Афон и русская литература XIX века
реклама
Афон и русская литература XIX века Говоря о русской литературе, посвященной Афону, нужно сделать одну оговорку: великая русская литература XIX века практически не знала Афона. Никто из великих русских писателей-классиков не был на Афоне. Количество произведений, написанных о Святой Горе в России профессиональными литераторами или критиками в этот период незначительно. Такое положение вещей могло бы показаться ненормальным, но оно объясняется иным направлением в духовных исканиях русской интеллигенции того времени, разделившейся на западников и славянофилов. В среде первых культивировались идеи секуляризации общества и культуры и их приближение к западноевропейским образцам, а вторые строили идеологическую платформу на специфическом русском народном основании: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены». Церковь Православная почиталась славянофилами как краеугольный камень их социальной конструкции, но ее вселенскость, ее восточное происхождение, ее историчность как-то исчезала за разговорами о русском пути и народном духе. Другим значительным явлением общественной жизни России второй половины XIX века стал нигилизм и связанный с ним антиклерикализм. Это не способствовало развитию интереса в среде русской интеллигенции к духовным центрам Православной Церкви и, в частности, к Афону. Позднее, в последней трети XIX столетия, в российском общественном сознании Православный Восток вообще перестал олицетворять религиозную идею и превратился в геополитический вектор российской внешней политики. Внешним выражением этого процесса стало появление массовой литературнополитической публицистики. В середине 1850-х годов из того, что публиковалось об Афоне в России, выделилось два самостоятельных направления: описания паломнических поездок представителей образованного класса российского общества и описания научных путешествий русских ученых, как светских, так и духовных. В данный момент мы обращаем внимание лишь на те тексты, которые принадлежат перу русских литераторов и критиков. Таковых по-прежнему было не много. Единственное литературное произведение XIX столетия, о котором мы с натяжкой можем сказать, что оно напрямую связано с темой Афона, принадлежит женщине – дочери знаменитого реформатора М. М. Сперанского писательнице Елизавете Михайловне Багреевой-Сперанской (1798–1857), старавшейся популяризировать на Западе особенности русской духовной культуры . Оно было опубликовано по-французски как заключительная часть большого двухтомника «Русские паломники в Иерусалиме». Багреева-Сперанская озаглавила его просто: «Афонский инок». Это классический роман. Согласно фабуле, путешественница, знакомая прежде с семьей главного героя романа, получает в Иерусалиме авторскую рукопись постригшегося на Афоне русского иеромонаха с описанием его жизни, несчастной любви и духовного перерождения, произошедшего на Святой Горе. Рукопись писалась иноком как исповедь по требованию духовника перед посвящением автора в сан священника. Описаний Афона в романе мало, что объясняется, вероятно, отсутствием личных впечатлений самого автора – Багреевой-Сперанской. В романе упоминаются только монастырь Ватопед и скит св. Ильи Пророка. Духовник инока, от лица которого идет повествование, не благословил его жить в этих обителях. Вместе с тем говорится о том, что автор был принят в братию какого-то другого монастыря, куда он внес определенную сумму денег. Затем ему позволили поселиться на одной из принадлежащих монастырю келлий вдвоем с греческим монахом, где они жили уединенно, возделывая сад и огород, а также занимаясь иконописью. Духовник посылал автора в мир с поручением, которое тот успешно выполнил: вероятно, речь шла о поездке в Россию для сбора пожертвований. Несмотря на отсутствие в романе имен и названий, можно с уверенностью предположить, что имеется в виду Пантелеимонов монастырь, а безымянный духовник – это о. Иероним (Соломенцов). Источником информации о русском монашестве на Святой Горе для Багреевой-Сперанской были книги-путеводители Святогорца . Впоследствии ее роман был переведен на русский язык и в 1898 году напечатан в книжной серии журнала «Русский паломник» под названием «Афонский подвижник. Рассказ из жизни на Афоне». Любопытный, а возможно и характерный пример использования писателями образа Святой Горы и Руссика в качестве культурного фона для характеристики особенностей русского православия и народности находим в творчестве Н. С. Лескова. Вот цитата из знаменитого «сказа» о Левше: «Туляки, люди умные и сведущие в металлическом деле, известны также как первые знатоки в религии. Их славою в этом отношении полна и родная земля, и даже святой Афон: они не только мастера петь с вавилонами, но они знают, как пишется картина "Вечерний звон", а если кто из них посвятит себя большему служению и пойдет в монашество, то таковые слывут лучшими монастырскими экономами, и из них выходят самые способные сборщики. На святом Афоне знают, что туляки – народ самый выгодный, и если бы не они, то темные уголки России, наверно, не видали бы очень многих святостей отдаленного Востока, а Афон лишился бы многих полезных приношений от русских щедрот и благочестия. Теперь "афонские туляки" обвозят святости по всей нашей родине и мастерски собирают сборы даже там, где взять нечего». В данном повествовании Лескова афонский контекст относится к более позднему времени. «Сказ» Лескова был опубликован в 1881 году. Действие же самого рассказа началось в 1815 году, а продолжается в начале царствования императора Николая I, т.