ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ГУМБОЛЬДТ О КОНСТИТУЦИОННОМ
реклама
ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ГУМБОЛЬДТ О КОНСТИТУЦИОННОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ Новая ценностно-нормативная система, какою в условиях глубокой секуляризации общественного сознания европейского Нового времени стало правосознание, в рамках философии развертывалась "в теоретическое правопонимание и цивилизованную политологию" (формулировка Э. Ю. Соловьева) и развивалась в общем русле становления либерализма как сложной совокупности мировоззренческих, экономических и политических принципов. Осознание реальных трудностей практического воплощения этих принципов при сохранении верности и просветительскому идеалу торжества Разума, и гуманистическому идеалу органично развивающейся личности как высшей ценности принимало на определенном этапе форму самокритичной рефлексии либерализма, прояснения им собственных философских оснований. Один из первых примеров такой рефлексии явлен на германской почве в политических сочинениях представителя классического немецкого гуманизма и немецкой либеральной политической мысли Вильгельма фон Гумбольдта (1767—1835). Самокритика либерализма, впервые на европейском уровне проявившаяся в его (В. Гумбольдта) концепции государства, осуществлялась, во-первых, в направлении более широкого, соответствующего идеалу "гуманности" понимания свободы — не только как свободы экономической деятельности на основе гарантии частной собственности, но и как защищенности от государственного вмешательства также и всей сферы духовного развития человека (см.: Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985, с. 25, 141). Во-вторых, такая самокритика либерализма была связана с социально-философским обоснованием неприятия политического априоризма в государственном строительстве: не по принципам абстрактного разума должно создаваться любое новое государственное устройство, а с учетом исторически обусловленной идентичности соответствующей нации, складывающейся, как мы теперь сказали бы, в "нацию-государство". Еще до романтиков (в частности, А. Мюллера) и исторической школы права В. Гумбольдт в определенном смысле обнаружил органическое понимание сущности государства и естественных предпосылок его развития, не зависящих от вмешательства человека и его разума, — понимание, несвойственное рационалистам XVIII в. Все это нашло свое отражение в публикуемых нами (впервые на русском языке) двух политических сочинениях В. Гумбольдта (второе публикуется лишь частично, в виде отрывка), отделенных друг от друга 27 годами, наполненными напряженной и разнообразной деятельностью, когда он — политический философ, государственный деятель и дипломат (и выдающийся лингвист) — находился в самой гуще бурных событий европейской политической истории. Конечно, перед нами два совершенно разных документа. За строками "Письма к другу" (1791) вырисовывается облик молодого ученого-гуманиста, который с глубокой проницательностью критически высказывается о "французских делах", о попытке возведения в революционной Франции совершенно нового здания государства на принципах Разума. А теперь взглянем на второй документ — памятную записку (1819): мы видим уже умудренного огромным опытом прусского государственного чиновника, составляющего сугубо деловой по стилю документ. Вместо философской критики конституционно-государственного строительства в соседней стране мы здесь имеем дело, напротив, с тщательнейшей позитивной разработкой конкретных идей конституционного устройства в собственном отечестве, И тем не менее оба документа отмечены глубокой общностью. В самом деле, "Письмо к другу" выходит из-под пера все-таки уже сложившегося политического мыслителя, чьи взгляды философски глубоко отрефлектированы. Ну, а памятная записка? Хоть пишет ее обремененный государственными заботами деятель, причем по деловому же поводу (анализ поступивших материалов по конституционному вопросу), однако в документе не чувствуется бюрократической приземленности. Разве что уверенность в собственной правоте стала более трезвой, зрелой — не от сознания ли, что жизнь подтвердила давние, столь значимые прогнозы? В тексте, который состоит преимущественно из "дополнений", посвященных обоснованию собственного проекта, сквозь подобающий жанру стиль энергично пробиваются те же идеи, с которыми мы познакомились в "Письме", только облеченные в плоть практического реформаторства. Словом, все это пишет опытнейший "государственный человек", сохранивший верность и идеалам, и откровениям своей молодости. Мысли о непреложной исторической преемственности, о том, что "процессы государственной и правовой жизни регулируются законами исторического развития и поэтому лишь в ограниченной мере поддаются произвольному формированию в соответствии с идеями абстрактного разума" (см.: Schaffstein F. Wilhelm von Humboldt. Ein Lebensbild. Yrankfurta M., 1952, S. 76), впервые высказанные В. Гумбольдтом в 1791 г., повторяются и развиваются во многих параграфах его памятной записки 1819 г. Поздний В. Гумбольдт, не отказываясь от либеральных идей и связанной с ними необходимости реформирования всей прусской государственной системы, вновь и вновь подчеркивает, что осуществлять разного рода политические новации необходимо с осторожностью, памятуя, что при любой реформе новое состояние должно быть связано с предшествующим. МЫСЛИ О КОНСТИТУЦИОННОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ В СВЯЗИ С НОВОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ КОНСТИТУЦИЕЙ (Из письма к другу, август 1971 г.)* В уединении я больше занимаюсь политическими предметами, чем когда-либо занимался ими в связи с теми частыми поводами, которые дает для этого деловая жизнь (2). Регулярнее, чем прежде, читаю политическую прессу; и хоть и не могу сказать, что она вызывает во мне большой интерес, все же меня больше других еще волнуют французские дела. При этом на память приходит все умное и наивное о них, слышанное мною в течение двух лет; и в конце концов мои мысли обычно возвращаются к Вам, дорогой***, и к тому живому участию, с каким Вы относились к этим предметам. Мое собственное суждение — если заставить себя таковое вынести, хотя бы для того, чтобы отчитаться перед самим собой, — не совпадает вполне ни с каким другим; оно может даже показаться парадоксальным: но уж Вы-то знакомы с моими парадоксиями, и нынешней не откажите, по крайней мере, в последовательности по отношению к остальным. То, что я чаще всего и, не могу отрицать, с наибольшим интересом выслушивал о Национальном собрании и его законодательстве, представляло собой нарекания; но, увы, всякий раз такие, от которых столь просто отговориться. В упрек ставились то некомпетентность, то предубежденность, то малодушный страх перед всем новым и непривычным, и кто знает, какие еще прегрешения, которые легко оспорить; — и даже если какой-то упрек нельзя было отвести никакими возражениями, всегда оставалось то унылое оправдание, что 1200 депутатов — это пусть умудренные, но все же только люди. Нареканиями, следовательно, как и вообще оценкой отдельных постановлений, дела не прояснить. Есть зато, думается мне, один очевидный, простой, общепризнанный факт, безусловно, полностью содержащий в себе необходимые данные для того, чтобы основательно оценить все предприятие. Учредительное Национальное собрание взялось возвести совершенно новое здание государства исключительно по принципам разума. С этой констатацией должен согласиться каждый, как и оно само. — Но не может удаться никакое конституционное государственное устройство, которое разум (если предположить, что в его власти беспрепятственно воплощать свои проекты