Идиостиль автора художественного текста и фразовая номинация

А.И. Варяница, Ю.А. Фабрика
Идиостиль автора художественного текста
и фразовая номинация
Идиостиль (индивидуальный стиль) – это система содержательных и формальных лингвистических характеристик, присущих произведениям определенного автора, которая делает уникальным воплощенный в этих произведениях авторский способ языкового выражения.
В лингвостилистике принята трактовка идиостиля, в соответствии с
которой идиостиль, или идиолект понимается как «совокупность индивидуальных (профессиональных, социальных, территориальных,
психофизических и др.) особенностей, свойственных речи отдельного носителя данного языка… Иногда идиолект отмечают в качестве
одного из квазисинонимических терминов по отношению к языковой
личности» [1: 96]. При этом индивидуальный стиль автора определяется как «совокупность основных стилевых элементов, неизменно
присутствующих в произведениях данного автора в определенный период его творчества или распространяющихся на все его творчество
в целом…» [там же: 102]. На практике данный термин используется
применительно к художественным произведениям (как прозаическим,
так и поэтическим); применительно же к текстам, не относящимся к изящной словесности, в последнее десятилетие стал использоваться отчасти близкий, но далеко не тождественный термин «дискурс» в одном
из его пониманий.
В отличие от многих других сфер коммуникативно-эстетического
пространства языковой картины мира (ЯКМ), автор художественного
текста как языковая личность (ЯЛ) утверждает субъективный, индивидуально ощущаемый путь познания мира, рождающийся в глубинах
творческого сознания. Причем поэтический текст в этом отношении
уникален: здесь фактор субъективности и имманентности достигает
своего эстетического апогея.
Художественная языковая картина мира рассматривается нами в качестве особой онтологической, когнитивной и эстетической категории
как субъективного производного художественно-литературного дискурса. Вслед за А.А. Буровым мы считаем, что это «сотворение индивидуального эстетического измерения, в котором культурная мифологика и
архетипика, пройдя интертекстуальные «ворота», обретает символику
конкретного образного импульса, влияющего на пространство идиостиля художественного сознания индивидуальности Homo Ludens…»
[2: 27]. Художественная языковая картина мира специфична своей дина-
мичностью, носит ярко выраженный субъективный (авторский) характер на уровне индивидуальной ощущаемости и предполагает очевидную связь с «представлениями о наличии внутри человека животворящей субстанции – души» [3: 65].
Общеизвестна мысль о взаимодействии в пространстве художественного текста трёх «локальных ипостасей» – физической, ментальной и когнитивной, причём именно ментальная составляющая данного
пространства определяет то, что принято считать картиной мира, получающей закрепление в языковой форме. Следует, видимо, уточнить,
что пространство, когда речь идёт именно о художественном измерении,
воспринимается нами в четырёхмерности – как «пространство – время», а потому и свидетельствует о возможности существования соответствующего измерения и у художественного текста как эстетического
знака (Ю.М. Лотман, Р. Барт, А. Вежбицка и др.). Оживление мифа, происходящее в художественном тексте и выводящее любой концептуальный смысл, глубоко индивидуально и амбивалентно: умирая, миф всякий раз воскресает по-новому; мифологическое «ядро» каждый данный
раз выступает в новом обличии. Любой концепт «отчуждает мифологический смысл благодаря номинационно-синтаксическому употреблению, снимающему оппозицию «узус – оказия» и выступающему универсальным способом выявления мифологического начала…» [2: 29].
Языковая личность художника, будучи всегда обречена на конфликт в
своей индивидуальной картине мира с универсальной общеязыковой
картиной, языковая личность художника формирует то катартическое
сострадание, которое и определяет диалектику и динамику творческой
индивидуальности.
Лотмановская «энергия семиологического сознания», которая позволяет индивидуально осваивать мир и осуществлять его «интерпретацию как работу мышления», по П. Рикёру, соответствует в особом
эстетическом измерении «альфа» – художественному измерению знака
в континууме «пространство – время». Именно здесь формируется идиостиль автора.
Думается, в контексте анализа личности русского художника слова
определяющими могут и должны быть следующие общеизвестные, но
черезвычайно важные для нас высказывания А.С. Пушкина:
1) «Погиб и кормщик, и пловец! – // Лишь я, таинственный певец,
// На берег выброшен грозою,// Я гимны прежние пою// И ризу влажную
мою// Сушу на солнце под скалою» («Арион», 1827);
2) «Поэт! Не дорожи любовию народной…Ты царь: живи один. Дорогою свободной// Иди, куда влечет тебя свободный ум… Ты сам свой
высший суд; // Всех строже оценить умеешь ты свой труд» («Поэту»,
1830);
3) «Зависеть от царя, зависеть от народа -// Не все ли нам равно?