е. в конце 20-х – начале 30-х годов XIX века. Выходцы из Тулы, отправившиеся на Афон, а затем успешно осуществлявшие сборы в России в это время, нам не известны. Скорее всего, их и не могло быть, учитывая общее состояние дел на Святой Горе после окончания греческого восстания и признания Греческого государства со стороны Турции. Согласно опубликованным данным о монахах Пантелеимонова монастыря первым известным выходцем из Тулы на Афоне был Михаил Иванович Сушкин, будущий схиархимандрит Макарий. Он прибыл на Святую Гору 3 ноября 1851 года. Практически сразу после пострига и выздоровления он обращается к отцу и другим родственникам с просьбой о пожертвованиях на монастырь. Упоминания Лескова о масштабных сборах и привезенных святынях, скорее всего, представляют собой собирательный образ тех сборщиков, которые приезжали в Россию в конце 1840-х и в 1850-х годах. Однако главные святыни обители привезли лишь после 1861 года, когда «по крайней скудости средств Пантелеимонова монастыря» был Высочайше разрешен новый сбор в России. Для этой цели пантелеимоновские старцы избрали о. Арсения (Минина), который и отправился в Россию в 1862 году, взяв с собой святыни: крест с частицей Животоворящего Древа, часть от камня Живоносного Гроба Господня, часть мощей св. Пантелеимона и многих других святых, чудотворную икону Тихвинской Божией Матери и некоторые другие иконы. Многочисленные чудеса, проистекавшие от святынь, послужили поводом для возбуждения дела о строительстве в Москве специальной часовни, в которой должны были содержаться привезенные из Пантелеимонова монастыря святыни. Но в тексте Лескова есть еще одна аллюзия, которая важна для изучения того, как выстраивалась связь между Руссиком и Россией. В благодарность за большие пожертвования по просьбе брата о. Макария Петра Ивановича Сушкина монастырь в 1870 году передал в Успенскую церковь города Тулы афонские святыни: частицу Живтоворящего Креста Господня, камень от Гроба Господня, частицы святых мощей апостолов Андрея Первозванного и Варнавы, св. великомученика Пантелеимона, св. Георгия Победоносца, свв. мучеников Харлампия, Артемия, Игнатия, Евфимия и Акакия, святое миро от мощей св. Димитрия Солунского . Фактически в Тулу передали такие же святыни, с которыми ездил по России о. Арсений (Минин) и для которых в Москве устраивалась специальная афонская часовня. Таким образом, негласно, благодаря помощи родственников о. Макария, в Туле появилось своеобразное «представительство» Пантелеимонова монастыря, потому что нет сомнения, что выставленные в Успенском храме города афонские святыни способствовали увеличению пожертвований на нужды Русской обители и делали его поклонническим центром. Вероятно, характеристика Лесковым тульских жителей и признание за ними первенства в делах благочестия строится, в том числе, и на этом выдающемся факте. Для второй половины XIX века мы можем указать только трех профессиональных литераторов, посетивших Афон и оставивших след об этом в русской литературе: это Н.А. Благовещенский (1837–1889), К. Н. Леонтьев и Н. Н. Страхов. Вернувшись из Иерусалима в Россию в 1854 году после начала Крымской войны, архимандрит Порфирий жил в Александро-Невской лавре, где в то же время в академии обучался и Николай Благовещенский. В 1858 году благодаря участию великого князя Константина Николаевича Порфирий получил возможность еще раз посетить Православный Восток. Возможно, архимандрит Порфирий сам остановил свой выбор на кандидатуре Благовещенского, предложив окончившему только что академический курс выпускнику сопровождать его в этой командировке. Н. А. Благовещенский оказался на Афоне в качестве помощника уважаемого всеми ученого архимандрита Порфирия (Успенского) и прожил там 17 месяцев в 1858–1859 годах. Выбор этот, однако, был неудачен, а сам Благовещенский отплатил черной неблагодарностью в первую очередь афонцам и Русскому Пантелеимонову монастырю, гостем которого он не раз становился во время своей жизни на Святой Горе. Покидая Афон, Благовещенский сделал вслед за своим начальником архимандритом Порфирием запись в книге почетных посетителей, свидетельствующую о том, что его сердце было глубоко тронуто искренней и светлой атмосферой, царившей в Русской обители. «Будто с родиной разлучаюсь с Руссиком! Дни, проведенные мною в стенах этой обители, никогда не изгладятся из моей памяти», – записал он 14 марта 1859 года. В 1863 году ряд афонских очерков Благовещенского появились на страницах журнала «Русское слово». Затем, в 1864 году, в Петербурге вышла его книга «Афон. Путевые впечатления Н. А. Благовещенского». Автор посвятил свой труд памяти другого известного литератора Н. Г. Помяловского, с которым учился в одно время в Петербургской духовной академии. Несмотря на интересно составленную структуру книги, несмотря на интересные и порой очень важные замечания, которые удалось подметить автору, главным его чувством остается недоверие к Афону и его обитателям. Благовещенский подвергает насмешке саму возможность духовной радости и покоя для афонских отшельников. Монахи казались ему людьми глубоко несчастными, страдающими из-за невозможности вести обычную светскую жизнь, предаваться ее радостям и скрывающими эти чувства от окружающих. Книга Н. А. Благовещенского способна была оказать достаточно сильное воздействие на русское общество, которое как раз в момент ее выхода все сильнее попадало в капкан нигилистической, секулярной, антицерковной морали. Писательница Клавдия Лукашевич вспоминала, как в ее детстве Благовещенский, снимавший комнату в их доме, читал на литературных вечерах свою книгу об Афоне. «В мою память ярко и отчетливо врезался памятный вечер. Один из многих подобных в нашей квартире