в действительность) создает по заранее намеченному плану как бы с самого начала; успех же может сопутствовать лишь такому, которое возникает из состязания более могущественного случая с устремляющимся ему навстречу разумом. Данный тезис кажется мне настолько самоочевидным, что я, не ограничиваясь отнесением его лишь к государственным конституционным устройствам, распространяю его на любое практическое предприятие. Впрочем, для такого ревностного защитника разума, как Вы, он, пожалуй, может и не обладать той же самоочевидностью. Поэтому остановлюсь на нем подробнее. Однако прежде чем перейти к обоснованию данного тезиса, — еще несколько слои, с тем, чтобы выразить его конкретнее. Прежде всего, видите ли, я допускаю, что проект Национального собрания относительно законодательства является проектом самого разума. Во-вторых, я не хочу также сказать, что принципы его системы слишком спекулятивны, не рассчитаны на осуществление. Я хочу даже предположить, что законодатели, все вместе, самым наглядным образом видели перед собой действительное положение Франции и ее населения; и что принципы разума адаптированы к этому положению настолько, насколько это вообще возможно, и притом без ущерба для самого идеала. Наконец, я не касаюсь трудностей осуществления. Сколь, следовательно, ни верно и ни остроумно правило, qu'il ne faut pas donner des leсons d'anatomie sur un corps vivant**, — только результат должен был бы показать, не обретен ли все-таки данное предприятие долговечность и не стоит ли скорее предпочесть поставленное на прочную основу благо целого, чем считаться с преходящими бедами отдельных индивидов. Я, таким образом, исхожу только из простых положений: 1) Национальное собрание пожелало учредить совершенно новое конституционное государственное устройство; 2) оно пожелало разработать его во всех его отдельных частях в соответствии с чистыми, хотя и адаптированными к конкретному положению Франции, принципами разума. Я принимаю это конституционное государственное устройство в качестве (на данный момент) полностью осуществимого или, если угодно, в качестве уже реально осуществляемого. И все же, говорю я, такому конституционному государственному устройству не может сопутствовать успех. * Humboldt, WilheJm von. Ideen iiber Staatsverfassung, durch die пене Franzo&iscfie Constitution verunluRt (Aus einem Briefe an einen Freund, vom August 1791). — In: Willielm von Humboldt's gesanitnclte Werke В, 1841. Bd. l, S. 301—311. Впервые опубликовано. "Berlinische Monatsschnft", 1792. Stuck 1. S 84-89 (1) ** Что нельзя давать уроки анатомии на живом теле (фр ) Некое новое государственное устройство должно сменить собою предыдущее. На место системы, которая была рассчитана только на то, чтобы выкачивать из нации как можно больше средств для удовлетворения тщеславия и мании расточительства одного единственного человека, должна прийти система, цель которой — лишь свобода, спокойствие и счастье каждого. Значит, два совершенно противоположных состояния должны следовать одно за другим. Где же то звено, которое их соединит ? Кто сочтет, что обладает в достаточной степени изобретательностью и умением, чтобы создать его? Даже если еще детальнее изучить современное положение и, соответственно, еще точнее рассчитать то, что может за ним последовать, — этого окажется все-таки недостаточно. Все наше знание, все наши познания основываются на общих, а значит, если говорить о предметах опыта, — на неполных и полуистинных представлениях; особенное же мы в состоянии постигать лишь в малой степени. Между тем здесь все зависит от особенных (individuelle) сил, от особенного действия, страдания и наслаждения. Дело обстоит совсем по-иному, если действует случайность, а разум лишь стремится направлять ее. Тогда последующее вытекает из всего наличного особенного состояния — ибо эти-то не познанные нами силы для нас и есть лишь случайное. Проекты, осуществляемые тогда стараниями разума, получают и при успехе его стараний форму и модификацию еще и от самого предмета, на который они направлены. Благодаря этому они могут обретать долговечность, приносить пользу. — Иначе же, если их и осуществляют, они вечно остаются бесплодными. То, чему надлежит утвердиться (gedeihen) в человеке, должно проистекать из его внутренней сущности (Innern), а не быть дано ему извне; а что такое государство, как не сумма человеческих, действующих и страдающих сил? Да и всякое действие предполагает равное ему противодействие, всякий акт творчества (jedes Zeugen) требует столь же активного восприятия. Поэтому настоящее должно заранее уже быть подготовленным к будущему. На это и направлено столь мощное действие случайности. Будущее тогда вбирается настоящим. Там же, где будущее еще чуждо ему, все остается безжизненным и застывшим. Так происходит там, где намерение хочет плодоносить. Разум, может быть, и обладает способностью преобразовывать имеющийся материал, но он не обладает силой создавать новый. Такая сила заключена лишь в сущности вещей: именно они действуют; подлинно мудрый разум лишь побуждает их к деятельности и пытается направлять их. Сам же он при этом скромно остается в стороне. Государственные конституционные устройства нельзя прививать людям, как прививают к деревьям черенки. Там, где предварительно не поработали время и природа; это все равно, что привязывать нитками головки цветов: они вянут, опаленные первым полуденным солнцем. Тут, положим, все-таки возникает вопрос, не является ли французская нация достаточно подготовленной для принятия нового государственного устройства. Да только никогда и никакая нация не может быть достаточно зрелой для государственного устройства систематически разработанного исключительно по принципам разума. Разум требует соединенного и соразмерного действия всех сил. Кроме определенной степени совершенства каждого из индивидов, он рассчитывает еще и на устойчивость их соединения и на наиболее соответствующее отношение каждого из них к остальным. Но если, с одной стороны, разум может удовлетвориться только наиболее многосторонним действием, то, с другой, человеческим уделом является односторонность. В каждый момент времени отрабатывается лишь какая-то одна сила в каком-то одном ее выражении. Частое повторение переходит в привычку, и это одно выражение этой одной силы становится в большей или меньшей степени, на более или менее длительное время характером. Как бы ни старался человек модифицировать отдельную, действующую в каждый момент силу посредством действия все остальных, он этого никогда не достигает: а что он отвоевывает у односторонности, он теряет в силе. Тот, кто распространяет свое действие на многие предметы, воздействует на все из них слабее. Таким образом, сила и многосторонность вечно находятся в обратной зависимости друг от друга. Мудрый не отдает полностью предпочтения ни одной из сил, слишком дорожа каждой, чтобы полностью пожертвовать ею в пользу других. Так даже в высшем идеале человеческой природы, созданном пылкой фантазией, каждое мгновение настоящего, будучи прекрасно, все же являет собой лишь один цветок. Сплести венок в состоянии лишь память, соединяющая прошлое с настоящим. Как с отдельным человеком — так и с целыми нациями. В один раз они выбирают лишь один путь. Отсюда их различия между собой; отсюда и их отличия от самих себя в разные эпохи. Что же делает мудрый законодатель? Он изучает современное направление; затем, в зависимости от того, каким он его находит, содействует ему или же противодействует; благодаря этому оно приобретает иную модификацию, последняя затем снова — иную и так далее. Так законодатель довольствуется тем, что приближает его к совершенству как цели. — Но что получится, если оно будет