось
еще несколько выставок, продолживших ее идеи
и стимулировавших дальнейшее развитие эмальерного дела в городе. В Летнем саду проходят
первые в стране групповые выставки петербургских, московских, российских и прибалтийских
ювелиров и эмальеров «Мосты». Они включали
небольшое число участников, но отбор работ,
осуществлявшийся самими организаторами, делался по «гамбургскому счету». Затем в Москве,
Ленинграде, Вильнюсе прошли всероссийские
и всесоюзные выставки «Художественная эмаль»,
экспонаты которых продемонстрировали новые
эстетические возможности эмали.
В целом экспериментальные выставки
1980-х гг. привели к серьезным изменениям
в развитии художественной эмали в стране
и в Ленинграде, в частности. Они коснулись
ее образной сути, формального языка, технологических и конструктивных основ. Именно
в эти годы происходит принципиально важный поворот в творческом сознании ювелиров
и эмальеров: от использования традиционных
форм, орнаментов, материалов и технических
приемов – к современному пластическому мышлению, овладению новыми материалами и технологиями. Обнаружившийся благодаря этому
диапазон художественно-пространственных решений, образных интерпретаций декоративной
формы раскрыл перед ними новые горизонты
творчества.
К концу 1980-х гг. в эмали оформилось несколько самостоятельных авторских направлений.
Ряд художников продолжал развивать традиционные, базовые техники – эмаль по скани, перегородчатые, витражные эмали, миниатюра на эмали.
Самостоятельными направлениями стали концептуально-пространственное конструирование
и станковая эмалевая живопись на металле11.
В рамках классического наследия особенно
широкое распространение получила в те годы
миниатюрная живопись на эмали. Для наших
художников, работавших в этой технике, ближе
всего оказались традиции петербургской эмалевой миниатюры первой половины XVIII в. Более
всего они прослеживались в живописных миниатюрах на эмали А. Максимова, И. Птаховой,
Л. Эфроса. Однако усиление станкового начала
62
композиций привело к сознательной активизации цвета, более свободному варьированию
базовыми техниками письма – точечно-штриховой и мазковой, а реальная конкретика изображения традиционной миниатюрной живописи
стала свободно сочетаться с ассоциативностью
современного искусства.
Меняется роль эмали и в традиционных
украшениях. Она уже не рассматривается художниками исключительно как декоративная
отделка или драгоценная вставка в изящной
вещи. Ей отводится не вторичная функция – украсить, подчеркнуть архитектонику предмета,
усилить полихромность цветовой гаммы. Она
начинает играть важную, порой определяющую образную роль в украшениях, становится
их смысловым, эмоциональным стрежнем – работы Н. Быковой, В. Черновой.
Самые разнообразные нетрадиционные
приемы работы с эмалью были продемонстрированы тогда петербургскими художниками
в концептуально-пространственном конструировании. Каждую композицию отличал индивидуальный путь поиска, но были в этих работах
и общие черты: эмаль использовалась как самостоятельный художественный элемент, дающий
возможность пространственного воплощения
замысла в декоративных объектах. Одни мастера предпочитали раскрывать идею произведения через геометрическую или знаковую символику – Г. Быков, А. Гущин, другие выстраивали
ассоциативный ряд работы на игре объемов,
выполненных из металла, и их тонкой цветовой
эмалевой нюансировке – В. Антонов.
В то же время экспериментальные выставки восьмидесятых представили неоднозначную,
в чем-то спорную картину развития отечественной художественной эмали, поставили целый
ряд вопросов, в том числе о взаимоотношении
традиций и новаторства, о подлинном их переосмыслении и чисто ремесленном использовании. Ответы на эти волновавшие тогда художников вопросы будут даны самой жизнью, потребительским рынком, когда в отечественном
искусстве найдут место как экспериментальные
работы с эмалью, так и откровенно ремесленные, копийные вещи.
С особой остротой эти проблемы встали
перед художниками в эпоху «перестройки», перевернувшей, в том числе, и ювелирный мир.
Новая экономическая ситуация заставила ис-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Петербургская эмаль: история и современность
кать способы выживания не только независимых мастеров, но принудила меняться нашу неповоротливую промышленность. В ювелирном
и эмальерном искусстве этот период совпал
с огромным интересом, коммерческим и художественным, к работам фирмы Фаберже. На него
отреагировали все – промышленность, частный
бизнес, художники. На «Русских самоцветах» делаются первые попытки «реабилитации» искусства Фаберже, в том числе начинается выпуск
изделий с эмалью гильоше. Еще более активно
удовлетворять спрос иностранных и отечественных коллекционеров, торговцев, любителей
изделий в этой стилистике начнет частный бизнес Санкт-Петербурга.
В 1989 г. А. Ананов основывает первое в городе частное предприятие «Русское ювелирное
искусство». Приняв за основу производства технические и художественные приемы фирмы Фаберже и его современников, новое предприятие
быстро добилось достаточно высокого уровня
изделий. В 1990 г. парижская фирма «Elida-GisbbsFaberge», обладавшая мировыми правами на имя
Фаберже, подписывает с Анановым контракт, согласно которому на изделиях его фирмы – декоративных пасхальных яйцах, аксессуарах, мелкой
пластике с эмалью гильоше, разрешено ставить
клеймо – «Фаберже от Ананова»12. Не будучи
по образованию ювелиром, Ананов оказался
хорошим организатором и бизнесменом. Эффективно используя рекламу, маркетинг, он сумел
создать собственной фирме имя, признанное на
многих международных выставках, в которых он
активно участвовал в те годы.
Вслед за А. Анановым рождаются и другие частные фирмы – «Арт-классик», «Белар»,
«Альфа», выбравшие путь ретроспекции, наиболее востребованной тогда на ювелирном рынке.
Нельзя не отдать дань высокому ремесленному
уровню этих производств, энтузиазму ее руководителей. Они много сделали тогда для возрождения забытых и утраченных технологий
эмалей, расширили палитру используемых
материалов. Важно, что они стали приглашать
к сотрудничеству профессиональных художников – П. Потехина, В. Анипко, А. Мовсесяня,
О. Борисову, А. Карагодова и др. Однако те же
ювелиры и эмальеры, работающие в ретроспективном стиле для предприятий, в выставочных
композициях, свободные от диктата заказчика,
умудренные опытом творческих экспериментов
предыдущих десятилетий, искали новые пути
переосмысления традиций. Достаточно вспомнить хотя бы несколько наиболее значимых выставок тех лет – «Во славу Фаберже» и «Образ
и Форма».
Выставка «Во славу Фаберже» открылась
в 1993 г. в Государственном музее политической истории (дворец М. Кшесинской). На ней
впервые в одной экспозиции были представлены продукция частных предприятий и произведения свободных художников. Первые
показали, в основном, высококлассный «неоантиквариат» – вещи подражательные, не несущие новых, свежих идей. Более значимыми
в плане развития традиций эмали оказались
авторские работы художников, где, несмотря на
определенную ретроспекцию, прослеживались
попытки нового, самостоятельного прочтения
и развития стилистики «блестящего века Фаберже». Примерно та же ситуация сложилась
и на выставках авторского творчества «Образ
и Форма», трижды проходивших в Российском
этнографическом музее. Большая часть работ
в этих экспозициях представляла собой украшения, драгоценные по своей художественной
сути, а не по материалу.
На рубеже тысячелетий в стране, и Петербурге в частности, начинается настоящий бум
выставок, представляющих все направления
ювелирного и эмальерного творчества13. Механизм этих выставок четко структурирован и учитывает интересы всех участников ювелирного
процесса. В Петербурге наиболее масштабными
среди них становятся «Junwex», «Питер-Ювелир», «Мир камня», где широко представлены
не только все виды эмали, выполняемой на
предприятиях, но и произведения независимых
художников.
В это же время растет количество выставок
авторского искусства, где все чаще начинает
звучать тема «авангарда». Во многом они возникли как реакция на «фабержизм», как осознание необходимости художественных поисков,
не апеллирующих к историческим ассоциациям,
но ориентированных в будущее. Они отражали
желание создавать работы, концентрированно
и целенаправленно демонстрирующие новый
тип художественного мышления, с характерной
для него раскованностью и концептуальной
мощью. В этом контексте уместно вспомнить,
например, выставку «Зверский авангард», раз-
63
Г. Н. Габриэль
местившуюся в обезьяннике петербургского
зоопарка, где председателем жюри была орангутанг Моника. В пресс-релизе концепция выставки формулировалась следующим образом:
«Побывав на последних выставках, Моника
пришла к выводу, что так жить нельзя. Хватит
фабержизма, довольно пережевывать бедного
Фаберже и других классиков… Надо двигаться
дальше. Традиция хороша, когда она развивается…»14. И действительно в экспозиции не было
ни одной работы, которую можно было бы упрекнуть в ретроспекции и подражательстве. Затем
были выставки авангардного ювелирного искусства в Государственном Эрмитаже, Государственном историко-культурном заповеднике
«Московский Кремль», продемонстрировавшие, что творчество наших художников, несмотря на все исторические коллизии, к концу
XX в. вполне органично влилось в общий поток
развития европейского авангардного ювелирного и эмальерного искусства. И сегодня, когда
эмаль представлена на наших выставках во всем
многообразии художественных концепций, формальных решений, технологий, думается, имеет
смысл вспомнить некоторые страницы ее истории, имена тех, кто честно отдавал этому искусству свой талант и мастерство.
Примечания
1
Особенности эмалирования в технике гильоше
заключаются в покрытии несколькими слоями прозрачной цветной эмали поверхности металла, предварительно гравированного специальным механическим приспособлением. Витражная эмаль – одна из
самых сложных техник художественного эмалирования, когда прозрачная цветная эмаль заполняет ажурный металлический каркас, напоминая витраж.
2
Это, прежде всего, труд А. Гилодо «Русская эмаль:
вторая половина XIX–XX в.» (М.: Береста, 1995). Основное внимание вопросам развития современной эмали
уделяли специализированные журналы, особенно
«Декоративное искусство СССР» (выходит с 1957 г.),
в котором были опубликованы более 20 статей по вопросам развития современной эмали.
3
Одним из первых мероприятий в этой области
было Постановление ВСНХ от 27 июля 1918 г., где
частным мастерам «запрещалось с 15 января 1918 г.
и вплоть до особого разрешения производить драгоценные изделия из золота за исключением обручаль-
64
ных колец… крестильных крестов…» (Советское
декоративное искусство: 1917–1945. М.: Искусство,
1979. С. 133).
4
Скурлов В. Фаберже и петербургские ювелиры.
СПб.: Нева, 1997. С. 637.
5
Трест стал преемником «Общества для содействия развитию и улучшению кустарного гранильного и шлифовального промысла „Русские самоцветы“», существовавшего еще до революции. Трест
находился тогда в привилегированном положении:
ему было предоставлено почти исключительное
право на добычу драгоценных камней, золота, и
он становится самой крупной структурой тех лет,
связанной с ювелирным делом, не только в Ленинграде, но в стране в целом.
6
Еще одно небольшое предприятие – завод «Ленэмальер» производил металлическую бижутерию,
значки, маникюрные наборы, зажигалки и т. п. В дальнейшем завод был выведен из ювелирной промышленности, передан научно-производственному объединению «Буревестник» Минприбора и продолжал
выпускать маникюрные наборы и зажигалки.
7
Техника эмали по скани имеет в России многовековую традицию. В практике же зарубежных художественных школ этот прием – большая редкость,
поэтому эмаль в сканном обрамлении часто называют
«русской эмалью».
8
Ильин М. Ювелирные изделия и мода // Декоратив. искусство. 1959. № 5. С. 26.
9
Акционерное общество «Русские самоцветы»
было создано в 1993 г. на базе ленинградского производственного объединения «Русские самоцветы»,
в свою очередь объединившего в 1971 г. все ювелирные фабрики Ленинграда.
10
Лиокумович Г. Московские ювелиры // Декоратив. искусство СССР. 1987. № 5. С. 37.
11
В рамки статьи намеренно не вошло исследование петербургской станковой эмалевой живописи
на металле, в которой по преимуществу работали
мастера изобразительных видов творчества – монументалисты, живописцы, графики и др.
12
Ювелир. мир. 1999. № 4. С. 50.
13
Сегодня в стране действует более 20 крупных
регулярных всероссийских ювелирных выставок и ярмарок, способствующих эффективному маркетингу
и оценке предложений ювелирного рынка.
14
Цит. по листовке к выставке «Зверский Авангард», 1999.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 7.03"653"
Ю. И. Арутюнян
Homo viator: образ паломника
в контексте средневековой европейской традиции
Статья посвящена изучению роли паломничеств в культуре Западной Европы XI–XIV вв. Автор опирается
как на письменные источники, так и на свидетельства материальной культуры – архитектуры и декоративного
убранства паломнических храмов. Странствие представлено как форма покаяния, исполнение обета, военная
экспедиция, самоуглубленная медитация, реже – как тщеславное любопытство и куртуазное поведение.
Ключевые слова: средневековая культура; паломничества в Западной Европе; романское и готическое
искусство; паломнические храмы.
J. I. Arutynyan
Homo Viator: pilgrimage in medieval Western European tradition
This article is devoted to the problem of pilgrimage in Western European tradition of XI–XIV centuries. The author
deals with authentic texts and artifacts of material culture – architecture and sculpture of pilgrimage roads both.
Traveling is presented as the form of penitence, execution of vow, military expedition, concentrated meditation, more
seldom as vain curiosity or courtly behavior.
Keywords: medieval art; pilgrimage in Western Europe; Romanesque and Gothic art; churches on pilgrimage roads.
«Homo viator» – человек странствующий –
именно так, в противовес устоявшейся концепции
неподвижного, застылого средневековья, именует
типичного представителя этой эпохи современный историк-медиевист Жак Ле Гофф1, справедливо указывая на характерный аспект повседневного существования людей далекой поры – жизнь «in
via». «Средневековье любило глядеться в образы
неподвижности и узнавать в них себя»2, пряча
за образом суровой статики косного оцепенения
изменчивую и непосредственную жажду движения – в путь отправляются странствующий воин
и бродячий пахарь, наемник и торговец, сказитель и вагант. Но первыми на извилистых тропах
средневековой Европы появляются паломники,
путники, шествующие к святым местам.
На тимпане собора Сен-Лазар в Отене3 среди
праведников, удостоившихся райского блаженства, у самых ног грозного Христа-Судии, рядом
с непорочными детьми и ликующим монахом, появляются фигуры паломников в Сантьяго и Святую
землю. Посох, сума с эмблемой – крестом или раковиной – и восхищенный взгляд. «Так воскреснет тот, кто не вел безбожную жизнь»4, – гласит
надпись над головами пилигримов. Они обрели
Спасение как странники во имя Божие5.
Средние века – эпоха паломничеств. «Странник я на земле» (Пс. CXVIII, 19). Истина, изреченная
псалмопевцем, точно выражает умонастроение
человека времен «Возрождения XII в.», когда весь
мир, кажется, снимается с насиженных мест и устремляется в путь: рыцарь и купец, ремесленник
и проповедник, школяр и жонглер, почтенный
клирик и не вызывающий доверия бродяга, и, конечно, пилигрим. «Творческое движение бытия»6
пробуждает к жизни дух странствий, суровая
замкнутость раннего средневековья с его идеалом
недвижной статики, извечного порядка еще в XI
столетии уступает место всепоглощающей силе
дорог, уводящих путников на юг, восток и запад.
Жизнь человеческая мыслится странствием
со многими опасностями и искушениями. Литургическое действо воспроизводит Путь, декоративное убранство нефов предполагает восприятие
в движении, а мраморная мозаика пола складывается в таинственный лабиринт – сокрытый образ
паломничества. Прозванный благочестивыми
прихожанами «Иерусалимский Путь», «labyrinthus»
представлял собой выложенный темным и светлым камнем витой узор. Лишенный возможности
посетить удаленные реликвии кающийся грешник
мог совершить духовное молитвенное странствие,
на коленях обходя все изгибы бесконечной спирали, стремясь к намеченной цели, знаменующей
священный град, в центре лабиринта7.
Средневековое общество, по словам Марка
Блока, было охвачено «своего рода броуновским движением, одновременно и постоянным,
65
Ю. И. Арутюнян
и переменчивым». «Почти все люди средневековья, – вторит ему Жак Ле Гофф, – противоречиво
эволюционировали между двумя измерениями:
ограниченными горизонтами прогалины, где они
жили, и отдаленными горизонтами всего христианского мира, где каждый мог внезапно отправиться
из Англии в Сантьяго-де-Компостелу или в Толедо,
как английские ученые XII в., жаждавшие приобщиться к арабской культуре; из Орийака (Южная
Франция) в Реймс, Вик (Каталония), Равенну и Рим,
как это сделал в конце Х в. Герберт (будущий папа
Сильвестр II); из Фландрии в Сен-Жан-д, Анжели
(Сирия), как множество крестоносцев; с берегов
Рейна на берега Одера и Вислы, как многочисленные немецкие колонисты»8.
Вплоть до середины XIII–XIV вв. средневековый мир – цивилизация странников, после – путник становится отверженным бродягой, уважением пользуется замкнувшийся в стенах города
или замка домосед. Показательно отношение
к удобствам путешествия и «багажу». Еще недавно традиционный атрибут пилигрима – сума –
с легкостью вмещала нехитрые пожитки, в 1248 г.
сир де Жуанвиль и его спутник, граф Сарребрюк,
отправились в Крестовый поход со множеством
сундуков, которые доставили на телегах в Оксон,
а оттуда по Соне и Роне в Арль. «Дорожная усталость», – скажет Ж. Ле Гофф9. Не в ней ли одна
из причин перемены в восприятии паломничеств
в светской культуре эпохи поздней готики?
Три основных направления увлекают «Божьих странников» в путь от насиженных мест и отчего дома. Ж. Ле Гофф объясняет удивительную
мобильность средневекового человека отсутствием понятия «собственности как материальной
или психологической реальности <…>. Норманнские сеньоры, переправившиеся в Англию; немецкие рыцари, водворившиеся на востоке; феодалы
Иль-де-Франса, завоевавшие феод в Лангедоке
под предлогом Крестового похода против альбигойцев или в Испании в ходе Реконкисты; крестоносцы всех мастей, которые выкраивали себе
поместье в Морее или в Святой земле, – все они
легко покидали родину, потому что вряд ли она
у них была»10. «Будь на этой земле как странник
и чужой, которого не заботят дела земные. Держи
свое сердце всегда свободным и устремленным
к Богу, ибо не имеем здесь постоянного града»11, –
провозглашает автор трактата «О подражании
Христу», ссылаясь на послание святого апостола
Петра (I Петр. II, 11).
66
Этимологический опус Данте из «Новой
жизни» гласит: «Известно, что слово „пилигрим «может иметь более широкое и более
узкое значение. В широком смысле „пилигримом «называется всякий, пребывающий вне
своей родины; в узком смысле „пилигримами
«называются лишь те, кто идут к дому святого Иакова или оттуда возвращаются. Следует
знать, что существует три названия тех людей,
которые путешествуют для служения Всевышнему: они называются пальмоносцами, так
как они отправляются в заморские пределы
и часто приносят оттуда пальмовые ветви;
они называются „пилигримами“, когда идут
в Галисию, так как Гробница святого Иакова
находится дальше от его отечества, чем усыпальницы всех других апостолов, они называются „ромеи“, направляясь в Рим…»12.
Восток влечет и пугает: древние святыни,
возвещающие о земной жизни и крестной смерти Спасителя, несметные богатства легендарных
властителей, кровожадные враги, опасности
морской переправы. «Iter transmarinus» для отважных и независимых – это путь воина. Однако
в Святую землю устремлялись не только готовые
к битве крестоносцы, но и простецы, уверенные в действенной силе молитвы, непорочные
дети, странники, готовые мученической смертью «завоевать Небеса»13. Это истинный отклик
на призыв Христа: «Если кто хочет идти за Мною,
отвергнись себя и возьми крест свой и следуй
за мною» (Матф. XVI, 24; Марк VIII, 34; Лук. IX, 23).
Со времен Константина Великого и императрицы Елены путь в Святую землю становится
основным паломническим маршрутом. В 333 г.
выходцы из Галлии составили трактат «Дорога
из Бордо в Иерусалим», в 384 г. испанская монахиня Эгерия надиктовала книгу о своем странствии по святым местам14.
Описывая путь из Яффы в Иерусалим (1102–
1103 гг.), англосакс Зеевульф с ужасом замечает:
«Бесчисленное количество человеческих тел,
совершенно растерзанных дикими зверями,
лежат на дороге и возле дороги… Действительно на этой дороге погибают не только бедные
и слабые, но даже богатые и сильные: многие
убиваются сарацинами, многие умирают от жары
и жажды, многие от недостатка питья, многие оттого, что пьют слишком много»15. «Путь тут и тяжел,
и очень страшен», – говорит о дороге из Яффы
в Иерусалим игумен Даниил, чье паломничество
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Homo viator: образ паломника в контексте средневековой европейской традиции
приходится на начало XII в. (1104–1106 или 1106–
1108 гг.). «Путь от Иерусалима к Иордану лежит
через Елеонскую гору на юго-восток, и путь этот
очень тяжел, страшен и безводен. Ибо горы здесь
высокие каменные и разбойников много, и они
разбойничают в тех горах и ущельях страшных.
Расстояние от Иерусалима до Иордана двадцать
шесть больших верст»16.
В конце долгого пути странника ждет великая награда – Иерусалим – центр Земли, священная столица. «Сей славнейший город является
всему миру главою всех городов, ибо в нем спасение рода человеческого свершилось смертью
и воскресением Господа… Сам же великий град
содержит гроб Господень, куда с благочестивою
алчностью устремляется весь мир»17. Пожалуй,
наиболее проникновенные слова восхищенного
паломника донес до нас текст «Житья и хожденья Даниила, русской земли игумена»: «И есть
там пологая гора вблизи от дороги, на расстоянии примерно версты до Иерусалима, – на той
горе ссаживаются с коней все люди и кладут
там крестные поклоны, и поклоняются святому
Воскресению на виду у города. И испытывает
тогда всякий христианин огромную радость,
видя святой город Иерусалим, и слезы льются тут у верных людей. Никто ведь не может
не прослезиться, увидев эту желанную землю
и видя святые места, где Христос Бог наш претерпел страсти нас ради, грешных. И идут все
пешком с радостью великою к городу Иерусалиму… И потом все люди с великой радостью
входят в святой город Иерусалим через ворота,
находящиеся около столпа Давидова»18.
Дороги Европы наводнены пилигримами,
шествующими на Запад к могиле святого Иакова
Старшего или в Рим. Тексты «Гидов» (Итинерариев), своеобразных путеводителей по святыням, совмещающих тип топографической штудии с традиционным «мирабилем», повествуют
о храмах, реликвиях и чудесах19. Грандиозные
базилики на путях паломников с деамбулаторием и венцом капелл в восточной части,
поражают пришельцев головокружительной
высотой каменных сводов и башен, масштабом
широких нефов и невиданным на севере изобилием изощренного скульптурного декора.
Возводятся странноприимные дома, силами
монахов строятся мосты, поддерживаются переправы, иноки по обету переносят путников
через водные потоки на собственных плечах,
уподобляясь святому Христофору. Восстанавливаются разрушенные и полузабытые дороги,
хотя средневековый путешественник нередко
предпочитает извилистые тропинки прямым
как стрела римским «Via». Это, в частности, объясняется и стремлением посетить отдаленные
святилища20.
Бредущий с сумой и посохом путник, получивший благословение на паломничество
в храме, находится под защитой церковных
законов, его следует всячески привечать, ибо
он нуждается в помощи. Накормить голодного, напоить жаждущего, приютить странника
(Матф. XXV, 31–46) – упомянутые в Евангельском
повествовании дела милосердия, обещающие
спасение творящему их праведнику. Обидеть
паломника – великий грех. Жуанвиль, спускаясь
по Роне, заметил «Ла-Рош-де-Глюн, тот самый
замок, который король приказал разрушить
потому, что его владелец по имени Роже был
обвинен в грабеже паломников и купцов»21.
На пути в Рим пилигримы преодолевают тяжелый перевал, обращаются с молитвой к архангелу Михаилу на Монте Гаргано, поклоняются
святыням Пизы, Луки, Павии и Модены, прежде
чем вступить в Вечный город22.
«Гид» указывает четыре дороги, ведущие
в Сантьяго-де-Компостела23 к могиле святого
апостола Иакова, обнаруженной на севере Пиренеев в испанской Галисии около 820–830 гг.
Самая северная берет свое начало в Орлеане,
избравший ее путник следует через церкви
Сен-Мартен в Туре и Сент-Илер в Пуатье. Другая, восточная, идет через Везле, Отен, храмы
Сен-Леонар в Лимузене и Сен-Марциал в Лиможе. Третья – от Нотр-Дам Ле Пюи и Сент-Фуа
в Конке24 к Кагору и Муассаку. Встречаясь у каменного креста Карла Великого (Ostabat), пути
сливались в один на горном перевале. Четвертый, самый южный, считался прибежищем
раскаявшихся еретиков. Он связывал Арль
и Сен-Жиль с Тулузой, пересекал Пиренеи (Le
Somport) и следовал через Памплону и Бургос к конечной цели странствия – Сантьягоде-Компостела25.
Кроме этих, общеевропейских путей, издревле существуют паломничества к почитаемым реликвиям Богородицы в Шартре и к ее
чудотворной статуе в Ле Пюи или Клермоне
(«Черная Мадонна»), к храмам, посвященным
Деве Марии 26, к местам чудесного явления
67
Ю. И. Арутюнян
архангела Михаила27, к Трем Волхвам в Кельн,
к гробнице святого Мартина в Туре, к храму св.
Николая Мирликийского в Бари28.
Паломничества поддерживают и поощряют
исключительно как акт смиренного покаяния.
Согласно реформе 1076 г., публично кающихся
отделяли от остальной общины. Суровый ритуал, длившийся с первого дня Великого поста, завершался в Чистый четверг. Обряд предполагал
изгнание из церкви и осуждение, определенную
молитвенную практику и церемонию примирения, когда раскаявшихся допускали к причастию. Именно покаяние, воспринятое как акт
отречения от прошлой жизни, становилось истинной целью паломничества.
Тексты, соприкасающиеся с повседневной
культурой, такие как пенитенциалии (исповеднические книги), руководства для проповедников,
exempla, всячески превозносят самоотверженность праведных странников, стойко превозмогающих тяготы дальнего пути и чудесным образом
получающих подтверждение милосердия Божья:
сам святой Иаков помогает попавшему в беду
страннику (Яков Ворагинский, «Золотая легенда»)29, а слеза раскаяния превращается в драгоценный камень, грешник прощен (exempla)30.
Однако уже в XII столетии возникают сомнения, как в побудительной причине паломничеств, так и в их благотворном характере.
«Светильник» Гонория Августодунского, своеобразная энциклопедия духовной жизни времен «Ренессанса XII в.», написанная в форме
беседы наставника и ученика, представляет
следующий диалог: «Есть ли заслуга в том, чтобы
идти в Иерусалим или посетить другие святые
места? – Лучше отдать деньги, предназначенные
для путешествия, бедным. Единственная польза,
которую они (люди, движимые „любопытством
или мелким тщеславием“) из него извлекают, состоит в том, что они смогли увидеть красивые
места, прекрасные памятники да потешили свое
тщеславие», – восклицает автор наставлений31.
Суетная тяга к странствиям губит всякого,
но, прежде всего – монаха. Его стезя – замкнутость, уединение, полное подчинение воле
настоятеля. «Деревце, часто пересаживаемое,
засыхает», – утверждают византийские апологеты аскетического служения в стенах обители32.
Автор Устава святого Бенедикта с презрением
осуждает «гироваг (т. е. „шатаек“), которые всю
жизнь блуждают туда и сюда, по три и четыре
68
дня, гостя по разным кельям; все шатаются и никогда не сидят на одном месте, – это самоугодливые рабы чрева…». «Род же иночествования
самый благонадежный… киновиты – живущие
в одном монастыре и воинствующие по общему
уставу, под управлением одного аббата»33.
Склонные к полисемантическому восприятию текста средневековые авторы нередко
уподобляют жизнь инока паломничеству в высшем, анагогическом смысле, в то время как путь
пилигрима именуют монашеским служением.
Игра словами, столь характерная для этой
«книжной» культуры: «stabilitas in peregrinatione»
и «peregrinatio in stabilitata»34, – встречается
в текстах Петра Домиана, Ансельма Бекского,
Папы Урбана II, Хильдеберта из Ле Ман, Гонория
Августодунского и Бернара Клервоского.
В проповеди на первую книгу Liber Sancti
Jacobi сказано: «Путь святого Иакова прекрасен,
но узок, так же узок, как и путь ко Спасению. Дорога эта сияет мудростью, умерщвлением плоти
и все возрастающей добродетелью… У пилигрима может вовсе не быть денег… Тот, кто продал
свое добро перед отправлением, должен все
до последней монеты раздать бедным… В прошлом у верных было одно сердце и одна душа,
все у них было общим и не имели они ничего
своего (Деян. IV, 32); точно так же и пилигримы
сегодняшнего дня должны иметь все общее и
странствовать вместе – с единым сердцем и
единой душой»35.
Необходимо подчеркнуть, что в сходных выражениях апологеты Григорианской реформы
описывают идеал монашеского служения в духе
подражания «vita apostolica» – т. е. праведной
жизни первых христианских общин. Ссылаясь
на «Книгу деяний апостольских», они провозглашают непорочную простоту, духовное единство
и отказ от личного имущества в сообществах
времен Ecclesia Primitiva. Это стремление, восходящее к S. Benedicti Regula Monasteriorum, поддерживалось Петром Дамианом: «Очевидно, что
Устав и каноны исходят из жизни апостолов…
с единым сердцем и единой душою, они имели
все общее»36.
Но то, что способствует спасению простеца,
может погубить инока. Допуская благотворный
характер паломничества для мирян, Петр Достопочтенный осуждает суетное стремление
повидать мир в монашеской среде, ибо здесь
«спасаются святыми трудами, а не святыми
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Homo viator: образ паломника в контексте средневековой европейской традиции
местами» 37. Бернар Клервоский утверждает,
что должно каяться в обители, а не в пути, «ибо
целью всех устремлений инока должен быть не
земной, но Небесный Иерусалим, достижение
коего не в следовании своим ногам, но в следовании своим чувствам»38.
Возможно, столь широкое распространение
сцен Страстей Христовых и изображений апостолов в клуатрах бенедиктинских обителей по
обе стороны Пиренеев является отзвуком своеобразной доктрины «анагогического восхождения» (anagogus mos). Путь по галерее монастырского двора становится духовным паломничеством, самоуглубленным, медитативным поиском
Небесного Иерусалима. В контексте доктрины
«vita apostolica» это странствие становится и попыткой отождествления собственного иноческого служения с жизнью Ecclesia Primitiva39.
Анонимный автор трактата «О подражании
Христу» всячески порицает тягу к путешествиям: «Редко достигают святости так же и те, кто
много странствует» 40. В паломничествах он
видит лишь страсть к новизне и суетное любопытство, но не стремление к совершенствованию и истинному раскаянию. В то время как
таинство евхаристии раскрывает пред верующим путь к вечному спасению, ведь побуждают
к нему крепкая вера, благоговейная надежда
и искренняя любовь. «Многие путешествуют
по разным местам, чтобы поклониться мощам
святых и подивиться рассказам об их деяниях;
они взирают на величественные здания храмов,
лобызают священные мощи, укрытые парчой и
золотом. Но на алтаре (в таинстве евхаристии)
передо мною предстоишь Ты, Господи Боже мой,
Святый святых, Создатель всего и Господь ангелов. Часто посмотреть на все это влечет людей
лишь их любопытство и страсть к новизне, но
получают они мало пользы для своего (духовного) совершенствования, особенно если странствуют с места на место, в сердце своем не испытав искреннего раскаяния. Но ты, Боже мой,
Иисус Христос, присутствуешь на алтаре в таинстве причастия, и кто благоговейно и достойно
приемлет Тебя, получит преизобильные плоды
вечного спасения. И к этому нас побуждает не
прихоть, не любопытство и не плотские устремления, а крепкая вера, благоговейная надежда
и искренняя любовь»41.
Вслед за теологической и нравоучительной
литературой авторы светских сочинений обрати-
лись к осуждению паломничеств как своеобразных «partie de plaisir», чреватых грехом и нравственным падением. В «Пятнадцати радостях брака»
это еще одна возможность поиздеваться над
простаком-мужем, требуя новые наряды и драгоценные четки (Радость восьмая). В назидании
рыцаря Делатур Ландри легкомысленная дама
отправляется в паломничество «ради греховных
удовольствий»42. Любовное свидание Гийома де
Машо и прекрасной Перонеллы д,Армантьер,
описанное прославленным поэтом в «Le livre du
Voir-Dit» (т. е. Подлинная история), происходит во
время паломничества в Сен-Дени.
Нравоучительный характер повествования
рыцаря Делатур Ландри превращает легкомысленную историю в назидательную притчу. Дама,
«чтобы получить побольше времени для разговоров и кокетства», уверяет мужа, что «посвящает
себя паломничеству», а тот «не хотел огорчать ее
отказом». В сопровождении влюбленного оруженосца она «отправилась в паломничество к одному из пристанищ Девы Марии. Очень радовались
они в пути долгим разговорам, предвкушая впереди еще большие радости и наслаждения». Однако
когда во время мессы пара предалась «не столько
божественной службе и молитвам, сколько поглядыванию друг на друга и любовным намекам», то
была сурово наказана. Страшное видение, обещание кары и болезнь отвратили даму от пагубных развлечений, а ее праведность и строгость
заставили «еще более почитать и ценить ее». «Вот
прекрасный пример того, как не должно отправляться в паломничества ради греховных удовольствий, а только во имя любви к Господу и служения
ему», – заключает автор43.
Необходимо добавить, что в упомянутых сочинениях паломничество, кажется, лишается ареола праведного деяния, покаяния или исполнения
обета. Трудности, прославляемые в эпоху расцвета
странствий во имя Божие, ныне раздражают путешественников44. «Вот, наконец, добираются они коекак до Пюи, что в Оверни, и исполняют свои обеты,
объезжая церкви; одному Богу ведомо, чего стоит
мужу сопровождать повсюду жену; а та еще вручает ему свой пояс и четки, веля прикоснуться ими к
святым мощам и к иконе Богоматери, – и опять же
одному Богу ведомо, как затолкают, запинают и затискают беднягу, пока он совершит требуемое. Там
ведь собралось великое множество богатых дам и
девиц, и женщин купеческого сословия, с тем же
сюда понаехавших. И все они наперебой раскупают
69
Ю. И. Арутюнян
четки из кораллов, яшмы и янтаря, с эмалью и прочими драгоценностями. А стало быть, и нашей даме
требуются четки не хуже, чем у прочих – не гляди,
что у бедняги-супруга денег не хватает: все-таки извернись, как хочешь, а достань»45.
Гийому де Машо и Перонелле докучают жара
(середина июля) и шумные толпы пилигримов.
При этом Й. Хейзинга утверждает: «Избрание
паломничества для встречи друг с другом не
содержит в себе ничего необычного. Паломничества были весьма в ходу для осуществления
любовных приключений. При этом паломничество совершалось с полной серьезностью, „tres
devotement“ („весьма благочестиво“). Ранее
они встречались во время мессы»46, – замечает
исследователь. «Не следует при этом говорить
о легкомысленности или фривольности; Гийом
де Машо высокий и серьезный поэт. Здесь мы
видим ту самую, для нас почти непостижимую,
непосредственность, с которой в период, предшествующий Тридентскому собору, религия
вплеталась в повседневную жизнь»47.
Странствие, воспринятое как аллегория
жизни человеческой и суровая форма покаяния, как подвиг во имя веры, как военная экспедиция, как исполнение обета и кара, как самоуглубленная медитация, как тщеславное любопытство и атрибут куртуазного поведения, – вот
неполный перечень тех образов, в которых паломничество предстает перед исследователем
средневековой культуры.
Примечания
1
Ле Гофф Ж. Рождение Европы / пер. с фр. А. И. Поповой; предисл. А. О. Чубарьяна. СПб.: Александрия,
2007. С. 105. (Серия «Становление Европы»).
2
Добиаш-Рождественская О. А. Западные паломничества в средние века. СПб.: Акционер и К°, 2006.
С. 14.
3
Мастер Гислебертус. Сцена Страшного Суда. Западный портал собора Сен-Лазар в Отене. 1135–1140 гг.
См.: Romanesque. Architecture. Sculpture. Painting / ed.
R. Toman; phot. A Bednorz. Köln: Könemann, 1997.
4
Цит. по: Нессельштраус Ц. Г. Искусство Западной
Европы в средние века. Л.; М.: Искусство, 1964. С. 184.
5
Мастер Гислебертус. Сцена Страшного Суда.
Фрагмент тимпана западного портала собора СенЛазар в Отене. 1135–1140 гг. См.: Romanesque. Architecture. Sculpture. Painting.
6
Добиаш-Рождественская О. А. Указ. соч. С. 15.
7
Собор Нотр-Дам в Шартре: Интерьер. Лабиринт:
1194–1260-е гг. См.: URL: http://www.saintgeorges.net/
70
labyrinth.htm.
8
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада.
М.: Прогресс: Прогресс-Академия, 1992. С. 129.
9
Там же. С. 127.
10
Там же. С. 126–127.
11
Фома Кемпийский. О подражании Христу //
Богословие в культуре средневековья. Киев: Путь
к истине, 1992. С. 257. Анонимного автора трактата
«О подражании Христу» традиционно отождествляли
с Фомой Кемпийским, ныне это сочинение считается
трудом Жана Жерсона. См.: Ле Гофф Ж. Интеллектуалы
в средние века. СПб.: Издат. дом СПбГУ, 2003. С. 126.
12
Данте Алигьери. Новая жизнь // Данте Алигьери.
Малые произведения. М.: Наука, 1968. С. 57.
13
Карсавин Л. П. Культура средних веков. Киев:
Символ–AirLand, 1995. С. 131–132.
14
Ле Гофф Ж. Рождение Европы. С. 105–106.
15
Цит. по: Даркевич В. П. Аргонавты средневековья. М.: КДУ, 2005. С. 137.
16
Цит. по: URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.
aspx?tabid=4934.
17
Надпись на полях карты, составленной в Люне
t. aspx?tabid=4934.
19
Viellard J. Le guid de pèlerin de Saint Jaсques de
Compostelle. Paris, 1984.
20
Leguay J.-P. La rue au Moyen Age: De mémoire
d’homme: l’histoire. Paris: Le Grand livre du mois, 2002.
21
Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. С. 129.
22
Фасад паломнической церкви, посвященной
Архангелу Михаилу. Монте-Гаргано. XI–XIII вв. См.: Соборы, монастыри, паломнические места Европы / пер.
с нем. Т. В. Котельниковой. М.: АСТ: Астрель, 2004; Комплекс построек на Кампо дель Мираколи в Пизе. Архитекторы Бускетто, Райнальдо, Джованни да Симоне.
1065–1350 гг. См.: Romanesque. Architecture. Sculpture.
Painting; Западный фасад церкви Сан-Микеле ин Форо
в Лукке. 1143 – XIV в. См.: Ibid; Западный фасад церкви
Сан-Микеле в Павии. 1100–1160 гг. См.: Ibid; Западный
фасад собора Сан-Джиминьяно в Модене. XII в. См.:
Barral i Altet X. The Romanesque. Towns, Cathedrals and
Monasteries. Köln: Taschen, 2001.
23
Карта пу тей паломников в Сантьяго-деКомпостела. См.: Romanesque. Architecture. Sculpture.
Painting.
24
Церковь Сент-Мадлен в Везле. Западный фасад.
После 1120 г. См.: Barral i Altet X. Op. cit; Церковь СенЛазар в Отене. Вид с северо-востока. 1119–1146 гг. См.:
Соборы, монастыри, паломнические места Европы;
Церковь аббатства Сент-Фуа в Конке. Вид с северозапада. Около 1050–1130. См.: Там же. Церковь аббатства Сент-Фуа в Конке. Вид с северо-запада. Около
1050–1130. См.: Там же.
Среди священных реликвий храма Сент-Фуа
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Homo viator: образ паломника в контексте средневековой европейской традиции
в Конке особым почтением пользовались чудотворные мощи св. Веры, заключенные в прославленный
реликварий (Статуя-реликварий святой Веры. СентФуа. Конк. Конец Х в. См.: Romanesque. Architecture.
Sculpture. Painting). По легенде св. Вера – девочка
12 лет, принявшая мученическую смерть в 303 г. в
Ажане (на Гаронне) за отказ поклониться языческим
божествам. Во времена норманнских набегов в 866 г.
останки св. Веры были перевезены в Конк, где после
реконструкции середины Х в. церковь была освещена в ее честь. Чудотворная сила реликвий привлекала
многочисленных паломников. Один из них, глава соборной школы в Анжере Бернар, трижды посещавший Сент-Фуа, в 1010 г. написал книгу «Чудеса святой
Веры». Фигура, которую он сначала «с неприязнью
счел за изображение Венеры или Дианы», производила впечатление на паломников. «Когда видят ее
впервые, всю в золоте, сверкающую драгоценными
камнями и похожую на человеческую фигуру, большинству посетителей, созерцающих ее, кажется, что
статуя смотрит на них как живая, и что она впитывает
своими глазами их молитвы». Цит. по: Нессельштраус
Ц. Г. Искусство раннего средневековья. СПб.: Азбука,
2000. С. 296.
25
Церковь аббатства Сен-Жиль-дю-Гар. Западный
фасад. Вторая четверть XII в. См.: Romanesque. Architecture. Sculpture. Painting; Собор Сен-Сернен в Тулузе.
Вид с востока. 1080 – середина XII в. См.: Ibid.
26
С XII в. особым почитанием пользуется часовня в
Рокмадуре в епископате Кагора (Богоматерь с младенцем. Рокмадур. Ок. 1120 г. (?). См.: Соборы, монастыри,
паломнические места Европы). К сооружению на вершине скалы вело 197 ступеней, которые благочестивые
паломники преодолевали на коленях, читая молитвы.
27
Добиаш-Рождественская О. А. Культ Св. Михаила в латинском средневековье V–XIII вв. Пг.: Экон. тип.
лит., 1917.
28
Церковь Сан Никола в Бари. Вид с северозапада. Начата в 1089 г. См.: Romanesque. Architecture.
Sculpture. Painting.
29
Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. С. 128.
30
Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников // Гуревич А. Я. Избранные труды. Культура средневековой Европы. СПб.:
Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. С. 474.
31
Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. С. 128.
32
Цит. по: Даркевич В. П. Аргонавты средневеко-
вья. С. 14.
33
Устав св. Бенедикта. Цит. по: Опыт тысячелетия:
средние века и эпоха Возрождения: быт, нравы, идеалы. М.: Юристъ, 1996. С. 291.
34
Leclercq J. Mаnachism et pérégrination du XIe et
XIIe siécle // Studia Monstica. 1961. № 3. P. 51.
35
Forsyth I. H. The Vita Apostolica and Romanesque
Sculpture. Some Preliminary Deservations // Gesta. 1986.
Vol. 25, № 1. P. 79.
36
Ibid. P. 78.
37
Ibid.
38
Ibid. P. 79.
39
Аббатство Сен-Пьер в Муассаке. Северная
и западная галереи клуатра. Святой апостол Филипп.
1100 г. См.: Faure D., Rouchon Mouilleron V. Cloisters of
Europe. Gardens of prauer. New York: Viking Studio, 2001.
Монастырь Сан-Доминго-де-Силос. Галерея клуатра.
Сцена «Уверование Фомы». Рельеф углового столба. Середина XII в. См.: Ibid. Подробнее об этом см.:
Seidel L. Installation as Inspiration: The Passion Cycle from
La Daurade // Gesta. 1986. Vol. 25, № 1. P. 83–92.
40
Фома Кемпийский. Указ. соч. С. 256.
41
Там же. С. 359–360.
42
Из «Книги рыцаря Делатур Ландри, написанной в назидание его дочерям» // Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов
XIV – XV вв. М.: Наука, 1991. С. 186–192.
43
Там же.
44
Миниатюра к «Радости восьмой» из рукописи
«Пятнадцать радостей брака» (ОР РНБ. Фр. F. XV. 4.
1484–1485). См. также: Пятнадцать радостей брака
и другие сочинения французских авторов XIV – XV вв.
М.: Наука, 1991.
45
Пятнадцать радостей брака // Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов
XIV – XV вв. С. 80.
46
Хейзинга Й. Осень средневековья. М.: ПрогрессКультура, 1995. С. 129.
47
Там же. С. 130. Будто отзываясь на слова поэта,
супруга рыцаря Делатур Ландри уверяет, что «влюбленная молодая женщина никогда не может полностью и от чистого сердца служить Господу», ибо, пребывая в церкви, часто погружается в задумчивость
и меланхолию, предаваясь грезам и отвращаясь
от мыслей о служении Богу. «Любовь имеет такую
природу, что, даже находясь на богослужении, когда
Святой Дух нисходит на алтарь пред священником,
влюбленный тянется в мыслях к своим маленьким
радостям» (Из «Книги рыцаря Делатур Ландри, напи-
71
УДК 745"65"
А. Е. Петракова
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного
экспоната»: к вопросу о восприятии, коллекционировании и изучении
Статья посвящена проблеме изменения восприятия античной расписной керамики в веках. Создаваемые для
того чтобы быть предметами быта и культа, афинские черно- и краснофигурные вазы были забыты после упадка
древнегреческой цивилизации. В Европе XVII–XVIII вв., найденные в результате раскопок в разных центрах Средиземноморья, эти вазы стали объектом интереса знатоков, сначала занимая места в кунсткамерах, наравне с
разными любопытными вещицами – окаменелыми скелетами животных, раковинами, драгоценными камнями, а
впоследствии – в музеях, наряду с античными скульптурами из мрамора и бронзы. Конец XIX – начало XX в. изменили вновь восприятие античной расписной керамики: на той же волне, что и интерес к атрибуции полотен
старых европейских мастеров, начался «век атрибуции» античной вазописи. Вместе с интересом к формальному
стилистическому анализу росписей сосудов началось и восприятие их как «произведений искусства». Так, будучи
не созданными для музейного контекста, античные горшки стали музейными экспонатами. И хотя для изучения
керамики произошедшее сыграло во многом положительную роль, были у этого явления и недостатки, заключающиеся в подходе к керамике, разительно отличающемся от того, каков он был для ее создателей и современников.
Ключевые слова: аттическая расписная керамика, коллекционирование античной вазописи, атрибуция греческой
керамики, черно- и краснофигурные вазы, восприятие античной расписной керамики в разные эпохи.
A. Y. Petrakova
Ancient painted pottery: from the «thing of household use»
to the «art objeсt in the museum»: the perception, collecting and study
The subject matter of the article is the changing of the perception of athenian paited pottery through the centuries.
Being made as just pots for household or cult use, athenian black- and red-fugured vases had been forgotten after the fail
of Ancient Greek civilization. In Europe of 17th–18th centuries, being excavated in many places of the Mediterranean world,
these vases became an object of interest of connoisseurs, taking places first in Kunst-cameras, as some curious things
– petrified skeletons of animals, shells, jewels, and later – in the museums, together with ancient sculptures of marble and
bronze. The end of the 19th – beginning of the 20th century have again changed the perception of the ancient painted
pottery: on the same wave as the interest to the attribution of the old European paintings, the «century of attribution» of
ancient vase-painting started. With the interest to formal stylistic features of the painting on pots the perception of them
as «works of art» started. Thus, being not created for the museum context, ancient pots became museum exhibits. And
though there were many advantages in this for studying the pottery – there were also some disadvatages, like treating of
the pottery not like its creators and contemporaries used to treat.
Key-words: attic painted pottery, collecting of ancient vase-painting, attribution of Greek pottery, black- and
red-figured vases, perception of ancient painted pottery through the centuries.
Одной из основных особенностей бытования
произведений античной расписной керамики
со времени их создания и по начало XXI в. является изменение их восприятия: то, что для покупателей и производителей керамики являлось
предметом быта, необходимым в повседневной
жизни, использовалось как элемент обихода,
приношение в храм или на могилу, с началом
планомерного коллекционирования и изучения
становится в глазах ученых «произведением
искусства», к которому, соответственно, приме-
72
няются и стандарты, характерные для произведения «высокого» искусства. В наши дни никого
не удивляет тот факт, что произведения древнегреческой расписной керамики занимают почетное место в музейных залах, становятся темой
специальных экспозиций, являются предметом
интереса коллекционеров, выставляются и приобретаются за значительные суммы на антикварных аукционах (Sotheby’s, Christy’s и др.). Однако
самоценным предметом коллекционирования
древнегреческие расписные вазы становятся
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного экспоната»...
лишь в XVIII – XIX вв.1, а объектом серьезного научного исследования – в конце XIX – XX в.2
В отличие от изделий фарфоровых мануфактур XVIII – XIX вв., которые нередко становились
предметом коллекционирования и составляли
значительную часть собраний произведений
декоративно-прикладного искусства, хранившихся в резиденциях дворянских или царских
семей, древнегреческая расписная керамика
как возможный предмет коллекционирования
не представляла интереса для своих современников. На некоторых краснофигурных вазах,
например на гидрии из Милана3, изображено,
как старательно вазописцы в мастерской наносят рисунки на сосуды; на одной чаше из Британского музея4 – как одна из участниц пирушки разглядывает расписной килик, а на другой
из того же музея – как целый ряд киликов висит
на стене за спинами возлежащих участников
пира, являясь своеобразным «элементом декора» интерьера. Однако примеров подобных
изображений расписных ваз в древнегреческом
искусстве немного – гораздо чаще встречается
изображение ваз из которых пьют, в которые
что-нибудь наливают, которые приносят на могилу умершего в качестве жертвенного подношения или поминального дара.
В дошедших до нас античных письменных
источниках упоминается покупка кувшина вина
или флакона масла, однако интерес в этом случае представляет лишь содержимое сосуда,
а сама форма упоминается скорее как мера
веса или объема. В то же время письменные
источники (в форме прозаического экфрасиса или стихотворного выражения эмоций
по поводу увиденного) постоянно обращаются
к произведениям древнегреческой скульптуры, станковой или монументальной живописи5.
Приводимый традиционно почти во всех учебниках или справочниках по античной расписной
керамике пример с вазой Евфимида, надпись
на которой гласит «Евфимид расписал, как Евфроний бы никогда не смог», также свидетельствует лишь в пользу соревнования в искусности
между вазописцами, но не в пользу восприятия
их изделий в качестве произведений «высокого
искусства» покупателями.
Дешевые и доступные широким слоям населения (в отличие от дорогих и особо упоминаемых в античных текстах бронзовых / медных,
золотых или серебряных предметов утвари)
расписные вазы не являлись предметом коллекционирования. Единственным местом, которое
в Древней Греции может быть сопоставлено
с коллекцией расписной керамики, как остроумно подметил В. Нюрсков, являлся храм, куда
множество таких сосудов приносилось в качестве дара6. Однако, безусловно, храм или кладбище – не коллекция, собранная по определенному принципу и в соответствии с определенными
задачами владельца, а лишь место «скопления»
разнородных керамических предметов, купленных в соответствии с достатком дарителя и принесенных в соответствии с поводом, по которому совершается обращение к божеству.
Античные письменные источники не оставили нам никаких свидетельств существования
коллекционирования произведений древнегреческой расписной керамики в Древней Греции
и весьма скудные сведения о коллекционировании предметов искусства вообще.
В Древнем Риме, «плененном» побежденными греками7, напротив, коллекционирование
получает распространение, однако, служа при
этом главным образом задачам украшения интерьера8, подобно тому, как это было в Европе
XVII–XVIII вв. или России XVIII в., с характерной
для этих эпох «шпалерной» развеской картин,
заменявших в каком-то смысле современные
постеры или обои, и «интерьерной» расстановкой скульптур, фарфора, мебели, призванных придать комнате оригинальный и нарядный вид. Однако (в соответствии с античными
письменными источниками) римские собиратели приобретают произведения древнегреческих скульптуры и живописи, интерес же
к декоративно-прикладному искусству ограничивается упоминаемыми в текстах и сложно
идентифицируемыми ныне «коринфскими сосудами»9, «коринфскими бронзами»10 и изделиями,
предположительно, из флюорита (плавикового
шпата)11.
Наиболее жаркая полемика ведется по поводу
«коринфских сосудов», ради которых, как свидетельствует, например Страбон, даже вскрывались
древние могилы12. В «коринфских сосудах» некоторые ученые предлагают видеть произведения
коринфской расписной керамики, в то время
как большинство склоняется к мнению, что это
были сосуды из коринфской бронзы13. Несмотря
на находку двух краснофигурных аттических ваз
в гроте римского императора Тиберия в Спер-
73
А. Е. Петракова
лонге (т. е. в римском контексте)14, по-видимому,
использовавшихся там в качестве элементов
интерьерного декора, этот уникальный случай
не следует воспринимать как доказательство наличия в Древнем Риме особого интереса к произведениям древнегреческой расписной керамики:
в противном случае аналогичные вазы были бы
найдены и во время раскопок в многочисленных
римских домах и виллах15.
Археологические и графологические данные не дают сколько-нибудь ясных сведений
о наличии особого интереса к произведениям
древнегреческой вазописи в период средневековья16. Собиратели эпохи Возрождения проявляют интерес, в первую очередь, к памятникам
античной письменности и скульптуры (что даже
вызывает появление подделок «антиков»), резным камням, монетам, металлической утвари17, однако в распоряжении ученых имеются
письменные источники, свидетельствующие
о приобретении античных (древнегреческих
и италийских) расписных ваз коллекционерами
в Италии конца XV в.18, а Дж. Вазари, повествуя
о своем деде-гончаре, свидетельствует, что тому
удалось вновь открыть «секрет придания красного и черного цвета терракотовым вазам» –
«как делали аретинцы во времена царя Порсены» (немаловажен вопрос о том, является ли
это свидетельством спроса на древние вазы
и было ли открытие секрета вызвано лишь профессиональным интересом или же необходимостью создания ваз в подражание древним).
Проблема идентификации изображенных на рисунках и произведениях живописи
XV – XVI вв. сосудов с древнегреческими вазами,
а также вопросы о возможном влиянии фигур
и орнаментальных мотивов с расписных ваз,
найденных во время раскопок или земляных
работ в этот период, на конкретные произведениях живописи мастеров эпохи Возрождения
активно обсуждается учеными19, хотя ни категорически опровергнуть идею, ни убедительно
доказать ее не представляется возможным20. Так
или иначе, с конца XV в. и в XVI – XVII вв. в Европе существовали коллекции произведений
искусства, в составе которых присутствовали
античные расписные вазы, хотя и являясь лишь
частью коллекций более значимых для собирателей произведений античной пластики и торевтики или же просто исполняя роль одной
из «диковин» в «кабинетах редкостей», наряду
74
с книгами, минералами, диковинами флоры
и фауны21. В дошедших до нас описаниях коллекций европейских собирателей XVI – XVII вв.
античные расписные вазы упоминаются, перечисляются (иногда – с кратким описанием), изредка даже приводятся их акварельные изображения, однако ни авторы описаний, ни собиратели, по-видимому, не уделяют им особого
внимания, рассматривая их наравне с прочими
составляющими коллекций.
Начало планомерного и целенаправленного
коллекционирования античных расписных ваз
большинство исследователей этого вопроса относит к XVIII в.22: на волне «этрускомании» найденные во время раскопок и земляных работ
в районе Неаполя, Кьюзи, Нолы и других центров Апеннинского полуострова (в 20-х гг. XIX в.
одним из главных центров раскопок станет
Вульчи, где счет найденных до 1829 г. в этрусских гробницах ваз перейдет за 3000 единиц)
древнегреческие расписные вазы, называемые
поэтому «этрусскими», привлекают к себе особое внимание исследователей и коллекционеров эпохи. Гравированные и акварельные изображения ваз появляются в описаниях и в первых каталогах коллекций, причем качество этих
изображений позволяет в ряде случаев идентифицировать их с имеющимися ныне в музейных
коллекциях экспонатами. «Этрускомания» –
в первой половине XVIII в., раскопки в Помпеях
и Геркулануме – в 40-е и последующие годы,
труды И. И. Винкельмана – в 60-е приводят
к возрастанию в Европе интереса к античному
искусству вообще и к античной расписной керамике в частности (несмотря на то, что «История искусства древности» посвящена главным
образом обзору истории античной скульптуры
и живописи, Винкельман уделяет в ней место
и расписным вазам, с которыми он был знаком
благодаря нескольким итальянским собраниям
и коллекции Антона Рафаэля Менгса).
Таким образом, XVIII – XIX вв. становятся
эпохой расцвета для коллекционирования античных расписных ваз и временем сложения
крупнейших европейских коллекций (впоследствии многие из них были приобретены европейскими и российскими музеями и составили
основу собраний античной расписной керамики
Ватиканских музеев23, Британского музея24, Эрмитажа25 и др.). Античные вазы даже появляются
в портретной живописи XVIII – XIX вв. как один
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного экспоната»...
из атрибутов, тем или иным образом характеризующих изображенного26, или как элемент
интерьера в произведениях бытового жанра.
К XVIII в. также относится и первый задокументированный случай экспонирования расписных ваз в коллекции не в контексте «курьезов»,
а среди произведений западноевропейской
живописи27, что, несомненно, свидетельствует
об изменении восприятия произведений античной вазописи – именно в это время они постепенно начинают переходить из разряда «курьезов» в разряд «произведений искусства».
Важным этапом в истории коллекционирования и изучения античной расписной керамики
во второй половине XVIII в. становится собирательская деятельность сэра Уильяма Гамильтона28, который, хотя и коллекционировал произведения разных видов античного искусства,
тем не менее уделял расписным вазам особое
внимание. После долгих уговоров Винкельман,
интересовавшийся в большей мере античной
скульптурой, согласился принять участие в публикации коллекции Гамильтона и, по-видимому, даже начал работу, которая, однако, была
прервана через несколько месяцев смертью
Винкельмана29. Публикация коллекции была
осуществлена Гамильтоном и Д’Анкарвилем30,
каталог был хорошо иллюстрирован, и в нем
ясно звучала идея о том, что произведения
древнегреческой вазописи следует воспринимать как произведения искусства31, поскольку
их создатели, к которым авторы каталога применяют термин «artist», старались делать «меньше,
да лучше» («he (вазописец. – А. П.) did less but
he did better»32). Кроме того, каталог Гамильтона
стал рассматриваться как своеобразный «образец» многими коллекционерами, осуществлявшими свои публикации впоследствии. Хотя,
как видно из всего сказанного выше, коллекция
Гамильтона была далеко не первым собранием
античных расписных ваз, ее публикация и круг
вопросов, поднятых в связи с ней, оказали значительное влияние как на расцвет собирательства античной расписной керамики в конце
XVIII – XIX в. по всей Европе (а не только в Италии, как это было раньше), так и на изменение
отношения к вазам: со второй половины XVIII
в. древнегреческие вазы уже не считаются «этрусскими», высоко оцениваются как подлинные
творения античных вазописцев, позволяющие
составить представление об их мастерстве и о
несохранившейся монументальной живописи,
и начинают восприниматься как «произведения
искусства», что впоследствии и придаст своеобразие их бытованию уже в научном контексте
в XIX – XX вв.
Расцвет коллекционирования произведений
античной расписной керамики в XIX в. инициировал и зарождение научного интереса к вазам.
Раскопки в Вульчи в 1820-е гг., вторая волна
раскопок с многочисленными находками ваз
в разных античных центрах Средиземноморья
в 1870–1910-х гг. и введение в культурный контекст большого количества нового материала,
появление публичных музеев в Европе и России
XIX в., в которых были представлены и коллекции
античных расписных ваз, интерес к публикации
собраний вазописи вызывают желание систематизировать и классифицировать материал, которое,
в свою очередь, создает необходимость выработки неких стандартов, в соответствии с которыми
это было бы возможно сделать.
Музей как место хранения произведений
вазописи становится одним из центров ее научного исследования, а первые каталоги музейных собраний становятся прототипами современных научных каталогов (первым таким
каталогом применительно к античной вазописи стал каталог Мюнхенской коллекции 1854 г.,
где вазы были классифицированы по форме,
технике росписи, размерам, сюжетам росписей33). Таким образом, пройдя путь от «предмета быта» до «курьеза» в «кунсткамере» и, наконец, до «самоценного произведения искусства»
в коллекции, произведения античной расписной
керамики к середине XIX в. начинают интересовать историков и археологов как предмет, достойный серьезного изучения именно как «произведение искусства», а музейное или частное
собрание становится отправной точкой для проведения научного исследования.
До 30–40-х гг. XX в. доминирующими методами классификации и систематизации античной
расписной керамики остаются методы, заимствованные коллекционерами у археологов: основой
для классификации произведений вазописи становится место находки, форма, размеры, техника
росписи, внимание также уделяется сюжетам.
Методы формально-стилистического анализа,
составляющего основу современного научного
исследования расписной керамики, вырабатываются несколько позже – в конце XIX – начале XX в.
75
А. Е. Петракова
Так или иначе, к началу XX в. античные расписные
вазы вновь меняют свой «статус» с точки зрения
их восприятия, становясь теперь не только «предметом для коллекционирования», но и «объектом
научного исследования».
Как видно из всего сказанного выше, интерес
к научному исследованию произведений античной расписной керамики и основы ее классификации и систематизации развиваются, с одной
стороны, параллельно с коллекционированием,
с другой – с развитием классической археологии. Однако, как представляется, в этом процессе
имеется и третья составляющая, не менее важная,
чем первые две, а именно – расцвет торговли
произведениями античного искусства, сложение
и развитие антикварного рынка, на котором в середине XIX – начале XX в. античные расписные
вазы занимали особое положение.
Коллекционирование позволило собрать
в пределах одного помещения / здания / собрания подборку сосудов разных форм, размеров,
техник и центров производства, т. е. позволило
исследователю составить общую картину существования античной расписной керамики и заложить основы для создания хронологической
шкалы. Археологические раскопки позволили
составить представление о контексте и особенностях бытования расписной керамики, способствовали созданию классификации на основе
формы, размеров, техник и центров изготовления сосудов, сложению типологии. Интересы же
антикварного рынка в какой-то мере «подстегнули» развитие атрибуции античной расписной
керамики, сделав XX в. – «веком атрибуции»34,
пришедшим на смену «золотому веку коллекционирования», каковым для античной расписной керамики являлся XIX в. (хотя, безусловно,
коллекционирование вазописи продолжает
развиваться и в XX – начале XXI в.).
Интересы арт-рынка и коллекционеров
сыграли роль и в становлении изучения западноевропейского изобразительного искусства
эпохи Возрождения и Нового времени: наличие значительного изобразительного материала, не имеющего подписи художника, даты,
каких-либо связанных с ним документальных
свидетельств, и при этом желание как можно
более убедительно приписать произведение
искусства тому или иному автору (пусть и из желания дороже продать произведение искусства
или иметь в своей коллекции «авторскую» рабо-
76
ту) привели к тому, что поиск способов и методов атрибуции постоянно занимал европейских
знатоков-искусствоведов еще в XVII – XVIII вв.35
В конце же XIX в. эти вопросы стали занимать
и покупателей / собирателей / исследователей
античной расписной керамики, инициировав
ее изучение, которое на протяжении более полувека шло рука об руку с атрибуцией.
Появление методов атрибуции античной
расписной керамики, как представляется,
не было бы возможным без возникновения
методов атрибуции произведений живописи
и скульптуры более поздних эпох, хотя скепсис
по поводу возможности атрибуции произведения искусства тому или иному мастеру развивался параллельно с развитием самой атрибуции.
Одновременно с трудами, содержащими в себе
нечто вроде рекомендаций по атрибуции36, в начале XVIII в. начинают появляться и труды, признающие, что «искусство определения создателя
картины по манере письма – самое сомнительное из всех искусств после медицины»37.
Развитие физики, химии, технический прогресс во второй половине XIX – XX в. сделали
возможным привлечение к исследованию произведения искусства таких важных новшеств,
как микроскоп, ультрафиолетовые, инфракрасные и рентгеновские лучи, спектрографический и термолюминесцентный анализ и пр.,
которые помогают определять время и место
создания произведения искусства, характер
процесса работы над ним (например, увидеть
эскиз под слоями готового рисунка / живописи),
отделять оригинальные части от позднейших
дополнений и реставрационных поновлений
и многое другое38.
Однако при исследовании произведения
искусства наступает момент, когда сугубо технические методы уже не могут помочь уточнить
время создания и авторство памятника, и формальный / стилистический / сравнительный анализ – единственное, что остается для уточнения
датировки в пределах четверти века или определения мастера. Служа, таким образом, последней
инстанцией и в XX в., а в Европе Нового времени – единственным способом изучения, визуальное исследование требовало некой системы
анализа, убедительной и действенной, некого метода, о необходимости которого заявляли на протяжении XVIII в. многие европейские знатокиискусствоведы. Такой метод появился во второй
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного экспоната»...
половине XIX в. благодаря итальянцу Джованни
Морелли (1816–1891), как раз в то же время, когда
проблемой поиска метода атрибуции были озабочены и первые ученые, занимавшиеся изучением
античной расписной керамики.
Вклад Морелли (писавшего о живописи
под псевдонимом «Иван Лермольефф») в изучение изобразительного искусства до сих пор
оценивается неоднозначно 39 . Получивший
медицинское образование в области сравнительной анатомии и проработавший несколько
лет в должности ассистента в Мюнхенском университете, Морелли начал применять методы
врачебного исследования пациента, которые,
как отмечал он сам, «более пристали анатому,
чем искусствоведу»40, к изучению итальянского
изобразительного искусства эпохи Возрождения. Путем тщательного исследования всех деталей изображения, подобно врачу, ставящему
диагноз, или криминалисту, создающему психологический и физический портрет преступника41, Морелли воссоздавал творческий облик
мастера, характерные для него приемы и способы изображения тех или иных персонажей,
предметов и их деталей.