вечеров. Благовещенский читал про какой-то монастырь на Афоне...». Тем монастырем из повествования Благовещенского, название которого не запомнила юная Клавдия Лукашевич, был Русский Пантелеимонов монастырь. Книга, как и духовное состояние ее автора, была критически разобрана с точки зрения канонов и традиций Православной Церкви в небольшом очерке «Слово любви Н. А. Благовещенскому», написанном одним из валаамских подвижников. Другая апология Святой Горы и монашества, вызванная появлением работы Благовещенского, принадлежит перу начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрита Антонина (Капустина) и написана она скорее в сатирическом ключе, безжалостно и правдиво. Высмеивавший святыню Благовещенский сам выставил себя на посмешище. Личность Благовещенского, его духовное состояние, выраженное в его книге – живое свидетельство кризиса, разраставшегося в среде российской интеллигенции. Иначе как объяснить, что молодой человек, которому едва исполнился 21 год, который сам происходит из духовной среды и только что закончил Духовную академию, едет на Афон с грустью об оставленном мире, не находит на Святой Горе ничего, кроме соблазнов, и чувствует себя вырвавшимся из потустороннего мира, едва он ступает на палубу отходящего парохода. В его книге, в его суждениях не только нет ни слова любви к Богу, но он даже не подозревает, что эта любовь к Богу окружает его со всех сторон. И автор, в простоте своей, радостно возвращается в мир, где он ожидает встретить только любовь людей. В 1868 году Благовещенский заболел, через год его разбил паралич, он долго лечился на Кавказе и оставшуюся часть жизни провел в постоянной борьбе со своим недугом, продолжая, однако заниматься литературой и популяризировать наследие своего старшего товарища по академии Н. Г. Помяловского. Для Святой Горы книга Благовещенского не принесла существенного вреда. По мнению К. Н. Леонтьева, даже наоборот, сыграла положительную роль, поскольку предназначалась для круга лиц, заранее предубежденных против монашества. «Афону посетителей умных бояться нечего. Афон вообще выигрывает вблизи. Даже и г. Благовещенский, который считается порицателем Афона, своим сочинением сделал ему больше пользы, чем вреда. Простодушные люди его и не читали; а люди, которые воображают, что все монахи либо тунеядцы, либо мошенники, либо идиоты, увидали из его статьи, что они и не то, и не другое, и не третье. Я сам знаю пример полезного действия статьи г. Благовещенского на таких людей, которые до прочтения его книги или огулом, ничего не изучая, порицали монахов за лицемерие и тунеядство, или смотрели на них без всякого внимания, так, как смотрит приезжий на какие-нибудь старые пятна на стене постоялого двора. Г. Благовещенский не особенно умен; он хорош лишь тем, что честен; писал, что думал. Вся книга его пропитана такой мыслью: "Для чего же эти люди так трудятся здесь; столького себя лишают, не видят женщин, постятся, копают землю, по 10–12 часов ночью выстаивают в церкви и т. д.?" Читатель, узнавая об этих подвигах не от монаха, не от писателя, известного своим Православием, как, например, Ан. Н. Муравьев, а почти от нигилиста, верит им больше и заключение выводит, может быть, вовсе не то, которого ждал г. Благовещенский, добросовестно, однако, сознавшийся, что Афон имеет в себе нечто втягивающее». Прямую противоположность Н. А. Благовещенскому представляет собой личность Константина Николаевича Леонтьева. В течение многих лет Леонтьев был профессиональным дипломатом, консулом в разных городах Османской империи – Адрианополе, Тульче, Янине, Фессалониках. За время своей дипломатической карьеры он написал немало записок и отчетов по вопросам религиозности народов Турции и их национальной борьбы. Служба Леонтьева пришлась на время наивысшего подъема славянофильских настроений в России. После поражения в Крымской войне позиция российского МИД в отношении Балкан изменилась. Если прежде Россия поддерживала восточных христиан без различия национальности, то с конца 1850-х годов прежде чисто теоретическое философское славянофильство перешло в плоскость реальной политики. Это совпало с подъемом национально-освободительной борьбы южных славян, в первую очередь болгар против Константинопольской патриархии за церковно-национальную независимость. В отличие от господствующего течения, Леонтьев находил идею панславизма преждевременной и вредной как для России, так и для южных славян. Слияние славян в одно государство он считал началом падения царства Русского. Поначалу Леонтьев, вслед за Н. Я. Данилевским, увлекся самобытностью славян, верил в них, однако позднее в болгарском церковнонациональном вопросе встал целиком на сторону греков. Постепенно он разрабатывает идею византинизма как спасительной культурно-исторической стези для России и ее отношений с Востоком. Византийский идеал, который несколькими десятилетиями позднее будет стержнем идей профессора Санкт-Петербургской духовной академии И. И. Соколова, у Леонтьева носит характер по преимуществу эстетический. И конечно неоднократно бывавший на Св. Горе по долгу службы Леонтьев именно там нашел более, чем где-либо еще, земное воплощение своего византийского идеала. Для Леонтьева «восхождение» на Афон совершалось в процессе мучительного перерождения того мирского человека, который жил по любви к миру и который физически чуть было не погиб из-за этой любви. В 1871 году, после тяжелой болезни, Леонтьев отправился на Афон уже не как консул, а как кающийся грешник и, к удивлению настоятеля и духовника Пантелеймонова монастыря, просил принять его в послушники. Ввиду как духовных, так и политических соображений