ЭПИСТОЛЯРНОЕ ТВОРЧЕСТВО В. Я. БРЮСОВА*

ЭПИСТОЛЯРНОЕ ТВОРЧЕСТВО В. Я. БРЮСОВА*
Статья М. Л .
Г а с п а р о в а
В наши дни письмо не считается художественным ж а н р о м . Писатели не включают писем
в свои прижизненные и з д а н и я , к а к когда-то в древности и средневековье, когда из писем
складывались целые собрания сочинений. Письмовники, которые почти два тысячелетия
были верными спутниками европейской словесной к у л ь т у р ы , становятся предметом насме­
шек, и роль их сходит на нет. Письма больших писателей п у б л и к у ю т с я л и ш ь посмертно
и рассматриваются прежде всего к а к исторический источник (свидетельство современника
об эпохе) и психологический источник (свидетельство человека о себе). Н о это нимало не
отменяет необходимости подхода к письмам писателя и к а к к литературному произведению.
Ф о р м ы , в которых п и ш у т с я письма в новое и новейшее время, ничуть не менее устойчивы
и традиционны, чем в старину, только эта устойчивость гораздо меньше сознается пишущим,
чем в эпоху письмовников, и соответственно требует больше исследовательских усилий для
выявления. Это в а ж н о не только с внутренней, филологической, но и с внешней, источнико­
ведческой точки з р е н и я . Ф а к т действительности, становясь предметом словесного и з л о ж е н и я ,
преобразовывается в нем по нормам ж а н р а ; письмо — это ж а н р , имеющий свои нормы, ме­
н я ю щ и е с я от эпохи к эпохе, и если мы не будем учитывать эти нормы, мы не сможем п р а ­
вильно реконструировать факт.
Поэтика писем русских писателей почти не исследовалась в научной л и т е р а т у р е . Н е к о ­
торое внимание уделялось л и ш ь письмам эпохи П у ш к и н а и его предшественников, когда л и ­
тературность писательских писем была вполне осознанна и очевидна. Д л я более поздней
эпохи к а к бы подразумевалось, что письма п и ш у т с я без п р а в и л и позволяют непосредственно
заглянуть в д у ш у автора. Это, конечно, не т а к . Писатель раскрывает себя в письмах ровно
настолько, насколько он хочет, рисует в них свой образ точно т а к }ке, к а к в любом другом
ж а н р е — образ своего героя. Патетические письма Гоголя, исповедальные — Герцена,
торопливо-деловые — Достоевского, осторожно-доброжелательные — Чехова: ни о к а к и х из
них н е л ь з я с к а з а т ь , что они полностью открывают нам своих авторов. Тем более это отно­
сится к письмам конца X I X — н а ч а л а X X в., эпохи большой перестройки не только литера­
турных, но и жизненных норм. Ч и т а я письма Б р ю с о в а , мы можем увидеть в них новые и
очень важные стороны его многогранной личности, не можем л и ш ь одного: с к а з а т ь , что это
и есть «подлинный» Б р ю с о в , свободный от условностей литературного в ы р а ж е н и я . «Подлин­
ный» Брюсов возникает л и ш ь во взаимодействии всех его словесных и ж и з н е н н ы х п р о я в л е ­
ний — стихов, прозы, статей, писем, поступков и автокомментариев к ним. Воссоздание этого
образа потребует еще многих исследовательских усилий.
Задача этой статьи — наметить х о т я бы некоторые черты поэтики, характерные д л я
эпистолярного с т и л я В . Я . Брюсова, позволяющие представить, к а к строился его авторский
образ в ж а н р е письма. Ч т о именно доносит до нас переписка Брюсова — об этом подробно
говорится в предисловиях к отдельным п у б л и к а ц и я м этого тома; здесь пойдет речь л и ш ь
о тех приемах, к а к и м и в ней это делается.
* Кроме писем, публикуемых в настоящем томе, материалом д л я рассмотрения послу­
ж и л и письма Б р ю с о в а к А. Белому, В . Иванову, Э. В е р х а р н у , А. Шестеркиной,
3. Гиппиус, В . Станюковичу, Н . Петровской и д р . (ЛН. Т. 85), И . А. Б у н и н у (ЛН.
Т. 84), В . Миролюбову, П. Струве (Лит. архив), Л . Вилькиной, Ф. Сологубу (Еже­
годник 1973), Г. Ч у л к о в у (Чулкое Г. Годы странствий. М., 1930), П. Перцову (Письма
к Перцову), К . Ч у к о в с к о м у (Чуковский К. Из воспоминаний. М., 1959), А. Измайлову
(Ежегодник 1978), М. Ширяевой ( Р у с с к а я литература и К а в к а з . Ставрополь, 1974),
В . Гиппиусу и д р . (В. Б р ю с о в и л и т е р а т у р а конца X I X — X X в. Ставрополь, 1979).
Ссылки на письма из этих п у б л и к а ц и й даются только указанием на адресата и дату
письма.
1.1'Ю1(1П
Фотографии I I . Павлович. Москва, I!• 10-е годы
Библиотека СССР им. В. I I . ЛеНЖШ, Москва
.')|шгт().т;1|11<11|' наследие Врюгопа ОГрОМНО. Опубликовано оно далеко еще не полностью.
Письма литературного и делового содержания известны лучше, чем письма личного содер­
жании; письма раннпя лет — лучше, ч е м письма революционного и пореволюционного в р е ­
мени. Публикации, воспроизводящих двустороннюю переписку (как в этом и предыдущем
брюсовских томах «Литературного наследства»), сравнительно мало: а не слыша голоса эпи­
столярного об.-сединка, мы хуже воспринимаем н собственный голос Брюсова. Многие
письма Г>рю'она и - сохранились В окончательном беловом виде н восстанавливаются по чер­
новикам. Черновики (иногда по нескольку) предшествовали у него почти всем сколько-ни­
будь важным н(1.мам: если он и пишет Курсинскому, «даже не подумав заранее, что б у д у
писать» (14 июни 1М».">). то оказывается. что и атому письму предшествовал черновик. Как
правило, это не черновики-конспекты, подлежащие беловому, развертыванию, а готовые
СВЯЗНЫе теКСТЫ, И При переработке в беЛОВНИ их стилистические черты не сглаживались,
<1 з а о с т р я л и ь. По всем ЭТИМ причинам наблюдения над эипстл.тнрнои техникой Брюсова
могут пока быть только предварительными.
По объему письма можно разделить на малые и большие; по содержанию — па мопотематическне и политематические; но форме подачи этого содержании — на эпические (с рас­
сказом о событиях', лирические (с самораскрытием пли откликом! и прагматические (с убеж­
дением и побуждением): ПО КОМПОЗИЦИИ — | н а ассоциативные и логические; но замкну т с I и
или открытости построения — на монологические и диалогические. Все эти черты оказыва­
ются существенными д л я эпистолярной индивидуальности Брюсова; одни из его стилистиче­
с к и х предпочтений устойчивы и постоянны, другие меняются с течением времени, но все
складываются в к а р т и н у индивидуальной творческой манеры.
Объем писем в значительной мере предопределяется условиями почтового быта. Открыт­
к а , почтовая страница, почтовый лист с двух сторон — к а ж д ы й п и ш у щ и й осваивает этот
размер применительно к своему почерку и привыкает у к л а д ы в а т ь сообщение в приблизи­
тельно одинаковое число строк. Можно заметить, что короткие письма Брюсова прибли­
ж а ю т с я по объему к открытке — может быть, объем открытки бессознательно запечатлевался
привычкой к а к «малая форма» почтового сообщения. Границы «большой формы» были рас­
плывчаты: когда письмо переходило с листа на лист, число листов могло умножаться д о
неопределенности — т а к писались, например, огромные письма Андрея Б е л о г о .
Иногда упоминания об объеме письма вторгаются композиционными рубежами в состав
сообщения: галантное письмо к В . П . Биндасовой (2—9 и ю н я 1894) заканчивается (в черно­
вике!): «Ах! лист подходит к к о н ц у . До свидания, В е р а Петровна!»; последняя часть письма
к Курсинскому (29 июня 1896) вводится словами: «Однако передо мной последняя страница
(. . .)»; к Перцову (25 ф е в р а л я 1896): «Однако я исписал т р и листа (. . .)». А В я ч . И в а н о в ,
отвечая Б р ю с о в у , пишет (13 сентября 1905): «Дорогой В а л е р и й , благодарю тебя за две пол­
ные и ласковые страницы (. . .)» — пространность письма отмечается к а к знак внимания.
Эпический, лирический и прагматический элемент в составе письма редко существуют
в чистом виде. Простого в з г л я д а на любую бытовую переписку достаточно, чтобы.заметить
их естественное сочетание: в начале письма преобладает лирический элемент (выражение
чувств п и ш у щ е г о к адресату и л и — спокойнее — отклик на вопросы, поставленные адреса­
том), в середине — эпический (сообщения о новостях), в конце — прагматический (просьбы,
п о р у ч е н и я , п о ж е л а н и я , вопросы). Е с л и в начале письма преобладает рассказ о себе, то пись­
мо имеет вид монологический и строится более и л и менее последовательно; если преобладает
отклик на вопросы корреспондента — письмо выглядит диалогическим, и порядок высказы­
ваний в нем определяется не столько внутренней связностью, с к о л ь к о задается письмом, на
которое пишется ответ.
Образцом такой классической эпистолярной композиции может с л у ж и т ь письмо Б р ю ­
сова Коневскому (между 17 и 20 ф е в р а л я 1900). Н а ч а л ь н ы й абзац — это отклик па тему,
заданную корреспондентом: «Я видел, дорогой И в а н Иванович, В а ш и стихи, те, которые Вы
послали Л а н г у . Вы очень удачно в ы б р а л и образцы нового своего творчества: это все — заме­
чательнейшее ( . . . ) » — и далее следует разбор этих стихов, от л у ч ш и х к худшим, сперва о т
стихотворения к стихотворению, потом суммарно. Следующий а б з а ц — переход от «ответной»
к повествовательной части: «О Вашей поэзии мнения самые разные — от восторженных
поклонников (. . .) до к р а й н и х отрицателей (. . .) Д у р н о в молчит, Б а х м а н н и к а к не может
прочесть Вашей к н и г и , Б а л ь м о н т писал,мне (. . .)». Затем — повествовательная часть: «Был
здесь "Вечер нового искусства" (. . .) Выходит в Москве ж у р н а л ь ч и к "Муравей", немного
т я н у щ и й с я к новому (.. .) Е щ е из "литераторов" у з н а л я В . К а л л а ш а и Л . Медведева (. . . )
Ч и т а л и л и Вы "Песни старости" Ж е м ч у ж н и к о в а ? (. . .) В ы ш л а к н и ж к а стихов В . Голикова
(. . .) П . Перцов издает второе издание "Молодой поэзии" (. . .)». И, наконец, последний
абзац, связанный с предыдущим упоминанием о стихах адресата,— прагматический: «За­
метьте, что в Москве В а ш е й к н и г и в продаже нет. Зайдите к Суворину и упрекните их пожесточе. Кстати скажите, чтобы послали в Москву и " К н и г у Р а з д у м и й " . Б а л ь м о н т просил
меня просить Вас (. . .)» и т . д . В заключение, после подписи — постскриптум, возвращаю­
щ и й к начальной теме письма: «Если Вы н а п и с а л и нового, не откажитесь прислать Вашим
верным читателям».
Н о т а к и х композиционно уравновешенных писем у Брюсова м а л о . В большинстве р а н ­
них его писем преобладает, к а к мы увидим, лирическое начало, в большинстве поздних —
прагматическое, деловое. Эпическое, повествовательное подчинено им и обычно отходит н а
второй п л а н . Исключения редки; когда р а с с к а з о новостях п о я в л я е т с я в письме, то это
обычно московские литературные новости, сообщаемые дальнему единомышленнику —
Коневскому в Петербург (как в приведенном письме), Ч у л к о в у в Сибирь, Станюковичу в
полк, К у р с и н с к о м у в Серпухов, Б е л о м у в Мюнхен и П а р и ж , З и н а и д е Гиппиус в П а р и ж .
По единообразию и л и разнообразию затрагиваемых предметов письма делятся на моно­
тематические и политематические. Здесь у Б р ю с о в а , к а к во всякой переписке, решительно
преобладают письма политематические, многотемные. Это естественно: предполагается, что
п и ш у щ и й пользуется случаем д л я того, чтобы сообщить о себе все. Это предопределяет неко­
т о р у ю несвязность композиции и отрывистость стиля в письмах: эти свойства к а к бы состав­
л я ю т привилегию и примету эпистолярного ж а н р а , тематически однообразное и связное пись­
мо воспринимается к а к педантство. Поэтому во избежание такого впечатления п и ш у щ и й
•старается внести в однотемное письмо тематический и л и стилистический перебой — к а к бы
напоминание о ж а н р е .
