жизнь провинции как феномен духовности
реклама
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. Н.И. ЛОБАЧЕВСКОГО ЛАБОРАТОРИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО КРАЕВЕДЕНИЯ НИЖЕГОРОДСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ОБЛАСТНАЯ УНИВЕРСАЛЬНАЯ НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА ИМ. В.И.ЛЕНИНА ЖИЗНЬ ПРОВИНЦИИ КАК ФЕНОМЕН ДУХОВНОСТИ Всероссийская научная конференция с международным участием 11-13 ноября 2010 г. Нижний Новгород 2011 УДК ББК ЖИЗНЬ ПРОВИНЦИИ КАК ФЕНОМЕН ДУХОВНОСТИ: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием. 1113 ноября 2010 г. Нижний Новгород. – Нижний Новгород: Изд-во «», 2011. – с. Редакционная коллегия: Фортунатов Н.М. (отв.ред.), Уртминцева М.Г., Таланова А.Н, Янина П.Е. Всероссийская научная конференция с международным участием «Жизнь провинции как феномен духовности» традиционно проводится Центром литературного краеведения ННГУ им. Н.И. Лобачевского совместно с НГОУНБ им. В.И. Ленина. Цель конференции – создание условий для сотрудничества научных, образовательных, культурных организаций, исследующих региональные проблемы. Сборник обращен к самой широкой читательской аудитории: к ученым разных областей знаний, учителям-гуманитариям, студентам, школьникам, ко всем, кто живо интересуется региональными аспектами изучения провинциальной жизни в ее социокультурном, литературоведческом и лингвистическом проявлениях. The VIII Annual Conference “The provincial life as a phenomenon of spirituality” traditionally has two holders: the Nizhny Novgorod State University and the Universal scientific library of Nizhegorodsky region. The conference program was deal with the literature, linguistics, society and culture research results. The Provinces is one of the most current themes in the study of the contemporary world-view. The articles in this compendium are devoted to provincial problems from different aspects. It will be interesting for a wide area of readers: academics in different areas, students and everybody who is deeply interested in the issues of the provinces. В оформлении обложки использована работа фотографа Чемы Мадоза ISBN © Нижегородский государственный университет имени Н.И. Лобачевского, 2011 СОДЕРЖАНИЕ Провинция и провинциальное: объект изображения и духовная сущность Таланова А.Н. Нижегородский литературный процесс XIV – XIX вв. Уртминцева М.Г. Русская беллетристика в периодической нижегородской губернии: литературные универсалии и стереотипы печати Киреева И.В. «Провинциальная» Америка в восприятии русских поэтов ХVIII века Баланчук О.Е. Провинция в изображении М.В. Авдеева: к проблеме трилогической целостности романа «Тамарин» Курочкина-Лезина А.В. Архетипические мотивы в духовной прозе Н.В. Гоголя («Выбранные места из переписки с друзьями») Воскресенская Н.А. Концепт «провинция» в цикле «Записки охотника» И.С. Тургенева Кулинич Л.В. Эпистолярный код в повести И.С. Тургенева «Два приятеля» Макаревич О.В. Провинциальная жизнь сквозь призму книжной «культуры повседневности» (на материале романа-хроники Н.С. Лескова «Захудалый род») Николаичева С.С. Картина провинциальной жизни на страницах дневника «одного молодого человека» (на материале «Записок одного молодого человека» А.И. Герцена) Седых Э.В. Город и предместье в жизни и творчестве У. Морриса Тулякова А.А. Мир русской усадьбы в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» Федорова С.В. Марийский край в творчестве В.Г. Короленко Юган Н.Л. Оппозиция «столица – провинция» в художественном творчестве В.И. Даля Никольский Е.В. Аксиология провинциального и столичного в исторической прозе Всеволода Соловьева Логинов А.Л. Люди американской провинции как поэтического сборника Уолта Уитмена «Листья травы» главные герои Изумрудов Ю.А. «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога» Тернова Т.А. Имажинизм в литературной истории Воронежа Шевцова Д.М. Культурный феномен игры в жизни провинциального подростка (по материалам главы «Гори, гори ясно» из книги В.П. Астафьева «Последний поклон») Прощин Е.Е. Преодоление культурной периферийности в неподцензурной поэзии 1950-70-х годов Кудрина Л.Е., Селезнева библиографическом отражении Л.П. Литературное краеведение в Языковой образ провинции Ваганова Н.В. Членимость и производность заимствованных в современный период сложных англицизмов, Жданова Е.А. Центральные и региональные источники, используемые при составлении словарей новых слов Иванова Г.А. Эргонимы в ономастическом пространстве провинциального города (на материале названий производственных, коммерческих, медицинских и спортивных объектов г. Кирова) Мякишева Т.В. Использование средств языкового манипулирования в региональном политическом дискурсе Самыличева Н.А. Культурные доминанты в деривационных процессах (на материале текстов нижегородских СМИ) Сандакова М.В. Кавычки в региональной прессе (на материале кировских газет) Субботина М.В. Сложные новообразования и особенности функционирования в современных средствах массовой информации их Шумилова А.В. Окказиональные слова как средство отображения политической и социально-экономической ситуации в регионе (на материале заголовков нижегородских газет) Региональная культура в фольклорных, религиозных и этнографических источниках Курзина Е.С. Коллекция рукописных книг ФБ ННГУ: актуальные проблемы изучения регионального собрания Клименко Л.П. Когнитивные функции поэтики профетических текстов (на материале книги пр. Авдия) ветхозаветных Пантелеева Е.А., Фатеев Д.Н. Трансформация и особенности бытования жанра народной баллады (по региональным материалам и экспедиционным записям 2009-2010 гг., с. Константиново Рыбновского р-на Рязанской обл.) Федосеева П.В. М.М. Зимин – костромской собиратель фольклора Шеваренкова Ю.М. «Церковь в миру» в эпоху гонений на православие в XX веке (формы сохранения веры в традиционном крестьянском обществе) Луканова Л.С. Феномен трансформации церковных культов в почитание природных объектов (на примере культа Серафима Саровского в Нижегородской области) Минеева И.Н. «Город наш отличался странной смесью любви к Богу и яростному его отрицанию»: к истории почитания святынь на Русском Севере (г. Кемь) Литературная критика и публицистика: региональный аспект Янина П.Е. Неофициальная часть «Нижегородских губернских ведомостей» (1860-1866 гг.): жанрово-тематический состав Горенинцева В.Н. Две модели томской театральной критики как диалог центра и провинции (на материале рецензий конца XIX – начала XX вв.) Ершова А.А. А.П. Чехов на казанской любительской сцене конца XIX – начала ХХ вв. Курбакова Е.В. Освещение «Дела о беспорядках в Нижнем Новгороде на Острожной площади 10 июля 1905 г.» на страницах местной периодики Житенев А.А. Предместье и провинция в материалах «Митина журнала» Пугачев В.И. Региональная проблематика в газете «Аргументы и факты. Нижний Новгород» Фролова А.В. Анатолий Жигулин на страницах воронежской прессы 1970-х гг. Труфанов А.Ю. Провинциальные средства массовой информации и цензура в 90-е годы XX века Провинция вчера и сегодня: социокультурный аспект Богаткина М.Г. «Динамика центра и периферии» как одна из универсальных закономерностей развития культуры Акимов С.С., Свирина Н.В. Библия Вайгеля как источник для изучения русского провинциального искусства XVIII – 1-ой половины XIX в. Галай Ю.Г. «Рисовальные классы» нижегородского художника П.А. Веденецкого Гендлер И.В. Романсы А.А. Алябьева как проявление «тобольского типа культуры» Глухова Т.И. Оркестр народных инструментов И.М. Шиляевой как фактор создания культурной среды в провинциальном городе Пименова В.Р., Ясь Л.П. Орский колледж искусств: его роль в формировании социально-культурного пространства восточного Оренбуржья Мареева Е.Е. Проблемы сохранения историко-архитектурного пространства современного города (на примере деревянной застройки достопримечательного места «Район улиц Короленко, Новой, Славянской») Луканов А.Н. Власть и священнослужитель Егорова Н.П. О намерении чиновника и краеведа А.С. Гациского стать студентом Варенцов С.Ю. Из истории нижегородской губернской тюремной инспекции (1908-1917 гг.) Варенцова Л.Ю. Воспоминания профессора А.И. Садова как исторический источник о сельской жизни нижегородского Заволжья 2-ой половины XIX века Козминская Е.А. Община последователей западной христианской церкви в Нижегородском крае Сенюткина О.Н. Деятельность Мариинских институтов благородных девиц в истории Горьковского педагогического института иностранных языков Стряпихина А.А. Отражение безработицы 1920-х годов в Нижегородском крае в социально-экономической литературе Поджидаева И.Е., Рождественская Д.Н. Краеведение в электронных ресурсах библиотеки ННГАСУ Комарова М.И. Электронная коллекция книг и фильмов по истории старообрядчества Уренского района Нижегородской области Тюхалкина А.Ф. Пребывание П.И. Мельникова-Печерского на Уренской земле Анчиков А.П., Горбунова И.Г. Неизвестные страницы жизни писателя Ф.Д. Крюкова в Нижнем Новгороде Малкова И.Г. Город, в котором хочется жить Провинция и провинциальное: объект изображения и духовная сущность А.Н. Таланова НИЖЕГОРОДСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС XIV – XIX ВВ. Как любой литературный процесс, нижегородская литература уходит своими корнями в фольклор. На сегодняшний день богатый нижегородский материал, собранный исследователями фольклора за XIX – XXI вв., включает в себя сказки и легенды, обряды, песни, былички и многие другие фольклорные произведения, обращаясь к которым мы постигаем живую суть национальных традиций, вековечные духовные и нравственные ценности. Изменения, происходившие постепенно в человеческом сознании, подготовили новый этап в развитии художественного восприятия и осмысления действительности. Произведения древнерусской литературы подтверждают этот факт. Однако, как и фольклору, древнерусской литературе, по словам Д.С. Лихачева, присуща общность: ее задача не удивить читателя, поразить новизной, но ввести его в привычный круг событий, представленных последовательности. древнерусского Поэтому периода – в определенной, текст это литературных текст, в «закрепленной» произведений основном лишенный художественных «неожиданностей». Создание такого произведения было подобно церемонии: автор должен был соблюсти определенную последовательность в построении текста. Наиболее известным произведением древнерусского нижегородского периода является Лаврентьевская летопись, написанная в 1377 году монахом нижегородского Печерского монастыря Лаврентием. Лаврентьевская летопись была призвана поднять патриотизм русских князей (в частности суздальско-нижегородского князя, союзника великого князя московского) в период обострения отношений между Москвой и Ордой. Следующее произведение, созданное автором нижегородского происхождения и получившее всемирную известность, – «Житие протопопа Аввакума им самим написанное» (1672-1673 гг.). Произведение Аввакума Кондратьева, родившегося в нижегородском селе Григорове и ставшего духовным лидером старообрядцев, перевернуло каноны древнерусской литературы: впервые в истории русской литературы нарушается шаблонность жанра жития и появляется индивидуализированный герой. Нарастающий интерес к человеческой индивидуальности особенно характерен для литературы второй половины XVII века, а к XVIII веку проблема авторства становится одной из самых актуальных. Несмотря на то, что анонимная литература все еще оставалась частым явлением, критики и читатели начинают активно искать в тексте произведения намек на его создателя – автора. В качестве примера можно привести одну из самых популярных книг XVIII века «Несчастные приключения Василия Баранщикова, мещанина Нижнего Новгорода в трех частях света: в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 год». Произведение нижегородского автора впервые было напечатано в Санкт-Петербурге в октябре 1787 г., и уже в том же году (!) было переиздано. Всего лишь за шесть лет книга выдержала четыре издания! Такую популярность можно объяснить тем, что произведение Баранщикова было ориентировано не на эрудированного, просвещенного читателя, а на простого мещанина. «Несчастные приключения» исследователи иногда называют «литературной выходкой» и указывают на то, что поводом к их написанию стала потребность Баранщикова привлечь внимание соотечественников к своей судьбе: вернувшись через семь лет в Нижний, без средств к существованию, он должен был заплатить налоги или отправиться на соляные работы в Балахну. Интересно, что в литературном плане «Несчастные приключения» близки к жанру зарождающейся повести в нашем сегодняшнем понимании, или мемуар XVIII столетия (1). Исследуя особенности нижегородского литературного процесса в XVIII веке, стоит обратить внимание на его тесную взаимосвязь с образовательной системой. Становление учебных учреждений в Нижнем Новгороде происходило тогда с большим трудом: многие ученики, «убоявшись премудрости», пускались в бега (2). Особую роль в развитии нижегородского образования сыграл епископ Иоанн Дамаскин, курирующий семинарию. Он ввел в семинарский процесс диспуты, привлекшие внимание не только семинаристов, но и многих посторонних слушателей. Кроме того, И. Дамаскин стал одним из организаторов первого литературного кружка, в который входили учителя, семинаристы, отдельные члены дворянства. Так в Нижнем Новгороде появляется первая «интеллигенция» (слово, введенное в оборот в XIХ веке нашим земляком писателем П.Д. Боборыкиным). История сохранила имена многих нижегородских авторов XVIII века. Творчество их было довольно разнообразно в жанровом плане. «Мое отдохновение для отдыху других» Я Орлова, ставшее первой книгой, изданной в Нижнем Новгороде типографским способом, включало в себя оды, диалоги, элегические стихотворения. Оды писал и великий нижегородский механик-самоучка И. Кулибин. Бывший семинарист С. Сергиевский выполнил перевод шекспировской трагедии «Ричард III», ставший первым отдельным изданием пьесы Шекспира на русском языке, Н. Ильинским была написана биография К. Минина, Я.П. Чаадаевым – драматическая сатира на нижегородского директора экономии П. Прокудина «Дон Педро Прокодуранте или наказанной бездельник». Интересно, что сто лет спустя, в конце XIХ века, идею Чаадаева подхватит другой местный автор П.Я. Смирнов в произведении «Светляк. Сцены в 4-х действиях». В пьесе был изложен известный нижегородцам того времени судебный процесс о духовном завещании на миллионное наследство, а его участники (адвокат, чиновник, купец и др.) фигурировали под настоящими фамилиями (Башкиров, Савельев, Щеглов, Введенский и др.). Творение Смирнова вызвало небывалый ажиотаж, «автора вызывали, чтобы убедиться, не декадент ли это и все убедились, что это просто легкомысленный шалун, наклеивающий билетики на спины прохожих». К сожалению, до сороковых годов XIX века (до появления неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей») возможность нижегородцев напечатать свои произведения была невелика: губернская типография, открытая в 1791 году, в первую очередь печатала служебные документы, губернаторские отчеты, заказы нижегородского купечества, а частных типографий еще не было. Поэтому некоторые произведения нижегородских авторов того времени были изданы в Казани, Москве, Санкт-Петербурге. Может быть поэтому, когда в 1812 году из осажденной Москвы в наш город приехали маститые литераторы (Н. Карамзин, К. Батюшков, В. Пушкин и мн. др.), до нас не дошло никаких воспоминаний ни в письмах, ни в записях об этом знаменательном для нижегородской культуры событии. «Худо для нас, книжных людей: здесь и Степенная книга в диковину», – писал Карамзин в одном из писем (3). Только к концу XIX века, с развитием газетного дела, оживлением нижегородской литературной жизни, связанным с именами Короленко, Горького и их окружением, в городе появится множество частных типографий (4). Появление в 1845 году неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей», сыграло важнейшую роль не только в изменении культурного сознания нижегородцев, но и в стимулировании развития нижегородского литературного процесса: пишущие люди получили возможность публиковаться. Первым редактором неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей» стал один из самых известных на сегодняшний день писателей-нижегородцев П.И. Мельников (А. Печерский). Большой вклад в развитие нижегородского писательского дела внес А.С. Гациский. Десятитомный «Нижегородский сборник», выходивший в 1867-1893 годах в Нижнем Новгороде под его редакцией, является историко-литературным феноменом нижегородского края. В его создании принимали участие пишущие учителя, священники, чиновники… Есть все основания рассматривать «Нижегородский сборник» как первый опыт общественно-политического и художественного журнала, созданного усилиями как профессиональных, так и непрофессиональных журналистов и литераторов (5). Стоит заметить, что выявление персоналий авторов-нижегородцев, живших в XVIII – XIX вв., представляет определенную сложность и предполагает исследовательскую работу в архивах. Фамилии некоторых авторов можно встретить в очерках А.С. Гациского «Люди Нижегородского Поволжья», но какие-либо комментарии историколитературного характера к ним отсутствуют. Более информативным в этом случае является «Словарь писателей-нижегородцев» (1915 г.) Е.В. Чешихина-Ветринского, при составлении которого были использованы разнообразные печатные источники: энциклопедические словари, архивы А. Гациского, словари писателей, каталоги библиотек, в особенности библиотеки архивной комиссии, рукописные указатели к местным «Губернским ведомостям», к «Епархиальным ведомостям» Н.И. Драницына. Словарь Чешихина является наиболее полным источником: в нем указаны не только имена писателей-нижегородцев, но иногда даются и более подробные сведения: об их социальном положении, роде занятий, занимаемой должности и т.п. Однако в некоторых случаях составители словаря не сделали каких-либо библиографических или хронологических указаний к именам, объясняя это тем, что данные «лица…принадлежат к нашим современникам». Интересно, что, составляя список писателей, Чешихин-Ветринский старался регистрировать всех пишущих нижегородцев: «даже для первой половины XIX века журнальная заметка какого-нибудь нижегородского помещика или священника, сельского хозяина, наблюдателя природы и нравов, есть с точки зрения областной умственной жизни характерное и иногда любопытное явление в смысле пробуждения в глуши умственного или нравственного интереса» [1]. Так, например, историк XIX века И.С. Тихонравов воспринимался современниками-нижегородцами как писатель. При определении персоналий в изучении нижегородского литературного процесса, закономерно встает вопрос о том, кого можно отнести в авторам-нижегородцам. К примеру, можно ли считать писателем-нижегородцем В.Г. Короленко, прожившего в Нижнем около десяти лет, но не родившегося в нем? Короленко сформировался в нашем городе как журналист, но лучшие его художественные произведения были написаны позже, не в Нижнем. Тем не менее, бесспорно, что Короленко оказал существенное влияние на мировоззрение пишущих нижегородцев, поэтому его, без сомнений, его имя навсегда останется в истории нижегородской литературы. Продолжая эту тему, можно отметить что, так же как и Короленко, какое-то время в Нижнем жили В.И. Даль и М.В. Авдеев, М.И. Михайлов и П.В. Шумахер, А.И. Богданович и В.Я. Кокосов и др. Многие писатели, родившиеся в Нижнем Новгороде, покидали город до начала профессиональной литературной деятельности (П.Д. Боборыкин, И.С. Рукавишников, Е.В. Балобанова, М.С. Жукова, Н.А. Добролюбов, Б.В. Бер, С.Я. Елпатьевский и мн. др.). Другие литераторы, такие как П.И. Мельников, А.С. Гациский, П.И. Банкальский, Л.Г. Граве, И.В. Ковалев и др., практически всю жизнь прожили на нижегородской земле… Отличием мировой литературы XIX века становится необычайное разнообразие жанровых, тематических форм. Жанровые особенности произведений нижегородцев того времени находились в прямой зависимости от особенностей провинциального художественного мышления: приоритет гражданских, политических идей над идеями искусства; почти всегда приоритет временных ценностей (социальных, гражданских, идейных, моральных) над более глубинными (онтологическими, бытийными). Поэтические произведения нижегородцев, опубликованные, к примеру, на страницах «Нижегородских губернских ведомостей», чаще всего носили откровенно эмоционально-прикладной характер: они были посвящены религиозным праздникам, откликались на местные события (поводом к написанию стихотворения могли послужить: закладка здания Всероссийской выставки, открытие очередного ярмарочного сезона, прибытие в Нижний Новгород высокопоставленных особ, культурная жизнь города и т.д.). Что касается жанрового своеобразия, то больше половины стихотворных произведений составляют элегические, «пессимистические» тексты, наследующие традиции философской элегии, но при этом не обладающие оригинальностью стиля или развитием идеи (6). Из многочисленного ряда имен нижегородских поэтов XIX в., можно выделить поэта Л. Граве, чье творчество, действительно заслуживает внимания. Самое известное его произведение «Ночь светла, над рекой тихо светит луна…» (ок. 1885 г.), стало популярным романсом, а его переводы стихотворений Леопарди заслуживают внимания современных исследователей. Среди работ нижегородских писателей-прозаиков XIX века можно выделить романы М. Михайлова «Перелетные птицы», М. Авдеева «Тамарин», романы П. Боборыкина, рассказы Н. Вучетича и А. Иноземцевой, «Сказки кота Мурлыки» Вагнера, цикл очерков «Записки Карийской каторги» В. Кокосова, цикл повестей «Вечера на Карповке» М. Жуковой и мн. др. Особый пласт в нижегородском литературном процессе занимает детская литература, представленная именами Е. Альмединген (Владимировой), Е. Балобановой, А. Анненской. К сожалению, многие из произведений авторов-нижегородцев на сегодняшний день выпали из читательского обихода. Тем не менее, забывать о них нельзя: в них воплощены духовные искания того времени. Читая забытые тексты, мы полнее представляем себе процесс развития русской литературы. Говоря о нижегородской драме, следует отметить главное: провинциальная драматургия отстает от магистральных тенденций русского театра. Русская мещанская драма тридцатых-сороковых годов XIX в., предложившая не только новую тематику, но и новый театр, приходит в творчество нижегородских драматургов только к концу века. В Нижнем Новгороде, как и в любом провинциальном городе того времени, были популярны водевили, комедии, сатирические пьесы. Драматурги-нижегородцы пробовали себя в жанре мелодрамы («Жертвы живых мертвецов» Н.И. Собольщикова-Самарина), исторической драмы (Бельский Д.А. «Жизнь за царя» (1891), «Нерон или пожар Рима» (1886), Собольщиков-Самарин «Древняя Москва» (1898)). Жанр комедии разрабатывала известная писательница А.Д. Мысовская, состоявшая в переписке с А.Н. Островским. В числе ее произведений: «Сцены из народной жизни», «Наши жены», «Искусство и любовь. Комедия», «Рождественская ночь в лесу. Пьеса для детей», «Аладдин и волшебная лампа», «Счастливые мужья. Комедия», «Белая роза. Комедия». Все произведения в рукописном виде хранятся в Центральном архиве Нижегородской области и ждут своего исследователя. В литературоведческом отношении интересно творчество нижегородской купчихи Е.Д. Бубновой. Характерными признаками ее драм являются 5 действий, внутренний конфликт, проблема «среды», травмирующей сознание драматического героя, гендерная проблематика, тема личной свободы. В нижегородской драматургии новое драматическое мышление, эстетические и художественные вкусы писателей-нижегородцев, складываются с опозданием. Кроме того, в нижегородской дореволюционной драматургии можно отметить общие тенденции, свойственные русской драматургии в целом. Это всплеск «женской драматургии» (пресловутые «бабы с пьесами» – А.П. Чехов), представленный произведениями А. Иноземцевой, А. Мысовской, Е. Бубновой. Как мы видим, процесс творчества авторов-нижегородцев находился в прямой зависимости типографий, органов от социальной действительности печати, местный контекст). Таким (наличие образом, художественная мысль нижегородских литераторов реализовывалась в «модели действительности», выступающей в произведении не как повторение, уменьшенное воспроизведение, а как определенная система идей. ЛИТЕРАТУРА 1. Краткий словарь писателей-нижегородцев (Ветринского). Н.Новгород, 1915. под ред. В.Е.Чешихина ПРИМЕЧАНИЯ 1. См.: Антонов А.С. Авантюрно-мемуарная повесть сентиментального типа («Несчастные приключения Василия Баранщикова») // Проблемы изучения русской литературы XVIII века: от классицизма к романтизму. – Л., 1983. С. 9099. 2. См.: Смирнов Д.Н. Нижегородская старина. – Н. Новгород: 1995. 3. См.: Белоногова В.Ю. «Примите нас под свой покров, питомцы волжских берегов!...» // Земляки. Нижегородский альманах. Выпуск десятый. Сост. А.И. Иудин, О.А. Рябов. – Нижний Новгород: Изд-во «КНИГИ», 2010. С.288-300. 4. Ярким примером может послужить следующий факт: в 1900-1901 гг. в нижегородских типографиях Машистова и Ржонсницкого выходит 14 (!) пьес нижегородской писательницы-драматурга Е.Д. Бубновой. Вероятнее всего, они создавались на протяжении многих лет, и только в 1900-1901 гг., когда у автора появилась материальная возможность, были опубликованы все сразу. 5. См.: Уртминцева М.Г. «Нижегородский сборник» (1867-1890) А.С. Гациского: к проблеме когнитивного исследования провинциального текста // Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород. – Нижний Новгород: Изд-во «КНИГИ», 2010. С.11-14. 6. См.: Прощин Е.Е. Лирика в провинциальном периодическом издании (по материалам «Нижегородских губернских ведомостей» 1850-1890-Х гг.): к постановке проблемы // Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород – Нижний Новгород: Изд-во «КНИГИ», 2010. С.25-30. М.Г. Уртминцева РУССКАЯ БЕЛЛЕТРИСТИКА В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ НИЖЕГОРОДСКОЙ ГУБЕРНИИ: ЛИТЕРАТУРНЫЕ УНИВЕРСАЛИИ И СТЕРЕОТИПЫ История нижегородской периодической печати начинается в 30-е годы ХIХ века с появлением «Нижегородских губернских ведомостей», официального периодического издания, которое представляло собой «за незначительным исключением, всю наличную провинциальную прессу» [9;10]. Подробный анализ состояния провинциальной прессы за ее почти двадцатилетнее существование содержится в статье В.Г. Короленко «Из истории областной печати», посвященной памяти А.С. Гациского и опубликованной в 1894 году в «Русских ведомостях» [9]. Факты, изложенные в ней, показывают, что вопрос о цели, задачах и формах провинциальной периодической печати в последнее двадцатилетие ХIХ века выходит за рамки «областничества» и приобретает характер общенациональный [6;11;4]. Об этом свидетельствуют и работы, появившиеся чуть позже, в самом начале ХХ столетия, среди которых следует назвать статьи Н.К. Пиксанова [14], Г.Н. Потанина [15], С.И. Архангельского [2], А.Н. Свободова [16], М.П. Сокольникова [20], Д.Н. Смирнова [19], а также современные исследования региональной культуры и литературы [18;17;5]. Не касаясь существующих различий в подходах к решению каждым из них главного вопроса о взаимоотношениях столичной и провинциальной прессы, отметим высказанную во всех публикациях идею о том, что местная печать призвана не только пробуждать гражданские интересы провинциального общества. Она должна стать центром его объединения, развития и воспитания. Немаловажная роль в этом процессе отводилась тем, кто «жил, для того, чтобы писать», непрофессиональным корреспондентам, «литераторам-обывателям», зачастую скрывавшимся под многочисленными псевдонимами, свято верующим в преобразующую жизнь силу слова. Первая попытка «оживить» официальные по своей программе и задачам «Ведомости» заключалась в открытии неофициальной части газеты, где печатались объявления, краткие новости городской жизни, давалась реклама-анонс различных столичных и провинциальных изданий. Особенно интенсивно идет процесс расширения неофициальной части газеты в 1880-е годы, когда наряду с публикацией отчетов о деятельности банка, информации о происшествиях в губернии, сводок погоды, появляются объявления о подписке на периодические издания, где планируется печатать произведения русской и переводной литературы. Так, в №1 за 1880 год сообщение о подписке на Главный Вестник русской печати «Российская библиография» знакомило читателей с новостями книжного рынка, в № 3 анонсировался журнал «Театральная библиотека», где был напечатан не только список пьес, игранных на провинциальных сценах в 1878 году, но и их тексты, в №№ 43, 45, 46, 49 появляется объявление о еженедельном литературно-политическом и художественном журнале «Иллюстрированный мир», журнале «Огонек», выходившем с 1879 года (издатель Г.Д. Гоппе), журнале «Нива» (издатель А.Ф. Маркс), для которого 1880 год стал двенадцатым годом издания и т.д. Несмотря на то, что «Нижегородские губернские ведомости» не могли по своему статусу официального издания печатать литературно-художественные тексты, информация о выходящих в Москве и Петербурге литературных изданиях была первым робким шагом на пути к обновлению программы провинциальной прессы, стремящейся расширить сферу своего влияния. В известной степени стремление нижегородской интеллигенции во главе с А.С. Гациским сформировать из корреспондентов статистического комитета, членов НГУАК деятелей провинциальной печати реализовалось в десятитомном «Нижегородском сборнике» (1867-1890), включавшем в себя помимо этнографических заметок, статистических и экономических статей, материалы очеркового, беллетристического характера. Первым серьезным опытом издания газеты, удовлетворяющей потребностям массового читателя, стала «Нижегородская ярмарка» (1883) (с 1884 года «Нижегородская почта»). На страницах газеты стали появляться произведения разных жанров, причем удельный вес беллетристики, очерковой прозы, художественной публицистики, поэзии, значительно превышал часть «официальную»: городские новости, известия о погоде, биржевые сводки московских и петербургских банков, ярмарочные объявления о покупке сала, продаже зерна, вина и пива оптом и в розницу. Поскольку газета выходила не только в период ярмарки, а круглый год, тематика публикуемых на ее страницах произведений была достаточно разнообразной. В повестях («Арфистка», «Горькая песня»), рассказах («Обошла», «Страшная ночь», «Кунавинская легенда»), очерках нравов, снабженных подзаголовками «с натуры» и «сценка» («Разбираются», «Моржа покупают», «Вот так пельмени», «Родственная переписка»), сатирических стихах и стихотворных фельетонах («Чужие тайны», «Волк и нищий», «Старые портреты», «Последние из могикан», «Дневник ярмарочного лечителя») поднимались социальные проблемы, вопросы социально-психологического нравственное состояние современного характера, общества. обсуждалось Публикуемая на страницах газеты беллетристика – повести и рассказы, как правило, перепечатывалась из других провинциальных или столичных журналов. Авторами фельетонов, очерков с натуры, стихов выступали чаще всего нижегородцы, «изнутри» освещающие насущные проблемы губернии и ее уездов. Несмотря на то, что произведения, появлявшиеся на страницах газеты, и по тематике, и по жанровому составу чрезвычайно разнообразны, концепция издания, определяемая стремлением формировать своего читателя, просматривается довольно отчетливо. Она заключена в определенном принципе подбора текстов, художественная структура которых ориентирована на тот или иной тип универсалий культуры [7], не в меньшей степени на универсалии литературы [21;3]. Универсалии культуры (и литературы) предназначенных формировался для воспроизводились массового определенный читателя, стереотип в в произведениях, сознании мышления и которого поведения. Стереотипы сознания провинциального читателя, закрепляемые изданием, прежде всего отражали его социальную функцию, функцию ориентации на определенное общественное мнение [10]. Общественное мнение, представляя собой систему стереотипов (идеологических, поведенческих, нравственных), характерную для определенного времени-пространства, явление динамичное, меняющееся под влиянием как внешних, так и внутренних факторов. К числу внешних стимулов, наиболее активно влияющих на стереотипы мышления, а значит и на общественное мнение, относится печатное слово, в свою очередь, особенно в провинции, испытывающее на себе влияние стереотипов массового сознания [8]. Повесть «Горькая песня», печатавшаяся в семи номерах газеты [13], представляет собой весьма типичный образец «ярмарочной» беллетристики, построенной на соединении хорошо известных читателю жизненных реалий и литературных образов. Действие повести основано на мотиве тайны, окружающей актрису Веру Стрельскую, которую, как утверждает один из героев повести, « в тесную рамку обыденной жизни не вставишь, – простор ей нужен, размах у нее широк. Столько блеску, грации, неуловимой прелести… Одному человеку этого слишком много». Появляется героиня повести, как и положено романтическому персонажу, на маскараде, в черной полумаске, интригуя собравшихся странной реакцией на стихотворение Некрасова «Тяжелый крест достался ей на долю», прозвучавшее как романс в исполнении цыганки Стеши. Цитированные автором повести строчки третьего четверостишия «Не говори, что молодость сгубила/ Ты, ревностью измучена моей;/ Не говори!.. близка моя могила,/ А ты цветка весеннего свежей», а также не совсем точного воспроизведения последних двух строк «Она пред ним стоит, ломая руки / Но чтоб сказать могла ему она?» (1) являются своеобразной рамкой повествования, которое строится по схеме сюжета стихотворения Некрасова, где в качестве литературной универсалии присутствует экзистенциальная антитеза любовь-смерть. Этот же эстетический стереотип положен и в основу повести «Горькая песня», героиня которой терзаема ревностью своего умирающего от чахотки молодого мужа, графа Ротовского. В отличие от концепта и универсалии, стереотип ограничен одним значением, поэтому сама ситуация повести, завершающаяся убийством Стрельской и смертью Ротовского, становясь предметом изображения, окрашивается просвечивающей в финальных «вздохах» автора произошедшая на иронией. маскараде, В данном случае, ориентирована не развязка на повести, литературную традицию, а на стереотип сознания массового читателя, для которого Ротовский, убив неверную жену, посягнувшую на священный институт брака, «Старый долг… заплатил!.. За отнятую жизнь –жизнь отнял, за поруганную честь… За разбитое сердце отомстил!». Вопрос, завершающий повествование, – «кто из них жертва, кто убийца?» – обращен к обыденному сознанию массового читателя, которому предлагалось ответить на него, абстрагируясь от литературного контекста, несмотря на то, что граф Ротовский повторяет манеру поведения другого, в рамках повествования ему несвойственную. Здесь мы имеем дело со стереотипностью как бытовым эпигонством: автор клиширует ситуацию «месть за поруганную честь», известную читателю из произведений высокой классики (Отелло закалывает Дездемону, Арбенин дает яд Нине), возводя в ранг трагического героя смертельно больного человека, а не личность, стоящую перед проблемой нравственного выбора. Другой пример подобного рода беллетристики – повесть «Арфистка» И. Вашкова [12]. Местом действия ее становится нижегородская ярмарка, место-время, мотивирующее неожиданные и невероятные события, описываемые в повести: случайную встречу молодого купеческого сына Алексея Шерстобитова с Софьей Николаевной, юной арфисткой ярмарочного хора. Чистая и искренняя любовь молодых людей нарушает сложившееся в общественном мнении суждение о том, что арфистки – предмет купли-продажи. «Гул», поднятый ярмарочными обывателями «о романическом похищении арфистки сыном московского богача Шерстобитова», доходит и до Москвы, до отца Алексея, который разрушает намерение сына жениться на Софье весьма своеобразно. Пользуясь тем, что Софья не знала своего отца, он убеждает сына, в том, что юная арфистка – сестра Алексея, то есть его незаконная дочь. В данном случае разрешается экзистенциальная ситуация «торга-обмена»: для старшего Шерстобитова представление о купеческом достоинстве и чести сопряжено с уверенностью в необходимости иметь незапятнанную нравственную репутацию, сохранить которую он не сможет, признав свою незаконнорожденную дочь. Таким образом, в массовом сознании происходит закрепление знания о купечестве как сословии, свято соблюдающем принцип жизни «все на продажу», а история с Алексеем Шерстобитовым и арфисткой превращается в анекдот, который войдет в историю ярмарочных курьезов. Анализ структуры газеты «Нижегородская ярмарка» за первый год ее издания (1883) позволяет говорить о выработке редакцией весьма продуманной программы создания стереотипов восприятия мира провинциальным читателем, ориентирующих его в окружающем мире. Постоянное воспроизведение ряда культурных универсалий, воспитывало определенный взгляд на мир и помогало человеку упорядочить и систематизировать картину действительности [1]. Для провинциального читателя-нижегородца это было особенно актуально, так как ярмарка резко меняла обыденную жизнь города, вносила диссонанс в привычный образ жизни. Сюжеты публикуемых в газете произведений обращали внимание читателей на разрешение так называемых экзистенциальных («обмен», «встреча», «путь», «торг») и пограничных («сон», «слезы», «тайна») ситуаций. Читатель вовлекался в обсуждение проблемы и испытывал потребность соучаствовать в разрешении названных ситуаций с того момента, когда газета попадала ему в руки: как правило, начало повести или рассказа помещалось редактором внизу первой страницы, занимая пять полос, то есть половину ее вертикального объема. Таким образом редакция определяла важность и актуальность для общественного мнения вопросов, поднимаемых в произведениях русской беллетристики определенной исторической эпохи (2). ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. Аверинцев С.С. Риторика как подход к действительности// Поэтика древнегреческой литературы. – М.,1981. Архангельский С.И. К истории краеведческой идеи в Нижегородском крае (Мельников-Печерский–Гациский–Короленко) // Краеведение. 1925. № 1-2. С.71-80. Володина Н.В. Концепты, универсалии, стереотипы в сфере литературоведения. – М.: Флинта, 2010. Гациский А.С. Печать в провинции // Дело. 1875. № 9; Смерть провинции, или нет? Открытые письма Д.А. Мордовцеву 14 октября 1875. – Нижний Новгород, 1876. Дергачева-Скоп Е.И., Алексеев В.Н. Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры Сибири. – Электронный ресурс, код доступа: http//www:zaimka.ru/03_2002/dergacheva_concept Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т.23. – Л., 1981; Т. 29, кн. 2. – Л., 1986. Исупов К.Г. Универсалии культуры. – Электронный ресурс, код доступа: www.http.russidea.rchgi.ru/ Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. – Электронный ресурс, код доступа: lib.ru/politolog/karamurza.txt Короленко В.Г. Из истории областной печати (Памяти А.С.Гациского) // Русские ведомости. 1894. №№319,327,339. Липман У. Общественное мнение/ Пер с англ. Т.В. Барчунова, под ред. К.А. Левинсон, К.В. Петренко. – М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004. Мордовцев Д.Л. Печать в провинции // Дело. 1875. кн.IX и X. Нижегородская почта. 1884. №№ 38,39,40,41,44,45,46,48,51,52. Нижегородская ярмарка. 1883. №№ 4,5,7,8,11,12,13. Пиксанов Н.К. Областной принцип в русском культуроведении. – Электронный ресурс, код доступа: kray.ucoz.ru/index/0-20; Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. – М.-Л., 1928. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. Потанин Г.Н.Областническая тенденция в Сибири. – Томск, 1907. Свободов А.Н. В Нижнем Новгороде на заре XX в. К характеристике культурного и литературного гнезда / «Нижегородский краеведческий сборник», т. I. – Н. Новгород, 1925. Серебренников Н.В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы. – Великий Новгород, 2000. – Электронный ресурс, код доступа: window.edu.ru/window_catalog/pdf2txt. Смирнов В. Эстетический стереотип как основа формирования беллетристической школы (на материале журнала «Отечественные записки») // Концептосферы и стереотипы русской литературы / Под ред. Ч. Андрушко. – Познань, 2002. С.28. Смирнов Д.Н. Нижегородская старина. Серия: Нижегородские были. – Н. Новгород: Изд-во Книги»., 2007. Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края. Введение в изучение местной литературы // Труды Иваново-Вознесенского губернского Научного общества краеведения. Иваново-Вознесенск, 1925. Фаустов А.А. Литературные универсалии: на пути к терминологической демаркации/ Универсалии русской литературы. – Воронеж: Воронежский государственный университет; Издательский дом Алейниковых, 2009. С.8-28. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Автор повести не совсем точно цитирует последние строчки стихотворения Н. Некрасова «Тяжелый крест достался ей на долю». В оригинале: «Она молчит, свои ломая руки… И что сказать могла б ему она?» 2. Г.Н. Потанин рассматривал местную беллетристику как рычаг, блочную систему, «которая с малой тратой сил подним<ает> большие тяжести»… «Местная» беллетристика, по мнению Потанина, должна была исходить не только из собственных потребностей, но и непосредственно отвечать требованиям страны и эпохи, – при этом местные интересы, первостепенные формально, понимались как настоятельно нужные для России в целом и принцип «капли воды», отображающей огромную насущную проблему, воспринимался в качестве наиболее действенного. Современный исследователь отечественной беллетристики В. Смирнов также считает, что «основой создания и функционирования беллетристической школы является эстетический стереотип, который складывается в определенную историческую эпоху в массовом художественном сознании и закрепляется в средствах массовой информации, в том числе литературно-художественными журналами» / В. Смирнов. Указ. соч. С.29. И.В. Киреева «ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ» АМЕРИКА В ВОСПРИЯТИИ РУССКИХ ПОЭТОВ ХVIII ВЕКА Одними из важнейших событий в мировой истории в ХVIII веке ученые справедливо считают революционно-освободительную борьбу Северо-американских колоний Англии и войну за независимость, завершившуюся принятием Конституции США (1787) как свободного, независимого государства (1). Америка тех лет с полным основанием могла бы быть названа страной провинциальной. Население молодой республики составляло всего 4 млн. человек – выходцев из Шотландии, Ирландии, Голландии, Африки. Подавляющее большинство населения Нового Света проживало тогда в сельской местности или в малых городах. Какой же предстает молодая Америка в восприятии русских поэтов ХVIII века? Первые упоминания Америки в русской поэзии XVIII века встречаем у Кантемира и Тредиаковского. Антиох Кантемир в примечаниях к переводу с французского «Разговоров о множестве миров» Б. Фонтенеля называет Колумба «изобретателем Америки», называя дату открытия этой страны. Тредиаковский в стихотворном приветствии, прозвучавшем 1 января 1773 года, писал о перспективах развития торговых отношений между Россией и Америкой: Купля благословенна, Придет обогащена, Нам содружит народы, Американские роды [10:414]. Как самостоятельный, развернутый мотив тема Америки входит в поэзию Ломоносова и Сумарокова. В «Письме о пользе стекла» (1752), относимым исследователями к лучшим образцам философско- дидактической поэзии ХVIII века, Ломоносов, создавая поэтическую метафору духовной истории человечества, отводит в ней особое место новой, малознакомой стране – Америке. Америка рисуется в поэтическом воображении Ломоносова, как прекрасная неисчислимыми богатствами: Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом Круг света ходим мы великим океаном страна, обладающая И видим множество божественных там дел, Земель и островов, людей, градов и сел, Незнаемых пред тем и странных нам животных, Зверей и птиц, плодов и трав несчетных [2:512]. И, наряду с этим, в «Письмо о пользе стекла» Ломоносов включает полные гнева строки, обращенные к европейским завоевателям Америки, грабившим коренное население страны: В Америке живут, я чаю, простаки, Что там драгой металл из сребреной реки Дают европскому купечеству охотно И бисеру берут количество несчетно. Завоевание Америки, верит Ломоносов, войдет в историю и послужит нравственным уроком для потомков первопроходцев: И оны времена не будут век забвенны. Как пали их отцы для злата побиенны, О как ужасно зло [2:512]. В героической поэме «Петр Великий» (1760) в числе истинных дел своего исторического героя Ломоносов называет становление связей с иностранными державами и предвещает в недалеком будущем выход России в Америку: Коломбы Росские, презрев угрюмый рок, Меж льдами новый путь сотворят на Восток, И наша досягнет в Америку держава [3:703]. В аналогичном ключе звучит тема Америки и в «Дифирамбе государыне императрице Екатерине II на день тезоименитства ноября 24 дня 1763 года» А. Сумарокова. Речь в нем идет о «Русской Америке», открытой Витусом Берингом: За потоком Окияна, Росска зрю Американа, С Азиятских берегов. Тщетно глубины утроба, Мещет бурю, скорбь и глад: Я у Берингова гроба, Вижу флот, торги и град [9:139]. Сумарокову принадлежит стихотворение «О Америке». Пафос его составляет критика в адрес европейцев-колонизаторов: Коснулись европейцы суши, Куда их наглость привела, Хотят очистить смертных души, И поражают их тела [8:168]. Сумарокова возмущает ханжество завоевателей Америки, прикрывающих свои неблаговидные действия религиозными целями: В руке святые держат правы, Блаженство истинныя славы, Смиренным мзду и казни злым, В другой остр меч: ярясь пылают, И ближним щастия желают, Подобно как себе самим [8:168]. Американский мотив звучит в «Послании к А.А. Плещееву» (1794) Н.М. Карамзина. Тональность его минорная. Н.М. Карамзин, подобно Ломоносову и Сумарокову, рассматривает процесс завоевания Америки как драматический. Личность Колумба предстает в этом стихотворении как несущая в себе трагическую вину: Смельчак, Америку открывший, Пути ко счастью не открыл, Индейцев в цепи заключивший Цепями сам окован был [1:143]. В новом ракурсе американская тема зазвучала в оде «Вольность» А.Н. Радищева. Строки, посвященные Америке, своеобразный гимн стране победившей революции: К тебе душа моя вспаленна, К тебе, словутая страна, Стремится, гнетом где согбенна Лежала вольность попрана [6:11] (2). События, произошедшие в далекой Америке, воспринимаются Радищевым в контексте русской действительности, нуждавшейся, с его точки зрения, в коренных изменениях: Ликуешь ты, а мы здесь страждем! Того ж, того ж и мы все жаждем, Пример твой мету обнажил [6:12]. Патетическое прославление «словутой» страны сопровождается у Радищева предупреждением, обращенным к американскому народу. Поэт, используя романтическую антитезу света и тьмы, предостерегает его от возможной утраты свободы. Свободу, считает Радищев, важно не только завоевать, но и сохранить: Не забывай ни на минуту, Что крепость сил в немощну люту, Что свет во тьму льзя претворить [6:14]. Восторженное восприятие американской революции в «Путешествии из Петербурга в Москву» сменяется более объективным и аналитическим подходом к оценке американской действительности. В главе «Хотилов», посвященной проблеме отмены крепостного права в России, Радищев, наряду с прославлением духа созидания, столь отчетливо заявившего о себе в Америке («Везде видна строящая рука делателя, везде кажется вид благосостояния и внешний знак устройства»), с болью говорит о том, что процветание Америки зиждется на рабском труде несчастных жертв «знойных берегов Нигера и Синегала». Автор «Путешествия…» глубоко сомневается в том, можно ли считать подлинно свободной страну, мирящуюся с рабством («Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова») [6:317]. «Вострепещите, о возлюбленные мои, – обращается Радищев к правителям Америки, – да не скажут о вас: «примени имя, повесть о тебе вещает» [6:317]. Не случайно именно эти страницы, посвященные Америке, вызвали столь бурную реакцию Екатерины II. «Все сие… – писала Екатерина, – клонится к возмущению крестьян против помещиков, войск противу начальства, сочинитель не любит слова тишины и покой» [7: 206]. Одно из направлений в развитии «американской» темы в русской поэзии XVIII века связано с интересом к фигуре Бенджамина Франклина. Первым русским переводом из Франклина был стихотворный перевод «Надгробной надписи Веньямина Франклина, кою он сам себе сочинил будучи типографом в Бостоне». Перевод этот принадлежал Андрею Тургеневу. Франклину-ученому посвящено стихотворение поэта-сатирика конца ХVIII века Д.П. Горчакова «Теперешняя моя жизнь (1788): Франклин, сей физик дерзновенный, Невежества презревший крик! Перуну древнему подобный, Держа в своей деснице гром, Назначил путь, ему удобный, И от него хранит мой дом [5: 103]. Своеобразным мотивов в русской подведением поэзии итогов ХVIII века развития стало «американских» приписывавшееся последовательно Державину, Радищеву, П.А. Соловцову стихотворение «Древность»: Древность, мавзолей свой украшая, Лишь над нами упражняет гнев И, осьмнадцатый век удушая, Высечет лишь новый барельеф. Франклин, преломивший скипетр британский, Рейналь с хартией в руке гражданской… [4: 217]. Традиции в постановке и решении «американской» темы поэтами XVIII века найдут свое преломление и развитие в русской поэзии и прозе XIX-XX вв. – творчестве Тургенева и Достоевского, Чехова и Короленко, Есенина и Маяковского (3). ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. Карамзин Н.М. Полн. собр. стихотворений. – М.,Л: Сов. писатель,1966. Ломоносов В.М. Полн. собр. соч. Т.6. – М.,Л.: Изд-во АН СССР, 1952. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т.8. – М., Л.: Изд-во АН СССР, 1959. Поэты 1790-1810- х гг.- Л., 1971 Поэты-сатирики конца XVIII - начала XIX века. – Л.: Сов. писатель, 1954. Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т.1. – М.,Л.: Изд-во АН СССР, 1938. Старцев А. Радищев в годы «Путешествия…». – М.: Сов. писатель, 1960. Сумароков А.П. Полн.собр. соч.в стихах и прозе. Собраны и изучены Н. Новиковым. М., 1781. Ч.XI. 9. Сумароков А.П. Разные стихотворения. – СПб.: :Изд-во АН СССР, 1769. 10. Тредиаковский В.К. Избранные произведения. – М.,Л., 1936. ПРИМЕЧАНИЯ Ward N.N. Mainstreams of American Media History. – Boston,1997; Фостер У.З. Очерк политической истории Америки. Изд.2-е. Пер. с англ. – М., 1955; Фурсенко А.А. Американская революция и образование США. – Л., 1978 и др. Отношение Радищева к борьбе американцев за независимость и ее итогам нашло отражение в 46 строфе оды «Вольность», представляющей вольный перевод послания французского просветителя Рейналя американскому народу (опубликовано в его книге «Revolution de l’Ameriqe»). «Американские» мотивы в русской поэзии XVIII века – часть более общей проблемы: истории русско-американских литературных связей XVIII века, большой вклад в изучение которой внесли такие отечественные исследователи (М.П. Алексеев, А.Н. Неустроев, Н.Н. Болховитинов, А.Н. Старцев и др). Из работ более позднего периода следует особо отметить фундаментальное исследование А.Н. Николюкина «Литературные связи России и США. Становление литературных контактов». – М: Наука, 1981. О.Е. Баланчук ПРОВИНЦИЯ В ИЗОБРАЖЕНИИ М.В. АВДЕЕВА: К ПРОБЛЕМЕ ТРИЛОГИЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ РОМАНА «ТАМАРИН» Формирование полилогических образований, в частности дилогий и трилогий, в русской литературе XIX века шло параллельно с развитием циклообразования, главным образом, в рамках одного процесса – процесса модификации жанровых форм, позволяющего иллюстрировать разные возможности со-противопоставления, соотношения отдельных текстов в границах целого, каким явились цикл и полилогии (дилогия, трилогия и т.д.). Полилогическое образование, в отличие от цикла, – это более жесткая архитектоническая форма, чьи элементы обретают свою смысловую, композиционную законченность только в рамках целого; «удаление» одного из элементов из этого целого не только ведет к разрушению всего образования, но и к неполноценному восприятию составляющих его частей как незаконченного произведения. Данная особенность полилогических образований: невозможность полноценной реализации вне контекста – обусловила, наряду с циклом и сборником, появление в литературном процессе новых жанровых форм, в частности романной. Так, на основе повестийной трилогии в 1850-е годы был создан роман М.В. Авдеева «Тамарин». Роман состоит из трех частей («Варенька», «Записки Тамарина» (1) и «Иванов»), каждая из которых первоначально печаталась в «Современнике» в течение небольшого промежутка времени: с 1849 по 1852 года – как самостоятельное произведение, но уже в 1852 году повести вошли в состав романа и были опубликованы под общим названием «Тамарин». Мотивировка объединения повестей в один целостный роман указана самим автором в предисловии к произведению: «Настоящий роман был напечатан отдельными повестями в «Современнике» 1849, 1850 и 1851 годов. Это раздробление имело свои неудобства: общая идея романа и развитие и изменение характеров, представляясь по частям, не были вполне ясны и не производили цельного впечатления» [1:3]. Таким образом, по замыслу Авдеева, оформление повестийного материала в единую романную форму, должно было способствовать более целостному раскрытию авторского замысла как в аспекте идейно-тематического содержания, так и в плане развития характеров главных персонажей. Все три части романа объединены образом главного героя, молодого помещика Сергея Петровича Тамарина, продолжившего традицию развития универсального для русской литературы типа лишнего человека, основы которого были заложены А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым. Связь Тамарина с Онегиным и Печориным была отмечена критиками сразу после выхода отдельных повестей. Так, Н.Г. Чернышевский в одной из своих первых литературно-критических статей «Роман и повести М. Авдеева» (1853 г.), давая анализ критическим отзывам на роман «Тамарин», отмечал: «Когда явились первые части «Тамарина» («Варенька» и «Записки Тамарина»), которыми дебютировал г. Авдеев, все в один голос сказали, что это буквальное подражание «Герою нашего времени»; многие сказали еще, что в этом подражании, как и во всех буквальных подражаниях, искажен дух, смысл подлинника; что Лермонтов – мыслитель глубокий для своего времени, мыслитель серьезный – понимает и представляет своего Печорина как пример того, каким становятся лучшие, сильнейшие, благороднейшие люди под влиянием общественной обстановки их круга, а что г. Авдеев добродушно выставляет своего Тамарина истинно великим человеком и добродушно преклоняется перед ним» [4:211]. Однако подчеркнутая современниками Авдеева схожесть его романа с «Героем нашего времени» Лермонтова проявилась не только на уровне совместимости типов и характеров главных персонажей, но и на уровне формы организации повествовательного материала. Как известно, в основе организации романной формы «Героя нашего времени» лежит принцип циклизации, который автор «сознательно эксплуатировал, деформируя ее [циклизацию. – О.Б.] в соответствии со своим замыслом» [2:150]. Вслед за Лермонтовым, Авдеев использует принцип неоднородности, иерархичности субъектов повествования, собранных под общей «шапкой» трех повестей. Как отмечает Л.Е. Ляпина, в этом случае «традиционная цепочка равноправных рассказчиков в «Герое нашего времени» заменялась иерархической», что было обусловлено преимущественным интересом автора к объекту изображения, к внутреннему миру героя. Единству идейного замысла подчинялся и размытый характер фабульной завершенности каждой из новелл, входящей в состав «Героя нашего времени», что проявилось в несовпадении «сюжетно-фабульного и текстового чления» повестей. В отличие от Лермонтова, Авдеев, объединяя повести, сохраняет в рамках целостного образования фабулу сюжета, соответствующую хронологии развития основных событий, благодаря чему читатель ощущает подчиненность образов и сюжетных частей не только единству идейно-тематического замысла, но и общему развитию основной сюжетной линии, которая окончательно реализуется в рамках трилогического целого. Именно трилогическая доминанта подчиняет себе основные элементы романа, определяя тем самым поэтическое своеобразие авдеевского произведения. В конце 1840-х годов Авдеев использовал уже стереотипную, узнаваемую форму организации романного материала. Но если в творчестве Лермонтова использование принципов новеллистической циклизации способствовало устойчивости историко-литературного статуса «Героя нашего времени», то в отношении романа Авдееева принципы полилогической (трилогической) целостности в организации повествования акцентировали «вторичность» его творчества. Следует отметить, что к 1840-1850-м годам традиция оформления повестийного материала в качестве дилогий и трилогий была вполне сложившейся и канонической, чему способствовало развитие романтической традиции в русской литературе. С одной стороны, роман Авдеева полностью иллюстрировал особенности повестийного полилогического объединения, сформировавшиеся в творчестве писателей-романтиков 1820-1830-х годов (М.П. Погодина «Невеста на ярмарке», Н. Полевого «Рассказы русского солдата», В.Ф. Одоевского «Саламандра»), но с другой – в нем явно намечались новые формо- и жанрообразующие тенденции, связанные с общей логикой развития литературы. К 1840-м годам в связи с переходом от романтизма к новым литературным принципам происходит и постепенная трансформация субъектно-объектных отношений: «Интерес к субъекту, стремление сопоставить ряд точек зрения (множественность норм) сменяются преимущественным интересом к объекту, стремлением увидеть, изучить, проанализировать внешний по отношению к повествователю мир» [2:151]. Таким образом, смена объекта изображения, в качестве которого выступает не только отдельная личность с ее переживаниями и эмоциями, но и внешняя для героя среда, обусловила новый характер субъекта повествования, способного анализировать действительность в ее «многоразличных проявлениях». С одной стороны, динамичная смена субъектов повествования в каждой отдельной части «Тамарина», в основе своей не характерная для цельного, единичного литературного произведения, безусловно, иллюстрировала первоначальный авторский замысел трех повестей как частей трилогии, но с другой – чередование точек зрения героев и повествователя способствовало смысловому усложнению создаваемой картины действительности. Если в первых двух частях романа носителями информации непосредственно являются участники описываемых событий, чьи оценки окружающего их общества субъективны и обрывочны, то в третьей части картина провинциальной жизни окончательно рефлексируется посредством авторских развернутых отступлений, в рамках которых автор-повествователь выступает не столько информатором, наблюдателем, сколько систематизатором ранее изложенной информации (от лица Тамарина и Ивана Васильевича), стремящимся к более полным и детальным характеристикам. Не случайно, именно в третьей части романа автор мотивирует необходимость детального изображения провинциальной действительности: «Любо мне было бы, дав волю фантазии, широкой кистью рисовать яркие картины. Привольно было бы моему перу чертить во весь рост правильные, резкие и высокие фигуры людей, созданных воображением, и в просторной раме развернуть их пылкие и глубокие страсти. Но что бы я не ответил тогда себе, если б, строго взвешивая и ценя свой свершенный в тишине рабочего кабинета труд, при взгляде на полную картину, в которой ищешь мелких неверностей, чтобы поправить их последнею чертой, – если бы в это время передо мной возник вопрос: чьи это образы? Где живут эти люди? Какому веку, какой стране, какому слою общества принадлежат они? Где они взяли свои живописные костюмы? Где они выучили свои эффектные роли? <…> Вот отчего я описываю мелкие сцены» [1:300-301]. Вместе с тем образ провинции с ее бытом и реалиями заявлен уже в первых двух частях романа и реализуется в рамках образно-тематической оппозиции «губернский город – усадьба», антитетичность которой раскрывается в рамках трилогического целого. Данная оппозиция в романе Авдеева многофункциональна: выступая одной из основных идейных антитез, создающих эффект диалогичности между частями целого, она одновременно является формообразующей и характерологической доминантами. Традиционная для русской литературы антитеза «провинция – столица» [3] в романе Авдеева получает вариативное воплощение: «усадьба – губернский город», в рамках которой провинциальный город N. представляется своеобразным негативным «срезом» со столичного образа жизни с его прагматизмом и душевной ограниченностью, в то время как усадебный быт – образец идиллической картины мира, что акцентируется автором в том числе и с помощью лексико-семантической парадигмы. Так, при описании жизни героев в усадьбе автор активно использует лексемы с семантикой тишина, покой: «Погода была чудесная, дверь в сад была растворена, чрез нее вид на озеро и за ним на красивую усадьбу барона Б*** был отличный; в воздухе не шелохнется…» [1:15]; «В доме была мертвая тишина, дворовые люди все спали, один только камердинер дремал в прихожей. На дворе было так же тихо, как и в доме. Это была теплая, безлунная июньская ночь, с яркими звездами на темном небе, полная тишины, аромата и поэзии. Дверь в сад была отворена, но огонь не дрожал на свечках: так покоен был воздух» [1:41]. Мотив тишины, покоя в рамках всей трилогии выступает лейтмотивом, акцентируемым автором прежде всего посредством пейзажных описаний. Пейзаж и его «интерпретация» героями создают возвышенно-романтические картины усадебного уклада, чему соответствует и изображение усадебного быта через описания поведения и нравов основных обитателей усадьб: «доброй русской помещицы» Мавры Савишны, ее дочери Вареньки, владельца усадьбы Редькино Ивана Васильевича Попова и его супруги Марьи Ивановны. ритуалу, Бытовое этикету, обусловливает поведение выработанному изображение повторяющейся героев ситуации: героев подчиняется «усадебным в ситуации первой определенному сознанием», повести вечернего что в и одной чаепития как составляющего элемента идиллического мотива тишины и покоя. Практически исчезая из повествования второй и третьей части, что мотивировано сменой живописных картин усадебного пейзажа интерьером домов губернского города N, в основе которого – преимущественно безэмоциональное перечисление реалий домового убранства столичного типа, он вновь акцентируется в отдельных эпизодах воспоминаниями героев, их саморефлексией в тот или иной период времени, что усиливает идейное содержание заявленной оппозиции. Так, тихий вечер в усадьбе Вареньки и Имшина вспоминает Иванов: «… чай на террасе, перед глазами старый сад, деревья неподрезанные, дорожки, по которым, как в лесу, заблудиться можно, вечер тихий, румяный, и в той тишине откровенный, задушевный разговор, а еще лучше – помолчать вдвоем да послушать эту тишину…» [1:276]; идиллическим описанием вечерней охоты в деревне завершаются воспоминания Тамарина во второй части романа, позволяющие герою сопоставить свои ощущения от жизни в усадьбе и губернском городе: «Сидишь один на пне или повалившейся березе, ружье наготове, взгляд бессознательно вперен в чащу, зато чуткое ухо напряжено и с нетерпением ждет, не задрожит ли безмолвный воздух от знакомого звука. Но вечер тих, в воздухе не шелохнется, слышно даже, как червяк ползет по сухому листу <…> А часто, сидя один, я, с напряжением слушая безмолвную тишину дремучего леса, заношусь воображением далеко, и перед неподвижно устремленным взглядом проходят заветные, знакомые тени…» [1:243-244]. Вместе с тем, оппозиция «губернский город – усадьба» намечается уже в первой повести: локализованное вокруг усадебных мотивов повествование первой части включает в себя мотивы, характерные для образа губернского города и преимущественно реализующиеся в рамках второй и третьей повестей. Контрастность между усадьбой и городом создается прежде всего за счет введения в сюжет первой части образа главного героя Сергея Петровича Тамарина как человека исключительно городского, что подчеркивается описанием его внешности: «Вообще он был недурен собой, по-видимому, довольно слабый, бледный, грациозный, но медленный в движениях и как будто усталый» [1:15]; «Сергей Петрович спросил переодеться: надел серенькую жакетку, круглую кожаную фуражку с длинным козырьком, взял хлыстик, – ну, англичанин чистый!...» [1:17], – и поведения: «… он, по обыкновению, курил папиросу да ногти чистил: поутру он вечно насвистывает итальянские арии да ногти чистит, такая уж у него была привычка. Я ему говорил про озими да про запашку, а он мне отвечал, что ничего в них не понимает» [1:15]. Но усиление оппозиционности происходит за счет прямых характеристик усадебного и городского укладов героями – носителями разных типов сознания: Вареньки и Островского. Обе оценки содержатся в первой повести трилогии. Островский, только что прибывший из столицы, в разговоре с Тамариным иронизирует по поводу «деревенской жизни», наполненной «скукой и однообразием», а потому располагающей к «тучности и женитьбе» [1:94]. Вторая же оценка связана с предстоящим отъездом Вареньки из родового Неразлучного в губернский город N: «… И в самом деле, здесь я выросла, каждый уголок в этом доме, каждый куст в этом саду дают мне какое-нибудь теплое, прекрасное воспоминание! Здесь все так любят меня; я была здесь так счастлива, так счастлива, как никогда уже не буду. А между тем я добровольно еду отсюда, еду в город, где мне все почти чужие, к веселостям, которые меня нисколько не занимают» [1:113]. Усадебная жизнь воспринимается ее обитателями как естественная, «домашняя» жизнь, между членами которой складываются теплые, семейные отношения, и в этом проявляется закрытость, ограниченность усадебного мира, которая со стороны человека, прибывшего из «чужого» пространства, не осознается как идеальное жизнеустройство. Оппозиция композиционной «губернский город усложненности – усадьба» романа способствует Авдеева, и изначально обусловленной замыслом произведения как повестийной трилогии. Композиционная значимость оппозиции проявляется на уровне пространственной организации повествования: для романа характерен особый темпоритм, возникающий вследствие чередования пространственных локусов: усадьба (деревня) / губернский город N. При этом перемещение сюжета из одной пространственной точки в другую непосредственно связано с развитием основной сюжетной ситуации – любовной ситуации Тамарина и Вареньки, в рамках которой и раскрываются доминанты типа «лишнего человека». В первой повести происходит завязка ситуации (знакомство героев, возможность реализации Тамарина, его душевности в ситуации любви к Вареньки), во второй части – ее развитие (сомнения Тамарина, попытки осознания своих истинных желаний) и, наконец, в третьей части – разрешение, развязка ситуации (окончательное разочарование героев в прежних чувствах). Характер развития ситуации в тот или иной промежуток времени во многом обусловлен местом происходящих событий: идиллия усадебного быта располагает героев к открытости чувств, настраивает их на традиционное, патриархальное развитие отношений, о котором иронически высказывается приятель Тамарина Островский: «Если мои надежды сбудутся, я приезжаю к тебе года через два и снимаю с тебя портрет, или, лучше сказать, списываю семейную картину. Она будет представлять, положим, хоть эту комнату, после жирного обеда (обед у тебя непременно будет жирный); ты сидишь в бухарском халате и делаешь кейф. Глаза твои немного отекли и полузакрыты, как у жирного кота, которому почесывают шейку; тебе хочется спать. Перед тобой здоровая кормилица держит полугодовалого ребенка; он ревет, а кормилица уговаривает его: «Не плачь, душенька, тятенька баюшки хочет». Возле тебя сидит твоя супруга, белая и румяная, как говорится, кровь с молоком; она в распашном капоте, отдувшемся спереди, потому что находится в том же почтенном положении, из которого вышла полгода назад. Она смотрит на тебя с любовью, треплет белой рукой твою пухленькую щеку и говорит тоненьким голоском: «Ты бы прилег отдохнуть, и я тоже прилягу» [1:95], – в то время как нравы губернского города переводят чувства героев в сторону упреков, лицемерия, ханжества, что регламентировано новым поведенческим уставом. Дистанция между усадебным и городским типами поведения увеличивается введением точки зрения Ивана Васильевича, противопоставляющего городских и деревенских жителей: «Нет, не льщу я, не умею я льстить <…> Я не городской житель, не светский шаркун…» [1:215]. Данный принцип определяет контрастность персонажей романа: контрастны образы чуткой, лицемерной, городской открытой, кокетки Надин; деревенской доброго, Вареньки честного и Ивана Васильевича, искренне переживающего за чувства Тамарина и Вареньки, и игрока Федора Федорыча, избравшего положение наблюдателя, человека «в стороне»; правдолюбца и правдоискателя Иванова и корыстного, чопорного Ивана Кузьмича. При достаточно небольшом количестве персонажей и доминировании одной сюжетной линии (что в принципе нетипично для романной формы) Авдеев стремится изобразить многие аспекты провинциальной жизни. Писатель решает данную задачу, используя одних и тех же героев как носителей разных, подчас противоречивых качеств, противоположность которых обнаруживается опять же посредством проникновения героя в усадебную или городскую среду. Так, например, обозначая в образе Вареньки истинно «русский тип» («славные русые волосы, глаза с поволокой, темно-голубые <…> румянец прямо-таки деревенский») в первой повести, в конце повествования автор отмечает ее типичность: «… другая женщина также одна собиралась коротать длинный осенний вечер, и много в городе N, пожалуй, набралось бы подобных женщин…» [1:266]. Носителем абсолютно противоположных качеств представляется и Тамарин: добрый, чуткий по отношению к Вареньке и другим представителям усадебного быта, он становится истинным «демоном», человеком «без принципов», как называет его Надин, живя в губернском городе. Отметим, однако, что противоположность форм поведения героев в одной и той же ситуации мотивированы поведенческим уставом, определяющим городской и деревенский уклады, что не всегда совпадает с истинными желаниями героев. И для Вареньки, и для Тамарина губернский город остается «чуждым» пространством, что актуализируется в восприятии читателя введением мотивов враждебности, тоски и «желчи» (злобы), антитетичным мотивам, формирующим образ усадебного быта, что особенно подчеркивается автором в эпизоде возвращения Тамарина в идиллическое пространство усадьбы (конец второй части), стимулирующее героя к его духовному возрождению. Не удовлетворяет «городская жизнь» и Вареньку, не сумевшую включиться в ее ритм: потерявшая в своем окружении всех «родственных людей», кто возвращал ей воспоминания об усадьбе, она испытывает невероятный страх и одиночество: «Страшно стало бедной Вареньке! Не грустно, а как-то безотрадно, болезненно заныло ее сердце; какой-то неопределенно мертвящий страх сошел на него и наложил свою холодную руку. Ею овладело какое-то беспокойство; боязно ей стало оставаться одной в этой комнате, где она так часто сидела в длинный зимний вечер, поджидая Иванова. Бледная встала Варенька и спешила выйти; точно тут была какая-то грозящая, неотвязно стоявшая перед нею мысль, от которой она хотела спастись, убежать» [1:376]. Следовательно, с точки зрения персонажа, усадебная жизнь самодостаточна и гармонична, в отличие от городской, ограниченной ритуалом и светской моралью. Однако в рамках трилогического целого авторская позиция представляется менее однозначной. Явно намеченная и реализуемая оппозиционность двух пространств разрушается посредством введения точки зрения «человека столичного», Островского, для которого оба пространства – усадьба / губернский город – части одного, провинциального пространства, вызывающего у столичного жителя чувства ограниченности, тоски и скуки, а потому кажущейся бесперспективной и угнетающей для его обитателей. Но и эта точка зрения теряет свою основательность в аспекте заключительной молитвы Вареньки, изображением которой завершается роман, дающей героине, с одной стороны, покой, а с другой – «таинственное величие», приобретенное героиней путем осознания своего истинного назначения – материнства: «Вдруг послышался шорох, и над ухом Вареньки заговорил неясный детский голос: – Мама, мама, перекрести нас, – сказал кто-то. Варенька очнулась, встала и горячо прижала к взволнованной и еще вздымающееся груди курчавые, полусонные головки двух детей своих» [1:378]. Следовательно, мотивированное в предисловии автором объединение трех повестей в трилогическое целое, проявившееся в рамках романной формы, действительно, позволило автору выявить не только разные точки зрения на современную действительность, но и показать ее неоднозначность и многогранность. Намеченная еще в первой повести, но получившая окончательную реализацию только в рамках художественного целого образно-смысловая оппозиция «усадьба – губернский город», с одной стороны, способствовала активизации ощущения полноты, разнообразия картины провинциального мира, созданной Авдеевым, а с другой – стала символическим воплощением ключевой идеи романа: поиска смысла человеческой жизни. ЛИТЕРАТУРА 1. Авдеев М.В. Тамарин. Роман. – М.: «Книгописная палата», 2001. – 384 с. 2. Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века. – СПб.: НИИ химия СПбГУ, 1999. – 281 с. 3. Старыгина Н.Н. Россия как пространство в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Жизнь провинции как феномен духовности: Сб.-к статей по материалам Всероссийской научной конференции. 14 – 15 ноября 2008 г., Нижний Новгород / Под ред. Н.М. Фортунатова. – Нижний Новгород, 2009. С. 55-69. 4. Чернышевский Н.Г. Роман и повести М. Авдеева // Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 2. – М.: Художественная литература, 1949. С. 210-222. ПРИМЕЧАНИЯ 1. В современных изданиях вторая часть имеет несколько иное заглавие: «Тетрадь из записок Тамарина» (см: Авдеев М.В. Тамарин. Роман / М.В. Авдеев. – М.: Книжная палата, 2001). А.В. Курочкина-Лезина АРХЕТИПИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ДУХОВНОЙ ПРОЗЕ Н.В. ГОГОЛЯ («ВЫБРАННЫЕ МОТИВЫ ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ») На протяжении многих десятилетий в сознании миллионов читателей укоренялось представление о Гоголе как о писателе-сатирике, блестяще владеющем даром иронического пера. Однако при этом в тени оставалась другая сторона его таланта – пророческая, учительская, проповедническая. Другого Гоголя, писателя-аскета, продолжателя святоотеческой традиции в русской литературе, религиозного мыслителя и публициста, читатели не знали на протяжении многих лет. Более того, такой Гоголь был не знаком и большинству современников писателя. За исключением «Выбранных мест из переписки с друзьями», изданных со значительными цензурными изъятиями и большинством читателей неверно воспринятых, духовная проза Н.В. Гоголя при жизни его оставалась не опубликованной. Духовная проза – это «Выбранные места из переписки с друзьями», «Авторская исповедь», «Размышления о Божественной Литургии», «Правила жития в мире» и некоторые другие произведения. Нет сомнений в том, что настало время пересмотра, казалось бы, самых «окончательных», не подлежащих обновлению произведений. Литературоведы, методисты, учителя-словесники учатся сейчас оценивать по-новому то, что казалось прочитанным и оцененным раз и навсегда. Именно к таким произведениям относится духовная проза Гоголя и, в частности, «Выбранные места из переписки с друзьями». Воистину оказались пророческими слова самого писателя: «Много еще протечет времени, пока узнают меня совершенно». Последние годы духовная проза Гоголя не только вошла в орбиту исследовательского и читательского внимания, но и включена в школьную программу. Сам автор придавал огромное значение своей духовной прозе и, в частности, «Выбранным местам из переписки с друзьями». Как заметил один из исследователей творчества Гоголя, «…с появлением «Выбранных мест…» кончилась пушкинская эпоха в литературе. Гоголю суждено было круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и пророческий характер и мессианство» [1:40]. Понять и оценить «Выбранные места из переписки с друзьями» возможно лишь с учетом трудных, порой мучительных исканий Н.В. Гоголя. В его письмах начала 1840-х годов все чаще встречаются намеки на событие, которое, как он потом скажет, произвело значительный переворот в его творчестве. Летом 1840 года он пережил тяжелую болезнь, но скорее не телесную, а душевную. Писатель не надеялся на выздоровление и даже написал духовное завещание, затем последовало «воскресение», чудесное исцеление, и Гоголь уверовал, что жизнь его нужна и не будет бесполезна. Он принимается за чтение книг духовного содержание, особое внимание уделяя святоотеческой литературе. Именно в 40-е годы центр тяжести переносится с художественного творчества на творчество иного рода – творчество совершенной жизни, на собственный внутренний мир. В качестве нравственной и эмоциональной доминанты следует рассматривать настроение Н.В. Гоголя, которое отчетливее всего отразилось в письме к В.