действовать сразу по плану одного лишь разума, в соответствии с идеалом, если оно уже не станет преследовать скромно какую-либо одну цель, но устремится одновременно к многим? Расслабленность и бездеятельность! Все, за что мы беремся с жаром и энтузиазмом, есть проявление любви. Если же душу уже не заполняет какой-либо один идеал, тогда возникает холодность там, где некогда пылал огонь. Вообще никогда не может энергично действовать тот, кто должен сразу пользоваться всеми силами равномерно. Но вместе с энергичностью исчезает и всякая иная добродетель. Без нее человек становится машиной. Можно восхищаться тем, что он совершает, но презирать то, чем он является... Бросим взгляд на историю государственных устройств. Ни в одном из них мы не обнаружим разве лишь сколько-нибудь высокой степени сплошного совершенства; но то или иное из достоинств, которые должен был бы соединить в себе идеал государства, мы всегда встретим даже в самом порочном из них. Первоначально господство было рождено потребностью в нем. Люди всегда подчинялись лишь покуда не могли без повелителя обойтись или же покуда не могли ему противостоять. Такова история всех, даже самых процветавших древних государств. Какая-либо серьезная опасность заставляла нацию подчиниться повелителю. Проходила опасность, и нация стремилась сбросить иго. Однако часто повелитель оказывался слишком прочно утвердившимся, ее противоборство становилось тщетным. — Этот характер развития событий полностью соответствует и человеческой природе. Человек способен действовать во внешней среде, а также развиваться внутренне. В первом случае речь идет только о силе и ее целесообразном направлении, во втором — о самодеятельности. Поэтому если для последнего необходима свобода, то в первом случае, поскольку многие силы никогда не бывают направляемы лучше, чем будучи управляемы единой волей, — необходима покорность. Данное чувство заставляло людей подчиняться господству повелителя всегда, когда они желали действовать; но как только эта цель достигалась, пробуждалось более высокое чувство их внутреннего достоинства. Вне этого соображения было бы, кстати, совершенно непостижимо, каким это образом тот же римлянин, который в самом городе предписывал сенату законы, в военном лагере послушно подставлял спину под удары центурионов. Из данной особенности древних государств проистекает то, что если под системами понимать заранее продуманные проекты (Plane), то эти государства, собственно, и не имели никакой политической системы; и что, желая ныне указать на философские или политические основания государственных учреждений, мы у них всегда обнаруживаем лишь исторические. Такое состояние длилось вплоть до средневековья. В это время, так как повсюду царило глубочайшее варварство, должен был возникнуть, как только власть соединилась бы с этим варварством, наихудшего рода деспотизм: и со свободой просто-напросто пришлось бы окончательно распроститься. Она сохранилась только благодаря междоусобице среди жаждавших власти. Конечно, при таком положении вещей, державшемся на насилии, никто не мог быть свободен сам по себе, не будучи одновременно угнетателем свободы других: то была ленная система, в которой непосредственно сосуществовали наихудшее рабство и безудержная свобода. Ибо вассал противоборствовал сюзерену в не меньшей степени, чем угнетал бесчеловечным образом себе подвластных. Ревность правителя к власти вассалов создала последним противовес в лице городов и народа; и, наконец, ему удалось подчинить их себе. Вместо того, чтобы, как раньше, одно единственное сословие было Depot* свободы, теперь все стали рабами: все служило только целям самого правителя. Все же выиграла свобода. Ибо поскольку народ был более подчинен правителю, чем дворянству, большее отдаление от первого уже позволяло свободнее вздохнуть. В таком случае и упомянутых целей уже нельзя было, как раньше, относясь к этому как к должному, достигать непосредственно с помощью физических сил подданных, из чего прежде всего и возникало личное рабство. Необходимо было посредство: деньги. Все усилия направлялись на то, чтобы добыть из нации как можно больше денег. Возможность же этого основывалась на двух моментах. Нация должна была иметь деньги, и нужно было получить их от нее. * Здесь: носителем (фр. ). Чтобы не пройти мимо первой из этих целей, необходимо было открыть для нации всевозможные источники средств, какие дает промышленная деятельность; чтобы наилучшим образом достигалась вторая цель, требовалось изыскивать разнообразные пути: частью с тем, чтобы не вызвать волнении применяемыми способами мобилизации средств, частью — для уменьшения издержек, с которыми сопряжено само их взимание. На этом, собственно, основываются все наши политические системы. — Но так как ради достижения главной цели, т. е., по сути, в качестве подчиненного средства, предусматривалось благосостояние нации и за ней, в качестве необходимой предпосылки этого благосостояния, признавалась более высокая степень свободы, благодушные люди, преимущественно писатели, представили дело противоположным образом: назвали это благосостояние целью, а поборы — всего лишь необходимым для него средством. Такая идея могла порой прийти в голову и тому или иному правителю; и так появится принцип, что правительство должно заботиться о счастье и о физическом и моральном благополучии нации. Это ли не наихудший и самый угнетающий деспотизм! Ведь из-за того, что средства угнетения были столь замаскированы и столь запутаны, люди полагали себя свободными — и были связаны в своих самых благородных силах. Вновь, однако, беда принесла с собой и средство исцеления. Сокровище знаний, заодно открытое на этом пути, широко распространившееся просвещение заново вразумили людей насчет их прав, вновь вызвали в них стремление к свободе. С другой стороны, дело управления стало настолько сложным и тонким (so kuhstig), что требовало невероятно изощренного ума и предусмотрительности. — Между тем как раз в стране, где просвещение сделало нацию грозой деспотизма, управление оказалось более всего запущенным и обнаруживало опаснейшие слабости. Здесь, следовательно, и должна была прежде всего произойти революция; и теперь — при известной неспособности людей находить средний путь и особенно при порывистом и пылком характере нации — никакой иной системы нельзя было и ожидать, кроме той, в которой предусматривалась наибольшая возможная свобода: это — система разума, идеал конституционного устройства. Человечество страдало тем, что впало в крайность, и в крайности же должно было искать спасение. — Предстоит ли этому конституционному устройству успешно двинуться дальше? Исходя из исторических аналогий: Нет! Но оно заново прояснит идеи, вновь оживит всякую деятельную добродетель; и таким образом распространит свое благо (Segen) далеко за пределы Франции. Оно в этом смысле сделает ход событий человеческой истории таким, при котором нечто благое никогда не оказывает своего воздействия там, где совершается, но всегда на большом пространственном или временном удалении; а там, где оно совершается, его благотворное воздействие испытывается, будучи, в свою очередь, оказываемо из подобного же отдаления. Не могу удержаться, чтобы не привести еще несколько примеров, иллюстрирующих это последнее соображение. В любой период имели место явления, которые, будучи сами по себе дурными, приносили человечеству неоценимые блага. Что уберегло свободу во времена средневековья? Ленная система. А просвещение и науки во времена варварства? Монашество. А благородную любовь к другому полу во времена унижения его у греков, чтобы взять пример и из обыденной жизни? Любовь к отрокам. Да нам и не нужно обращаться к истории; сам