Особое внимание Морелли уделял тому,
что отличает каждого конкретного мастера
от других, начиная с таких элементов изображения, как мочки ушей, пальцы рук и ног персонажа, рисунок мускулов, складок драпировок и т.п.
«Подобно тому, как большинство людей в разговоре или на письме отдают дань собственным
привычкам и безотчетно пользуются своими
излюбленными словечками или выражениями – причем подчас не совсем к месту – точно
так же почти всякий художник имеет некоторые
особенности, которые он, сам того не ведая, запечатлевает в своем творчестве. И посему каждому, кто захочет вплотную изучить творчество
того или иного художника, надлежит обратить
самое пристальное внимание на мелкие детали материального свойства; они играют ту же
самую роль, что и завитки при изучении каллиграфии»42. Прекрасную характеристику этому
методу и его отличию от методов, применявшихся при атрибуции произведений искусства
ранее, дал З. Фрейд: «Он (Морелли. – А. П.) пересмотрел авторство многих картин, уверенно
учил, как отличать копии от оригиналов, и обнаружил на основе своей теории новые художественные индивидуальности. Для этого он отка-
зался от толкования общего впечатления и анализа крупных деталей картины и направил внимание на изучение характерных подчиненных
деталей, на такие частные вещи, как, например,
ногти, мочки ушей, нимб вокруг головы и другие
малозначительные детали, которыми, как правило, пренебрегают при копировании картины,
но которые у каждого художника наделены значительным своеобразием»43. Подразумеваются
некие чисто моторные привычки, благодаря
которым в рисунке деталей, выполняемом автоматически, когда рукой мастера руководит
бессознательное, проявляется индивидуальность художника.
К началу XX в. метод Морелли, основанный
на сравнительно-анатомической системе, был
приспособлен к изучению древнегреческой
вазовой живописи. Материалов для исследования к этому времени накопилось достаточно,
хотя существовало и множество трудностей:
большое количество ваз сохранилось лишь
во фрагментах, причем фрагменты эти нередко
находились в разных коллекциях; многие вазы
были сильно записаны / поновлены в ходе реставраций XVIII–XIX вв., когда во главу угла нередко ставился красивый внешний вид вазы, а не
подлинность рисунков на ней; многие экспонаты, находившиеся в частных коллекциях, были
недоступны для изучения в силу нежелания владельцев. Сложность заключалась также и в том,
что, в отличие от итальянского материала, с которым работал Морелли, у древнегреческих
гончаров и вазописцев не было своего Вазари,
не было никаких документов, биографических
сведений, списков продаж, переписки и т. п.
Существовало лишь небольшое количество
подписанных произведений древнегреческой
вазописи, на изучении которых и были сосредоточены все усилия ученых.
Несмотря на все описанные сложности,
древнегреческая расписная керамика обладала
существенным преимуществом. Как справедливо отмечает Бордман44, метод Морелли гораздо
лучше подходил к изучению древнегреческой
вазописи, чем к изучению итальянской живописи. В Италии мастера, стремившиеся к работе с натуры, старались даже в деталях больше
исходить из особенностей конкретной модели,
в то время как в Греции это были некие изобразительные формулы, набор стандартных
анатомических деталей, в трактовке которых
77
А. Е. Петракова
индивидуальность художника проявляется гораздо более явно, поскольку на трактовку этих
деталей не влияют индивидуальные особенности внешности натурщика45.
История изучения античной керамики и сложения метода ее атрибуции связаны, в первую
очередь, с именем сэра Дж. Бизли (1885–1970)
и его предшественниками В. Кляйном, П. Хартвигом, А. Фуртвэнглером, хотя, помимо многочисленных сторонников и продолжателей дела
Бизли46, существуют и ученые, оценивающие
интерес к проблемам атрибуции как чрезмерный, уводящий внимание исследователя от проблем иконографии, интерпретации изображений
на вазах, изучения проблем культурного и социального контекста и пр.47 Кляйн48 вычленил более
ста подписей гончаров и вазописцев, впервые
разграничив значение надписей «такой-то сделал» и «такой-то расписал» и впервые определив
преобладающую роль вазописца. Хартвиг49 пошел
дальше Кляйна, работая и с анонимными мастерами, которым он давал условные имена, а также
положил начало составлению истории развития
вазописи, стараясь не только вычленить яркие
индивидуальности, но и расположить их в соответствии с эволюцией стиля и сгруппировать вокруг них менее ярких мастеров. А. Фуртвэнглер
начал работу над монументальным трудом, в котором отразился интерес к детальному описанию
и анализу памятников вазовой живописи50, однако, как и его современники, он видел в вазописи
в первую очередь не самоценные произведения
искусства, а возможность представить себе стиль
и внешний облик не сохранившихся, но описанных у античных авторов произведений древнегреческой монументальной живописи.
Хартвиг и Фуртвэнглер заложили основы
для изучения античной расписной керамики,
подготовив почву для работ Бизли, Бизли же
создал метод исследования и классификацию,
которыми ученые пользуются и по сей день51.
Главными работами Бизли стали труды по аттической черно- и краснофигурной керамике,
в которых он систематизировал и классифицировал огромный материал – более десяти тысяч
чернофигурных и более двадцати тысяч краснофигурных ваз52. Именно с Бизли начинается
история современной «вазологии»53.
Хотя Бизли сам не упоминал об этом54, основой для его метода, в чем согласны друг
с другом многие исследователи, стал метод
78
Морелли55. По меткому выражению Бордмана,
«моррелианизм в конце XIX в. витал в воздухе»56, да и сама система классификации и выводимая на ее основе стилистическая эволюция
напоминают аналогичные труды европейских
искусствоведов, изучавших итальянское художественное наследие. И сторонники57, и противники метода Бизли58 отмечают, что в основу его
терминологии и классификации была положена
итальянская ренессансная модель и что такие
понятия, как «мастер», «школа», «манера», «последователи», «ученики» в трудах Бизли являются очевидным наследием этой модели. Собственно, он и сам способствовал возникновению
такого мнения, помимо использования сходного
понятийного аппарата, прямо сопоставляя античных мастеров с ренессансными, например
сопоставляя мастера Клеофрада и Берлинского
мастера, говорил, что они относятся друг к другу
как представители флорентийской и сиенской
школ живописи59.
Статья, в которой Бизли блестяще продемонстрировал свой метод на примере анализа конкретного произведения под названием
«Кифаред», была опубликована в 1922 г. и посвящена вазе Берлинского мастера из собрания в Нью-Йорке60. Сопоставляя анализируемую вазу с другими и демонстрируя различие
и сходство изображений человеческих тел
и одежд, линий рисунка, Бизли писал о «логической всеобъемлющей системе изображения»,
которая включает не просто сходство какой-то
части тела, но и сам характер нанесения линий,
трактовку мускулов и драпировок, системе, которая складывается из натурных реалий, традиции (привычки изображать и воспринимать
так, а не иначе) и индивидуальности художника (которая и приводит к тому, что те или иные
природные формы изображаются именно
так, а не иначе)61. «Натура не предопределяет,
что лодыжка или грудь должны быть изображены именно таким образом, а не иначе. Также
натура не предопределяет, что, если вы нарисовали лодыжку черными линиями определенной
формы, вы должны нарисовать вертикальную
линию на груди или маленькую арку в середине дельтовидной мышцы. Но на вазах способ
визуализации одного влечет за собой способ
визуализации другого: там, где вы увидите лодыжку, выполненную таким образом, вы увидите и эти линии; и остальные элементы, конечно
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного экспоната»...
в разумных пределах, также предсказуемы»62.
Сам Бизли нередко сомневался, а иногда
даже менял мнение о мастере или о принадлежности его руке той или иной вазы десять
или двадцать лет спустя, признавая свою ошибку
в прошлом. Это было, в первую очередь, связано
с недостатком информации в то время, когда он
писал свои труды. Мало памятников, столь необходимых для сравнительно-стилистического
анализа, было опубликовано, воспроизводились
вазы часто не фотографическим путем, а в виде
рисунков, фотографии, если и были – то плохого качества, далеко не всегда была возможность работать с самими памятниками, а только
с их воспроизведениями.
В наши дни многие из этих проблем решены, благодаря развитию техники и благодаря
существенно возросшему со времен Бизли количеству публикаций. Современному ученому,
занимающемуся атрибуцией, гораздо легче
заниматься сравнительно-стилистическим
анализом, чем Бизли, которому приходилось
из аморфной массы богатейшего материала
создавать на пустом месте классификацию,
сравнивать тысячи ваз, находить в них общее
и по этому принципу объединять их в группы
и подгруппы. Мы пользуемся готовой и усовершенствованной классификацией Бизли, а также
научными трудами со специальной подробной
классификацией внутри какой-нибудь из выделенных Бизли групп.
Одним из главных оппонентов Бизли, как это
ни странно выглядит в наши дни, был Эдмон
Потье (1855–1934). Глобальное несогласие проистекало из различных подходов к изучению
и систематизации истории. Если Бизли стоял
за биографический подход, то Потье отстаивал
идею истории искусства без имен, истории искусства с точки зрения коллективной и этнической психологии63. Имя Потье неразрывно
связано с идеей создания и с воплощением
в жизнь проекта «Corpus Vasorum Antiquorum»,
родившегося из желания создать некую интернациональную базу данных по керамике
для специалистов. Запущенный в 1919 г. проект,
в рамках которого было создано более 300 выпусков по вазам из разных мировых коллекций,
продолжает существование до сих пор, хотя
его идея во многом изменилась по отношению
к первоначальной64, а переводом этой огромнейшей базы данных в электронный вариант
по заданию Union académique internationale
занимаются последователи Бизли в Оксфорде – Донна Курц, Томас Мэннак и др.65 Одной
из главных задач Потье было определить
некий «официальный статус» для каждой вазы
с минимальной информацией и указанием местонахождения66, дать археологам базу форм
ваз и стилей росписей, которой они могли бы
пользоваться для выяснения вопросов о распространении форм и видов керамики, рассматривавшейся как средство демонстрации
культурных и торговых взаимодействий.
Первый выпуск «Корпус а» появилс я
в 1922 г.67 за авторством самого Потье и представлял часть коллекции Лувра. Бизли написал
два выпуска, посвященные вазам из Британского музея, не оставлял без внимания ни один вышедший том «Корпуса» и публиковал рецензии
на них. В целом оценивая проект положительно,
Бизли имел к нему и ряд претензий. Он осуждал способ воспроизведения иллюстраций, которые, в представлении Потье, возможно и годились для работы археологов, но совершенно
не подходили для той работы, которую проводил Бизли. Также существенным возражением
было отсутствие подробных описаний рисунка
и описаний сохранности, в которых были бы
разграничены оригинальные части росписи
и последующие поновления. В своем первом
томе «Корпуса»68 Бизли отошел от требуемых
первоначальной идеей канонов, что убедительно обосновал в предисловии. Но одна из главных претензий к «Корпусу» у Бизли состояла
в том, что ссылки на его атрибуции часто были
ошибочными. Как отмечают многие исследователи, возможно, полемика двух крупнейших
специалистов по античной вазописи заключалась не столько в разнице подходов к изучению
керамики, пониманию задач исследования,
сколько в национальном и индивидуальном
соперничестве.
Несмотря на активную полемику с Бизли
и нежелание в целом признать ни его метод,
ни то, что атрибуция является одной из главных
задач изучения древнегреческой расписной керамики, Потье как автор «Корпуса» и научных
каталогов также был вынужден заниматься
атрибуцией, Бизли же принимал участие в создании выпусков «Корпуса». Бизли досадовал,
что не ему принадлежит идея создания «Корпуса», в то время как Потье, публично критико-
79
А. Е. Петракова
вавший Бизли, бережно вносил его атрибуции
в принадлежащие лично ему выпуски «Корпуса»
(Руэ упоминает о находке таких томов, буквально испещренных пометками Потье)69.
Впоследствии задачи и цели «Корпуса»
не раз пересматривались, и тот вид, в котором
существуют выпуски последних десятилетий,
сильно отличается от первоначального70. Были
пересмотрены вопросы хронологии и географии
памятников, структура томов, нумерация иллюстраций, содержание каталожных карточек. Современный «Корпус» в большей степени похож
на научный каталог с качественными фотографиями памятников с разных сторон, содержит
подробные описания и сведения об атрибуции
и датировке. Генеральная идея всего проекта
сильно изменилась. Как справедливо пишет Руэ,
хотя инициатором «Корпуса» был Потье, метод
классификации и систематизации материала
в современных выпусках «Корпуса» – это метод
Бизли71. Так или иначе, Бизли и Потье стоят у истоков научного исследования и методологии изучения и публикации произведений античной расписной керамики, придавших им статус «объекта
научного исследования», а не только «предмета
коллекционирования» или «источника сведений
о несохранившихся до наших дней произведениях монументально живописи»72.
Инициированная Дж. Бизли работа по атрибуции, датировке, систематизации, классификации
античной расписной керамики была продолжена
не одним поколением его учеников и последователей, продолжается она и по сей день. Ученик
Дж. Бизли, Х. Пэйн, работавший с ним над классификацией чернофигурной аттической керамики,
применил метод к исследованию коринфской
керамики73, Стибб стал изучать с помощью этого
метода лаконскую керамику74, Колдстрим – геометрические вазы75, Трендалл – италийскую и сицилийскую76 расписную керамику.
Во второй половине XX столетия последователи Бизли в лице М. Робертсона, Д. фон Ботмера, Д. Вильямса, Д. Курц занимались дальнейшей
разработкой и усовершенствованием метода.
С другой стороны, во второй половине XX в. акцент в изучении античной расписной керамики
начинает постепенно смещаться от атрибуции
в сторону интерпретации изображений на вазах,
иконографического исследования, а также изучения культурно-исторического контекста, причем,
второе из названных направлений изучения ке-
80
рамики постоянно напоминает исследователям,
что античные расписные вазы для их создателей и покупателей были лишь предметами быта.
В каком-то смысле, долгий путь, проделанный
древнегреческой керамикой от предмета быта
до объекта научного исследования, завершается
«вкруговую», возвращением к истокам ее восприятия. Однако, так или иначе, уже несколько столетий произведения античной расписной керамики
прочно существуют в восприятии людей на правах
«произведения искусства», «музейного экспоната»,
«объекта научного исследования». «Атрибуционное», «иконографическое» (интерпретационное)
и «археологическое» (культурно-историческое)
направления исследований вместе «обслуживают»
выставки и публикации произведений античной
расписной керамики в XX в. и по сей день, а античные расписные вазы в восприятии покупателей и «созерцателей» проходят путь от «предмета
быта» или «курьеза» в «кунсткамере» – к «произведению искусства», «объекту научного исследования» и «предмету научной полемики».
Примечания
1
Nørskov V. Greek Vases in New Contexts: The Collecting and Trading of Greek Vases – an Aspect of the
Modern Reception of Antiquity. Aarhus, 2002; Sparkes B.
The Red and the Black: Studies in Greek Pottery. London;
New York, 1996.
2
Rouet Ph. Approaches to the study of Attic Vases:
Beazley and Pottier. Oxford, 2001; Boardman J. The History of Greek Vases: Potters, Painters and Pictures. London, 2001.
3
Corpus Vasorum Antiquorum. Milano 2. Pl. 1. 1–3.
Инв. С 278. Здесь и далее инвентарные номера экспонатов приводятся по каталогам международного издательского проекта «Корпус античных ваз» – «Corpus
Vasorum Antiquorum» (в дальнейшем – CVA).
4
CVA. London, British Museum 9. P. 55–56. Pls. 58.
A–B, 59. A–D. Инв. Е 68.
5
См., например: Античные поэты об искусстве.
СПб., 1996; Эпиграммы греческой антологии. СПб.,
1999.
6
Nørskov V. Op cit. Р. 27.
7
Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, в Лаций суровый внеся искусства (Гораций).
8
Himmelmann N. Utopische Vergangenheit. Berlin,
1976. S. 99–101.
9
Sparkes B. Op. cit. Р. 36.
10
Vickers M. Hamilton, geology, stone vases and
taste // J. of History of Collections. 1997. Vol. 9, p. 2.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Античная расписная керамика: от «предмета быта» до «музейного экспоната»...
P. 263–273.
11
Andren A. Deeds and Misdeeds in Classical Art of
Antiquities. Pastielle, 1986. P. 9.
краснофигурный колоколовидный кратер, за которым
частично видны кратер с волютами и, по-видимому,
гидрия.
12
См.: Страбон. География: в 17 кн. М.: Олма-Пресс,
2004. Кн. 6, гл. 23.
13
Payne H. G. G. Necrocorinthia. Oxford, 1931. P. 348–
349; Sparkes B. Op. cit. Р. 36; Vickers M., Gill D. Artful Crafts:
Ancient Silverware and Pottery. Oxford, 1994. P. 12–14.
27
Коллекция Мастрилли. См.: Nørskov V. Op. cit.
P. 40–41.
28
Vases and Volcanoes: Sir William Hamilton and His
Collections / eds. I. Jenkins, K. Sloan. London, 1996.
29
Nørskov V. Op. cit. P. 44–45.
14
Iacopi C. L’Antro di Tiberio a Sperlonga. Roma, 1963.
P. 153–157.
15
Nørskov V. Op. cit. P. 28, footnote 4.
16
Хотя, например, Б. Спаркс рассуждает в своей
книге о сходстве некоторых элементов в книжных миниатюрах и живописи западноевропейского средневековья и раннего Возрождения с орнаментальными
элементами и фигурами на краснофигурных вазах.
См.: Sparkes B. Op. cit. P. 37–40.
17
Weiss R. The Renaissance Discovery of Classical
Antiquity. Oxford, 1969. P. 145–202; Schnapp A. The Discovery of the Past. London, 1996. P. 104–111.
18
Nørskov V. Op. cit. P. 29–33; Sparkes B. Op. cit. P.
40–44.
19
См., например: Vickers M. A Greek Source of Antonio Pollaiuolo’s Battle of the Nudes and Hercules and
the twelve Giants // Art Bul. 1977. Vol. 59. Р. 182–187;
Robertson M. Beazley and After // Münchener Jahrb. der
bildenden Kunst. 1976. Bd. 27. S. 30–31.
20
См. о полемике, например: Nørskov V. Op. cit.
P. 28–34; Sparkes B. Op. cit. P. 39–45.
21
С описанием двух таких коллекций и акварелью,
изображающей комнату с древними вазами и скульптурами коллекции Андреа Вендрамин, можно ознакомиться в кн.: Nørskov V. Op. cit. P. 31–33, fig. 3. Там же
приведены все итальянские письменные источники и
научные труды по вопросу.
22
См. об этом: Sparkes B. Op. cit.; Boardman J. Op.
cit.; Nørskov V. Op. cit.
23
См., например: Pietrangeli C. The Vatican Museums: Five Centuries of History. Roma, 1993.
24
См., например: Caygill M. Sloane’s Will and the
Establishment of the British Museum // Sir Hans Sloane,
Collector, Scientist, Antiquary. London, 1994. P. 45–68.
25
Основой собрания античных расписных ваз в
Эрмитаже (до того, как коллекция значительно пополнилась за счет поступлений из проводимых музеем
раскопок) стали коллекции итальянских собирателей
Пиццати и Кампана, приобретенные, соответственно,
в 1834 и 1862 гг.
26
Например, портрет Карла Вильгельма Фердинанда будущего герцога Брауншвейгского, выполненный в 1767 г. Помпео Баттони, на котором портретируемый представлен опирающимся на большой
30
Vickers M., Gill D. Op. cit. P. 6–14; Haskell F. The
baron d’Hancarville: an Adventurer and Art Historian in
Eighteen-Century Europe // Past and Present in Art and
Taste. London, 1987. P. 30–45.
31
Vickers M., Gill D. Op. cit. P. 11.
32
D’Hancarville Ch. Collection of Etrusca, Greek and
Roman Antiquities from the Cabinet of the honorable
Wm. Hamilton. Naples, 1766–1767. Vol 2. P. 50.
33
Jahn O. Beschreibung der Vasensammlung König
Ludwigs in der Pinakotek zu München. München, 1854.
34
Rouet Ph. Op. cit. P. 1; Robertson C. M. Adopting an
Approach I // Looking at Greek Vases / eds. T. Rasmussen,
N. Spivey. Cambridge, 1991. P. 1. Подробнее об истории
атрибуции античной расписной керамики, о методе
Бизли и полемике вокруг него (с избранной библиографией по вопросу) см.: Петракова А. Атрибуция
античной расписной керамики: история и современность // Тр. Гос. Эрмитажа. СПб., 2008. Т. 37. С. 70–83.
35
Фридлендер М. Об искусстве и знаточестве / пер.
с нем. М. Кореневой. СПб., 2001 (1-е изд. 1929); Базен Ж.
История истории искусства: от Вазари до наших дней /
пер. с фр. Ц. Арзаканяна. М., 1986. С. 178–196.
36
Richardson J. The Connoisseur. An Essay in the whole
art of Criticism as it relates to Painting. London, 1979.
37
Du Bos, Abbé. Réflexions critiques sur la poésie et
la peinture. Paris, 1755. Т. 2. P. 367–368.
38
Применительно к античной керамике см.: van
Zelst L. Physical Science in the Study of Greek Vases // The
Greek Vase: papers based on lectures pres. to a symp. held
at Hudson Community College at Troy, New York in Apr. of
1979 / ed. by L. Hyatt. New York, 1981. P. 119–134.
39
Фрейд З. Моисей Микеланджело (1914) // Художник и фантазирование: сб. ст. М., 1995. С. 224; Wind E.
Technique du coup d’œil // L’Œil. 1962. № 95, nov. P. 32–39;
Wollheim R. Giovanni Morelli and the origins of scientific
connoisseurship // On Art and the Mind: essays and lectures. London, 1973. P. 177–201; Gibson-Wood G. Studies
in the Theory of Connoisseurship from Vasari to Morelli.
London, 1980; Kurtz D. Beazley and the connoisseurship of
Greek vases // Greek Vases II, Occasional Papers, J. Paul Getty
Museum 3. Malibu, 1985. P. 237–250; Базен Ж. Указ. соч.
С. 178–196; Фридлендер М. Указ. соч. С. 120–125.
40
Lermolieff I. Kunstkritische Studien über italianishe
Malerei. München, 1892–1893. Р. 35.
81
А. Е. Петракова
41
Wind E. Op. cit.; Базен Ж. Указ. соч. С. 179.
Цит. по: Базен Ж. Указ. соч. С. 179.
43
Фрейд З. Указ. соч. С. 224–225.
44
Boardman J. Op. cit. Р. 130.
45
Подробнее об этом см.: Petrakova A. The Beauty
of the human Body in Greek Vase-painting // The Road
to Byzantia: Luxury arts of Antiquity. London, 2006; Петракова А. Красота человеческого тела в аттической
краснофигурной вазописи // Герой в искусстве: поиски
идеального образа: сб. ст. СПб., 2008. С. 133–139.
46
Robertson M. Beazley and Attic Vase Painting //
Beazley and Oxford. Oxford, 1985. P. 19–30; Robertson C.
M. Op. cit.; Boardman J. Op. cit.; Kurtz D. Preface // Beazley and Oxford. Oxford, 1985. P. 1–4; Kurtz D. Beazley
and the connoisseurship of Greek vases // Greek Vases II,
Occasional Papers, J. Paul Getty Museum 3. Malibu, 1985.
P. 237–250.
47
Bruneau Ph. Situation méthodologique de l’histoire
de l’art antique // L’antiquité classique 44, 1975. P. 425–
487; Vickers M. Artful crafts: the influence of metalwork on
Athenian painted pottery // J. of Hellenic Studies. 1985.
Vol. 105. P. 108–128; Beard M. Adopting an approach II
// Looking at Greek Vases / ed. by T. Rasmussen and N.
Spivey. Cambridge, 1991. P. 12–35; Hoffman H. Sotades:
Symbols of Immortality on Greek Vases. Oxford, 1998; Osborne R. Archaic and classical Greek art. Oxford, 1998.
48
Klein W. Die griechischen Vasen mit Meistersignaturen.
Wien, 1887.
49
Hartwig P. Die griechischen Meisterschalen der
Blütezeit des strengen rotfigurigen Stiles. Stuttgart, 1893.
50
Fur t wängler A., Reichold K . Griechische
Vasenmalerei. München, 1904–1932.
51
Boardman J. Op. cit. P. 129; Kurtz D. A Corpus of
Ancient Vases: Hommage à Edmond Pottier // Rev. archeologique. 2004. Vol. 2. P. 263.
42
52
Beazley J. D. Attic Black-figure Vase-painters. Oxford, 1956; Beazley J. D. Attic Red-figure Vase-painters. 2nd
ed. Oxford, 1963; Beazley J. D. Paralipomena: Additions
to Attic Black-figure Vase-painters and Attic Red-figure
Vase-painters. Oxford, 1971.
53
Термин «vasology» и «vasologist» используется иногда с оттенком противопоставления ученых,
занимающихся главным образом сравнительностилистическим формальным анализом, экфрасисом
и интерпретацией вазописи, относящихся к вазам, как
к «произведениям искусства», и ученых-археологов,
интересующихся культурно-историческим контекстом, особенностями бытования, относящихся к
82
вазам, как к «объектам материальной культуры».
54
Kurtz D. Beazley and the connoisseurship of Greek
vases // Greek Vases II, Occasional Papers, J. Paul Getty
Museum 3. Malibu, 1985. P. 243.
55
Sparkes B. Op. cit. P. 93; Boardman J. Op. cit.
P. 129–130.
56
Boardman J. Op. cit. P. 131–132.
57
Rouet Ph. Op. cit. P. 93.
58
Beard M. Review // Times Literary Suppl. 1986. 12
Sept. Р. 1013.
59
Attic Red-figured Vases in American Museums.
Cambridge (Massachusetts), 1918. P. 40–41.
60
См.: Beazley J. D. Attic Red-figure Vase-painters. 2nd
ed. Oxford, 1963. P. 197. № 3. Инв. 56. 171. 38.
61
Beazley J. D. «Citharoedus» // J. of Hellenic Studies.
1922. Vol. 42. P. 80–84.
62
Ibid. P. 83.
63
Rouet Ph. Op. cit. P. 109 & ff.
64
Kurtz D. Op. cit.
65
Электронная база данных «Бизли-Архива», содержащая бóльшую часть отсканированных и переведенных в цифровой формат выпусков CVA, находится по адресу: http://www.beazley.ox.ac.uk/databases/
pottery.htm, общий адрес сайта архива, на котором
размещены также и другие материалы, помимо вазописи: www.beazley.ox.ac.uk.
66
CVA. Louvre 1. P. 13.
67
CVA. Louvre 1.
68
CVA. Oxford 1.
69
Rouet Ph. Op. cit. P. 136.
70
Cр.: CVA. Louvre 1 (1922) c CVA. British Museum 9
(1993), CVA. Amsterdam 2 (1996), CVA. The State Hermitage Museum 3 (2006).
71
Rouet Ph. Op. cit. P. 136–137.
72
См., например: Фармаковский Б. В. Аттическая
вазовая живопись и ее отношение к искусству монументальному в эпоху непосредственно после Грекоперсидских войн. СПб., 1902.
73
Payne H. G. G. Op. cit.
Stibbe C. Lakonische Vasenmaler des sechsten
Jahrhunderts v. Chr. Amsterdam, 1972.
75
Coldstream N. Greek Geometric Pottery. London,
1968.
76
Trendall A. Red-figure Vases of Lucania, Campania
and Sicily. Oxford, 1967; Trendall A. Beazley and South
Italian Vase Painting // Beazley and Oxford. Oxford, 1985.
P. 31–42; Trendall A. Red-figure Vases of Southern Italy
and Sicily. London, 1989.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
74
УДК 78(091)
Г. И. Андрюшенков
Слово об Андрееве: к 150-летию со дня рождения
создателя русского народного оркестра
Статья посвящена выдающемуся музыкальному и общественному деятелю Василию Васильевичу Андрееву (1861–1918).
Излагаются краткие сведения о процессе становления Великорусского оркестра, создание которого явилось главной
жизненной целью патриота-просветителя, а также некоторые значимые события его подвижнической деятельности.
Ключевые слова: балалайка; возрождение; народность; русская песня; оркестр; выступление.
G. I. Andryushenkov
A word on Andreev: for the 150th anniversary
of the founder of Russian national orchestra
The article is dedicated to outstanding musician and public figure Vasily Vasilievich Andreev (1861–1918). It represents a
process of development of the Velikorussky orchestra initiated by the outstanding educator and patriot Andreev. Creation of the
orchestra was Andreev’s purpose of a lifetime. In the article some significant events of the devotee’s activity are outlined.
Keywords: balalaika; renaissance; a nationality; Russian singing; orchestra; performance.
Историческое значение каждого русского великого человека
измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство – силою его патриотизма.
Н. Г. Чернышевский
Развитие российского общества во второй
половине XIX столетия ознаменовалось известным подъемом национального самосознания.
Как писал В. В. Стасов, «Россия словно воскресла
к новой жизни. Бесплатные воскресные школы,
общеобразовательные и художественные, возникали во всех концах России, интеллигентный
класс повсюду устремлялся со всей горячностью
души помочь общему невежеству, глубокой безграмотности масс…»1. Этот подъем проявился
и в усилении просветительского движения,
и в возросшем интересе значительной части
общества к народному творчеству и, прежде
всего, к старинной крестьянской песне.
Целый ряд энтузиастов занялся собиранием
фольклора и его исследованием (Т. И. Филиппов,
Е. Э. Линева, П. В. Киреевский и др.), ведущие
композиторы – П. И. Чайковский, М. А. Балакирев, Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Лядов – гармонизуют и издают сборники русских народных
песен. При содействии Русского географического общества в 1884 г. в Петербурге была создана
«Песенная комиссия», в состав которой вошли
фольклористы и музыкально-общественные
деятели. Позднее в Москве организуется Музыкально-этнографическая комиссия, к участию
в которой были привлечены Н. А. Римский-Корсаков, С. И. Танеев, Ф. И. Шаляпин, М. Е. Пятницкий и другие известные представители творческих профессий. Все это подготовило почву
для возрождения традиций как народно-песенной, так и народно-инструментальной культур.
Символично, что год рождения Василия
Васильевича Андреева – 1861-й – явился началом демократических преобразований в России, связанных с отменой крепостного права.
Деятельность В. В. Андреева, М. Е. Пятницкого
и Н. И. Белобородова, направленная на возрождение традиций русской песни и народных инструментов, встретила понимание и поддержку
прогрессивно мыслящей общественности.
Многогранный талант В. В. Андреева раскрылся во всей своей полноте. При сравнительно непродолжительной жизни2 он сумел
осуществить столько, сколько под силу сделать
десятку энтузиастов. Блестящий исполнитель,
прирожденный педагог, неутомимый организатор, плодотворный композитор, яркий дирижер, незаурядный исследователь, убежденный
пропагандист и публицист, целеустремленный
общественный деятель… В дальнейшем к каждой из этих сфер деятельности Андреев под-
83
Г. И. Андрюшенков
ключает своих соратников и последователей:
к виртуозному исполнительству – Б. С. Трояновского; к методике обучения – В. Т. Насонова, Д. И. Минаева; к инструментоведческим
исследованиям – Н. И. Привалова; к музыкально-профессиональному руководству – Н. П. Фомина; к расширению концертного репертуара
оркестра – того же Н. П. Фомина, Ф. А. Нимана,
А. В. Ленеца, С. Я. Крюковского… Доброжелательно-общительный, «коммуникабельный»,
как принято сейчас характеризовать, В. В. Андреев располагал к себе представителей самых
различных сословий: от крестьянина О. У. Смоленского до членов императорского дома.
Необычный дар видения перспектив в сочетании с притягательной силой личности Андреева привлекали к нему и к его делу немало
людей, значительная часть которых проникались его идеями, а наиболее преданные становились его единомышленниками, соратниками,
обеспечившими эффективное осуществление
планов своего вдохновителя.
И Андреев высоко ценил их участие. Так
сразу после блестящего чествования, посвященному 10-летнему юбилею Великорусского
оркестра, состоявшегося в зале Дворянского
собрания 22 марта 1898 г., В. В. Андреев выступил на страницах «Нового времени» со словами
благодарности своим сподвижникам и друзьям оркестра: «Я искренно благодарю всех лиц
за их сердечное отношение. Я не могу принять
лично на мой счет всех оваций… Один в поле
не воин… труд наш был не бесполезен…»3.
В. В. Андрееву и его сподвижникам пришлось
в короткие сроки решить целый ряд важнейших
проблем, связанных с возрождением народных
инструментов, и, прежде всего, обосновать
их историческую подлинность, этническую общность (в конструкции, в строе, в звучании, в звукоизвлечении), опираясь на обусловленность
традиций бытования. Известно, что Н. И. Привалов создал у себя на квартире целую музейную
экспозицию русских народных инструментов,
что давало ему прекрасный материал для исторических исследований.
С самого начала своей деятельности по совершенствованию русских народных музыкальных инструментов и их возвращению
народу В. В. Андреев рассматривал народный
инструмент в качестве мощного средства осуществления своего культурно-просветитель-
84
ского плана. Он прекрасно осознавал социальную значимость своей работы, направленную прежде всего на малоимущие, беднейшие
слои населения. Во всех своих выступлениях
Андреев постоянно подчеркивал доступность в освоении усовершенствованных им
инструментов, а через них – открывающиеся
перспективы формировании музыкальной
культуры народа. Говоря о доступности, он
имел в виду не только сравнительно низкие
цены на народные инструменты, но и легкость в обучении игры на них. Стремясь максимально развить процесс распространения
в народе усовершенствованных им и его сподвижниками народных инструментов, Андреев
открывает Классы обучения игре на балалайке
в Соляном городке4 (1887 г.); организовывает
«с Высочайшего разрешения» балалаечные
кружки среди солдат Петербургского гарнизона (1891 г.); добивается официального утверждения «штата преподавателей народной
музыки в войсковых частях и военно-учебных заведениях» (1897 г.); открывает Классы
для безвозмездного обучения игре на русских
народных инструментах в Народном доме
(«Народная консерватория», 1902 г.); организовывает Краткосрочные курсы для подготовки иногородних учителей в качестве руководителей оркестров народных инструментов
(1912 г.); по приглашению Министерства путей
сообщения руководит созданием в железнодорожных училищах балалаечных классов
и народных оркестров (1913 г.); участвует
в организации Общества распространения
игры на народных инструментах и хорового
пения (1915 г.); руководит Курсами подготовки инструкторов по организации народных
оркестров и Летними курсами для сельских
учителей (по согласованию с Министерством
просвещения в 1915 и 1916 гг.).
В начале своей артистической деятельности в качестве исполнителя-гармониста и балалаечника Андреев выступал преимущественно
в аристократических кругах, воспринимавших
его увлечение как чудачество: молодой человек из благородной семьи, с прекрасными
манерами, в безукоризненном фраке играет…
на мужицкой балалайке! Однако популярность
его в Петербурге росла с каждым днем.
27 февраля 1887 г. В. В. Андреев был приглашен выступить во дворце принца А. П. Оль-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Слово об Андрееве: к 150-летию со дня рождения создателя русского народного оркестра
денбургского в присутствии императорской
семьи 5. Александр III остался доволен игрой
Андреева и оказал молодому артисту милостивое внимание: «Я очень рад, что благодаря вашему таланту балалайка снова войдет
в народ и снова сделается русским популярным инструментом».
Важное значение для Андреева и его последователей имело приглашение М. П. Беляева выступить на одной из его знаменитых музыкальных
«пятниц». Именно здесь, как свидетельствовали
современники, П. И. Чайковский, впервые услышавший андреевский ансамбль, воскликнул:
«Какая прелесть эти балалайки! Какой поразительный эффект могут они дать в оркестре; по тембру – это незаменимый инструмент»6.
Самоотверженная деятельность В. В. Андреева по развитию и пропаганде народного
творчества была положительно воспринята
большинством виднейших представителей отечественной культуры и искусства: Л. Н. Толстым,
П. И. Чайковским, Н. А. Римским-Корсаковым,
А. К. Глазуновым, И. Е. Репиным, Ф. И. Шаляпиным, А. М. Горьким и целым рядом других.
В один из самых трудных периодов своей
деятельности Андреев обратился с письмом
за советом к Л. Н. Толстому. Ответ не замедлился: «Милостивый государь Василий Васильевич!
Я думаю, что Вы делаете очень хорошее дело,
стараясь удержать в народе его старинные, прелестные песни. Думаю, что и путь, избранный
Вами, приведет Вас к цели, и потому желаю успеха Вашему делу. С совершенным уважением,
готовый к услугам Лев Толстой»7. Поддержка великого писателя окрылила Андреева, и он с новыми силами продолжил свою многотрудную
работу по созданию оркестра. Она в немалой
степени способствовала и тому, что вскоре, 22
марта 1897 г., вышло правительственное распоряжение об утверждении «штата преподавателей» во главе с Андреевым по обучению солдат
игре на балалайке.
Следует отметить, что В. В. Андреев одним
из первых оценил талант Ф. И. Шаляпина
и во многом способствовал его раскрытию
и признанию. По приезде в 1894 г. в Петербург
Шаляпин близко сошелся с Андреевым и стал
непременным участником музыкальных встреч
в его квартире дома № 77 по Невскому проспекту (Пушкинская ул., д. 1). Именно Андреев
организовал встречу Шаляпина с дирижером
Мариинского театра Э. Направником, что и послужило началом восхождения певца на музыкальный олимп. Как вспоминал позднее сам
Федор Иванович, «я был отчаянно провинциален и неуклюж. Василий Васильевич Андреев
усердно и очень умело старался перевоспитать
меня…»8. Дружба с великим певцом продолжалась до самой кончины Андреева.
Триумфально проходили все заграничные
гастроли В. В. Андреева со своим коллективом.
В 1892 г. Андреев был избран почетным членом Французской академии изящных искусств
«за введение нового элемента в музыку». А на
Всемирной выставке в Париже в 1900 г., где Великорусский оркестр давал концерты в Русском
павильоне, Андреев был награжден орденом
Почетного легиона и золотой медалью. В числе
зарубежных поклонников андреевской балалайки являлись выдающиеся музыканты: Ж. Массне,
Б. Годар, А. Никиш, Г. Вуд, К. Закс, К. Мук и др.
Создание полноценного высокохудожественного оркестрового репертуара, органически сочетающего в себе мастерские обработки
русских народных песен и классическую музыку9, рост исполнительского мастерства музыкантов и оркестра в целом, дирижерское искусство
руководителя – все это вместе взятое обеспечило образцовому коллективу триумфальный
успех во время зарубежных гастролей в Европе
и Северной Америке в период с 1908 по 1911 г.
Этот факт, в свою очередь, способствовал тому,
что в 1914 г. Великорусский оркестр, наконец,
был взят на государственное обеспечение
и таким образом получил официальный статус
профессионального музыкального коллектива.
Интересно в связи с этим высказывание самого
В. В. Андреева: «Когда… оркестр исполнял симфоническую музыку Чайковского, РимскогоКорсакова и Рахманинова, американцы говорили: „Как прекрасно русское искусство!“. Когда же
выступал Великорусский оркестр, и с эстрады
лилась русская народная песня, то они говорили: „Как прекрасен русский народ!“. Вот почему
я горжусь тем делом, которому служу, и придаю
ему такое значение»10.
Как в любом большом прогрессивном деле,
нашлось немало противников, сопротивление
и противодействие которых Андрееву пришлось преодолевать практически постоянно.
Особенно усердствовали своими реакционными выступлениями В. Бессель и П. Веймарн
85
Г. И. Андрюшенков
(«Сын отечества»), М. Иванов («Новое время»),
Н. Финдейзен («Русская музыкальная газета»).
Следует отдать должное В. В. Андрееву, который не оставлял без внимания ни одного выпада против своего детища – Великорусского
оркестра, своевременно давал достойный, аргументированный отпор на страницах прессы
в форме своих «Писем в редакцию», а также
в интервью корреспондентам различных газет
и журналов11.
Разносторонний талант В. В. Андреева в последние годы его жизни особенно проявился
в музыкально-просветительской и публицистической деятельности. Известно, что большинство концертов Великорусского оркестра
Андреев предварял своим вступительным словом, отдельные номера программы – комментарием. В своей последней публикации «Великорусский оркестр и его значение для народа» В. В. Андреев, подводя своеобразный
итог многолетней самоотверженной работе
по утверждению своего «детища», отмечает:
«Главное значение Великорусского оркестра
не в том, что он представляет известную художественную силу, а в необыкновенной его
доступности для народа в смысле непосредственного исполнения… Великорусский оркестр, помимо его художественного артистического значения как образцового показателя
игры, является в то же время музыкальным
педагогическим учреждением, по своему заданию ближе всех стоящий к народу и вполне
отвечающий его запросам»12.
86
Примечания
1
Стасов В. В. Статьи о музыке. М., 1978. Вып. 4. С. 26.
2
В. В. Андреев родился 3 января (15 по новому
стилю) 1861 г. в г. Бежецке Тверской губернии. Скончался
в ночь с 25 на 26 декабря 1918 г. в Петрограде. Похоронен в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге.
3
Новое время. 1898. 26 марта. № 7930.
4
В настоящее время – Соляной переулок.
5
Дворец Ольденбургских – Дворцовая наб., д. 2.
В настоящее время это одно из зданий СПбГУКИ. Автору данной статьи удалось установить и место выступления Андреева – Камерный зал (ауд. 326).
6
Русь. 1903. 25 дек.
7
Цит. по: В. В. Андреев. Материалы и документы
/ сост. Б. Б. Грановский. М.: Музыка, 1986. С. 164–165.
8
Цит. по: Там же. С. 227–229.
9
Достаточно вспомнить «Русскую фантазию»
А. Глазунова, специально созданную для Великорусского оркестра в 1905 г., которая с большим успехом
была впервые исполнена в зале Офицерского собрания Санкт-Петербурга 26 февраля 1906 г.
10
В. В. Андреев. Материалы и документы. С. 65–66.
11
Андреев В. В. О русских народных инструмен-
тах // С-Петерб. ведомости. 1896. 24 дек. № 354; Его же.
Юбилей балалайки // Петерб. газ. 1898. 20 марта. № 77;
Его же. К вопросу о русской народной музыке // Россия. 1899. 4 нояб. № 190; Его же. Балалайка и симфония // Обозрение театров. 1915. 24 нояб. № 2941;
Его же. Великорусский оркестр и его значение для народа // Вешние воды. 1915. Т. 5 / 6. С. 173–179; и др.
12
143.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
В. В. Андреев. Материалы и документы. С. 137–
БИБЛИОТЕКОВЕДЕНИЕ,
БИБЛИОГРАФОВЕДЕНИЕ
И КНИГОВЕДЕНИЕ
УДК 02(091)(470)
А. Н. Ванеев
Первому всероссийскому съезду по библиотечному делу – 100 лет
Статья посвящена 100-летию Первого всероссийского съезда по библиотечному делу (1–7 июня 1911 г.).
Рассмотрены основные этапы подготовки и проведения съезда, его тематика; дан обзор некоторых докладов.
Автором отмечены ценность и значение решений съезда для современного библиотековедения.
Ключевые слова: история отечественного библиотечного дела, Первый библиотечный съезд, Павел Михайлович Богданов, Алексей Раймундович Войнич-Сяноженцкий, Константин Иванович Рубинский.
A. N. Vaneev
100 years to Russian first congress on library studies
The article is dedicated to the 100th anniversary of the First Russian congress on library studies (on June, 1–7st
1911). In the article basic steps of preparation and carrying out of the congress, its main subjects and review of
some reports given during the congress are outlined. The author notes a great importance of decisions of the
Congress for modern library studies.
Keywords: history of Russian library studies, Russian first library congress, Pavel Mikhailovich Bogdanov, Alexey
Raymundovoch Voynich-Syanozhenzky, Konstantin Ivanovich Rubinsky.
Всероссийский съезд по библиотечному
делу состоялся в Санкт-Петербурге с 1 по 7 июня 1911 г. Его организатором выступило Общество библиотековедения, учрежденное в СанктПетербурге в 1908 г. Подготовка и проведение
Всероссийского библиотечного съезда было
одной из главных задач Общества библиотековедения. Его необходимость мотивировалась
тем, что «русские библиотеки и библиотекари
испытывают настоятельную необходимость
в обмене мнениями, знаниями и опытом»1.
Советом Общества библиотековедения
была создана специальная комиссия по подготовке съезда, в которую вошли видные библиотечные деятели: Павел Михайлович Богданов
(1871–1919) – библиотекарь Вольного экономического общества, Алексей Раймундович
Войнич-Сяноженцкий (1859–1920) – библиотекарь Военно-медицинской академии, Алексей
Евлампиевич Плотников (1877–1942) – помощник
библиотекаря Санкт-Петербургского политехнического института и секретарь Общества библиотековедения, Екатерина Федоровна Проскурякова
(1873–1942) – библиотекарь Вольного экономического общества.
Комиссия разработала «Положение» о съезде, «Правила съезда», его предполагаемую программу. Эти документы были опубликованы
в журнале «Библиотекарь», который Общество
88
библиотековедения начало издавать с 1910 г.2
В «Положении» отмечалось, что целью предполагаемого съезда является «всестороннее
обсуждение нужд и интересов библиотечного
дела в России». Его организация была возложена на Бюро съезда. Предусматривалось издание
трудов съезда.
В «Положении» определялось, кто может
быть «членом съезда». В этот перечень входили
члены Общества библиотековедения; служащие
в государственных, академических, специальных, земских, городских, народных и частных
библиотеках; представители учреждений и обществ, имеющих библиотеки», библиографы
и архивоведы.
В «Правилах съезда» указывалось, что желающие стать «членами съезда» подают Совету
Общества библиотековедения заявление и уплачивают членский взнос, а желающие выступить
на съезде – и текст своего доклада. Комиссия
разработала и опубликовала также примерную
программу съезда.
Эти документы вместе с ходатайством о разрешении на проведение съезда были направлены в Министерство внутренних дел. В октябре
1910 г. Совет Общества библиотековедения получил разрешение, и началась активная подготовка к проведению съезда.
Однако Министерство внутренних дел откло-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Первому всероссийскому съезду по библиотечному делу – 100 лет
нило другую просьбу Общества о предоставлении
права на проживание в Петербурге на период
съезда представителям «многочисленных еврейских библиотек». Так Л. Б. Хавкина должна была
выступить на съезде с докладом «Публичные
библиотеки России. Их современное состояние
и идеалы будущего». Однако ей не дали разрешения на въезд в Петербург на время съезда3.
Отказ Министерства вызвал резко негативную
реакцию членов съезда. Председатель съезда
граф И. И. Толстой выразил сожаление, что в работе съезда не участвовали «представители одной
части населения России – только потому, что они
исповедуют иудейскую религию»4.
Для подготовки съезда и его проведения были
сформированы комиссии: организационная; по государственным, академическим и специальным
библиотекам; по общественным и народным библиотекам; по выставке в период съезда, в состав
которых вошли наиболее компетентные и авторитетные руководители библиотек, библиотековеды,
библиографы, архивисты.
Комиссии разработали тематику вопросов
для рассмотрения на съезде и его секциях5. В разосланных по библиотекам перечнях рекомендовалось не ограничиваться перечисленными
темами, а предлагать новые вопросы и темы.
Обширная тематика вопросов, предлагаемых для рассмотрения на съезде, не могла
быть практически реализована, и многое осталось за его рамками. Ценность этих перечней
заключалась, прежде всего, в том, что они представляли собой первую попытку систематизированного изложения основ библиотековедения,
состояния и развития библиотечной теории
и практики в тот период, и в этом их несомненное теоретическое значение.
Комиссии в период подготовки к съезду провели анкетирование академических, общественных и народных библиотек. Результаты анкетирования академических библиотек были доложены
на съезде Е. Н. Добржинским6. Итоги анкетного
опроса народных библиотек были опубликованы
А. Е. Плотниковым в журнале «Библиотекарь»7.
Комиссии подготовили для обсуждения
на съезде ряд проектов документов, которые
отражались в программе съезда как «Доклад
Общества библиотековедения». Так, комиссия
по государственным, академическим и специальным библиотекам подготовила к съезду «Записку
по вопросу о мерах, необходимых для улучшения
постановки библиотечного дела в академических
библиотеках»8. Комиссия по общественным и народным библиотекам подготовила проекты «Основы и принципы организации библиотечного
дела земскими и городскими органами местного
самоуправления»9, «Принципы комплектования
публичных и народных библиотек»10, «Нормальный план постановки библиотечной техники в небольших библиотеках»11.
План (программа) выставки на съезде включала материалы о современном состоянии библиотечного дела в России, литературу по библиотековедению и библиографии, снимки библиотечных зданий и планы библиотечных помещений,
их проекты, карты-схемы библиотечных сетей12.
На выставке были представлены отчеты, диаграммы и таблицы статистических показателей
и т. п. Выставка привлекла внимание не только
участников съезда, но и широкой библиотечной
общественности, а ее входная плата дала дополнительные средства на проведение съезда.
Организационная комиссия занималась
организационно-хозяйственными проблемами, связанными с подготовкой и проведением
съезда. Важной проблемой, которую должна
была решить комиссия, было изыскание финансовых средств на проведение съезда, поскольку
Общество библиотековедения такими средствами не располагало. «Правила съезда» предусматривали членский взнос для участников в размере 3 рублей. Несмотря на то, что сумма взноса
была весьма значительной, вместо ожидаемых
100–150 участников взнос внесли 346 человек,
что свидетельствовало о большом интересе, который вызвал съезд среди библиотекарей.
Однако не все желающие принять участие
в работе съезда смогли это сделать по разным
причинам. А. Е. Плотников в качестве основной
причины называл тяжелое материальное положение многих библиотек и библиотекарей13.
Кроме уже упомянутой Л. Б. Хавкиной, не было
на съезде и Н. А. Рубакина, предложившего доклад «Психология книжного влияния», так как он
был в эмиграции в Швейцарии и не получил разрешения на въезд в Россию.
На «полулегальном положении», как писал он
сам, находился на съезде А. А. Покровский14. Хотя
его имя и значилось в «Списке членов съезда», где
он назван сотрудником «Известий Московской
городской думы по народному образованию»15,
больше его имя в материалах съезда не упо-
89
А. Н. Ванеев
миналось. Это было вызвано политической неблагонадежностью А. А. Покровского, которому
московским градоначальником было запрещено занимать должности в библиотеках города.
А. А. Покровский подготовил для съезда доклад
«Общая характеристика состояния деятельности
общедоступных библиотек в Москве». На съезде
этот доклад был представлен от имени А. П. Белякова и А. И. Махнова – московских библиотекарей. А. А. Покровский несколько раз выступал
на съезде, но в опубликованных материалах съезда его выступления даны под псевдонимом «Один
из членов съезда».
Съезд открыл приветственной речью председатель Общества библиотековедения граф
Иван Иванович Толстой (1858–1916), который
подчеркнул важную роль библиотекарей как посредников «в деле передачи народу той духовной пищи, которая заключается в книге»16.
На открытии съезда с приветствиями выступили представители Русского технического
общества, Вольного экономического общества,
Московского общества грамотности, редакции
журнала «Книжный вестник», губернских земских
управ и др. Во всех приветствиях подчеркивалась
важность библиотечного съезда для объединения
библиотечных работников, обеспечения преемственности и планомерности в работе библиотек.
Заседания съезда проходили в основном
по секциям. «Общие публичные собрания» прошли лишь в дни открытия съезда.
Общее пленарное заседание было открыто докладом библиотекаря Харьковского
университета Константина Ивановича Рубинского (1860–1930) «Положение библиотечного
дела в России и в других государствах»17. В докладе была дана развернутая характеристика состояния русского библиотечного дела
в сравнении с библиотеками Западной Европы
и США. К. И. Рубинский рассмотрел как общее
состояние библиотечного дела в России, так
и библиотек академических (преимущественно университетских), общественных и народных
библиотек в городах и на селе. Он дал яркую
картину положения библиотекарей в России:
«Условия русской жизни не давали простора
коллективной деятельности русских библиотекарей. Предоставленный самому себе, незнакомый с постановкой дела в других библиотеках,
лишенный совета и указания своих коллег, русский библиотекарь должен был самостоятельно
90
разрешать всякие затруднения, встречавшиеся
в его практике. Опыт, изобретаемый им, не приносил пользу другим библиотекарям и не содействовал развитию библиотечного дела в России.
Незнакомый с современными успехами его в Западной Европе, знающий только понаслышке
о существовании науки библиотековедения,
русский библиотекарь поневоле был консерватором, и верность традиции была отличительной чертой его деятельности. Никаких идеалов
он не рисовал себе»18.
К. И. Рубинский подчеркивал, что «вся забота государства об академических библиотеках
состояла лишь в том, чтобы было помещение
для библиотеки, были определены средства на ее
пополнение и на содержание небольшого персонала. На состав этого персонала, на его подготовку
не обращалось у нас никакого внимания»19.
Характеризуя деятельность общественных
библиотек, докладчик подчеркивал, что в России
общественная библиотека существует за счет
случайных пожертвований, не имеет подготовленных библиотекарей и средств для систематического пополнения своих фондов. Каждая
библиотека живет своей жизнью, и между библиотеками нет никакой связи. Нет государственных органов, которые заботились бы о библиотеках. Есть лишь надзор, который заключается
не в том, чтобы содействовать развитию библиотек, а не допускать обращения в библиотеках книг, не дозволенных цензурой.
Еще в худшем положении находятся народные библиотеки. Они влачат жалкое существование, занимают неприспособленные помещения, в них библиотекарями работают неподготовленные люди. В этих условиях «ни о каком
не только правильном, но и сносном устройстве
библиотек не может быть здесь и речи»20.
К. И. Рубинский пришел к выводу, что,
по сравнению с библиотеками Западной Европы и США, «наши общественные библиотеки
являются лишь жалким подражанием» 21. Он
подчеркивал: «У нас нужен такой же стройный механизм библиотечного дела, как завели
у себя американцы, у нас нужна такая же армия
знающих и опытных людей, которые взяли бы
это дело в свои руки, нужна их энергия, их подготовка. И первые заботы государства должны
быть направлены на это дело»22.
Второй доклад на пленарном заседании
съезда «Библиотечное дело как особая само-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Первому всероссийскому съезду по библиотечному делу – 100 лет
стоятельная специальность и библиотекари
как обособленная группа в ряду других специалистов» сделал библиотекарь Военно-медицинской академии А. Р. Войнич-Сяноженцкий23. В докладе были рассмотрены основные
кардинальные проблемы русского библиотековедения: положение и развитие библиотечного
дела России и обеспечение библиотек профессиональными кадрами.
Он подчеркнул, что в России, в отличие
от Западной Европы, идея о библиотековедении как об отдельной специальности не только
не проникла в сознание широких масс, но не утвердилась и среди тех, кто руководит библиотечным делом и даже среди самих библиотекарей24. А. Р. Войнич-Сяноженцкий подчеркивал,
что «библиотечное дело есть действительно
особая самостоятельная специальность» и «само
собой, имеется полное основание для обособления тружеников этого дела в отдельную группу»,
«чисто профессиональную»25. Поэтому библиотекари должны обладать не только общеобразовательными, но и профессиональными знаниями, а для этого необходимы специальные
«школы библиотековедения».
Положения, выдвинутые в этих докладах,
активно дискутировались на съезде. Съезд
отметил, что большинство российских библиотек не отвечает своему назначению. Причиной
этому была недостаточная подготовка библиотечных кадров; отсутствие или ограничение
прав руководителей библиотек при принятии
решений, связанных с управлением библиотекой и формированием библиотечных фондов.
Съезд признал настоятельно необходимым
организацию подготовки профессиональных
библиотечных кадров через кафедры библиотековедения и библиографии университетов.
Мотивировалось это утверждением, что «наука
библиотековедения имеет соприкосновение
с другими науками, но ни одна из них не обнимает всех явлений, подлежавших ее изучению.
Она имеет поэтому полное право занять определенное место в ряду других наук»26.
На заседаниях секций съезда был обсужден
широкий круг вопросов состояния и перспектив
развития библиотечного дела в России, многие
из которых остаются актуальными и сегодня.
Съезд констатировал «бесправие народных
библиотек, их полную разрозненность и внутреннюю неорганизованность»27, хаотическое
состояние библиотечного дела в России28.
На съезде подчеркивалось, что все заботы государства о библиотеках ограничиваются надзорными функциями: «Библиотека только допускается
под бдительным надзором местной администрации»29. Съезд выразил надежду, что изменение обстановки приведет к тому, что «невозможны будут
никакие опыты над русским народом властных
лиц, хотя бы и с очень сильной волей»30.
Съезд признал «настоятельно необходимым
реформирование земских и городских учреждений на широких демократических началах»,
распространение земского самоуправления
на всю территорию России и «широкого и свободного от всяких внешних стеснений развития
библиотечного дела»31.
Эти «стеснения» съезд видел в действующем
в России законодательстве и особенно в административных распоряжениях местных властей.
Съезд констатировал «бесправие библиотек народных и общественных, неопределенное положение библиотек академических»32.
Съезд рассмотрел и сформулировал основные
задачи и направления деятельности российских
библиотек. Перед ними ставилась задача развития
активной культурной работы. Надо, чтобы «библиотеки не только ждали читателя, но и искали его
или шли к нему, привлекая к себе даже равнодушные к книге элементы, воспитывая в них любовь
к чтению, проводя хорошую книгу в обиход жизни
широких слоев населения»33.
Характеризуя состояние и уровень обслуживания читателей в общественных и народных
библиотеках, А. А. Покровский отмечал, что культурное влияние общедоступных библиотек на население «в общем очень и очень незначительно»34. На съезде подчеркивалось, что «весь смысл
библиотечной работы состоит не в том только,
чтобы давать читателю из народа полезную книгу,
но и главным образом в возможности руководить
выбором книг нашего читателя, исправлять его
дурные вкусы, вести его путем систематического
чтения от малоудовлетворительной и простой
книги к прекрасной, серьезной, научной, философской, т.е., короче, воспитывать его в культурном отношении». Поэтому так важно усилить руководящую роль сотрудников библиотек как формы
педагогического воздействия на читателей35.
Основное внимание съезда было сосредоточено на рассмотрении вопросов правового положения библиотек в России, развития и построения
91
А. Н. Ванеев
сети сельских и городских общедоступных библиотек. Участники съезда подвергли резкой критике
статью 175 Устава о цензуре в печати, устанавливающую разрешительный порядок открытия библиотек
по усмотрению губернаторов и градоначальников.
Съезд признал необходимым отменить эту статью
и ввести явочный порядок открытия библиотек,
а также судебный порядок их закрытия.
Съезд обратил особое внимание на произвол местных властей по закрытию народных
библиотек с якобы «тенденциозным подбором
книг», изъятие из библиотек крамольных сочинений. Для того чтобы упорядочить изъятие
книг из библиотек, по мнению съезда, требуется регулярное и тщательное осведомление
библиотекарей об изданиях, подлежащих изъятию. Съезд подчеркнул, что библиотеки должны иметь право хранить изъятую литературу
в особых помещениях по особой описи.
Общество библиотековедения представило
на обсуждение съезда проект «Основы и принципы организации библиотечного дела земскими
и городскими органами самоуправления»36. Кроме
проекта, представленного Обществом, съезд обсудил ряд докладов как характеризующих состояние сети и деятельности народных библиотек, так
и содержащих предложения по ее развитию.
Обсуждение этих проектов вызвало дискуссии на съезде. Некоторые его участники считали
возможным иметь платные народные библиотеки, мотивируя это тем, что читатель, заплативший
за право чтения библиотечных книг, будет более
бережно к ним относиться. Не было единой точки
зрения о количестве населения для открытия
новой библиотеки, о нормах финансирования
народных библиотек, о радиусе их деятельности
и др. Высказывались критические замечания,
что в принципах организации библиотечного дела
был упущен принцип учета многообразия и многоязычия населения.
В своих резолюциях съезд высказался за полную общедоступность народных библиотек и бесплатность пользования ими. В этих целях съезд
признал необходимым разработку земствами
и городами библиотечных сетей, имеющих целью
возможно более полное и равномерное обслуживание потребностей всего населения.
В основу построения сети был положен административно-территориальный принцип: центральная городская библиотека, центральная
уездная библиотека, районные и волостные на-
92
родные библиотеки, передвижные библиотеки.
Съезд особо подчеркнул важность такого
норматива, как расстояние между библиотеками, так как этот фактор больше других влияет
на посещение библиотек населением. Однако
по вопросу нормального библиотечного радиуса не было единства мнений, предлагался
радиус от 1 до 12 верст.
Другим важным нормативом съезд признал
необходимым при проектировании сети библиотек исходить их всего грамотного населения.
Съезд рекомендовал открывать библиотеки,
прежде всего, в тех населенных пунктах, где есть
«учреждения общего характера»: больницы, волостные правления, почта и др., к которым тяготеет
население окружающих населенных пунктов.
Съезд подчеркивал, что при библиотеках
должны получить широкое развитие музеи,
книжные склады, проводиться публичные лекции и т. п., т. е. народные библиотеки рассматривались как комплексные культурно-просветительные учреждения. Поэтому народные библиотеки должны быть не пришкольными, а самостоятельными, со штатными библиотекарями,
имеющими библиотечную подготовку, для чего
предлагалось организовывать библиотечные
курсы. Все библиотеки, в том числе попечительств о народной трезвости, общественных
организаций и частных лиц должны находиться
в ведении органов местного самоуправления.
Управление библиотеками предполагалось
возложить на библиотечные советы, состав которых определяли уездные земские собрания
и городские думы. В их состав, наряду с представителями земств, должны входить читатели
и библиотекари. Для руководства сетью народных
библиотек предполагалось (что и было сделано
в ряде губерний) ввести в губернских и уездных
земствах должность заведующего внешкольным
образованием, в том числе и библиотеками.
Разработанные съездом принципы построения единой сети общедоступных библиотек
не могли быть практически реализованы в те годы,
о чем говорили и сами участники съезда. В прениях отмечалось, что проект «Основ…» – это «декларация прав населения на книгу», что изложенные
в них принципы – это «благие пожелания»37.
Несмотря на это, разработка принципов
и нормативов построения планомерной общедоступной библиотечной сети была одним
из достижений русской библиотековедческой
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Первому всероссийскому съезду по библиотечному делу – 100 лет
мысли начала XX в. В процессе построения
библиотечных сетей были выработаны такие
принципиальные нормативы ее организации,
как число жителей на одну библиотеку, расстояние от места жительства населения до библиотеки (радиус действия библиотеки), плотность
населения в зоне (радиусе) работы библиотеки.
Эти принципиальные положения сохранили
свое значение для организации единой библиотечной сети и в наши дни.
На съезде работала подсекция детских
библиотек, на рассмотрение которой был подготовлен доклад «О задачах детских народных
библиотек-читален». Секция высказалась за организацию в городах и крупных селах самостоятельных детских библиотек. При этом некоторые участники съезда полагали, что такая библиотека должна обслуживать не только детей,
но и юношество, что выразилось в резолюции
подсекции, где было рекомендовано название
таких библиотек – «общественная образовательная библиотека для юных читателей».
Однако на подсекции высказывались и другие
мнения, что приводило к оживленным дискуссиям. Так, предполагалось открыть в каждом школьном районе в помещениях многоклассных училищ
библиотеки. Однако это должны быть не школьные, а районные детские библиотеки. Другие участники подсекции считали, что основным типом
библиотек для детей должны быть не детские,
а школьные ученические библиотеки. По их мнению, именно школьная библиотека позволяет установить систему в руководстве детским чтением.
Было высказано также предложение иметь в школах не одну стационарную библиотеку, а классные
библиотеки, однако она не получила поддержки.
Было поддержано другое предложение о том,
что учащиеся должны иметь возможность пользоваться библиотекой и в каникулярное время.
Спорным оказался вопрос о детских отделениях при библиотеках для взрослых. Некоторые
участники съезда полагали, что обслуживание
взрослых и детей в одной библиотеке неудобно.
Однако большинство признало необходимым
открывать детские отделения при библиотеках
для взрослых.
Участники подсекции подчеркивали важность
тесного сотрудничества школы и библиотеки,
основную цель которого видели в том, чтобы
способствовать самообразованию, организации
и руководству детским чтением, в чем особо под-
черкивалась роль учителей, которые должны
прийти на помощь библиотеке, приохотить детей
к чтению, научить читать книгу самостоятельно
и ориентироваться в выборе книг для чтения.
Среди вопросов организации деятельности
библиотек, рассмотренных на съезде, следует
выделить вопросы управления библиотекой
и проблемы комплектования библиотечных
фондов. Первый вопрос активно дискутировался на секции государственных, академических
и специальных библиотек. В те годы руководство вузовскими библиотеками осуществляли библиотечные комиссии, сформированные
ученым советом вуза из числа профессоров
университета. Комиссии имели целью «наблюдение» за работой вузовской библиотеки, отвечали за ее комплектование и финансирование,
имели «исключительное право» выбора книг
для библиотеки, отвечали за подбор библиотечных кадров. Библиотекарь в этой комиссии
обладал лишь правом совещательного голоса.
По мнению участников съезда, деятельность
этих комиссий лишь препятствовала инициативе
библиотекарей, лишала их самостоятельности
в управлении библиотекой. Поэтому часть участников съезда считала библиотечные комиссии
вредным учреждением. Однако другие признавали их крайне желательными, не требующими
реформирования из органов надзора в совещательный орган при библиотеке. В результате
обсуждения большинство участников съезда
проголосовало за реформирование библиотечных комиссий вузов.