У Брюсова (и не. у него одного) такие тематические перебои обычно отмечают конец
письма — иногда постскриптум. К а к п р а в и л о , перебивающая тема — более с н и ж е н н а я ,
п р о з а и ч н а я , д е л о в а я . Движение мысли в письме начинается с конкретного повода (хотя бы
простейшего: «я получил твое письмо»), постепенно переходит к предметам более ш и р о к и м
и общим, а под конец вновь возвращается с неба на землю,— иногда переосмысляя при этом
все сказанное в ы ш е .
Т а к , в письме к тетке, 3. А. Б а к у л и н о й (март-апрель 1897), Брюсов очень эффектно,
•броско и связно излагает всю эпатирующую программу своего аморализма, а потом пишет:
ч<Клянусь, я был искренен, тетя. Впрочем, могу добавить, что одна особа, у м которой я це­
н ю , выслушав подобную ж е исповедь, с к а з а л а мне, что я не знаю сам себя. И это может
б ы т ь — но что ж е дальше? В а л е р и й Брюсов». Т а к , другое его письмо схожего с о д е р ж а н и я
{Биндасовой, 8—13 н о я б р я 1893), выразив с полной ясностью, что он ч у ж д обществу и убеж­
дениям общества, вдруг заканчивается: « Р . 5. Меня очень интригует, что происходит на се­
а н с а х у Красновых (. . .)» и т. д. В письме к Самыгину (около 11 марта 1900) Брюсов рас­
с к а з ы в а е т высоким слогом о своих творческих п л а н а х («Подходит весна (. . .) Б у д у писать
то, что хочу. К осени непременно издам к н и г у стихов (. . .)»), а потом к р у т о меняет тон:
«Теперь о найденных Вами р у к о п и с я х . К а к словесник В ы знаете (. . .)». Это почти реминис­
ц е н ц и я из к о н ц о в к и пушкинского «Разговора книгопродавца с поэтом». Впрочем, в письмах
Бальмонта мы находим перебои н е менее я р к и е : одно из л у ч ш и х его лирических писем (9 ок­
т я б р я 1902) кончается: «(. . .) И в самом низком падении не забуду о нашей, о В а ш е й и моей
блестящей двумирной вечерней звезде. В а ш К . Б а л ь м о н т . Р . 8. П о ж а л у й с т а , обратите вни­
мание: в листах моей к н и г и к а ж е т с я не везде поставлено внизу мое и м я {. . .)».
Когда тематический перебой вводится не в конце, а в середине письма, то обычно о н ,
наоборот, отклоняется не к снижению, а к возвышению, к л и р и з м у . Письмо к К у р с и н с к о м у
(23 октября 1899) начинается сообщениями о своей ж и з н и и гостях, потом говорится «завидую
твоему одиночеству», «я хотел бы ж и з н и средневекового а л х и м и к а в замкнутой башне», а по­
том, с абзаца: «Сейчас ч е р н а я ночь и фонари. Е с л и задуть свечи, на стену мою л я ж е т печать
о т оконных рам. Это фонарь отдается мне в р у к и . В л у н н у ю ночь т а к отдаётся л у н а (. . .)»
и т. д. И в о з в р а щ а е т с я к прозе: «Надеюсь скоро прислать тебе к н и ж к у , которую издает
Б а л ь м о н т (. . .)» и т. д. Т а к о й ж е «ночной» тирадой начинается письмо к Коневскому (ноябрьд е к а б р ь 1900), с перебоем: «Вы с к а ж е т е , что это бальмонтовщина (. . .)». После этого о п и с а ­
тельные отступления надолго исчезают, чтобы вновь вдруг возникнуть в гораздо более позд­
нем письме к В . И в а н о в у из Майорэнгофа через т р и месяца после смерти Н . Л ь в о в о й (20 я н ­
в а р я 1914): «О себе опять не пишу: трудно (. . .) Иоанна Матвеевна в Москве; если с нею
встретишься, она дорасскажет внешности». А б з а ц — и почти гекзаметрический ритм: «Море
шумит о снег; сосны ш у м я т , отвечая. Е щ е никогда я не видел зимнего м о р я : р а д у ю с ь и п и ш у
к нему строфы (. . .)». И снова — смена интонации: «О Москве не то что стараюсь, а р е ш а ю с ь
не думать ( . . . ) » .
Слово «внешности» в приведенной цитате — почти термин. В этой системе перебоев
высокие и низкие т?мы противопоставлялись к а к «внутреннее» и «внешнее». В переписке
брюсовского к р у г а единственным достойным обсуждения предметом считалась в н у т р е н н я я
д у х о в н а я ' ж и з н ь ; все остальное — быт, издательские дела, политика, переезды, встречи —
было «внешним» и требовало извинительных оговорок. «Сегодня о в н е ш н о с т я х . П о л у ч и л
письмо (. . .)» — начинается письмо к Шестеркиной (7 и ю л я 1901); «пишу В а м н е с к о л ь к о
внешностей. „ П л а м е н н и к и " будет очень трудно печатать в Москве (. . .)» — письмо к И в а ­
н о в у (16 м а я 1903). Ч е р н о в и к письма к Б а л ь м о н т у (декабрь 1899) прямо делится на две части
с подзаголовками: «Внешнее: К н и г у Ш а р к о отдал (. . .) Перцов и Д у р н о в (. . .) " К н и г и
р а з д у м и й " в Москве нет (. . .)» и «Внутреннее: Д р у г мой! очень хотелось бы написать В а м
открыто (. . .)» — и далее о темах и м ы с л я х стихов Б а л ь м о н т а ; однако в заключение н е о ж и ­
д а н н о : «Но д л я меня это — внешнее, дважды внешнее (. . .)» и т. д. В самом деле, при после-
дователыюм противопоставлении этих понятий о к а з ы в а л о с ь , что «внутреннее» по самой своей
тонкости и возвышенности не поддается передаче словом и ускользает за пределы письма.
Б а л ь м о н т тщетно заклинает Брюсова (20 августа 1902): «Сообщите ж е . о себе что-нибудь и
внешнее и внутреннее (. . .)». Когда сам Б а л ь м о н т (5 я н в а р я 1903) сперва описывает Б р ю с о в у
«русский вечер» с чтением стихов, а потом пишет: «Внешности. В промежутке между этими
вечерами я б л у ж д а л по ночному П а р и ж у . Один. С отчаянием в душе (. . .)», то контраст меж­
ду этими д в у м я половинами письма почти не о щ у щ а е т с я . Потом в и г р у этими п о н я т и я м и
включается и Б е л ы й : «Дни такие, что надо быть начеку и не хочешь себя парализовать внеш­
ностями» (4 марта 1904), а Брюсов успокаивает Белого: «Ах, не презирайте внешнего» (16 ок­
т я б р я 1906).
Изысканным синонимом к слову «внешнее» было выражение «три измерения». А. М. Доб­
ролюбов в письме (апрель-май 1896), которое начинается: «Думал о гордой
первобытности,
которая при нежных и волокнистых з в у к а х гобоев и Ноева там-тама п р и б л и ж а е т с я к м и р у .
Царица р ы ж е г о льва! ты сквозила в задумчивых г л а з а х галла Вердена (. . .}»,— переходит
к деловой части словами: «Вопросы, близкие ж и з н и и точности трех измерений... 1) Пока
опускаю типографию Снегирева (. . .)» и т. д. Это ж е выражение Б р ю с о в повторяет в письме
к Шестеркиной (31 м а я 1901): «А чтобы покончить с вопросами трех измерений {. . .)».
В а ж н ы м элементом эпистолярного этикета было умение стилизоваться в письмах в со­
ответствии с обликом и манерой своего корреспондента — вести с к а ж д ы м собеседником
беседу на его собственном я з ы к е . Это касается и затрагиваемых тем: т а к , в письмах и открыт­
к а х к С. А . П о л я к о в у (если они не чисто делового содержания) Брюсов даже без видимой не­
обходимости старается у п о м я н у т ь , во-первых, о своем у п р а ж н е н и и в шведском, итальянском
и д р у г и х иностранных я з ы к а х , а во-вторых, о вкусе вин, которые ему случалось пробовать:
и то и другое, к а к мы знаем, составляло предмет особого интереса С. А. П о л я к о в а — «Ещбоева». В юношеских письмах к Ш и р я е в о й Б р ю с о в описывает д а ж е туалеты пятигорских
дам (1896). Письма Брюсова к Гиппиус в П а р и ж с изысканно-фамильярными интонациями,
обилием бытовых подробностей, с и х у к л о н о м в сплетню и в эротический намек (интерпрета­
ц и я стихов В я ч . Иванова и М. В . Сабашниковой в письме от 22 м а я 1907; с р . т у ж е тему в
письме Ч у к о в с к о м у 20 м а я 1907) почти з е р к а л ь н о отражают эпистолярную манеру самой
Гиппиус.
Когда Б р ю с о в пишет Л ь в у Толстому (20 я н в а р я 1898), в ы р а ж а я пожелание, чтобы тот
у п о м я н у л о его брошюре «О искусстве» в своем сочинении на- ту ж е тему, он обращается к
библейским образам: «Мне не хотелось бы, чтобы этот факт оставался неизвестным ч и т а т е л я м
Вашей статьи. А В ы , конечно, не захотите в з я т ь у меня, подобно богатому в притче Н а ф а н а ,
мою „ а г н и ц у единую"». Когда Б р ю с о в пишет к А. М. Добролюбову, он воспроизводит его
профетический стиль: «Верю, что был некий у ж а с д н я (и я ж д а л т а к ) и истина, что И с а ш
г л . А1 ст. I — К пророчествовал. Н о да будет и н о й к о н е ц . К чему бояться? Полуночное с о л н ­
це близко, но оно вещество, и ближе тайна, ибо в н у т р и н а с . Смотрим к полуночи и мы, и
многие. Получен ответ от сестры на Белоозере: пусть продолжает не ведать кто, и в е р и т ь ,
и ж д а т ь ; эта вера ее спасение(. . .)» и т. д. (начало д е к а б р я 1898; с р . письмо от 11 августа
1898). А когда Б р ю с о в пишет к И . И . Коневскому, у него п о я в л я ю т с я необычно-значащие
слова, столь х а р а к т е р н ы е д л я прозы его собеседника: «вещи милые и ласкательные», «убеди­
л и меня безотрицательно» (письма от 4 я н в а р я 1899 и от м а я 1900).
Кроме стилизации под корреспондента, была возможна т а к ж е стилизация под эписто­
л я р н у ю традицию русской классической л и т е р а т у р ы . Этот вопрос совершенно не исследован,
а он представляет большую важность: после того к а к перестали быть образцами письмов­
ники, таковыми могли стать письма русских к л а с с и к о в , все чаще публиковавшиеся во второй
половине X I X в. (Брюсов, сотрудник «Русского архива», имел к ним профессиональный ин­
терес). Почти с уверенностью можно с к а з а т ь , что письмо Брюсова Курсинскому (15 июня
1896) о поездке через К р ы м в Пятигорск п о д р а ж а е т письму П у ш к и н а Л . С. П у ш к и н у (24 сен­
т я б р я 1820), отрывок из которого п р и л о ж е н послесловием к «Бахчисарайскому фонтану»:
здесь та ж е игра беглых упоминаний о большом и интересном и подробных — о бытовых
частностях и встречах. Может быть, к письмам П у ш к и н а восходит и интонация коротких
учащенных вопросов, в р е м я от времени в о з н и к а ю щ а я у Брюсова: «Что Б е л ы й ? П р и с л а л ли
возражение на мое «Открытое письмо»? И что Вячеслав? Б а л ь м о н т п р и с л а л мне открытку
(. . .)» ( П о л я к о в у , 11 и ю н я 1905); «Что Минский? К а к Минский? Почему Минский? Вы л у ч ш е
знаете, напишите» ( Ч у л к о в у , н о я б р ь 1905, о редакторстве Минского в социал-демократичес-
кой «Новой жизни») — с р . у П у ш к и н а , например, письмо к Я . Н . Толстому (26 сентября
1822).
К о н е ч н а я ц е л ь письма к а к литературного ж а н р а — создать художественный о б р а *
автора, отправителя письма. Эта цель была близка Б р ю с о в у всю ж и з н ь , но средства, с л у ж а ­
щие ей, м е н я л и с ь . В этих изменениях можно выделить два периода: «Брюсов непризнанный»,
1890-е годы, и «Брюсов признанный», 1900—1910-е годы. Б о л е е поздние, пореволюционные
письма Брюсова слишком мало изучены и у с к о л ь з а ю т от схематизации.