жизненный путь человека является наилучшим примером. В каждую пору один какой-либо образ бытия представляет в картине жизни человека главную фигуру, все же прочие подчинены ей, как фигуры второстепенные. В другую пору она становится второстепенной, а одна из остальных выступает на первый план. Так, всей безоблачной веселостью, беззаботностью удовольствия мы обязаны детству; всем энтузиазмом, какой охватывает при восприятии красоты, всем презрением к тяжести трудов и опасностям при устремлении к ней — цветущей юности; всей взвешенностью суждений, всей разумной обоснованностью проявляемого усердия — зрелости мужа; всей полнотой того, что испытывают, сжившись с мыслью о самой бренности существования, всей горькой радостью думать: это было, и этого теперь нет! — старческому угасанию. Человек в любой из периодов существует в своей целостности. Но в каждый из них всего одна искра его сущности ярко блестит и сверкает; другие же лишь слабо светятся или уже тускнеющим, или только еще разгорающимся светом. Именно так происходит в каждом отдельном человеке с любыми из его способностей и чувств. — Однако всех чувств индивид какой—то одной людской категории не исчерпывает даже в последовательности всех состояний. К примеру, мужчине — даже если говорить о тех, кто не столь захвачен деятельностью во внешнем окружении, вечным добыванием свободы и господства, — редко бывает присуще все то, что так свойственно женщине: кротость, доброта, желание осчастливить также и тем счастьем, которое испытывают, а не только тем, которое дают. Зато женщине так часто не хватает силы, активности, отваги. Для того, следовательно, чтобы прочувствовать всю красоту человека в его целостности, должно иметься средство, позволяющее делать ощутимыми, хотя бы лишь на краткое время и в различной степени соединения, оба преимущества сразу; и именно оно должно делать возможным прекраснейшее наслаждение прекраснейшей жизнью. Что же из всего этого следует? Что никакое отдельное состояние людей и вещей не заслуживает внимания само по себе, но лишь в связи с предшествующим и последующим существованием; что результаты сами по себе ничто, а всем являются лишь те силы, которые их породили и заново из них берут начало... 1 Статья представляет собой письмо, адресованное Генриху фон Гентцу, с которым автор подружился в Берлине в 1790 г., находясь на государственной службе в качестве референдария сначала городского, а затем Верховного прусского суда. В этом письме (напомним: август 1791 г. ) В Гумбольдт, критически оценивая первую конституцию, разработанную Учредительным Национальным собранием в революционном Париже (она вступила в силу чуть позднее, в сентябре), развивает глубоко диалектическое понимание исторического процесса как не укладывающегося в прокрустово ложе принципов абстрактного разума. 2. В 1791 г. В. Гумбольдт вышел в отставку и на время поселился в имении своей жены Каролины фон Дахероден в Бургернере недалеко от Мансфельда. О ВВЕДЕНИИ ГОСУДАРСТВАХ* ЗЕМЕЛЬНО-СОСЛОВНЫХ КОНСТИТУЦИЙ В ПРУССКИХ Государственному министру фон Штейну. Франкфурт—на—Майне, 4 февраля 1819 г. (2) § 1. Переданные мне материалы (3) содержат сочинения столь многоразличные, что было бы равно затруднительным как распространяться обо всех, так и выбрать какое-либо одно для более тщательного разбора, сколь бы на то ни напрашивались в особенности некоторые в силу своих внутренних достоинств и основательности мыслей. Поскольку, однако, речь в данном случае идет лишь о том, чтобы высказать согласие с ведущими идеями, содержащимися во всей совокупности предложений, или же изложить возможные сомнения в отношении их, то лучше всего будет вкратце рассмотреть все основные вопросы, могущие возникнуть при введении в прусских государствах земельно-дословных конституций, и уяснить себе, каков был бы желательный подход к ним. При этом придется столкнуться и с теми из них, которые не затронуты в означенных материалах, что явится поводом для нового обсуждения в устной или письменной форме. § 2. В соответствии с такой методой далее будет последовательно говориться 1) о цели и сфере компетенции (Geschaftskreis) земельно-сословных учреждений (последнее слово берется в его самом широком смысле), 2) об их образовании и деятельности, 3) о том, каким образом их следовало бы постепенно приводить в действие. 1. ЦЕЛЬ И СФЕРА КОМПЕТЕНЦИИ ЗЕМЕЛЬНО-СОСЛОВНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ В ЦЕЛОМ § 3. В качестве основных целей введения земельно-сословной конституции в рассматриваемых материалах вполне справедливо указываются следующие: 1) объективная, заключающаяся в том, что благодаря этому управление со стороны правительства становится: а) более качественным — исходя скорее из основательного знания конкретного положения дел, чем из абстрактной теории; б) более устойчивым — не бросаясь столь резко от одной системы к другой; в) более простым и менее дорогостоящим — в результате передачи ряда отраслей управления местным органам; г) наконец, более справедливым и законосообразным — благодаря более прочной связанности нормами и предупреждению стороннего вмешательства по каким-либо поводам; 2) субъективная, состоящая в том, что гражданин, участвуя в законодательной деятельности, в деятельности по контролю и управлению, в большей мере обретает гражданское чувство и гражданские навыки, благодаря этому становится нравственнее сам и придает большую значимость своим занятиям и индивидуальной жизни, теснее связывая их с благом сограждан. К этим двум целям можно прибавить и немаловажную третью, состоящую в том, что: 3) для подачи любым гражданином жалоб открывается более удобный путь, чем это имело место до сих пор, а общественное мнение оказывается в состоянии и побуждается с большей серьезностью и правдивостью высказываться об интересах страны и о мерах правительства. Дополнение 1. § 4. Если земельно-сословную конституцию мыслить как некоторый антагонизм, а земельные сословия—как некую оппозицию — а такого рода представление по меньшей мере вполне естественно, — то у нас она может выступать как направленная отнюдь не против посягательств короны — коих, как показывает длительный опыт, следует опасаться в столь малой степени, что ради этого в такой конституций вообще не было бы необходимости, — но зато определенно против а) неустойчивой и нецелесообразной организации и подобного же образа действий высших органов управления, а также б) против разрастания и повсеместного распространения государственных органов вообще, что помимо прочего, плохо тем, что чиновничество, особенно в условиях падения престижа дворянства, выглядит единственно имеющим какой-либо вес и поэтому каждый стремится прибиться к этому классу. * Humboldt, Wilhelm von. Uber Einrichtung landstahdischer Verfassungen in den preufiischen Staaten. — In: Humboldt W. Werkeinfun/Banden. В., 1964. Bd. IV., S. 433 — 444. (1) § 5. Поскольку перед лицом собрания сословий не может сохраняться непоследовательное управление, высшие органы управления вынуждаются и приучаются, благодаря ему, действовать на основе твердых принципов, остающихся постоянными при смене лиц и подвергаемых изменению лишь с большой осмотрительностью, что является единственной внутренней гарантией, точно так же, как строгая ответственность — единственной внешней гарантией, качественности министерства. Ответственность же возрастает двояко: во-первых, перед земельными сословиями, а во-вторых — перед королем, который в земельных сословиях обретает — себе самому в подспорье и к собственному своему руководству—строгого и компетентного критика своих министров. Наконец, конституция с ее нежесткими формами налагает на пристрастие к новым законам и учреждениям, каковые при ее