Повседневная жизнь семьи в русских рукописных сборниках XVIII

А.В. Архангельская (Москва)
Повседневная жизнь семьи
в русских рукописных сборниках XVIII века.
Семейная тема не привлекала пристального внимания русских
книжников вплоть до второй половины XVII в. Отдельные моменты
так или иначе проникали в литературу, но, как правило, связывались
либо с утверждением определенного идеала (житийные повести о
благоверных женах, «Повесть о Петре и Февронии Муромских»),
либо, напротив, – с яркой характеристикой антиидеала (высказывания о «злых женах» в «Слове» и «Молении» Даниила Заточника или
«Диалог отца с сыном о женской злобе»). Ни в том, ни в другом случае нельзя говорить о детально прорисованных оттенках семейных
взаимоотношений, в которых так или иначе отражалась семейная
жизнь современников. Речь скорее идет об абстрактной модели, основное достоинство которой – яркость и прозрачность идеи.
Ситуация, как представляется, начинает меняться во второй половине XVII в. в связи с проникновением в русскую литературу огромного количества переводов западноевропейских произведений и
сборников, а также в связи с созданием по их образцу оригинальных
произведений. Эволюцию взгляда на женщину в русской литературе
этого времени хорошо описал Н.К. Гудзий: «Если в предшествующей аскетической литературе женщина трактовалась как исчадие
ада, если тема злой жены, которая вводит в грех и несчастье связавшего с ней свою судьбу мужчину, трактовалась серьезно и в явно
враждебном по отношению к женщине тоне, то теперь эта тема злой,
коварной, хитрой жены выступает уже в шуточной трактовке. Задача... не столько всерьез дискредитировать женщину, сколько дать
2
повод посмеяться по поводу тех остроумных уверток, на которые
способна только женщина»1.
Процесс изменения точки зрения был отнюдь не одномоментным. Даже в сборниках, переведенных во второй половине XVII в. и
активно переписывавшихся на протяжении всего XVIII в., взгляд на
женщину может быть различным. Так, в «Римских деяниях» достаточно много внимания уделяется теме женской неверности, порочности женской природы, женским «уверткам» и хитростям, при помощи которых жены обманывают доверчивых мужей. При этом
встречаются повествования, в которых женские «увертки» оказываются лишены анекдотической легкости и чреваты весьма серьезными последствиями. Таков, например, «Приклад о преступлении души и о ранах, уязвляющих душу», в котором рассказывается о неверной жене одного рыцаря, решившей погубить своего мужа при
помощи некоего чернокнижника. Трижды чернокнижник спускает
стрелу, стремясь попасть в восковой образ, изображающий рыцаря,
и трижды рыцарь, находящийся на большом расстоянии от дома (что
весьма характерно – в Святой Земле), погружается в воду и тем самым избегает смерти. Одновременно оказывается, что вызванная
смерть не может уйти ни с чем и, за неимением рыцаря, поражает
коварного чернокнижника. Таким образом оказывается, что грех
жены (прелюбодеяние и покушение на убийство) усугубляется применением магических средств для осуществления своей цели, а магические силы могут выйти из-под контроля и поразить того, кто
считает себя их властителем. Традиционна для рассказов о разоблаченных женских хитростях финальная сцена «приклада», повествующая о разоблачении неверной жены перед ее родственниками. В
1
Гудзий Н.К. Русская литература на переломе к новому времени. Стенограмма
лекции. М., 1946. С. 10.
3
представлении средневекового человека наиболее действенным наказанием для обманщика оказывается прилюдное разоблачение. Но,
опять же, в отличие от чисто «смехотворных» новелл, в данном случае автор не ограничивается разоблачением и сообщает о том, что по
решению суда неверная жена и неудавшаяся убийца «спалена была»2.
