"Истории моего современника" Отрывок из хрестоматии

реклама
Îòäåëüíûå ôðàãìåíòû
«Èñòîðèè ìîåãî ñîâðåìåííèêà»
«Читать все мы выучились както незаметно.
Нам купили вырезанную польскую азбуку, и
мы, играя, заучили буквы. Постепенно пере
шли к чтению неизбежного «Степкирастреп
ки», а затем мне случайно попалась большая
повесть польского писателя, кажется Корже
ниевского, «Фомка из Сандомира». Я начал
разбирать ее почти еще по складам и посте
пенно так заинтересовался, что к концу книги
читал уже довольно бегло….
Книга мне попалась на первый раз очень хо
рошая: в ней рассказывалось о маленьком кре
стьянском мальчике, сироте, который сначала
пас стадо. Случайно он встретился с племян
ницей приходского ксендза, своей сверстни
цей, которая начала учить его грамоте и пробу
дила умственные стремления. Добрый ксендз
упросил пана отпустить подростка, и тот пошел
в свет искать знания…
Я и теперь храню благодарное воспомина
ние и об этой книге, и о польской литературе
того времени…
За этой повестью я просиживал целые дни,
а иной раз и вечера, разбирая при сальной
свече страницу за страницей. Помню также,
что старшие не раз с ласковым пренебрежени
ем уверяли меня, что я ничего не понимаю, а я
удивлялся: что же тут понимать? Я просто ви
дел все, что описывал автор: и маленького па
стуха в поле, и домик ксендза среди кустов си
рени, и длинные коридоры в школьном здании,
где Фомка из Сандомира торопливо несет вы
чищенные сапоги учителя, чтобы затем бежать
в класс, и взрослую девушку, застенчиво
встречающую тоже взрослого и «ученого» Фо
му, бывшего своего ученика…
Как бы то ни было, наряду с деревней, тем
ной и враждебной, откуда ждали какойто не
ведомой грозы, в моем воображении сущест
вовала уже и другая. А фигура вымышленного
Фомки стала мне дорогой и близкой»
(Т.4.С.7678).
«Авторитет учителя установлен сразу и
прочно. А к концу второго урока мы были уже
целиком в его власти. Продиктовав, как и в
первый раз, красиво и свободно дальнейшее
объяснение, он затем взошел на кафедру и,
раскрыв принесенную с собой толстую книгу в
новом изящном переплете, сказал:
— Теперь, господа, отдохнем. Я вам гово
рил уже, что значит мыслить понятиями. А вот
ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
№ 3 МАРТ 2006
сейчас вы услышите, как иные люди мыслят и
объясняют самые сложные явления образами.
Вы знаете уже Тургенева?
К стыду нашему, Тургенева многие знали
только по имени…
Как бы то ни было, но даже я, читавший
сравнительно много, хотя беспорядочно и
случайно, знавший уже «Трех мушкетеров»,
«Графа Монте Кристо» и даже «Вечного Жи
да», Евгения Сю, — Гоголя, Тургенева, Досто
евского, Гончарова и Писемского знал лишь
по некоторым, случайно попадавшимся рас
сказам. Мое чтение того времени было про
сто развлечением и приучало смотреть на
беллетристику как на занимательное описа
ние того, чего, в сущности, не бывает. Порой я
прикидывал поступки и разговоры книжных
героев к условиям окружавшей меня жизни и
находил, что никто и никогда так не говорит и
не поступает. Светлым пятнышком выступало
воспоминание о «Фоме из Сандомира» и еще
двухтрех произведениях польских писате
лей, прочитанных ранее. Это было ближе к
жизни. Гдето, может быть, недалеко и не
очень давно, люди могли так говорить и по
ступать, но всетаки теперь не говорят и не
поступают…
Помню, в один светлый осенний вечер я шел
по тихой Тополевой улице и свернул через пус
тырь в узенький переулок. Улица была в тени,
но за огородами, между двумя черными кры
шами, поднималась луна, и на ней резко обри
совывались черные ветки дерева, уже обна
женного от листьев. Я остановился, невольно
пораженный красивой простотой этого не
сложного пейзажа…
Потом мысль моя перешла к книгам, и мне
пришла в голову идея: что, если бы описать
просто мальчика, вроде меня, жившего снача
ла в Житомире, потом переехавшего вот сюда,
в Ровно; описать все, что он чувствовал, опи
сать людей, которые его окружали, и даже вот
эту минуту, когда он стоит на пустой улице и
меряет свой теперешний духовный рост со
своим прошлым и настоящим. Вот в этой сли
той влажной тьме, беспорядочно усеянной
огоньками, за этими светящимися окошками
живут люди. Теперь они пьют чай или ужинают,
разговаривают, ссорятся, смеются. И никогда
они не оглядываются на себя и на природу, ни
когда не примеривают своего я ко всему, что
их окружает. Быть может, во всем городе я
35
один стою вот здесь, вглядываясь в эти огни и
ловой и с доброй улыбкой начинает вторить
тени, один думаю о них, один желал бы изобра
ударам:
зить и эту природу, и этих людей так, чтобы все
— Чюкичукичук! Чюкичук! Чюкичук!