А. Жуковскому от 10 января 1848 года. В этом письме он пишет, что писатель, если только он одарен творческою силою создавать собственные образы, должен воспитываться, прежде всего, как человек и гражданин земли своей, а потом уж приниматься за перо. Эту точку зрения и можно назвать установкой на творчество совершенной внутренней жизни. Она явилась стержнем, вокруг которого нанизываются главы «Выбранных мест из переписки с друзьями». (Письмо Жуковскому Гоголь предполагал включить во второе издание «Выбранных мест…»). Это произведение Гоголь особенно ценил и придавал ему огромное значение. Писатель был уверен, что оно нужно всем. В письме к Плетневу от 29 февраля из Рима Гоголь писал: «Тяжки и тяжки были мои последние времена, и весь минувший год был так тяжел, что дивлюсь теперь, как вынес его… А между тем душа моя была здорова, а те душевные страдания, которые я доселе испытывал много и много, среди страданий телесных, выработались в моем уме так, что во время дороги и предстоящего путешествия я примусь с Божьим благословением писать, потому что дух мой становится в такое время свежим и расположенным к делу». Так было положено начало работы над «Выбранными местами…». Над этой книгой Гоголь работал очень напряженно, некоторые письма переделывает совсем, некоторые сокращал, некоторые дополнял; специально для книги написал несколько статей (писем), в том числе и последнюю главу «Светлое воскресение». Таким образом, перед нами не литературная мистификация (переписка как формальный прием), и в то же время это не эклектичное соединение различных писем, а определенным образом организованное целостное литературное произведение. Жанровая природа этой книги уникальна – это и проповедь, и исповедь, обращенная ко всей России. «Выбранные места из переписки с друзьями» открываются предисловием (завещанием), а заканчивается книга главою «Светлое воскресение»: «У нас прежде, чем во всякой другой земле воспразнуется Светлое Воскресение Христово» [2:226]. В этой перевернутой, с точки зрения обыкновенного сознания, хронологии, в этом промежутке от смерти к жизни и боль, и покаяние, и вера, и надежда, и любовь. В структуре «Выбранных мест…» можно выделить ряд лейтмотивных образов. Лейтмотивный образ дома самый устойчивый в художественном строе книги. Бездомность – вот состояние современного человека – с горестью констатирует Гоголь. Надо, чтобы человек нашел дом. Этот дом – собственная душа и Россия, как ее проекция (наведешь порядок в своей душе – наведется он и в собственном доме). И этот дом одновременно и Царство Небесное. На Гоголя оказала большое влияние литературная традиция средневекового исповедального канона. Писатель последовательно проводит его идею о двух градах – граде земном и граде Божьем. Антитеза добра и зла, жизни и смерти, света и тьмы наполняется метафорическим значением и составляет существенный элемент поэтики повествования «Выбранных мест из переписки с друзьями». В последней главе «Светлое Воскресение» писатель рассуждает о главном православном празднике – Воскресении Христа. «Хотя бы только пожелать так, хотя бы только насильно заставить себя это сделать, ухватиться бы за этот день, как утопающий хватается за доску! Бог весть, может быть, как одно это желание уже готово, сбросится с небес к нам лестница и протянется рука, помогающая взлететь по ней» [2:224]. Символический образ лестницы (лествицы) – один из любимейших образов Гоголя. Он восходит к Библии: «И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней» [3:203]. Этот образ лейтмотивом повторяется и в «Размышлении о Божественной Литургии». Лествица в святоотеческой православной литературе – главный образ духовного возрастания. Известно, что одна из любимых книг Гоголя – «Лествица» Иоанна Синайского, подвижника XVII века. В письме 1942 года к В.А. Жуковскому есть такое признание Гоголя: «…живет в душе моей глубокая неотразимая вера, что небесная сила поможет войти мне на эту лестницу, которая предстоит мне, хотя я стою еще на нижних и первых ступенях» [4:17]. Рассмотрев поэтику жанра и поэтику повествования «Выбранных мест из переписки с друзьями», можно выявить лейтмотивно повторяющиеся архетипические образы русского православия. Это образ дома и дороги к дому, образы непробудной тьмы и незаходящего солнца, эсхатологический образ лестницы и образ Божественного Спасителя. ЛИТЕРАТУРА 1. Мочульский К. Духовный путь Гоголя. – М., 1992. 2. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. – М., 1993. 3. Библия // В русском переводе с параллельными местами. – М., 1991. 4. Цит. по кн.: Воропаев В. Духом схимник сокрушенный… – М., 1994. Н.А. Воскресенская КОНЦЕПТ «ПРОВИНЦИЯ» В ЦИКЛЕ «ЗАПИСКИ ОХОТНИКА» И.С. ТУРГЕНЕВА Экскурс в историю понятия «провинция» позволяет уточнить не только семантические границы слова, но и проследить особенности его функционирования в произведениях русской литературы, где концепт «провинция» реализован, как правило, в сложном взаимодействии сюжетных, композиционных мотивов повествования, системе образов персонажей, не прямо, а опосредованно выражая авторскую точку зрения. Одно из первых значений слова «провинция» как в западноевропейских языках, так и в русском, связано с определением характеристики административно-территориальных границ [1]. Так, в словаре Даля провинция – «губерния, область, округ; уезд» [2:472]; в большом толковом словаре современного русского языка Д.Н. Ушакова – «область, административная единица в некоторых государствах, административная единица, подразделение губернии в России 18 века» [7]; в толковом словаре русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой – «в некоторых странах: область, административно-территориальная единица» [4:606]. Российский гуманитарный энциклопедический словарь дает следующее определение понятия: «В России П. впервые была учреждена в России при Петре I …однако провинц. деление в России в это время не получило распространения. После проведения губ. реформы 1707—10 П. становится промежут. звеном между уездом и губ. В рез. обл. реформы 1719 П. превращаются в основную терр.-адм. единицу и сохраняются до губ. реформы 1775» [5]. Следствия этой реформы оказались определяющими для функционирования слова в русском языке: как только произошла отмена административно-территориального деления государства на провинции, слово потеряло значение термина. Таким образом, в России слово «провинция» уже в XIX веке употреблялось преимущественно как собирательное существительное. Один из важных аспектов значения слова – определение локуса, которое указывало на то, что провинция – это «местность, находящаяся вдалеке от столицы или крупных культурных центров, вообще – территория страны в отличие от столиц» [7]. Если в словарях Д. Ушакова, С. Ожегова («местность, территория страны, удалённая от крупных центров» [4:606]) так же, как и в словаре Даля (Жить в провинции, не в столице), значение слова «провинция, как вся страна, кроме столицы» дается вторым или третьим, то, например, в новом толково- образовательном словаре русского языка Т.Ф. Ефремовой оно первично: «провинция – местность находящаяся вдали от столицы, крупного культурного центра» [3]. Именно с таким значением в современном русском языке связаны не только нейтральные характеристики, но и оценочные, негативные: «употр. как символ косности, отсталости» [4:606]. Российский гуманитарный энциклопедический словарь дает такое описание провинции: «Со времен Римской империи слово "П." приобретает неск. уничижительный оттенок отсталой периферии в ее противопоставлении столичному центру» [5]. В производных словах такая пренебрежительная оценка оказывается зачастую еще более явной. Так, в словаре С. Ожегова, провинциальный (в переносном значении) – «отсталый, наивный и простоватый» [4:606]. В словаре Д. Ушакова провинциал – «наивно-простоватый человек (перен.)» [7]. Пейоративную коннотацию провинции часто добавляют прилагательные ее ближайшей периферии: например, глухая (Ожегов, Ушаков). Показателен производным: глушь, ряд синонимов трущоба, наивный, простоватый и т.д. [6]. к слову захолустье, провинция глухомань; и ее отсталый, Такая многозначность слова свидетельствует о сложности явления провинции, о различных ракурсах ее восприятия и оценки, как в бытовом общении, так и в практике художественного творчества, где закрепляется представление о ее реальной и ментальной неоднородности. Образ русской провинции является своеобразным «общим местом» практически во всех произведениях русской литературы XIX века. В творчестве одних художников провинция, являясь постоянным местом жительства героев, определяет их мировоззрение и является мотивировкой поведения, для других авторов – возможность выявить особенности характера персонажа связывается с их физическим перемещением из столичного пространства в провинцию (или, наоборот, из провинции в столицу). Важно отметить, что если образ столицы чаще всего однозначен, то образ провинции – полисемантичен. В зависимости от идейносодержательного замысла произведения, специфики героев, провинция может иметь как положительные, так и отрицательные коннотации. Важно понять, как присутствует в произведении авторская оценка провинциального пространства, остается ли оно нейтральным, какие художественные цели преследует автор, наделяя провинцию положительными или отрицательными качествами. Своеобразие ранних произведений Тургенева заключается в том, что и в «Параше», и в «Помещике», и в лирических стихотворениях 1930-х-40х годов действие разворачивается в деревне, в усадьбе, поэтому обращение писателя к провинциальному сознанию в «Записках охотника» является логическим продолжением избранного аспекта изображения. В «Записках» локус места действия – Калужская, Орловская, Тульская губернии. Однако провинциальное пространство в «Записках» Тургенева не является единым целым. Действие в «Записках охотника» разворачивается в уездном городке («Уездный лекарь»), в местах, максимально приближенных к природе, – в селе (большое село Шумихино, степное село Льгов), деревне (Юдины выселки, «заглазная», глухая деревня в очерке «Стучит!»), усадьбе (усадьба Хоря), поместье (именье Аркадия Павлыча Пеночкина, поместье Радилова), хуторе и избе мужика (хозяйство однодворца Овсянникова, изба Ермолая, Бирюка) и непосредственно на лоне природы, в самих природных топосах – река, лес, поле, луг, дорога («Бежин луг», «Лес и степь» и т.д.). К природе у Тургенева отношение особое. Все важные, решительные события в жизни человека так или иначе оказываются тесно связанными с миром русской природы. Многие герои рассказов «Записок охотника» Тургенева появляются после пейзажной зарисовки. Так, описание Ермолая представлено после разъяснения, что такое «тяга» («Ермолай и мельничиха»); Фома Бирюк появляется в блеске молнии; образы мальчиков в «Бежином луге» как бы «выходят» из пламени костра. Тем более показательными становятся у Тургенева приметы столичного образа жизни некоторых героев, чуждые для пространства провинции и ее менталитета. Иронично описывается г-н Полутыкин, который «завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья» [8:4]. Неестественными выглядят столичные привычки Аркадия Павлыча Пеночкина. И хотя «обеды задает он отличные, принимает гостей ласково, а все-таки неохотно к нему едешь, да и дворовые люди Аркадия Павлыча посматривают… что-то исподлобья» [8:86]. Отношение Тургенева к «столичности» прослеживается, в первую очередь, через авторские описания персонажей. Например, представляя гна Зверкова, он использует следующий синонимический ряд: «наружность … мало располагала в его пользу, мышиные глазки, тонкие губы беспрестанно шевелились и приторно улыбались; жена его пухлая, чувствительная, слезливая и злая – дюжинное и тяжелое созданье» [8:17]. Речевые характеристики «столичных» героев стилистически контрастируют как с речью самого рассказчика, так и с речью остальных персонажей. Часто этой цели служат иностранные вставки. Французская речь помещика Пеночкина состоит из клише: «Mais c’est impayable!, Mais comment donc! (Забавно!, Как же!)»; при описании отставного поручика Виктора Хлопакова, «подделывающегося к богатым петербургским шалунам» [8:122], используется русская транслитерация – знак плохого французского произношения: Жэм-са. Претензии на «столичность» иронично выведены Тургеневым в рассказе «Татьяна Борисовна и ее племянник»: смешно и неестественно выглядит «старая девица лет тридцати восьми с половиной, существо добрейшее, но исковерканное, рассуждающая о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии» [8:132] по сравнению с Татьяной Борисовной, «не получившей никакого воспитания, то есть не говорящей по-французски, которая, несмотря на все эти недостатки, так просто и хорошо себя держит, так свободно чувствует и мыслит, … что поистине невозможно ей не удивляться» [8:129]. Интересно, что Тургенев не употребляет само слово «провинция», реализация концепта происходит, в частности, в наименовании вещей, предметов, неизвестных в столице. То, что действие происходит в провинции, отдаленном от центра месте, совершенно особенном мире, автор постоянно подчеркивает: «я, человек неопытный и в деревне не «живалый» (как у нас в Орле говорится), …пруд, по краям и кое-где посередине заросший густым тростником, по-орловскому – майером, сложен он был … «сбитнем», как говорят у нас» [8:152] и т.д. Однако в «Записках охотника» нет явного противопоставления столицы и провинции, это противопоставление реализовано в подтексте и является предметом размышления автора-повествователя. Автора интересуют в первую очередь черты национального русского характера, суть которого проявляется наиболее ярко там, где нет явного изображения социального конфликта. Тургеневу важна психологическая картина. Тип характера Тургенев выбирает не сам по себе, он идет от жизненной ситуации, которая и раскрывает особенности психологического облика персонажа. Например, характер Фомы («Бирюк») вырастает из пограничности ситуации: его нравственный облик определяется тем, что он как лесник, честно исполняющий свой долг, яростно защищает владения помещика, с другой, он свободно выбрал свою жизненную стезю, он не такой, как все, поэтому в глазах окружающих он Бирюк, сознательно противопоставивший себя привычному крестьянскому образу жизни. Психологии героя «пограничного» типа Тургенев посвятил очерк «Гамлет Щигровского уезда»: психологический портрет Василия Васильевича также создается автором «на границе» нравственных позиций: с одной стороны, он стремится быть оригинальным: «ты будь хоть глуп, да по-своему!» [8:182], с другой – пытается подражать «роковой личности»: «назовите меня Гамлетом Щигровского уезд» [8:192], что оборачивается для провинциального философа настоящей трагедией. Значительная доля иронии, звучащая при описании камердинера Виктора Александровича («Свидание»), направлена вовсе не на героя очерка: автор выносит строгий вердикт тем ложным нравственным принципам, которые чужды русскому человеку. Таким образом, кроме смыслозначения концепта «провинция» как собирательного образа всей России кроме столицы, в цикле на первый план выходит другое значение пространства провинции как места, которое формирует ментальность русского национального характера. В «Записках охотника» провинциальная (уездная, губернская Россия) становится художественным образом, олицетворяющим русского человека. ЛИТЕРАТУРА 1. Вестстейн Виллем. Слово «провинция» в некоторых западноевропейских языках. – Электронный ресурс, код доступа: magazines.russ.ru/urnov/2000/3/hr 2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: Т. 1-4. – М.: Русский язык, 1978. – Т.3. П., 1980. 3. Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково- словообразовательный. М.: Русский язык, 2000. (онлайн версия) – Электронный ресурс, код доступа: www.slovotolk.ru/efr92627.html 4. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений/ Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова / 4-е изд., доп. – М.: Азбуковник, 1997. 5. Российский гуманитарный энциклопедический словарь: В 3 т. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2002. (онлайн версия) – Электронный ресурс, код доступа: slovari.yandex.ru/~книги/Гуманитарный словарь/Провинция/ 6. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений / Под ред. Абрамова Н., Переферкович Н. М., 2006. (онлайн версия) – Электронный ресурс, код доступа: www.slovopedia.com/11/207-0.html 7. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. Репринтное издание: М., 1995; М., 2000. (онлайн версия) – Электронный ресурс, код доступа: www.slovopedia.com/3/192-0.html 8. Тургенев И.С. Записки охотника. М.: Худож.лит., 1984. Л.В. Кулинич ЭПИСТОЛЯРНЫЙ КОД В ПОВЕСТИ И.С. ТУРГЕНЕВА «ДВА ПРИЯТЕЛЯ» Повесть «Два приятеля» написана И.С. Тургеневым в 1853 году (октябрь/ноябрь во время ссылки в Спасском) и опубликована в первом номере журнала «Современник» за 1854 год. Готовя повесть к публикации в собрании сочинений 1869 года, Тургенев изменил ее финал, сцену гибели Вязовнина, которая, по справедливому мнению критики, была написана спешно и небрежно [2:347]. Возвращение к тексту повести в 1869 году, почти через полтора десятка лет свидетельствовало о серьезности намерений писателя, продолжавшего размышлять над поднятыми в повести вопросами. Следует отметить, что ссылка в Спасское и предшествующие ей события оказали на писателя сильное влияние. Этот период творческой жизни писателя характеризуется им как время перехода от «старой манеры», по выражению писателя, 40-х начала – 50-х годов, включая «Записки охотника») и поисков новых художественных форм. Этот период завершается появлением в творчестве Тургенева романа «Рудин» [3:479]. Письма Тургенева начала 1850-х годов представляют безусловный интерес в плане анализа художественных произведений, созданных в названный период времени. Сопоставление переписки Тургенева и текста приводят к весьма любопытным выводам, дающим основание для суждения о характере протекания творческого процесса художника. В этот период И.С. Тургенев, ведя вынужденную затворническую жизнь в деревне, активно переписывается со своими литературными единомышленниками, сотрудниками «Современника» И. Панаевым и Н. Некрасовым, с друзьями-литераторами П. Анненковым, С. Аксаковым и его сыновьями. С последними его сильно сблизила общая утрата – смерть Гоголя. Находясь в вынужденном уединении, Тургенев много размышляет над новым методом художественного изображения, считая предыдущий период своего творчества законченным. Он работает над большой вещью, которую сам в письме к С.Т. Аксакову называет романом «Два поколения» [4:308], и постоянно в письмах упоминает об этой работе. Кроме того, в письмах этого периода можно обнаружить автокомментарии к другим его произведениям, суждения о творчестве других литераторов, мнения о способах ведения хозяйства в России и т.д. Письма к Аксакову свидетельствуют о том, что в этот период Тургенев активно читает Гоголя. Однако в письмах этого периода практически нет упоминаний о работе над повестью «Два приятеля», хотя из письма к Анненкову после её окончания известно, что после завершения этой «довольно большой повести», которая была написана за короткий срок, что И.С. Тургенев сомневался в ее идейной и художественной значимости. «Мне кажется, – писал Тургенев Анненкову, – это вышел вздор – и я прошу Вас, если Вы найдете, что не стоит это печатать, бросьте это в огонь, но скажите свое мнение. Вещь эта называется – «Два приятеля» [3:502]. Несмотря на фактическое отсутствие свидетельств о ходе творческого процесса создания «Двух приятелей», мы можем отчасти восполнить этот пробел, обратившись к сведениям, содержащимся в письмах того периода, с тем, чтобы попытаться обнаружить в них «код» чтения произведения и выявить основания для новых интерпретаций содержательных и художественных особенностей повести. Действие повести И.С. Тургенева происходит в деревне. События, описанные в повести, случаются с человеком далеким от управления поместьем и постоянной жизни в деревне. Главный герой – «Борис Андреевич Вязовнин, молодой человек лет двадцати шести» – точно так же, как и сам Тургенев во время вынужденной жизни в Спасском, не мог наладить свою жизнь в деревне; он грустил и мучился управлением собственного имения. «Вот он и принялся узнавать хозяйство, начал, как говориться, входить в сущность дела. Должно признаться, что входил он в сущность дела без особого рвения и не торопясь. С непривычки он скучал в деревне сильно и часто не мог придумать, куда и на что употребить целый длинный день» [3:18]. Примерно такое же состояние духа писателя передано в письмах к С.Т. Аксакову, где Тургенев жалуется: «А я все ленюсь и ничего делать не могу. <…> Знаете ли, в чем состоит главное мое занятие? Играю в шахматы с соседями или даже один, разбираю шахматные игры по книгам» [4:317]. Здесь же писатель сообщает: «…что же касается до управления дел моих, то я призвал на помощь дядю…» [4:324]. Однако И.С. Тургенев активно использует любую возможность знакомства с провинциальной действительностью. «Могу сказать, что я стараюсь не упускать никакого случая извлекать из провинциальной жизни всевозможную пользу. Я познакомился с великим множеством новых лиц и ближе стал к современному быту, к народу» [4:323]. Именно это и стало основанием для детального и правдивого изображения жизни и быта помещиков в рассказе «Два приятеля». Повесть написана в форме неторопливого рассказа. Подробное и основательное описание времяпрепровождения двух товарищей – Бориса Андреевича Вязовнина и Петра Васильевича Крупицына, их взаимоотношения и манеры вести разговор, – все это очень напоминает гоголевских героев «Мертвых душ». «Повесть «Два приятеля» написана в Гоголевской манере – это мнение не раз высказывалось критиками» [3:508]. И это не случайно. Именно в этот период своей жизни Иван Сергеевич с наслаждением перечитывал первый том «Мертвых душ» Гоголя и знакомился с присланной ему рукописью второго тома, о чем свидетельствует его переписка: «…про Гоголя найти и вставить…» «Доставили мне 3-ью и 5-ую главу «Мертвых душ» (2-ой части). 3-ья глава, где Петух и Костанжогло – удивительна…» [4:324]. В целом, надо сказать, что влияние Гоголя сказалось не только в манере изложения, но и в других литературных приемах Тургенева. Мотив дороги в архитектонике повести, как и у Гоголя в «Мертвых душах», имеет особое значение. Знакомство с новыми персонажами происходит по дороге в гости, когда герои ведут между собой разговор, имеющий важное характерологическое значение, а на обратном пути приятели делятся впечатлениями о посещении соседей, как бы подводя итог определенному сюжетному витку. Гоголевский прием постепенного приближения персонажа к читателю – последовательное изображение усадьбы, дома, описание бытовой обстановки, внешности помещиков, беседа, застолье…и т.д. – также отсылает к сюжетным ситуациям помещичьих глав «Мертвых душ», где порядок описания посещаемых приятелями соседей мотивирован идейным замыслом автора. Кроме того, можно отметить некоторые частные моменты, которые, на наш взгляд, вызывают аллюзии на 3-ю главу второго тома «Мертвых душ», которую И.С. Тургенев (о чем свидетельствует его письмо к Аксакову) читал именно в момент написания «Двух приятелей». Например, мотив женитьбы, положенный в основу сюжета повести, возникает у приятелей в беседе от нечего делать. Возникнув как шутливый намек, тема брака в результате беседы мотивирует ряд сюжетных ходов: изображение ряда приятных посещений гостеприимных соседей с целью подыскать Вязовнину невесту. Идея поиска невесты в поездках по соседям, на наш взгляд, может быть интерпретирована как аллюзия на беседу Чичикова с Платоновым. Женитьба воспринимается главным героем как средство избавления от скуки, дабы придать смысл собственному существованию. А сам мотив деревенской скуки является едва ли не ведущим мотивом как в третьей главе «Мертвых душ», так и во всей повести «Два приятеля». В «Мертвых душах» Павел Иванович Чичиков предлагает в беседе Платону Михайловичу Платонову, гостю Петра Петровича Петуха, женитьбу в качестве одного из средств от скуки: – Против скуки есть так много средств. – Каких же? – Да мало ли для молодого человека! Можно танцевать, играть на каком-нибудь инструменте… а не то – жениться. – На ком? – скажите. – Да будто в окружности нет хороших и богатых невест? – Да нет. – Ну поискать в других местах, поездить. …» [1:82]. Другое средство от скуки, которое предложил Чичиков Платонову, – путешествие, возможно, тоже имеет аллюзорное проявление в сюжетном моменте отъезда Бориса Андреевича Вязовнина из имения в Петербург «под предлогом какого-то важного и безотлагательного дела». «…его просто начала занимать мысль: как бы уехать куда-нибудь, разумеется на время. «Путешествие!» – твердил он вставая поутру. «Путешествие!» – шептал он, ложась в постель, и в этом слове таилось обаятельное для него очарование» [3:72]. Рассматривая письма И.С. Тургенева периода Спасской ссылки как один из возможных кодов чтения повести «Два приятеля», можно сделать следующие выводы о процессе формирования замысла повести и его воплощения. Во-первых, создание повести происходило под сильным впечатлением Тургенева от смерти Гоголя, которая косвенно (из-за публикации Тургеневым некролога о Гоголе) стала причиной ссылки писателя в родовое имение. В тексте повести аллюзорно отразилась стилистика поэмы Гоголя «Мертвые души», как на уровне сюжетнокомпозиционном, так и на речевом. Смерть литературного кумира и вынужденное уединение вызвали серьезную рефлексию писателя и подвигли его на поиски новых художественных форм для выражения волнующих его современных общественных проблем. Длительное пребывание в деревне позволило Тургеневу внести существенные коррективы в изображение жизни провинции и помещичьего быта, в чем, безусловно, сказалось влияние гоголевской нравоописательной манеры, ссылки на художественное достоинство которой мы обнаруживаем в связи с упоминанием имени Гоголя в письмах Тургенева этого периода. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. Гоголь Н.И. Полн. собр. соч. в 12 томах. Т.XII. – СПб., 1901. С.257. Дружинин А.В. Собр. соч., т.VII, – СПб., 1865. С.347. Тургенев И.С. Собр. соч., т.VI. – М.-Л., 1963. С. 612. Переписка И.С. Тургенева в 2-х томах. Т.I. – М., 1986. C. 607. О.В. Макаревич ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ СКВОЗЬ ПРИЗМУ КНИЖНОЙ «КУЛЬТУРЫ ПОВСЕДЕНЕВНОСТИ» (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА-ХРОНИКИ Н.С. ЛЕСКОВА «ЗАХУДАЛЫЙ РОД») Художественное пространство литературного произведения многомерно и многопланово. Окружающий героя мир – это определенная семиотическая структура, система дополнительных мотивов и образов, обладающих смыслопорождающим эффектом и выражающих авторскую концепцию человека и мира. Биполярность является основной отличительной чертой организации пространства в романе-хронике Н.С. Лескова «Захудалый род»: в нем можно выделить два противостоящих друг другу центра – Петербург и провинцию, которые последовательно противопоставляются в произведении. Противопоставление столицы и провинции в творчестве Н.С. Лескова осмыслялось неоднократно: оно исследуется в работах А.А. Горелова, В.Н. Гебель, И.В. Столяровой, Е.А. Макаровой, Н.Ю. Заварзина и др. Мы попытаемся рассмотреть эту проблему через понятие книжной «культуры повседневности» (1). Противопоставление культуры столицы и провинции может быть описано в рамках дихотомии «сакральное – профанное». Характер веры является тем основанием, которое позволяет Лескову вывести два типа мировоззрения персонажей – столичный и провинциальный. Каждый герой романа-хроники так или иначе проходит «испытание верой», благодаря чему определяется искренность и, как следствие, истинность его веры. Концепт лесковской «праведной веры» здесь предстает в своих основополагающих чертах, из которых наиболее значимой оказывается действенная, созидающая сторона веры героя. Наиболее ярко противопоставление истинного и ложного благочестия прослеживается в диалогах княгини Протозановой и графини Хотетовой: «Надо бедным тяготы посбавить, а не гробы золотить и не башни строить, тогда скорее начнется Христово царствие» [1:109]. Отметим, что именно в речи княгини Протозановой встречаются постоянные реминисценции к религиозным, священным текстам. Хотя графиня Хотетова и кичится своей религиозностью, в ее словах ни разу не встречается сопоставление профанного и сакрального миров. Ее действия остаются фактами посюстороннего мира, в то время, как истинное благочестие «бабушки Варвары Никаноровны» постоянно сопровождается отсылками к текстам духовной литературы и строится по принципу imitatio, который лежит в основе житий святых. Как и святые, она выбирает для себя сознательный пример для подражания: для нее таким является, прежде всего, Дмитрий Ростовский, который также станет образцом imitatio для протопопа Савелия Туберозова в романе-хронике «Соборяне». Сама княгиня, давая оценку духовенству, отмечает не только «лень и алчность», но и «неискусность в Писании», утверждая тем самым необходимость действенного знания духовной литературы. Рассказывая о детстве княгини и полученном ею воспитании, княжна В.Д.П. в своих «записках» отмечает, что «изучением же она знала, кажется, только Священное Писание да французский язык» [1:7]. Знакомство с фактами и событиями христианской истории постоянно демонстрирует речь княгини: она ссылается на житие Дмитрия Ростовского [1:109], житие Ульяны Ольшанской, Библию (Вторую Книгу Царств, Книгу Исход) и др. тексты. Особое отношение главной героини к книге подчеркнуто и в описании ее способа решать спорные вопросы: ««Владыка», при малейшем сомнении, сама бралась за Кормчую и, рассмотрев дело, решала его так, что оставалось только исполнять, потому что решение всегда было правильно» [1:56]. При этом отношение княгини к книге – это не слепое следование напечатанному или написанному слову, это именно стремление к его осмыслению, а ее справедливость основана на ее внутреннем чувстве праведного, подтверждение истинности которого она ищет в книге. Мотив мудрого отношения к слову, книге подтверждается и рассказываемой притчей о мудреце и ученом, «который сто книг выучил», но «истинной мудрости так и не познал и, услышав единственное обидное слово, «полез драться». Благодаря этой притче в повести возникает мотив «запоминания прочитанного». Важно не столько прочитать, сколько «помнить» книгу: «А Червев что выучил, все постоянно помнит» [1:145]. Представляется, что глагол «помнить» в подобных контекстах имеет не столько значение «не забывать», сколько «следовать», что подтверждается контекстом. Круг провинциального чтения – это круг, прежде всего, христианской литературы. Чтение религиозных книг, по Лескову, – занятие, которому предаются только находясь в деревне, в имении, в ссылке. Вспомним князя Якова Львовича, который, оказавшись в Оренбургской ссылке, «весь погрузился в чтение религиозных книг, с которыми не успел познакомиться в юности» [1:4]. При описании жизни в столице тема чтения книги вообще исчезает. Элементами культуры повседневности здесь становятся бал, живопись (написание портретов выпускниц О.А. Кипренским) и музыка. Музыка оказывается также средством самораскрытия героев и, как следствие, авторской оценки, прежде всего потому, что Лесков говорит о духовной музыке. Речь идет о византинизме и попытках привнести в церковную музыку восточные мотивы, упоминается также и Бортнянский, который, несомненно, был близок автору еще и тем, что в свои хоровые концерты привносил традиционные русские народные мелодии. Через тему музыки в произведение вводится мотив «своей веры». В доме графини Хотетовой была своя домашняя церковь, для которой графом Функендорфом была создана собственная «Херувимская», «весьма недурно подделанная венским евреем»[1:151]. Нам представляется возможным сопоставление отношения графини Хотетовой как к вере, так и к искусству. Религия для нее важна не своими основными постулатами, а «свей верой», так же, как и в музыке ей важно не авторство музыкального сочинения, а то, что оно звучит в ее доме. Провинцию и столицу связывает мотив переписывания книг, писем. Впервые в тексте хроники он появляется при описании Доримедонта Рогожина, называемого самим автором не иначе как Дон-Кихотом, который «умел быть не в тягость обителям, напротив, делался везде полезным человеком» [1:72] благодаря умениям, унаследованным от матери монастырки. Знания свои Дон-Кихот также получает из книг, которые «никто кроме него не читал», как отмечает княгиня Протозанова. Однако сам по себе мотив чтения книги оказывается связан только с героями, получающими положительную авторскую оценку. Переписывать письма Сперанского в особую тетрадь в Петербурге будет потом и сама княгиня. С образом Дон-Кихота связывается также упоминание о русской истории, причем истории по большей части легендарной. Н.С. Лесков проводит параллель между сказанием о Ярле Торгнире из «Королевских саг» Снорри Стурлусона и женитьбой самого Дон-Кихота. Стоит заметить, что факт знакомства с этим произведением самого Дон-Кихота, мелкопоместного провинциального дворянина, является абсурдным, ибо сказание это на русский язык не переводилось в XIX веке. Сам Н.С. Лесков был с ним знаком, скорее всего, по трудам Ф. Буслаева. Алогизм этот оказывается значим для характеристики героя, который при всем своем внутреннем богатстве лишен какой бы то ни было силы воли и силы духа. Введение этого образа помогает Н.С. Лескову дать косвенную оценку и Дон-Кихоту, и княгине Протозановой. Он также избирает для себя образец imitatio, но, в отличие от княгини, ищет идеал в иноязычной культуре, кроме того, подражание этому образцу оказывается непоследовательным. Поэтому и сопоставление героев служит ироническому, сниженному восприятию образа Дон Кихота. Мысль об «обмельчании» дворянства, которое ведет к его постепенному исчезновению, постоянно звучит в произведении. Рассказывая историю князя Якова Львовича, писатель отмечает, что умер он в «светлый день Христова Воскресенья», читая по возвращении домой «положенное в этот день всепрощающее поучение Иоанна Богослова». Скорее всего, этим замечанием Н.С. Лесков подчеркнул, что смерти в Христов день удостаиваются только истинно праведные люди. Не менее важным оказывается указание на то, что читал перед своей смертью князь, судя по всему, Апокалипсис, т.е. ту часть Нового Завета, которая посвящена Второму Пришествию Христа и концу света. Мысль эта, выраженная в начале хроники символически, будет воплощена самим развитием сюжета. Она прозвучит в записках рассказчицы – внучки княгини Протозановой, и самой княгиней Протозановой, и другими героями. Мысль об «обнищании» дворянских родов прозвучит и в диалоге Дон Кихота и Gigot, где она будет раскрываться через сопоставление знаменитых русских дворянских фамилий с фамилиями героев французских романов: «…Gigot называл ему не исторические лица, а спрашивал о вымышленных героях третьестепенных французских романов» [1:134]. Прямо эта мысль будет выражена уже на последних страницах книги, где Н.С. Лесков сравнит княгиню с графиней Козель: «И обе стали анализировать свою религию, но Козель оторвала от своей Библии и выбросила в ров Новый Завет, а бабушка это одно именно для себя только и выбрала и лишь это одно сохранила» [1:188]. Княгиня не только отказывается от своей мысли, но и отчаивается в любой возможности «найти гармонию в устройстве отношений моих детей с религией отцов и с условиями общественного быта» [1:186]. Сама героиня признает наступающую гибель, конец родовых помещичьих «гнезд». Не случайно в тексте произведения не появляется слово «провинция», а вместо него постоянно упоминаются слова «род» и «гнездо». Может сохраниться местность, люди, уклад жизни, но уходит в прошлое та сила самосознания и самоопределения, которая отличала русское поместное дворянство. В романе-хронике «Захудалый род» основой для дворянского самоопределения Лесков делает факт обращения героя к религиозной книге, его стремление «помнить книгу», следуя ее заветам. Тема чтения книг представлена таким образом, что через нее возникает мысль о предстоящей гибели родовых дворянских гнезд. В конце рассказа перед нами появляется другой герой с книгой в руках – Червев. Этот герой чужд любого рода, любого «гнезда», но именно он подрывает своими высказываниями те основы, на которых строился этот микромир. Червев изображен как праведник, явлен почти как канонический святой, но, указывая бабушке на путь «недеятельного православия», он, по сути, становится причиной того, что «радость покинула Протозаново». И если жизнь в Протозанове до Червева была своеобразной моделью жизни по канонам Ветхого завета, потому что покоилась на следовании древней мудрости, то вместе с Новым Заветом, который оставляет себе княгиня, в окружающий ее мир входит и идея Апокалипсиса, гибели рода. Пространства столицы и провинции в произведении также неоднородны: каждое из них имеет собственный центр и своеобразную периферию. Так, для пространства столицы художественно значимым центром является дом графини Хотетовой, для провинции же им окажется дом княгини Протозановой. Заметим, что антитеза столица-провинция реализуется не на уровне Петербург – уездный город, а именно на уровне Петербург – Протозаново, чем подчеркивается значимость и сила того микромира, который сама княгиня в тексте хроники назовет «родовыми гнездами» и мысль об обреченности которых станет лейтмотивом всего произведения. ЛИТЕРАТУРА 1. Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 т. Т.6. – М., «Правда», 1989. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Оговоримся, что будем следовать принятому в современной науке понятию «культуры повседневности»: «В этом случае под «обыденной культурой» логично понимать ту сферу культурной жизни, которая связана с бытом и обыденным сознанием. Под «культурой повседневности» - весь объем культуры, актуализированной в человеческой жизнедеятельности сегодняшнего дня, здесь и сейчас». (Луков М.В.) С.С. Николаичева КАРТИНА ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ЖИЗНИ НА СТРАНИЦАХ ДНЕВНИКА «ОДНОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА» (НА МАТЕРИАЛЕ «ЗАПИСОК ОДНОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА» (1840 – 1841) А.И. ГЕРЦЕНА) «Записки одного молодого человека» (1840-1841) завершают ранний период духовного развития А.И. Герцена и представляют собой переход от романтического восприятия действительности к реалистическому. Чтобы создать свой неповторимый, индивидуальный стиль Герцен обращался к различным изобразительно-выразительным способам жанрам, композиционным художественным приёмам, средствам языка, и формам повествования, которые не только открыли специфические, широкие возможности для изображения духовного мира персонажей, но и породили множество споров, дискуссий в современном отечественном литературоведении. Наиболее проблемным среди них представляется вопрос о необходимости введения дневника молодого человека под названием «Патриархальные нравы города Малинова» в структуру «Записок», роли, характере и функциях дневниковых записей в данном произведении. «Записки» состоят из трёх частей: «Ребячество», «Юность», «Годы странствования». Первые две написаны от первого лица и посвящены описанию детства и юности главного героя «Записок» – молодого человека, пылкого и восторженного юноши. Эти части носят автобиографический характер. К концу второй главы у автора «Записок», по всей видимости, появилось желание рассказать о российской провинциальной жизни на основе его опыта, полученного во время вятсковладимирской ссылки, поскольку под авторским вступлением к «Запискам» указано: «Владимир – на – Клязьме. Весной 183»8 [1:67]. Третья часть «Годы странствования» (название это звучит с иронией и напоминает «Годы учений и странствий Вильгельма Мейстера» Гёте) повествует о поездке и приезде молодого человека в некий город Малинов, где он оказывается в других жизненных условиях. Она открывается новым вступлением «от нашедшего тетрадь» и содержит рассказ в форме дневниковых записей под названием – «Патриархальные нравы города Малинова». Название настраивает на идиллию – повествование о мирном патриархальном быте, а получается противоположный эффект – скука, вязкость. Кроме того, в нём заключено авторское осознание важности символического образа города для критического описания российской жизни. Одной из особенностей образа провинциального города зачастую является его безымянность или сокращённые названия (***ов в «Полиньке Сакс» Дружинина, город NN в «Мёртвых душах» Гоголя, город С. в рассказе Чехова «Ионыч» и другие). Но в данном случае мы имеем дело со значимым топонимом. Герцен заимствует название из повести В.И. Даля «Бедовик» и указывает на это в примечании: «Правдивость заставляет сказать, что до меня один путешественник был в Малинове и вывез оттуда экземпляр бесхвостой обезьяны, названной им по-латыни Bedovik. Она чуть не пропала между Петербургом и Москвой. (См. «Отечественные записки», 1839, т. III, отд. III, стр. 136 – 245, «Бедовик»)» [1:95]. Однако заимствуя название города – Малинов, писатель всё же не повторяет Даля, а наделяет город своими чертами – индивидуализирует его, делает единичным, уникальным, выделяет из ряда однородных: подобные названия встречаются у Островского, Салтыкова-Щедрина, Лескова – Калинов, Глупов, Старгород. Такой приём создаёт иллюзию не географической, а бытийной реальности города Малинова. Так, например, в примечании к дневнику молодой человек пишет: «Отвергните ли вы город Малинов? Тщетно искал я в ваших вселенских путешествиях, в которых описан весь круг света, чего-нибудь о Малинове. Ясно, что Малинов лежит не в круге света, а в сторону от него (оттого там вечные сумерки)» [1:95]. Кроме этого, возможно, «растительная тема» в выдуманных названиях провинциальных городов подчёркивает характерное для нашей культуры представление о «природности», естественности искусственной столичной цивилизации. провинции, противостоящей В дневнике молодого человека возникает новая тема – провинциальный город Малинов и новый образ молодого человека – обличителя малиновской жизни. Переход от личных записей к резко критическому рассказу о городе Малинове с помощью подставного «посредника», нашедшего тетради с записками молодого человека, достаточно легко объяснимо. О типичном российском городе того времени нельзя было сказать от «я» рассказчика первых двух частей, являвшегося автором «Записок», поэтому субъективный характер повествования объективировался, что давало возможность критически рисовать город Малинов как «изнанку» российской действительности той эпохи. Даже указывается, что (!) молодой человек делается просто «человек» и едет в город Малинов, худший город в мире, ибо ничего нельзя хуже представить для города, как совершенное несуществование его» [1:91]. Здесь же мы замечаем типичную герценовскую иронию, задачей которой было запутать цензуру: «Завиральные идеи начинают облетать, как жёлтые листья, в новой тетради «Записок» будто бы никаких уже нет идей, мыслей, чувств; от этого она дельнее, и видно, что молодой человек в ум вошёл» [1:91]. В повествовании о детстве и юности молодого человека вырисовывается одна из важных характерных черт – это описание быта (первое учение, общение дворянского мальчика с дворовыми людьми из народа, первая симпатия к девушке, дружба). Особого внимания заслуживает момент прощания молодого человека со своей юностью – временем благородных увлечений, платонизма, самопожертвований, пламенной любви к человечеству, беспредельной дружбы. Это явилось своеобразным преодолением романтического идеализма, не уживавшегося с реальной действительностью. Она раскрывается перед молодым человеком уже в «Годах странствования» и является переходом от восторженного романтического воодушевления юности к негодующему, критическому, реалистическому описанию жизни. Впоследствии в «Письмах к будущему другу» (1864) Герцен писал: «Переведённый из Вятки во Владимир, я принялся описывать под именем Малинова вятское житьё-бытье. Сначала я писал весело, потом мне сделалось тяжело от собственного смеха, я задыхался от поднятой пыли и искал человеческого примирения с этим омутом пустоты, нечистоты, искал выхода хоть в отчаянии, но только разумном, сознательном…» [2:249]. Также слой за слоем «опускается» романтический занавес в «Записках» – молодого человека обступает убогая, пошлая провинциальная жизнь: «Утром Малинов на службе; в два часа Малинов ест очень много и очень жирно <…> После обеда Малинов почивает, а вечером играет в карты и сплетничает. Таким образом, жизнь наполнена, законопачена, и нет ни одной щёлки, куда бы прорезался луч восходящего солнца, в которую бы подул свежий, утренний ветер» [1:101]. В «Записках» нетрудно узнать факты ранней биографии самого автора, его детства и юности, ссыльных вятских лет, маскируемые внешне (название города, имена, фамилии), а также внутреннее настроение молодого человека, которое можно сопоставить с письмами Герцена из Вятки в 1835 – 1837 годах: «Что это за пошлость – провинциальная жизнь. Когда бог сжалится над этой толпой, которая столько же далека от человека, сколько от птицы? Истинно ужасно видеть, как мелочи, вздоры, сплетни поглощают всю жизнь и иногда существа, которые при иных обстоятельствах были бы людьми…» [2:250-251]. Молодой человек в этом отношении является носителем мыслей, идей, чувств Герцена, он жаждет деятельности, полной жизни и тяготится невозможностью её в реальных условиях. Даже записи в дневнике ведутся не регулярно, а с большими временными отрывами: «через неделю», «через две недели», «через месяц», «через полтора месяца», «на другой день», «через полгода» и т.д., что говорит о резком изменении внутреннего мира героя под влиянием малиновской жизни, его скуки, лени, нежелании что-либо делать, в том числе вести дневник. В первых двух частях «Записок» лишь в незначительной мере чувствуются социальные отношения эпохи, жизнь семьи, провинциальный быт, в котором рос герой. Внимание рассказчика сосредоточено на внутреннем мире юноши, предоставленном самому себе. В третьей части (несмотря на то, что там мы встречаем дневник героя, и внимание должно быть сосредоточено главным образом на его духовном состоянии) вырисовывается образ молодого человека, протестующего против окружающей его действительности, страдающего от неё, что было только намечено в предыдущих частях. Подобное изменение главного героя повлекло за собой появление реалистичного образа города Малинова и подробное, детальное изображение картин провинциальной жизни. Если дневник молодого человека, рисуя нравы города Малинова с его «уликами пошлой жизни», создавал вместе с тем и антитетический образ самого молодого человека как критика и обличителя малиновщины, то другой важный образ в третьей части – Трензинский – также антитеза Малинову, но в своём особом роде, весьма существенно отличном от идейно-психологических черт молодого человека. Здесь он – случайно оказавшийся в малиновских краях польско-русский дворянин, выигравший в казино у некоего русского князя имение под Малиновым и одиноко поселившийся в нём после каких-то событий в его личной жизни. С малиновцами он во вражде, как и они с ним: он не приглашает их к себе в гости, живёт замкнуто, «развратил» (по малиновским понятиям) своих крестьян – они живут хорошо, так как он благоустроил по-учёному, по агрономии своё имение, улучшил жизнь и условия труда крепостных. Трензинский в немалой мере примирился с обстоятельствами. Трензинский и молодой человек выступают против Малинова и малиновцев, но в них нет единства, их разделяют глубокие противоречия. Горькая, усталая премудрость Трензинского тоже неприемлема для действенно-романтически настроенного молодого человека. Ведь он видел цель и смысл человеческого существования в том, чтобы стоять головою выше всех обстоятельств и их покорять, чтоб внутренний мир сделать независимым от наружного, чтоб был жив в человеке «гордый дух», непокоряющийся враждебной действительности. Этот молодой человек А.И. Герцена, начавший свою жизнь в «Записках», продолжит её в романе «Кто виноват?», а затем и в «Былом и думах». Позже Герцен писал о таких людях: «Они – крик боли, протест молодого человека, полного пылких желаний, который жаждет деятельности и видит себя в пропасти …» [2:251]. Подводя итог, можно сделать следующие выводы. Ведущую роль в произведении играет фигура молодого человека, его внутренний мир, но, безусловно, важен и образ молодого человека – обличителя малиновской жизни, с иронией описывающий в своём дневнике быт, нравы, традиции провинциального города Малинова. При этом дневниковые записи с характерной для них искренностью приоткрывают перед нами реальную, подлинную сторону провинциальной жизни – неприглядную изнанку российской действительности, которую за дворцовым лоском нередко пытались скрыть придворные писатели и поэты. В данном аспекте дневник использован Герценом в структуре своего произведения отнюдь не случайно и более чем уместно – с его помощью он не только наглядно изображает духовный мир вольнодумного молодого человека, угнетенного душной клеткой застывшей провинции, но и делает этот мир понятным и близким читателю, заставляя его задуматься как о собственной судьбе, так и о судьбах Отечества. Иными словами, дневник здесь служит цели деромантизации сознания читателя и, являясь инструментом реализма, позволяет ему пристальнее и смелее взглянуть в глаза неприглядной действительности для того, чтобы не только понять, но и изменить её на основе этого понимания. ЛИТЕРАТУРА 1. Герцен А.И. Собрание сочинений в 8-ми томах, т.1. – М.: Изд-во «Правда», 1975. – 592 с. 2. Нович И.С. Молодой Герцен: страницы жизни и творчества. – М. : Сов. писатель, 1986. – 382 с. Э.В. Седых ГОРОД И ПРЕДМЕСТЬЕ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ У. МОРРИСА У. Моррис родился в 1834 году в Элм Хаузе, Уолтемстоу. В 1840 году семья переехала в поместье Вудфорд Холл, располагавшееся недалеко от Эпин Форест. Здесь, в предместьях Лондона, сформировалась его любовь ко всему живому и неживому, оттачивалось умение видеть, чувствовать, понимать природу. Вудфорд Холл располагался около Темзы и включал в себя парковое пространство, которое отделялось от леса изгородью. В лесу обитали звери и птицы; на его просторах размещались непроходимые чащи, заросли граба и бука, бескрайние поляны и живописные луга. Другим моррисовским домом был Уотер Хауз с водоёмом, который и дал ему название – «Дом у воды». Водоём окружал небольшое пространство, образуя остров, который в своём первозданном диком виде, покрытый зарослями падуба, боярышника и каштана был для мальчика сказочным царством. Обучаясь в Мальборо Колледже, располагавшемся в живописнейшей части Англии, Моррис изучал родной край, путешествуя по лесам, полям и горам, набираясь впечатлений для будущих произведений. В Эксетер Колледже он наслаждался красотой домов, дворцов, церквей, соборов, садов. В Оксфорде царила особая атмосфера, благоприятная для его духовного развития и творчества. За время пребывания в Эксетере Моррис изучил множество средневековых церквей в разных уголках Англии; он снимал брассы с рыцарских надгробий и наслаждался красотой диких пейзажей. Переехав в Лондон, Моррис постоянно грезил о сельской жизни. После бракосочетания с Джейн Бёрден его захватила идея создания Дворца Искусств в предместьях Лондона. Ред Хауз был построен в сельской местности в Биксли Хиз, где располагались луг, фруктовый сад, холмы, рощицы, речушки. Сад, засаженный яблонями и вишнями, стал украшением общей композиции, в центре которой возвышался дом из красного кирпича, увенчанный крышей из красной черепицы. Моррис культивировал эстетику сада, в котором уживались природное и архитектурное начала. В 1865 году Моррису пришлось переехать в Лондон, куда были переведены и художественные мастерские. Годы, проведённые в стенах города, не смогли подавить его страсть к природе. После нескольких лет жизни в урбанистическом Лондоне Моррис купил загородный дом Кельмскотт Мэнор. В 1881 году в Мёртон Эбби в графстве Сарри на месте шёлковой фабрики возникла моррисовская мастерская по окрашиванию тканей, которая располагались в живописной местности на берегу реки. Затем в предместья Лондона были переведены и другие мастерские, занимавшиеся выпуском витражей, ковров, вышивок, плитки, мебели, обоев, изделий из ткани. Моррис на протяжении всей жизни оставался большим любителем сельских просторов. Сельская местность с её живописными пейзажами и старинными зданиями всегда больше привлекала Морриса, чем грязные и серые города, которые он воспринимал как места, где добро и зло, контрастируя друг другу, сливаются воедино. Именно на прекрасных просторах природного мира виделось ему желанное будущее человечества, а город с его архитектурой должен был стать органичной частью этого мира. В литературных произведениях Моррис рисует яркие городские пейзажи и живописует первозданную природу. Но, если общение с невозделанной природой и её стихиями есть благо, источник духовного обогащения, дарующий веру в возможность душевной гармонии, то городские пейзажи (особенно, лондонские), не вызывают в его душе большого отклика. Моррису импонировал архитектурный пейзаж, в том числе, готический. В его пейзажах дворцы превращаются в руины, исчезают с лица земли; острова преобразуются в сады, чащи, земли, «где царит ничто». В свою очередь, развалины замков, руины церквей, пустоши сменяются у него зелёным раздольем лугов и пашен, природным и архитектурным великолепием; природный и архитектурный ландшафты гармонично сосуществуют. В природных пейзажах Моррис любил не только бескрайние голубые дали, холмистые равнины, заливные луга, усеянные цветами, рощи вязов и серебристые ивы на речном берегу, его восхищали и находящиеся в их контексте старинные здания. Он ценил их органическое единство с пейзажем, которое считал неотъемлемой чертой архитектуры будущего. Идея слияния города и деревни в единое живописное пространство «город-сад» нашла выражение в его «Вестях Ниоткуда». Действие этого позднего romance протекает в графстве Эссекс в постцивилизованной Англии, где моррисовский «Лондон» превращается в средневековый город будущего, утопающий в лугах и садах, в котором чисто и красиво. В литературных произведениях Моррис представляет природу как эмоционально-чувствительное живое существо. Его дикие пейзажи дышат северностью, в описаниях родных земель просматриваются Вудфорд Холл и Кельмскотт Мэнор. Его герои всегда «привязаны» к пейзажу – лесам, равнинам, горам, морским берегам, и это есть «ключ» к пониманию человека: приволье природы выражает у Морриса внутреннее «я» человека, его духовную свободу. В его произведениях также существуют и города, но, в отличие от природных ландшафтов, они служат внешней стороной, защитной оболочкой души. Лишь за пределами городов человек может познать своё истинное «я»; лишь в общении с природой и её составляющими, как считает писатель, можно открыть законы своей истинной сущности. Экспозицией romances Морриса является не историческая Англия с замками и богато украшенными домами, а мир сказочного леса, являющийся природной реальностью и райской обителью. Волшебный лес создаёт живописный фон для всего повествования. Деревья воплощают кельтскую символику мудрости и силы, ассоциируются с библейским Древом Жизни и деревом Иггдразилл из северной мифологии, которое удерживало на корнях и ветвях Вселенную. Моррисовский лес олицетворяет не только могучую силу, которая защищает героев от внешнего зла, но и имплицирует безграничные возможности в возрождении личности. Из леса, ставшего для них земным раем, они выходят преображёнными личностями, воплощающими в себе естество цивильности, и возвращаются в город, чтобы просвещать, творить и дарить людям познанную ими радость бытия. В литературных произведениях Морриса приоритет отдаётся предместью города, где властвует чистая, ничем не замутнённая реальность. Живописная сельская местность Англии является фоном для всех его творений. Сельские пейзажи Морриса раскрывают тесную связь человека с природой, олицетворяют сознательное бегство от воздействия города. А.А. Тулякова МИР РУССКОЙ УСАДЬБЫ В РОМАНЕ Л.Н. ТОЛСТОГО «АННА КАРЕНИНА» В литературной традиции описать мир усадьбы – значит воссоздать судьбы людей, семей, поколений, каждое из которых привносило что-то новое в культурное и хозяйственное развитие поместья. Судьба русской усадьбы неразрывно связана с судьбой ее обитателей, на что справедливо указывал Ю.М. Лотман, говоря, что «человек меняется, и, чтобы представить себе логику поступков литературного героя или людей прошлого <… > надо представлять себе, как они жили, какой мир их окружал…» [4]. Действительно, обращаясь к истории усадебного быта, в каждом из периодов его существования можно обнаружить время расцвета и упадка, застоя и развития русской усадьбы, характеризующие положение провинциального дворянства в целом. О значении усадьбы в жизни русского дворянства писал также С. Охлябинин, отмечая, как и Лотман, особую роль «европеизма» в формировании русской усадебной культуры [5]. Принципиально новый подход к усадьбе как показателю русского дворянского быта предложил Л.Н. Толстой [7]. В своих произведениях он уделял внимание не столько изображению многоликой жизни усадьбы, сколько подробно останавливался на представлении способов ведения усадебного хозяйства, через отношение к которым нередко раскрываются основополагающие черты характера того или иного героя. Показателен в этом отношении роман Толстого «Анна Каренина», картины деревенской жизни которого были по достоинству оценены не только русскими, но и зарубежными критиками. Так, известный итальянский критик Томазо Карлетти в своей книге «Современная Россия» признавал, что «ни в одной из современных европейских литератур, не исключая даже французской, нет столь блестящих страниц, могущих стать наравне с этими страницами Толстого, в которых он с таким увлечением прославляет и воспевает красоты природы и преимущества сельской жизни с ее мирным трудом, спокойным величием и мирными наслаждениями» [3]. Основанием для такого вывода, безусловно, послужило отражение деревенской жизни в судьбах героев романа. В их восприятии перед читателем предстает подлинная красота русской усадьбы, ее «душа», которая определила будущую судьбу каждого из персонажей. Пожалуй, ни один из героев романа не раскрывается так многопланово и полно на фоне деревенской жизни, как Левин. Характерное для передового помещика того времени стремление к трудовой жизни находит свое воплощение не только в напряженных думах героя о переустройстве хозяйства, но и в изображении Толстым самой деятельности персонажа, явившейся движущей силой развития не только усадьбы, но и духовного мира Константина Левина. Поместье Левина – это не только пристанище надежд, мечтаний и планов, но и место, служащее прагматическим, насущным, хозяйственным целям. Толстой-художник показывает неразрывную связь труда помещика и трудовой деятельности его крестьян. Герой Толстого с отрадой и завистью наблюдает за Иваном Парменовым и его женой, работающими легко, задорно и ловко. Создавая образ Левина, Толстой показывает, что для этого «деревенского жителя» городская действительность представлялась «опутанной густой пеленой порока» [2]. Герой косит вместе с крестьянами, любуется скошенным лугом, впечатления от которого рождают радостное ощущение от выполненной работы. Крестьяне делят с ним хлеб и квас, они любят и уважают Левина за его простоту, трудолюбие и тягу к хозяйственности. В образе Левина Лев Толстой облекает в размышления литературного героя собственные поиски нравственного совершенствования, в процессе которых вопрос о взаимоотношениях с крестьянством был едва ли не определяющим для художника. Константин Левин – герой, находящийся в постоянном движении. Внутренний мир Левина открыт новым впечатлениям, стремится к постижению тайны народной жизни, что, впрочем, не мешает развитию в сознании героя полемики с самим собой и с теми принципами, согласно которым живет и трудится русский крестьянин. Левин видит, что многие его хозяйственные инициативы чужды народу, противоположны его интересам, что, в конечном счете, и приводит героя к нравственному конфликту с самим собой. Эти противоречия в душе Левина явились непосредственным отражением мировоззрения самого Толстого, понимавшего неизбежность и закономерность противоречий, рождавших отчуждение дворянского и крестьянского сословий в пореформенной России. Это обусловило включение в роман многочисленных вставок публицистического характера, принимающих форму диалогов-споров между владельцами усадеб (Левиным, Свияжским и Михаилом Петровичем, Левиным и Облонским) по вопросам реформирования землепользования, способов ведения отраслей сельского хозяйства, найма рабочей силы, сбора урожая и т.д. Погружаясь в насущные дела, Левин забывает душевные тревоги, связанные с отказом Кити. Привычная обстановка, теплота встречи с уже ставшими родными предметами и людьми накладывают запрет на развитие сердечной тоски Левина, поэтому так болезненно и неприятно для него встречать весточки прошлого, олицетворяемого в данном случае Облонским, приехавшим к нему на охоту. Изображая щеголеватого и любующегося собою в охотничьем снаряжении Стиву, Толстой, сам страстный охотник, придает этому описанию иронический оттенок: городской сибарит и бонвиван Облонский противопоставлен естественности и простоте Левина. Противопоставление Левина и Облонского – это, фактически, противопоставление усадебного быта городскому. Сибаритствующий Степан Аркадьевич служит антиподом деятельному и хозяйственному Левину, внутренняя жизнь которого стремится к гармонии с жизнью внешней. Что касается Стивы, то Толстой сосредоточен на изображении именно внешней красоты и гармонии его облика, которая не подтверждается реальной заботой о Долли и детях, вынужденных жить в разваливающемся доме. Автор замечает, что «Степан Аркадьевич <…>сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном; ...но он забыл много других необходимых вещей, недостаток которых потом измучили Дарью Александровну» [7]. Образ Дарьи Александровны, кроткой и малозаметной в обществе, в полной мере раскрывается на даче в Ергушово, куда она вместе с детьми переехала на лето. Во всем своем обаянии Долли предстает перед читателем именно на фоне усадьбы, в частности, в сцене купания детей. Истинное предназначение для нее «перебирать все эти пухленькие ножки, натягивая на них чулочки, брать в руки и окунать эти голенькие тельца и слышать то радостные, то испуганные визги; видеть эти задыхающиеся, с открытыми, испуганными и веселыми глазами лица, этих брызгающихся своих херувимчиков…» [7]. Здесь Долли – воплощение материнства в высшем смысле этого слова. Другая, скрытая до времени ипостась характера Долли раскрывается читателю в тот момент, когда она приезжает в деревню к Анне. Ее радует и поражает красота Карениной, но тревожные мысли не дают ей покоя, так как Дарья Александровна видит, что Анна мало времени уделяет заботе о девочке: редко бывает в ее комнате и даже не знает, сколько зубов у дочери. Все это произвело неприятное впечатление на Долли и, признавая свое превосходство как матери, она хочет скорее уехать к своим детям, жизнь с которыми для нее, конечно же, дороже богатств и личного счастья. Так Толстой исподволь, психологически готовит читателя к надвигающейся трагедии Анны, опираясь на суждения о ней Долли, любящей Анну и испытывающей внутреннее недовольство новой Анной. В разговорах Анны и Долли, которые происходят в имении Вронского, читатель постоянно ощущает превосходство Анны над робкой Долли, созерцающей окружающую ее роскошь. Каренина говорит о своем счастье жить в деревне с Вронским, Дарья Александровна видит красоту влюбленной женщины, но в ночном разговоре ей открывается правда о том, что благополучие Анны – лишь видимость. Долли не убеждают доводы Карениной, оправдывающие невозможность иметь детей после болезни, ее оставляет равнодушной обсуждение Анной своего положения, которое тревожит ее даже в деревне, обители спокойствия и отдыха. Трагедия Анны охватывает каждое движение ее души, она осознает свое несчастие и пытается, подобно Левину, заглушить боль деятельностью. Однако, с точки зрения Долли, это не может и не должно быть определяющим для женщины-матери. Так, живя в деревне, она много читает, занимается устройством больницы, являясь верной соратницей Вронского, что ценно для него. Но именно жизнь в деревне, без общества, в котором у каждого из них была своя роль и свое место, положили начало серьезной размолвке, наметившейся еще в Италии, недовольству друг другом, усилившемуся в связи с отъездом заскучавшего Вронского на выборы. Участие в выборах для Вронского это не только новые впечатления, но и попытка наполнить пустоту сельского существования энергией деятельности. Толстой показывает, что Вронский, как и многие другие персонажи романа (Кознышев, Свияжский, Левин, Неведовский, Снетков и др.), был из тех, кто входил в число «мятущихся, хватающихся за новые идеи землепользования» [5]. Алексей Вронский вжился в эту роль столь же легко, как и в роль художника. Хозяйство крепнет в его руках, а состояние увеличивается. Он человек страсти, ему свойственна жажда деятельности, досель неизведанной и столь привлекательной, что герой не жалеет никаких средств для ее осуществления. Он обустраивает больницу, заказывает дорогую технику, коров из Швейцарии, выгодно обговаривает сделки, что также говорит о его предприимчивости и деловитости. Но и он не может избавиться от навязчивой мысли, что не оставит после себя наследников своей фамилии, что результаты его труда пропадут вместе с ним. Требуя развода, он не в состоянии понять всю тяжесть положения Анны, разрывающейся между материнской любовью к сыну и жертвенным чувством к Вронскому. Противоречия их отношений раздражают Анну, она одинока и непонята тем, кого любит. Вследствие этого каждый из героев сосредотачивается на своих несчастьях, приближаясь тем самым к трагическому финалу. В этом плане важно противопоставление семейного счастья Кити, натурального, полного, что подчеркивает и сам Толстой, с тем чувством, которое испытывает Анна. Городская жительница, в деревне Кити проходит сложный путь обретения истинного смысла жизни, который теряет Каренина. Несмотря на то, что Анна искренне пыталась вникнуть в дела Вронского по имению, она так и не смогла стать настоящей хозяйкой усадьбы, в то время, как финал романа представляет нам Кити Левину как рачительную жену, мать и хозяйку, что впрочем, не мешает Толстому с легкой иронией относиться к ее хозяйственным распоряжениям. Всем ходом романа Толстой доказывает, что именно в деревне, а не в городе и не за границей, возможно для русского человека подлинное семейное счастье, представляющее собой ту жизнь, к которой сам писатель стремился всю жизнь. Для Толстого усадьба – это не только поместье, но и центр духовности, сохраняющий целостность и гармоничность идиллического мировосприятия. Герои, прошедшие «испытание» русской усадьбой, обретают возможность счастливого существования, основанного на преемственности поколений в роду. Неспособность Анны и Вронского влиться в этот круговорот идиллической жизни и порождает раскол между героями, ведущий к неприятию и непониманию духовности, накопленной веками. Когда мы приобщаемся к истории становления и развития русской усадьбы, то ощущаем «воскрешение усадебной темы» [1] в литературе, оказывающей немаловажное влияние на понимание усадебной культуры XIX века. Усадебное мировоззрение, исчерпывающе отраженное в литературной традиции, способствует широкому освоению глубинных форм, «связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи самоочевидна» [4]. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. Богданова О.А. Место Ф.М. Достоевского в «усадебном тексте» русской литературы XIX – начала XX века. Социокультурный аспект / Универсалии русской литературы.2 / Воронежский государственный университет. – Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2010. С.296-305. Евангулова О.С. Художественная «вселенная» русской усадьбы. – М., 2003. Карлетти Томазо. Современная Россия. Очерки. – СПб, 1895. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). – СПб., 1994. Охлябинин С. Повседневная жизнь русской усадьбы XIX века. – М., 2006. Поповкин А.И. Герои романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина». – Тула, 1955. Толстой Л.Н. Собрание сочинений. В 12 т. – М., 1987. Т. 7-8. Успенский И.Н. Толстой Л.Н. «Анна Каренина». – М., 1954. С.В. Федорова МАРИЙСКИЙ КРАЙ В ТВОРЧЕСТВЕ В.Г. КОРОЛЕНКО Творчество Владимира Галактионовича Короленко занимает особое место в историко-литературном процессе конца XIX – начала XX веков. Писатель-демократ заслуженно воспринимался многими как «голос общественной совести», поднимающий в своих произведениях острейшие проблемы современности. В этой связи несомненный интерес представляет исследование того, как в прозе В.Г. Короленко отразилась жизнь марийского края, особенно его ветлужской стороны, которую писатель внимательно и заинтересованно изучал во время своей журналистской деятельности в Нижнем Новгороде (1885-1896 гг.). В научной литературе неоднократно затрагивалась тема пребывания в наших краях В.Г. Короленко и отражения этого в его произведениях. Прежде всего, следует назвать работы К.К. Васина: «Страницы дружбы» (1959), «Живой камень» (1970), принадлежащие его перу главы «Короленковские места» в путеводителе «По памятным местам» (1968) и «Писатели о Козьмодемьянске» в путеводителе «Козьмодемьянск» (1986). В то же время, эти работы носят ярко выраженный краеведческий характер, особенности же художественных способов и приемов изображения писателем марийского края оказывается за рамками исследования. В.Г. Короленко неоднократно путешествовал как по реке Ветлуге (на небольших пароходиках), так и по ее лесным берегам, приветлужским селениям (пешком). Одно из таких путешествий – 1890 года – нашло свое подробное отражение в очерке «В пустынных местах». Очерк проникнут огромной любовью к природе Приветлужья, скромную и неброскую красоту которой стремится передать автор: «…милая красавица Ветлуга с ее кудрявыми берегами… Меня всегда тянет на уездные тракты и проселки, по которым так привольно, так мягко идти с котомочкой за спиной или к мелким речкам с их тихой красой, с их лесами и неожиданностями» [6:120]. Эту свою любовь писатель сумел передать дочерям, с которыми в 1905 году совершил путешествие на озеро Светлояр. В своих воспоминаниях Софья Владимировна пишет: «Высадившись в Козьмодемьянске, мы пошли лесными дорогами к Свтлояру. <…> В моем воспоминании сохранились широкие просторы Волги, с ее покоем и близкой, знакомой красотой, долгие дороги лесами, такими густыми, что при взгляде в чащу виден был только мрак, лесные поляны с пестрыми цветами и земляникой…» [8:149]. Но в гораздо большей степени, чем красота заволжских и ветлужских земель, В.Г. Короленко интересовала жизнь простого народа, населяющего эти земли. Жанр путевых заметок, к которым принадлежит очерк «В пустынных местах», подразумевает существенную роль описательности, некой «отстраненности» авторской позиции. Мастерство Короленкопублициста состоит в такой особенности его путевых зарисовок, как серьезный социально-политический подтекст, казалось бы, простых «бытовых картинок». Фиксируя свои впечатления от путешествия по Волге и Ветлуге, писатель рядом точных деталей, точно выбранной интонацией, символическими образами поднимал острые общественные проблемы. В полной мере это относится к интересующей нас теме. Очерк открывается описанием Козьмодемьянска: «Козьмодемьянская лесная ярмарка кончалась вяло. Звенья плотов тянулись вдоль берега, у песков и под горами. И всюду стояла необычная тишина. <…> Мы спокойно отправляемся в город, раскинувшийся довольно широко, неоживленный и тихий. Лавки открыты, покупателей не видно» [6:117-118]. Такой же тишиной, даже вялостью, захолустьем веет и от карандашного рисунка писателя, запечатлевшего приволжский городок. Ощущение провинциальной патриархальности усиливается благодаря вводу в повествование эпизодов покупки билетов на пароходик «Любимчик» и выяснения времени отправления. Вымышленное писателем (как это он сам отмечает в примечании к очерку) уменьшительноласкательное название парохода закономерно вызывает у читателя ассоциации с чем-то домашним, уютным. Таким же простодушным, как и его пароход, предстает и хозяин «Любимчика» – «черненький мужчина в белом пинжаке» [6:118] Никандр Иваныч. Эпитет, которым наделен Никандр Иваныч, также содержит уменьшительный суффикс, что находит свою смысловую «рифму» в неожиданном и добровольном уменьшении хозяином цены на билет. В провинциальном городке, как показывает автор, время может растягиваться, замедлять свой ход. Обещанные матросом полчаса до отправки увеличиваются до четырех часов, а само отправление также перестает быть одномоментным действием: «У нас ведь не как у других, что дадут три свистка да и отчаливают. Мы еще после трех тревожные подаем, чтобы пассажиры сходились» [6:120]. Но В.Г. Короленко далек от какой-либо благостности в изображении козьмодемьянских нравов. Бегло очерченная картинка найма бурлаков на работу беспощадно отражает эксплуататорский характер отношения работодателей к простому народу. − Семен Лексеич, а Семен Лексеич, – говорит здоровенный парень в красной запыленной рубахе, стоящий в беспечной позе на мостике. – Что ж ты меня обошел? Ряди, что ли… Чем я тебе не работник? Семен Алексеевич, юркий, подвижный, еще не отъевшийся мелкий подрядчик, оборачивается на зов, но тотчас же сплевывает… – Даром не надо, – говорит он угрюмо. – Видали уж… Первый головорез по всему плесу, – говорит он, поворачиваясь доверчиво ко мне. – Всю артель подлец взбулгачит. Бурлак смеется, скаля белые зубы, сверкающие на бронзовом, загорелом лице. – Знаешь? – говорит он насмешливо. – Мы тоже знаем вашего брата. На пятак рублей ищете… [6:118-119]. Два персонажа соотнесены автором по принципу контраста. Детали портрета молодого бурлака («здоровенная» фигура, загорелое лицо, белые зубы), создающие эффект мощи, а подрядчик наделен уничижительным эпитетом «юркий». Противоположна и их манера речи: подрядчик говорит угрюмо, а бурлак смеется, его речь насыщена меткими образами. Авторское сочувствие, несомненно, на стороне рабочего человека, но специально не педалируется, а проявляется ненавязчиво. Еще раз Козьмодемьянск будет упомянут в очерке в главе, посвященной разговорам палубных пассажиров, и предстанет в образе города-хищника, разоряющего и обманывающего человека труда. « <…> Семен, <…> грустно сидящий на скамье, свесив голову <…> Он гонял в Козьмодемьянск собственные плоты, которые рубил и сплачивал из половины с лесоторговцем. Ему не повезло. Плот из четырехсот бревен он продал по рублю за бревно; из-за этих двухсот рублей он работал всю зиму, вчетвером, на трех лошадях; теперь, расплатившись с рабочимисплавщиками и отдав хозяину задаток, <…> возвращается домой ни с чем» [6:127]. Лесоторговый приволжский город выступает в данной части очерка в качестве образа-символа всей несправедливости современной российской действительности и является художественным антиподом образу озера Светлояр, воплощающему народную мечту. «Так вот мне и захотелось посетить эти тихие лесные пустыни, где над светлым озером дремлет мечта народа о взыскуемом, невидимом граде…» [6:121]. Движение пароходика «Любимчик» от Козьмодемьянска к Светлояру, по сути дела, отражает движение от несовершенной реальности к идеалу. Не менее насыщен социальным смыслом и эпизод погрузки дров в марийской деревне Юркино. В.Г. Короленко с симпатией изображает марийских девушек, нанятых на эту работу: «При слабом освещении пароходных огней мелькают молодые, миловидные лица; голоса раздаются в полутьме мелодично и звонко» [6:129]. В «юркинском» эпизоде автор вновь использует прием контраста. Вынужденной бездеятельности рассчитывавших на заработок бурлаков и пьяному разгулу матросов противопоставлен тяжелый труд девушек: « <…> они принимаются таскать тяжелые носилки по крутой песчаной тропинке и узким дрожащим мосткам над водой <…> Пьяные озорники, пользуясь тем, что руки у девушек заняты, мешают им <…>» [6:130]. В тексте содержится достаточно ясный намек, на то, что женский труд обходится капитану парохода гораздо дешевле, но подобное стремление «хозяев жизни» к сиюминутной выгоде чревато будущими конфликтами. В.Г. Короленко несколько раз указывает на угрюмость бурлаков, готовую прорваться в откровенное и бессмысленное насилие, что впоследствии и происходит: на палубе парохода и на берегу начинается пьяная драка. Описывая безобразные пьяные потасовки, автор стремился донести до читателя важную социальную идею: корень многих общественных пороков в несправедливости экономических отношений. В данном эпизоде В.Г. Короленко осторожно и тонко затрагивает еще одну острую проблему – различие культур. Рассказывая об юркинских девушках, писатель стремится с этнографической точностью передать особенности национального костюма: «Одеты они в расшитые пестрыми узорами короткие рубахи и белые штаны. Нога выше колена обернута черным сукном, перевязанным белыми оборками» [6:129]. Этот непривычный костюм для русской традиции женский костюм вызывает насмешки подвыпивших матросов: «Эй, не видали ли собачку: сама бела, лапки черны?» [6:129]. Писатель называет поведение матросов «беспечным и наглым озорством» [6:130]. Для публициста-демократа неприемлемо такое отношение к иной культуре, не забавную ситуацию, а зародыш будущей межнациональной неприязни видит он в этой сцене. Символическое значение приобретает в этой главе лейтмотивный образ приближающейся грозы: «Есть что-то раздражающее в этом чадящем над яром огне, в этих взвизгиваниях обижаемых девушек, в ворчании грома и в зарницах, смутно освещающих даль лесных вершин…» [6:130]. Воплотившееся в этом очерке зловещее предчувствие не обмануло писателя: через три года В.Г. Короленко вступит в открытый бой с более страшным проявлением ксенофобии, примет участие в знаменитом Мултанском деле. Таким образом, очерк В.Г. Короленко «В пустынных местах» перерастает рамки жанра «путевых заметок» и наполняется ярко выраженным публицистическим, социальным содержанием. Писательдемократ стремится дать максимально полную картину жизни народов России, в том числе и марийского, используя при этом богатую палитру разнообразных художественных приемов и средств. ЛИТЕРАТУРА 1. Бялый Г.