Женщины в «Римских деяниях» не способны хранить тайну,
поведанную им под строжайшим секретом (жена, которой муж демонстрирует мешок, содержащий, якобы, части тела убитого им пилигрима, рассказывает об этом, как только получает от мужа пощечину; мать, вызнавшая от сына, якобы римский сенат всерьез обсуждал вопрос о том, что лучше: одному мужу иметь нескольких жен
или одной жене иметь нескольких мужей, тут же рассказывает обо
всем подругам, которые идут к сенаторам, прося себе многомужия).
На фоне многочисленных новелл о женской неверности обращает на себя особое внимание «Приклад, чтоб мы чистоту и веру
брака соблюдали», рассказывающий о чудесной рубашке, которая не
мнется, не пачкается и не нуждается в стирке до тех пор, пока супруги хранят друг другу верность. Пока муж отправляется на службу
ко двору, к его жене трижды приходят «искатели», но все они оказываются запертыми в разных каморках ее дома. Этот же сюжетный
ход представлен в «Повести о Карпе Сутулове» – оригинальной русской бытовой повести конца XVII в.
Не проходит мимо традиционной темы женской злобы и автор
«Апофегмат» – сборника изречений, приписываемых знаменитым
философам прошлого (по большей части античным), также переведенного в последней трети XVII в., весьма популярного в рукопис2
Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга вторая. М., 1989.
С. 144.
4
ной традиции XVIII в. и даже опубликованного (правда, с купюрами) в 1781 г. Тема эта раскрывается в разных вариантах: от обобщенного противопоставления «злой» и «доброй» жены до «мирских
притч» (в традиции Даниила Заточника). Наиболее емкая характеристика женской природы в «Апофегматах» приписывается Сократу,
как известно, больше других пострадавшему от злонравия своей жены Ксантиппы (как ни странно, тема эта, хорошо знакомая по разнообразным сборникам XVII-XVIII вв., в «Апофегматах» оказывается
обойденной; автора занимает в данном случае не биография и личная судьба Сократа, а изречение, в котором обобщаются по принципу контраста все возможные последствия женитьбы): «Жена добрая
рада за мужа умереть, а злая рада его скоряе уморить. И того ради
одному с женою утеха и радость, а другому плач и велия мука»3.
Хилон Лакедемонский советовал (не сказано, кому, впрочем, это и
неважно): «жену поими со средним пожитком, да вместо жены не
введеши в дом госпожи»4; здесь тема развивается и варьируется,
приобретая социальный оттенок, женская злоба становится не отвлеченно-моральной, а социально-нравственной категорией. Наиболее развернуто эта тема дана в связи с Диогеном: «Егда советова ему
Епиктит Философ, дабы женился, являя то за прибыток философу,
отвеща: дай за меня дщерь свою. Обличая его, что не дело глаголаше, иному бо то советовал, чего сам не исполнил, Епиктит бо не бе
женат»5.
Высказанное в последнем случае требование почти дословно
переносится в «Апофегматах» и на отношения «родители – дети»,
точнее – «отец – сын»: «Егда Камвисий ровнялся отцу своему Киру,
3
Апофегмата, то есть кратких, витиеватых и нравоучительных речей книги
три... СПб., 1781. С. 2.
4
Там же, с. 80.
5
Там же, с. 73.
5
а инии говорили, что и отца превосходит, Крез рече: По моему рассуждению не подобает того равняти с отцом, который не оставил
после себя сына»6. В многих же случаях «семейные» отношения
воспринимаются автором «Апофегмат» лишь как повод для морализации на тему воспитания («аще не вдаст отец сына учитися от юности добрых нравов, таков не имать наследити достояния отца своего»7) или как основа для метафорического сравнения (идеальный
царь должен так относиться к подданным, как отец к сыну).