ему было отказано. Результатом его поездок на Св. Гору явилась «Записка об Афонской горе и об отношениях ее к России» (1872 год) . В ней даются меткие характеристики национального характера и религиозности турок, греков и болгар в сравнении с русскими. «На Афоне внутреннее состояние мое было ужасно; оно было гораздо хуже московского; я не хотел умирать и не верил, что буду еще жить, я думал, что меня все забыли, и сам искал только забыть всех; но я со скрежетом зубов, а не с истинным смирением покорялся этой мысли о забвении мира и смерти... Я не мирился с нею; я думал больше о спасении тела своего, чем о спасении души; и только чтение духовных книг и беседы Иеронима и Макария поднимали меня на те тяжкие, тернистые высоты христианства, на которых человек становится в силах хоть на минуту говорить себе: «чем хуже здесь, тем лучше: так угодно Богу; да будет воля Его...» Да! Внутреннее состояние души моей на Афоне было такое ужасное, какого я еще не испытывал в жизни. Но зато там хоть завтрашний день был обеспечен вещественно; мне не было крайности думать об этом завтрашнем дне иначе, как с духовной точки зрения. Вокруг была поэзия; вся внешняя обстановка жизни и весь внутренний строй ее: природа, обычаи, язык, уставы, взгляды, идеалы, одежды и постройки, самое отсутствие правильных дорог — все было не европейское, все переносило меня в мир восточный, византийский... Вот что было хорошо на Афоне. Было на чем отвести душу и зрение». В «Гостевой книге» Пантелеимонова монастыря он сделал небольшую, но красноречивую запись: «Я посетил Афонскую Гору не как чиновник, а как поклонник, искавший отрады и исцеления, – и обрел их в святой обители великомученика и целителя Пантелеимона. Августа 1871 года. Солунский Консул К. Леонтьев». Духовник Иероним (Соломенцов) благословил Леонтьева написать «автобиографию» о своем перерождении, запретив, правда, печатать такой труд при жизни автора. «Но, с другой стороны, он же находил, что можно написать и роман в строго православном духе, в котором главный герой будет испытывать в существенных чертах те же самые духовные превращения, которые испытывал я. Роман такого рода он благословлял напечатать при жизни моей, потому что многое во внешних условиях жизни было бы изменено и не было бы ясно: я ли это или не я. Мысль эта пришла мне самому, а не ему, но он ее охотно одобрил, находя, что и эта форма, как весьма популярная и занимательная, может принести пользу как своего рода проповедь» . Заметим, не о популяризации Русской обители, а о христианском миссионерском значении подобного литературного произведения говорил в первую очередь старец Иероним. Разговор этот происходил в 1871 или 1872 годах. Литературную автобиографию Леонтьев напишет в 1874–1875 годах: она так и останется не изданной при жизни автора. Примерно через 30 лет, в 1900 году, в точности как советовал о. Иероним, будет впервые опубликована история обращения и жизни Леонтьева на Афоне. Несмотря на то, что афонская тема не раз поднималась в творчестве Леонтьева-публициста – роман так и остался нереализованным. Наиболее цельным художественным произведением об Афоне можно считать небольшой очерк Леонтьева «Пасха на Афонской Горе», опубликованный в газете «Русь» в 1882 году . Константин Леонтьев был одним из самых оригинальных русских мыслителей и писателей. Произведения его имели большой резонанс в русской общественной мысли 1870–1880-х годов, а его философско-политические концепции оказываются востребованными и в наши дни. Николай Николаевич Страхов (1828–1896), известный в России критик, получил естественнонаучное образование, а в литературу пришел, чтобы противопоставить нигилизму положительное научное мировоззрение на поле философии литературы. В предисловии к книге «Из истории литературного нигилизма» Страхов называет нигилистическим целый период русской литературы – от Парижского мира до русско-турецкой войны 1877-1878 годов . В укреплении и развитии славянофильских взглядов Страхова огромное значение имела книга Н.Я. Данилевского «Россия и Европа». В августе-сентябре 1881 года Страхов совершил поездку на Афон, которую описал почти через десять лет сначала в небольшом очерке, вызванном к жизни известием о кончине о. Макария (Сушкина), а потом в «Воспоминаниях и отрывках». Страхов рисует весьма выразительную и, к сожалению, характерную картину отношения интеллигенции к Афону. «Как случилось, что я попал на Афон? Что привело меня туда? И тогда, и потом, часто мне приходилось слышать подобные вопросы. Еще на пути к Святой Горе не раз я замечал, что моя поездка возбуждает удивление, особенно если случалось говорить с незнакомыми людьми. И на железной дороге, и в Севастопольской гостинице, и на пароходе, и в Константинополе, даже в нашем консульстве и посольстве, мои собеседники иногда очень заметно выражали мне свое недоумение. Когда, бывало, случалось мне объявлять свой чин статского советника, то это всегда производило благоприятное впечатление; когда потом оказывалось, что я служу библиотекарем, то это значительно охлаждало внимание, возбужденное моим чином; но когда я говорил, что хочу проехать на Афон, то я видел, что вдруг совершенно ронял себя во мнении моих собеседников. Живой разговор, подстрекаемый тою скукою, которую большинство людей чувствует в дороге, вдруг затихал; иные чуть не готовы были от меня отвернуться. Очевидно, в их глазах я попадал в разряд людей, которым не могут быть доступны высшие интересы просвещения и которые сами питают какие-то дикие интересы. Случалось мне замечать потом, с каким высокомерием и нескрываемым недоброжелательством иные из этих просвещенных людей смотрели