Р а н н и й , непризнанный Б р ю с о в весь сосредоточен на одной теме: на самоутверждении.
Этому посвящены и стихи его, и теоретические р а з д у м ь я , и письма. «Самообожание» упоми­
нает он в письме к Курсннскому (3 августа 1898). Апофеоз собственного «я», которое погло­
щает и творит мир,— г л а в н ы й предмет его забот. В этом п р е о б р а ж а л и с ь и естественные ч у в ­
ства начинающего автора, пробивающегося в л и т е р а т у р у , и философские интересы (к Л е й б ' ницу), и н а п р я ж е н н ы е «поиски себя» — собственного поэтического голоса и с т и л я . Он и щ е т
формы, которые п о з в о л и л и бы ему свести воедино все многообразные п р о я в л е н и я этого «я»,
и находит их п р е ж д е всего в д н е в н и к а х и п и с ь м а х . Эти два ж а н р а сближены у молодого
Брюсова теснейшим образом. Об этом справедливо говорится во вступительной статьеС. И . Гиндина к р а з д е л у «Письма из рабочих тетрадей Брюсова», где публикуемые им эпис­
толярные тексты закономерно н а з в а н ы «эпистолярным дневником» молодого Б р ю с о в а .
Рабочие тетради Брюсова 1890-х годов, и з которых извлечен материал этого р а з д е л а ,
замечательны динамическим беспорядком, в котором •гам чередуются, перебивая д р у г д р у г а
и набегая друг на д р у г а , отрывки стихов, писем, п р о з ы , рабочих записей, проектов и п р о ­
спектов. Брюсов д о р о ж и л этим способом работы, потому что в нем нагляднее всего запечат­
левалось вседневное движение его «я». Здесь это «я» представало в н а т у р е ; а описанием его с о
стороны становились, во-первых, дневник (тетради «Моя жизнь»), а во-вторых, письма, да­
вавшие к а к бы р я д мгновенных фотографий с состояний этого «я». Эти ж а н р ы взаимодейство­
вали: дневниковые ф о р м у л и р о в к и своего самоутверждения р а з м н о ж а л и с ь в п и с ь м а х , у д а ч н о
сложившиеся страницы писем переписывались в дневник («Из письма к Самыгину» 8—9 сен­
т я б р я 1897 и д р . ) . Е щ е в 1900 г . п р и сборнике «ТегМа У1|$Ша» Б р ю с о в а н о н с и р о в а л к н и г у
прозы «Истины.— Мои письма», видимо надеясь в этой форме п р и б л и з и т ь с я к «конечной ц е л и
искусства», т. е. «выразить полноту д у ш и художника» («Предисловие» к «ТегНа У1^Ша»).
Понятно, что, с б л и ж а я с ь с авторским дневником, письмо тем самым отдаляется от а д р е ­
сата: п и ш у щ и й сосредоточен на себе, а не н а нем. Брюсов, пишет Фриче в рабочей тетради
(между 14 июня и 6 и ю л я 1895): «Владимир Максимович, многоуважаемый. Б у д е т л и п о с л а н о
это письмо — не знаю, ибо не знаю и Вашего адреса, но тем более интереса д л я меня в самом
письме. Мне хочется поговорить с Вами, после того, к а к я письменно поговорил с Б а л ь м о н ­
том, с Курсинским, с Перцовым. Говорить я буду, конечно, о себе, что и подобает п о э т у ,
символисту и В а л е р и ю Б р ю с о в у (. . .)». И р о н и я здесь несомненна, Б р ю с о в действительно
хотел писать Фриче и и с к а л его адреса, но суть остается сутью: «тем более интереса ( . . . )
в самом письме».
Чтобы не вводить адресатов в недоумение, Б р ю с о в п р я м о п р е д у п р е ж д а е т , что п и ш е т
письма «под настроение»: «Прилагаемое письмо несколько не похоже на мои обычные письма,
но это зависит от моего настроения (. . .)» (Перцову, 19 н о я б р я 1895). Оговорками о перемо­
нах своего настроения от письма к письму начинаются обращения к Б а л ь м о н т у (июль 1897,
с цитатой из Б а р а т ы н с к о г о , что всем чувствам «боги праведные д а л и одинакие криле») и к
Перцову (25 августа 1895, кончающееся: «Прерву свое письмо — душа что-то не настроена
д л я писем (. . .)» и т. д . ) .
С д р у г о й стороны, если настроение в л и я е т на письмо, то и письмо может в л и я т ь на
настроение: некоторые письма молодой Б р ю с о в пишет едва л и не д л я самовозбуждения. Т а к ,
письмо к Павловской (18—19 н о я б р я 1896) начинается с высокомерных вразумлений о том,
что их любовь, к о т о р а я д л я нее — все, д л я него л и ш ь м а л а я часть его д у ш и , а п р о д о л ж а е т с я :
«(. . .) и сегодня, сейчас, после этих строк я п л а к а т ь готов, з н а я , что сегодня не у в и ж у т е б я .
М и л а я , с ж а л ь с я над моим безумием (. . .)» (и т. д.) — и з а к а н ч и в а е т с я уговорами о встрече.
При ж е л а н и и , конечно, можно, напротив, видеть в начальной части письма нарочитую п о з у ,
а в конце — п р о р в а в ш е е с я искреннее чувство; о возможности т а к и х двойных интерпретаций
следует помнить постоянно.
Предельный с л у ч а й безотносительности письма к адресату — это когда одно и то ж е
в одних и тех ж е в ы р а ж е н и я х пишется разным л и ц а м . Романтические прецеденты т а к о г о п о -
ведения Брюсов знал: «Герой Альфреда де Мюссе, написав письмо одной женщине, посылает
«го другой, потому что, по счастью, и м я не было обозначено. Я не т а к счастлив (. . .)» (к Ф р и ­
че, 14 июня — 6 и ю л я 1895); этот опыт Мюссе Б р ю с о в едва л и не в точности повторяет в пись­
ме к Шестеркиной (25 и ю л я 1900). Подобно этому ж е на вопросы тетки о своем миросозерца­
н и и он отвечает: «(. . .) посылаю В а м одно старое письмо. Одна девушка, которую я у в а ж а л
л у в а ж а ю , сделала мне не т а к давно почти те ж е у п р е к и и поставила почти те ж е вопросы,
к а к и В ы . Я ответил ей письмом (. . .) От этого письма у меня сохранилась ч е р н о в а я . Пере­
писываю ее Вам, но говорю, что не подо всем высказанным там я подписался бы (. . .)» (Бак у л и н о й , 6 а п р е л я 1897; не исключено, что этэ мистификация, но х а р а к т е р н а я ) . Тетка ре­
зонно отвечала: «Что мне за ж е л а н и е читать ответ, писанный не ко мне? (. . .) К а к ж е я там
н а й д у , под чем бы ты подписался и под чем нет?» и т. д.
Н о такое использование старых писем — сравнительно редко, чаще размножаются но­
вые. 12 марта 1897 г. Б р ю с о в получает письмо от Б а л ь м о н т а и записывает в дневник лири­
ческую тираду с цитатами из Фофанова и из Шекспира: « " Д у ш а отстрадала и только забвения
просит". К а к просто. " З а б в е н и я " . К а к детски просто. О, Гамлет, Гамлет! "Простым ударом
шила..."» и т. д . И з дневника эти слова переходят в ответ Б а л ь м о н т у (22 марта), в писавшееся
одновременно письмо Курсинскому (16 марта), в письмо Павловской (конец марта — ап­
р е л ь ) . 18 а п р е л я 1897 г. Брюсов пишет Павловской, обнадеживая ее «единением» в грядущем
свете, выписывает сентенцию из Осип» ( . . . ) и возлюблю невозлюбленную (. . .)» и описы­
вает выставочную к а р т и н у Нестерова, проникнутую светом и тишиной; через неделю' он
повторяет и это описание и эту сентенцию в письме к Б а л ь м о н т у (25 а п р е л я ) , но у ж е с чисто
эстетической точки зрения: «Да, чтоб не забыть. У нас на Передвижной выставке ( . ' . .)»;
•«Последнее "кстати". И з пророка Осии: "Рече Господь ( . . . ) и возлюблю невозлюбленную
(. . .) людие мои есте". Хорошо?». П р о г р а м м н а я брюсовская мысль о «я» к а к пантеоне, где
все р а з л и ч и я гаснут — «будем молиться и дню и ночи, и Митре и Адонису, Х р и с т у и Д ь я ­
волу»,— формулируется в письме к Самыгину (февраль 1899), переписывается в дневник,
а оттуда повторяется в письмах к Станюковичу (весна 1899), к Б у н и н у (22 марта) и в немного
более отдаленных в ы р а ж е н и я х — к Коневскому (18 м а р т а ) . Н е т н у ж д ы у м н о ж а т ь примеры:
•еще многие такие с л у ч а и перечислены в п р и м е ч а н и я х к п у б л и к а ц и я м писем. Вершиной этой
•самоповторности был замечательный «ревельский ц и р к у л я р » (июнь 1900) с описанием Р е в е л я
и медитациями о беге времени: «Письмо Юргису, Ореусу, Бальмонту и Шестеркиной (в Моск­
ву, на Сайму, в Оксфорд, в Б а х ч и с а р а й из Ревеля)», о котором сам Б р ю с о в вскоре писал
€ а м ы г й н у (июль 1900): «Отсюда приходилось писать т а к много писем, что у меня выработал­
с я особый эпистолярный стиль, и писал я всем одно и то ж е и л и почти. В а м — мне этого не
хотелось. Н е у ж е л и условно-красивыми фразами описывать море и старый Р е в е л ь (. . )
и р а з м ы ш л я т ь о власти Прошедшего н а д нашей душой (. . .)». После этой самокритики с л у ч а и
т а к о г о рода, к а к к а ж е т с я , исчезают из эпистолярной п р а к т и к и Б р ю с о в а .
Пафос самоутверждения, п р о н и к а ю щ и й переписку молодого Б р ю с о в а , определяет и тему
и ж а н р его писем этого времени: это письма лирические, письма о себе (вспомним еще р а з
ироническое: «Говорить я буду, конечно, о себе, что и подобает поэту, символисту и Валерию
Б р ю с о в у (. . .)» — из письма к Ф р и ч е ) . «О себе» тоже можно писать по-разному: такие письма
могут быть и л и записью т е к у щ и х мыслей и п е р е ж и в а н и й в их мгновенной противоречивости,
и л и итогом и результатом этих мыслей, к а к бы статичным (хотя бы ненадолго) автопортретом
со стороны. В первом случае преобладают интонации сомнений и исканий, во втором —
категоричные и авторитарные. В письмах Брюсова мы находим и те и другие; но заметнее,
и характернее в них интонации второго типа. (Первый тип, поток сознания, переходящий
порой в почти «автоматическое письмо», гораздо более свойствен, например, Андрею Белому.)
Брюсов не вырабатывает своего кредо на г л а з а х у адресата, он предпочитает д е к л а р и ­
ровать его в готовом виде, и по возможности — с вызовом, с рисовкой, с бравадой. Он брави­
рует декадентским аморализмом перед знакомой барышней (Биндасовой, 8—13 н о я б р я
1893) и перед п о ж и л о й тетушкой ( Б а к у л и н о й , март-апрель 1897), бравирует успехами —
т е а т р а л ь н ы м и , литературными, любовными, учебными (той ж е Биндасовой, 2—9 июня
1894) , своими способностями («кто знает мою (фантастическую) необыкновенную п а м я т ь
(. . .)»,— пишет он, з а в я з ы в а я литературное знакомство с П р и с к а де Л а н д е л ь , 3—4 а п р е л я
1895) , великими замыслами («Приятно, знаете, работать над большой поэмой, как-то стано­
вишься причастным тому ж е Тассо (. . .)»,— обращается он к Фриче (июнь-июль 1895)
с почти издевательски-хлестаковской интонацией; «это будет труд громадный, в е л и ч а й ш и й .