А. В.Г. Короленко. – М.-Л.: ГИХЛ, 1949. 2. Васин К.К. Короленковские места // Васин К.К., Сануков К.Н., Сергеев М.Т. По памятным местам: Историко-краеведческие очерки. – Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1968. 3. Васин К.К. Писатели о Козьмодемьянске // Козьмодемьянск / Сост. П.И. Савельев, И.И. Тарьянов. – Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1986. 4. Васин К.К. Страницы дружбы: Историко-литературные очерки. – Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1959. 5. Живой камень: Русские писатели о Марийском крае / Сост., авт. предисл., коммент. и справ. указ-ля К.К. Васин. – Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1970. 6. Короленко В.Г. В пустынных местах // Собрание сочинений в 10 тт. – Т.3. – М., 1953 С. 116-135. 7. Короленко С.В. Десять лет в провинции. – Ижевск: изд-во «Удмуртия», 1966. 8. Короленко С.В. Книга об отце. – Ижевск: изд-во «Удмуртия», 1968. Н.Л. Юган «В ТЕСНОМ КРУГУ СТЕСНЯЮТСЯ И МЫСЛИ…»: ОППОЗИЦИЯ «ПРОВИНЦИЯ – СТОЛИЦА» В ПОВЕСТИ В.И. ДАЛЯ «БЕДОВИК» В повести конца 1830-х гг. «Бедовик» (1839) [4] В.И. Даль (Казак Луганский) творчески переосмысливает традиции своих гениальных современников – А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя и развивает тему «маленького» человека, опираясь на личный опыт и наблюдения. Повесть «Бедовик» уже становилась предметом научного анализа (1). Цель нашего исследования – на материале повести «Бедовик» рассмотреть далевское видение проблемы существования «маленького» человека в столице и провинции первой половины XIX века. Герой повести «Бедовик» – незначительный чиновник Евсей Стахевич Лиров – живет в провинциальном губернском городе Малинове, название которого связывалось после В.И. Даля в русской литературе с понятием провинциальности [7:201-202]. Название города восходит к наименованию ягоды «малина». В XIX веке это слово ассоциировалось с припевом известной народной песни «калинка – малинка», а впоследствии приобрело и другие значения (например, «воровская малина»). У А.Н. Островского вторая часть песенного повтора актуализировалась в названии города Калинов. Итак, герой повести «Бедовик» – преследуемый неудачами Лиров – собирается ехать в столицу, предполагая под этим словом Москву. Но его слуга, Корней Власов, который в свое время побывал в Петербурге, понимает под словом «столица» только Северную Пальмиру. Это двойное толкование слова «столица» и является движущей силой сюжетного развития, обусловливает все дальнейшие беды и приключения героя. Лиров определяет по карте расположение города Малинов – влево от Твери. На самом деле никаких аналогов подобного города в этом направлении нет. Этот город – миф, наименование провинции. Подобное восприятие Малинова было усвоено и подхвачено последующей литературой. Так, в повести А.И. Герцена «Патриархальные нравы города Малинова» автор подчеркнул принципиальную его ненаходимость на реальной географической карте: «Тщетно искал я в ваших вселенских путешествиях, в которых описан весь круг света, чего-нибудь о Малинове. Ясно, что Малинов лежит не в круге света, а в сторону от него (оттого там вечные сумерки). Я не видал всего круга света и будто в пику вам и себе, видел один Малинов» [1:287]. В подстрочном примечании А.И. Герцен замечает: «Правдивость заставляет сказать, что до меня один путешественник был в Малинове и вывез оттуда экземпляр бесхвостой обезьяны, названной им по латыни Bedovik. Она чуть не попала между Петербургом и Москвой. (См. «Отечественные записки», 1839, т. III, отд. III, стр. 136-245, «Бедовик»)». Чиновник Евсей Стахеевич Лиров – «птица не высокого полета», но честный, порядочный, благородный, бескорыстный человек, хороший переписчик, даже интерпретатор и сочинитель отдельных документов. Он не может сделать карьеру в завистливой среде провинциального чиновничества, но его скрупулезность и педантичность в работе симпатичны губернатору. Евсей имел здравый ум и необыкновенные терпение и снисходительность к порокам и недостаткам окружающих. Герой считался в Малинове большим чудаком. В нем не было самостоятельности (не мог долго принять какое-то решение), напротив, главными чертами его характера были скромность, робость и «потворчивость». Персонаж обычно был рассеян, замкнут в своем мире. Евсей разговаривал сам с собой, постоянно вел внутренний диалог, в котором обличал провинциальный уклад, при этом мысли его были «уносчивые», он вертел и рассматривал предмет или обстоятельство с разных сторон. Сам себя Лиров величал «бедовиком», отмечая, таким образом, свою необычность (с отрицательным знаком), отличие от других обывателей Малинова. Автор пытается проанализировать причины формирования данного характера. Отец Евсея – спившийся мещанин, который вскоре после рождения был удален от ребенка; мать – дочь просвирни, обманным образом вышедшая замуж (сваха поила жениха до и после свадьбы). Лиров, таким образом, не получил особого образования и воспитания. Тем не менее, Даль отмечает, что герой вырос честным и трудолюбивым человеком вопреки генетике. Здесь же звучит намек на какое-то женское влияние. До определенного момента времени читателю этот намек остается непонятным. М.М. Радецкая определила, что в образе Лирова Даль представил акцентуированную личность – психоастенического типа с чертами педантичного и аффективно-лабиального. Также исследователь считает, что герой-неудачник был типичным представителем эпохи начала века, когда подъем национального самосознания, рост мирового освободительного движения сочетались с полным крушением социальных и моральных иллюзий, декабрьской катастрофой [4:38-39]. Лиров не принимает общества, жестоко его обличает в своих внутренних монологах. В Малинове каждому служащему необходимо по воскресеньям, по всем праздникам и именинам развозить карточки, расписываться на бумажке, кланяться и расшаркиваться в передних всех 38 домов губернского города. Причем не только вышестоящих чинов, но и чиновников одного с ним ранга. Лиров не может примириться с этим обычаем, который считает «тунеядным», совершенно бессмысленным и непрерываемым. Эти визиты воспринимаются начальством как дань, выражение почтения и уважения, требуемые неукоснительного соблюдения субординации. Также Евсей осуждает и «бессмысленный быт, эту убийственную жизнь нашего женского круга, этот великолепный житейский пустозвон и пустоцвет» [2:25]. К бесконечным обязательным взаимным визитам и посещениям у слабого пола добавляются ссоры, обиды, самохвальство, желание дружить или не дружить с кем-то. Здесь мы видим устойчивое неприятие «бедовиком» семейной жизни. Он не имеет любовной привязанности, хотя девушки считают его достаточно приличным молодым человеком. Евсей боится попасть в такое же болото, которое наблюдает в других семействах. Он усваивает расхожую пословицу о женах: «Все девушки милы, все добры – скажите же, добрые люди, откуда берутся у нас злые жены?». Но при этом перед отъездом в столицу Лирову тяжело расставаться с Малиновым: «Если бы только <...> люди эти были немножечко, чуть-чуть иначе, если бы не видеть своими глазами на каждом шагу, как всякая правда живет подчас кривдою, да кабы они еще немножко поменьше сплетничали и надоедали и себе и друг другу, – так можно бы и жить и служить с ними; а этак, ей-богу, трудно» [2:43]. Малиновские обыватели тоже со своей стороны дали оценку герою и его поступку. Окружающие его не понимали, считали большим чудаком. Губернатор ценил Лирова как работящего и дельного чиновника, но не понимал, а следовательно, также не мог оценить. Узнав об отъезде Евсея, многие вообще промолчали, другие считали, что не велика и потеря. Губернатор высказался о Лирове как о «хорошем чиновнике», который, правда, «иногда забывался» [2:47]. Только председатель гражданской палаты, служивший по выборам и уезжавший теперь в свои поместья, говорил: «Да, если бы я оставался на службе, я бы этого человека не упустил» [2:47]. Обыватели Малинова все-таки обращали внимание на Лирова. Так, при прощании с председателем Евсей упал с крыльца, после чего Перепетуя Эльпидифоровна Мукомолова надавала бедовику советов, как лечиться, и прислала две бутылки с примочками. Правда, узнав от мужа истинное мнение Лирова о необходимости поздравления именинников, поняла свою ошибку и попыталась забрать примочки. Вышел очередной фарс. Итак, Лиров пытается своим отъездом разорвать провинциальный круг, который его не устраивает. Но не может. Он попадает опять в замкнутый «круг» – бесконечно кружит между Петербургом и Москвой. Сменяются станции – и реальные, и мифические: Тверь, Чудово, Грузино, Спасская Полесть, Новгород, Валдай, Вышний Волочок, Торжок, Городня, Черная Грязь, Померанье. Исподволь начинается и фольклоризация происходящего: «<...> в Клине ему свет клином сошелся, в Черной Грязи посидел он в грязи, только Чудово озарило его чудом, да и то не знает еще, чем оно кончится и куда потянет, не то опять в грязь, не то на чистую воду <...>» [2:76]. Что же видит Лиров, с чем сталкивается в дороге? Его сопровождают постоянные проблемы с лошадьми на станциях, при этом бесконечный обман извозчиками и станционными смотрителями, ссоры, дрязги, недоразумения. В.И. Даль воспроизводит ситуации, ставшие уже общим местом в русской литературе первой половине XIX в., здесь же возникают ассоциации с пушкинским «маленьким другим, получившим уже знаменитость человеком» – станционным смотрителем Самсоном Выриным. Поведение неискушенного путешественника на станциях, также, как и в Малинове, вызывает насмешки проезжающих, например, когда Лиров съедает котлетку в бумажке. Бедовик сталкивается с обманом и наглой ложью своего бывшего сослуживца Ивана Иванович Иванова, который ранее уехал искать себе лучшей жизни. Лиров видит, что бахвалу Иванову не удалось хорошо устроиться: он имел незавидное место кондуктора дилижансов. Встречаются нашему герою в пути и добрые, отзывчивые люди (например, вельможа, который берет с собой в Петербург разминувшегося со слугой Корнеем Горюновым Лирова и обещает ему свое покровительство). Но рассеянность и самоуглубленность Лирова они не готовы понять и принять, это производит отрицательное впечатление. Важно отметить, как бедовик представляет столицу и свое в ней положение. Подобную поездку он расценивает как путь в новый мир. Герой понимает, что в большом городе очень не просто найти место, без знакомств и связей. Об этом он все время помнит и тревожится. Лиров отдает себе отчет, что никому он в столице не будет нужен, однако надеется на свое трудолюбие и счастливый случай. Терять в Малинове ему было нечего. Вместе с тем, нельзя не заметить, что Евсей видит в столице подобие Малинова: после возникшей неловкой ситуации с вельможей «Евсею казалось, что происшествие это должно было, как блаженные памяти во граде Малинове, наделать в столице столько шуму и тревоги, что его, Лирова, верно уже ожидают у Московской, в Петербурге, заставы этой по всем улицам и переулкам будут встречать и провожать любопытные с насмешливой улыбкой и поклонами» [4:72]. С определенного момента уже не желание уехать в столицу и там устроиться движет Лировым, а внутренние порывы – интерес к встреченной им на станции Чудово Малаше Голубцовой, которой он, как оказывается, симпатизировал еще в Малинове. И начинается обратное внутреннее движение, которое затем выльется в возвращение домой. Конечно, это происходит не без серьезных раздумий. Но думает герой уже не головой, а сердцем. Мать Малаши – Марья Ивановна Голубцова, как раз и оказывается той женской душой, на которую указывал автор в рассказе о детстве и становлении Лирова. Постепенно все становится на свои места. Герой возвращается в провинцию, где обретает свое человеческое счастье, внутреннюю гармонию, а также признание губернского чиновничьего общества. Яркой характеристикой провинции становится возникновение и распространение сплетни о женитьбе Лирова. За сотни километров от Малинова проницательные провинциальные вестовщики и вестовщицы узнали то, о чем он и сам еще не подозревает. Но таково качество самой провинциальной среды. Путешествие между Москвой и Петербургом Лирова расценивается умудренной жизненным опытом Марьей Ивановной Голубцовой как воспитательное, образовательное. Герой познает действительность, себя и понимает, что в Малинове не так уж и плохо. Здесь его окружают знакомые люди, среди которых есть и неравнодушные к нему, способные его в конце концов оценить. Данное движение бедовика осмысливается в повести как необходимое звено в становлении его личности. В.И. Даль не показывает, что было с Лировым дальше. В финале повести произошло примирение героя-«бунтаря» с провинциальной средой через любовь и намечающееся семейное благополучие. Проблема существования «маленького» человека в столице и «перерождения» его в провинции в XIX веке поставлена в произведениях А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, писателей «натуральной школы», Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова и др. Повесть В.И. Даля «Бедовик» в этом ряду – оригинальная авторская попытка решения данной проблемы. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 1. – М., 1954. Даль В.И. Повести. Рассказы. Очерки. Сказки / Вст. ст. и сост. Л. П. Козловой, В. П. Петушкова; подг. текста и примеч. В.П. Петушкова. – М.-Л.: ГИХЛ, 1961. – 464 с. Равикович С.И., Кратинов Н.С. О своеобразии психологизма прозы В.И. Даля. (На материале повести «Бедовик») // Творческое наследие В.И. Даля в идейнонравственном формировании личности: Тез. докл. и сообщ. Четвертых Далевских чтений. – Ворошиловград: Изд-во ВГПИ, 1988. С. 49-51. Радецкая М.М. Особенности психологизма и характерологии в повести В.И. Даля «Бедовик» // Далевский сборник. – Луганск: Альма-матер, 2001. С. 37-42. Строганов М.В. Мифологизированный хронотоп в повести В.И. Даля «Бедовик» // Далевский сборник. – Луганск: Альма-матер, 2001. С. 27-30. Строганов М.В. О повести В.И. Даля «Бедовик» // Шестые Международные Далевские чтения, посвящ. 200-летию со дня рождения В.И. Даля (20 –26 нояб. 2001 г.). – Луганск: Изд-во Восточноукр. нац. ун-та, 2001. С. 97-105. Строганова Е.Н. «Миниятюрный мир» провинции в русской прозе 1830-х – первой половины 1840-х гг. // Русская провинция: миф – текст – реальность. – М., СПб., 2000. С. 201-204. Царева В.П. Литературные традиции в «Бедовике» В.И. Даля // Далевский сборник. – Луганск: Альма-матер, 2001. С. 31-36. ПРИМЕЧАНИЯ 1. С.И. Равикович, Н.С. Кратинова, М.М. Радецкая рассмотрели особенности психологизма «Бедовика», М.В. Строганов исследовал мифологизированный хронотоп произведения, В.П. Царева проанализировала его литературные параллели [3;4;5;6;8]. Е.В. Никольский АКСИОЛОГИЯ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО И СТОЛИЧНОГО В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ ВСЕВОЛОДА СОЛОВЬЕВА В конце ХIХ – в начале ХХ века романы Всеволода Сергеевича Соловьева знала и любила вся читающая Россия. В 1880-е годы им было создано центральное произведение – «Хроника четырех поколений». Автору удалось завершить свою пентологию о старинном дворянском роде Горбатовых в короткий срок – в год по роману: «Сергей Горбатов» – 1881 г., «Вольтерьянец» – 1882 г., «Старый дом» – 1883 г., «Изгнанник» – 1884 г., «Последние Горбатовы» – 1885 г. В этих произведениях писатель воссоздал быт и нравы русского дворянства, проживавшего как в столицах, так и в провинции, на протяжении девяноста лет – от эпохи Екатерины Великой до царствования Александра Третьего. В 1888 году вместе с П.П. Гнедичем Вс. Соловьев основал иллюстрированный журнал «Север», задуманный как общедоступное, чисто русское издание, преследующее патриотические, литературные и художественные задачи. В нем он мог без помех высказывать свои взгляды на литературное творчество, которые разделяли далеко не все его собратья по перу. С первого же номера писатель вел с читателем свободный разговор в специальном отделе «Беседы Севера» за подписью «Изд-ль» (издатель). Под таким псевдонимом Соловьев публиковал свои рассуждения о дворянской чести, религиозных исканиях и истоках распространившегося религиозного равнодушия, о судебной реформе, критические очерки о спиритизме и художественном наследии Льва Толстого. В одной из статей, помещенных Всеволодом Соловьевым в собственном журнале «Север», мы находим его размышления о жизни в провинции: «Для того, чтобы составить себе верное представление о нашей действительности, в России надо жить не в столице только, а в глубине страны, где развивается настоящая русская жизнь» [2:44]. Специально стоит отметить, что эти строки написаны бывшим снобом, изо всех сил стремившимся обосноваться в Санкт-Петербурге, гордившимся своими придворными связями. Но постепенно, благодаря активной творческой деятельности, у писателя произошло изменение системы ценностей, он стремился рассмотреть многие аспекты русской жизни, как в прошлом, так и в настоящем… в максимально возможной полноте аспектов. Всеволод Соловьев специально и преднамеренно не противопоставлял мир столиц миру провинции, более точным будет сказать, что он сопоставлял различные уклады и специфику жизни, выражаясь современным языком, и в центре и на местах. Провинциальная тема рассмотрена им в таких исторических романах как «Царь-девица», «Касимовская невеста», повестях «Нежданное богатство» и «Две жертвы», уже упоминавшемся выше романепентологии, а также в незавершенном произведении Соловьева «Цветы бездны». Можно смело сказать, что в своей исторической прозе писатель умело, сочно создает обобщенный портрет как провинциальной, так и столичной России ХVII-ХVIII веков. И все они – от венценосных особ до последнего ярыжки – живут и действуют в обстановке удивительно реальной. Они окружены столь подробными, столь достоверными деталями быта, их нравы, привычки, вкусы, традиции столь органичны, что у читателя создается твердое впечатление, будто он погружается с головой в далекий от него мир, сам становится участником событий. Мы ясно представляем себе одежду этих людей, убранство их жилищ, их пищу – и все это в соответствии с их социальным, имущественным положением. Мы видим и душные, с низкими потолками, богатые боярские хоромы, и мрачные кольевые заборы посадских домов, и разгульные яркие торги, роскошь и убожество, европейские потуги московских интерьеров и ужасную нищету жизни простого народа в глуши, унылую суету гвардейских казарм и тайные застенки заплечных дел мастеров. В России было все. И Вс. Соловьев спокойно, без нажима, без излишнего квасного патриотизма, но и без злого нигилизма исторически точно рисует превратности русской жизни. И все исторически безукоризненно точно. Известно, что жизнь состояла и состоит из многих других ярких черт, воплощающихся в эпохе. Это и быт простого человека, и жизнь царского дворца, и герои нашей истории, и ее злодеи, и те, кто был официально признан и официально проклят в одно время, и те, кто был возвеличен и также проклят в совсем иные дни. Однако главным принципом для Соловьева являлся аксиологический. Моральные ценности и их отображение в судьбах реальных и вымышленных героев становились для писателя основными. В контексте нашей темы актуально рассмотреть смысл и направленность поисков героев-провинциалов в русских столицах. В «Царь-девице» Вс. Соловьев впервые затронул эту тему. Фабула романа проста: из провинциальной глубинки, из далекого суздальского села в Москву, в терем царевны Софии, попадает дворянская сиротка Люба Кадышева. Автор с первых строк показывает ее как яркую личность: «Люба вышла девочка смышленая, но какая-то дикая… Ее природная любознательность не проходила равнодушно мимо явлений вокруг нее совершавшихся» [4:233]. Сила характера Любы особенно проявилась во взаимоотношениях с мужскими персонажами в романе. На нападки и побои со стороны домочадцев Люба молчала, но вела себя независимо. Однажды хозяйка дома после жалоб на Любу взяла плетку и «собиралась изрядно постегать неразумную девку». Но, увидев выражение лица Любы, так «и отшатнулась – страшна она вдруг ей показалась» [4:237]. При этом Люба – сильная, созидающая личность, она легко управляла влюбленным в нее Федей, слугой Перхуловых, стариком Лукьяном, который предоставил ей ночлег. Она с легкостью убедила стрелецкого подполковника Николая Малыгина поддержать Софью в бунте стрельцов, несмотря на то, что это предприятие было связанно с откровенным обманом. «Люба – образ, который вобрал в себя лучшие качества эпохи допетровской Руси. Она благородна, богобоязненна, чиста в своих помыслах. Даже заблуждаясь, она заблуждается искренне, в ней нет лжи или коварства. Показательно, что Люба сумела раскаяться и уйти в сторону, уступить место новому времени» [1:434]. Не менее активна и предприимчива в романе подруга Любы, служанка Софьи, Родимица. «Это молодая вдова двадцати трех лет, исполняющая многочисленные поручения царевны. Интересно, что она сразу предложила свою помощь Любе, легко и умело ориентируясь в премудростях придворной жизни. Родимица много бранилась и ссорилась с окружающими, но всегда выходила победительницей. Несмотря на то, что Софья проиграла борьбу за власть, Родимица успешно устроила свою жизнь: удачно вышла замуж и уехала из Москвы. Она была активна, успешна и легко управляла мужчинами. Родимица представляет другую, но близкую к Любе сторону образа древней Руси» [1:435]. В ней воплотилась простая народная Русь, анархичная и своевольная, независимая ни от кого. Не случайно ее родина – живописная и свободолюбивая Украина. Не менее интересен образ москвоской боярыни Анны Петровны Хитрой. Она полностью соответствует своей фамилии. Для нее характерны показная набожность, коварство, склонность к интригам, двуличность, лживость. В ней собраны все отрицательные качества придворных обитателей. «Злым языком она как могла раздувала ненависть…» – так описывает ее нрав автор [4:304]. В романе описано, как Царевна знакомится с девушкой, и та поддается ее пылкому обаянию. Случайно подслушав разговор Софьи с боярином Милославским, Люба понимает, что она стала орудием в грязной и жестокой игре, унесшей в небытие ее любимого человека. Царевна предстает перед ней в совершенно ином обличии – жестокого и беспринципного человека, способного на все ради сохранения полноты самодержавной власти. Бросив в лицо царевне тяжелое обвинение, Люба Кадышева навсегда покидает терем. Испытав разочарование в столичных интригах, она принимает постриг в тогда подмосковном Новодевичьем монастыре, где впоследствии оказывается и потерпевшая крах Царевна Софья. В этом произведении стремление простых людей обрести счастье в Москве оказывается роковым, трагическим. В таком же контексте можно рассмотреть и сюжет другого исторического романа – «Касимовская невеста». Основой для сюжета послужил эпизод, описанный Сергеем Михайловичем Соловьевым в «Истории России с древнейших времен». В начале 1647 года восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович задумал жениться. По обычаю того времени в Москву на смотрины собрали лучших красавиц, из которых бояре и их жены придирчиво отбирали тех, кто должен был предстать перед царем. Наконец царь сделал свой выбор, но неугодный его окружению. Вс. Соловьев в своем романе показал, как любовь юного монарха к провинциальной боярышне столкнулась с политической интригой, с борьбой за власть, была поругана и растоптана. И это, несмотря на то, что одним из действующих лиц драмы оказался сам семнадцатилетний царь. Завязывается борьба за реальное влияние на монарха, и в этой борьбе нет места благородным чувствам. Словно паутиной оплетает боярин Морозов юного царя и вступает в сговор с Ильей Милославским, одну из дочерей которого прочит за государя, другую – за себя самого. В этом Морозов ищет поддержки у царского духовника и поручает извести царскую избранницу одной из дворцовых прислужниц, которая подстраивает обморок Евфимии, что, в конечном счете, определяет ее дальнейшую судьбу в тобольской ссылке. Эта история молодого русского писателя. Он почувствовал в ней извечное противоборство нравственности и порока, всецело ощутил в ней пульс тогдашней жизни, ее острейшие коллизии. Олицетворением властолюбия и злого начала для писателя стали представители столичной элиты: боярин Морозов, его сообщник Илья Данилович Милославский, а также и вымышленные персонажи Яков Осина и другие завистливые придворные. С другой стороны, олицетворением человечности и доброго начала были благородные провинциалы: сама «Касимовская невеста», Евфимия Всеволодская, молодые дворяне Дмитрий Суханов и Андрей Всеволодский, а также умная и проницательная дворцовая шутиха Катеринушка. Всеволод Соловьев в этом романе раскрывает трагедию молодых людей. Читатель видит перед собою не столько царя, сколько смятенного юношу, чья душа разрывается между чувствами к Фиме Всеволодовской и любовью к своему дядьке Борису Ивановичу Морозову. Но государственная необходимость, о которой все время толкует ему боярин, берет верх: женщина, «больная падучей болезнью», не может быть русской царицей. Молодой Алексей Михайлович сдается и соглашается, в конце концов, будучи сломлен и безразличен к происходящему, на брак с Марией Милославской. Романист, как нам представляется, проникает в тайну семейных дел рода Романовых и несколько приподнимает завесу над всей этой мертвой системой насилия, морального опустошения, в котором задыхается и гибнет все живое. Поэтому система образов этого романа построена по полярному принципу: «добрые» герои активно противопоставляются «злым». В произведении полностью отсутствуют нейтральные (а также «серенькие») персонажи. Таким образом, автор четко показывает границы добра и зла, порока и добродетели, выводя тем самым проблематику произведения с сугубо исторического на вневременной этико- нравственный уровень. По всему изложению Всеволода Соловьева чувствуется, что это не эпизод, а печальная закономерность жестокой тогдашней русской действительности, где торжествует принцип, проповедуемый воеводой Обручевым (одним из героев романа, ставшим своего рода исключением, это – злодей-провинциал) – «что хочу, то и ворочу». Велика Россия, но деваться в ней некуда простым, честным и справедливым людям. Им, видно, на роду написано жить и страдать в этой дикой человеческой стае. Всеволод Сергеевич Соловьев при осмыслении истории был чужд проявлений социального детерминизма, ставшего достоянием российской историософии в ХХ веке. Писатель пытался увидеть в прошлом то, что характерно для любой эпохи, для всех времен. Отсюда правомерно вытекают его историософские взгляды на «антропологический», но не «социальный» подход к авторской интерпретации былого. Этот же принцип реализован им и в провинциальных исторических повестях «Нежданное богатство» и «Две жертвы». В первой описывается внесобытийная сторона пугачевского бунта. Действие происходит в южной части Нижегородской земли. В многодетную семью бедного, но трудолюбивого дворянина Кичеева неожиданно приезжает его бывший сослуживец по петербургскому гвардейскому полку, ставший атаманом разбойничьей шайки. Он оставляет в Кичеевке награбленные богатства, чем приводит в замешательство её обитателей, испытавших тяжелейшие нравственные сомнения. Желание избавиться от нищеты боролось с четко осознаваемым дворянским долгом по отношению к императрице Екатерине Великой и обязанностью вернуть похищенное его законым владельцам. В итоге все завершается благополучно: по указу Царицы богатства остаются в семье Кичеевых, решивших все свои социальные проблемы, сделавших вклады в храмы, оказавших содействие пострадавшим от бунтовщиков. В повести «Две жертвы», написанной в традициях готической прозы, выведен образ развратившегося в Петербурге дворянина, совершающего страшные преступления. В социальных романах (пентологии «Хроника четырех поколений» и «Цветы бездны») Всеволод Соловьев продолжил сопоставления центра и регионов, но в целом и здесь писатель не отошел от своей основной аксиологической идеи: бытие столиц таит опасности, а в провинции герои обретают отраду жизни, те самые «покой и волю». Однако в романе «Цветы бездны», созданном в финале жизни писателя, видение Соловьева усложняется: он показывает, как нравственный кризис затрагивает почти все регионы Российской империи. И оттого выводы автора весьма пессимистичны. Итак, завершая провинциального и рассмотрение столичного в аксиологических исторической прозе аспектов Всеволода Соловьева, отметим, что осмысляя свойства человеческой натуры, романист писал: «… времена, нравы, обстоятельства имеют, конечно, большое, но все же, главным образом, внешнее значение – внутренние человеческие свойства и проявления их остаются неизменными на многовековом пространстве. Не будь этого – древние памятники человеческой жизни оставались для нас непонятными. Не будь этого, Шекспир, несмотря на всю свою гениальность, не смог бы создать таких лиц, которые и по сей день живы, которых мы узнаем и теперь, забывая всякие «анахронизмы» [3:71]. ЛИТЕРАТУРА 1. Ляпина С.М. К вопросу о символике женских образов в романе Вс.С. Соловьева «Царь-девица» // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях. Кирилло-Мефодиевские чтения. – М., 2010 2. Соловьев Вс.С. Заметки издателя. // «Север». Спб., 1888. №1 3. Соловьёв Вс. Жених царевны. – М.,1994. 4. Соловьев Вс. Собр. соч. в 9-ти тт. Т. 2. – М., 2009. А.Л. Логинов ЛЮДИ АМЕРИКАНСКОЙ ПРОВИНЦИИ КАК ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ ПОЭТИЧЕСКОГО СБОРНИКА УОЛТА УИТМЕНА «ЛИСТЬЯ ТРАВЫ» О творчестве Уолта Уитмена (1819-1892 гг.), первого крупного поэта Америки, получившего всемирную известность, накоплена значительная исследовательская литература как на родине (Д.С. Рейнольдс, Ф.Р. Кэллов, Д.Т. Ловинг и др.), так и в России (К.И. Чуковский, М.О. Мендельсон, Т.Д. Венедиктова и др.). К числу проблем, остающихся вне поля зрения критики, относится органическая связь поэта с провинциальной Америкой и ее людьми. Уитмен родился в семье плотника, в провинциальном городе Хангтинтоне (штат Нью-Йорк), известном производством стройматериалов, керамики, горного и промышленного оборудования. Шесть лет будущий поэт ходил в муниципальную школу, на чем и закончилось его образование. Поработав рассыльным, Уитмен поступил в ученики к наборщику. В типографии Уитмен получил первые представления о художественной прозе. С шестнадцати лет он работал печатником в Нью-Йорке, школьным учителем на Лонг-Айленде, основал и почти год издавал местный еженедельник «Лонг-Айлендер» («Long Islander)» в Хантингтоне, где начал писать серию газетных очерков под названием «Записки на закате из-за стола школьного учителя» («Sun-Down Papers from the Desk of a Schoolmaster»). В 1841 году Уитмен вернулся в Нью-Йорк, где начал работать наборщиком в типографии, печатавшей газету «Нью уорлд» («New World»). В 1842 году стал редактором ежедневной газеты «Аврора» («Aurora»), а также редактировал газеты: «Бруклин игл» («Brooklyn Eagle»), «Лонг айленд стар» («Long Island Star»), «Бруклин фриман» («Brooklyn Freeman»), «Бруклин таймс» («Brooklyn Times») и др. И только в 1842 году Уитмен серьезно взялся за литературную работу. Сентиментально-назидательные рассказы и стихи, не имевшие ничего общего с более поздними «Листьями травы» (Leaves of Grass). Весной 1855 года Уолт Уитмен начал готовить к публикации «Листья травы». Печатать книгу должны были его друзья из Бруклина братья Роум. Не найдя издательства, которое взяло бы на себя расходы, Уитмен выпустил книгу за свой счет, сам сделал часть набора. Книга вышла из печати в первую неделю июля 1855 года. На становление Уитмена-мыслителя особое влияние оказал Эмерсон, обосновавший систему соответствий между явлениями физического и духовного мира, а также этическую доктрину «доверия к себе», которая возвеличивала творческий потенциал каждого человека, наделенного отвагой познания и самостоятельностью мысли. Отличительная черта поэтического сборника Уитмена – внутренняя связь между автором и героями его стихотворений (рабочие, плотники, охотники, рыбаки, лесорубы, фермеры). Он воспевает их силу, мудрость и непосредственно говорит о любви к ним. O all and each well-loved by me! my intrepid nations! O I at any rate include you all with perfect love! I cannot be discharged from you!not from one any sooner than another!.. («Starting from Paumanok») Я люблю вас всех любовью совершенной! Я не могу быть отторгнут от вас! Ни от одного из вас, вы все важны для меня!.. («Рожденный на Помоке», пер. Р.А. Сефы) The young mechanic is closest to me, he knows me well, The woodman that takes his axe and jug with him shall take me with him all day, The farm-boy ploughing in the field feels good at the sound of my voice, In vessels that sail my words sail, I go with fishermen and seamen and love them. («Song of Myself») Мальчишка-мастеровой всего ближе ко мне, он знает меня хорошо, Лесоруб, который берет на работу топор и кувшин, возьмет и меня на весь день, Фермеру-подростку, что пашет в полях, приятно услышать мой голос, На судах, которые мчатся под парусом, мчатся мои слова, я иду с матросами и рыбаками и крепко люблю их. («Песня о себе», пер. К. И. Чуковского) Провинциальная Америка для Уолта Уитмена – это, прежде всего фермерская страна. Идеал фермера-земледельца автор воспевает в песне «О теле электрическом пою я» («I Sing the Body Electric»): I knew a man, a common farmer, the father of five sons, And in them the fathers of sons, and in them the fathers of sons. This man was a wonderful vigor, calmness, beauty of person, These I used to go and visit him to see, he was wise also, He was six feet tall, he was over eighty years old, his sons were massive, clean, bearded, tan-faced, handsome, They and his daughters loved him, all who saw him loved him. («I Sing the Body Electric») Он был удивительно мощен, спокоен, прекрасен,.. Все это меня привлекало, я его посещал, – он был также мудр; Он был шести футов ростом, старше восьмидесяти лет, – его сыновья были рослые, крепкие, бородатые, загорелые красавцы; Сыновья и дочери любили его – каждый, кто знал, любил его. («О теле электрическом пою я», пер. М. А. Зенкевича) Провинциальный фермер – олицетворение красоты, мужества, силы, мудрости. Он примерный семьянин, который передает свои знания последующим поколениям. Поэт признает, что фермер может быть и неграмотным, и угрюмым и молчаливым, но поэта связывает с ним настоящая дружба: In a far-away northern county in the placid pastoral region, Lives my farmer friend, the theme of my recitative, a famous tamer of oxen,.. I confess I envy only his fascination – my silent, illiterate friend, («The Ox-Tamer») Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ, Живет мой приятель-фермер, герой моих рассказов,.. Признаюсь, я завидую обаянию лишь этого человека – моего молчаливого, неграмотного друга, («Укротитель быков», пер. Н.А. Банникова) Уолт Уитмен неоднократно подчеркивает в своих поэмах, что он друг и приятель всем фермерам в Америке, в том числе «фермеруподростку, что пашет в полях…» («The farm-boy ploughing in the field feels good at the sound of my voice,..» [6:104]) и каждого он слышат: «Я – признается поэт – слышу, как поет рабочий, как поет жена фермера,..» [7:69]. Между Уолтом Уитменом и жителями фермерской Америки формируется нерушимая эмоциональная и родственная связь. Уолт Уитмен поэтизирует аборигенов провинциальной Америки, близких к природе, индейцев: Product of Nature’s sun, stars, earth direct – a towering human form In hunting-shirt of film, arm’d with the rifle, a half-ironical smile curving its phantom lips… («Red Jacket») Творенье природы, Солнца, звезд и Земли – возвышается он, в образе человека, Одет в охотничью куртку, в руках ружье, его губы кривятся в иронической ухмылке… («Красная куртка», пер. И.А. Цветаевой) Уолт Уитмен любит всех людей провинциальной Америки вне зависимости от цвета кожи. Герои его стихотворений – это и коренное население Америки: The friendly and flowing savage, who is he? Is he waiting for civilization, or past it and mastering it? Is he some Southwesterner rais'd out-doors? is he Kanadian? The mountains? prairie-life, bush-life? or sailor from the sea? Wherever he goes men and women accept and desire him, They desire he should like them, touch them, speak to them, stay with them. («Song of myself») Дружелюбный и кроткий дикарь, кто же он? Ждет ли он цивилизации или уже превзошел ее и теперь господствует над ней? Может быть, он с Юго-Запада и взращен под открытым небом? Или горец? или житель лесов? или прерий? или с моря матрос? Куда бы он ни пришел, мужчины и женщины принимают его как желанного гостя, Всем хочется, чтобы он полюбил их, притронулся к ним, разговаривал с ними, остался бы с ними жить. («Песня о самом себе», пер. К.И. Чуковского) Индианка, как и ее муж, обладает яркой, пленяющей красотой: A red squaw came one breakfast-time to the old homestead, Her hair, straight, shiny, coarse, black, profuse, half-envelop'd her face, Her step was free and elastic, and her voice sounded exquisitely as she spoke. Never before had she seen such wonderful beauty and purity,” («The sleepers») К старому дому ранним утром пришла краснокожая скво… Ее волосы, густые, прямые, блестящие, жесткие, черные, наполовину закрывали ей лицо, Ее поступь была упругой и легкой, а в голосе была неизъяснимая прелесть… Никогда до той поры не видала она такой удивительной красоты и чистоты. («Спящие», пер. О.И. Чухонцева) С детства Уитмен проникся убеждением, что божественное начало заключено в любом человеке и поэтому братство является естественным состоянием, к которому непременно приведет развитие межнациональных отношений в Америке. Уитмен восславляет единство бытия и равноправие всех его форм. Трава, незаметная, но неистребимая, как сама жизнь, оказывается метафорой, наиболее точно передающей пафос его поэзии. В своем поэтическом сборнике Уолт Уитмен неоднократно утверждает, что для него на Земле не существует ничего чужого, что ему одинаково близки все люди, вне зависимости от их социального статуса, расы, пола и конфессии. Поэт ощущает себя пророком, предвидящим эпоху, когда все конфликты, противоречия и несходства между явлениями исчезнут, а жизнь станет прекрасной для всех представителей провинциальной Америки, которым принадлежит будущее. Телесность, вещественность, никогда не ослабевающий интерес к материальному, физическому облику явлений и упорное неприятие всего умозрительного составляют важную особенность поэтического мира «Листьев травы». Уолт Уитмен – поэт трудового народа Америки, который преклоняется перед простыми людьми. Обращение Уолта Уитмена к нерифмованному стиху, его ритмика и жанр «песни» популярной у жителей провинциальной Америки – все это свидетельствовало о появлении в Америке поэта подлинно народного. ЛИТЕРАТУРА 1. 162. 2. Венедиктова Т. Д. Поэзия Уолта Уитмена. – М.: «Искусство», 1982. С. Диманов С. И. Зарубежная литература. – М.: «Правда», 1960. С. 147 3. Мендельсон М. О. Жизнь и творчество Уитмена. – М: «Просвещение», 1966. С. 128 4. Уитмен У. Избранные произведения. – М.: «Академия», 1998. С. 132 5. Уитмен У. Листья травы. – М.: «Эксмо», 2005. С. 247 6. Callow, Philip. From Noon to Starry Night: A Life of Walt Whitman. Chicago: Ivan R. Dee, 1992. P. 283 7. Loving J. Walt Whitman: The Song of Himself. – University of California Press, 1999. P. 257 8. Whitman W. Leaves of Grass. – New York: Penguin Group, 2005. P. 453 Ю.А. Изумрудов «КАКОЕ СТРАННОЕ, И МАНЯЩЕЕ, И НЕСУЩЕЕ, И ЧУДЕСНОЕ В СЛОВЕ: ДОРОГА» И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моим героем . . . В дорогу! в дорогу! Н.В. Гоголь. Однажды мне предложили посмотреть некоторые материалы, имеющие отношение к Б.А. Садовскому. отреагировал на это без особых эмоций: Признаюсь, поначалу подумал обычная – переработка каких-нибудь хорошо мне знакомых публикаций. Открыл папку – и обомлел ... Новые, неизвестные фотографии Бориса Александровича и его близких родственников, никогда не печатавшиеся стихи, в том числе «монастырские» – любопытнейшие послания Бернарду Шоу и В. Лебедеву-Кумачу... С неменьшим удивлением узнал, что хранительница этих бесценных реликвий – ...внучатая племянница Б.А. Садовского Елена Анатольевна Новикова, жительница Нижнего Новгорода. Естественно, не упустил возможности познакомиться с ней и уже вскоре получил заветное приглашение зайти в гости. Оказалось, что Елена Анатольевна живет также, как и я, в Сормове, рабочем районе города, и более того – буквально в нескольких минутах неспешной ходьбы от дома, где я снимаю квартиру. Сколь часто просиживал я ночи напролет над книгами Садовского, пытаясь постичь загадочность его личности, и думать не думал, что совсем рядом, в типичной хрущевке хранятся материалы, которые могли бы мне в этом существенно помочь. В Елене Анатольевне я сразу почувствовал высококультурного человека, доброго, искреннего, открытого; щедрого и бескорыстного в своих познаниях, в обширном интеллектуальном опыте. В течение нескольких часов завороженно слушал увлекательнейшие рассказы ее о замечательных представителях рода Садовских, и, конечно же, о Борисе Александровиче, просматривал альбомы с фотографиями, дневники, письма... Впечатлений было столько, что я потом целую неделю приходил в себя. Елена Анатольевна шутила впоследствии, что не рассчитала с лавиной информации, обрушившейся на меня, что надо было ее дозировать, «отпускать» частями. Так начались наши регулярные встречи с Еленой Анатольевной – с неизменно долгими беседами; тем было предостаточно, и все так или иначе замыкались на Б.А. Садовском. Делились новостями о нем, – а они каждый раз были, обговаривали будущие совместные публикации. От Елены Анатольевны я узнал, что в подвальном помещении ее дома открыт музей деревянной скульптуры А.И. Новикова. (Это отец Елены Анатольевны, инженер-экономист по профессии и художник, творец по призванию, оставивший после себя обширную коллекцию замечательных деревянных поделок, с успехом демонстрировавшихся на областных и всероссийских выставках). Здесь ежемесячно (с 1992 года) проводятся литературно-музыкальные вечера по программе клуба «Под зеленой веточкой», руководит которым Елена Анатольевна; гостей всегда бывает много – и сормовичи, и представители других районов Нижнего Новгорода. Два вечера посвящались Б.А. Садовскому. Читались стихи по редким прижизненным сборникам с автографами. Звучал рояль, принадлежавший некогда младшей сестре Садовского Марии Александровне (теперь это достопримечательность музея). И, конечно же, не переставая, кипел самовар: как без него?! Я искренно порадовался, что состоялись такие чудесные вечера. И огорчился, что не был их участником. Однако Елена Анатольевна успокоила: разговор о Садовском в клубе «Под зеленой веточкой» будет продолжен, обязательно! Ожиданием, предощущением нового, интересного, необычного преисполнены были мои дни. И произошло событие, которое я воспринял чуть ли не мистически уже: я получил квартиру, первую в своей жизни и потому долгожданную – и где? – в Щербинках, прямо против того места, где когда-то была дача Садовских! Борис Александрович там подолгу жил, сочинял стихи, рассказы... Само провидение как бы приоткрывало для меня будущее: долго еще мне, видно, находиться под магическим воздействием этой загадочной личности, может быть, всю жизнь. И последнее. Просматривая в областном архиве материалы личного фонда А.Я. Садовского (отца Бориса Александровича), я обнаружил его служебную Анкету, им самим заполненную. И почерпнул из нее еще одну поразившую меня новость. Оказывается, родина Александра Яковлевича – все-таки не Нижний Новгород, как привыкли считать (см., к примеру, мемориальный сборник «Памяти А.Я. Садовского», изданный археолого-этнологической комиссией в 1928 году), а Сергачский уезд! Да, тот самый уголок нижегородчины, где и моя когда-то жизнь началась, где я научился различать Добро и Зло, понимать Прекрасное, боготворить Слово... Выходит, по отцу Борис Александрович тоже сергачский! Ну не мистика ли опять?! Мне всегда было как-то обидно, что Садовской никоим образом не связан с Сергачом, я завидовал ардатовцам: их земля стала пенатами его, к ним обращены многие страницы его замечательных «Записок», стихи из знаменитого «Самовара» («Родился я в уездном городке. / Колокола вечерние гудели. / И ветер пел о бреде и тоске / В последний день на Масляной неделе»), исполненная виртуозной иронии повесть «Амалия» (главную героиню ее, немецкую принцессу Амалию, автор поселил... в Ардатове) ... Теперь же вот и я считаю Бориса Александровича своим, как и его земляки. А упоминание в той же «Амалии» Сергача, наряду с Ардатовом, как предполагаемого места жительства главной героини, вырастает до значения символа. Удивительно, но оба эти городка воспринимаются уже мною – в любом контексте! – как что-то слитное, единое. Опять иррациональное ... Герой моего повествования стал мне еще ближе. ...«Бывают странные сближенья». Эта пушкинская строка звучит вещим предзнаменованием для меня. Уверен – внутренний голос подсказывает (а он в человеке всегда от Бога) – таких сближений еще немало впереди. И стало быть, – в дорогу, в дорогу! – как любил говаривать душевно чтимый Садовским Гоголь. Его Вдохновенным Словом открывался постскриптум, им же и завершу: «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! <...> Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» Т.А. Тернова ИМАЖИНИЗМ В ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ ВОРОНЕЖА Имажинизм был одним из литературных направлений, которые составили лицо русской литературы 20-х гг. XX века. Об этом свидетельствует не только стремление представителей группы, отринув футуризм, занять в литературе такое же значимое положение, как символизм «…путь от символизма через футуризм к имажинизму» [24], но и рецепция имажинистских идей во многом наследовавшими ему (даже через отрицание) литературными течениями и направлениями. В их числе экспрессионисты: «Мы синтезируем в поэзии все достижения четырех течений русского футуризма (имажизма, ритмизма, кубизма и эвфонизма» [14:61], а также фуисты, ничевоки, люминисты. О всероссийской распространенности имажинистских идей свидетельствует факт существования Ордена имажинистов в Москве, Ассоциации вольнодумцев в Петербурге, имажинистских групп в Саранске, Александрии (Украина, Л. Чернов), Казани. Воронеж также тесно связан с развитием имажинистского движения: В 1919 году в воронежском журнале «Сирена» под рубрикой «Новое в искусстве» была издана «Декларация имажинистов» [16:47-49], 10 февраля также опубликованная в газете «Советская страна» [17]). Весьма показателен контекст, в который поставил Декларацию Вл. Нарбут, редактор журнала, собравший на страницах своего издания, вопреки установкам времени, все наличные литературные силы: «В журнале должны свободно сосуществовать все эстетические направления и школы», – было заявлено в программной статье издания [15]. Помимо имажинистской Декларации, В. Нарбут опубликовал манифест «Утро акмеизма» О. Мандельштама, написанный ранее, но не издававшийся [16]. Таким образом, момент литературной полемики был обнажен. На страницах «Сирены» была продемонстрирована и внутренняя полемичность самого имажинизма за счет публикации богоборческого стихотворения А. Мариенгофа «Руки царя Ирода» и свидетельствующего о традиционных для русской национальной культуры ценностных установках стихотворения С. Есенина «О Боже, Боже, эта глубь...» [16], а также поэтических текстов Р. Ивнева и В. Шершеневича «Вечный жид» и статьи В. Шершеневича и Н. Эрдмана «Имажинизм в живописи». В результате «Воронежская поэтическая нота прозвучала на всю страну» [23]. В 1919 году на страницах воронежской газеты «Огни», органа Воронежского комитета Коммунистического союза журналистов при губернском комитете РКП(б), была опубликована статья И. Соколова «Имажинизм». Близкий к группе имажинистов И. Соколов рассматривает имажинизм как «логический и неизбежный результат всего хода русской литературы», отмечает его способность примирять противоположные по содержанию течения в поэзии» [18]. «самые В порядке дискуссии с И. Соколовым выступил воронежский литератор Н. Задонский, на тот момент осознававший себя поэтомимажинистом. В статье «Образный образ» он усматривает основания будущей исчерпанности имажинизма в особенностях его поэтики: «Зачем всей русской литературе приписывать причину появления на свет такого урода, каким является имажинизм. <...> Настоящая русская литература, достигшая предела своего развития, находится сейчас в состоянии затишья, замирания, и к ней примазались литературные паразиты, которые высасывают ее лучшие соки» [4]. Альманах «Огни» в рубрике «Среди книг» анонсировал также выход в свет печатной продукции издательства «Имажинисты» [19]. Важным моментом в развитии «имажинистского» сюжета литературной истории Воронежа стала рецепция круга имажинистских идей в воронежской периодике. Направленность этой критики не только позволяет говорить о реакции на имажинизм как литературной явление, но и проследить диалектику смены точки зрения на литературу в критике начала 20-х гг. вообще. Наиболее показательна в этом смысле позиция альманаха «Огни», в полной мере отвечающая плюралистическому духу данного периода. На страницах издания, в частности, нашли место как позитивные, так и негативные отклики об имажинизме. В числе первых – литературный обзор событий поэзии 1918 года (В. Шершеневич), опосредованно демонстрирующий спектр эстетических установок имажинистов, литературная работа которых получила в статье высокую оценку, в противовес литературной работе символистов А. Белого, Ф. Сологуба и А. Блока и футуристов в лице В. Маяковского. В интерпретации творчества Есенина Шершеневичем прослеживаются имажинистские ориентиры на безнациональную поэзию. Очевидно также желание вписать Есенина в круг имажинистов на уровне общности подходов к поэтике: «Образы Есенина новы и приятно-улыбчивы, трогательны по наблюдательности и меткости, а разве образы это не всё? <...> Несколько странным нам кажется славянский акцент Есенина, но мы думаем, что это <...> проходящее» [25]. Одним из первых негативных откликов на возникновение имажинизма на страницах «Огней» стала заметка «Новая секта» за подписью Леонардо. Несмотря на очевидное неприятие имажинистских позиций, ее автор детально представляет их, цитируя в варианте газеты «Советская страна» «Декларацию имажинистов»: «Начинает новая „секта“ с отходной футуризму: издох „горластый парень десяти лет от роду (родился в 1909 – умер в 1919)“. Через труп футуризма зовет она... куда? Это очень туманно. <...> Отправляя без церемоний „к чертовой матери“ всю эту галиматью, т. е. всё, что было до „имажинистов“, сами они знают только одну заповедь: образ». Признавая поэтическую талантливость представителей группы, автор статьи отказывает им в весомости теоретических позиций: «Можно было бы тут и распроститься с этой сектой талантливых поэтов, но неумных и несерьезных теоретиков; эта пустопорожняя болтовня получает свой вес только в том, что она появилась в серьезной столичной газете» [8]. Аналогична точка зрения Зоркого, поместившего в воронежском журнале «Свободный труд» (первоначально «Вестник Воронежского округа путей сообщения», № 1, 1920) обзор содержания журнала «Сирена» (№ 4-5), где не были оценены особенности работы имажинистов со стихом: «Строфы и строчки их произведений в значительной мере корявы, шершавы, трудно произносимы, словом – не в очень близкой степени родства с эстетикой. Замыслы, идеи, мотивы интересные, оригинальные, но в смысле воплощения – все дело ограничивается одними потугами». В теоретических работах имажинистов был оценен пафос («задор»), но не приняты эстетические ориентиры группы: …«Декларация имажинистов» (выяснение сущности новых направлений), отличающаяся гораздо более задорностью, чем содержательностью положенных в ее основу мыслей. Особенно неприятное впечатление производят ничем не оправданные нападки на футуризм и футуристов» [5]. В более поздних публикациях «Огней» (1921 г.) вектор критики, оставаясь в поле отрицательных оценок, сменился на противоположный. В статьях Г. Наумова «Рассуждение о дыре (Несколько слов об имажинизме)» [9] и Каланыча «Сущность имажинизма» [6] ее объектом стал не столько имажинизм как эстетическое направление, сколько имажинисты, которые были объявлены «выкидышами буржуазного строя». Эстетический критерий к 1921 году был подменен идеологическим. Впрочем, уже в более ранний период, в 1919 году, постепенно вырабатывался содержательный критерий в подходе к литературе, в противовес формальному. Так, в публикации «Известий Воронежского губернского исполкома...» Шершеневич, Ивнев и Каменский названы «чистыми» футуристами», которые по недоразумению «в области стиха утверждают имажинизм», при этом предлагая «темы и сюжеты», не соответствующие действительности [11]. Воронеж фигурирует и в литературных биографиях представителей направления. Так, известно, что в Воронеж собирался приехать С. Есенин, но этот визит не состоялся [13]. В постимажинистский период в Воронеже жил и работал корректором в газете «Коммуна» Иван Грузинов [22]. Обстоятельства, приведшие его в Воронеж, вызывают неслучайные ассоциации с еще одним воронежским литературным узником – О. Мандельштамом. И. Грузинов был арестован в 1927 году, получил поражение в правах и запрет на проживание в крупных городах. В Воронеже, избранном им для жительства, он общался с местной интеллигенцией – литератором В.А. Кораблиновым и врачом А.Г. Русановым. Письмо к Главе комитета по делам искусств П.М. Керженцеву от июня 1931 года свидетельствует о сложном психологическом состоянии его автора в воронежский период: «Платон Михайлович! Как Вам не стыдно – с 1927 г. меня ни за что, ни про что гоняют по тюрьмам, ссылкам и минусам, создают мне атмосферу для самоубийства» [12]. В 1928 году в Воронеже побывал А. Мариенгоф, совместивший издательские дела со встречей с И. Грузиновым. Результатом ее стало стихотворение «Воронеж», контаминирующее с более ранней «Песней последней встречи», в основе которой – встреча с Есениным за границей. Так, в «Воронеже» сохраняется та же дихотомия, что и в посланиях Есенину – соперничество любви и дружбы: «Любовь смешная села у весла, / А дружба, значит, за рулем» [7]. Принадлежащее к жанру поэтического послания, стихотворение построено как стилизация под дружеское письмо («Ну брат, / Нелегкая в Воронеж занесла»), адресат которого находится вне пределов Воронежа и предпочитает комфорт дорожным неудобствам. Отсюда риторическое начало текста и включение в него воображаемого голоса собеседника («Спроси – «какая стать?» / Руками разведу»). Образ адресата выписан в ироническом ключе: «Не ты, мой друг, Америку открыл», педалируются такие его качества, как влюбчивость, которая становится причиной его несчастий («Чуть больше меры к первой юбке») и следование веяниям моды («Предпочитаешь <...> «Герцеговину Флору» – трубке»). Композиция текста кольцевая, что в целом характерно для дорожного моментами послания, сюжет приезда-отъезда. которого определяется Специфика фабульными мариенгофоского композиционного замысла заключается в том, что в тексте фиксируются два «кольца»: дорожный сюжет личных отношений с Воронежем («Нелегкая в Воронеж занесла»; «Мне даже, знаешь, нравится Воронеж»; «А ну-ка брат, / Вали ко мне в Воронеж») и глобальный биографический сюжет юношеской – зрелой дружбы, суть которой остается неизменной. Отсюда лейтмотивное развертывание фрагмента: «Любовь смешная села у весла, / А дружба, значит, за рулем в начале текста и Посадишь юность за весло, / А дружбу, значит, на корму..». в его финале. Именно потому, что на первом плане в тексте дружеская линия, воронежская топография оказывается неразвернутой. Воронежский пейзаж предельно субъективизирован: «Тут тополя, что огурцы, / Кладбищенская улиц тишина...; Хожу, как по луне, / Знакомых ни души». Образ города создается при помощи существительных с уменьшительными суффиксами: «Трамвайчик крохотный шуршит, / На дворике зеленая трава / И деревянные клозетики, / Где с музами беседую поэтики». Как нередко у Мариенгофа, реализация модели города оказывается неклассической [20]. Такое восприятие предполагает смещение точки зрения наблюдающего, который находится внутри объекта, постигая лишь разрозненные его элементы, трансформируясь во времени вместе с ним [21]. Имажинистские тенденции развивались и в литературной работе воронежских авторов. Так, в 1920-е годы идеи имажинизма пропагандировал А.Ю. Жендзян, он же был участником чтений стихов московских поэтов-имажинистов [10]. Представителями имажинистского движения в Воронеже были также Б. Дерптский (Б.В. Хижинский), Н. Задонский, Каланыч (Н.Н. Григорьев), Б. Ирисов, А. Киров (А.Г. Тихов), состоявшие в Коммунистическом союзе журналистов (Комсожур). В 1921 году была предпринята попытка объединения левых эстетических сил Воронежа. Общее собрание состоялось 21 февраля, в 8 часов в клубе «Железное перо», о чем сообщила газета «Воронежская коммуна». Было проанонсировано также первое турне имажинистов по области «с целью ознакомления масс с сущностью нового течения литературы. Первым пунктом турне намечен город Острогожск» [1]. О деятельности воронежских имажинистов вспоминает Н. Задонский: «У нас в Воронеже были и футуристы, и акмеисты, и даже какие-то «ничевоки». Ну, а я с Борисом Дерптским объявили себя имажинистами и выступили даже, как тогда практиковалось, с неким глупейшим манифестом» [3]. Стихи Н. Задонского и Б. Дерптского свидетельствуют, скорее, о пролеткультовских, нежели об имажинистских мировоззренческих установках авторов (см. [2]). Итак, воронежская страница в истории имажинизма дает серьезные основания для дальнейшего исследования. ЛИТЕРАТУРА 1. Воронежская коммуна. 1921. Цит. по: Силин В. К 90-летию «Коммуны»: строки нашей биографии / В. Силин. – Коммуна (Воронеж). – 08.02.2007. 2. Дерптский Б., Задонский Н. Синяки под глазами: Поэзы. – Задонск: Тип. Укомхоза, 1922. – 31 с. 3. Задонский Н. В потоке жизни Литературные этюды. – Воронеж: Центр.Чернозем. кн. изд-во, 1969. С.79-88. 4. Задонский Н. Образный образ // Огни (Воронеж). 14 апреля 1919 г. № 8. 5. Зоркий / Зоркий // Свободный труд (Воронеж). 1920. № 1. 6. Каланыч. Сущность имажинизма // Огни (Воронеж). 4 июля 1921. № 1. 7. Мариенгоф. Воронеж // Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. – СПб: ПетроРИФ, 2002. С. 171-172. Далее текст цитируется по этому изданию. 8. Леонардо. Новая секта // Огни (Воронеж). 1919. № 3. 9. Наумов Г. Рассуждение о дыре (Несколько слов об имажинизме) // Огни (Воронеж). 18 июля 1921. № 3 (20). 10. Невиданный балаган // Воронежская коммуна. 24 мая 1921. 11. Никодимов Н. В голодной Москве (Окончание). VI. В мире литературы // Огни (Воронеж). 1919. № 74. 12. Оболенская Н. (Хабиас) Собрание стихотворений. – М.: Совпадение, 1997. С. 63. 13. Педан В. Есенин в Воронеже // Молодой коммунар. 6 июня 2001. 14. Русский экспрессионизм: Теория. Практика. Критика / Сост. В.Н. Терехина. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 61. 15. Сирена (Воронеж). 1918. № 2-3. С. 64. 16. Сирена (Воронеж). 30 января 1919. № 4-5. 17. Советская страна. 10 февраля 1919. 18. Соколов И. Имажинизм // Огни (Воронеж). 7 апр. 1919. 19. Среди книг // Огни (Воронеж). 24 февраля. № 1. 20. Тернова Т.А. Неклассическое восприятие города в цикле А. Мариенгофа «Парижские стихи» // Художественный текст: Варианты интерпретации: Сб. ст. – Бийск, 2007. – Часть 2. – С. 254-259. 21. Трушина Л.Е. Образ города и городской среды // Виртуальное пространство культуры: Сб. ст. – СПб., 2000. – С. 97-99. 22. Черников В. Прогулка в мир литературы // Коммуна. 29 апр. 2005. 23. Шершеневич В.Г. Великолепный очевидец //Мой век, мои друзья и подруги. – М., 1990. С. 554. 24. Шершеневич В.Г. Листы имажиниста. – Ярославль: Верхнее-Волжское кн. изд, 1997. С. 391. 25. Шершеневич В.Г. Путеводитель по поэзии 1918 года // Огни (Воронеж). 3 марта 1919. № 2. Д.М. Шевцова КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН ИГРЫ В ЖИЗНИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ПОДОРОСТКА (ПО МАТЕРИАЛАМ ГЛАВЫ «ГОРИ, ГОРИ ЯСНО» ИЗ КНИГИ В.П. АСТАФЬЕВА «ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН») Весь мир – театр, а люди в нем – актеры. В. Шекспир Традиционно считается, что улица оказывает негативное влияние на формирование личности подрастающего поколения. Однако В.П. Астафьев в главе «Гори, гори ясно» книги «Последний поклон» показывает позитивное воздействие уличных игр на становление провинциального подростка Вити Потылицына, автобиографического героя книги. Основным способом освоения мира в детстве является игра. Играя, ребенок примеряет на себя различные роли взрослой жизни, рассматривает многообразные модели взаимоотношений людей в коллективе, демонстрирует разные сценарии поведения. Все это подготавливает человека к жизни в обществе, закаляет его характер, позволяет с честью выйти из разнообразных испытаний: «Их было много, тех далеких деревенских игр. И все они <…> требовали силы, ловкости, терпения. Существовали игры совсем уж суровые, как бы испытующие вступающего в жизнь человека на крепость, стойкость, излом; литературно выражаясь, игры были предисловием к будущей жизни, слепком с нее, пусть необожженным еще в горниле бытия, но в чем-то уже ее предваряющим» [1:195]. Потребность в игре зависит от творческих возможностей личности. Ведь творчество обязательно связано с переживанием радости от самого процесса деятельности. Получение удовольствия, радости, положительных эмоций также является одной из побудительных сил, порождающих игру: «И поныне, когда я вспоминаю игры детства, вздрагивает и сильнее бьется мое сердце, обмирает нутро от знобяще-восторженного предчувствия победы, которая непременно следовала, если не следовала, то ожидалась в конце всякой игры» [1:195]. Смысл участия в игре для Вити – желание победить. Победа в игре становится тренировкой жизненных сил человека, и Астафьев проецирует чувства и черты характера автобиографического героя во время детских игр на дальнейшую жизнь: «И когда мне в жизни становилось и становится невмоготу, я вспоминаю игру в кол и, стиснув зубы, одолевая беду или преграду, <…> очень уж схожа давняя потеха с современной жизнью, в которой голишь, голишь да так до самой смерти, видать, и не отголишься» [1:2]. Войдя в игру, Витя раз за разом закрепляет многократно повторяющиеся действия и всё лучше овладевает ими. Таким образом, игра становится для него своеобразной школой жизни. Автобиографический герой Астафьева приобретает подготовку к жизни играя, потому разыгрывать что именно у него те закономерно действия, появляется которые являются потребность для него новоприобретенными, еще не ставшими привычками. Так, стремясь выиграть в лапту, Витя по совету бабушки Катерины Ивановны постоянно тренируется: отыскав «сырую палку», «без устали лупит ею, подбрасывая каменья», не дав им упасть, так щелкает по ним палкой, что они улетают очень высоко и далеко. В игре, как в зеркале, отражаются константы человеческой культуры, то, что составляет ее вневременное содержание и обеспечивает ее преемственность. В силу заложенного в ней организующего начала, а также в силу иерархической структуры ее участников игра создает своего рода микрообщество, в рамках которого дети получают первоначальную подготовку в области общественного поведения. Игровая деятельность как акт непосредственного творчества не запечатлевается в каком-то конечном виде, а имеет процессуальный и преходящий характер, ее цель – изменение личности. Игра является средством адаптации к культуре. Она готовит ребенка к будущей самостоятельной жизни. Назначение детской игры, в первую очередь, состоит не только в том, чтобы научить ребенка определенным функциям, способностям, качествам, результатам; в игре ребенок, прежде всего, учится быть человеком. В результате в процессе игры он развивается и получает подготовку к дальнейшей деятельности. Он играет, потому что развивается, и развивается, потому что играет. Игра – практика развития. ЛИТЕРАТУРА 1. Астафьев В.П. Последний поклон. Повесть / В.П. Астафьев [Текст] Изд. доп. и испр. В 2-х т. Т. 1. – Красноярск, 1994. Е.Е. Прощин ПРЕОДОЛЕНИЕ КУЛЬТУРНОЙ ПЕРИФЕРИЙНОСТИ В НЕПОДЦЕНЗУРНОЙ ПОЭЗИИ 1950-Х-70-Х ГОДОВ Русская неподцензурная литература 1950-х-70-х годов имеет ряд специфических особенностей, что позволяет утверждать о невозможности включения ее в рамки оппозиции «советское – антисоветское». Данная оппозиция определялась в этот исторический период как ангажированная «свободной» западной и «несвободной» советской культурой, точнее, сложением жестко положительной или, напротив, отрицательной оценкой всякого явления. Характер же того, что обозначается как неподцензурное, совершенно иной, его можно обозначить как «не-советский», что позволит не смешивать его с тем типом дискурса, что имеет больше идеологическое, чем культурное значение, и лишается максимального процента читательского интереса с распадом самой советской системы независимо от его советского или антисоветского смысла. Неподцензурные авторы самим своим существованием, а не только творчеством обозначают возможность третьего варианта. И в этом варианте мы не найдем характерного образа «лагеря», свойственного «антисоветскому» дискурсу, скорее здесь подходит именно метафора «провинции». Однако эту метафору невозможно рассматривать как географическое понятие, скорее это культурологический уровень значений. «Провинциальным» здесь будет не отдаленность от стереотипных центров цивилизации (Париж, Нью-Йорк, Лондон «Провинциальным» и др.) можно и происходящих назвать в них ликвидацию процессов. преемственности отечественной культуры, ставшую историческим фактом в 1930-е годы и породившую своеобразный заповедник в виде Союза писателей и других организаций подобного толка, обладающих внутренней иерархией, центром и периферией и другими особенностями системного порядка, которые, тем не менее, никак не коррелируют ни с общемировым, ни с внутренним контекстом развития культуры. Неподцензурная литература, напротив, выглядит как несистемный, глубоко личностный и субъективный феномен, который, как это ни парадоксально на первый взгляд, и стал гарантом восстановления и продолжения утраченных в официальном советском контексте традиций классики и постклассики. Таким образом, внешне представляя не более чем неформализованное творческое содружество, неподцензурные авторы подспудно проводят огромную работу по преодолению корпоративного советского/антисоветского мышления, делают немыслимым существование такого анклава. Параллельная и как бы не существующая для официальной культуры ветвь развития с течением времени становится генеральной линией развития русской словесности. Попробуем теперь описать ее специфику в контексте проблемы литературного наследования, что мы и понимаем как преодоление художественной «провинциальности». Основным направлением рецепции для «второго авангарда» будет осмысление Серебряного века как новой классики: это акмеизм для ленинградских авторов и футуризм для московских. Казалось бы, классическое наследие XIX столетия проявляет себя лишь имплицитно, сама по себе поэтика неподцензурных авторов подчас радикально не обнаруживает в себе подобной подоплеки. Но надо заметить, что обращение ко всякой традиции, которую нельзя назвать ангажированной социально-политической спецификой в духе XX века, является здесь эстетически значимым и действенным. Несмотря на весь свой авангардизм и более поздний постмодернизм в отечественном изводе, неподцензурные поэты вполне по-акмеистски ищут для себя подходящие имена в самых разных традициях, понимая это соотношение прежнего и настоящего с позиции личного со-отношения и со-общения. Такой субъективный (то есть вне оценок в контексте эстетической платформы какой-нибудь литературной школы или течения) подход приводит на практике к принципиальной вариативности рецепции. Пример с поэтами «лианозовской школы» (само название условно, это не автомаркировка) это успешно подтверждает. Более того, легко выявляемый у подобных авторов культурный пласт Серебряного века и литературы 20-30-х годов может одновременно коррелировать с классическим наследием XIX столетия, порождая своеобразную неоавангардистскую культурологию. Вместе с тем, границы подобного культурологического контекста вполне обозримы. Самой актуальной задачей «второго авангарда» становится попытка и возможность максимального расширения самого понимания того, что можно назвать эстетическим событием; превращение всякого высказывания в художественное, в данном случае для этого оказывается пригодным любой словесный материал, специфическим образом реорганизованный и во множестве случаев фиксируемый и как визуальный объект. Вот, к примеру, как обозначает свою личную традицию Игорь Холин: Мои учителя Не Брюсов Не Белый Не Блок. Мои учителя Тредиаковский Державин Хлебников... Интересно здесь, что классика и Серебряный век совсем не противопоставлены друг другу. Холин отчетливо размежевал лишь модернистско-символистскую и авангардистскую линии. В известном смысле понятие авангарда связано здесь не с историческим, а с инновационным, новаторским контекстом, поэтому ряд: Тредиаковский – Державин – Хлебников – становится совершенно возможным. Еще более важно то, что это сам по себе ряд, знаменующий связь очень разных литературных эпох; вряд ли такая диахрония может быть случайно противопоставлена символистской синхронии, выраженной через имена Брюсова, Белого и Блока, что подчеркнуто и аллитерационным тождеством их фамилий. Таким образом, Холин наглядно демонстрирует принцип культурного разнообразия, неканонического контекста, невозможности вывести современное из единого первоисточника. Такой подход можно объявить манифестированием общих принципов неподцензурной поэзии, способом противостояния «провинциальности» номенклатурного творчества, производного от единого даже не культурного, а скорее идеологического источника. Нетрудно заметить, что именно этот способ и стал основным для всей «не-советской» литературы вплоть до 1980-х годов, а также в достаточно трансформированном виде сохраняет свою актуальность и сейчас. Принцип течения и даже направления неуклонно теряет свою актуальность на протяжении всей второй половины XX столетия, становится символом скорее периферийного, нежели центрального мышления, и этот процесс явно наследует тем культурным событиям, что берут свой отсчет от начала 1950-х годов, когда формирование неподцензурной эстетики собственно и начиналось. Л.Е. Кудрина, Л.П. Селезнева ЛИТЕРАТУРНОЕ КРАЕВЕДЕНИЕ В БИБЛИОГРАФИЧЕСКОМ ОТРАЖЕНИИ Литература Нижегородского края – уникальное, ярчайшее явление. Протопоп Аввакум, Александр Сергеевич Пушкин, Павел Иванович Мельников-Печерский, Максим Горький – уже этого достаточно, чтобы Нижегородский край ассоциировался с вершинными достижениями русской культуры. А ведь существуют еще десятки имен! Каждое десятилетие выдвигало писателей, поэтов, публицистов, заслуживших признательность российских и зарубежных читателей, оставивших след в истории русской литературы. Литературная библиографической Нижегородской жизнь всегда краеведческой государственной была важнейшим деятельности, областной объектом осуществляемой универсальной в научной библиотеке им. В.И. Ленина вот уже на протяжении 80 лет. В 1930 году была сформулирована одна из приоритетных задач Нижегородской областной библиотеки – выявление и регистрация в систематическом краеведческом каталоге всех опубликованных материалов краеведческого содержания. К настоящему времени систематический краеведческий каталог (краеведам ближе его второе название – Нижегородская летопись) отражает весь массив материалов. С обращения к материалам Нижегородской летописи начинается большинство исследований по самым разным аспектам нижегородского краеведения. Это уникальное библиографическое пособие, настоящая сокровищница для краеведов. Какой бы оригинальной, малоизученной не казалась тема исследования, Нижегородская летопись всегда предоставит стартовую информацию, позволяющую начать поиск. С первого взгляда на систематический краеведческий каталог можно понять, какое важное место занимает литературное краеведение: 70 каталожных ящиков, то есть более 50 000 библиографических записей. Материалы по литературному краеведению систематизированы по хронологическому принципу. Первый подраздел содержит материалы о литературной жизни края до 1917 года, следующий отражает период с 1917 года по настоящее время. Внутри этих подразделов материалы собраны в алфавите персоналий. Кроме того, существует обширная тематическая картотека «Нижегородский край в художественной литературе». Материалы о писателях, чья жизнь и творчество целиком связаны с Нижегородским краем, отражаются в систематическом краеведческом каталоге с максимальной, исчерпывающей полнотой. Персоналия писателей-нижегородцев включает в себя информацию обо всех случаях публикации произведений (отдельных книгоизданиях и публикациях в периодике и сборниках) и всех без исключения исследованиях о жизни и творчестве. В отношении большинства писателей-нижегородцев краеведческий каталог НГОУНБ – главный, если не единственный источник наиболее полной библиографической информации об их жизни и творчестве, идет ли речь о полузабытом ныне писателе Валентине Костылеве или о находящихся на пике популярности Елене Крюковой и Захаре Прилепине. Иначе обстоит дело, когда биография и творчество писателя соприкасались с нижегородским краем лишь частично: в этом случае в персоналии автора отражаются только те материалы, в которых выражен краеведческий аспект. В соответствии с данным критерием в Нижегородской летописи представлены, например, материалы об А.С. Пушкине и М. Горьком. Восприятие библиографа-краеведа может показаться необъективным, оно избирательно и пристрастно: на первый план выходят вещи, которым сам писатель и исследователи его творчества вряд ли придавали главное значение. Так, в тексте «Романа без вранья» Анатолия Мариенгофа для библиографа-краеведа главное – не проблема становления личности молодого человека, не картины столичной литературной жизни 20-х годов, а те несколько страниц, где автор с теплотой и нежностью вспоминает Нижний Новгород, город своего детства. Ни в одном произведении русской литературы Нижний Новгород начала XX века не предстает таким добрым и светлым, как у Мариенгофа. С акцентом на эти страницы данный материал и будет отражен в Нижегородской летописи. Персональные «гнезда» Нижегородской летописи очень разнятся по объему и структуре. Иногда это – одна или две библиографические записи, в другом случае – огромный массив материалов (например, в случае с П.И. Мельниковым-Печерским, В.Г. Короленко, Н.И. Кочиным, В.А. Шамшуриным, Ю.А. Адриановым). И вот здесь возникает проблема. Ведь по мере накопления обширной базы библиографических данных карточный каталог, даже хорошо структурированный, перестает быть удобным для работы: с одной стороны, трудно представить общую картину, с другой – в границах рубрик зачастую утрачивается многоаспектность того или иного материала. Все эти проблемы решаются в результате создания научно-вспомогательного библиографического указателя. Он позволяет быстро осуществить поиск нужного материала, дает представление о направленности и глубине исследования той или иной темы, а также о персоналии исследователей. До недавнего времени репертуар персональных библиографических указателей представлен по нижегородскому одним изданием литературному – многотомным краеведению был продолжающимся библиографическим указателем «М. Горький в печати родного края» (1). Первый выпуск этого издания появился в 1960 году. К настоящему времени вышли пять выпусков. В основу отбора материала для указателя был заложен регистрационный принцип: в него включены все, без исключения, найденные документы. Каждому выпуску предшествовала огромная работа: фронтальный просмотр местных периодических изданий, изучение библиографических пособий, вторичный анализ материалов, отраженных в Нижегородской летописи. Большую роль играли консультации горьковедов. Издание заслужило высокую оценку коллегбиблиографов, постоянно востребовано специалистами, в том числе за пределами нашего региона. Подготовка и издание библиографического указателя требует не только большого количества времени, но серьезных материальных затрат. Появление новых технологий отчасти устранило многие проблемы. В последние годы у нашей библиотеки появилась возможность создавать книжную продукцию, не прибегая к дорогостоящим услугам типографии. Истории и постоянная современным рубрика событиям ежеквартально литературной издающегося жизни уделена «Универсального текущего указателя литературы о Нижегородском крае». Издание персонального библиографического указателя часто бывает связано с юбилейными датами. Так, обширный библиографический материал о жизни и творчестве Бориса Корнилова, Николая Кочина, Юрия Адрианова, писателей-краеведов А.И. Елисеева, Ю.Г. Галая, Л.Л. Крайнова-Рытова был представлен в соответствующих изданиях, подготовленным к их юбилеям (2). Остановимся подробнее на двух персональных библиографических указателях, последних по времени издания. На их примере легко представить принципы отбора и организации материалов в библиографических пособиях по литературному краеведению. В 1998 году, к 200-летию великого поэта, тиражом 80 экземпляров вышло первое издание библиографического указателя «А.С. Пушкин и Нижегородский край» (3). На карте пушкиноведения Нижегородский край появился в 1855 году, благодаря книге П.А. Анненкова «А.С. Пушкин: материалы для его биографии и оценки произведений», в которой впервые говорилось о роли Болдина в жизни и творчестве А.С. Пушкина. С тех пор эта тема уже не уходила из поля зрения исследователей. Десятилетие, миновавшее со времени выхода первого издания указателя «А.С. Пушкин и Нижегородский край», оказалось очень плодотворным для нижегородского пушкиноведения. В этот период вышли в свет новые книги Н.М. Фортунатова, Г.В. Краснова, В.