Разница между традиционным и новым взглядом на женщину
может быть наглядно и убедительно продемонстрирована на примере
двух текстов – хрестоматийной прозаической фацеции «Како жена
мужа поминала» и новеллы «Великого Зерцала» «Некий воин сестричищу своему завеща коня продати и в помяновение дати». На примере
двух этих текстов очевидно просматриваются различия между новеллой «смехотворной» и традиционно дидактической. Фацеция весело
рассказывает о лукавстве жены, ухитрившейся, с одной стороны, соблюсти последнюю волю мужа (отдать деньги, вырученные за вола, на
помин его души), а с другой – не понести никаких материальных
убытков. Именно жена оказывается в центре внимания повествования,
участие же в сюжете мужа естественно заканчивается с его смертью. В
«Зерцале» же умерший угрожает не выполнившему его завет родственнику жалобой Творцу и Судие и предсказывает лютую кару, которая и осуществляется: «врани страшнии черни и превелицы прилетеша
восхитивша его бедне, вознесоша на высокую гору и опустивше сокрушиша его, а душу на вечное мучение занесоша»8.
6
Там же, с. 122.
Там же, с. 7.
8
Державина О.А. «Великое Зерцало» и его судьба на русской почве. М., 1965.
С. 370.
7
6
По окончании переходного периода в рукописной традиции
XVIII столетия все чаще встречается шуточно-комический взгляд на
женщину и семейные взаимоотношения. В качестве примера нами
были проанализированы представления о семейной жизни и отношениях между членами семьи в рукописных стихотворных фацециях, создававшихся и распространявшихся в 30-50-е гг. XVIII в.
Одна из наиболее частотных тем в фацециях – это тема супружеской неверности. Большая часть рассказов посвящена тому, как
ловкая и хитрая неверная жена выходит победительницей из довольно сложных ситуаций и заставляет мужа полностью увериться в
ее невинности. В большинстве случаев «задача» жены облегчается
невероятной глупостью и доверчивостью мужа. Действительно,
только глупца можно убедить в том, что рождение ребенка через 20
недель после свадьбы – это вполне нормальный срок («20 недель я
за тобою // Да 20 недель как ты живешь со мною, // Итого будет 40
недель»9) или что девственность определяется девичьей прической10.
В подобных текстах измена (в прошлом или в настоящем) трактуется как наказание за доверчивость, как успешно завершившийся
обман.
Разнообразие женских «уверток», «ухваток» и «хитростей»
неоднократно декларируется в «притчах», которыми завершается
повествование:
Женския обманы нельзя познать
Хотя кто и философию мог знать.11
Ежели женския обманы писать
Надобно великия книги держать.12
9
Кокорев А.В. Русские стихотворные фацеции XVIII в. // Старинная русская повесть. М., 1941. С. 244.
10
БАН, Тимофеева, 2. Л. 12-12об.
11
РНБ, Тит. 1627. Л. 73об.
7
Нет такова конца
Чтоб девка не обманула молодца.13
Интересны разночтения в тексте «О лукавой жене и прикащике»: во всех известных нам списках повествование заканчивается
женитьбой приказчика на купцовой жене после смерти купца и его
сомнениями:
Мнил: аще и ево не станет любить,
То не может ничем ее уловить.14
в то время как в печатном тексте «Старичка-Весельчака» читаем
дальше:
Страх же сей был не напрасной
И опыт вскоре доказал несчастной,
Что хитрая жена предпочла ему удальца того,
Который был и смелее и пригожее его.15
Таким образом, во втором варианте сюжетное повествование доведено до логического конца: на собственном печальном опыте приказчик окончательно убедился, насколько разнообразны «женские
увертки».
Однако если муж умен и находчив, то он, в свою очередь обманом, узнает у жены всю правду.
Тема наказания глупости может быть не связана с темой
адюльтера. Глупую жену, поставившую в печь жаркое на оловянной
тарелке, а затем, когда тарелка расплавилась, сказавшую мужу, якобы «кошка мясо и с тарелкой съела», муж жестоко наказывает. Этот
рассказ резко контрастирует с обычно благосклонным к женским
12
Там же, л. 88.
Там же, л. 94об.
14
Кокорев А.В. Указ. соч. С. 266.
15
Старичок-Весельчак, рассказывающий давние московские были. СПб., 1790.
С. 57.