было правда и чтобы каждый на
Оказывается, на конюшне секут «шалу
шел здесь свое место.
нишку» буфетчика, человека с большими ба
Не этими словами, но думал
кенбардами, недавно еще в долгополом
я именно это. И во мне было не
сюртуке прислуживающего за столом… Ли
много гордости и много неудов
цо у Мардария Аполлоновича доброе. «Са
летворения. Я только думал, что
мое лютое негодование не устояло бы про
можно бы изобразить все в той
тив его ясного и кроткого взора…». А на вы
простоте и правде, как я теперь
езде из деревни рассказчик встречает и
это вижу, и что история мальчи
самого «шалунишку»: он идет по улице, лу
ка, подобного мне, и людей, его
щит семечки и на вопрос, за что его наказы
окружающих, могла бы быть ин
вали, отвечает просто:
тереснее и умнее графа Монте
— А поделом, батюшка, поделом! У нас по
Кристо…
пустякам не наказывают… У нас барин… та
…В таком настроении заста
кого барина во всей гу
ло меня появление нового
бернии не сыщешь.
учителя…
Среди глубочайшей
Авдиев раскрыл книгу в
тишины Авдиев дочитал
новеньком изящном пере
последнюю фразу: «Вот
плете и начал читать таким
она — стараято Русь!..».
простым голосом, точно
Затем он сказал не
продолжает самую обы
сколько опять очень
денную беседу:
простых слов о крепост
«Мардарий Аполлонович
ном праве и об ужасе
Стегунов — старичок ни
«порядка», при котором
зенький, пухленький, лысый, с
возможно это двусто
двойным подбородком, мягкими
роннее равнодушие.
ручками и порядочным брюш
В этот день я уносил из гимназии ог
ком. Он большой хлебосол и ба
ромное и новое впечатление. Меня слов
лагур… Зиму и лето ходит в по
но осияло. Вот они, те «простые» слова,
лосатом шлафроке на вате… Дом
которые дают настоящую, неприкрашен
у него старинной постройки: в
ную «правду» и всетаки сразу подымают
передней, как следует, пахнет
над серенькой жизнью, открывая ее шири
квасом, сальными свечами и ко
и дали. И в этих ширях и далях вдруг вста
жей…».
ют, и толпятся, и движутся знакомые фи
Это «Два помещика» из «Запи
гуры, обыденные эпизоды, будничные
сок охотника». Рассказчик — еще
сцены, озаренные особенным светом.
молодой человек, тронутый «но
…С этого дня художественная литера
выми взглядами», гостит у Мар
тура перестала быть в моих глазах только
дария Аполлоновича.
развлечением, а
Из «Записок охотника»
Они пообедали и пьют
стала увлекатель
на балконе чай. Вечер
ным и серьезным
ний
воздух
затих.
делом. Авдиев су
«Лишь изредка ветер
мел зажечь и раз
набегал струями и, в
дуть эти душевные
последний раз замирая
эмоции в яркое
около дома, донес до
пламя. У него было
слуха звук мерных и ча
инстинктивное чу
стых ударов, раздавав
тье юности и — та
шихся в направлении
лант. Все, что он
конюшни». Мардарий
читал, говорил и
Аполлонович, только
делал, приобрета
что поднесший ко рту
ло в наших глазах
блюдечко с чаем, оста
особенное значе
навливается, кивает го
ние. История лите
36
ратуры, с поучениями Мономаха и пись
мами Заточника, выступала из своего
туманного отдаления как предмет
значительный и важный, органически
подготовлявший грядущие открове
ния. Коротенькие дивертисменты в
конце уроков, когда Авдиев раскры
вал принесенную с собой книгу и
прочитывал отрывок, сцену, стихо
творение, — стали для нас потребно
стью. В его чтении никогда не чувст
вовалось искусственности. Начина
лось оно всегда просто, и мы не
замечали, как, где, в каком месте Авдиев
переходил к пафосу, потрясавшему нас как ряд
электрических ударов, или к комизму, веявше
му на класс вихрем хохота. Он прочитал сцену
из «Мертвых душ», и мы кинулись на Гоголя. …
Однажды он дал мне читать Писемского.