отсутствии легко вырождаются в надуманные затеи, благодетельную узду; в итоге же благодаря земельно-сословным учреждениям различным образом выигрывает устойчивость, которая является главной задачей любого правления и которая в нем гораздо важнее проницательности и гениальности. § 6. Но и само собрание сословий может стать элементом неуместного новшества, а потому, как явствует из вышесказанного, самое серьезное внимание должно быть уделено тому, чтобы такого не допустить. Это достигается, как покажет последующее изложение, тем, что точно очерчивается круг деятельности этого собрания, и тем, что его не создают, как это имеет место во Франции, непосредственно на базе всей массы народа, но от управления простейшими объединениями граждан через промежуточные звенья поднимаются до рассмотрения общегосударственных дел. § 7. Правовые гарантии, которые народ получает благодаря конституции, — двоякие: те, что опосредованным образом вытекают из существования и деятельности земельных сословий, и те, которые, составляя раздел Основного закона, артикулируются непосредственно им. § 8. Последние необходимо должны включать: 1) гарантию индивидуальной, личной безопасности, определяемой исключительно в соответствии с законом; 2) гарантию собственности; 3) свободу совести; 4) печати. Можно утверждать, что за немногими, редкими и, быть может, еще до некоторой степени извинительными в себе исключениями, первые три в Прусском государстве существуют на деле, фактически. Однако они не артикулированы, а это, т. е. форма, столь же существенно, как и само дело, не для одного лишь непосредственного результата, но также — и главным образом — для обратного воздействия на характер народа, которому, чтобы он непреложно и принципиально повиновался закону, должно быть и вытекающее из закона право представлено в качестве непреложного принципа. О свободе печати подробнее будет говориться в третьем разделе. § 9. Многие конституции добавляют сюда еще гарантию права государственных должностных лиц быть освобождаемыми от своих должностей только по суду. Но такую гарантию, пожалуй, следовало бы предоставить лишь чиновникам органов правосудия и притом если этого требует обеспечение защиты личности и собственности. Распространение же ее на все государственные должности плохо уже тем, что порождает привычку смотреть на них как на доходные места, и неприемлемо деже в отношении некоторых должностей, требующих особого таланта, — а государство к тому же может порой и ошибаться в личностях. Все же заслуживает изучения вопрос о том, не следовало ли бы такую гарантию распространить на некоторые другие должности, помимо тех, которые связаны с правоохранительной деятельностью. Английская конституция решительно не знает ничего подобного. Напротив, большинство видных должностных лиц обычно сменяется вместе со сменой правительства, что, однако же, связано там с такими условиями, которые у нас отсутствуют. § 10. Упрощение управления является одной из основных целей. Но оно, собственно, не состоит лишь в передаче определенных отраслей управления. Ведь если только существуют иные, помимо государственных, органы, занятые подлинно живой деятельностью, они сами по себе (пусть даже их и не сделали распорядительными) являются контролирующими, а также вырабатывающими рекомендации и, следовательно, освобождают государственный орган от части его работы. Для того, однако, чтобы это на деле произошло, осуществлять контроль и представлять рекомендации они должны не исключительно по вертикали вверх и вопреки государственным органам, а преимущественно на собственном уровне, а также по вертикали вниз, и в контакте с последними; если же какие-то из них не будут одновременно и осуществляющими управление, то контроль и выработка рекомендаций с их стороны так и не станут подлинно практически вытекающими из потребности и действительного положения вещей, а для возникающей столь естественно тяги к тому, чтобы контролировать и выступать с рекомендациями, так и не будет должным образом найден противовес в виде более основательного знания дела и верного понимания трудностей управления. Но из всего этого опять—таки следует, что общее собрание сословий должно зарождаться на все более суживающихся, чем далее от самого низа вверх, ступенях других подобных институтов и что его живительным принципом должно быть не влечение к соуправлению целым, а подлинный дух сообщности, устремленный к тому, чтобы сделать ненужным большой объем управления путем целесообразного упорядочения отдельных отношений — единственная истинная основа внутреннего благополучия любого государства. Дополнение 2. § П. Говоря об этой цели, надо сразу устранить одно весьма обычное в наши дни недоразумение. Очень часто приходится слышать, а еще больше вычитывать в печати, сетования на то, что народ не проявляет достаточного участия в отношении предметов внешней и внутренней политики, а также пожелания, чтобы этот интерес пробуждали, стимулировали и поддерживали. Но если этот интерес — в том виде, в каком он, к сожалению, наличествует или каким его желают видеть, столь отвлеченный и лишенный твердого практического основания, — словно бы повисает в воздухе, то от него, можно смело утверждать, весьма мало проку, да и не следует ли еще счесть, смотря по обстоятельствам, что он просто вреден? Слишком уж часто он ведет от успеха более ограниченной деятельности к неудачным опытам в более высоких сферах. В той форме выражения, какую обычно принимает это участие, ему недостает самого необходимого условия, состоящего в том, чтобы оно начиналось с ближайшего начиналось там, где непосредственная затронутость условиями обстановки делает возможным реальное вникание и успешное воздействие; в той точке, от которой оно может затем, если только не станет перескакивать через необходимые ступени, подняться к наивысшему и всеобщему. § 12. Жизнь [всех находящихся] в государстве [людей] заключает в себе три категории, или, если угодно, ступени деятельности и соучастия в государственном целом: пассивное подчинение заведенному порядку, должное для любого жителя, даже для того, кто, не имея соответствующего подданства, пользуется особым статусом пребывания в стране, или для иностранца; соучастие в установлении и поддержании порядка согласно призванию общего характера, в качестве деятельного члена государственной общности, что является подлинным детом гражданина государства; соучастие согласно призванию специального характера, в качестве государственного должностного лица. § 13. В течение долгих лет в Прусском государстве, хотя, быть может, и не в большинстве его провинций, в совершенном небрежении оказывалась как раз средняя из этих ступеней; движимые честолюбием и тщеславием пробирались к высшей, подвластные лени, чувственности и эгоизму откатывались к низшей. Отсюда и возникло в высшей степени пагубное безразличие к образу и процедуре правления, а вместе с ним — поскольку определенные правительственные меры были все же не безразличны для личности и собственности — одновременно и стремление при помощи незаконных средств уйти от последствий применения законов; и упомянутые сетования, часто, правда, ложно понимаемые, сами по себе настолько обоснованны, что каждый любящий отечество непременно должен их разделять. Одновременно — и это естественный итог, отчасти, однако, опять-таки ложащийся в основу упомянутого безразличия, хоть и возникшего по другим причинам, — ослабли узы, благодаря которым гражданин, помимо сообщества в целом, является членом небольших объединений. Когда же в результате Французской революции и развернувшихся вслед за нею событий потрясенные умы внезапно пробудились к политической активности, руководимые более или менее ясными побудительными