Ю. Белоноговой. Своеобразный ренессанс переживали «Болдинские чтения». Заметным событием стал совместный проект Государственного музея-заповедника А.С. Пушкина «Болдино» и Арзамасского государственного педагогического института – продолжающееся научное издание «Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст». Масса публикаций в периодике состоялась в юбилейном 1999 году. Назрела необходимость во втором издании указателя (4). Оно было осуществлено в 2010 году. Для второго издания de visu просматривались главным образом новые материалы. Кроме того, в отдельных случаях уточнялись сведения о документах, которые во время подготовки первого издания не были доступны для контрольного просмотра и были включены в указатель только на основании их регистрации в Нижегородской летописи. Материалы указателя группируются в разделы и рубрики. В первом, общем разделе представлены материалы, универсально отражающие тему «А.С. Пушкин и Нижегородский край». Книгоиздания и публикации, посвященные какойлибо конкретной проблеме, собраны в соответствующих тематических разделах и рубриках («Родственные связи А.С. Пушкина на Нижегородской земле», «Нижегородцы – друзья, современники и знакомые А.С. Пушкина», «Творчество А.С. Пушкина и Нижегородский край», «Болдинское имение Пушкиных» и т. д.). В целях более полного раскрытия содержания и во избежание дублирования материалов используется система отсылок от одного раздела к другому. Для удобства пользования пособием прилагаются вспомогательные указатели: именной, указатель произведений А.С. Пушкина, хронологический указатель пребывания поэта в Нижегородском крае и географический указатель, являющийся, по сути, каталогом пушкинских мест нашей области. Второе издание указателя содержит более тысячи семисот записей. Как в первом издании, здесь соблюдены принципиальные ограничения в отборе материалов. За пределами указателя остались все материалы некраеведческого содержания, в том числе – опубликованные на страницах нижегородской прессы.. В раздел «Болдинское творчество А.С. Пушкина» включены только те исследования, в которых есть краеведческий аспект: рассматривается отражение нижегородских реалий в творчестве поэта, история создания произведений увязывается с пребыванием А.С. Пушкина в Нижегородском крае и т.д. Целесообразность подобных ограничений является объектом дискуссий в академической библиотечной среде. Но в данном случае они, безусловно, оправданны: ведь по приблизительным подсчетам количество исследований, посвященных болдинским произведениям поэта, к настоящему времени насчитывает более десяти тысяч. Краеведческая информация просто затеряется в таком массиве документов, не говоря уже о том, что для их отражения потребовалось бы многократное увеличение объема издания. Несколько иным был подход к отбору материалов для библиографического указателя «А.П. Чехов и Нижегородский край» (5), изданного к 150-летию со дня рождения писателя. Изначально составители имели дело с очень компактным количеством документов. В процессе библиографических разысканий, сопутствующих подготовке указателя, это количество значительно возросло. Ярко обозначилась, потребовала раскрытия тема «А.П. Чехов в Нижегородской печати». Ей был посвящен специальный раздел указателя. На нижегородской земле А.П. Чехов побывал пять раз: в 1890, 1892, 1894, 1901 и 1902 годах. В 1890 году писатель пробыл в Нижнем Новгороде лишь несколько часов: Нижний был одним из пунктов его маршрута на остров Сахалин. Столь же краткими были пребывания А.П. Чехова в Нижнем Новгороде в 1894 и 1902 годах. Эти эпизоды мало отражены как в переписке писателя, так и в биографической литературе. В 1892 году А.П. Чехов пробыл в Нижегородской губернии с 15 по 21 января (по старому стилю). Поездка была недолгой, но явилась значимым событием, как для самого Антона Павловича, так и для нижегородцев. Зимой 1891-1892 года, вследствие неурожая 1891 года, несколько российских губерний было охвачено массовым голодом. А.П. Чехов поехал в Нижегородскую губернию, потому что именно отсюда приходили ему письма, похожие на репортажи с поля битвы. Начальник пятого участка Нижегородского уезда, друг юности писателя Евграф Петрович Егоров обратился к Чехову, надеясь на то, что авторитет писателя поможет привлечь внимание общественности, побудит губернские власти к действиям. А.П. Чехов приехал в Нижний Новгород 15 января, и все последующие дни они с Егоровым ездили по селениям Нижегородского уезда. В произведениях писателя не выявлено непосредственного отражения этих событий, но они отразились в его переписке, повлияли на формирование его мировоззрения. Личные и творческие отношения связывали Чехова и с другими нижегородцами: В.Г. Короленко, М. Горьким, Г. Скитальцем, С.Е. Елпатьевским, Н.И. Долгополовым. Эта тема также нашла отражение в указателе. Творчество А.П. Чехова всегда было в поле зрения нижегородской филологической науки. В указателе отражены работы нижегородских ученых, опубликованные на страницах краевой печати. Классикой темы «А.П. Чехов и Нижегородский край» является книга доктора филологических наук, профессора ННГУ Н.М. Фортунатова «А.П. Чехов и нижегородцы». Пьесы А.П. Чехова занимали заметное место в репертуаре нижегородских театров. Эта тема отражена в соответствующем разделе указателя, включающем также информацию о чеховском репертуаре гастролировавших в Нижнем Новгороде театров. В заключительном разделе указателя отражены вышеупомянутые публикации на страницах нижегородской печати, в которых жизнь и творчество А.П. Чехова рассматриваются вне краеведческого контекста. Подготовка библиографического пособия всегда сопровождается интересными находками и открытиями, а также новым прочтением уже известных материалов. Литературная жизнь края и исследования о ней, представляя самостоятельную ценность, в то же время множеством нитей связаны практически со всеми сферами нижегородского краеведения: культурой, искусством, историей, этнографией, природоведением и т. д. Так, в указателе «А.П. Чехов и Нижегородский край» в лице Евграфа Петровича Егорова оказалась затронутой тема подвижнической деятельности нижегородской уездной администрации. Как правило, любое библиографическое пособие, помимо своей непосредственной задачи – представить соответствующую литературу – имеет и сверхзадачу – послужить импульсом для новых исследований. В настоящее время исчерпывающий библиографам охват все материалов: многие сложнее осуществлять современные издания отсутствуют в регионе и на предмет краеведческого содержания не анализируются. В обращении составителей к тем, кто будет работать с библиографическими указателями, неизменно звучит пожелание новых открытий, в том числе – библиографического характера. Библиографы всегда готовы к откликам и замечаниям по поводу своих работ, всегда рады дополняющей информации. В настоящее время масса интереснейших исследований по литературоведению публикуется в региональных научных сборниках. К сожалению, из-за их малого тиража за пределами регионов зачастую отсутствуют не только сами тексты, но и информация о них. В НГОУНБ все делается для того, чтобы Нижегородский регион стал исключением из этого правила. В последние годы сведения о литературе, издающейся на территории Нижегородского региона, стали доступны широкому кругу пользователей: С 2005 года Отдел краеведческой литературы НГОУНБ ведет электронный каталог краеведческих материалов. Осуществляется подробнейшая аналитическая роспись периодики и научных сборников. На сайте НГОУНБ можно получить аннотированную библиографическую информацию обо всех исследованиях, опубликованных в нижегородских научных сборниках (6). Возможно, когда-нибудь материалы Нижегородской летописи целиком вольются в электронный каталог Нижегородской областной библиотеки и таким образом будут доступны пользователям Интернет. К сожалению, это вряд ли осуществится в ближайшее время. Создаваемый на протяжении десятилетий, систематический краеведческий каталог нуждается в редактировании, а возможно, и в дополнениях. Предстоит огромная работа. Нижегородская летопись полна сокровищ, в планах библиографов-краеведов – во всем объеме и на должном уровне представить их будущим исследователям. ПРИМЕЧАНИЯ 1. М. Горький в нижегородской-горьковской печати 1893-1958: библиогр. указ / Сост. С.А. Хаев, А.Д. Зайдман, В.Е. Успенская; ред. и вступ. ст. Л.М. Фарбера, И.К. Кузьмичева. – Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1960. – 413 с. 2. Борис Петрович Корнилов, 1907-1938: библиогр. указ.: основная лит. о жизни и деятельности Б.П. Корнило-ва: Б.П. Корнилов в нижегородской-горьковской печати / Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка им. В. И. Ленина; сост. Л. И. Шиян; отв. за вып. О.А. Кузнецова. – Н. Новгород: НГОУНБ, 2007. – 46,[1] с.; Николай Иванович Кочин: к 100-летию со дня рождения: биобиблиогр. указ. / Сост. О.Н. Лисятникова;. Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка, Отдел краевед. лит. – Н. Новгород: РИО НГОУНБ, 2002. – 84 с.; Юрий Андреевич Адрианов: библиогр. указ. / Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка, Отдел краевед. лит.; [сост. О.В. Кочеткова]. – Н. Новгород: [РИО НГОУНБ], 1999. – 85 с.; Алексей Иванович Елисеев, 1905-1980: (к 100-летию со дня рождения): биобиблиогр. указ. / Нижегор. гос. универс. науч. б-ка им. В.И. Ленина, Отдел краевед. лит.; сост. Л.И. Шиян; отв. за вып. О.А. Кузнецова. – Н. Новгород: НГОУНБ, 2005. – 35,[1] с.; Юрий Григорьевич Галай: (к 65-летию со дня рождения): биобиблиогр. указ. / Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка; сост.: О.А. Кузнецова, В.А. Митрофанова. – Изд. 2-е, испр. и доп.– Н. Новгород: РИО НГОУНБ, 2010. – 60 с.; Леонид Леонидович Крайнов-Рытов : крат. библиогр. указ. / 3. 4. 5. 6. Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка им. В.И. Ленина; сост. О.А. Кузнецова, Г.А. Ушакова; ред. Н.А. Кузнецова. – Н. Новгород: [РИО НГОУНБ], 2001. – 15,[1] с. А.С. Пушкин и Нижегородский край: библиогр. указ. / Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка им. В.И. Ленина; сост. Л.Е. Кудрина; науч. ред. Д.И. Белкин. – Н. Новгород: НГОУНБ, 1998. – 133,[3] с. А.С. Пушкин и Нижегородский край: библиогр. указ./ Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка им. В.И. Ленина; сост. Л.Е. Кудрина; вступ. ст. Н.М. Фортунатов. – 2-е изд., перераб. и доп. – Н. Новгород: НГОУНБ, 2009. – 223,[1] с. А.П. Чехов и Нижегородский край: библиогр. указ. / Нижегор. гос. обл. универс. науч. б-ка им. В.И. Ленина; сост. Л.П. Селезнева. – Н. Новгород: РИО НГОУНБ, 2010. – 79 с. К сожалению, это касается только продукции издающих организаций, соблюдающих Закон об обязательном экземпляре. Языковой образ провинции Н.В. Ваганова ЧЛЕНИМОСТЬ И ПРОИЗВОДНОСТЬ СЛОЖНЫХ АНГЛИЦИЗМОВ, ЗАИМСТВОВАННЫХ В СОВРЕМЕННЫЙ ПЕРИОД Адаптация (ассимиляция) заимствованного слова подразумевает встраиваемость его в словообразовательную систему языка-реципиента, то есть способность вступать в словообразовательные отношения с другими заимствованными или исконными словами, в результате чего заимствования могут становиться членимыми и\или производными. Проблемы членимости и производности слов рассматривались в трудах многих исследователей (Г.О. Винокур, Н.М. Шанский, В.Н. Немченко, В.В. Лопатин, Е.А. Земская, И.С. Улуханов, М.В. Панов и другие). В лингвистике применяется системный подход к членению слов, основными критериями при определении членимости слов являются формальный (повторяемость морфемы с этим же значением в других словах) и семантический. При этом членимые слова обладают разной степенью членимости. Наибольшей степенью (по шкале, предложенной М.В. Пановым) обладают словообразовательные слова, отношения (и входящие по в двусторонние горизонтальному, и по вертикальному рядам). Слова, входящие в односторонние отношения (только по горизонтальному ряду) имеют меньшую степень членимости. Дистрибуция слов по шкале членимости зависит также и от повторяемости корневых и аффиксальных элементов (уникальные или неуникальные морфемы) в других словах, а также от парадигматических связей уникальных аффиксальных морфем [2:236-239]. К словам, стоящим на первой ступени шкалы членимости М.В. Панова, относятся все производные слова. Но производные слова неоднородны, поскольку включают слова со свободными корнями и со связанными корнями. Обоснованную, четкую градацию производных слов, основанную на типах производности, предложил Иван Алексеевич Ширшов. Он выделил ядерный тип (производные, которые вступают в привативные отношения с производящими, они сложнее производящих и по форме и по смыслу). К ядерному типу относятся слова со свободными корнями (стол – столик). Слова со связанными корнями относятся исследователем или к промежуточному типу или к периферийному типу производности. Различие состоит в том, что к промежуточному типу относятся производные, у которых наличествуют производящие и которые сложнее производящих только по смыслу (физика – физик). К периферийному типу относятся производные с собственно связанными корнями, такие производные вступают друг с другом в эквиполентные отношения, то есть составляют парадигму (закрыть, открыть, прикрыть). Поскольку все композиты являются словами производными, то все они реализуют комбинацию известных типов производности [3:10-12]. Принцип расположения композитов на ступенях членимости, повидимому, такой же, как и для простых слов. Те композиты, которые имеют в составе свободные корни или свободные корни и неуникальные аффиксы, находятся на первой ступени шкалы членимости. Связанность корней в составе компаозитов будет ослаблять их выделимость. Среди этимологически сложных англицизмов, заимствованных в конце XX – начале XXI века, выделяются слова, которые утратили членимость в русском языке (попкорн, гербалайф, пэтчворк и др.) В некотором количестве заимствованных этимологически сложных слов стали выделяться морфемы переходного типа (аффиксоиды): мультипак, мультимедиа, мультиплексор, аквааэробика, аквабилдинг, унисекс, стритбол, акваджогинг, ринкбол или аквафитнес, аффиксальные морфемы: офлайн, офсайд, ауттрейд. Все же большая часть этимологически сложных англицизмов, заимствованных на современном этапе, сохраняет свою структуру и в языке-реципиенте, что является характерной особенностью современных заимствованных композитов. Происходит быстрая словообразовательная адаптация их в языке-реципиенте в силу ряда причин, таких, как одновременное заимствование нескольких однокорневых слов, которые составили словообразовательные гнезда (СГ) в языке-реципиенте (имидж – имиджмейкинг, имиджмейкер, пилинг – пилинг-крем, пилинг-эффект), вхождение в состав СГ, существовавших в русском языке (фронт-офис, кикбоксинг, кикбоксер, кавер-версия, пин-код, прайс-лист, шорт-лист). Все членимые композиты, прошедшие словообразовательную адаптацию в языке-реципиенте, могут быть классифицированы по типам производности и степеням членимости. Самую высокую степень членимости будут иметь сложные англицизмы ядерного-ядерного типа производности. В составе композитов этой группы выделяются корневые морфемы, которые функционируют в русском языке в виде самостоятельных слов (рейтинг-лист, секс-бомба, шоу-бизнес, топ-модель, имидж-трансфер). Место ниже по шкале членимости занимают сложные англицизмы, в составе которых одна корневая морфема является свободной, а вторая – связанной. Такие композиты реализуют ядерно-периферийный тип производности (боди-арт, копиарт, копирайт, герлфренд) или периферийно-ядерный тип (фудцентр, бэк-офис, саундтрек, мейнфрейм) в зависимости от расположения корневых морфем в словах. В некоторых англицизмах данной группы выделяется словообразовательный суффикс (бодибилдинг, бодибилдер, фейсбилдинг, тинэйджер). Самую низкую степень членимости будут иметь заимствованные композиты периферийно-периферийного типов производности (хот-лайн, стритстайл, хардтоп, хардвер). В таких словах выделяются два связанных корня. Некоторые композиты содержат в своем составе также и словообразовательный аффикс (хэдлайнер, хардлайнер). Таким образом, современные сложные англицизмы характеризуются быстротой словообразовательной адаптации в языке-реципиенте. Пройдя этап опрощения, большая часть их становится членимой и получает производность. ЛИТЕРАТУРА 1. Земская Е.А. Словообразование как деятельность – М.: Наука, 1992. – 220 с. 2. Панов М.В. О степенях членимости слов // Развитие современного русского языка. 1972. Словообразование. Членимость слова. – М., 1975. С. 234 – 239. 3. Ширшов И.А. Концепция гнездового толково-словообразовательного словаря // Актуальные проблемы современной русской лексикографии. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. – Елец,2003. С. 8-14. Е.А. Жданова ЦЕНТРАЛЬНЫЕ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИСТОЧНИКИ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ПРИ СОСТАВЛЕНИИ СЛОВАРЕЙ НОВЫХ СЛОВ Издание словарей новых слов – относительная новая, но уже вполне оформившаяся отрасль отечественной лексикографии. Первые словари неологизмов появились в 70-е годы ХХ века, и издание такого типа лексикографических справочников продолжается до сих пор при активном участии Института лингвистических исследований РАН. Ценность и значимость словарей серии «Новое в русской лексике» несомненна: они имеют практическое приложение, необходимы для редакторов, переводчиков, журналистов, преподавателей. Словари новых слов могут быть интересны для ученых-теоретиков и могут рассматриваться как дополнительные или основные источники при изучении лексики того или иного периода. Как отмечает Е.А. Земская, «издаваемая регулярно серия словарей новых слов и значений служит интересным документированным свидетельством того, как, за счет каких ресурсов развивается словарный состав современного русского языка» [3:40]. По предположению исследовательницы, «каждый из выпусков словаря дает в общем виде примерно одинаковое представление об общей картине словопроизводства нашего времени» [3:40]. За несколько десятилетий серия словарей неологизмов зарекомендовала себя как авторитетный источник для лингвистических исследований, на который ссылаются в том числе и составители академических толковых словарей русского литературного языка. Как отмечает ответственный редактор словаря «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 90-х годов ХХ века» (далее – НСЗ-90-х) Т.Н. Буцева, «с самого начала работы над словарями новых слов подчеркивалась научная направленность этих изданий» [1:9]. Поэтому особенно важным становится вопрос об источниках, из которых делается выборка, на базе которых создаются картотеки словарей новых слов. Изначально, еще в середине ХХ века, основоположники академической неографии Ю.С. Сорокин и Н.З. Котелова в качестве источников рассматривали только центральные издания: «В целях ограничения основного содержания справочника литературным языком был строго ограничен круг источников. В список основных источников <…> были включены только центральные издания, рассчитанные на широкий круг читателей<…>» [4:8]. Авторы первого словаря новых слов («Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов») подчеркивают, что отбор источников делался тщательно и продуманно, «выбор источников требовал самого серьезного внимания» [4:10]. Новые слова извлекались из источников, которые, «будучи в лучшем смысле этого слова популярными, обращенными к широкому кругу читателей, вместе с тем по природе своей обладали бы необходимой «чуткостью» к новому в языке, фиксировали бы эти новшества» художественных [4:10]. Выборке произведений, подвергались представленные не только в тексты литературно- художественных журналах, но и научно-популярные произведения и тексты общественно-политической тематики. Однако с течением времени принципы отбора источников, на которые опираются составители этого типа словарей, несколько изменились. Так, последний изданный словарь НСЗ-90-х, опубликованный в 2009 году, является переходным словарем, который сочетает принципы традиционной «бумажной» лексикографии и лексикографии компьютерной, опирающейся на электронные источники. Наиболее подходящим источником для неографической работы авторами словаря был признан сетевой ресурс Интегрум (www.integrum.ru), в информационно-поисковой базе которого представлена практически вся центральная и региональная пресса. В предисловии к словарю НСЗ-90-х Т.Н. Буцева отмечает, что использование этого сетевого ресурса «значительно расширило возможности неографов, во многом изменило характер их работы и подготавливаемых ими изданий» [2:5]. Интегрум сейчас является одним из самых крупных корпусов русского языка, в его базах на начало 2010 хранится более 400 миллионов документов из 6642 источников, что позволяет неографам делать выборку не только из центральных, но и из региональных источников. В словаре НСЗ-90-х в качестве источников для выборки впервые в истории неографии используется не только центральная, но и региональная пресса. Все источники можно разделить на три группы: центральные издания, петербургские издания и другие региональные издания (всего – более 500 изданий, для сравнения, словарь «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов» имеет около 120 источников). Большую часть источников составляют центральные газеты и журналы («АиФ» (с приложениями), «Коммерсантъ» (с приложениями), «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Независимая газета», «Российская газета» и т.д.), что вполне предсказуемо. Материалом для словаря послужили и разного рода тематические издания (журнал для автолюбителей «За рулем»; специальные издания «Вестник связи», «Вопросы философии», «Дипломатический вестник», «Компьютерра», «Спецназ России» и т.д.). Также большую группу источников составляют петербургские издания (например, газеты «Новый Петербург», «Утро Петербурга», «Санкт-Петербургские Ведомости» и т.д.). Привлечение этих изданий объясняется, вероятно, и внешними причинами: Институт лингвистических исследований, при котором издаются словари, находится в Санкт-Петербурге. Региональные источники впервые представлены в неографическом издании, ранее они неологами не обследовались. Их относительно немного, но они охватывают самые разные регионы: отмечаются издания Дальнего Востока и Сибири («Тихоокеанская звезда», «Молодой Дальневосточник», Вечерний Новосибирск» и т.д.), Урала («Вечерний Челябинск», «Уральский рабочий»), Центральной России и Поволжья («Белгородская правда», «Вечерняя Казань», «Северный край» и т.д.), издания Северо-Западного региона. Несмотря на такое разнообразие региональных источников, иллюстрации к неологизмам приводятся, в первую очередь, Новообразования, из центральных или проиллюстрированные петербургских цитатами источников. из только региональной прессы, – редкость (хотя такие случаи тоже имеют место). Интересно, что региональные источники достаточно последовательно цитируются при неологизмах обиходно-бытовой тематики, связанных с повседневной жизнью людей, но реже иллюстрируют новообразования, относящиеся к общественно-политической сфере. В целом, можно отметить, что обращение к региональным источникам, связанное, вероятно, с использованием новых технологий, позволяет более репрезентативно представить лексические инновации, наглядно показать, что зафиксированные в словарях неологизмы – явление, не ограниченное определенной территорией, а характеризующее в целом русский язык на современном этапе. ЛИТЕРАТУРА Буцева Т.Н. Итог развития и современное состояние неологического направления русской академической лексикографии // Русская академическая неография (к 40-летию научного направления): Материалы Международной конференции. – СПб.: Изд-во «Лемма», 2006. с. 7-14 Буцева Т.Н., Левашов Е.А. Введение // Новые слова и значения. Словарьсправочник по материалам прессы и литературы 90-х годов ХХ века: В 2 т. / Отв. ред. Т.Н. Буцева. Ин-т лингвистических исследований РАН. – Спб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2009. – 815 с. Земская Е.А. Словообразование как деятельность / Е.А. Земская. Отв. ред. Д.Н. Шмелев. Изд. 4-е. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. – 224 с. Котелова Н.З., Сорокин Ю.С. Из предисловия к словарю «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов» // Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 90-х годов ХХ века: В 2 т. / Отв. ред. Т.Н. Буцева. Ин-т лингвистических исследований РАН. – Спб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2009. – 815 с. Г.А. Иванова ЭРГОНИМЫ В ОНОМАСТИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА (НА МАТЕРИАЛЕ НАЗВАНИЙ ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ, КОММЕРЧЕСКИХ, МЕДИЦИНСКИХ И СПОРТИВНЫХ ОБЪЕКТОВ Г. КИРОВА) Эргонимами (от греч. ergon – работа) называются собственные наименования деловых объединений людей в производственной, научной, политической, коммерческой, культурной, спортивной и других сферах [2:151].Тесно связанная с жизнью общества, с жизнью города, эргономия представляет собой «живой мир постоянно изменяющихся, вновь нарождающихся и умирающих названий» [1:143]. Современные эргонимы, обладающие оригинальной графической формой, ярко выраженной смысловой нагрузкой, экстралингвистическим фоном, представляют для языковедов особый интерес. Кроме основной – номинативной – функции (обозначение соответствующих объектов действительности – производственных и коммерческих предприятий, фирм, медицинских центров, магазинов и т. д.; ср. Стоматология, Центральный универмаг, Автосервис, ВятГГУ), эргонимы могут выполнять в акте коммуникации особые функции: информационную (информируют о товарах и услугах; ср. Продукты, Обувь, Фитнес-центр, Автомойка) и функцию воздействия (воздействуют на эмоциональную сферу человека с целью привлечения внимания, формирования интереса к объекту). Воздействие на потенциального потребителя услуг или покупателя оказывает как внутренняя, так и внешняя сторона эргонимов. Содержательная структура онимов может включать эмоциональнооценочные компоненты, относящиеся к прагматическому слою значения языковой единицы. Так, усеченные и сокращенные варианты заимствованных слов (ср. евро- < европейский и вип < англ. VIP – сокр. very important person), сохраняющие исходную семантику и выступающие в качестве префиксоидов (ср. Евростиль, Евроокна, Евродвери, Евросвет, Евромебель и Вип-мойка, Вип-салон, Вип-кафе, VIP-одежда, VIP-дент, VIP-обувь, VIP-отдых, VIP House и др.), приобретают положительную оценочность и являются «магическим» средством привлечения внимания неискушенного потребителя услуг. Средством привлечения внимания является также звуковая оболочка некоторых слов-онимов. К последним относятся узуальные женские имена и не имеющие узуальной основы фонетические имена-окказионализмы, формирующие у адресата положительные эмоции посредством сочетания определенных звуков. Ср. названия-имена Анна (салон красоты), Агата (кафе), Алиса (агентство недвижимости), Диана (салон красоты), Мария (кафе) и фонетические окказионализмы Аделанте (магазин-салон париков и шиньонов), Альда (стоматология). В эргонимическом воздействие онимов пространстве связано прежде г. Кирова всего с эмоциональное трансформацией (варьированием) их формальной, графической, стороны. Графическая трансформация онимов – эффективный прием быстрого привлечения внимания адресата. Видоизменение формальной стороны эргонима осуществляется, как правило, при помощи графем латинского алфавита. Посредством латиницы передается отдельная графема (магазин ДивиZион, бар КаZантип, медицинский центр МЕDИ, магазин Vинтаж), сочетание графем (магазин молодежной одежды ЗаноZA, автокинотеатр PROжектор), часть слова (например, суффикс –ов оформляется в виде английского -off по аналогии со Смирнoff; ср. магазины МобилOFF и НоутбукOFF, кофейня Шоколадoff), целое слово (мужской клуб Malina, магазин женской одежды Gipnoz) или сочетание слов (ресторан японской кухни Shire hari). Графическая трансформация эргонимов может быть связана также с использованием других графических средств: 1) цифр (кафе Ве4ер; магазин мужской одежды из Дании 4YOU; в последнем примере наблюдается языковая игра, основанная на омофонии английских слов for ‘для’ и four ‘четыре’; первоначально FOR YOU – для вас); 2) архаичных элементов кириллического алфавита (горнолыжный комплекс КалинкаМорозовъ, Ломбардъ, магазин строительных материалов и сухих жаростойких смесей Печникъ); 3) инновационных «графем» (Мороз&Ко, Информационное к@фе, магазин мужской одежды $eMEN, компания по ремонту офисов и квартир €СТИЛЬ, риэлтерская компания Гарант+, магазин печей и каминов Печник.ru); 4) пунктуационных знаков (магазин мужской одежды OxSTIN, салон обуви V.I.P., магазин-салон париков и шиньонов !Аделанте!); 5) апострофа (компания по организации и проведению мероприятий любого уровня Kompro’Miss, кафе Гранд’Ъ персона); 6) дефиса (фитнес-клуб L-FOX, компания печатей, штампов и гравировок Профи-штамп, салон красоты Арт-студия). Значимым является отсутствие пробела между соседними словами (компонентами составного наменования) – оно ведет к графической интеграции слов (например, газета PROгород). Графическая интеграция может осложняться в некоторых случаях междусловной аппликацией графем (сауна Taziclub < tazic club; магазин КуПИломатериал < купи пиломатериал). Отдельные графемы в составе эргонимов (преимущественно графема о) могут заменяться пиктограммами: столовая Сели-п¤ели, турагентство В5яж-тур, магазин цветов МагнUлия, интим-салон Л<велас, торговый центр Глßбус. Многие эргонимы – «последствие» языковой игры с внутренней формой слова: это актуализация внутренней формы слова или поиски новой внутренней формы (ложное этимологизирование), сопровождаемые иногда сознательным нарушением норм орфографии (ср. компания ритуальных услуг ПАМЯТЬники и кафе КафЕШЬка). Актуализация внутренней формы осуществляется при помощи прописных букв (парикмахерская ЭЙforiЯ) или латиницы (аптека TerraПи), а также при помощи сочетания разных графических средств (компания по организации и проведению любых праздников PRемьерА). Следует заметить, что каламбурное переосмысление существующих в языке номинаций часто немотивированно, обусловлено модой и потому – безвкусно (например, ИгруХА – название игорного заведения). Немотивированная актуализация части слова присуща многим городским эргонимам (ср.: АвтомойКА, АвтостоянКА, магазин молодежной одежды ЗаноZA, автокинотеатр PROжектор). Среди эргонимов г. Кирова достаточно редко встречается использование таких эффективных средств акцентирования внимания, как графическая метафора и графическая зевгма. Ср. графическую метафору $eMEN (магазин мужской одежды), где знак $, с одной стороны, равнозначен букве С, с другой – является символом материального Я благосостояния мужчины; и графическую зевгму МОДНА женской одежды). (магазин Нередко погоня за эмоциональностью, выразительностью, оригинальностью названия приводит к комическому эффекту. Подобный феномен наблюдается, например, при объединении в составе эргонима не сочетающихся семантически, грамматически, графически лексических компонентов (ср.: Бутик Second Hand, туристическая компания Кокос тур, кафе-блинная Fast блин, центр красоты Спартак Beauty), а также при игнорировании реальной полисемии слова и вызываемых словом ассоциаций (ср.: оздоровительный центр Градус Цельсия, бар Черепаха и др.). Итак, эргонимия г. Кирова характеризуется активным варьированием графических средств: применением латинской графики, инновационных графем, символов, заимствованных из языка Интернета. С одной стороны, это свидетельствует о лингвокреативной способности создателей городских эргонимов. С другой стороны, номинаторы не обладают в должной мере соответствующей языковой компетенцией, не чувствуют те языковые возможности, которые можно использовать в разработке названий. Факты вовлечения онимов в поле языковой игры с целью выражения эмоционально-экспрессивной оценки не всегда представляются удачными. Необходимо изображений, а не просто комбинирование формирование визуального графем, символов, (графического) образа, соответствующего основной идее и удовлетворяющего требованиям, предъявляемым к ономастической лексике [3:18]. Только комплексный подход, совместная работа лингвистов, графических дизайнеров, стилистов позволит разработать и создать оригинальные, индивидуальные и запоминающиеся названия, которые станут лицом фирмы, компании, магазина и т.д. В этой связи интересным представляется «художественный проект» известного рок-музыканта Андрея Макаревича, руководителя группы «Машина времени». Суть его заключается в переоформлении вывесок центральной, исторической, части города Кирова «в эстетике конца XIX века». По мнению А. Макаревича, современные безвкусные вывески портят внешний вид города, его своеобразную купеческую архитектуру. Безусловно, с ним нельзя не согласиться. ЛИТЕРАТУРА 1. Петрищева Е.Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. – М., 1978. 2. Подольская Н.В. Словарь русской ономастической терминологии. – М., 1988. 3. Шаповал В.Н. Власть слова (Лингвистическая экспертиза названий продуктов и брендов). – М., 2004. Т.В. Мякишева ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СРЕДСТВ ЯЗЫКОВОГО МАНИПУЛИРОВАНИЯ В РЕГИОНАЛЬНОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ Средства массовой информации играют значительную роль в жизни современного общества. Мы оцениваем политические события и фигуры, реагируем на происходящие в обществе изменения, руководствуясь информацией, полученной из газет, электронных источников, телевидения. Важнейшие функции СМИ – оперативное сообщение, по возможности полная и достоверная информация, общественный контроль за теми, кто стоит у власти, – в современном обществе значительно трансформируются. Все чаще средства массовой информации служат интересам самой власти, выражают и продвигают ее мнения и идеи, поэтому их сложно назвать беспристрастными к передаваемой информации. Журналисты используют самые разные методы информационного воздействия на общество, прибегая к использованию средств манипулирования сознанием людей, прежде всего с помощью языка. Ведь язык – одно из мощнейших орудий в руках человека. Под языковой манипуляцией понимаются «приемы непрямого воздействия на слушающего или читателя, когда идеи, которые необходимо внушить ему, не высказываются прямо, а навязываются ему исподволь путем использования возможностей, предоставляемых языковыми механизмами» [1:461]. Цель манипуляции – склонить манипулируемое лицо к определенным выводам, оценкам, выгодным для адресанта данной коммуникации. Для этого задействуется широкий спектр лингвистических единиц различных уровней: лексического, грамматического, стилистического, прагматического. Региональный политический дискурс характеризуется большой активностью, что находит отражение в разнообразии используемых средств языкового воздействия. Рассматривая лексическое наполнение печатных текстов (а это наиболее чувствительная к происходящим в обществе изменениям часть языковой системы), следует обратить внимание на выбор слов авторами статей в региональной прессе. Выбор слова может стать средством навязывания определенных взглядов адресату сообщения. При этом в лексическое значение включается информация не только о самом описываемом предмете, но и об участниках и особенностях конкретной коммуникативной ситуации, то есть дополнительные семантические коннотации. Это можно подтвердить следующим отрывком: Как отразится благое начинание на рядовых россиянах? Мы попытались выяснить, в чем же заключаются плюсы и очевидные минусы обязательной страховки в общественном транспорте. [Нижегородский рабочий, № 173/16927 от 11.10.2010] В описанном контексте в ассоциативный ряд прилагательного благой попадает известный фразеологизм благими намерениями устлана дорога в ад, использующийся для обозначения ситуаций, когда самые добрые и гуманные цели приводят к противоположному результату. Тем самым высказывание приобретает и легкий оттенок иронии. Очень часто журналисты в своих статьях используют иноязычные слова: инновация и производные от него, обозначающие ‘нечто новое, являющееся достижением научно-технического прогресса’, праймериз ‘внутрипартийные выборы’ и другие. Эти слова еще недостаточно освоены языком, имеют размытое, неопределенное значение для адресата сообщения, поэтому не несут достаточной смысловой нагрузки и в итоге превращаются в речевые штампы. Иногда авторы статей заменяют иноязычным словом русский аналог, имеющий отрицательные коннотации. Таково, например, слово креатура ‘лицо, выдвинувшееся на высокий пост, благодаря чьему-то покровительству’ вместо прежних ставленник, протеже. Оно переводит высказывание в нейтральный план, негативная окраска стирается. Любая газетная публикация отражает не столько объективную информацию, сколько субъективную точку зрения журналиста. Цель ее не только сообщить о некоем свершившемся факте, но привести читателя к желательным для автора выводам. Сейчас стражи порядка выясняют, откуда у народного избранника поддельные купюры. Ничего удивительного. Мы давно подозревали, что в политике все фальшиво – слова, обещания, любовь к избирателям. Теперь вот выяснилось, что еще и деньги [Новое дело, № 43/579 от 28.10.-03.11.2010]. За счет соединения в контексте глаголов подозревали и выяснилось предположение воспринимается читателем как однозначное утверждение, кроме того, в высказывании актуализируется основное прямое значение слова фальшивый, что создает дополнительный негативный оттенок. Описанные языковые единицы вне контекста не обладают воздействующим эффектом. Их манипулятивный потенциал «реализуется в условиях текстового целого, объединенного коммуникативной интенцией автора соблазнить, убедить, побудить адресата к принятию какого-либо решения или к какому-либо действию» [2:33]. Таким образом, ключевыми в вопросе использования манипулятивных приемов оказываются цель, которую преследовал автор конкретного газетного материала. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). – М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. – 576 с. Чернявская В.Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия: учеб. пособие. – М.: Флинта: Наука, 2006. – 136 с. Н.А. Самыличева КУЛЬТУРНЫЕ ДОМИНАНТЫ В ДЕРИВАЦИОННЫХ ПРОЦЕССАХ (НА МАТЕРИАЛЕ ТЕКСТОВ НИЖЕГОРОДСКИХ СМИ) «Ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке» [1], являются одним из важнейших компонентов языковой картины мира. Все, что может быть истолковано в терминах оценочности, принадлежит к кругу национальной культуры [2]. Культурные доминанты тесно связаны с содержательным аспектом коммуникации и системой ценностных представлений, бытующих в обществе. Культурные доминанты в языке объективно выделяются посредством выборки и изучения лексических и фразеологических единиц, прецедентных текстов из разных источников. Одним из вспомогательных средств изучения культурных доминант в языке исследователи считают также внутреннюю форму слова [1], которая играет особую роль в выражении культурно окрашенного прагматического смысла. Показателем и выразителем определенных ценностных установок в обществе, повидимому, являются и новообразования, в которых внутренняя форма выступает в наиболее обнаженном виде. Такие новообразования широко представлены в современных медийных текстах. Свойственная экспрессивности языку и современных оценочности газет наблюдается высокая и на степень уровне словообразования. При выявлении культурных доминант в современных словообразовательных определенные части процессах следует словообразовательного учитывать, во-первых, механизма, во-вторых, прецедентные тексты, вовлеченные в деривационные процессы, в-третьих, другие прецедентные феномены, в частности прецедентные имена, на базе которых осуществляется словообразование. Современные неологизмы, отражая сложную и противоречивую российскую действительность, образуются по разным словообразовательным моделям узуального и окказионального характера, с помощью различных деривационных средств. Словообразовательные неологизмы в медийных текстах отражают актуальные социальные реалии современной российской действительности через призму журналистского восприятия или восприятия тех или иных носителей языка, представленных в публикации. Объектом социальной оценки становятся актуальные события и знаковые фигуры экономики и политической жизни страны, представители шоу-бизнеса и поп-культуры. Отсюда ярко выраженная экспрессия и оценочность, как правило, негативная, связанная с определенными словообразовательными средствами, основами и (или) их сочетаемостью. В выражении социальной оценки активно участвуют как исконные, так и заимствованные аффиксы и аффиксоиды. К ним, в частности, относятся префиксы и префиксоиды: около- обычно с оттенком «примыкающий к…» и отрицательно оценочной экспрессией (Подпольный бизнес на околодепутатских «ксивах» цветет и пахнет // Наша Версия, 19-25.07.2010); недо- с семантикой неполноценности предмета …Агния [Дитковските] с Ромой [Кенга] сняли симпатичное недоэротическое музыкальное видео, чем породили ложные слухи о своем романе // Московский комсомолец в НН, №5, 27.01-03.02.2010; анти- со значением противоположности, отрицания (Люди выходили на улицу с откровенно антиправительственными и «антипутинскими» лозунгами // Ленинская смена, №6, 5.02-11.02.2009; Модная антимода. «Фрик» в переводе с жаргонного английского – «сумасшедший», «бешеный», «нелепо одетый». Стиль фрик делает людей свободными // АиФ-НН, №10, 04.03-10.03.2009); про- со значением «сторонник кого- или чего-нибудь, действующий в чьих-либо интересах» (…аналитики уверяли, что если Сергей Тигипко получит третий по количеству голосов результат, то призовет свой электорат голосовать за Тимошенко. Но, возможно, это версия только «протимошенковских» политологов // Московский комсомолец в НН, №4, 20-27.01.2010); префиксоид лже- с семантикой неистинности, мнимости, ложности (В Совете Европы "МК" рассказали о лжепандемии…паника, связанная с распространением свиного гриппа, была на самом деле спровоцирована фармацевтическими компаниями // Московский комсомолец в НН, №4, 2027.01.2010); псевдо- (Вариант телефонного мошенничества с участием «псевдородственников» с успехом проворачивается уже не первый год! // Проспект, №3, 19.01.2010); супер- с указанием на высокую степень качества, признака (ННГУ должен стать суперуниверситетом! <…> мы относимся к вузам, составляющим элиту российского образования // АиФ-НН, №1, 30.12.0912.01.2010; ННГУ в 2006 году стал победителем национального проекта в сфере образования, материальную базу мы уже здорово обновили. Теперь это будет просто супербаза // АиФ-НН, №1, 30.12.09-12.01.2010). В суффиксальных новообразованиях в качестве оценочного средства используются следующие суффиксы и суффиксоиды: разговорно-жаргонный суффикс -ак (Если духовность превратили в «духовняк», то о чем мы говорим? // Новая газета, 02.07.2010); отвлеченный суффикс -щин(а) с оттенком неодобрения (Гайдар был сторонником неолиберального перехода к рынку, то есть предполагающего шоковую терапию для экономики и общества, которая опирается на "железную руку" и такое же железное, безжалостное сердце власти. А уж после такой «пиночетовщины» рынок якобы уже сам начнет всем руководить // Московский комсомолец в НН, №5, 27.0103.02.2010); суффиксы отвлеченной семантики -ость, -изм, которые в сочетании с основами определенной семантики образуют названия актуальных, в том числе негативных, социальных явлений, катаклизмов, социальных болезней нашего общества (Телекомпании и впрямь стремятся к максимальной «смотрибельности» // Проспект, №3, 19.01.2010; В целях гигиены, удовольствия и профилактики «бомжизма» вольный путешественник должен регулярно мыться…// АиФ-НН, №21, 20.0526.05.2009); суффиксоид – стан (Еще в начале 90-х годов Нижегородская область была «столицей реформ», одним из центров демократии и краем непуганых журналистов. И вот мы сразу станем «Нижегородстаном» во главе с Валерием Шаймиевичем Шанцевым? // Ленинская смена, 22.07.2010). Ярким экспрессивно-оценочным средством являются новообразования-гибриды, в которых происходит произвольное (без ориентации на тождественных морфемные частей границы) исходных слов: совмещение формально- ОЧЕРЕДЬной ажиотаж. Автолюбители томятся в ожидании. Нижний Новгород стал вторым городом после Москвы по активности сдачи автохлама в утиль // Аргументы и факты – Нижний Новгород, 28.04-04.05.2010; ЕвГЕНИЙ фигурного катания // Московский комсомолец в НН, №5, 27.01-03.02.2010; «СМИшные» ответы…Не успеет Георгий Молокин обозначить проблему, вопрос власти задать, на него сразу следует ответ от чиновников – либо в другой передаче, либо на деле, какими-либо решениями // АиФ-НН, №21, 26.05-01.06.2010. Характерной чертой словотворчества в современных российских СМИ стало активное вовлечение в деривационные процессы разного рода прецедентных текстов. Узуальное слово в составе прецедентного текста может выступать в качестве конкретного образца для новообразования: Кроме того, несмотря на глобальную e-mailизацию всей страны, по- прежнему актуальным остается вопрос факс-связи // Комсомольская правда – Нижний Новгород, 21.04.2006; В студии первого канала Владимир Жириновский в бирюзовом пиджаке поднимается с Надеждой Бабкиной и говорит, что теперь начнется «сочинизация» всей страны // Комсомольская правда – Нижний Новгород, 06.07.2007. Узуальное слово в составе прецедентного текста может стать исходным для новообразования: Форменное одевательство. Что делать, если учителя заставляют детей ходить в школу в форме // Понедельник, 05.10.2009. Прецедентная ссылка как лингвокультурный феномен, по мнению ученых, является своеобразным средством «инкультурации» текста [2]. В словообразовательных процессах активно участвуют и такие прецедентные феномены, как антропонимы: «Барбимании» повториться уже не суждено, но эта игрушка стала такой же традиционной, как плюшевый мишка или желтая резиновая уточка для купания // Ленинская смена, 12-18.03.2009. Как правило, новообразования на базе собственных имен отличаются негативной экспрессией, носят иронический характер. Таким образом, социальная ориентированность и оценочный характер новообразований в СМИ отражают специфику языковой картины мира различных представителей современного российского социума и общества в целом. Умелое использование журналистами экспрессивных деривационных средств и прецедентных феноменов в процессе словотворчества способствует акцентированию внимания читателя на актуальных общественных проблемах, актуализирует имеющиеся у читателя культурологические знания и содействует расширению образовательного пространства в современном обществе. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. – Волгоград: Перемена, 2002. С.166-205 – Электронный ресурс, код доступа: http://philologos.narod.ru/ling/karasik.htm Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М.: Языки русской культуры, 1996. М.В. Сандакова КАВЫЧКИ В РЕГИОНАЛЬНОЙ ПРЕССЕ (НА МАТЕРИАЛЕ КИРОВСКИХ ГАЗЕТ) В использовании кавычек различаются две основные сферы: а) оформление прямой речи и цитат на письме; б) графическое выделение некоторых элементов высказывания с особыми стилистическими или прагматическими целями. Если в первой сфере кавычки строго регламентированы правилами пунктуации, то во второй сфере, о которой пойдёт речь, строгость отсутствует и многие случаи постановки кавычек факультативны. В справочнике «Правила русской орфографии и пунктуации» 1956 года говорится: «Кавычками выделяются: слова, употребляемые не в своём обычном значении; слова, употребляемые иронически; слова, впервые предлагаемые или, наоборот, устарелые и необычные и т. п., например: «...Мы в литературе высоко чтим «табель о рангах» и боимся говорить вслух правду о «высоких персонах» (Белинский)» [9:108-109]. Справочники последующих лет содержат некоторые дополнения, причём приводят неодинаковые перечни употребления кавычек [ср. 11;10;2]. Все имеющиеся в литературе рекомендации, по замечанию Б.С. Шварцкопфа, могут рассматриваться «как широкая сфера оценки пишущим письменного слова» [14:374]. Обобщая данные разных источников, можно назвать следующие случаи выделения кавычками отдельных слов и словосочетаний: – иностилевые (в широком понимании) вкрапления в тексте (слова, относящиеся к другому по сравнению с общим контекстом стилю; слова, принадлежащие другой подсистеме языка); – употребление редких и необычных слов (малочастотные слова; слова пассивного словарного состава языка; окказионализмы); – необычный режим употребления слов (переносное значение; ирония). Проблеме кавычек посвящена работа Б.С. Шварцкопфа, где автор выделяет четыре функции факультативных кавычек: 1) кавычки служат для привлечения к слову/выражению внимания читателя; 2) кавычки отмечают переносное значение/употребление языкового средства; 3) кавычки служат для выражения иронии, отрицательного отношения к описываемой реалии; 4) кавычки выражают метаязыковую оценку языковых средств [14]. Данные функции уже становились предметом изучения [5]. В газетных и журнальных текстах нередко наблюдаются случаи неоправданно расширительного использования кавычек. О проблеме злоупотребления кавычками в прессе лингвисты высказывались неоднократно [1;2;13 и др.]. Так, Н.С. Валгина пишет, что в печати иногда «выделяются якобы необычно употреблённые слова» [2:266]. Б.С. Шварцкопф отмечает неоправданное употребление в кавычках метафор, а также случаи «перестраховки», когда с помощью кавычек автор стремится показать, что определённые не принадлежащие литературному языку слова и словосочетания, которые он вынужден употребить, его речи вовсе не присущи (брать «на пушку» и под.) [13]. Цель этой статьи – описание употребления кавычек на материале газет города Кирова. Как представляется, в региональной прессе есть некоторые специфические особенности использования частности случаи их немотивированной постановки. кавычек, в 1) Кавычки и метафора. Слово в метафорическом значении может быть заключено в кавычки. Для газетного текста характерно выделение индивидуально- авторских метафор. Кавычки при этом выступают как своеобразный графический маркер необычности употребления слова, обращают на него внимание читателя: …Решив отремонтировать дорогу способом нанесения защитного слоя устройством поверхностной обработки, именно так он называется на «фигурном» языке дорожников, сделали 18 км. (Вятский край. 03. 11. 2010). В кавычках могут употребляться метафоры, представляющие собой семантические неологизмы, новизна которых ощущается автором: До зарплаты можно и пояс затянуть. А вот когда ещё я браслет куплю на таких «шоколадных» условиях? (Источник новостей. 08. 10. 2010). Кавычки возможны в контексте с развёрнутой метафорой, создаваемой совокупностью слов одного тематического поля. Поскольку носителем образа в развёрнутой метафоре «является группа ассоциативно… связанных единиц» [7:136], кавычки в этом случае актуализируют семантические связи в тексте, например: «ЭкспрессВолга»: как на пластиковой карте «доплыть» до мечты [заголовок]. …Валерий Михайлович… любит путешествовать… Есть у Валерия Михайловича маленькая и недешёвая мечта – лодка с мотором, чтоб «удить с собственного борта». (Вести – Вятка. 11.10.2010). Метафорой доплыть, семантически связанной со словами путешествовать, лодка, борт, Волга («Экспресс-Волга» – название банка), автор дополняет картину путешествия по реке. Ещё пример – ироническая метафора в описании арбузной свалки: Вырастить арбуз в огороде даже в нынешнее жаркое лето для вятского садовода – дело хлопотное… Но в понедельник около садоводческого общества «Пенсионер»… за ночь «выросла» почти тонна арбузов! Только радости людям от такого «урожая» нет никакой. (Вятский край. 28.07.2010). Привычные, стёршиеся узуальные метафоры вряд ли нуждаются в специальном выделении. Однако журналисты порой склонны акцентировать и их, ср.: Оригинальные сюрпризы «подогревают» чувства. (Семья. 2010. № 10). Это обувь нового поколения – она красива, удобна и очень надёжна. Не надо бояться, что после первых погодных «испытаний» отпадёт подошва… (Вятский край. 22.06.2002). 2) Кавычки и метонимия. Значения, образованные по регулярным метонимическим моделям, как правило, выполняют номинативную функцию и в кавычках не нуждаются. К кавычкам авторы прибегают для выделения нерегулярных метонимических значений, которые могут быть образными. Ср., например, труба как обозначение нефтегазовой отрасли и экспорта сырья: …«Деловая Россия» объединяет бизнесменов из несырьевого сектора, а Путин считается приверженцем «трубы»… (Вятский край. 19.10.2010). 3) Кавычки и каламбур. Журналисты довольно часто прибегают к каламбурной игре. Обычно каламбур бывает основан на «смысловом объединении в одном контексте либо разных значений одного слова, либо разных слов (словосочетаний), тождественных или сходных по звучанию» [12:490]. Кавычки при каламбурной игре факультативны, но, как показывают наблюдения, авторы статей в кировских газетах предпочитают пользоваться этим знаком: …В вузе доктор учился, «сдавая» за экзамены и зачёты энную сумму в пользу преподавателя. (Вятский край. 15.10.2010). В последнее время мой любимый продовольственный магазин… «испортился». <…> Сыр купила со странным запахом – пришлось вернуть. Салат оказался прокисшим… (Вятский край. 23.10.2009). 4) Кавычки и ироническое употребление слова Заключение в кавычки слов, употребляемых иронически, – вполне обычное явление, в том числе в мистификация, публицистике. Под преднамеренное иронией понимается несоответствие «языковая буквального и подразумеваемого смысла слов или высказывания в целом…» [4:30]. Обычно ирония «имеет своей целью дискредитацию объекта путём «косвенной критики» [6:122]. Кавычки при ироническом употреблении слова или словосочетания отнюдь не обязательны. Некоторым видам иронии вообще свойственно употребляться без кавычек. Так, в кавычках не нуждается скрытая, замаскированная ирония, когда «говорящий или пишущий не хочет, чтобы его иронию поняли, и получает от этого удовольствие» [3:25]. Использование кавычек в этом случае только нарушило бы авторскую установку. Кроме того, кавычки противопоказаны в случае, если автор пользуется приёмом речевой маски (например, маски невежды, глупца, наивного и доверчивого человека, подлого и злобного человека, скептика и др.), см. о речевых масках иронизирующего в [3:5662]. В целом, ирония, какой бы завуалированной и тонкой она ни была, обычно бывает рассчитана на адекватное понимание истинного смысла и не нуждается в графической подсказке. Однако если автор не уверен в том, что будет понят правильно, или хочет особо акцентировать иронически употреблённое слово, кавычки могут быть использованы: – Сначала мы порывались подойти к очередной звезде и сделать фото на память. Потом привыкли, почувствовали, что тут все на равных. – Вот так «скромно»… (Вятский край. 05.04.2010). …С-ов… решил «попасть» в дорожно-транспортное происшествие на своём автомобиле «Ауди» для того, чтобы получить страховку по ОСАГО. Прибывшие на место «происшествия» сотрудники милиции усомнились в факте ДТП… (Вятский край. 03.09.2010). …Других-то мужиков нет, только бабы на себе поля пашут. Вот и стал председателем колхоза – «грамотный» был, полкласса образование. (Вятский край. 29.10.2010). Стилистически хуже выглядит устная речь, когда говорящий, опасаясь быть понятым превратно, вводит комментарий – слова «в кавычках» – прямо в высказывание: Команда скатилась на пятнадцатое место. Меня, как тренера, такой хороший в кавычках результат, конечно, разочаровал. (Из радиопередачи). Поскольку ироническое употребление порождает семантическую и оценочную противоположность или отрицание, наличие кавычек может провоцировать именно такое прочтение слова в тексте, даже если автор и не имел цели его задать. Неоправданное употребление кавычек способно создать эффект иронии, не предусмотренной автором. …На литературном вечере… в Кировской областной библиотеке имени А.И. Герцена запомнились слова «патриарха литераторов вятских» В А. Ситникова… (Кировская правда. 01. 06. 2010). Писатель и журналист Владимир Ситников – действительно один из старейших и уважаемых кировских литераторов. Стремясь особо подчеркнуть эту мысль, автор текста использует перифрастическое словосочетание патриарх литераторов вятских. Это положительно-оценочная номинация, которая выдержана в высоком стиле, усиленном благодаря инверсии. Употребление её в кавычках порождает эффект непредусмотренной иронии. 5) Кавычки и ироническое цитирование. Интерес представляет такое явление, как совмещение цитирования и иронии. Авторы нередко прибегают к цитированию с полемической целью, ср. замечание К.М. Накоряковой: «Особенности комментирования цитат зачастую определяются противопоставлением двух позиций – автора и о его оппонента. Цитаты представляют в этом случае суждения оппонента, комментарий содержит авторскую оценку этих суждений» [8:216]. Цитата может быть сокращена до одного или нескольких введенных в авторскую речь слов, в которых концентрируются мысли, вызывающие категорическое неприятие автора. Кавычки в этом случае выполняют две функции сразу: выделяют цитату и сигнализируют об ироническом отношении пишущего к цитируемому. Автор буквально воспроизводит чьи-либо слова и в то же время выражает сомнение в их истинности или ёрничает над их смыслом: Во время обучения они рассказывают о биологически активных добавках (БАДах) и прочих продуктах, «полезных» для здоровья. (Кировская правда. 20.02.2009). Кавычки сигнализируют, что автор статьи отнюдь не считает действительно полезными биодобавки, о которых рассказывают организаторы курсов для будущих дистрибьюторов. 6) Кавычки и неточность словоупотребления. Причиной заключения в кавычки может стать осознаваемая автором неточность употребления слова, его неполное семантическое соответствие контексту. Прошли «непонятные» девяностые годы, и всё плохое ушло, а хорошее осталось. (Вятский край. 29. 10. 2010). Непонятные – приблизительная и довольно расплывчатая характеристика девяностых годов. Так вот, кировский пломбир – это… настоящий пломбир… Если найдёте более дешёвое изделие с этим заманчивым сортовым названием, то это, скорее всего, лишь имитация, причём едва ли полезная для здоровья. Кировские мороженщики таким не «балуются»! (Кировская правда. 02. 07. 2010). Словосочетание баловаться мороженым было бы уместно при описании действий скорее потребителей, чем производителей мороженого. Заезжий производитель, первоначально работая себе в убыток, быстро завоевал популярность и… «гладенько» снизил качество своей продукции, не уронив цены, выйдя таким образом на прибыльную работу. (Кировская правда. 27.05.2010). Автор употребляет наречие гладенько, вместо более семантически точных характеристик плавно, постепенно, незаметно и др. Итак, заключая слово в кавычки, автор тем самым признаёт и даже подчёркивает, что мысль выражена приблизительно. Кавычки становятся средством своего рода извинения и оправдания перед читателем, однако не улучшают качества текста. 7) Кавычки и употребление слова в обычном режиме. На страницах газет нередки случаи неоправданного заключения в кавычки слов, употребляемых в прямом, а также в переносных безобразных значениях. Приведём несколько примеров. А прошлогодняя, по общему мнению народных избранников, «недальновидная» политика была следствием требования Фонда содействия реформированию ЖКХ… (Кировская правда. 04.03.2010). Нынешний фестиваль… пройдёт под девизом «Пусть всегда будет мама!» Это вовсе не означает, что таким образом мы «умаляем» роль пап… (Вятский край. 29.10.2010). …Более продуктивным было бы… стимулировать людей пожилого возраста к продолжению ими активной деятельности хотя бы в половину от своей прежней «нагрузки». (Вятский край. 03.11.2010). Заключения слов недальновидный, умалять, нагрузка в кавычки в приведённых контекстах не требуется. Итак, при отсутствии жёсткой пунктуационной регламентации автору предоставлена возможность выбора, ставить кавычки или нет. Использование кавычек обычно определяется характером текста и коммуникативно-прагматическими задачами. Кроме того, как показывает практика региональной печати, многое также зависит от языкового вкуса автора и от уровня его речевой культуры. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. Беззубов А.Н. Введение в литературное редактирование.– СПб., 1997. – 653 с. Валгина Н.С., Светлышева В.Н. Орфография и пунктуация: Справочник. – М.: Высшая школа, 1996. – 336 с. Ермакова О.П. Ирония и её роль в жизни языка. – Калуга: КГПУ им. К.Э. Циолковского, 2005. – 204 с. Ермакова О.П. Ирония и проблемы лексической семантики // Известия АН. СЛЯ. 2002, т. 61. № 4. С. 30-36. Клевцов А.Н. Семантика и функции кавычек в современном русском языке (на материале печатных СМИ): АКД. – Ярославль, 2010. – 22 с. Москвин В.П. Выразительные средства современной русской речи: Тропы и фигуры. Общая характеристика и частные классификации. Терминологический словарь – М.: ЛЕНАНД, 2006. – 376 с. Москвин В.П. Русская метафора: Очерк семиологической теории. – М.: ЛЕНАНД, 2006. – 184 с. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. Накорякова К.М. Литературное редактирование – М.: Изд-во ИКАР, 2009. Правила русской орфографии и пунктуации / Редактор Л.А. Чешко. – М.: Учпедгиз, 1956. – 176 с. Правила русской орфографии и пунктуации. Полный академический справочник / Под ред. В.В. Лопатина. – М.: Эксмо, 2006. – 480 с. Розенталь Д.Э. Справочник по правописанию и литературной правке (для работников печати). – М.: Книга, 1985. – 334 с. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. – М.: «Языки русской культуры», 1999. – 544 с. Шварцкопф Б.С. Внимание: кавычки! // Русская речь. 1967. №4. Шварцкопф Б.С. «Я поставил кавычки потому, что…» // Облик слова / Отв. ред. Л.П. Крысин. – М.: Ин-т русского языка РАН, 1997. С. 374-381. М.В. Субботина СЛОЖНЫЕ НОВООБРАЗОВАНИЯ И ОСОБЕННОСТИ ИХ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ В СОВРЕМЕННЫХ СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ Язык как живой функционирующий организм находится в постоянном движении и изменении. Стремительное развитие языка, его лексической и словообразовательной систем неразрывно связано с процессами, происходящими во всех сферах жизни общества. Конец ХХ – начало ХХI вв. характеризуется значительными преобразованиями в сфере политической жизни, экономики, культуры и нравственной ориентации общества. Это находит свое отражение в пополнении лексического фонда современного русского языка многочисленными новообразованиями, которые достаточно широко представлены в региональной прессе (Нижегородская область). Печатные СМИ не только одними из первых фиксируют наиболее важные события и изменения, происходящие в нашем регионе, России и в мире, но и отражают современное состояние языка, которое характеризуется обилием новых слов, называющих актуальные социальные реалии. Поэтому изучение новообразований, представленных в газетных публикациях, может служить иллюстрацией основных тенденций словообразовательных процессов современного русского языка. Одной из основных и, пожалуй, самых ярких особенностей словотворчества в современных СМИ является обилие сложных образований. Подавляющее большинство сложных слов создано по существующим в языке типам и моделям без нарушения словообразовательной нормы. Так, многие дериваты образованы способом чистого сложения: «Чаепоклонники из Малайзии (заголовок). Власти этой азиатской страны разгромили религиозную секту, которая поклонялась гигантскому заварочному чайнику» (КП, 4-11.08.05); 71% кошковладельцев считали, что их питомцы спят, остальные думали, что они едят и наблюдают за птицами (ЛС, 10-16.12.09); Джипоугонщики (заголовок). Во Владивостоке угнали крутой джип. И... вернули через час, с ключами, документами. Да еще и вымытый до блеска! Угонщики узнали, что на джипе ездит вице-губернатор Гельцер (КП, 11-17.03.05); В отношении госслужащих, людей, работающих на госкорпорации, и прочих, живущих на деньги налого- и тарифоплательщиков, можно наблюдать даже прирост зарплат (МК в НН, 28.10-04.11.09); А твоя полы моет? – пересмеиваются няневладелицы (КП, 24.06.10) (1). Особенностью современных публицистических текстов является также обилие сложных новообразований, созданных неузуальными способами, характерными для окказиональной деривации. Например, заменительное словообразование, которое достаточно широко представлено в современной прессе: пробкостояние ← солнцестояние (22 декабря – День зимнего (да и вообще круглогодичного) пробкостояния (КП, 15-22.04.10); детозащитник ← правозащитник (Поэтому сейчас Оксана боится не только визита экс-сожителя, но и чиновниковдетозащитников. Не дай бог, заберут её детишек! (МК в НН, 1320.10.10); табакур← травокур (Первый травокур попал на нары (заголовок) (МК в НН, 17-24.02.10). Сложение основ при создании новых слов нередко сопровождается суффиксацией: Долгосниматели (заголовок). 42 538 рублей 09 копеек – такой долг по квартплате хотят взыскать в уральском Краснотурьинске с 4-летней Ирочки Дик (КП, 11-17.03.05); Зато, если она перетерпит, то получит через год-два своего успокоившегося и очень благодарного ей тапочконосца (КП, 12-19.10.06); Потрясла глубина состоявшихся при этом дебатов между властеносцами и оппозицией (АиФ, 11-17.11.09); Интересно, что в обоих случаях взяткодатели действовали под контролем компетентных сложносуффиксальных служб… дериватов (АиФ, 14-20.10.09). показывает, что Анализ среди имён существительных, созданных этим способом, преобладают сложные новообразования с опорным компонентом, содержащим основу глагола, адресующим нас к производителю действия, названного мотивирующей основой. Сложные региональных новообразования, СМИ, наиболее представленные полно в отражают материалах общественные и социальные явления, находящиеся в фокусе всеобщего внимания: пробкостояние, детозащитник, взяткодатель. Развитие медицины, появление современных лекарственных препаратов и инновационных методов лечения обусловило появление и функционирование многочисленных новообразований в данной области. Так, в связи с обращением к нетрадиционным методам лечения наряду с известными терминами (баротерапия, иглотерапия) появились терминологические новообразования происхождения: с мотивирующей После основой «иконотерапии» –терапия начались греческого манипуляции с зажжёнными вечами (КП, 22.04.06); Но когда к гриппозным симптомам прибавились лёгочные осложнения и высокая температура, доктор назначил себе интенсивный курс антибиотикотерапии. <…> Начинать «витаминотерапию» во время осенней астении лучше малыми дозами (КП, 12-19.11.09). В региональной прессе последних лет наблюдается рост продуктивности именной префиксации и, в частности, префиксоидации. Сложные префиксоидные новообразования всецело отражают сложившуюся в обществе социальную ситуацию. Так, новообразования с префиксоидами теле-, кино-, мульт- стали особенно продуктивны на рубеже XX-XXI веков в связи со стремительным развитием индустрии развлечений. Сотни кинофильмов, десятки мультипликационных историй, появляющихся каждый год, становятся событием социальной жизни общества, объектом пристального внимания и обсуждения широкой аудитории: Только здесь имеет место целый квартет - "Квартет И", прочно снискавший любовь публики своими спектаклями "День радио" и "День выборов" и их киновоплощениями (НД, 11.06.08); Новая грань в образе блюстителя закона - следователь Максим Подберезовиков (Олег Ефремов) на досуге играет в театре! И, разучивая роль в «Гамлете», мучается нехарактерным для прямолинейного киномилицейского мышления вопросом: как примириться с тем, что лучший друг – преступник? (КП, 13.05.10); <…> эту картину справедливо называют лучшим киномюзиклом всех времен (КП, 23-30.11.06); Бюджет этой мультэпопеи составил 10 млн. евро… (КП, 8-15.06.06). Массовое производство новых слов с препозитивным элементом теле- также является особенностью именного словопроизводства. Это обусловлено возрастающей ролью телевидения в жизни современных граждан. Телевидение, являясь одним из источников информации, инструментом пропаганды и элементом развлекательной среды, оказывает влияние на развитие языка и социума – любое событие или часть телевизионной жизни влечет за собой появление новой лексической единицы для его номинации: От рекламы на телевидении не спрятаться – она, телекормилица, будет следовать за вами с настойчивостью зудящего комара (КП 5-12 ноября 2009); И уж по сравнению с Кашпировским «О самом главном» – просто образец «телебольницы» (КП, 12.08.10); Попробуем нарисовать образ типичного телемилиционера (КП, 13.05.10); 1998-й. «Менты» («Улицы разбитых фонарей»). Сериал, давший старт моде на милицейские телесаги. (КП, 13.05.10); Ваш телеконкурент Чумак тоже профессионально занимался спортом, даже окончил Институт физкультуры в отличие от вас, выпускника меда (КП 5-12 ноября 2009). С массовой автомобилизацией населения связано появление и функционирование многочисленных неологизмов с сокращенной начальной основой авто-: Фигурально выражаясь, комплексные системы «деньги за автохлам» опирались на две полноценные «ноги», грамотно связанные организационно-правовой моделью управления (МК в НН, 0512.05.10); У специализированного автозайма несколько плюсов. Во-первых, для оформления кредита поручители не требуются: в качестве залога выступает автомобиль (КП, 25.05.-01.06.06); Остальные подозреваемые в автохулиганстве братья Дмитрий и Александр Куцуровы (владельцы тонированных иномарок, которые терроризировали уральцев) до сих пор скрываются (КП, 06.09.10). Сложносокращённые слова являются более экономным и упрощенным устойчивое сочетание, способом что объясняет обозначения их понятия, чем распространённость в современных СМИ. Многочисленную группу сложных новообразований составляют дериваты с сокращённым первым элементом исконного или заимствованного характера. Высокопродуктивной в настоящее время является модель именной номинации сложносокращённого типа: На зоне Айзеншпис завоевал авторитет, музпредпринимательству подорвал сохранил (КП, здоровье, а 15.07.10); тягу к Фонд нацблагосостояния будет частично тратиться в течение многих лет. Будем сохранять небольшой резерв (АиФ, 14-20.10.09); Проект «Укрытия» сподвиг на нестандартные идеи и работников турбизнеса. В зоне решили приступить к строительству парка-музея (МК в НН, 1320.10.10). Некоторые новообразования представляют собой сложносокращенные слова, в которых усечение первой основы проходит на границе гласного, на открытом слоге, что менее продуктивно в языке, чем усечение на закрытом слоге: Торговый прилавок оказался пустым, хотя на двери висел прейскурант цен на богатый ассортимент аромасмесей (МК в НН, 28.10-04.11.09); Несмотря на запрет аромамиксов, в Нижнем и области регистрируются новые случаи отравления (МК в НН, 17-24.02.10). В региональной прессе последних лет частотность производных с сокращённым первым элементом возросла. В роли сокращенных элементов сложных слов выступают части слов, называющие актуальные для современных жителей России реалии из медицинской области и сферы экономики. Частотность таких новообразований позволяет объединить их в отдельные словообразовательные гнёзда: Российский премьер потребовал положить конец практике, когда врачи в сговоре с представителями фармкомпаний выписывают своим пациентам дорогостоящие и зачастую ненужные лекарства (АиФ, 14-20.10.09); Помимо прочего, существующая практика топит российскую фарминдустрию (АиФ, 14-20.10.09); В законодательство нужно срочно внести поправки, чтобы, как потребовал В.Путин, довести долю отечественных лекарств на фармрынке с 19 до 50% (АиФ, 14-20.10.09); Как рассказали «Аиф» в Ассоциации российских фармпроизводителей, за рубежом за такие подношения дают огромные штрафы (АиФ, 1420.10.09); При этом в Минобороне подчёркивают, что времена инвестконтрактов и бартеров, когда земли просто передавались городу в обмен на квартиры, закончились (НД, 02-08.11.09); Вначале проект финансировал Олег Дерипаска, сейчас – инвестгруппа «Росток» Александра Чикунова и корпорация «Роснано» (КП, 05.08.10); В общей сложности инвестпрограмма КЭС-Холдинга «Диадема» охватывает 16 проектов в 10 регионах (НР, 11.11.09); Эра первоначального накопления завершилась, малиновые пиджаки вышли из моды, а дети их обладателей учатся в лондонской школе экономики или уже вернулись оттуда в Москву, где их с удовольствием взяли на работу новые российские компании или российские отделения крупнейших международных инвестбанков (КП, 23-20.11.06). Употребление экспрессивной, эмоционально насыщенной лексики стало обычным явлением в современных публицистических текстах. Многие сложные новообразования представляют собой не только развёрнутую характеристику предмета речи, но имеют оценочный характер (чаще всего негативный), связаны с ироническим подтекстом. При этом объектами иронии в подобных сложных новообразованиях становятся актуальные социальные реалии, волнующие жителей нашего региона: джипоугонщик, тапочконосец, властеносец, взяткодатель. Новообразование бюстотрясение, тяготеющее к бранной лексике, также ярко демонстрирует экспрессивные возможности сложных слов: Дженнифер решила на практике проверить правоту утверждения иранского священнослужителя и объявила о Дне бюстотрясения. Она призвала женщин в один из дней в конце апреля выйти на улицы американских городов в своих наиболее откровенных нарядах… (МК в НН, 05.05.2010). В газетных публикациях все чаще стали использоваться слова, несущие заряд агрессивности. Никогда не знаешь, кто трогал купюру до тебя, – говорит он. – Может, их облизывал какой-нибудь спидоносец… (ЛС, 3-9.12.09). Данное новообразование обидно и оскорбительно не только для объекта оценивания, оно вызывает вполне понятное чувство осуждения, отвращения к автору речи. Встаёт вопрос об уместности и этичности использования данного деривата в речи. Активное словообразование сложных слов и их функционирование в публицистических текстах вполне понятны и объяснимы. Это связано, прежде всего, с принципом экономии языковых средств, с тенденцией к сгущению семантики словосочетания в одном слове. Кроме того, значительным стимулом к появлению сложных новообразований служит стремление журналистов к самовыражению и распространённая сейчас мода на языковые «игрушки». Отметим, что сложные новообразования называют и характеризуют актуальные, социально значимые для населения явления, дают оценку событиям экономической, политической, культурной областей жизни современной России. Итак, сложные слова, созданные узуальными способами, представляют собой не только наименования тех или иных социально значимых явлений действительности, но и являются яркими оценочными элементами языка, средством экспрессивизации газетного текста. ЛИТЕРАТУРА 1. Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца XX столетия. – М, 1996. 2. Орлова В.И. Образование новых слов на базе устойчивых словосочетаний в современном русском языке // Актуальные проблемы русского словообразования: учен. зап. Ташкент. пед. ин-та. – Ташкент, 1975. – Вып. 143.Ч.1. 3. Петрова Н.Е. Язык современных СМИ: средства речевой агрессии: учеб. Пособие / Н.Е. Петрова, Л.В. Рацибурская. – М.: Флинта: Наука, 2011. 4. Русская грамматика: В 2 т. / Под ред. Н.Ю. Шведовой. – М.: Наука, 1980. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Принятые сокращения: КП – Комсомольская правда; ЛС – Ленинская смена; НД – Новое дело; НР – Нижегородский рабочий; АиФ – Аргументы и факты; МК в НН – Московский комсомолец в Нижнем Новгороде. А.