Есть у этого писателя одна повесть, менее дру
гих упоминаемая критикой и забытая читающей
публикой. Называется она «Мосье Батманов» и
изображает человека с «широкой натурой»,
красивого, эксцентричного, остроумного, не
признающего условностей. Он попадает из сто
лицы в небольшой губернский город, очаровы
вает все общество, которое сам открыто прези
рает, говорит дерзости губернским магнатам и
производит более или менее забавные дебо
ши. Его любит умная и красивая женщина. Он
как будто любит ее также, но всетаки они рас
ходятся навсегда: мосье Батманов не может
подумать без отвращения о законном браке и
любви по обязанности…
Кончается повесть Писемского неожидан
ной сценой. В какомто сибирском городке ме
стные купцызолотопромышленники встреча
ют приезжего сановника. Впереди депутации с
хлебомсолью стоит дородный красивый чело
век, с широкой бородой, в сибирке из тонкого
сукна и в высоких сапогах бураками. Сановник
с некоторым удивлением узнает в нем старого
знакомого — мосье Батманова. «Да, чем толь
ко не кончалось русское разочарование!» —
замечает в заключение Писемский. Обаяние
фигуры Батманова было так велико, что я как
то совершенно не обратил внимания на это са
тирическое заключение.
Однажды, когда я принес Авдиеву прочитан
ную книгу, он остановил меня, и мы разговори
лись както особенно задушевно. Вообще, я
уже стал тогда одним из любимых его учени
ков, и порой наши беседы принимали оттенок
своеобразной дружбы взрослого человека и
юноши, почти мальчика. Он спросил, не случа
ется ли мне встречать в литературе знакомых
лиц. Я сказал о том, как Мардарий Аполлоно
ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
№ 3 МАРТ 2006
вич Стегунов заставил меня вспомнить о
дядекапитане, хотя, в сущности, они
друг на друга не похожи. Он выслу
шал эту параллель с интересом и
вдруг предложил вопрос:
— Ну, а я похож на когонибудь
из этих господ?
— Вы…, — ответил я несколько
застенчиво, — у Писемского: мосье
Батманов.
Авдиев удивленно повернулся на
кресле и сказал с недоумением:
— А Батманов этот вам нравится?
— Да.
Он протянул руку, взял со стола книгу и,
развертывая ее, спросил:
— Да вы дочитали до конца?
— Дочитал. Что ж, конец… Помоему, можно
было закончить иначе…
— Вы думаете? Ну нет. Здесь художествен
ная правда. Иначе было бы опять в том же ро
де.
Он прочел заключительную сценку вплоть
до иронического восклицания о русском разо
чаровании и сказал:
— И что только вам понравилось? Печорин
ствующий бездельник из дворян… Но с Печо
риным, батюшка, дело давно покончено. Из ли
тературной гвардии они уже разжалованы в ин
валидную команду — и теперь разве
гарнизонные офицеры прельщают уездных ба
рышень печоринским «разочарованием». Вам
вот конец не понравился… Это значит, что и у
вас, господа гимназисты, вкусы еще немного…
гарнизонные…
Я сильно покраснел. Авдиев заметил это и
вдруг, откинув голову, залился своим звеня
щим смехом.
— А! Вот оно что! Кажется, понимаю, — ска
зал он. — Ну ничего, ничего, не краснейте! Но
ведь это сходство только поверхностное. Бат
манов, прежде всего, барин, скучающий от
безделья. Ну, а я разночинец и работник. И, ка
жется,… работник в своем деле недурной…
Русских писателей я брал у Авдиева одного
за другим и читал запоем. Часто мне казалось,
что все это, в сущности, только вскрывает и ос
вещает мысли и образы, которые давно уже
толпились в глубине моего собственного моз
га. Каждый урок словесности являлся светлым
промежутком на тусклом фоне обязательной
гимназической рутины, часом отдыха, наслаж
дения, неожиданных и ярких впечатлений. Час
то я даже по утрам просыпался с ощущением
какойто радости. А, это — сегодня урок сло
весности!» (Т.4, С. 253–266).
37
Скачать