мотивами, они, минуя все промежуточные звенья, вознеслись прямо к непосредственному участию в правительственных мероприятиях самою высокого уровня и самого всеохватного масштаба, и отсюда возникло и продолжает возникать то, что следует во всеуслышание осуждать, отвергать и, где возможно, устранять. § 14. Нет поэтому ничего более необходимого, чем шаг за шагом делать существующие в государстве отдельные небольшие общности предметом заинтересованности, для чего надо таковую пробуждать, а в той мере, в какой вообще заинтересованность государственными делами уже существует, ориентировать ее в данном направлении. § 15. Что смысл и суть конституции при ее введении у нас должны быть именно такими, как здесь описано, и никакими другими, становится ясным уже из размышления над причинами, побуждающими и склоняющими к самому ее введению. Не приходится оспаривать тот факт, что сколь бы мягким и постепенным ни было ее введение, оно, тем не менее, влечет за собой почти полное преобразование ныне существующего управления монархией. Для такого преобразования должна иметься не просто важная причина, но можно с полным основанием требовать указания на такую, которая заключает в себе необходимость; последняя вообще гораздо более надежный поводырь при осуществлении государственных мероприятий, по сравнению с тем, что просто находят полезным. Нельзя отрицать, что введение сословной конституции в любом случае сопряжено с отчуждением части королевских прав; но нельзя и утверждать, будто это только права, незаконно приобретенные путем подчинения прежних сословий; ведь некоторые провинции в настоящее время явно не располагают вообще какими бы то ни было правами, относящимися к сословиям, и очевидно, что все они теперь формально и по существу обретут более последовательное и более полное влияние на дела всей нации, чем то, каким они некогда располагали. Такое отчуждение [части королевских прав] не может рассматриваться: ни как навязанное правящей власти народом — то была бы мысль, неверная фактически и неподобающая сама по себе; ни как настоятельно требуемое духом времени, что есть ущербная и, по сути, бессмысленная фраза, так как можно следовать лишь разумному духу времени, а значит, вместо этого неопределенного слова лучше привести собственные разумные доводы; ни как дар, преподносимый нации в награду за ее патриотические усилия (в деле освобождения отечества. — Прим. перев. ), — ибо, будучи мотивировано подобным образом, такого рода произволение вступало бы в противоречие с обязанностями короля и нация могла бы столь опасный дар с полным основанием отклонить; ни как признание того, что нация теперь созрела для представительства своих собственных прав, — так как зрелость для обладания сословными конституциями прежде вполне могла быть большей, чем ныне, потому что во всяком случае во многих местах царил, несомненно, более мощный и более деятельный дух сообщности; ни, наконец, как выполнение данного обещания — раз оно не опиралось на постоянные, поныне существующие и, таким образом, сами за себя говорящие основания. Ничто из всего этого не может ни для короля, ни для его министров, ни даже для народа служить мотивировкой введения сословных конституций, а только внутреннее убеждение в том, что их введение приведет к созданию для государства более значительной опоры в виде возросшей нравственной силы нации и ее живого и целесообразно направляемого участия в собственных делах, а вследствие этого — и к более надежной гарантии его целостности перед внешним окружением и его внутреннего поступательного развития. Данный мотив оказывается решающим, если показать, что сословные учреждения непременно необходимы для этой цели и что она сама, в свою очередь, реально вытекает: из необходимости создать единство и прочную зависимость между различными провинциями, не разрушая присущего им своеобразия; из существующей опасности, что государство в несчастьях — а они всегда могут повториться — окажется предоставленным в известном смысле защите лишь с помощью физических средств, не имея возможности рассчитывать на моральную силу народа, для которой было бы уже привычным постоянное взаимодействие с правящей властью и которая весьма существенно отличается от простой доброй воли; наконец, из той все более наглядно подтверждающейся истины, что управление посредством только лишь государства — поскольку оно на одни дела нагромождает рождаемые ими другие — должно со временем саморазрушаться, становясь все более расточительным в смысле расходуемых средств, все более выхолощенным в своих формах, все менее соответствующим в своем отношении к действительности, к подлинным нуждам и чаяниям народа. § 16. Сообразно с этим надлежит действовать и самому учреждаемому устройству. Не следует, придавая делу однобокий характер, усматривать в сословных органах противовес правительству, а в нем, в свою очередь, — орган, ограничивающий их влияние, и, таким образом, стремиться достичь равновесия властей, что часто приводит, напротив, к ненадежному и вредному балансированию; последует деятельность по управлению — законодательную, а в известной степени и административную — так распределить между органами государства и народа, избираемыми соответственно ими самими в своих раздельных политических сегментах и из собственной среды, чтобы те и другие, находясь под общим контролем со стороны правительства, однако же располагая четко разграниченными правами, входили во взаимный контакт на всех уровнях своей компетенции, чтобы на высший уровень решения общих государственных дел от каждой из сторон вносились лишь предложения, рассмотренные в соответствии с указанным порядков, уже взаимно сближенные, извлеченные из жизни самой нации и потому истинно практические. Дело идет не просто об учреждении выборных собраний и совещательных палат, но о политической организации самого народа в целом. § 17. В силу естественного хода вещей у сословий будет преобладать принцип сохранения (Erhaltung), у правительства — стремление к улучшениям, так как всегда проблематично, чтобы в связи с какой-либо переменой оказывался исчерпанным разнонаправленный интерес отдельных людей, а чисто теоретические положения находят больший отклик у государственных чиновников. Если в новейшие времена часто бывало наоборот и самые насильственные нововведения исходили как раз от учреждений народа, то это было связано лишь с тем, что или имели место очень большие злоупотребления, взывавшие об устранении, или же учреждения народа не были так избраны и не были поставлены в такое положение, чтобы подлинный гражданский интерес различных сообществ жителей государства находил в них поистине свой орган. Сословные учреждения, устроенные вышеописанным образом, могут действовать не иначе, как в направлении сохранения [стабильности], разве что необходимость покончить с реальными злоупотреблениями должна была бы поначалу вызвать некоторые отклоняющиеся действия. Но сохранение [стабильности] всегда должно оставаться первейшей и преимущественной целью всех политических мер. § 18. Существует старая и мудрая максима, что новые меры и учреждения в государстве, чтобы они могли привиться в качестве родных и отечественных, должны быть увязываемы с уже существующими. § 19. В этой связи между конституционными устройствами, существовавшими в большинстве европейских государств до Французской революции, и теми, что недавно созданы, обнаруживается примечательное различие. Первые — их, при большей или меньшей примеси ленных институтов в них, можно назвать сословными — сложились из различных небольших, бывших некогда почти самостоятельными политических образований, которые быстро добровольно присоединялись, жертвуя определенными правами, к более