Значительное место в работе съезда заняло
обсуждение проблем комплектования библиотек, которое рассматривалось как «самая ответственная работа библиотекаря, тесно связанная
с общественным значением ее»38. В резолюциях
съезда подчеркивалось, что фонд библиотеки
должен учитывать потребности и запросы населения. Его состав должен быть чужд какой-либо
политической, национальной и религиозной
тенденции. В фонде общедоступной библиотеки
должна быть представлена беллетристика (художественная литература), литература по прикладным знаниям и религиозная литература.
В отделе беллетристики основное место должна занимать классическая литература. Научный
отдел должен по возможности охватывать все отрасли знания и знакомить с различными течениями научной мысли. Интересным было предложе-
93
А. Н. Ванеев
ние о бесплатном для общедоступных библиотек
обязательном экземпляре изданий местных органов самоуправления. Религиозный отдел должен
включать «учения представителей религиозной
мысли различных времен и народов»39.
В фондах общедоступных библиотек должна быть представлена литература на языках тех
национальностей, которые населяют местность,
обслуживаемую библиотекой.
Съезд подчеркнул активную роль библиотекарей и читателей в комплектовании фондов
библиотеки. Для повышения качества комплектования съезд предлагал составлять рекомендательные списки новой литературы. На съезде
было рассмотрено предложение о составлении
«Нормального каталога» общественной и народной библиотеки. По мнению А. А. Покровского,
в основе такого каталога должны лежать «принципы не только осведомительные, но и рекомендательные»40.
Разработанные Обществом библиотековедения и представленные на рассмотрение съезда
«Принципы комплектования публичных и народных библиотек»41 не потеряли своего принципиального значения и в наши дни.
Обсуждались на съезде и вопросы библиографии. Значительное внимание уделила им секция
государственных, академических и специальных
библиотек. Этой проблеме были посвящены доклады А. И. Калишевского «Библиография в применении к академическим библиотекам» и С. Д. Масловского «Библиография в ряду обязательных
для библиотекаря знаний». Докладчики подчеркивали, что библиография – «насущное и необходимое орудие в библиотечной работе», отмечали
ее роль в отборе книг для библиотек, в каталогизации, при уточнении запросов читателей и т. д.
Все это требует от библиотекаря серьезной библиографической подготовки. Съезд рекомендовал
иметь при научных библиотеках справочно-библиографические отделы.
Значительное место на съезде заняли проблемы библиотечной техники. Необходимость
их рассмотрения обусловливалась отсутствием
в библиотеках единого подхода к технологическим процессам. На рассмотрение съезда были
представлены «Нормальный план постановки
библиотечной техники в небольших библиотеках»42, заранее опубликованный в журнале
«Библиотекарь»43. Нормальный план имел целью
выработать для всех библиотек единые правила
94
инвентаризации, каталогизации, организации алфавитного и систематического каталогов, классификации, расстановки книг, оформления выдачи
книг, учета и отчетности библиотек и т.д.
Проект вызвал на съезде активные дискуссии. К сожалению, ряд предложений проекта
так и не получил единодушной поддержки.
Например, съезд отказался от использования
в каталогах библиотек каталожных карточек,
рекомендованных Международным библиографическим институтом. Для систематического каталога некоторые участники съезда предпочитали не карточную основу, а учет в форме
книг и тетрадей. Для общедоступных библиотек
была рекомендована не систематическая, а форматно-инвентарная расстановка книг.
Активную дискуссию вызвал доклад Б. С. Боднарского «Международная десятичная классификация в применении к библиотечному каталогу». Некоторые участники съезда считали ее
мало пригодной для общественных и народных
библиотек. Другие подчеркивали, что десятичная классификация очень эластична и поэтому
может быть применена и в небольших библиотеках. Выражалось сомнение, что десятичная
классификация действительно является лучшей
классификацией. В результате съезд признал
десятичную классификацию «заслуживающей
внимания», но воздержался от рекомендации
ее к всеобщему использованию.
В связи с рассмотрением вопросов библиотечной техники съезд обратил внимание и на
вопросы статистики. В докладах «О реорганизации нашей библиотечной статистики» и «Значение библиотечной статистики и необходимости
ее единообразия в целях общероссийских сводок» подчеркивалось, что библиотечная статистика пока находится в зачаточном состоянии
и требуется ее научная разработка. Необходимо
единообразие форм библиотечной статистики,
обязательных для всех библиотек.
Съезд признал проект «Нормального
плана…» «заслуживающим внимания», однако
в связи с отсутствием единой позиции по ряду
положений плана его окончательное решение
было рекомендовано перенести на будущий
Второй библиотечный съезд. Здесь, как отмечал
П. М. Богданов, съезд отличился «чрезмерной
осторожностью в принятии решений»44.
Как уже отмечалось, красной нитью через
все материалы съезда проходит демократиче-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Первому всероссийскому съезду по библиотечному делу – 100 лет
ская направленность его деятельности, требование демократических преобразований в работе
библиотек, резкая критика политики царского
правительства в области библиотечного дела.
Съезд подчеркнул, что библиотечное дело –
задача «государственной важности»45. Подводя итоги съезда, П. М. Богданов констатировал,
что съезд не избег обвинений в неблагонадежности со стороны органов правой печати46.
И хотя, как констатировалось в журнале «Библиотекарь», большинство органов печати сочувственно относились к съезду и его резолюциям,
правая пресса отнеслась к нему недружелюбно.
В этом журнале были опубликованы выдержки
из отрицательных отзывов о съезде: «библиотечный съезд договорился до зеленого змия», «резолюции съезда циничны до глупости и наглы», «библиотечный съезд – 150 олухов всех оттенков»47
и т.д. В резолюциях съезда правая печать усмотрела
пропаганду революционных идей в деревне.
Библиотечный съезд был наиболее ярким
событием в библиотечном деле начала XX в.
Несмотря на то, что многие его рекомендации
так и не удалось использовать в то время, они
свидетельствовали о развитии библиотековедческой мысли в России, которая, используя
опыт зарубежного библиотечного дела, во многом была оригинальной и самобытной. Многие
находки дореволюционных библиотековедов
нашли практическое воплощение в библиотечном строительстве в последующие годы.
Примечания
1
Всероссийский съезд по библиотечному делу //
Библиотекарь. 1910. № 3 / 4. С. 61.
2
Положение о Всероссийском съезде по библиотечному делу // Там же. С. 63–64.
3
Григорьев Ю. В. Л. Б. Хавкина (1871–1943). М.:
Книга, 1973. С. 14.
4
Труды Первого всероссийского съезда по библиотечному делу, состоявшегося в С.-Петербурге с 1-го
по 7-е июня 1911 г. СПб., 1911. Ч. 1. С. 51.
5
Перечень вопросов, которые признаются желательным подвергнуть обсуждению на Съезде по I секции (государственных, академических и специальных библиотек)
// Библиотекарь. 1911. № 1. С. 53–55; Перечень вопросов,
предложенных к рассмотрению на Всероссийском съезде
по библиотечному делу, по II секции (общественные и народные библиотеки) // Там же. 1910. № 3/4. С. 67–69.
6
Труды Первого всероссийского съезда по библиотечному делу… Ч. 2. С. 59–72.
7
Плотников А. Е. Народные и общественные библиотеки по данным анкеты Общества библиотекове-
дения // Библиотекарь. 1913. № 2. С. 89–92.
8
Заметка по вопросу о мерах, необходимых
для улучшения постановки библиотечного дела в академических библиотеках // Там же. 1911. № 2. С. 138–146.
9
Труды Первого всероссийского съезда по библиотечному делу… Ч. 2. С. 193–203.
10
Там же. С. 216–217.
11
Библиотекарь. 1911. № 2. С. 149–219.
12
От Выставочной комиссии // Там же. 1910. № 1.
С. 55–56.
13
Плотников А. Общий ход работ Съезда. Его состав и средства // Там же. 1911. № 3. С. 290–295.
14
Цит. по: Григорьев Ю. В. А. А. Покровский (1879–
1942). М.: Книга, 1965. С. 19–20.
15
Труды Первого всероссийского съезда по библиотечному делу… Ч. 1. С. 29.
16
Там же. Ч. 2. С. 41.
17
Там же. С. 1–14.
18
Там же. С. 2.
19
Там же. С. 3.
20
Там же. С. 12.
21
Там же. С. 9.
22
Там же. С. 14.
23
Там же. С. 15–54.
24
Там же. С. 15.
25
Там же. С. 22, 23.
26
Там же. С. 75.
27
Там же. С. 21.
28
Там же. Ч. 1. С. 189.
29
Там же. С. 51.
30
Там же.
31
Там же. С. 199.
32
Там же. С. 1.
33
Там же. С. 178.
34
Там же. Ч. 2. С. 252.
35
Там же. С. 209.
36
Там же. С. 197–203.
37
Там же. С. 165–167.
38
Там же. С. 208.
39
Там же. С. 217.
40
Там же. Ч. 1. С. 133.
41
Там же. Ч. 2. С. 216–217.
42
Там же. С. 260–310.
43
1911. № 2. С. 149–219.
44
Богданов П. Нормальный план на I Всероссийском съезде по библиотечному делу // Библиотекарь.
1912. № 1. С. 39.
45
Богданов П. Итоги Первого всероссийского съезда
по библиотечному делу // Там же. 1911. № 3. С. 286.
46
Там же. С. 289.
47
Периодическая печать о Первом Всероссийском
съезде // Там же. С. 328–338.
95
УДК 01
Т. В. Захарчук
Идентификация научных школ в библиографоведении:
постановка проблемы
Рассматриваются особенности формирования научных школ в библио-графоведении, связанные с гуманитарным характером науки и спецификой ее формирования как научной дисциплины. Описываются основные харак-теристики научных -школ в библиографоведении, ставится проблема их идентификации и создания формата описания.
Ключевые слова: научная школа, научная дисциплина, идентификация научных школ, библиографоведение.
T. V. Zakharchuk
Identification of scientific schools in bibliography studies:
a problem statement
In the article some peculiar features of development of scientific schools in bibliography studies based on
humanitarian character and specificity of this scientific discipline are considered. The basic characteristics of
scientific schools in bibliography studies are described, problems of identification of such schools and developing
of the format of their description are being posing.
Keywords: scientific schools, scientific discipline, identification of scientific schools, bibliography studies.
В современной науковедческой литературе
проблема формирования и развития российских
научных школ широко обсуждается в связи с тем,
что уже более десяти лет Правительством Российской Федерации осуществляется государственная
программа поддержки научных школ.
При этом существуют две полярных точки зрения на будущее российской научной школы.
Зарубежные исследователи считают, что российская научная школа изжила себя, что нужны новые
формы организации науки, что акцент на научную
школу неизбежно приведет к увеличению корпоративности1. Эта точка зрения является спорной уже
потому, что в России научная школа стала одним
из феноменов организации науки. Тот факт, что в зарубежной науке этот феномен практически исчез
с появлением «большой науки», не означает необходимости отказа от него в России.
Российские ученые считают, что только научная школа может спасти отечественную науку,
что только в ней могут сформироваться новые
научные кадры высшей квалификации. При этом
«утечка мозгов» воспринимается ими как временная «пересадка» научных школ в зарубежную структуру науки.
Важность сохранения научных школ подчеркивается не только учеными-науковедами и ведущими исследователями в различных отраслях
науки, но и политиками самого высокого ранга.
96
Научные школы как объект изучения философии, социологии, истории науки, науковедения появились в контексте изучения деятельности научных коллективов. В последнее время
внимание к научным школам вновь привлечено
в связи с кризисом науки в условиях переходного периода России, связанного с сохранением
интеллектуального потенциала.
Понятие «научная школа» достаточно расплывчато и многозначно. В данной статье мы
не будем рассматривать основные подходы
к определению этого термина науковедами
и социологами науки. Скажем лишь, что большинство из них под «научной школой» понимает
объединение ученых, в котором имеются такие
составляющее, как лидер, сформулированная
им исследовательская программа и традиции,
сформировавшиеся в научном коллективе.
Среди основных функций, выполняемых научными школами можно назвать:
1. Исследовательскую функцию.
2. Функцию обеспечения научной коммуникации.
3. Функцию осуществления трансляции знаний.
4. Обучающую функцию.
5. Функцию сохранения научных традиций.
Все эти функции чрезвычайно важны для сохранения российской науки как социального
института.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Идентификация научных школ в библиографоведении: постановка проблемы
Практически во всех источниках, посвященных
проблемам формирования и развития научных
школ, их значению для развития науки, основное
внимание уделяется научным школам в естественных и точных науках. Формирование научных
школ в гуманитарных областях науки рассмотрено
в науковедческой литературе чрезвычайно слабо.
Имеется ряд работ, посвященных идентификации
и описанию деятельности научных школ в отдельных областях гуманитарных и социальных наук2.
При этом их авторы главным образом ограничиваются размышлениями о специфике научных школ
в своей научной дисциплине.
Большинство исследований научных школ
в науках библиотечно-информационного цикла
(изучались исключительно научные школы
в библиотековедении) до сих пор проводилось без учета гуманитарного характера этих
наук и специфики самой научной дисциплины.
Для идентификации библиотековедческих научных школ практически все исследователи использовали анализ авторефератов диссертаций
как один из наиболее надежных путей определения связи «учитель−ученик». Однако практически
все авторы отмечают, что идентификация библиотековедческих научных школ в значительной степени затруднена тем, что сами библиотековеды
относят свою науку к общественным или гуманитарным дисциплинам и постоянно спорят о самом
существовании науки.
К единичным попыткам изучения научных
школ в библиографоведении можно отнести работу О. И. Воверене, О. П. Вилькиной и Д. А. Рингайтите3, которые попытались выявить научные школы
в библиотековедении, библиографоведении
и информатике, и попытку В. Т. Клапиюка охарактеризовать библиографическую школу О. П. Коршунова – А. В. Соколова4. Однако совершенно очевидно, что используемый всеми исследователями
библиометрический инструментарий является
слишком ограниченным и не дает уверенности
в достоверности полученных результатов.
Можно утверждать, что специфика научной
дисциплины всегда отражается на особенностях
научной школы, в рамках которой эта научная
школа сложилась. Иначе говоря, свои особенности имеют научные школы в физике, географии,
химии, биологии и т. п. Но они имеют и общие
черты, так как являются частью естественнонаучного знания. Логично было бы предположить,
что свою специфику имеют и научные школы
в гуманитарных науках, и в библиографической
науке в том числе.
Представляется, что можно сформулировать
следующие особенности научных школ в гуманитарных науках:
1. Для гуманитарных наук характерна высокая неопределенность научных знаний, сочетающаяся с низкой взаимной зависимостью ученых,
что приводит к появлению большого числа автономных школ. Американский социолог С. Фуш
считает, что «такие области (гуманитарные. – Т. З.)
не способны формировать плотных сетей коммуникаций, необходимых для производства фактов,
и поэтому они больше заняты неформальными
дискуссиями и толкованием текстов»5.
2. Гуманитарные исследования с трудом поддаются социализации, т.е. коллективным способам
деятельности. Для гуманитарных наук характерна
индивидуалистичность и субъективность в проведении исследований. Отсюда вытекает и нечеткость школ в гуманитарных науках.
3. «Нестрогость» и «неоднозначность» формирования научных школ в гуманитарных науках заставляет сомневаться в том, что в фундаменте каждой научной школы лежат какие-либо
четко заданные парадигма и исследовательская
программа. Американский социолог Л. Гарвей
считает, что гуманитарная парадигма может
быть скрытой и не перерастать в исследовательскую программу6. Как правило, наличие
исследовательской программы выявляется
только при углубленном анализе деятельности
членов научной школы.
4. Научная парадигма в гуманитарных областях, как правило, охватывает значительное
количество ученых. В определенные периоды, в определенных социальных условиях она
может даже охватывать все гуманитарное сообщество (например, господство марксистской
доктрины в Советском Союзе).
5. Для гуманитарных исследований характерны философские обобщения, что в значительной
степени расширяет рамки научных школ.
6. Как правило, научная школа в естествознании – коллектив с достаточно жесткой дисциплиной
и непререкаемым авторитетом лидера. В гуманитарных науках научная школа – скорее, семья, в которой
лидер является опекуном и наставником.
Таким образом, можно выявить основные
отличия научных школ в естественных и гуманитарных наука (см. табл.).
97
Т. В. Захарчук
Таблица. Специфика научных школ в естественных и гуманитарных науках
Аспект идентификации
Научные школы
в естественных науках
Научные школы
в гуманитарных науках
Наличие
научной парадигмы
Четко сформулированная научная
парадигма
«Размытая» научная парадигма,
которая может не перерастать
в определенную исследовательскую программу
Наличие и характер
исследовательской
программы
Четко формулируется в рамках
научной школы
Выявляется только путем углубленного анализа деятельности
членов научной школы
Организация
исследований
Коллективный характер исследований. Высокая плотность коммуникации
Индивидуальный характер исследований. Субъективность в проведении исследований
Структура
научной школы
Существует возможность четко очертить рамки научной школы, выявить
ее лидера даже с помощью простого
историко-научного или социологического наблюдения
Аморфность, «рыхлость» состава
научной школы, связанная с нечетко сформулированной исследовательской программой. Идентификация такой школы – сложный
процесс, требующий разработки
специальных методик
Географическое
положение
Как правило, формируется и в дальнейшем работает в рамках одного
региона и одной научной организации (например, Казанская школа химиков, Московская математическая
школа)
Не характерно наличие единого места
работы для всех членов школы. Географически школа определяется по месту
ее создания (например, Санкт-Петербургская библиотечная школа, Тартуская филологическая школа). Однако
это не означает, что большинство членов научной школы работает в месте
ее создания
Личностные
качества лидера
Лидер, прежде всего, должен быть
хорошим менеджером: уметь организовать научные исследования,
осуществлять связи с общественностью, находить финансирование
для проведения исследований
Огромное значение имеет образ
мыслей, отношение к жизни и к
людям
Два и более
Не менее одного
Количество
докторов наук
Из таблицы видно, что гуманитарная научная школа идентифицируется гораздо более
сложно, чем школа естественнонаучная. Очень
трудно идентифицировать научную школу в гуманитарных науках по наличию единой исследовательской программы, практически невозможно определить ее географическое положение, четко очертить круг членов научной школы
и т. д.
98
Разумеется, нельзя в полной мере отвергать
те понятия о структуре и организации деятельности научной школы, которые были выработаны в науковедении на материале естественных
наук. Понятия об исследовательской программе школы, о традициях и преемственности
внутри школы, о необходимых качествах лидера научной школы, о формах коммуникации
внутри школы и т. д. в определенной степени
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Идентификация научных школ в библиографоведении: постановка проблемы
применимы к изучению школ в гуманитарных
науках. Нужно, конечно, учитывать и эволюцию
научных школ в разные эпохи, в разных странах.
Для школ в гуманитарных науках могут применяться такие понятия, как «классическая научная школа», «дисциплинарная научная школа»,
«современная научная школа» и т. д. Но все эти
«наработки» социологов науки необходимо использовать со значительными оговорками.
«При характеристике школ в гуманитарных
науках обязателен и учет форм и способов генерализации, обобщения научного знания в его
связи с реализацией в социально-политической
практике. Школу в гуманитарной науке нельзя
понять вне связей с философией и политикой той
или иной эпохи, страны. Поэтому необходимыми
компонентами исследовательского поиска являются: а) анализ научной школы с точки зрения ее
философско-методологических и политических
установок; б) анализ научной школы с точки зрения исследовательской конкретики»7.
Как отмечалось выше, на формирование и развитие научной школы оказывает влияние и само
содержание научной дисциплины, а также характер организации в ней научных исследований.
Многие авторы, рассматривая научные
школы в отдельных гуманитарных науках, выделяют и свои типы научных школ, характерные
только для этих научных дисциплин, и пытаются
дать определение самого понятия в связи с содержанием научных исследований.
Так, например, А. В. Хуторской выделяет следующие типы научных школ в педагогике:
1) школа-клуб – явление, когда в сообществе
крупных ученых возникает общность взглядов,
идей, творческое сотрудничество;
2) школа-коллектив – это научная школа
в локальном смысле, применительно к небольшому коллективу, который объединен сложившейся традицией, позицией или задачей;
3) школа как научное течение – система идей,
которая имеет продолжительное существование;
для таких школ характерно участие в этом течении
ученых разных поколений и стран8.
Таким образом, нам представляется, что совершенно недостаточно разработать общую
(хотя и комплексную) методику идентификации
научной школы вообще. Как говорилось выше,
особенности формирования и развития той
или иной науки накладывают отпечаток на формирование и развитие научных школ. Поэтому,
говоря о научных школах в библиографоведении, мы не можем не учитывать специфику этой
научной дисциплины.
Объективная характеристика дисциплины
обеспечивает максимально широкую основу
для выработки стратегий и включает группы
когнитивных и социальных признаков, а также
признаков, характеризующих взаимоотношения
дисциплины с внешней средой9. К когнитивным признакам могут быть отнесены:
• предмет исследования научной дисциплины, его внутридисциплинарные членения и наличие предметов взаимоотношения со смежными дисциплинами;
• специфические перспективы исследования
данного предмета;
• проблемная и тематическая структура
дисциплинарных исследований в соотнесении
с предметом дисциплины;
• источники формирования проблемной
и тематической структуры дисциплины;
• используемые методы, наличие и уровень
методологических исследований;
• способы построения теорий;
• уровень теоретической организации;
• дисциплинарные критерии оценки теоретических построений и другие признаки.
К социальным признакам дисциплины
могут быть отнесены:
• социальная структура дисциплины (типы
исследовательских групп и коллективов, научные школы, взаимодействия с образовательными структурами, органам власти и управления
и т. п.);
• формы взаимодействий в дисциплине (уровень координации и кооперации, типы и плотность коммуникации);
• степень институализации;
• механизмы вовлечения и профессиональной социализации молодежи;
• уровень и структура научной продуктивности;
• типы признания дисциплины;
• формальные и неформальные отношения
к другим дисциплинам и др.
К признакам, характеризующим отношения
дисциплины с «внешней средой», относятся:
• степень соответствия внутридисциплинарных и социетальных ценностей;
• степень общественного признания научных результатов, полученных в дисциплине;
99
Т. В. Захарчук
• возможности практического использования научных результатов;
• вовлеченность дисциплины в различные
политики (экономическую, социокультурную,
информационную, научную и др.).
Включение в описание дисциплины перечисленных, а также и других возможных признаков,
а главное – взаимоувязанный анализ признаков
может обеспечить выявление не только сильных
сторон дисциплины, но и выявить угрозы ее институциональному положению, вытекающие из наличия неблагоприятных характеристик когнитивного
или социального свойства или их сочетаний.
Исходя из сказанного выше можно говорить
о библиографоведении как научной дисциплине по следующим основаниям:
I. С когнитивной точки зрения библиографоведение имеет свой предмет исследования –
библиографическую информацию10, хотя споры
о предмете библиографоведения шли в течение
всего периода его существования.
В библиографоведении имеется вполне логичное внутридисциплинарное членение, которое впервые было введено О. П. Коршуновым
в 1970-х гг. и затем закрепилось в учебной и научной литературе. Основными структурными
составляющими библиографоведения как науки
являются:
1. Теория библиографии, которая образует
«ядро» библиографоведения. В ней рассматриваются понятия, структура и функции библиографии как целостного общественного явления,
взаимодействие практической и познавательной сфер, деятельность социальных институтов
в библиографии. В рамках теории рассматривается следующий круг проблем:
• сущность библиографии как общественного явления и области деятельности;
• закономерности функционирования библиографии, принципы, функции, задачи;
• терминология, определения основных понятий; классификация различных библиографических явлений;
• структурирование библиографической
деятельности; специфика отдельных библиографических явлений и их взаимосвязей;
• связь с другими сферами общественной
жизни, место в системе информационных и социально-культурных коммуникаций.
2. История библиографии относится также
к числу наиболее развитых библиографических
100
дисциплин. Ее задачи сводятся к раскрытию следующих вопросов:
• возникновение и развитие библиографии
от начального периода до наших дней;
• эволюция различных форм и направлений;
• раскрытие общеисторического, политического, экономического и социально-культурного контекста;
• выявление ведущих тенденций развития
библиографии на различных этапах; вклад видных библиографов в развитие библиографии.
3. Организация библиографии – раздел библиографоведения, который призван исследовать такие проблемы, как:
• управление и планирование в сфере библиографической деятельности;
• разработка принципов организации деятельности;
• создание рациональных схем организации
библиографических служб в различных информационных центрах и библиотеках;
• управление персоналом библиографических отделов; организация проектной и инновационной деятельности в сфере библиографии.
4. Методика библиографии – раздел библиографоведения о приемах, правилах и способах
библиографической деятельности. Ее задачами
являются:
• разработка приемов и правил осуществления различных процессов библиографической
деятельности;
• составление нормативов на отдельные
виды деятельности;
• рационализация поиска, хранения, распространения библиографической информации;
• разработка стандартов, унифицирующих
деятельность; обоснование методик деятельности в условиях гибридного сочетания традиционных и электронных средств деятельности;
• разработка критериев оценки качества и эффективности библиографической деятельности.
5. В настоящее время можно говорить о развитии такого направления в библиографоведении,
как технология библиографии, разрабатывающей
технологический аспект библиографической деятельности. Технология предполагает разработку
конкретных приемов; последовательности операций, алгоритмов, стратегий, которые способны привести оптимальным образом к получению нужных
результатов. Выделение в библиографоведении
технологического раздела связано с распростра-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Идентификация научных школ в библиографоведении: постановка проблемы
нением термина «информационные технологии».
Границы между методикой и технологией библиографической работы весьма условны.
6. Методология библиографии изучает:
• роль методологического знания в развитии
библиографии;
• соотношение методов науки и практической деятельности;
• формирование учения о методах библиографии; система методов, используемых в библиографоведении11.
Для библиографоведения характерна широкая проблемная и тематическая структура дисциплинарных исследований, связанная со значительной дифференциацией внутри научной
дисциплины.
Методология библиографоведения разрабатывается в основном как система методов, хотя
в философской литературе методологию рассматривают очень широко «как учение об организации любой человеческой деятельности:
и научной, и любой практической профессиональной деятельности»12.
В рамаках библиографоведения используются как общенаучные, так и частные методы.
К общенаучным методам можно отнести методы
традиционной или формальной логики, важнейшими из которых являются описание, анализ, синтез, обобщение и выведение. «Сюда же
можно отнести методологию исторического,
количественного (математического), различных
современных подходов – системного, моделирования, функционального, структурного, деятельностного, типологического и т.п.»13.
Среди частных методов в библиографоведении можно выделить: количественные (статистические) – статистико-библиографический
метод, библиометрия; ценностные – библиографическая критика, составление библиографических описаний, аннотирование, реферирование,
обозрение и т. д.
II. Среди социальных признаков дисциплины в библиографоведении несомненно присутствуют следующие:
1. Не требует доказательств тот факт,
что в области библиографоведения существуют
специальные исследовательские группы, которые работают как в вузах культуры, так и в крупных библиотеках страны.
2. Уровень коммуникации между исследовательскими коллективами – достаточно плотный.
Это связано, с одной стороны, с малочисленностью профессионального научного сообщества,
а с другой – с определенной узостью предмета
исследования.
3. В отличие от многих научных дисциплин,
имеющих свои научные институты, занимающиеся исключительно исследованиями в данной области, библиографоведение институализировано в основном в рамках Российской
книжной палаты, вузов культуры, имеющих
соответствующие кафедры, и библиотек федерального уровня, в структуру которых входят
соответствующие отделы.
III. В области отношения библиографоведения с «внешней средой» можно говорить
об использовании результатов, полученных
в библиографоведении, не только в собственно библиографической практике, но и в других
областях науки, а также в формировании информационной и научной политики.
Таким образом, библиографоведение обладает статусом самостоятельной научной
дисциплины, развивается по тем же законам,
что и другие науки. Вместе с тем оно имеет ряд
особенностей, отличающих ее от многих научных областей:
1. Относительную молодость самой науки.
Библиография как наука появилась в России
в начале ХIХ в., а начало становления теории библиографии относится ко второй его половине.
В то же время все науковедческие исследования
показывают, что научные школы возникают тогда,
когда наука уже вполне институализирована,
имеет свой когнитивный и социальный статус.
2. Относительную узость научного сообщества в библиографической науке. Слишком небольшое количество ученых занимаются научными исследованиями в области библиографии
вообще и теории библиографии в частности.
3 . О тс у тс тв и е с п е ц и а л ь н ы х н ау ч н о исследовательских институтов. Научные подразделения включены в структуру библиотек,
информационных центров, вузов, что, с одной
стороны, влияет на темпы развития науки, а,
с другой – стимулирует укрепление ее связей
с практической деятельностью.
4. Прикладной характер научной дисциплины. Именно с этим, на наш взгляд, связаны постоянные споры специалистов о том, существует ли наука библиографоведение, что является
ее объектом и предметом.
101
Т. В. Захарчук
Все эти факторы должны оказывать влияние
на формирование и развитие научных школ.
Таким образом, при идентификации и описании научной школы в библиографоведении
необходимо рассматривать:
1. Достижения науковедения в области характеристики феномена научной школы, основанные, прежде всего, на изучении школ, сформировавшихся в области естествознания.
2. Особенности гуманитарных научных школ,
основанных на специфике развития гуманитарного научного знания.
3. Специфику самого библиографоведения
как научной дисциплины.
Необходимость изучения научных школ
в библиографоведении диктуется несколькими
обстоятельствами.
Во-первых, в науке очень мало упоминаний
о конкретных научных школах. Необходимо выявить их, охарактеризовать их генезис, особенности и отличия от других форм организации
научной деятельности ученых.
Во-вторых, в условиях значительных изменений, которые происходят в современном библиографоведении, возникает необходимость
систематизации накопленных научных знаний
в понятиях, учитывающих все его составные
элементы, одним из которых является понятие
«научная школа».
В-третьих, в организации современных
библиографоведческих исследований следует
использовать преимущества самоорганизации
ученых в форме научных школ.
Исходя из сказанного выше можно сформулировать основные черты научной школы
в библиографической науке:
1. Библиографоведческие научные школы
в большинстве своем научно-образовательные, т. е. предполагающие не только получение
новых знаний‚ но и воспитание новых научных
кадров.
2. Научная школа в библиографоведении
по типу научной идеи чаще всего является
смешанной. В ее основе лежат как разработки
новых идей, так и разработка новых методов.
3. Научные школы в библиографоведении,
как правило, широкопрофильные, т. е. в них
обычно разрабатывается несколько исследовательских программ, сменяющих друг друга
или сосуществующих. В большинстве случаев
не представляется возможным сформулировать
102
единую исследовательскую программу научной школы. Из-за узости научного сообщества
и необходимости постоянно «подстраиваться»
под нужды практики члены научной школы часто
уходят в другие направления исследований. При
этом они продолжают считать себя членами научной школы, основанной их учителем.
4. По форме организации деятельности учеников научные школы в библиографоведении,
скорее, индивидуальные, когда руководитель индивидуально работает с каждым членом школы,
проводящим свое собственное исследование.
5. По типу связи между поколениями библиографоведческие научные школы – чаще
всего многоуровневые. В них присутствует одновременно два и более поколений учеников,
объединенных под руководством лидера-основателя школы. Однако имеются и исключения,
когда научная школа распадается после ухода
ее основателя.
6. Школы в библиографоведении, как правило, неформальные. У них отсутствует формальная организация, для них не характерна закрепленность в конкретном регионе или учреждении. Такие школы возникают в определенных
регионах, где работают специалисты самого
высокого уровня (Москва, Санкт-Петербург, Челябинск, Кемерово, Краснодар, Новосибирск),
но в дальнейшем они не имеют своей географической локализации. Члены научной школы,
как правило, работают в разных учреждениях,
в разных точках страны и мира. Ограниченным
является и круг организаций, в которых возникают научные школы. Прежде всего, это вузы
культуры и искусств и крупные библиотеки,
имеющие в своей структуре научные отделы.
7. По уровню локализации – это личностные
школы, которые носят имя своего основателя.
Главой школы является крупный ученый, доктор
наук, который и дает имя научной школе. Его
ученики, защитившие докторские диссертации,
также добавляют свои имена к названию школы
(например, научная школа И. А. Мохова – Д. Ю. Теплова – Л. В. Зильберминц – В . А. Минкиной).
Создание развернутой методики идентификации научной школы в библиографоведении
необходимо для решения широкого круга задач
в науке и научной деятельности:
1. Управление наукой, определение организационной структуры науки, частью которой,
несомненно, являются и научные школы.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Идентификация научных школ в библиографоведении: постановка проблемы
2. Оценка деятельности научной школы
со стороны научного сообщества, что позволяет определенному ученому или школе в целом
занять заслуженное место в науке, приобрести
соответствующий научный статус, самоутвердиться, реализовать собственные амбиции.
3. Оценка результатов научной деятельности со стороны социума. Именно общество определяет во многом развитие науки. Отношение
к научным исследованиям со стороны общества
часто становится одним из важнейших критериев их оценки. При этом оценка деятельности
научной школы связана не только с содержательной стороной исследований, но и с личностными качествами отдельных ее членов.
4. Лоббирование науки в обществе с целью:
создания определенного имиджа науки, сохранения ее престижа; получения средств на проведение научных исследований. При этом речь идет
не только о лоббировании всей науки в высших
эшелонах власти (Государственная Дума, Правительство), хотя и это важная задача‚ но и об образе конкретных сообществ, в том числе научных
школ. При этом надо учитывать, что, определяя
приоритеты финансирования, лица, принимающие решения в области научной политики,
учитывают: имидж науки в целом, создаваемый
отдельными ее представителями; потенциал
возможного исполнителя, показателем которого
служат ранее полученные результаты.
5. Создание «архива» науки. Это особенно
важно для историков и социологов науки.
6. Создание модели деятельности самой научной школы.
7. Решение определенного круга воспитательных задач. Научные школы – одна из структур науки, целью которой является, в том числе,
сохранение научного этоса, без признания которого исследователи не могут осознать себя полноправными членами научного сообщества14.
Сложность идентификации научных школ
заключается в том, что, как указывалось выше,
ни в науковедении, ни в социологии науки
не выработано общепринятого определения
понятия «научная школа», а также нет установившихся представлений о формальных показателях школы. Кроме того, нам представляется,
что и определение «научной школы», и критерии
ее существования должны быть тесно связаны
с особенностями самой науки, спецификой ее
развития и современного состояния. Так, не со-
всем корректно использовать одинаковые критерии для школ в области гуманитарных и естественных, фундаментальных и прикладных наук.
Именно специфика области науки и позволит,
на наш взгляд, дать ответы на вопросы, которые
длительное время обсуждаются в науковедческой литературе:
1. Сколько в школе должно быть докторов
наук? Большинство исследователей придерживается того мнения, что их должно быть
не менее трех. Однако для таких наук, как библиотековедение и библиографоведение, этот
показатель не может являться определяющим
вследствие определенной узости изучаемых
проблем и небольшого количества специалистов, занимающихся «чисто научной» деятельностью.
Очевидно также, что защита докторской
диссертации – важная, но не единственная и,
как правило, не финальная веха в научной биографии специалиста.
Существуют также концепции, согласно
которым главное предназначение научной
школы – не «выращивание» докторов наук, «остепененность», а обеспечение преемственности
(цитируемость). С этим тезисом вполне можно
согласиться. И он вполне «ложится» на деятельность библиографоведческих научных школ.
2. В литературе существует различная трактовка понятий «крупный ученый», «лидер группы», «доктор наук», поскольку понятия «доктор
наук» и «крупный ученый» в ряде случаев не рассматриваются как синонимы15. Однако в библиографической науке из-за наличия небольшого
количества ученых высшей квалификации (докторов наук) эти понятия очень часто совпадают.
Для библиографоведения создание научной
школы крупным ученым (как правило, доктором
наук) является обычной практикой. Именно такой
подход к формированию научных исследований
во многом позволяет библиографоведению развиваться как научной дисциплине.
3. Неверна, на наш взгляд, и попытка приравнять все функции научной школы только
к «преемственности», которая часто трактуется
узко – продолжение тематики исследований учителя в трудах учеников. Как показывает практика,
в библиографоведении часто «ученики» уходят
в другие области исследований, что может быть
связано как с их местом работы, так и с необходимостью решать насущные проблемы библиогра-
103
Т. В. Захарчук
фической практики. Однако практически все они
идентифицируют себя с научной школой, возглавляемой их учителем.
4. Не всегда однозначно воспринимается
и вопрос о необходимости многогранных исследований членов научного коллектива. Пересечение или дублирование в изучении одной
и той же проблемы представителями разных
школ нельзя оценивать ни положительно, ни отрицательно. Ни у кого нет монополии на изучение конкретного вопроса, одновременное обращение к нему нескольких специалистов свидетельствует лишь о его актуальности16.
Примечания
1
Окон Е. Б. Нужна ли научная школа в эпоху перемен? URL: http://mncipi.narod.ru/n034.htm.
2
См., например: Мягков Г. П. Научное сообщество
в исторической науке: опыт «русской исторической
школы». Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2000. 295 с.;
Мельников О. М. Феномен лидера научной школы в
современной археологии // Европейский Север: Взаимодействие культур в древности и cредневековье.
Сыктывкар, 1994. С. 11−13; Филологические школы
и их роль в систематизации научных исследований
/ Смол. гос. ун-т; отв. ред. Г. Г. Сильницкий. Смоленск: Маджента, 2007. 318 с.; Ильин Г. Л. Научнопедагогические школы: проективный подход: моногр.
М., 1999. 51 с.; и др.
3
Воверене О. И., Вилькина О. П., Рингайтите Д. А.
Идентификация научных школ в библиотековедении,
библиографоведении и информатике // Науч. и техн.
б-ки СССР. 1989. № 2. С. 11−18.
4
Клапиюк В. Т. Научная школа О. П. Коршунова: статус, значение, перспективы. URL: http://libconfs.narod.
ru/2001/1s/s1_p15.html (дата обращения: 10.11.2010).
5
Цит. по: Воверене О. И., Вилькина О. П., Рингайти-
104
те Д. А. Указ соч. С. 11.
6
Harvey L. The Myths of the Chicago School // Quality
and Quantity. 1993. Vol. 20, № 2/3. P. 191−217.
7
Мягков Г. П. О специфике научной школы в системе гуманитарного знания // Гуманитарное знание
в системах политики и культуры: сб. ст. и сообщ. Казань, 2000. С. 118.
8
Хуторской В. А. Система распределенной деятельности научно-педагогической школы. URL: http://
khutorskoy.ru/be/2008/0211/index.htm (дата обращения 16.11.2010).
9
Шпигель-Резинг И. Стратегии дисциплины по
поддержанию своего статуса // Научная деятельность: структура и институты: сб. переводов. М., 1980.
С. 144–145.
10
Гречихин А. А. Общая библиография: учеб. URL:
http://www.gumfak.ru/bib_html/biblio/content.shtml
(дата обращения 16.11.2010); Коршунов О. П. Библиографоведение: общий курс: учеб. изд. М.: Кн. палата,
1990. 229 с.
11
Коршунов О. П., Лиховид Т. Ф., Новоженова Т. А.
Библиографоведение: основы теории и методологии
/ под ред. О. П. Коршунова. М.: ФАИР, 2008. 336 с.
12
Новиков А. М., Новиков Д. А. Методология. М.:
Синтег, 2007. 668 с.
13
Гречихин А. А. Указ. соч.
14
Захарчук Т. В. Библиографические базы данных,
отражающие публикации членов научной школы // Современное библиотечное образование: учеб. тетради.
2008. Вып. 9. С. 63−70.
15
Борисова О. Б. Научно-исследовательские коллективы в библиотековедении. Наукометрический
анализ // Науч. и техн. б-ки. 1997. № 8. С. 7−13.
16
Шестак Н. В., Астанина С. Ю. Роль научных школ в
подготовке молодых ученых // Тр. СГУ. Вып. 95. Гуманитарные науки. Психология и социология образования.
М., 2006. С. 176−184.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 02
Е. Д. Жабко
Среда электронных библиотек: новые возможности повышения
социальной активности пользователей
Рассматривается возможность использования технологий Веб 2.0 для привлечения удаленных пользователей на сайты библиотек и использования их опыта для формирования библиотечного контента.
Ключевые слова: электронная библиотека, виртуальные сообщества, социальная активность пользователей, библиотечные сайты, совместная фильтрация, OPAC, рекомендательные сервисы.
E. D. Zhabko
Digital library environment: new opportunities
for improvement of user social activity
The focus is on possibilities of making use of Web 2.0 technologies for attracting remote users to library
websites and using their expertise for building library content.
Keywords: digital library, virtual communities, user social activity, library websites, collaborative filtration, OPAC,
advisory services.
Любая электронная библиотека выполняет
множество функций, среди которых основными
являются:
информирующая – обеспечивает информирование о библиотеке и различных аспектaх ее
деятельности в доступной для удаленных пользователей форме, а также предоставление новостной информации по актуальным событиям
в рамках заявленной тематики и др.;
«документная» – обеспечивает представление документов в самых различных видах
проявления – текстовых, графических, аудиовидеоматериалов;
поисковая1 – обеспечивает сквозной поиск
по порталу (карта портала), поиск в электронном фонде и коллекциях, в систематическом
каталоге, архиве выполненных запросов, новостном архиве, внешних ресурсах и любых
других информационных массивах, которые
формируются библиотекой;
навигационная – обеспечивает логичное
и удобное перемещение пользователя по структуре портала, навигацию по иерархическим структурам, встроенным словарям и справочникам;
сервисно-коммуникационная – поддерживает комплекс основных и дополнительных виртуальных услуг, удовлетворяющий всю совокупную пользовательскую аудиторию и отдельные
целевые группы, включая общение.
Если информирующая, документная, поисковая, навигационная функции исследованы
достаточно широко, то сервисно-коммуника-
ционная функция электронной библиотеки в ее
общительной составляющей требует специального рассмотрения. В этой связи целью данной
статьи является определение основных инструментов формирования «пространства общения»
электронной библиотеки.
Выстраивая теоретическое обоснование обслуживания пользователей в электронной среде,
Д. Манесс определяет библиотеку нового поколения как «виртуальное сообщество, ориентированное на пользователей – социально насыщенное электронное пространство»2. Исходя из этого
электронная библиотека – это сайт / портал, где
пользователь может получить не только требуемый электронный документ и предоставляемые
виртуальные услуги, но ощутить себя полноправным членом информационно-библиотечного сообщества: вступать в переписку с другими пользователями и библиотечными специалистами,
конструировать свое собственное информационное пространство (создавать личные виртуальные кабинеты), участвовать в обсуждении
актуальных тем, принимать участие в создании
библиотечного контента. При этом в качестве основных инструментов такой деятельности могут
выступать блоги, форумы, википедии, рейтинги,
комментирование и др. Остановимся на некоторых из них более подробно.
Наиболее часто используемым средством
формирования виртуальных смешанных сообществ (пользователи и библиотекари) и информирования сетевого сообщества по опреде-
105
Е. Д. Жабко
ленным тематическим направлениям являются
блоги, представляющие собой регулярно обновляемые веб-сайты, на которых размещаются
текстовые сообщения, графические и мультимедийные изображения, гиперссылки на внешние
сетевые ресурсы. Для блогов, которые могут
быть коллективными и личными, характерны
краткие записи временной значимости.
Коллективные профессиональные блоги
могут использоваться для: опубликования новостей организации; размещения коллекции
ссылок; профессионального общения; общения
персонала и клиентов; изучения общественного
мнения применительно к библиотечным блогам.
Использование коллективных блогов в качестве
изучения мнения пользователей может рассматриваться как альтернатива проведения традиционных социологических исследований в виде
анкетирований, опросов и др.
Коллективные блоги на сайтах библиотек
обычно посвящены конкретным темам и модерируются библиотечными специалистами.
Текстовая информация блогов архивируется.
В целом для блогов характерны: общедоступность предоставляемых материалов; постоянное обновление; все сообщения идут в обратно хронологическом порядке на странице;
возможность коммуникации внутри блога;
легкость поиска блогов через поисковые системы Интернета; быстрота распространения
информации3; возможность подписки на обновления материалов. Некоторые блоги могут
действовать как фильтры новостей, собирая
ссылки на различные ресурсы в Сети и добавляя к ним комментарии, а другие – размещают
оригинальную информацию. В качестве примеров профессиональных блогов можно привести
блоги, размещенные на сайтах Библиотеки Конгресса США, Российской государственной библиотеки, Национальной библиотеки Беларуси,
блог Государственной универсальной научной
библиотеки Краснояского края «День за днем,
книга за книгой» и др. В целом степень распространения блогов в российском сегменте Интернета достаточно велика, по данным ИПС Яндекс,
их количество приближается к 200 тысячам.
Личные блоги, обычно размещаемые на персональных сайтах, узко ограничены по тематике
и модерируются самим пользователем. Время
жизни таких блогов не велико, поскольку поддержание их актуальности требует значительных
106
временных затрат. Еще одним средством общения
пользователей являются тематические форумы,
поддерживающие текстовые контакты пользователей. Общение происходит путем обмена текстовыми сообщениями, каждое из которых имеет
своего автора, тему и собственное содержание.
Особый интерес с позиций привлечения
пользователей к созданию контента электронной библиотеки вызывает коллаборативная
фильтрация (collobarative filtration) – автоматическая фильтрация данных относительно запросов пользователей по собранной информации
о предпочтениях множества пользователей.
В более упрощенной трактовке – это совместная деятельность множества пользователей,
самостоятельно осуществляющих экспертизу
и отбор заслуживающих внимание источников
информации. Компьютерные программы же позволяют вычленить сообщества интернет-пользователей со схожими вкусами и запросами.
При этом на основе анализа предпочтений выявляются наиболее значимые информационные
ресурсы. По сути дела, создаются коллективные
рекомендательные системы, основными этапами создания которых являются:
• создание базы данных однотипных объектов (текстовые документы, аудио-материалы,
видео-материалы, веб-сайт и пр.);
• представление шкалы оценок (5-балльной,
10-балльной, 100-бальной и др.);
• пользователь проставляет оценки данным объектам по своему усмотрению и задает
тем самым системе свой индивидуальный пользовательский профиль;
• на основе оценок объектов, проставленных
всеми пользователями, и соответствия оценок
конкретного пользователя оценкам других профилей клиент получает список рекомендуемых
к ознакомлению объектов с приблизительной
оценкой каждого из них.
Примеры таких систем уже существуют,
в частности, отечественный рекомендательный
сервис Имхонет (http: // imhonet. ru / ).
Отдельные элементы коллаборативной
фильтрации начинают использоваться в библиотечной практике, например, в каталогизации.
Это, прежде всего, относится к формированию
новых функций электронных каталогов. В последнее время в зарубежной профессиональной литературе можно встретить понятия «социальный OPAC», «OPAC 2.0» и «инновационный
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Среда электронных библиотек: новые возможности повышения социальной активности пользователей
OPAC», применяемые для характеристики новых
программно-технологических решений по расширению возможностей электронных каталогов. Характеристики OPAC первого поколения
известны: поиск библиографической информации, характеризующей документ в целом и определяющий место его хранения в фонде конкретной библиотеки (по автору, заглавию, предмету
и др.); просмотр результатов поиска в разных
форматах (от краткой библиографической записи
до полной записи RUSMARC). Помимо этого пользователь может сохранять результаты поиска нескольких поисковых сессий, выгружать отсортированные библиографические на электронные
носители (флэш, компакт-диски) или распечатывать в виде библиографических списков.
Для проецирования электронных каталогов
библиотек в веб 2.0 среде используется программное обеспечение, позволяющее одновременно комбинировать привычные функции поиска, просмотра и сортировки результатов библиографического поиска и ряд веб-сервисов.
Функции OPAC 2.0 включают: фасетную навигацию, поиск по ключевым словам, ранжирование
результатов поиска по степени релевантности
найденных документов пользовательскому запросу, различные варианты уточнения поиска,
включая уточнение «Вы имели в виду…». Возможно подключение функции RSS-оповещения,
когда пользователь, подписавшись на услуги,
может получать оперативную информацию
по требуемой тематике сразу после загрузки
соответствующей библиографической записи в базу данных электронного каталога. При
этом электронный каталог не ограничивается
отражением только традиционных документов,
но включает также описание электронных ресурсов на материальных носителях и сетевых
документов. Программное обеспечение, используемое для поддержки OPAC второго поколения,
достаточно разнообразно. В качестве примера
можно привести бесплатный открытый ресурс
VuFind, программное обеспечение разработчика поисковых систем для корпоративных сайтов
Endeca Information Access Platform, новые интерфейсы BiblioCommons, SOPAC 2.0 и др.
В отличие от традиционных OPAC, являющихся системой закрытого типа, OPAC 2.0 является
системой открытой, в определенной степени
доступной для пользователей, например, позволяющей опосредованно участвовать в формиро-
вании ресурса. Пользователь может проставлять
теги, рейтинговые оценки, размещать в специальных полях записи рецензии, критические статьи,
комментарии/примечания.
Это чрезвычайно важная особенность, позволяющая создавать коллективные рекомендательные системы, помогающие пользователям
правильно выбрать требуемые издания. Если при
подготовке рекомендательных библиографических пособий отбор документов по соответствующим содержательным и качественным критериям производится экспертами-библиографами,
то в основе рекомендательных систем ОРАС лежат
оценки самих пользователей. Следует отметить,
что данное направление начинает развиваться
в западных библиотеках. Вслед за рекомендательными сервисами компаний, занимающихся продажей книг через Интернет, например Amazon. com,
появились и первые рекомендательные библиотечные сервисы. Можно отметить систему BibTip
библиотеки немецкого Университета Karlsruhe,
позволяющую делать рекомендации по использованию конкретных источников информации
на основе анализа поисковых сессий пользователей в электронном каталоге библиотеки. При этом
рекомендации выдаются в виде ссылок на список
изданий, аналогичных запросу пользователя.
В целом использование рекомендательных
сервисов в электронных библиотеках также
представляется перспективным, поскольку
позволяет прогнозировать информационные
потребности конкретного пользователя на основе анализа предпочтений всего сообщества,
работающего с ресурсами. Нельзя не согласиться с мнением А. Б. Долгина, считающего, что основой институтов, обслуживающих культуру
и только, должны стать системы, работающие
по алгоритмам коллаборативной фильтрации.
Фактически публика сама становится экспертным сообществом, группируясь по интересам
и предпочтениям в многочисленные сегменты4.
С позиций создания контента электронных библиотек, рекомендательные сервисы становятся
одним из инструментов формирования электронных фондов и коллекций.
Подводя итог, следует отметить, что электронная библиотека представляется очередным
этапом развития библиотеки как социального
института. А это означает, что общепринятое
представление о традиционной библиотеке
как социальном институте должно проеци-
107
Е. Д. Жабко
роваться на электронную среду, в частности на электронные библиотеки. Одной же
из основных функций традиционной библиотеки является удовлетворение информационных
потребностей пользователей. Сможет ли и достаточен ли прямой доступ к содержанию документов для того, чтобы удовлетворить потребности пользователей – весьма проблематично.
Электронная библиотека, как и любая другая
информационная система, обеспечивающая
доступ к совокупности электронных ресурсов,
может считаться эффективной и соответствующей информационным потребностям пользователей только в том случае, если поддерживает
по меньшей мере четыре уровня доступа:
• библиографический доступ – обеспечивающий предоставление пользователю библиографических данных, характеризующих электронный документ в целом и указывающих место
хранения его традиционного аналога;
• аналитический доступ – раскрытие содержания документа через аннотации, роспись содержания, научное комментирование, систему
ссылок на внешние ресурсы;
108
• полнотекстовый доступ – возможность непосредственного ознакомления с текстом документа;
• универсальный доступ – предоставляющий
комплекс виртуальных услуг и социальных сервисов, начиная от виртуальных библиографически-ориентированных и фактографических
справочных служб и заканчивая рекомендательными системами.
Примечания
1
«Поиск» обычно выступает в качестве главной
характеристики поисковых возможностей любого
сайта или интернет-портала, значительно чаще используется удаленными пользователями чем «Просмотр» (Browsing), особенно на крупных порталах.
2
Maness J. Library 2.0 Theory: Web 2.0 and Its
Implications for Libraries // Webology. 2006. Vol. 3, № 2.
URL: http://www.webology.ir/2006/v3n2/a25.html (дата
обращения 16.11.2010).
3
Отмечено, что в блогосфере информация распространяется намного быстрее, чем в традиционных средствах массовой или профессиональной информации.
4
Долгин А. Б. Экономика символического обмена.
М.: Инфра-М, 2006. 632 с.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 01:7"19"
Г. В. Михеева
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
В 1917–1921 гг. продолжали сохраняться демократические традиции в области библиографии искусства,
заложенные еще в предреволюционный период. К концу периода начинает крепнуть тенденция классового
подхода к определению роли искусствоведческой библиографии. В ее создании принимали участие ведущие деятели культуры и искусства: В. А. Адарюков, В. А. Невский, И. Э. Грабарь, Б. В. Асафьев, А. Н. РимскийКорсаков, В. Н. Всеволодский-Гернгросс, Н. К. Пиксанов и др.
Ключевые слова: история русской библиографии 1917–1921 гг., искусствоведческая библиография, деятели культуры и искусства – библиографы.
G. V. Mikheeva
The bibliography on art in 1917–1921
In 1917–1921 the democratic traditions of the art which has developed still to Revolution of 1917, continued.
By the end of the developed the tendency of the class that has affected the art bibliography. Known art workers
and cultures took part in creation of bibliographic works: V. A. Adarjukov, V. A. Nevsky, I. E. Grabar, B. V. Asafev,
A. N. Rimskij-Korsakov, V. N. Vsevolodskij-Gerngross, N. K. Piksanov, etc.
Keywords: history of Russian bibliography in 1917–1921, bibliography on art studies, artists-bibliographers.
Искусствоведческая библиография, в отличие от других отраслевых библиографий, казалось бы, достаточно подробно изучена специалистами. Прежде всего речь идет о двух капитальных монографиях О. С. Острой «История искусствоведческой библиографии в России (XI –
начало ХХ в.)»1 и «История искусствоведческой
библиографии в России, 1917–1991»2. В указанных работах воссоздана история искусствоведческой справочной и библиографической литературы в России от момента ее возникновения
до начала 1990-х гг. Столь масштабная работа
за десятивековой период неизбежно потребовала рассмотрения истории искусствоведческой
библиографии крупными схематичными блоками без достаточной углубленной детализации.
Кроме того, в указанных монографиях освещена
история библиографии только пространственных искусств (изобразительных и прикладных)
и не исследуется библиография музыки, театра
и других видов искусств. Существенный материал по истории библиографии русского драматического театра и отечественной музыкальной
культуры содержится в источниковедческих
трудах И. Ф. Петровской «Источниковедение
истории русского дореволюционного драматического театра» 3 и «Источниковедение истории
русской музыкальной культуры XVIII – начало
ХХ в.»4, однако учетный период в них обрывается 1917 г. Обойдена вниманием полная история
этой отраслевой библиографии и в капитальных
общеисторических библиографоведческих трудах Н. В. Здобнова5 и М. В. Машковой6. А между
тем общая картина бытования библиографии
за рассматриваемый период была бы неоправданно обеднена без раскрытия истории этого
достаточно развитого к 1917 г. вида отраслевой
библиографии.
Пространственные искусства
Как отмечено О. С. Острой, искусствоведческая библиографическая литература применительно к пространственным искусствам, охватывает как учет традиционных, так и специфических для этой отрасли форм7. Наряду с библиографическими указателями искусствоведческой
литературы, сюда относятся и указатели, учитывающие сами художественные произведения:
каталоги музеев, выставок, частных коллекций,
иконографические словари, списки произведений художников, скульпторов или произведений определенного жанра. Все они составляют
особый вид искусствоведческой библиографии,
называемый «изография».
К 1917 г. в России получили развитие практически все виды и типы искусствоведческой
библиографии. Уже в начале ХХ в. в искусствоведении появились самостоятельные критико-библиографические работы, которые публиковались, главным образом, на страницах
отраслевой и библиофильской периодики8. Осо-
109
Г. В. Михеева
бенно широко представлены многочисленные
изографические труды, создано немало биографических словарей деятелей искусств. Наконец
в 1914 г. был опубликован комплексный систематический указатель трудов по пространственным искусствам Н. Лаврского (Богородицкого)
«Указатель книг и статей по вопросам искусства»9, который положил начало специальному
учету собственно искусствоведческих изданий.
Тогда же были предприняты отдельные попытки
регистрации текущей искусствоведческой литературы10.
Особенностью развития самой отрасли
в этот период было сосуществование и борьба между собой разнообразных художественных группировок с различными платформами,
порой полярными эстетическими подходами.
Подобно ситуации в художественной литературе, одни их этих групп требовали порвать с неприемлемыми прошлыми традициями, другие
настаивали на сохранении преемственности
в искусстве. Наиболее радикально настроенные группы объявляли живопись орудием
массовой политической агитации, средством
художественного оформления массовых политических кампаний. В искусствознании ими
на первый план выдвигалась, наряду с воспитательной, пропагандистская роль искусства.
«Конфронтация художественных группировок,
с одной стороны, и широкий общественный интерес к вопросам искусства, с другой, породили
в 1920-е гг. своего рода „журнальный взрыв”».
В периодических изданиях публиковались
эстетические программы, скрещивались мечи
идеологов различных течений. Периодические
издания искусствоведческого профиля возникали и в столицах, и в провинции. Зачастую
жизнь их длилась не более года или даже нескольких месяцев», – так предельно точно
охарактеризовала ситуацию в этот период
в области искусства и искусствоведческой печати О. С. Острой11. Подчеркивая особенности
бытования искусствоведческой библиографии
в первые послереволюционные годы, она же отмечала: идеологический «прессинг не был столь
жестким, что обеспечивало относительную свободу творчества и посвященной ему литературы, в том числе и библиографической»12.
В силу объективных трудностей переживаемого времени полноценный текущий учет
искусствоведческой литературы, не говоря уже
110
об изографии, налажен не был. Лишь эпизодически появлялись списки новых книг по искусству или ряду его областей в отдельных номерах
периодических изданий. В частности списки
новых книг по архитектуре, городскому строительству и планировке застройки городов, публиковались в ряде номеров журнала «Зодчий»
за 1917 г.13 Ряд списков новых книг по искусству
был опубликован историком искусства, коллекционером, будущим директором Музея восточных культур Б. П. Денике на страницах «Казанского музейного вестника» в 1920 г. Претендовать на сколько-нибудь полный учет подобной
литературы эти списки не могли14.
Потребность в создании комплексных библиографических пособий в области искусства
и сложившиеся условия для их подготовки привели к переизданию в 1919 г. со значительными
дополнениями труда Н. Лаврского «Указатель книг
и статей по вопросам искусства». Правда, в этом
втором издании уже отчетливо указан круг ограничений: «Живопись, скульптура, архитектура»15.
В предисловии к указателю автор оговаривал цель
работы, сравнивая ее с первым изданием 1914 г.,
в котором ставилась задача «дать указания и оценку ряда наиболее важных и существенных книг
и статей, не преследуя цели перечисления вообще всех книг и статей, имеющихся на русском
языке». Задачу второго издания он видел в том,
чтобы «дать такой возможно полный указатель,
в который вошли бы сведения о книгах и статьях,
посвященных живописи, скульптуре и отчасти
архитектуре, вышедших за последние полтораста
лет»16. В работе учтено около 2000 названий книг,
статей и периодических изданий за 1763–1918 гг.
Материал в указателе расположен по странам,
каждый раздел открывается вводной статьей.
Специально рассматриваются справочные издания и персоналии художников, о которых имеются
отдельные работы. Особо выделены труды, «изложенные популярным языком и доступные пониманию неподготовленного читателя»17. Несмотря
на обширный выявленный материал, указатель
Н. Лаврского имел много пробелов и включал
нередко случайную литературу. Он привлек внимание18 и был справедливо раскритикован специалистами в тот период. Известный искусствовед,
библиограф и книговед В. Я. Адарюков отмечал:
«Названный труд Н. Лаврского не только не отвечает тем требованиям, которые должны быть
предъявлены к подобной работе, но служит яркой
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
характеристикой полного незнакомства автора
с библиографическими трудами. <…> труд не выдерживает ни малейшей критики: это неудачная
попытка с „негодными средствами «… несуразное и решительно никуда не годное издание»19.
В более поздних отзывах этот указатель назван
«претенциозным и весьма неосмысленным»20.
Лишь спустя много лет специалисты, несмотря на существенные недочеты указателя
(неполноту материала, неудовлетворительную
систематизацию, отсутствие вспомогательных
указателей), сумели увидеть и его несомненные
достоинства. В частности И. Н. Кобленц, подчеркивал: указатель Н. Лаврского «тем не менее
представляется необходимым пособием архит
[ектурной] библиографии, за отсутствием др
[угих] сводных работ, охватывающих как книжную, так и статейную лит [ерату]ру по архитектуре за весь указан [ный] период»21.
В послереволюционный период особую значимость приобрел вопрос о музейных изданиях, что напрямую было связано с отношением
советской власти к художественному наследию
прошлого.
Как отмечала О. С. Острой, «после Февральской революции абсолютно новым явлением
в национальной художественной жизни стал
выход искусства из музеев на площади» 22.
Кроме того, при Советах рабочих и солдатских
депутатов уже с марта 1917 г. стали возникать
художественно-просветительские комиссии.
Общее стремление к просвещению широких
слоев населения России касалось и приобщения
их к художественному наследию прошлого, к популяризации искусства разными средствами.
Уже через 5 дней после Октябрьской революции издается «Декрет от 30 октября 1917 г. о превращении Зимнего дворца и Эрмитажа в государственный музей»23. 4 ноября Наркомпрос публикует обращение «К рабочим, крестьянам, солдатам,
матросам, всем гражданам», в котором призывает
беречь унаследованные культурные богатства24.
Новая власть неоднократно подтверждала законодательными актами свою позицию по охране
и защите культурного достояния25. Впервые в истории страны сохранение памятников прошлого
было вменено в обязанности государства.
Тем не менее, стихия революций, как это всегда бывает, под лозунгом «грабь награбленное»,
вызвала многочисленные акты вандализма по отношению к художественным ценностям. Об этом
с горечью писал в «Несвоевременных мыслях»
М. Горький: «Наша революция дала полный простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии»26.
В этой связи необходимо было не только
издавать законы об охране памятников и пресечении разгула варварского отношения к культурным ценностям, но и развертывать пропагандистские кампании, разъясняющие роль
памятников искусства в сохранении культурных
традиций нации. «В 1918 г., – писал известный
искусствовед А. А. Сидоров, участник и очевидец всех тех событий, – сплетались воедино
выступления на митингах, популярные доклады
перед самыми разными аудиториями, дискуссии
в клубах, лекции в университете и в Свободных
государственных художественных мастерских27,
полемика в печати, в частности в очень остро
выступавшей газете „Искусство коммуны «в тогдашнем Петрограде. Собрания происходили
в Пролеткульте, в музеях, на выставках… все менялось и вместе с тем выявлялись уже твердые
основы будущего коллективного труда в ставших
скоро реальными исследовательских институтах,
посвященных наукам об искусстве…»28.
Не только властные структуры, но и сами
деятели культуры всеми возможными, в том
числе и библиографическими, средствами стремились решить задачу сохранения культурного
наследия прошлого и ознакомления с ним широких масс. Так 12 декабря 1918 г. было принято постановление «О реорганизации Эрмитажа
и подлежащих ему задачах», в котором подчеркивалась необходимость многосторонней издательской деятельности в музее, прежде всего,
за счет выпуска каталогов и путеводителей
по его экспозициям29.
Из национализированных или оставшихся
бесхозными художественных сокровищ был образован Музейный фонд, пополнявший различные
музеи страны, повсеместно организовывались
комиссии по охране памятников, на базе бывших
помещичьих усадеб возникали волостные музеи.
Еще в 1917 г. отдельным оттиском из журнала «Живая старина» вышла работа профессора
антропологии Н. М. Могилянского «Областной
или местный музей как тип культурного учреждения»30, содержавшая библиографический список из 155 названий книг и статей по истории
музеев за 1829–1915 гг. Список был дополнен
и отредактирован Н. М. Серебряковым, вклю-
111
Г. В. Михеева
чившим в него каталоги отдельных музейных
коллекций. 160 названий журнальных статей
за 1914–1918 гг. содержал список «Музейноэкскурсионное дело», опубликованный в 1919 г.
в журнале «Народное просвещение»31. Во 2 / 3-м
номере журнала «Внешкольное образование»
за 1919 г. помещен достаточно подробный обзор
Н. Сума «Из литературы по организации местного
и педагогического музея», в котором также подчеркивается, что современный местный музей
должен «служить как бы научной лабораторией,
служащей для возбуждения и дальнейшего развития местной инициативы и самодеятельности
во всех областях культурной жизни»32.
Списки литературы по музейному делу помещались и в местной периодике33.
Развитие музейного дела в тот период теснейшим образом увязывалось с внешкольным
образованием, о чем свидетельствует в частности список, сопровождавший статью Г. М. Залкинда «Народные музеи как средство внешкольного образования», помещенный в 1920 г. в «Казанском музейном вестнике»34. В списке среди
книг и статей по музейному делу за 1902–1919 гг.
особо выделены руководства и программы
для собирания коллекций35.
Ознакомлению слушателей с вопросами истории искусств уделяли внимание и педагоги Университета им. А. Л. Шанявского. В издании Совета
старост и Общества взаимопомощи слушателей
этого учебного заведения «Вестник шанявцев»
был помещен «Указатель первых книг по истории искусства», составленный Н. М. Черемухиной
(более 70 названий книг по истории русского
и всеобщего искусства и 14 названий журналов),
с указанием крупнейших московских книгохранилищ, в которых эти издания были доступны36.
Для удовлетворения «практического интереса
местных кооперативных организаций к вопросам
выставочного, музейного, экскурсионного дела
и родиноведения» Всероссийский центральный
союз потребительских обществ в 1919 г. издал
солидный труд М. И. Назарова «Указатель книг
и статей по выставочному, музейному, экскурсионному делу и родиноведению»37. Опубликованный
огромным для того времени тиражом в 25 тыс.