В. Шумилова ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ СЛОВА КАК СРЕДСТВО ОТРАЖЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ И СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В РЕГИОНЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ЗАГОЛОВКОВ НИЖЕГОРОДСКИХ ГАЗЕТ) Многообразие источников информации, имеющихся в распоряжении современного человека, привело к обострению конкуренции между ними и необходимости искать всё новые и новые средства привлечения внимания аудитории. В сфере печатных изданий следствием этого явилось переосмысление соотношения «экспрессии» и «стандарта» в текстах публицистического стиля, которое выразилось в стремлении журналистов избегать шаблонных фраз, появлении чёткой установки на экспрессивность текста и непрекращающийся поиск средств её создания. Умение преподносить информацию стало для пишущих таким же важным, как и способность находить эту информацию. Для читателя газетная публикация начинается с заголовка. Именно в заголовках человек ожидает найти информацию о содержании отдельного материала и газеты в целом, поэтому одной из важнейших функций газетного заглавия является информативная. Немалую роль в привлечении читательского внимания играет и экспрессивность заглавия, для достижения которой журналисты используют разнообразные средства, в том числе и окказиональные слова, поскольку «окказиональное слово экспрессивно само по себе, в силу особенностей своего внутреннего словообразовательного строения» [1:23]. Идеальный газетный заголовок должен быть и информативным, и выразительным. Использование окказионализмов обеспечивает заглавию экспрессивность, но было бы ошибочно сводить функцию новообразований в заголовке только к созданию выразительности: каждое окказиональное слово имеет своё лексическое значение, а значит, способно информировать читателя о действительности. Доказательством этого может служить употребление новообразований в публикациях на самые важные темы: политика, экономика, здравоохранение, культура. Поэтому анализ заголовков с использованием окказиональных слов позволяет сделать вывод о том, как журналисты способны представлять читателю положение дел в отдельном регионе, стране и мире, какие темы являются наиболее актуальными. Социально-экономическую ситуацию в Нижнем Новгороде и Нижегородской области в достаточной степени репрезентируют заглавия региональных изданий. К примеру, в заголовках нижегородских газет чрезвычайно много сложных окказиональных слов с первым компонентом (в терминологии некоторых авторов – префиксоидом) авто- и метро-, исходя из чего можно сделать вывод о важности для региона транспортной темы: «Автовзвинчивание» (Нижегородские новости, 24.12.2008), «Без спроса столбят ‘автостойла’» (Нижегородские новости, 19.09.2008), «Автодебют метромоста» «Автопереправа раскупорит (Нижегородские пробки» новости, 6.11.2009), (Нижегородские новости, 2.11.2009), «Автохамы» (Московский комсомолец в Нижнем Новгороде, 8-15.09.2010), «Автостарьёвщики» (Нижегородские новости, 17.03.2010), «Автострасти» (Нижегородская правда, 9.09.2010), «Авто-промах» (Новое дело, 9.01.2010), «На улице Горького разбирают метрозабор» (Нижегородский рабочий, 1.04.2009), «Метробоязнь» (Нижегородские новости, 27.06.2008), «Метростройка не по правилам» (Проспект, 14.10.2008), «В горах пробурили метродыру» (Нижегородские новости, 11.09.2009). Свою активность демонстрируют и сложные окказионализмы с первыми компонентами нарко- и лже-. Семантика таких лексических единиц во многом определяется их словообразовательной структурой. Так, новообразования с элементом нарко- используются для описания лиц и явлений, связанных с «Наркооборотни» распространением (Нижегородские наркотических новости, средств: 28.10.2008), «Наркополицейские хитры на выдумку» (Ленинская смена, 21.08.2008) «Неведомая наркоохрана» «Наркотестирование 6.08.2009), «’Весомый’ хотят (Нижегородские новости, 15.12.2009), узаконить» (Нижегородские новости, наркоменеджер» (Нижегородские новости, 8.07.2010). Окказионализмы с элементом лже-, имеющие в качестве опорного компонента существительное со значением деятеля, номинируют лиц, выдающих себя за кого-то другого с целью обмана других лиц: «В метро поймали лжепенсионерку» (Ленинская смена, 24-30.09.2009), «Лже-Лунтика арестовали в Нижнем» (Комсомольская правда- Нижний Новгород, 10.10.2009), «Лжетеррориста ищут в СИЗО» (Нижегородский рабочий, 19.03.2010), «В Нижнем орудуют лжеследователи» (Московский комсомолец в Нижнем Новгороде, 21-28.04.2010) «ЛжеТСЖ растут как грибы» (Нижегородский рабочий, 20.08.2010), «ЛжеХинштейн и его помощник» (Новое дело, 30.09.2010). На прошедшую в октябре 2010 года перепись населения газеты отреагировали заголовками «Лжепереписчицы обокрали пенсионерку» (Ленинская смена, 14- 20.10.2010), «Осторожно: лжепереписчики» (Аргументы и факты – Нижний Новгород, 12.10.2010). Криминальная хроника может быть представлена с помощью окказиональных слов различных типов. Довольно употребительны для этой цели графодериваты, в которых выделенная часть представляет собой узуальное слово, значимое для понимания содержания публикации. К примеру, статьи об объявленном в розыск за воровство участнике телевизионной передачи «Дом-2» имеют заголовки «ТелеДОМушник» (Нижегородские новости, 16.03.2010) и «ДОМушник-2» (Ленинская смена, 18-24.03.2010). Публикации о банде дальнобойщиков, убивавших своих коллег, называются «ДальноУБОЙщики» (Московский комсомолец в Нижнем Новгороде, 7-14.07.2010) и «ДальноБОЙ»(Проспект, 13.07.2010). Ироничное наименование преступников, пытавшихся похитить бронзовую козу с центральной улицы города, создано в заголовке «Рогоуносцы» (Новое дело, 7.10.2010). Данный окказионализм был образован путем совмещения слов рогоносцы и уносить. Статья о бывшем начальнике Нижегородской академии МВД, обладающем большим состоянием, остроумно названа «Мультимилиционер» (Новое дело, 7.10.2010). Новообразование возникло в результате междусловного наложения («на конец основы одного слова накладывается начало омонимичного ему другого слова» [2:471]) с усечением конечной части первого слова: мультимилиционер < мультимиллионер + милиционер. Столь высокая распространённость новообразований в заголовках статей на темы, связанные с преступностью в регионе, может свидетельствовать о том, насколько часто нижегородским газетам приходится освещать эти темы. «Необычные» слова используются и для обозначения происходящего в политической жизни города. Способом заменительной деривации (когда происходит замена одной из корневых или неформантных частей исходного слова) образован окказионализм в заголовке «Кстовское главакружение» (Новое дело, 4.02.2010) о превышении главой города Кстова должностных полномочий: главакружение < глава + (голово)кружение. Графодериват в заглавии «Навашино не ‘вТюрится’!» (Ленинская смена, 18-24.02.2010) имеет значение ‘избрать Тюрина’ и построен на столкновении разговорного втюриться ‘попасть в какоенибудь неприятное положение’ [3:918] и Тюрин (фамилия кандидата в депутаты). Смена мэра в Нижнем Новгороде вдохновила журналистов на создание таких заголовков: «Булавинов своё отмэрил» (Нижегородские новости, 26.10.2010) и «В.Е.Б. в камере» (Новое дело, 28.10.2010). В первом случае пишущий префиксально-суффиксальным способом создал глагол, производящим для которого послужило слово мэр. Во втором заголовке начальные буквы имени, отчества и фамилии бывшего мэра использованы, по всей видимости, для актуализации элемента веб- в слове веб-камера (камера, в реальном времени фиксирующая изображения и передающая их по Интернету). Кроме того, журналист обыгрывает многозначность слова камера (‘фотографический, кинематографический или телевизионный аппарат’ и ‘помещение особого назначения в некоторых учреждениях’ [4:255]). Окказионализмы появляются и в заголовках статей на экономические темы: «Светоперечисление» (Нижегородские новости, 9.04.2010) – о монетизации льгот по оплате электроэнергии; «Инвестурожай» (Московский комсомолец в Нижнем Новгороде, 25.08-1.09.2010) – об инвестициях в сельское хозяйство Нижегородской области; «Зарубли себе на носу» (Новое дело, 7.10.2010) – о курсе рубля, зарубли < заруби+рубль. Наконец, на резкое повышение цен на гречневую крупу одна из газет откликнулась заголовком «Гречным делом» (Нижегородская правда, 9.09.2010), гречным < грешным+греча. Образование окказионализмов нередко происходит на базе прецедентных текстов (заруби себе на носу, грешным делом), активно используемых в качестве заголовков (как в исходном, так и в трансформированном виде). Анализ заголовков нижегородских газет показывает, что в статьях социальной тематики наибольшее распространение получают окказионализмы, связанные с транспортом, преступностью и политикой, что служит доказательством актуальности данных тем для региона. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказиональное слово). – М.: Высшая школа, 1976. – 120 с. Янко-Триницкая Н.А. Словообразование в современном русском языке. Москва: Индрик, 2001. – 503 с. Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. – М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1950-1965. – т.2 Лопатин В.В., Лопатина Л.Е. Толковый словарь современного русского языка. – М.: Эксмо, 2009. – 928 с. Попова Т.В., Рацибурская Л.В., Гугунава Д.В. Неология и неография современного русского языка. – М.:Флинта: Наука, 2005. – 168 с. Региональная культура в фольклорных, религиозных и этнографических источниках Е.С. Курзина КОЛЛЕКЦИЯ РУКОПИСНЫХ КНИГ ФБ ННГУ: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛЬНОГО СОБРАНИЯ Коллекция рукописных и старопечатных книг Фундаментальной библиотеки ННГУ является частью обширного, но разрозненного «нижегородского собрания». Книги нижегородского происхождения хранятся в столичных (московских и петербургских) библиотеках, университетах и научно-исследовательских центрах, формируя, так называемые, «Нижегородские собрания и коллекции», а также составляют основу региональных собраний (Архива Нижегородской области, Нижегородской областной универсальной научной библиотеки им. В.И. Ленина, коллекций рукописных и старопечатных книг Исторического и Художественного музеев Нижнего Новгорода, собрания Института рукописной и старопечатной книги). Все эти собрания в совокупности содержат уникальный материал по изучению региональной традиции составления и бытования книг в Нижегородской губернии и области, исследованию читательских предпочтений, в особенности – читателястарообрядца. Нижегородские собрания МГУ, РГБ, ИРЛИ РАН (Пушкинского дома) неоднократно становились объектом пристального внимания и изучения [1]. Этого нельзя сказать о коллекции рукописей и старопечатных книг ФБ ННГУ. За исключением кратких публикаций об археографических экспедициях Горьковского университета [2], содержащих сведения о находках, рукописи из коллекции ФБ ННГУ до сих пор не стали объектом детального изучения, и большинство из них не введено в научный оборот. По данным предварительных исследований рукописи датируются кон. XVI – XX вв.: – кон. XVI в. – 1 (фрагмент в конволюте); – XVII в. – 6 (1 – в конволюте); – кон. XVII – нач. XVIII вв. – 5; – XVIII в. – 46 (2 – в конволюте); – кон. XVIII – нач. XIX вв. – 2; – XIX в. – 55 (6 – в конволюте); – кон. XIX – нач. XX вв. – 30 (1 – в конволюте); – XX в. – 35 (1 – в конволюте). Таким образом, в коллекции представлены памятники поздние, и преобладают книги, датированные XVIII–XIX вв. В коллекции нет ранних рукописей (до XVI в.), однако в целом она может быть охарактеризована как чрезвычайно интересная для исследователей – филологов, историков языка, литературоведов и историков. Уже сейчас можно сказать, что в сборниках встречаются уникальные и редкие сочинения. Рукописная часть коллекции представляет собой уникальный объект исследования по нескольким причинам. 1. Данная региональная коллекция при всем разнообразии ее состава и репертуара едина, однородна и целостна с точки зрения ее собирания, комплектования и бытования. За исключением единичных поступлений конца 1990-х – начала 2000-х годов, все памятники, находящиеся в ее составе, являются археографическими экспедиционными находками, сделанными в Нижегородской области с 1977 по 1994 гг. Все эти книги имели длительную историю бытования в Нижегородской губернии и Нижнем Новгороде. Однородность коллекции продиктована и конфессиональной принадлежностью хранителей и создателей этих книг: также за редким исключением все книги тесно связаны с историей, формированием и развитием нижегородского старообрядчества. Подобная конфессиональная и территориальная однородность рукописного собрания позволяет изучать его целостно, как культурный объект, в рамках как литературоведческих, лингвистических и книговедческих исследований, так и в рамках изучения истории нижегородского старообрядчества, формирования его конфессионального разнообразия, межконфессионального и территориального взаимодействия. 2. Коллекция рукописных книг, насчитывающая 174 ед. хранения (158 книг и 16 рукописных фрагментов), весьма разнообразна по составу и книжному репертуару, что позволяет рассматривать ее не только как целостный культурный объект, но и как своеобразную «универсальную библиотеку» нижегородского старообрядца, в которой представлены все наиболее значимые для подобного типа читателя жанры книжности: 1) Книги литургические, служебные. В коллекции есть служебные книги как для общинного, так и для домашнего богослужения. Книги, которые хранились в моленном доме и принадлежали общине (например, Евангелие апракос, Апокалипсис, Минеи, Октоихи, Ирмологионы; в том числе – книги певческие (на крюковой ноте). С другой стороны, книги, которые имелись в каждой старообрядческой семье, передавались из поколения в поколение и сохранили на своих листах не только записи запродажные и владельческие, но и пометы бытового характера, живые свидетельства истории отдельного семейства (записи о днях памяти умерших родственников, детские рисунки, записи о погоде и урожае, учебные пробы пера: «аз, буки, веди, глагол…», «пробую чернила хорошо…»). Это широко представленные в коллекции Каноники, Святцы, Псалтыри. Именно богослужебные рукописные сборники позволяют наиболее отчетливо увидеть уникальность развития книги в старообрядческой среде и изучить феномен так называемой «постпечатной книги» [3]. Термин «постпечатная книга» описывает особую историю развития рукописной книги в среде староверов в период господства и широкого распространения книгопечатания. Подобная книга создается с целью восполнить недостаток печатных книг, как список с какого-либо печатного издания. Она копирует не только текст, но и стиль печатной книги, ее орнаментальные украшения, шрифт и даже ошибки печатника. Следование образцам, подражание в форме – это те элементы, которые старообрядческая книга унаследовала от древнерусской книжности, и перенесла практически без изменений в XIX – XX вв. 2) Сборники четьи устойчивого состава. Эти книги в коллекции немногочисленны и свидетельствуют о постепенном умирании традиции соборного чтения в старообрядческой среде. Так же как и богослужебные сборники, они крайне мало изменяются, то есть воспринимаются переписчиками как авторитетные и универсальные. Однако они интересны с точки зрения изучения читательских предпочтений нижегородского старообрядца, специфического отбора даже не сочинений в составе этих сборников, а самих сборников как макрожанров. В коллекции представлены сборники устойчивого состава славянские и переводные, одноавторские и многоавторские, предназначенные для душеполезного и светского чтения. Причем каждый такой сборник – это, можно сказать, символ времени. Например, переводной Паренесис Ефрема Сирина; Пролог, представленный в коллекции несколькими рукописями, – славянская переработка византийского Синаксаря, пришедшего на Русь в XII в.; Торжественник, представленный двумя рукописями, – сборник устойчивого состава, сформировавшийся на русской почве в XIV–XV вв.; Синопсис Иннокентия Гизеля, «первый учебник по русской истории». 3) Четьи сборники индивидуального состава: различные цветники, сборники смешанного состава, сборники слов, поучений, житий. Данный тип сборника наиболее характерен для старообрядческих коллекций. Здесь мы не задаемся целью точно классифицировать подобные сборники. Эта группа включает в себя и полемические, и гномологические, и «центонные» сборники (термин И.М. Грицевской). Важно то, что эта группа позволяет фиксировать и наблюдать изменение отношения к книге и чтению, модернизацию функции книги в старообрядческой среде. Такие сборники многофункциональны: помимо выполнения традиционных для древнерусской книги задач, они обеспечивают потребности в домашнем чтении, объединив под одним переплетом излюбленные повести, жития, поучения и фрагменты. В сборниках множество переводных и оригинальных русских произведений, способных украсить любое собрание, в том числе, список Китежского летописца (№ 953805, старообрядческие нач. сочинения XX в.), (Соловецкие жития русских челобитные, 3 святых, послания Аввакума Петрова (№ 933624, нач. XIX в.), послание Аввакума Алексею Михайловичу 1671 г. (№ 933353, 3 четв. XVIII в.) и др. Особую функцию выполняет сборник доступности и «полемический»: легкости благодаря перемещения малому сборники этой формату, группы превращаются в «карманный» справочник-цитатник, который берут с собой на полемические беседы и «прения о вере». Тексты в таких сборниках, сохраняя свою сакральную значимость, в то же время исполняют функцию справочного аппарата, что естественным образом отражается на форме, внешнем оформлении и сохранности книги. Вне всякого сомнения, старообрядческие рукописи из коллекции ФБ ННГУ представляют собой весьма интересный материал и для типологического описания сборников. 4) Рукописи, содержащие отдельные тексты (Житие Евстафия Плакиды, Повесть о Басарге, Житие Зосимы и Савватия Соловецких), что не характерно для древнерусской книжной традиции, где основной формой бытования произведений был сборник. Подобные рукописи – пример изменившегося отношения к книге и тексту в XIX в. 5) И, наконец, последняя группа книг – это собственно нижегородские пристального старообрядческие внимания со оригинальные стороны сочинения. исследователей Самого заслуживают «коллекции внутри коллекций». Например, библиотека старообрядческого наставника, собирателя и писателя XX в. Дорофея Никифоровича Уткина. Согласно пометам и вложениям, он являлся владельцем 3 книг (№ 933647. Сборник четий. Кон. XVII – нач. XVIII вв.; № 933648. Цветник. 1808 (1816?) г.; № 933649. Правило от духов нечистых. 2 пол. XIX – нач. XX вв.), и обозначен как писец еще 6 рукописей (№ 933651. Зонарь (с добавлениями). 1900 г.; № 933583. Словарь церковно-славянских терминов. 1 пол. XX в.; № 933652. Хронограф. («Родословие»). 1902 г.; № 933653. Каноник. нач. XX в.; № 933808. Каталог книг библиотеки Д. Н. Уткина. нач. XX в. (не ранее 1917 г.); № 933818. Сборник смешанного состава Д. Н. Уткина. 1917 – 1929 (?) гг.). В последнем читается Автобиография Уткина под названием «Автобиография или аксиома / Жизнь моя, приключение мое и сказание мое и воспоминании (sic!) мои…» (лл. 5–13об, 18–19), а также списки приобретенных книг, выписки из различных книг, беседа с начетчиком Евлампием Яковлевым, беглопоповцем (лл. 531–532об) и письма к разным лицам (л. 474–528об). Таким образом, рукописные памятники из коллекции ФБ ННГУ без сомнения могут литературоведческих, послужить материалом исторических для исследований лингвистических, и представляют научный интерес, как в отдельности, так и в целом, так как данная коллекция – своеобразный круг чтения, культурный пласт, сохраненный и донесенный до наших дней нижегородскими старообрядцами. ЛИТЕРАТУРА 1. См. например: Кудрявцев И.М., Шлихтер Б.А., Щапов Я.Н. Археографические поездки отдела рукописей Государственной библиотеки им. В.И.Ленина в 19531956 гг. // Археографический ежегодник за 1957. – М., 1958. С. 266-301; Щапов Я.Н. Археографическая экспедиция в Горьковскую область // ТОДРЛ. – Т. XIV. – М.-Л., 1958. С. 613-619; Бегунов Ю.К., Панченко А.М. Археографическая экспедиция сектора древнерусской литературы в Горьковскую область // ТОДРЛ. – Т. XV. – М.-Л., 1958. С. 387-397; Бударагин В.П. Экспедиция в Горьковскую область // ТОДРЛ. – Т. XXXVII. – Л.: Наука, 1983. – С. 359-361. 2. Грицевская И.М., Русинов В.Н., Черторицкая Т.В. Археографическая экспедиция Горьковского государственного университета им. Н.И. Лобачевского // ТОДРЛ. – Т. XXXVII. – Л.: Наука, 1983. С. 362-364; Галицкая Е.В., Пудалов Б.М. Археографические экспедиции в Уренский и Тонкинский районы Горьковской области // ТОДРЛ. – Т. XLIII. – Л.: Наука, 1990. С. 401-404. 3. Бубнов Н.Ю. Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в. Источники, типы и эволюция. – СПб.: БАН, 1995. Л.П. Клименко КОГНИТИВНЫЕ ФУНКЦИИ ПОЭТИКИ ВЕТХОЗАВЕТНЫХ ПРОФЕТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ (НА МАТЕРИАЛЕ КН. ПРОР. АВДИЯ) Начало богословского и филологического изучения профетических текстов Свящ. Писания Ветхого Завета относится к I пол. XIX в. и связано в первую очередь с работами И.Г. Гердера, братьев Шлегель и других исследователей народной культуры как проявления «народного духа», движущей ее силы. Появившаяся в 1840 году монография Х.Г. Эвальда «Пророки Ветхого Завета» представляла пророков как «провозвестников и толкователей божественного слова, вечных истин, которые должно хранить в памяти человечества» [3:113]. В своей книге «Пророки», вышедшей в свет в 1914 году, Г. Гельшер, опираясь на этнопсихологические положения В. Вундта, выдвинул новые для библеистики положения: 1) об экстатической природе древнееврейских пророчеств, роднящих их с аналогичными явлениями древней ближневосточной культуры и 2) положение о типологии, которое положило начало сравнительному изучению древнееврейского пророчества. В работах этого времени отмечаются некоторые особенности литературной формы, индивидуальные особенности языка пророков, однако филологическое исследование сакральных текстов профетического содержания по-прежнему остается неудовлетворительным. Вне поля зрения остаются вопросы литературного жанра, поэтики, языка и стиля, структуры текста пророчеств и др., которые могут получить всестороннее раскрытие в рамках библейской филологии. Глубокий интерес филологов к сакральным текстам Ветхого Завета опирается на понимание их высокой значимости в истории мировой литературы. По словам акад. С.С. Аверинцева, Свящ. Писание Ветхого Завета построено как «малая литературная вселенная» [1], в которой заложены основы литературных жанров, поэтической системы, символических образов всей мировой литературы. Профетические ветхозаветные тексты представляют собой весьма древний литературный жанр, поэтика которого не получила всестороннего изучения. Между тем язык ветхозаветных пророчеств разнообразен, обладает высокими художественными достоинствами, отражает индивидуальные авторские черты и их эстетические пристрастия. В статье представлены наблюдения над поэтической системой книги пророка Авдия, самой краткой по объему из книг так называемых «малых пророков», которая состоит из одной главы, включающей 21 стих. Как проницательно заметил блаж. Иероним, «это малый пророк по числу стихов, но не по мыслям» [2:461]. Из 12 «малых пророков» кн. Авдия является одной из наиболее древних и стоит в их ряду на 4-м месте, после пророков Осии, Амоса и Ионы. Датировка этой книги окончательно не установлена, но, по авторитетному мнению проф. П.А. Юнгерова, это сочинение написано в к. IX в. до н.э. Что касается языка книги, он носит черты глубокой древности и даже «превосходит древность книги Иоиля, пророчества которого многие исследователи... ставят в зависимость от пророчеств Авдия». Описания пр. Авдия характеризуются как «поэтические, сильные, что указывает на писателя из древней пророческой эпохи» [5:353]. Язык пр. Авдия проф. А.П. Лопухин характеризует как «живой, одушевленный», а в самом изложении обнаруживается «сила выражения, живость и чистота древнего еврейского языка» [4:204]. Пророчество Авдия относится к числу видений, в котором автор возвещает о правосудии Иеговы над Едомом, врагом Израиля. В известном смысле кн. Авдия представляет собой квинтэссенцию содержания всех пророческих писаний. Видение пр. Авдия имеет историческую основу: враждебные отношения едомитян и братских им израильтян, которые в расширительном, аллегорическом смысле символизируют разлад в человеческом обществе. И эта, по словам Уолтера Л. Бейкера, «двойная нить вплетена во все писания как больших, так и малых пророков» [2:461]. Как и прочие сакральные тексты Ветхого Завета, кн. пр. Авдия построена по принципу «двойного реализма»: духовно-мистического и конкретноисторического, отражающего сакральную и профанную действительность. Однако с точки зрения соотношения названных смысловых планов изображения пророческое видение Авдия отличается от других профетических текстов. Здесь картина будущих событий не выходит за рамки профанного и вплетается в реальную историю древнего еврейского народа. Вместе с тем визионерная картина не лишена сакральных черт, раскрывающих действие Божественного Промысла в истории «богоизбранного» народа. Сакральный компонент обнаруживает себя в теологических оценках прорицаемых событий и в символическом их смысле. Подобно другим сакральным текстам, пророчество Авдия теоцентрично по своему содержанию, которое раскрывается в аспекте трех оппозиций: Бог – человек, человек – Бог, человек – человек. Все это актуализируется в кн. пр. Авдия через искусное употребление разнообразных поэтических средств. В дискурсе кн. Авдия библеисты различают 4 топоса: I. Весть пророку о гибели Едома (ст. 1-9); II. О преступлениях едомитян (ст. 10-14); III. О суде Божием над врагами Израиля (ст. 15-16); IV. О Божиих благословениях, грядущих на народ Израиля (ст. 17-21). Особо важен с точки зрения профетизма последний стих книги (ст. 21) – об установлении Царства Божия на земле. В пророческом видении Авдия Едом предстает не только врагом Иуды, но является символическим образом «боговраждебного языческого мира». Поэтому пророк практически говорит о Суде Божием над всем языческим миром. В кн. Авдия представлена система поэтических средств, включающая практически все их виды, известные современной системе поэтики. С точки зрения морфологии в этой системе используются единицы разных уровней языка – лексики, синтаксиса и структуры текста. Приведем примеры из текста пророчества Авдия, подтверждающие высказанное суждение о поэтических средствах. На уровне лексики зарегестрированы: – устойчивые словесные комплексы: востаните, и востанемъ на ню ратию (1:1); о Иерусалиме вергоша жребия (1:11); – плеоназмы: слухъ слышахъ от Господа (1:1); воздаяние твое воздастся на главу твою (1:15); наследятъ домъ Иаковль наследавшихъ я (1:17); – аллегория и символ: И будетъ домъ Иаковль огнь, домъ же Иосифовъ пламень, а домъ Исавовъ въ тростие, и возгорятся на нихъ и поядятъ я (1:18), – где «огнь» и «пламень» обозначают «народ Божий», а «тростие (солома)» – «противников Бога»; – контекстуальные синонимы: воры – ночные грабители, обиратели винограда; союзники – ядущие хлеб твой, живущие с тобою в мире; обманут, нанесут удар, одолеют. На уровне словосочетаний зарегестрированы: – метафоры и метонимия: бежаша отъ Лица Господа (1:3); презорство сердца твоего воздвиже тя (1:3); глаголаша въ сердце своемъ: кто мя свержетъ на землю (1:3); положиша месть подъ тобою (1:7); покрыетъ тя студь (1:10); о Иерусалиме вергоша жребия (1:11); – сравнение и гипербола: Аще вознесешися якоже орелъ и аще положиши гнездо твое средь звездъ, и оттуду свергу тя (1:4); – атрибутивные словосочетания: день Господень (1:15), день скорби, день бедствия, день силы, день помазания, день брата Твоего (1:12), царство Господа (1:21). Риторические фигуры речи: периоды с единоначатием, конструкции стилистического параллелизма – Аще бы татие влезли къ тебе, или разбойници нощию... еда не украли бы довольныхъ себе; или́ аще бы объемлющии виноградъ влезли къ тебе, еда бы не оставили гроздия (1:5); якоже сотворилъ еси, сице будетъ ти, воздаяние твое воздастся на главу твою (1:15). На уровне текста обнаруживается такой принцип его построения, как хиазм: семантически соотнесенные стихи зеркально расположены по отношению к центральному стиху, содержащему концептуально значимую мысль всего текста главы. Кроме функции изобразительности и выразительности, поэтические средства выполняют когнитивную, то есть смыслообразующую функцию. Это, прежде всего, относится к средствам метафорики и метонимии, символизации и аллегории. Использованием названных средств поэтики формируется высший смысл, формирующий план идеальной, духовносимволической действительности. Сказанное можно иллюстрировать примерами употребления атрибутивных словосочетаний с существительным «день». В визионерной картине будущего, явленной пророку Авдию, слово «день» имеет особое значение. В понимании дня пророк следует за автором Шестоднева кн. Бытия: «4. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. 5. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (1:4-5). Период господства света Творец называет днем, а период господства тьмы – ночью, это, по сути, – сутки. Как полагают библеисты, с точки зрения космогонии, день – это не только светлое время суток, но и период времени неопределенно большой протяженности. Различные картины миротворения предстают в Шестодневе в виде группы явлений, «фактически развивавшихся в течение одного и того же периода, в видении же получившего название того или другого дня» [4:6]. В пророческом видении Авдия слово «день» также означает период времени неопределенной длительности, окрашенный переживаниями, чувствами, событиями и т.д., и, таким образом, кроме темпоральности, относящийся к космогонии, включает в свою характеристику антропоцентрический и теоцентрический компоненты. Так, в его книге зарегистрирован ряд атрибутивных словосочетаний со словом «день», имеющих по большей части несогласованные определения, в которых содержится качественная характеристика темпорального периода; таковы, например: день брата твоего, день отчуждения его, день гибели их, в день бедствия (ст. 12), день несчастия, день погибели (ст. 13-14) – «Не следовало бы тебе злорадно смотреть на день брата твоего, на день отчуждения его; не следовало бы радоваться о сынах Иуды в день гибели их и расширять рот в день бедствия» (ст. 12). Текст передает напряженность и трагизм ситуации, драматизм чувств и переживаний пророка, взволнованного предстоящими бедствиями своего народа. Весь трагический период истории израильского народа назван «днем брата твоего», так как речь идет о военном столкновении израильского народа и братского ему народа едомитян. Употребление атрибутивных словосочетаний со словом «день», номинирующих промежуток времени по его отличительному признаку, является традиционным средством библейской поэтики, зарегистрированным в тексте разножанровых книг Ветхого Завета, это – день субботы (Исх. 31:15; 32:28), день приношения, день помазания (Лев. 6:5), день радостной вести, день скорби и наказания и посрамления день (4Цар. 19:3), день силы Твоей, день гнева Своего, день Иерусалима (Пс. 26:5, 49:15, 94:8, 101:3, 109:3,5; Прит. 11:4; Пес. П. 3:11) и др. Преобладающими в Ветхом Завете и у пр. Авдия являются словосочетания, горестные относящиеся чувства’. Пророк к семантическому Авдий предрекает полю ‘бедствие, наступление «дня Господня», в который едомитяне будут наказаны за жестокость, проявленную к израильтянам: «Ибо близок день Господень... как ты поступал, так поступлено будет с тобою, воздаяние твое обратится на голову твою» (ст. 15-16). Наиболее часто в книгах великих и малых пророков встречается пророчество о наступлении «дня Господня» как дня грозного и правого Суда Божия: у пр. Иоиля – велик день Господень (2:11,31), у пр. Иезекииля – день Господа, день мрачный (30:3), у пр. Иеремии – день гнева Господня (2:22), у пр. Исаии – день мщения Бога (61:21), у пр. Иеремии – день отмщения Господа (46:10) и др. Подобные выражения встречаются и в Псалтири ц. Давида – день Силы Твоея (Пс. 109:3), день гнева Своего (Пс. 109:5) и т.п. Ожидание судного дня – Дня Суда Божия отвечало эсхатологическим ожиданиям древнего Израиля, и это событие сакральной действительности в изображаемой пророком будущей реальной жизни предвозвещается пророком Авдием всему человечеству. В комментарии к кн. Авдия Уолтер Л. Бейкер обращает внимание на символическое значение описываемых будущих событий, имеющих конкретную предысторию: «Почти не угасавшая враждебность между едомитянами и израильтянами является одним из древнейших примеров разлада в человеческом обществе. Прообразом этого конфликта послужила «борьба» Иакова и Исава (братьев-близнецов, что само по себе символично) во чреве матери их Ревекки (Быт. 25: 21-26)» [2:462]. Используя прием лексической антитезы, пророк предрекает падение некогда гордого и самонадеянного народа, составившего свое богатство войнами и грабежами: «Вот, Я сделал тебя малым между народами, и Вы в большом презрении» (1:2). Это пророчество приобретает обобщающий характер. Обличение гордыни едомитян завершается грозным приговором Иеговы, выраженным в яркой художественной форме с применением сравнений, метафор и гиперболы: «Но хотя бы ты, как орел поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь» (1:4). Рисуя печальную картину будущего разорения Едома, пр. Авдий прибегает к так называемому «пророческому прошедшему» и пользуется синтаксическим повтором как риторическим приемом, усиливающим драматическую ситуацию: «Не воры ли приходили к тебе, не ночные грабители, что ты так разорен?.. Как обобрано все у Исава и обысканы тайники его!..» (1:5). Пророк изображает будущее событие как уже совершившийся факт, и в этом проявляется восприятие темпоральности в сакральном аспекте: все события реального настоящего, прошедшего и будущего пророк видит одновременно совершившимися, не разделенными временны́м пространством. Это похоже на пермансив – «вечное время». Отмечаемые в тексте речевые синонимичные слова и словосочетания правильнее было бы назвать полиномами, обозначающими одно и то же понятие по разным его признакам: союзники, живущие с тобою в мире, ядущие хлеб твой. Из области реального они легко трансформируются и переходят в сферу духовного, символического, называя лиц по степени духовной близости. Ярким примером использования поэтического средства в когнитивной функции может служить ст. 1:18 пророчества Авдия: «И дом Иакова будет огнем и дом Иосифа – пламенем, а дом Исавов – соломою: зажгут его, и истребят его, и никого не останется из дома Исава, ибо Господь сказал это». Сравнивая народ Божий («дом Иакова» и «дом Иосифа») с огнем и пламенем, а едомитян (и в их лице всех противников Бога Иеговы) – с соломой, горящей в огне и пожираемой пламенем, пр. Авдий выражает мысль о силе и превосходстве народа Божия над его противниками. Словами 18-го стиха «и никого не останется из дома Исава, ибо Господь сказал это» пророк предрекает гибель противников Иеговы и подводит к пророчеству, заключенному в стихе 21-м: «И придут спасители на гору Сион, чтобы судить гору Исава, и будет царство Господа». По изъяснению толковников, выражения «гора Сион» и «гора Исава» метонимически называют соответственно израильтян и едомитян, а под «спасителями подразумеваются Зоровавель, Ездра, Неемия, Маккавеи. Они явились не только спасителями израильского народа, но и теми «чрезвычайными мужами», приготовлявшими царство Божие» [4:213]. В заключение отметим следующее. Текст книги пророка Авдия, одного из наиболее древних пророков, демонстрирует высокохудожественный язык, насыщенный разнообразными поэтическими средствами. Такая искусность и свобода их использования позволяет предположить существование сложившейся в устном народном творчестве определенной традиции употребления средств поэтики. В книге пророка представлена система таких средств, опирающихся на единицы разных уровней языка. Образный язык книги не только усиливает эмоциональность восприятия визионерной картины, но и сообщает убедительность и достоверность информации о будущих событиях, провозвещанных пророком Авдием. В сравнении с другими книгами премудрости, пр. Авдий редко прибегает к символическому употреблению слов. Это определяет преобладание провозвестий в виде визионерных картин конкретного исторического содержания. Вместе с тем, использованные пр. Авдием средства символики носят общебиблейский характер. Они встречаются в Пятикнижии Моисея, однако наиболее свойственны «литературе премудрости». Можно предположить, что пророк, следуя наиболее древним ветхозаветным закладывает основу священнописателям, поэтического канона создает прецедент, профетических текстов последующих авторов. ЛИТЕРАТУРА 1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. – М., 1977. 2. Бейкер Уолтер Л. Книга пророка Авдия // Толкование Ветхозаветных книг. От книги Исаии по книгу Малахии / Пер. Ирины Череватой. Коннектикут. – США, 1996. 3. Вейнберг Й. Введение в Танах. Ч. III. Пророки. – М., 2003. 4. Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета / Под ред. А.П. Лопухина. В 3-х тт. Т. II. – Стокгольм, 1987. 5. Юнгеров П.А. Введение в Ветхий Завет. В 2-х кн. Кн. 2. – М., 2003. Е.А. Пантелеева, Д.Н. Фатеев ТРАНСФОРМАЦИЯ И ОСОБЕННОСТИ БЫТОВАНИЯ ЖАНРА НАРОДНОЙ БАЛЛАДЫ (ПО РЕГИОНАЛЬНЫМ МАТЕРИАЛАМ И ЭКСПЕДИЦИОННЫМ ЗАПИСЯМ 2009 – 2010 ГГ., С. КОНСТАНТИНОВО РЫБНОВСКОГО Р-НА РЯЗАНСКОЙ ОБЛ.) Во время фольклорных экспедиций в Рязанскую область в 2009 – 2010 гг. в селе Константиново Рыбновского района удалось записать три варианта уникального в жанровом отношении текста (см. примечание). В плане содержания, сюжета и образной системы произведение представляет собой любовную балладу о сестрах-соперницах (цикл «Сестра погубила сестру»), однако формально оно исполнялось в виде цикла частушек на деревенских посиделках. По свидетельству исполнительниц – Зои Ивановны Червонкиной (1936 г.р.), Валентины Васильевны Церковниковой (1937 г.р.) и Анны Константиновны Денисовой (1942 г.р.) – текст был «привезён с торфу»: во второй половине ХХ столетия жители села Константиново принимали участие в разработке залежей торфа в район города Клин. Услышанные «Страдания», как называют балладу исполнительницы, были и по сей день остаются в Константинове одним из любимых произведений на праздниках, вечерах и деревенских посиделках. Старожилы села именуют представленный текст «страданиями», имея в виду не разновидность частушечного жанра, а трагический тон произведения, что объясняется характерной для баллады тематикой и спецификой сюжета: излюбленный народом жанр традиционно основан на изображении драматических моментов жизни человека, сложных любовных взаимоотношений (измена, ревность, убийство, самоубийство). Известный исследователь жанра частушек Н.П. Колпакова пишет: «Этот термин имеет двойное значение: «страдать» в буквальном смысле этого слова, т.е. переживать тяжелые эмоции («от страданья от лихого нет лекарства никакого»), и «страдать – петь, исполнять частушки «страдания» в паре с подругой или гармонистом...» [1:280]. Оба значения реализованы в записанном тексте. В науке под «страданиями» принято понимать двухстрочные рифмованные частушки главным образом любовно- лирического содержания с характерным ритмическим размером – четырехстопным хореем, исполняемые в замедленном темпе, в напевноречитативной манере. Примечательно, что ни одно праздничное событие, связанное с исполнением частушек (семейные торжества, гулянья и т.д.) обычно не ограничивается «выкриком» одной «коротушки», происходит их нанизывание одна на другую, своего рода кумуляция. Иногда между парой двухстрочных «страданий», пропетых подряд, обнаруживается смысловая связь [1:281,282], однако рассматриваемое произведение не является классическим циклом страданий ни с формальной, ни с содержательной точки зрения. В песне ряд оригинальных куплетов, где место первой строки четырёхстрочной частушки с наигрышем «под русского» занимает двухстрочное «страдание», образуя строфы объёмом в пять строк. Данная особенность мелодики произведения отличает его от прочих баллад на тот же сюжет («Жили две сестры Нюра с Манею», «Две сестрёночки да Нюра с Манею» и проч.), исполняющиеся на мотив «Семёновны». Отличие записанного произведения от «частушечного спева», в котором, по терминологии И.В. Зырянова [2:128], несколько «песенок» внутренне связаны и объединёны либо одним героем (гармонист, «милёнок» и т.д.), либо тематикой (верность, измена, встречи и расставания и т.д.), либо единоначатием («Вспомни, милый…», «Она моя…», «Ой, подружка…»), заключается также в наличии постепенно развивающегося хроникального любовного балладного сюжета о соперничестве сестёр. Героиня выбирает убийство сестры чтобы вернуть любимого, сохранить девичью честь и достоинство. Сюжет представляет классическую для баллады динамичную смену событий: признание в любви, предательство сестры, убийство, суд, самоубийство возлюбленного. При всей очевидности финала постоянные указания в тексте произведения на скорую трагическую развязку, а также описание смутных предчувствий, терзающих героиню баллады («Галю мучил сон проклятый») придают сюжету внутреннее напряжение (например, «Галечка молоденька, // Она с Мишею гуляла // Полтора лишь годика» и др.). Традиционный для любовных баллад триоцентризм образной системы с характерным антитетическим противопоставлением главных героинь основан на трагическом конфликте между сёстрами. Во втором текстовом варианте внимание акцентируется на мотиве предательства сестры («Галя с Мишею гуляла, // Мать за это не ругала. // Гале Миша был любовь, // Но сестра её любимая // Пошла наперебой»), в первом ярче проявляется параллельный мотив измены возлюбленного («Раз Галина шла рекою, // Ну а Миша шёл с другою»). В связи с жанровой трансформацией интерес представляет композиция произведения. Баллада как более древний жанр с появлением и популяризацией частушки в конце XIX – начале XX вв. преобразовалась в аналог частушечного цикла, дополнившись характерными для последнего композиционными элементами. Зачин произведения являет собой частушку-вызов, открывающую «цикл» («Давай, Валя с тобой споём, // Ну, конечно, с тобой вдвоём!») и побуждающую подругуисполнительницу («страдания» чаще исполнялись двумя девушками) вступить в диалог. В данном случае первая строфа, выполняющая роль зачина, имеет дополнительную функцию – не только называет главных героев, обозначает тему произведения, но и, что особенно важно, говорит о трагической развязке: «…А мы о парочке споём, // Как гуляли, как расстались, // Как погибли все втроём». Соответственно видоизменяется итоговая часть: после традиционно краткого, фактологического балладного заключения («После всех его [Мишу] нашли, // Положили вместе с Валей, // Схоронили, как смогли») следует обращение к гармонистам в форме «страдания», обыкновенно завершающего выступление и обозначающего границы циклов (типа «Мы пропели вам частушки…»): «Ох, спасибо и довольно, // Что сыграли добровольно». Особенности исполнения «страданий» «стенка на стенку» стали причиной осложнения речевой композиции произведения – вкрапления в текст мини-диалогов частушечниц: «– Валя! – Что, Катя?» (имена меняются в зависимости от исполнительниц – ср. первый и второй варианты). «После каждого куплета перекличка и притоптывание ногами», – свидетельствует З.И. Червонкина. Реплики исполнительниц в «куплете» занимают позицию между второй и третьей строками, восполняя недостающую строку (см. первую строфу первого текстового варианта). Таким образом получается шестистишие, звеньями которого являются двух- и четырехстрочная строфы, каждая из них может нести в себе законченное и автономное содержание, однако они связаны между собой в одно целое образование непрерывным актом исполнения. Заключение содержит в себе наставление, носит дидактический характер: «Не влюбляйтесь в ребят крепко, //Они любят, но очень редко <…>». Данный композиционный элемент сближает произведение с жанром «жестокого романса», для структуры которого характерны подобные завершения (например, «Есть гора, на той горе // Все растут тюльпаны. // Не любите моряков, // Они хулиганы» [3:347]). В основе моралистической тенденции прослеживающийся на текста протяжении всего лежит мотива суда, повествования: Галина назидательно указывает сестре – «Ты неладно делаешь, Валя…» – а совершив самосуд («"…Отомщу!", – сказала Галя»), героиня сама оказывается «на подсудимой на скамье». Канонический балладный мотив Рока, Божьего Суда трансформируется под влиянием исторических изменений социокультурного характера, в связи с чем возникает дополнительный обязательную для мотив земного традиционной суда / русской тюрьмы, культуры замещающий апелляцию к метафизическим силам (Промысла, сакральной воли, небесной кары). В последней трети ХХ в. в отечественной фольклористике возник термин «новая» или «современная баллада», оценивающаяся «как смежный с романсом и производный по отношению к традиционной балладе жанр» [3:343]. Наиболее характерные для него темы и мотивы (любовь, ревность, убийство) лежат в основе записанного авторами статьи произведения. Несмотря на то, что тексту присущи такие черты «современной баллады», как лубочность описаний, куплетная структура, простота ритмики и т.д., его невозможно безоговорочно отнести к данной группе фольклорных текстов. В рассматриваемом случае отсутствует параллельный литературный вариант народной «песни», существование которой большинством исследователей признаётся обязательным признаком жанра «новой баллады». Причислению «Страданий» к описанному жанру препятствует специфичность структуры, обусловленная особенностями бытования текста. Традиция деревенских посиделок и вечеров села Константиново предусматривает исполнение «есни» «стенка на стенку», что объясняет появление в тексте дополнительных композиционных элементов, заимствованных у частушечного спева (частушка-зачин, частушка«исход», реплики-переклички), и яркое проявление синкретичности: исполнение определённых строк каждого куплета сопровождалось соответствующими движениями танца. Подобное взаимодействие нескольких жанров устного народного творчества (народная баллада, частушка, романс) может быть объяснено историческим и социокультурным развитием русского общества на рубеже XIX-XX вв. Можно предположить, что аналогично былинам, уступившим своё место историческим песням и балладам, в начале ХХ в., в период утверждения и непрерывно возрастающей популярности жанра частушки, баллада смогла трансформироваться в «цикл страданий», а благодаря усилению влияния городских жанров на деревенские – приобрести черты «жестокого романса». ПРИМЕЧАНИЯ 1) В.В. Церковникова, 1937 г.р. Давай, Валя, с тобой споём, Ну, конечно, только вдвоём! – Валя! – Что, Катя? Ой, мы о парочке споём, Как гуляли, как расстались, Как погибли все втроём. 2) А.К. Денисова, 1942 г.р. Давай, Валя, с тобой споём, Ну, конечно, с тобой вдвоём! – Нюра! – Что, Валя? А мы о парочке споём, Как гуляли, как расстались, Как погибли все втроём. Под окном росла рябина, Мише нравилась Галина. (Исполнительница забыла окончание "куплета", вероятно, идентичное второму варианту – прим. авт.) Под окном росла рябина, Мише нравилась Галина. Галечка молоденька, Она с Мишею гуляла Полтора лишь годика. Галя с Мишею гуляла, Мать за это не ругала. Галя с Мишею гуляла, Мать за это не ругала. Воля была Галечки, Напролёт ночки сидели Под окном на лавочке. Она ему в любви призналась, Что же дальше оказалось? Говорит она ему: «Если ты мне не изменишь, То и я не изменю». Раз Галина шла рекою, Ну а Миша шёл с другою. Гале Миша был любовь, Но сестра её любимая Пошла наперебой. Гале Миша был любовь, Но сестра её любимая Пошла наперебой. Наступает вечер снова, На свиданье Галечка готова. Засыпала Галечка, В это время со свиданья Возвращалась Валечка. Наступает вечер пятый, Галю мучил сон проклятый. Просыпалась Галечка, А в это время со свиданья Возвращалась Валечка. Наступает вечер пятый, Галю мучил сон проклятый, Просыпалась Галечка, В это время со свиданья Возвращалась Валечка. «Ты неладно делаешь, Валя, Отомщу!», – сказала Галя*. «Ты неправильно делаешь, Валя! Отомщу!» – сказала Галя. И решила отомстить, Чтоб сестра её любимая Не смела выходить. И решила поскорей Повстречать сестру родную У тесовых у дверей. Над головой топор поднялся, Крик и стон кругом раздался. Повалилась Валечка, «Куда ж труп теперь девать?» – Испугалась Галечка. Над головой топор поднялся, Крик и стон кругом раздался. Прокричала Валечка. «Куда труп теперь девать?» – Испугалась Галечка. Тело в воду погрузила, Галечке тюрьма грозила. Тело в воду погрузила, Галечке тюрьма грозила. И пустила по воде, Тело бедное поплыло Задержалось на песке. а подсудимой на скамье Сидела Галя. Мать и Миша Объяснялися судье. Народ тело обнаружил, Гале суд, а Миша слушал, На подсудимой на скамье Сидела Галя. Мать и Миша Объяснялися судье. Говорили судья сразу – Присудили судья сразу Расстрелять таку заразу. А говорила мать судье: «Расстрелять неинтересно, Проморить её в тюрьме!». Расстрелять эту заразу. Говорила мать судье: «Расстрелять неинтересно, Проморить её в тюрьме!». Миша болен был душою, Долго плакал над рекою, После всех его нашли, Положили вместе с Валей, Схоронили, как смогли. Миша болен был душою, Долго плакал над рекою, После всех его нашли, Положили вместе с Валей, Схоронили, как смогли. Ой, спасибо и довольно! Ох, спасибо и довольно, Вы сыграли, а мы спели Добровольно. Что сыграли добровольно. Не влюбляйтесь в ребят крепко, Они любят, но очень редко. Лиходеечки вредят, Ну как только загуляют, Что-нибудь, да сотворят! Говори спасибо враз, Мальчики, ваша измена До чего ж доводит нас. * – две первые строки куплета в третьем варианте текста заменены на «В этот день она хотела // С Валей всё покончить дело» (Информант – З.И. Червонкина, (1936 г.р.)). ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. Колпакова Н.П. Типы народной частушки // Русский фольклор (Специфика фольклорных жанров). – М.-Л.: Наука, 1966. Зырянов И.В. Поэтика русской частушки. – Пермь: Изд-во Перм. гос. пед. ин-та, 1974. Современная баллада и жестокий романс / Сост. С.Б. Адоньева, Н.М. Герасимова. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. П.В. Федосеева М.М. ЗИМИН – КОСТРОМСКОЙ СОБИРАТЕЛЬ ФОЛЬКЛОРА Михаил Михайлович Зимин – один из активных участников краеведческой работы, развернувшейся в 1920-е годы в России, в том числе в Ковернинском уезде, входившем тогда в Костромскую губернию (ныне это Ковернинский р-н Нижегородской области). Собирательская работа М.М. Зимина описана нами в предыдущем исследовании (1). В этот раз благодаря участию и помощи директора Ковернинского МВЦ «Отчина» Николая Александровича Гущина, с которым сотрудники кафедры фольклора ННГУ вели переписку (2), мы сможем добавить многие детали к биографии собирателя, подтвердить или опровергнуть некоторые догадки, связанные с его жизнью и деятельностью. Богатство, разнообразие и качество материала, записанного в Ковернинском крае, позволяло предполагать, что М.М. Зимин был местным уроженцем. Однако выяснилось, что он родился в Московской губернии, в деревне Мещеры Карповской волости Богородицкого уезда в 1886 году. В Ковернино Зимин попал не ранее 1913 года: 13 сентября он был назначен на должность кустарного старосты и исполнял эту должность до июня 1917 года, после чего переехал в Кострому. В это время Зимин стал сначала соревнователем, а позже – действительным членом Костромского научного общества по изучению местного края (далее – КНО), возглавляемого В.И. Смирновым (3), его бессменным председателем. Известные нам факты доказывают, что М.М. Зимин был активным участником общества. Более того, с 1919 года он исполнял должность помощника секретаря КНО: сведения об этом содержатся в «Отчёте о деятельности КНО за 1919 год». В 1913-1917 гг. Зимин вёл запись фольклора в Ковернинском крае, будучи связанным с этим местом своей работой старосты. После переезда в Кострому он возвращался сюда специально для записи фольклора в Ковернинском и Макарьевском уездах. Работа принесла ценные результаты. Часть собранных в эти годы материалов была опубликована во «Втором этнографическом сборнике» КНО (1920 г.) («Плачи по призванным на военную службу»). В этом же году вышел из печати большой труд Зимина «Ковернинский край (наблюдения и записки)». В сборник вошли материалы, собранные им в 1914-1916 и 1919 гг. Два года спустя вышла работа «Свадебный обряд в Ветлужском уезде Костромской губернии». Кроме того, часть материалов, собранных Зиминым, опубликовал Смирнов (4). Однако опубликовано далеко не всё (5). Благодаря выпискам из отчётов КНО мы узнали список материалов, поступивших в архив общества от М.М. Зимина. Итак, в период с 1916 по 1918 гг. Зимин передал в архив общества загадки, частушки, прибаутки, сказки и песни, записанные в Ковернинской, Скоробогатовской, Белбажской, Ильино-Заборской и Овражной волостях, рассказы о разбойниках, записанные в Быкове и Чайкине. Кроме того, 9 местных слов, старообрядческую азбуку, записанную со слов крестьянина Ковернинской волости В.Т. Благовещенской Мишанова церкви [1:84], села церковно-приходскую Скоробогатово летопись Макарьевского уезда, выписку из летописи Шадринской церкви Макарьевского уезда (6). Также в архив КНО от Зимина поступило шесть негативных снимков с. Ковернино (в том числе фотоснимки ковернинских «четверговых» базаров) [1:6], 7 книг, 30 лубочных картин, 1 бронзовая медаль со Второй Всероссийской кустарной выставки, проходившей в Петербурге в 1913 году, одна таблица об изделиях из липы; около 30 революционных воззваний, плакатов, изданных в Макарьеве, одно письмо, относящееся к первым дням революции. Эти факты подтвердили, что к собирательской работе Зимин подходил комплексно, его интересовали сведения как фольклорные, так и этнографические, краеведческие, диалектологические. К сожалению, сведений о Зимине с 1924 до 1928 г. – года закрытия КНО – установить пока не удалось. Известно, что в последние годы он работал архивариусом на костромской обувной фабрике «Х Октябрь», одно время был секретарём её ячейки избирателей. Умер М. М. Зимин 6 декабря 1941 года в возрасте 55 лет. Похоронен в Костроме. В предисловиях к своим работам Зимин неоднократно подчёркивал чисто любительский, дилетантский характер своей деятельности, однако факты доказывают, что, не являясь профессионалом, М.М. Зимин был образован в области этнографии и фольклора и осуществлял собирание на высоком научном уровне. В Костромском областном архиве хранится переписка Зимина с московском этнографом, профессором В.Н. Харузиной. Кроме того, есть сведения о переписке и общении Зимина с известным этнографом и фольклористом Д.К. Зелениным. Все это свидетельствует о высоком уровне его этнографической подготовки. ЛИТЕРАТУРА 1. Зимин М.М. Ковернинский край (Наблюдения и записки) // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Вып. XVII. – Кострома, 1920. 2. Зимин М.М. Плачи по призванным на военную службу (Из записей в Ковернинском крае Костромской губернии в 1916 и 1919 годах) // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Вып. XV. – Кострома. 1920. 3. Русские фольклористы. Библиографический словарь. Пробный выпуск. – М., 2010. ПРИМЕЧАНИЯ 1. 2. 3. 4. 5. 6. См. статью: Федосеева П.В. М.М. Зимин как собиратель фольклора в Ковернинском крае. // Жизнь провинции как феномен духовности. – Нижний Новгород, 2010. С. 45-47. Материалы переписки хранятся в Архиве Центра фольклора ННГУ (Ковернинская коллекция. 23-S040, 2010 г.). См. о нём.: Пернетт С. Смирнов Василий Иванович // Русские фольклористы. Библиографический словарь. Пробный выпуск. – М., 2010. C. 202-207. 7 текстов причитаний, записанных Зиминым, В.И. Смирнов опубликовал в своей статье «Народные похороны и причитания в Костромском крае» (XV выпуск трудов КНО), а также часть собранных Зиминым частушек – в статье «Отношение деревни к войне» в V выпуске трудов КНО. Перечисление и описание опубликованных материалов см. в статье, указанной в первом примечании. Часть информации из церковных летописей использована Зиминым во вступительной статье к работе «Ковернинский край (наблюдения и записки)». См., например [1, с. 14], [1, с. 16]. Ю.М. Шеваренкова «ЦЕРКОВЬ В МИРУ» В ЭПОХУ ГОНЕНИЙ НА ПРАВОСЛАВИЕ В XX В. (ФОРМЫ СОХРАНЕНИЯ ВЕРЫ В ТРАДИЦИОННОМ КРЕСТЬЯНСКОМ ОБЩЕСТВЕ) Ушедший XX в. был сложным временем для русской православной Церкви и простых верующих, вынужденных скрывать свою веру. Официальная антирелигиозная пропаганда боролась с «остатками» церковных обрядов, закрывались церкви, уничтожались церковные ценности и церковное имущество, арестовывались видные деятели Церкви и простые священники и монашествующие. Возникает и церковный раскол между сторонниками и противниками советской власти. Тяжелое время безверия и гонения на православие, пики которого приходятся на 20-30 гг. и хрущевскую эпоху, широко представлено в современном фольклоре рассказами о разрушении церквей [1], осквернении предметов церковного культа, трагических судьбах священников, о трудном и чудесном спасении церковного имущества и мн. др. Хочется привести в пример хотя бы краткие выдержки из наших бесед с людьми старшего поколения, переживших это трудное время: «Тут такое время настало, врагу было тошно. Церкви позакрывали, монастыри разогнали, священников посажали. В то же время и нашу церковь закрыли. Батюшку прямо во время обедни из престола забрали, и никому ничего не объяснили. Куда его угнали, где он сломил свою головушку, мы не знаем» [2]; «Женя рассказывал, что когда хотели коммунисты сделать костер из икон, иконы подожгли, хотели на них готовить, кашу варить. И потом, когда сварилась, то каша в кровь превратилась. Они очень испугались, убежали» [3]; «А когды церкву-то закрывали, у нас церква-то пошла…, вся зашаталась, зашаталась и пошла. А народ бежать от нее, все согнулись. И она, говорят, поклонилась, церква-то» [4]. Именно поэтому в это время вновь актуальными становятся понятия «катакомбной церкви», «подпольной церкви», а также понятие «церкви в миру» как обозначение всех многочисленных скрытых форм (как практических, так и духовных) религиозной жизни верующего человека, осуществляемых им вне института Церкви и традиционной церковной обрядности. В русском религиозном фольклоре, который, кстати, советская фольклористика совершенно перестала замечать, всегда уживались, казалось бы, противоположные жанры и темы: сатирические «заветные» сказки XIX века о безнравственных попах и рассказы XX века о трагических судьбах репрессированных священников; антирелигиозные частушки, особо популярные в первые десятилетия Советской власти, и драматичные воспоминания крестьян о разрушении церквей и поругании святынь и мн.др. Но нам бы хотелось отметить другое: в многочисленных современных записях воспоминаний о прошлом крестьян старшего поколения, чье детство и молодость приходится на сложные 20-30, 60-70 гг. XX в., мы совершенно не встречаемся с критическим отношением к Церкви и религии того времени. Наоборот, время тайного исполнения церковных обрядов, память о «настоящих» священниках и монахинях, уже арестованных, расстрелянных или живущих в миру, но в нищете, память о трудных и тайных паломничествах во святые места противопоставлены в устных рассказах крестьян современным церковным порядкам, современным священнослужителям и монашествующим, современным паломникам и православным «туристам»: все новое и современное вызывает в традиционной крестьянской среде недоверчивое, скептическое, критическое к нему отношение, а вот ушедшая эпоха «истинной» веры, «истинных» людей, благородных страдальцев за веру даже идеализируется («Все церква везде закрыли, открыли их, а служба-то идет другая. В церквах ныне служат, а кто раньше стоял в хору – ныне совсем хор другой…. А что, почему? Потому что стары книжки, старинны, они ветховые, их списали и убрали, сожгли ли, куда ли. Выпускают новы, служба в церквах идет нова. Есть тут люди старые, они работали долго в церквах, вот они все помнят» [5]). Крестьянская среда, характеризующаяся большой социальной сплоченностью и ориентацией на традиционные хозяйство, обрядность и верования, в отличие от городского социума с его профессиональным и культурным расслоением, а также светскими традициями, выработала различные скрытые формы выживания веры. Воспоминанию деревенских жителей о трудных временах безверия, о некоторых формах выживания веры в народной среде и будет посвящена данная обзорная заметка. Вот типичный рассказ пожилой женщины: «Праздновали так: только что дома, никуда не поедешь, в церкви своей служба не была. Пускай церковь закрыли – у нас на дому все время была служба. Мало, когда не было, а то все время была служба. И все время с работы бежишь: всеношна ныне, когда сумеешь. А не отпустят – так работаешь и обедню, и всеношну, и заутреню, и вечерню. Ой, да! Было время! Охаили над нашим братом» [6]. К примеру, в Дивеевском р-не Нижегородской области службы на дому во многих случаях осуществлялись под руководством бывших монахинь закрытого в 1927 году и разоренного Серафимо-Дивеевского женского монастыря, в самом же Дивееве своеобразным центром притяжения всех верующих стала монахиня Маргарита (в миру – Фрося): «В ее келью молиться ходили. Там у нее и послушники умирали, и мы были. В обедне были, у ей в комнатке. Комнатка у ей небольшая была…. Тоды милиция разгоняла, на Пасху разгоняла. И ходили по домам: слушают, где молются… Она молится, а я неграмотна была, я не знаю, чаво она там читат, потому что я буквы-то не знаю. Читает книги, а мы молимся все. Мы люди темные. Спросят: «Кого молитесь?». А мы не знаем: молимся, крестимся, а не знаем ничего. Мы люди темные. Мы только молились ходили и все. А знать, мы ничего про их дела не знаем… Помолимся, приложимся и уйдем, а больше ничего мы не спрашивали тоды, нет... Нет, а больше ничего не знаю. Молиться ходили, она благословляла нас всех. А мне одна богословила вон, Казанску дала. Я говорю: «Благослови меня заместо матери». Она богословила меня» [7]. Особое уважение Фрося заслужила и тем, что почти 70 лет хранила в своем доме-келье вещи Серафима Саровского: «Слыхала, что у ней Преподобного были и рукавички, и шапочка, и лапоточки, чугунок» [8]. Ценность этих вещей определялась в то время для верующих людей не только тем, что это были своеобразные музейные монастырские экспонаты, чудом спасенные монахиней, но и тем, что они стали одними из немногих заместителей предметов церковного культа, материальным выражением памяти о Серафиме Саровском, столь почитаемом на Дивеевской земле, своеобразной заменой его мощам, тайно вывезенным из Саровского мужского монастыря: «Она их хранила,… и к ним прикладывались, к этим рукавичкам.. (Вопрос: А для чего?) Исцеления давал Господь, Преподобный давал исцеление. Помолятся и цалуют эти рукавички. Господь давал исцеление, кто больные вот были, болеют, например, у кого чаво болит – прикладывались... Были сухарики столетние: вот кто заболеет и пойдут туды, в церкву-ту,…, собирались и крошачку одну дадут – исцелялись» [9]. Известно также, что при головной боли Маргарита надевала на голову больного чугунок Серафима Саровского. Интересен и еще один дивеевский факт того времени: недоверие местных жителей и монахинь разоренного монастыря к новой власти породили легенду о том, что мощи Серафима Саровского не были вывезены из уже также закрытого Саровского мужского монастыря (в 1991 году они были найдены в запасника Казанского собора Санкт-Петербурга), а тайно захоронены под Рождественским собором дивеевского монастыря; это убеждение породило тайную практику целования стены собора, равнозначную, надо полагать, практике прикладывания к мощам. В условиях почти тотального закрытия церквей повсеместно возникает практика тайного крещение детей на дому. Функцию священника в этом случае брали на себя, как правило, пожилые верующие люди, чья тайная деятельность осуществлялась с благословения служащих или бывших священников, официальное обращение к которым в эпоху атеизма было невозможно: «Детей тогда все равно крестили на дому у меня, у моих родителей. Священник тогда благословил мою бабушку, чтобы она детей могла крестить» [10]; «Бабушки крестили, но и батюшки приезжали. Одна тетя Таня из Маёвки все знала. Она взяла благословение у батюшки в Арзамасе и крестила. Грели воду, срезали волосы, мазали. (Вопрос: Не ругали за крещение детей?) Ругали, если работал, а крестил украдкой… Мы всегда в Бога верили, а сейчас и неверующие накинулись креститься» [11]. Обряд, безусловно, был предельно упрощен и сводился к купанию ребенка в домашних условиях в бочке или прочей большой емкости, используемой в хозяйстве, но этот факт свидетельствует о внутренней приверженности крестьян многовековым церковным традициям, о необходимости сделать ребенка членом православной церкви (впрочем, практика тайного крещения детей «у деревенской бабки» вплоть до 90-х гг. XX в. работала и в далекой от православных традиций городской среде). Обряды венчания и отпевания в это время также носят тайный характер: «Не давали днем-то венчаться. Меня отец не отдавал, а у меня муж-то учителем был. И вот отец меня не отдавал. «Я, – говорит, – без венчания не отдам». А мы ночью ходили венчались. Батюшка пришел, открыл церкву и повенчал ночью» [12]. Что же касается отпевания, то функцию священника также выполняли пожилые местные жители, а сам церковный обряд заменяют читаемые возле покойного народные канты, в которых поется об исходе души из тела, ее загробных странствиях, ее осмыслении собственной греховности, о доброте умершей матери и пр. В это время возникают и особые обряды медицинской и прогнозирующей направленности с использованием осколков сброшенных при разрушении церквей колоколов: с них умывали или сбрызгивали больных младенцев («мама, вот когда… ребенок плачет…, она вот этот осколочек всегда опускала в воду, читала молитву и сбрызгивала вот этой водичкой, и, говорит, ребенок переставал плакать, ну, как вроде, сглаз там бывал, что ли» [13]); а через «поведение» льющейся с осколка воды предсказывали жизнь/смерть ребенка («если ему суждено умереть, он сделается такой тусклый, а если ребенок здоровенький, то станет светленький, приятный» [14]). Одной из составляющих так называемого «народного православия» является почитание природных святынь: источников, камней, деревьев. В советское время почитаемые источники повсеместно закапывали, часовни при них ломали и даже поджигали, камни взрывали, пытались выкорчевать тяжелой техникой, ограждали кордонами, преграждали путь паломникам милицией. Интересно, что эти действия не только не останавливали верующих, но и порождали представление, а, соответственно, и легенды о переходе утраченных или недоступных святынь в новое место, о наказании коммунистов за святотатство [15]. Так, традиционное паломничество жителей южных районов Нижегородской обл. в Саров (до организации в нем советского ядерного центра и закрытия города в 1947 году) на Дальнюю Пустыньку Серафима Саровского, к его камню и родникам, паломничество на Царский скит к целому комплексу камней Серафима Саровского, приобретая скрытый характер, тем не менее, не прекращается: «Ходили всегда на источники по праздникам, молились там. Женщины, мужчины совершали там литургию, что положено – служили. На память его 1 августа народу сходилось! Со всех сторон шли в Саров. А сейчас на этом месте железная дорога. Все там снесли, колодец был – завалили. И пошла железная дорога по колодцу» [16]; «Я вот чуть помню – ходила в Саров вот…. Ну, уже его не было [Серафима Саровского – Ю.Ш.], а на роднике все равно исцелялись… Раньше ведь ни машины, ничего не было – на колясках возили, веревками привязаны были… Маленьких таскали. Мы за 40-50 километров ходили, тоды ведь не закрытый был он. Пятьдесят километров ходили и таскали ребятишек. Вон утиральником перевяжут и тащат. Тяжело на руке-те» [17]. В целом, почитание святых родников в советское время носит, безусловно, усеченный характер, но все же осуществляется, как и в прошлом, в традиционных ситуациях. Среди них можно назвать хождение на источник: 1. по личной инициативе человека (по обету, в случае болезни); 2. в определенных коллективных обрядовых календарных ситуациях (на Крещение, Пасху, Троицу, Духов день, Ильин день), предполагающих службу на роднике, хотя и без участия священнослужителей; 3. в коллективных окказиональных обрядах (это местные обетные, «зарошные» дни, а также народный обряд вызывания дождя, в котором используются элементы церковного водосвятного молебна); 4. на престольные сельские праздники (и тогда хождение на родник, по сути, заменяет, за ее отсутствием, визит в церковь); 5. в определенные памятные дни (так, в Дивеевском р-не Нижегородской обл. хождение к источникам, т.н. «стояние», традиционно осуществляется 1 августа на день памяти Серафима Саровского; к таковым относятся и дни чествования иконы или святого, покровительствующих данной святыне и чье имя она носит). Несмотря на их удаленность от населенных пунктов, сохраняется и почитание святых камней-валунов: «Этот камень моя мать нашла в лесу, когда там работала. Его взорвали, он разлетелся на осколки, и каждый унес сколько смог. (Вопрос: А этот камень помогает, лечит?) Мне помогает, но я его никому не даю. Я в чашку наливаю воды, кладу туда камешек и читаю 40 раз «Богородицу», 40 раз «Отче наш», 40 воскресных молитв, 40 раз «Живые помощи», 40 раз «Помилуй мя, Боже», 40 раз «Верую». И когда заболею, пью, купаюсь. (Вопрос: А раньше этот камень большой был?) Я не знаю, но Преподобный на нем молился, стоял на коленях, и следы от рук, коленок и головы заметны, будто выдолблены» [18]. Как видим из данного рассказа, ценность для человека представляли не только сами камни и хождение к ним, но и возможность домашнего использования различных «святостей», взятых во святом месте: для камней – их осколков, воды или снега, скапливающихся в углублении камнейследовиков, для святых источников – самой воды, песка, камешков и даже травы со дна источника. По сравнению с современными паломниками, не имеющими ограничений в посещении природных святынь, во многом облагороженных при участии Церкви, и набирании, к примеру, святой воды, ценность перечисленных «святостей» в эпоху атеизма, конечно, возрастала в силу трудного их «добывания», необходимости умалчивания о них, невозможности восстановить запасы использованной святой воды. Как продолжение известной христианской традиции почитания могил святых следует упомянуть и возникновение новейших местных традиций почитания могил убиенных священников и тех, кого позже назовут новыми мучениками за веру. Как иллюстрацию к этому разделу можно привести почитание могилы «болящей Дунюшки» из с. Суворово Дивеевского р-на. Парализованная, но пользующаяся уважением крестьян за способность лечить людей и предсказать их будущего, всю жизнь проведшая в посту, аскезе и молитве, Евдокия Шикова и три ее «хожалки» были расстреляны в 1919 году. Их общая могила, несмотря на запреты, поливание земли или снега краской, стала объектом паломничества жителей окрестных деревень: с могилы брали землю или снег, употребляя в пищу для исцеления, а женщины с. Суворово в день смерти Дуни вплоть до недавнего времени устраивали по ней поминки. И именно на основе народных рассказов о праведнической и практически монашеской жизни Евдокии, о ее способностях и ее посмертных чудесах было написано житие подвижницы, а сама она и ее «хожалки» в 2000 году были причислены к лику святых новомучеников Русской православной церкви. Важной составляющей разбираемого нами понятия «церкви в миру» является и письменная религиозная народная традиция. Мы имеем в виду рукописные тетради-сборники, в которые верующие переписывали такие произведения, как разнообразные святые письма и поучительные видения о путешествии главного героя на тот свет, «Двенадцать пятниц», «Духовная аптечка», эпические духовные стихи и лирические канты, популярные «Сны Богородицы», бытующие в виде заговоров, повествовательных произведений и духовных стихов, выдержки из апологетических сочинений, а также отдельные отрывки из официальных житий святых и мн.др. Конечно, большинство этих произведений восходят к апокрифической средневековой традиции, а сюжеты произведений отличаются страшными сценами и пугающими образами (например, картинами мучения грешников в аду), эсхатологической направленностью, угрозами и даже критикой советской власти, советского человека и атеистической идеологии. Но в контексте вышесказанного важно не их происхождение или наличие в них народных суеверий, а их правильные христианские посылы: за грехи следует кара Божья, человека спасает только молитва и мн.др. Эти тексты, как и рукописные тетради в целом, выполняли сразу несколько функций: познавательную, компенсаторную, регулирующую, ибо заменили собой всю совокупность недоступной верующим официальной церковной литературы, а также назидательную, ибо учили простого человека следовать простым нравственным правилам жизни православного человека в миру. В этой заметке, основанной на нижегородском материале, мы привели лишь несколько иллюстраций к понятию «церкви в миру», сделав краткий обзор форм и способов сохранения в народе веры. Мы не хотели бы здесь рассуждать о «народном православии», к которому большинство из них относится, о том, что крестьянская вера в Бога замешана на суевериях, с которыми сама же Церковь и боролась. Мы хотели показать другое: в эпоху гонения на Церковь именно формы народного православия, традиционные крестьянские религиозные верования, так усиленно искореняемые светскими властями, позволили сохранить веру внутри человека, а, значит, и устои традиционного крестьянского мира. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. 2. Подробнее о подобных рассказах в фольклоре см.: Добровольская В.Е. Несказочная проза о разрушении церквей // Славянская традиционная культура и современный мир. Сборник материалов научно-практической конференции. Вып. 2. – М., 1997. Г.Е., 1930 г.р., Дивеевский р., с. Кременки, 2001, видео 073. 3. Послушница Ф., Дивеевский р., с. М. Череватово, 2002 г., видео 132. 4. М.О.Н., 1930 г., Вознесенский р., с. Нарышкино, 2002 г., dat 001. 5. П.А.П., 1918 г.р., Дивеевский р., с. М. Череватово, 2002 г., видео 130. 6. Н., Дивеевский р., с. Глухово, 2003 г., колл.67, ед.хр. 54. 7. П.А.П., 1918 г.р., Дивеевский р., с. М. Череватово, 2002 г., видео 130. 8. А.В.Н., 1928 г.р., 2001, с. Дивеево, видео 033. 9. К.А.К., 1913 г.р., Дивеевский р., с. Елизарьево, 2002 г. 10. Л.А.В., 1934 г. р., Дивеевский р., с. Суворово, 2001 г., аудио 019. 11. А.В.Н., 1928 г.р., с. Дивеево, 2001, видео 033. 12. К.А.К., 1913 г.р., Дивеевский р., с. Елизарьево, 2002 г. 13. К.Е., 1932 г.р., Дивеевский р., с. Елизарьево, 2009 г., 21-D039_1. 14. Л.М.М., Дивеевский р., с. Елизарьево, 2002 г., видео 061. 15. Подробнее о таких сюжетах см.: Типология рассказов о святых источниках. Образ святого источника в рассказах // Шеваренкова Ю.М. Исследования в области русской фольклорной легенды. – Нижний Новгород, 2004. С. 110-111; Святые камни Серафима Саровского в Нижегородском крае: типология сюжетов. Почитание камней // Там же. С. 154-156. 16. Ч.Н.П., 1920 г.р., Дивеевский р., д. Осиновка, 2001 г., видео 030. 17. Неизв., Вознесенский р., с. Аламасово, 2003 г., колл. 67, ед. хр. 43. 18. Г.Е., 1930 г.р., Дивеевский р., с. Кременки, 2001, видео 073. Л.С. Луканова ФЕНОМЕН ТРАНСФОРМАЦИИ ЦЕРКОВНЫХ КУЛЬТОВ В ПОЧИТАНИЕ ПРИРОДНЫХ ОБЪЕКТОВ (НА ПРИМЕРЕ КУЛЬТА СЕРАФИМА САРОВСКОГО В НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ) Как известно, в советское время посещение церквей не поощрялось, но от этого желание людей найти объект почитания не уменьшилось. Скорее даже наоборот. В своей статье я попытаюсь проследить на примере «Серафимовских» мест, как в условиях запрещения религии люди пытались перенести ряд религиозных функций на природные объекты. Затронутый вопрос рассматривается примере комплекса объектов, объединенных именем Серафима Саровского, расположенных в районе Дивеевского и Саровского монастырей. Сразу следует отметить, что данный комплекс возник не единоразово и не был создан или инсценирован единой группой людей; он продолжает пополняться до нынешнего момента, и части комплекса остаются в различном статусе и по церковным, и по общественным, если можно так выразиться, оценкам. Итак, на нынешний момент в отмеченный комплекс входят: – три камня Серафима Саровского; – два дерева, сосна и береза; – несколько источников. Сложно выявить точное количество объектов, так как, комплекс постоянно пополняется и расширяется. Начальной точкой его возникновения можно считать ближайшие годы после смерти прп. Серафима, когда стало почитаться место, где он жил, Дальняя пустынка. Чудотворным стал считаться источник, из которого святой брал воду, а также дерево, на которое он крепил икону, молясь на нее. Что интересно, сам Серафим никогда не упоминал о каких-то особенных свойствах этих объектов, он их использовал вполне утилитарно. Что касается камня, на котором, по преданию, святой молился 1000 ночей, то он вскоре после его смерти был уничтожен, не вполне понятно, по каким причинам и кем, известно только, что части его были увезены в Дивеево, а также оказались в руках паломников и богомольцев. В целом, систематизация почитаемых объектов, связанных с прп. Серафимом, началась в 1890 году, когда развернулась реконструкция «Дальней пустынки» после сильного лесного пожара 1850-го года, и уже готовилась его канонизация (официально он причислен к лику святых в 1903 году) – и г. Саров основательно «приводился в порядок» к приезду царской семьи. Тогда же проводились учет и запись чудес святого. Тогда почитаемыми были признаны камень, положенный заново, с двумя углублениями, якобы от колен Серафима и пень от засохшего дерева, вероятно, сосны, служившей для крепления иконы. Над ними были поставлены сени – шатры. После революции все связанное с этим местом было уничтожено, даже пень исчез, до сих пор известно только направление его местонахождения относительно пустынки, известно также, что уже к середине 1930-х годов там ничего не сохранилось. Надо полагать, что именно с этого времени началось своего рода расползание, перемещение «серафимовских мест» по округе, особенно эта тенденция усилилась после превращения г. Саров в ядерный центр. Слава священных перешла к камням большому и малому Медведям, находящимся достаточно далеко и от Дальней пустынки и вообще от мест, посещаемых прп. Серафимом; они находятся у пос. Лесозавод. Аналогичная история произошла и с Серафимовским источником. Верующие стали посещать источник на реке Сатис у посёлка Новостройка, который не имеет никакого исторического значения, но лишь символизирует в глазах и памяти людей связь имени преподобного Серафима с целительной родниковой водой. В послевоенный период происходят достаточно массовые паломничества к «новым Серафимовским местам», возникают новые легенды, особенно о жизни святого, ему приписывают многие деяния, которые не только не включены в житие, но и не отмечались современниками. Многие из них после попали в различные, в том числе, церковные издания. Например, легенда, дублирующая буддистскую притчу, о том, как святой шел и бросал в руке камешки, потом к нему подошел человек и попросил явить чудо. Святой ответил, что чудес вокруг немало, надо просто их видеть и показывать специально он ничего не будет. Вопрошающий, обидевшись, пошел дальше, и не видел, как святой бросил мелкий камешек – и он обратился в большой валун. Возможно, именно из-за подобной популярности и возможности объединения людей вокруг почитаемых, пусть и случайных во многом мест, Серафим Саровский смог остаться в народной памяти одним из самых значимых святых. Ведь многие другие почитаемые до революции святые были если не забыты, то, по крайней мере, не обрели подобного почитания в нынешнее время, в частности, в силу того, что временной разрыв в церковной традиции был очень и очень глубок. А культ Серафима сохранился, приобретя подобную причудливую форму. Возможно, именно поэтому в период возрождения православной церкви, в начале 1990-х годов, была произведена еще одна реконструкция комплекса пустынки в Сарове, был положен новый камень, облагорожены уже несколько источников (в 2007 году – три), на этот раз место готовили к приезду патриарха Алексия II. Также постоянно возникают новые места, связанные со святым, возникают, надо сказать стихийно и весьма неожиданно. Например, в Дивеевском монастыре, прямо за Казанским храмом произрастает береза, на которой однажды узрели лик медведя Серафима Саровского, который выглядит как нарост на коре и находится на уровне пояса человека среднего роста. Культ этого дерева никак не пресекается церковью, скорее наоборот – это обязательный пункт всех экскурсий, организуемых монастырем. Чтобы подвести итог, замечу, что почти все культы, связанные с природными почитаемыми объектами очень запутаны, отличить в них реальную историю от народной порой невозможно. Важно то, что мы можем наблюдать весьма стремительную трансформацию сознания и переход от церковного поклонения к природному – и обратно. Хотя, может, и не было никакого перехода? И.