вообще на монахов: без сомнения, они видели в них какой-то вредный элемент человеческого общества» . По мысли Страхова, разрастание Руссика происходило в царствование Александра II, как раз тогда, когда вместе с реформами в России процвел нигилизм. «В это время, незримо для нас, благочестивые люди один за другим уходили навсегда за дальние моря и составили там нынешнее многолюдное и цветущее общежитие. Может быть, это простое следствие оживления всяких передвижений и сношений, а может быть, тут есть и молчаливый протест против нашего просвещения» . Очерк Страхова – это воодушевленная песнь афонскому монашеству, которое автор не противопоставляет миру. Мир и большая часть образованных просвещенных людей сами противопоставляют себя Афону, декларируя среди неприемлемых его установлений: отсутствие мясной пиши и женского общества. «Неправильное мнение о жизни монахов, мне кажется, происходит от двух причин: от ложного понятия об их лишениях и от ложного понятия об их трудах. Мирские люди часто с непонятным бесстыдством принимаются сожалеть о том, что монахи лишают себя двух великих благ, мяса и женщин. Можно подумать, что именно похоть плоти составляет главную красу человеческой жизни; большинство, впрочем, как мы знаем, искренне проповедует это, почему во всем цивилизованном мире и совершается в огромных размерах и с величайшим усердием служение чреву и спинному хребту. Но не нужно же забывать, что это служение никак не может придать нашей жизни полного благополучия; эти радости скоро бледнеют и оканчиваются обыкновенно только тем, что человек впадает в тяжкое и безрадостное рабство собственному чреву и хребту». Афон живет даже не заботой, а постоянным деланием, за которым стираются из памяти многие пристрастия и увлечения плоти. «Когда я вспомню о своей поездке и о любезных моих монахах, я не могу их себе представить иначе, как в церкви, за молитвой. Там, за дальними морями, на светлом юге, в цветущей своей пустыне, они стоят в больших и малых храмах, с лицами и сердцами, обращенными к Богу. Когда бы я ни вспомнил о них, утром, или вечером, или ночью, я знаю, что они делают: они поют и славословят, или молчат и благоговеют. И вот уже тысяча лет, как восемь или десять тысяч этих монахов совершают эти непрерывные молитвы, которых я был очевидцем. При таких воспоминаниях, при картине, возникающей в моем воображении, умиление неотразимо проникает в душу, и пробуждается то чувство, которое так ярко горит на Афоне, – жажда молитвы». В последней фразе читается не просто констатация состояния, но и результат для души, благоприобретенный Страховым во время его месячного пребывания среди афонских монахов Руссика. Память Святой Горы как память души о ее нераздельной истинной природе, проявляющейся в потребности искренней молитвы. Покидая Руссик, Страхов записал в «Гостевой книге» обители прозорливые слова: «Много пришлось бы писать, если бы я стал выражать все приходящие мне теперь на мысль похвалы Афону и обители, давшей мне такой радушный приют. Но слова мои были бы еще очень недостаточны, чувствую, что благотворное впечатление Святой Горы будет жить и расти во мне, и ожидаю от него и впереди великой пользы для души своей» . С точки зрения единства литературного процесса не вполне корректно разделять произведения об Афоне, которые были написаны русскими авторами в России и на Святой Горе. Тем более что книги Святогорца и инока Парфения оказали заметное влияние на русское общество, интеллигенцию и писателей. Тем не менее литературный процесс, который шел на Святой Горе, имеет принципиальные отличия от тех произведений, которые создавались на российской почве. Начало русской иноческой литературе о Святой Горе было положено в Пантелеимоновом монастыре. Книги, в разное время созданные монахами Пантелеимонова монастыря, которые мы можем отнести к произведениям литературным, характеризуются глубочайшей трепетной любовью к Афону и его традиции и вместе с тем миссионерством: попыткой распространить свою любовь в мир. Писались такие произведения, как правило, не по одному внутреннему влечению авторов, а по благословению, а иногда и по прямому указанию старцев обители, которые выбирали для этой цели иноков, обладавших соответствующими природными способностями или навыком. Эти монахи прославили Афон не только своими духовными подвигами, но и пером. Благодаря им Россия узнала о подвижниках Святой Горы, об истории Руссика и, наконец, благодаря им русские люди могли читать афонскую периодическую печать: сначала журнал «Духовные размышления», а потом и «Духовный собеседник». Таким образом, весь «литературный» процесс в Пантелеимоновом монастыре был прямо связан с возрождением в обители русского монашества. Литературное творчество первых русских афонских писателей схимонаха Серафима (Веснина) и инока Парфения (Агеева) проходило не только на Афоне. Отец Серафим издал многие произведения, находясь в 1847–1851 годах в России, а инок Парфений написал свой замечательный труд в доме томского архиепископа и затем готовил два издания своей книги в Москве в разгар Крымской войны под присмотром митрополита Московского Филарета. Все это лишний раз подтверждает органическую связь, которая существовала между насельниками Пантелеимонова монастыря и их земным отечеством. Первым монахом из этой плеяды стал иеросхимонах Сергий (Веснин) (Святогорец), прибывший на Афон 10 октября 1843 года. Он немало сделал через свои произведения для укрепления авторитета Пантелеимонова монастыря в России. В 1850 году, во время поездки о. Сергия по России для сбора средств, он издал свои «Письма к друзьям», имевшие большой успех. Впоследствии, после