экземпляров, указатель содержал 1044 названия
книг и статей за 1876–1919 гг. по указанной тематике, хотя составитель в предисловии не ставил
«целью исчерпать все написанные на взятые темы
работы»38.
112
Наконец, в 1920 г. выходит специальная
книга заведующего костромским отделом народного образования сотрудника Наркомпроса В. А. Невского «Художественные выставки
и ознакомление широких народных масс с живописью»39, впрямую отвечающая потребностям
времени. В тексте и подстрочных примечаниях
к работе содержалось около 600 названий
книг, статей и периодических изданий по истории русской и западноевропейской живописи
и организации отдельных выставок с 1880-х гг.
по 1918 г. Издание сопровождалось предметным указателем отдельных форм, направлений и сюжетов в истории живописи и именным
указателем художников. Кроме того, включено было 18 названий книг автора (с отзывами
на них) по вопросам народного образования
и культурно-просветительной работы за 1907–
1920 гг.
Повсеместно в музеях шли поиски новых
форм работы с посетителями с ориентацией,
прежде всего, на мало подготовленного зрителя. Нарком просвещения А. В. Луначарский
писал в этой связи: «И выставки, и музеи мы
стремимся превратить в настоящий источник
знания, сопровождая их лекциями, давая всякой группе посетителей особого инструкторагида»40. В этот период возник вопрос о специальном музейном образовании и подготовке
экскурсоводов, в связи с чем в 1921 г. был организован Петроградский научно-исследовательский экскурсионный институт, задачей которого
среди прочего было проведение циклов лекций
и организация систематических курсов41.
Одной из устоявшихся форм изографического жанра, наиболее соответствовавшей
просветительским целям, был путеводитель,
дававший доступную широким слоям информацию о самых интересных экспонатах музея
или выставках, предназначенных для массового посетителя. По сведениям, приведенным
в монографии О. С. Острой, «главным издателем
музейных путеводителей в 1920-е гг. стал Комитет популяризации художественных изданий,
возникший в 1920 г. на базе издательства Общины Св. Евгении. 19 марта 1920 г. Комитет был
передан в ведение Государственной академии
истории материальной культуры. К моменту его
организации в издательском портфеле среди
прочего находились путеводитель А. Н. Бенуа
по Картинной галерее Эрмитажа, путеводитель
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
С. Н. Тройницкого по Галерее драгоценностей
того же музея, путеводитель Н. Н. Врангеля
по Русскому музею»42. Как видим, к этому времени был подготовлен солидный запас путеводителей, составленных известнейшими искусствоведами и библиографами изографии. Часть
из этих работ по тем или иным причинам так
и не была доведена до издания, другие вышли
после 1921 г.
Дальнейшее развитие получило описание
отдельных групп предметов, хранящихся в том
или ином музее или коллекции и рассчитанное
на историков и искусствоведов. Так в 1917 г.
Т. Н. Бороздиной были описаны 27 египетских
скульптурных моделей Музея изящных искусств
им. императора Александра III при Московском
университете из коллекции известного историка, основоположника египтологии в России
В. С. Голенищева43. Во всех случаях указаны материал, размер, степень сохранности, приведены ссылки на библиографические источники.
Тогда же историком Б. А. Тураевым, создателем отечественной школы истории Древнего
Востока, были полностью описаны египетские
статуи и статуэтки Голенищевского собрания
этого Музея44. Всего учтено 120 произведений
древнеегипетской статуарной пластики с подробной их характеристикой: материал, размер,
степень сохранности, надписи, время создания, ссылки на литературу и источники с конца
XIX в. по 1915 г.
В рамках работ, последовавших за юбилеем
М. В. Ломоносова в серии «Выставка „Ломоносов
и Елизаветинское время“»45, были описаны «Мозаичные работы Ломоносова и его фабрики»46 –
20 названий с указанием техники, размеров,
надписей, времени изготовления, местонахождения и ссылок на издания, в которых эти работы воспроизводились или упоминались.
Немаловажная роль отводилась и созданию
каталогов. В 1917 г. вышло последнее (шестое)
переиздание «Каталога Художественного отдела Русского музея императора Александра III»47.
Каталог, хотя и носил предварительный характер с самыми первоначальными сведениями
о мастерах и их произведениях, но заслужил
известное признание, о чем свидетельствует
его частое переиздание с 1898 г.
В том же 1917 г. последним 27-м изданием
был опубликован «Каталог художественных произведений Городской галереи Павла и Сергея
Третьяковых»48. И. Э. Грабарь, осуществивший
к этому времени начатую еще с 1913 г. реэкспозицию музея и составивший этот каталог, положил в его основу историческую последовательность основных художественных направлений.
Полагая, что «музей должен быть не только
хранилищем художественных произведений,
но и местом научного их изучения»49, составитель проделал кропотливую работу по атрибуции произведений и выделил персоналии
ведущих отечественных мастеров XVIII – XIX вв.
Составленный И. Э. Грабарем на новых для того
времени научных основаниях каталог Третьяковской галереи надолго сохранил свое справочное и научное значение.
Кроме того, оба эти каталога названы специалистами «наиболее значительными работами этого периода»50.
Более частный характер носил «Инвентарный каталог клейм на амфорных ручках
и горлышках и на черепицах Эрмитажного собрания»51, содержавший описания и воспроизведения более 3000 клейм. При этом указаны
источники и время поступления, даны также
ссылки на издания, в которых опубликованы
клейма или есть на них ссылки.
Продолжилась и традиция подготовки каталогов частных собраний. В рассматриваемое
пятилетие было опубликовано подробное описание 150 картин западноевропейской, преимущественно фламандской и голландской живописи
XVI–XVIII вв. – «Собрание картин В. А. Щавинского»52. В каталоге собрания известного искусствоведа и коллекционера приведены также краткие
биографические сведения о художниках и даны
ссылки на каталоги выставок и музеев, книги
и периодические издания, в которых эти работы
воспроизводились или упоминались.
Наряду со столичными музеями и собраниями дальнейшее описание получали и провинциальные коллекции. В 1917 г. завершилось начатое Археологической комиссией еще в 1915 г.
«Описание памятников русской архитектуры
по губерниям. V. Вологодская губерния» 53. Последний выпуск содержал описание 134 памятников русской церковной архитектуры Устьсысольского, Устюжского и Яренского уездов.
Материал расположен по городам и селам, где
находятся храмы, приведены ссылки на литературные источники, в которых дано описание или изображение храмов – всего около
113
Г. В. Михеева
100 названий книг и периодических изданий.
В «Известиях» Археологической комиссии
годом позже появились материалы по вопросам истории и реставрации 66 памятников
русской церковной архитектуры XI–XVIII вв.,
расположенных по географическим названиям
их нахождения. Указаны также библиографические источники – около 100 названий книг
и статей54.
Капитальный «Указец книгам и статьям
по художественной культуре Севера» – около
1250 названий книг, журналов по искусству,
рукописных и архивных документов с XV в.
по 1919 г. – содержался в роскошно изданной
книге И. В. Евдокимова «Север в истории русского искусства»55. В том же труде помещен и словарь иконных дел мастеров, состоящий из двух
разделов: Вологда и Великий Устюг. В его основу
были положены материалы Оружейного приказа, изданные историком и археологом И. Е. Забелиным еще в 1850-х гг.56
Среди публикаций описаний ценных
провинциальных собраний следует упомянуть и «Опись икон Троице-Сергиевой лавры
до конца XVIII в. и наиболее типичных XVIII и XIX
вв.» Ю. А. Олсуфьева57, в которой, кроме подробного описания икон, приведена и литература
о знаменитых иконописцах Троице-Сергиевой
лавры – Данииле Черном, Андрее Рублеве,
Симоне Ушакове, всего 60 названий. Этот труд
выдержал еще два издания – в 1925 и 1927 гг.
Тот же автор подготовил и издал «Опись крестов
Троице-Сергиевой лавры до XIX в. и наиболее
типичных XIX в.»58 В последующие годы он описал ложки, серебряные ковши, чарки и братины из того же собрания. Эти работы заслужили
высокую оценку современников: «…каталоги
Ю. А. Олсуфьева – более чем просто каталоги.
Наряду с обычными указаниями на размер, форматы, материал, степень сохранности, наряду
с публикацией надписей, имеющихся на памятниках, наряду с приблизительной атрибуцией
порой вовсе не датировавшихся произведений
искусства, – книги эти заключают в себе прекрасные формальные описания последних» 59.
Особое внимание в рассматриваемое
пятилетие было обращено на регистрацию
иконографического материала. Характерно,
что в 1920 г. В. Я. Адарюков, ратуя за продолжение научных традиций исследования иконографии, заложенных еще Д. А. Ровинским, выступил
114
на страницах журнала «Художественная жизнь»
с предложением о создании специального
Русского иконографического института, предназначенного как для изучения иконографии,
так и для обучения и подготовки специалистов
в этой области60.
Изографические издания этого времени
были представлены и таким видом, как иконографические словари. Среди них наибольший
интерес вызвали «Русские портреты, 1917–
1918 гг.» М. Г. Флеера, отразившие около 1500
названий портретов русских деятелей науки,
литературы, политики, искусства61.
При этом автор подчеркивал не художественное значение отраженного им материала, признавая несовершенство его с этой точки зрения,
а указывал на то, что это – «„фотографически
«точный и, вместе с тем, живой документ эпохи,
бесконечно важный для ее изучения»62. Нельзя
не согласиться с О. С. Острой, что в данном случае «иконографический материал рассматривался
прежде всего как исторический, а в ряде случаев
историко-революционный источник»63.
В историческом труде, посвященном столетию деятельности Санкт-Петербургского
университета, В. Я. Адарюков поместил указатель портретов 19 первых деятелей, создававших университет в 1818–1835 гг. – всего более
130 портретов64. Внутри каждой персоналии
указания на портреты расположены по технике их исполнения (литография, гравюры, фототипии, цинкография), кроме того, приведены
ссылки на издания, в которых воспроизводились эти материалы.
«Некрасовский альбом», изданный под редакцией известного литературоведа В. Е. Евгеньева-Максимова 65, среди прочих материалов,
включал 18 портретов Н. А. Некрасова, 11 карикатур на поэта, 9 портретов его родственников
и 26 портретов современников Некрасова.
Известны также попытки В. Я. Адарюкова в этот
период издать «Словарь русских литографированных портретов» – более 15 тыс. портретов – так
и оставшийся не завершенным66. В это же время
он выступил с предложением устраивать выставки русских литографированных портретов с целью
их возможной атрибуции, справедливо полагая,
что в разных коллекциях может храниться много
ранее не известных и весьма ценных для истории
и культуры России портретов67.
Первое послереволюционное пятилетие –
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
время грандиозных замыслов и проектов, многие
из которых так и остались неосуществленными.
К их числу принадлежит и проект энциклопедии
изобразительных искусств, с которым в мае 1919 г.
выступил Внешкольный отдел Наркомпроса68.
Предполагалось, что энциклопедия будет содержать статьи общего характера по вопросам искусства, терминологические статьи и биобиблиографию художников, скульпторов и архитекторов. Сообщалось о том, что уже подготовлен первый том,
однако издание так и не было осуществлено.
Изучаемый период характеризуется и выходом в свет целой серии книг, посвященных
отдельным художникам. Интерес вызывали
прежде всего отечественные художникисовременники. В 1918 г. хранитель Эрмитажа
С. Р. Эрнст, которого А. А. Сидоров характеризовал как известного «эрудированного критикаискусствоведа»69, выпустил две книги, посвященные творчеству Н. К. Рериха70 и К. А. Сомова71.
В первую включены среди прочего сведения
об изданиях сочинений Рериха, каталогах выставок и литература о художнике (всего 29 названий). Вторая книга содержала список около 600
работ К. А. Сомова за 1891–1918 гг. с указанием
техники, местонахождения, сведений об изданиях, в которых эти работы воспроизводились.
Кроме того, приведен список из 18 названий
книг, статей из периодических изданий на русском и иностранных языках за 1899–1914 гг.,
посвященных творчеству Сомова. В 1921 г.
тот же С. Р. Эрнст опубликовал в «Аквилоне»
брошюру, посвященную творчеству известного
художника, книжного графика В. Д. Замирайло72.
В ней учтено около 150 названий живописных,
графических, театральных работ художника
за 1908–1921 гг. и литература о его творчестве
за 1900–1920 гг. В том же году вышла его книга
об Александре Бенуа, в которой также содержались библиографические материалы73.
В рассматриваемый отрезок времени появились самостоятельные или помещенные
в посвященных им работах списки трудов и литературы о ректоре и профессоре Академии
художеств Ф. И. Иордане 74, В. Н. Масютине 75,
видном казанском художнике Н. И. Фешине76.
Не были обойдены вниманием и иностранные
художники, отдельные библиографические списки об их творчестве помещались на страницах
биографических очерков о них77.
В работах, посвященных истории искусства
разных наций и народностей, также помещались списки литературы, касающиеся исследуемых проблем. Среди них можно назвать
небольшой список книг на иностранных языках по первобытному искусству африканских
народов за 1897–1913 гг.78 и солидный список
литературы (около 200 названий книг, статей,
атласов и периодических изданий, в основном,
на иностранных языках) с начала ХХ в. по истории арабского, персидского, османского, турецкого и византийского искусства79.
Дифференциация искусствоведческой библиографии по принципу разделения объектов
библиографирования уже в предшествующий
период выделила особое направление искусствоведческой библиографии – библиографию книжной графики. Подобные работы были рассчитаны
на библиофилов, антикваров и библиотекарей.
Особое внимание этой области искусствоведческой библиографии уделяли библиофильские
кружки и общества. В частности Казанский библиографический кружок «Друзей книги» в 1921 г.
выпустил брошюру казанского искусствоведа
П. М. Дульского «Книга и ее художественная внешность (в связи с Казанским книгопечатанием)»80,
содержавшую «Краткий библиографический указатель по вопросам художественной внешности
книги и истории печатного дела»81. Указатель
включил 94 названия книг, статей и периодических изданий за 1826–1921 гг.
В рассматриваемый период вышел целый ряд
указателей, посвященных экслибрисам («книжным знакам») и оформлению книги. Прежде
всего, это труд У. Г. Иваска «Литература о книжных знаках (ex-libris)»82. В указатель включено
97 названий книг, журнальных статей и заметок
об экслибрисах вообще, а также о русских экслибрисах, опубликованных в зарубежной периодической печати. В хронологическом порядке
с подробными аннотациями учтена литература
за 1895–1917 гг. В том же году этот труд под заглавием «Хронологический указатель русской литературы об экслибрисах вообще и иностранной
литературы об одних только русских экслибрисах» был повторен в третьем выпуске его работы
«Описание русских книжных знаков (Еx-libris)» 83,
публикация которой была начата еще в 1905 г.
В целом в «Описании русских книжных знаков»
во всех трех выпусках учтено свыше 9000 экслибрисов отдельных собирателей и общественных
библиотек. Капитальных труд Иваска заслужил
115
Г. В. Михеева
высокую оценку специалистов84.
Значительный интерес представляет вышедшая в том же 1918 г. работа А. К. Соколовского
«Книжные знаки» 85. В книге помещена справка
по литературе о книжных знаках на русском
языке, а также список книжных знаков, воспроизведенных в разных журналах и книгах. Всего
в систематическом порядке учтено 225 названий книг, брошюр и журнальных статей за 1899–
1917 гг., сопровожденных краткими аннотациями.
Кроме того, помещены проекты книжных знаков,
расположенные по фамилиям авторов экслибрисов, а также ссылки на издания, в которых воспроизводились книжные знаки.
Годом позже вышел составленный А. А. Трухановым «Каталог книжных знаков (ex-libris)»86,
вступительная статья к нему была написана
В. Я. Адарюковым. В каталоге отражены 1483 названия русских экслибрисов, представленных
на выставке из собрания петроградских коллекционеров. Приводятся также ссылки на издания,
в которых были воспроизведены и описаны экслибрисы (18 названий книг и периодических
изданий на русском и иностранных языках
за 1871–1918 гг.).
В 1921 г. вышла работа В. Я. Адарюкова «Русский книжный знак», в предисловии к ней, наряду с характеристикой русских экслибрисов
и историей их возникновения и развития в России, дан краткий критический обзор отечественной литературы по этой теме, включивший
более 30 названий книг и статей за 1902–1919 гг.
Работа заслужила весьма одобрительную оценку критики87 и была названа «прекрасным дополнением… капитального труда… У. Г. Иваска»88.
Интерес привлекали и сами экслибрисисты.
В 1918 в «Библиографических известиях» был
опубликован «Список библиографических работ
У. Г. Иваска»89, включивший 46 названий книг,
статей, заметок, отдельных оттисков на русском
и иностранных языках за 1902–1918 гг., приведены рецензии на его труды. В 1919 г. в брошюре
«У. Г. Иваск и книжные знаки его работы»90, составленной известным археологом и нумизматом В. К. Трутовским, приведены 28 геральдических художественно-аллегорических и иных
экслибрисов, выполненных Иваском в 1904–
1918 гг.
Наметившийся еще в предреволюционные
годы рост коллекционерства получил дополни-
116
тельный стимул в связи с переживаемыми событиями, экспроприацией многих богатейших
коллекций, насильственным или вынужденным
в связи с эмиграцией или кончиной владельцев
превращением ряда ценных собраний в бесхозное имущество. Кроме того, тяготы военного
и революционного хаоса, потеря кормильцев
в связи с эпидемиями болезней и голодом вынуждали наследников продавать предметы
искусства, порой за бесценок, чтобы выжить
в экстремальных условиях.
В 1917–1918 гг. Всероссийское общество
поощрения художеств, имевшее еще дореволюционную практику проведения аукционов,
продолжило ее и провело, как минимум, 11 аукционов мебели, картин, акварелей, рисунков,
миниатюр, офортов, гравюр, литографий, фарфора, бронзы, тканей, книг, журналов, рукописей, альбомов, атласов, монет, экслибрисов. Эти
аукционы имели свои каталоги, часть аукционов
была нумерована: в этот период прошли с 20-го
по 28-й художественные аукционы. Информационная ценность этих каталогов91 чрезвычайно
высока, поскольку они, порой, содержат сведения о ценнейших предметах искусства, нигде
до этого и после этого времени не отраженных.
В вышедших в означенный период каталогах
аукционов содержится информация более
чем о 1200 книгах, атласах, альбомах гравюр
и литографий, журналов, рукописей на русском
и иностранных языках, судьба многих из которых так до сих пор остается не известной. Особенно привлекает внимание, с точки зрения
историков книги, «Роспись книгам и книжным
знакам, назначенным в аукционный торг 14 и 15
мая 1918 г. в помещении Общества поощрения
художеств»92, в ней отражено 400 названий книг,
отдельных номеров и комплектов журналов,
каталогов художественных коллекций и экслибрисов на русском и иностранных языках с середины XVIII в. по 1917 г.
Общество поощрения художеств имело
и положительный опыт приобретать ценные
произведения искусств и приносить их в дар
государственным музеям, о чем свидетельствует, в частности, изданный в 1921 г. «Каталог
художественных произведений, приобретенных Обществом поощрения художеств и принесенных в дар государственным музеям по
1 ноября 1921 г.»93. В нем указано около 200 наименований произведений искусств, в том числе
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
более 30 названий рукописей и старопечатных
изданий, альбомов гравюр, книг по истории искусств, переданных музеям. Материал в каталоге
расположен по городам и музеям.
Появлялись и отдельные списки по частным
вопросам: по архитектуре библиотечных зданиий94, по планировке городов-садов95.
Еще в 1917 г. вышел указатель статей, помещенных в журнале «Фотографический листок»
за все время существования журнала с 1906 г.,
в котором в алфавитном, а частью – в предметном порядке учтено около 2000 статей96.
Внимание общественности привлекали
и работы графического коллектива «Всадник»,
возникшего в Казани в 1920 г. В этот период
неоднократно публиковались обзоры его книг,
альбомов, литографий, каталогов выставок97.
Подводя некоторые итоги развития библиографии пространственных искусств за 1917–
1921 гг., хотелось бы отметить следующие моменты.
В означенное пятилетие в известной
мере продолжали развиваться заложенные
еще в предреволюционный период традиции
демократизации культуры в целом и искусства
в частности. В области библиографии пространственных искусств наблюдалось дальнейшее
сращивание регистрационных, биографических, библиографических и иконографических
сведений, которые, как правило, в различных
сочетаниях присутствовали в большинстве списков и указателей. Широкое развитие приобрел
в этот период поиск форм рекомендательной
изографии, рассчитанной на малоподготовленных посетителей выставок и музеев. К их числу
следует отнести путеводители с рекомендациями осмотра наиболее интересных экспонатов.
Подобные работы давали возможность получать
первоначальные сведения по истории мировой
и отечественной живописи.
Относительная свобода художественного
творчества в начале рассматриваемого периода к концу его все более заменяется усиливавшимся приматом классового начала, теоретическое обоснование которому было положено
еще в дореволюционных работах Г. В. Плеханова
и статьях большевистской «Правды»98.
В журнале «Вестник работников искусств»
прямо на его обложке подчеркивалась задача, стоящая перед всеми деятелями искусств:
«Октябрь освободил пролетариат для строи-
тельства новой культуры. Для утверждения
принципов пролетарской эстетики надо обосновать метод ее исследования, базируясь
при этом на материалистическом понимании
искусства как производственного процесса…
Октябрьская революция дала жизнь коммунистическому сознанию профессионалов искусства, но не убила у них буржуазных инстинктов
в творчестве, которые будут изжиты с развитием
пролетарской культуры» 99.
К началу 1920-х гг. просматриваются первые попытки «огосударствливания» искусства,
выразившиеся в создании в 1920 г. Государственной академии художественных наук (ГАХН),
а в 1921 г. – Научно-исследовательского института искусствознания. Этим организациям вменялось в обязанности проводить в жизнь партийную политику в области искусства, прежде всего,
с учетом его воспитательной, пропагандистской
роли, в том числе и в сфере искусствоведческой
библиографии. В частности библиографированием искусствоведческой литературы должен был
заниматься Библиологический отдел ГАХН.
Несвободны были от «классовых трактовок»
художественных явлений и отдельные исследователи-специалисты. В частности А. В. Бакушинский, в своем очерке с методической направленностью «Музейно-эстетические экскурсии»
настаивал на классовом подходе при рассмотрении процессов искусства, игнорируя исторический контекст100.
Однако эти тенденции стали ощущаться
в полной мере за рамками интересующего нас
пятилетия.
Музыкальное искусство
Несмотря на существование в дореволюционной России целого ряда периодических
изданий, посвященных проблемам музыки и
музыкознания («Русская музыкальная газета»
(1894–1918), «Гитарист» (1904–1914), «Музыкальный труженик» (1906–1910), «Музыкальное самообразование» (1906–1907), «Музыка и жизнь»
(1908–1912), «Оркестр» (1910–1912), «Музыка»
(1910–1916), «Музыкально-литературный вестник» (1913–1914), «Музыкальное эхо» (1914),
«Музыкальный современник» (1915–1917) и
др.), существенных музыковедческих библиографических пособий в этот период создано не
было.
Не отличался богатством музыкальной
библиографической литературы и рассматри-
117
Г. В. Михеева
ваемый период 1917–1921 гг. Сколько-нибудь
значимые библиографические пособия в этой
области стали создаваться с возникновением
в 1920 г. в Петрограде Института истории искусств и в 1921 г. в Москве Государственного института музыкальной науки. Тем не менее, даже
в 1925 г. известный музыковед А. Н. РимскийКорсаков, в тот период – заведующий библиографическим кабинетом при Разряде истории
и теории музыки в Институте истории искусств,
писал о печальном состоянии музыкальной библиографии и нотографии101.
Однако уже в первые послереволюционные
годы отчетливо осознавалась необходимость коренных изменений в деле музыкальной библиографии, прежде всего с целью популяризации
музыкального культурного наследия прошлого.
25 февраля 1920 г. на страницах газеты «Жизнь
искусства» со статьей «Насущная задача» выступил известный композитор, историк музыки
и музыкальный критик Б. В. Асафьев. Как отмечает
А. А. Туровская, в этой статье не только было охарактеризовано состояние материальной базы
музыкознания, но и намечены основные направления ее развития102. «В сложном деле музыкального просвещения, – писал Б. В. Асафьев, – есть
одна область, о которой не говорят только потому, что она считается вполне устойчивой, или же
потому, что не сознают важность и значение ее.
Я разумею обширную сферу музыкальной библиографии, архивоведения и нотографии»103, а между
тем, как указывал он, «библиографический голод»
в музыкознании приводит к тому, что «трудно подчас решить самые элементарные вопросы из-за
отсутствия справочников, указателей и даже
сравнительных хронологических дат»104. Задачи
и функции музыкальной библиографии и нотографии, которые, по его мнению, «стоят в начале всяких поползновений к популяризации музыки»105,
он видел в концентрации музыкального материала и его планомерном исследовании.
Сам Асафьев в этот период активно включился в дело музыкального просвещения. В 1918–
1919 гг. им было написано более 20 листовок
к первым послереволюционным концертам
классической музыки для широкой публики106.
Ему же принадлежит и наиболее значимая нотографическая работа рассматриваемого периода – «Русская поэзия в русской музыке», которая
вышла под псевдонимом Асафьева – Игорь Глебов107. Историю русского романса Асафьев по-
118
пытался представить как определенную картину
взаимодействия, «момент тесного соприкосновения», в котором «скрещиваются автономные
права» двух отраслей искусства – поэзии и музыки – от М. И. Глинки до начала 1920-х гг. Автор
отмечал, что он не претендовал на то, «чтобы
дать исчерпывающий нотографический справочник по русскому романсу»108, тем не менее
материал, отраженный в указателе, весьма
обширен: включено около 1800 названий опубликованных и рукописных музыкальных произведений. В справочнике представлены произведения 77 русских поэтов, беллетристов
и драматургов XIX – XX вв. (от В. А. Жуковского
до А. Блока, З. Гиппиус и А. Ахматовой), воплощенные в музыкальные композиции различных
форм. Материал расположен в алфавите авторов текстов, указаны даты их жизни, названия
литературных произведений, год их создания,
средства воплощения. Все названия вокальных
произведений приведены в соответствии с оригиналом.
Критика не замедлила откликнуться на появление этого справочника. Л. К. Ильинский в «Библиографических листах Русского библиологического общества» отмечал, что затронута
интересная, ранее не освещенная тема. Однако
он указывал на отсутствие в справочнике указателя композиторов, что не позволяло в полной
мере показать взаимоотношение «мастеров
слова и мастеров звука». К числу недостатков,
наряду с неполнотой материала, он относил
и невозможность найти музыкальное произведение, если оно имело отличное от заглавия
художественного произведения название. При
этом, писал Л. Ильинский, «как указатель, книга
теряет свою силу» и рекомендовал скорейшее
переиздание справочника, в котором будут устранены указанные недочеты109.
Абсолютно отрицательная рецензия появилась в «Книге и революции». В ней подчеркивалось: «Как для ответа на вопрос „поскольку музыка связана с русской культурой“, так и для справок, книжка мало пригодна… в книжке много
ошибок и пропусков» 110. Далее следовал обширный список неточностей, ошибок и пропусков.
Серьезный разбор справочника был произведен известным литературоведом и музыковедом
И. Р. Эйгесом в журнале «Печать и революция».
Он, в первую очередь, остановился на обширном
предпосланном справочнику «Введении», в кото-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
ром Б. В. Асафьев излагал свои взгляды на взаимоотношения двух видов искусств. Подчеркнув,
что составитель главным образом ориентировался на педагогический аспект своего труда и стремился удовлетворить «потребности… новой
школьной жизни с ее планами художественного и,
в частности музыкального, воспитания», И. Р. Эйгес
указал, что многое из включенного не рассчитано
на детей и составитель все-таки в первую очередь
решал общекультурную, а не педагогическую задачу. Конечный итог оказался не тем, который
намечал составитель. Весь собранный материал
относился только «к воздействию поэзии на музыку», а «материала обратного воздействия музыки
на поэзию… в книжке не имеется»111.
Напротив, весьма положительную оценку дал
работе Б. В. Асафьева в «Педагогической мысли»
известный педагог Н. Н. Бахтин. Он назвал указатель «весьма полезным», задачу, поставленную
составителем, «очень интересной и выполненной
с большой тщательностью». Оценив этот справочник с точки зрения педагога, Бахтин указывал составителю на необходимость «пересмотреть музыкальную литературу не для слушания только детьми, но для исполнения ее детскими хорами»112.
Впоследствии, в 1934 г., А. Г. Фомин достаточно
строго оценил этот нотографический справочник.
Он отмечал, что «благодаря принятому составителем субъективному принципу отбора материала,
в указатель не попали многие воплощенные в музыке произведения русск [их] писателей, среди
них некоторые очень популярные, и указатель
не дает полной картины отражениям русск [ой]
художественной литературы в музыке.
Описаны произведения без необходимой
тщательности и выдержанности… Неполнота описания произведений сильно затрудняет их разыскание… Значительно уменьшает
справочную ценность указателя неудовлетворительная библиограф [ическая] техника, отсутствие вспомогательных алфавитного указателя
композиторов и хронологического указателя
произведений»113. Указав на эти погрешности,
Фомин, тем не менее, делал следующий вывод:
«Указатель, имеющий в виду школьные потребности… является единственным имеющимся
у нас общим библиограф [ическим] пособием
по данной области»114.
Современные библиографоведы более
лояльны в оценке этого справочника. Прежде
всего указывается, что до этого издания подоб-
ных нотографических справочников в русской
библиографии не было. Нельзя не согласиться
с А. А. Туровской, что «работа Асафьева имела
не только практическое значение для исследователей русской музыки и ее пропагандистов,
но она положила начало одному из направлений развития советской нотографии»115.
Возглавив с 1919 г. Центральную музыкальную библиотеку, Б. В. Асафьев продолжал поиски
архивных и печатных материалов, неизбежно
приводившие его к составлению тех или иных
библиографических сводов. Так для издательства «Огни» в начале 1920 г. он разработал план
издания ряда выпусков «Прошлое русской музыки. Материалы и исследования»116. В 1921 г.
вышел первый выпуск в этой серии, посвященный П. И. Чайковскому117. Составил, отредактировал и снабдил его вступительной статьей
Б. В. Асафьев. Ставя задачей «собрать материал
для полной сводки всего музыкального наследия композитора»118, он поместил в нем «Библиографические и архивные справки о сочинениях
П. И. Чайковского и его музыкальный архив»119.
В этом обзоре включено 61 название произведений композитора за 1863–1888 гг. Учтены
автографы, эскизы и наброски сочинений Чайковского, хранящиеся в музее им. Н. Г. Рубинштейна при Московской консерватории, охарактеризован архив композитора, приведены
сведения об истории создания и исполнения
произведений Чайковского. Отдельно помещена «Библиография П. И. Чайковского, собранная
Модестом Ильичем и хранящаяся в витрине
музея в Клину»120, в которой отражено 45 названий книг и статей на русском и иностранных
языках о П. И. Чайковском за 1894–1909 гг.
Весьма положительная рецензия известного
музыковеда Ю. Д. Энгеля с надеждой на продолжение серии тут же появилась в журнале «Культура театра»121.
Основные музыковедческие библиографические материалы первых пяти послереволюционных лет – это указатели содержания журналов
по вопросам музыки, прикнижные и пристатейные списки в работах, посвященных отдельным
музыкантам.
В 1917 г. был опубликован указатель содержания журнала «Музыкальный современник» за все
годы его издания (1915–1917 гг.), включивший
около 200 названий статей122. В самом журнале, выходившем под редакцией А. Н. Римского-
119
Г. В. Михеева
Корсакова, продолжали помещаться списки
музыкальных произведений различных композиторов. В 5 / 6-й книге за 1917 г. был помещен
«Перечень сочинений М. П. Мусоргского», составленный музыкальным критиком и композитором
В. Г. Каратыгиным123. В списке учтено 93 опубликованных и рукописных произведения Мусоргского
за 1852–1880 гг. Приведены сведения об истории
создания, исполнения, издания; для рукописей
указано место их хранения.
Других библиографических материалов
в этом журнале за интересующий нас период
не появилось, а само его издание к концу 1917 г.
прекратилось и больше не возобновлялось.
Продолжалось издание «Библиографического листка„Русской музыкальной газеты”»,
начатое еще в 1913 г. В качестве приложения
к газете, этот небольшой листок включал рецензии на новые книги и издания по музыке.
«Библиографический листок…» прекратил
свое существование в 1917 г. (вышло всего два
номера, в которых отражены 26 названий)124,
но тем самым в отечественной библиографии
было положено основание первого обзорного
и реферативного журнала в этой области.
В 1921 г. в сборнике «А. С. Даргомыжский
(1813–1869). Автобиография – письма – воспоминания современников» был помещен список
трудов музыкального критика, историка русской
музыки, музыкального деятеля, основателя и издателя «Русской музыкальной газеты» Н. Ф. Финдейзена (26 названий книг, брошюр и статей
по истории музыки за 1890–1916 гг.) 125.
Других сколько-нибудь заметных трудов
в области музыкальной библиографии в период 1917–1921 гг. не появилось. Начало интенсивного ее развития относится к последующим
десятилетиям.
Театральное и зрелищное искусства
Как любая библиография по искусству, театральная библиография складывается из двух
главных ветвей: библиографии литературы по театру и библиографии самих драматических произведений. Эта отраслевая библиография в России
имеет давнюю традицию. Достаточно вспомнить
о «Драматическом словаре…» 126, изданном
в 1787 г. и переизданном почти через столетие
в 1880 г. А. С. Сувориным. Составленный, по предположению П. Н. Беркова, А. Анненковым127 словарь давал полное представление о репертуаре
русского театра периода 1730–1787 гг. Театральной
120
библиографии отдал должное и Г. Н. Геннади. Списки по истории русского театра, перечни оперных
произведений XVIII в. он помещал в «Музыкальном и театральном вестнике», «Русской сцене»
и других журналах середины XIX в. В основном же
соответствующая литература учитывалась в специальных разделах каталогов книжных магазинов, в капитальных библиографических пособиях
В. И. Межова, в библиографических трудах Д. К. Зеленина, А. В. Мезьер и др. В конце XIX – начале
ХХ в. появились и крупные самостоятельные работы в области театральной библиографии разнообразного характера: персональные (Ярцев А. А.
М. С. Щепкин в русской литературе (Щепкиниана).
М., 1888), по отдельным жанрам и видам (Брянский А. М. Русские театральные воспоминания
и записки // Ежегодник имп. театров. 1915. Т. 2)
и др. Формировались разные типы библиографических пособий, совершенствовалась методика
аннотирования включенных в них документов.
В этой связи одной из важных работ представляется «Обозрение литературы по театру и музыке
за 1889–1891 гг.» Н. М. Лисовского128. В журнале
«Ежегодник императорских театров» достаточно
регулярно помещали обзоры репертуарного и литературного материала, списки театроведческой
литературы и другие авторы.
Начало ХХ в. характеризуется появлением
обобщающих исследований по отдельным видам
искусств, в которых помещались первые достаточно крупные сводные библиографические
работы. Характерно это и для театральной библиографии. В капитальной «Истории русского
театра» филолога-классика, театрального критика Б. В. Варнеке, первое издание которой вышло
в 1908 г., второе – в 1913 г., содержалось обширное
библиографическое приложение, отразившее
основные пособия по истории русского театра129.
Немаловажную роль в создании театральной
библиографии в части учета произведений драматических и музыкальных писателей сыграли
Союз драматических и музыкальных писателей
и Общество русских драматических писателей
и оперных композиторов.
Союз драматических и музыкальных писателей, выделившийся в 1903 г. из состава Русского
театрального общества, в том же году издал «Каталог произведений членов Союза драматических и музыкальных писателей» 130. Преследуя
прежде всего задачи охраны авторских прав,
о чем говорилось в предисловии к нему131, этот
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
каталог имел и учетно-регистрационную функцию, кумулируя сведения о пьесах, операх,
опереттах и других драматических произведениях (всего 801 название). В последующие годы
выходили многочисленные «прибавления»
и «дополнения». Только за период 1917–1921 гг.
по фондам Российской национальной библиотеки и библиографическим источникам удалось
выявить не менее 11 «дополнений» и «прибавлений»132 (в действительности их было значительно больше), отразивших свыше 5000 названий
различных пьес.
Еще в 1874 г. в Москве по инициативе драматурга, переводчика, театрального критика и историка театра В. И. Родиславского с целью защиты
юридических прав и материальных интересов
русских драматургов возникло Общество русских
драматических писателей и оперных композиторов под председательством А. Н. Островского.
В 1914 г. был выпущен «Каталог пьес членов Общества русских драматических писателей и оперных
композиторов», охвативший оригинальные и переводные пьесы за 1874–1914 гг. В последующие
годы к этому капитальному каталогу, призванному
охранять авторские права членов Общества, выходили неоднократные дополнения, часть из которых не удалось установить даже по библиографическим источникам. За 1917–1920 гг. выявлено
12 «дополнений», включивших не менее полутора
тысяч названий пьес133.
В целом к 1917 г. театральная библиография
в России накопила значительный опыт, сложились основные типы библиографических пособий и материалов, были созданы значимые ретроспективные указатели и списки, прежде всего
по истории театра, подготовлен ряд персональных библиографических пособий, эпизодически
публиковались обзоры театроведческих и репертуарных изданий. Налажен был и контроль
за охраной авторских прав отечественных драматургов и оперных композиторов посредством
выпуска специальных библиографических пособий, что, в свою очередь, содействовало учету
репертуарных произведений.
Революции 1917 г. коренным образом изменили общественную роль театра, который стал
восприниматься как один из важнейших факторов культурной революции, способствующий
переустройству всей жизни молодого советского государства, воспитанию нового поколения
строителей социалистического общества. Поли-
тика советской власти в области театра определялась необходимостью превращения его в инструмент просвещения и воспитания народа. Советское правительство стремилось сохранить лучшие дореволюционные театры, внедрить в театр
новое содержание и расширить формы сценической деятельности, демократизировать этот
один из наиболее популярных видов искусств.
С другой стороны, непрекращавшиеся споры
о роли театра в новом социалистическом обществе, нигилистическое отношение к старым формам театральной жизни, отрицание какого-либо
положительного значения театра, со стороны
«левых» сил (ЛЕФ и др.), стремление раздвинуть
тесные рамки театра и выплеснуться с тысячной
толпой на улицы и площади городов – характернее признаки того времени. Стихийная жажда обновления, проявившаяся с особой силой в среде
революционного настроенной творческой молодежи, вызвала требования не только нового революционного содержания, но и полной ломки
старых и создания совершенно новых, невиданных форм искусства. Острые дискуссии разгорались на страницах многочисленной театральной
прессы тех лет, обзор которой дал Л. К. Ильинский
на страницах «Бирюча Петроградских государственных академических театров»134.
В целях проведения в жизнь политики советской власти в составе Наркомпроса был выделен специальный театральный отдел (ТЕО),
призванный осуществлять «общее руководство
театральным делом в стране в широком государственном масштабе» и заботиться о создании
«нового театра в связи с перестройкой государственности и общественности на началах социализма»135. Как отмечено в «Хронике» «Вестника
работников искусств», «все государственные органы РСФСР определенно преобразовываются
в органы коммунистической пропаганды. Перед
Театральным отделом стоит также основная задача – сделаться органом политическим»136.
ТЕО объединил в своем ведении драматические и музыкальные театры. Он давал общие
указания при подготовке массовых праздничных зрелищ, народных гуляний и т. д., стремясь
использовать доходчивость и яркость театральной формы для пропаганды социалистических
идей, для широкой просветительной и культурно-воспитательной работы в массах. Заведующим ТЕО был назначен В. Э. Мейерхольд.
Новые задачи театра по идеологическо-
121
Г. В. Михеева
му воспитанию широких народных масс были
связаны, прежде всего, с репертуаром. Именно
здесь проходила арена жесточайшей идеологической войны. Рассматривая театр как пропагандиста коммунистических идей, ТЕО Наркомпроса стремился изгонять с театральных подмостков все спектакли, чуждые пролетарской
идеологии. Первоочередное значение придавалось в этой связи репертуарной составляющей
театральной библиографии.
Если в начале периода публиковались просто перечни театральных новинок, отразившие
репертуар театров (в качестве примера можно
привести изданный в 1917 г. каталог издательства П. П. Гершунина «Театральные новинки»,
включивший около 100 названий отдельно
изданных пьес и репертуарных сборников петроградских театров), то уже в его середине наблюдается придирчивый отбор пьес, рекомендованных к постановке. Так в 1919 г. в сборнике
материалов «Репертуар» Репертуарная секция
ТЕО Наркомпроса поместила «Основной список
пьес, рекомендуемых репертуарной секцией Театрального отдела для постановки на сцене народных театров»137, который преследовал цель
«влиять на вкусы толпы» 138. Список включал 73
названия русских пьес XVIII – XX вв. Материал
расположен по авторам пьес, приведены краткие сведения об авторах, раскрыто содержание
пьес, указано количество действующих лиц.
Репертуарная секция вела критическое рецензирование и отбор пьес, которые обсуждались и утверждались на пленарных заседаниях
секции. Так на этих заседаниях были прочитаны
доклады А. А. Блока о репертуаре коммунальных
и государственных театров, В. Н. ВсеволодскогоГернгросса о крестьянском театре, организуемом сельскими учителями при комиссии по внешкольному образованию, и др.139 Бюро Репертуарной секции состояло из весьма компетентных
и известных деятелей культуры: А. А. Блока, Вл.
В. Гиппиуса, П. П. Гнедича, Ф. Ф. Зелинского,
Р. В. Иванова-Разумника, Н. А. Котляревского,
А. Г. Лароша, В. Э. Мейерхольда, С. Э. Радлова,
П. О. Морозова, А. М. Ремизова, В. Н. Соловьева, – что обеспечивало высокий уровень отбираемого ими для постановки репертуара. Вместе с тем и здесь ощущался классовый подход.
Например, А. А. Блок рекомендовал «обратить
внимание на репертуар классовый, на пьесы,
трактующие социальные вопросы»140.
122
Репертуар народных театров привлекал
внимание в рассматриваемый период многих
деятелей культуры. «Является совершенно
бесспорным, – писал в это время А. В. Луначарский, – что главным художественным порождением революции всегда были и будут народные
празднества»141. Появлялись списки пьес для народного театра: А. А. Городцова «Примерный репертуар народного театра» (108 названий пьес
русских и иностранных авторов)142; «Показательная библиотека по театру» А. В. Мезьер (90 названий книг, сборников статей, периодических
изданий, репертуарных сборников с конца
XIX в.)143; «Список пьес для народного театра»,
подготовленный культурно-просветительным
отделом Московского союза потребительских
обществ (71 название пьес русских и зарубежных авторов XIX – XX вв.)144. В «Кратком справочнике по народному театру», составленном инструктором культурно-просветительного отдела
Всероссийского центрального союза просветительных обществ (Центросоюза) В. И. Четыркиной145 был помещен «Минимальный список книг
и статей по истории, значению и задачам народного театра», а также списки пьес для сельских
и городских самодеятельных кружков.
Публиковались списки и обзоры, посвященные народному театру и пособиям по организации его деятельности. Одним из первых был небольшой список А. В. Мезьер «Народный театр:
(список пособий)», опубликованный в 1918 г.
в журнале «Петроградский кооператор» 146.
В том же году в «Народном учителе» появился
список «Руководства и пособия по народному
театру»147, отразивший в систематическом порядке 25 названий книг и журнальных статей
за 1915–1917 гг. Наконец, в 1919 г. в журнале
«Книжник» был опубликован «Обзор книг, руководств и периодических изданий по народному
театру, вышедших за период после Февральской
революции 1917 г.»148. Подробный обзор «Народный театр, музыкально-вокальное дело»
Н. Э. Сума вышел в журнале «Педагогическая
мысль»149. «Указатель литературы о массовых
зрелищах» А. П. Богатыревой, также включивший литературу за 1918–1920 гг., был помещен
сначала в «Вестнике театра»150, а годом позже
повторен в сборнике «Организация массовых
народных празднеств»151.
Получили развитие и другие ж анры
театроведческой библиографии. Так в 1920 г.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
на страницах журнала «Педагогическая мысль»
Н. Н. Бахтин регулярно печатал обзоры и рецензии на издания ИЗО и МУЗО152. Ему же принадлежат и обзоры «Новые книги о театре»153
и «Театральные издания Театрального отдела
Народного комиссариата по просвещению (Пгр.
1918–1919)»154.
Одно из направлений научной деятельности,
которую стремился развивать ТЕО в рассматриваемый отрезок времени, – это создание работ
по истории отечественного и зарубежного театра. Особенно активная работа в этой связи развернулась под руководством историка русского
драматического театра В. Н. Всеволодского-Гернгросса в историко-театральной секции в Петрограде, в которой велась подготовка обширных
библиографических сводов литературы начиная
с XVII в. С этой целью в историко-театральной секции формировался кабинет по истории и теории
театра, располагавший богатейшими материалами по истории отечественного и зарубежного
драматического театра (гравюрами, литографиями, рисунками и снимками с портретов актеров,
различными театральными рисунками, подлинниками и копиями документов, иконографическими материалами по истории европейского
театра и т. д.). Особую ценность для проведения
планируемых работ имела составленная В. Н. Всеволодским-Гернгроссом и постоянно пополняемая картотека литературы по истории русского
театра от его истоков до середины XIX в., которая
включала более 300 тыс. карточек155.
Идея создания подобной картотеки возникла
у В. Н. Всеволодского-Гернгросса еще во время
обучения на Императорских драматических
курсах в 1910-е гг. В своей автобиографии он
впоследствии отмечал: «В качестве работника
по истории театра в России поставил себе две
основные задачи: 1) исследовать театр не с точки
зрения драматической литературы… но в целом
и 2) выполнить подготовительную черновую
работу, чем и объясняется средоточие моего
интереса на эпохе до XIX в. и на библиографии.
<…> реализовать начинание удалось мне только
весною 1918 г., когда сорганизовал Историческую
секцию Театрального отдела Народного комиссариата по просвещению, где и состою помощником заведующего и руковожу работами по библио-, архиво- и музеографии»156.
Впоследствии картотека разрослась и включала материалы не только по отечественному
театру. Как отмечала В. А. Харламова: «Картотека ставила перед собой задачу собрать
воедино и систематизировать все возможные
библиографические, библиотечные, архивные
и музейные сведения, „касающиеся истории
Российского театра во всех его проявлениях”».
Поскольку для будущих ученых-историков
могут иметь значение самые разнообразные
сведения, касающиеся театра даже косвенно,
постольку в картотеке отражены материалы
не только о драматическом театре, но и сведения о пантомимах, цирковых и эстрадных представлениях, о кукольных и теневых спектаклях.
Музыкальная жизнь представлена сведениями
об опере, оперетте и концертах. На карточки заносились даже объявления в газетах о продаже
нот к операм. В картотеке имелись сведения и о
кинематографических представлениях, о различных паноптических и фокусных действах,
а также о представлениях с участием животных
и т. д. Не были освещены лишь маскарады, фейерверки и иллюминации.
Материалы, собранные в картотеке, представляли факты театральной жизни не только
в России, но и представления, дававшиеся русскими театральными труппами и отдельными
актерами, драматургами и композиторами
в других странах»157.
Хранящаяся в Государственной театральной
библиотеке в Санкт-Петербурге картотека до сих
пор сохранила свое значение.
Частично материалы этой картотеки были
опубликованы в 1918 г. в «Сборнике историко-театральной секции»158. «Библиографический и хронологический указатель материалов по истории
театра в России в XVII и XVIII вв.» В. Н. Всеволодского-Гернгросса отразил около 2000 названий
рукописных и опубликованных пьес, либретто,
опер и балетов русских и иностранных авторов,
созданных в указанный период. Приведены даты
представления и издания (создания), исполнители, библиографические источники, шифры хранения в библиотеках. В том же издании помещен
и «Алфавитный указатель пьес, представленных,
а также игранных в России в XVII и XVIII вв.».
Историей театрального искусства занимались в этот период многие известные деятели.
В частности в рамках разрабатываемого метода семинариев, известный литературовед
Н. К. Пиксанов регулярно в нескольких номерах
журнала «Культура театра» в 1921 г. публиковал
123
Г. В. Михеева
«Театральный семинарий. Студия по истории
русского театра»159, содержавший темы, вопросники и библиографию, включившую 219 названий книг, статей и рецензий за 1856–1921 гг.
Театральный семинарий определялся Н. К. Пиксановым как «один из надежных способов развития и укрепления культуры театра»160.
В капитальной хрестоматии академика
В. Н. Перетца «Итальянские комедии и интермедии, представленные при дворе императрицы Анны Иоанновны в 1733–1735 гг.»
в «Оглавлении» отражено 40 названий итальянских комедий и интермедий, переведенных
на русский язык в указанные годы. Приведены
места хранения текстов и регистрационный
номер по «Опыту российской библиографии»
В. С. Сопикова. В рецензии, опубликованной
в сборнике материалов «Репертуар», при высокой оценке самого труда содержался упрек
публикатору в отсутствии введения, в котором
содержалась бы история «тех сложнейших литературных настроений, которым подвергались
на своем историческом пути сценарии означенного сборника»161.
В программе курса лекций, читанных театроведом М. Д. Прыгуновым, «Русская сцена за последние 40 лет, 1880–1920»162 по персоналиям
актеров насчитывается около 200 названий
книг, статей, периодических изданий, альбомов,
опубликованных с конца XIX в. по 1920 г. Работа
не претендовала на исчерпывающую полноту. Автор стремился «дать посильную сводку
того, что уже нашло свой отклик в специальной
и общей литературе»163 и подчеркивал, что «лекции преследуют не степень полноты, а желание
зажечь у слушателей сознательную любовь к театру и приобщить их к его прошлому, такому яркому, полному жизни и интереса»164. В рецензии
на эту работу, помещенную в «Культуре театра»,
отмечалось, что библиография, приведенная
для каждой лекции, «не отличается полнотой»,
но это «ценнейшее в брошюре», и в целом «этот
маленький библиографический справочник
может оказать значительную пользу желающему
ознакомиться с тем или другим актером недавнего прошлого»165.
Появлялись библиографические труды, посвященные зарубежной драматургии. В упоминавшемся сборнике материалов «Репертуар»
был помещен «Очерк развития новейшей английской драмы» Ж. Кальдерона166, содержав-
124
ший около 100 названий пьес за 1845–1911 гг.
Материал в очерке расположен по видам театра: коммерческий, новый, натуралистический,
паразитический (псевдоинтеллектуальный),
символический.
30 выпусков серии издательства «Петрополис» «Памятники мирового репертуара»,
включающих отдельные драматические произведения и сборники западноевропейских
авторов в русском переводе, снабженные библиографическими указаниями, отразил список,
помещенный в издании комедии Б. Джонсона
«Эписин или Молчаливая женщина»167.
***
Новое советское государство поставило
перед искусством новые задачи – служить
средством воспитания строителей социалистического общества. Искусство во всех его областях рассматривалось как могучее средство
просвещения, движущая сила культурной революции. Всеми возможными средствами, в том
числе и библиографическими, решалась задача
сохранения культурного наследия прошлого,
оказания действенной помощи в овладении
художественным наследием предшествующего
периода.
Задачи просвещения народных масс библиографическими средствами не могли быть
решены без привлечения к пропаганде искусства деятелей дореволюционной художественной культуры и библиографии. Многие из них
в этот период принимали участие в создании
каталогов, путеводителей, популяризирующих
культурное достояние страны, содействующих
сохранению и описанию памятников культуры.
Среди них Б. В. Асафьев, В. Я. Адарюков, И. Э. Грабарь, А. Н. Римский-Корсаков, Н. К. Пиксанов,
В. Н. Всеволодский-Гернгросс, А. В. Мезьер,
Н. Н. Бахтин и др.
В структуре Наркомпроса был выделен аппарат, задачей которого являлась организация
художественной жизни страны, направленной
на пропаганду коммунистических идей, приобщение к культуре самых широких народных
масс, создание новой, социалистической культуры. Именно Наркомпрос, в котором были выделены самостоятельные отделы – ИЗО, МУЗО, ТЕО,
осуществлял непосредственное руководство
подготовкой и изданием библиографических
пособий по всем видам искусства.
К концу рассматриваемого периода стали
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
создаваться научно-исследовательские институты (Институт художественной культуры, 1920 г.;
Государственный институт музыкальной науки,
1921 г.; Государственная академия художественных наук, 1921 г.; Институт истории искусств,
1921 г.), началось формирование развитой системы государственных учреждений, занимающихся собиранием, описанием, изучением и популяризацией произведений искусства.
В последующие годы все они активно подключились к подготовке библиографических
пособий в области искусства.
Примечания
1
Л., 1991. 224 с.
СПб., 1994. 232 с. См. также: Острой О. С. Советская искусствоведческая библиография первого послереволюционного пятнадцатилетия (1917–1932 гг.):
типология, особенности методики // Актуальные
проблемы библиографии библиографии. Л., 1989.
С. 101–123.
3
Л., 1971. 199 с.
4
2-е изд. М., 1989. 318 с. (1-е изд. 1983).
5
Здобнов Н. В. История русской библиографии
до начала ХХ в. 3-е изд., доп. М., 1955. 608 с.
6
Машкова М. В. История русской библиографии
начала ХХ в. (до октября 1917 г.). М., 1969. 493 с.
7
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 4.
8
Об этом подробнее см.: Острой О. С. История…
(XI – начало ХХ в.). С. 177–204.
9
М., 1914. 132 с.
10
Адарюков В. Я. Список главнейших книг и изданий, вышедших в 1915 г. по библиографии, искусству,
археологии и истории // Рус. библиофил. 1915. № 8.
С. 107–110.
11
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 13.
12
Там же. С. 6.
13
Зодчий. 1917. № 5. С. 44; № 7. С. 60; № 10 / 13.
С. 95; № 21 / 22. С. 152.
14
Денике Б. П. Список книг по искусству // Казан.
музейный вестн. 1920. № 5 / 6. С. 80; № 7 / 8. С. 108–109;
Его же. Новые книги // Там же. № 7 / 8. С. 105–108. Всего
свыше 80 названий книг за 1919–1921 гг.
15
2-е изд. М.: Отд. изобразит. искусств Нар. комиссариата по просвещению, 1919. 150 с.
16
Лаврский Н. Указ. соч. С. 3.
17
Там же.
18
Художеств. жизнь. 1919. № 1. С. 49–50; Библиогр.
изв. 1919. № 1/2. С. 60–64; Казан. музейный вестн. 1920.
№ 3 / 4. С. 76–77; Казан. библиофил. 1921. № 1. С. 80;
Вестн. лит. 1921. № 2. С. 18; Кн. и революция. 1921.
2
№ 12. С. 81–84.
19
Казан. библиофил. 1921. № 1. С. 80.
20
Базыкин М. С. Русские издания по искусству XVIII
и начала XIX столетий. М., 1928. С. 5.
21
Кобленц И. Н. Источники библиографии строительной промышленности и архитектуры. М., 1941. № 172.
22
Острой О. С. История… (XI – начало ХX в.).
С. 175.
23
Культурная жизнь в СССР, 1917–1927: хроника.
М., 1975. С. 19.
24
Там же. С. 115.
25
Декрет о монументальной пропаганде, [12 апр.
1918 г.] // Декреты Советской власти. М., 1959. Т. 2.
С. 95–97; Декрет об организации 28 мая 1918 г. Отдела по делам музеев и охране памятников искусства
и старины при Политпросвете РСФСР // Культурная
жизнь в СССР, 1917–1927. С. 56; Декрет Совнаркома от
19 сентября 1918 г. «О запрещении вывоза и продажи
за границу предметов особого художественного и
исторического значения» // Декреты Советской власти, 1917–1927. М., 1964. Т. 3. С. 352–354; и др.
26
Горький М. Несвоевременные мысли: заметки о
революции и культуре. М., 1918. С. 83.
27
12 июля 1918 г. после ликвидации в Москве Московского художественного общества состоявшее при
нем Училище живописи, ваяния и зодчества, так же
как и Строгановское училище, было преобразовано
в Свободные художественные мастерские (Декреты
Советской власти. М., 1964. Т. 3. С. 10–11).
28
Сидоров А. А. Искусствоведческая книга первых
лет советской власти // Книга и культура. М., 1979. С.
161.
29
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 36.
30
Пг., 1917. С. 303–326.
31
Музейно-экскурсионное дело: из журн. лит. послед. лет (1914–1918 гг.) // Нар. просвещение. 1919.
№ 9/10. С. 58–61. Подпись: В. Г.
32
Внешк. образование. 1919. № 2/3. С. 86.
33
Нивянк Э. Библиография литературы по родиноведению и музейному делу // Вятский край. 1921.
№ 2. С. 72–74.
34
Залкинд Г. М. Народные музеи как средство
внешкольного образования // Казан. музейный вестн.
1920. № 3/4. Библиография. С. 42–44.
35
Журнал Казанского подотдела Всероссийской
коллегии по делам музеев и охраны памятников искусства и старины при Наркомпросе РСФСР «Казанский музейный вестник», который начал издаваться
с 1920 г., содержал среди прочих разделов и раздел
«Библиография», в котором регулярно помещались
рецензии на литературу по центральным и местным
музеям.
125
Г. В. Михеева
36
Вестн. шанявцев. 1918. № 4. С. 103.
М., 1919. 64 с.
38
Назаров М. И. Указ. соч. С. 3.
39
Кострома: Костром. губ. отд. нар. образования,
1920. 183 с.
40
Луначарский А. В. Советская власть и памятники
старины // Об искусстве. М., 1982. Т. 2. С. 71.
41
URL:http://world-rest.ru/obshhestvoproletarskogo-turisma/nauchno-issledovatelskieeksku… (дата обращения 07.09.2010).
42
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 39.
43
Сборники Московского Меркурия по истории
литературы и искусства. М., 1917. Вып. 1. С. 231–241.
44
Тураев Б. А. Описание Египетского собрания. 1.
Статуи и статуэтки Голенищевского собрания / вступ.
ст. В. К. Мальмберга, Б. А. Тураева; Музей изящ. искусств им. императора Александра III при Моск. ун-те.
Пг., 1917. XXVI, 84 с.
45
Выставка была грандиозной и имела большой
общественный резонанс.
46
Макаренко Н. Е. Мозаичные работы Ломоносова. Пг., 1917. С. 46–47, 53–80. (Выст. «Ломоносов и
Елизаветинское время»; т. 8).
47
СПб., 1917.
48
М., 1917.
49
Государственная Третьяковская галерея: очерки
истории. Л., 1981. С. 326.
50
Туровская А. А. У истоков советской библиографии искусствознания // Развитие библиографической
науки в советский период. Л., 1978. С. 45. (Тр./ЛГИК;
т. 41).
51
Придик Е. М. Инвентарный каталог клейм на
амфорных ручках и горлышках и на черепицах Эрмитажного собрания. Пг., 1917. 192 с.
52
Пг., 1917. VI, 184 с.
37
53
Изв. Археол. комис. 1917. Вып. 64. С. 1–31. (Вопр.
реставрации; вып. 18).
54
Протоколы реставрационных заседаний Императорской археологической комиссии за вторую половину 1916 г. и за 1917 г. // Изв. Гос. археол. комис.
1918. Вып. 66. С. 1–133. (Вопр. реставрации; вып. 19).
55
Вологда, 1921. С. 163–224.
56
Словарь северных иконников // Евдокимов И.
Север в истории русского искусства. Вологда, 1921.
С. 225–230.
57
Олсуфьев Юрий Александрович (1878–1938) –
специалист в области древнерусского искусства и
реставрации, музейный деятель. Окончил юридический факультет Петербургского университета.
В 1912–1914 гг. осуществил шеститомное издание «Памятников искусства и старины Тульской губернии».
С 1918 г. – член, затем председатель Комиссии по охра-
126
не памятников искусства и старины Троице-Сергиевой
лавры. Вместе с П. А. Флоренским составил научное
описание ее икон. Автор ряда теоретических работ по
древнерусскому искусству. С 1927 г. – член Правления
Сергиевского историко-художественного музея, впоследствии работал в Центральных государственных
реставрационных мастерских. С 1934 г. заведовал
секцией древнерусской живописи в реставрационной мастерской Третьяковской галереи. В январе
1938 г. арестован по обвинению в распространении
антисоветских слухов. 14 марта 1938 г. расстрелян.
(Сергиево-Посадский государственный историкохудожественный музей-заповедник: сайт. URL: http://
www.musobl.divo.ru/mus_hnpers2.html (дата обращения 18.11.2010).
58
Сергиев, 1921.
59
Жидков Г. В. Описи Ю. А. Олсуфьева о ТроицеСергиевой лавре, 1920–1921 // Печать и революция.
1923. № 6. С. 279.
60
Адарюков В. Я. Русский иконографический институт // Худож. жизнь. 1920. № 4/5. С. 39.
61
Подробно об этом издании и отзывах критиков
на него см.: Михеева Г. В. История русской библиографии (февраль 1917–1921 гг.). СПб., 2006. С. 274–275.
62
Флеер М. Г. Русские портреты, 1917–1918 гг. Пб.,
1921. С. V.
63
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 59.
64
Адарюков В. Я. Портреты деятелей по созданию С.-Петербургского университета, 1818–1835 гг. //
С.-Петербургский университет в первое столетие его
деятельности. Пг., 1919. С. CIX – CLXXIV.
65
Некрасовский альбом / под ред. В. Е. ЕвгеньеваМаксимова. Пб., 1921. 94 с.
66
Острой О. С. История… 1917–1991. С. 61–62.
67
Адарюков В. Я. Русские литографированные портреты // Жизнь искусства. 1920. 4 марта.
68
Вечер. изв. 1919. 17 мая.
Сидоров А. А. Искусствоведческая книга первых
лет советской власти // Книга и культура. М., 1979. С.
159.
70
Эрнст С. Р. Н. К. Рерих. М.: Община св. Евгении,
1918. 127 с.
71
Его же. К. А. Сомов. СПб.: Община св. Евгении,
1918. 112 с.
72
Его же. В. Замирайло. Пб.: Аквилон, 1921. 46 с.
73
Его же. Александр Бенуа. Пб., 1921. С. 87–93.
74
Каталог гравюр Федора Ивановича Иордана.
Список портретов гравера Ф. И. Иордана/сост. С. П. Виноградов // Записки ректора и профессора Академии
художеств Федора Ивановича Иордана. М., 1918.
С. 339–367 (всего 107 названий работ).
75
Адарюков В. Я. Масютин Василий Николаевич:
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
69
Библиография по искусству в 1917–1921 гг.
библиогр. // Офорты В. Н. Масютина: полный кат. всех
офортов, сост. самим художником. М., 1920. С. 51–52
(65 названий книг и статей за 1909–1920 гг.).
76
Список работ Н. И. Фешина // Дульский П. М. Николай Иванович Фешин. Казань: Госиздат. Казан. отдние, 1921. С. 30–31. В подстрочных примечаниях около
30 названий книг и статей о Фешине за 1881–1916 гг.
77
Сидоров А. А. Родэн. Скульптура, живопись, гравюра. М., 1918. Библиография. С. 73–78 (89 названий
книг и статей); Гозиасон Ф. Жизнь и творчество ЭльГреко. Одесса, 1918. Библиография. С. 43–45 (обзор
около 20 книг, статей и художественных журналов).
78
Матвей В. И. (Марков В.) Искусство негров. Пб.:
Отд. изобраз. искусств Нар. комиссариата по просвещению, 1919. С. 15.
79
Эссад Д. Константинополь. От Византии до Стамбула. М., 1919. С. 325–333.
80
Казань, 1921.
81
Дульский П. М. Указ. соч. С. 53–58.
82
М., 1918. 31 с.
83
Иваск У. Г. Описание русских книжных знаков
(Еx-libris). М., 1918. Вып. 3. С. 45–52.
84
Острой О. С. История… (XI – начало XX в.).
С. 199.
85
Пг., 1918. 36 с.
86
Пг., 1919. 85 с.
87
Савонько В. Графические искусства. В. Я. Адарюков. Русский книжный знак // Кн. и революция. 1922.
№ 3 (15). С. 105–106.
88
Кулинский М. [Рец.:] В. Адарюков. Русский книжный знак. М., 1921… // Летопись Дома литераторов.
1922. № 3 (7). С. 9.
89
Орлов Н. Н. Список библиографических работ
У. Г. Иваска // Библиогр. изв. 1918. № 3 / 4. Прил. С. [1–
4].
90
Трутовский В. К. У. Г. Иваск и книжные знаки его
работы. М., 1919. 11 с.
91
Приведем для примера описание одного из них:
24-й художественный аукцион. Картины, акварели,
рисунки, миниатюры, офорты, гравюры, литографии,
фарфор, бронза, ткани и книги. 27 и 28 апр. (14 и 15
апр.) 1918 г. [Пг.]: Всерос. о-во поощрения художеств,
[1918]. 10 с. Полное описание всех выявленных прошедших в это время каталогов см.: Библиография
русской библиографии: указ. библиогр. пособий. Ч.
1. 1917–1921 гг. / отв. сост. С. Н. Котломанова; авт. предисл. и науч. ред. Г. В. Михеева. СПб., 2000. № 766–774,
792.
92
Пг.: О-во друзей кн., 1918. 19 с.
93
Пб.: О-во поощрения художеств и популяризации худож. знаний при Рос. акад. истории материальной культуры, 1921. 16 с.
94
Бекер Р. Небольшие библиотечные здания
в Америке. Пг., 1917. С. 62–63.
95
Литература о городах-садах // Кнатц Б. Г. Городасады в связи с жилищным вопросом. Пг., 1917. С. 57–59;
То же // Там же. 2-е изд. 1918. С. 57–59.