Н. Минеева «ГОРОД НАШ ОТЛИЧАЛСЯ СТРАННОЙ СМЕСЬЮ ЛЮБВИ К БОГУ И ЯРОСТНОМУ ЕГО ОТРИЦАНИЮ». К ИСТОРИИ ПОЧИТАНИЯ СВЯТЫНЬ НА РУССКОМ СЕВЕРЕ (Г. КЕМЬ) «…город наш отличался странной смесью любви к Богу и яростному его отрицанию. Так распорядилась история и, наверное, так всё устроилось теперь по Божьему произволению» Приведенное в качестве эпиграфа суждение В.В. Кузминой [16] точно отражает особенности мировоззрения жителя г. Кеми в начале XXI века. На формирование столь противоречивой мировоззренческой позиции повлияли исторические, политические и культурные события XV-XX вв. Общеизвестно, что с давних времен именно через Кемь из разных городов и стран на Соловки отправлялись поклониться святыням, покаяться, исцелиться от скорбей и болезней, обрести духовную силу многочисленные паломники. Традицию паломничества на Соловецкие острова всегда почитали и сами кемляне, воспринимающие остров как центр христианского мира и часть своей «малой Родины», отмечая «неотделимость» материка от священных островов [2]. Немаловажную роль в духовной истории города сыграло также почитание прихожанами своих кемских святынь: церквей, часовен, поклонных крестов. Но эти православные традиции были разрушены в годы сталинского режима, когда Кемь стала пунктом пересылки осужденных в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН). По свидетельствам местных старожилов, церкви разрушались, разорялись, использовались не по назначению. Так, с одной из них снесли колокольню, устроили тюрьму для заключенных, позже здесь был клуб, затем – склад. А около собора разместили администрацию лагеря. Со времени упразднения в Кеми системы Гулага вновь открылся для паломников путь на Соловки, стали восстанавливаться храмы, строиться новые церкви, возрождаться духовные традиции. В наши дни проблема возрождения и развития православных традиций привлекает внимание многих исследователей. Мы заинтересовались историко-культурной ситуацией небольшого северного города, и в связи с этим была организована полевая практика группы студентов 1 курса ИФФ Карельской государственной педагогической академии. Представлю некоторые результаты наших наблюдений. В начале XX века в Кеми было четыре собора: Успения Пресвятой Богородицы (XVIII в.), Благовещенья Пресвятой Богородицы (XIX в.); Зосимо-Савватиевская [1], св. Иоанна Предтечи [23]. Кроме того, была Владимирская часовня на реке Пуэте, построенная в память посещения города Великим князем Владимиром Александровичем в 1885 году [23], а также кладбищенская часовня Пресвятой Троицы, возведенная в начале XX века [23]. При въезде в город стоял поклонный крест [20]. От былого духовного наследия в настоящее время в Кеми осталось только два собора Пресвятой Богородицы, а также появившаяся недавно новая часовня в честь иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша». Храмы играют прежнюю роль культурно-религиозных центров города. Собор Успения Пресвятой Богородицы Фото 2 Фото 1 Фото 3 Фото 1 – собор Успения Пресвятой Богородицы (2008) Фото 2,3 – внутреннее пространство храма (2008) Уникальный шатровый собор. Строился с 1711 по 1717 гг. на месте двух прежних храмов, первый из которых был возведен еще при Иоанне Грозном в сер. XVI в. на Леп-острове, позже сожжен шведами [20]; второй – в сер. XVII в. на средства Соловецкого монастыря, сгорел в 1710 году вместе с частью городка [15]. Считается, что собор был возведен в честь победы в Полтавской битве. Храм представляет собой композицию из трех шатровых храмов: центральный храм является приделом Успения Пресвятой Богородицы, давший имя всей композиции; с севера примыкает придел свв. Зосимы и Савватия Соловецких; с южной стороны – придел св. Николая Чудотворца. В состав Успенского собора входит кладбищенская часовня Троицы Живоначальной (1696 г.). Иконы, организующие внутреннее пространство храма, были выполнены монахами Соловецкого монастыря (соловецкое письмо новгородской школы) и первоначально предназначались для Благовещенского собора на Соловках [20]. Собор Благовещенья Пресвятой Богородицы Фото 4 Фото 5 Фото 4 – вид Благовещенского собора в 1920-х гг. [21] Фото 5 - вид Благовещенского собора в 2008 г. Строительство собора шло в период с 1876 по 1903 (1905?) гг. Он имеет несколько приделов: левый освящен в честь св. Симеона, правый – свв. Петра и Павла [20]. Согласно сведениям, любезно предоставленным нам послушниками Кемского мужского монастыря во имя Новомучеников и Исповедников Российских, храм был построен на средства, завещанные известным кемским купцом Ф.М. Антоновым [17]. Из документов следует, что в 1880 году Святейший Синод рекомендовал создать Комитет по строительству собора и просил настоятеля Соловецкого монастыря о. Архимандрита Мелетия быть председателем этого Комитета [17]. «Архимандрит Мелетий, – сказано в церковной летописи, – согласился послужить с любовью и усердием при помощи Божьей с благословения Преподобных наших Зосимы и Савватия, которые были первыми просветителями сего края» [17]. Под строительство храма было отведено место, прежде назначенное для постройки Гостиного двора. В 1883 году во время Божественной Литургии состоялась закладка храма в честь Успения Божьей Матери. В основание храма были положены святые мощи прп. Сергия Радонежского, целителя Пантелеймона и св. Афанасия Высоцкого, ученика прп. Сергия Радонежского [17]. Между тем, по духовному завещанию купца Антонова, новая церковь должна была называться Благовещенской [17]. Лишь через пять лет, в 1888 году, настоятелю кемского собора Клименту Иванову была направлена храмозданная грамота на постройку церкви в честь Благовещенья [17]. Строительство храма было передано соловецким монахам [17]. В 1935 году собор закрыли до 1956 года [17]. В советские времена здесь располагалась тюрьма для соловецких заключенных, затем – склады [7], клуб, потом хотели сделать кинотеатр [1]. По преданию, в хрущевские времена в соборе разобрали колокольню. Вот что нам поведала в ходе беседы местная жительница: «Я знаю, что у нас здесь, когда это было при Хрущеве, колокольню сбросили с Благовещенского собора, там два-три человека, они очень быстро потом умерли <….> полгода или год потом прожили» [5]. В 1970-1980 гг. церковь пытались перестроить под спортивную и музыкальную школы, но ничего не получилось [1]. Часовня в честь иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша» Фото 6 Фото 6 - Часовня иконы Божией Матери "Неупиваемая Чаша" (2008) Часовня в честь иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша» была построена в начале 2000-х гг., чтобы вымаливать страждущих от недуга пьянства, наркомании. Многие матери, жены приходят сюда помолиться, веря в то, что их сыновья, мужья исцелятся [18]. Кемляне называют места, где построены церкви, святыми, благодатными. В качестве определяющих святость этих мест признаков информанты выделяют следующие: 1. Храм – место силы и благодати. С точки зрения кемлян, храм – место, воскрешающее, исцеляющее, оберегающее человека. В нем – спасение, он противостоит современной суете и злу. Говоря о состоянии настоящего мира, многие информанты не раз отмечали его греховность по сравнению с прежними временами: Современный мир – царство Храм – спасение от греха и греха и зла зла «Сильная «Сейчас больше грешников» [13] вера воскрешает «Здесь нет святых. На Соловках человека» [13] есть святые места. Грешим много, «Крещенье помогает жить. Бог особенно в наше время» [14] больше лечит, чем доктора» [6] «Сейчас редко, кто добро делает, «Крещенье сейчас много грешников» [11] оберегает от опасности» [3] «Грешников полно, все грешники «Детей надо причащать, болеть теперь» [9] меньше будут. «Венчание (родителей – И.М.) – детям лучше, на них благодать отойдет» [10] «Когда молишься – лучше жить» [3] «Чудеса будут, когда больше молишься» [12] 2. Географический и ландшафтный контекст местности, где расположен храм. Весьма примечательным фактом кемляне считают то, что церкви построены на возвышенности и около воды. Связь с возвышенностью и водой, считают они, придает месту силу и одухотворенность: «строилась на возвышенности» [3] (об Успенском соборе), «на воде построен» [8] (о двух соборах), «идет зона, где ты получаешь хорошую энергию, дает городу, месту, триста метров человек очищается и дает ауру городу, если на возвышенности» [3] (Об Успенском соборе). 3. История строения. Для прихожан не менее важен и древний «рецепт» строения церкви: какой фундамент заложен в основание собора, из какого кирпича он построен и т.д. Все это, по их мнению, придает строению величественность, мощь и вечность. По рассказам, глину для фундамента Благовещенского собора «замешивали на гагарьих яйцах, раствор очень крепкий» [8], «кирпич с Соловков» [20]. 4. Духовная связь с Соловками. Соловецкие монахи приезжают в Кемь на большие церковные праздники, служат литургию, совершают крестный ход. Сами кемляне совершают паломничество на Соловецкие острова, привозят оттуда иконки, целебное масло [5]. «Паломничество – это когда человек освобождается от духовной болезни по мере возможности, насколько он готов к этому <…> Открывается внутреннее зрение» [5]. 5. Происходящие в храме и жизни верующих чудеса. С особым трепетом прихожане рассказывали о мироточащих иконах в Благовещенском соборе. Мироточат иконы «Николай Первый и его семья», «Спаситель», «Божья Матерь Знамения», «Неупиваемая чаша», «Собор Соловецких святых», «Блаженная Матрона Московская». Подобные чудеса стали свершаться в последние годы как Божий знак возрождения и укрепления веры в этом регионе [19]. Самыми любимыми и почитаемыми святыми у прихожан являются: Пресвятая Богородица, Св. Николай Угодник, Св. влкм. Пантелеимон Целитель, Св. прп. Сергий Радонежский, Св. блж. Матрона Московская, Св. блж. Ксения Петербургская, прп. Варлаам Керетский. Каждый кемлянин особо почитает своего Ангела-Хранителя. Верующие поведали нам о чудесах, которые произошли с ними или их близкими, знакомыми (чудесное возвращение иконы на Соловки; во сне святой указал место, где находится потерявшийся человек; спас от преждевременной смерти; помог избавиться от болезни глаз, предупредил об опасности, осудил за грех, наказал и т.д.). Среди историй можно выделить: • Спасение ребенка Ангелом-Хранителем. «Ангел – Хранитель меня спасал не раз… зимой катались на лыжах, ну что-то дети не поладили, она ушла домой. А я так, ой, встала и иду на лыжах-то. Вдруг ветер, метель, лыжню-то занесло, я встала и не знаю, что куда идти, и вдруг так вот стоит старичок с бородкой (информант показывает рукой, где примерно находился старичок – И.М.). Этот старичок стоит, я на его пошла и на поселок вышла. Он мне дорогу указал, понимашь <…> Когда стала ходить в церковь, я поняла, что он меня спас» [7]. • Св. влкм. Варвара спасла от преждевременной смерти: «Эта икона (информант показывает, какие иконы дома – И.М.) Вар <...> Варвары, вот тоже меня спасла, Веруля. (Охает) Знаешь, как произошло, миленькая? Я надумала, был праздник ее Варвары Великомученицы, мне что-то в голову вдарило, надо помыться. Я, Юль, залезла в ванну и стала мыться. Как стала вылезать, у меня рука соскользнула, я вот так вот это (информант крестится), она спасает от преждевременной смерти, у меня соскользнула, я пока чугунную ванну, боком, у меня и глаза закатились <…> Дак я неделю не могла в больницу пойти, такая у меня была боль. А потом в церковь на исповеди: «Батюшка, вот в такой-то день со мной случилось, такое случилось». Он мне говорит: «А зачем ты полезла мыться. Это большой праздник, говорит, ты, говорит, молись и радуйся, что она тебя спасла от преждевременной смерти». Вишь, она меня спасла. Дала мне урок, что по праздникам нечего лазить мыться, но и спасла» [7]. • Спасение Ангелом – Хранителем женщины от болезни и смерти: «Я начала сильно болеть <…> У меня как будто жизнь уходила <…> До этого видела со вторника на среду сон такой <…> Возле меня стоят кругом вот такие небольшие существа, вот у них шерсть или волосы, не знаю. Как их правильно назвать не знаю <…> вот такие длинные ногти и огромные глаза во все лицо, глаза красные, светятся <…> все эти стоят вокруг меня и молча вот это, вот это приближаются медленно, приближаются, а кто-то держит меня вот за пояс и давит и давит, и тоже когти вот такие вижу. И мне, у меня такая жуть, что я и крикнуть не могу и освободиться не могу, потому что настолько крепко меня держат, и я не знаю, что надо <…> Через неделю опять со вторника на среду продолжение этого же сна. Они вот как стояли, вот так <…> и они так близко подошли ко мне, и у меня сердце просто от страха выскакивает отсюда. И вдруг кто-то меня подхватил под мышки, вырвал оттуда, и я счастлива <…> И после этого я стала немного поправляться» [5]. • Полученное от старцев предупреждение: «У меня даже была клиническая смерть <...> Это вот вы бы у супруги спросили, я в беспамятстве был, с ее слов, когда я пришел и все ей рассказал <…> Меня принесли в палату, а рядышком молодой человек, ну помоложе меня, лежал за ширмой. Я его не видел, ничего не знал. У меня наступила как бы клиническая смерть. И вот когда я пришел, я спрашиваю у нее, а где этот парень-то, мы с ним вместе уходили. Я здесь тормознулся, а он улетел. Она у меня спрашивает: «Какой парень?» Она даже не видела. А я его буквально, вот меня положили, прошло сколько-то время, он умер, и его унесли. А я остался. И когда я в себя пришел, я говорю, а где парень. А вот. Даже такое. Я вот этого не помню. Единственное, что я помню, мне сказано было, что я хорошо помню, что вот три старичка сидят и говорят: «Тебе, Вася, еще туда рано. Здесь побудь. У тебя здесь еще не все выполнено <…> Сто первое предупреждение, больше мы тебе помогать не будем». Это я видел» [4]. • Церковь не пускает грешника: «Я тоже свидетелем была этого случая в Успенском соборе нашем. Пришел немного поддатенький мужичок. Вот. Мы с ним разговорились <…> Он говорит: «Вот хочу в церковь сходить». Я говорю: «Дак надо бы, в нетрезвом состоянии не ходят». А он: «Ой, да, я немножко выпил, да все». Я говорю: «Ну, дак сходите с батюшкой поговорите, что он Вам скажет». И порог! И он не может пройти, говорит: «Огонь! Меня, – говорит, – не пускает». И так стоит на одной ноге, ногу поднимает кверху <…> «Я то, – говорю, – я то ничего не вижу». «Нет, горит, горит, все горит, вот, где порог, весь порог в пламени <…> не пускает церковь»» [5]. Следует заметить, что после таких случаев все информанты наблюдали существенные изменения в своей жизни: наделялись не свойственными им ранее духовными качествами и устремлениями, получали новые знания, открывшиеся в видении. А если они были ранее неверующими, то шли в храм и крестились. Собранный в ходе полевой практики студентами материал позволил выявить новые факты из истории поморского города Кеми, имеющего крепкие духовные связи с Соловками, но в то же время обладающего собственной уникальной религиозно-культурной историей. Полученные сведения о строительстве храмов и традициях почитания местных святынь побуждают нас к дальнейшему исследованию проблемы развития северорусской культуры в XXI столетии в аспекте иеротопической теории, предложенной известным специалистом по византийской иконографии и истории восточнохристианской художественной культуры А.М. Лидовым [21]. Использование методологических наработок академика А.М. Лидова, возможно, поможет нам разгадать загадки, которые таит в себе Кемь: как организовывалась священная среда города, как создавалось сакральное пространство храмов, какую богословскую концепцию несут кемские соборы, какую роль играли и играют иконы и реликвии в формировании их сакральных пространств, каким образом святыни влияют на формирование этнопсихологии населения. Дальнейшее изучение этого района является, на наш взгляд, перспективным. Образ жизни современных жителей Кеми, их нравы и обычаи, особенности их самосознания и духовные чаяния должны стать материалом для дальнейших культурно-этнографических исследований. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Арапов Д. Закрытие Благовещенского собора в Кеми в 1935 г. Документы из государственного архива // Соловецкое море. Архангельск; М., 2007. С. 136-142. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. Давыдова Ю.А. Сакральная география Поморья (по материалам экспедиций XIXXX вв.) – Электронный ресурс: код доступа: http://centrfolk.ru/izdan/stk3/Davydova.doc Записано от Брониславы Вячеславовны, 78 лет. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). Записано от Данилевич Василия Михайовича, 51 год. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Записано от Киелевяйнен Импи Григорьевны, 66 лет. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной, Минеевой Инной Николаевной (2008, июль). Записано от Лебедевой Антонины Федоровны, 68 лет. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Записано от Мироновой Валентины Павловны, 69 лет. Запись сделана Звержановской Юлией (2008, июль). Записано от Нины Васильевны, 51 год. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). Записано от Павловой Зои Афанасьевной, около 74 года. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Записано от Поповой Елены Александровны, около 36 лет. Запись сделана Звержановской Юлией, Панченко Анастасией (2008, июль). Записано от Раисы Григорьевны, 71 год. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). Записано от Светланы Михайловны, около 70 лет. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). Записано от Терентьевой Раисы Анатольевны, около 40 лет. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Записано от Харитоновой Раисы Сергеевны, 76 лет. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). Использованы материалы сайта culture.karelia.ru Кузьмина В.В. Мое Поморье – Электронный ресурс, код доступа: http://lfond.spb.ru/programs/history/letters/docs/Kuzmina.doc. Основные моменты строительства собора 1876-1905 годы. Фотокопия с рукописи. Рукопись предоставлена монахом мужского монастыря Новомучеников и Исповедников Российских в Кеми о. Григорием. Сведения получены от Мироновой Валентины Павловны, 69 лет. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Сведения получены от монаха мужского монастыря Новомучеников и Исповедников Российских в Кеми о. Григория. Запись сделана Звержановской Юлией и Панченко Анастасией (2008, июль). Сведения получены от Сонникова Геннадия Степановича, около 70 лет. Запись сделана Елиной Еленой, Ивановой Валентиной (2008, июль). См.: Восточнохристианский храм: Литургия и искусство. СПб., 1994.; Иеротопия: Исследование сакральных пространств. М., 2004; Иеротопия. Создание сакральных пространств в Византии и Древней Руси. М., 2006. и др. Фото заимствовано из статьи: Арапов Д. Закрытие Благовещенского собора в Кеми в 1935 г. Документы из государственного архива // Соловецкое море. Архангельск; М., 2007. С. 136-142. Шапошник В. Первое благочиние Кемского уезда // Советское Беломорье. 1999. 17 декабря. Литературная критика и публицистика: региональный аспект П.Е. Янина НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ «НИЖЕГОРОДСКИХ ГУБЕРНСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ»: ЖАНРОВО-ТЕМАТИЧЕСКИЙ СОСТАВ (1860-1866 ГГ.) «Нижегородские губернские ведомости» известны как первое официальное правительственное издание в Нижнем Новгороде. Несмотря на то, что через некоторое время после основания издания в нем появилась неофициальная часть, призванная знакомить читателей с событиями общественной и культурной жизни города, «Нижегородские губернские ведомости» так и остались органом официальным и в отношении литературном и публицистическом газета сильно уступала появившимся в Нижнем Новгороде во второй половине XIX века частным изданиям. А.С. Гациский, бывший с 1863 по 1866 гг. редактором «Нижегородских губернских ведомостей», прямо заявил в программной статье об издании неофициальной части газеты о том, что редакция, по обстоятельствам от нее не зависящим, пока не может удовлетворить запросам читателей и сделать неофициальную часть более насыщенной и разнообразной по содержанию [11]. Итак, тот факт, что газета была, в первую очередь, органом официальным, не позволяет говорить о наличии ярко выраженной эстетической программы издания. Тем не менее, анализ неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей» за период с 1860 по 1866 гг. показал, что можно говорить об определенном сложившемся стиле построения неофициальной части, о жанровых и тематических предпочтениях редакции. Важным источником сведений в данном случае является такой жанр, как библиографическое известие о подписке. Традиционно, библиографическое известие печаталось в последних годовых номерах издания, а затем тиражировалось другими газетами и журналами. Как правило, известие о подписке содержало не только перечень планируемых рубрик и авторов, чьи произведения будут опубликованы на страницах публицистического органа, но и развернутую программу, где излагалась общая концепция издания. Например, в известии о подписке на журнал «Библиотека для чтения» обращалось внимание читателей на то, что журнал будет выходить под новой редакцией, поэтому издатели сочли необходимым заранее сформулировать и новые принципы издания журнала [7]. В известии сообщалось, что журнал не будет придерживаться какой-либо определенной общественно-политической позиции, и намерен критически относиться как «к западным готовым системам, так и к идеям и формам, выработанным русской жизнью». Что касается методологической установки издания, то авторы оговариваются, что полемики избегать не будут, но она должна быть направлена на раскрытие сущности обсуждаемого вопроса, а не на выяснение отношений со своими «журнальными собратиями». Очевидно, последнее заявление сделано намеренно, в память о той скандальной славе, которая утвердилась за журналом, издаваемым под редакцией О. Сенковского, что еще раз говорит о присущем печатному органу вполне определенном стиле работы. С другой стороны, библиографическое известие интересно тем, что оно позволяет составить представление не только о газете или журнале, информирующих о подписке, но и об издании, непосредственно размещающем объявления. Жанр библиографического известия был широко представлен на страницах «Нижегородских губернских ведомостей»: так, газета извещала о подписке на журнал «Народное богатство», «Вестник юго-западной и западной России», газеты «Искра», «День», «Русские ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости», «Киевлянин» и др. Примечателен тот факт, что «Нижегородские губернские ведомости» публиковали известия о подписке не только в качестве рекламы или с целью заполнить материалом неофициальную часть. Таким образом осуществлялось желание редактора познакомить читателей с программами столичных и других губернских изданий, расширить читательский кругозор. Об этом свидетельствует, в частности тот факт, что на страницах «Нижегородских губернских ведомостей» появлялись известия о подписке на издания, на которые нижегородцы вряд ли имели возможность подписаться, например, на газету «Киевлянин» или «Вестник юго-западной и западной России». Между тем, известия на подписку этих изданий содержат интересные факты из общественной жизни западных регионов России, что, по мнению редактора, представляло интерес для читателей «Нижегородских губернских ведомостей». Так, в известии на подписку «Киевлянина» нашел отражение актуальный для России второй половины XIX века «польский вопрос». Издаваемая на территории исконно русской, но занятой поляками, газета позиционировала себя как издание принципиально русское. Это нашло отражение в самой структуре известия. Ему предпослан эпиграф «Край этот – русский, русский, русский!» (И. Аксаков «День»), который «объясняет» состав и задачи всех рубрик издания, каждая из которых начинается с утверждения «Это край русский» [6]. Активное использование авторами «Нижегородских губернских ведомостей» другой группы жанров связано со стремлением редакции познакомить читателей с историей, бытом, обычаями жителей Нижнего Новгорода и губернии, иногда шире – Поволжья. Это жанры исторического и топографического очерка («Лысково», «Город Сергач», «Павлово», «Село Богородское», «Ветлужский край в историческом, статистическом и промышленном отношениях»), социального очерка (очерки, публикуемые в рубрик «Случаи, встречи, заметки», «Сельская школа», «Из с. Б. Болдина Лукояновского уезда»), очерк жизни и быта жителей той или иной местности, начиная с Нижнего Новгорода, история которого в изложении Храмцовского была опубликована на страницах издания, заканчивая заметками о ветлужских черемисах и многое другое. При этом, корреспондентами газеты могли быть как штатные сотрудники, так и внештатные корреспонденты, а именно священники, присылавшие Гацискому свои краеведческие разыскания. (Многие из опубликованных в это период материалов вошли в «Нижегородский сборник» А.С. Гациского, в частности, материалы свящ. В. Владимирского). «Нижегородские губернские ведомости» активно использовали жанр театральной рецензии, правда, необходимо отметить, что практически все рецензии носили критический характер. Крайне негативная оценка деятельности нижегородского театра достигла апогея в рецензии на постановку «Горе от ума» А.С. Грибоедова, автор которой решил вовсе воздержаться от посещения театра, чтобы не портить впечатление от произведения, и написал рецензию, опираясь на предыдущий опыт постановок Грибоедова и свое восприятие текста комедии [8]. Интерес корреспондентов издания к театру даже послужил тому, что на страницах «Нижегородских губернских ведомостей» рождается нечто вроде полемики. Поводом к ней послужила постановка благотворительного спектакля в Балахне [5;12]. Кроме того, попытки «оживления» и расширения жанрового состава неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей» можно усмотреть в обращении к жанру рецензии, которая представлена рецензией на книгу, изданную обществом «Самолет», «Волга от Твери до Астрахани». Заметки автора Ивана Богданова так же, как и авторов театральных рецензий, носят критический характер: он упрекает издателей книги в большом количестве допущенных фактических ошибок и опечаток, «вводящих читателя в ложное понятие о минувших событиях» [9]. С публицистической деятельностью В. Аристова связано появление на страницах «Нижегородских губернских ведомостей» проблемной статьи, поднимающей вопросы социального развития. Таковы его статьи «О народном образовании», «О народном здравии», «О нищенстве», «О народном продовольствии» [1;2;3;4]. Изредка в неофициальной части появляются публицистические статьи; в рассматриваемый период это связано, прежде всего, с деятельностью самого Гациского, бывшего редактором неофициальной части газеты. Особый интерес представляет его статья, опубликованная в №18 за 1864 год [10]. В ней автор, отталкиваясь от того факта, что в Нижнем Новгороде нет книжного магазина (хотя есть публичная и частные библиотеки), задается вопросом: «Значит ли это, что мы не читаем?». Размышления над этим вопросом позволяют ему выделить 8 типов читателей: читатели-подписчики, читатели-неподписчики, читатели-послучаю, читатели-паразиты, читатели-прожоры, читатели-гастрономы, читатели-жертвы неопытности и, наконец, читатели толковые, вызывающие наибольшую симпатию автора. Итак, неофициальная часть «Нижегородских губернских ведомостей» хотя и не имела и не могла иметь единой эстетической и идеологической издательской программы, тем не менее, предоставляет материал для выделения жанровых и тематических предпочтений редакции. Это дает некоторые, пока начальные, предпосылки для суждения о характере нижегородской прессы, с одной стороны, а с другой, для выявления образа определенного нижегородского читателя, которого эта пресса воспитывала. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Аристов В. О народном здравии // Нижегородские губернские ведомости. 1865. № 46. С. 102-103. 2. Аристов В. О народном образовании // Нижегородские губернские ведомости. 1865. № 44. С. 367-369. 3. Аристов В. О народном продовольствии // Нижегородские губернские ведомости. 1865. № 44. С. 103-104. 4. Аристов В. О нищенстве // Нижегородские губернские ведомости. 1865. № 46. С. 367-369. 5. Балахонец. Еще из Балахны // Нижегородские губернские ведомости. 1863. № 7. С. 71-72. 6. Библиографическое известие. С 1 июля 1864 г. будет в Киеве издаваться «Киевлянин», литературная и политическая газета юго-западного края // Нижегородские губернские ведомости. 1864. № 22. С. 178-180. 7. Библиографическое издание «Об издании в 1864 году журнала «Библиотека для чтения» под новой редакцией» // Нижегородские губернские ведомости. 1864. № 5. С. 39-43. 8. Бирюк. «Горе от ума» в Нижнем // Нижегородские губернские ведомости. 1866. № 49. С. 289-290. 9. Богданов Иван. Заметки на книгу, изданную обществом «Самолет»: «Волга т Твери до Астрахани» // Нижегородские губернские ведомости. 1864. № 25. С. 199-203. 10. Нижний Новгород // Нижегородские губернские ведомости. 1864. № 18. С. 143145. 11. Об издании неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей» // Нижегородские губернские ведомости. 1863. № 46. С. 367-369. 12. Штейн А. Из Балахны // Нижегородские губернские ведомости. 1863. № 1. С. 35. В.Н. Горенинцева ДВЕ МОДЕЛИ ТОМСКОЙ ТЕАТРАЛЬНОЙ КРИТИКИ КАК ДИАЛОГ ЦЕНТРА И ПРОВИНЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ РЕЦЕНЗИЙ КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВВ.)1 Томский драматический театр – один из старейших в Сибири. Уже в середине XIX века томичи имели возможность посещать спектакли, которые шли на разных площадках города: в гарнизонных казармах, где несколько раз в год манеж превращался в импровизированную сцену для проведения любительских постановок; в деревянном здании, где гастролирующие артисты давали спектакли преимущественно летом. Знаковым в истории томского театра стал 1885 год, когда состоялось открытие нового построенного на каменного деньги трехэтажного купца Е.И. театрального Королева. Появление здания, более просторного специализированного помещения продвинуло театральное искусство в Томске на новую ступень развития. Сезоны стали регулярными, 1 существенно расширилась зрительская аудитория, Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ Регион 09-01-64103а/Т. произошли качественные изменения репертуара в сторону увеличения доли серьезной драмы. Изменения в театральной жизни совпали с появлением в демократической «Сибирского Томске первых «Сибирской вестника» частных газеты» (1885-1905). периодических (1881-1888) Театр как и изданий: либерального подлинный центр культурной жизни провинции не мог не стать популярнейшей темой провинциальной печати. Можно назвать двух человек, стоявших у истоков томской театральной критики: Ф.В. Волховский, писавший рецензии для областнической «Сибирской газеты», и В.А. Долгоруков, постоянный театральный обозреватель «Сибирского вестника». Несмотря на очевидную непохожесть этих двух людей в личностном плане – народник Волховский оказался в политической ссылке в Сибири по громкому делу «193-х», а бывший аристократ Долгоруков был лишен дворянского титула и выслан в Томск за участие в уголовном процессе – как театральные критики они обнаруживали немало точек схождения. Они оба были большими знатоками театра, воспитывались на столичных образцах театрального искусства. Таким образом, Волховского и Долгорукова можно считать выразителями «столичного взгляда» на провинциальный театр. Оба критика единогласно отмечали особую функцию театра в провинции. Опираясь на принципы народнической критики, Волховский считал, что театр как синтетическое искусство приобретает особую важность именно для неподготовленного, нередко малограмотного провинциального зрителя, «которого не проймешь ни словом, ни картиной» [5:1117]. Театр должен воспитывать и образовывать провинциального зрителя, что, по мнению критика, реализовалось лишь в том случае, если поставленная пьеса воспроизводила «то, что происходит в жизни, с целью пояснить зрителю все, что в ней сложно, запутано и непонятно, требует чутья, знания, развития» [4:1083]. В свою очередь, Долгоруков неоднократно подчеркивал, что провинциальный зритель идет в театр просвещаться и культурно развиваться, в отличие от столичного зрителя, который ищет в театре развлечение. Совпадение точек зрения этих критиков на провинциальный театр как на народную школу во многом предопределило сходство их взглядов на задачи театрального критика в провинциальном издании. Волховский выдвигал особые требования к театральному обозревателю, который становился для провинциального зрителя кем-то вроде наставника. Критик должен объяснять зрителю «общественный смысл тех отношений, характеров и обстоятельств, которые составляют содержание пьесы», и воспитывать «правильные эстетические взгляды и инстинкты по отношению к литературе и драматическому искусству» [3:1225–1226]. Реализуя эти задачи на практике, Волховский уделял большое внимание идейно-тематическому используя содержанию драматического произведения, в качестве основного оценочного критерия отношение поставленной пьесы к вопросам современности. При этом Волховскийтеатральный рецензент неотделим от Волховского-публициста: анализируя пьесу, он поднимал социальные проблемы, чтобы использовать их как отправной пункт для обсуждения общественно значимых вопросов, касающихся не только местного театра, но и провинциальной жизни в целом. Так, скудость постановочной части позволяла ему ставить вопрос о бедности провинциальных театров; недостаточное исполнительское мастерство, а иногда и безграмотность актеров служили поводом для разговора о нехватке образованных и эрудированных деятелей культуры в провинции. Со своей стороны, Долгоруков считал, что поддержка театра является обязанностью каждого интеллигентного человека. В связи с этим в его рецензиях нередко звучал упрек провинциальному зрителю в равнодушии и предвзятом отношении к актерам, для которых сам критик выступал в роли терпеливого наставника. Предлагая собственную трактовку образов из драматических произведений Шиллера, Шекспира, Мольера и Гуцкова, Долгоруков всегда сопровождал ее детальным анализом причин удачи или провала исполнителя и давал практические рекомендации по сценическому движению и речи, основываясь не только на собственном видении воссоздаваемого на сцене характера, но и на материале профессиональной театральной литературы. Сходство взглядов на провинциальный театр у этих двух критиков проявлялось и в отношении репертуара. Первостепенное значение для провинциального театра, по мнению Волховского, имела русская классика и шедевры европейской драматургии, в лучших образцах которой воспроизводились универсальные типы и характеры. Как и Волховский, Долгоруков считал постановку русской и зарубежной классической драмы делом необходимым и важным для провинции. По его мнению, пьесы Мольера, Шекспира, Шиллера и других драматургов, которых он определял как «мировых», должны стать органичной частью репертуара томского театра в силу их неумирающего значения и универсальности изображаемых характеров и ситуаций. На весьма болезненный для провинции вопрос о возможности постановки классических пьес в условиях отсутствия потенциала для обеспечения высокого качества постановки оба критика давали утвердительный ответ. Яростный противник сценической халтуры, строго оценивающий качество декораций, костюмов, бережное отношение к тексту, Волховский даже неудачные постановки классики на томской сцене воспринимал как положительный опыт. Как демократ-просветитель, он считал, что помимо популяризации творчества великих драматургов, любая постановка, даже провальная, могла служить стимулом для саморазвития и самообразования актеров, которые, благодаря последующему критическому спектакля, получали ценный исполнительского мастерства. материал для анализу усовершенствования Как и Волховский, Долгоруков трезво смотрел на возможности провинциального театра: «Хорошего исполнения шекспировской пьесы на провинциальной сцене трудно ожидать, да и нельзя этого требовать. Вполне достаточно и того, если пьеса пойдет сколько-нибудь сносно, великие шекспировские типы не будут искажены, и на сцене мы увидим хотя бы некое подобие их» [8:3]. Вместе с тем, он никогда не позволял себе пренебрежительного тона в отношении к местным работникам сцены. «Если артист не возвысился до художественного исполнения, если он дал нам только понятие о типе, созданном автором, и вложил в свою игру хотя бы частицу души – мы и этим должны быть удовлетворены и благодарить артиста за то, что он дал, так как это должно доставлять и поучение, и эстетическое наслаждение» [9:3] В начале XX века в Томске формируется новое молодое поколение театральных критиков, многие из которых были сибиряками по рождению. Среди них – Г.А. Вяткин, талантливый публицист, прозаик, поэт, литературный критик; И.А. Иванов, считавшийся среди современников единственным «правоверным модернистом в сибирской литературе»[1:2], а также многие другие авторы, скрывавшиеся за псевдонимами. Их взгляд на театральное искусство и на провинциальный театр в частности, в чем-то близкий позиции Волховского и Долгорукова, вместе с тем, имел и отличительные черты, во многом определявшиеся изменившимся углом зрения: теперь это был взгляд изнутри. Прежде всего, это проявилось в отношении репертуарной составляющей. Представители нового поколения критики отдавали дань шедеврам мировой драматургии, но все чаще звучали голоса, ставившие непреходящую актуальность классики под сомнение, требовавшие остросоциальных современных пьес. Так, в 1905 году Вяткин в рецензии на постановку «Отелло» писал: «Уже один выбор пьесы характеризует Чарского (антрепренера. – В.Г.) как артиста старой школы. У молодых, как известно, Шекспир особой симпатией не пользуется» [11:3]. Значительно повысился и уровень требований к качеству постановки. В отличие от лояльных Долгорукова и Волховского, считавших, что для провинциального театра будет достаточно хотя бы приблизительно передать замысел драматурга, молодые критики требовали от провинциального актера высокой художественности исполнения. Так, по мнению Вяткина, небрежно подготовленные постановки с целым рядом заведомо известных промахов и произвольных сокращений означали «вульгаризацию и профанацию искусства», что, в свою очередь, препятствовало выполнению театром своих основных задач: пробуждать мысль и воспитывать вкус. Критик писал: «Становится очень обидно, когда видишь, что этим алчущим и жаждущим преподносится со сцены камень вместо хлеба, провинциальный, бледный и неполный Гамлет, вместо того, настоящего шекспировского, от которого получилось бы впечатление гораздо более сильное, неизгладимое из памяти» [6:3]. Более категоричным оказалось отношение критиков-сибиряков и к театральному зрителю. Они также претендовали на роль наставников, идеологов, однако проявляли при этом подчеркнутое стремление противопоставить себя мещанской публике. Так, Н.И. Соколов писал: «Я обязан подчеркивать отдельные моменты вашей общественной жизни, чтобы вы, всецело отдавшись ежедневной сутолоке, оглядываясь назад, могли заметить их. А как ни сера, ни буднична ваша, многоуважаемый читатель, жизнь, но не о хлебе едином вы живете» [10:3]. Все чаще в рецензиях звучал упрек в неготовности томской публики к восприятию полутонов новой драмы, в ее идейной незрелости. Парадокс заключается в том, что часто к восприятию «новой драмы» оказывались не готовы сами рецензенты, обнаруживавшие стойкую приверженность привычным социально-этическим критериям. Как и при анализе пьес классического репертуара, критики сосредоточивались на идее произведения: определяющим в их понимании оставалась актуальность социальной проблематики, а на первое место ставился идеологический критерий. Вместе с тем, нельзя говорить, что особенности «новой драмы» были совсем не замечены томскими критиками: в некоторых рецензиях обнаруживаются указания на отсутствие привычной коллизии, несценичность, особую важность постановочной части, костюмов. Однако, как справедливо замечает Н.Е. Разумова, исследовавшая рецепцию пьес Г. Гауптмана в Томске, в силу того, что критерии рецензентов зачастую не выходили за рамки привычных представлений, многие новации представали скорее как недостатки драмы, снижающие ее увлекательность и общественную значимость [2:194]. Лишь в немногих рецензиях обнаруживалась полная смена парадигмы критических суждений. Так, в своих откликах на постановки по Гауптману И. Иванов полностью отказывался от идейной оценки и обращался к художественной стороне произведения. Этот же подход он реализует и в рецензии на комедию О. Уайльда «Как важно быть серьезным», о которой он пишет как об образце истинной художественности, при этом наиболее ценными в пьесе для него оказываются импровизация, игра и отсутствие дидактизма [7:3]. Наконец, еще одной характерной чертой томской театральной критики нового поколения можно назвать стремление к культурной автономии. Данная тенденция наиболее ярко проявляется в методологии критического дискурса. Если Волховский и Долгоруков в своих рецензиях апеллируют к мнению отечественных и зарубежных исследователей, подают материал в широком историко-культурном и литературном контексте, то критики молодого поколения зачастую ограничиваются субъективными публицистическими приемами, без всякой опоры на факты и культурные ассоциации, о чем нередко заявляют открыто. Так, Соколов в рецензии писал: «Меня совершенно не интересует, писал или не писал чтото Брандес, Миллер или другой генерал от критики, имела или не имела пьеса успех во всех Европах и столицах, поскольку это ничего не говорит ни уму, ни сердцу» [10:3]. В рецензиях начала XX в. нередко наблюдалась предельная локализация события, а если и присутствовал историко- культурный контекст, то он во многом определялся субъективными пристрастиями критиков либо значимыми для Томска именами и событиями. Таким образом, анализ театральных рецензий, опубликованных в томской периодике в конце XIX – начале XX вв., позволяет выделить два основных типа театральных критиков, реализующих две модели критического дискурса. Один из них – это критик, приехавший в Сибирь из столицы и выражающий в рецензиях взгляд человека столицы, то есть взгляд на Сибирь извне. Другой тип критика (Г.А. Вяткин, И.А. Иванов и др.) – уроженец Сибири, здесь же получивший образование, – формирует иную модель восприятия, определяемую как взгляд сибиряка на мир и на себя сквозь призму отношения к миру, то есть взгляд изнутри. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Воложанин В.Е. Модернизм и сибирские поэты // Утро Сибири. Томск. 1912 (24 июня). 2. Разумова Н.Е., Власова Ю.Ю., Карпова А.Ю. Герхарт Гауптман в восприятии томской критики рубежа XIX-XX вв. // Европейская литература в зеркале сибирской периодики конца XIX – начала XX в. – Томск, 2009. 3. Сибирская газета. 1882. № 43 (24 октября). 4. Сибирская газета. 1885. № 41 (13 октября). 5. Сибирская газета. 1885. № 42 (20 октября). 6. Сибирская жизнь. 1909. № 173 (11 августа). 7. Сибирская жизнь. 1912. № 123 (3 июня). 8. Сибирский вестник. 1890. № 170 (22 июня). 9. Сибирский вестник. 1896. № 241 (3 ноября). 10. Сибирский вестник. 1899. № 30 (4 февраля). 11. Сибирский вестник. 1905. № 169 (19 августа). А.А. Ершова А.П. ЧЕХОВ НА КАЗАНСКОЙ ЛЮБИТЕЛЬСКОЙ СЦЕНЕ КОНЦА XIX – НАЧАЛА ХХ ВВ. На рубеже общественных XIX–XX объединений веков по в Казани интересам, существовало или, по немало тогдашней терминологии, любительских обществ. XIX век – век учреждения Казанского университета, открытия во многих городах Казанской губернии мужских и женских гимназий. Развитие просвещения естественным образом повлияло на культурный рост населения. Казанская публика уже тогда считалась наиболее взыскательной и компетентной, что отмечали многие гастролеры. Театры часто бывали переполнены. Но многие любители и почитатели сценического искусства не удовлетворялись пассивной ролью зрителя. Во второй половине XIX века, если судить по архивным документам, частым явлением в жизни города были литературные и музыкальные вечера, постановки любительских спектаклей. По существующей тогда практике, ни одно общественное мероприятие не могло состояться без разрешения местных властей. В связи с этим вполне объяснимо, что практически весь комплекс документов, касающихся создания и деятельности казанских любительских обществ отложился в архивном фонде Канцелярии казанского губернатора. Среди них: прошения об утверждении уставов, тексты уставов в рукописном и типографском вариантах, просьбы о разрешении проведения различных мероприятий, иногда с приложением афиш и программ и т.п. Любопытной чертой в общественных настроениях тех лет стало горячее увлечение театральным любительством. Это увлечение имело и положительную сторону, несмотря на то, что было осмеяно в десятках юмористических рассказов и пьес. «Волжский вестник» отмечал, что «мания к актерству» сделалась положительно «злобою дня среди молодежи». Одним из самых первых явился Казанский кружок любителей музыки. Он был организован в 1881 году. В январе 1882 года было создано Казанское общество любителей сценического искусства. Казанское общество любителей изящных искусств образовалось в 1895 году. Согласно своему уставу, общество планировало устраивать спектакли, концерты, музыкальные, литературные и художественные вечера, выставки и публичные лекции, издавать книги и журналы, а также завести книжную и музыкальную библиотеки, учреждать стипендии и конкурсы, открывать школы живописи, музыки и сценического искусства. В стенах Казанского университета преподавателем Алексеем Максимовичем Мироновым был организован Студенческий драматический кружок. Нередко профессиональные артисты с готовностью поддерживали сценические опыты студентов. В 1884 году, например, актер труппы П.М. Медведева, ангажированной в Казани, Н.Н. Вишневский содействовал членам студенческого драматического кружка университета в постановке пьесы Н.А. Островского «Без вины виноватые». В 1900 году «Бесприданницу» Островского тому же кружку помогал ставить уже актер казанской труппы М.М. Бородая – А.П. Смирнов. Именно студенты быстро раскупали дешевые билеты на популярные оперные и драматические спектакли. Исследователь истории Казанского университета Е.А. Вишленкова заметила, что уже в первой половине ХIХ века «массовое паломничество студентов в городской театр отобрало у бедных горожан дешевые театральные места», что вызывало у местной демократической публики острое недовольство. Однако с течением времени казанские жители свыклись с подобным положением вещей, и студенческий театрально-билетный приоритет навсегда остался незыблемым. Так, видимо, было во всех университетских городах в ХIХ – начале ХХ века. Постоянной областью соприкосновения студенческого мира с артистическим была благотворительность последнего в пользу «недостаточных» учащихся. Студенты широко пользовались ею, иногда даже злоупотребляя благосклонностью своих кумиров Вообще, любовь к театру для студента была не столько самоцельным увлечением, сколько знаком принадлежности к свободомыслящему культурному кругу (что не отменяло, конечно, досугово-развлекательного назначения театра). Поэтому нет ничего удивительного в том, что с провинциальным читателем Чехова сблизил театр, самый демократичный и доступный вид искусства того времени. В Казани были талантливые антрепренеры, собиравшие труппу из выдающихся актеров, ставились современные пьесы. В конце XIX – начале ХХ вв. в прессе было немало статей о пьесах «Иванов», «Дядя Ваня», «Леший», «Три сестры», «Вишневый сад». Особенно много было заметок в связи с постановкой их на театральных подмостках. Именно театр напрямую, без посредничества критика, связал Чехова и зрителя. Многие из тех, кто воспитывался на чеховских пьесах, впоследствии называли его учителем своего поколения. Читатели не всегда писали хвалебные письма Антону Павловичу. Его обвиняли в том, что он показывает жизнь слишком мрачной. Строки из письма читательницы из Казани объединили и благодарных, и упрекающих: «…Если только вдуматься во все то, что вы пишите, то можно или с ума сойти, или сделаться честнейшим человеком: другого исхода нет» [11]. В конце 1890-х гг. Чехов вновь, как и в начале восьмидесятых, противопоставляет провинцию и столицу. В произведениях этого периода российская глубинка предстает как носительница всех жизненных тягот. Провинциальный зритель не мог не подметить новизну чеховского стиля. Пьесы дают определенную свободу творчества и восприятия. Каждый зритель, читатель, артист, режиссер трактует произведения посвоему. Можно предположить, что именно это свойство пьес сблизило провинциального зрителя с Чеховым. Казанская публика отмечала, что, несмотря на то, что часто чеховским пьесам предсказывали провал на провинциальной сцене, этого ни разу не произошло. Более того, на сцене казанского городского театра, как можно наблюдать по анонсам, регулярно публиковавшимся в прессе, пьесы Антона Павловича не просто ставились, а пользовались успехом. Более того, пьесы «играли» и на любительских сценах Казани. Пьесы Чехова по праву завоевали «провинциальную любовь». Можно смело утверждать, что не только актер жил на сцене, там же существовал и зритель. Например, в газете «Казанский телеграф» за 1900 год было дано такое объявление: «В среду 9 февраля «Общество учителей и учительниц» дает спектакль. Идет «Дядя Ваня». Мы надеемся, что как симпатичная цель спектакля, так и сама пьеса привлечет в театр много публики» [6]. По всей видимости, здесь не только благотворительность, но и интерес к творчеству А.П. Чехова. Не случайно авторы отметили, что и сама пьеса должна привлечь казанцев в театр. В «Волжском вестнике» за 1901 год в номерах 257 и 258 дается объявление о предстоящих спектаклях, один из которых «Фофан», комедия Шпажинского, а второй – «Медведь» Чехова. В афишке написано, что одна треть средств, полученных с любительского спектакля, поступит на усиление средств Казанского Окружного Правления Императорского Российского Общества спасения на водах. Любопытная заметка помещена в том же «Волжском вестнике» за 1904 год. В ней пишется о том, что даются спектакли в народном театре в селе Верхний Услон. Неизвестный автор отмечает новизну любительских постановок. Дело в том, что в качестве актеров в спектаклях задействованы местные жители крестьяне. Спектакли прошли с большим успехом. И среди них ставилось также «Предложение» Антона Павловича Чехова. Автор пишет, что в ближайшее время будут играть «На пороге к делу» Н.Я. Соловьева и «Медведь» шутку Чехова. В заметке есть такие красноречивые слова, которые никак не приуменьшают роль любительского театра: «публики на первых двух спектаклях была масса и несмотря на большое число приставных мест, многим, опечаленным не имением свободного места, пришлось вернуться домой» [4]. В конце заметки автор пожелал такого же успеха всем последующим постановкам и попросил обратить внимание на репертуар. Но не на пьесы Чехова, а спектакли вроде «Самоубийц» Рутковского или «На узелки» Похвистнева. Несомненный интерес для исследователя казанской любительской сцены представляют две статьи, вышедшие в «Волжском вестнике» в 1902 году, и посвященные спектаклю художников «Дядя Ваня». В № 2786 В.И. Маслаков пишет рецензию на спектакль «Дядя Ваня», который состоялся в новом клубе 12 марта 1902 года. В этом спектакле участвовали ученики и преподаватели художественной школы. Цель – благотворительность. Хотя в конце статьи Маслаков отметил, что, к сожалению, сбор в пользу бедных учеников оказался небольшим. Он отметил, что к постановке подошли очень обдуманно. Его в первую очередь поразили декорации: «Окна с подоконниками, на которых стояли комнатные цветы, картины на стенах – все, вместе взятое, изображало действительно жилую комнату, а не театральный павильон». Второй акт, по мнению Маслакова, был обставлен особенно хорошо: «Ночь. Окна открыты. Слышна трещотка ночного сторожа, сопровождаемая заунывным пением. Все тихо. Но вот поднимается ветер, слышен шелест листьев, ветер усиливается – чувствуешь приближение грозы. Ветер начинает бушевать, хлопнуло окно, разбилось стекло. Далеко, далеко слышен раскат грома – гроза приближается… Вот блеснула молния, осветила комнату. Окна закрываются… Покапали крупные капли дождя… Молния все ярче и ярче освещает комнату, раскаты грома все сильнее, сильнее… Зрителю становится жутко, ему кажется – вот-вот грянет удар над его головой – и действительно удар был восхитителен… вся комната осветилась молнией… полил сильный дождь» [10]. Все было выполнено, как мы видим из текста статьи, очень реалистично. В 4 акте был превосходно изображен свет, а «монотоннооднообразный крик сверчка придавал пьесе в конце действия особый колорит». Маслаков отмечает, что он часто бывал на любительских спектаклях, даже сам в них участвовал, но никогда ранее ничего подобного не видел. После выступления артистов-художников аплодисменты долго не стихали. Театральный вечер продолжили танцы. В общем-то, не удивительно, что Маслакова поразили декорации. Все-таки, спектакль организовали художники, кому как не им знать основы художественного оформления, живописи. И, как подметил не подписавшийся автор статьи о данном спектакле в № 2791 «Казанского телеграфа», чтобы играть пьесы Чехова надо быть «чутким психологом», а самые лучшие психологи – артисты, писатели, художники. Но артисты, как отмечает неизвестный автор, часто играют по шаблонам, хотя, конечно, есть исключения, как например, Михайлович-Дольский. На любительской же сцене есть возможность полностью посвятить себя, выбранной роли, глубоко ее осознать. «Все роли были поняты и разучены серьезно и добросовестно», отметил автор статьи. Хотя, стоит сказать, что неизвестный автор, в противоположность Маслакову, не был так сильно поражен спецэффектами, более того, он писал: «Игра художников доставила нам громадное наслаждение, несмотря на некоторый недостаток театральной техники и небезупречных театральных эффектов (гром, сгущающиеся сумерки)» [8]. «Пьесы Чехова не ходульны, как сама жизнь», подмечает тот же автор. И одна неправильная реплика, слишком комичная, или, наоборот, трагичная, может испортить весь спектакль: «нужна обдуманность и чувство меры в исполнении каждой роли». Также, по его мнению, недостаточно провести две-три репетиции постановок Чехова, надо подходить к ним серьезнее. И высказал предположение, что может по этой причине единственное место, где Чехов идет с успехом – это Московский художественный театр. Нам показалось, что автор статьи несколько противоречит своим же словам. С одной стороны, он хвалит постановку в художественной школе, говорит о том, что художники прекрасно сыграли свои роли, не совсем лестно отзывается о профессиональных артистах, с другой стороны утверждает, что хорошо идет Чехов только во МХТ, то есть не на любительской сцене. В статье неизвестный автор в целом анализирует постановку чеховских пьес на любительской сцене: «Наша публика привыкла скептически относиться к постановке на любительских сценах «серьезных вещей», особенно таких, как пьесы Чехова, идущие слабо даже на специальных подмостках». И пишет такие вещи: «редко кто задумывается над вопросом, почему Чехов, будучи в чтении так легок, жизнен и интересен, на сцене и вял, и безжизнен, и скучен». Если рассматривать пьесы других авторов, более или менее талантливых, в них все логично построено, есть фабула, завязка, интрига, развязка, присутствуют эффектные сцены. Все эти драмы, трагедии, комедии легко пересказать. «Попробуйте рассказать Чехова, особенно «3 сестры», и сразу даже не придумаешь с чего начать», – подмечает неизвестный рецензент. Нельзя, сказать, что он не прав в этом своем убеждении. Действительно, Чехова достаточно сложно пересказывать. И как, подмечал в своем исследовании о русском театре в Казани И. Крути – путь Чехова к провинциальному зрителю был не только труден, но и долог. Чеховские пьесы, справедливо отмечал Крути, «все равно никогда и нигде нельзя было играть по старинке», «они ставили перед актерами необычные задачи», и «их исполнение с исключительной полнотой и ясностью обнаруживало сильные и слабые стороны современных актеров, современного театра» [9:349]. Можно предположить, что любительская сцена дала пьесам Чехова «новое дыхание». Здесь, у актеров-любителей не было таких строгих шаблонов, правил, как в профессиональном театре. Неизвестный автор, писавший о постановке «Дяди Вани» в художественной школе совершенно точно подметил, что Чехов создал не просто типы, на сцене являются не какие-то образы, категории, а «обыкновенные живые люди». Поэтому, наверное, вполне объяснимо, почему именно театр был близок провинциальному читателю и зрителю. Возможно, как, впрочем, и в наши дни, читатель и зритель Чехова видел в героях себя, родственников, своих друзей и знакомых, соседей, коллег. И это сближало писателя и читателя. В целом же, отзыв на спектакль художника в № 2791 можно назвать положительным. Автору понравилась вдумчивая игра актеров-любителей. Долю критики он внес, отметив в конце статьи, что говорили актеры недостаточно громко: «впрочем, в этом недостатке более виноват зал с плохим резонансом и постоянный шум от ходьбы, разговора и бильярда за дверями». Рецензент поздравил художников с заслуженным успехом. И отметил, что декорации, которые расписывали учащиеся школы, хороши, и «вообще пьеса была обставлена художественно и со вкусом, насколько позволяла клубная сцена». Итак, в своей развернутой статье автор представил не только рецензию на спектакль художников, но и проанализировал со своей точки зрения пьесы Чехова. Достаточно часто пьесы Чехова шли на казанской любительской сцене. Что лишний раз доказывает, насколько велик был интерес к творчеству писателя. Есть еще один интересный момент при изучении данного вопроса – это не только объявления о предстоящих спектаклях и рецензии на них в периодической печати, но и театральные афиши. Например, интересной представляется афиша театра имени Н.В. Гоголя, что был создан в год столетнего юбилея Николая Васильевича при городском комитете попечительства о народной трезвости. В первый же свой сезон им была представлена пьеса «Вишневый сад». Примечательна приписка на афише: «Спектакли ни в коем случае не отменяются». В феврале юбилейного 1910 года участниками студенческого драматического кружка при Казанском университете был устроен вечер памяти А.П. Чехова. Весь сбор с вечера был передан нуждающимся студентам университета. А извещала о данном событии газета «КамскоВолжская речь». 5 февраля 2010 года в читальне Некрасова был проведен Чеховский вечер, читались произведения Антона Павловича. Мы представили в статье лишь некоторые материалы, появившиеся в казанских газетах и помогающие составить цельную картину чеховских пьес на любительской казанской сцене. ЛИТЕРАТУРА 1. Вишленкова Е.А., Малышева С.Ю., Сальникова А.А. Terra Universitatis. Два века университетской культуры в Казани. – Казань, 2005. С. 364–365. 2. Волжский вестник. 1901. № 257. 3. Волжский вестник. 1901. № 259. 4. Волжский вестник. Хроника. Спектакли в народном театре. 1904. № 17. 5. Иванов А. Больше, чем досуг (театр и культура повседневности дореволюционного студенчества) // Независимый филологический журнал: Ценности vs практики: российское студенчество первой трети ХХ века. 2008., № 90. 6. Казанский телеграф. Театр и музыка. 1900. № 2190. 7. Казанский телеграф. 1902. № 2786. 8. Казанский телеграф. Театр и музыка. «Дядя Ваня» на любительской сцене. 1902. № 2791. 9. Крути И. Русский театр в Казани. Материалы к истории провинциального драматического театра. – М.: Государственное издательство «Искусство», 1958. 10. Маслаков В.И.. Театр и музыка. Спектакль художников // Казанский телеграф. – 1902. № 2786. 11. Письмо Ф.М. Гайкович Чехову, январь 1902 ОР ГРБ. Ф 439.40.6. 12. Федотова О.В. Литературные и музыкальные любительские общества Казани и губернии конца XIX – начала XX вв. (По документам Национального архива Республики Татарстан) / О.В.Федотова – Электронный ресурс, код доступа: http://www.archive.gov.tatarstan.ru/_go/anonymous/main/?path=/pages/ru/2nart/92vis tupl/432_fedotova Е.В. Курбакова ОСВЕЩЕНИЕ «ДЕЛА О БЕСПОРЯДКАХ В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ НА ОСТРОЖНОЙ ПЛОЩАДИ 10 ИЮЛЯ 1905 ГОДА» НА СТРАНИЦАХ МЕСТНОЙ ПЕРИОДИКИ Одним из самых примечательных памятных знаков в Нижнем Новгороде является памятник «героям и мученикам революции 1905 года» в сквере на площади Свободы, столетие назад именовавшейся Острожной. Несмотря на то, что материал о памятнике легко доступен (выложен даже в Википедии), сегодня по-прежнему актуален вопрос: кто же они – «герои» и «мученики» тех давних роковых событий; что они отстаивали, против чего выступали, чем рисковали? Публикации со страниц прессы исследуемой эпохи, отразившие как официальную, так и множество неофициальных версий анализируемых событий, будут способствовать поиску ответов на данный вопрос. Официальная информация о произошедших 10 июля 1905 года на Острожной площади событиях поступила к нижегородцам со страниц «больших» ежедневных газет от 12 июля 1905 года («Нижегородский листок», № 183; «Волгарь, № 184). Для жителей уездов информация о «беспорядках» «Нижегородской была напечатана земской газете» в (№ ближайшей 28, 14 июля). еженедельной В рубрике «Официальное сообщение» от Нижегородского губернатора» значилось: «9 июля в Нижнем Новгороде было сделано несколько попыток устроить демонстрации (1). Проезжавший полицмейстер увидел на Острожной площади толпу рабочих, кричавших ему, чтобы он не трудился, что они сами справятся с демонстрантами, т.к. те являются виновниками постоянных забастовок, вследствие чего они, рабочие, лишаются заработка и голодают. Толпа эта была остановлена полицией, а затем рассеяны и демонстранты. 10-го июля около 5 часов пополудни вновь происходило сборище демонстрантов на том же месте. В это время неизвестными лицами из демонстрантов произведено несколько выстрелов, причем был ранен один из бывших в группе рабочих. …Полиции и казакам приходилось разбиваться на мелкие отряды и бросаться в разные стороны для спасания избиваемых, причем, толпа настолько освирепела, что часто кидалась на чинов полиции и войск, стараясь отбивать от них свои жертвы силою. Начальнику губернии и полицмейстеру приходилось принимать личное участие в освобождении избиваемых. Насколько удалось пока выяснить, во время беспорядка убит 1, более или менее тяжело повреждены 18 человек». Картину произошедшего существенно дополняет информация официального характера, помещенная в номере от 21 июля (№ 29) «Нижегородской земской газеты» – текст «Объявления» от нижегородского губернатора П.Ф. Унтербергера свидетельствует о множестве «подводных течений» идеологического плана, сопровождавших имевшие место быть на Острожной площади события: «До сведения моего дошло, что после бывших на днях беспорядков распространяется в городе слух, что нападение рабочих на демонстрантов не только одобрялось властями, но даже было организовано полициею, которая за это платила деньги. Обращаюсь к жителям г. Нижнего Новгорода с просьбою не верить подобным лживым нелепым слухам, могущим вовлечь темный народ в преступления и беду. Рабочих же прошу помнить, что если действия тех лиц, которые устраивают противоправительственные демонстрации или другим способом стараются сеять смуту в народ, преступны, то преступны также насилие и самоуправство, и что виновные в этом привлекаются и будут неукоснительно привлекаться к строгой законной ответственности». «Неофициальный» ракурс освещения произошедших событий был проявлен в выступлении одного из представителей городского самоуправления. Он был напечатан в номере «Нижегородского листка» от 14 июля в рубрике «Из думской залы»: «Городское управление обязано встать на защиту населения ввиду происшедшего избиения мирных жителей, к охране которых полиция не приняла мер» (из заявления помощника присяжного поверенного В.Б. Филатова). «Неофициальной» по духу является и редакционная статья «Самосуд» («Нижегородская земская газета», № 28): «В Нижнем Новгороде разыгралось ужасное событие… Рабочие и толпа разъяренного народа избивали демонстрантов, собравшихся около Народного Дома, выражая к ним ненависть как инициаторам (зачинщикам) забастовок и виновникам в их, рабочих, нужде. По сведениям Мартыновской губернской земской больницы видно, кто эти тяжело пострадавшие: это такой же трудящийся рабочий люд, как и часть рабочего люда, которая принимала участие в отвратительном избиении… Таким образом рабочие били насмерть, можно сказать, родного брата, рабочих же. …Какая глубокая тьма должна царить в умах этих несчастных людей, и не знаешь, кого больше жалеть: их жалкие жертвы или их самих, не ведавших, что творят. От того, что изувечено несколько городских ремесленников и рабочих, ведь работы в городе не прибавится. Даже можно быть уверенным, что экономическое положение рабочего люда в Нижнем Новгороде ухудшится. Предстоит ярмарка, а в город, где идут подобные уличные беспорядки, конечно, многие купцы призадумаются ехать, следовательно, ярмарка будет торговать еще тише… А это значит, что еще меньше работы будет извозчикам, крючникам и прочему рабочему люду, стекающемуся на заработки. Какой-то кровавый туман повис над несчастною измученной страною, кровавыми слезами можно оплакать эти ужасы бессмысленного взаимного истребления. Пусть хоть ужас нижегородского побоища заставит задуматься людей, забывших совесть и Бога и с легким сердцем подстрекающих темный люд к подобным расправам с «внутренними врагами», «забастовщиками», «жидами» и т.п. На всех же, кто так или иначе ближе соприкасается с этой темною массою, лежит обязанность разъяснять как несправедливость, ужас и бессмыслие подобного самосуда, так и сущность тех коренных преобразований, которые предстоят стране и без которых невозможно помочь нужде всего трудового люда». Судебные слушания по делу состоялись 8-9 декабря 1906 года. Стенограмма заседаний Нижегородского окружного суда была обстоятельной и весьма полно, без разночтений помещалась в пяти номерах «Волгаря» (№ 336-340) и «Нижегородского листка» (№ 286-290). По решению суда пятеро из девяти обвиняемых были приговорены к тюремному заключению на 8 месяцев каждый, четверо оправданы. Однако «левая» и «правая» нижегородская пресса разошлись в оценке приговора. Но не кардинально, не полярно. Каждое выраженное мнение было весомо и обоснованно. «Левая» пресса («Нижегородский листок») была возмущена мягкостью приговора и близостью позиций адвоката обвиняемых с интересами своих клиентов (статья С. Духовского «Принципиальная защита», 15 дек., № 293). В то же время периодика «левых» выражала удовлетворение от того, что виноватые были осуждены: «Впрочем, дело не в наказании подсудимых, и обвинения их мы отнюдь не желали бы, тем более что убитых, замученных этим нельзя оживить. Оно важно в том отношении, что оно разрушает прочно укоренившееся убеждение среди темных людей, что за эти избиения «ничего не будет», что они не только не караются, но поощряются. …Можно оправдывать погромщиков их темнотой, их низким нравственным развитием, но …чтобы радоваться избиению прохожих, виновных в том только, что они в шляпе – это уже слишком. Прочитав приговор, общество должно будет вздохнуть с облегчением: все-таки вопиющее преступление признано преступлением, хотя, быть может, подсудимые и не главные виновники его» (статья А.Д. «Приговор по погромному делу», 12 дек., № 290). Автор, пожелавший подписать свой материал псевдонимом «Читатель», в статье «Из залы суда» (11 дек., № 289) писал: «Темной подкладки дела все время касались свидетели, но нельзя сказать, что она вполне выяснилась. Ясно только, что она есть, что ее освещение выяснило бы вполне и все событие, но это еще дело будущего». «Правая» газета «Минин» писала: «Следовательно, это было не организованное нападение, а случайная стихийная обоюдная драка, вызванная безграничной дерзостью революционеров, разбивавших окна торговых помещений и требовавших под угрозой избиения прекращения работы» (№ 41). Защищая обвиняемых, «правые» на страницах «Минина» задавали риторический вопрос: «Действительно ли виновны эти простые русские люди в том, что люди передовые, образованные, раздразнили их грубой насмешкой над тем, что так дорого им?» (№ 47). Газета «Минин» информировала о том, что в благодарность за «пятидневный бескорыстный тяжелый труд защиты подсудимых, помочь которым отказались юристы партии Народной Свободы», после прощального обеда в доме Братства Святого Георгия адвокат обвиняемых Павел Федорович Булацель, редактор «правой» столичной газеты «Русское знамя», был вынесен «на руках простых русских крестьян» (№ 48). Википедия содержит следующее описание памятника «героям и мученикам революции 1905 года» (2): «Памятник представляет собой композицию из блоков красного гранита, символизирующих баррикаду. В центре композиции возвышается четырехгранная стела из серого гранита. На одной из ее сторон – мозаичное панно из цветной смальты. На панно изображен в лучах солнца, в потоке красных знамен рабочий, ведущий вооруженный народ. С другой стороны стелы высечены слова: «Пусть наш пролетариат вынесет из русской буржуазной революции тройную ненависть к буржуазии и решимость к борьбе против нее. Ленин» и ниже – «Героям и мученикам революции пятого года». На полированных плитах красного гранита высечены имена погибших и слова «Без генеральной репетиции 1905 года победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможной. Ленин». Однако почему-то в столь подробное описание не включена еще одна фраза Ленина, выбитая на граните этого памятника: «Каждая революция влечет за собой огромные жертвы для класса, который революцию производит». Данное «упущение», видимо, связано с тем, что – как показала история России – эта позиция глубоко ошибочна. В статье «Самосуд» справедливо замечено: «революционные» события являют «ужасы бессмысленного взаимного истребления». И поддавшийся на провокацию ненависти российский народ – это пожелавший стать «героем» «мученик». ПРИМЕЧАНИЯ 1. Демонстранты приурочили свой сбор на Острожной площади к полугодовой дате Кровавого воскресенья в столице (9 января 1905 г.). 2. В некоторых случаях в названии памятника употребляется характеристика «героям и жертвам революции 1905 г.». Памятник был открыт в 1930 г. к 25летию декабрьского вооруженного восстания 1905 г., т.е. концептуально объединил в себе отражение событий июля 1905 г. на Острожной площади и декабря 1905 г. в Сормово и Канавино. А.А. Житенев ПРЕДМЕСТЬЕ И ПРОВИНЦИЯ В МАТЕРИАЛАХ «МИТИНА ЖУРНАЛА» 2 Одной из причин, обусловивших повышенное внимание к феномену «локального текста» на рубеже XX и XXI вв., стало переосмысление соотношения «центра» и «периферии». В постмодернистской системе представлений центр, призванный «ориентировать и организовывать систему», рассматривается как фактор, ограничивающий «люфт элементов внутри целого». В этой связи возникает интерес к разного рода «периферийным» и «пограничным» феноменам, выражающим оппозиционность по отношению к центру, вступающих с ним в отношения конкуренции и конфронтации [1:353]. Пространство культуры предстает как пространство борьбы за определенность «периферийного», «маргинального», как структурация окраин семиотического пространства. Важнейшими чертами этого «окраинного» бытия обычно называют «ограниченность и обозримость культурного пространства, единство природного пространств, включенность культуротворчества в и культурного повседневность, ощутимость личного участия в культурной жизни, недостаточность культурной информации» [3:9]. Вместе с тем провинция начинает осмысляться как явление, производное от центра, но не вторичное по 2 Работа выполнена в рамках гранта РГНФ 10-04-56401 а/Ц «Воронежский текст» второй половины XX века. 1960-е годы». отношению к нему, в ее интерпретации акцентируется момент самоценного бытия. Эти закономерности в полной мере проявились в серии публикаций на темы провинции в 51 номере петербургского «Митина Журнала» за 1994 год. Блок материалов, связанных с этой темой, включал три работы: это были общетеоретические статьи А. Секацкого и А. Драгомощенко, а также эссе Е. Фанайловой, посвященное Воронежу. Работа А. Драгомощенко [2] находится в русле категориального и проблемного ряда французского постмодерна. В контексте его рассуждений место предстает как «локус подлинности», а предместье – как его «искаженная копия», как область ценностно «иного», которая может представлять интерес только как «средостение, связующее и одновременно отделяющее исторически-политическую ось государства от остального мира». Отношения провинции и столицы тем самым оказываются всего лишь «еще одной проекцией метафизики», и в этом смысле могут рассматриваться как метафора иных связей и отношений – в частности, иерерхических связей внутри литературы. Современность в этой связи интерпретируется поэтом как переход от периода, когда семиотическое пространство подлежало только кодированию vs. декодированию, к эпохе, когда оказывается возможным его «территориализовать vs. детерриториализовать». Тем самым «культура шедевра», предполагающая «стройную систему соподчинений, уровней, иерархий», уходит в прошлое, унося с собой представление о необходимости обоснования феноменов культуры и безусловной целостности центра. Новое время, время «номадизма», предполагает стирание ценностных полюсов, размывание качественных различий, и в этом смысле представляет собой эпоху «культурной множественности», равноценности равно «провинциальных» традиций. Статья А. Секацкого [4] типологически близка к заметке А. Драгомощенко по своим предпосылкам. В его системе рассуждений также появляются «кочевники-номады эксцентрированной культуры», однако он акцентирует в их появлении опасность для культуры как целостности, априори построенной на «равновесии мер и весов», на противостоянии «небес и глубин». Стирание оппозиции «центра» и «периферии» равноценно разрушению культурного поля; «глубинка» важна как сфера «усталости и отдыха», как та сфера профанного и семантически нерелевантного, без которой невозможно развитие культуры. Провинция – это область, в которой текст равен контексту, где неумелая «игра на цитре и голос, едва справляющийся» с мелодией, могут быть самоценны, поскольку не соотносимы ни с чем иным. Для А. Секацкого это достоинство, позволяющее рассматривать провинцию как «место, укрытое от непрерывной саморастраты духа», от нескончаемого «произведенствования, не разбирающего ни дня, ни часу». «Центры событийности» существуют постольку, поскольку есть питающий их культурный резерв, каковым и является провинция. В этой связи для культуры оказываются важны качественное различие центра и периферии («прочность стенок»), интенсивность их взаимообмена («бесперебойность фильтрации»), а также вытеснение одних нормативов другими («выброс отработанных материалов»). Вне этой системы координат «центры событийности переходят в режим тления и угасания»; интенсивность духовного производства сходит на нет, вытесняется «насущным хлебом массовой культуры». Эссе Е. Фанайловой [5], в известной мере учитывая обрисованный контекст, ориентировано на концептуализацию Воронежа как культурного пространства. Выстраивая свой «воронежский текст», Е. Фанайлова акцентирует в бытии города несколько аспектов. Первый из них – это конфликтное сопряжение организующего порыва культуры с природной данностью ландшафта: «Самодержец планировал центр города для корабельных нужд по примеру своей северной столицы, по такой же простодушной линейке, но пространство в этом месте поступило иначе: презрев среднерусскую привычную плоскость, оно обрушилось в реку, образовав воздушную яму, закрученную спираль». Этот «объем для летания» обусловил последующую концептуализацию города как «котлована, обрыва, львиного рва», сделав столкновение равнины и обрыва метафорой несостоятельности надежд, слома ожиданий, свидетельством рассогласованности намерения и осуществления. Из этой особенности проистекает дискретность семиотического пространства, выстраивание культурного процесса по принципу перманентного стирания записей. История города – это палимпсест не соотносимых друг с другом событий, повествование о сознательных разрывах культурной памяти: «Вообще «город склонен устраиваться, с насмешкой располагая увеселительные, легкомысленные свои заведения и места прогулочных скоплений народа над областями подземной печали <…> Вот одно из старинных городских кладбищ, обращенное сперва в парк с танцами по выходным, а затем в площадку под строительство цирка, с успехом завершенное. Вот дворец спорта и массовых мероприятий над вторым, не менее почтенным». Происки муниципалитета, замечает Е. Фанайлова, оказываются производными от беспамятства самого локуса, органически сопротивляющегося любой истории, любому культурному строительству. Дискретность культурной памяти обусловливает такую особенность города, как несовпадение сохранившихся реалий с наличным знанием об истории места. Воронеж – это отсутствие, поскольку все, что является знаками его исторического прошлого, «держится, кажется, на какихнибудь двух-трех иголочках, булавках, которые крепят бумажный план города к обоям ландшафта, что староваты, успели слегка устать и предательски потрескивают в точках укола». В этой связи воронежского культурное пространство выстраивается на конфликте осязаемого и воображаемого, поскольку все существенное в нем оказывается оттеснено в область инобытия: «Иначе где бы, скажем, могло располагаться младенчество Бунина с бутафорским домиком его родителей, или простодушное железное перо топографа, землемера и метафизика местности Платонова, или краткосрочная тень Улисса Нарбута с его сладкоголосым журналом для воспроизведения акмеистических вечеров, и юность Замятина, город покинувшего ради призраков более крупных кораблей, чем те, что шли к Азову». Воронеж воображаемого, в интерпретации обладающий Е. «своей Фанайловой структурой – это сновидений, локус чья застройка» разительно «отличается от наблюдаемой физическим взором». Его важнейшей особенностью оказывается явственное присутствие «архитектуры, тупиков и переходов» незримого. Видимое оказывается драматизировано организованно забытым, вокруг вытесненным, «воздушной ямы», спрятанным, вокруг поскольку неразрешенного конфликта: «с одной стороны, в центре города всегда подташнивает и кружится голова, как на карусели, и вид прекрасен, и легче дышать, с другой – непременно ощущаешь пределы, наводящие на мысль о не вполне зримых, но от этого не менее реальных стенках воронк». Закономерно, что в этом локусе истинными проявителями прошлого оказываются не столько исторические памятники, недостоверные даже в своей подлинности, но природа, прочитываемая как субститут сущностного, его тайный шифр: «Живое барокко города – не педалируемый путеводителями особняк Кваренги и не рифмующийся с ним будто бы Ринальди, и не условный, многажды перестроенный Растрелли, – а летняя улиточная листва лентяя, сирень, райские кущи». Последнее обстоятельство позволяет Е. Фанайловой обозначить двоякое качество культурного бытия Воронежа. С одной стороны, город тяготеет к редукционистскому вынесению за скобки наличных связей, что делает его локусом ностальгии, локусом активного смыслопорождения. Здесь все «находится в свободном парении: классический особняк губернатора; гостиница «Бристоль», вырождающийся русский модерн со сказкой о генерале Шкуро и Олеко Дундиче; деревянная, расписная, варварская восточная шкатулка для жуков-древоточцев – бывший табачный магазин; красного кирпича университетская библиотека, останки коей ностальгируют о своем дерптском замке». С другой стороны, неприспособленность к город обнаруживает любым свою абсолютную художественным занятиям, мотивированную не «провинциальной инерцией», а «функционально иными задачами, которые эта местность призвана решать», и заключающимися в функции посредничества, связи разных реальностей: «Устойчивая театральная репутация Воронежа, при отсутствии реальных оснований для таковой, связана, видимо, с тем, что пограничник, находящийся в пограничном состоянии город или человек, всегда имеет в себе функцию декорации, нечто бутафорское, знак о переходе из одной реальности в другую. Театр, стоящий на грани колебаний физического мира перед его рассыпанием <…> даже не мост <…> он – фикция в качестве реальности, он отсутствует в качестве объекта. Во время войны эта его функция обнажилась: город стоял, как пустые декорации». Воронеж есть декорация самого себя, – эта формула, с точки зрения поэта, позволяет свести воедино все элементы метафизики места: «свободное парение» памятников истории, «медовый кокон света», «бараний рог» пространства, «зеленую розу» городских садов. ЛИТЕРАТУРА 1. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Деррида Ж. Письмо и различие. – СПб.: Академический проект, 2000. С. 352-368. 2. Драгомощенко А. Несколько замечаний к вопросу о провинции /А. Драгомощенко – Электронный ресурс, код доступа: http://www.vavilon.ru/metatext/mj51/dragomot.html 3. Инюшкин Н.М. Провинциальная культура: природа, типология, феномены: дис. …д. филос. н. – Саранск, 2005. – 325 с. 4. Секацкий А. На Кавказе есть гора. – Электронный ресурс, код досупа: http://www.vavilon.ru/metatext/mj51/sekatsky.html 5. Фанайлова Е. Вместо путеводителя. – Электронный ресурс, код доступа: http://www.vavilon.ru/metatext/mj51/fanailova.html В.И. Пугачев РЕГИОНАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА ГАЗЕТЫ «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ. НИЖНИЙ НОВГОРОД» Несмотря на небольшую по количественному показателю группу общероссийских газет в структуре газетной периодики, им традиционно придается особое значение. Их значимость унаследована от центральных газет и той роли, которую они играли в реализации социальнополитических функций СМИ. Два важнейших для центральных газет признака – ареал распространения, совпадающий с географическим пространством страны, и широкая зона информационного внимания, ориентированная на отражение всех сфер общественной жизни [1:47]. Газета «Аргументы и факты» занимает одну из лидирующих позиций среди федеральных изданий РФ наряду с такими газетами, как «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Коммерсантъ». «АиФ. Нижний Новгород» выполняет функции региональной газеты, поскольку в материалах этого издания находят отражение наиболее насущные вопросы и проблемы Нижнего Новгорода (в первую очередь, социально-экономические). Вопросам общерегионального характера газета также уделяет внимание, но меньшее, по сравнению с проблемами, касающимися непосредственно столицы Поволжского федерального округа. Это обусловлено тем, что объем журналистских материалов издания невелик и составляет лишь восемь полос. Этот фактор ограничивает выбор тем, побуждая журналистов к тому, чтобы сосредоточиться на местной проблематике. Население Нижегородской области имеет возможность получать важную информацию местного характера из городских и районных изданий. Региональное приложение «АиФ», как и федеральное издание, представляет собой общественно-политическую газету. Основные темы публикаций: политика, экономика, культура, происшествия. Основные отражение в проблемы Нижнего материалах Новгорода, регионального которые «АиФ»: находят деятельность политической власти (администрации и городской Думы Нижнего Новгорода, правительства и законодательного собрания Нижегородской области), развитие транспортной инфраструктуры, строительство новых социально значимых объектов, проблемы образования, науки, медицины, экологии. Многие вопросы рассматриваются с экономической точки зрения: как те или иные события повлияют на материальное благополучие нижегородцев. К числу недостатков газеты «АиФ. Нижний Новгород» можно отнести следующие. Статьям, касающимся политических тем, часто не хватает необходимого плюрализма мнений, наличия различных точек зрения по вопросам, касающимся работы нижегородских чиновников. Журналисты предпочитают использовать официальные данные, предоставляемые пресс-службами органов государственной власти, а также непосредственно чиновниками в ходе публичных мероприятий, пресс-конференций. Однако деятельность властных органов, в большинстве случаев, не подвергается тщательному анализу. Это приводит к тому, что у читателя газеты не может сформироваться объективное мнение по поводу той или иной проблемы. Причина недостатка материалов на политическую тематику заключается как в закрытости органов государственной власти, так и в определенной пассивности самих журналистов. Создавая свои материалы в условиях крайне ограниченного отрезка времени (периодичность выхода издания – 1 раз в неделю) и ограниченного доступа к информации, журналисты не всегда справляются со своей задачей по предоставлению читателям материалов, которые объективно и всесторонне раскрывают характер той или иной проблемы, ее причины и последствия. Конкретным примером могут служить темы выборов в городскую думу и избрания мэра города, которые на страницах этого еженедельника не получили достаточно полного и глубокого освещения. Стоит отметить и некоторые противоречия в материалах газеты. Сошлемся на конкретные примеры. В статье «Бороться с кризисом… делами», которая была опубликована в №40 от 6.10.2010, за несколько дней до вышеупомянутых рассказывает об успехах выборов, автор политики, Наталья проводимой Спирюшкина городской администрацией: сокращении безработицы, капитальном ремонте жилья, раннем начале отопительного сезона в 2010 году. Акцент делается на заявлениях Вадима Булавинова по поводу строительства детсадов, улучшения качества ремонта жилья. Автор привела конкретные цифры: «Безработица сократилась с 2,6% до 1,4%. Эта цифра – самый низкий показатель среди городов-миллионников в ПФО» [2]. В материале приведены мнения председателя гордумы Ивана Карнилина, депутата гордумы Ирины Семашко и двух жителей города по поводу деятельности Булавинова на посту мэра и эффективности городской власти в целом. Все четыре точки зрения по этому вопросу совпадают: Вадим Булавинов оценивается опрошенными как успешный градоначальник. У читателя формируется определенный образ мэра: это эффективный руководитель, который способен проводить грамотную и сбалансированную политику. В связи с этим вызывает недоумение статья Ольги Морозовой под названием «Чем закончилась эпоха Вадима Булавинова» в №43 от 26.10.2010. В этом материале дана противоположная точка зрения по поводу работы Булавинова. Эта статья, судя по заголовку, должна была быть объемной и представлять разные точки зрения по поводу периода, когда Вадим Евгеньевич был мэром Нижнего Новгорода. Однако материал оказался не только очень коротким, но и необъективным. Позиция автора, выраженная в негативном отзыве об эффективности работы экс-мэра, не была подкреплена значимыми аргументами и фактами. О. Морозова пишет: «Итак, эпоха мэра Булавинова позади. Чем она запомнилась? Массовой выкладкой брусчатки. Тратой миллионов рублей на однолетние растения для муниципальных клумб. Тем, что бюджет рассчитался с долгами. Мэром, говорящим из каждого электроприбора во время избирательной кампании» [3]. Анализ данной заметки можно свести к следующему: автор не изучила вопрос, который рассматривала в статье, но попыталась убедить в правоте своего мнения читателей. Удивляет, что избрание Олега Сорокина новым мэром практически никак не комментировалось в газете. Редакция сочла возможным ограничиться констатацией факта прихода нового человека во власть. Другие региональные издания опубликовали более аргументированные материалы на темы выборов в городскую думу Нижнего Новгорода и выборов мэра. В качестве примера можно привести газету «Нижегородские новости». В номере от 22.10.2010 была опубликована статья политолога Алексея Бусыгина, посвященная выборам в гордуму. А в номере от 1.11.2010 есть материал обозревателя Константина Матвеева, в котором тот анализирует самоотвод Вадима Булавинова на выборах мэра. Перспективы издания «АиФ. Нижний Новгород» связаны с предельно объективным подходом редакции к освещению проблем, волнующих нижегородцев, в ориентации не столько на пресс-релизы официальных органов власти, а на анализ реальных фактов, свидетельствующих об ответственности чиновников в нашем городе и регионе в целом за все аспекты, связанные многонационального этноса Приволжской столицы. ЛИТЕРАТУРА с потребностями 1. Типология периодической печати / Под ред. М.В. Шкондина, Л.Л. Реснянской. – М., 2009. С. 47. 2. Спирюшкина Н. Бороться с кризисом… делами // Аргументы и факты. Нижний Новгород. 2010. 6 октября. 3. Морозова О. Чем закончилась эпоха Вадима Булавинова // Аргументы и факты. Нижний Новгород. 2010. 26 октября. А.В. Фролова АНАТОЛИЙ ЖИГУЛИН НА СТРАНИЦАХ ВОРОНЕЖСКОЙ ПРЕССЫ 1970-Х ГОДОВ3 Цель данной статьи – рассмотреть, как воронежской прессой 1970-х годов осмыслено творчество воронежского поэта Анатолия Жигулина. Для работы были привлечены архивные материалы профессора А.М. Абрамова, в частности, его переписка с поэтом. Важно отметить характер этой переписки: Жигулин в письмах предельно откровенен, что объяснимо, ведь адресат – учитель поэта, человек, открывший его широкой публике. В письмах обсуждаются вопросы личного и профессионального характера, в частности А. Жигулин дает оценку некоторым публикациям о себе. Об Анатолии Жигулине в 1970-е годы писали как воронежские критики (В. Акаткин, О. Ласунский, Б. Подкопаев, В. Ющенко и др.), так и столичные (А. Истогина, Л. Аннинский, В. Кожинов, А. Ланщиков, Л. Лавлинский, В. Курбатов, В. Гусев, И. Золотусский, А. Михайлов, А. Марченко и др.), и иногородние (С. Иоффе, А. Плитченко, В. Кочетов, С. Демидов, А. Македонов и др.). К этому времени Анатолий Жигулин был автором ряда поэтических сборников («Огни моего города», «Рельсы», «Память», «Полярные цветы» и др.), получивших высокую оценку критиков, таких как В. Гусев, А. Абрамов, В. Акаткин, А. Макаров, Л. Лавлинский, А. Михайлов и др. 1970е годы – период творческого подъема А. Жигулина; в это время выходят его поэтические книги «Прозрачные дни» (1970), «Свет предосенний» 3 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ "Воронежский текст" второй половины ХХ века. 1960-е годы", проект № 10-04-56401а/Ц (1972), «Чистое поле» (1972), «Полынный ветер» (1975), «Стихотворения» (1976), «Горящая береста» (1977), «Калина красная – калина черная», «Соловецкая чайка» (1979). Наибольший резонанс получили «Прозрачные дни», причем не только в воронежской прессе. Так, В. Ющенко считает, что в сборнике «Прозрачные дни» «собрано все лучшее, что написано поэтом за последние годы», «близкое и дорогое авторскому сердцу» [12]. В. Акаткин называет его синтезом «лирики сердца» и «лирики разума» [1:137]. По мнению Л. Аннинского, «книжка позволяет более глубоко понять внутренний драматизм жигулинской поэзии, ее философский пафос» [3]. Успех сборника подтверждает и сам А. Жигулин в письме А.М. Абрамову от 4 июня 1971 года: «О книге много и хорошо говорят в литературных кругах, в том числе и на всяких официальных собраниях, пленумах, обсуждениях». Поэт приводит большой список вышедших и запланированных статей, следующие его письма подтверждают, что он внимательно отслеживал все появлявшиеся в прессе публикации. Более того, Жигулин дает им оценку, в частности, направляет внимание А.М. Абрамова на отдельные, наиболее удачные, на его взгляд, статьи. Отдельно были упомянуты две воронежские публикации – статьи Л. Аннинского и А. Истогиной. В письме от 18 февраля 1978 года поэт пишет: «Очень хороша статья-рецензия А. Истогиной, которую Вы прислали (в «Подъеме»). <…> Если Вы ее знаете, передайте ей сердечное спасибо от меня. Это большая редкость и радость, когда пишут о стихах с таким талантом и пониманием (подчеркнуто А.Ж. – А.Ф.). Мало того, Истогина сказала в своей статье очень важные слова, касающиеся моей биографии. В Москве на подобные суждения далеко не каждый критик и далеко не каждая редакция отважится». Так высоко Жигулиным была оценена мысль А. Истогиной о том, что его поэзия – это лирика испытаний, которые осознаются как «особая милость (щедрость) судьбы» [6:124]. Тема лагеря – одна из главных в творчестве А. Жигулина, поэт возвращался к ней в каждом сборнике. Осознавая ее сложность и личностное звучание, поэт хотел, чтобы она была адекватно воспринята, поэтому особенно внимательно следил за любыми откликами в прессе, посвященными «трудной» теме в его творчестве. Поэт высоко оценил не только статью А. Истогиной, но и гражданскую позицию критика и редактора журнала «Подъем». Реакция Жигулина свидетельствует о сложностях осмысления лагерной темы в 1970-е годы. Высокую оценку А. Жигулин дал статье Л. Аннинского в «Молодом коммунаре». В письме от 4 июня 1971 года он писал: «Аннинского Вы, возможно, читали (это было 17 апреля, большая, на полполосы статья – «Восхождение личности»). <…> Потом как-то сразу стали появляться отзывы в московских изданиях. Посылаю Вам вырезку со статьей Л. Аннинского из «Комсомольской правды» (к слову сказать, он ни одним словом не повторился сравнительно с «Мол. Коммунаром») (подчеркнуто А.Ж. – А.Ф.)». Письмо позволяет сделать ряд очевидных констатаций. Вопервых, очевидна важность для Жигулина оценки Аннинского, что подтверждает и приложенная к письму статья критика, опубликованная в «Комсомольской правде». Во-вторых, понятно, что статья Аннинского послужила катализатором для дальнейших публикаций, что свидетельствует и об авторитете критика, и о концептуальности статьи. Втретьих, замечание Жигулина о том, что статья Аннинского для «Комсомольской правды» не повторяет статью в «Молодом коммунаре» – свидетельство авторитетности воронежской газеты, высокого уровня требовательности к публикациям. Серьезное отношение известного московского критика к публикации в периферийном издании показывает, что воронежская пресса 1970-х годов носила не провинциальный характер и была вполне соотносима со столичной. Статья Аннинского в «Комсомольской правде» называется «Всерьез: О трех поэтических книжках, о направлении поиска в современной лирике». В ней критик рассуждает о путях развития поэзии 1970-х гг., и даже шире – о «сути моральных ценностей», «понимании человека». Объектом анализа становится творчество Р. Рождественского и А. Жигулина. «Динамике, откровению, энергии» первого противопоставлена «сокровенная глубина» второго. Для Аннинского оба поэта являют собой разные векторы развития поэзии 1970-х годов. Если Рождественский для Аннинского «несостарившаяся юность», то Жигулин – «теперешнее раздумье» [4]. В статье для воронежского издания Л. Аннинский начинает размышления о присущей Жигулину «мудрости понимания», воплощающейся в «тихом и пристальном всматривании в свою судьбу». По мнению критика, в поэзии Жигулина запечатлено философское время, отражающее путь личности «к цели, к смыслу, к свету» – «от единственного начала к единственному концу». Название статьи отражает главный, с точки зрения Аннинского, мотив, индивидуализирующий поэтический мир Жигулина, – «мотив личностного восхождения к смыслу в этом неизменно-меняющемся мире» [3]. Объектами исследования воронежской прессы становились разные сборники поэта, вышедшие в 1970-е годы. Несмотря на это, создается ощущение повторяемости наблюдений, что позволяет говорить о едином поле оценок творчества Анатолия Жигулина. Можно выявить круг поэтических тем, отмеченных исследователями. Так, они единодушны в признании тесной связи лирики поэта с Черноземьем. Наиболее последовательно эта связь реализовалась в теме родины – «малой» и большой. В. Ющенко считает Воронеж константой в художественном мире Жигулина, причем «малая» родина разрастается «до высокого понятия Родины» [12]. По мнению А. Махмудова, в рассуждениях поэта «о родимом крае, о Воронеже» нашли полное выражение «высокая человечность и необходимость личного, душевного и жизненного опыта» [10]. О. Ласунский называет «примечательной закономерностью жигулинской поэзии» нерасторжимую связь с «малой» родиной [8]. Другой точкой пересечения в оценках критиков становится тема памяти, с точки зрения литературоведов, центральная в творчестве А. Жигулина. По точному замечанию А. Истогиной, «природа жигулинского дара – воспоминательная» [6:123]. Вариативным в осмыслении темы памяти можно считать то, что критики называют ее разные объекты: войну (В. Акаткин, Г. Лапчинский), детство (В. Лободов), «память о давнем прошлом родной земли, о ее подвижниках и мучениках» [6:123] (А. Истогина). Критики отмечают целостность художественного мира поэта. Одни ограничиваются констатацией этого (А. Махмудов), другие предпринимают попытки выявить ее элементы. В. Акаткин отстаивает мысль о противоречивости красок, состояний в поэзии Жигулина. С точки зрения Б. Подкопаева, целостный характер художественному миру Жигулина придает сокровенности и антиномичность, глубинности душевных гармоничное движений сопряжение и отсутствие «камерной ограниченности», «чувствительное пристрастие» к природе и «неодолимая тяга к безбрежному» [11]. Характерной чертой поэтического мира А. Жигулина исследователи считают автобиографический характер его поэзии. Он проявляется и в географически точном именовании «малой» родины (В. Ющенко, С. Галов, О. Ласунский и др.), и в отмеченном единстве личной судьбы поэта с «судьбой поколения, к которому оно принадлежит» [6:122] (А. Истогина), соответствии его духовных исканий «неистовому размаху планов и свершений, характеру» [11] своего времени (В. Акаткин, Б. Подкопаев). Г. Лапчинский ограничивается констатацией узко социального характера автобиографизма Жигулина: «В стихах поэта всегда присутствует советский человек с его глубокими раздумьями о жизни, долге, Родине» [7:135]. Но критики стремятся отметить и индивидуальное в творчестве Анатолия Жигулина. Отличительными особенностями поэтики Жигулина Ющенко считает «точность поэтического взгляда», внимание к деталям внешнего мира, «умение увидеть в малом большое» [12], А. Махмудов – «тонкую наблюдательность, умение в поэтических образах рассказать о пережитом, о прошедшем, представить на суд читателя внутреннюю сущность явлений так же мастерски, как и внешнюю» [10]. Акаткин полагает главным прорывом Жигулина «чуткость к радостям и тревогам современников» [1:138]. С поиском размышления индивидуального, об особенностях характерного мироощущения тесно А. связаны Жигулина, эмоциональном тоне его лирики. В оценке этого параметра среди критиков нет единодушия. «Мироощущение Жигулина – это выстраданный оптимизм доброго, отзывчивого и любящего человека» [1:138] (В. Акаткин). Л. Аннинский же отмечает обманчивость покоя, тревожность мировидения поэта, «трагический непокой души», объясняемый исследователем «изначальной совмещенностью жизни и смерти»: человек в поэзии Жигулина знает, что его жизнь конечна, но не может с этим смириться, так как нельзя равнодушно принимать потерю любви, веры, памяти о предках [3]. В. Лободов полагает основой мировоззрения поэта «диалогичность человека и мира», причем движение мира поэта идет в направлении духовного сдвига, ощущения личностью исторического времени «как своего личного» [9:135]. Общее поле разговора заставляет задуматься над динамикой художественного мира А. Жигулина. Исследователями предпринимались попытки определить скрытый нерв лирики поэта, ее развитие. Так, Б. Подкопаев, характеризуя сборник «Стихотворения» 1976 года, дает высокую общую оценку, но замечает, что не все стихотворения одинаково бесспорны, есть и «возвращение на прежние рубежи» [11]. О. Ласунский настаивает на отсутствии ощущения повторяемости и однообразия, что, по его мнению, объясняется «изначальной духовной слитностью художника и «малой родины» [8], однако факт констатации примечателен. Любопытна оценка А. Истогиной сборника «Горящая береста»: она отмечает «статичность и излишнюю иногда чистоту картины», которые, тем не менее, искупаются «достовернейшей» интонацией [6:124]. Истогина верно определила причину статичности поэтического мира Жигулина и наметила путь ее преодоления: «сугубо эмоционального освоения былого опыта явно недостаточно, необходим анализ, сосредоточенная проницательная мысль» [6:124]. В целом, творчеству Анатолия Жигулина даны не противоречащие друг другу оценки. Критики подошли к исследованию его лирики с разной степенью глубины: одни ограничились констатацией ряда важных тем и мотивов, другие – предприняли попытки выявить сущностное, индивидуальное в художественном мире поэта. Очевидно, что обилие посвященных А. Жигулину публикаций свидетельствует о серьезности фигуры поэта, о том, что он занял свое место в литературном процессе 1970-х годов. Вместе с тем, общее направление оценок как московских, так и воронежских критиков доказывает, что в 1970-е годы существовало единое поле литературы, центральная и провинциальной пресса сообщались, их отношения были равноправными. ЛИТЕРАТУРА 1. Акаткин В. Тревожный покой // Подъем. 1971. № 5. С. 137-140. 2. Акаткин В. Наследники великой темы // Подъем. 1975. № 3. С. 141-150. 3. Аннинский Л. Восхождение личности: О новой книге стихов Анатолия Жигулина // Молодой коммунар. 1971. 17 апреля. 4. Аннинский Л. Всерьез: О трех поэтических книжках, о направлении поиска в современной лирике // Комсомольская правда. 1971. 16 июня. 5. Галов С. Воронежские страницы // Коммуна. 1977. 14 мая. 6. Истогина А. Право на память // Подъем. 1977. № 6. С. 122-125. 7. Лапчинский Г. О, Родина! Новые произведения воронежских композиторов // Подъем. 1974. № 4. С. 132-136. 8. Ласунский О. Поэтическая родина А. Жигулина // Коммуна. 1979. 30 сентября. 9. Лободов В. Власть вечности и поля (Некоторые особенности поэтики Анатолия Жигулина) // Подъем. 1977. № 4. С. 130-135. 10. Махмудов А. Свет яркий, лучезарный // Коммуна. 1973. 15 июля. 11. Подкопаев Б. Отсвет костра // Молодой коммунар. 1976. 14 октября. 12. Ющенко В. Близкое и дорогое // Коммуна. 1971. 2 марта. А.Ю. Труфанов ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ И ЦЕНЗУРА В 90-Е ГОДЫ XX ВЕКА Преобразования 90-х годов XX века внесли свои коррективы не только в общественно-политическую жизнь страны, но и во взаимоотношения власти и общества, в частности, власти и средств массовой информации. Одной из таких особенностей стала «отмена давления цензуры». Формулировка заключена в кавычки в силу того, что на смену идеологической цензуре пришли иные формы воздействия на средства массовой информации – экономические, политические, административные и т.д. Историография работ по истории цензуры и деятельности цензурных органов достаточно обширна (однако в подавляющем большинстве историография посвящена изучению цензуры в досоветский и советский периоды). Она представлена монографиями, научными статьями, комментариями в сборниках документов, тезисами и материалами целого ряда непосредственно посвященных цензуре семинаров и конференций. В числе крупнейших западных исследователей советской и российской цензуры необходимо отметить М. Дьюхерста, Р. Фарелла, М.Т. Чолдин, М. Фридберга. Тем не менее, тема цензуры в России в 90-е годы XX века пока остается одной из наименее изученных в отечественной историографии. Связано это как с отсутствием фактологического материала, так и с осознанием того, что вместе с распадом Советского Союза прекратила свое существование и цензура государства в отношении средств массовой информации. Немаловажную роль в формировании сознания об отсутствии цензуры сыграло и появление в указанный период огромного количества печатных изданий различного толка, выражающих различные точки зрения. В 1990-е гг. стало возможным рассмотрение цензуры не просто как одной из структур политической власти в СССР, но и как важной составляющей всей общественной жизни. Появляются работы, изучающие цензуру с точки зрения системного подхода и рассматривающие её влияние на различные области общественной жизни. К числу данных исследований необходимо отнести работы А.В. Блюма, Т.М. Горяевой, Г.В. Жиркова. В работе «Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.» Т.М. Горяева предприняла попытку рассмотреть историю цензуры на протяжении всего советского периода [3]. Более того, советская цензура осмысливается автором с точки зрения социокультурной традиции, с учётом исторически сложившихся в России властно-подчинённых отношений. А.В. Блюм рассмотрел не только механизм деятельности цензурных органов, но и проанализировал их функционирование во взаимодействии с партийными и карательными инстанциями, показав их родственную природу [2]. Он же рассмотрел различные проявления цензурной практики по отношению к книжным издательствам, массовой прессе, изобразительному и музыкальному искусству, русской классической, эмигрантской, советской литературе. В аспекте заявленной темы необходимо отметить работу Г.В. Жиркова «История цензуры в России XIX-XX вв.»[4], в которой автор рассматривает преемственность и традиции цензурного режима в России и СССР на протяжении двух столетий, показывает взаимоотношения власти и прессы, процесс осознания представителями власти роли журналистики в обществе и функции цензуры. Таким количество образом, к исследований, настоящему времени рассматривающих появилось различные большое проявления советской политической цензуры и цензуры как явления в целом. Вместе с тем, наблюдается почти полное отсутствие работ, изучающих цензурные проявления со стороны органов государственной власти в постсоветский период на региональном уровне, что не даёт возможности воссоздать картину функционирования различных элементов цензурной системы во взаимосвязи на протяжении всей истории её существования. Это тем более важно, так как, если исходить из системного подхода, эффективное существование всей системы возможно только при условии функционирования всех её элементов. На законодательном уровне проблема цензуры в России в 90-е годы XX века решилась практически одновременно с распадом Советского Союза. 27 декабря 1991 года был принят Закон о средствах массовой информации. Он регламентировал организацию и деятельность средств массовой информации, порядок распространения массовой информации и т.д. Отдельной статьей в законе отмечалось, что «цензура массовой информации, то есть требование от редакции средства массовой информации со стороны должностных лиц, государственных органов, организаций, учреждений или общественных объединений предварительно согласовывать сообщения и материалы (кроме случаев, когда должностное лицо является автором или интервьюируемым), а равно наложение запрета на распространение сообщений и материалов, их отдельных частей, – не допускается» [12]. В 1995 году вышел Федеральный закон «О порядке освещения деятельности органов государственной власти в государственных средствах массовой информации» [9], регулирующий «отношения, возникающие в связи с распространением государственными средствами массовой информации материалов или сообщений о деятельности органов государственной власти Российской Федерации и субъектов Российской Федерации» [10]. Закон устанавливал правила освещения официальных мероприятий представителями средств массовой информации. Например, определялся промежуток времени, когда государственные средства массовой информации должны были размещать информацию с выступлений официальных лиц [11]. Таким образом, в 90-е годы ХХ века на уровне федерального законодательства было закреплено положение о недопустимости цензурных проявлений в средствах массовой информации. Тем не менее, декларируемая недопустимость цензурных проявлений фактически так и осталась на бумаге. Хронологические рамки представленной работы ограничены периодом с 1992 по 1999 годы. Это обусловлено тем, что именно для этого периода характерна относительная либерализация, то есть смягчение цензурной политики федеральных и региональных властей в отношении средств массовой информации (по сравнению как с советским, так и с периодом 2000-х годов). В рассматриваемый период стали возможными и критика власти, и публикация компрометирующих материалов на власть предержащих, и дискуссия по наиболее острым политическим и социально-экономическим вопросам. Что касается более позднего периода, то после 2000-го года был приняты ряд нормативных правовых актов, направленных на ужесточение контроля за средствами массовой информации. В 2001 и 2002 годах приняты поправки в федеральные конституционные законы, предусматривающие возможность ограничения свободы печати и других средств массовой информации в условиях чрезвычайного и военного положения [8;13]. Показателем усиления контроля власти за деятельностью средств массовой информации в начале 2000-х годов может служить и количество поправок, внесенных в закон «О средствах массовой информации». До 2000 года в указанный закон внесено пять поправок, четыре из которых являются юридико-лингивистической правкой, а дна запрещает СМИ распространять «передачи, пропагандирующие порнографию, культ насилия и жестокости» [7]. После 2000 года в закон было внесено семнадцать поправок. Десять из них налагают ограничение на деятельность средств массовой информации и расширяют возможности для прекращения их деятельности. Например, Федеральным законом от 25 июля 2002 года №112-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» предусматривалась возможность прекращения деятельности средства массовой информации «в порядке и по основаниям, предусмотренным Федеральным законом «О противодействии экстремистской деятельности» [6]. Таким образом, 90-е годы XX века явились своеобразным промежуточным периодом, когда цензурные проявления если и не исчезли полностью, то были сведены до минимума. Именно рассматриваемый период стал переходом от Главлита к Федеральной службе по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия (созданной в 2004 году). Тем не менее, несмотря на отсутствие единого федерального органа, определяющего политику в области печати, в 90-е годы XX века регионы Российской Федерации самостоятельно решали эту проблему. В каждом субъекте Российской Федерации в структуре органов власти выделялось подразделение, ответственное за взаимодействие с прессой – пресс-служба главы региона. Как отмечалось выше, несмотря на декларируемую отмену цензуры, власть (как федеральная, так и в большей степени региональная) старалась не только отслеживать все материалы, затрагивающие её деятельность, но и влиять на прессу с целью позитивного представления власти в средствах массовой информации. За данное направление отвечали пресс-службы глав субъектов Российской Федерации. Значимость данного структурного подразделения в системе исполнительной власти определялась тем, что пресс-служба была подчинена непосредственно главе региона (в республике Татарстан пресс-служба входила в состав аппарата Президента республики и имела двойное подчинение – президенту Татарстана и руководителю аппарата президента республики. В республике Мордовия пресс-служба являлась самостоятельным структурным подразделением администрации главы республики. В Удмуртской республике прессслужба входила в состав аппарата администрации президента республики), в обязанности которой и входило проведение цензурной политики или, как отмечалось в положениях о пресс-службе, информационной политики. Эти положения были отражены во всех нормативных правовых документах, регулирующих деятельность исполнительной власти. пресс-служб Например, в региональных положении о глав пресс-службе республики Татарстан отмечается, что основными её функциями являются «взаимодействие с республиканскими, федеральными и иностранными средствами массовой информации, а также с журналистами в целях объективного и всестороннего освещения деятельности Президента Республики Татарстан; формирование информации объективного через общественного средства мнения о массовой деятельности Президента Республики Татарстан; установление неформальных связей со средствами массовой информации» [15]. В республике Мордовия среди основных функций пресс-службы обозначены: «формирование через средства массовой информации общественного мнения о деятельности Главы Республики Мордовия, оперативное информирование Главы Республики Мордовия о позиции средств массовой информации по поводу выступлений и решений Главы Республики Мордовия, об откликах на них в прессе, на телевидении и радио, о состоянии общественного мнения» [14]. В Удмуртской республике – «обеспечение эффективного взаимодействия и сотрудничества органов государственной Удмуртской Республики и органов местного власти самоуправления в Удмуртской Республике со средствами массовой информации» [16]. Аналогичные функции отражены во всех положениях о пресс-службе глав субъектов Российской Федерации. Влияние на прессу и формирование цензурной политики в регионе происходило посредством следующих способов (1): 1. Экономический. Под экономической цензурой подразумевается установление таких условий существования средств массовой информации, при которых оно не способно (или ограничено в своих действиях) проводить собственную, независимую политику, независимую от точки зрения органов власти. В России основным способом влияния на средства массовой информации стала их покупка. Одним из способов экономического воздействия на средства массовой информации стало учреждение печатных изданий, подконтрольных власти («Нижегородская правда», «Нижегородский новости», «Известия Мордовии», «Удмуртская правда» и т.д.). Средства на содержание этих печатных органов выделялись из регионального бюджета, так что говорить в отношении них о самостоятельной политике не приходится. Второй способ экономического воздействия на печать с целью позитивного освещения деятельности региональной власти заключался в размещении заказа в определенных средствах массовой информации. Так, конкретному изданию, внешне не зависящему от региональной власти, заказывалось разместить на своих страницах материал о деятельности власти. Третий способ экономического воздействия на провинциальные средства массовой информации заключался в работе со спонсором газеты. В 1990-е годы все средства массовой информации входили в состав той или иной финансовой группы, которая и определяла редакционную политику издания. И в случае, если у региональной власти находились силы влиять на эти группы, то появлялась возможность и влиять на подконтрольные финансовым группам издания. В статье «Цензура в России 1991 и 2001 гг.» Мартин Дьюхерст, рассматривая цензурные проявления в современной России, на первое место ставит административную цензуру [17]. Однако, как отмечают эксперты [5], административная цензура в 90-е годы применялась крайне редко и только в отношении небольших региональных изданий. Применение административного ресурса могло негативно отразиться на имидже самой власти (2). Поэтому власть старалась не прибегать к силовому давлению на прессу (в особенности на федеральном уровне), а искать иные пути воздействия на средства массовой информации. 2. Установление неформальных отношений. В данном случае подразумевается установление отношений вне понятий «власть-печать». Отношения переходят в фазу «ты-мне-я-тебе». Это могло выражаться в предоставлении отдельным журналистам конфиденциальной или эксклюзивной информации. В результате, при возникновении негативных для власти событий, средства массовой информации расставляли акценты таким образом, что событие становилось в ряд обыденных. Как отмечают эксперты [5], в ряде регионов неформальные отношения могли превалировать над экономическим воздействием. Несмотря на то, что данный способ был более трудозатратным, тем не менее, в большинстве случаев он был более продуктивным, нежели экономическое воздействие. Неформальные связи позволяли не только влиять на средства массовой информации, но и получать интересующую информацию, проверять слухи и т.д. В данном случае журналисты были, если выражаться языком спецслужб, агентами региональных властей. Безусловно, цензурная политика в отношении провинциальной печати не ограничивалось лишь вышеуказанными методами. Исполнительная власть в каждом регионе Российской Федерации самостоятельно определяла приоритеты во взаимоотношении с прессой. В одном случае на первый план выходили неформальные отношения, в другом – экономические, в третьем – административные. В остальном, как отмечают эксперты [5], о цензуре в прямом её понимании, как на региональном, так и на федеральном уровне говорить не приходится. Средства массовой информации были поставлены в условия необходимости поиска средств для выпуска издания, что побуждало их ориентироваться на потребности читателей. В результате, на первых полосах размещались материалы социального характера. Политические и экономические проблемы стали уделом специализированных изданий, с небольшим тиражом и выпускаемых на общероссийском уровне. В результате, необходимо отметить, что несмотря на декларируемую цензурную независимость средств массовой информации от власти, на практике ситуация обстояла иным образом. За прессой в провинции стали следить массово создаваемые пресс-службы глав регионов, в чьи обязанности вменялся контроль за всеми материалами, выходящими во всех средствах массовой информации региона. При взаимодействии со средствами массовой информации пресс-служба использовала различные методы, главным образом, экономическое и внеэкономическое воздействие. Существовали и иные способы воздействия на прессу, однако определяющим оставалось экономическое воздействие. В условиях самоокупаемости средства массовой информации в еще большей степени стали зависеть от регионального, муниципального бюджетов или средств спонсоров (зачастую первые два понятия сливались с последним). Свобода слова дозволялась лишь в той степени, насколько это затрагивало саму сущность власти. В противном случае власть старалась подключать все способы воздействия на прессу. В тех регионах, где власть не использовала влияние и, соответственно, должным образом не реагировала на критические статьи, не использовала цензуру, произошла смена руководства региона (Нижегородская область, губернатор И.П. Скляров). Цензура являлась одной из форм государственного контроля за деятельностью печати и важнейшим условием существования самой власти. Ее эволюция в 90-е годы XX в. привела к более совершенным, практически не заметным или мало заметным формам цензуры, выразившейся в той или иной статье закона или решении суда. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. 90-е – время надежд // Эхо Москвы. 2008. – Электронный ресурс, код доступа: http://echo.msk.ru/programs/niceninety/512707-echo/ 2. Блюм А.В. За кулисами «министерства правды». Тайная история советской цензуры. 1917-1929. – СПб., 1994. 3. Горяева Т.М. Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. Монография. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002. 4. Жирков Г.В. История цензуры в России XIX-XX вв. – М.: Аспект Пресс, 2001. 5. «Запись интервью от 16 августа 2010 г.», из личного архива автора. 6. «О внесении изменений и дополнений в законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием федерального закона "О противодействии экстремистской деятельности»: часть 3 статьи 1 Федерального закона от 25.07.2002 №112-ФЗ // "Собрание законодательства Российской Федерации". – 2002 – №30. С. 3029. 7. «О внесении изменения и дополнения в статью 4 Закона Российской Федерации «О средствах массовой информации»: статья 1 Федерального закона от 19.07.1995 №114-ФЗ //Собрание законодательства Российской Федерации. – 1995 – №30. С. 2870. 8. «О военном положении»: подпункт 14 пункта 2 статьи 7 Федерального конституционного закона от 30.01.2002 №1-ФКЗ // Собрание законодательства Российской Федерации. – 2002 – № 5. С. 375 9. «О порядке освещения деятельности органов государственной власти в государственных средствах массовой информации»: Федеральный закон №7-ФЗ от 13.01.1995 //Собрание законодательства Российской Федерации. –1995 – № 3. С. 170. 10. «О порядке освещения деятельности органов государственной власти в государственных средствах массовой информации»: Статья 1 Федерального закона №7-ФЗ от 13.01.1995 //Собрание законодательства Российской Федерации. – 1995 – № 3. С. 170. 11. «О порядке освещения деятельности органов государственной власти в государственных средствах массовой информации»: Статья 5 Федерального закона №7-ФЗ от 13.01.1995 // Собрание законодательства Российской Федерации. – 1995 – № 3. С. 170. 12. «О средствах массовой информации»: Закон Российской Федерации от 27.12.1991 №2124-1 // Ведомости Совета народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации. – 1992 – №7. С. 300. 13. «О чрезвычайном положении»: пункт «б» статьи 12 Федерального конституционного закона от 30.05.2001 №3-ФКЗ // Собрание законодательства Российской Федерации. – 2001 – № 23. С. 2277. 14. «Об утверждении Положения о Пресс-службе Главы Республики Мордовия»: Указ Главы Республики Мордовия от 21.10.96 №125// Справочно-правовая система «Консультант Плюс»: [Электронный ресурс] / Компания «Консультант Плюс». 15. «Об утверждении Положения о Пресс-службе Президента Республики Татарстан»: Указ Президента Республики Татарстан от 09.09.2006 №УП-365 // Ведомости Государственного Совета Татарстана. – 2006 – №8-9. С.1826. 16. «О министерстве культуры, печати и информации Удмуртской республики»: Постановление Правительства УР от 28.08.2009 №241 (вместе с «Положением о министерстве культуры, печати и информации Удмуртской республики»)// «Собрание законодательства Удмуртской Республики». – 2009 – № 26 (часть II). С.35. 17. Martin Dewhirst Censorship in Russia, 1991 and 2001 // Открытый текст. – 2002. С.29. – Электронный ресурс, код доступа: http://opentextnn.ru/censorship/russia/sov/libraries/books/mdew/?id=299 ПРИМЕЧАНИЯ 1. Ср.: Martin Dewhirst Censorship in Russia, 1991 and 2001 //Открытый текст. – 2002. С.29. – Электронный ресурс, код доступа: http://opentextnn.ru/censorship/russia/sov/libraries/books/mdew/?id=299 2. Например, по воспоминаниям главного редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова, «была коммунистическая пресса, которую Борис Николаевич Ельцин в одночасье в 93 году закрыл, а через 2 дня открыл, напомню я, по требованию журналистов демократических изданий, в том числе, и журналистов «Эхо Москвы». <….> Андрюша Черкизов, уж которого нельзя к коммунистам никак прислонить, он был ярым антикоммунистом. Он написал письмо Ельцину по этому поводу открытое» [1]. Провинция вчера и сегодня: социокультурный аспект М.Г. Богаткина «ДИНАМИКА ЦЕНТРА И ПЕРИФЕРИИ» КАК ОДНА ИЗ УНИВЕРСАЛЬНЫХ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ Закон «динамики центра и периферии» обоснован Ю. Тыняновым в собственно литературоведческом аспекте как своеобразная закономерность развития литературы в работах «Литературный факт» (1924), «О литературной эволюции» (1927), где он описал явление «канонизации младших жанров», которое и сейчас, в ситуации постмодернистской реальности, воспринимается узнаваемо: «заумь была всегда – была в языке детей, сектантов и т.д., но только в наше время она стала литературным фактом. И наоборот, то, что сегодня литературный факт, то назавтра становится простым фактом быта, исчезает из литературы. Шарады, логогрифы – для нас детская игра, а в эпоху Карамзина, с ее выдвиганием словесных мелочей и игры приемов, она была литературным жанром… В эпоху разложения какого-нибудь жанра – он из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин вплывает в центр новое явление… Так стал бульварным авантюрный роман, так становится сейчас бульварною психологическая повесть» [5:123-124]. Данную закономерность можно проиллюстрировать достаточно курьезным примером, связанным с динамикой литературных вкусов и традиций последней трети ХIХ – начала ХХ века. Литературный процесс этого периода был ориентирован на бесспорный авторитет Л.Н. Толстого, который блестяще реализовался в больших жанровых формах. Именно он вывел и закрепил их как центральный эталон, как некую творческую вершину, подняться на которую было делом чести любого писателя того времени. В этом отношении А.П. Чехов оказался в достаточно сложной ситуации, связанной со своеобразием его творческой индивидуальности. Действительно, чтобы «увековечиться» в литературе, как он полагал, следуя негласной традиции, необходимо написать, по крайней мере роман, и именно эту сокровенную цель он преследовал, задумывая многие свои произведения, но в силу специфики своего таланта завершал их значительно раньше, чем полагалось, став мастером малых жанровых форм, которые занимали тогда все же периферийную позицию. И в этом отношении он был искренне уверен, что, например, П. Боборыкин с его многотомным собранием сочинений конечно же войдет в историю русской литературы как первая величина, а ему, Чехову, уготовано более скромное место… Однако ситуация существенно изменилась, когда в 1933 году наш первый нобелевский лауреат по литературе И.А. Бунин получает мировую известность прежде всего как создатель малых жанровых форм, заложив тем самым новую традицию, сместив периферийные литературные явления в центр литературного процесса. Данная специфическая литературная закономерность может быть осмыслена и более широко – в контексте развития культуры. Динамика классической и неклассической картин мира коррелирует с проблемой «динамики центра и периферии» в развитии литературы [1]. В этом смысле региональная традиция может рассматриваться как своеобразный периферийный резерв общей эволюции культуры и, в частности, науки. Почему именно периферия – источник поступательного развития культуры? Очевидно, в ней меньше идеологической жесткости, больше степеней свободы, чем в центре. Вместе с тем идея меры, упорядоченности также сохраняется, но в ином аспекте – как «феномен духовности». Постараюсь проиллюстрировать эту особенность на примере развития отечественного литературоведения переходного периода, рассмотрев закономерность смены в нем традиционной и системно-комплексной методологии. Изучение динамики классической и неклассической картин мира помогает более глубоко осознать и процессы саморазвития литературоведения, которые выражаются в смене его научных парадигм. Нас интересует понятие парадигмы как критерия собственно научного развития, как инструмента в изучении методологии современной теории литературы. В этом смысле парадигма – совокупность теоретических и методологических положений, принципов, определяющих структуру научного знания на конкретном этапе его развития. Данное понятие введено американским ученым Т. Куном, который предложил модель историко-научного процесса как чередования эпизодов борьбы между различными научными сообществами [4]. Наиболее важные ее этапы: «нормальная наука», (период безраздельного господства конкретной парадигмы, определяющей центральные позиции авторитетной науки); научная революция: период распада прежней парадигмы, конкуренция между альтернативными парадигмами, которые прежде находились на периферии; наконец, переход к новому периоду «нормальной науки». До середины 80-х годов прошлого столетия в отечественном литературоведении доминировала традиционная наука, основанная на марксистско-ленинской методологии. Она базировалась на системе упорядоченного знания, изложенного в учебниках. В этом смысле теоретическое литературоведение нашей отечественной науки было в основном представлено работами Г.Н. Поспелова, Л.И. Тимофеева, П.А. Николаева, Ф.И. Волкова, Н.А. Гуляева и других выдающихся ученыхлитературоведов. Периферийно развивалась структурно-семиотическими тартуско-московская изысканиями (Ю.М. школа Лотман), с ее работала Комиссия комплексного изучения художественного творчества при Научном совете по истории мировой культуры АН СССР (Б.С. Мейлах), а также ее базовая группа при Казанском государственном университете под руководством Ю.Г. Нигматуллиной. Теория бессознательного, информационные подходы к художественному творчеству изучались грузинской школой психологов (А.Е. Шерозия, А.Г. Васадзе и др.); школа Б.О. Кормана (Ижевск) занималась проблемой автора в литературе и т.д. Да и в самом традиционном литературоведении, как это показали последние исследования, маргинально было представлено многое, что работало на значительное опережение своего времени (школа Г.Н. Поспелова, МГУ). К началу 90-х годов стали очевидны кризисные явления в литературоведении, которые повлекли за собой и перестроечные процессы в науке – то, что было на периферии, переместилось в центральное русло научных поисков. Системно-комплексная методология, свобода творческих поисков, сопряженная с активным внедрением самых современных деконструктивистских методик интерпретации текстов, начали победное шествие в нашей науке. Прежние молчалины по бойкости пера и ниспровержению авторитетов оставили далеко позади прежних чацких, поскольку позволили себе это новаторство, только оказавшись в центральной, а не в периферийной позиции. Вместе с тем центральное положение в науке требует особого профессионализма и ответственности ученого за результаты своего труда и поэтому именно сейчас необходимо сказать о принципиальном значении «нормального», классического этапа развития отечественной теории литературы, представленного его корифеями, а не имитаторами. Действительно, была создана научная теория и методология литературоведения как научной дисциплины, сведен в логически завершенную систему разрозненный эмпирический материал. Эта теория опиралась на достижения предшествующих классических этапов развития словесности – от античных риторик до отечественных академических школ. Конечно, были недостатки: например, порой чрезмерная идеологизация в некоторых исследованиях, но, думается, этим трудно перечеркнуть все сделанное, тем более что нынешняя апологетика абсолютной научной вседозволенности и методологического хаоса – тоже идеология, но с противоположным содержательным знаком. Перспективность научной теории и методологии определяется не только тем, насколько она адекватна своему времени и отразила его ведущую тенденцию, но и тем, в какой степени удалось ей преодолеть притяжение своего времени. В этом отношении, например, наследие Г.Н. Поспелова, который вместе с учениками закладывал основы классической парадигмы теории литературы в отечественной науке, обладает тем научным потенциалом, который во многом может быть востребован именно в наше время, когда литературоведение переживает период своеобразного внутреннего методологических установок, кризиса и адекватных становления запросам и новых конкретным явлениям современного историко-литературного процесса [3]. В современном литературоведении, пришедшем на смену традиционному, постепенно идея свободы научных поисков, к сожалению, зачастую не подкрепленная научной основательностью в понимании ее теоретических системно-комплексных основ (времени на это не было – надо было поскорее защищать виртуальные диссертации, пока они в центре конъюнктуры и востребованы как новаторские), стала вновь приобретать идеологизированные, нормативные, схоластические очертания. В этом смысле пророческой оказалась статья О. Вайнштейн с емким метафорическим Деконструкционизм и названием культурная «Леопарды традиция» в [2]. храме. Развитие деконструктивизма соотносится с ситуацией первоначального стихийного разрушения сложившихся традиций: леопарды врываются в храм и нарушают строго регламентированный порядок. И это повторяется снова и снова до тех пор, пока разрушительное представление не становится частью продуманной церемонии. Действительно, аналогичные процессы наблюдаются и в современном литературоведении, превратившем деконструкцию в некое подобие обязательного для всех ритуала, с разрушения которого все и начиналось. Как известно, противоположности сходятся – абсолютная жесткость и абсолютная свобода – явления одного порядка. Однако закон «динамики центра и периферии» продолжает свою невидимую работу в развитии нашей науки: наряду с центральными явлениями идет и процесс формирования периферийных тенденций, сопряженных с поисками интегративной методологии современного литературоведения, направленной на преодоление, с одной стороны, методологического хаоса, возникшего на волне ускоренного внедрения неосвоенного материала в нашу науку, а с другой, к сожалению, слишком быстро закрепившейся у нас тенденции трактовать эту одностороннюю методологию как универсальную. В этом смысле предстоит серьезное противодействие новомодной феноменологической методологии современной науки. И вновь формирование этой периферийной установки современного литературоведения сопряжено с противодействием доминирующей позиции, которая поддерживается большинством научного сообщества, которое на удивление быстро коммерциализировалось. Итак, вопрос теоретико-методологических оснований современной филологической науки представляется нам одним из наиболее важных научных пробелов, который образовался в последние десятилетия. Действительно, после того, как была деконструирована так называемая марксистско-ленинская методология отечественного литературоведения, многие исследования, с одной стороны, зациклились на бесконечном процессе этой деконструкции, который незаметно стал превращаться в своеобразное победное шествие компилятивности, научного хаоса, которому, с другой стороны, было найдено методологическое определение – феноменология процесса познания. На наш взгляд, под прикрытием провозглашенной и никем, кстати, не оспариваемой идеи свободы научного поиска, происходит незаметная подмена двух разноуровневых понятий. Следует различать феноменологию субъективного творческого процесса (данную установку философской методологии никто не отрицает) и феноменологию научного познания. Их смешение и перенесение идей универсальной феноменологии в область специальных отраслей гуманитарной науки без соответствующей корректировки недопустимо, так как ведет в конечном итоге к растворению объективных теоретикометодологических оснований литературоведения в бесконечных субъективных представлениях самого ученого о предмете, категориях, законах развития литературного процесса и пр., что приводит порой в некоторых современных исследованиях к утрате инвариантного научного языка общения, к размыванию устойчивой и адекватной категориальной базы, а в итоге к нивелированию самих научных критериев в оценке представляемых научных трудов. Так, одно и то же литературное явление, например, «идея пути» в лирике А. Блока (Д. Максимов), может быть произвольно определено (в зависимости от личных устремлений исследователя к непременной новизне) мотивом, концептом, категорией, наконец, дискурсом. Если традиционное литературоведение оперировало продуманной системой теоретических понятий и категорий, которые обобщали различные специфические грани литературного творчества (метод, направление, стиль…), то сейчас вся эта десятилетиями наработанная терминологическая определенность, созданная усилиями наших выдающихся ученых, порой сводится к нулю, к некоей исходной точке, к безымянному дискурсу – термину, заимствованному из лингвистики и механически переносимому в область литературоведения. Разумеется, эта новая терминология должна осваиваться литературоведением, она адекватна его новой парадигмальной структуре, однако ее корректировка – это сложная и ответственная научная процедура, решение которой требует особой системно-комплексной теоретической базы, интегрирующей достижения различных научных областей. В противном случае сама проблема дискурса остается нередко новым терминологическим наработанных в нашей прикрытием науке, известных цветистой фразой, истин, давно подкрепленной многочисленными ссылками, но никак не инструментом более глубокого понимания теоретических и историко-литературных проблем результатов творческого труда. Вместе с тем процесс формирования новой парадигмы отечественного литературоведения, основанный на интеграции лучших достижений нашей академической науки и современных школ и направлений, уже идет в сегодняшней филологии. Он осуществляется усилиями многих исследователей, которые продолжают традиции высокого профессионализма и нравственной ответственности ученого за свои поступки. Слово, устное или письменное, в котором выражена личная позиция, и есть нравственный поступок. В этом отношении огромная роль принадлежит периферийным проявлениям в отечественной науке, которые сопряжены не только с собственно пространственной локализацией этого понятия (региональное литературоведение), но своя периферия существует и в центральных научных сообществах, где потенциально накапливается и поддерживается подлинный академизм, а не его имитация, и где некоторые ученые находят силы в атмосфере «равнодушной толерантности» по отношению к бойким наукообразным выкладкам высказывать твердое и профессиональное отношение к коммерческим фальшивкам. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. Богаткина М.Г. Теория литературы: формирование новой научной парадигмы – Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2007. Вайнштейн О. Леопарды в храме. Деконструкционизм и культурная традиция // Вопросы литературы. 1989. №12. Живая мысль. К 100-летию со дня рождения Г.Н. Поспелова / ред.кол.: П.А. Николаев, Л. Ремнева, Л.В. Чернец и др. – М.: Изд-во МГУ, 1999. Кун Т. Структура научных революций – М.: Изд-во АСТ, 2003. Тынянов Ю.Н. Литературный факт – М.: Высшая школа, 1993. С.С. Акимов, Н.В. Свирина БИБЛИЯ ВАЙГЕЛЯ КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ИСКУССТВА XVIII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В. В русско-европейских художественных связях XVII-XVIII вв. видную роль играли нидерландские и немецкие гравюры и иллюстрированные издания, нередко служившие для русских мастеров композиционно-иконографическими образцами и способствовавшие тем самым проникновению в отечественное искусство элементов западноевропейской художественной системы в целом и стиля барокко в частности. В книжной продукции, ввозившейся с Запада на Русь со второй половины XVI века, значительное место занимали иллюстрированные Библии (иначе называемые иногда «историческими» Библиями; немецкие термины – Bilderbibel, Historische Bilderbibel; англ. – Picture Bible; франц. – La Bible en images), которые первоначально воспринимались как «иноземные диковины», но уже в XVII веке широко использовались иконописцами и монументалистами как источник композиционных решений, отдельных образов и типажей, орнаментов. В XVII-XVIII вв. европейские эстампы и гравированные издания в силу высокой стоимости были распространены преимущественно в придворных кругах и среди высшей аристократии и были доступны художникам московской Оружейной палаты. В ее штате кроме «жалованных» изографов находились «кормовые» мастера, вызывавшиеся в столицу для выполнения конкретных заказов. Большинство «кормовых» живописцев были уроженцами Верхнего и Среднего Поволжья, которые, возвращаясь в провинцию, приносили в местную культуру новые идеи и изобразительные приемы (например, росписи ряда костромских, ярославских и ростовских храмов, выполненные артелью Гурия Никитина, или иконы нижегородца К. Уланова). В XVII веке в России наиболее широко были известны нидерландские гравированные издания: знаменитая Библия Пискатора, с которой связаны многие памятники русской монументальной живописи того времени, Библия Мериана, Борхта, Евангелие Наталиса. В первой половине XVIII века особенную популярность приобретают произведения южнонемецких граверов, прежде всего мастеров из Аугсбурга, где в этот период существовала сильная и самобытная школа сюжетной и орнаментально-декоративной гравюры (И.Г. Хертель, М. Энгельбрехт, Ф.А. Килиан, И.Э. Нильсон и др.). Типологически и отчасти стилистически к творчеству аугсбургских граверов примыкает Библия нюрнбергского издателя Кристофера Вайгеля, вышедшая в 1712 году. Экземпляр этого издания был обнаружен Н.В. Свириной в фондах Нижегородского государственного художественного музея (НГХМ). Издания Вайгеля имеются и в других отечественных собраниях (Библия из Российской национальной библиотеки, Библияектипа из Российской государственной библиотеки), но еще не становились объектом специального исследования, в отличие от хорошо изученных упомянутых выше более ранних памятников. Библия Вайгеля состоит из 2-х томов, посвященных соответственно Ветхому и Новому Заветам, и является характерным образцом жанра исторической Библии, сформировавшегося на рубеже XVI-XVII вв. в Северных Нидерландах и протестантской части Германии, но в XVIIначале XVIII вв. получившего распространение в католических южнонемецких землях. Полное название книги: Historiae celebriores Veteris (Novi – том 2) Testamenti iconibus repraesentatae et ad excitandas bonas meditationes felectis Epigrammatibus exornate in lucem datae a Christoforo Weigelio Noribergae, 1712. Как во всех Bilderbibel, главенствующее значение здесь имеют иллюстрации, текст же только поясняет изображение, в данном случае это краткие стихотворные комментарии на латыни и немецком. Стилистическая природа Библии Вайгеля определяется, прежде всего, тем, что над ней работали три мастера, каждый из которых внес в издание собственную индивидуальность, причем издатель не ставил целью сгладить различия манер граверов. Другое важное обстоятельство состоит в том, что оригиналами для эстампов послужил широкий круг живописных произведений итальянских, нидерландских, немецких авторов, в результате чего в стилистике Библии Вайгеля переплелись элементы маньеризма, барокко, нидерландского романизма в полном соответствии с эклектическим характером изобразительного искусства Германии XVIIпервой половины XVIII вв. В жанровом и стилистическом отношении Библия Вайгеля традиционна, ее гравюры по своим художественным достоинствам не поднимаются выше среднего уровня, поэтому издание представляет интерес не столько как памятник книжного дела Германии XVIII века, сколько как источник, использовавшийся русскими художниками, и в провинциальном искусстве сохранивший свое значение до середины XIX века. Документация НГХМ не зафиксировала время и источник поступления экземпляра Библии в музей, но на основании владельческих записей и косвенных данных можно в общих чертах представить историю его бытования. В томе 1 на свободном листе заднего форзаца сделана надпись: во ωной книге сто деветь кунштовъ, которую по характерным палеографическим признакам можно датировать первой третью XVIII века, следовательно, книга попала в Россию вскоре после выхода в свет. Второй тип записей – весьма точно выполненный прозаический перевод немецкого текста под каждой гравюрой, причем не пропущен ни один лист. Почерк в этом случае сочетает типичные черты профессионального писарского почерка конца XVIII-первой половины XIX вв. с архаичными начерками отдельных букв. Подобный перевод-комментарий нельзя назвать уникальным, его можно встретить и на других экземплярах европейских исторических Библий, например, на современной Вайгелю Библии Ульриха Крауза из НГХМ. Известно, что экземпляр Библии Вайгеля находился в библиотеке Арзамасской школы живописи А.В. Ступина [3:19]. Более того, отдельные композиции из данного издания лежат в основе монументальной живописи арзамасского Воскресенского собора, расписанного во второй половине 1830-х гг. отцом и сыном О.С. и А.О. Серебряковыми, тесно связанными со Ступинской школой. Таким образом, почти не остается сомнений, что экземпляр Библии Вайгеля из НГХМ принадлежал А.В. Ступину и использовался его учениками в учебном копировании и как образец для собственных произведений арзамасских художников. До сделанной нами находки были известны только два сохранившиеся книги из библиотеки А.В. Ступина (ныне – в Нижегородской областной библиотеке) [1]. После закрытия в 1861 году Арзамасской школы живописи часть гравюр и рисунков из ее имущества перешла в Дивеевский и Понетаевский монастыри, где имелись художественные мастерские, и использовалась там в обучении мастериц. Очевидно, рассматриваемая нами книга была в числе этих произведений, в середине 1920-х гг. поступивших из монастырей арзамасской округи в нижегородский музей. В XVIII – начале XIX вв. издания Вайгеля имели чрезвычайно широкое распространение в российской провинции. Ее бытование связано не только с крупными художественными центрами, такими, как Ступинская школа, но и с рядовыми иконописными мастерскими. Так, экземпляр вайгелевской Библии-ектипы из РГБ имеет идущую через книжный блок со стр. 2 по стр. 144 по слогу на листе владельческую запись иконописцев И.А. Плотникова и Пролатова (Проласова (?), неразборчиво) из г. Болхов Орловской губернии, причем куплена книга была здесь же в Болхове. По продолжительности бытования Библия Вайгеля «пережила» прочие европейские – росписи Воскресенского собора в Арзамасе, завершенного строительством в 1842 году, отмечают верхнюю хронологическую границу актуальности этой книги для русских живописцев. Провинциальные художники XVIII-XIX вв. нередко проявляли относительно европейских произведений «всеядность» – использовались все доступные образцы зарубежной печатной графики, разные по стилистической окраске и уровню мастерства. Так, в экземпляр Библии Вайгеля из Российской национальной библиотеки после титульного листа вплетено несколько эстампов М. Энгельбрехта. В НГХМ нами был обнаружен конволют на основе Библии Ульриха Крауза – чрезвычайно редкого для России образца немецкой исторической Библии начала XVIII в. Под одним переплетом объединены листы из Библии Пискатора, полный блок Библии Крауза (не первое издание, вышедшее в Аугсбурге в 1700 году в 5 частях, а, по-видимому, переиздание) и в конце ряд декоративных офортов Ф. Кювийе (находка последних также весьма важна для музея, в собрании которого гравюры Кювийе не значились). Роль западноевропейских гравированных источников в русском искусстве на протяжении XVII-XVIII вв. не оставалась неизменной. В XVII веке благодаря их использованию смягчилась ригористичность иконографической традиции (говоря словами И.Л. Бусевой-Давыдовой [2:23]), то есть появились новые иконографические варианты, при том, что русские мастера никогда не копировали образцы буквально. В целом это способствовало переходу отечественной художественной культуры в новое качество. В XVIII столетии, когда русское искусство полностью адаптировало к себе европейскую художественную систему, немецкие гравюры и иллюстрированные издания эпохи барокко и рококо (Библии Вайгеля и Крауза, аугсбургские эстампы) уже не выполняли функции катализаторов в стилистическом преобразовании русской станковой и монументальной живописи. Их роль ограничена сферой частных практических задач, это уже не разработка и утверждение нового на основе стороннего влияния, а применение понравившихся композиционных находок и образных решений при создании конкретных произведений. С другой стороны, именно благодаря таким источникам, и Библии Вайгеля в числе важнейших из них, влияние европейской традиции выходит за пределы магистральной линии развития русской живописи и включается в систему провинциального искусства. Широкое и длительное бытование европейских гравюр во-многом обусловило прочность позиций барокко в провинциальной живописи – отголоски этого стиля в разной мере дают о себе знать вплоть до середины XIX века. Иногда барочные черты органично сливаются с классицистическими, как в упомянутых выше росписях Воскресенского собора в Арзамасе. Во всяком случае, произведения печатной графики были главными проводниками европейского воздействия в искусстве российской провинции, где достижения западных мастеров, как правило, получали самобытную интерпретацию. ЛИТЕРАТУРА 1. Голубева Н.Д. Книги из библиотеки А.В. Ступина в фондах отдела редких книг и рукописей НГОУНБ // История и культура Нижегородского края. I музейные научные чтения, 2000 г., 200-летие Арзамасской школы живописи. II музейные научные чтения, 2002 г. Сб. материалов. – Нижний Новгород,2003. С. 298-301. 2. Давыдова И.Л. Россия XVII века: культура и искусство в эпоху перемен. Автореферат дисс… доктора искусствоведения. Москва, 2005. 3. «Необыкновенное дело» А.В. Ступина. К 200-летию Арзамасской школы живописи. Каталог выставки. Сост. и авт. вс. ст. В.В. Тюкина. – Нижний Новгород, 2002. Ю.Г. Галай «РИСОВАЛЬНЫЕ КЛАССЫ» НИЖЕГОРОДСКОГО ХУДОЖНИКА П.А. ВЕДЕНЕЦКОГО Многим из нас известен портрет нашего земляка и известного русского механика Ивана Петровича Кулибина, изображенного у стола и одетого в шубу с мехом, к которой прикреплена медаль на банте с изображением Екатерины II. В правой руке изобретатель держит циркуль. Слева на столе подзорная труба на подставке, чернильница, гусиное перо, карандаш, линейка, бумага. На фоне – гравюра с изображением кулибинского проекта. В большинстве искусствоведческих исследований указывается, что портрет написан Павлом Петровичем Веденецким. Об этом же сообщается и во втором томе такого солидного издания, как «Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь», выпущенном в 1972 году. Но так ли это? По свидетельству современников, автором портрета являлся учитель «рисовального искусства» Петр Афанасьевич Веденецкий, то есть отец Павла Петровича Веденецкого. Первый биограф И.П. Кулибина Павел Свиньин писал в 1819 году: «Учитель Нижегородской гимназии Веденецкий списал весьма удачно портрет с Кулибина в последний год его жизни» [1:70]. Портрет был заказан учеником изобретателя, часовым мастером А.Ф. Пятериковым. Многое из биографии художника-педагога было приписано исследователями его сыну, в том числе год смерти в 1847 году. Это, по всей видимости, повелось с исследователя П. Корнилова [2]. Сведения о Петре Афанасьевиче весьма скупы. Он даже не фигурирует в указанном словаре художников народов СССР. И это несмотря на то, что за свою продолжительную деятельность на педагогическом поприще он был отмечен Академией художеств, которая присвоила ему звание академика живописи. На основании материалов Центрального архива Нижегородской области можно установить, что Петр Афанасьевич Веденецкий родился в 1766 или 1767 году. Точную дату определить не представляется возможным, так как в послужных списках чиновников того времени принято было указывать лишь возраст, а не год рождения. Он происходил из духовного звания, видимо, священника села Спасского Арзамасского уезда, так как в «Именном списке чиновников и учителей Нижегородской дирекции за 1833 год», говорится, что Петр Веденецкий родом из названного села. Первоначальное обучение получил «у священника в Арзамасском уезде» [3]. Еще в детстве у Петра проявились способности к рисованию. Можно предположить, что его первыми наставниками в этом были местные иконописцы. Со временем и он сам становится известен среди нижегородцев как неплохой иконописный мастер. В 1790 году П.А. Веденецкий вступил в брак с Прасковьей Андреевной (фамилия и происхождение ее неизвестны). Когда из Арзамаса он переехал в Нижний Новгород, установить не удалось, но то, что он уже в 1797 году руководил «рисовальным классом» при Нижегородской духовной семинарии и имел собственных «домашних учеников», известно, так как об этом сообщал он сам [4]. Кстати, в том же 1797 году А.В. Ступин обзавелся в Арзамасе своими учениками. Вполне допустимо, что Петр Афанасьевич мог встретиться в губернском городе со своим земляком Александром Васильевичем Ступиным, перебравшегося в октябре 1795 года туда на должность подканцеляриста Наместнического правления. Во всяком случае, А.С. Гациский, опираясь на достоверные свидетельства современников, писал, что Ступин «перезнакомился в Нижнем с семинаристами» [5:130]. А в семинарии, как уже говорилось, имел «рисовальные классы» Веденецкий. В чиновную службу Веденецкий вступил 13 ноября 1800 года: подканцеляристом в Нижегородскую духовную консисторию, а в феврале 1803 года был произведен в канцеляристы. В декабре того же года с тем же чином определился в уголовную палату. Из нее уволился по болезни, и после излечения 23 марта 1805 года некоторое время находился «в отставке без вознаграждения». 22 мая 1805 года с тем же чином определился в Нижегородский совестный суд. За усердную службу и выслугу «узаконенных лет» в конце декабря 1806 года был произведен в чин коллежского регистратора. По своему желанию он уволился из суда и 13 ноября 1807 года поступил в Нижегородское уездное училище учителем рисования, а 2 декабря того же года по предложению попечителя Казанского учебного округа С.Я. Румовского перевелся на ту же должность в только что открывшуюся Нижегородскую гимназию [6]. Первоначально успехи сорокалетнего, но молодого педагога были более чем скромными. Мешали преподаванию и занятия иконописью, которую он не оставил. Это известно из предписания С.Я. Румовского на имя директора Нижегородской гимназии от 15 июня 1809 года. В нем он отмечал, что до него доведено сведения об учителе «рисовального класса» Веденецком, который «не имеет, ни об методе, ни о порядке в преподавании сего искусства потребных сведений, отчего ученики малые имеют успехи». Говорилось, что Веденецкий «для своих выгод» занимается дома иконописными работам и потому «нередко уклоняется от должности» и вместо себя поручает исправлять ее в классе «помещичьим слугам, отданных ему в науку». Вследствие этого, бывшему выпускнику Казанского университета и преподавателю истории, географии и статистики Нижегородской гимназии А.Я. Шубину, получившему, по мнению Румовского, «достаточные сведения в сем искусстве», поручалось проэкзаменовать Веденецкого «во всех частях рисования» и уведомить об этом попечителя. Приказывалось «подтвердить учителю Веденецкому» (если донесение попечителю было справедливо), чтобы он вместо себя «к должности учеников употреблять не отважился». Директору гимназии поручалось за этим «должное наблюдение» [7]. Мне не удалось отыскать в архиве отзыв об этих испытаниях, и подтвердить, были ли они вообще. По всей видимости, навет на Веденецкого был несправедливым, так как уже на следующий год он через «Московские ведомости» получил от попечителя благодарность «за успехи учеников по рисовальному искусству». В послужном списке П.А. Веденцкого от 1820 года отмечалось, что он, со вступлением в должность учителя Нижегородской гимназии, «за ветхостью и малым количеством находящихся в оной рисунков», до сего времени преподает ученикам «с собственных своих рисунков и оригиналов» [8]. Директор гимназии и училищ Нижегородской губернии И.И. Кужелев в аттестате П.А. Веденецкого от 1817 года отмечал, что он со времени службы на педагогическом поприще «с того времени при похвальном поведении, похвальною деятельностью и опытным искусствам заслуживал у публике при каждом открытом испытании весьма хорошие отзывы». А его произведения, «сочиненные для нижегородской публики на разные торжественные случаи», заслужили от нее «всегдашнюю признательность и одобрение». Особенно в 1813 году, когда художник «сочинил программу» на день рождения Александра I, получив от Нижегородского гражданского губернатора А.М. Руновского благодарность [9]. Следует сказать, что Петр Афанасьевич неоднократно получал благодарности от начальства: в 1812 году по представлению обозревавшего гимназию профессора Казанского университета А.И. Арнольда, «за успехи учеников и усердное прохождение должности» попечитель высказал ему «похвалу и благодарность»; в 1816 году при очередном обследовании гимназии профессором Г.