М 1.М< >1'П Л. 11>М 1.1 И ЬАГ.ППКТ
БРЮ1'.<>Н\
<|><1ТПГ|1,'||||||Я, |!>Г>1)-с годы
Литературный музей, Москва
Он ДОЛЖСН СОЗДаТЬ науку ..истории ЛИТвраТуры" (. . .)»,— мшист ни об «Истории русском . | | |
р и к ш К С а м м и т у 15 июли 1897, у ж е без не и кои иронии), разнообразием ИВТерееов ( В и д ь кипой о математике, июль 1903), творческой ненасытностью (саман частая тема, в о з н и к а ю щ а я
ннонь и ткни» п перечнях т о ю , что Брюсов пишет и что он у ж е написал), сплетением восторга
и ненависти (Ясинскому. 21 ф е в р а л я 1894), п у ш к и н с к о й хвалой чуме (БаЛЫЮИТу, о к т я б р ь
1898), опасностью смерти (Бальмонту, 12 я н в а р я 1890). Д а ж е когда Брюсов обращается к болес диалектичному раскрытию себя, с колебаниями и переспросами, то это с о п р о в о ж д а е т с я
взглядом на себя со стороны, к а к бы добавляющим к образу эпистолярного героя молодого
Брюсова еще одну черту — драматическую противоречивость ( С а м м и т у , 15 июля 1М17:
«Я не напишу Нам больше восторженного письма: те минуты п р о ш л и , и я о п я т ь холодно
В спокойно смотрю на спою ж и з н ь (. . .) П о разве н е л ь з я быть одиноким, ж е н и в ш и с ь ?
о.
какой грубый вопрос, к а к он резко при насте и н мои думы- Я ничего не у т в е р ж д а ю . II рос
тнтс. Я сегодня совсем бессистемно болтаю, и этого письма не следовало бы посылать Пом
ните у Фофанова? ( . . . ) » и т. д.).
.'(тот образ декадента аморалнета, полного гениальных замыслов, р а з р а б а т ы в а л с я Б р ю
солим, к а к Известно,
ЮЛЬКО н письмах, но и в с т и х а х , и в с т а т ь я х : н публикуемой пореши
Ко с ЩегОлеВЬТЫ мм находим отклики на брюсонскне статьи 1903 г.. где тот ж е о б р а з примори
вается и К П у ш к и н у . Брюсов подтверждает: «Я з н а ю , что иное у меня можно прямо отверг­
нуть, а в очень мжмом усомниться, подвергнув критике мои источники ( . . .) Но ведь ( . . .)
н этими документами .шип. с т а р а л с я подтвердить, оправдать тот его о б р а з , который но.шик
предо ИНОЙ независимо. II
сознаюсь
мои «раапратныИ» Пушкин нравится мне гораздо
больше, чем лицемерный Пушкин ( . . . ) » (ЩегОЛбву, август 1903). Р а з р а б а т ы в а л с я он не
только Брюсовым. но и всем литературным кругом, к которому Брюеон п р и н а д л е ж а л : не
менее броские бравады мм встречаем здесь н письмах Бальмонта Брюсову, причем если у
Брюсова самопропил с к а з ы в а л а с ь н неожиданных хдостаконекпх интонациях, то у 1>.ыь
монта — в интонациях «Записок сумасшедшего» (20 и ю л я 1903: «(. . .) Мне н р а в я т с я пуб­
личные дома ( . . . ) Какой однако я систематический о р г а н ч и к . Правильно равнгрываЮ
мелодии. Теперь я с и ж у на веточке и говорю " ч и р и к - ч и р и к " . К а к берегут меня боги. Б ы т ь
может, " д л я примера". Готов служить»).
П р и н я т а я маска определяет тон писем и там, где речь идет не' о себе, а об адресате: тон
в а ж н ы й и высокомерный. В комплименте он звучит т а к : «Со времени В а ш е й первой к н и г и
В ы сделали значительный ш а г на п у т и к оригинальности. В а ш и стихи несомненно произвели
н а м е н я впечатление, и мне суждено еще много р а з перечитывать их» (это пишет в ноябре
1896 г. 23-летний Б р ю с о в 33-летнему Сологубу). В выговоре он звучит т а к : «Но Вы убоялись
я отступили ( . . . ) Я думаю, что Вы призваны не облегчать горести, а возложить н а людей но­
вые великие и спасительные с т р а д а н и я . Горе, если я о ш и б а л с я . Подумайте» (Самыгину,
11 августа 1898; переписано в записную к н и ж к у ) . Впрочем, в зависимости от обстоятельств
Б р ю с о в легко меняет маску: достаточно сравнить с этим тот галантный у р о к элементарного
-стихосложения, который Б р ю с о в дает неизвестной даме, приславшей беспомощные стихи д л я
« Р у с с к и х символистов» (2 июня 1894: «так, в слове "любовь" ударение на букве О ( . . .)»).
В общем лирическом типе ранних писем Брюсова можно р а з л и ч и т ь несколько разновид­
ностей, но точные границы между ними провести трудно. Л и р и ч е с к и м описанием можно на­
звать письмо к Павловской (5—12 я н в а р я 1897) с впечатлениями от Эрмитажа и художест­
венной выставки вперемежку с цитатами и з стихов Мережковского, Ф р у г а , Фета, Б а р а т ы н ­
с к о г о и Гиппиус. Л и р и ч е с к о й информацией — письмо к Самыгину (около 11 марта 1900):
«Зима подходит к к о н ц у , и стоит на нее о г л я н у т ь с я ( . . . ) Вместо того, чтобы писать историю
л и р и к и , я должен был исполнять ч е р н у ю работу историка (. . .)». Л и р и ч е с к и м воспоминани­
е м начинается письмо к Станюковичу (начало о к т я б р я 1895). Л и р и ч е с к о й декларацией завер­
ш а е т с я разговор на литературные темы в письме к Самыгину (июль 1900): « " Т а к . Полдень
мой настал" — слова П у ш к и н а . Ч у в с т в у ю и сознаю свои с и л ы . Н ы н е я не могу написать
н и ч т о ж н о й вещи (. . . ) » , — потом этот п у ш к и н с к и й мотив п о л д н я ж и з н и будет проходить по
письмам и стихам Брюсова еще• лет п я т ь . Лирически-торжественным можно назвать стиль
о б р а щ е н и я к Коневскому (26 я н в а р я 1899): «Ваши тетради прочел, и у ж е давно, и Вас привет­
ствую. Д а , это торжество, и тоже " д у х на своих независимых п у т я х подходящий к таинст­
венному". Ч т о говорим мы о н а с л а ж д е н и я х искусством, все было мне в В а ш и х стихах». Лири­
чески-отрывистым — стиль обращения к Б а л ь м о н т у (октябрь 1896): «Далекие и прошлые дни.
У с к о л ь з н у т ь л е г к о , но человек п р о к л я т . Я боюсь, что Вы мне не поверите. Знаете, что с тех
п о р , к а к Вы у е х а л и , я не написал ни одного стихотворения (. . .)». Иронией п р о я в л я е т себя
лиризм в письмах к Б а л ь м о н т у (16 ф е в р а л я 1897 и 11 ф е в р а л я 1899) с описанием заседания
л и т е р а т у р н о г о к р у ж к а и светской беседы, посвященных Б а л ь м о н т у . Б о л е е непринужденноо п и с а т е л ь н ы пространные письма и з П я т и г о р с к а к Курсинскому (лето 1896), которые инте­
ресно сравнить с одновременными письмами к совсем внелитературному адресату —
М . П . Ш и р я е в о й ; но на общем фоне известных нам брюсовских писем середины 1890-х го­
дов — это редкость.
Стиль в у з к о м смысле слова — словесный стиль — отличается в лирических письмах
Б р ю с о в а приподнятостью, отрывистостью, вопросительными и восклицательными фигурами.
«А! да будет п р о к л я т а любовь! п р о к л я т а ! п р о к л я т а ! Е с л и когда-либо человек знал унижение
<. . .)» и т . д . (Павловской, 25 н о я б р я 1896), «Забудешь? Н е надо, ничего не надо. Н а лице
с е р а ф и ч е с к а я у л ы б к а . Т а к у л ы б а л с я "Идиот" (. . .)» (ей ж е , февраль 1897). «Любовь, уто­
н у в ш а я в благоговении,— знаете Вы это? Е с л и знаете — ж а л ь ! она не вернется (. . .) Вы
волна, на к о т о р у ю у п а л отблеск п о ж а р а . Д о р о г а я ! я у отринутого а л т а р я (. . .)» (ЩепкинойК у п е р н и к , 8—21 д е к а б р я 1894; по-видимому, неотправленное литературное упражнение):
Б р ю с о в т а к писал не только дамам: письмо к Б а л ь м о н т у из больницы (12 я н в а р я 1896) на­
чинается: «Привет! И вновь? П о т р я с а ю щ а я новость? — и х нет. Е с т ь только смерть и ночь —
п о ж а л у й , впрочем, у т р о , но столь ж е черное. Мой сосед по к о й к е х р и п и т и бормочет (. . .)»
и т. д . Конечно, такой насыщенности стилистический пафос Брюсова достигает далеко не
в о всех письмах; в зависимости от степени его можно, п р и ж е л а н и и , говорить о письмах
высокого стиля (как в этих примерах), среднего и простого. Т а к а я стилистическая тенденция
о п я т ь - т а к и х а р а к т е р н а не д л я одного Брюсова: достаточно сравнить, к а к Б а л ь м о н т пишет
о своем флюсе (7 я н в а р я 1903) и л и просит денег (7—8 н о я б р я 1903): «Молю. Н а й д и . П о ш л и .
Ж д у . Твой К . Б а л ь м о н т . Н и к т о , кроме тебя. Н у скорей. Пошли. И потом к тебе приду.
Ж д у . Твой К.»
Т а к а я отрывистость сказывается и на композиции писем. Она р а с п о л а г а е т к композиции
не логической, а ассоциативной. Е с л и письма «простого стиля» рассыпаются"*на беснорядоч-
«ую вереницу коротких сообщений (напр., Бальмонту, июль 1901: «{. . .} Е щ е написал с т а т ь ю
о спиритизме (. . .} Теперь у нас на несколько дней сестра ж е н ы (. . .) И з у ч а ю Л о б а ч е в с к о г о
(. . .) О "Атенеуме" не имею н и к а к и х сведений ( . . . ) Говорил л и В а м о книге Мережковского?
{. . .)»), а письма «среднего стиля» — на тематически замкнутые фрагменты (напр., Б а л ь ­
монту, 15—28 я н в а р я 1896: фрагмент о выздоровлении и смерти, о творческих п л а н а х , р а м ­
ка из «приходите!»), то письма «высокого стиля» построены на ассоциациях м ы с л и .
Я р к и й пример такой ассоциативной композиции — письмо к К у р с и н с к о м у (22 н о я б р я
1896). Оно начинается цитатой из Б а л ь м о н т а . В т о р я ее последним словам: «Кто-то в о б ш и р ­
ной /I Бездне плывет...», Брюсов начинает: «Друг мой, я п л ы в у в обширной бездне (. . .)»;
следует цитата из Полежаевской «Песни погибающего пловца», затем замечание об а р х а и ч е ­
ских рифмах в этой цитате. «Ты знаешь, я надолго п р е к р а щ а ю свою л и т е р а т у р н у ю д е я т е л ь ­
ность (. . .) Д р у г мой! Зачем Ты в Киеве не пишешь стихов?». Следует цитата и з Надсона:
«У нас здесь мрак непросвещенья (. . .)» — и поправка к ней: «Впрочем, у нас Сальвини и
В а р н а й — я смотрю Шекспира». Разговор переходит на собственную трагедию, соперничаю­
щую с шекспировской, цитата из этой трагедии («(. . .) Это мелодия / / Первой любви») под­
с к а з ы в а е т мысль: «Не написать ли брошюрки " П о з о р любви"?», за этой мыслью тянется цитата
о любви из собственного письма к Павловской, потом из Ш е л л и в переводе Б а л ь м о н т а , потом
филологические фантазии по поводу последней цитаты. Это обрывается словами: «О! Д а будут
п р о к л я т ы все филологические и з ы с к а н и я и исторические н а у к и с ними». От этих универси­
тетских предметов мысль переходит к университетским'студентам и и х недавним в о л н е н и я м ,
итог ее — «"Убивайте, убивающие, Ц Безумствуйте, безумствующие" (пародия на Сологу­
ба)». Этот экспромт вызывает замечание о гипердактилических рифмах в русском я з ы к е ,
оно подкрепляется цитатой из А. М. Добролюбова, кончающейся словами «(. . .) молодость
женственная», и это дает толчок последней цепочке мыслей: цитата из Гете («Баз Е ш в - ^ е х Ъ НсЬе...»), цитата из П у ш к и н а («Лишь юности и красоты...»), цитата и з Курсинского, в о з в р а ­
щение к прежней теме и обрыв («А1 Х о р о ш о , если у ж е н щ и н ы тело " К а к снег перед з а к а ­
том, / / Горит сияньем розоватым", если ее юные г р у д и разбегаются в разные стороны, милые
пилигримки! Н о Позор Любви? Прощай»). Д р у г и е образцы подобной ж е ассоциативной ком­
позиции у молодого Брюсова — письма Б а л ь м о н т у (17 м а я 1897), К у р с и н с к о м у (14 июня
н 15 июля 1895) и д р .