Бог с ними. Никому// Отчета не давать, себе лишь самому// Служить и
угождать; для власти, для ливреи// Не гнуть ни совести, ни помыслов,
ни шеи…» («Из Пиндемонти», 1836);
4) «Беда стране, где раб и льстец// Одни приближены к престолу, //
А небом избранный певец// Молчит, потупя очи долу» («Друзьям», 1828)
Опираясь на эти пушкинские положения, мы положим в основу характеристики идиостиля языковой личности автора поэтического текста
точку зрения А.А.Блока, сформулированную им в речи «О назначении
поэта», кстати – посвященной А.С.Пушкину. Блок сказал, в частности,
следующее: «Поэт – сын гармонии: и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки
из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых,
привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, ввести эту
гармонию во внешний мир» [4: 878]. Блоковские слова мы рассматриваем в качестве одного из оснований наших размышлений о собственно
языковой личности русского поэта.
В поэтическом тексте, как ни в каком другом, подтверждается справедливость мысли Д.С.Лихачева: «Всякое воплощение замысла всегда
есть и его уточнение, а в большинстве случаев и его изменение» [5: 581].
Эта «миграция замысла» обусловлена интенциями автора, его индивидуальной творческой «моделью». Следует учитывать и тот факт, что
«образ автора неизбежно и объективно присутствует в художественном
тексте вне зависимости от воли автора» [6: 267]. О личностном начале
автора поэтического текста как «намерении без цели» хорошо сказал
еще В.А. Жуковский: «…Поэт, свободный в выборе предмета, не свободен отделить от него самого себя: что скрыто внутри его души, то
будет вложено тайно, безнамеренно и даже противонамеренно и в его
создание: что он сам, то будет и его создание» [7: 77].
Любой художественный текст «содержательно… фасцинативное
произведение. Фасцинативность – это совокупность характеристик
текста, превращающих этот текст в объект притяжения для адресата:
в отличие от информативного текста, фасцинативный текст становится
более значимым при повторном обращении к нему, он не поддается сжатию или расширению, т.е. обнаруживает зависимость от своей формы»
[8: 326]. Мы считаем, что богатство, разнообразие и специфика индивидуальности каждой языковой личности автора художественного текста
определяется взаимодействием, с одной стороны, сложной, но единой
для всех объективной действительностью (жизнь во всех ее проявлениях как объект художественного восприятия), а с другой – фасцинатностью художественного текста, чей автор как ЯЛ должен сделать все возможное, чтобы данный текст был и его индивидуальной « собственностью», и (одновременно) имманентным, свободным эстетически «продуктом» творческого мироосмысления, поскольку он адресован всем, но
в индивидуальном порядке. Здесь огромную роль играет ментальность
российского художника слова, та загадка русской души, о которой писали Н. Бердяев, В. Соловьев, П. Флоренский, М. Бахтин и многие другие
философы и филологи. В этой «загадке» удивительным образом соединены языческие бунтарство, мощь и христианское смирение и всепрощение, пассионарность (Л.Н. Гумилев) и толерантность – но всегда это
стремление к творчеству, к разрушению узких рамок стандарта, где – то
беспорядочное, но – всегда креативное мировосприятие.
Формирование и развитие текста непосредственно связано с поиском и выбором говорящим тех или иных номинаций – как из ряда
данных (обычно словарных), так и формирующихся в тексте на основании выбора признака наименования (атрибутики) адекватно цели высказывания. Поиск имени денотата, наиболее полно отображающего
его свойства (что всегда индивидуально ощущаемо), осуществляется
говорящим постоянно. В монологическом высказывании это проявляется через уточнение, обобщение, развертывание наименования или соотнесение нескольких названий в пределах контекста. Собственно лексический план этого поиска может быть проиллюстрирован примером,
когда внутри одного контекста сталкиваются экспрессивно-стилистические синонимы, ср.: И, двойника нащупавший двойник,/ Сквозь легкое
лицо проступит лик (Цветаева). Однако значительно чаще встречается
«межуровневое» взаимодействие наименований денотата, когда взаимодействуют производные лексического и нелексических способов номинации, прежде всего – фразового наименования [2]. Отметим некоторые
случаи этого взаимодействия.
1) Уточнение номинации заключается в конкретизации АП, в подборе второго наименования, которое, с точки зрения говорящего, более
адекватно сущности обозначаемого денотата. Ср.: Ему вдруг вспомнилась она/Анна/, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как
сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции... (Л. Толстой).