13
8
обманам и хитростям настроением подобных повествований, и контраст этот не случаен:
И тако жена мужа в обман не привела,
Лишь на себя погибель навела16;
т. е. из-за глупости жены обман не достиг желаемого результата, а в
таком случае эта глупость заслуживает наказания: и новелла подробно описывает, как муж бьет кошку, предварительно привязав ее к
спине незадачливой жены.
Интересна новелла «О крестьянине и жене»17, где главный герой одновременно является и объектом и субъектом наказания. Он,
несомненно, обманут собственной женой, родившей ребенка через
месяц после свадьбы. Он сам понимает это, но не позволяет дворянину смеяться над собой. Свою правоту он доказывает на простом
примере из так хорошо знакомого ему крестьянского быта – и достигает успеха:
Дворянин более ему не говорил,
Понеже он ему рассудил.
И тако дворянин мужика хотел глупым назвать,
Которой на то мог резон сказать.
Другой тип рассказов о семейных отношениях встречается в
сюжетах, связанных с ловким и остроумным разрешением ситуации.
Они принципиально отличаются от уже рассмотренных рассказов о
женских увертках и наказаниях за измену. Чаще всего речь идет о
семейных ссорах, которые ловко улаживаются кем-то из членов семьи. Жена, имеющая сердитого мужа, сломав топор, по совету соседки сообщает об этом мужу в разгар любовных утех, и муж, пре-
16
17
Кокорев А.В. Указ. соч., с. 252.
Там же, с. 244-245.
9
бывая в благодушном настроении, не наказывает ее18. Жена принца,
воспользовавшись разрешением мужа взять с собой того, кого она
любит, опаивает и увозит мужа, после чего он примиряется с ней19.
Поп примиряется с попадьей, оказывая ей предпочтение перед другими во время церковной службы20. Случается, что примирение супругов осуществляется при помощи вмешательства третьего лица.
Так, ловкий слуга мужа заставляет жену вернуться домой, сообщая
ей, что ее супруг собирается жениться21. С любовной интригой мы
имеем дело только в одном случае – в тексте «О золотарном мастере»22, где речь идет о муже, проигравшем в «волном доме» 6 червонцев, а по приходе домой обнаружившем спрятанных любовников
жены. Однако ситуация разрешается в ином ключе, нежели в большинстве новелл о супружеских изменах: приняв спрятанного в шкафу любовника за вора, собирающегося украсть его платье, муж требует с него возмещения своего проигрыша; тот соглашается заплатить только половину, указывая, где находится его товарищ.
В двух случаях имеем дело с героями-пьяницами, которые ловкими ответами заставляют своих домашних убедиться в бесполезности каких бы то ни было мер отлучения их от пьянства. Так, жена
«знатного пастора» объясняет мужу, что вынуждена выпивать все
подаваемое ей вино, т. к. на дне бокалов, в которых ей его подают,
изображены ангелы, а ангела Божия оставлять в вине негоже. После
того как по приказу пастора на дне бокалов рисуют дьявола, она,
продолжая выпивать все до дна, мотивирует это тем, что не может
18
РГБ, Тихонр. 562. Л. 79об.-80.
БАН, Тимофеева, 2. Л. 1-1об.
20
РНБ, Q. XIV. 133. Л. 7-7об.
21
БАН, Тимофеева, 2. Л. 17об.-18.
22
РНБ, Тит. 1627. Л. 74-75.
19
10
«злообразному диаволу угодить», оставив ему хотя бы каплю вина23.
В другом случае жена запирает пьяницу мужа в пустой избе с человеческими костями, чтобы он, когда очнется, подумал, что он умер,
и является к нему, выдавая себя за разносчика пищи мертвецам. Однако муж отказывается от еды и просит «на алтын толко винца //
Или куфшин хорошева пивца», чем окончательно убеждает ее в
тщетности всех надежд на его исправление24. Оба этих рассказа, последний из которых заканчивается хоть и грустным, но смехом
(«жена в своей горести разсмеялсь»), резко контрастируют с сюжетом об обличении пьянства, тоже имеющем место в стихотворных
фацециях, – «О пьянице»25, где речь идет о молодом мещанине, который, увидев ласточку, прилетевшую раньше срока, поверил в скорое наступление весны и пропил последнюю теплую одежду; с наступлением холодов ласточка погибает и мещанин горько сетует на
нее, виня ее в своей погибели.