Из этого примера видно, к а к у ю исключительно в а ж н у ю р о л ь играют в л и р и ч е с к и х пись­
мах Брюсова стихотворные цитаты: они одновременно и поддерживают поэтический тон, и
переключают направление темы. Т а к создается л и р и ч е с к а я п р о з а , которую сам Б р ю с о в я в н о
ощущает к а к художественный текст и старается оформить к а к литературное произведение.
В письме к Шестеркиной (25 и ю л я 1900) он прямо говорит: «Примите прилагаемое письмо —
написанное давно, не посланное, но и не разорванное — за "стихотворение в прозе", еще
лучше за перевод с французского (. . .)». Письмо к Самыгину о разговоре со своей будущей
женой (4—5 августа 1897) членится на короткие абзацы равной величины, подобные стро­
фам,— совершенно так ж е , к а к образцовые стихотворения в прозе Рембо и л и Н и ц ш е . Письмо
к Павловской (февраль 1897: «Великаны из пламени говорят: свят. В е л и к а н ы изо льда и с к а л
говорят: благословен (. . .)») нумерует эти абзацы, совсем к а к в Священном писании и л и в бу­
д у щ и х «симфониях» А н д р е я Б е л о г о . Письмо к Самыгину о последнем свидании с П а в л о в с к о й ,
выписанное в дневник (8—9 сентября 1897), написано к а к к у л ь м и н а ц и о н н а я страница рома­
на от первого лица: «(. . .) Остаться там, бросить все, университетские з а н я т и я — да! да! —
И Ж а н н у ? — З н а ю , что истинный ответ — да! — Н о не говорю этого... еду...-— Свисток,'
поезд р в а н у л с я . . . Колеса с т у ч а т . . . Е д у , и я это знал». Письмо к Станюковичу (начало октяб­
р я 1895), несмотря на не столь у ж лирическое содержание, снабжено эпиграфом из Фофа­
нова. Писем, открывающихся цитатой из своих п л и ч у ж и х стихов, а иногда из прозы, еще
того больше.
Однако от опоры на стихотворные цитаты возможен п е р е х о д и к другому н а п р а в л е н и ю
разработки: к критическому и теоретическому. «Давайте читать вместе, к а к давно, к а к в
прошлом. В А л у п к е в библиотеке нашлось издание стихов Фета 1850 г.»,— пишет Брюсов
Б а л ь м о н т у (21 и ю н я 1898) и приводит большие выписки из «Соловья и розы» — почти без
комментариев, потому что между единомышленниками комментарии не н у ж н ы . Выписки из
Б и б л и и («такого и з я щ е с т в а , такой изысканности эпитетов и к р а с о к , к а к у ю не найдешь и у
Готье!») сочетаются с выписками из Б о д л е р а в переводе П . Я ( к у б о в и ч а ) и из Ф р а н ц а Эверса
и перемежаются переспросами: «Дивно?» (Станюковичу, 21 — 20 н о я б р я 1894). Когда едино-
мыслив сомнительно, то комментарии п о я в л я ю т с я и разрастаются в пространные разборы —
такова критика перевода «Любви ангелов» из Мура в письме к Курсннскому (6 августа 1895);
ср. письмо к Самыгину о его пьесе (14 я н в а р я 1898). Главное ж е место, где происходит лите­
ратурно-критическая тренировка молодого Брюсова,— это, конечно, письма к Перцову с их
апологиями собственных стихов, высокомерными к р и т и к а м и ч у ж и х , отступлениями о таких
предметах, к а к ритмика народного стихосложения, и непрерывной хроникой ж у р н а л ь н ы х
п у б л и к а ц и й . Д о поры до времени это — единственный выход «на публику» д л я непечатающегося молодого автора «Русской поэзии в 1895 г.». Время от времени Брюсов прямо задает
корреспонденту тему д л я систематического обсуждения: таковы тезисы по статье В . Соловь­
ева «Первое начало теоретической философии» (Самыгину, 23 я н в а р я 1898 и далее), таковы
собственные тезисы р сущности чистой поэзии.
Любопытно, к а к иногда второе, научно-критическое отношение к поэзии вторгается
в область первого, лирико-художественного: цитаты из стихов в лирически взволнованных
письмах вдруг перебиваются ссылками на источник, более уместными, к а з а л о с ь бы, в науч­
ной статье: «Это из Пушкина», «Это из Фета», «Это из Гиппиус». «Вы забыли? Это К . Павло­
ва», «"Книга раздумий", если забыли» и п р . (Бальмонту, 12 я н в а р я и 15—28 я н в а р я 1896,
17 м а я 1897, зима 1902; Павловской, 5—12 я н в а р я 1897; Шестеркиной 31 м а я 1901).
Эпоха лирических писем продолжается приблизительно до 1900 г. Затем наступает эпоха
прагматических, деловых писем.
Положение Брюсова в обществе и литературе теперь иное. Из неведомого стихотворца,
рвущегося в литературу, он становится признанным поэтом. Сперва это признание ограничи­
вается узким кругом писателей-символистов, потом делается всеобщим. Теперь пафос его
самоутверждения может стать спокойнее. Л а б о р а т о р н ы й труд по выработке своего «я» завер­
шен. Дневниковые записи иссякают; рабочие тетради, в которых т а к наглядно сходились
все аспекты творческого «я», п р е к р а щ а ю т с я после 1899 г. Ч е р н о в а я работа продолжается на
отдельных листах: письма сами по себе, стихи сами по себе, ж у р н а л ь н а я проза сама по себе.
( Д а ж е стихи начинают группироваться н е по субъективным, а по объективным п р и з н а к а м :
по ж а н р а м в "1]гЫ ег о г Ы " , по темам в последующих с б о р н и к а х ) . В письмах своих Б р ю с о в
представляет теперь не только самого себя, но и тех, кто стоит за ним: о н пишет от лица
«Скорпиона», от лица «Северных цветов», от лица «Нового пути», от лица «Весов», от лица
«Русской мысли». Конечно, п р и к а ж д о м удобном с л у ч а е он напоминает, что его н е следует
отождествлять с его окружением, что он любит и ценит своего корреспондента, и только ма­
л ы й объем «Весов» и л и читательские п р и в ы ч к и подписчиков «Русской мысли» н е позволяют
ему достаточно ш и р о к о его публиковать (например, к Волошину 24 ф е в р а л я 1904; к Реми­
зову, начало н о я б р я 1904). Н о ощущение, что Б р ю с о в — вояодь, и за ним — его литератур­
ное войско, остается постоянным; именно таким остался Б р ю с о в во всех воспоминаниях
современников. И г р а в деятельность, к а к о ю были полны все ранние письма, сменяется на­
стоящей деятельностью. Брюсовскому самоутверждению не н у ж н о больше с а м о р а с к р ы т и я
в лирических письмах: сам факт, что он пишет деловые письма, у ж е подкрепляет его потреб­
ность в самоутверждении.
К р у г корреспондентов Брюсова меняется. У него н е было постоянных «эпистолярных
спутников», к а к , например, у П у ш к и н а . Т о в а р и щ и , знавшие Брюсова по гимназии и л и уни­
верситету,— те, к которым он мог о б р а щ а т ь с я «Друг мой!»: Самыгин, К у р с и н с к и й , н е говоря
у ж е о Станюковиче,— отходят в его переписке на третий п л а н ; даже с Бальмонтом переписка
становится все более р е д к о й и н а п р я ж е н н о й . Б р ю с о в к а к бы избегает свидетелей своего ста­
новления. Новый к р у г его эпистолярных контактов — это его товарищи по символизму, это
молодые поэты-ученики, это литераторы, у которых он просит сочинений д л я своих изданий,
а они у него — д л я своих. Восторженная лесть Б . Садовского, п о с т о я н н а я почтительность
Гумилева («вы — у ч и т е л ь , а я ученик»), н а и г р а н н а я приниженность Ремизова, стилизован­
н а я маска Клюева, самолюбивый задор Эренбурга — вот фон, на котором Б р ю с о в играет
свою р о л ь «мэтра».
О романтическом самораскрытии, таком, к а к в р а н н и х письмах, больше не может быть
и р е ч и . Е щ е в 1895 г. Б р ю с о в писал Курсннскому (15 и ю л я ) : «Не все то должно писать, что
можно сказать: в письме нет тона голоса, нет в ы р а ж е н и я лица — к а ж д а я фраза прикована
цепями, ее можно перечесть, на ней остановиться. Этого я не должен был забывать». З р е л ы й
Б р ю с о в об этом у ж е не забывает, его письма осторожны, сдержанны и продуманны. Он сам
подчеркивает точность выбираемых им слов: «(. . .) Конечно, это будет интереснейший сбор-
я и к из одиннадцати, издаваемых нами. (Но, заметьте, я говорю "интереснейший", в ы б и р а я
слово)» (Белому, около 20 августа 1903); «Дорогой Б о р и с Н и к о л а е в и ч ! (И это слово — доро­
гой — примите не в "эпистоларном" значении, а в настоящем, первичном (. . .)) ( . . . ) Я р а д ,
что Вы написали свое письмо мне; даже больше, чем р а д , немного счастлив (. . .)» ( Б е л о м у ,
после 12 августа 1904). Эта сдержанность д а в а л а с ь Б р ю с о в у нелегко: в том ж е письме к Б е л о ­
му упоминается «горькая привычка молчать», п р и ш е д ш а я «после десяти лет жизни», и чувст­
вуется ностальгическое воспоминание о своем максимализме 1890-х годов. Иногда эта сдер­
жанность прорывается откровенностью. Т а к — в цитированном письме к Белому (но Б е л о г о
откровенность Брюсова не убедила, и н а к а ж д о й странице полученного письма он н а п и с а л :
«Ложь»), т а к , еще неожиданнее,— в письме Эренбургу (5 и ю л я 1916): «для Музы одно: „зву­
к и сладкие", которые и суть "молитвы". Вы скажете, п о ж а в плечами, что я сообщаю В а м эле­
ментарности, к а к младенцу. Н е т ! Я передаю Вам здесь эсотерическую тайну, немногим ведо­
мую (. . .)» (но Э р е н б у р г отвечал: «Между нами стена, не только тысячи верст!..»).
Прагматические письма вместо лирических; диалогические — вместо монологических;
простой стиль — вместо возвышенного; логическая композиция — вместо ассоциативной —
т а к о в а эпистолярная манера Брюсова 1900—1910-х годов. Это была не п р и х о т ь : Б р ю с о в
этих лет действительно погружен в деловые заботы, свои и ч у ж и е , — достаточно вспомнить
его работу «на все руки» в первый год «Весов». Н о это было словесное осмысление ^ ж а н р о в о е
воплощение своей новой жизненной р о л и .
К р а т к и е отрывистые деловые письма Б р ю с о в у , конечно, случалось писать и р а н ь ш е :
например, к Добролюбову о символистском ж у р н а л е (декабрь 1895: сперва ответы, потом в о ­
просы) и л и к Курсинскому с московскими литературными новостями (10 и ю л я 1898). Т е п е р ь
о н и становятся в переписке Брюсова преобладающей формой. Вот типичное письмо — Самыгину (которому раньше Брюсов писал т а к лирично) около 28 марта 1902: без о б р а щ е н и я ,
почти не письмо, а конспект письма, с вынесением тематических слов в начало к а ж д о й ф р а з ы
(ср. письмо П о л я к о в у 19 я н в а р я . 1906, где такие тематические слова д а ж е п о д ч е р к н у т ы ) .
« " Р у с с к и й Вестник" будет л и выходить — неизвестно. " П л е в е л ы " с п р а ш и в а л — они ц е л ы ,
но еще их не получил: у К а з е ц к о г о умер брат, и его неловко т р е в о ж и т ь . Ф р о л ы ч , он ж е Ф и ­
л и п п о в , безнадежен, у него ничего печатать не стоит. Х о ч у Вас у в и д а т ь . Могу быть В а ш ,
кроме второго д н я , всю Святую. Ю р и я Петровича не видал д а в н о . А на м о л ч а н и я мои не
сердитесь — таков я . "Северные цветы" выйдут на той неделе непременно, если не ц е н з у р а .
С. А. П о л я к о в , н а ш издатель, был очень болен, теперь л у ч ш е . Юргис у е х а л за г р а н и ц у .