96
Рейн Ф. Ф. Алфавитный указатель статей, помещенных в «Фотографическом листке» за 11 лет издания журнала с 1906 по 1917 г. Пг.; М., 1917. 32 с.
97
Денике Б. П. Издания графического коллектива
«Всадник» // Казан. музейный вестн. 1920. № 7/8. С. 106;
Его же. Издания графического коллектива «Всадник» // Казан. библиофил. 1921. № 2. С. 146–147; Графический коллектив «Всадник» // Там же. С. 196–197.
98
Подробнее об этом см.: Острой О. С. История…
1917–1991. С. 11.
99
Цит. по.: Сибиряков И. В. Всерабис: страницы
истории. Челябинск, 2006. С. 78–79.
100
Бакушинский А. В. Музейно-эстетические экскурсии. М., 1919.
101
Римский-Корсаков А. Н. Русская музыкальная
библиография за 1925 г. // Временник Разряда истории
и теории музыки. Л., 1925. Вып. 1. С. 117.
102
Туровская А. А. У истоков советской библиографии искусствознания // Развитие библиографической
науки в советский период. Л., 1978. С. 41. (Тр. / ЛГИК;
вып. 41).
103
Асафьев Б. Насущная задача // Асафьев Б. В. Избранные статьи по музыкальному образованию и просвещению. М., 1973. С. 29.
104
Там же.
105
Там же.
106
Асафьев Б. В. Мой путь // Совет. музыка. 1934.
№ 8.
107
Глебов И. Русская поэзия в русской музыке /
Н. К. П. Муз. отд. Пб.: Госиздат, 1921. 143 с.
108
Там же. С. 3.
Библиогр. листы Рус. библиол. о-ва. 1922. Л. 3,
март. С. 13.
110
Кн. и революция. 1923. № 11 / 12. С. 87.
111
Эйгес И. [Рец. на кн.:] Игорь Глебов. Русская
поэзия в русской музыке. Петербург. Госиздат. 1921 г.
Муз. отд. Н. К. П. Стр. 143 // Печать и революция. 1923.
Кн. 3, апр. – май. С. 272.
112
Бахтин Н. [Рец. на кн.:] Игорь Глебов. Русская
поэзия в русской музыке (Музыкальный отдел Н. К. П.).
Петербург, 1921. 144 стран. Госуд. Издат. // Пед. мысль.
1923. № 2. С. 67–68.
113
Фомин А. Г. Путеводитель по библиографии,
биобиблиографии, историографии, хронологии и энциклопедии литературы. Л., 1934. С. 139–140.
114
Там же. С. 140.
115
Туровская А. А. Указ. соч. С. 44.
109
127
Г. В. Михеева
116
Тогда же Асафьева пригласили возглавить музыкальный отдел издательства З. Гржебина, главным
редактором которого был М. Горький, а заведующим
художественным отделом – А. Н. Бенуа (Орлова Е. М.,
Крюков А. Н. Академик Борис Владимирович Асафьев.
Л., 1984. С. 97).
117
Прошлое русской музыки. Материалы и исследования. 1. П. И. Чайковский. Пб.: Огни, 1920. 184 с.
118
Там же. С. 140.
119
Там же. С. 140–171.
120
Там же. С. 183–184.
121
Культура театра. 1921. № 1. С. 55–57.
122
Содержание журнала «Музыкальный современник» (1915–1916, кн. 1–8; 1916–1917, кн. 1–5 / 6) //
Музык. современник. 1917. № 5 / 6. С. [237–239].
123
Каратыгин В. Г. Перечень сочинений М. П. Мусоргского // Там же. С. 223–255.
124
Библиографический листок «Русской музыкальной газеты» // Рус. музык. газ. 1917. Прил. № 1–2.
125
Книги и брошюры Н. Ф. Финдейзена //
А. С. Даргомыжский (1813–1869). Автобиография –
письма – воспоминания современников / ред. и примеч. Н. Ф. Финдейзена. Пб., 1921. С. 183–184.
126
Драматический словарь, или показание по алфавиту всех российских театральных сочинений и переводов с означением имен известных сочинителей,
переводчиков и слагателей музыки, которые когда
были представлены на театрах, и где, и в которое
время напечатаны. В пользу любящих театральные
представления. М., 1787.
127
Этот комментарий зафиксирован на карточке
в генеральном алфавитном каталоге Российской национальной библиотеки.
128
Ежегодник имп. театров. Сезон 1891 / 92 г. СПб.,
1893.
129
Приложение существенно дополняло «Библиографический указатель книг, брошюр, журнальных
статей и заметок по истории русского театра» (свыше
400 названий), составленный В. Я. Адарюковым и опубликованный в 1903 г. в журнале «Антиквар».
130
СПб., 1903. XVI, 77 с.
131
К сведению агентов Союза и театральных предпринимателей // Каталог произведений членов Союза
драматических и музыкальных писателей. СПб., 1903.
С. III – IV.
132
Список их см.: Библиография русской библиографии: указ. библиогр. пособий. Ч. 1. 1917–
1921 гг./отв. сост.: С. Н. Котломанова и др.; авт. предисл.
и науч. ред. Г. В. Михеева. СПб., 2000. № 819.
133
Список их см.: Там же. № 820.
134
Ильинский Л. К. Театральная пресса 1917–1919 гг.:
библиогр. очерк // Бирюч Петрогр. гос. акад. театров.
128
Пг., 1920. Сб. 2. С. 308–317.
135
Положение о театральном отделе // СУ. 1918.
№ 68. Ст. 740.
136
Вестн. работников искусств. 1920. № 1. С. 52.
137
Репертуар: сб. материалов. Пб.; М., 1919. С. 7–30.
138
Там же. С. 2.
139
Там же. С. 4.
140
Цит. по: Толочинская Б. М. Книга о театре в первые годы советской власти // Книга и культура. М.,
1979. С. 172.
141
Луначарский А. В. О народных празднествах
// Организация массовых народных празднеств. М.,
1921. С. 3.
142
Пб.: Антей, 1919. 16 с.
143
Петрогр. кооператор. 1919. № 2. С. 36–45.
144
Изв. Владимир. губ. союза потребит. о-в («Вестн.
Владимирсоюза»). 1920. № 3/4. 4-я с. обл.
145
М., 1919.
146
Петрогр. кооператор. 1918. № 3. С. 28–29. Подпись: А. М.
147
1918. № 7/8. С. 9.
148
Книжник. 1919. № 3/4. С. 29–35. Подпись: В. И.
149
1919. № 1/3. С. 102–104.
150
Вестн. театра. 1920. № 62. С. 12.
151
М., 1921. С. 31.
152
Пед. мысль. 1920. № 1/3. С. 94–97; № 7/9.
С. 76–79.
153
Там же. № 1/3. С. 97–101.
154
Там же. № 4/6. С. 98–99.
155
Харламова В. А. К истории создания картотеки
В. Н. Всеволодского-Гернгросса. URL: http://www.sptl.
org/cat_vg.html (дата обращения 16.11.2010).
156
Цит. по: Там же.
157
Там же.
158
Пг., 1918. Т. 1. С. 1–71 (паг. 8-я). Более полный
список был впоследствии помещен в двухтомном исследовании В. Н. Всеволодского-Гернгросса «История
русского театра» (Л.; М., 1929. Т. 2. С. 486–500).
159
Культура театра. 1921. № 4. С. 60–63; № 5.
С. 33–35; № 6. С. 42–44; № 7/8. С. 73–76.
160
Там же. № 4. С. 60.
161
Репертуар: сб. материалов. Пб.; М., 1919.
С. 126.
162
Казань, 1921.
163
Прыгунов М. Д. Русская сцена за последние 40
лет, 1880–1920: программа публ. лекций. Казань, 1921.
С. 4.
164
Там же. С. 5.
165
Культура театра. 1921. № 6. С. 51–52.
166
Пб.; М., 1919. С. 117–124.
167
Пб., 1921. С. 157–159.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 821.161.1"18"
В. В. Головин
К проблеме комментария пушкинского ноэля
«Сказки. Noël» («Ура! в Россию скачет…»)
В статье предпринят комментарий образа Буки в стихотворении Пушкина 1818 г. «Сказки. Noël». Исследуется, как традиционное понимание пространственно-временных категорий и «фольклорная память» образа
могут играть в ситуации политического памфлета.
Ключевые слова: Пушкин, Бука, Noël, памфлет.
V. V. Golovin
To a problem of commenting on Pushkin’s noël
«Fairy tales. Noël» («Urah! V Rossiju skachet…»)
The purpose of the given article is to comment on the character of Buka in Pushkin’s 1818 poem «Fairy tales.
Noël» is undertaken. A research of usage of traditional understanding of existential categories and «folklore
memory» in a political lampoon is performed.
Keywords: Pushkin, Buka, Noël, lampoon.
Литературный персонаж, даже если он является «двойником» фольклорного, обладает иным
функциональным полем. По сути дела, это только литературный образ, поскольку он функционирует и воспринимается в совершенно иной,
чем в традиции, культурной сфере. Но при всех
своих функциональных трансформациях и изменении адресата воздействия, такой образ может
внести в литературный текст весьма любопытную коллизию, содержание которой расшифровывается только в традиции.
Наверное, одна из первых попыток поэтического освоения традиционного образа Буки
представлена в стихотворении А. С. Пушкина
«Сказки. Noël» (1818)1. В ноэле Пушкина происходит нарочитое смешение жанров (колыбельная, сказка, памфлет), времени и пространства
(«новозаветное», европейское, российское),
персонажей (Божественные, демонологические
и реально-чиновничьи). Вместе с тем ситуационный (убаюкивание), временной (Рождественский) и образный ряд обуславливают свою логику в этом, казалось бы нарочито эклектичном,
поэтическом построении.
Noël (Рождественская песенка) требует упоминания начала Новозаветной истории. У Пушкина Мария успокаивает младенца-Спасителя.
«Сказками» оказывается драматическое «вещание» царя-отца: «Царь входит и вещает», и именно они и должны окончательно усыпить младенца: «А мать ему: «Бай-бай! Закрой свои ты глаз-
130
ки; // Пора уснуть уж наконец, // Послушавши,
как царь-отец // Рассказывает сказки». Пушкин
иронически обыгрывает традиционную ситуацию убаюкивания. Младенец в ноэле засыпает,
слушая «сказки» не в фольклорном значении
этого слова, а в другом – переносном («сказки»
как ложь, вранье). Обозначение жанра сказки
в стихотворении – лишь интрига, а не указание
на использование жанровой традиции. Но при
этом определение «сказки», вынесенное в название, задает определенное отношение к содержанию. Сказка – это заведомый вымысел.
Таким образом, как к фикции, обману следует
относиться и к речи царя2. И здесь в свои права
вступает колыбельная песня, представленная
ситуацией убаюкивания, маркером жанра («Байбай»), формулами («Не плачь, дитя, не плачь
сударь», «Закрой свои ты глазки») и мотивом
пугания с традиционным колыбельным образом – Букой:
…Мария в хлопотах Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука – русский царь!»
Уподобление царя Буке исключительно
в русской традиции. Семантика авторской
формулы «Вот бука, бука – русский царь» опирается как на общеизвестность колыбельного
персонажа, так и на коренящийся в сознании
каждого русского человека страх перед царем.
Бука – демонологический образ, обитатель
«чужого пространства», по народным пред-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
К проблеме комментария пушкинского ноэля «Сказки. Noël» («Ура! в Россию скачет…»)
ставлениям – «чужой»; несущий опасность.
Но сопоставление русского царя и «чужого»
Буки вносит в стихотворение особый смысл.
Бука – весьма своеобразный персонаж народной демонологии. С одной стороны, и как
чаще всего воспринимается Бука, это образ
пугания. Не только в колыбельной, но и в быту
Бука предстает как образ страха: в Тихвинском
уезде в окно кличут «Буку» для незасыпающего младенца, Бука «используется» в ситуации
объяснения-пугания при прекращении грудного кормления (например, тихвинское «Я и титьку
и зыбку снесла Буке на болото» – Новгородская
обл., Хвойнинский район, Ворониха. Алексеева Е. П. 1911 г. р. Записано автором в 1990 г.)3.
Уже с конца XVIII в. комментаторы русских
«суеверий» определяют Буку только как «устрашателя детей». Такое «демонологическое амплуа» повторяется и у В. И. Даля: «мнимое пугало, которым разумные воспитатели стращают
детей».
Но некоторые наблюдения позволяют нам
предположить, что в тексте ноэля могут подразумеваться и другие черты образа Буки.
Бука для Пушкина не случайный, а осмысленный персонаж, он фигурирует в «Борисе Годунове»
(1825) как весьма агрессивный образ4. В письме
Пушкина А. Дельвигу из Малинников от 26 ноября
1828 г. есть строки: «…Здесь мне очень весело, ибо
я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают,
что я приехал набирать строфы в„Онегина“ и стращают мною ребят как букою»5. О том, что данные
строки возможно понимать буквально, свидетельствует контекст данного и предшествующего
писем (середина ноября 1828 г. А. Дельвигу).
Бука – существо весьма неопределенное
по виду и пространству обитания. Он может
быть и маленьким (букарка), и ростом с березу.
Его вид и образ имитируют крестьяне, одеваясь в вывернутую шубу (Курская губ.) или кладя
на грудь щетку (Заонежье). З. К. Завойко обнаруживает его в белом и в саване6. В энциклопедии
Брокгауза и Ефрона он описан следующим образом: «Народная фантазия, олицетворяя буку,
изображает его с огромным открытым ртом и с
предлинным языком, которым хватает детей и,
бросив в глотку, пожирает их»7.
Место обитания Буки неопределенно: лес,
болото, сарай, пустое строение, монастырь. Бука
неопределенен и по его демонологическому
статусу (домовой, дворовой, овинник, леший)8.
Таким образом, Бука определяется только
по своей функции, т. е. по своей единственной
способности «пугать», а именно детей. В подтверждение приведем популярную поговорку:
«Пугают молодого букой, а старого мукой».
Итак, Бука в традиции:
– обладает только одним определенным
свойством – он является образом пугания;
– характеризуется определенной неполноценностью – ни в одном жанре русского фольклора он не завершает объявленных или предполагаемых агрессивных действий;
– бытует только в «детской жизни», т. е. адресат предполагаемых действий данных демонологических персонажей – ребенок, младенец.
По мере взросления ребенка, с переходом его
в социальный статус подростка и взрослого данные существа теряют для него демонологический потенциал. Таким образом, мы фиксируем
изменение значимости персонажей в зависимости от возраста носителей традиционной культуры, что делает их серьезным исключением
в системе традиционных верований;
– бытует в строго ограниченных жанрах, адресованных детям – в колыбельной песне и в пуганиях при убаюкивании, а также в пуганиях
на нарушение детьми поведенческих запретов.
В быличках данные образы встречаются редко,
видимо, из-за жанровой установки на достоверность. Чаще всего былички с Букой имеют характер одноэпизодных толкований и организуются
в качестве ответа на вопрос собирателя.
В фольклорной колыбельной Бука появляется именно на границе своего и чужого миров,
затем его старательно изгоняют, например: «Баюбаюшки-баю, // Сиди Бука на краю»; «Баю-баюшки,
бай-бай, // Поди, Бука, под сарай.»; «Бай-бай-байбай, // Не ходи-ка бука в бай. // Бука, в байку
не ходи…». Не только в колыбельной песне,
но и в этнографической реальности установление
контакта с Букой происходят на границе «своего»
и «чужого» пространства. Именно в окно (граница
между внутренним и внешним) кличут Буку для незасыпающего младенца (Тихвинский уезд).
Интересно, что в стихотворении Пушкина символика границы представлена как обозначением
Рождественского времени, так и образом «кочующего деспота». Святки актуализируют и временные, и пространственные границы (гадания
на перекрестках дорог), что и объясняет явление
святочного разгула нечистой силы. Неслучайно
131
В. В. Головин
у Пушкина возникает нечисть, только колыбельного, а не святочного происхождения (Бука).
Русский царь оказывается, как и Бука, пограничным персонажем вследствие его прибытия
из «чужого» мира («Ура! в Россию скачет // Кочующий деспот»). Царь приближается к границам
уже не только как реальный монарх, но и как
«Бука». Приобретенные царем вполне реальные признаки «иностранности» могут быть
истолкованы и как атрибуты мифологического
«чужого»: «И прусский и австрийский // Я сшил
себе мундир». Образ колыбельной демонологии, Бука, начинает моделировать образ стихотворного сатирического памфлета. Уподобление
русского царя Буке имеет и пародийный оттенок: Бука, конечно, нечисть, но это нечисть, которой можно испугать только маленьких детей.
Пушкин еще больше «обезоруживает» Буку –
сам Бука убаюкивает младенца сказками9.
Следует отметить еще один факт – в устойчивых мотивах фольклорной колыбельной
песни, основного жанрового поля образа, Бука
старательно изгоняется из «своего» пространства, из пространства младенца в пространство
чужое: «Поди, Бука, под сарай» (самая частая
формула с Букой, реже он «сидит на краю»).
Его не допускают в «свое» пространство («Бука,
в байку не ходи»; «Бука, в избу не ходи»). Могут
объясняться причины изгнания: «Мою Юлю
не пугай»; «Ай, Бука, детку не буди»; «Поди, Бука,
не мешай». Буку часто наделяют работой: «Коням
сена надавай». Мотив пугания-предупреждения
с образом Буки в большинстве случаев разворачивается в следующую сюжетную структуру:
обозначение (приход вредителя) – его изгнание
(определение ему работы). В большинстве текстов уже начальная формула строится на его изгнании «Бай-бай-бай, // Поди, Бука, под сарай».
У нас даже есть полевая запись колыбельной
(1994 г.), где балладический мотив «татарского
полона» органично сочетался с мотивом, где изгоняется другой «чужой» – колыбельный Бука:
Баю-баюшки-баю,
Колотушек надаю.
Колотушек двадцать пять,
Чтобы Юле крепко спать.
Баю-баюшки-баю,
Да вот и матушку мою.
Ты по матушке русеночек,
А по батюшке да татарченочек.
Баю-баюшки-баю,
132
Сидит Бука на краю.
Баю-баюшки-баю,
Ходи, Бука, под сарай.
(СПбГУКИ. Тихвинский фольклорный архив.
Коллекция колыбельных песен. № 104)
Мировоззренческий комментарий к такому
мотиву изгнания «чужого» Буки может быть следующим: плач, истерика ребенка, по народным
представлениям, могли трактоваться как информация о влиянии «чужого» (когда ребенок
во сне улыбается, смеется: «Ангелы небесные
беседуют со младенцем, если плачет – думают,
что ребенок во сне видит буку»10. Таким образом,
сразу возникал пугающий текст, опосредованно
успокаивающий ребенка и изгоняющий в своем
сюжете причину его беспокойства – колыбельную нечисть (например: «Иди бука на сарай, //
И сыночка не пугай»). Обратим внимание на то,
что у Пушкина композиционно образно повторяется структура традиционного охранительного действия (плач младенца как «результат»
действия нечисти, пугание и одновременное
успокоение).
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель громко плачет,
А с ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука – русский царь!»
Охранительная функция в колыбельной
осуществляется призывом или обозначением
Божественных персонажей. У нас есть множество записей колыбельных, когда Божественные
персонажи появляются сразу после изгнания
Буки и таким образом еще раз снижается его
«вредоносность»:
Баю-бай, баю-бай,
Поди, бука, на сарай,
Под сараем-то коза,
Оловянные глаза,
Под сараем-то кирпичи,
Буке некуда легчи.
Поди, бука, под сарай,
Коням сено надавай,
Кони сена не едят,
Все на Маничку глядят.
Тебя батюшка Христос
Под окошечко принес.
Усыпи тебя, дитя,
Богородица свята.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
К проблеме комментария пушкинского ноэля «Сказки. Noël» («Ура! в Россию скачет…»)
Тебе спать – не писать:
Только глазки зажать11.
Мы ни в коем случае не предполагаем комментировать пушкинский ноэль в контексте
традиционного мировоззрения, но обратим
внимание, что в данном тексте Божественные персонажи усиливают «изгнание» Буки,
в пушкинском стихотворении, наоборот, Бука
«устрашает» Христа-младенца устами Богородицы. Но «чужой» Бука в традиции изгоняется12,
а смоделированный качествами традиционного
образа «Царь-бука», также с атрибутами чужого
(движется из чужого пространства, акцентируется на границе: «Ура! в Россию скачет», с вредоносными признаками («кочующий деспот»)
и агрессивными желаниями («Лаврову дам отставку, // А Соца – в желтый дом;»), в «чужой»
одежде («И прусский и австрийский // Я сшил
себе мундир.»), в «свое» пространство проникает. И здесь бесплодность царских обещаний
опять вполне коррелирут с нерезультативностью угроз традиционного Буки.
Настоящий комментарий не является попыткой фольклорной идентификации литературного образа. Мы стремились показать,
как традиционное понимание пространственновременных категорий и «фольклорная память»
образа может играть в ситуации политического
памфлета13.
Примечания
1
А. С. Пушкин. «Сказки. Noël».
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель громко плачет,
А с ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука – русский царь!»
Царь входит и вещает:
«Узнай народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О, радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я ел, и пил, и обещал –
И делом не замучен.
Узнай еще прибавку,
Что сделаю потом:
Лаврову дам отставку,
А Соца – в желтый дом;
Закон постановлю на место вам Горголи,
И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли».
От радости в постели
Распрыгалось дитя:
«Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! Закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки».
(Пушкин А. C. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 1.
Стихотворения, 1813–1820. Л., 1977. С. 304–305)
2
Включение жанра сказки не только обуславливает специфику восприятия произведения, но и «подкрепляет» условную ситуацию убаюкивания – сказка,
равноправно с колыбельной, используется в традиционной ситуации убаюкивания.
3
При отлучении от материнской груди во многих
традициях использовали образ Буки: «С той же целью
иногда грудь прикрывали паклей, колючей щеткой
или мехом и подносили к ней дитя со словами: ”Бука
титю съела”» (Логинов К. К. Семейные обряды и верования русских Заонежья. Петрозаводск,1993. С. 87).
4
В «Борисе Годунове», как и в ноэле 1818 г., Бука
появляется в сцене ожидания народом царя («Девичье поле. Новодевичий монастырь»). Возникает некая
смысловая параллель. Баба успокаивает плачущего
ребенка:
Агу! не плачь, не плачь; вот бука, бука
Тебя возьмет! агу, агу!.. не плачь!
Далее действующие лица сцены предполагают,
что как и все, ради появления нового царя, им необходимо плакать (даже фиктивно, используя лук, слюну).
Вновь тот же персонаж:
Ну, что ж? как надо плакать,
Так и затих! вот я тебя вот бука!
Плачь баловень!
(Бросает его об земь. Ребенок пищит.)
Ну, то-то же.
(Пушкин А. С. Борис Годунов // Полное собрание
сочинений: в 10 т. Л., 1978. Т. 5: Евгений Онегин. Драматические произведения. С. 194–195).
Таким образом, в двух сценах ожидания царя,
но в двух разных произведениях у Пушкина фигурирует один и тот же демонологический персонаж.
5
Пушкин А. С. Письмо Дельвигу А. А., 26 ноября
1828 г. Малинники // Полное собрание сочинений: в 16 т.
М.; Л., 1941. Т. 14: Переписка: 1828–1831. С. 35–36.
6
Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи ве-
133
В. В. Головин
ликороссов Владимирской губ. // Этногр. обозрение.
1914. Кн. 103 / 104. С. 39.
7
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1891. Т. 4. С. 864–865.
8
О Буке и его «вариантах» (буване, букане, буканке, буканушке, буканае, букачке) см. подробнее: Власова М. Новая абевега русских суеверий. СПб., 1995.
С. 63–65; Новичкова Т. А. Русский демонологический
словарь. СПб., 1995. С. 60–61. По поводу этимологии
слова и генезиса образа предложено ряд гипотез. См.,
например: Черепанова О. А. Кем «полохали» детей
на Руси // Живая старина. 1994. № 1. С. 24; Новичкова
Т. А. Указ. соч. С. 61.
9
Б. М. Гаспаров иначе комментирует образ Буки
в стихотворении А. С. Пушкина. См.: Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского
литературного языка. Вена, 1992. С. 172–173.
10
РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л. 21. Новг., Череповецкий, 1898. Жуков А.
11
Мартынова А. Н. Детский поэтический фольклор:
антология. СПб., 1997. № 14.
12
Бука в фольклорных текстах имеет достаточно
атрибутов «чужести»: его соблазняют «бесовской»
пищей: «Поди, Бука, на повить, // Там кошку дерут, //
Тебе лапку дают»; наделяют работой, а наделение нечисти особой работой обеспечивает ее изгнание: «Поди,
Бука, под сарай, // Коням сена надавай», «Поди, бука,
под сарай, // Под сараем кирпичи, // Буке некуда легчи»
(Черепанова О. А. Мифологические рассказы и легенды
Русского Севера. СПб., 1996. С. 66); ср. с наделением работой других существа, отнявших сон: в Тихвинском уезде
Бессоннице, или Ночнице, чтобы они не мешали спать
младенцу, для ночной «работы» за матицу втыкали миниатюрную прялочку из лучины с куделью (если не спит
134
девочка) или такую же соху или лук (для мальчика). Приговор при этом был соответствующий «Вот тебе прялка
и кудель, пряди, а не Ваней играй». В Заонежье приговаривали аналогично: «Днем Неспяха, ночью работиха.
Аминь». Вредитель сна наделялся работой: домовым
подвешивали к зыбке кусок кожи с дратвою, веретено
с куделью; под зыбку клали топор или веник (Логинов
К. К. Указ. соч. С. 73). Можно дополнить семантику Буки.
Он часто выступает как своеобразная «имязамена» табуированных для колыбельной опасных образов и типизируют «чужого», посредством своей устойчивой формулы, в концовке которой заложено отвлечение и изгнание
вредителя. Колыбельная для всех «чужих» использует
устоявшуюся формулу изгнания Буки, неоднократно испытанную (своего рода – «верное средство»), что усиливает охранный потенциал жанра. Например:
О бай-бай-бай,
Ты, собачка, не лай,
А ступай под сарай,
Да там косточки грызи,
Нашу Нюшу не буди.
(Мартынова А. Н. Указ. соч. № 163)
13
Нам встретилась еще одна литературная колыбельная «Бука» («Буржуазно-колыбельная песня»)»
Д. Бедного, включенная в поэтическую повесть «Про
землю, про волю, про рабочую долю» (1920), но здесь
в образе Буки выступает большевистская газета
«Правда»:
Спи, дитя мое, усни,
Мне с тобою мука.
К «Правде» ручек не тяни –
«Правда» – это бука…
(Бедный Д. Избранные произведения. М.,1963. С. 401–
402).
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 821.161.1"19"
С. Г. Леонтьева
Мюнхгаузен в 1920-е гг.:
к истории авантюрности в детской литературе
В статье охарактеризованы приключенческие произведения русскоязычной детской литературы
1920-х гг. В период с первых советских переизданий книги о бароне в 1923 г. до второго издания перевода
К. Чуковского в 1928 г. советская детская литература пережила настоящий бум авантюрного жанра для детей
(С. Ауслендер, П. Бляхин, Р. Волженин, Л. Остроумов и др.). Персонажи и мотивы авантюрных детских произведений 1920-х гг. напоминают немецкого барона-враля и его похождения: это и залихватские военные подвиги на полях Гражданской войны, и невиданные путешествия при помощи экстремально-экзотических транспортных средств и пр. При том, что авантюрные сюжеты детской литературы 1920-х гг. наследуют книгам
о бароне и традиции предшествующей русскоязычной и западной авантюрной литературы, они встраиваются не только в идеологический формат эпохи, но и в более широкий контекст авангардистского изображения
нового человека в советском искусстве 1920-х гг., тесно связанный с «cоциалистической утопией» нэпа.
Ключевые слова: детская литература 1920-х гг., персонажи детских приключенческих книг, авангардистское изображение нового человека в советском искусстве.
S. G. Leontyeva
Münchhausen in 1920th years:
to the history of children’s adventure literature
The article describes children’s adventure literature in the 1920s. Soviet children’s literature witnessed a real
boom of an adventure genre (S. Auslender, P. Bliakhin, R. Volzhenin, L. Ostroumov and many others) during the
period from the first soviet republications of a book about the baron in 1923 till its second edition in 1928 translated
by K. Chukovskii. Characters and motives of children’s adventure books of the 1920s remind stories about the
German baron-liar and his adventures: this includes heroic deeds on battlefields during the Civil war, unbelievable
travels with a help of extreme and exotic vehicles and so on. Adventure plots of children’s literature of the 1920s
succeed not only to books about Münchhausen but to the tradition of earlier Russian and western adventure
literature. In this way, they fit both into the ideological format of that era and wider context of an avant-garde way
of portraying a new person in soviet art in the 1920s, which is closely connected with «socialist utopia» of New
Economic Policy.
Keywords: children’s adventure literature in the 1920s, characters of children’s adventure books, avant-garde
way of portraying a new person in soviet art.
Может и бывальщина, сам-то я не видел такое, а может и было
кой-чего.
(Из отзыва на книгу о бароне Мюнхгаузене
деревенского ребенка в 1929 г.) 1
На годы нэпа пришелся расцвет формульной
нереалистической детской литературы, и прежде
всего авантюрно-приключенческой ее разновидности. В этот период традиция авантюрного повествования в детской литературе пережила неимоверный подъем. Об исключительном интересе
маленьких читателей к авантюрному повествованию свидетельствуют и результаты обследований читателей-детей, которые велись в эти годы
Институтом детского чтения (ИДЧ)2. В бюллетенях рецензентской комиссии ИДЧ сообщалось,
что большинство детей склонно читать книги
увлекательные, «ужасные», «которые бузу трут –
вот бы читануть», «чтобы было побольше крови»,
«чтобы приключения» и пр.3 «Книги, проведенные
через детей», – это в большинстве авантюрные
произведения, например «наиболее ходкими
авторами» в 1927 г., по данным Ленинградского
отдела народного образования, у мальчиков оказались Ж. Верн, Майн Рид, Дж. Лондон (у девочек
этих авторов потеснили Чарская, Пушкин и Гоголь),
а затем следуют новые советские писатели4. Среди
135
С. Г. Леонтьева
списков «ходких книг» Мюнхгаузен не встречается, нет его и среди книг, рекомендуемых для комплектования детских библиотек, хотя в 1920-е гг.
он переиздавался5.
Так в 1923 г. в серии «Всемирная литература»
в ГИЗе вышел перевод К. И. Чуковского6. Несмотря на то, что сам К. Чуковский был крайне обеспокоен авантюристским разгулом в массовой
литературе, писал по этому поводу критические
статьи, выход нового перевода и другие переиздания Мюнхгаузена знаменовали оживление
авантюрного начала в новой детской литературе7. Выход переводов К. И. Чуковского, С. Г. Займовского, И. Ренца и множество героико-приключенческих повестей и рассказцев 1920-х гг. можно
рассматривать как ответ на призыв Н. П. Бухарина
создать «коммунистического Пинкертона»8.
Сами названия книг для детей, вышедших
с 1923 по 1929 г., говорят в пользу их авантюристичности: Р. Волженин «Необычайные приключения товарища Чумички» (1924), А. П. Григорович «Удивительные приключения Петра, Ивана
и одного аэроплана» (1925), С. Ауслендер «Некоторые замечательные случаи из жизни Ли-Сяо»
(1927), И. Груздев «Жизнь и приключения Максима Горького» (1927) и многие другие. В названии,
данном Чуковским новому переводу, – «Удивительные путешествия, приключения и военные
подвиги барона Мюнхгаузена» – совмещены все
основные авантюрные темы, представленные
в названных и других оригинальных и переводных произведениях для детей 1920-х гг.
Которые бузу трут – вот бы читануть
Героико-приключенческая литература
1920-х гг. – это десятки произведений, посвященных героическим будням революции
и Гражданской войны. Еще в предшествовавшее десятилетие события Первой мировой
войны и участие в ней детей активизировали
формирование военно-героического канона
в детской литературе (например, книга «Детигерои на войне», вышедшая в 1915 г.), начавшееся еще в XIX в. Однако именно в 1920-е гг.
изображение героических событий и геройских
поступков все более начинает напоминать военные подвиги Мюнхгаузена9. Типичными примерами таких залихватски-завиральных сюжетов
стали «Необычайные приключения товарища
Чумички» Р. Волженина10, «Красные дьяволята»
П. Бляхина11, «Макар Следопыт» Л. Остроумова12,
«Дни боевые» С. Ауслендера13, «Красный бакен»
136
С. Григорьева14, «Федька Кувылда» Д. Четверикова15, «За отцом» В. Д. Ряховского16. Героями этих
произведений были и взрослые, и дети. И те,
и другие по-мюнхгаузеновски бойкие и бравые
воины. Например, товарищ Чумичка проявляет
себя воякой-храбрецом:
Хоть устал и ослаб –
Приезжает ночью в штаб.
Узнает, что Петроград
Взять начальники хотят.
Всех порезать, всех побить,
Люд рабочий загубить,
Матерей в тюрьму забрать,
А ребят отодрать.
Чумичку приодели
В шинель и новый шлем.
Чумичка первый в деле –
Не сдаст ни перед кем.
Вояка наш недаром
Храбрец и большевик:
Он вместе с комиссаром
Садится в броневик.
Броневик летит,
Тарахтит,
Пыхтит,
А в него-то летят
За снарядом снаряд,
Разрываются,
Ударяются…17
Новые герои – дети-пионеры – совершали
«необычайные поступки», далеко выходящие
за границы возможного. По словам Е. Балашова,
героями подобных авантюрных сюжетов становились «красные партизаны», которые, столкнувшись лицом к лицу с «классовым врагом» (попав
в плен к белым и т. п.), «ловко, быстро и просто
преодолевали все опасности и препятствия
и выходили победителями злодеев, противников.
Белые же представлялись негодяями, обжорами,
пьяницами, лентяями и дураками, так что обмануть и победить их не стоило никакого труда»18.
И действительно, все дети-герои – летучие, скачущие, побеждающие Махно и Деникина и прочих
«врагов советской власти», весьма напоминают
героя осады Гибралтара и Очакова – героя в высшей степени смелого, находчивого, успешного
на рискованном поприще. Понятно, что сводить
приключенчество советских пионеров и комсомольцев к авантюрности Мюнхгаузена нельзя,
но погони и скачки, облавы и аресты, провалы
и катастрофы, из которых главные герои всегда
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Мюнхгаузен в 1920-е гг.: к истории авантюрности в детской литературе
находят хитроумный выход, на фоне переиздания
Мюнхгаузена видятся особенно выпукло.
Тем временем подобные произведения ожесточенно критиковались за отсутствие правды
действительности: «Реальная действительность
дает бесконечно богатый, разносторонний, постепенно усложняющийся материал для формирования всех сторон растущего детского
организма. Материал этот, взятый без всяких искажений, утрировок, домыслов, постепенно организует опыт ребенка, ориентируя его в явлениях природы и общественной жизни, и в то же
время повышает пластичность и творческие
возможности ребенка, не уводя его от действительности, а ведя к ней»19. В обсуждение
границ правдоподобности и реалистичности
были втянуты, казалось бы, вполне лояльные
авторы и даже активные сторонники советской
власти: П. Бляхин20, С. Ауслендер, Л. Остроумов,
Л. Гумилевский и многие другие.
К 1929 г. эти авторы получили жесткие политические ярлыки: «Кого мы называем приспособленцами? Писателей, спекулирующих
на революционых темах, дающих антихудожественные и антипедагогические вещи, фальсифицирующие революционный пафос» 21 .
Критика приспособленцев приобретала адресно направленный агрессивный характер,
так И. А. Желобовский, в 1930 г. обличая Льва
Остроумова, писал о его книгах: «Героики гражданской войны в них нет. В цепи штампованных
положений, из которых они состоят, слишком
очевиден примат приема. Авантюрная форма,
не преодолевая материала, а прошедшая мимо
него, заменившая пафос настоящей борьбы легким анекдотом, нам не нужна»22. В своей статье
со знаковым названием «В защиту жанра („Небывальщина «и романтизм)» Остроумов отстаивал право на авантюрную героику, доказывал,
что герои романтического произведения – это
герои советские: «Они наделены исключительными качествами, им всегда все удается, побеждают ли они кентавров или драконов, освобождают ли страну от гнета мавров, строят ли
социализм в окружении капиталистических
стран»23. И совсем вразрез с социальным заказом провозглашал: «Наша задача – воспитать
сильного и предприимчивого гражданина»24.
А это называется удивительные приключения – быль
Таких предприимчивых молодых геро-
ев к концу 1920-х гг. накопилось достаточно
много. Помимо участия в военых действиях,
они по-мюнхгаузеновски путешествовали. Путешествовали герои детcкой литературы с двумя
целями: это либо страны, в которых в ближайшем будущем грядет мировая революция (чаще
всего освещается политическая жизнь Китая
и Германии как главных претендентов на продолжателей мировой революции), либо неразвитые и забитые туземные страны. В книжке Владимира Юрезанского «Клад» с подзаголовком
«Повесть о юных пионерах, их жизни, подвигах
и приключениях»25 по приглашению германских пионеров русские пионеры едут в Гамбург,
на обратном пути в Польше делегатов арестовывают, но товарищи заключенных находят клад
в скифской могиле, подкупают тюремщиков,
и делегаты бегут из тюрьмы. В авантюрной повести Павла Тупикова26 «Комсомольцы в дебрях
Америки»27 происходят аналогичные события:
по поручению комсомола двое юношей едут
в Каир для установления связи с местной организацией и получения информации о юндвижении (!). В Каире у приехавших похищают чемоданы со всеми документами, им приходится
искать заработка. Они нанимаются в торговую
экспедицию, отправляюшуюся в глубь Африки
(попутно они продолжают обследование континента на предмет юных африканских пионеров), и в итоге хитроумно проходят все испытания. Заметим, что иные земли изображаются,
как правило, с резкой социальной критикой
в традициях политической сатиры, свойственной «Мюнхгаузену» Бюргера.
Помимо бравости и смекалистости в преодолении неожиданных препятствий, героям
подобных произведений свойственна традиционная для авантюрного повествования легкость
перемещения в пространстве:
Брошен Мишка
В кучу с книжкой
Там, где слон лежит без глаз.
А без дела
Надоело, –
На коня и на Кавказ!
Он без страху
взял папаху,
Сунул ноги в стремена
Где- же бурка?
Гей, каурка!
За страной летит страна28.
137
С. Г. Леонтьева
Несмотря на то, что «нет дорог меж гор
в глуши», герой успевает навестить и чеченцев,
и осетин, и ингушей, и карачаевцев… Отправляются герои и в Китай, и в Египет, и в Африку,
и в Америку…29
В стихотворении «Идем за львом» С. Преображенского, имеющем подзаголовок «Необычайное приключение с музыкой, танцами и пением», герои отправляются в Африку, посмотреть на тамошних зверей. Никакие препятствия
не мешают их стремительному передвижению:
Мы – туристы-следопыты,
Нам в пути помехи нет.
Мы идем, где лев сердитый,
Где удавы в километр.
Луки туги, остры стрелы.
Не робей, иди вперед!
Где таких видали смелых?
Кто таких, как мы, найдет?
<…>
Ваня Вот какое горе – на пути у нас море!
(Маня начинает всхлипывать.)
Ваня Ты не плачь, Маня, мы перелетим его на
аэроплане! <…>
Ваня Есть контакт? Даешь контакт!
Маня Мы летим – и это факт!
Ваня Забирай повыше путь!
Маня Лишь бы месяц не столкнуть!30
Герой стихотворения Г. Шапошникова отправляется во сне в Китай:
Быстро сел в аэроплан
И над городом-столицей
Полетел могучей птицей.
– «Летчик, – прямо направляй
И лети скорей в Китай!»
Пролетели над Уралом,
Славным озером Байкалом.
Словно в сказке-небылице
Ваня вихрем-вихрем мчится..
Вот и дивный, новый край –
Удивительный Китай31.
Пионер Мишка во сне на аэроплане летит
над страной, прилетает за границу в тюремный
двор, забирает оттуда сидящих за решеткой
«вождей» и т. п.32 Пожалуй, самый распространенный способ перемещаться – прицепиться
к крылу аэроплана. Именно так спасается от фашистов Федя Рудаков:
Но враги устали.
И враги отстали.
До аэроплана
138
добежав сквозь мглу,
В страхе видит Федя:
самолет уж едет…
Прицепился Федя
вмиг к его крылу…33
Так перемещается Чумичка, так же перемещается Маляр Сидорка в рассказе М. Андреева34, его зацепил аэроплан и понес в Индию,
где Сидорка всех приходящих к нему зверей
по их просьбе красил в красный цвет. Затем
аэроплан с Сидоркой попадает в море, а потом
уже с помощью кита герой попадает в Ленинград. Так перемещается и Чуч-ло В. Лебедева35,
автор вообще помещает своего героя в ситуации, типологически сходные с теми, в которые
попадал знаменитый барон: «Жил на огороде
индейский костюм Чуч-ло, и все его боялись.
Было ему скучно. Тогда он придумал одну штучку – притворился очень добреньким. Стал он совсем не страшный, вороны на него сели, а он
к ним прицепился. Посидели-посидели вороны
и полетели. Долетели они вместе до дерева, Чучло задел рукавом за веточку и повис на ней»36,
затем он перестрелял стадо бизонов, заткнул
собой дырку в тонущем корабле, замерз и заснул, его съел медведь – он отогрелся в животе,
«разрезал медведю брюшко и вылез»37.
Разворачивающаяся с середины 1920-х гг.
дискуссия о методе в детской литературе содержала резкую критику подобных произведений:
«Все эти новые дети, все эти фабзайчики и пионеры удивительно похожи один на другого: все
одинаково бодрые, жизнерадостные, всегда
готовые, всегда говорят одинаковой речью,
то гладкой, как пункты инструкций, то задорнокосноязычной, как кружковый жаргон»38.
Между тем такой тип героя детской книжки
более чем согласуется с литературным контекстом эпохи – механистичный «авантюрист» является не только частью детской литературы39,
но встраивается и во взрослые поиски нового
героя в литературе, и в более широкий контекст
авангардистского изображения нового человека
в советском искусстве 1920-х. К тому, чтобы изобразить ребенка 1920-х гг. как человека авантюрного, давала предпосылки и социально-историческая действительность: а именно различные
репрезентации мобильности в детской жизни
1920-х – смены (порой неоднократные, взаимообратные) социального статуса, миграция
по стране и за ее пределы и пр.40 Образ жизни
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Мюнхгаузен в 1920-е гг.: к истории авантюрности в детской литературе
литературных героев отражал действительную
детскую жизнь с ее нестабильностью, чреватостью потери дома и родителей, вынужденными
или желанными возможностями уехать на стройку / фронт / могилу к Ильичу и т. п.41 Однако педагогическая критика не готова была мириться
с таким «предприимчивым реализмом».
А кабы не врал, и интересу не было бы
Неправдоподобная авантюристичность, ее
вольная и невольная гротескность в литературе
для детей в устах педагогов 1920-х гг. постоянно
вызывают напряженные размышления о пределах правдоподобия в литературе42. Пожалуй,
единственной альтернативой отвергаемой педагогами сказке стал сон, сон как литературный
прием, рамка для неправдоподобных приключений. Любопытно, что и для самих детей сон – это
достойный способ легитимизации недостоверности. Так в одном из детских отзывов о Мюнхгаузене содержится следующее рассуждение:
«Я так думаю, он главного-то и не написал, вот
мол с пьяну мне такое преставляется или еще как,
сон там приснился или еще как…»43.
Действительно, многие сюжеты авантюрной
детской литературы 1920-х гг., в том числе и вышеописанные, строятся на разграничении яви
и сна: герой засыпает, ему снится сон44.
У костра ребятам
на траве примятой,
Федя сон чудесный
ловко рассказал…
Эй, ребята, Федю
бросьте звать «медведем»
Федя… у фашистов
знамя отобрал.
Это, Федя, дело! –
И вожатый хлопнул
по плечу Федюшку,
повалил в траву:
Ты таким, вот, смелым,
ловким, расторопным
будь не только в грезах,
но и наяву!..45
Дидактическая позиция не допускает разночтений: героем надо быть наяву. Но педагогической трезвости не мешают новые идеологические веяния – в новую нестабильную
утопическую эпоху невозможное становится
возможным, сны оборачиваются явью, вранье –
правдивой историей. Граница между вымыслом
и правдой факта размывается. Противопостав-
ление грезы / явь вообще очень существенно
для 1920-х гг., но при всем том фантазирование
о летучих и прытких фабзайчиках имеет и другое измерение: в пореволюционных условиях
это бахвальство приобретает иной оттенок –
оно качество нового ребенка, ищущего подвига,
которому всегда есть место в жизни. «Социалистическая утопия» нэпа, в том числе и в литературе, была склонна фантазировать о новом человеке: его биологическом и психологическом
совершенстве46. Поэтому и вытаскивание себя
за косичку из болота может быть рассмотрено
в ряду новых нечеловеческих возможностей
авангардного человека 1920-х гг.
Так или иначе педагоги твердо стояли
на своих прореалистических позициях. Неслучайно особое (но не пристальное) внимание
педагогической общественности привлекают
наглые врали: «Есть целый ряд „нелепых“, преувеличенных и неправдоподобных приключений
часто с фантастическими героями (приключения
паяца, приключения малюток-эльфов, приключения озорников, – знаменитые Макс и Мориц, –
вралей, вроде барона Мюнхгаузена и т. п.)»47.
Вышеназванные решительно осуждаются, так
как бахвальство и преувеличение своих возможностей расцениваются как принадлежность
неразумного буржуазного строя.
Тем временем в 1929 г. в одной из педагогических статей среди других результатов обследования детей-читателей приводится любопытный «подслушанный разговор мальчиков 13-,
14- и 15-летнего возраста»:
Возвращая барона Мюнхгаузена, мальчик
15 л. говорит: «Опять не рад, что взял… неинтересно: наврато».
Мальчик 13 л. спрашивает: «А про что писано?» – «Да так, про одного вруна… хвастает все
один там, немец какой-то что ли».
Мальчик 14 л. вступает в разговор: «Вот то да,
не слушайся его, книжка что надо, оборжешься
читамши, пущай его врет, здорово».
Мальчик 13 л.: «А кабы не врал, и интересу не было бы, вот надысь интересную читал,
„Конек-Горбунок“…» – «Ну то сказка, сказку читать, кто любитель, в сказке всегда ложь, знает
что плетет, а это называется удивительные приключения – быль»48.
В этом обсуждении показательно следующее – мальчикам 13–14 лет, и они деревенские
читатели, что подтверждает – в 1920-е гг. Мюнх-
139
С. Г. Леонтьева
гаузен входил в круг чтения не только школьников I ступени, но и детей постарше, тех же,
что читали Бляхина и Остроумова. У этой книги,
как кажется, тогда и всегда была своя читательская аудитория.
Однако на обширном фоне довольно ожесточенных «рассуждений о методе» – быть
или не быть реализму в детской литературе –
целенаправленно о Мюнхгаузене не вспоминали. Можно предположить, что игнорированию
барона со всеми его историями способствовала очевидная классовая чуждость героя, хотя,
казалось бы, она могла стать удобным поводом
для заклеймения книги, но не стала. В конце концов немаловажную роль сыграла сомнительная
репутация этого текста у педагогической общественности, сложившаяся задолго до 1920-х гг.,
и как следствие этой репутации – инерционное
пренебрежение к Мюнхгаузену. Гораздо актуальнее оказалось обличить «мутноглазых»
современников (вроде самого автора перевода – Чуковского) и остальных извращенцев революционного пафоса.
К концу 1920-х гг. критика приключенческой литературы звучит все настойчивей, к началу 1930-х формулируется максимально безапелляционно: педагоги не могут согласиться,
что в приключенческой литературе «чудесами
и удалью легко преодолеваются те конкретные
страдания и те действительные препятствия,
с которыми сталкиваются живые пролетарские ребята»49. И хотя известная деятельница
в области изучения и контроля детского чтения
А. Покровская утверждала еще в 1927 г.: «Темы
социальной и политической борьбы занимают в детской книге главное место, вытеснили
большинство старых сюжетов <…>. В два-три
года создалась детская книга, идеологически
соответствующая новым заданиям. Основное
содержание этой новой книги – быт»50, ее оптимистичное суждение не соответствовало литературной действительности, оно скорее отражало стремление библиотекарей и педагогов
выдать желаемое за действительное.
В 1928 г. выходит второе издание Мюнхгаузена в переводе К. Чуковского (правда, под более
скромным названием «Приключения Мюнхгаузена»), а в журнале «Пионер» в том же году публикуется «Красный Мюнхгаузен». Мюнхагаузен в этом
журнальном изводе советизируется, но выглядит
эта попытка случайной и более к ней не возвра-
140
щаются. Таких случаев в детской литературе
(и не только детской), когда к имени героя с пользой и без пользы приставлялся эпитет красный,
было немало, например, рассказ М. Францева
«Красный Ромуальд» (1923) о «вожде тружеников
долины», поднявшем восстание земледельцев
при некоем короле, жившем «на высокой горе,
над широкой рекой» в «старом королевском
замке» и владевшем «закованными в железо
рыцарями»51, рассказы Л. Лариной «Красные
шапочки» и «Тонио красный»52. В первом случае
красные шапочки надели на себя пролетарские
дети, отправившись на демонстрацию протеста,
а во втором – так зовут итальянского циркачаантифашиста, которого фашисты пытаются убить
прямо на арене цирка за цвет его одежды, поэтому он уезжает к пионерам в Россию, где «не бьют
детей за то, что они надевают красные платья»53.
Мюнхгаузен же легко расстался с красным платьем, единожды его надев.
Таким образом, в 1930-е в гг. официальном
библиотечно-педагогическом дискурсе уже
окончательно доминирует лозунг, сформулированный Н. Богдановичем в его статье «Агитация в детской литературе»: «Горячее публицистическое слово часто может быть доходчивее иной беллетристической преснятины»54.
Книга П. Бляхина «Красные дьяволята» с 1928 г.
не будет переиздаваться до 1960-го, а в 1937 г.
будет репрессирована (до 1958 г.), в то время
как перевод К. Чуковского в 1930-е гг. выдержит
7 переизданий и затем будет переиздаваться
практически каждый год.
Примечания
1
Обнимская Ю. Дети в деревенской библиотеке //
Книга детям. 1929. № 1. С. 47.
2
Например, с 1923 г. выходил «Бюллетень» (Новые
детские книги / Ин-т методов внешк. работы, Отд. дет.
чтения. М., 1923–1928), отчеты ИДЧ и региональных
библиотек публиковались в библиотечной периодике:
«Красный библиотекарь», «Книга детям» и др. Сводные
данные по кругу детского чтения по этим материалам
см.: Добренко Е. А. Формовка советского читателя: социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997. С. 70–73.
3
Обнимская Ю. Указ. соч. С. 42.
4
Лилина З. Отбор лучшей литературы // Книга
детям. 1928. № 1. С. 7.
5
Редкий случай, когда Мюнхгаузен встречается
в каталогах-указателях: «Слушай, пионер: каталог
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Мюнхгаузен в 1920-е гг.: к истории авантюрности в детской литературе
книг для пионеров» (М.; Л., 1926). Книга о Мюнхгаузене рекомендуется для среднего возраста. В обзорах
приключенческой литературы Мюнхгаузен не упоминается (см. например, достаточно представительный
обзор: Нестеровская А. Как относятся дети к приключенческой литературе // Крас. библиотекарь. 1929.
№ 2. С. 41–54; № 3. С. 41–52).
6
Распе Р. Удивительные путешествия, приключения и военные подвиги барона Мюнхгаузена: сокращ.
изд. для детей сред. возраста / пер. с англ. под ред. Чуковского. Пг.; М.: ГИЗ, 1923. (Всемирная литература).
7
С 1923 по 1928 г. (до переиздания перевода К. Чуковского) вышли еще два перевода (С. Г. Займовского и И. Ренца, первый в двух изданиях). О переводах
Мюнхгаузена, выполненных в 1920-е гг., см.: Блюм
А. В. Каратель лжи, или Книжные приключения барона
Мюнхгаузена. М., 1978.
8
Об отклике взрослой литературы на этот заказ
см.: Маликова М. «Скетч по кошмару Честертона»
и культурная ситуация нэпа // Новое лит. обозрение.
2006. № 78. С. 32–59.
9
Ср., например, об этом у Е. М. Балашова: «Наиболее перспективными в отношении политического
воспитания являлись те сочинения, которые учитывали возрастные особенности интересов детей и были
максимально приближены к этим интересам. Именно
это и подтверждают примеры большой популярности
книг, авторы которых использовали традиционные
приемы авантюрно-приключенческого жанра: стрельбу, погоню, скачки, смертельно опасные ситуации,
из которых главные герои всегда находят хитроумный
выход. Однако события в этих книгах разыгрывались
теперь не в североамериканских прериях, а в России
времен Гражданской войны, и борьба героев за добро
и справедливость уже не носила отвлеченно гуманный
характер, а окрашивалась определенными политическими лозунгами» (Балашов Е. М. Школа в российском
обществе 1917–1927 гг.: cтановление нового человека.
СПб., 2003. С. 40).
10
Волженин Р. Необычайные приключения товарища Чумички. Л., 1924.
11
Бляхин П. Красные дьяволята. Харьков, 1923.
12
Остроумов Л. Макар Следопыт. М., 1925.
13
Ауслендер С. Дни боевые. М., 1926.
14
Григорьев С. Т. Красный бакен. М., 1924.
15
Четвериков Д. Федька Кувылда. М.; Л., 1926.
16
Ряховский В. Д. За отцом. М., 1926.
17
Волженин Р. Указ. соч. С. 19–20.
18
Балашов Е. М. Указ. соч. С. 38.
19
Моложавый С. По вопросу о реализме в детской
литературе // Новые детские книги. М., 1926. Сб. 4. С. 6.
20
Так, в критической статье А. К. Покровской
«„Приключения” в современной детской литературе»
дается обзор 19 книг, среди которых «Красные дьяволята» П. Бляхина аттестуются как «типичный и яркий
образец „красной романтики” для детей, наивный и лубочный» (Покровская А. К. «Приключения» в современной детской литературе: (обзор 19 книг) // Новые
детские книги. М., 1926. Сб. 4. С. 43), а сам П. Бляхин
характеризуется как «талантливый продолжатель Чарской, лишь контрастный по окраске. Так же негативен
и язык его повести по сравнению с языком творений
Чарской. Вместо институтского жаргона он употребляет жаргон комсомольский» (Там же. С. 44).
21
Дитрих Ю., Олейников Н., Беленко, Кетлинская В. Декларация ленинградской группы детских
писателей-коммунистов // Книга детям. 1929. № 6.
С. 2.
22
Желобовский И. А. Против снижения жанра (По поводу статьи Остроумова) // Там же. 1930. № 1. С. 25.
23
Остроумов Л. В защиту жанра («Небывальщина»
и романтизм) // Там же. 1930. № 1. С. 22.
24
Там же.
25
Юрезанский В. Т. Клад: повесть о юных пионерах,
их жизни, подвигах и приключениях. М., 1927.
26
Писал под псевдонимом «Павел Георгиевич
Низовой».
27
Низовой П. Г. Комсомольцы в дебрях Америки.
М., 1923.
28
Янчевский Н. Сказ про Северный Кавказ.
Ростов н / Д, 1927.
29
Жуков И. Приключения пионеров в Египте. Харьков, 1926; Милевский Т. Пионер в Америке. М., 1925;
Григорович А. П. Удивительные приключения Петра,
Ивана и одного аэроплана М.; Л., 1925.
30
Преображенский С. Идем за львом // Затейник.
1929. № 5. С. 16.
31
Шапошников Г. Ваня в Китае. М., 1927.
32
Гранов В., Гарбычев Н. Воздушные делишки пионера Мишки. М., 1925.
33
Жаров А. Приключения Феди Рудакова. М., 1926.
С. 10.
34
Андреев М. И. Маляр Сидорка. М., 1926.
35
Лебедев В. Приключения Чуч-ло. М., 1922.
36
Там же. С. 3.
37
Там же. С. 12.
38
Марголина С. О беллетристике в детских журналах // Нар. учитель. 1926. № 9. С. 14.
39
См. об этом на материале детской иллюстрации
1920-х гг.: Штейнер Е. С. Авангард и построение нового
человека: искусство совет. дет. кн. 1920-х гг. М.: Новое
лит. обозрение, 2002.
40
См. об этом работы по социальной истории:
Сальникова А. А. Транcформация идеалов и жизнен-
141
С. Г. Леонтьева
ных ценностей русской девочки / девушки в первое
послеоктябрьское десятилетие // Социальная история: ежегодник. 2003; Женская и гендерная история.
М., 2003. С. 411–435; Рожков А. Ю. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской
России 1920-х гг. Краснодар, 2002; Его же. Молодой
человек 20-х гг.: протест и девиантное поведение //
Социол. исслед. 1999. № 7. С. 107–114; Его же. Бунтующая молодежь в нэповской России // Клио. 1999. № 1.
С. 139–154.
41
Достаточно вспомнить растиражированный в
детской литературе рассматриваемого периода сюжет
побега из дома, например на похороны к Ильичу.
42
Содержание этих дискуссионных размышлений см. в публикациях тех лет: Касаткина Н. Предел
допустимости антропоморфизма в детской книжке //
Книга детям. 1928. № 2; Прушицкая Р. Пределы антропоморфизма в детской книжке // Там же. № 3. С. 4–5;
Романенко А. По вопросу антропоморфизма и анимизма в детской художественной литературе // Там же.
С. 3–4; Флерина Е. Антропоморфизм в литературе для
дошкольника // Там же. № 2. С. 3–4; Яновская Э. Нужен
ли антропоморфизм в дошкольной литературе // Там
же. № 4. С. 7–9; Ее же. Нужна ли сказка пролетарскому
ребенку // Из опыта исследовательской работы по
детской книге / ред. Э. И. Станчинская, Е. А. Флерина.
М., 1926.
43
Обнимская Ю. Указ. соч. С. 46.
44
Помещение авантюрных событий в рамки сно-
142
видения – характерный прием и в детской литературе
XIX в., однако в 1920-е гг. «сонный прием» приобрел
новые обертоны. Ср. на материале другого жанра –
колыбельной – попытки обновить его в соответствии
с политическими задачами в 1920-е гг. Об этом см.
Богданов К. Право на сон и условные рефлексы: колыбельные песни в советской культуре (1930–1950-е
гг.) // Новое лит. обозрение. 2007. № 86. URL: http://
magazines.russ.ru/nlo/2007/86/bo1.html(дата обращения 17.11.2010).
45
Жаров А. Приключения Феди Рудакова. М., 1926.
С. 13.
46
Подробнее об этом, например, в работе М. Маликовой о возникновения нового героя советской
беллетристики 1920-х гг. в контексте массовых квазинаучных идеологем названного периода: Маликова М.
Указ. соч. С. 32–59.
47
Покровская А. К. Указ. соч. С. 17.
48
Обнимская Ю. Указ. соч. С. 37–47.
49
Трифонова Т. Революционная детская книжка //
Детская литература: крит. сб. М.; Л., 1931. С. 26.
50
Покровская А. К. Основные течения в современной детской литературе. М., 1927. С. 12.
51
Францев М. Красный Ромуальд. Орел, 1923. С.
3, 50, 60.
52
Ларина Л. Красные шапочки. М.; Л., 1928.
53
Там же. С. 54.
54
Богданович Н. Агитация в детской литературе //
Детская литература: крит. сб. М.; Л., 1931. С. 57.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
ФИЛОСОФИЯ
УДК 1(091)(470)
И. Ю. Александров
Наука как подсистема культуры
в методологической концепции академика В. С. Степина
Рассмотрение науки как подсистемы культуры сближает ее с другими родами человеческой деятельности, граница между научным и вненаучным знанием становится расплывчатой. В частности полемичен статус
научной картины мира в концепции академика В. С. Степина. Степин косвенно фиксирует эти границы через
указание на пределы возможностей социологических методов исследования науки.
Ключевые слова: специальная научная картина мира (дисциплинарная онтология), идеалы и нормы научного иследования, философские основания науки.
I. Y. Aleksandrov
Science as a subsystem of culture in the methodological
concept of Academician V. S. Stepin
Consideration of science as a subsystem of culture makes it close to other types of human activity, the boundary
between scientific and non-scientific knowledge is becoming blurred. In particular status of a scientific wordview in the
concept of Academican V. S. Stepin is polemical. Stepin indirectly fixed these boundaries through the indication on the
limits of possibilities of sociological methods of research of science.
Keywords: a special scientific picture of the world (a disciplinary ontology), the ideals and norms of research,
the philosophical foundation of science.
В. С. Степин (р. 1934 г.) – крупный российский
философ, академик РАН, директор Института философии РАН (1988–2006 гг.) начинал свою исследовательскую деятельность как философ и историк науки с критики современного позитивизма
и методологического анализа истории электродинамики. Позднее к 70–80-м гг. XX в. Степин разработал концепцию структуры и генезиса научной
теории, заслуженно принесшую ему авторитет
ведущего отечественного философа науки. Признание фундаментальности этих концептуальных
построений философским сообществом способствовало формированию Минской методологической школы. После распада СССР во многом
именно концепция Степина позволила отстоять
престиж философии, для многих чиновников
образовательной сферы философия ассоциировалась лишь с марксизмом-ленинизмом. В настоящее время круг учеников, последователей
или просто испытавших влияние идей Степина
настолько широк, а представления его о структуре и развитии научного знания стали настолько
парадигмальными, что вопрос о том, позволяет ли
методологическая концепция Степина провести
строгую границу между научным и вненаучным
в знании звучит как-то неуместно. И тем не менее,
не принижая общеизвестных заслуг академика
144
Степина перед отечественной философией и наукой, правомерно спросить: а даны ли ответы на те
неприятные вопросы, которые были поставлены
перед философией науки постпозитивистами?
Способна ли данная концепция преодолеть релятивизм и указать на строгую границу, которая
отделяет научное знание от лженауки, паранауки
и т.п.? Насколько строго само определение науки,
предложенное Степиным? Может ли его методологическая концепция указать точное время возникновения научного знания?
В западной философии науки к 60–70-м гг.
XX в. неопозитивизм фактически прекратил свое
существование. Неопозитивисты предложили
слишком строгие и нереалистичные критерии
научности знания, а главное, рассматривали
науку как абсолютно автономное образование,
не связанное с философией и другими сферами
культуры. Неисторичность неопозитивистского
подхода проявлялась в поиске окончательной,
истинной научной методологии. В рамках исходной идеализации научного знания, принятой
в неопозитивизме, невозможно было выявить
механизмы развития новых знаний, формирования новых теорий, изменения фундаментальных
понятий и принципов науки, взаимодействия наук
и включения в культуру результатов научных ис-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
следований. Где-то в те же годы, что и постпозитивисты, Степин осознал необходимость для философа работы с оригинальными текстами истории
науки. По его словам, в молодости он испытал влияние деятельностного подхода Г. П. Щедровицкого
и Э. Г. Юдина, а также влияние методологических
идей В. А. Смирнова, указавшего на необходимость
строгого различения эмпирических и теоретических объектов. В методологической литературе
того времени уже было принято выделять два
типа идеальных объектов соответственно двум
уровням языка науки – эмпирические и теоретические1. В. А. Смирнов же показал, что эмпирические
объекты – это особые абстракции, применяемые
в эмпирических описаниях (например, «Земля»,
«Луна», «расстояние между Землей и Луной»).
Их признаки всегда можно сопоставлять с признаками (свойствами и отношениями) реальных
объектов. В отличие от них теоретические объекты, например, «материальная точка», «абсолютно
твердое тело», являются идеализациями, теоретическими реконструкциями действительности.
Они наделяются признаками, не существующими
у реальных объектов опыта (материальная точка
– тело, лишенное размеров). Еще более важной
идеей В. А. Смирнова, повлиявшей на становление концепции Степина, была идея генетическиконструктивного метода построения теории2. Степин подверг критике неопозитивистскую модель
научной теории Г. Маргенау3, в которой лишь некоторые теоретические конструкты имели выход
на эмпирический уровень, а остальные, не связанные с опытом посредством операциональных
определений, были оправданы только в рамках
целостной сети теоретических конструктов. Степин показал, что сама эта сеть имеет уровневую
организацию. Каждый уровень имеет особое
ядро, небольшой набор конструктов, которые
в своих связях образуют теоретическую модель
исследуемой реальности. Например, в эйлеровской формулировке ньютоновской механики фундаментальными конструктами являются
«материальная точка», «сила», «инерциальная
пространственно-временная система отсчета».
В своих связях они образуют обобщенную модель
механического движения. Чтобы отличить такого
рода модели от аналоговых, применяемых в качестве средства построения теорий, Степин назвал
их теоретическими схемами. В отличие от аналоговых моделей теоретические схемы включаются
в состав теории и обеспечивают особое системное
видение изучаемой реальности. Высказывания
теории, формулировки теоретических законов
непосредственно относятся к теоретическим
схемам, и лишь в той мере, в какой эти схемы
могут быть обоснованы опытом, теоретические
высказывания могут применяться для объяснения опытных фактов. Соответственно двум уровням теоретических законов – фундаментальным
(типа трех законов Ньютона в механике) и частным (типа закона малых механических колебаний,
вращения тел, движения тел в поле центральных
сил и т. д.) – Степин выделил фундаментальную
и частную теоретическую схемы. В результате теоретический уровень знаний предстал как система,
включающая два подуровня, причем теории нижнего уровня могут существовать и относительно
самостоятельно. Анализ реальных ситуаций вывода применительно к физической теории обнаруживал, что выведение частных теоретических законов в качестве следствия из фундаментальных
законов предполагал сложную работу по модификации фундаментальной теоретической схемы
и построению частных. Здесь нет одностороннего движения «сверху» от теории к опыту (как это
предполагала стандартная неопозитивистская
гипотетико-дедуктивная схема Р. Брайтвайда),
а возникает «челночное» движение между теоретическими представлениями и опытом, где взаимодействуют дедуктивные и индуктивные методы.