2) Соотнесение нескольких номинаций, в том числе и лексических,
часто строится на развитии АП, объединяющего и одновременно различающего денотаты в тексте, ср.: И вдруг совершенно другая не боль, а
общая мучительная внутренняя неловкость заставила его забыть на
мгновение боль зуба (Л.Толстой).
3) Поиск адекватного наименования в тексте может носить полемический характер, когда внутритекстовая лексическая антонимия служит
широким «фоном» для употребления и контаминации различных форм
номинации: Ту, что люди зовут весною, /Одиночеством я зову (Ахматова).
4) Поиск номинации может осуществляться через соотношение гипотетических форм «имен» денотата. Ассоциативный подбор атрибутов
базируется на общетекстовом семантическом (тематическом) «стержне»: Видно, и Чичиковы на несколько минут в жизни обращаются в поэтов; но слово «поэт» будет уже слишком. По крайней мере, он почувствовал себя совершенно чем-то вроде молодого человека, чуть-чуть
не гусаром.. (Гоголь).
5) Обобщение нескольких номинаций различного типа, обычно
образующих однородный ряд, осуществляется синтаксически развернутыми наименованиями; ср. пример «двойного» (препозитивного и
постпозитивного) обобщения посредством непредикативного и предикативного СН: Всюду по лесу лежало разбросанное имущество: разбитые сундуки, стулья, одежда, упряжь, посуда, швейные машины, мешки
с зерном – все, что в великой хозяйской жадности было схвачено и
привезено при отступлении к Дону (Шолохов).
6) Экспрессивно-стилистическое «нагнетание» СН может быть
вызвано своеобразной эвфемистической «инерцией» экспрессии, когда
говорящий, не находя адекватной однословной номинации денотата и
осознавая невозможность ее найти, употребляет ряд развернутых знаков описательного (как правило, фразового) типа, ср.: В журналах было
много прекрасных стихов старых поэтов, чудесных строк, говоривших
почти всегда об одном, – о том, чем полны все стихи и песни с начала
мира, чем жила теперь и его душа и что неизменно мог он так или
иначе отнести к самому себе, к своей любви, к Кате (Бунин).
7) Текст открывает возможность поиска авторской дефиниции денотата, имеющего ЛН, причем возникающее СН эксплицирует подчас не
разъясняющую, а усложняющую суть явления атрибутику, ср.: Выбор,
сделанный под влиянием благородного или низкого чувства, не есть ли
то, что должно называть храбростью или трусостью? (Л. Толстой).
8) С выбором, поиском необходимой атрибутики и формированием внутренней формы номинативного знака в тексте связано очень
важное его свойство: способность получать текстовое распространение за счет самых возможных ресурсов синтаксического осложнения
в русском языке (второстепенные члены, обособления и уточнения,
парентетические элементы, придаточные и др.). Ср. употребление развернутого атрибута, включающего ряд признаковых деталей внутри
СН: Мысль о том, что он грубо обидел сейчас солдат, обидел тогда,
когда от расчетов его батареи осталось двадцать человек, когда
он должен быть добрей, ласковей с людьми, угнетала его (Бондарев)
и т.д..
Во всех названных случаях (а мы выделили далеко не все, что характерно для поиска номинации в русском языке) наблюдается реальный процесс закрепления линейными средствами текста индивидуально ощущаемой говорящим (и подчас не реальной, а виртуальной) денотативной сущности. Мы еще раз убеждаемся в том, что в тексте как
авторском идиостиле фразовая номинация носит динамичный характер.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
Стилистический энциклопедический словарь русского языка; ред. М.Н. Кожина. М., 2003. 696 с.
Буров А.А. Когниолингвистические вариации на тему русской языковой
картины мира: монография. Пятигорск: ПГЛУ, 2003.
Маслова В.А. Лингвокультурология: учеб. пособие. М.: Академия, 2001.
Блок А.А. О назначении поэта // Стихотворения. Поэмы. Пьесы / Вступ. ст.
С.Небольсина. М.: Эксмо, 2008.
Лихачев Д.С. Текстология. (На материале русской литературы Х-ХVII вв.).
М.: Наука, 1983.
Лукин В.А. Художественный текст. Основы лингвистической теории. Аналитический минимум. М.: Ось-89, 2009.
Жуковский В.А. Письма Н.В.Гоголю, 1948 г. // Русские писатели о литературе. В 3 т. Т.1. Л.: СП, 1939. С. 73-79.
Карасик В.И. Языковые ключи. М.: Гнозис, 2009.
Валгина Н.А.Теория текста. М.: Логос, 2003.