Б ы л Бальмонт, у е х а л туда ж е . После П а с х и у е з ж а е м мы — туда ж е . Сердечно В а ш В а л е ­
рий». Совершенно таково ж е , только с более ш и р о к и м охватом новостей, например, письмо
Коневскому (апрель 1900): «Верхарн издал (. . .) Стриндберг помешался (. . .) М. Д у р н о в
у е х а л к бурам. Б а х м а н издаст новую к н и г у стихов (. . .)».
Это — деловые письма с информацией; деловые письма с поручениями еще л а к о н и ч н е е .
Т а к о в ы почти все письма к Садовскому и б о л ь ш а я часть писем к В о л о ш и н у в П а р и ж . Здесь
с у х а я интонация выразительно деформирует даже синтаксис. «Дорогой Макс Александрович!
Это — деловой ответ. И т а к . 150 р . (. . .)». «Дорогой Макс! Вот в чем дело. Мы все, конечно,
довольны очень, и просто рады, и Вам благодарны за статьи Г и л я , которого все чтим. Н о .
Вы видели „Весы" ( . . . ) и знаете их размер (. . .)» (Волошину, 18 и около 22 я н в а р я 1904).
С р . : «Напишите точно, делать л и что-нибудь и где? Е щ е . Любопытствовали ли В ы (. . .)»
(Полякову, 6 и ю н я 1902). Т а к и е письма производят впечатление отрывистых р е п л и к в диа­
логе; некоторые письма к Ремизову прямо начинаются с «но»: «Но, у в а ж а е м ы й Алексей М и ­
хайлович, ведь „Весы" критический ж у р н а л ( . . . ) в нем не будет ни стихов, ни драм, ни п о ­
вестей (. . .)». «Дорогой Алексей Михайлович! Н о , п р а в о , к книгоиздательству „Гриф" я еще
меньше причастен, чем к книгоиздательству „Скорпион" (. . .)» (13 декабря 1903 и 31 августа
1905). Т а ж е диалогичность подчеркивается такими предупреждениями, к а к «Дорогой Макс!
Т о л ь к о ответы» (и затем 4 ответа в 6 строчках открытки — Волошину, 19 н о я б р я 1904); «Пов­
торяю, это л и ш ь ответ. О себе — другой р а з , в другом конверте» (Белому, около 20 и ю л я
1903).
Предела этот деловой стиль достигает в р у б р и к а ц и и по п у н к т а м . П о л я к о в у Брюсов пи­
шет (10 марта 1904): «Дела:» — и следуют 6 быстрых п у н к т о в . Волошин Б р ю с о в у пишет х а о ­
тическое письмо и, запутавшись, суммирует в конце: «Итак, вот дела:» — и перечисляет
7 пунктов (5 ф е в р а л я 1904); Брюсов отвечает В о л о ш и н у четко расчлененным письмом («О вой­
не (. . .) Во-первых (. . .) Во-вторых (. . .) Теперь о „Весах" (. . .)») и кончает: «Для точности
вот ответы по Вашим пунктам» и т. д. (А затем знакомый перебой с т и л я в постскриптуме:
«Из В а ш и х стихов мне всего больше по сердцу (. . .)» (около 10 февраля 1904). В з я в ш и с ь
за редактирование в «Русской мысли», Брюсов в одном из первых-же своих писем к С т р у в е
(2 сентября 1910) з а я в л я е т : «прошу позволения писать по-деловому, к р а т к о , д а ж е „за циф­
рами"» — и далее дает даже двухстепенную р у б р и к а ц и ю , с римскими и арабскими ц и ф р а м и ;
больше, п р а в д а , двухстепенная у него не встречается, но одностепенная в одном и з писем
(8 о к т я б р я 1910) доходит до 24 п у н к т о в .
Вместе со специфической формой деловых писем приходит и их специфическое содержа­
ние: таковы письма извинительные и письма дипломатически-комплиментарные. Б р ю с о в у
приходится извиняться перед Ремизовым и Волошиным за опечатки в их п у б л и к а ц и я х (Реми­
зову 9 а п р е л я 1903; Волошину-, а п р е л ь — м а й 1904), перед Ч у л к о в ы м за резкость критической
статьи о нем (29 и ю л я 1905, с «во-первых (. . .) во-вторых (. '. .) в-третьих (. . .)»), перед По­
л я к о в ы м за передачу своих сочинений из «Скорпиона» в «Сирин» (25 о к т я б р я 1912). Отказы­
в а я в п у б л и к а ц и и Сологубу, он пишет: «Вы понимаете это тщеславие редактора, желающего,,
чтобы в его ж у р н а л е именем Федора Сологуба были подписаны стихи, принадлежащие к чис­
л у его л у ч ш и х созданий» (29 ф е в р а л я 1912); п о с ы л а я собственные стихи Струве («Моисей»),
пишет: «меня взяло сомнение, хороши ли они? не слишком л и риторичны? не фразы ли это
вместо поэзии? Поэтому посылаю и х В а м . Н е откажитесь прочесть эти немногие строфы
и с к а ж и т е мне, конечно, вполне откровенно, и д а ж е со всей строгостью, надо л и их печатать»
(10 я н в а р я 1911; представить себе молодого Брюсова, который делится таким «сомнением»
с издателем, было бы трудно). Пределом комплиментарной бессодержательности в письмах
Брюсова этих лет я в л я е т с я , несомненно, его ф р а н ц у з с к а я переписка с Верхарном.
Когда деловое письмо перерастает из «малой формы» в «большую», то оно принимает вид
продуманного риторического построения. Таково письмо к П о л я к о в у , написанное в р а з г а р
последнего кризиса «Весов» (16 н о я б р я 1908): с вступлением «от примера», с тремя взаимоподкрепляющими просьбами по пунктам, с логическими связками между ними и с психоло­
гически рассчитанным заключением. «Дорогой Сергей Александрович! Тацит р а с с к а з ы в а е т ,
что некоего В и б и я Серена римский сенат приговорил к пожизненному заключению на без­
водном и безлюдном острове. Тиберий воспротивился тому, говоря, что человека, коему
дарована ж и з н ь , н е л ь з я л и ш а т ь способов к поддержанию ж и з н и . Вы, Вашей телеграммой,
д а р о в а л и ж и з н ь „Весам". Н е лишайте их способов к поддержанию ж и з н и . Вот почти две не­
дели, к а к мы ждем от Вас у к а з а н и й (. . . ) Н а м надо без всякого промедления (. . .)» (следуют
п у н к т ы ) . «Но можно л и начать что-либо, не получив ( . . . ) Между тем подписной сезон р а з ­
горается ( . . . ) Н а м необходимо знать следующее (. . .)» (следуют п у н к т ы ) . Я нарочно с т а в л ю
эти вопросы в форме деловой, юридической, чтобы Вам легче было на н и х ответить ( . . . )
Это — к р а й н и й срок ( . . . ) Вот почему я всячески п р о ш у Вас (. . .)» (и т. д., вместо пунктов —
с подчеркнутыми словами: «телеграфировать..;
написать...
существенно...»).
«По получении
Вашего согласия по телеграфу мы (. .'.)». И в конце добавлен постскриптум, тонко исходя­
щ и й из предположения, что предложение у ж е принято П о л я к о в ы м .
Такое увлечение деловыми письмами, вольное и л и невольное, ш л о в р а з р е з с общим
устойчивым представлением, что истинное содержание писем
«внутреннее», душевное,
а не «внешнее». Поэтому п р и деловых письмах то и дело присутствует мотив извинения или
хотя бы предупреждения о том, что это письмо к а к бы не настоящее. «Очень прошу меня
извинить, что не могу отвечать подробно (. . .) Вот, т а к с к а з а т ь , официальные ответы (. . .)»
(Коневскому, октябрь 1900). «Но поверьте мне, что я всегда в каком-то в и х р е . . . Где тут пи­
сать тем, кто дорог. Пишешь только официальные письма, которых писать к В а м не хочется.
И, однако, это — почти официальное письмо...» (Волошину, 24 ф е в р а л я 1904). «Сегодня я
п р о ш у позволения говорить исключительно „о делах", о судьбе „Весов" (. . .)», «Теперь не
время, конечно, говорить о „делах". Н о позволь мне все-таки (. . .)» Иванову, 2 8 - и ю л я и
20 сентября 1904, с р . в том ж е роде письмо от Иванова, 1 ноября" 1903).
Недовольство этим, конечно, чувствовалось: Иванов пишет Б р ю с о в у (1 августа 1905):
«(. . .) Хотелось бы обменяться хоть письмами, что л и , по существу,— но это т а к т р у д н о . . .
Т ы вообще лаконичнее меня в переписке. Может быть, сделаешь опять одно из всегда мне
п а м я т н ы х исключений и напишешь мне, к а к следует,— по п р и н ц и п у общения, а не сообще­
ния {. . .)».
Б р ю с о в п ы т а л с я писать «по п р и н ц и п у общения». Д а ж е в к о р о т к и х записках у него
время от времени (как бы фразой «в сторону») вспыхивает эмоция, непосредственно к дело-
вому предмету не относящаяся. Открытка Белому (31 и ю л я 1903), н а ч и н а ю щ а я с я : «Простите
карандаш — п и ш у в вагоне. Конечно, высылайте р у к о п и с ь (. . .}», неожиданно кончается:
«Вся р у с с к а я поэзия будет в „Скорпионе". Эта осень — что-то вроде генерального с р а ж е н и я .
Ватерлоо и л и Аустерлиц?». В коротком письме Ч у л к о в у (9 и ю л я 1904) читаем: «Итак, ис­
полнить Вашего поручения но мог и на похоронах Ч е х о в а не был (не люблю я , когда великото
человека хоронят маленькие, т. е. не люблю любоваться на это). Стихи в августе ни в коем
случае не печатайте (. . .)».
Чаще, всего он старается «переступить через себя» и заговорить свободнее в письмах
к В я ч . Иванову и Андрею Белому — тем из символистов, кого он более всего у в а ж а л .
Именно в письме к И в а н о в у (1 сентября 1905) Брюсов решается говорить о своем творческом
самочувствии так, к а к когда-то говорил в «эпистолярном дневнике»: «Работаю очень много,
к а к давно у ж е не работал (. . .) А замыслов хватило бы на всю ж и з н ь , если не на две (. . .)
Вообще в творчестве чувствую с в е ж у ю бодрость, силу, возможность всего — окрыленность
ясного утра, когда т а к легко дается, чего тщетно добивался и огненным вечером и в безволь­
ную ночь (. . .)». В письме к Белому (август 1903), на которого Брюсов перенес лучшие
чувства, испытываемые им когда-то к молодому Коневскому (Дневники,
121), он обращает
к собеседнику такие слова, к а к и е редко у него п р о р ы в а ю т с я : «Покончив с этими довольнот а к и скучными необходимостями, поговоримте о Вас общее. Я не представляю себе Вас
„литератором" ( . . . ) Я слишком верю в В а с . Ч т о до меня, например, я могу писать и в „ П у т и "
и в „Архиве" и даже „бог знает" где, к а к могу целовать всех ж е н щ и н (. . . ) , могу доходить
до последних пределов позорного. Вы этого не можете. И конечно, в этом-то все Ваше без­
мерное преимущество надо всеми нами ( . . . ) У нас есть временные слова, которые мы забы­
ваем. Вы говорите только вечные слова, только слова н а в е к и . Н е т , В а м н е л ь з я быть литера­
тором. Что ж е В а м делать? — Н е знаю». В другом письме к Б е л о м у (после 12 августа 1904)
он т а к ж е прямо говорит свое мнение обо всем своем п о к о л е н и и и н а п р а в л е н и и : «Нет в нас
достаточно воли для подвига (. . .)» и т . д . Н о эти попытки «общения» были редки и давались
Брюсову трудно. Р я д о м со сдержанными и проникновенными фразами Вячеслава Иванова,
рядом с безудержным потоком сознания Андрея Б е л о г о скованность брюсовских слов и и н ­
тонаций чувствуется особенно отчетливо. С к а з ы в а л а с ь «горькая п р и в ы ч к а молчать, пришед­
ш а я (. . .) после 10 лет жизни», о которой Б р ю с о в говорил в том ж е письме. Брюсов более
не о щ у щ а л переписку к а к средство общения. Вольно и л и невольно он следовал п р а в и л у сво­
его любимого Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Ч е м неутомимее он писал о «внеш­
нем», тем упорнее молчал о «внутреннем».