его кончины, они не раз переиздавались с добавлениями. О. Селевкий так характеризует Святогорца: «Он был из ученых; в обращении очень прост и любезен со всею братиею. Часто читал в церкви поучения, и чтение его невозможно было слушать без слез. Слова его были растворены солию благодати и умилительны. И меня Господь сподобил пожить с ним в келлии: и мы часто выходили на балкон и беседовали духовно. Он, часто вздыхая, говорил: «Ах, как бы Царица Небесная сподобила меня умереть на Афоне!» Мы вместе с ним обедали и ужинали, и он часто говаривал мне: «Отец Селевкий! Когда ты увидишь, что я много ем, то отыми от меня кушание; не давай мне наедаться». В России имя Святогорца пользовалось уважением в различных кругах. Его знали и почитали аристократы и церковные иерархи. В Москве о. Сергий сошелся с Н. В. Гоголем, выразившим желание отправиться вместе с ним в паломничество на Восток. В Петербурге среди знакомых Святогорца были архиепископ Иннокентий (Борисов) и князь П. А. ШиринскийШихматов. Популярность его «Писем» была огромна. Схимонах Селевкий писал, что благодаря книге Святогорца ему удалось «троих – распаленных чтением его писем – из шумной и суетной северной столицы отправить на Афон. Один из них – отставной полковник». Когда через три года после погребения откопали кости о. Сергия, то они были желтые, а в голове мозг почти цел; голова его мироточила и благоухала. Примеру Святогорца последовал другой насельник Пантелеимонова монастыря, о. Мелетий, в схиме Михаил (Козлов). Он был родом из г. Сычевска Смоленской губернии, принадлежал к старообрядчеству. В 1854 году он поступил в единоверческий монастырь Черниговской епархии. Вероятно, сразу после Крымской войны отправился на Восток и на Афон. На Святой Горе, по благословению о. Иеронима, еще в ноябре 1856 года он начинает писать свои «Письма к друзьям» . В Пантелеимонов монастырь был зачислен 15 апреля 1857 года, пострижен в мантию с именем Мелетий 21 марта 1858 года, в схиму – 29 октября 1866 года с именем Михаил. В 1860 году вышла в свет его автобиографическая книга, написанная в эпистолярном жанре и адресованная, главным образом, молоканам и вообще старообрядцам . Остались в рукописи воспоминания о. Мелетия о юродивых предсказательницах и о вразумлении его Господом. В 1872 году о. Мелетий, по благословению Вселенского Патриарха Анфима, был послан старцами монастыря для миссионерской работы на восток России. В казанской епархии в 1874 году его рукоположили в иеродиакона и потом в иеромонаха. Он служил начальником забайкальской противораскольнической миссии, где в 1879 году был возведен в сан архимандрита. В конце жизни жил в Селенгинском Троицкоми монастыре. Преставился 30 января 1884 года. Не менее Святогорца стяжал славу афонского духовного писателя инок Парфений (Агеев). В истории Русской Церкви о. Парфений – личность выдающаяся. Монах, схимник, паломник, игумен, писатель, он был в полной мере воином Христовым, православным миссионером и служителем Слова. Отец Парфений, в миру Агеев Петр, родился 14 ноября 1806 года в молдавском городе Яссы. Петр осиротел младенцем и был усыновлен довольно зажиточной купеческой семьей. Своих приемных родителей, старообрядцев, будущий монах горячо любил, им был обязан христианским воспитанием и церковным образованием. С детства Петр мечтал о монастыре, за свою страсть открывать людям величие и славу Господа получил прозвище «попа-проповедника», «игумена». С 12 лет Петр не раз пытался бежать в монастырь. Уступив просьбам родителей остаться в миру, Петр помогает отцу в торговле, при этом он постоянно читает религиозную литературу, которая составляет для юноши великое утешение. Вместе с тем без его участия не остается ни одно прение о вероисповедании, любовь к таким прениям он сохранил на всю жизнь. Дождавшись совершеннолетия, Петр уходит из мира. Юноша побывал в Киеве, Саровской пустыни, посетил обители, где проповедовали ученики старца Паисия Величковского, но путь его лежал в знаменитые старообрядческие скиты, где странник Петр надеялся «напоить свою иссохшую душу». Живя среди раскольников и приняв в Бело-Криницком монастыре постриг с именем Паисий, инок убеждается в том, что раскольники «только и стараются одни внешние обряды соблюсти», не беспокоятся об «очищении внутреннего человека». Изучив к тридцатилетнему возрасту Священное Писание, святоотеческую и богослужебную литературу и убедившись в неправоте раскольников, будущий о. Парфений в 1836 году принимает единоверие. В 1837 году после большого странствия по монастырям и пустыням России, он окончательно оставляет раскол и переходит в Православие в Молдавском монастыре Ворона. В 1839 году неутомимый странник и искатель истины во Христе отправляется на Афон. Красота афонских обителей, церковные уставы и подвиги старцев на всю жизнь останутся для будущего писателя источником неиссякаемой духовной радости. На Афоне Петр обретает духовника иеросхимонаха Арсения, старца, известного своей подвижнической жизнью. Петр постригся в иноческий чин с именем Памва, а весной 1841 года в русском Пантелеймоновском монастыре принял схиму с именем Парфений. В том же году инок Парфений едет на послушание в Россию, где без особого успеха собирает пожертвования для русского монастыря на Афоне, но зато убеждает родителей принять Православие. В 1843 году Парфений возвращается на Афон, но духовник велит ему ехать в Иерусалим, а оттуда в Сибирь и более не возвращаться. Тяжело переживая разлуку с Афоном, о. Парфений в конце концов покорился воле старца. В 1845 году паломник Парфений посещает Иерусалим, Палестину и Константинополь, в 1847 году он прибывает в Сибирский город