крупным образованиям, частью же, сохраняя за собой известные права, сливались воедино. Новейшие же конструкции, по существу, имели своим образцом (помимо внешней формы Английской, ибо внутреннюю ее сущность копировать невозможно) Американскую, которая не застала вообще ничего старого, и Французскую, которая все старое разрушила. § 20. Данную модель (Typus) нельзя использовать, если хотят действительно оживить и пробудить гражданский дух, и в Германии в ней нет надобности, потому что [здесь] еще сохранилось много старого, что не нуждается в упразднении и даже не может быть упразднено без значительной утраты при этом благотворного (tuchtigen) нравственного духа. Что именно из этого следует удержать, должно определяться в каждом конкретном случае. Вообще же можно с уверенностью утверждать, по крайней мере, что в целом должен быть не просто сохранен, но и, собственно, восстановлен дух прежних конституционных устройств, в соответствии с которым целое политической организации складывается из равномерно организованных частей, ибо только так удается уменьшить старые злоупотребления и воспрепятствовать тому, чтобы эти части противоправным образом применяли друг к другу насилие, находились в отношениях конфликта или хотя бы слишком резко отгораживались, — с тем, чтобы, наоборот, сплавить целое воедино, обеспечить личности (der personlichen Kraft) свободное развитие и не сделать слишком затруднительным распоряжение собственностью. С подобной увязкой со старым согласуется вышеизложенная идея учреждения конституционного устройства. § 21. Сфера компетенции сословных органов в общем виде (ибо для каждого из них она, естественно, определяется пространством его конкретной деятельности) заключает в себе, в соответствии с охарактеризованной общей целью, следующее: 1) Решение таких дел, которые, входя в круг интересов отдельных политических частей нации, не относятся, собственно, к ведению правительства, а должны находиться лишь под его общим контролем. Вопрос о должных границах этой деятельности по управлению будет рассмотрен ниже. 2) Обязанность направлять правительству запрашиваемые им рекомендации и право представлять предложения, когда они не запрашиваются. Границы последнего также могут быть рассмотрены лишь в ходе последующего изложения. 3) Выражение своего согласия или отказ в нем. 4) Право подачи жалоб. § 22. Третий пункт требует самого тщательного обдумывания и определения, ибо речь в нем идет, собственно, о том, в какой мере государь может отказаться от своих до сих пор единолично осуществляемых прав, или, другими словами, насколько конституции быть менее монархической (... ) 1. Данный документ, публикуемый нами лишь частично (первые 22 параграфа из 157), — памятная записка, в которой В. Гумбольдт сформулировал свои либеральноконсервативные воззрения как в целом по проблеме конституционализма, так и в связи с предлагаемой им для Пруссии системой сословно-представительных учреждений как обеспечивающей необходимую преемственность в развитии государственности при переходе к конституционному устройству. 2. В январе 1819 г. В. Гумбольдт возглавил в прусском правительстве Управление по сословным и общинным делам в составе министерства внутренних дел, получив тем самым практическую возможность содействовать не только разработке, но и введению в Пруссии конституции (в соответствии со статьей 13 Союзного договора, которым в рамках решений Венского конгресса 1815 г. создавалось объединение немецких государств — Германский Союз). Публикуемая памятная записка была составлена им во Франкфуртена-Майне, где он, находясь по делам Территориальной комиссии (занимавшейся улаживанием территориальных споров между отдельными германскими государствами), встречался и беседовал с государственным министром фон Штейном, в свое время (1808 — 1810) руководившим в качестве государственного канцлера проведением реформ в Пруссии. 3. Речь идет о проектах, записках и других документах по конституционному вопросу, собранных Штейном и переданных им В. Гумбольдту для ознакомления. ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ (Справка-комментарий) На государственной службе В. Гумбольдт находился в общей сложности 19 лет: в 1790 — 1791 и в 1802 — 1819 гг. Таким образом, годы его служебной карьеры включают и период реорганизации прусской государственности, период проводившихся правительством Штейна — Гарденберга — Шаренгорста консервативно-либеральных реформ 1807 — 1814 гг. С 1802 по 1809 г. он — тайный советник и резидент Пруссии в Риме. Затем в 1809 — 1810 гг. он возглавляет департамент культов и народного просвещения в министерстве внутренних дел. На этом посту, исходя из своей убежденности в основополагающем значении просвещения для возрождения духовного потенциала нации и государства (особенно после поражения в войне с Наполеоном) и из гуманистического идеала образования, он осуществил реформирование всей системы просвещения и образования в Пруссии, завершившееся основанием Берлинского университета (ныне "Гумбольдт-университета"). В 1810 г. В. Гумбольдт возвращается к дипломатической деятельности (продолжавшейся вплоть до января 1819 г. ). Назначенный послом в Вену, он затем в течение ряда лет был ближайшим советником государственного канцлера Гарденберга на конгрессах в Вене и Париже, где оказывал существенное влияние на ход обсуждения и решения германского вопроса, был представителем Пруссии в Территориальной комиссии. В 1817 — 1818 гг. был послом в Англии. В течение многих лет он являлся членом Государственного совета. Разнообразие сфер и направлений практической политической деятельности В. Гумбольдта в конечном счете лишь выявляло ее целеустремленность, осознанное единство побудительных мотивов. Вся она определялась его представлениями о "моральном" (опирающемся на "моральную силу" нации) и "культурном" (т. е. имеющем образцовые учреждения в сфере образования и сословно-представительного правления) государстве. Отклоняя в принципе гегемонистскую политику Пруссии в рамках Германского союза, он поддерживал объединение немецких государств в федерацию с целью сохранения Германией, находящейся в "центре европейских наций", возможности оказывать "самое благотворное влияние благодаря своему языку, литературе, нравам и образу мышления" (Humboldt W. V. Denkschrift uber die deutsche Verfassung an den Freiherrn von Stein. — In: Werkeinfiinf Buhden. В., 1964. Bd. IV., S. 303, 308). Когда в январе 1819 г. В. Гумбольдт возглавил Управление по сословным и общинным делам, он поставил своей конкретной целью разработку и проведение в жизнь проекта сословно-представительного правления, что означало замену абсолютистского государственного устройства сословно-представительным в рамках монархии. Он стремился к введению не только местного сословно-представительного управления, но конституционного правления в полном смысле слова. Поэтому не случайно в памятной записке Штейну он наряду с правами сословий указывает и на общие права, которые должны быть даны и гарантированы подданным: личная безопасность, защита собственности, свобода слова и печати, несменяемость судей и др. В целом же проект В. Гумбольдта представлял конкретную разработку либеральных идей самоуправления нации, соединяя в себе как консервативные, исторически-традиционалистские, так и конструктивно-либеральные компоненты его политического мышления. Классический демократический либерализм строит конституцию в соответствии с лозунгами Французской революции 1789 г. (свобода, равенство и братство), выводя право на конституцию из принципа суверенитета народа. Он видит задачу конституции в предоставлении гражданам основных прав и свобод, в уравновешении трех ветвей государственной власти. Хотя