Т а к не могло п р о д о л ж а т ь с я без конца: все сколько-нибудь серьезные эпистолярные кон­
такты Брюсова этих лет оборачиваются взаимонепониманием и заканчиваются выяснением
отношений, иногда — с последующим р а з р ы в о м . Письма с выяснением отношений образуют
явственно выделяющуюся г р у п п у в переписке поэта. Они пространны и логичны. Именно
по ним яснее всего видны перемены в композиционной манере Брюсова: на смену ассоциатив ной композиции приходит логическая, на смену эмоциональному н а п о р у — р а ц и о н а л ь н а я
убедительность.
Первым наступило объяснение с Б а л ь м о н т о м . Оно было односторонним; может быть,
поэтому Брюсову не понадобилось н и к а к о й композиционной сложности. Его письмо (между
5 и 17 а п р е л я 1902) последовательно р а з в и в а е т одну мысль, р а з ъ я с н я я ее в двух сопоставле­
ниях: между собой и Бальмонтом, между Бальмонтом-человеком и Бальмонтом-поэтом.
«Вы осуществили идеал, о котором в малолетстве я мечтал. И з двух стихов: „Мгновенье
мне принадлежит, К а к я п р и н а д л е ж у мгновенью",— Вы в з я л и первый (. . .) Вы свободны
{. . .) Мне, конечно, к а ж е т с я , что я перешел куда-то выше, достиг некоей большей свободы.
Н о допускаю, что, может быть, неправ ( . . . ) А теперь с к а ж и т е мне — почему Вы, достигший
этой свободы в ж и з н и , не достигли ее в стихах? Здесь н а ш и роли меняются (. . .) Все это
объясняет, между прочим, мне, почему все В а ш и стихи т а к прекрасны в Вашем чтении.
Прекрасны не стихи, а Вы (. . .) Все это, должно быть, мое окончательное мнение о В а с .
Идите вперед все т а к ж е стремительно, я буду на Вас любоваться. Н о , встречаясь, мы всегда
будем доходить до обидных слов друг д р у г у (. . .) Все д л я Вас д о л ж н ы быть декорациями,
такими, к а к Вы хотите, а иные В а м не то что нелюбопытны, а не н у ж н ы (. . .)» По связности
и четкости эта цепь рассуждений не уступит ни одной из брюсовских ж у р н а л ь н ы х статей о
Бальмонте. Особенно я р к о это видно п р и сопоставлении с письмом Бальмонта (7 августа
1902), который остается верен их р а н н е м у лирическому стилю: «Из всех, кого я называл
названьем друга, только Вас мне больно было бы утратить навсегда, расстаться с Вами на
этой Зеленой Звезде. Живите долго, потому что Вы н у ж н ы д л я красоты мира (. . .)».
Та ж е схема — различение между человеком и писателем, столь чуждое раннему брюсовскому понятию «я»,— выступает в позднейших объяснениях с Ч у л к о в ы м и Волошиным.
Ч у л к о в у Б р ю с о в пишет (25 июля,1906): «Я люблю В а с , очень люблю. Этим я хочу с к а з а т ь ,
что к а к человек, к а к личность Вы мне очень нравитесь {. . .) Н о — странно: (. . .) к а к пи­
с а т е л я я В а с скорее не люблю. Из этого возникает м о я «несправедливость» к а к критика
(. . .) Б о я с ь быть лицеприятным, я впадаю в другую крайность — я отношусь к Вашим ве­
щ а м с т р о ж е , враждебнее (. . .) Вы мне нравитесь, поскольку Вы па1ига пагпгапз,— Вы мне
не нравитесь, п о с к о л ь к у Вы себя п р о я в и л и , поскольку Вы паШга пагнгаЪа. Т а к о в вывод
искреннего и добросовестного анализа моих чувств к В а м и к-Вашим к н и г а м . Я должен был
п р е д п р и н я т ь этот а н а л и з для себя, чтобы уяснить самому себе свое отношение к Вам, а после
Вашего дружеского письма считаю своим долгом пересказать об этих выводах — Вам».
Волошину, который написал о Брюсове статью, совсем по ранней брюсовской программе
р и с у ю щ у ю его внутреннее «я» по внешнему «я» — стихам, лицу и обстановке,— Б р ю с о в
пишет (1 я н в а р я 1908): «Я прочел В а ш у статью обо мне в „ Р у с и " . Все, что Вы говорите о моей
поэзии, х о т я я и не со всем согласен, к а ж е т с я мне очень интересным и очень ценным. В с е ,
что Вы говорите обо мне лично, меня очень сердит и к а ж е т с я мне очень неуместным ( . . . ) •
Вы хотите еще писать обо мне ( . . . ) я настойчиво прошу Вас говорить обо мне только к а к
о поэте (. . .)» и т. д. Здесь композиция у с л о ж н я е т с я : на отвлеченный вопрос о человеке и
писателе накладывается конкретный вопрос о статье Волошина, и письмо д л я четкости рас­
падается на т р и абзаца, посвященных прошлому, настоящему и будущему: «Я прочел В а ш у
статью (. . .)» (прошлое) — «Я считаю совершенно необходимым напечатать протест против
Вашей статьи и пересылаю его Вам (. . .)» (настоящее) — «Вы хотите еще писать обо мне
(. . .) я (. . .) прошу Вас (. . .)» (будущее). Т а к а я ж е композиция по трем временам м е л ь к а л а
в начале делового письма к тому ж е В о л о ш и н у еще около 22 я н в а р я 1904.
Объяснения с А. Б е л ы м были неоднократны, и первое понадобилось у ж е в 1903 г., в пору
конфликта с «Грифом». Письмо Брюсова (5 д е к а б р я 1903) логически строится т а к : 1) «внутрен­
ние» отношения Б е л о г о : а) с Б р ю с о в ы м , б) с символизмом; 2) «внешние» факты: а) в «Скорпи­
оне», б) в «Грифе»; 3) возвращение к личной теме 1а. «Я говорил с Вами через все условности
общежития, через в с я к и е „вежливости" и „салонности", а Вы р а с с л ы ш а л и только обидные
слова! (.• . .) Н о дело не только в Вас и во мне. Среди нас и н а я сила, пренебрегать которой
мы не смеем. Маленькие чародеи, мы з а к л я л и страшного духа; он предстал (. . .) И во внеш­
нем Вы совершенно не п р а в ы . Совсем неверно, будто мы, „скорпионы", н а л о ж и л и на Вас к а ­
кие-то деспотические требования (. . .) Н е можете ж е Вы не видеть, что Соколов — балаган­
ный ш у т ( . . . ) И в заключение еще о себе. Е с л и я В а м с к а з а л , тогда и л и сегодня, обидные
слова,— простите меня (. . .) Перед Вами извиниться мне не будет стыдно никогда и не бу­
дет никогда унижением (. . .)» Любопытно сравнить с этим «обратное» объяснение, последо­
вавшее через год с небольшим (19—21 ф е в р а л я 1905), когда Б р ю с о в вызвал Белого на д у э л ь ,
а Б е л ы й ответил ему растерянным объяснительным письмом, схожим с цитированным брюсовским по ж а н р у , но н и к а к не по тону.
Много п о з ж е , во время столкновения Белого с «Русской мыслью», Брюсов, ч ь я р о л ь
п р и этом о к а з а л а с ь столь т я ж е л о й , писал Струве (январь 1912): «Он написал В а м какое-то
странное письмо в духе тех, которые должны были писать герои Достоевского. Д о л ж е н В а с
предупредить, что это — свойственно Белому; он у ж е много в своей ж и з н и написал т а к и х
писем, в которых, конечно, потом раскаивался». Трудно отделаться от впечатления, что в
своем отношении к эпистолярной манере экстатических писем Белого — отношении понимаю­
щем, но и отталкивающемся,— Брюсов был д в и ж и м т а к ж е и отталкиванием от собственной
ранней лирической манеры эпистолярного с т и л я . Продолжателем этого лирического эписто­
л я р н о г о слога (не только Брюсова, но и раннего символизма вообще) о к а з а л с я Б е л ы й и раз­
вил его до предельных возможностей; но д л я самого Брюсова это был у ж е вчерашний день.
Объяснение с В я ч . Ивановым, самое трудное, наступает в 1907 г., в пору конфликта
с «Золотым руном» и полемики о мистическом а н а р х и з м е . Письмо Брюсова, посвященное это­
му (июль 1907),— образец еще более логического расчленения предмета: 1) вступление;
2) утверждение: А) отношение «Весов» к Иванову (вина перелагается на Иванова); Б) личное
отношение Брюсова к Иванову: а) к а к к человеку, б) к а к к поэту (оно неизменно); 3) опро­
вержение: вина перелагается (а) на самого Иванова, (б) на сотрудников Брюсова по «Весам»,
(в) на сам предмет полемики, не допускающий уважительного отношения; 4) вместо з а к л ю ­
чения — тематический перебой. «Дорогой Вячеслав! (1) Силою обстоятельств письма наши
стали исключительно деловыми,— не сердись на это, ибо вина, к а ж е т с я , не м о я . (2А) Ты
просишь меня определить отношения „Весов" к тебе. Н о отношения эти никогда не менялись
(. . .) Н а п р о т и в , это твое отношение к „Весам" переменилось (... .) (2Б) Что касается лично
моего отношения к тебе ( . . . ) А мое отношение к тебе к а к к поэту (. . .)• (3) Н о ты у к а ж е ш ь
мне на враждебные статьи „Весов" против тебя (. . .) Во-первых, отвечу я , ты сам сделал
ошибку (. . .) Во-вторых ж е , я не считал себя вправе стеснять свободу мнений (. . .) сотруд­
ников „Весов" (. . .) Ты говоришь, что допускаешь „философскую к р и т и к у " мистического
анархизма, но таковой быть не может (. . .) (4) Р у к о п и с ь „Сог агаепз" мы еще не получили
{. . .)» Видимо, именно эта деловая расчлененность, вносимая в л и ч н у ю тему, вызвала р а з ­
д р а ж е н и е , чувствующееся в ответе Иванова, выдвигающем иной идеал письма (4 августа
1907): «Дорогой Валерий! Решительно пора мне написать тебе, к а к следует,— т. е. достаточ­
но много с одной стороны, с д р у г о й — в тоне большей, чем в к о р о т к и х и деловых письмах,
непринужденности и открытости. И х о т я все, о чем хочу писать, будет иметь прямое отно­
шение к нашим „деловым" темам, тем не менее с а м а я непринужденность и, быть может, раз­
говорчивость этого письма дает мне, по к р а й н е й мере, впечатление устного разговора. Я не­
н а в и ж у суррогаты, но теперь слишком стосковался по личному общению с тобой ( . . . ) Твое
подробное письмо, за н а п и с а н и е которого я тебе благодарен, дает мне вехи (. . .)»
и т. д.
Менее н а п р я ж е н н о , но столь ж е логично более позднее письмо (18 я н в а р я 1910) — ответ
на признание Иванова в приступе апатии и в надеждах на «Общество ревнителей художест­
венного слова», собирающее молодых поэтов. Брюсов пишет: (вступление) «Я чувствую тебя
близким и бесконечно себе дорогим (. . .) (1), «Мне было очень понятно все, что ты написал
мне о „крайнем равнодушии, оковывающем тебя (. . .)"» (2) «Этому внутреннему неустройству
соответствует вполне неустройство внешнее ( . . . ) Ты знаешь, что я никогда не был врагом
молодости, молодежи (. . .) Н о (. . .)» (а) «В Петербурге у вас я не в и ж у н и к а к и х р а д у ю щ и х
предзнаменований (. . .)» (б) «Еще х у ж е обстоит дело у н а с в Москве (. . .)» (3) «Я думаю,
что в этой общественной дезорганизации достаточно повинны и мы, т. е. мы с тобой (. . .)»
(а) «Что должно делать мне, я и щ у (. . .)» (б) «Но тебе п р е ж д е всего усилием воли надо стрях­
нуть с себя твое равнодушие (. . .)» (Заключение) «Я о ч е н ь ж а л е ю , что в моем распоряжении
только перо и бумага ( . . . ) » .
Последним в этом р я д у писем-объяснений могло бы с т о я т ь письмо Садовскому (13 ап­
реля 1915) в ответ на его неожиданно антисимволистскую и антибрюсовскую к н и г у статей
«Озимь»: об условности понятий «поэт» и «стихотворец», с концовкой: «Не думайте, что я
обиделся и л и с е р ж у с ь на Вас (. . .) Вы написали откровенно все, что думали (. . .) Конечно,
„Озимь" создаст В а м м н о г о врагов. Я не из их ч и с л а . Ж м у В а ш у руку». К сожалению, нет
уверенности, что это письмо, сохранившееся только в к о п и и Садовского, известного своими
литературными фальсификациями,— не подделка.