Томск. Епископ Томский Афанасий (Соколов) со временем расположился к нему и поселил о. Парфения в своем доме, читал с ним и часами беседовал, уговаривая инока описать его странствия. В томском архиерейском доме по благословению преосвященного Афанасия епископа Томского и Енисейского создавалась знаменитая книга о. Парфения. Она была издана в 1855 году при участии святителя Филарета, митрополита Московского (Дроздова) под заголовком «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле», вскоре, в 1856 году последовало второе издание книги. Духовник о. Парфения, афонский старец Арсений знал и видел духовными очами, что именно в Томске афонский монах исполнит, возможно, главный труд своей жизни, реализует талант, данный Господом. Наставничество епископа Афанасия, видимо, было необходимо Парфению, как и настойчивость владыки, по воле которого создавалось «Сказание». «Писал я книги своего путешествия с большою скорбью, – вспоминал Парфений, – ночь читал псалтирь, сорокоусты за упокой, на эти деньги покупал бумагу, свечи, чернила и перья, и одежду, и восковые свещи, и ладан, а владыка ничего не давал. Но, когда я окончил и переплел сам, и принес владыке, он принял очень приятно и вынес мне денег 20 руб. серебром. Я говорю ему: «На что же ты теперь даешь денег, когда они уже не нужны; ты бы тогда давал, когда я писал книги, тогда они точно были нужны». Он, улыбаясь, сказал: «Я дожидал, что отец Парфений не попросит ли денег, и этим тебя искушал, однако ты все-таки меня пересилил» <...> Прочитав мои путешествия, заставил еще переписать набело. Я еще сидел год переписывал, но с небольшой прибавкой; а владыка как начал мне выписывать книг, только успевай благодарить; начал давать денег на бумагу». Своим выходом в свет «Сказание» обязано митрополиту Филарету. Из переписки святителя видно, с какими трудностями сочинение Парфения проходило цензурную правку. Исправления касались главным образом церковнославянского строя речи автора. Филарет очень опасался того, что «книга может увязнуть», и со своей стороны сделал все, чтобы она вышла в свет с минимальной правкой цензуры, сохраняя «своеобразную речь» Парфения. Еще до выхода второго издания «Сказания» в «Москвитянине» появился отклик на отрывок из книги Парфения о посещении Афона великим князем Константином Николаевичем. Эта заметка принадлежала неизвестному автору и относилась не столько к упомянутому отрывку, сколько ко всему сочинению в целом. Среди прочих заслуг Парфения автор заметки особо подчеркивал отражение в книге той духовной связи, которая «существует между Русью и Православным Славянским и Греческим Востоком, ту любовь, проявление которой, изображенное в сочинении о. Парфения, нередко вызывает невольные слезы у читателя». В «Сказании», как и в последующих за ним сочинениях, о. Парфений выступает именно как литератор, человек, не только «пишущий вообще», но «не ограничивающий себя рамками определенного жанра или даже литературной деятельности. Как писатель, он обладает определенным мастерством, стилем, интеллектуальным уровнем, мировоззрением и, имея этот запас, привносит его в каждое свое произведение» , независимо от того, насколько художественным оно является. В результате все его произведения неизбежно приобретают определенное литературное качество. Употребляя по отношению к о. Парфению понятие «литератор», мы с полным правом можем отождествлять его с выражением «духовный писатель». «Сказание» Парфения по всем признакам относится к духовной литературе: в ее основе лежит утверждение истины православной церкви, ее автор принадлежал к духовному сословию, был иеромонахом, принявшим на Афоне схиму. Текст книги отличает цельность мировоззрения автора, который основывается на Священном Писании, Предании и святоотеческой традиции. Но сочинение инока Парфения, несомненно, преодолевающее древнюю традицию «Хождений», не вписывается ни в одну из известных литературоведению жанровых форм. Пытаясь определить жанр произведения, современники терялись: книгу именовали то «хождением», то «странствованием». «Сказание» содержит черты автобиографии, романа, исповеди, мемуаров и обладает некой всеохватностью, универсальностью. Язык и стиль Парфения не имел аналогов ни в древней, ни в современной ему словесности. Цельная картина мира, созданная автором «Сказания», принимала черты яркого художественного образа и обеспечивала книге читательский интерес. Не сторонний взгляд образованного светского наблюдателя, а простодушное повествование способно было притягивать как неискушенных читателей, так и маститых писателей. При этом важнейшим оказывается тот факт, что автор создавал текст помимо своей воли, т. е. в «Сказании» отсутствовала та сознательная поэтизация странствия, которая отличала сочинения Шатобриана, Дашкова, Муравьева, Вяземского. Это в глазах современников придавало книге Парфения особую ценность. Без преувеличения, «Сказание» явилось для современников духовным откровением, открытием нового мира. Однако последователей у Парфения в точном смысле не было. Следует заметить, что после публикации «Сказания» Парфений продолжил писательскую деятельность, работая над сочинениями по апологетике православия. Главное место в его наследии принадлежит обличительным сочинениям, направленным против раскола. Помимо апологетических и обличительных сочинений Парфений составил упомянутую нами ранее автобиографию, но это повествование он довел только до 1854 года. Опасения автора «Сказания» приобрести «маловременную славу» оказались реальностью сразу после первой публикации книги. Живым откликом на «Сказание» стали высказывания о нем, появившиеся в различных литературных