В. Гумбольдт в памятной записке также указывает на необходимость предоставления и гарантии основных прав, он здесь отклоняет как идею общественного договора, так и идею разделения и равновесия властей, стремление к которому, с его точки зрения, часто ведет к ''ненадежному и вредному балансированию". В. Гумбольдт не собирался в своем проекте нарушить приоритет королевской власти. Соучастие же народа (сословий) в управлении государством он в первую очередь обосновывал тем, что оно приведет к "созданию для государства, в лице возросшей нравственной силы нации" "более значительной опоры"; а во вторую — тем, что "гражданин, участвуя в законодательной деятельности, в деятельности по контролю и управлению... обретает... гражданские навыки", становится "нравственнее", "придает своим занятиям и своей жизни большую значимость, связывая их с благом сограждан". Сравнение данной записки с ранними политическими сочинениями В. Гумбольдта выявляет как преемственность в развитии его политических воззрений, так и наличие определенных изменений. Он и в поздний период рассматривает в качестве цели и смысла человеческой жизни формирование высокообразованной и всесторонне развитой личности, которое, однако, мыслится теперь не как следствие ограничения государственной деятельности и не в противопоставлении ей: наоборот, оно само должно вести к усилению государства. Отрицательную оценку со стороны В. Гумбольдта вызывает прежде всего рост государственной бюрократии — "разрастание и повсеместное распространение государственных органов". Поэтому, по его мысли, умеренно выраженные конституционные формы наложат "благодетельную узду" на рост бюрократического аппарата. В результате введения "земельных сословных учреждений управление станет "качественнее", ибо будет исходить в большей мере из точного знания истинного положения дел, чем из абстрактной теории, "устойчивее", "проще и дешевле", "справедливее и последовательнее". О том, как тесно в этих положениях соприкасаются и переплетаются консервативные и либеральные мысли, свидетельствует тезис (сам по себе, кстати, довольно проблематичный) о том, что в соответствии с "естественным ходом вещей" у сословий будет доминировать принцип сохранения, а у правительства — принцип улучшения ( в целом это типично консервативный принцип, сочетающий реформирование существующего порядка с сохранением того в нем, что можно сохранить). Согласно проекту В. Гумбольдта, строительство сословно—представительного правления осуществляется постепенно, начиная с низшего уровня. Сначала оно создается в общинах, затем в провинциях (землях), и, наконец, создается "общее сословное собрание" в рамках всего прусского государства. Именно от общинного самоуправления, которое должно было стать соответствующим дополнением к городскому самоуправлению (введенному Штейном), В. Гумбольдт ожидал большого воспитательного воздействия в смысле формирования политической культуры народа. Провинциальные и общегосударственные сословные собрания должны строиться на двухпалатной основе. Наряду с первой палатой, которая, как английская палата лордов, должна состоять из представителей высшей аристократии и небольшого числа назначаемых членов, предусматривается и вторая, избираемая путем прямых выборов. Всеобщее сословное собрание созывается раз в четыре года. (Фактически нечто подобное такому форуму — соединенный ландтаг — созывалось лишь один раз, в 1847 г. Состояло это собирание лишь из представителей провинциальных ландтагов; через два с половиной месяца оно было распущено. ) Ему должны были быть предоставлены не только совещательные функции и право пересматривать судебные решения, но и право принимать решения по всем общегосударственным законам и по любому изменению налогов. Хотя В. Гумбольдт решительно отклонял всякое подражание "чужим" образцам, полагая, что любые мероприятия и учреждения в государстве должны сохранять преемственность по отношению к существующим, нельзя не признать, что на его проект сословно-представительного устройства явно оказал влияние английский вариант парламентаризма. Поэтому его предложения, хотя и не по обоснованию своему, но по своей направленности в практическом плане вполне отвечают либеральным стремлениям к представительному правлению. Наиболее существенное, что отличает его проект от английского образца, заключается в сохранении и обосновании существования сословий. Но и этот консервативно—корпоративный элемент политического мышления не слишком резко выражен в его воззрениях. Точное соблюдение традиционного сословного деления В. Гумбольдт предусматривал лишь при избрании низших органов самоуправления. При выборах всеобщего сословного собрания учитывались только три курии: дворянская, прочих земельных собственников и городская. Он явно расходился со штейном в вопросе о том, какое политическое значение должен получить и сохранить в будущем конституционном устройстве прусского государства дворянский класс. Романтические мечты Штейна и его единомышленников ориентировались на социальное и моральное возрождение дворянства. В. Гумбольдт придерживался в этом вопросе более реалистической точки зрения. По его мнению, дворянство само подточило свои устои еще до Французской революции — жизненной вялостью, обремененностью долгами и продажей своих имении. Следует отдавать себе отчет, считал он, в том, что появление "среднего сословия" значительно снизило традиционное государственное значение дворянства, что сам ход общественного прогресса враждебен ему и поэтому необходимо сделать соответствующие политические выводы, исходя из изменения социальной стратификации. Для В. Гумбольдта речь идет не о том, чтобы восстанавливать то, что было, а, наоборот, о том, чтобы придать тому, что есть, такую государственную форму, которая легче поддавалась бы дальнейшему совершенствованию. Таким образом, в проекте земельно-сословного представительного государственного устройства, предложенном В. Гумбольдтом, налицо осторожное и тщательно продуманное соединение сословно—корпоративных и либерально— демократических элементов в своеобразную форму корпоративного парламентаризма. Осуществление такого парламентаризма на практике привело бы к органичному включению Германии в западноевропейское конституционное движение без нарушения при этом ее традиционализма, т. е. своеобразия ее исторического развития. Но конституционным планам В. Гумбольдта не суждено было сбыться из-за серьезного противодействия реакционного крыла прусского правительства (и в том числе самого государственного канцлера Гарденберга): 31 декабря 1819г. В. Гумбольдт получил от короля официальную отставку. Проект же конституции, представленный уже не В. Гумбольдтом, а Гарденбергом, король отклонил в 1821 г. В 1823 г. по приказу короля в Пруссии были учреждены провинциальные представительные собрания — ландтаги. Они созывались по усмотрению короля, имели совещательное значение и контролировались местным дворянством. Фактически впервые конституция (предусматривавшая непрямые и не равные выборы в прусский ландтаг) была введена лишь в 1850 г. Она действовала до 1917 г. "Политологическое" наследие В. Гумбольдта предвосхитило многое в национальной идентичности немецкого политического либерализма задолго до того, как последняя обрела зримое воплощение в чертах своеобразия германского правового федеративного государства. Изучение этого наследия может оказаться существенно важным для конкретной постановки вообще проблемы своеобразия либерального движения в отдельных европейских странах, а значит, и актуализирующейся на рубеже XXI века проблемы сохранения европейской идентичности в целом. Перевод с немецкого, примечания, предисловие и послесловие к. филос. н. Р. М. Габитовой