Наконец, когда «внешние» дела не давят, л и чные отношения не дошли до необходимости
объяснений, а поддерживать переписку п о ч е м у - л и б о надо, тогда у Брюсова идет в ход еще
один эпистолярный с т и л ь — «болтовня». Д л я н е г о это почти термин. «Теперь, когда мы, Люд­
мила Николаевна, перестали быть необходимы друг д л я друга, позвольте мне просто б о л т а т ь
с Вами (. . .)»,— начинает Брюсов письмо к В и л ь к и н о й (25 д е к а б р я 1902), и далее следует
высокомерное описание триумфа «На дне» в Художественном театре и своего в ы з ы в а ю щ е г о
выступления на л е к ц и и Боборыкина в Литературно-художественном к р у ж к е . «Четвертый
день от вас нет вестей. Ч т о делать, подчиняюсь. Будем болтать; хотя порою боюсь, что м о я
болтовня не к месту»,— начинает он письмо к Шестеркиной (29 и ю н я 1901): «пустое и слу­
чайное, пусть оно будет символом, что вот здесь, в Москве ( . . . ) я с и ж у и думаю о Вас». Д а ж е
в письмах к Гиппиус в П а р и ж возникает этот термин: «боюсь, что и т а к замучил Вас своей
святочной болтовней» (27 декабря 1906), «но я болтаю п у с т я к и , м е ж д у тем к а к есть множество
„дел" (. . .)» (между 16 и 21 а п р е л я 1907). Именно по этим письмам к Гиппиус можно п о н я т ь ,
что д л я Брюсова входило в понятие «болтовни»: во-первых, пестрота и «внешность» сообщае­
мых новостей, во-вторых, ассоциативная композиция («От „Весов" переход естественный к
„Золотому р у н у " . В с в я з и с „Руном" в Москве совершилось два в а ж н ы х события (. . .)» —
27 д е к а б р я 1906). Эта ассоциативная к о м п о з и ц и я — верный п р и з н а к , что в «болтовне» зре­
лого Брюсова перед нами п е р е ж и т о к его ранней эпистолярной манеры. Н о лиризм этот —
выровненный, спокойный и у ж е едва ли не игровой. Эта «болтовня» напоминает скорее п и с ь ­
ма к Ширяевой, чем письма к Павловской.
Бросается в глаза, что письма такого рода обращены преимущественно к ж е н щ и н а м .
С а м а я б о л ь ш а я серия опубликованного материала — это письма к Шестеркиной (лето 1901),
почти беспредметные, писавшиеся только ради поддержания контакта: по-видимому, к о р ­
респонденты договорились описывать друг другу к а ж д ы й свой день. Брюсов заполняет их
потоком импрессионистических впечатлений, нарочито внешних и бессвязных. «Сижу в А р ­
хиве и перебираю письма Б у л г а к о в а . К р у г о м никого. Т о л ь к о две р у с а л к и , к а к и всегда,
г л я д я т на меня: у них печальные глаза и волоса, п р е в р а щ а ю щ и е с я в морскую пену, а и з
волос выступает букет болотных л и л и й (русалки, конечно, из гипса) (. . .)». (Потом эти р у ­
с а л к и упоминаются в этом письме еще трижды, с нарастающей лиризацией.) «В соседней ком­
нате перезвон ножей и в и л о к . З а окном звонки конок и дребезжание пролеток. Ч и р и к а ю т
воробьи. В и ж у зелень садика, нависающую к о к н у . Д а л ь ш е — дешевую пышность входа
в сад „Аквариум". Еще дальше — опять оно, синее, вечное небо (. . .)». «Тикают часы. К р и ­
чат разносчики. Пахнет расцветающей липой. У т р о и солнце после ночного д о ж д я . К а к о е
синее небо! Т а м за забором — наша соседка (. . .) Стал смотреть на нее. У ш л а . Ч и р и к а ю т
воробьи. Их гнездо под нашим окном (. . .)». «Ах, не сердитесь (опять «не сердитесь») на эти
перечни, на эту светопись (. . .)» (письма 23 м а я , 29 м а я , 23 и ю н я , 31 м а я 1901). Этот импрес­
сионистический стиль не п о л у ч и л развития в творчестве Брюсова, но он интересен д л я с о ­
поставления, например, со стилем тех стихотворений, которые в нескольких его с б о р н и к а х
образовывали разделы под заглавием «Мгновения» и другими подобными.
Неудивительно, что в этой у з к о й эпистолярной отдушина возникают порой и иные р е ­
цидивы раннего лирического стиля Брюсова, к а к бы компенсируя все более застывающую в
деловой логичности остальную переписку з р з л ы х лет. К той ж е Шестеркиной он вдруг о б ­
р а щ а е т с я ( я н в а р ь — ф е в р а л ь 1903, из Петербурга): «Ах, почему Вы мне не пишете. Мне было
бы т а к странно у с л ы х а т ь В а ш голос здесь, в этих иных д л я меня у с л о в и я х б ы т и я . Это было
бы то ж е , к а к встретиться вновь (о! через много тысячелетий) с Вами после смерти, т а м ,
в иных п о л я х , бескрасочных, беззвучных (. . .) А! Я т а к ясно п р е д в и ж у этот миг, за тысяче­
летиями, за безвременной безграничностью (. . .)». Возрождаются мотивы декадентской бра­
вады: «Мне надоело ж и т ь (но не быть!). Мне н а с к у ч и л о писать стихи, считаться литератором
(. . .) П р а в о , уйти и просить милостыню на у л и ц а х веселее и умнее. Б ы т ь может, я так и сде­
л а ю . Пока ж е ж и в у помещиком (. . .)» (ей ж е , 24 июня 1903); «Останусь собой, хотя бы,
к а к Андре Шенье, мне суждено было взойти на г и л ь о т и н у . Б у д у поэтом и п р и терроре (. . .)»
(ей ж е , 1 н о я б р я 1905). В и л ь к и н о й он пишет почти дословно то ж е , что когда-то Биндасовой
и тетке (сентябрь 1902): «Я никогда (. . .) не любил, не ненавидел, не страдал. Я вне этого,
всегда к а к з р и т е л ь , д а ж е когда другим к а ж у с ь актером ( . . . ) В глубине души никого я не
люблю, никого мне не было бы ж а л к о , и ни на кого я не с е р ж у с ь в мире. Это самое искрен­
нее признание делал я у ж е несколько р а з и только в этом, к а ж е т с я , и бываю я вполне откро­
венным,— и никто до сих пор не поверил мне, к а к , вероятно, не поверите и В ы . Н о будет
обо мне. Я хочу посоветовать В а м не откладывать п е ч а т а н и я Метерлинка (. . .)».
Конечно, н и к а к а я игра не может быть только и г р о й . Брюсов з н а л и подлинные с о м н е н и я ,
страдания, душевные переломы; и когда они п р о р ы в а л и с ь на поверхность, это происходило
именно в письмах рассматриваемого рода. Наиболее значительны здесь письма к Н . Пет­
ровской, до сих пор опубликованные только в о т р ы в к а х . «Мне н у ж н о какое-то воскресение,
какое-то перерождение, какое-то огненное к р е щ е н ь е , чтобы стать о п я т ь самим собой, в х о ­
рошем смысле слова. К у д а я гожусь такой, на что н у ж е н ! Машинка д л я сочинения хороших
стихов! (. . .) М и л а я , девочка, счастье мое, счастье мое! Б р о с ь меня, если я не в силах буду
стать иным, если останусь тенью себя (. . .)» (27 м а я 1906). «И вдруг п р и ш л а — ты (. . .)
П р и ш л а любовь, о которой я только писал в стихах (. . .) Я не могу более ж и т ь изжитыми
верованиями, теми идеалами, через которые я перешагнул (. . .)» (13—14 и ю н я 1906). «Не
п р е ж н и м и мы д о л ж н ы быть, а новыми ( . . . ) Я не могу, не способен — отдаться любви, б р о ­
ситься в нее, к а к в водоворот, закрыть г л а з а , дать стремить себя потоку ч у в с т в а . Я знаю, я
верно знаю, что это и есть „то, что люди называют" счастием. Н о я у ж е не и щ у счастия, не
ж д у его, и мне его не надо. К иному иду я , не знаю, большему и л и меньшему, но к иному
(. . .) Т а к и м надо п р и н я т ь меня теперь, ибо иного меня — нет (. . .)» (8 н о я б р я 1908).
Эти ф р а з ы не р а з цитировались и пересказывались, и трудно, ч и т а я , сомневаться в их
искренности. Однако и они требуют оговорок — оговорок применительно к эпистолярному
ж а н р у и виду. Дело в том, что почти то ж е Б р ю с о в писал несколькими годами раньше в п и с ь ­
ме к Вилькиной (15—20 августа 1903): «(. . .) и знаешь, что нечто в ж и з н и кончено и началось,
что-то иное; что? — еще не знаешь, но не все л и равно! Мне было б трудно говорить с Вами,
потому что я стою на перепутье. У меня еще нет слов, чтобы высказать все новое (. . .) Пойми­
те (это трудно п о н я т ь мне самому), что я не хочу теперь ничего из того, чего недавно ж е л а л
так полно (. . .)». Эти письма написаны в сходной жизненной ситуации: близится к к о н ц у л ю ­
бовная с в я з ь , Брюсов ищет обоснования д л я р а з р ы в а и говорит о том, к а к он вечно д в и ж е т с я
к новому и иному, п р е о б р а ж а я с ь во всех п р о я в л е н и я х своего существа («не прежними м ы
должны быть, а новыми» — это ответ на слова Петровской: «Я та ж е , к а к четыре года на­
зад...»). В те ж е годы, когда писались эти страстные письма к Петровской, было написанои письмо к Ч у л к о в у (19 я н в а р я 1907, процитированное в полемике и послужившее поводом
для ссоры с Чулковым) — торжественное утверждение совершенно противоположной м ы с ­
ли: «старые программы р а з р у ш е н ы и новые пути проложены», символизм утрачивает имя
и становится академическим, он утверждает новые твердые п р а в и л а , и х о т я они тоже б у д у т
потом разрушены, «но истинные создатели все-таки они, "академики", а не деятели 8 1 ш т
ипа Вгапд'а». «Сознаю, насколько увлекательнее р о л ь вечного завоевателя, вечного "кочев­
ника красоты" (. . .) н о , подчиняясь мигу истории, говорю, к а к легендарный римский л е г и о ­
нер: 81а, т И е з , Ыс о р И т е т а п е Ы т и з » . Это — противоречие, оно реально присуще Б р ю с о в у
1905—1907 гг., оно с в я з а н о с тем разделением м е ж д у «человеком» и «поэтом», которое, как.
мы видели, столь осознанно проводится Брюсовым этих лет (Брюсов-человек рвется к н о в о м у
и иному, Брюсов-художник велит символизму остановиться и застыть); но, в ы р а ж а я с ь а
слове, оно укладывается в ж а н р о в ы е р а з л и ч и я между лирическим письмом-объяснением к
женщине и логическим письмом-объяснением к литературному оппоненту. Это — н а г л я д н ы й
пример, показывающий, к а к в а ж н о д л я правильного понимания брюсовских высказываний
в письмах принимать во внимание поэтику п и с е м — образ автора, ж а н р и с т и л ь :
«Брюсов никогда не о б н а р у ж и в а л себя перед людьми в синтетической цельности. Он.
замыкался в стили, к а к в надежные ф у т л я р ы , — это был органический метод его с а м о з а щ и т ы ,
увы, к а ж е т с я , мало кем понятый»,— писала Н . Петровская, один из самых умных и близких
(хотя и недолгих) корреспондентов Брюсова (ЛН. Т . 85. С. 785, 788). «Жизненные встречи
его были л и ш ь профессионально-социальными отношениями, лучше с к а з а т ь , — " к л и ш е "
отношений...». Таковы были и письма Брюсова: они в такой ж е мере раскрывают, в к а к о й
и скрывают его облик, его мысли и чувства. Поза Брюсова.прочитывается в них однозначно
и легко, но сложное и непрямое отношение высказанного к невысказанному, текста к «затексту» и «подтексту» остаются трудноуловимыми. Чтобы лучше их понять, необходимо ис­
следовать систему и л о г и к у тех «стилей», которые меняются и варьируются в его письмах,—
разумеется, на фоне и в сопоставлении с общей эпистолярной к у л ь т у р о й эпохи и с индиви­
дуальными стилями писем его современников — Б л о к а , Белого, Иванова, Сологуба, не го­
воря у ж е о меньших. Это одна из б л и ж а й ш и х задач изучения русской литературы нача­
ла X X в.