Степин истолковал полученные им результаты
о развертывании физической теории как вариант
генетически-конструктивного метода и показал,
что этот метод доминирует в опытных науках4.
Далее Степиным были выявлены и конкретизированы подструктуры эмпирического
знания (фиксируемые в протокольных высказываниях результаты экспериментов и наблюдений, а также схемы экспериментально-измерительной деятельности), введено понятие
приборной ситуации, по признаку наличия
которой систематические наблюдения можно
отделить от случайных. От создания концепции
многоуровневой иерархии научного знания он
перешел к проблеме генезиса физической теории и показал, что новые теоретические конструкты возникают не путем обобщения опыта,
а путем преобразования прежних конструктов
за счет переносов их из одной области знания
в другую и погружения в новую сеть отношений. Ранее (в учебниках по физике и философских словарях и работах по теории познания)
145
И. Ю. Александров
теоретические идеализации рассматривались
как конечный результат мысленных экспериментов, аккумулирующих реальные возможности опыта. Нужно отметить, что и попперианцы
активно критиковали представление об упрощенном индуктивном формировании научной
теории «снизу»5. Степин показал, что теоретические идеализации формируются на стадии
гипотезы «сверху», а затем, при обосновании
гипотезы, – «снизу». Иначе говоря, построенные за счет внутритеоретических операций
новые конструкты, образующие гипотетический вариант теоретических схем, должны
быть затем обоснованы как идеализации, опирающиеся на особенности нового опыта.
Вторичное конструирование абстрактного
объекта теории как идеализации, опирающейся
на новую область опыта, – это одно из условий
придания теоретическим конструктам онтологического статуса. Теоретические схемы, введенные на стадии гипотезы «сверху» по отношению к опыту, затем в процессе обоснования
предстают как обобщение опыта.
К концу 60-х гг. Степин понимал, что обнаружил не описанную ранее методологами науки
принципиально важную операцию построения
теорий. Он предложил назвать ее процедурой
конструктивного обоснования теоретических
объектов и теоретических схем, в своей последующей работе не раз возвращался к уточнению
деталей этой процедуры6.
Развивая деятельностную парадигму, Степин
в частности показал, что онтологический статус
теоретических схем возникает как своеобразная
«свертка» схематизмов деятельности. Перейдя
от успешных исследований структуры научной
теории к изучению оснований научного знания
(в качестве важнейших компонентов, образующих эти основания, он выделял: 1) научную картину мира; 2) идеалы и нормы научного познания; 3) философские основания науки), Степин
добился значительного успеха в конкретизации
понятия научная картина мира. Степин неоднократно подчеркивал, что постпозитивисты только указали на эвристическую роль метафизики
при создании научных теорий7. По его словам,
в явном виде ни в одной из постпозитивистских
концепций (Т. Куна, И. Лакатоса, Дж. Холтона,
Л. Лаудана) научная картина мира как особая
форма знания так и не была зафиксирована8.
Западную философию науки он упрекает
146
в недостаточной аналитичности, выражающейся
в том, что она пока не установила, каковы главные компоненты оснований науки и их связи;
не прояснены в достаточной мере и связи между
основаниями науки и опирающимися на них теориями и эмпирическими знаниями9. Использование понятий «парадигма» Куна, «тема» Холтона,
«научно-исследовательская программа» Лакатоса при объяснении развития науки не позволяет,
по его мнению, провести различие между теоретической моделью и картиной мира. Степин же
указал на строгую специфику объектов картины
мира и объектов теоретической схемы. К примеру,
в отличие от вышеупомянутых элементов фундаментальной теоретической схемы ньютоновской
механики в механистической картине мира процессы природы характеризуются в терминах неделимых корпускул и построенных из них тел,
которые меняют состояние своего движения
под влиянием силового воздействия других тел,
и все эти процессы разыгрываются в абсолютном
пространстве с течением абсолютного времени.
Хотя конструкты теоретических схем и картины
мира являются различными абстракциями, между
ними существуют связи. Материальные точки сопоставляются с неделимыми корпускулами или телами; сила – с воздействием тел на другие тела,
передающимся мгновенно по прямой и меняющим состояние их движения; инерциальная пространственно-временная система отсчета – с абсолютным пространством и временем. В результате
такого соотнесения теоретическая отображается
на картину мира и обретает онтологический статус. Каждый физик понимает, что материальной
точки как тела, лишенного размеров, в мире нет.
Но ньютонианец свято верил, что существуют неделимые корпускулы (атомы)10.
По традиции теоретическое знание рассматривалось в аспекте высказываний и понятий. При
таком подходе различие между теорией и картиной мира провести трудно, поскольку в содержание теоретических понятий включаются определения, выражающие связь ядра теории с научной
картиной мира, а в систему высказываний теории всегда включались ее онтологические принципы. Степин показал, что по типу конструктов
можно различать ядро теории и картину мира,
а также что с одной картиной мира соотносятся
теоретические схемы, принадлежащие самым
различным теориям. Далее были исследованы
функции картины мира: 1) функция онтологи-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
зации; 2) функция систематизации знаний; 3)
функция исследовательской программы. Новое
обращение к реконструкции максвелловского
открытия привело Степина к представлению
об элементарном познавательном акте, который,
многократно повторяясь, обеспечивал построение теории в классической науке. От картины
мира – к гипотезе – к конструктивно обоснованной теоретической схеме – и вновь к картине
мира. После того как «подсказанные» картиной
мира гипотетические варианты теоретических
схем получают конструктивное обоснование, они
вновь отображаются на картину мира. Благодаря
этому картина мира может уточняться, корректироваться, а значит, развиваться11.
Вопрос о том, что же считать единицей методологического исследования, по-прежнему остается дискуссионным. Так логические позитивисты
поначалу в качестве элементов системы знания
выдвигали познавательно значимые термины
и предложения. В период Венского кружка критерий научности (познавательной значимости)
получил следующую формулировку: теоретическое предложение (или термин) является познавательно значимым только в том случае, если
можно указать конечное число совместимых
предложений наблюдения, из которых оно выводимо по правилам логики (верификационная теория значения). Однако в этой неопозитивистской
модели фактически устранялась вся специфика
теоретического знания, ведь если теоретическое
предложение является познавательно значимым
только тогда, когда оно верифицировано в указанном выше смысле, его нельзя считать элементарной структурой, адекватно представляющей
знание, так как научное знание содержит в себе
высказывания с неограниченной квантификацией (законы науки) и не может быть сведено к конечному числу предложений наблюдения12.
Позднее неопозитивисты отказались от требования сводимости (редукции) всех теоретических терминов к предикатам наблюдения. Согласно менее радикальной версии неопозитивистской концепции строения научного знания,
которая легла в основу традиционного толкования гипотетико-дедуктивной теории, основные
термины теории получают эмпирическое значение через термины, которые лежат на «нижнем»
уровне и которым может быть дана непосредственная эмпирическая интерпретация.
Необходимо было объяснить истоки и природу
того «сверх», которое есть в теории и которое несводимо к эмпирическому уровню. В рамках традиционной интерпретации гипотетико-дедуктивной
теории, при которой наука изолируется от культуры, попытки объяснения надымпирического
содержания научных теорий выливались либо все
в тот же редукционизм, либо в трактовку «верхних»
уровней знания как чисто формальных конструкций13. К примеру, в вышеупомянутой книге Р. Карнапа неполнота эмпирической интерпретации объясняется как принципиальная незавершаемость,
незаконченность процедуры добавления новых
правил соответствия, связующих теоретические
и эмпирические термины, как всегда остающаяся возможность разработать новую процедуру
для измерения той или иной величины14. Однако
сам акт объяснения становится невозможен, если
исходить из того, что в теории как элементарной
единице объяснения эмпирических данных нет ничего нового по сравнению с эмпирическим уровнем (тогда в лучшем случае мы имеем дело с описанием). Ведь объяснение предполагает наличие
в объясняющем некоторого нового (по сравнению
с объясняемым) элемента15.
Редукционистские концепции не способны
также к объяснению возникновения и развития новых научных теорий. И здесь возникает
парадокс: с одной стороны, научное знание,
чтобы быть научным, т. е. общезначимым, должно быть строго отделено от культуры (от знания обыденного, от всевозможных традиций,
передающих знание и т. п.), а с другой – сам
рост знания и даже его кумуляция невозможны
вне культуры16. Что же считать в таком случае
единицей методологического анализа? Необходимо либо построить гипотетико-дедуктивную
теорию со встроенными в нее социокультурными факторами, что противоречиво, поскольку
невозможно провести строгую границу между
наукой и культурой, – социокультурные смыслы
оказываются внутри научных терминов17, либо,
указав, что физическая теория (т. е. гипотетикодедуктивная система) строится генетическиконструктивно, что и делает В. С. Степин, указать другой «первокирпичик» строгих научных
знаний (отличных от всего вненаучного). Степин
полагает, что такой цельной структурой научного знания является даже не теория, а научная
дисциплина, но и в этом случае демаркационная линия между наукой и культурой, как будет
показано далее, остается расплывчатой.
147
И. Ю. Александров
В теории нет линейной цепочки абстрактных объектов, последовательно конструируемых один из другого (как это представлено
у Г. Маргенау). Правильнее говорить о некоторых узловых системах объектов, вокруг которых
формируются непосредственно относящиеся
к ним «дочерние» конструкты. Своеобразным
каркасом, скрепляющим все эти элементы
в единую организацию, служат фундаментальная теоретическая схема и частные теоретические схемы, которые формируются на основе
фундаментальной и вместе с ней включаются
в состав научной теории. Пытаясь представить
научную теорию как систему взаимовыводимых высказываний, неопозитивисты выдавали
желаемое за действительное, но претендовали
на абсолютную научную строгость. Их идеал научного знания был абсолютистским, фундаменталистским или джастификационистским, если
воспользоваться терминологией Лакатоса.
Гипотетико-дедуктивные теории следует
отличать от строго дедуктивных, в которых аксиоматизация проведена с бóльшей полнотой
и которые не связаны непосредственно с экспериментальными данными. Лакатос убедительно
показал, что евклидианизм (программа построения знания, в которой значение, как и истина,
вводится в верхушку теории и без какой-либо
деформации по сохраняющим значения каналам номинальных определений стекает от терминов-примитивов к определяемым терминам)
как принцип построения научных теорий с XVII
(века картезианства и увлеченности евклидианским идеалом научности) по XX в. совершил
грандиозное отступление и мог выжить «только
в таких недоразвитых сферах, где знание еще тривиально, вроде этики, экономики и т.д.»18.
Вероятностная версия индуктивизма, разрабатывавшаяся неопозитивистами также
оказалась несостоятельной. Критикуя вероятностную версию теории индуктивного вывода,
учитель Лакатоса К. Р. Поппер показал, что снизу
вверх не может идти даже частичная передача
истины и значения. Он также показал, что введение смыслового и истинностного значений
снизу теории совсем нетривиально, что нет
«эмпирических терминов», а есть только «теоретические» (в том смысле, что не существует
голой эмпирии19), и что нет ничего окончательного в истинностных значениях базисных положений. В методологии науки XX в. фаллиби-
148
лизм, т. е. взгляд на науку как погрешимую, взял
верх над фундаментализмом. Честнее защищать
достоинства погрешимого научного знания
от циничного скептицизма, чем обманываться
относительно того, что когда-то удастся залатать
дыры «окончательных» интуиций и получить
систему доказательных вечных истин, – таков
пафос попперианцев20.
В силу ряда причин (в частности невозможна жесткая фиксация содержания научных понятий) не удается жестко аксиоматизировать
естественнонаучное знание. Рассматриваем ли
мы «Начала» Евклида как аксиоматико-дедуктивную систему с рядом существенных логических изъянов21 или, как В. А. Смирнов, не находим в «Началах» «несовершенной попытки
осуществить идеал аксиоматического метода
в современном его понимании»22, ясно, что генетическо-конструктивный метод не может претендовать на строгость аксиоматической теории23и его открытие позволяет реалистичнее
взглянуть на претензии науки. Можно согласиться с В. С. Степиным в том, что непонимание
специфики иерархической структуры научного знания было вызвано широко распространенным на протяжении длительного времени
в логике и методологии науки представлением
о любой научной теории как знании, построенном по нормам аксиоматико-дедуктивной
организации. Степин показал, что даже в высокоразвитых теориях, широко использующих
приемы формализованной аксиоматики, кроме
формально-аксиоматической части, существует
некоторый неформальный остаток, причем организованный вовсе не по нормам аксиоматикодедуктивного построения.
Так позволяет ли концепция В. С. Степина провести строгую границу между научным
и вненаучным, между научным и социокультурным? Эта концепция синтезом интерналистских
и экстерналистских положений близка куновской
концепции. Т. Кун характеризовал нормализированную науку как деятельность по решению
задач, предполагающих использование парадигмальных образцов таких решений. По мнению
Степина, понятие образцов у Куна четко не было
определено. Лишь из контекста куновской работы можно установить, что под образцами он
понимает способы оперирования модельными представлениями, которые обеспечивают
вывод из одних формул математического аппа-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
рата других формул. В терминологии Степина эта
деятельность может быть описана как редукция
фундаментальной теоретической схемы к частной24. В реконструкции, реализованной Куном,
такие компоненты, как идеализированная модель, равно как и представления о деятельности,
связанные с мысленным экспериментированием
с абстрактными объектами теории, в явном виде
не содержатся, поскольку Кун продолжал оперировать еще неопозитивистским представлением
о теории как системе высказываний.
Используя генетическо-конструктивный
метод, Степин предложил логико-методологическое решение куновской проблемы образцов. Однако о фундаменталистском идеале
классической эпистемологии речь в этом случае идти не может. В своих работах В. С. Степин
неоднократно отмечал, что процессы перехода
от фундаментальных теоретических схем к частным и переходы от частных теоретических схем
к эмпирическим не могут быть описаны в рамках жестких алгоритмов, представляя каждый
раз творческие задачи для исследователей.
Физики-исследователи, обладающие различным набором норм и ценностей, могут из одной
и той же фундаментальной теоретической схемы
сконструировать разные частные теоретические
схемы. Аналогично, при развертывании научной
теории из одной и той же частной теоретической
схемы могут быть получены разные эмпирические схемы. В силу ценностной нагруженности
научного знания переходы от высших уровней
организации теоретических схем к низшим
носят неоднозначный характер25. Таким образом, иерархически устроенное научное знание,
включающее принципиальный неформальный
остаток, объяснимый только на основе деятельностного подхода26, не может быть абсолютным.
В концепции Степина теории взаимодействуют между собой. Аналоговое моделирование,
трансляция уже сформированных идеальных
объектов в другие области знания, использование теоретических схем уже сложившихся теорий в качестве аналоговых моделей – все это,
по словам академика В. С. Степина, уже свидетельствовало о системной целостности знаний
научной дисциплины. Но после того как были
описаны и проанализированы научная картина мира и другие компоненты оснований науки,
выявился системообразующий ее блок. Степину
стало ясно, что исходной единицей анализа яв-
ляется дисциплина, не отдельно взятая теория,
а системы теорий научной дисциплины в их
взаимосвязи с опытом27.
Соединение идей целостности и структурного подхода в концепции Степина формировало
представление о научном знании как о сложной, исторически развивающейся системе. Степин рассматривает науку как многоуровневую
(с относительно автономными подсистемами)
открытую систему, погруженную в культуру
и взаимодействующую с широким полем социокультурных факторов. Он полагает, что научная
картина мира, идеалы и нормы науки включаются в культуру с помощью третьего компонента
оснований науки, а именно «философских оснований науки». Через них происходит включение
всего массива специализированного научного
знания в культуру, и они же работают одновременно как эвристика научного поиска.
Основании науки представлены в концепции
Степина и как аспект внутренней структуры научного знания, и как своеобразное опосредующее звено между научными знаниями и культурной традицией. Различные области культуры
влияют на процессы генерации новых научных
идей. Но это влияние, как подчеркивает Степин, опосредуется системой оснований науки.
В свою очередь, эти основания развиваются,
с одной стороны, под влиянием возникающих
в науке эмпирических и теоретических знаний,
а с другой – адаптируясь к культурной традиции
своей эпохи. Причем эта адаптация протекает
не только как воздействие на науку различных
областей культуры, но и как обратное влияние
науки на эти области. Степин выделил во всех
областях во всех компонентах науки особые
пласты смыслов, которые выражают их социокультурную обусловленность, и подчеркнул,
что основания науки – это посредник между
наукой и остальной культурой, включающей
и вненаучные формы знания28.
Спрашивается: так где же проходит граница
между научным и вненаучным? Сравнивая концепцию Степина с концепциями постпозитивистов, в частности с методологией научно-исследовательских программ Лакатоса, отмечу, что Лакатос, оставаясь последовательным интерналистом,
пытался показать, что наука развивается за счет
средств совершенствующейся «внутренней» научной рациональности. Поппер, Лакатос и другие
попперианцы, отстаивавшие объективное науч-
149
И. Ю. Александров
ное знание, которое не нуждается в психологических, социологических и т.п. объяснениях, «снятие
самого противостояния интернализма экстернализму»29 Степиным сочли бы уже за большую
уступку иррационализму. По-видимому, Степин
просто не хочет замечать всю противоречивость
своего «механизма интернализации культурного содержания в науку». Объяснить «снятие» «не
нравившейся» ему30 проблемы, вызывавшей нескончаемые споры на протяжении нескольких
десятилетий (противостояние интерналистов
попперианцев и сторонников Т. Куна, допускавших объяснение развития науки «внешними» социологическими, психологическими и культурологическими факторами), можно только особым
статусом академика В. С. Степина в отечественной
философии науки.
Нужно признать, что и споры постпозитивистов так ни к чему определенному и не привели.
В современных исследованиях фактически исчезла граница между философией науки, социологией науки и историей науки. Представляется
тем не менее, что проблема проведения максимально строгих демаркационных линий остается актуальной хотя бы потому, что наука все
более мистифицируется, а эзотерики и мистики
используют научную терминологию, стремясь
выдать вненаучное знание за науку.
В. С. Степин практически не упоминает проблем, оставшихся после споров постпозитивистов31. Обращает на себя внимание тот факт,
что он игнорирует различие в понятиях «социокультурной обусловленности» научного знания
и «социокультурной детерминированности» научного знания, хотя сформулировано это различие еще в докторской диссертации Е. А. Мамчур
(1984 г.) и ее последующих работах32.
Социальная обусловленность – это такое влияние социального, которое, будучи достаточно глубоким, тем не менее не затрагивает внутреннюю
логику развития науки. Тезис о социальной обусловленности предполагает, что какие бы социальные факторы ни влияли на научное познание,
реальной движущей силой его развития оказываются когнитивные факторы. Тезис о социальной
детерминированности, напротив, предполагает,
что основной движущейся силой познания являются именно социальные факторы, что они воздействуют даже на содержание научных теорий33.
Для современной философии науки очень
остро стоит проблема строгой фиксации устой-
150
чивой к исторической изменчивости научной
рациональности. Если таковой не существует,
то правомерны претензии когнитивной социологии на объяснение внутреннего содержания
не только неудачных, но всех научных теорий34.
Степину представляются для понимания исторического развития науки более перспективными
не крайние, но ослабленные версии как интернализма, так и экстернализма, поскольку они
не отрицают оппонирующего подхода. Он пишет
об актуальности разработки таких концепций
философии науки, которые интегрировали бы
позитивные моменты, содержащиеся как в интерналистских, так и в экстерналистских подходах35. Но на какой платформе возможна такая
непротиворечивая интеграция?
В ранних работах В. С. Степина схемы структуры научного знания не содержали плоскости
культуры, пересекающейся с плоскостью теоретического уровня и с плоскостью эмпирического уровня36.
В более поздних его работах, помимо соприкасающихся теоретической и эмпирической
плоскостей, с каждой из них соприкасается плоскость оснований науки, при этом граница между
культурой и научной теорией проходит где-то
внутри специальной научной картины мира37.
По словам В. С. Степина, «основания науки
предстают особым звеном, которое одновременно принадлежит внутренней структуре
науки и ее инфраструктуре, определяющей
связь науки с культурой» 38. Спрашивается:
где же проходит граница между наукой и культурой? Сколько же процентов содержания
научных теорий объясняются «голосом самой
природы», а сколько – социокультурными
факторами? Если постановка вопроса о процентном соотношении между объективными
и социокультурными составляющими научного знания является некорректной, т. е. граница
между научным и социокультурным существует,
но является гибкой39, то у представителей «сильной программы» социологии познания есть все
основания утверждать, что никакой абсолютной
истины не существует, а любое научное знание
является социально сконструированным.
Отмечу, что неопределенность, невыраженность границ («ослабленность версий») очень
характерна для концепции Степина. В качестве альтернативы к крайнему экстернализму
К. Кнорр-Цетины он указывает умеренный экс-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
тернализм концепций Р. Мертона, Дж. Бернала,
Б. Гессена, Дж. Ниддема. Сильная версия интернализма, по его мнению, была представлена
в позитивистской традиции, которая вообще
игнорировала социокультурную детерминацию научного познания. Ослабленная же версия
представлена рядом постпозитивистских концепций философов науки, которые признавали
влияние социокультурных факторов на научное
познание. Но они рассматривались как интегрированные в логику объективного роста знания
(К. Поппер, И. Лакатос, С. Тулмин)40.
Последовательные интерналисты Поппер и Лакатос оказались в этом перечне вместе с С. Тулминым (что совсем неслучайно, поскольку В. С. Степин
умышленно уходит от проблемы строгих границ!),
полагавшим, что рациональность научного знания определяется его соответствием «матрицам»
понимания, принятым в научном сообществе, т.е.
делавшим существенную уступку сторонникам
социологических объяснений. Процедуры конструктивного обоснования теоретических объектов
и теоретических схем, детально разработанные
В. С. Степиным, исследуют познавательные циклы,
которые, многократно повторяясь, обеспечивают
построение теорий в классической науке. От картины мира – к гипотезе – к конструктивно обоснованной теоретической схеме – и вновь к картине мира.
Казалось бы, налицо простое и ясное объяснение
кумуляции научного знания. Проблема конкуренции научно-исследовательских программ, ставшая
камнем преткновения для постпозитивистов (при
этом саму идею конкуренции исследовательских
программ или парадигм Степин ставит в заслугу
Лакатосу и Куну), отходит на второй план. Однако
тезис о недоопределенности теории эмпирическими данными остается в силе. Нет возможности
выбирать между эмпирически эквивалентными
теориями, оставаясь только на почве когнитивных
факторов. В. С. Степин ведь признает, что переходы
от более абстрактных, высших этажей теоретического знания к частным не имеют жестких алгоритмов, в силу ценностной нагруженности научного
познания они носят неоднозначный характер.
С другой стороны, размытость границ не позволяет
определенно указать и на каналы «проникновения»
социокультурных факторов внутрь научной теории41. В. С. Степин указывает, в частности, что воздействие ценностных факторов на выдвижение
конкретно-научных гипотез всегда предстает опосредованное картиной мира42. Несложно показать
социальную обусловленность научного познания,
но тезис о социокультурной детерминированности
науки весьма сомнителен.
Последние несколько десятилетий науку
принято рассматривать как подсистему культуры. Неопозитивизм с его попытками добиться
строгой кумуляции первокирпичиков научного знания ушел в прошлое43. При рассмотрении
науки как подсистемы культуры неизбежны
проблемы объяснения, связанные с признанием конвенциональности научной деятельности.
Соглашением принимаются «факты», «научные
теории». Вряд ли возможна какая-либо успешная альтернатива рассмотрению науки как развивающейся системы. Можно согласиться с определением научного знания как сложной исторически развивающейся системы, включающей как аспект саморегуляции, так и переходы
от одного типа саморегуляции к другому, системы с формирующейся уровневой иерархией
элементов, такой, что историческое развитие
сопровождается появлением новых уровней
организации, которые воздействуют на ранее
сложившиеся уровни, трансформируют их, видоизменяя предшествующую организацию, при
этом система каждый раз обретает новую целостность, несмотря на увеличение разнообразия
ее относительно автономных подсистем44.
Системный подход требует признания тезиса о многообразии идеалов научности в их
социокультурной и исторической размерности. В. С. Степин подчеркивает, что победа того
или иного идеала научности над конкурентами
не исключает их преемственности; такого рода
преемственность осуществляется по разным пластам содержания идеалов научности и связана
с сохранением того пласта, в котором фиксируются базисные черты научной рациональности,
отличающие ее от вненаучных форм знания45.
Системный подход в исследовании научного
знания ставит проблему исторической изменчивости всех компонентов научного знания, начиная от уровня эмпирических фактов и теорий
и кончая методами науки, ее целями и ценностными установками, выражающими тип научной
рациональности.
Философы науки пытаются показать наличие
неизменного ядра в изменяющейся научной рациональности. Отсутствие строгого представления о структуре научной теории (в идеале философия науки должна располагать не интуитив-
151
И. Ю. Александров
ными, но логико-методологическими критериями, позволяющими отличить научную теорию
от теории, научной не являющейся) оставляет
возможность ссылаться только на косвенные
внешние характеристики, позволяющие провести границу между научным и вненаучным.
Трудно не согласиться с выделенными
В. С. Степиным «двумя основными характеристическими признаками науки»: установкой
на получение предметного и объективного знания о мире и установкой на рост этого знания,
позволяющих выходить за рамки предметных
структур научной деятельности и открывать
возможные миры будущего практического
освоения. Степин полагает, что историческое
развитие средств, методов, исследовательских
процедур и форм научной коммуникации (определяющий тип и особенности субъекта научной
деятельности) не меняет этих двух главных признаков, которые можно рассматривать в качестве инвариантного ядра идеала научности и что
в принципе различные фундаменталистские,
редукционистские и антиредукционистские
версии в современной методологии науки так
или иначе вынуждены считаться с этими инвариантными чертами идеала научности46.
Но так ли универсальны эти две характеристики? Сами понятия предметного и объективного знания о мире нуждаются в прояснении,
логико-методологической экспликации. Ссылки
на универсальность этих идеалов рациональности в истории науки приводят к логическому кругу в объяснении. Понятия истинности,
предметности, объективности научного знания
интуитивно ясны и регулировали деятельность
ученых многие столетия, но эксплицированы
никогда не были. Допустим, способны ли эти два
критерия, предложенные В. С. Степиным, ответить на вопрос: была ли античная астрономия,
только спасавшая природные явления47, но не устанавливавшая причинно-следственные связи
в движении планет, предметным и объективным
знанием? Не слишком ли тривиальны и неконкретны эти критерии? Установка на рост знания
также не позволяет провести границу между
научным и вненаучным, если предварительно
не определены предметность и объективность
знания. Согласно В. С. Степину, в системе познавательных идеалов можно выделить следующие
основные формы: 1) идеалы и нормы объяснения
и описания; 2) доказательности и обоснованно-
152
сти знания; 3) построения и организации знаний.
В содержании любого из выделенных идеалов
и норм науки (объяснения и описания, доказательности, обоснования и организации знаний)
можно зафиксировать по крайней мере три взаимосвязанных уровня.
Первый уровень представлен признаками,
которые отличают науку от других форм познания (обыденного, стихийно-эмпирического познания, искусства, религиозно-мифологического
освоения мира и т.п.). С точки зрения В. С. Степина, «в разные исторические эпохи по-разному
понимались природа научного знания, процедуры его обоснования и стандарты доказательности. Но что научное знание отлично от мнения,
что оно должно быть обосновано и доказано,
что наука не может ограничиваться непосредственными констатациями явлений, а должна
раскрыть их сущность, – все эти нормативные
требования выполнялись и в античной, и в средневековой науке, и в науке нашего времени»48.
Это утверждение по меньшей мере спорно. Может быть, древняя натурфилософия с ее
умозрительными доказательствами для В. С. Степина и есть наука? Или средневековая физика
импетуса. Ведь она была по-своему доказательной? Тогда и концепция антиперистасиса Аристотеля – тоже доказательная наука? Но тогда
и какой-нибудь современный «доморощенный»
астролог (речь не идет о глубоких астрологических теориях Птолемея, Бируни, Кеплера и некоторых других выдающихся ученых) объявит,
что его астрологические изыскания не ограничиваются непосредственными констатациями
явлений, а раскрывают их сущность, что его знания являются обоснованными и доказательными (сошлется, к примеру, на тезис о тождестве
микро- и макрокосма). Интересно, каким образом В. С. Степин, располагая столь расплывчатым критерием научной рациональности, опровергнет подобного «выскочку»?
Отмечу, что с античным восхождением от релятивного чувственного мнения (δόξα) к вечному и неизменному умопостигаемому знанию
(’επίστημη) дело обстоит не так просто. Общеизвестно, что в VI –V вв. до н. э. в древнегреческой философии происходит отделение логоса
от мифа и эпистемы от доксы (считает ли Степин
знания восточных народов, предшествующие
греческому качественному скачку, научными?).
Здесь можно вспомнить «путь знания» и «путь
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
мнения» в «Поэме» Парменида, специфический
древнегреческий жанр научных сочинений
Στοιχεία или Στοιχείωσις49и т. д. Но, к примеру,
для Платона восхождение из области чувственной доксы в область умопостигаемой эпистемы
при помощи диалектики связано с нравственным очищением и преображением души, а Аристотель, напротив, низвел в «Топике» главную
науку Платона (диалектику) до уровня вспомогательной эвристической дисциплины, противопоставив ей теорию аподиктического («доказательного») силлогизма, который исходит
из достоверных и необходимых посылок и приводит к «научному знанию» – ’επίστημη. Не было
у древних греков единого представления, чтó
понимать под доксой и эпистемой. Может
быть, для В. С. Степина платонический катарсис
и восхождение в область умопостигаемого – это
тоже наука? Отмечу также, что в современной
философии соотношение доксы и эпистемы
во многом пересмотрено50. Так Поппер утверждает, что естествознание не есть несомненное
’επίστημη (знание), но совокупность δόξαι (мнений, предположений), контролируемых как посредством критического обсуждения, так и посредством экспериментальной τέχνη (умения,
искусства, технологии)51.
Второй уровень содержания идеалов и норм
исследования представлен исторически изменчивыми установками, которые характеризуют
стиль мышления, доминирующий в науке на определенном историческом этапе ее развития.
Степин ссылается на известные отличия древнегреческой математики от математики Древнего
Востока (рецептурный характер математики
Древнего Востока – напротив, древнегреческий идеал организации знания как дедуктивно развертываемой системы), недооценку роли
и символический характер знаний средневековых схоластов, требование экспериментальной
проверки знания в Новое время, изменения
в идеалах и нормах научной рациональности
в квантовой механике. Многие историки и фиософы науки могли бы возразить В. С. Степину,
что экспериментальная проверка – это вневременной, а не исторически изменчивый идеал
научной рациональности. Если под наукой понимать математическое естествознание, а оно
зародилось в XVII в., то не окажутся ли знания
с альтернативными для новоевропейских идеалами и нормами в числе донаучных?
Степин выделяет также содержание идеалов
и норм, в котором установки второго уровня
конкретизируются применительно к специфике
предметной области каждой науки (математике, физике, биологии, социальных наук и т. п.).
По причине размытости границ в методологической концепции Степина при объяснении идеалов и норм научного знания возникает выше обозначенная проблема. Поскольку, по его словам,
идеалы и нормы познания, помимо специфики
объекта, обусловлены и образом познавательной деятельности, имеющей социокультурную
реальность, – концепция Степина «не расщепляет» объективное и социокультурное, ничего
определенного не говорит, в частности о том,
какой процент в изменяющейся вместе с исторически трансформирующимися идеалами и нормами «сетке метода» принадлежит объективным,
а какой – социокультурным факторам.
Концепцию В. С. Степина с методологическими концепциями М. Полани и Т. Куна сближает утверждение о том, что функционирование
знаний в качестве образцов, демонстрирующих
идеалы и нормы науки, определяет неосознанное использование этих норм в исследовательской практике52.
Согласно Степину, идеалы и нормы науки
регулируют становление и развитие не только
картины мира, но и связанных с ней конкретных
теоретических моделей и законов, а также осуществление наблюдений и формирование исторических фактов. Они как бы запечатлеваются в соответствующих образцах знания и таким путем
усваиваются исследователем. В идеале, если это
вообще возможно, философия науки должна ответить на вопрос, каким образом идеалы и нормы
науки «запечатлеваются» в соответствующих образцах знания и какова конкретная роль социокультурных факторов в этом процессе.
Согласно Степину, на стадии нормальной
науки идеалы и нормы воспринимаются как нечто
само собой разумеющееся, и лишь на стадии научной революции необходимость вырабатывать
новые регулятивы исследования порождает
потребность в их осмыслении и рациональной
экспликации, результатом которой выступают
методологические принципы, в системе которых
описываются идеалы и нормы исследования53. Философии при этом отводится функция рефлексии
над основаниями культуры. Генерируя категориальные модели возможных человеческих миров,
153
И. Ю. Александров
философия в этом процессе попутно вырабатывает и категориальные схемы, способные обеспечить постижение объектов принципиально новой
системной организации по сравнению с теми, которые осваивает практика соответствующей исторической эпохи. Тем самым создаются важные
предпосылки для становления собственно науки
и ее дальнейшего развития. Философия в концепции В. С. Степина находится на стыке культуры
и науки и делает осознанными, с одной стороны,
усваиваемые вне рефлексии в процессе социализации, универсалии культуры, а с другой, идеалы
и нормы научного знания, становящиеся в определенном смысле бессознательными на стадии
«нормальной науки». На стыке между философией
и конкретной наукой осуществляется совместно
философами и учеными специалистами в данной
науке генерирование новых смыслов54.
Подводя итоги сказанному, можно констатировать, что идеи постпозитивистов были ассимилированы в концепции академика В. С. Степина,
занявшего компромиссную позицию в полемике интерналистов-попперианцев и «социологистов» – сторонников Куна. От концепций «микросоциологов» концепцию Степина отличает учение об исторической логике развития научного
знания, но это уже не бывшая марксистская логика истории с ее известными базисом (экономическими отношениями) и надстройкой (различными формами культуры), в которой становление
научных теорий производно от общего уровня
развития общества. Степин говорит о реализованных и нереализованных в различной культурной ситуации научных теориях и этим заставляет
вспомнить тезис Фейерабенда о возможности
развивать науку контриндуктивно.
Методологическая концепция В. С. Степина
успешно справляется с объяснением некоторых
эпизодов в истории науки (истории электродинамики в частности). Но ведь и концепции Лакатоса, Тулмина, Фейерабенда каждая неплохо
объясняла те или иные эпизоды развития науки
и при этом не могла быть универсальной. Представляется, что при всей парадигмальности
концепции академика В. С. Степина для отечественной философии науки, она является одной
из подобного рода концепций. В объяснении
развития науки концепция Степина дескриптивна, но не нормативна, поскольку не может
предсказать дальнейшего развития науки (аналогичный упрек в свое время отечественные
154
ученые бросали в адрес методологии научноисследовательских программ Лакатоса, чья методология была более амбициозна, поскольку,
предполагалось, что анализ различных эпизодов
в истории науки может способствовать прогрессу конкретной исследовательской программы).
Концепцию Куна в свое время упрекали за образ
бессознательной работы ученого, необходимым
посредником для работы которого является парадигма «нормальной науки».
Предложив логико-методологическое решение куновской проблемы образцов, Степин фактически повторил, что работа ученого глубоко
бессознательна (зависима от традиций, от специфики его образования и т.п.). Постпозитивистов
принято критиковать за релятивизацию представлений о научной рациональности, но ведь
и В. С. Степин, не чувствуя уступки иррационализму, признает научное знание историчным,
зависимым от конкретной культурной ситуации
(в другой культурной ситуации теории, ранее отброшенные как ошибочные, могут быть признан
научными, и Степин приводит такие примеры).
Фейерабенд, почитав работы В. С. Степина,
мог бы зачислить его в «друзья-анархисты»,
а сторонники «сильной программы» социологии познания могли бы почерпнуть от чтения
его работ дополнительную уверенность в своей
правоте: поскольку философы не в состоянии
провести строгую границу между научным
и вненаучным, поскольку философы не располагают строгим представлением о научной теории
(исследование Степиным целой научной дисциплины, как мы видели, не позволяет отделить
науку от культуры, а, следовательно, научное
знание от вненаучного), то у социологов есть все
основания объяснять своими социологическими методами формирование научных теорий.
Последние двадцать лет В. С. Степин разрабатывает концепцию постнеклассической человекомерной науки. Отмечу, что и это понятие очень
размытое. К примеру, существует ли строгая
граница между человекомерными системами
постнеклассической науки и объектами исследования парапсихологов? Если нет, то исчезает
еще один бастион, отделяющий классическое
представление о научном знании от представления о знании вненаучном.
Примечания
1
Для сравнения с попыткой строгого разграничения
эмпирических и теоретических понятий, предпринятой
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Наука как подсистема культуры в методологической концепции академика В. С. Степина
В. А. Смирновым, неопозитивист Р. Карнап к 60-м гг. XX в.
признавал, что резкой разграничительной линии между
терминами наблюдения и теоретическими терминами
не существует. См.: Карнап Р. Философские основания
физики. Введение в философию науки. М.: Едиториал
УРСС, 2003. С. 340; См. также: Смирнов В. А. Уровни знания и этапы процесса познания // Проблемы логики научного познания. М.: Наука, 1964. С. 23–52.
2
См.: Смирнов В. А. Генетический метод построения научной теории // Философские проблемы современной формальной логики. М.: Изд-во Акад. наук
СССР, 1962. С. 263–284. В этой статье высказан оригинальный тезис о близости метода Евклида методу Демокрита; для методологии науки высказана важная
идея метанаук подобных метаматематике (в широком
смысле). Указав на недостаточность представлений
о научной теории как об аксиоматико-дедуктивной,
либо гипотетико-дедуктивной системе, В. А. Смирнов
дополнил соответствующие методы генетическоконструктивным методом. В математике генетическоконструктивный метод к тому времени был известен.
Смирнов ссылался на «Основания математики»
Д. Гильберта и «Введение в метаматематику» С. Клини,
различавших два метода построения математических
теорий: аксиоматический и генетический. В статье
В. А. Смирнова приведены убедительные аргументы,
позволяющие рассматривать метод Декарта как прототип генетической системы мышления. С его точки
зрения, Евклид и Декарт мыслили скорее генетическиконструктивно, чем аксиоматико-дедуктивно.
3
См.: Степин В. С. Становление научной теории:
(содержат. аспекты строения и генезиса теорет. знаний
физики). Минск: Изд-во БГУ, 1976. С. 29 и др.; Его же.
Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2003.
С. 109 и др. Критику неопозитивистских представлений о структуре научной теории см. также: Мамчур
Е. А. Проблема выбора теории. М.: Наука, 1974. Гл. 1.
4
Важно, чтобы работа не прекращалась…: интервью с акад. В. С. Степиным // Человек. Наука. Цивилизация: к семидесятипятилетию акад. В. С. Степина. М.:
Канон+, 2004. С. 18–20.
5
См., например: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.:
Медиум, 1995.
6
Важно, чтобы работа не прекращалась… С. 21–29.
7
Степин В. С. Становление научной теории. С. 120.
8
Его же. Теоретическое знание. С. 209.
9
Там же. С. 188.
10
Важно, чтобы работа не прекращалась… С. 34–
39; Степин В. С. Теоретическое знание. С. 65.
Сопоставление абстрактных объектов теоретической схемы электродинамики Максвелла-Лоренца
и конструктов электродинамической картины мира
см.: Степин В. С. Теоретическое знание. С. 223.
11
Важно, чтобы работа не прекращалась… С. 40–42.
Мамчур Е. А. Указ. соч. С. 20.
13
Там же. С. 25.
14
Карнап Р. Указ. соч. Гл. 24.
15
Мамчур Е. А. Указ. соч. С. 27.
16
См., например: Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. М.: Наука,
1987. С. 92–93.
17
Подробнее см.: Александров И. Ю. Позволяет ли методологическая концепция Е. А. Мамчур провести строгую
границу между научным и вненаучным в знании? // Этносоциум и межнац. культура. 2009. № 4 (20). С. 33–47.
18
Лакатос И. Бесконечный регресс и основания
математики // Современная философия науки: знание,
рациональность, ценности в тр. мыслителей Запада:
хрестоматия. М.: Логос, 1996.
19
Ср. у В. С. Степина: «Не существует чистой научной эмпирии, не содержащей в себе примесей теоретического» (Теоретическое знание. С. 158).
20
Там же. С. 131.
21
Эта точка зрения представлена в кн.: Клайн М.
Математика: утрата определенности. М.: Мир, 1984.
22
Смирнов В. А. Генетический метод построения
научной теории. С. 278.
23
В. С. Степин признает неформальный характер
процедур преобразования фундаментальной теоретической схемы в частную теоретическую схему (Теоретическое знание. С. 134).
24
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 135.
25
Нугаев Р. М. Ценностные измерения смены научных теорий // Наука: возможности и границы. М.:
Наука, 2003. С. 244.
26
«Любая схема объекта исследования неявно
предполагает схему метода деятельности, вводится
коррелятивно этой схеме» (Важно, чтобы работа продолжалась… С. 44).
27
Там же. С. 43.
28
Там же. С. 45–46.
29
Там же. С. 70.
30
Там же.
31
Возникает вопрос: как именовать современный
этап развития философии науки, если проблемы поставленные постпозитивистами остались без решения?
32
Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации… С. 4–6; Его же. Существуют ли границы социологического подхода к анализу научного познания? //
Наука: возможности и границы. М.: Наука, 2003. С. 225.
33
Для сравнения, у В. С. Степина в работе «Теоретическое знание» (с. 14, 41) речь идет о социальной обусловленности научного познания, а на с. 214,
12
155
И. Ю. Александров
337, 556 – о социокультурной детерминации познания. В интервью В. С. Степина «Важно, чтобы работа
не прекращалась…» на с. 53, 54 выражения «социокультурная детерминация научного познания» и «социокультурная детерминация науки» используются
как синонимы. В учебнике В. С. Степина для аспирантов «Философия науки» (М.: Гардарики, 2007) на с. 196
говорится о том, что «„Сетка метода «детерминирована, с одной стороны, социокультурными факторами,
определенными мировоззренческими презумпциями,
доминирующими в культуре той или иной исторической эпохи, а с другой – характером исследуемых
объектов». Это же утверждение см. на с. 251 «Теоретического знания». Повторюсь, для В. С. Степина «социокультурная обусловленность» и «социокультурная
детерминированность» – это синонимы.
34
См., например: Bloor D. Knowledge and Social
Imagery. London, 1976.
35
Степин В. С. Философия науки: общие проблемы:
учеб. для системы послевуз. проф. образования. М.:
Гардарики, 2007. С. 77.
36
Так в схеме из статьи В. С. Степина «К проблеме
структуры и генезиса научной теории» (Философия.
Методология. Наука. М.: Наука, 1972. С. 177) плоскость
«картины мира» не имеет пересечения с плоскостью
«эмпирического материала» и имеет выход только
на плоскость теории. О социокультурном опосредованном влиянии на науку и тем более о социокультурной
детерминации научного знания речь еще не идет.
37
Схема эта оставляет много вопросов. Так плоскость оснований науки пересекается с эмпирической плоскостью на схемах на с. 287 «Теоретического
знания» и на с. 207 учебника В. С. Степина для аспирантов, на с. 539 «Теоретического знания» плоскость
оснований науки ограничена пунктирной линией,
и пересечения с эмпирическим уровнем здесь нет.
Круг теории, отделяющий ее от культуры, проведен
сплошной линией на с. 207 учебника и пунктирной линией на с. 287 «Теоретического знания». В последнем
случае означает ли это, что строгую границу между
наукой и культурой провести невозможно?
38
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 286; Его же.
Философия науки: общие проблемы: учебник… С. 206.
39
В. С. Степин, если и не может напрямую указать
границы научного и вненаучного, то косвенно указывает их через доведение до абсурда логики скептиков:
действительно, само сравнение науки и мифа Фейерабендом уже предполагает их предварительное различение (Теоретическое знание. С. 336). Можно довести
до абсурда и тезис когнитивной социологии о том,
что познавательное отношение «природа – научное
знание» – внешнее для науки и не раскрывающее
механизмы формирования знания, главные же меха-
156
низмы суть социальные отношения внутри научной
лаборатории. Степин предлагает представить сообщество халтурщиков – «ученых», живущих внутренней
социальной жизнью коллектива, получающих зарплату, но не производящих реального научного знания.
Сразу становится очевидным, что, абстрагируясь
от содержательных аспектов научной деятельности,
ориентированной на познание исследуемых объектов, невозможно выявить механизмы роста научного
знания. См.: Степин В. С. Философия науки: общие проблемы: учебник… С. 77.
40
Там же. С. 76.
41
Р. М. Нугаев полагает, что одним из каналов
«проникновения» социокультурных факторов является генезис, эволюция и взаимодействие присущих
парадигмам ценностей. По его мнению, новые нормы
и ценности, присущие новой парадигме, возникают
в результате взаимодействия норм и ценностей, принадлежавших старым, «столкнувшимся» друг с другом
парадигмам. В любом случае, если социокультурные
факторы и оказывают влияние на развитие науки,
то оно имеет место в «снятом», опосредованном внутренними факторами виде. Влияние социокультурных
факторов не затрагивает содержательные аспекты научных теорий. См.: Нугаев Р. М. Ценностные измерения
процесса смены научных теорий // Наука: возможности и границы. М.: Наука, 2003. С. 237–252.
42
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 337.
43
Но это не означает, что не осталось философов
науки, принципиально дистанцирующихся от деятельностного подхода. См., например: Илларионов С. В. Теория познания и философия науки. М.: РОССПЭН, 2007.
С. 51, 62.
44
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 8.
45
Там же. С. 291.
46
Там же. С. 241–242.
47
Σώζειν τà φαινόμενα.
48
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 245.
49
Т. е. «Начала» или «Элементы». См.: Прокл. Начала физики / предисл., пер. и коммент. С. Месяц. М.:
Греко-латин. кабинет Ю. А. Шичалина, 2001. С. 19–22;
Месяц С. В. Аристотелевская физика в афинской школе
неоплатонизма // Философия природы в античности и в Средние века. М.: Прогресс-Традиция, 2000.
С. 274–289.
50
См., к примеру: Кассен Б. Эффект софистики. М.;
СПб.: Моск. филос. фонд: Универс. кн.: Культур. инициатива, 2000.
51
Поппер К. Р. Предположения и опровержения:
рост науч. знания. М.: АСТ: Ермак, 2004. С. 204.
52
Степин В. С. Теоретическое знание. С. 254.
53
Там же. С. 255–256.
54
Там же. С. 286.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
УДК 1(091)(540)
С. В. Ватман
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
Автор статьи исследует базовое понятие одного из поздних духовных течений Индии, расцвет которого приходится
на XVI–XVII вв. Важнейшая особенность религиозно-философской доктрины бенгальского вишнуизма – попытка мыслителей данной традиции словесно выразить и концептуально оформить богатый мистико-эмоциональный опыт бхакти. Как
показывает автор, для этого вишнуитские авторы заимствовали понятийный аппарат традиционной индийской эстетики,
который был использован ими для систематизации и интерпретации мистических эмоций. Автор исследует метафизический смысл понятия бхакти-раса и других доктринальных понятий. По мнению автора, важнейшей идеей бенгальского
вишнуизма является идея «любви к Богу в разлуке». Это ключ к пониманию богатейшего наследия религиозной поэзии на
бенгальском языке.
Ключевые слова: философия, философия культуры, философия религии, индийская философия, индийская традиционная эстетика, индийский мистицизм, религиозный опыт, вишнуизм, бенгальский вишнуизм,
индийский мистицизм, религии Индии, Чайтанья, Рупа Госвами, Джива Госвами, бхакти, бхакти-раса.
S. V. Vatman
A concept of bhakti-rasa in Bengal Vishnuism
In this article the author analyzes the basic concept of Indian spiritual trend that achieved its summit in 16–17
ct. The main distinction of Bengal Vishnuism as the philosophical and theological doctrine was the great attempt to
verbalize and conceptualize the rich mystical and emotional experience of bhakti. As it demonstrated by the author,
the vishnuit thinkers realized this attempt by using the concepts of traditional Indian aesthetics with regard to
mystical emotions. The author of the article analyzes the metaphysical meanings of bhakti-rasa concept and other
significant doctrinal notions. By meaning of the author the crucial idea of all Bengal Vishnuism doctrine is «Love of
God in separation». This is the key idea to understanding of the huge religious poetry in bengali language.
Keywords: philosophy, philosophy of culture, philosophy of religion, Indian philosophy, Indian traditional
aesthetics, Indian mysticism, religious experience, Vishnuism, Bengal Vishnuism, Indian mysticism, Indian religions,
Chaitanya, Rupa Gosvamin, Jiva Gosvamin, bhakti, bhakti-rasa.
Бенгальский вишнуизм – одно из наиболее
«литературных» религиозных направлений Индии.
Как отмечают многие исследователи1, литературное наследие бенгальского вишнуизма как в количественном, так и в качественном отношении
уникально. Уникально и то воздействие, которое
оказывала и оказывает обширная религиозная литература бенгальского вишнуизма на литературу
Бенгалии, Ориссы и других регионов Индии2.
В лице Чайтаньи (1486–1533), своего основателя, знаменитого религиозного проповедника
бенгальский вишнуизм сыграл одну из ведущих
ролей в движении бхакти, которое необычайно
сильно повлияло на индийскую культуру и послужило ее интеграции, сложению ее из разнородных
социокультурных единиц в самобытное единство3.
В религиозном плане бенгальский вишнуизм – это
последнее крупное самобытное течение в вишнуизме. В философско-теологическом плане – это
наиболее поздняя самостоятельная школа теистической веданты, в рамках которой был осуществлен
глубокий религиозно-философский синтез; так,
по мнению одного из современных исследователей, Джива Госвами, наиболее крупный мыслитель
данной школы, является создателем одной из величайших в истории индийской мысли теологических систем4. В бенгальском вишнуизме получают
самобытную трактовку многие понятия, существенные не только для вишнуизма, но и для индуизма
в целом. Чайтаньей и его последователями – Рупой
Госвами, Кришнадасой Кавираджей, Дживой Госвами, Вишванатхой Чакраварти (XVI–XVII вв.) и другими – было развито мистическое учение данной
школы, а именно, учение о бхакти-расе (bhakti-rasa),
получившее интерпретацию в терминах традиционной индийской поэтики, что явилось совершенно уникальной чертой, присущей только бенгальскому вишнуизму.
157
С. В. Ватман
Наиболее заметная черта мистицизма бенгальских вайшнавов, которую подчеркивают
практически все исследователи, – эмоционализм. Действительно, трансцендирование
за пределы обычного опыта и вхождение в мир
опыта запредельного мыслится в бенгальском
вишнуизме возможным только благодаря особому эмоциональному состоянию. Это состояние настолько уникально, что неискушенные
люди принимают его за сумасшествие, и только
опытные бхакты могут догадаться о подлинных переживаниях того, кто его достиг5. Внешне такой опыт оказывается родствен эстетическому (по крайней мере, в понимании, свойственном традиционной индийской культуре).
Этому способствует и специфический характер
религиозной практики бенгальских вайшнавов. Как пишет Э. У. Интвистл, «это выдвигает
на передний план такую форму религиозности,
которая ищет выражения в эмоциональном
и эстетическом опыте… Самостоятельным
средством достижения совершенства и спасения становится переживание эмоциональных
состояний, вызываемых стихами, песнями и драматическим искусством»6. Неслучайно поэтому
для выражения запредельного опыта бенгальские мыслители прибегают к эстетическим категориям, в соответствии с которыми они его
систематизируют, создавая грандиозную систему, уникальную даже для индийского теизма. Согласно С. К. Дэ, усвоение этих категорий оказало
существенное воздействие как на религиозное
учение вайшнавов, так и на старую поэтическую
теорию расы7.
Таким образом, главной чертой мистического учения бенгальских вайшнавов оказывается
эстетизм, а не эротизм, как утверждают некоторые исследователи, хотя эрос – в античном
значении этого термина – безусловно играет
здесь свою роль.
В целом мистический опыт в бенгальском вишнуизме выражается понятием prema
(или prãti). Према – цель и результат духовного
совершенствования 8. Cлово према означает
как «любовь», так и «удовольствие», и используется в этих значениях в обиходной речи. Согласно Дживе Госвами, из-за того, что и любовь
к Богу, и привязанность к людям или материальным объектам обозначаются одним и тем же
словом, люди считают их одним и тем же; но это
заблуждение, поскольку любовь к Богу есть дей-
158
ствие энергии Его сущности (svaråpa-÷akti-vçttimaya), а обычная любовь – это действие майи
(màyà-÷akti-vçtti-maya)9. Поэтому бенгальские
мыслители стремятся отграничить обыденное
значение этого слова от того, которое вкладывают в него они сами.
Прежде всего разграничиваются значения
«удовольствие» (sukha) и «любовь» (priyatà).
Джива указывает на разницу между ними:
«Удовольствие характеризуется здесь [простым] ощущением радости; тогда как любовь
сущностно связана с благом [своего] предмета
и характеризуется ощущением радости от восприятия его радости, когда он получает благо»10.
Удовольствие эгоистично, так как укоренено
лишь в «субстрате» (à÷raya), но не в «предмете»
(viùaya); из-за чего последний всегда воспринимается первым только как «другой» – собственные радость и страдание «предмета» никак
не затрагивают «субстрат»; если же «предмет»
не доставляет «субстрату» удовольствия, он становится для него объектом ненависти11.
Любовь отлична от удовольствия, поскольку
одновременно укоренена и в «субстрате» (любящем), и в «предмете» (возлюбленном). Блаженство первого проистекает от блаженства
второго; при этом любящий готов не считаться
со своим собственным удовольствием12. Но если
предмет – обычное живое существо, способное
испытывать не только радость, но и страдание,
то и любящий неизбежно будет страдать; поэтому такая любовь ущербна. Совершенна только
любовь к совершенному предмету – Богу, который никогда не страдает. Поэтому, как считает
Джива, хотя между любовью к Богу и обычными проявлениями любви – отеческой, сыновней
и др., несомненно существует подобие13, подлинное значением слова према раскрывается
только в такой любви, предмет которой – Бхагаван, Бог. Подлинная према настолько бескорыстна, что гонит всякую мысль о собственном
удовольствии и даже ненавидит его, если это
каким-либо образом мешает доставлять блаженство возлюбленному14. Пример такой любви –
гопи, спутницы Кришны в Его играх, готовые
всем пожертвовать ради Него. Но даже, хотя
бхакта и не желает для себя блаженства, оно
приходит к нему само собой, превосходя всякое
постижение и описание, поскольку предмет его
любви – источник всякого блаженства. Кришнадаса Кавираджа говорит: «Когда гопи созерца-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
ли Кришну, то хотя они и не желали [для себя]
счастья, оно возрастало в десятки миллионов
раз»15. Поэтому према не может быть абсолютно
адекватно выражена в терминах обычной любви
и требует особой системы понятий.
Поскольку стистема понятий «мистической
теологии» бенгальского вишнуизма заимствуется из традиционной индийской поэтики, мы
предпримем небольшой экскурс в эту область.
Согласно Бхарате (III – IV в.), автору «Натья-шастры» (Nàñya-÷àstra), основополагающего трактата
по традиционной эстетике, в искусстве обязательно должны присутствивать бхава и раса16.
Бхава – естественные чувства, свойственные
обычному человеку в обычной жизни; эти чувства и составляют основу поэтического творчества. Согласно Бхарате, «[то, что] с помощью
речи, жеста, главных музыкальных мелодий,
представления невольных состояний обнаруживает чувство, владеющее поэтом, зовется бхавой»17. Поэтому бхавы составляют смысл поэзии
и служат причиной появления расы18.
Понятие раса 19 используется в «Натьяшастре» как особый эстетический термин, обозначающий не обыденные человеческие чувства, но эстетические эмоции20. С одной стороны, раса – это особое качество литературного
произведения, его «сущность», объект вкуса
зрителя, с другой – сам процесс наслаждения
эстетическим объектом21. Если эмоции не вызывают эстетического наслаждения, они не могут
считаться расой: раса – «это то, что не может
быть выражено с полной ясностью, поскольку гораздо более редкостно и необычно,
чем любое чувство, вызываемое непосредственным восприятием. Это ощущение, возникающее
у слушателя или зрителя, которое переживается
им как деперсонализированное состояние чистого эстетического наслаждения»22. Благодаря
деперсонализированности, в опыте расы одинаково желанны как радость, так и страдание,
поскольку и то, и другое служат эстетическому
наслаждению. Раса, в отличие от бхавы, не ограничена индивидуальным опытом, обладая природой всеобщности (samanya), и потому она
становится объектом особого культивирования.
Таким образом, раса, являясь продуктом сублимации бхавы, выражает главную, сущностную характеристику эстетического опыта и искусства
вообще, тогда как бхава служит ее основанием
и источником.
В бенгальском вишнуизме значения приведенных понятий традиционной поэтики существенно модифицируются. Это важно учитывать,
поскольку, как отмечает О. Б. Л. Капур, именно
внешнее сходство между теорией расы в бенгальском вишнуизме и теорией расы в поэтике
послужило причиной существеного недопонимания исследователями сущности бхактирасы23. Так, понятие бхава обозначает в бенгальском вишнуизме не эмоции вообще, а именно
религиозные переживания. В теологии бенгальского вишнуизма, как и в традиционной поэтике, основанием расы выступает бхава: согласно Дживе Госвами, который ссылается в этом
на традиционные Аланкара-шастры, раса – это
продукт трансформации бхавы24. Но здесь раса –
это не эстетическое наслаждение, а блаженство,
проистекающее от непосредственных взаимоотношений с Богом, поскольку, как гласит цитируемое Дживой речение «Тайттирия-упанишад»,
cам Бог есть раса – «блаженный», «сладостный»,
и постигший Бога сам становится таковым25. Подобно эстетическому переживанию, которое
приносит наслаждение в любом случае, независимо от того, наслаждаются или страдают герои
художественного произведения, раса также доставляет одно только блаженство, независимо
от того, какой оборот принимают отношения
бхакты и Бхагавана26.
Прежде чем перейти к экспликации высших
стадий мистического опыта согласно бенгальским мыслителям, ответим на следующий вопрос. Многие исследователи отмечают сугубо
«схоластический» характер учения о бхактирасе. Так С. К. Дэ перечисляет «схоластические»
элементы трудов Рупы Госвами по данному
предмету: 1) формальные определения, 2) тончайшие дистинкции, 3) обширные классификации, 4) собрания тщательно подобранных цитат,
примеров, иллюстраций и т. д.27 Возникает вопрос: для чего понадобилось создавать столь
сложную и даже громоздкую систему для такого
тонкого предмета, как бхакти-раса?
По сути дела, здесь мы имеем дело с критериологией: чем выше восходит бхакта в своем
мистическом опыте, тем больше для него опасность отклониться на ложный путь и в конце
концов пасть. Чтобы этого не произошло, необходимо иметь точную «лоцию» верного пути,
даже хотя что речь идет о столь иррациональном предмете. Как пишет М. Сингер, «путь пре-
159
С. В. Ватман
данности – также и дисциплина, йога, руководимая четкими правилами и основывающаяся
на„рациональной” философии»28.
Перейдем к экспликиции высших стадий
«мистического опыта», которые мы воспроизведем главным образом по санскритским трактатам «Бхакти-расамрита-синдху» (Bhakti-rasàmçtasindhu) и «Удджвала-ниламани» (Ujjvala-nãlamaõi)
Рупы, «Прити-сандарбха» (Prãti-sandarbha) Дживы,
а также по агиографической поэме на бенгали
«Чайтанья-чаритамрита» (Caitanya-caritàmçta)
Кришнадасы. Начнем с бхава-бхакти – индивидуальных эмоциональных состояний, проистекающих из любви к Богу. По мере углубления према проходит стадии снеха (sneha), мана
(màna), праная (praõaya), рага (ràga), анурага
(anuràga), бхава (bhàva) и маха-бхава (mahàbhàva)29. Снеха – сублимированная форма премы,
в которой возрастает привязанность и близость
к Богу; это сопровождается «тянием сердца»
(citta-dravatva)30. Снеха делится на две стадии31.
Первая (ghçta-sneha) характеризуется интенсивностью, «густотой», как топленое масло; вторая
(madhu-sneha) – сладостью, подобно меду. Помимо этого, для первой характерно чувство принадлежности Богу (tadãyatà-maya-bhàva), второй,
наоборот, чувство обладания Им (madãyatà-mayabhàva). Следующая стадии – мана («напускной
гнев») – дальнейшее развитие премы. Интенсивность чувства здесь значительно возрастает. Далее – праная (также синоним «любви»),
главная характеристика которой – «доверие»
(vi÷rambhaþ)32, чувство причастности к божественной природе, проистекающее из любви.
Здесь ощущается единство с Богом, но не такое,
к которому стремятся, например, последователи адвайта-веданты: в единстве Бхагавана
и бхакты не происходит элиминации личности
последнего. Вишрамбха – полное отсутстие беспокойства, естественно проистекающее из осознания единства с Богом 33. Затем идет рага
(«влечение»), когда даже величайшая печаль
воспринимается только как счастье34. «Дальше, – говорит Рупа, – идет анурага – то, что делает воспринимаемое (т. е. Бога) постоянно новым
и желанным; влечение, которое постоянно обновляется»35. Следующая ступень – бхава, «экстаз», имеющий три уровня: 1) состояние, когда
блаженство возникает само собой без посторонней причины (sva-samvedya-da÷à); 1) состояние,
когда признаки экстаза спонтанно проявляются
160
вовне (prakà÷ita); и 3) состояние, которое становится заразительным и передается окружающим
(yàvadà÷raya-vçtti)36. Наконец, по мере интенсификации бхавы, наступает маха-бхава («великий
экстаз»), характеризуемый высшим блаженством и полным самозабвением; согласно Рупе,
маха-бхава характерна для гопи – спутниц игр
Кришны в Брадже. У маха-бхавы есть две стадии:
«развитая» (råóhi) и «сверхразвитая» (adhiråóhi).
К внешним характеристикам «развитой» стадии
относят признаки экстатического состояния
(sattvika-vikàra), которые начинают проявляться
в теле, речи и поведении бхакты еще на стадии
бхавы и полностью выcтупают, «сияют» (uddãpta)
на стадии маха-бхавы: прерывистость речи
(svara-bhaïga), сотрясение тела (kampa), слезы
(a÷ru), и т. д.37 Внутренние характеристики «развитой» маха-бхавы – нестерпимость для бхакты
даже мгновения разлуки с Богом; способность
передаваться другим людям и зажигать их сердца любовью к Богу; печаль, возникающая из-за
боязни бхакты огорчить Возлюбленного своим
поведением, даже если в действительности
Он им доволен; чувство, что огромные промежутки времени в обществе Возлюбленного
пролетают как одно мгновение; забвение обо
всем, кроме Возлюбленного, и состояние, подобное обморочному, в отсутствие настоящего
обморока38.
Вторая ступень маха-бхавы, «сверхразвитая»,
абсолютно вне обычного человеческого понимания. Интенсивность переживаний здесь такова, что, даже если собрать всю радость и печаль
всех миров, они не превзойдут по силе и капли
чувств, испытываемых Радхой39. Эта ступень делится на две стадии: модана (modana) и мадана
(màdana)40. Как отмечает Рупа, на стадии моданы
ярко проявляются упомянутые выше внешние
признаки экстатического состояния (sattvikavikàra)41. Промежуточное состояние между моданой и маданой – мохана (mohana), где эти признаки «сияют» еще ярче (såddãpta). Если модана
свойственна как Радхе, так и гопи, то мохана
доступна только Радхе. Среди характеристик
моханы – способность бхакты ради счастья
Возлюбленного переносить даже нестерпимые
муки, способность своими страданиями в разлуке с Возлюбленным пробуждать жалость и печаль у всго мира (brahmàõóa-kùobha-kàritvam)
и вызывать слезы даже у животных (tira÷càm
api rodanam); «божественная опьяненность»
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
(divyonmàda), проявляющаяся как беспомощные,
беспорядочные дейстия (udghårõa) и бессвязная,
«удивительная» речь (citra-jalpa)42 и др.
Все завершается на стадии мадана. «Мадана – высшая из высших, сверкающий источник
всех [прочих] бхав, сущность хладини-[шакти],
которой всегда блещет Радха»43, – говорит Рупа.
Как пишет О. Б. Л. Капур, мадана есть «способность вечно сочетать в себе тысячи различных
и даже противоречивых бхав, связанных с тысячами разнообразных и противоречивых вариантов опыта… отношений с Кришной. Мадана
заключает в себе уникальную возможность непосредственно испытывать тысячи видов наслаждений с Кришной благодаря одному лишь
созерцанию Его или памятованию о Нем»44.
Весь описанный процесс передается в «Чайтанья-чаритамрите» при помощи метафоры
приготовления леденцов из сахарного тростника: Из семени вырастает тростниковый стебель; из стебля выжимают сок, который сгущают,
приготавливая патоку; из патоки делают сахар;
наконец, расплавляя сахар, получают конечный продукт – чистые сахарные леденцы45. «Как
здесь по мере очищения [сахара] постепенно
возрастает [его] сладость, – говорится в «Чайтанья-чаритамрите», – точно так же возрастает
и ощущение сладости любви [к Богу], начиная
с привязанности, и так далее»46.