кругах второй половины 1850-х годов. Отзывы о книге были восторженными и говорили о высоком таланте ее автора. При этом никто из литературных критиков или писателей не мог объяснить, как могло появиться такое произведение, при том, что его автор «в жизнь свою ничего не читал литературного, о красоте слога понятия не имеет и часть жизни провел с людьми, считающими молчание за подвиг, а всякое лишнее слово чуть не за преступление». Незаменимым помощником о. Иеронима после кончины Святогорца, который владел литературным словом и был наделен склонностью к творческой работе, стал монах Азария (Попцов). Он быстро сделался опытным и деятельным секретарем монастыря, вел обширную официальную переписку. О. Азария окончил Вятскую семинарию, некоторое время был преподавателем греческого языка в училище. Прибыл он на Афон в один год с о. Макарием в 1851 году. О. Иероним увидел в нем не только образованного человека, но прозрел и глубокого даровитого писателя. В 1860 году получив послушание библиотекаря, о. Азария привел в порядок монастырскую библиотеку. Перу о. Азарии принадлежат книги «Афонский патерик» и «Вышний покров над Афоном, или Сказание о святых чудотворных, в Афоне прославившихся, иконах Божией Матери и других святых», а также статьи, печатавшиеся в константинопольских, греческих, афонских и русских газетах. Архимандрит Антонин, находясь в Константинополе, в 1861 году сделал в дневнике следующую запись: «Пришел о. Азария, святогорец и многих творений автор, проститься со мною. Возвращается в свой Руссик. Принес мне второе издание «Вышнего покрова» и службу иконе Богоматери Достойно есть, им самим переведенную с греческого на славянский язык. Хороший труженик». Умер подвижник в 1878 году и довольно рано: в возрасте 56 лет. Книги монаха Азарии претерпели много изданий, с большой радостью читают их и поныне, а его главный труд «Акты Русского Пантелеймонова монастыря» остается важнейшим источником по истории не только Руссика, но и других афонских обителей. Другим ратоборцем пера, после таких насельников Руссика, как о. Сергий и о. Азарий, был схимонах Аркадий (Любовиков). Он приехал из Вятки вместе с о. Сергием (Весниным) еще молодым человеком в 1851 году. Обучался в Вятской духовной семинарии и хорошо знал греческий язык: это впоследствии пригодилось при издании «Афонского патерика». В 1852 году пострижен в мантию, а в 1853 году – в великую схиму, что свидетельствовало о его духовной зрелости. Послушание проходил тоже в канцелярии и составлял службы. В рукописи остались: «Сборник служб Божией Матери и разным святым». Составил также два сборника грекославянских слов и выражений Нового Завета из богослужебных книг и в качестве пособия для переводчика. Отошел ко Господу в 1908 году. А.А. Дмитриевский дает ему наивысшую оценку: «... Весьма скромный от природы о. Аркадий остался в скромном звании простого инока в течение своей многолетней жизни в обители, отказываясь от рукоположения во иеромонахи, не раз предлагаемого старцами обители. Глубокий знаток древнегреческого языка и прекрасный каллиграф, он весь свой досуг от молитв и иноческих подвигов посвящает келейным книжным занятиям. Его усердием немало сделано переводов с древнегреческого языка для афонских изданий и славянских служб на греческий язык для типикарницы Пантелеймоновского собора и употребления в богослужебной его практике. О. Аркадий весьма искусный составитель служб и акафистов по различным случаям на церковно-славянском языке». Архимандриту Пантелеимону (Сапожникову) обитель великомученика Пантелеймона обязана описанием афонских подвижников благочестия, которое, правда, он так и не сумел завершить. Приехал он на Афон в 1857 году и нес послушание заведующего канцелярией, а жил на ближней Георгиевской келлии. По приглашению Синода и благословению старцев в 1876 году выехал в Россию, где был настоятелем Кириенского Тобольского монастыря и умер в 1888 году. Был также автором книг: «Сказание о посещении Богоматерью Святой Афонской Горы и о русском монастыре», «Об открытии и освящении Афонской часовни в Москве», «Посещение Афона русским архипастырем Александром, бывшим епископом Полтавским», «Письма с Афона о современных подвижниках Афонских». Также после него в архиве остались его дневники. «Отец Пантелеимон – молодой монах. Он из приказчиков. Простота его удивительна. Он любит читать и писать. Ко всем любезен; кроток и молчалив». На основе собранных им материалов был издан в 1988 году иеромонахом Антонием (Торпом) «Жизнеописание афонских подвижников благочестия XIX века». Значительный след в истории монастыря оставил схимонах Селевкий, написавший весьма ценные воспоминания: «Рассказ святогорца схимонаха Селевкия о своей жизни и странствовании по святым местам», изданные в Санкт-Петербург, в 1860 году. Схимонах Селевкий происходил из Бессарабской губернии. Поступил в монастырь в 1843 году. В мантию был пострижен с именем Сильвестр. Был сборщиком от обители в России. С 1854 года жил на дальней Георгиевской келлии и умер 5 сентября 1879 года. Иеросхимонах Владимир (Колесников) был постоянным и, можно сказать, единственным афонским корреспондентом для «Душеполезного собеседника». Раздел под названием «Афонская летопись» принадлежал исключительно перу о. Владимира. Он родился в Новгородской губернии в 1851 году и в 1872 году поступил в Пантелеимонов монастырь и был редактором-составителем «Душеполезного собеседника». «Человек молодой, весьма начитанный в святоотеческой литературе, симпатичный по характеру, с любовию и усердием исполнял свое послушание...», – так характеризует его Дмитриевский. Почил он в 1918 году. Кирилл Вах, г. Москва