В целом через семейный статус герои стихотворных фацеций
характеризуются примерно в 1/3 случаев от общего объема известных нам текстов. Чаще всего таким образом определяются муж и
жена, кроме того, в фацециях фигурируют мать, дочь, отец и сын,
теща и зять, братья, вдова, просто родственники.
Обращает на себя внимание факт наличия в ряде случаев смешанной социально-семейной характеристики героя. Исходя из того,
какой конфликт находится в центре каждого конкретного сюжета,
можно поделить такие случаи на две группы: в первой из них определяющим является семейный статус героя (36% от общего количества характеристик героя через семейный статус), во второй – соци-
23
РНБ, Тит. 1627. Л. 83об.-84.
РНБ, Q. XIV. 133. Л. 13об.-14.
25
Там же, л. 14об.-15.
24
11
альный (5% от общего количества характеристик героя через социальный статус).
В большинстве случаев смешанную социально-семейную характеристику получает в новелле муж. Чаще всего дополнительная
социальная характеристика никак не влияет на сюжет и может быть
опущена без всякого вреда для содержания текста. Нам встречаются
мужья-купцы, мужья-трактирщики, муж-золотарный мастер, мужпастор, муж-шут и т. д., однако никакого отличия между ними и
другими героями, обозначенными просто как мужья, нет. Некоторое
исключение составляет уже упоминавшийся муж-поп, возвращающий жену удачным обращением к ней во время литургии. В остальных случаях социальный статус героя не выполняет в тексте никаких формальных функций. Точно так же несущественно в тексте социальное положение любовника: и мужик, и купец с равным успехом добиваются своей цели на любовном поприще, точно так же как
и те любовники, о социальном статусе которых мы ничего не узнаем.
Характеристика через социально-семейный статус с преобладанием первого элемента более значима в структуре текста. Таких
случаев всего 5: «купецкая дочь», посрамившая домогавшегося ее
любви попа-вдовца26, две «волнодомцовы дочери», подвергшиеся
насмешкам за свою глупость со стороны дворян-постояльцев27, «попова дочь», ловким ответом отведшая от себя насмешки подруг за
неприличное поведение в церкви28 и «мясникова жена», посмеявшаяся над глуповатым мужиком, попросившем записку о том, как
варить мясо29. Особенно интересны два последних сюжета и тот рас26
РНБ, Тит. 1627. Л. 75-76.
Там же, л. 83-83об.; 86.
28
РНБ, Q. XIV. 133. Л. 6-6об.
29
РНБ, Тит. 1627. Л. 71-71об.
27
12
сказ о «волнодомцовой дочери», где речь идет об отсутствии необходимости в разбавлении вина – во всех этих случаях существенными для понимания текста являются оба слова в характеристике героини, замена любого из них приведет к непоправимым потерям в
смысле. Таким образом, несмотря на то, что семейно-социальная характеристика существенно преобладает над социально-семейной, эта
вторая имеет гораздо большее значение для понимания содержания
и в большинстве случаев не сводится, как первая, просто к набору
определений.
В одной из рукописей «Истории из Римских деяний»
И.Е. Забелиным была обнаружена замечательная отметка женским
почерком: «Сия книга в скуке отрада, когда Василий Федорович в
суде, не с кем время разделить»30. Как представляется, эта приписка
характеризует не только новое отношение читателя к книге (на что
неоднократно обращалось внимание), но и новые представления о
семейной жизни в целом, характерные для новой эпохи.
30
Забелин И.Е. Опыт изучения русской древности и истории. Т. 1. М., 1872.
С. 192.