Как нетрудно заметить, в описании бхавы
вперед выступают количественные характеристики; тогда как в расе более ярко выражен качественный аспект. Другое различие: если бхава
имеет восходящий характер, то раса – скорее
нисходящий, от Бхагавана к бхакте. В этом обнаруживается особая природа расы: неслучайно,
как и в поэзии, именно раса является «душой»
бхакти на стадии премы.
Как и когда возникает раса? Согласно бенгальским мыслителям, достигнув некоторой
ступени бхавы, предназначенной ему в соответствии с его личной склонностью, бхакта утверждается на ней и дальше развивает стхайи-бхаву
(sthàyã-bhàva), определенный комплекс эмоций,
который становится для него базисным 47. Рупа
Госвами говорит: «Та [бхава], которая берет
власть над [другими] бхавами, как согласующимися, так и несогласующимися [с ней,] и властвует [над ними] как царь, зовется стхайи-бхавой»48.
Конституирующим принципом стхийи-бхавы
служит возникающая на этой стадии у бхакты
идея взаимоотношений с Богом и своей роли
в них (abhimаna), которая может быть пяти
типов: 1) идея взаимоотношений, когда бхакта получает милость и покровительство Бога
без желания обладать Им (anugràhyàbhimàna); 2)
такая же точно идея, но с желанием обладания
(mamatà); 4) идея равных отношений с Богом, наподобие дружеских (mitràbhimàna); 3) идея взаимоотношений, когда бхакта сам оказывает покровительство Богу (anugràhakàbhimàna); 5) идея
взаимоотношений, подобных взаимоотношениям возлюбленных (priyàbhimàna)49. Идея первого
и второго типа позволяет подняться до стадии
рага; третьего и четвертого типа – до анураги;
пятого – до бхавы и маха-бхавы. Первым Бог
предстает как объект поклонения, вторым –
как господин, третьим – как сын, четвертым –
как друг, и пятым – как возлюбленный. Для бенгальских вайшнавов это не представление,
а реальность: Бог реально вступает с бхактой
в те отношения, к которым тот стремится. Так
формируются соответствующие стхайи-бхавы:
1) «спокойная» или «нейтральная» (÷anta), 2)
«служения» (dàsya), 3) «дружеская» (sakhya), 4)
«родительская» (vàtsalya), а также 5) «сладостная» (madhura) или «любовная» (÷çõgàra)50.
С формированием стхайи-бхав возникает
почва для перехода от бхавы к расе. Но переход
этот осуществляется только тогда, когда стхайибхава соединяется с четырьмя особыми группами факторов (sàmagrã), которые обозначаются
терминами вибхава (vibhàva), анубхава (anuhàva),
саттвика-бхава (sàttvika-bhàva) и вьябхичарибхава (vyabhicàri-bhàva)51. Хотя фундаментом расы
служит стхайи-бхава, именно эти четыре делают
расу предметом культивирования; благодаря им
она деперсонализируется и дает возможность
наслаждаться даже теми эмоциями, которые
обычно воспринимаются как негативные. Рассмотрим эти четыре комплекса и проследим,
как происходит переход от бхавы к расе.
Первый и наиболее важный комплекс составляют вибхавы, «стимулирующие» факторы;
они формируют онтологическую ситуацию, которая дает возможность реально ощутить расу52.
Вибхавы делятся на постоянные, «базовые»
(àlambana) и «воспламеняющие» (uddãpana) 53.
Аламбаны, в свою очередь, делятся на «субстрат» (à÷raya), в котором проявляется раса,
и «объект» (viùaya), который ее воспринимает.
«Субстратом» оказывается Бог, а «объектом» –
161
С. В. Ватман
бхакта. Среди уддипан, «воспламенителей»
расы, играющих наиболее существенную роль
в ее возникновении, – элементы окружения Бхагавана: Его оружие (àstra), музыкальные инструменты (vàditra); элементы Его облика – одеяния
(vastra), украшения (alaïkàra), цветы, которые Он
носит (puùpa); а также Его красота (saundarya),
аромат Его тела (saurabhya) и т. д.54
Анубхавы, следующая группа факторов,
включает два рода проявлений экстатического
состояния. К первому типу относятся улыбка
(smita), радостный танец (nçtya), восторженное пение (gãta), и др.55; ко второму – признаки, которые уже упоминались (sattvika-bhàva
или sattvika-vikàra): слезы, дрожь, прерывистость речи и т. д.56
Наконец, к последнему типу факторов –
вьябхичари-бхавам – относятся преходящие состояния, которые сменяют друг друга, как волны
моря: безразличие (nirveda), уныние (viùà-da),
ликование (harùa), сонливость (nidrà), бодрствование (bodha) и т. д. Согласно «Чайтанья-чаритамрите», всего насчитывается тридцать три
вьябхичари-бхавы57.
Усиленная этими факторами, любовь к Богу
проявляет расу – «сладость», «сладостный
вкус»58. Джива цитирует «Сахитья-дарпану» эстетика Вишванатхи: «Как напиток, в который
добавили тростниковый сахар, душистый перец
и другие ингридиенты, становится необычным
и приятным на вкус, точно также и [любовь],
когда к ней добавляется вибхава и прочее, [становится сладостной]»59. Возникшие пять рас соответсвуют пяти описанным выше стхайи-бхавам60 и называются, соответственно, нейтральной (÷anta-rasa), служения (dàsya-rasa), дружеской
(sakhya-rasa), родительской (vàtsalya-rasa) и любовной (÷çõgàra-rasa).
Отметим еще одно различие между учением
о расах в бенгальском вишнуизме и в традиционной поэтике: вместо перечисленых пяти большинство светских теоретиков, вслед за Бхаратой, признают восемь рас: 1) любовную (÷çõgàra),
2) смешную или комическую (hàsya), 3) скорбную или сострадательную (karuõa), 4) яростную
(raudra), 5) мужественную или доблестную (vãra),
6) страшную (bhayànaka), 7) отвратительную
(bibhatsa) и 8) изумляющую (adbhuta)61. Общей
у бенгальских мыслителей и светских эстетиков
оказывается, таким образом, только шрингарараса. Это объясняется тем, что остальные семь
162
рас светских теоретиков характеризуют не взаимоотношения, а преходящие состояния, тогда
как, согласно вайшнавским мыслителям, основой расы могут быть только взаимоотношения,
ибо без таковых невозможна бхакти. В поэме
Кришнадасы пять рас, характеризующих взаимоотношения (шанта, дасья, сакхья, ватсалья
и шрингара), названы главными, сущностными62;
остальные семь (хасья, каруна, раудра, вира, бхаянака, бибхатса и адбхута) – акцидентальными63. «Пять [главных] рас, – говорится у Кришнадасы, – постоянно пребывают в сердце бхакты,
пронизывая [его, тогда как] семь внешних – преходящи, поскольку возникают от [внешних] причин»64. По этой причине семь рас традиционной
поэтики отступают на второй план, и бенгальские мыслители сосредотачиваются на пяти
основных.
Каждую из основных рас характеризует
не только способ взаимоотношений между
живым существом и Богом, но и степень их близости, которая выражается соотношением между
«величием» (ai÷varya) и «сладостью» (màdhurya)65.
Если в образе Бога, являющемся в соответствующей расе, преобладает «величие», то это держит
бхакту на почтительном расстоянии. Но по мере
возрастания «сладости» отношения становятся
ближе, «теплее». Чем ближе взаимоотношения,
тем слабее восприятие величия и могущества
Бога и сильнее блаженство: «[Когда] преобладает представление о могуществе [Бога], любовь
неполноценна, [если же], созерцая могущество,
не принимают [его] во внимание – [то это] признак совершенной [любви]»66. Высочайшие отношения с Богом – когда «сладость» настолько
затмевает «величие», что у бхакты полностью
пропадает всякая почтительность, и в отношениях с Богом он чувствует себя совершенно свободным: «На стадии абсолютно чистой премы
[бхакта] не осознает величия [Бхагавана]. Даже
воспринимая [Его] могущество, [Он] поглощен
собственными отношениями [с Ним]»67.
Самые «дальние» отношения – шанта-раса.
В «Чайтанья-чаритамрите» сказано: «Природа
шанта-расы [такова]: в ней нет ощущения обладания Кришной, а только твердое знание,
[что Он есть] Параматман и Верховный Брахман»68. В дасья-расе благоговения уже меньше,
что позволяет бхакте служить Богу непосредственно69. По мере восхождения от одной расы
к другой у бхакты возрастает чувство облада-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
ния Богом (mamatàdhikye), а почтение к Нему
уменьшается до тех пор, пока не исчезнет
вовсе. В сакхья-расе отношения с Бхагаваном
столь непосредственны, что бхакта становится по-дружески бесцеремонным (agaurava)70.
Еще более близкие отношения – ватсальяраса, где бхакта видит себя покровителем
(pàlaka), а Бога – своим подопечным (pàlya), и у
него появляется желание заботиться о Нем. Эта
раса, как говорится у Кришнадасы, «в точности
как нектар» (amçta-samàna)71. Однако даже здесь
есть элемент айшварьи, хотя и до предела сокращенный72. «Величие» полностью отсутствует только в шрингара-расе, вследствие чего эту
расу также называют мадхурой – «сладостной»;
поэтому она и считается наивысшей73.
Каждая последующая раса богаче предыдущей: «[К свойству] каждой последующей расы
добавляется свойство предыдущей, [по мере
того как их число] увеличивается от одной
до пяти. В каждой [новой] расе прибавление
[нового качества] увеличивает сладость; в мадхурье проявляются качества шанты, дасьи, сакхьи и ватсальи»74. Помимо этого, каждая из рас
подразделяется на две фазы – соединение (yoga)
и разлука (viyoga)75. Каждому Бог открывается
особенным, неповторимым способом; благодаря этому основные расы расцвечиваются сугубо
индивидуальной у каждого бхакты гаммой акцидентальных рас (в этом, в сущности, и состоит «принцип индивидуации»). Больше всего Бог
ценит свободу и непосредственность высших
рас; согласно «Чайтанья-чаритамрите», «непослушание Кришне из любви [к Нему] в десять
миллионов раз приятнее [Ему], чем исполнение
[Его] повелений»76.
Теория рас иллюстрируется примерами
из кришна-лилы (kçùõa-lãlà). Так, пример «дружеских» отношений – полные веселья игры Кришны
и Его друзей-пастушков, «родительских» – отношения Кришны с Его приемной матерью Яшодой,
которая считает Кришну своим ребенком и даже
порой наказывает Его, «любовных» – отношения
Кришны и гопи, чтобы встретиться с Кришной,
убегающих по ночам из дому.
Квинтессенцией всех рас выступает в бенгальском вишнуизме шрингара-раса, сочетающая в себе все разнообразие бхав. Считается,
что блаженство, которое она приносит, неизмеримо выше блаженства других рас77. Хотя мнение о главенстве шрингары разделяли и многие
светские эстетики78, уместно еще раз напомнить
о принципиальной разнице предмета светской
поэтики и «мистической теологии» бенгальского вишнуизма. Как пишет О. Б. Л. Капур, «теория
расы в бенгальском вишнуизме фундаментальным образом отлична от теории расы в ортодоксальной поэтике. Первая заимствует у последней лишь внешнюю структуру с необходимыми
модификациями для удобства использования,
и в действительности основывается на расавиджняне„Шримад-бхагаваты”…»79. Несмотря
на то, что в кришна-лиле, описываемой в «Бхагавате», а также в вайшнавской кавье и чампу,
можно усмотреть обычный любовный и даже
эротический сюжет, а бурные переживания
Радхи в разлуке с Кришной, воспеваемые в вайшнавских падах и стотрах, выглядят как обычные любовные переживания, вайшнавские мистики видят в этом выражение запредельного
бытия, не имеющего ничего общего с мирским.
Кришнадаса говорит: «Любовь (прему) гопи именуют „возвышенным состоянием“. [Эта] любовь
чиста и безупречна и не имеет никакого отношения к земной любви (каме)»80. Влечение гопи
к Бхагавану – манифестация хладини-шакти,
«энергии блаженства», и потому полностью исключает сексуальное влечение. У Дживы читаем:
«Эти игры, даже если другие всего лишь слушают о них, будучи удалены во времени и в пространстве, очень скоро устраняют [у слушающих] вожделение и наделяют [их] возвышенной
любовью»81. Характеристиками, отличающими
любовь «сакральную» от «профанной», служат
запредельность ее предмета и абсолютное
бескорыстие. Как пишет Э. К. Димок, «бхакта
не стремится к материальным объектам и не
желает удовольствий для себя. Он – любящий
в истинном смысле слова, стремящийся лишь
к тому, чтобы принести счастье объекту своей
любви: когда возлюбленный счастлив – счастлив и любящий – он согласен даже на разлуку
во имя возлюбленного. Таков истинно любящий,
способный радоваться, даже чувствуя боль разлуки… Единственная забота бхакты – удовольствие Кришны; бхакта индифферентен к мирским страданиям и удовольствиям, поскольку
он вне влияния доставляющей их майи»82. Возникает резонный вопрос: если любовь «сакральная» и «профанная» столь фундаментально различны, чем объяснить поразительное сходство
в их внешнем выражении? И каков критерий,
163
С. В. Ватман
позволяющий отделить здесь «сакральное»
от «профанного»?
На наш взгляд, ответ на этот вопрос выражает представление бенгальских мыслителей
о том, что материальный мир есть подобие
(praticchàyà) мира запредельного, как отражение в воде, сохраняющее внешние черты образа, но не его суть. Точно также, отношения
людей есть искаженное, несовершенное подобие кришна-лилы83. В пределах этого мира мы
можем мыслить лишь его реалиями, и потому
кришна-лила представляется нам обычным любовным сюжетом, но как сказано в «Чайтаньячаритамрите», «у этих двух – любви и вожделения – характеристики неодинаковы. Подобно
железу и золоту различаются они по природе»84.
Но возникает новый вопрос: возможно ли тогда
вообще понимание кришна-лилы, особенно,
если учесть, что в бенгальском вишнуизме
не допускается символических или аллегорических толкований расы?85 Согласно Рупе, единственный путь к правильному пониманию следующий: текст, предмет которого – кришна-лила,
следует читать и обсуждать с теми, кто достиг
расы86. Только так можно постичь подлинный
смысл шрингара-расы, без мирских коннотаций.
При этом необходимо заниматься религиозной
практикой и строго соблюдать сексуальные
ограничения, налагаемые религиозными заповедями. Такое отношение к кришна-лиле отразилось на духе, царившем в движении: многие
исследователи отмечают моральную строгость
Чайтаньи и его последвателей, их аскетизм87.
Важный момент, который следует отметить
в этой связи: поскольку понятие расы относится
не к телесному, а эмоциональному плану, суть
любовных отношений с Богом – отнюдь не телесный контакт, даже в «сакральном» смысле: подлинная суть шрингара-расы – бесконечно разнообразная игра чувств, разжигаемая вибхавами;
поскольку же эти чувства носят эстетический
характер, т. е. имеют природу не «влечения»,
а скорее «любования», о чем свидетельствует сам термин ÷çõgàra («пылкий», «страстный»,
но также: «нарядный», «красивый»; «убор»,
«наряд»)88, то если быть точным, посюсторонним
аналогом запредельной шрингара-расы должны
служить не любовные отношения людей, а их художественное воспроизведение в поэзии, драме
и т. д., а также вызываемые этим эстетические
эмоции. Помимо всего прочего, выясняется,
164
что в настоящем смысле шрингара-раса присуща лишь двум существам – Кришне и Радхе, которые, как подлинный «герой» (nàyaka-÷iromaõi)
и подлинная «героиня» (nàyikàra ÷iromaõi)89, являются ее подлинной аламбаной90; для всех же
остальных живых существ эти отношения остаются, главным образом, объектом их восхищения и поклонения.
Как уже говорилось, каждая из рас имеет
две фазы – соединение (yoga) и разлука (viyoga).
Наибольшую интенсивность эти фазы получают в шрингара-расе91. Согласно Рупе, который,
опять-таки, следует в этом схеме из трактатов
по поэтике, соединение подразделяется на:
1) краткое, самое первое (sa§kùipta); 2) продленное, после любовной ссоры (sa§kãrõa);
3) полное, после кратковременной разлуки
(sampanna); 4) еще более тесное (sa§çddhimàn),
после долгой разлуки92. В соответствии с этим,
разлука также подразделяется на четыре вида:
1) разлука на стадии зарождающихся любовных
чувств (pårva-ràga); 2) разлука из-за ссоры (màna);
3) разлука после близкого общения (pra-vàsa); 4)
страх разлуки даже в присутствии возлюбленного, порождающий колоссальный прилив любовных чувств (prema-vaicittya)93. Хотя любящие
стремятся к соединению, без разлуки невозможно блаженство встречи (na vinà vipralambhena
sambhogaþ puùñim a÷nute) 94; поэтому разлука
есть его необходимое условие (sambhogonnatikàraka)95. Это придает особый смысл как чувствам, переживаемым в разлуке, так и самой
разлуке. Как пишет Бхактивинода Тхакур, «любовь в разлуке доводит блаженство встречи
до высшего совершенства. Духовный факт в том,
что без горечи разлуки встреча не может принести полноценный плод»96. Горечь и томление
разлуки есть, таким образом, внутренний двигатель любви, ее «иное», в которое она постоянно
переходит, чтобы вновь вернуться к себе усиленной и обогащенной. Покольку же речь идет
о расе, где чувство доставляет блаженство, даже
если оно негативно по своим характеристикам,
то горечь разлуки вовсе не горечь, а особая, рафинированная сладость. Помимо всего прочего,
любовь в разлуке приносит чувству подлинную
чистоту. В «Бхагавате» воспевается «нестерпимо
сильный жар разлуки с любимым», который чувствовали гопи и который спалил все нечистое
в их сердцах, уничтожив связывавшие их узы
кармы97. Как отмечает Э. К. Димок, касаясь дан-
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
ной темы, «разлука – не только наиболее мощный импульс человеческой любви, но, как мы
убедились, спасительная милость, благодаря которой сознание сосредотачивается на Боге»98.
Последователи Чайтаньи придают любви
в разлуке особый акцент и специально культивируют ее. Согласно «Чайтанья-чаритамрите»,
отличительная черта душевного состояния истинного бхакты – чувство разлуки с Кришной99.
Наилучшим примером такой любви считается
сам Чайтанья – Бог, нисшедший в обличьи бхакты, чтобы показать пример совершенной бхакти. Как сообщает Кришнадаса, в последние годы
жизни Чайтанья был совершенно переполнен
волнами разлуки с Кришной100. Тело и разум
его были истощены болью разлуки101, он испытывал состояние, подобное состоянию Радхи,
томящейся в ожидании встречи с Кришной102.
Жизнь Чайтаньи была «драмой вечного томления человеческой души по Бесконечному»103,
что и явилось образцом для всей последующей
традиции бенгальского вишнуизма; именно чувством разлуки с Богом пронизан весь огромный
свод вайшнавской поэзии.
Принятые сокращения
1. AmrK – Amara-ko÷a (Amara-ko÷a of
Amara-si§ha. Nàma-liïgànu÷àsana. With the
comm. Vyàkhyà-sudhà or Ràmà÷ramã of Bhànuji
Dãkùita / ed. by M. M. Pandit Sivadatta Dadhimatha.
Delhi: Chaukhamba Sanskrit Pratishthan, 1914).
2. AnCnd – ânanda-candrikà (цит. по.: Ujjvalanãlamaõi of Råpagoswàmã / with the comm. of
Jãvagosvàmã, and Vi÷vanàth Cakravartã; ed. by
M. M. Pandit Durga Prasad & Vasudev Lakshman Shastri
Panashikar. Delhi: Chaukhamba Sanskrit Pratishthan,
1985 (1932)).
3 . BhgP – B h à g a v a t a - p u r à õ a ( ø r ã m a d
Bhàgavatam / ed. with an Engl. transl. and the comm. of
A. C. Bhaktivedanta Svami Prabhupàda: in 18 vol. Los
Angeles: The Bhaktivedanta Book Trust, 1989).
4. BhRS – Bhakti-rasàmçta-sindhu (Цит. по: ørã
Caitanya-caritàmçta / ed. with an Engl. transl. and the
comm. of A. C. Bhaktivedanta Svami Prabhupàda:
in 17 vol. Los Angeles: The Bhaktivedanta Book Trust,
1975).
5. CC – Caitanya-caritàmçta (ørã Caitanyacaritàmçta / ed. with an Engl. transl. and the comm. of
A. C. Bhaktivedanta Svami Prabhupàda: in 17 vol. Los
Angeles: The Bhaktivedanta Book Trust, 1975).
6. MdhK – Màdhurya-kàdambinã (Màdhurya-
kàdambinã ÷rãla vi÷vanàtha-cakravarti-ñhakkura-viracità
÷rãmad-bhaktivedànta-vàmana-ma-hàràja-sampàdità.
ørã-vinoda-viharã gauóãya mañha. Kalikàtà, 1996).
7. PrtS – Prãti-sandarbha (ørã-prãti-sandarbhaþ
÷rãla-jãva-gosvàmi-prabhupàda-viracitaþ. Sadgrantha-prakà÷akaþ – Haridàsa øastrã, ørã-gadàdharagaurahari Pres, Vçndàban, Jilà – Mathurà).
8. ShDrp – Sàhitya-darpaõa (цит. по: ørã-prãtisandarbhaþ ÷rãla-jãva-gosvàmi-prabhupàda-viracitaþ.
Sad-grantha-prakà÷akaþ – Haridàsa øastrã, ørãgadàdhara-gaurahari Pres, Vçndàban, Jilà – Mathurà).
9. TttrUp – Taittirãya-upaniùad (Цит. по: ørãprãti-sandarbhaþ ÷rãla-jãva-gosvàmi-prabhupàdaviracitaþ. Sad-grantha-prakà÷akaþ – Haridàsa
øastrã, ørã-gadàdhara-gaurahari Pres, Vçndàban,
Jilà – Mathurà).
10. UjjvN – Ujjvala-nãlamaõi (Ujjvala-nãlamaõi
of Råpagoswàmã / with the comm. of Jãvagosvàmã,
and Vi÷vanàth Cakravartà; ed. by M. M. Pandit Durga
Prasad & Vasudev Lakshman Shastri Panashikar. Delhi:
Chaukhamba Sanskrit Pratishthan, 1985 (1932).
Примечания
1
См., например: De S. K. Early History of the Vaishnava
Faith and Movement in Bengal. Calkutta, 1961 (1942).
P. 224, 556; Chatterjee A. N. ørãkçùõa Caitanya, A Historical
Study on Gaudiya Vaisnavism. New Delhi, 1997. P. 201.
2
«Вишнуитская поэзия (т. е. поэзия бенгальских
вайшнавских авторов. – С. В.) привлекала и продолжает привлекать внимание широких кругов бенгальской
общественности» (Новикова В. А. Очерки истории бенгальской литературы. Л., 1965. С. 103).
3
Куценков А. А. Бхакти в индийской культуре //
Материалы научной конференции «Бхакти – религия
любви»/ред.: Е. Ю. Ванина, П. К. Варма. М., 1995. С. 9.
4
Шеридан Д. П. Джива Госвами // Великие мыслители Востока / ред. Ян П. Мак-Грил. М., 1998. С. 310.
5
MdhK 7.1. P. 86.
6
Entvistle A. W. Braj, centre of Krishna pilgrimage.
Groningen, 1987. P. 63.
7
De S. K. Op. cit. P. 166.
8
CC Mdh (Vol. 9) 25. 104. P. 353.
9
PrtS 61. P. 190.
10
Ibid.
11
Ibid. P. 191.
12
CC Adi (Vol. 1) 4.199. P. 335.
13
PrtS 61. P. 193.
14
CC Adi (Vol. 1) 4.201. P. 335. Ср.: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего,
не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде,
165
С. В. Ватман
а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего
надеется, все переносит» (1 Кор. 13, 4–7).
15
CC Adi (Vol. 1) 4.186. P. 329.
16
Ahuja R. L. The Theory of Drama in Ancient India.
Ambara Kantt, 1964. P. 19.
17
Цит по: Гринцер П. А. Основные категории классической индийской поэтики. М.: Наука, 1987. С. 145.
18
Там же. С. 145.
19
Первоначально слово «раса» встречается
в Ведах и Упанишадах в значении «сок», «жизненная
сила», «сущность», «вкус». Это значение сохраняется
в обыденном употреблении (rasa-mayã – «вкусный»).
20
Теория рас разрабатывалась многими крупными мыслителями, в частности теоретиком поэзии
Анандавардханой (IX в.) и крупнейшим индийским
эстетиком Абхинавагуптой (X–XI вв.). Анандавардхана
характеризуется расу как эмоциональное состояние,
отображенное в произведении искусства. Различие
между расой и соответствующим ей чувством состоит
лишь в интенсивности (Анандавардхана. Дхваньялока («Свет дхвани») / пер. и коммент. Ю. М. Алихановой.
М., 1975. С. 36). По Абхинавагупте, раса – не просто
усиленное чувство или его описание, но символ, скрытое эмоциональное содержание, доставляющее наслаждение читателю или зрителю художественного
произведения (Гринцер П. А. Указ. соч. С. 162–163); это
само существо поэзии (rasenaiva sarva§ jãvati kàvyam),
без которой немыслимо поэтическое произведение.
Позиция Абхинавагупты вызвала дискуссию и сосредоточила внимание индийских эстетиков на расе
(A History of Sanskrit Literature. Classical Period / ed. S.
Dasgupta. 2nd ed. Calcutta, 1962. Vol. 1. P. 594).
21
Гринцер П. А. Указ. соч. С. 143.
22
Entvistle A. W. Op. cit. P. 63.
23
Kapoor O. B. L. The Philosophy and Religion of Sri
Caitanya (The Philosophocal background of the Hare
Krishna Movement). New Delhi, 1976. P. 216.
24
PrtS 110. P. 338.
25
TttrUp 2.7.1 / PrtS 110. P. 347. См. также: Dimock
E. C. Doctrine and Practice Among the Vaiùõavas of
Bengal // Krishna: Myths, Rites, and Attitudes / ed. by
Milton Singer. Chicago, 1968. P. 48–49.
26
PrtS 111. P. 359.
27
De S. K. Op. cit. P. 200.
28
Singer M. The Ràdhà-Krishna bhajans of MadrasSity // Krishna: Myths, Rites, and Attitudes / ed. by Milton
Singer. Chicago, 1968. P. 128.
29
СС Mdh (Vol. 9) 23.42. P. 24.
30
Kapoor O. B. L Op. cit. P. 203.
31
BhRS 3.2.43 (Ссылка дается по: Ibid. P. 203).
32
UjjvN, Sth 100. P. 438.
33
AnCnd / UjjvN, Sth 100. P. 438.
166
34
UjjvN, Sth 114. P. 443. Рупа приводит пример:
В жаркий летний день Радха идет посмотреть, как Кришна пасет коров за холмом. Она взбирается на холм
и видит оттуда Кришну. Счастью ее нет границ, и она
совершенно не чувствует, что ее босые стопы изранены
и что их обжигают раскаленные солнцем камни (Ibid.).
35
UjjvN, Sth 134. P. 454.
36
Ibid. P. 459–460.
37
См.: Kapoor O. B. L Op. cit. P. 207.
38
UjjvN, Sth 147–153. P. 464–471.
39
Ibid. P. 472.
40
Труднопередаваемые термины, которые можно
было бы обозначить как «радость» и «опьяненность».
41
UjjvN, Sth 158. P. 473.
42
Ibid. 168–182. P. 479–485.
43
Ibid. 202. P. 499.
44
Kapoor O. B. L Op. cit. P. 210.
45
CC Mdh (Vol. 9) 23.43. P. 24.
46
Ibid. 23.44. P. 25.
47
П. А. Гринцер переводит термин стхайи-бхава как
«всеобщее ментальное состояние» (Гринцер П. А. Указ.
соч. С. 149).
48
BhRS; Цит по: CC Mdh (Vol. 9) 23.46. P. 27, коммент.
Свами Прабхупады.
49
Kapoor O. B. L Op. cit. P. 211.
50
CC Mdh (Vol. 7) 19.183–184. P. 361; а также: CC
Mdh (Vol. 9) 23.45. P. 25.
51
Ibid. 23.48. P. 28. Известная сутра «Натья-шастры»
гласит: «Вследствие соединения с вибхавой, анубхавой и вьябхичари-[бхавой] возникает раса» (Цит. по:
Гринцер П. А. Указ. соч. С. 146).
52
BhRS; Цит. по: CC Mdh (Vol. 9) 23.51. P. 30, коммент. Свами Прабхупады.
53
CC Mdh (Vol. 9) 23.50. P. 29.
54
PrtS 155. P. 424. См. также: UjjvN Vibh 1-105.
P. 264–298.
55
CC Mdh (Vol. 9) 23.51. P. 29. См. также: UjjvN Anubh
1–91. P. 299–328.
56
См.: UjjvN Sattv 1–37. P. 328–341.
57
CC Mdh (Vol. 9) 23.52. P. 32. См. также: CC Mdh
(Vol. 5) 14.167. P. 302; UjjvN Vyabh 1–107. P. 342–389.
58
PrtS 111. P. 366.
59
ShtDr / PrtS 111. P. 366.
60
CC Mdh (Vol. 9) 23.46. P. 26.
61
NtS 6.16. (См.: Гринцер П. А. Указ. соч. С. 146).
62
CC Mdh (Vol. 7) 19.185. P. 364.
63
Ibid. 19.187. P. 365.
64
Ibid. 19.188. P. 369.
65
Ibid. 19.192–193. P. 371.
66
Ibid. 19.194. P. 372.
67
Ibid. 19.203. P. 377.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Понятие бхакти-расы в бенгальском вишнуизме
68
Ibid. 19.218. P. 387.
Ibid. 19.220. P. 388.
70
Ibid. 19.227. P. 391–392.
71
Ibid. 19.228. P. 392.
72
Ibid. 19.195. P. 372.
73
Ibid. (Vol. 9) 23.53. P. 33.
74
Ibid. (Vol. 3) 8.85–86. P. 136.
75
Ibid. (Vol. 9) 23.56. P. 34–35.
76
CC Ant (Vol. 3) 10.8. P. 207.
77
CC Mdh (Vol. 7) 19.234. P. 396.
78
См.: Гринцер П. А. Указ. соч. С. 181.
79
Kapoor O. B. L Op. cit. P. 216.
80
CC Adi (Vol. 1) 4.162. P. 317.
81
PrtS 84. P. 257.
82
Dimock E. C. Op. cit. P. 51.
83
См.: S hukavak Dasa N. Hindu encounter with
modernity: Kedarnath Datta Bhaktivinoda, Vaiùõava
theologian. Los Angeles, 1999. P. 177–180. Именно это
подобие позволяет рассматривать кришна-лилу в
терминах поэтики.
84
CC Adi (Vol. 1) 4.164. P. 318.
85
См.: De S. K. Op. cit. P. 223. Хотя в вайшнавском
мистицизме, безусловно, есть немало общего с европейским (Сузо, Таулера, Терезы Авильской, Хуана
де ла Круса и др.), но есть и существенная разница:
бенгальскоий вишнуизм отказывается от толкования
шрингара-расы как символа, тогда как европейский
«брачный» мистицизм толкует эротические образы
Библии символически. Э. К. Димок приводит слова св.
Бернарда из комментария к «Песни песней» (1, 2): «Кто
произносит эти слова? Невеста. Это душа, томящаяся
по Богу… Та, что просит об этом, связаня узами любви
с тем, кого она просит. Все природные чувства превосходит чувство любви, особенно когда оно направлено
к тому, кто есть его источник – к Богу. Для обозначения
влечения, существующего между Царством Божиим
и душой, невозможно найти выражения столь же сладостного, как влечение между Женихом и Невестой…»
(Dimock E. C. Op. cit. P. 223). В этих словах св. Бернарда
ясно выражено отношение к образам «Песни песней»
69
как символическому отображению запредельной реальности.
86
BhRS 1.2.90 / CC Mdh (Vol. 8) 22.131. P. 404.
См., например, De S. K. Op. cit. P. 551; Kennedy
M. T. Op. cit. P. 53; Корабельник Н. М. Некоторые вопросы социально-этического учения Чайтаньи // Общественная мысль Индии: прошлое и настоящее / под
ред. А. Д. Литмана. М., 1989. С. 209.
88
Амарасимха называет шрингару «чистой», «сияющей» (AmrK 1.7.17. P. 77). В примечаниях к данной
шлоке словаря говорится: «Шрингара здесь – [это
раса,] природа которой – любовная доминирующая
бхава, основание – возлюбленный и [возлюбленная],
которая воспламеняется [украшениями], такими,
как цветочные гирлянды и [узоры, нанесенные] сандаловой пастой; которая сопровождается искоса брошенными взглядами и тому подобным, а также преходящими [чувствами] – робостью и так далее» (Ibid.).
89
CC Mdh (Vol. 9) 23.66. P. 43.
90
Ibid. 23.92. P. 56.
91
Ibid. 23.62. P. 39.
92
UjjvN Sambh 4–17. P. 571–576.
93
CC Mdh (Vol. 9) 23.63. P. 40; См. также: UjjvN Vipr
134–141. P. 548–553.
94
UjjvN Srng 3. P. 507.
95
Ibid. Srng 2. P. 507.
96
Srila Thàkur Bhakti Vinode. Jaiva Dharma. P. 505.
Интересная параллель этому: «В средневековых романах повторяющееся разлучение любящих отвечает
внутреннему требованию их страсти… Чем сильнее
любит Тристан, тем больше он желает быть разлученным с возлюбленной» (Rougemont D. de. Love in the
Western World. New York, 1957. P. 148).
97
BhgP 10 (pt. 2) 29.10–11. P. 522–523.
98
Dimock E. C. Op. cit. P. 61.
99
CC Ant (Vol. 3) 8.34. P. 100.
100
Ibid. (Vol. 3) 9.5–6. P. 133.
101
Ibid. (Vol. 4) 13.5. P. 121.
102
Ibid. (Vol. 5) 19.31. P. 192.
103
De S. K. Op. cit. P. 56.
87
167
РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ
В. В. Емельянов
Без пения его жизнь была бы ошибкой
Булыгин А. Карузо. – М. : Молодая гвардия, 2010. – 38, [10] с. : ил. – (Жизнь замечательных людей : сер. биогр. ; вып.
1264).
V. V. Emelyanov
His life would be a mistake without singing
Когда мы смотрим на фотографии Энрико Карузо, то видим упитанного итальянского буржуа,
преуспевшего в поедании спагетти, а возможно, и в самом кулинарном искусстве. Когда мы видим
движущегося живого Карузо в единственном дошедшем до нас немом фильме, то перед нами
низкорослый опереточный комик, буффон, не без таланта, но не Чаплин. Когда же мы слушаем
записи Карузо, то целиком отдаемся во власть сильного и глубокого голоса, какого-то не тенорового,
баритонально-басового, схожего по тембру с шаляпинским, умного, обволакивающего и подчиняющего.
И представляем себе высокого человека атлетического сложения, легко таскающего штангу и при этом
знающего комедию Данте. Внешность великого итальянского певца не совпадает для нас с его голосом.
Точно так же жизнь Карузо существует в нашем восприятии отдельно от его творчества, на периферии
легенды о «Великом Карузо», известной нам по фильму с участием Марио Ланца. А происходит это потому,
что мы ничего не знаем о Карузо-человеке. Вернее, не знали до сих пор. Но в этом году русскоязычный
читатель может поздравить себя с праздником: вышла в свет биография Энрико Карузо, написанная
одним из самых больших знатоков истории оперы, петербургским филологом Алексеем Булыгиным.
Он хорошо известен любителям музыки по книгам «Принц в стране чудес. Франко Корелли» и «Его
Величество Тенор».
Говоря о книге Булыгина, следует отметить и замечательный, популярный без легковесности
и дурновкусия стиль изложения, и большую исследовательскую работу автора, знающего не только
все когда-либо вышедшие книги о Карузо, но и большинство репортажей о его выступлениях,
помещенных в американских газетах начала прошлого века. Есть у этого труда еще одно
существенное достоинство – его смело можно назвать одной из ценнейших работ в области
психологии творчества. В наше время, когда выдающегося человека пытаются представлять
перерождением (аватаром) великих людей предшествующих эпох (см. биографию Окуджавы,
принадлежащую перу журналиста Дм. Быкова, где герой на полном серьезе представлен аватаром
Жуковского и Блока), когда на каждом шагу слышны голоса о «поцелуе Бога», отмеченности высшими
силами, особой ауре и тому подобные не обязывающие к размышлению сентенции, Алексей Булыгин
не побоялся написать о том, каким постепенным, проблемным, земным, неповторимым, кратким
и смертным является путь творческой личности. Отказавшись от мистического, религиозного
и вместе с тем от материалистического толкования биографии, А. Булыгин беспристрастно, шаг
за шагом очищает историю Карузо от мифов, легенд, сплетен, восторженных оценок современников,
негативных оценок завистников. В результате получается непростая книга о простом смертном,
который упорным трудом возвел себя в ранг бога вокального искусства.
Биография Карузо поражает читателя со своих первых страниц, на которых автор рассказывает
о пространстве и времени рождения героя. Верно замечено, что 1873 год дал миру огромное количество
корифеев вокальной техники. К этому факту мы еще вернемся. Пока же отметим, что рожденные в это
время имели отличные способности к оперному пению, но одних только врожденных способностей
оказалось мало, чтобы подняться на уровень легенды. Необходима была привилегия места рождения,
топос, в котором певческое искусство дает человеку шанс на высшее общественное признание.
Такими топосами в то время были только Италия и Россия – страны, в которых певец мог рассчитывать
на место полубога, т.е. героя. Отсюда легендарность Карузо и Шаляпина. Родиться в Неаполе или на
Волге в 1873-м – необходимое стартовое условие для того, чтобы достичь высшего совершенства
168
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Рецензии и отзывы
в вокальном искусстве. Но сколько нужно приложить усилий, усилий ума, интуиции, всего организма,
чтобы достигнуть последней ступени в искусстве! И как коротко пребывание человека на этой ступени!
Обо всем этом можно прочесть в рецензируемом издании.
Выдающимся достоинством книги А. Булыгина является детальное исследование развития
Карузо. Мы видим, как Эррико становится Энрико, как постепенно молодой певец начинает
осваивать трудно дававшиеся ему верхние ноты, как усиливается его голос, поначалу слабый
и тихий, как он берет одну оперную вершину за другой, становясь любимым певцом самого
Пуччини, как он переходит из маленького театра в большой, из большого в самый известный,
как растут его гонорары, как увеличивается число вилл, как множится число пластинок… Но вместе
с тем остаются и такие черты Карузо, которые в нем не развиваются или почти не развиваются,
поскольку весь он отдан шлифовке своего пения. Карузо, несмотря на общественное признание
и огромные возможности, остался человеком невысокой культуры, не читал книг, не ходил в музеи.
Он был совершенно беспомощен в области слова, даже с трудом писал письма, единственным
побочным талантом певца было рисование шаржей.
Об актерском мастерстве Карузо тоже говорить не приходится: первая заметная роль (именно
роль, а не партия) – Елеазар в «Жидовке» – оказалась последней его сценической работой, а в кино
его снимали только для привлечения публики (которая, впрочем, слабо отреагировала на «немого»
Карузо). Вместе с тем автор не просто констатирует само развитие или его отсутствие, но находит
в характере Карузо такие черты, которые были движущими силами его жизни. Прежде всего, это
страсть к пению как таковому. Но кто в Италии не поет! Во-вторых, это необыкновенная интуиция,
заставлявшая Карузо воспринимать события жизни как знаки и уроки, читать их, делать из них
выводы на всю жизнь. А это уже редкое качество. Так он никогда повторно не выступал в местах,
где неудачно спел или оскандалился; он отказался выступать в вагнеровском репертуаре, потому
что почувствовал несоответствие своего голоса и натуры мрачному колориту немецкоязычной
оперы. Он старался не петь на иностранных языках, которые знал очень плохо. Точно так же
глубоко и внимательно Карузо воспринимал приметы и знаки своей личной жизни, о чем подробно
рассказано в книге. В-третьих, автор выделяет глубокую противоречивость натуры Карузо, его
щедрость и скупость, любовь и ярость, чувственность и холодность, зависимость его эмоций
от состояния ума, а его разума – от страстей. Эта противоречивость и делала жизнь Карузо
эпицентром огромной планетарной молвы, героем скандальных хроник и судебных процессов.
Удачливость Карузо – еще один акцент, который с успехом делает автор его биографии. Пик
сценической формы Карузо приходится на период становления «Метрополитен-опера», в которой
складывается уникальный интернациональный коллектив. Именно с этим коллективом современные
любители музыки и связывают оперное искусство как таковое. Не будь в то время «Метрополитен» –
скитался бы Карузо по салонам богатых заказчиков типа театра в Монте-Карло, да по благотворительным
вечерам. Именно Америка сделала его величайшим певцом мира, именно она дала его голосу
бессмертие на десятках пластинок. В самом деле, голос мальчика, родившегося в семье заводского
механика, оказался наилучшим образом пригоден для звукозаписи, фоногеничен. Карузо и граммофон
совпали во времени (как совпадут позже магнитофон и Высоцкий), без пластинок Карузо не было бы
и славы граммофона. Карузо начал записываться именно в ту пору своей жизни, когда голос его обрел
максимально совершенное звучание, и сделал свою последнюю запись уже накануне смертельной
болезни. Пластинки Карузо существенно увеличили число его гонораров и гастролей при жизни
и стали основой его культа после смерти. Это ли не величайшая удача творца! Но за этой удачей –
труд, бесконечный тяжелый труд по оттачиванию вокальной техники. Забота о горле, непрерывные
репетиции, изучение репертуара коллег, присутствие в театрах на чужих выступлениях, чтение газетных
рецензий, прослушивание своих и чужих музыкальных записей.
Биография Карузо удивительна еще и тем, что заставляет читателя осознать всю краткость
и хрупкость совершенства. Период максимального развития его вокальной техники приходится
на краткий пятилетний период с 1902 по 1907 г. Эти же годы были и временем его семейного счастья.
После бегства жены и нелепого скандала в обезьяннике с голосом происходит непоправимое, и наше
счастье, что мы можем слышать совершенного Карузо в его ранних записях. После 1908 г. голос
169
Рецензии и отзывы
«темнеет», становится глубже и как бы даже ниже, но утрачивает присущую ему светлую палитру
оттенков, становится менее гармоничным. Лирический тенор постепенно переходит на драматические
партии, в которых ему явно недостает актерского мастерства. Именно на этот период приходится
большинство записей Карузо, особенно его дуэты. Достигнув высшей ступени совершенства, мастер
сошел с пьедестала, на котором, однако, не оказалось больше никого. Становится понятно, что, несмотря
на обилие теноров, и соревновался-то Карузо только с самим собой. И самому себе проиграл.
Читая книгу, убеждаешься в том, что Карузо прожил поистине трагическую жизнь. Прежде всего,
ему не повезло с семьей. Точнее, не повезло со своим собственным отношением к женщинам.
Своей первой жене он буквально перекрыл кислород, запретив талантливой певице выступать
на оперной сцене. Ясно, что талант требует выхода, и долго она это вытерпеть не могла, предпочтя
семейной жизни с гениальным тираном пусть провинциальную, но сцену. Свою вторую жену он
вряд ли любил, она просто удовлетворяла его консервативным представлениям об идеальной
жене и матери и, к тому же, не была артисткой. Своей любви к промежуточной, междувременной
жене он испугался, поскольку она была сестрой бывшей жены, грозившей убийством им обоим
в случае их официального брака. В результате его семейная жизнь вряд ли может быть названа
счастливой. Кроме того, несчастье, постигшее его после бегства первой жены, послужило причиной
последующих негативных изменений, произошедших с его голосом и сценической формой. Далее,
нужно отметить, что ни родные, ни дети не понимали своего отца и даже не интересовались его
искусством. На фоне публичного признания и газетной шумихи фактическое одиночество Карузо
проступает со всей определенностью. Только великие современники – Пуччини, Шаляпин, Руффо,
Тосканини – могли оценить масштаб его личности, но друзьями в полной мере их назвать нельзя.
Во всяком случае, задушевными друзьями. Таковым был лишь преданный Антонио Скотти.
В книге А. Булыгина убедительно развенчан ряд чрезвычайно живучих мифов. Это миф об изначальном
совершенстве голоса Карузо, о бездарности его первой жены Ады Джакетти, о подоплеке скандала
в обезьяннике и еще много прочих бытующих в музыкальной среде устойчивых, но неверных мнений.
Следует отметить, что тщательный анализ рецензий на оперные выступления Ады Джакетти, проведенный
автором книги, является образцом для реконструкции творчества певцов, не оставивших записей, и может
быть впоследствии применен как особый искусствоведческий метод.
Биография Карузо написана на фоне социально-политической истории его эпохи. Автор
показывает влияние войн, революций и социальных движений на формирование новейшей
западной культуры, а также рассматривает вопрос о степени влияния новой социальной
атмосферы на мировоззрение певца. Оказывается, сам Карузо в своем отношении к жизни
остался консерватором, с почтением относящимся к монархам, буржуа и сильным мира сего.
В социалистическом движении он участия не принимал и даже не сочувствовал ему, но глубоко
переживал все несчастья своей родины, оставаясь по духу итальянцем, хотя и в американской
огранке. Некоторое внимание уделено в книге и отношениям Карузо с мафией, из которых он
неизменно выходил хозяином положения.
Сильное впечатление оставляют и медицинские аспекты биографии. На наш взгляд, к одним
из лучших мест книги следует отнести подробный и живописный рассказ о трущобах Неаполя
и обо всех ужасах антисанитарии, точнее – о многочисленных способах подхватить инфекцию,
чем и объясняется ужасающая детская смертность в кварталах бедняков. В конце книги приводится
анамнез и диагноз болезни Карузо и делаются выводы о возможности спасти его в наши дни.
Выводы, впрочем, неутешительные. На этих же страницах дается обвинительное заключение в адрес
американского врача Карузо, ставшего истинным виновником его безвременной кончины.
Перечислив достоинства биографии Карузо, довольно трудно перейти к ее недостаткам,
поскольку их нужно отыскивать с лупой в руках. Недостатки издания, главным образом, лежат
на совести не автора, а редактора данного издания. Не буду воспроизводить здесь все нелепые
повторы слов и стилистические шероховатости, которые должны были быть исправлены еще на
этапе первой корректуры. Приведу только два показательных места с одного разворота: «…она,
кстати, была партнершей Шаляпина, певшего не обычную для его репертуара роль Коллена…»
(с. 296). Так и хочется спросить: не обычную, а какую? Ведь частица отрицания отделяется
170
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Рецензии и отзывы
от прилагательного только в случае противопоставления. «Лето 1912 г. Карузо с сыновьями
и Риной провел на курорте Монтекатини, расположенном в нескольких милых от Флоренции»
(с. 297). Интересно, кто же были эти «милые»! Подобных примеров можно, увы, привести десятки.
Но достаточно и этих, чтобы читатель вполне оценил редакторскую небрежность при подготовке
книги к печати. Надеемся, что в следующем издании все эти нелепости будут устранены.
Хочется также пожелать, чтобы в следующем издании, помимо уже опубликованной
хронологии оперного репертуара Карузо, была приведена таблица его фонографического
наследия с перечислением произведений, дат записи и партнеров в дуэтах. Это сделало бы книгу
неоценимым пособием для каждого историка музыки. Ведь поглавная библиография, корректные
переводы с европейских языков и постоянные отсылки к источникам уже в первом издании
придали биографии Карузо статус научной работы.
Вернемся теперь к датам жизни Карузо. Автор недвусмысленно замечает, что и в год рождения, и в год
смерти певца на свет появилось множество замечательных вокалистов, которым и поныне поклоняется
весь мир. Современниками Карузо также были самые выдающиеся исполнители, которые служат эталонами
музыкального вкуса. Но ему не хватает одного шага до того, чтобы установить общие закономерности
такого явления. Во-первых, Карузо родился и умер в китайский год Петуха. Хорошо известно, что именно
в эти годы 12-летнего юпитерианского цикла появлялись на свет величайшие вокалисты и популярные
композиторы, причем особенно часто – композиторы, пишущие для голоса. Среди композиторов назовем
такие имена, как Палестрина, Дж. Сарти, Шютц, Телеман, Вивальди, Огинский, Беллини, Верди, Вагнер,
Даргомыжский, Штраус-сын, Балакирев, Рахманинов, Альбан Берг, Аренский, Пьяццола, Бабаджанян,
Фельцман, Пендерецкий, Колкер, Рыбников, М. Дунаевский, Ю. Антонов. Среди неучтенных автором певцов
вспоминаются Фаринелли, Ф. Литвин, Григорий Пирогов, Кабалье, Гилан. При всей разности дарований
этих музыкантов следует отметить их склонность к мелодии и песне, к популярной музыке, а также
их незаметность в социальных движениях и переворотах своих эпох. Это чрезвычайно консервативные,
сосредоточенные на своей профессии мастера, занимавшие верхние строки в хит-парадах своего времени.
И еще одна особенность этих людей заключается в том, что их биографии малоизвестны. Несмотря на свою
всемирную или отечественную славу, несмотря на прижизненные скандалы, они остались только своими
творениями, поскольку общество потеряло интерес к их личной жизни.
Из примечаний к наблюдениям автора книги о Карузо может постепенно сложиться новое
направление – хроносоциология деятелей культуры. Достаточно вспомнить, что все величайшие гении
русской музыки XIX в. родились в промежутке между 1833 и 1844 гг., а потом 1872 и 1873 гг. дали сразу
Скрябина и Рахманинова. Но это лишь один аспект проблемы. Да, удачлив человек, родившийся в то
время, когда сама природа закладывает в него соответствующий талант и помещает в группу подобных
себе. Но великому человеку нужно быть дважды удачливым, родившись также и в эпоху, которая
способствует максимальному раскрытию его талантов. Собинов и Крушельницкая родились годом раньше
всех знаменитых певцов 1873 г. выпуска, Ершов на пять лет раньше, Фигнер вообще в конце 1850-х гг.
Но что же объединило все поколения вокалистов? Развитие оперы, размножение оперных театров
и появление звукозаписи. Особенно важно для нас последнее. Все, о ком мы говорим сегодня как о
кумирах, хорошо известны нам по пластинкам. О тех, кто не оставил следов своего голоса на валике или на
звуковой дорожке, мы почти совершенно не можем судить. Можно прочесть рецензии на их выступления
и услышать оценки критиков, но ни одна рецензия не передаст звучание живого голоса. Это значит,
что весь оперный театр вплоть до Аделины Патти остался для нас terra incognita, и те, кому поклонялся
музыкальный мир целых столетий, не значат для нас ничего и не входят в современное общественное
сознание. Это заставляет нас все больше сосредотачиваться на тех, от кого дошло живое свидетельство,
и вследствие этого постоянно усиливается роль одних и тех же людей как кумиров музыкального вкуса.
Мы возвращаемся к ним, мы ценим и переоцениваем их не в последнюю очередь потому, что раньше
Таманьо, Патти, Баттистини, Виньяса, Шаляпина и Карузо мы не можем услышать никого.
Вот на какие общие идеи и размышления наводит читателя замечательная книга А. Булыгина
о Карузо. Она будет полезна и интересна певцам, музыкантам, искусствоведам, психологам и всем
тем, кому интересно, как появляется на свет, во что развивается и куда уходит высшая тайна этого
мира – тайна человеческого творчества.
171
С. Т. Махлина
История мировой и отечественной культуры
История мировой и отечественной культуры : методология исследования историко-культурного
процесса. Вып. 2. 1995–2000 гг. : библиогр. указ. лит. / С.-Петерб. гос. ун-т культуры и искусств ; сост. Л. И. Воронова, Е. И. Паньшина, К. А. Сенокосова ; науч. рук. и авт. вступ. ст. В. А. Щученко ; отв. за вып. Е. С. Бондаренко. – СПб. : Изд-во СПбГУКИ, 2009. – 432 с.
S. T. Makhlyna
History of world and Russian culture: methodology of research
of historic-cultural process
Выход в свет книги – всегда радость и счастье. В первую очередь, радость для автора, увидевшего
свое детище опубликованным. Радость и для тех, кому предназначена эта книга. Хотя сегодня возникают
некоторые сомнения в необходимости публиковать книги. Много сегодня людей, которые считают,
что Интернет вскоре совсем вытеснит интерес к книгам. Сегодня заметен спад обращения к книге
людей, особенно молодежи. В советское время Советский Союз был на первом месте по чтению книг
в мире. Сегодня мы оказались на 7-м месте, а лидируют в основном страны, где уровень благосостояния
довольно низок. Так, на первом месте перед нами оказываются Индия, Таиланд.
Что же такое книга? Неужели в будущем она совсем отомрет? Много есть приверженцев такой
точки зрения. Но все те, кто работает с книгой в силу своей профессии, уверены, что этого никогда
не будет. Достаточно вспомнить суждения по этому поводу Умберто Эко. Ибо Интернет – источник
информации, а книга – источник знаний. В Интернете быстро и легко можно найти необходимую
справку. Но вы никогда не можете быть уверены, что она действительно соответствует истине.
Книга же оказывается более точным и авторитетным источником. Хорошо это понимают работники
библиотек. И создаваемые ими библиографические указатели – важное и необходимое подспорье
для тех, кто понимает, что только книга сможет помочь в работе для претворения всех своих
творческих целей – в любой области.
Рецензируемый библиографический указатель, как редко бывает, может удовлетворить поиск
совершенно разных людей и для совершенно разных задач. Верно пишут авторы, что указатель
этот рассчитан на студентов, аспирантов, преподавателей. Но он неоценим для любой работы,
связанной с поиском литературы в области культуры и искусства.
В первом выпуске, посвященном литературе за 1984–1994 гг., были разделы по общим вопросам,
документальные и мемуарные материалы, по истории культуры русского и других народов России.
Кроме того, сюда были включены работы по культуре зарубежных стран по отдельным периодам
и континентам. В указателе был отражен взгляд русских мыслителей на историю русской культуры.
Авторы включили также работы, изданные до 1984 г., но имеющие особую научную ценность.
Во втором выпуске появились новые разделы: «Проблемы культурного синтеза», «Краеведение»,
«Менталитет и культура», «Евразийство. Евразия», «Культура в общественной жизни», «Русское
и российское в истории культуры», «Культурно-историческая роль библиотек», «Охрана памятников
культуры», «Музейное дело». В разделе «Учебные руководства и пособия» выделен подраздел «Методика
преподавания отдельных дисциплин». Это очень важно для тех, кто учится, и тех, кто преподает. Теперь
уже выборочно включена литература, изданная после 2000 г., представляющая особую ценность.
Для того, чтобы пользоваться этой книгой, даны вспомогательные указатели: именные, географические,
список использованных источников. Кроме того, здесь мы видим достаточно объемный раздел
библиографических пособий, с помощью которых можно найти работы за предшествующий период.
Уже предыдущий выпуск оказался весьма востребованным. Можно предположить, что данное
издание окажется очень и очень нужным многим и многим.
Труд получился масштабным и репрезентативным. За 5 лет указано свыше 9525 названий.
Любой человек, работающий с книгой, представляет, какой громадный труд был вложен, чтобы
собрать эти книги, выловить их в океане литературы. Редко можно встретить библиографический
указатель такого объема. И создали его всего несколько человек. Вполне понятно, какая нагрузка
легла на каждого из них. Это явно была сложная и кропотливая работа.
172
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Рецензии и отзывы
Достоинством этого издания является также удобная для специалиста систематизация
материала. В ней не только выделены разделы, но и подразделы. При этом очень хорошо
рассказано, как пользоваться указателем.
Конечно же, жаль, что не использованы библиографические базы ИНИОН, нет вспомогательного
предметного указателя. В географическом разделе «Россия» – много номеров, что создает трудности
в поиске.
Вместе с тем перед нами высокопрофессиональный труд, отвечающий современным
требованиям. Наша библиотека может гордиться этим шедевром.
Т. В. Шипунова
Полотовская И. Л. Смерть и самоубийство
Полотовская И. Л. Смерть и самоубийство : Россия и мир : историко-культурологическое развитие проблематики с древнейших времен до наших дней. – СПб. : Дмитрий Буланин, 2010. – 328 с.
T. V. Shipunova
Polotovskaya I. L. Death and suicide: Russia and the world: historic-cultural
research of the problem from ancient times to nowadays
Тема смерти (и суицида) во все времена привлекала людей мыслящих, стремящихся постичь
тайны бытия: смерть – это рубеж, дальше которого человек не может заглянуть, не может помыслить
себя, свои действия, желания, ощущения. У живого человека нет и чувственного опыта пребывания
в смерти. Конечно, часть людей имеет опыт умирания (клиническая смерть, тяжелая болезнь), более
того, некоторые считают, что мы обречены приближаться к смерти (медленно умирать) с самого
рождения, но умирание еще не есть смерть. Эта внечувственность и внерациональность делают
феномен смерти (и суицида) неуловимым, таинственным, допускающим прямо противоположные
подходы и трактовки. Отсюда и разное видение суицида: как вызов жизни и как отказ от нее…
Книга И. Л. Полотовской интересна по композиции: сначала автор рассматривает понимание
и определение смерти в разные эпохи, затем переходит к рассмотрению суицида в философскокультурологическом контексте и завершает монографию российской историей отношения к смерти
и суициду. Монографию характеризуют удачное изложение материала, которое трудно соблюсти при
таком количестве привлекаемых источников и точек зрения: приводимые автором цитаты и рассуждения мыслителей умело и логично перемежаются рассуждениями самого автора, и текст воспринимается
как целостный, непрерывный, логично и органично продолжаемый от одного положения к другому.
Первая глава «Танатология – наука о смерти» с первых страниц выводит читателя из мира обыденного, пробуждает глубинные пласты сознания в поисках ответов на вопросы: что же такое смерть, что она
собой представляет и что ожидает нас после того, как мы перешагнем рубеж? Читателю предлагаются
самые разные точки зрения. Назовем лишь некоторые имена: Ф. Ницше, С. Киркегор, М. Хайдеггер, Ж. –
П. Сартр, О. Шпенглер, А. Роннел, Э. Левинас, А. Дастр, М. Кундера, Л. Гумилев, К. Г. Юнг, М. Фуко, Эпикур,
А. Шопенгауэр, С. Роуз, Э. Фромм, Э. Тэйлор, Платон, Ф. Арьес, В. Франкл, М. Полани, З. Фрейд и многие
другие. Рассматривается отношение к феномену смерти в мифологии и разных религиях. Представлены
рассуждения об отношении к смерти, переживании страха смерти, личностном знании о смерти, проблемы смерти и этики.
И. Л. Полотовская особо выделяет тему смерти и этики, вопросы биоэтики, которая стремится
переосмыслить традиционные философско-этические проблемы: понимание человека, значение
жизни, критерии живого и неживого. Эти вопросы приобрели особую актуальность в связи
с развитием медицины, биологии, генной инженерии, применением в здравоохранении высоких
технологий. Данная тема напрямую касается и России. В том числе и потому, что особенности нашего
менталитета и социально-политическая ситуация таковы, что жизнь человека, как и его смерть,
перестали быть чем-то важным. А, как справедливо указывает автор монографии, «отношение
к смерти можно считать эталоном или индикатором характера цивилизации…». И. Л. Полотовская,
173
Рецензии и отзывы
опираясь на мнение М. Фуко, подводит читателя к теме узурпации властью права на смерть: «…
давно опорой порядка в цивилизованных обществах выступает не право на смерть, а управление
жизнью» (с. 39). Действительно, старание замалчивать тему смерти, непринятие закона об эвтаназии,
порицание суицида, низведение суицидентов до разряда второсортных людей, а также помещение
их на лечение в психиатрические лечебницы (при незавершенном суициде), которое практикуется
в России по сей день, – все это убеждает в правоте приведенного утверждения. Подтверждает это
и длящаяся дискуссия о смертной казни.
Материал второй главы («Суицидология – наука о суициде») логично продолжает первую,
рассматривая суицид в контексте танатологии. Безусловный интерес представляет обзор
определений суицида, проведенный автором по энциклопедическим справочникам и словарям
разных стран начиная с XVII в. до наших дней. И это такие источники, как «Энциклопедия,
или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» (Франция, 1765), «Энциклопедический словарь»
Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона (Россия, 1890–1907), «Энциклопедия Американа» (США, 1946),
Испанский энциклопедический словарь (Испания, 1955), «Большой Брокгауз» (Германия, 1956,
1973), единственная в своем роде «Энциклопедия суицида» (США, 1988) и др. Генезис понятия,
изменение суждений об изучаемом предмете интересен и сам по себе, и в плане выявления
отношения к феномену, поскольку в энциклопедических изданиях обычно фиксируется типичное
представление эпохи. Для более полного представления о сущности суицида автор привлекает
специализированные научные словари и энциклопедии: социологический, медицинский, толковообразовательный и др.
В специальном параграфе («Сущностное определение суицида») уточняется понимание суицида
с привлечением данных физиологии, психиатрии, психологии и других наук о человеке. Рассмотрено
влияние на суицид психических расстройств, идеалов и ценностей, дисморфо-фобических расстройств,
трансформированного сознания и т. п. Следует отметить последовательную гуманистическую позицию
автора при рассмотрении суицида: «Суицид – это один из естественных вариантов ответа на кризис
существования» и в этом смысле он нормален (с. 84), а «право на суицид органически завершает полноту прав человека, являясь правом на предельное самоопределение собственного существования»
(с. 84–85). Продолжает историко-культурологический обзор рассмотрение суицида в разные периоды
общественного развития. Материал параграфа состоит из нескольких блоков: сведения о суициде, почерпнутые из мифов; отношение к самоубийству в мировых религиях; правовое оформление отношения
к суициду в разных странах; внимание к теме суицида в литературе. Автор обозначает основные тенденции и динамику отношения к суициду в разные эпохи развития человечества. Несмотря на сжатость
и краткость изложенного материала, читатель может получить основные сведения о влиянии культуры
на суицид. Логичным дополнением здесь выступает параграф главы «Самоубийство и эстетика: Восток
и Запад». И. Л. Полотовская далека от романтизации суицида, поскольку, опираясь на ее собственное
высказывание, «достойно умереть – это самое трудное; и самоубийство, как правило, не является
изысканной или благородной смертью» (с. 86).
В книге представлен также эстетический аспект смерти в целом, данный в искусстве и литературе.
Влияние культуры здесь рассматривается на примерах индивидуального и ритуального (сати, харакири)
суицидов. Эстетику суицидов, по П. Ф. Булацелю, характеризуют три момента: место, степень деструкции
тела / лица (зависящую от средства) и переживания окружающих людей от вида трупа (зависящие и от
способа / вида, и от средства) (с. 122). В заключение делается вывод: «Чем свободнее человек как личность, чем менее ритуализирована жизнь общества, тем более индивидуален его добровольный уход
из жизни, тем более личностно окрашена эстетическая аура суицида…» (там же).
От рассуждений об эстетике суицида читателя возвращает к реальности продолжение в виде
перечня способов самоубийства (с. 124).
Автор отмечает основные направления развития и точки зрения на суицид: социологическую,
антропологическую, психиатрическую, отдавая основное предпочтение рассмотрению суицида в философии, поскольку «суть суицида можно раскрыть и постичь лишь в рамках философии…» (с. 113).
Действительно, осмысление индивидуальной смерти и ее конкретного инструментального выражения
в суициде требует использования философских категорий, понятий, при помощи которых формирова-
174
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Рецензии и отзывы
лись и формируются знания о бытии, жизни, смерти, человеке и т. д. Более того, сами эти понятия давно
стали философскими категориями. Вместе с тем нельзя недооценивать рассмотрение феномена суицида
как социального (т. е. массового) явления. Каждый год в мире кончают с собой 500 тыс. человек. В России
каждый год кончают жизнь самоубийством примерно 60 тыс. чел. (для сравнения: 30 тыс. американцев,
25 тыс. японцев, 20 тыс. французов). Реально цифры в 2–4 раза выше. А количество неудачных попыток
ухода из жизни в 7–10 раз выше законченных суицидов.
За последнее десятилетие в 3 раза выросло число самоубийств среди молодежи. Большинство
смертей от «несчастных случаев» (передозировка лекарственными препаратами, автомобильные
аварии, падение с высоты и т. д.) также являются суицидами. Попытку уйти из жизни делает
каждый 20-й подросток. Эти цифры настойчиво свидетельствуют о том, что самоубийство стало
массовым явлением, которое может и должно изучаться социологией. Однако, по мнению автора,
«социологическая теория рассматривает суицид в основном как результат разрыва личностных
связей, отчуждения индивида от социальной группы» (с. 197, сноска). Поэтому автор не обращается
к работам социологов, объяснение социологического направления дается в сноске, а фамилия
Э. Дюркгейма и его работа «Самоубийство: социологический этюд» упоминается лишь мельком
(Р. Мертону не повезло больше, его фамилия даже не упоминается). Думается, что недооценка
вклада социологии в изучение социальных детерминант суицида не оправданна и лишает читателя
весомой части накопленных знаний о предмете монографии. Справедливости ради отметим,
что некоторые положения, в том числе и закономерности, выявленные Э. Дюркгеймом, автор
представил в сносках «Введения».
Нельзя обойти вниманием еще один вопрос, затронутый в данной главе, – вопрос об эвтаназии (параграфы «Эвтаназия», «Эвтаназия и этика: право на смерть»). Часто эвтаназию рассматривают как убийство.
Но если это убийство, что же такое милосердие?! Ответ автора очевиден, и для любого, кто ценит жизнь
и Человека, он может быть один – дозволение эвтаназии. Интерес представляет не столько поддержка
автором разрешения на эвтаназию (которую И. Л. Полотовская рассматривает как вид самоубийства),
сколько история формирования самого понятия, трансформация отношений к этому явлению, а также
содержание неутихающей дискуссии о приемлемости или неприемлемости эвтаназии.
Продолжая линию сравнения Востока и Запада в трактовке смерти, автор рассматривает два типа
гуманизма: «…рациональный, подкрепленный правом личности на самодетерминацию, стремящийся
утвердить смысл жизни, основанный на… отсутствии страдания… и иррациональный… утверждающий
самоценность каждого мгновения жизни, включая переход к окончанию земного пути» (с. 131). С опорой
на разных авторов, законодательные документы отдельных стран, религиозные догмы И. Л. Полотовская
представляет многочисленные рассуждения о пассивной и активной, добровольной и недобровольной эвтаназии. Красной линией проходит поиск ответов на вопросы – существует ли право на смерть
и существует ли право человека, выбравшего смерть, на помощь медика? Медицинские работники
скорее нарушают клятву Гиппократа, когда не помогают человеку достойно уйти из жизни, избавляясь
от неизлечимой болезни.
Рассматривая специфику суицида, его понимание и отношение к нему в России (глава третья
«Россия в теме»), И. Л. Полотовская начинает с отношения к теме смерти в ментальности русского
народа, которая формировалась всей историей России. Специфическими признаками здесь,
в первую очередь, выступают: чрезмерная болезненность (с. 147), вытекающая из «утопического
сознания, в основе которого лежит стремление к совершенству, к выходу за собственные пределы,
к преодолению себя». «В утопическом сознании смерть становится нормой; жизнь героя приносится
в жертву» (с. 148). Автор соглашается, что «можно охарактеризовать предреволюционное состояние
общественного сознания в России в начале XX в. как некрофильское; смерть романтизировалась,
увеличилось число самоубийств» (с. 149). По мнению И. Л. Полотовской, «российская специфика
позволяет выделить в психологических и культурологических предпосылках самоубийства три
момента: маргинальность, криминализацию населения, склонность к упрощенным рациональным
способам объяснения» (с. 150, сноска).
Кроме специфики ментальности, для России свойствен «более взвешенный и дифференцированный
подход к самоубийству» в праве: «законы, карающие суицид, постоянно уточнялись и дополнялись»
175
Рецензии и отзывы
(с.151). Этот тезис автор подкрепляет выдержками из церковного и светского законодательства (параграф «Правовой аспект проблемы самоубийства в историческом развитии»). Тема смерти и тем более
самоубийства последовательно табуировалась в советский период (с. 155).
В конце XX – начале XXI в. произошла духовная катастрофа, которая имела следствием возврат
к некрофильской ментальности, имеющей, однако, на новом этапе «гораздо более зловещий
характер» по сравнению с началом XX в. «Теперь без смерти, пыток, автокатастроф, убийств
мир кажется пресным…» (с. 165). Изменился интерес и к смерти, превратившись в своего рода
«танатоманию» (с. 157). В подтверждение И. Л. Полотовская приводит результаты мониторинга
телепередач и фильмов, демонстрируемых на российских каналах (с. 157–160). В этом контексте
парадоксально выглядит и проблема эвтаназии. Основываясь на мониторинге и содержательном
анализе телепередач, И. Л. Полотовская приходит к выводу: «Педалирование в СМИ темы эвтаназии
сознательно происходит для создания отрицательного к ней отношения» (с. 163). «С другой
стороны, – пишет автор – откуда в России… могут появиться предпосылки широкого признания
и применения этого жизненно важного ритуала?.. Акта, требующего от самого общества достаточно
высокого нравственного, духовного и культурного уровня…» (с. 163–164).
Читающей публике, безусловно, интересно будет познакомиться с обзором тем «Самоубийство
и советский писатель», «Самоубийство в Русском литературном зарубежье», «Тема самоубийства
в творчестве Ф. М. Достоевского» (как самого «самоубийственного» русского писателя), «Тема
самоубийства в русской литературе. Первая половина XX в.». Пересказать материал этих параграфов
невозможно, его нужно читать, следуя за отсылками к произведениям, вспоминая героев
и их судьбы. Монография И. Л. Полотовской включает два приложения: 1) библиографический
обзор «Основные монографии и сборники, тематически связанные с самоубийством, изданные
в России с 1980 по 2007 г.»; 2) библиографические информационные ресурсы по проблематике
(метабиблиография). В этом плане автором проделана огромная работа и выполнена она добротно,
глубоко и основательно.
Монография И. Л. Полотовской – это целостный, законченный труд, который с интересом будет
встречен как научной общественностью, так и широким читателем. Автору присуще замечательное
языковое чутье, а потому ему удается органично соединить философское осмысление проблематики
суицида и смерти, мифологию, литературоведческие изыскания. И самое главное – тема смерти
и суицида настраивает не на мысли о смерти, а на мысли о жизни. А это и есть философское
видение проблематики, которое заставляет человека ощутить жизнь и смерть как целостность,
неразрывность бытия.
О. Н. Ильина
История русского читателя… продолжение
История русского читателя : сб. ст. / С.-Петерб. гос. ун-т культуры и искусств ; ред-сост. П. Н. Базанов,
В. В. Головин. – СПб. : Изд-во СПбГУКИ, 2010. – Вып. 5. – 248 с. – (Тр. СПбГУКИ ; т. 187).
O. N. Iljina
History of Russian reader… continued
Возобновление С.-Петербургским университетом культуры и искусств издания сборника «История русского читателя» – значительное событие в российском читателеведении. За время, прошедшее с выхода в 1992 г. четвертого выпуска одноименного сборника, значительно расширилась
проблематика изучения читателя в России, изменились подходы, российским специалистам стали
доступны многие работы зарубежных исследователей в этой области1, но специального продолжающегося издания по истории русского читателя так и не появилось.
Рецензируемый сборник, восстанавливая и продолжая традицию изучения истории читателя, отразил в той или иной мере современные представления о составе и содержании данного направления.
176
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Рецензии и отзывы
Сборник объединил работы исследователей Москвы, Петербурга, Сыктывкара и Кемерово.
Среди его авторов – не только книговеды, но и филологи, искусствоведы, историки, культурологи,
что демонстрирует междисциплинарный характер изучения истории читателя и активный интерес
гуманитарного сообщества к данной проблематике. Внимание исследователей привлекают самые
различные аспекты чтения и читателя: от изучения особенностей и содержания чтения крестьянстарообрядцев до истории прочтения в России романа Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец». Несмотря на столь широкий тематический разброс, сборник не теряет целостности и представляет
различные аспекты феномена чтения в их современном исследовательском восприятии.
Составители отказались от выделения каких-либо разделов, но условно их можно выделить:
история чтения и читателя в истории личных книжных собраний и их владельческих особенностях (статьи Е. Е. Васильевой, Т. Ф. Волковой, Е. В. Прокуратовой, И. В. Саверкиной и В. А. Сомова),
проблема читателя и читательской рецепции литературного произведения (статьи Е. А. Суркова,
В. В. Головина, Е. Р. Пономарева, И. А. Сергиенко), историко-теоретические проблемы чтения (статьи П. Н. Базанова, М. Е. Бабичевой, А. Ю. Самарина, И. Е. Баренбаума), репертуар чтения и социология чтения (И. О. Ермаченко, М. С. Морозова). Составители-редакторы дополнили блок статей
интересными содержательными приложениями, где нашли свое место справочные и мемуарные
материалы, а также вполне уместная в данном сборнике републикация. Можно предположить, что
в последующих выпусках сборника, когда более четко определится его «лицо», материал будет
структурирован и по содержанию.
Теоретические проблемы истории читателя, хотя и не заявленные составителями специально, достаточно отчетливо прозвучали в статьях П. Н. Базанова и А. Ю. Самарина. Обоснование и построение
типологии читателей политических организаций русской эмиграции, предпринятое П. Н. Базановым,
представляет интерес не только для истории, но и для дальнейшей разработки типологии читателей.
В статье А. Ю. Самарина «И. Е. Баренбаум – читателевед и историк русского читателя» подробно
проанализированы и оценены с современных позиций труды ученого в области исторического
читателеведения, показана роль ученого в становлении и развитии этого направления в отечественном книговедении и, в частности в инициировании, подготовке сборников «История русского
читателя». Органичным продолжением названной статьи является републикация в Приложении
главы «Читатель» из книги Баренбаума «Основы книговедения», знакомство с которой позволяет
читателям сборника еще раз обратиться к основным положениям его теории и истории читателя и, может быть, по-новому взглянуть на современное состояние изучения истории читателя в
России.
Хочется надеяться, что возобновленный сборник станет достойным продолжением в новых
условиях традиций петербургской-ленинградской школы изучения истории читателя и тем объединяющим изданием, на страницах которого будут представлены новые исследовательские направления. Как показывают современные отечественные и зарубежные работы, исторический
подход к изучению читателя предполагает широкую гуманитарную основу, стремление рассмотреть
феномен чтения во всем многообразии его культурных значений2. Круг вопросов, привлекающих
сегодня исследователей читателя и чтения, широк, подчас неожиданен: все бóльшее внимание
обращается на изучение опыта индивидуального читателя, характера и форм его чтения. СанктПетербургский государственный университет культуры и искусств, обладая мощным исследовательским потенциалом ученых гуманитариев различных областей, как нельзя лучше подходит на
роль современного исследовательского центра изучения истории читателя, свидетельством чему
является рецензируемый сборник.
Примечания
1
См., например: История чтения в Западном мире от Античности до наших дней / ред.-сост. Г. Кавалло,
Р. Шартье; пер. с фр. М. А. Руновой, Н. Н. Зубкова, Т. А. Недашковской. М., 2008. 544 с.; Мангуель А. История чтения / пер. с англ. М. Юнгер. Екатеринбург, 2008. 382 с.; Шартье Р. Письменная культура и общество / пер. с фр. и
послесл. И. К. Стаф. М., 2006. 270 с.
2
О направлениях современных исследований чтения см.: Равинский Д. К. История чтения: раздвигая границы исследовательского пространства // Новое лит. обозрение. 2010. № 102. С. 308–315.
177
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ УНИВЕРСИТЕТА
КОНФЕРЕНЦИИ–2010
16 и 17 марта
Прошла 6-я ежегодная международная научно-практическая конференция «Информационные технологии в профессиональном образовании, научной и библиотечно-информационной деятельности»,
посвященная памяти профессора СПбГУКИ В. А. Минкиной.
В первый день работы конференции выступили 8 докладчиков. Выступления затронули широкий круг вопросов: от иерархии информационных теорий до мультимедийных технологий в библиотечном образовании. Особый интерес вызвали доклады д-ра пед. наук, профессора
А. В. Соколова, заместителя директора по информационным ресурсам
Президентской библиотеки им. Б. Н. Ельцина, д-ра пед. наук Е. Д. Жабко,
зав. отделением научных исследований по проблемам информатики
ВИНИТИ РАН, д-ра филол. наук, профессора Р. С. Гиляревского, зав. кафедрой информатики Северо-Западной академии государственной
службы, канд. техн. наук, доцента Д. Ф. Миронова.
17 марта работа конференции продолжилась по секциям: на факультете информационных технологий и медиадизайна состоялся круглый стол
«Подготовка профессионально-компетентных кадров как стратегический
фактор развития дизайна XXI в.», на кафедре информационного менеджмента – «Информационный менеджмент: концепции развития».
Принято решение по итогам конференции выпустить сборник материалов.
17 апреля
Состоялась очередная межвузовская научная конференция «Литературные чтения», подготовленная и проведенная кафедрой литературы
СПбГУКИ. Как и в прошлые годы, в работе «Литературных чтений – 2010»
принимали участие исследователи из различных вузов Санкт-Петербурга.
Работа конференции велась по секциям: секция русской литературы
и секция зарубежной литературы. Им предшествовало пленарное заседание
участников «Литературных чтений», на котором прозвучало вступительное
слово заведующего кафедрой профессора В. Я. Гречнева, а также три доклада. Темы докладов, вынесенных на пленарную часть, отражают пафос конференции этого года: она проходила под знаком столетия со дня кончины
Л. Н. Толстого. Прозвучали доклады, которые так или иначе были связаны
с именем великого русского писателя. Среди них следует выделить доклады
д-ра филол. наук, профессора О. В. Сливицкой «Человек Толстого как динамическое тождество», д-ра филол. наук И. В. Лукьянец «Мотив спора тела и души
у Жан-Жака Руссо, Льва Толстого и Ги де Мопассана». Еще одним важным акцентом в содержании конференции стала компаративистика, диалог культур и эпох. Этому было посвящено несколько выступлений: доклады канд.
филол. наук В. В. Костюковой («Пушкин – читатель„Клариссы”»), д-ра фи-лол.
178
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Конференции–2010
наук Л. П. Щенниковой («Достоевский и Фаулс: мировоззренческие параллели»), д-ра филол. наук Е. В. Семеновой («“Страсть к Достоевскому”: к проблеме творческого диалога Вяч. Иванова и Ф. Достоевского»), канд. филол. наук
М. А. Жирковой («К пушкинской теме в творчестве Саши Черного»). Разговор
о значении творчества А. П. Чехова – юбиляра 2010 г. – был предложен д-ром
филол. наук, профессором В. Я. Гречневым («Чехов: идеи и время»).
В выступлениях остальных участников конференции были отражены
разнообразные проблемы литературы разных исторических эпох: средневековье, европейская литература XVIII и ХIХ вв., проблемы российского литературного процесса 1920–1930-х гг., Серебряный век русской литературы,
литература русского зарубежья.
По итогам конференции предполагается выпустить сборник материалов.
20 апреля
Состоялась конференция «Культурно-историческая реальность
в исследовании молодых ученых», вошедшая составной частью
в Международный научный форум студентов и аспирантов «Молодежь
и культура». Доклады аспирантов и студентов были представлены и обсуждены на секциях «Актуальные проблемы культуры в период мирового
финансового кризиса», «Культурология и искусствоведение», «Философия
культуры и социология», «Музыкальное искусство эстрады и художественной коммуникации». По итогам конференции подготовлен к публикации
сборник статей аспирантов и студентов.
21 апреля
Прошла ежегодная международная научно-практическая конференция «Мода в контексте культуры. ХХI в.», организованная факультетом истории мировой культуры, кафедрой искусствоведения совместно
с Санкт-Петербургским культурологическим обществом.
По устоявшейся традиции конференция стала не просто событием
в мире науки и искусства, а настоящим явлением в пространстве моды,
предоставив возможность для открытого диалога ведущих специалистов: историков и теоретиков моды и практиков – журналистов, дизайнеров, стилистов не только нашего города, но и зарубежья.
Тема V международной конференции была ориентирована на развитие
моды в новом тысячелетии и стала своего рода подведением итогов первого десятилетия XXI в. и развития модных процессов современности.
В ходе конференции прозвучали доклады, связанные с проблематикой
современной моды как отражением развития и трансформации общества
и со-циальных процессов («Динамика модного дискурса: первое десятилетия ХХI в.» д-ра филос. наук, профессора Г. Н. Лолы, «Ретроспективизм в моде
как симптом динамики образа» канд. культурологии, доцента А. Ю. Демшиной, «Динамика образа мужественности в моде начала ХХI в.» канд. культурологии, доцента М. В. Яковлевой).
Вопросы теории и сущности моды нового тысячелетия вызвали
живой отклик как у специалистов, так и гостей конференции, демонстрируя то энергетическое напряжение, которым насыщена эта сфера
существования человека.
В докладах были затронуты такие аспекты проявления моды,
как ювелирное и текстильное искусство («Интеллектуальные игры
в современном ювелирном искусстве» канд. искусствоведения, доцента Г. Н. Габриэль, «Невечные драгоценности или спекулятивный дизайн
бижутерии 2000-х гг.» канд. искусствоведения, сотрудника НИИ РАХ
179
Конференции–2010
И. Ю. Перфильевой). Развитие ав-торского дизайна, воплощение основных тенденций моды в эксклюзивных и промышленных украшениях,
взаимодействие текстильной, конструктивной, эстетической сфер моды,
интеграционный принцип существования моды во взаимодействии ее
различных сфер, формирования феномена «арт-объекта» моды – вот те
проблемы, которые были объектами обсуждения в ходе конференции.
Одним из главных вопросов конференции стало обращение авторов
к проблемам интерпретации современного костюма. Реалии современной моды – ретроспективизм, заимствования, винтажность – прозвучали
в целом ряде докладов.
Профессионалы уделили внимание роли информационных ресурсов
в формировании модного процесса.
Существенным итогом конференции можно считать ее диалогический
принцип, стирающий границы между теорией, практикой и реалиями
моды. С одной стороны, предметом исследования участников стали социальные, психологические, рекламные, маркетинговые сферы индустрии
моды, а с другой – живой интерес гостей к затронутым проблемам, открывая тем самым новые страницы для изучения такого многостороннего
феномена, как современная мода.
23 апреля
180
Состоялась научно-практическая конференция кафедры музееведения и экскурсоведения «Музейное и экскурсионно-туристское
образование: традиции и перспективы», посвященная проблематике подготовки кадров для музейной и экскурсионно-туристской деятельности. В работе конференции приняли участие 20 человек. Среди
них были как многолетние партнеры кафедры, так и новые участники – преподаватели профильных кафедр, ведущих подготовку специалистов в области музейной и экскурсионно-туристской деятельности
(кафедры художественного образования и музейной педагогики РГПУ
им. А. И. Герцена, кафедры документоведения и музееведения ЧГАКИ, кафедры музееведения КГУКИ), сотрудники музеев (мемориального музея
«Разночинный Петербург», Музея политической истории России, МАЭ
РАН им. Петра Великого «Кунсткамера», Военно-морского музея, музея
«Мир воды Санкт-Петербурга»).
Основной целью конференции было стремление определить современные проблемы подготовки специалистов в области музейной и экскурсионно-туристской деятельности, рассмотреть соотношение традиций и новаций
в процессе формирования кадрового резерва, соответствие качества подготовки потребностям музеев и турфирм.
На обсуждение были предложены следующие вопросы:
– Музейное и экскурсионное образование в историческом аспекте:
отечественный и зарубежный опыт;
– Перспективы профессионального образования в сфере музейноэкскурсионной деятельности: основные направления и их обеспечение
в учебном процессе;
– Музейное и экскурсионное образование в культурном пространстве Санкт-Петербурга;
– Формирование профессиональных ценностных ориентаций личности в процессе подготовки специалистов в области музейной и экскурсионно-туристской деятельности;
– Антикварный рынок и музееведческое образование.
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Конференции–2010
В ходе работы конференции были затронуты два основных блока вопросов. Первый блок касался формирования музейной профессии в историческом ракурсе и освещал отечественный и зарубежный опыт подготовки
специалистов для музейной, экскурсионной и антикварной деятельности.
Особый интерес вызвали сообщения А. Н. Балаш «Якопо Страда – антиквар
и арт-дилер. К истокам профессии» и И. В. Молозиной «Музейная профессия
в Великобритании. Исторический экскурс».
Второй блок был посвящен рассмотрению современных подходов
к подготовке будущих специалистов на основе формирования компетентностной модели. Особое внимание было уделено раскрытию значения преподавания общепрофессиональных и специальных дисциплин в процессе
формирования базовых компетенций.
В рамках конференции был проведен круглый стол «Кадровые потребности музеев и музееведческое образование», в ходе которого прошла оживленная дискуссия. В работе круглого стола принимали активное
участие выпускники кафедры, которые состоялись в музейной профессии
и занимают сегодня руководящее положение в музеях: С. В. Пшеничная
(канд. культуро-логии, зав. культурно-образовательным и музейным комплексом «Вселенная воды»), Е. Ю. Шаина (канд. культурологии, директор
Музея циркового искусства), С. Ю. Курносов (канд. культурологии, зав. отделом фондов Центрального военно-морского музея), М. Б. Правдина (канд.
культурологии, зав. сектором учета литературно-мемориального музея
Анны Ахматовой в Фонтанном доме).
Стержневым сообщением на круглом столе стало обобщение результатов первого этапа пилотного исследования, связанного с подготовкой
кадров, проводимого кафедрой музееведения и экскурсоведения в мартеапреле 2010 г., выполненное доцентом И. В. Мишиной.
В процессе обсуждения на круглом столе были затронуты вопросы профессиональной этики, адаптации выпускников к новой профессиональной
среде музеев, необходимость их методической поддержки со стороны преподавателей кафедры музееведения и экскурсоведения.
28 апреля
Прошла ежегодная межвузовская студенческая конференция
«Музей. Экскурсия. Туризм. История и современность». На протяжении последних трех лет традиционным партнером кафедры в этой
работе является кафедра художественного творчества и музейной педагогики РГПУ им. А. И. Герцена.
Работа конференции осуществлялась в двух секциях: «Культурное
наследие в музейной и экскурсионно-туристской деятельности» и «Художественное наследие в современном мире».
Вопросы, затронутые в работе первой секции, были посвящены
главным образом, выявлению, изучению, сохранению и интерпретации
историко-культурного наследия. Особо был рассмотрен вопрос об исторической реконструкции и ее значении в сохранении и популяризации
наследия в музейном пространстве.
На секции «Художественное наследие в современном мире» студенты пытались понять сложность символического и аллегорического
языка искусства прошлых времен, специфику индивидуальности художника и ее отражение в творчестве, исторические взаимосвязи и методы
включения художественных произведений в современную музейно-педагогическую практику.
181
Конференции–2010
12 мая
III Георгиевские чтения были посвящены 65-летию со дня Победы
в Великой Отечественной войне. Большой интерес и сочувственный отклик вызвали у участников чтений доклады д-ра ист. наук, профессора,
известного писателя Д. Н. Аля («Масштабу и значению героической обороны Ленинграда – правдивую и достойную оценку»), д-ра филос. наук,
профессора А. Л. Казина («Образ истории как духовная реальность»),
д-ра культурологии, профессора Ю. А. Помпеева («“Они забвенья не простят”. Защитники Ленинграда: поэтическая антология подвига»).
Георгиевские чтения проводятся в СПбГУКИ факультетом истории мировой культуры начиная с 2008 г. Они посвящены осмыслению образа святого Георгия Победоносца в культуре России и объединяют философов,
культурологов, искусствоведов различных научных учреждений и вузов
Петербурга, Москвы, Харькова (Российского этнографического музея,
Государственного Эрмитажа, Российского института истории искусств,
СПбГУ, СПбГУКИ, НИИ теории и истории изобразительного искусства,
Харьковского государственного университета искусств им. И. П. Котляревского). К конференциям приурочиваются выставки работ современных петербургских художников, организованные канд. культурологии, доцентом
СПбГУКИ, членом Ас-социации искусствоведов (АИС) Н. В. Регинской.
В 2010 г. тема выставки – «Образ святого Георгия Победоносца как символ стойкости и мужества русского народа в Великой Отечественной
войне» (Санкт-Петербург, Фонтанный дом). Издан каталог выставки, запечатлевший движение художественного сознания мастеров Петербурга.
17-18 мая
Состоялись 16-е Смирдинские чтения, организованные кафедрой
библиографоведения и книговедения. Смирдинские чтения – международная конференция по проблемам книговедения, библиографоведения
и библиотековедения – традиционно проводится раз в два года с 1978 г.
Тематика конференций разнообразна и связана, как правило, с насущными вопросами современности или торжественными юбилейными датами.
Тематика 16-й конференции – «Книжное дело вчера, сегодня, завтра» – отражает насущные проблемы современного книжного дела (книгоиздание,
книгораспространение, книгоиспользование) и историю книжного дела, так
как изучение прошлого может оказать существенное влияние на современные процессы. В конференции приняли участие 75 человек, были прочитаны 27 докладов. В конференции приняли участие ученые книговеды (д-р
ист. наук, профессор П. Н. Базанов, д-р ист. наук, профессор Д. А. Эльяшевич,
д-р филол. наук, профессор И. А. Шомракова, д-р филос. наук, профессор
В. А. Петрицкий, канд. филол. наук, доцент Л. Д. Шехурина, канд. филол. наук
Н. А. Гринченко, канд. ист. наук Н. Г. Патрушева, канд. филол. наук, профессор
Н. Б. Лезунова, канд. филол. наук Е. А. Голлербах, канд. филос. наук, доцент
Е. И. Григорьянц); библио-графоведы (д-р пед. наук, профессор Г. В. Михеева,
канд. пед. наук, доцент О. Н. Ильина, д-р ист. наук, доцент О. Б. Кох, канд. пед.
наук, доцент Н. В. Пономарева, канд. пед. наук, доцент И. Л. Полотовская);
библиотековеды (канд. пед. наук, доцент Т. О. Серебрянникова, канд. пед.
наук М. Ю. Матвеев). Традиционно на конференции выступали аспиранты
и соискатели, что обеспечивает сохранение преемственности и традиций
научных школ, стимулирует их развитие.
На конференции работали три секции: «Книжное дело и книжная
торговля» (10 докладов); «Книга. Читатель» (7 докладов); «Библиотечное
дело и библиография» (8 докладов).
182
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Конференции–2010
16-е Смирдинские чтения завершились обсуждением докладов, дискуссией по наиболее актуальным и спорным проблемам, рекомендациями
будущим организаторам. Участники отметили традиционные достоинства
чтений: все доклады и сообщения основаны на новых, впервые вводимых
в научный оборот фактах, архивных материалах, им свойственны высокий
научный уровень обобщений и аргументация представленных выводов.
Следующие Смирдинские чтения должны состояться в 2012 г.
21-23 сентября
В Санкт-Петербурге прошел Международный библиографический конгресс, организованный и проведенный Российской национальной библиотекой. Программа международного форума была разбита на составляющие
и включала в себя торжественное открытие, пленарное заседание, десять
секций и два круглых стола.
Пленарное заседание посвятили рассмотрению роли библиографии в условиях постоянно меняющегося мира: «Библиография сегодня
и завтра: дискуссии и прогнозы».
Заседание секции № 1 «Теоретико-методологические проблемы
библио-графической науки и практики. Преподавание библиографии,
подготовка кадров. Профессиональные издания» состоялось 22 сентября 2010 г. и проходило в здании СПбГУКИ.
Участников Конгресса поприветствовал и. о. ректора СПбГУКИ профессор А. С. Тургаев и декан библиотечно-информационного факультета
С. Г. Николова, ведущими секции были профессор СПбГУКИ А. В. Соколов
и профессор МГУКИ Т. Ф. Лиховид.
Среди участников конференции были не только российские представители, но и зарубежные коллеги, что подтверждает международный статус Конгресса. География докладчиков весьма обширна, среди участников
конференции были представители Евросоюза из Литвы и Болгарии, участвовали представители Украины, Белоруссии, Молдавии, Республики Камерун. Отечественные специалисты приехали из Москвы, Самары, Казани,
Челябинска и Чебоксар. Такая обширная географическая представленность
участников обусловила разноаспектный характер рассмотрения поставленных проблем и дала возможность ознакомится с состоянием дел в области
библиографии не только в России, но и за рубежом. Доклады участников
из Болгарии и Белоруссии были представлены в виде стендовых.
Первый доклад на данной секции был посвящен рассмотрению «Методологии информационной аксиологии», докладчик профессор З. А. Сафиуллина
(Казанский ГУКИ) обратила внимание присутствующих специалистов на столь
важную и первоочередную проблему, связанную с изучением ценности информации, с ее оценкой. Автором было уделено особое внимание разграничению этих понятий, ведь ценность изначально не присуща документам,
ценностный аспект не может быть выделен без участия человека. При этом
количество оценок зависит от количества потребителей информации. Именно за счет оценочного аспекта, за счет своей оценочной деятельности происходит обоснование, повышение значимости библиографии с позиций информационно-аксиологического похода. Библиография в настоящее время
наиболее активно и наиболее заметно проявляется в своем ценностно-ориентационном аспекте. И если лишить общество ресурсов (в т.ч. и библиографических), то наша цивилизация рискует погрузится во времена Сократа.
Выступление второго докладчика Т. Я. Кузнецовой (АПРИКТ) было посвящено «Базовым функциям библиографической информации в совре-
183
Конференции–2010
менном социокультурном мире». Внимание участников Конгресса было обращено на некоторые тенденции
современного общества, которые определили базовые функции библиографической информации в условиях глобализации и становления информационного общества. В рамках общества нового типа информация
выходит на первое место, она становится социально-значимым феноменом. Информационное общество
не может обойтись без развития информационно-коммуникационных технологий, телекоммуникационных
средств и инструментов. В таком обществе обмен информацией не имеет временных и пространственных
ограничений. Век коммуникационных тех-нологий обостряет вопрос о роли библиографии в современном
мире. Вместе с этим в новых условиях к двум магистральным функциям библиографии – информационной
и мемориальной – добавляется еще ряд функций, реализуемых библиотеками в своевременном мире.
Сегодня изменяется система взаимодействия библиотеки и общества, меняется деятельность самих библиотек, библиотека является объектом информатизации, становится национальным ресурсом, имеющим
стратегический характер и обеспечивающим универсальный доступ к информации. Библиотеки участвуют
в формировании нового сознания, способствуют нейтрализации информационного шума и повышению
уровня знаний, помогая сориентироваться в информационном пространстве.
К сожалению, не все докладчики смогли приехать и выступить на секции лично, некоторые доклады были
представлены заочно. Продолжая тему предыдущего выступления, А. В. Соколов тезисно представил доклад
Т. Ф. Берестовой (Челябинская ГАКИ), посвященный теме «Генетические основания интеграции библиографоведения и информатики». Проблема становления информационного общества затронула дальнейшее будущее
библиографии. Это прежде всего связано с первичной и вторично информацией и с тем, какие особенности
первичной информации переходят во вторичную. Таким образом, есть сущностные функции (которые отличны
от других) и есть родовые (функции которые перешли от других). К сущностным относятся функции поисковые
и идентификационные. Но кроме того у библиографии есть еще экстрактная функция, связанная с извлечением
из первичных источников определенной части и их включением во вторичный текст. За счет возникно-вения
вторичных документов происходит сохранение целостности информационного пространства.
Доклад Н. М. Баженовой (БАН) «Функции библиографии в когнитивном освещении» был посвящен философскому рассмотрению зарождения мыслительных процессов и стадий перехода мысли от общего к частному. Основываясь на «векторной методике», разработанной французским философом Г. Гийомом, автор доклада проиллюстрировала ход мыслительного процесса на примере процесса создания библиографической
информации. Согласно предложенной автором схеме, движение человеческой мысли представляет собой
замкнутый круг – бесконечную совокупность мыслительных операций. Согласно этому, библиографическая
модель есть результат обобщения (общее), а библиографическое описание есть результат конкретизации
(частное), но и каждый этап есть начало следующего.
Докладчик из Литвы профессор, доктор социальных наук Янонис Освальдс (Институт книговедения
и документоведения Вильнюсского университета) представил вниманию участников конференции научный
доклад в форме благодарности, обращенной к своим коллегам из России, и поделился оценкой состояния
дел в области библиографии и библиотечного дела у себя на родине. Подчеркнул особую роль русского
теоретического знания в области библиотечно-информационной науки, которое незаменимо используется
в Литве. На этом выступлении завершилась первая часть заседания секции.
После небольшого перерыва вторую часть конференции открыла Т. Ф. Лиховид (МГУКИ), представив вниманию слушателей доклад по теме «Библиография: проблемы развития и преподавания». Нельзя не отметить
высокопрофессиональный стиль данного сообщения – выступление было представлено в форме классического
научного доклада. Автор напомнила всем собравшимся, что библиографоведение является старейшей дисциплиной информационно-коммуникационного цикла, основой развития системы документальных коммуникаций.
Библиографоведение институционально развивается на базе библиографоведческих учреждений и в высших
учебных заведениях, но, к сожалению, на сегодняшний день это развитие носит экстенсивный характер. Сегодня
очень мало диссертаций посвящено вопросам библиографии и библиографоведения, снизился уровень обучения, как правило оно идет непосредственно на рабочем месте, сокращаются кафедры библиографоведения,
все это говорит о кризисном состоянии библиографоведческих школ. Выходом из сложившейся кризисной
ситуации является необходимость завоевания авторитета в науке, один из способов реализации этого – организация выпуска сборников научных трудов, учебных курсов, учебных пособий, и, наконец, создание организации,
которая бы заботилась о профессиональных интересах библиографического сообщества.
184
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Конференции–2010
Конференцию продолжила М. Ю Нещерет (РГБ). Докладчик представила вниманию слушателей свое выступление на тему «Мир сквозь призму библиографии: профессиональное сознание библиографа и его структура».
Сообщение носило эмоционально-лиричный характер, по мнению автора данного доклада, библиография
является неким образом мира, субъективно существующим в сознании библиографа. Докладчик обратила
внимание на особенности восприятия, отражения окружающего мира, связанные с профессиональной деятельностью библиографа. Библиограф осмысляет и интерпретирует информацию, для него книга – это источник
вдохновения и эмоций. Так же как профессиональный музыкант, читая ноты, слышит музыку, так и библиограф
по библиографическому описанию книги может представить себе ее содержание.
Следующий докладчик Ю. В. Гушул (Челябинская ГАКИ) представила коллегам доклад на тему «Движение
от поисковой функции библиографической информации к экстрактной: востребованность профессии библиографа и проблемы подготовки кадров». Библиография является основой для проведения информационных
исследований. Автор продемонстрировала это на конкретных примерах, показывающих, как можно заинтересовать и привлечь интересы общественности к библиографии. Информационное исследование «Образ мэра
Челябинска», проведенное специалистами из ЧГАКИ, смогло заинтересовать администрацию города, само
исследование выполнялось силами библиографов, которые сравнили и проанализировали заголовки статей,
посвященных деятельности нынешнего и предыдущего мэра Челябинска. Докладчик обратила внимание присутствующих на то, что многое зависит от желания и активности библиографа.
Автор следующего доклада не является профессиональным библиографом – кандидат медицинских
наук, доцент В. С. Буданцев (Самарский областной университет) сделал доклад на тему «Системный подход
к решению проблем преобразования информации: модернизация библиографии». Автор обратил внимание
присутствующих на то, что библиография нужна для преобразова-ния и восприятия информации, это наука
о преобразовании текста. Библиография есть самонаправляющаяся и саморегулирующаяся система.
Далее выступление продолжила ректор Чувашского государственного университета культуры
и искусств И. В Балкова. Согласно восточной традиции, автор начала свое выступление с подарка факультету и передала в дар библиотеке СПбГУКИ публикации ЧГУКИ. В своем докладе «Роль и базы практики в преподавании дисциплин библиографического цикла» автор обратила внимание на важность
практической подготовки студентов в ходе учебного процесса. Система производственной практики
должна быть построена на основе сотрудничества с будущими работодателями. Это было заключительное выступление второй части секции.
После перерыва заседание секции открыла Т. В. Ляшенко (СПбГУКИ) докладом «Создание и внедрение
мультимедийных учебно-методических комплексов в образовательный процесс вуза». Докладчик подчеркнула в своем выступлении одну из ключевых, базовых тенденций современного общества – информатизацию
библиотек и изменение функций библиотечно-информационного работника, который становится создателем мультимедийных информационных продуктов. Автор отметила, что несмотря на все большую тенденцию
к внедрению современных мультимедийнх технологий, ничто не сможет заменить реального, живого процесса
общения с аудиторией, в котором главным остается знание.
Следующим докладчиком стал выпускник СПбГУКИ и аспирант Белорусского ГУКИ Земенге Жереми. Тема доклада – «Использование белорусского опыта в профессиональной подготовке персонала
для библиотек Республики Камерун». Автор еще раз подчеркнул, что библиотечно-библиографическое
образование является одной из важнейшей сфер социально-культурной жизни современного общества.
Докладчик сопоставил системы подготовки кадров для библиотек в Белоруссии и в Камеруне и на основе
этого выдвинул ряд рекомендаций по улучшению существующей системы в Камеруне.
Конференцию продолжило выступление А. Н. Завального с докладом «Самарская ОУНБ: опыт создания
библиотечной энциклопедии». Автор поделился уникальным опытом создания энциклопедии, посвященной
Самарской областной универсальной научной библиотеке. В энциклопедию вошли материалы, посвященные выдающимся читателям данной библиотеки, знаменитым сотрудникам, залам библиотеки, приведена
информация о структуре библиотеки в различные годы деятельности. В качестве подарка библиотечно-информационному сообществу докладчик преподнес по экземпляру данной энциклопедии библиотечно-информационному факультету СПбГУКИ и Российской национальной библиотеке.
Директор библиотеки Высшей школы народных искусств Санкт-Петербурга А. Ю. Иванова выступила с докладом на тему «Библиографове-дение для высшего образования в области традиционного прикладного искусства».
185
Конференции–2010
Автор доклада подчеркнула особую важность библиографии в процессе становления и развития внутреннего
мира будущих специалистов, формирования этических ориентиров.
В заключительной части секции В. А. Кононеко выступила с докладом «Национальная парламентская
библиотека Украины как центр профессиональной библиографии». Автор рассказала о работе данной
библиотеки в современных условиях, описала тенденции развития и основные направления деятельности, охарактеризовала выпускаемую информационную продукцию, подробно осветила такое направление, как профессиональная библиография.
Профессор Г. Ф. Гордукалова (СПбГУКИ) выступила с заключительным докладом и подвела итоги
конференции, выразив особую благодарность и признательность всем докладчикам, выступившим
на данной секции. Практически все участники интуитивно сошлись во мнении, что основной задачей
библиографии является и будет являться смысловой, содержательный анализ документов. Это особенно
актуально в век информационных технологий, именно содержательный анализ документов необходим
для рекомендательной библиографии, но на качественно ином уровне. Выводом стало утверждение
о вечности классического библиографа – основные компетенции библиографа сохранятся в ближайшие
10–15 лет.
Подводя итоги работы секции, профессор А. В. Соколов предложил ряд рекомендаций, направленных на укрепление имиджа библиографической профессии, выработанные в рамках деятельности данной секции:
1. Для консолидации библиографического сообщества целесообразно учредить Российский библиографический конгресс (РБК) в качестве добровольной общественной организации, партнера Российской
библиотечной ассоциации (РБА).
2. Просить РНБ подготовить и выпустить сборник материалов Международного библиографического
конгресса (21–23 сентября, Санкт-Петербург), включающий тексты избранных докладов и обзорные
статьи по тематике секций.
3. Рекомендовать докладчикам активно пропагандировать свои практические достижения и научно-педагогические новации в профессиональной печати, прежде всего, в журналах «Библиография»
и «Мир библиографии».
4. Обратиться к ректорату МГУКИ с предложением провести в начале 2011 г. межвузовское совещание
на тему «Библиотечно-информационная школа XXI в.», где рассмотреть вопросы внедрения стандартов
третьего поколения, подготовки учебной литературы для бакалавров и магистров, обучения библиотечных кадров без отрыва от производства.
5. Просить ректорат СПбГУКИ провести в 2011 г. на базе кафедры ин-формационной аналитики библиотечно-информационного факультета международную конференцию по теме «Смысловой анализ
документов в библиографической деятельности: перспективы и проблемы».
6. Рекомендовать Оргкомитету Конгресса использовать средства массовой информации для сообщения
о работе и решениях Конгресса.
Рекомендации были активно поддержаны докладчиками и приглашенными на конференцию, собравшиеся изъявили единодушное пожелание встретиться на подобной профессиональной конференции
в следующем году.
186
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
ФОЛЬКЛОРНЫЕ ЭКСПЕДИЦИИ–2010
В. М. Сивова
Фольклорные экспедиции кафедры народного песенного искусства: 2010 г.: итоги1
V. M. Sivova
Folklor expeditions of the chair of Russian song art: 2010: summary
Каждое лето, сразу после сдачи последнего экзамена и до первых чисел июля, студенты всех
курсов дневного отделения и преподаватели кафедры русского народного песенного искусства
отправляются на фольклорно-этнографическую практику в различные регионы России. Подготовка
к фольклорной экспедиции осуществляется в течение всего учебного года. Студенты изучают такие
дисциплины, как «Фольклор и этнография», «Методика собирательской работы», с ними проводятся
практические занятия по расшифровке народных песен, в классах постановки голоса и ансамбля
осваиваются материалы предшествующих экспедиций, под руководством педагогов создаются
концертные программы к государственному экзамену по методике работы с коллективом.
Не стал исключением прошедший летний сезон 2010 г. Четыре студенческие группы под руководством опытных педагогов кафедры русского народного песенного искусства работали по запланированным маршрутам и полностью выполнили поставленные перед ними задачи. Студенты
осваивали и закрепляли навыки практической «полевой» работы: ведение устных опросов «информаторов», запись аутентичного репертуара (канальным методом и методом одновременной
фиксации в полевые тетради), первичная обработка материала (полевые реестры, карточки, расшифровки поэтических текстов), фото- и видеосъемка (исполнителей, предметов быта, подлинных
женских и мужских костюмов).
Группы работали, главным образом, с традиционными фольклорно-этнографическими коллективами и отдельными исполнителями, перенимая и осваивая местные певческие стили.
Студенты всех курсов, как впервые соприкоснувшиеся с настоящей традиционной культурой,
так и уже «опытные» при общении с народными исполнителями, мастерами-песельниками и мастерами-инструменталистами имели возможность «изнутри», во всей полноте понять и прочувствовать
глубину народной культуры.
С 20 по 29 июня группа студентов второго курса (руководитель – преподаватель М. В. Стефанович)
выезжала в Кавказский и Гулькевический районы Краснодарского края. В составе группы работала
Ю. А. Стадник – этнохореограф, преподаватель кафедры русского народного песенного искусства.
Деятельность осуществлялась в трех станицах Кавказского района – Темижбекской, Кавказской,
Казанской и в г. Гулькевичи Гулькевичского района и явилась продолжением работы, начатой зав.
кафедрой, профессором В. М. Сивовой в 1995, 1996, 2001 гг.
Целью экспедиции являлось комплексное исследование традиционной культуры казаков Северного Кавказа. Работа была направлена на поиск и запись аутентичного музыкального материала,
перенимание локальных певческих традиций, а также на фиксацию этнографических сведений
по традиционной казачьей культуре и быту.
В общей сложности было записано 16 видеокассет, 20 аудиокассет, 10 CD, сделаны фотографии
традиционных костюмов, предметов быта, портреты исполнителей.
Состоялись встречи со следующими хоровыми коллективами народной казачьей песни:
• Хором казачьей песни «Станичники» ДК ст. Кавказская;
• Хором народной песни «Калиновый цвет» ДК ст. Казанская;
• Ансамблем казачьей песни «Темижбекские вечера» ДК ст. Темижбекская;
• Фольклорным ансамблем ДК г. Гулькевичи;
• Ансамблем «Истоки» ДК ст. Темижбекская.
Работа проводилась также с семейными ансамблями и с отдельными исполнителями. Всего
было опрошено 120 человек.
Сведения по истории и этнографии региона студенты получили в Народном краеведческом
музее ст. Кавказская.
187
Фольклорные экспедиции
Во время экспедиции было записано большое количество обрядовых свадебных песен, щедровок, лирических, протяжных песен, песен военного казачьего быта и походных, припевок и частушек, наигрышей на гармони-хромке, а также рассказов коренных жителей станиц об истории
и быте казаков, традиционных танцах.
Особо интересными оказались записи свадебного обряда, знахарские заговоры.
Студенты группы с большим успехом выступили на концерте в ст. Темижбекская, посвященном
Дню молодежи.
Собранные материалы будут использованы в работе фольклорного ансамбля (художественный руководитель М. В. Стефанович), в классах постановки голоса, на занятиях по расшифровке
народных песен.
Вторая группа под руководством доцента, кандидата искусствоведения Е. Е. Васильевой продолжала работу, начатую в предыдущем полевом сезоне, двигаясь вверх по течению р. Пинеги
от Карпогор.
Маршрут: Карпогоры – Кеврола – Еркино – Кушкопала – Сура – Городецк – Сосновка – Нюхча – Карпогоры. Записи, сделанные годом ранее в Кевроле и Кушкопале, были основой дипломного спектакля
«Проводы рекрута на Пинеге» (руководитель хорового класса зав. кафедрой, профессор В. М. Сивова, научный консультант, доцент Е. Е. Васильева, апрель 2010 г). Поэтому одной из главных целей экспедиции было
показать традиционным исполнителям результаты этой проведенной в прошлом году работы, обсудить
их с традиционными исполнителями и закрепить творческие контакты. В следующих пунктах маршрута
записи велись главным образом от ансамблей, наследующих песенные традиции прежних поколений.
Объем: 18 аудиокассет, 3 видеокассеты, 20 часов цифровых записей. Жанровый состав: лирика, хороводы, пляски, свадебные песни и причитания, баюшки, календарные (бородно, Рождество), баллады, романсы, частушки, заговоры. С точки зрения творческих и учебных планов кафедры, наибольший интерес
представляют лирические песни, исполняемые в этикетных ситуациях («почетные» в проводах рекрутов;
«ходечи» в мечищах; песни, исполняемые при «встрече лета»); частушки в ансамблевом исполнении.
По ходу экспедиции обозначились сюжеты, требующие дальнейшего исследования: структура
мечищ и игрищ, изменяющаяся по мере удаления от Кевролы и Карпогор; свадебный обряд; годовой цикл, включающий сезонные работы на лесосплаве и «откочевье» на сенокос в лесные избушки.
Особый интерес представляет бытующая заговорная традиция. Необходимо также поработать
над специальными записями для аудиодиска (есть принципиальная договоренность об издании
материалов с Карпогорским отделом по культуре и туризму). Самый актуальный сюжет для издания – репертуар старейших певиц Карпогорского хора. Начало этой работе положено: состоялось
знакомство с сестрами Пашковыми, сделаны пробные записи.
Выявлен ансамбль из деревни Городецк (бывшей Поганец), который представляет большой
интерес для этнографического концерта. В классическом издании «Песни Пинежья» (1937 г.,
сост. Е. В. Гиппиус и З. В. Эвальд) записи из этой деревни наиболее интересны. Семеро женщин,
составляющих ансамбль, исполняют песни разных жанров.
Группа под руководством доцента М. А. Кузнецовой находилась в командировке с 18 июня
по 2 июля 2010 г. в Середино-Будском и Путивльском районах Сумской области Украины.
Работа осуществлялась в 15 деревнях. Записано более 800 единиц музыкальных и этнографических записей, 15 видеокассет, 20 аудиокассет, выполнены фотографии. Привезено несколько
традиционных костюмов.
Основную долю в собранном материале составили записи песен поздней лирики и украинские
народные песни. Особый интерес представляют архаичные формы фольклора – пасхальные хороводы, весенние заклички. Проведена большая работа по фиксации этнографического материала
и описанию свадебного обряда. В селе Линово, центре проживания этнической группы «горюны»
группа работала с одной из последних певиц местного ансамбля Л. А. Кошелевой.
Информация записывалась как от традиционных ансамблей, так и от отдельных исполнителей.
В Путивле студенты познакомились с детским ансамблем «Ярославна», в Очкино – с ансамблем «Веснянка». С ансамблем «Ярославна» завязаны творческие контакты, рассматривается возможность
их приезда в Санкт-Петербург для участия в этнографическом концерте.
188
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Фольклорные экспедиции
В ходе экспедиции был заключен Договор о сотрудничестве между СПбГУКИ и отделом культуры
и туризма Путивльской районной государственной администрации Сумской области (Украина).
Группа старшекурсников (руководители: доцент, кандидат педагогических наук Т. В. Шастина,
концертмейстер А. В. Шастин) с 19 по 29 июня 2010 г. впервые работала в ст. Анапского района
Краснодарского края: Гастогаевская, Витязевская, Анапская, Джигинка и Красный Курган.
Работа велась с целью изучения истории края, сбора и фиксации музыкально-песенного, танцевального фольклора, традиционного костюма черноморских казаков, а также освоения местного
говора и перенимания певческой традиции. Состоялись встречи с фольклорными ансамблями,
носителями локальной певческой традиции. Посещение Краеведческого музея в г. Тамань позволило познакомиться с историей края и предметами казачьего быта.
Производились аудио-, видеозаписи, фотосъемка, составление словаря. Записано более 100 песен.
Записанные материалы будут осваиваться студентами на занятиях фольклорного ансамбля,
сольного пения и в подготовке государственного экзамена по хоровому классу, использоваться
при написании выпускных квалификационных работ.
С некоторыми коллективами наметились дальнейшие творческие контакты. В соответствии с перспективным планом развития кафедры русского народного песенного искусства на 2010–2014 гг.
для участия в этнографических концертах в университете могут выступить: ансамбль из деревни
Городецк Архангельской области, ансамбль казачьей песни «Темижбекские вечера» ДК ст. Темижбекская Краснодарского края, фольклорный ансамбль ст. Анапской Краснодарского края.
По результатам летних экспедиций кафедры планируется подготовка аудио- и нотных публикаций (доценты Е. Е. Васильева, М. А. Кузнецова, Т. В. Шастина, ст. преподаватель Т. С. Молчанова)
и отчеты с иллюстрацией собранных материалов.
Примечания
1
В статье использованы материалы отчетов Е. Е. Васильевой, М. А. Кузнецовой, М. В. Стефанович, Т. С. Молчановой, Т. В. Шастиной.
С. Г. Леонтьева
Фольклорные экспедиции кафедры детской литературы
S. G. Leontyeva
Folklor expeditions of the chair of children’s literature
Фольклорно-этнографическую практику студенты I курса библиотечно-информационого факультета проходили с 29 июля по 8 августа 2010 г. в Муезерском районе Республики Карелия. В ходе
практики были обследованы следующие пункты: Ругозеро, Ондозеро.
Записано 78 часов аудиоматериалов от 52 информантов. Собрано и отсканировано 670 единиц
оригинальных документальных материалов (рукописи, фотографии).
Интервьюировались представители разных социальных групп: половозрастных и профессиональных, среди них старожилы, в том числе выходцы из коренного карельского населения, учителя,
краеведы, что позволяет определить выборку информантов как репрезентативную.
Основное внимание было сосредоточено на сборе материалов по темам «Детский фольклор»
и «Традиции и быт общеобразовательной сельской школы». Собран фольклорный материал детской среды (детское пространство, «страшные места», репутации учреждений (школ сел Ругозеро
и Тикша, клуба, библиотеки), игры, в частности школьная игра «в мух» (1970-е гг.)), записаны «страшные истории», дразнилки, считалки, анекдоты и пр.
По программе «Традиции и быт общеобразовательной сельской школы» у учителей и выпускников Ругозерской школы собраны материалы по сле-дующим темам: структура школьного времени
(начало года/конец года: ли-нейки 1 сентября, последний звонок, выпускной вечер и т. д.); школьное
пространство: смена школьных зданий, кабинеты (лозунги, портреты), буфет (меню), пионерская
комната, стенгазеты, мастерские, теплица, топка печей и пр. Записаны воспоминания о школьной
189
Фольклорные экспедиции
форме: форма одежды, модели, аксессуары, пионерский галстук, «сменка», физкультурная форма
(глубина памяти – 1950-е гг.). Особую обширную группу текстов составили автобиографические
рассказы учителей (24 информанта): первый урок, «любимчики», «рассадка» учеников, организация
учебного пространства (деление по вариантам), подарки учеников, открытые уроки, династии,
школьная проверка; как относились в разные годы к учителю на селе – авторитет, его проявление – «всех знаю», замечания в дневнике, встречи с учениками и пр.
В силу того, что при Ругозерской школе был интернат для старшеклассников, собрано большое количество рассказов о репутиции «интернатских» детей, оганизации пространства интерната, конфликтах
с ругозерскими детьми, репутациях технического персонала (нянечек, воспитателей, повара).
Собран обширный материал о школьных праздниках: приглашения на праздники (в виде самодельных открыток), сценарии конкурса инсценированной песни, воспоминания о киносеансах
и танцах и запертах их посещать, новогодних «огоньках», «огоньках» именинников (каждый квартал), «Вахте памяти» в День Победы у мемориала партизанского отряда «Вперед», приеме в октябрята / пионеры / комсомольцы, гендерных праздниках, подарках мальчикам / девочкам.
Записаны сюжетные тексты о девиантном индивидуальном и коллективном поведении детей:
коллективные прогулы, фронда, бойкоты учителям и одноклассникам, драки.
Зафиксированы (сканирование и фотографирование) материалы школьного и личных архивов
выпускников и учителей: документы школьной письменности (книги приказов, «молнии», самодельные дидактические материалы, классные журналы и пр.), выпускные альбомы и фотографии
школьной жизни за разные годы, летописи классов, грамоты, стенгазеты (1980-е гг.) и др.
Обследованные населенные пункты являются «съезжими» (сущетвенно, что миграты, в основном, являются выходцами из Северной Карелии), что объясняет особенности фольклорной и этнографической традиций: актуализируются те элементы традиции, которые являются общими
для всех приезжих – таким образом выкристаллизовывается некая общерегиональная традиция,
объединяющая всех жителей обследованных пунктов, при этом част-ные локальные традиции в их
целостности при переезде и разрушении соци-альных связей утрачиваются и перестают бытовать,
однако сохраняются в воспоминаниях, и поэтому в аудиозаписях локально-специфические черты
представлены только в ретроспективной форме (но при этом достаточно полно, в частности материалы по календарной обрядности карельского субстрата неселения), а не в рассказах о сегодняшнем бытовании. Записаны материалы по традиционной и современной этнографии (календарная
и семейная обрядность), различные жанры несказочной прозы. Особую группу текстов составили повествования о финском субстрате обследуемой территории: история финских поселений,
взаимоотношений финских, карельских и русских поселенцев, топонимики, финской интервенции
1920-х гг., советской интервенции на финские территории и эвакуации финских беженцев, торговые
отношения с Финляндией 1970-е гг. и пр. Часть материалов составили результаты социолигвистического опроса по проблемам современного состояния карельского языка, ситуации языкового
сдвига, ведущей роли школы в разрушении карельского языка у его носителей в 1970–1980-е гг.
Собран фольклорный материал по сельской истории (даты основания, статус, исторические
изменения статуса, военные действия на территории обследованных пунктов, разрушения), по прошлому и настоящему экономики района (ярмарки, действующие и закрытые производства, занятость, средний уровень жизни), по памятникам культуры (культурные объекты: церкви, музеи,
памятники, библиотеки, школы, дом культуры, кладбища (переписаны наиболее частотные (и высокохудожественные) надгробные эпитафии).
Собраны словесные описания современных обрядов: календарных (общесоветские и сельские
праздники, гулянья, особенности календарной локальной традиции (Новый год в клубе как общесельский праздник, 1 Мая и пр.), семейных (родины, крестины, свадьба, похороны: роль органов
власти (ЗАКС, ритуальное бюро), окказиональных (заветы, переход в новый дом / квартиру, паломничества на Коневец / Валаам и пр.).
Записаны материалы по современному состоянию официальной (прием в пионеры, проводы
на пенсию, выдача паспорта и пр.) и индивидуально-семейной обрядности (ритуальное застолье,
прогулки и пр.).
190
Вестник СПбГУКИ · декабрь · 2010
Сведения об авторах
Александров Илья Юрьевич –
кандидат философских наук, доцент кафедры межкультурных коммуникаций СПбГУКИ
Aleksandrov Ilya Yurjevich–
PhD of philosophy, senior lecturer of the chair of in-tercultural communications SPbGUKI
Андрюшенков Геннадий Иванович – кандидат педагогических наук, заслуженный работник культуры РФ, профессор
кафедры народных инструментов СПбГУКИ
Andryushenkov Gennady Ivanovich – PhD of pedagogics, honored figure in culture, professor of the chair of folk instruments
Артановский Сергей Николаевич –
доктор философских наук, почетный профессор СПбГУКИ
Artanovsky Sergey Nikolaevich –
doctor of philosophy, honored professor of SPbGUKI
Арутюнян Юлия Ивановна –
кандидат искусствоведения, доцент кафедры искусствоведения СПбГУКИ
Arutynyan Julia Ivanovna –
PhD of art studies, senior lecturer of the chair of art studies SPbGUKI
Буров Николай Витальевич –
народный артист РФ, директор музейного комплекса «Исаакиевский собор»
Burov Nikolay Vitaljevich –
narodny artist RF, director of the «Issakievsky cathedral» museum complex
Ватман Семен Викторович –
кандидат философских наук, доцент кафед-ры философии и политологии СПбГУКИ
Vatman Semen Viktorovich –
PhD of philosophy, senior lecturer of the chair of philosophy and politics studies SPbGUKI
Габриэль Галина Николаевна –
кандидат искусствоведения, доцент, заведующая кафедрой искусствоведения СПбГУКИ
Gabriel Galina Nikolaevna –
PhD of art studies, senior lecturer, manager of the chair of art studies SPbGUKI
Головин Валентин Вадимович –
доктор филологических наук, профессор кафедры детской литературы,
проректор по научной работе СПбГУКИ
Golovin Valentin Vadimovich –
doctor of philology, professor of the chair of children’s literature, vice rector SPbGUKI
Емельянов Владимир Владимирович – доктор философских наук, профессор восточного факультета СПбГУ
Emelyanov Vladimir Vladimirovich –
doctor of philosophy, professor Faculty of the Oriental Studies of SPbGU
Жабко Елена Дмитриевна –
доктор педагогических наук, доцент, заместитель директора по информационным
ресурсам Президентской библиотеки им. Б. Н. Ельцина
Zhabko Elena Dmitrievna –
doctor of pedagogics, senior lecturer, vice director of the Boris Yeltsin Presidential library
Захарчук Татьяна Викторовна –
кандидат педагогических наук, доцент кафедры информационного менеджмента СПбГУКИ
Zakharchuk Tatyana Viktorovna –
PhD of pedagogics, senior lecturer of the chair of management of information SPbGUKI
Ильина Ольга Николаевна –
кандидат педагогических наук, доцент, научный сотрудник сектора книговедения отдела редких книг РНБ
Iljina Olga Nikolayevna –
PhD of pedagogics, senior lecturer, research assistant of Book Studies Department in National
Library of Russia
Леонтьева Светлана Геннадьевна –
кандидат филологических наук, доцент кафедры детской литературы СПбГУКИ
Leontyeva Svetlana GennadjevnaI –
PhD of philology, senior lecturer of the chair of children’s literature SPbGUKI
Литвинцева Галина Юрьевна –
кандидат педагогических наук, доцент кафедры социально-культурной деятельности СПбГУКИ
Lytvintseva Galina Yurjevna –
PhD of pedagogics, senior lecturer of the chair of socio-cultural activities SPbGUKI
Лола Галина Николаевна –
доктор философских наук, профессор СПбГУ
Lola Galina Nikolajevna –
doctor of philisiphy, professor SPbGUKI
Махлина Светлана Тевельевна –
доктор философских наук, профессор кафедры теории и истории культуры СПбГУКИ
Makhlina Svetlana Teveljevna –
doctor of philosophy, professor of the chair of theory and history of culture SPbGUKI
Михеева Галина Васильевна –
доктор педагогических наук, профессор, заслуженный работник культуры РФ, ведущий
научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ
Mikheeva Galina Vasiljevna –
doctor of pedagogics, professor, honored figure in culture, senior research assistant
of the department of history of libraries in National Library of Russia
Никифоренко Елена Михайловна –
кандидат искусствоведения, старший преподаватель кафедры музееведения
и экскурсоведения СПбГУКИ
Nikiphorenko Elena Mikhaylovna –
PhD of art studies, lecturer of the chair of museum studies, SPbGUKI
кандидат искусствоведения, доцент кафедры искусствоведения СПбГУКИ
Петракова Анна Евгеньевна –
PhD of art studies, senior lecturer of the chair of art studies, SPbGUKI
Petrakova Anna Yevgnjevna –
кандидат педагогических наук, профессор, заслуженный работник культуры РФ,
Сивова Вера Матвеевна –
заведующая кафедрой народного песенного искусства СПбГУКИ
Sivova Vera Matvejevna –
PhD of pedagogics, professor, honored figure in culture, manager of the chair
of Russian song art, SPbGUKI
Сукало Александр Александрович – доктор педагогических наук, профессор кафедры социально-культурной
деятельности СПбГУКИ
Sukalo Aleksandr Aleksandrovich –
doctor of pedagogics, professor of the chair of socio-cultural activities, SPbGUKI
Шипунова Татьяна Владимировна –
доктор социологических наук, профессор кафедры теории и практики социальной
работы факультета социологии СПбГУ
Shipunova Tatyana Vladimirovna –
doctor of social studies, professor of the chair of theory and practice of social work SPbGU
Эртман Елена Владимировна –
кандидат педагогических наук, доцент кафедры социально-культурной деятельности
СПбГУКИ
Ertman Elena Vladimirovna –
PhD of pedagogics, senior lecturer of the chair of socio-cultural activities, SPbGUKI
Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств кафедра философии и политологии,
кафедра теории и истории культуры, кафедра межкультурных коммуникаций
Региональная культурно-просветительская общественная организация «Мир»
Санкт-Петербургское культурологическое общество
Санкт-Петербургский государственный музей-институт семьи Рерихов
проводят 11–12 февраля 2011 года международную научную конференцию
«Живая Этика и Культура. Идеи наследия семьи Рерихов в нашей жизни»
ГЛАВНАЯ ТЕМА КОНФЕРЕНЦИИ: Исследование влияния духовного и научного наследия семьи Рерихов на современные
культуру, философию и науку
К участию в конференции приглашаются философы, культурологи, исследователи наследия Рерихов, а также все те, кому
дорого Учение Живой Этики. В рамках работы конференции предлагаются к обсуждению следующие тематические блоки:
1. Секция «Живая Этика. Философия. Религия. Политика. Культура» – Учение Живой Этики как квинтэссенция
идейных накоплений мировой философии; Учение Живой Этики как синтез философии, науки, религии и искусства; Понятие
психической энергии в современной философии, науке и культуре; Учение Живой Этики в контексте философии всеединства
и русского космизма; Понятие «Культуры» в литературно-философском наследии семьи Рерихов; Идея «общины» в Учении
Живой Этики, работе Н. Рокотовой (Е. И. Рерих) «Основы буддизма» и современные формы кооперации; Пакт Рериха и Знамя
Мира. Перспектива развития защиты мировых культурных Сокровищ; Научная, художественная и общественная деятельность
Ю. Н. и С. Н. Рерихов; Учение Живой Этики и современные астрологические учения; Понятие «Беспредельности». История
становления; Учение об «огненной стихии» в литературно-философском наследии семьи Рерихов; Е. И. Рерих об Эпохе женщин
и женском движении; Рериховское идейное наследие и платонизм в истории европейской философии и культуры; Рериховское
идейное наследие в контексте поиска Россией своей национальной идентичности; Понятия Учения Живой Этики в контексте
генезиса понятий религиозно-философских систем Востока и Запада; Современные глобализационные процессы и возможные
пути решения глобальных проблем в свете идей философского наследия семьи Рерихов; Межэтнические и межнациональные
проблемы религиозного характера и пути их решения на основе Живой Этики; Восток и Запад. Политика и культура.
2. Секция «Живая Этика и наука» – Кодекс учёного Наступающей Эпохи в контексте идейного наследия семьи Рерихов;
Наука будущего в литературно-философском наследии семьи Рерихов; Психическая энергия. Поиски учёными её материального
носителя. Пути приложения психической энергии в жизни; Современная наука и поиски решения психофизической проблемы;
Синергетическая парадигма и идеи Живой Этики; «Человекомерные системы» постнеклассической науки и идейное наследие
семьи Рерихов; Физика микромира и идеи Живой Этики; Трансперсональная парадигма в современной психологии и идеи
Живой Этики; Биологические исследования дистантных взаимодействий в живой природе и идеи Живой Этики; «Глубинная
экология» и Живая Этика; Новые гипотезы о природе воды в контексте идей Живой Этики.
3. Секция «Живая Этика и педагогика» – Преподавание философии Н.К. Рериха как подготовка к изучению Живой
Этики; Дети Новой Эпохи и специфика их воспитания; Педагогические идеи Живой Этики в контексте истории педагогики;
Древнегреческая пайдейя и идеи воспитания и образования в литературно-философском наследии семьи Рерихов; Исследования
случаев реинкарнационных воспоминаний детей (Иен Стивенсон, Дж. Такер и др.) в контексте формирующейся педагогической
парадигмы.
4. Секция «Живая Этика и искусство» – «Огненная» природа живописи членов семьи Рерихов; Духовные Учения
Востока как вдохновители творчества великих композиторов, поэтов и художников; Ладожский период творческой деятельности
Н.К. Рериха.
В дни проведения конференции организаторами планируется проведение фотовыставки «Рериховские места на
Ладоге».
12 февраля в 11:00 состоится литературно-музыкальная композиция, посвящённая 132 годовщине со дня рождения Елены
Ивановны Рерих.
Председатель оргкомитета конференции – проректор по научной работе СПбГУКИ, доктор филологических наук, профессор
В. В. Головин. Ответственный за проведение конференции – доцент кафедры межкультурных коммуникаций СПбГУКИ
И. Ю. Александров.
Тезисы докладов можно прислать по адресу mirconf2011@yandex.ru либо представить в электронном виде, подготовленные
в текстовом редакторе WORD с распечаткой текста (для редактирования) на бумаге формата А4, объёмом до 10 страниц (18000
тыс. знаков), в одном экземпляре, интерлиньяж полуторный, размер шрифта 14 пт, гарнитура Times New Roman Cyr, абзацный
отступ – 1,25 см. Имя файла должно соответствовать фамилии автора, формат текстовых файлов PTF, TXT. Поля: сверху – 25 мм;
снизу – 25 мм; слева – 30 мм; справа – 10 мм.
В авторской справке полностью указать фамилию, имя, отчество, учёное звание, учёную степень, место работы или учёбы,
e-mail и телефон для связи. Стоимость сборника статей конференции предположительно составит 300 руб. Последний срок
подачи заявок на участие в работе конференции с указанием темы выступления 20 января 2011 года. Материалы направлять
по адресу: Санкт-Петербург, Миллионная ул. д.7, ауд. 202 СПбГУКИ, кафедра философии и политологии. Тел. 314-31-67,
e-mail: mirconf2011@yandex.ru или ilyamir67@yandex.ru (Александрову Илье Юрьевичу). Оргкомитет оставляет за собой право
отклонения материалов, не соответствующих теме конференции и требованиям по оформлению.