Б. Никольским и по его представлению «за хорошие успехи учеников и рачительное отправление должности» учитель получил благодарность от училищного комитета; через два года от попечителя он вновь получил благодарность; в 1820 году при проверке гимназии визитатором Мокшаевым от попечителя получил благодарность; в 1828 году училищный комитет вновь объявил ему благодарность. Шло повышение и в чинах: в 1812 году он был произведен в чин губернского секретаря; в 1815 году – коллежского секретаря; в 1819 году – в титулярные советники. В 1832 году за беспорочную 25-летнюю службу П.А. Веденецкий был пожалован знаком отличия [10]. В архиве сохранился документ, относящийся к 1833 году и гласящий, что Совет Нижегородской губернской гимназии, «по существующему узаконению…, воздающего каждому должное и награждающего полезные труды и заслуги на службе общественной оказанные», имел честь представить в училищный Комитет Казанского университета учителя рисования, титулярного советника Петра Веденецкого «во внимание свыше двадцатипятилетней похвальной усердию и ревностию прохождения сей должности, примерной нравственности и жизни» представить к награждению орденом Св. Анны 3 степени [11]. Надо отметить, что еще в 1826 году директор гимназии Алферьев «за отличные труды и похвальное усердие к службе» представил учителя к ордену Св. Анны 3 степени, но просьба была не удовлетворена. 2 июня 1836 года Петр Афанасьевич был награжден орденом Св. Святослава 4 степени и по существующим узаконениям ему было присвоено личное дворянство. Есть любопытное свидетельство, что чин губернского секретаря учитель получил благодаря профессору А.И. Арнольдту, обозревавшего гимназию, «по причине отличной его способности», усмотренной визитатором «как из похвальных и примерных успехов учеников, так и из собственных трудов его произведений, состоящих в 13 различных и весьма значительных живописных картин», писанных с образцов лучших художников и оцененных академиком А.В. Ступиным в 660 руб. В ознаменование рождения императрицы Марии Федоровны он подарил картины гимназии «для вящего возбуждения охоты в юношестве, под его руководством обучающемся, и к подражанию изящного художества». Кроме того, Петр Афанасьевич «способствовал… еще к вящим успехам учеников собственными и при том лучшими оригинальными и рисунками за неимением казенных, а тем самым сохраняя казенные выгоды, не щадя и собственного своего имущества к достижению истинного полезной и похвальной цели рисовального художества» [12]. В январе 1810 года, вследствие отношения Нижегородского губернского правления, ему было поручено освидетельствовать в городе Перевозе иконы, писанные художником Р.Ф. Железновым. В мае 1813 года его командировали в город Княгинин «для снятия рисунка с родившегося необыкновенного младенца» [13]. 29 февраля 1836 года П.А. Веденецкий уволился с должности с полным пенсионом, подарив гимназии пять святых икон, оцененных в 400 руб. В сентябре того же года министр народного просвещении за 28летнюю безупречную службу наградил его полным годовым окладом 900 руб. «В воздаяние усердной службы» и отличных трудов П.А. Веденецкий 2 июня 1836 года был награжден орденом Св. Станислава 4 степени и, следовательно, по существующему узаконению возводился в потомственное дворянство. 3 февраля 1838 года Петр Афанасьевич обратился к императору с просьбой о внесении его и сына Павла в дворянскую родословную книгу Нижегородской губернии. На следующий день в дворянском депутатском собрании просьба была рассмотрена, 19 февраля удовлетворена и Веденецкие были внесены в третью часть дворянской родословной книги Нижегородской губернии [14]. Наряду с преподавательской деятельностью Петр Афанасьевич содержал «студию», в которой обучались рисовальному искусству не только крепостные на потребу своих помещиков, но и свободные. Ученики художника с получением от него свидетельства проходили службу в должности учителей чистописания, черчения и рисования в различных училищах Нижегородской губернии. Мне удалось выявить имена 17 учеников, получивших свидетельство об обучении в «рисовальном классе» Веденецкого. Так, в 1816 году Петр Афанасьевич выдал свидетельство своему ученику Глебу Сергеевичу Кондорскому, бывшему в то время катихизатором и священником Балахнинского уездного училища, что тот, обучаясь в Нижегородской духовной семинарии, где Веденецкий руководил «рисовальным классом», с 1797 года по своему желанию обучался у него «первоначальным правилам к рисовальному искусству с прочими при мне домашними учениками» и через три года «оказал похвальные успехи и рачительно как в рисовании тушью, карандашами с оригиналов, так и корпусными красками с картин». В том же Балахнинском уездном училище с февраля 1832 года преподавал чистописание, черчение и рисование Федор Кондратьевич Пивиков, который также обучался «рисовальному искусству» у Веденецкого и 2 ноября 1831 года получил от него надлежащее свидетельство [15]. Из «домашней школы» Петра Афанасьевича вышли и поступили на службу учителями рисования в следующие уездные училища Нижегородской губернии: в Арзамасское: в 1808 году – Яким Лавров (из духовного звания); в 1817 году – Иван Кунавинский; в Горбатовское – в 1808 году Константин Савельев (из унтер-офицерских детей) и в 1824 году – Федор Степанов (из отпущенных крепостных людей); в Нижегородское Благовещенское училище – в 1826 году – титулярный советник Ирофим Дмитриев и в 1830 году – Иван Дмитриев (из обер-офицерских детей). Его выпускники работали и в соседних губерниях: в Мологском уездном училище Ярославской губернии (в 1826 году – мещанин Петр Козмин; Курмышском уездном училище Симбирской губернии (в 1829 году – Зиновий Иванов (из отпущенных крепостных крестьян). Кроме того, от Веденецкого получили свидетельства: Василий Федосеев (из удельных крестьян), в 1813 году принятый архитектором при Министерстве внутренних дел; священник Михаил Карамзинский, который в 1829 году по поручению епископа Афанасия занимался «снятием видов», планов и фасадов со всех Нижегородских монастырей, соборов и церквей; в 1831 году Виктор Савельев (из обер-офицерских детей), состоял «письмоводителем при Нижегородской дирекции»; в том же году дворянин Павел Шварц, служивший в Нижегородском дворянском собрании; в 1831 году Василий Моревской (из отпущенных крепостных крестьян). Сверх того, некоторые из учеников Петра Афанасьевича, обучавшиеся в гимназии и поступившие в гражданскую службу, продолжали «постоянно в свободное время от должностей своих заниматься … искусством рисования» [16]. Не оставил Петр Афанасьевич и занятие иконописью. Так, редактор журнала «Отечественных записок» П.П. Свиньин, посетивший Нижний Новгород в августе 1820 года, отмечал в своих путевых записках, что «…заезжали мы к здешнему живописцу Веденецкому: он занимается иконною живописью с хороших оригиналов, что к сожалению наблюдается весьма немногими из провинциальных живописцев» [17:156]. Являясь прихожанином нижегородской церкви Св. Алексея Митрополита, художник написал в ней все иконы в иконостасе, за исключением Спасителя и св. Алексея Митрополита. Стены холодного храма были покрыты живописными картинами, представлявшими «страсти Христовы», и также принадлежали Веденецкому [18:262]. Художник В.А. Ликин писал в 1929 году, что все эти работы живописца в церкви не сохранились. Остались лишь две отдельные «очень хорошие» картины на холсте. «Во всех работах этого художника, ныне сильно почерневших, чувствуется рука большого мастера своего дела, колориста и рисовальщика хорошей школы». Он также, узнал от Карелина, что кисти Веденецкого принадлежал образ какой-то «святой монахини у правого клироса собора, а у одного знакомого встретил «детскую головку», правда, «не особенно хорошо написанную» [19:271]. О каком соборе говорил Ликин, не известно, но, вероятно, о кафедральном Спасопреображенском соборе, взорванном в 1929 году. Н.М. Храмцовский дополнял, что Веденецкий много писал икон для нижегородских церквей и среди земляков был известен как хороший портретист [20]. По заказу нижегородского гражданского губернатора А.М. Руновского в 1810 году художник «писал живописным искусством» образа для иконостаса в церкви во имя святого Благоверного князя Александра Невского при богадельне Приказа общественного приказа. И «точным исполнением такового условия оправдал как благонадежность его в том, так и особенное искусство в его художестве», – отмечал 20 октября того года губернатор [21]. По сведениям Нижегородской губернской ученой архивной комиссии, в нижней части Рождественской церкви на северной и южной сторонах помещения в углублениях находились четыре на полотне картины – Моление о чаше, Истязание Господа Иисуса Христа, Распятие и Снятие с креста, на обороте которых было начертано, что они написаны П.А. Веденецким в 1815 году [22]. Скончался Петр Афанасьевич в 1847 году и был похоронен на Петропавловском кладбище. Год смерти художника подтвержден современником Н.И. Храмцовским и художником В.А. Ликиным, который видел надгробный памятник на могиле художника. В частности, Ликин писал: «Проходя однажды Петропавловским кладбищем, я обратил внимание на один небольшой гранитный памятник. Я посмотрел надпись. Она гласила – здесь покоится тело академика Академии Художеств П.А. Веденецкого» [23]. Проживал художник около Черного пруда в собственном каменном доме, стоящем на проезде, соединяющем Алексеевскую улицу с Ошарской. Современник писал: «...Против южной стороны сада (Чернопруднеского – Ю.Г.) стоит небольшой чистенький, двухэтажный каменный домик, в летнее время всегда снабженный громоотводом, единственным в Нижнем Новгороде на частных зданиях; домик этот принадлежит академику П.П. Веденецкому», сыну Петра Афанасьевича [24:100]. С балкона этого дома П.А. Веденецкий написал пейзаж «Вид на Черный пруд и окрестности оного», хранящийся сейчас в Нижегородском государственном историкоархитектурном музее-заповеднике. Здесь же хранится и другое полотно художника, изображающего летописца Нестора. Таким образом, со всей определенностью можно поддержать вывод исследователя П. Корнилова о том, что с именем П.А. Веденецкого (а не с его сыном, как ошибочно полагал исследователь) «нижегородский край должен связать свои пути развития изобразительного искусства… Много учеников унесли его творческие заветы в жизнь. Это было задолго до основания местной художественной школы в Нижнем Новгороде» [25:100]. Добавим, и до знаменитой Cтупинской школы в Арзамасе. И хотя рисовальные классы П.А. Веденецкого не сыграли такой огромной роли, но оставили свой след в художественном просвещении Нижегородской провинции. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Свиньин П. Жизнь русского механика Кулибина и его изобретения. – СПб., 1819. 2. Корнилов П. Арзамасская школа живописи. Первая половина ХIХ века. – Л.-М., 1947. 3. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 451, л. 173 об.- 174. 4. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 20, л. 45. 5. Гациский А.С. Люди нижегородского Поволжья. Вып.1. Н.Новгород., 1887. 6. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 425, л. 8. 7. ЦАНО, ф.520, оп. 478 а, д. д. 1, л. 53. 8. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 68, л. 27. 9. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 20, л. 23 - 23 об. 10. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 123, л. 17 – 18; д. 425, л. 8-9. 11. ЦАНО, ф.5-5, оп.407, д. 425, л. 4об. 12. ЦАНО, ф. 505, оп.407, д. 20, л. 23 об; д. 68, л. 26 об. ; д. 425, л. 8 об. 13. ЦАНО, ф. 5, оп. 407, д. 425, л. 8 об. 14. ЦАНО, ф. 639. Оп.125. д. 7240, л. 1-11м. 15. ЦАНО, ф. 505, оп. 407, д. 20, л. 45; оп. 408 а., д. 21, л. 55 об. 16. ЦАНО, фФ. 505, оп. 407, д. 425, л. 9 об. – 10 об. 17. Отечественные записки. 1820. №8. 18. Храмцовский Н. Указан. соч. 19. Краеведческий сборник. – Н. Новгород, 1929. Ч. 2. 20. ЦАНО, ф.5-5, оп. 407, д. 20, л. 22. 21. ЦАНО, ф.1411.оп.822. д. 112. Л. 6. 22. Храмцовский Н. Очерк истории и описания Н.Новгорода. – Н.Новгород, 1998. – С.557; Ликин В.А. Художники – живописцы в Нижнем Новгороде // Краеведческий сборник. – Н. Новгород., 1929. – Ч. 2. – С. 271. 23. Храмцовский Н. Указан. соч. – С. 194. 24. Корнилов П. Указан. соч. 25. Корнилов П. Указан. соч. И.В. Гендлер РОМАНСЫ А.А. АЛЯБЬЕВА КАК ПРОЯВЛЕНИЕ «ТОБОЛЬСКОГО ТИПА КУЛЬТУРЫ» Русский романс – произведение живой, жизненной, если угодно, бытовой культуры. Он начал формироваться вдали от академических мастерских, и неисчерпаемый материал, который дают образцы этого жанра, отличается удивительным многообразием. В этом смысле романс органично вписывается в контекст «тобольского типа культуры», созданного определенными историческими условиями. Крупнейшие города Тобольской губернии Тобольск и Тюмень были основаны соответственно в 1587 и 1586 гг. казаками Ермака, и сразу же туда на жительство были направлены крестьяне из разных земель, составившие первое русское население Сибири. Какое-то время это были просто глухие места, пока их не стали использовать как место ссылки для особо опасных преступников. Сибирь обычно связывают с декабристами, оживившими культуру края, но представители интеллигенции, образованных и прогрессивных кругов появились здесь в XVII в. – еще до «Петровского окна» в Европу. Это были ссыльные и пленные, а также служилые немцы – священники, торговцы, ремесленники, а позже и бывшие подданные Речи Посполитой, и офицеры поверженной шведской армии. Тобольск быстро превратился в «сибирский Вавилон» не только по составу населения, но и по культурным ориентациям [5]. Тюменский «тобольского краевед типа А.П. культуры», Ярков пишет который о формировании сложился благодаря взаимодействию коренной, народной культуры и культуры пришлой, европейской. Этот синтез оказался возможным из-за того, что европейское воздействие заключалось не только в информационном багаже, но в создании особой культуры быта, досуга. Пожалуй, именно возможность «досуга с достоинством» (по выражению Цицерона) привлекала местное население к нововведениям «чужаков». Досуг общества в губернском Тобольске сводился к театральным постановкам, любительским концертам и балам – немало, если учесть значительную удаленность города от культурных столиц не только Европы, но и России. С другой стороны, очень возможно, что отличие сибирской провинции от провинции Центральной России было не столь вопиющим, по крайней мере, в отношении музыкальной жизни. Мир музицирования XVIII-XIX вв. – мир без звукозаписи, и это принципиальный момент. В наше время представление об идеальной игре формируется стандартами, которые известны благодаря звукозаписи: далеко не все слышали великих исполнителей «вживую», но записи их выступлений известны всему миру. Сейчас при исполнении того или иного произведения на слушателей влияет знание о том, как это следует исполнять, в XIX же веке исполнитель был наедине с нотами [2]. Задолго до лозунга «От дилетантизма к профессионализму», провозглашенного во второй половине XIX века [3:8], в обучении музыке стремились не к усвоению навыков игры, а к овладению искусством музицирования, то есть во главу угла ставили не профессионализм, а чувство. Предполагалось, что в дальнейшем одни будут играть в залах филармонического общества, другие – на семейных вечерах, третьи – учить собственных детей. Но абсолютное большинство обучавшихся музыке навсегда останутся любителями [2]. Это необходимо учитывать при упоминании о блестяще музыкально образованных деятелях начала XIX века – людях, прекрасно знавших и глубоко понимавших музыку. Разумеется, они играли на музыкальных инструментах, но речи о технических совершенствах этой игры не идет. Идеальное владение техникой, скорее, вменяется в упрек, если игра при этом лишена чувства [2], тем более, когда речь идет о сентиментализме и романтизме. К русской и в частности, сибирской, провинции все это имело гораздо большее отношение, чем к столицам, имевшим доступ к знакомству с образцами. В Тобольске начала XVIII в. силами шведских офицеров был создан ансамбль из пленных музыкантов, в состав которого входили флейта, труба, гобой, ударные инструменты. Конечно, он был востребован и звучал на балах и в концертах, которыми, по традиции, эти балы заканчивались. Один из офицеров, Блидстрем, будучи в Тобольске, написал 40 драгунских маршей, 170 менуэтов, 70 полонезов. Часто шведы бывали на обедах в губернаторском доме, участвовали в проведении русских праздников [6]. Возможно, сибирская провинция в музыкальном отношении получала даже больше, так как сюда попадали люди, знакомые не только с нотами, но и с образцами исполнения: их творчество на чужбине складывалось под воздействием памяти о покинутой ими культуре. В конце XVIII века в Тобольске губернатором города А.В. Алябьевым были построены первые в Сибири типография (1789 г.) и театр (1794 г.). До открытия театра представления давались в доме губернатора, поэтому без преувеличения можно утверждать, что его дети и, в частности, будущий композитор, автор легендарного «Соловья», А.А. Алябьев, с первых дней росли в артистической, музыкальной атмосфере. А.А. Алябьев вновь появился у себя на родине не по своей воле, уже в зрелом возрасте, будучи в 1828 году отправленным в Тобольск в ссылку по ложному обвинению. Именно здесь, несмотря на трагические обстоятельства, композитор создал многие лучшие свои произведения и прежде всего – романсы. Романс к тому времени был уже очень востребованным, популярным жанром, но возможно, обращение Алябьева к романсу объяснялось и органичностью этого жанра для музыкальной атмосферы Тобольска начала XIX века. Романс развивался в некотором роде стихийно – в русле домашнего музицирования. Этому способствовала многоликость романса, которая раскрывалась в его связи с другими жанрами (песня, ария, мелодекламация), в его синтетичности (единство слова, мелодии и аккомпанемента), а также в специфичности его бытования. Романс – возможность соединить в одном произведении душевность, безыскусность народной песни, сложность и мелодическую красоту арии, искренность и страстность стиха. Благодаря этому романс идеален для домашнего концерта – вида досуга, наиболее характерного для музыкального Тобольска тех лет. Романсы Алябьева достаточно сложны и близки к европейской арии, то есть это классические романсы. В то же время в мелодию некоторых из них искусно вплетены фольклорные мотивы. Это определяется поэтическим текстом, к которому композитор проявляет удивительную чуткость, тем самым следуя новой тенденции развития романса, согласно которой в чисто мелодическую фактуру начинают вливаться элементы декламационные [1:56]. Единство классического и фольклорного звучания характерно для романса «Дубрава шумит» на стихи В.А. Жуковского (вольный перевод «Жалобы девушки» Ф. Шиллера). Партия фортепиано в романсах Алябьева нередко становится самостоятельным произведением, раскрывающим настроение текста, и в «Дубраве» это особенно заметно в музыкальном вступлении. Оно состоит из двух частей: первая, динамическая, очень живописна. Она предвосхищает картину бури, о которой пойдет речь в начале текста. Вторая, лирическая часть вступления, представляет собой вариацию основной мелодической темы романса, подготавливая таким образом слушателя к восприятию собственно текстовой части. Живописность мелодии в вокальной партии получает очень необычную интерпретацию. Куплет состоит из двух частей: зачина и развития темы. В зачине рисуется основная картина: Дубрава шумит, Сбираются тучи. На берег зыбучий Склонившись, сидит (2 р.) Мелодия зачина представляет собой непрерывную линию с неровной ступенчатой структурой. Эта линия – своего рода силуэт пейзажа, мрачной природы, на фоне которой происходит действие. Кроме того, плавность, неспешность, распевность мелодии подчеркивают фольклорную специфику текста (дубрава, сбираются, берег зыбучий). Вслед за Жуковским Алябьев актуализирует в тексте ретардацию, используя в последней строке повтор, отделяющий сказуемое от подлежащего. Развитие темы неожиданно строится совершенно иначе: В слезах, пригорюнясь, девица-краса; И полночь, и буря мрачат небеса; И черные волны, вздымаясь, бушуют; И тяжкие вздохи грудь белу волнуют. В тексте образ девушки, отделившись от глагола, активного действия, тем самым утрачивает самостоятельность и рациональность и становится частью все более неспокойной природы, причем беззащитной частью. Полночь, буря, волны активны, они выполняют определенные и очень опасные действия, а в отношении девушки далее используются метонимические переносы: упоминаются вздохи, грудь бела, слезы, сердце, но не сама героиня. Цельность личности утрачена, осталось только страдание. Это усугубляется и параллелизмом двух последних строк, содержащим скрытую метафору: черные волны и тяжкие вздохи отождествляются, что тонко передано в мелодии, где используется аналогичный прием. Сама мелодия второй части куплета меняет неспешное течение на речитативный ритм. Это приближает ее к европейской арии, тем более что здесь используются рулады, украшающие мелодическую ткань. Примечательно, что эти украшения не снижают драматического пафоса произведения, а, напротив, подчеркивают его. Интересно и то, что одна и та же мелодия в романсе Алябьева во втором куплете выражает противоположное настроение. Состояние природы отвечает состоянию героини, но пережив его, девушка вступает в диалог с дубравами и успокаивается, принимая потерю. Та мелодия, что в первом куплете звучала трагически и безысходно, во втором принимает интонацию спокойной печали. Гармония музыкального и поэтического текстов в данном романсе очевидна. Абсолютно европейским, близким по драматизму к арии представляется романс на стихи Д.В. Давыдова «Сижу на берегу потока» («Вольный перевод из Парни»). Лирический герой мучим ревностью и жаждой мщения: рефрен романса, дважды повторяющийся в конце каждого куплета – И меч в руке моей мутит струи потока. Первый раз фраза поется тихо и отрывисто, при этом имитируется ритм сердцебиения. В результате создается интонация сомнения, которое практически «тонет» во втором повторе, звучащем, напротив, непрерывно и мощно. В противоположность рефрену, протяжно и монотонно, на одной ноте звучит анафорическое начало каждого куплета: Сижу на берегу потока. Лишь в конце фразы звук «скатывается» вниз и звучит в следующих строках на нижних нотах. Благодаря такому звучанию создается интонация тягостного раздумья. К тому же и в этом романсе заметна пейзажность мелодии: музыкальная фраза Бор дремлет в сумраке – по тесситуре самая низкая, и этим обеспечивается наиболее темная цветовая гамма. В следующих куплетах в этой гамме поются фразы Снедаем ревностью, задумчив, молчалив и Вздохнешь ли ты о нем, о друг, неверный друг? В них отражаются наиболее мрачные моменты раздумий героя и также используется параллелизм природного и человеческого состояния. Для этого романса также характерно семантическое многообразие. В каждом куплете раскрывается настоящая палитра чувств – от ярости до задумчивости и сожаления: герою непросто дается мысль о мести, тем более что, как становится ясно из текста, измена – лишь подозрение. Тем более драматичным оказывается этот романс, в котором чувство, эмоция одерживают победу над разумом. Композитор трепетно и бережно относится к тексту, прислушиваясь к его внутренней мелодии и настроению, поэтому романс отличается необычайным интонационным богатством. Романс А.А. Алябьева «Иртыш», пожалуй, наиболее близок к классическому. По композиции, четкой сюжетной линии и авторскому голосу он напоминает песню, но по эмоциональному содержанию, передающему «глубоко индивидуальные, зачастую сокровенные переживания» [4:10] это романс. Стихотворение «Иртыш» написано И.И. Веттером – офицером, который жил в Тобольске с 1822 года и служил переводчиком на Сибирском почтамте. Алябьев, друживший с Веттером, написал музыку к трем его стихотворениям – «Иртыш», «Прощание с соловьем на Севере» и «Сибирская песня». В сюжете обобщается судьба представителей прогрессивной интеллигенции, вынужденных жить в ссылке, но по-прежнему преданных родине драгой. По сравнению с двумя предыдущими романсами «Иртыш» отличается уравновешенностью, однородностью, даже некой монотонностью звучания, которая достигается анафорой в первых двух строках куплета, а в последующих строчках имеет лишь незначительное повышение тона. В то же время в целом куплет звучит довольно динамично, поскольку темп мелодии имитирует быстрое течение реки. В этом романсе также важно природное начало, посредством которого раскрывается и интерпретируется состояние героя, причем здесь Алябьев снова идет за текстом. Это изначально текстовой прием: герой доверяет свои переживания природе, говоря с ней о сокровенном: Шуми, Иртыш, струитесь, воды, Несите грусть мою с собой, А я, лишенный здесь свободы, Дышу для родины драгой. В противоположность монотонности куплета припев сосредоточивает всю динамику, скрытую экспрессию текста, которую раскрывает музыка. Фраза Шуми, Иртыш повторяется в фортепианной, а затем – на тон выше – сразу же в вокальной партии. Если учесть, что самостоятельная партия фортепиано создает звуковой образ шумящей реки, то получается, что мысли героя не только созвучны с течением реки, но даже предвосхищены им. Происходит эмоциональное единение героя с природой, которое вместе с тем подчеркивает его одиночество. Наверняка это было очень созвучно настроению тогдашних слушателей и ценителей этого романса. Сам припев также состоит из своеобразного зачина и кульминации: две первые строчки поются сдержанно, а затем ритмический рисунок резко меняется, принимая ступенчатую структуру. Фраза А я, лишенный здесь свободы поется от низких нот к высоким и на слове свобода заканчивается самой высокой нотой в романсе, экспрессия которой усиливается руладой. Интересно, что при повторе этой фразы ступенчатая структура зеркальна: повышение тона сменяется понижением, что иллюстрирует всю гамму чувств, которые переживает герой, лишенный здесь свободы: в первом случае это возмущение, протест, во втором – достойное принятие. Тем не менее, в слове свобода высокая нота, экспрессия и рулада сохраняются, утверждая приоритетность этой нравственной категории для героя независимо от остальных обстоятельств. Эта находка, возможно, делает романс программным произведением представителей ссыльной интеллигенции. Если судить по созданным в ссылке произведениям, пребывание в Сибири стало для А.А. Алябьева своего рода Болдинской осенью. Это вовсе не значит, что все было благоприятно. Обстоятельства появления в Сибири самых талантливых людей, как правило, трагичны, и тем более поразительно, что эти люди оставили столь значительный след в истории края. Это свидетельствует об их силе духа и любви к искусству, благодаря которой им удавалось преодолеть психологический дискомфорт, наверняка приносивший даже больше страданий, чем бытовые неудобства. Возможно, в этом парадоксе и состоит суть «тобольского типа культуры»: музыка была реальным способом примириться с трагизмом судьбы, с тяжелыми и в моральном, и в бытовом отношении условиями жизни. Романс с его демократичностью и жанровой пестротой внутри одного жанра отвечал потребности любого человека в красоте чувств и окружающего мира и был понятен каждому. Быть может, поэтому музыкальная жизнь в Сибири отличалась достаточным разнообразием и не ограничивалась мононациональными тенденциями: слишком много было людей, находивших в музыке свое спасение. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. Асафьев Б.В. Русский романс XIX в. // Асафьев Б.В. Русская музыка. – Л.: Музыка, 1968. С. 55-99. Иванова М. Мир без звукозаписи: Публикации Русского музыкального общества. – Электронный ресурс, код доступа: http://www.irms.ru. 3. 4. 5. 6. История музыкального образования: программа / ИГПУ; Иваничкина О.Н. – Иркутск, 2007. – 20 с. Харченко В.К., Хорошко В.Ю. Язык и жанр русского романса. – М.: Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2005. – 167 с. Ярков А.П. О судьбе немцев в Западной Сибири в контексте событий первой половины ХVIII в.: Интернет-проект «Путь в Сибирь» – Электронный ресурс, код доступа: www.ikz.ru/siberianway Simic M., Чубка Н.А., Ярков А.П. Попытка реконструкции европейской музыкальной традиции в Тобольске в первой четверти XVIII в.: Интернетпроект «Путь в Сибирь» – Электронный ресурс, код доступа: www.ikz.ru/siberianway Т.И. Глухова ОРКЕСТР НАРОДНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ И.М. ШИЛЯЕВОЙ КАК ФАКТОР СОЗДАНИЯ КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЫ В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДЕ Жизнь провинции определяется духовным развитием, потому что это единственный цивилизации, путь приобщения открывающий горожан определенные к достижениям возможности для самореализации. Вероятно поэтому в настоящее время можно говорить о широком распространении самодеятельного творчества в Нижнем Новгороде. Ярким примером этого процесса служит образцовый коллектив оркестра русских народных инструментов Детской школы искусств № 9 г. Н. Новгорода под управлением преподавателя школы, Заслуженного работника культуры РФ – Ирины Михайловны Шиляевой. За годы своей педагогической деятельности Ирина Михайловна смогла создать оркестр, который можно считать уникальным явлением в культуре города. В 2007 году коллектив отметил свой 25-летний юбилей. Оркестр ведёт активную концертную деятельность, что отражено и в «географии» его выступлений (по России: г. Москва /2004, 2005, 2007; г. Санкт-Петербург /2009; г. Анапа /2002, 2003; г. Владимир; г. Волгоград /2008; г. Иваново/2002; г. Набережные Челны; г. Н.Новгород /1994-1997 , 1999, 2001-2010; г. Радужный /2007; г. Саратов /2005; г. Ярославль /2001, 2003//; г. Кстово /1999; г. Саров /1999; г. Павлово /2006; за рубежом: г. Добрич-Албена (Болгария) /2004; г. Гренобль (Франция) / 2010), и в уровне мероприятий (городские, областные, всероссийские и международные), и в разнообразии форм работы коллектива (конкурсы, фестивали, концертные программы, специализированные выступления, некоторых участников), освоении и в сольные программы музыкального наследия отечественной и зарубежной культуры. Отметим некоторые из наиболее значимых конкурсов и фестивалей, в которых принимал участие оркестр: Нижегородский открытый конкурс юных исполнителей на балалайке и ансамблей народных инструментов им. М.Ф. Рожкова (г.Н.Новгород, 2001, 2004, 2007); фестиваль благотворительной программы «Новые имена» (г. Н. Новгород, 1997, 2005); V международный фестиваль оркестров и ансамблей русских народных инструментов «Струны России» (г. Ярославль, 2003); IV Всероссийский фестиваль-конкурс оркестров и ансамблей русских народных инструментов им. Н.Н. Калинина (г. Н. Новгород, 2005), Открытый фестиваль-конкурс оркестров и ансамблей русских народных инструментов России (г. Анапа, 2002, 2003); IV Международный молодёжный фестиваль-конкурс «Фольклор без границ» (г. Добрич-Албена (Болгария), 2004) и др. Ярким событием в творческой деятельности оркестра, проявившем все его достоинства, явилась поездка с концертной программой в г. Гренобль (Франция) в июне 2010 г. Участники многочисленных мероприятий в городе и стране могли наслаждаться игрой оркестра. Оркестр принимал участие в праздновании таких событий как 50-летие и 60-летие Победы в Великой Отечественной войне (г. Н. Новгород, 1995, 2005); 60-летие Нижегородской государственной академической филармонии (г. Н. Новгород, 1997); Областной праздник народной музыки (г. Н. Новгород, 2002); 200-летие со дня рождения А.С. Пушкина; 20-ти и 25-летие создания оркестра (г. Н. Новгород, 2002, 2007); Всероссийский форум «Здоровье нации – основа процветания России» (г. Москва, ВВЦ, 2005); XIII слёт участников партизанского движения (г. Н.Новгород, 2008); фольклорные праздники «Покров», «Троица», «Колядки» в школе № 14 им. В.Г. Короленко (г. Н. Новгород, 2008); Торжественные мероприятия, посвящённые 50-летию начала Космической Эры (г. Н. Новгород, 2007); цикл концертов «Играет оркестр русских народных инструментов», проводимых в рамках просветительской деятельности (средняя школа № 14 им. В.Г.Короленко, г. Н. Новгород, 2007) и др. Оркестр сотрудничал и продолжает поддерживать связи со многими деятелями искусства (Н.Н. Калинин (1944-2004) – художественный руководитель и главный дирижёр Национального академического оркестра народных инструментов России им. Н.П. Осипова, лауреат государственной премии, Народный артист России, профессор; В.А. Понькин – Народный артист России, обладатель Национальных театральных премий «Золотая маска», профессор; А.Я Винокур – Художественный руководитель и Главный дирижёр оркестра русских народных инструментов «Виртуозы Кубани», профессор, Народный артист России; В.А. Кузнецов – Художественный руководитель и дирижёр Нижегородского народного оркестра, Заслуженный деятель искусств РФ, профессор и др.) и с разными государственными и общественными организациями (Всероссийское музыкальное общество (Творческий союз), Фонд «Культура и общество» (г. Москва), Нижегородский областной методический кабинет по учебным заведениям культуры и искусства, Нижегородский областной Дом ветеранов; Дворец Творчества Юных им. В.П. Чкалова, средняя школа № 14 им. В.Г. Короленко и др.). И все они подчёркивают профессионализм и мастерство оркестра. Но эти качества проявляются у оркестрантов, прежде всего, из-за исключительных способностей к организации его жизнедеятельности у руководителя оркестра. Профессионалы высокого уровня мастерства и общественные деятели своими оценками в адрес дирижёра и руководителя оркестра показывают значимость и результативность их общей работы. В документах, которые отмечают деятельность И.М. Шиляевой, даются такие оценки, как: добросовестный труд, профессионализм, высокое исполнительское мастерство, творческие успехи; а также – «активное участие в общественных мероприятиях и конкурсах», «личный вклад в развитие музыкального искусства г. Н. Новгорода», «активная концертная деятельность», «большой личный вклад в развитие творческого потенциала оркестра народных инструментов», «большой личный вклад в развитие музыкального искусства», «пропаганда отечественной музыкальной культуры», «большой вклад в развитие национальной культуры» и «творческие достижения и выдающиеся успехи в области эстетического образования и воспитания подрастающего поколения». Творческая деятельность оркестра и его руководителя получила высокую оценку со стороны Законодательного собрания Нижегородской области, Администрации г. Н. Новгорода, Комитета по культуре Нижегородской области, Администрации Нижегородского района, что свидетельствует об успешности его работы и значимости вклада в развитие культуры города. Именно руководитель побуждает участников оркестра к творчеству, самосовершенствованию, развитию; воспитывает в них взаимную ответственность и взаимопомощь. Благодаря продолжительной совместной работе члены коллектива являются сплочённым организмом, что позволяет при необходимости осуществлять их замену или расширять функции. Некоторые участники оркестра могут играть на нескольких инструментах, как, например, Екатерина Садовская. После завершения образования в школе многие выпускники ДШИ № 9 продолжают музыкальное образование в Нижегородском музыкальном училище и консерватории. Более 20 выпускников школы стали профессиональными музыкантами. Но, даже работая в других сферах, они сохраняют связь с коллективом и иногда принимают участие в юбилейных концертах. Степень уважения участников коллектива к своему руководителю особенно проявляется во время крупных общественных мероприятий, в которых очевидна абсолютная слаженность работы всех. Но такие качества, безусловно, рождаются в кропотливой повседневной работе. Можно говорить о том, что образцовый коллектив оркестра русских народных инструментов под управлением Заслуженного работника культуры РФ Ирины Михайловны Шиляевой является не только уникальным, но и самостоятельным образованием в системе Детской школы искусств № 9. В наградных документах отмечаются такие характеристики в деятельности оркестра как высокое исполнительское мастерство – безукоризненная демонстрация чёткость игры, выразительных необыкновенная возможностей слаженность, оркестра; обширный, разнообразный репертуар; популярность у слушателей; большой вклад в развитие музыкальной культуры, развитие и сохранение русского народного искусства, национальной культуры в целом. Многие оркестранты являются не только профессионалами своего дела, но и наставниками подрастающих поколений, готовыми передавать своё мастерство детям. Оркестр – настоящий инкубатор молодых талантов. В составе оркестра в разное время выступали такие солисты, как лауреат Всероссийских конкурсов, стипендиат программы «Новые имена», обладатель Гран-при телевизионного конкурса «Щелкунчик» Даниил Беликов (ксилофон); лауреат международного конкурса Наталья Кириллова (сопрано); дуэт домристов – Алла Труничкина и Лариса Бойченко; унисон балалаечников (класс профессора С.П. Малыхина); лауреат международных конкурсов Анатолий Шиляев (фортепиано), лауреат международного конкурса Геннадий Мамайков (баян). Причем «уникальное» в нём создаётся из ординарного материала. Дети приходят из обычной среды с присущими подросткам девиациями, но Ирина Михайловна умеет их понять, простить, принять и помочь в преодолении проступков и освоении нравственных норм. И обычные дети в результате заботы о них и пристального внимания к их творческому росту начинают стремиться к саморазвитию и самосовершенствованию. Важно подчеркнуть особенности этических норм, сложившихся в коллективе. Руководитель относится к детям как к развивающимся личностям: учитывает их возможности при подготовке к концертам; насколько возможно рационализирует составление расписания подготовки к мероприятиям; спрашивает, может ли ученик выбрать время для репетиций, если он солист; «подстраивается» под него; облегчает детям участие в концертной деятельности. Внутри коллектива сформировалась сложная система отношений (в хорошем значении этого понятия) между учащимися разных музыкальных специальностей и предпочтений, возрастов и внемузыкальных интересов. Сила притяжения музыки и профессиональных и личных качеств руководителя ансамбля удерживает всех в противоречивом единстве, позволяя каждому удовлетворять свои интересы, благотворно влиять своей индивидуальностью на обогащение социального опыта всех и развиваться за счёт участия в общем деле. Испытав в детстве чувство глубокого эмоционального подъёма от участия в концерте в составе оркестра, Ирина Михайловна понимает детей, которые стремятся попасть в оркестр народных инструментов, и поддерживает их стремление к профессиональному мастерству и личностному росту. Она создала и продолжает растить коллектив, умело сочетающий личные интересы его членов и общие цели оркестра; коллектив, сплочённость которого определяется многими факторами: любовью к музыке, уважением к руководителю, межличностными связями, участием в общественных мероприятиях, совместным проведением досуга. Важно подчеркнуть, что в развитии оркестра заинтересованы не только учащиеся, но и их родители. Именно они сообща принимают важные для жизни оркестра решения. Родители договариваются о финансировании поездок на конкурсы и фестивали, ищут и находят спонсоров, выбирают базу летнего отдыха оркестрантов, помогают им сочетать учёбу в общеобразовательной и музыкальной школе, поддерживают интерес к музыкальной культуре у своих детей. Совместный летний отдых имеет чрезвычайно большое значение и для восстановления сил после трудного учебного года, и для подготовки к предстоящему учебному году и концертному сезону. Именно в летних лагерях удачно сочетается отдых и творчество. При наличии свободного совместно проводимого времени появляются творческие идеи, планы и мечты, возникает состязательность в овладении мастерством, которая поднимает некоторых участников оркестра на новый уровень исполнительской культуры. После лагеря оркестр в качестве творческого отчёта всегда представляет новую концертную программу. Так было всегда, и в этом году традиция продолжена (2010): в программе были представлены популярные музыкальные произведения из известных отечественных и зарубежных кинофильмов, что свидетельствует о новых интересах и возможностях членов коллектива. В репертуаре оркестра сочетается музыка разных жанров и стилей: произведения русских композиторов (М. Глинка, А. Лядов, А. Глазунов, П. Чайковский, М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков, А. Аренский, С. Рахманинов, Д. Шостакович, А. Хачатурян, Г. Свиридов, Р. Щедрин, Е. Светланов); известных зарубежных классиков (А. Вивальди, Й. Гайдн, Ф. Шуберт, И. Брамс, К. Сен-Санс, Э. Григ, Ж. Бизе, Д. Россини, Ф. Крейслер, И. Штраус, Д. Гершвин, И. Альбенис); оригинальные сочинения и обработки народных мелодий. В перспективе хотелось бы видеть этот уникальный оркестр на собственной помещение площадке. для Чтобы репетиций и у оркестрантов концертов. Чтобы было были просторное изысканы возможности для финансирования его деятельности из муниципальных средств. Чтобы внимание к его работе со стороны Администрации Нижегородского района и города Н. Новгорода было выражено не только в моральных поощрениях, но и в организационной и материальной помощи. В городе имеется потребность в создании института для проявления творческой активности молодёжи. Наряду с Дворцом творчества юных им. В.П. Калова в городе мог бы появиться Центр музыкальной культуры молодёжи с открытыми возможностями для профессионального и творческого развития многих категорий детей и молодёжи. История оркестра – коллективный опыт его участников. Через руководителя сохраняется преемственность в его развитии. Каждый новый участник приобщается к тем событиям, которые были до него, и поднимается до уровня достоинств коллектива. Тем самым формируется гордость за участие в общем деле, причастность к жизни общества. Оркестр пользуется «широкой популярностью» среди любителей музыки, известен в городе, мелодии оркестра записаны на диски. И, тем не менее, этого недостаточно для того, чтобы потенциал его участников проявился в полной мере. В современных условиях распространения рыночных отношений на все сферы жизни общества, включая образование и культуру, оркестр нуждается в финансовой помощи и продюсерской поддержке, направленной на формирование его имиджа в Н. Новгороде и позиционирование в музыкальной среде. В этом случае деятельность оркестра по формированию культурной среды в Н. Новгороде могла бы стать более эффективной. Но в любом случае оркестр уже сейчас является яркой страницей в музыкальной жизни города, претендуя оставить память в его истории. В.Р. Пименова, Л.П. Ясь ОРСКИЙ КОЛЛЕДЖ ИСКУССТВ: ЕГО РОЛЬ В ФОРМИРОВАНИИ СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА ВОСТОЧНОГО ОРЕНБУРЖЬЯ Художественные учебные заведения в малых городах России видят свое предназначение не только в роли подготовки будущих специалистов, но и в деле воспитания общей культуры населения. К числу подобных учреждений относится Орский колледж искусств. Перелистывая страницы истории, заглядывая в прошлое города Орска, не перестаешь удивляться тому, что совсем, казалось бы, недавно, там, где сейчас идут трамваи и маршрутные такси, когда-то передвигались лишь редкие киргизские повозки, запряженные верблюдами. Основанный в 1735 году на юго-восточной окраине Российской империи, в том самом месте, где Орь впадает в Урал, Орск почти 200 лет был захолустным степным городком. В биографии Орска много тяжелых испытаний: это и события гражданской войны, и голод 1920-х годов, наводнение 1942 года, и, конечно, изнурительная работа у станков эвакуированных сюда предприятий в годы Великой отечественной войны. В те далекие годы в город прибыли десятки тысяч людей, многие из которых остались здесь навсегда. Жить и работать. И можно с уверенностью утверждать, что в судьбе Орска это сыграло значимую роль. В Орске, благодаря им, утвердились и получили развитие культурные традиции крупных российских и украинских городов. В послевоенные годы город, в котором набирают силу такие отрасли индустрии, как цветная металлургия, тяжелое машиностроение постепенно превращается из уездного городка в индустриальный центр общегосударственного значения. Рост индустриальных объектов в городе увеличил прослойку технической и творческой интеллигенции. Подвижникиэнтузиасты, одержимые любовью к творчеству и неравнодушные к искусству, музыке, несмотря на все тяготы послевоенных лет, всегда осознавали свое особое назначение в рабочей среде города-завода. Вместе с заводскими корпусами появлялись Драматический театр, Дома культуры, в которых начали действовать кружки любителей музыки, духовой и народный оркестры. С ноября 1937 года в Орске действует первая музыкальная школа. В 1969 году было открыто Орское музыкальное училище (с 2002 года – Орский колледж искусств). С начала своей деятельности новое заведение стало центром художественного образования в восточном Оренбуржье, способным оказывать позитивное влияние на социально-культурное развитие региона. Счастливая судьба уберегла его от провинциальной узости, ведь у «колыбели» колледжа стояли музыканты с ясным и глубоким пониманием своей профессиональной и общественной роли. Это – Л.П. Бабенышева, В.А. Григоревский, Л.А. Бледнова, В.А. Попов, Т.В. Солохина. Традиции лучших музыкальных вузов центральных городов России, в которых они получили образование, всегда были живы в педагогической деятельности Орского колледжа искусств. Они стали основой педагогической, концертной, учебно-методической и культурно-просветительской деятельности колледжа. Около 2000 специалистов вышло из стен этого учебного заведения. Они успешно работают в музыкальных учебных заведениях различных уровней Оренбуржья, городов России, в ближнем и дальнем зарубежье. Более 70% педагогического состава колледжа в настоящее время – его выпускники, вернувшиеся в «alma mater» после окончания высших учебных заведений. 61% руководящих работников (директора и их заместители) музыкальных школ и школ искусств восточного Оренбуржья в разное время обучались в колледже. Художественные учреждения региона на 50% и более укомплектованы его выпускниками. Сформированная колледжем устойчивая система кадров позволяет обеспечивать целенаправленное развитие качественный уровень художественной преподавания культуры и восточного Оренбуржья. Благодаря кадровой политике Орского колледжа искусств в настоящее время трудно найти в регионе заведение культуры, в котором не работали бы его выпускники. Они – основа педагогических коллективов всех ДШИ, ДМШ восточного Оренбуржья. Творческие коллективы, функционирующие на базе школ и Домов культуры, более чем на 60% скомплектованы из бывших студентов этого учебного заведения. Гарантом профессиональной работы колледжа является его педагогический коллектив. В настоящее время в нем трудятся 70 преподавателей и концертмейстеров. Пять преподавателей удостоены звания «Заслуженный работник культуры РФ», 90% педагогического состава имеют высшую и первую квалификационные категории. Со дня открытия Орское музыкальное училище стало методическим центром музыкального образования восточного Оренбуржья, на его основе сформировалось Методическое объединение детских музыкальных школ, детских школ искусств региона. Это инновационное для того времени событие стало яркой страницей в истории художественной культуры Оренбуржья. Сейчас Методическое объединение насчитывает в своем составе восемнадцать детских школ искусств, детских музыкальных школ и три детские художественные школы. Вокруг него концентрируется вся музыкально-просветительская жизнь восточного региона области. Важнейшей культурной составляющей деятельности колледжа и Методического объединения является развитая фестивально-конкурсная система, способствующая развитию социально-культурный среды региона. В настоящее время на базе Орского колледжа искусств функционируют городской фестиваль виолончельной музыки, одиннадцать зональных конкурсов и фестивалей и Областной (открытый) конкурс-фестиваль авторского творчества «Вдохновение». Старейшим из них является зональный конкурс «Юный музыкант», только в 2009 году в нем приняли участие более 500 юных исполнителей из ДШИ, ДМШ восточного Оренбуржья. Особенно интенсивно деятельность Методического объединения развернулась в последнее десятилетие. Помимо существующих, появились новые формы работы, среди которых конкурсы и фестивали творческой направленности. Так, в 1996 году состоялся I зональный конкурс «Юный композитор», в 2000 году – I Областной конкурс-фестиваль авторского творчества «Вдохновение», в 2002 году – I зональный конкурс «Юный хореограф», I конкурс концертмейстеров-пианистов восточного Оренбуржья, I зональный конкурс-фестиваль авторского творчества «Зимняя радуга», в 2010 году – I Областной (открытый) конкурс-фестиваль ансамблевого исполнительства, I открытый зональный фестиваль флейтовой музыки памяти О.С. Андреевой. Каждое учебное заведение сферы культуры и искусства региона обладает особым творческим потенциалом, каждое по-своему интересно, каждое выполняет функцию культурного центра в своей местности. Визитной карточкой ряда школ являются организованные ими конкурсы и фестивали, многие из которых приобрели широкую известность за пределами Оренбургской области. Детские школы искусств поселков восточного Оренбуржья зачастую единственные очаги культуры в своих населенных пунктах. Наряду с использованием традиционных технологий художественного воспитания детей и подростков в школах художественной направленности активно внедряются и инновационные формы деятельности. Так, в связи с возросшим интересом учащихся к эстрадной песне в школах региона стали формироваться эстрадные отделения. Исполнительские коллективы, созданные на их основе, широко востребованы, особенно в молодежной среде. Орский колледж искусств не только готовит профессиональных музыкантов, но и выполняет благородную задачу пропаганды музыкального искусства. Он – один из главных духовных и культурных центров восточного Оренбуржья. Его концертная деятельность всегда привлекала внимание жителей, работников городских предприятий, учащихся образовательных и музыкальных школ восточного Оренбуржья. Только за 2009 год, в ознаменовании сорокалетия колледжа, было дано свыше 80 концертов. За годы своей культурно-просветительской деятельности колледжем, школами искусств, музыкальными и художественными школами восточного Оренбуржья сформирована слушательская аудитория, состоящая из людей различных социальных слоев. Свидетельство этому – стабильный интерес жителей региона к концертным и фестивально-конкурсным мероприятиям учреждений культуры. Накопленный опыт преподавательской, исполнительской, творческой, организаторской работы, желание позитивно влиять на художественные и социально-культурные процессы в регионе позволяют педагогическому коллективу Орского колледжа искусств сделать его одним из крупных, богатых традициями и достижениями очагов культуры и искусства Южного Урала. Е.Е. Мареева ПРОБЛЕМЫ СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИКО-АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА (НА ПРИМЕРЕ ДЕРЕВЯННОЙ ЗАСТРОЙКИ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО МЕСТА «РАЙОН УЛИЦ КОРОЛЕНКО, НОВОЙ, СЛАВЯНСКОЙ»)4 Сохранение историко-архитектурного наследия в структуре современных активно развивающихся городов представляет сегодня одну из наиболее сложных и актуальных проблем мировой культурной политики. Особой задачей, требующей комплексного подхода к ее решению, является сохранение в городской структуре кварталов, образованных деревянной исторической застройкой. Для России эта проблема стоит наиболее остро, так как средовая застройка провинциальных русских исторических городов традиционно по большей части представлена массивами жилых деревянных домов XIX – начала ХХ вв. Обращаясь к международному опыту, следует упомянуть о странах Северной Европы, где действуют масштабные программы по сохранению исторической 4 Работа поддержана Российским фондом фундаментальных исследований (грант 09-0697005 р_поволжье_а). деревянной застройки. Существует феномен «деревянных городов Северной Европы» – Раума, Тронхейм, Линдхольмен, Ставангер, Экфьё, Юрмала и другие, застройка которых сохранена целостными массивами. В отечественной практике подобные примеры пока немногочисленны. Одним из успешных шагов в этой области стала разработанная в 2004 году программа сохранения деревянного зодчества города Томска [2], целью которой является создание комфортной городской среды на базе памятников и средовых объектов исторической деревянной застройки. Программа стала перспективной во многом благодаря тому, что в ней комплексно учитываются как ценностные, так и социально-правовые и экономические критерии. В Петрозаводске была сделана попытка создания на основе наиболее полно сохранивших историческую структуру и постройки кварталов «заповедного места», «кварталов исторической застройки города XIX – начала ХХ веков» с докомпоновкой их домами, перевезенными из других частей города [3]. Однако задачи, намеченные в программе восстановления исторических кварталов, удалось реализовать лишь частично. Современная деревянная застройка в центре г.Раумы Пример реконструкции квартала деревянной застройки в г.Томске Проблема комплексного сохранения и реновации кварталов исторической деревянной застройки с учетом перспектив развития города является остроактуальной и для Нижнего Новгорода. Несмотря на всю противоречивость региональной градостроительной и правоохранительной политики в области сохранения наследия городского деревянного зодчества, полезно проанализировать наиболее существенные шаги, сделанные в этом направлении за последние несколько десятилетий. С этой целью вновь обратимся к интереснейшему памятнику градостроительной культуры Нижнего Новгорода второй половины XIX – начала ХХ вв. – району улиц Короленко, Новой, Славянской. Исторически этот район представляет собой фрагмент своеобразного пояса окраинной городской застройки, сформировавшегося в результате градостроительных преобразований середины XIX века. Речь идет о территории, ограниченной улицами Горького, Белинского, Костина и западной границей парка имени И.П. Кулибина. Еще совсем недавно ее уникальность определялась большой степенью целостности градостроительного комплекса и сохранности планировочной и объемно-пространственной структуры. Этот колоритный уголок старого города, бывший очагом культурной жизни Нижнего Новгорода рубежа XIX-XX вв., связан с именами А.М. Горького, В.Г. Короленко, Л.Н.Андреева, И.А. Бунина, А.П. Чехова, М.В. Нестерова, Ф.И. Шаляпина, В.И. Немировича-Данченко, В.М. Лемке. Таким образом, исследуемый район отражает не только целый пласт градостроительной культуры Нижнего Новгорода, но и является значимым элементом культурного пространства города. Это во многом отвечает понятию достопримечательного места как объекта культурного наследия в современном его понимании. По градостроительному замыслу 1970-х годов, застройку уникального района предполагалось практически полностью уничтожить, а территория должна была получить принципиально новое объемнопланировочное решение посредством заново прокладываемой сети улиц, ориентированных на новые высотные акценты вдоль противоположной стороны улицы Горького. Проектировалась застройка с преобладанием 9ти этажных домов, разделенных просторными дворами. Проект не получил воплощения, однако принципиальный подход, искажавший исторически сложившуюся градостроительную структуру, дал направление ряду последующих разработок по реконструкции района. Кроме того, были построены несколько масштабных сооружений, диссонирующих по отношению к малоэтажной в целом застройке. В 1984 году московским институтом «Спецпроектреставрация» был выполнен проект зон охраны памятников истории и культуры исторической части Нижнего Новгорода. Предлагалось установить границы восьми заповедных районов, в том числе и для исследуемого района. В границы заповедной зоны вошел перекресток улицы Короленко и участка улицы Новой с образующими их красные линии зданиями – 36 объектами деревянной застройки второй половины XIX-XX вв. (из них 4 являются памятниками истории и культуры). К сожалению, установленная в данном проекте территория заповедной зоны включила формально лишь небольшую часть уникального по своим характеристикам тогда еще целостного градостроительного ансамбля. В следующем проекте застройки микрорайона между улицами Горького, Белинского, Костина и Ашхабадской, выполненном в 1986 году, были учтены наработки авторов предложения по охранной зоне заповедного района. Был сохранен небольшой участок исторической деревянной застройки вдоль красных линий улиц. Однако он рассматривался здесь совершенно изолированно, вне органической связи с проектируемой Непосредственно плотной за современной дворовыми городской фасадами застройкой. деревянных зданий предполагалась новая линия застройки параллельная исторической, дублирующая ее и создающая второй почти непрерывный фронт домов. Это лишало ансамбль не только его естественного окружения, но и способности к дальнейшему развитию в новом качестве. Как альтернатива данному проекту молодежной группой архитекторов на общественных началах был выполнен свой вариант, особенность которого заключалась в том, что заповедная зона распространялась на весь микрорайон и охватывала территорию в границах улиц Горького, Белинского, Костина до западной границы парка им. И.П. Кулибина. Сохраняемая и восстанавливаемая историческая среда дополнялась так называемой сверхплотной 3-4 этажной застройкой, позволявшей повысить плотность жилого фонда. Проект-концепция реконструкции заповедного района дал новый импульс градостроительным поискам и вызвал реакцию самого широкого круга общественности. Так, противостояние различных мнений по поводу целесообразности сохранения исторической застройки развернулась на страницах нижегородских газет. Высоко следует оценить горячее участие и неравнодушие нижегородцев к проблеме культурного наследия. В то же время, бросается в глаза воинствующий негативизм жителей района по отношению к архитекторам, стремящимся к восстановлению исторической застройки XIX века. Как видится, он явился следствием того, что бытовые условия в никогда не получавших ремонта домах с течением времени стали совершенно непригодны для жизни людей. Нигилистический настрой жителей «ветхого фонда», сохраняющийся и по сей день, отражает преобладающее в стране отношение к наследию прошлого. Несмотря на проведенный в том же году экспресс-конкурс на реконструкцию существующей исторической застройки, задача восстановления ее в качестве историко-архитектурного заповедника так и не была реализована. В 1997 году район улиц Славянской, Короленко, Студеной получил статус историко-культурной заповедной территории. Интересный проект реконструкции участка деревянной застройки по улице Короленко был выполнен в 2005 году (1). Основная идея заключалась в восстановлении фрагмента исторической улицы, отражавшего характерный колорит и особенности быта XIX века. Предусматривалась реконструкция малых архитектурных форм, замощения. Но, к сожалению, в жизнь был претворен другой проект. Часть домов по улице Короленко вскоре оказалась демонтирована. Застройка улицы Короленко Проект реконструкции участка деревянной застройки по улице Короленко Вот уже более 30 лет длится борьба за сохранение исторического района. Современная застройка подступает вплотную, вклиниваясь в границы достопримечательного места. Так, на месте трех снесенных домов по улице Короленко выстроено офисное здание, после чего о целостности исторического облика улицы говорить уже не приходится. Исследуемый район все еще сохраняет признаки, по которым как объект культурного наследия может быть отнесен к категории достопримечательных мест (2). Это дало бы реальные правовые инструменты для сохранения его целостности и перспективу адекватного включения в структуру развивающегося города. Как показывает опыт, конструктивный диалог между прошлым, настоящим и будущим в архитектурном пространстве города – сложная задача, при решении которой неизбежным становится столкновение целого ряда культурных и социальных интересов. Помимо хорошей архитектурноисследовательской части, необходима разработка специального социальноэкономического архитектуры накопленного проекта, в учитывающего широком опыта в специфические социокультурном принятии контексте. градостроительных проблемы Анализ решений, учитывающих традиции общества, может оказаться полезным для формирования города. действительно жизнеспособной среды современного ЛИТЕРАТУРА 1. Лисовская Н.А. Программа сохранения деревянного зодчества Томска // Народное зодчество: Межвузовский сборник. – Петрозаводск, 2007. 2. Вахрамеева Т.И. «Кварталы исторической застройки» в Петрозаводске: идея и реализация // Народное зодчество: Межвузовский сборник. – Петрозаводск, 2007. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Проект выполнен научно-исследовательским предприятием «Этнос» 2. Предложение к постановке на Госохрану в качестве объекта культурного наследия – достопримечательного места «Район улиц Короленко, Новой, Славянской» выполнено научно-исследовательским предприятием «Этнос» в 2005 году. А.Н. Луканов ВЛАСТЬ И СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЬ Противостояние молодой советской власти и представителей Русской православной церкви выражалось в конкретных ситуациях жизни страны и, в частности, жизни Нижегородчины. Рассмотрим этот сюжет на отдельном примере. Священник Михаил Алексеевич Критский из села Автодеева пользовался большим доверием у односельчан («большое доверие среди темного населения», – писал в Заключении по его делу, датированному 10 марта 1921 года, уполномоченный Выксунского политбюро тов. Рипин [1:23]. По инициативе священника было проведено два собрания церковного совета «на почве неподчинения советской власти по отклонению советской школы I и II ступени с лозунгами «Долой советскую школу! Да здравствует советская школа!». Эти собрания (7 ноября 1920 года и 30 января 1921 года) считались незаконными, поскольку были проведены без соответствующего разрешения сельсовета [1:23]. После ареста на допросах в Ардатовской милиции священник вел себя очень уверенно, показывая, что он ничуть не сомневается в своей правоте, заявляя: «Я должен проповедовать Закон Божий» [1:23]. Во время допроса в Выксе сказал: «Я иду на смерть и умру за христианскую веру, что писано в писании» и предрек, что «... в скором времени настанет гонение на христиан». Выксунское политбюро сочло его «вредным элементом как противника советской власти с пребыванием среди крестьянской массы недопустимым» (1). Дело священника было направлено в Нижегородскую губернскую чрезвычайную комиссию. Но развернуть его власти не смогли, так как М.А. Критскому удалось бежать. Вскоре он был снова арестован Ардатовским политбюро. Препровождение в Выксу арестованного священника было поручено сотруднику политбюро, некоему Д.Г. Рушеву. Передвигались пешком. По дороге присели отдохнуть, и Критский попытался бежать. Рушев выстрелил. Первый выстрел в спину не был смертельным, второй – в голову – лишил священника жизни («протокол осмотра трупа священника Критского от 6 апреля 1921 года» [1:10-11]). Как объяснял Рушев, «после первого выстрела священник бежать уже не мог», но «он (Рушев – А.Л.) не удержался и выстрелил в голову» [1:13]. По суду Рушев был лишен избирательных прав и не мог занимать ответственные посты в течение трех лет. Но уже вскоре дело решили пересмотреть, объясняя это тем, что содеянное Рушевым – «это не преступление, а исполнение служебных обязанностей», что «суд не учел, что сопровождаемый арестованный представлял собой вполне выявленного врага советской власти, что Рушев должен был быть настороже» [1:55]. Дело было передано в Совет народных судей для пересмотра на предмет отмены меры наказания [1:56]. ИСТОЧНИКИ 1. ЦАНО, ф. 1099. оп. 2. д. 16. л. 23. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Об активности священника говорит тот факт, что в помещении милиции он сорвал советский плакат на тему: «Как поп помогает капиталистам». Н.П. Егорова О НАМЕРЕНИИ ЧИНОВНИКА И КРАЕВЕДА А.С. ГАЦИСКОГО СТАТЬ СТУДЕНТОМ Александр Серафимович Гациский (1838-1893 гг.) – виднейший представитель нижегородской провинциальной интеллигенции, краевед, этнограф, статистик, публицист. Вся его деятельность была направлена на всестороннее изучение и развитие родного Нижегородского края. Он содействовал становлению провинциальной периодической печати, развитию медицины и образования. Важным направлением деятельности Гациского было собирание и публикация историко-статистической информации о Нижегородской губернии. Будучи секретарем Нижегородского статистического комитета с 1865 года, он собирал сведения по истории и современному состоянию Нижегородского края и на этой основе писал краеведческие работы, издавал «Нижегородские сборники», включавшие статистические материалы по различным уездам Нижегородского края, и занимался разбором древних актов из архивов присутственных мест Нижегородской губернии [3: 67; 5: 30-30 об.]. Дневниковые записи Гациского содержат информацию, позволяющую дополнить уже имеющиеся сведения о том месте, которое он стремился занять в деле сохранения письменных источников. Для данной работы была использована одна из дневниковых книг Гациского. Период ее создания – 1 сентября 1876 – 1 июля 1878 гг. Объем – 90 листов. Записи велись черными чернилами, почерк не всегда разборчивый. Источник включает дневниковые записи, тексты писем Гациского разным лицам и воспоминания о 50–60-х гг. XIX века [2]. В дневниковых записях сохранились сведения о том, что в 1877 году Гациский узнал об открытии Археологического института [2: 51]. Положение о нем было утверждено 23 июля 1877 года [4: 10], а 15 января 1878 года Археологический институт был открыт [1: 489]. Директор института Н.В. Калачев провозгласил главной его задачей подготовку специалистов по русской старине. Обучение в течение двух лет могли пройти лица, окончившие высшее учебное заведение. На этой основе впоследствии предполагалось создать центральную архивную комиссию и, как ее отделения на местах, губернские ученые архивные комиссии. Этот процесс начался в 1884 году. В дневнике в 1877 году Гациский писал о своем намерении поступить в студенты Археологического института, чтобы приобрести более глубокие знания по археологии, которые были ему необходимы в связи с собиранием материалов для создания исторического очерка «Нижегородки», путеводителя по Нижнему Новгороду [2: 51об.]. Имея высшее юридическое образование, он считал нужным овладеть профессиональными знаниями и навыками и в области архивной деятельности. Придавая большое значение сохранению и обработке письменных источников по истории Нижегородского края, он уже в середине 70-х гг. XIX века считал необходимым создание ГУАК в Нижнем Новгороде, задумывался о том, чтобы занять в ней главенствующее место, а, значит, стать организатором и руководителем краеведческой деятельности в Нижегородской губернии. Отсутствие возможности прервать свои повседневные занятия и материальный недостаток не позволили Гацискому стать студентом Археологического института [2: 51 об.]. Не смотря на это, неустанный деятель по развитию провинции, выражая отрицательное отношение к тому, что «центральные архивы все интересные дела к себе перетягивают» [2: 7а об.], в 1886 году осуществил издание «Нижегородского Летописца», важнейшего источника по истории Нижегородского края. Также Гациский приложил немало усилий для создания Нижегородской ГУАК в 1887 году и с этого года стал ее председателем, активно содействуя архивной, научной и просветительской деятельности комиссии. Таким образом, Гациский, являясь продолжателем дела местных историков-любителей П.И. Мельникова и Н.И. Храмцовского по созданию исторического облика родного края, стремился поставить это дело на научную почву, добиться государственного одобрения и поддержки. Нижегородскому краеведу не удалось получить профессионального образования в сфере истории и археологии, но, благодаря своей постоянной упорной деятельности по сохранению древних актов, он сумел занять важное место в деле становления НГУАК, как местного научного исторического учреждения, и на протяжении нескольких лет руководить историко-архивной деятельностью в Нижегородской губернии. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Андреевский И.Е. Археологический институт в Петербурге. Первое его десятилетие, 1878–1888 гг. Обзор деятельности и его задач // Русская старина. – 1888. С. 487–517. 2. ЦАНО, ф. 765. оп. 597. д. 289. 90 л. 3. ЦАНО, ф. 993. оп. 1. д. 17. л. 66–68. 4. ЦАНО, ф. 765. оп. 597. д. 147. л. 10–11 об. 5. ЦАНО, Ф. 765. оп. 597. д. 112. 44 л. С.Ю. Варенцов ИЗ ИСТОРИИ НИЖЕГОРОДСКОЙ ГУБЕРНСКОЙ ТЮРЕМНОЙ ИНСПЕКЦИИ (1908–1917 ГГ.) До введения тюремной инспекции дела местного тюремного управления находились в подчинении тюремных отделений губернского правления, а также вице-губернаторов. Впервые в России тюремные инспекции появились в 1880 году [2:230]. В 1895 году тюрьмы были переданы из министерства внутренних дел в ведомство министерства юстиции [1:80]. Развитие института тюремной инспекции временно приостановилось, но в 1907 году было решено продолжить его введение. К 1909 году тюремные инспекции существовали уже в 24 губерниях [5:255]. В начале XX века карательная система Нижегородской губернии была представлена двумя губернскими тюрьмами (Нижний Новгород), а также уездными тюремными замками (Арзамас, Ардатов, Балахна, Василь, Лукоянов, село Лысково Макарьевского уезда, Семенов, Сергач) [4:85]. С 1878 года для малолетних преступников действовала Нижегородская земледельческая колония. Она находилась в Балахнинском уезде, недалеко от села Гнилицы, в 18 верстах от Нижнего Новгорода [3:57]. Для контроля над ними в 1908 году учредили губернскую тюремную инспекцию, где она функционировала вплоть до 1917 года. Об этом свидетельствуют делопроизводственные материалы из фонда 386 «Нижегородская губернская тюремная инспекция» Центрального архива Нижегородской области. Инспекция располагалась в Нижнем Новгороде, на улице Большой Покровке, в доме Приспешникова. Здесь же размещался и губернский попечительный о тюрьмах комитет [7:110]. С момента учреждения и до 1914 года на должности губернского инспектора находился надворный советник Федор Николаевич Малинин. Под его руководством работали: помощник С.Н. Лунин, секретарь С.И. Хоруч, делопроизводитель А.А. Ахматович со своим заместителем В.А. Казанским, заведующий вторым делопроизводством И.Т. Яшмолкин, бухгалтер К.И. Зашивалов [8:130]. В 1915 году должность инспектора занял коллежский секретарь, князь Петр Владимирович Чегодаев-Татарский. Губернский тюремный инспектор – это ближайший помощник губернатора в сфере тюремного управления. Власть его довольно широка. Этой должности присваивался V класс по чинопроизводству. Назначался тюремный инспектор Высочайшим приказом. Эту должность мог занимать человек не только с высшим юридическим образованием, но, прежде всего, с серьезным практическим опытом работы. В звании директора инспектор входил в состав губернского тюремного комитета и уездных отделений общества попечительного о тюрьмах. Нижегородская инспекция следила за соблюдением в тюрьмах всех узаконений о порядке содержания арестантов, за их пищевым и вещевым довольствием. Губернской инспекции подчинялись начальники тюрем, их помощники, состоявшие при местах заключения врачи, священники. Во власти инспекции была значительная дисциплинарная власть. Инспектор не только руководил должностными лицами, но и помогал им в конкретных жизненных ситуациях. Много внимания инспекция уделяла развитию арестантских работ. В 1911-1912 годах Ф. Малинин ходатайствовал перед инспектором Главного тюремного управления арестантов разных С.Н. Рагозиным профессий из о других разрешении регионов привлекать в тюрьмы Нижегородской губернии [13:3]. По мнению Ф. Малинина, половина тюрем губернии располагалась около рек Оки и Волги. Осужденных следовало использовать на погрузке и выгрузке товаров с пароходов и барж, а перед началом торгового сезона – на очистке территории Нижегородской ярмарки от ила, грязи и песка [13:1–1 об.]. К 1913 году в большинстве тюрем Нижегородской губернии арестантские работы были поставлены на должный уровень. В 1–ой губернской тюрьме действовала типография [10:28]. Здесь выполнили модель ручной американской типографской машины, футляр из красного дерева, наборный ящик, кассы. Это был подарок сыну царя Николая II, цесаревичу и великому князю Алексею Николаевичу, предназначенный для печатания визитных карточек [6:978]. Во 2-ом корпусе губернской тюрьмы шили одежду и белье, плели лапти, действовала столярная мастерская. В Васильской тюрьме выполнялись камышовые корзины, в Семеновской – плотничные и сапожные работы, веревки, процветало ложкарное дело. Тюремные огороды были обустроены в Арзамасской, Семеновской и Лукояновской тюрьмах [12:4–26], в колонии для малолетних преступников. В лесном имении предпринимателя А.Ф. Карпова, на огромном пространстве в 9700 десятин, силами осужденных велась распиловка, рубка бревен и дров [11:1]. Тюремные обозы очищали городские площади Нижнего Новгорода [9:1]. Арестанты 1-ой Нижегородской губернской тюрьмы в зимний период убирали снег на откосе Волги [9:15]. Более сотни арестантов трудились на постройке новой тюрьмы на участке в 8 десятин по Арзамасскому шоссе (ныне проспект Гагарина). Деятельность Ф. Малинина высоко оценивалась в министерстве юстиции. Инспектор заведения, устраивал посещал ревизии. подведомственные В 1912 году ему карательные проводился учет надзирательского вооружения в местах заключения Нижегородской губернии. По сведениям инспекции, в 11 нижегородских тюрьмах значилось 13 старших и 146 надзирателей. Для них предназначалось служебного оружия: 140 револьверов модели «Смит-Вессон», 41 наган, 36 винтовок Х. Бердана, 27 шашек [15:32 об.–33]. Инспекция много работала над предотвращением всякого рода хищений, неправильных действий в сфере тюремного хозяйства. Она следила за проведением религиозно-нравственных мероприятий, за учреждением библиотек и школ. Велись энергичные меры по улучшению здоровья осужденных в местах заключения. В 1917 году пытались бороться с политическими беспорядками, увеличив штат тюремных служителей. Число старших надзирателей в тюрьмах Нижегородской губернии выросло до 20 человек, а количество младших надзирателей и надзирательниц – до 219 человек [14:7]. В дореволюционный период уголовно-исполнительная система Нижегородской губернии функционировала четко, без сбоев. Это ее отличало от других регионов. В Симбирской и Рязанской, Тульской и Калужской губерниях вообще не было создано тюремных инспекций [13:2]. Нижегородская губернская тюремная инспекция являлась органом контроля и надзора за местными карательными учреждениями. Она руководила местной тюремной администрацией. Нижегородский губернский тюремный инспектор являлся ходатаем перед Главным тюремным управлением о нуждах местных тюремных учреждений. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Высшие и центральные государственные учреждения России. 1801–1917 гг. – СПб., 2001. Т.2. 2. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. – М.,1983. 3. Красовский М. Основные вопросы устройства русских исправительных заведений для малолетних // Тюремный вестник. – СПб, 1899. №2. 4. Нижегородский край. Адресная и справочная книга г. Нижнего Новгорода и Нижегородской губернии 1901 г. – Н. Новгород, 1901. 5. Познышев С.В. Очерки тюрьмоведения. – М., 1915. 6. Посещение министром юстиции г. Нижний Новгород // Тюремный вестник. – СПб., 1913. №6–7. 7. Справочная книга и адрес-календарь Нижегородской губернии 1915 г. – Н. Новгород, 1915. 8. Справочная книжка и адрес-календарь Нижегородской губернии на 1914 г. – Н. Новгород, 1914. Ч.1–2. 9. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.225. 10. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.184. 11. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.198. 12. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.39. 13. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.60. 14. ЦАНО, ф.386. оп.1. д.470. 15. ЦАНО, ф.386. оп.4.д.40. Л.Ю. Варенцова ВОСПОМИНАНИЯ ПРОФЕССОРА А.И. САДОВА КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК О СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ НИЖЕГОРОДСКОГО ЗАВОЛЖЬЯ 2-Й ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА Из выдающихся людей России XIX-начала XX вв., чья жизнь была связана с Нижегородским Заволжьем, особо выделяется имя Александра Ивановича Садова (1850–1930) – заслуженного профессора СанктПетербургской духовной академии. Он родился 29 сентября 1850 года в семье священника заволжского села Рожнова Иоанна Герасимовича Садова и его жены Марии Степановны [17:2 об.] – дочери священника того же села. Кроме того, И. Садов являлся благочинным в Семеновском уезде, курировал 27 борских приходов[13:11]. Детские и юношеские годы Александра Ивановича связаны с заволжским старообрядческим краем. В 1860-1866 годах он учился в нижегородском духовном училище. В родительском доме познакомился с «Нижегородскими губернскими ведомостями». В библиотеке помещиков села Рожнова князей Гагариных читал журналы «Современник», «Отечественные записки». Он хорошо знал имена нижегородских историков А.С. Гациского и Н.И. Храмцовского [17:19]. Высшее образование получил в Санкт-Петербургской духовной академии. В 1883 году защитил магистерскую диссертацию «Виссарион Никейский. Его деятельность на ферраро-флорентийском соборе, богословские сочинения и значение в истории гуманизма». Докторская диссертация написана в 1895 году на тему: «Древнехристианский церковный писатель Лактанций». В 1891-1892 годах А.И. Садов был редактором журнала «Христианские чтения» [2:59]. Множество статей в этом издании он посвятил истории древнеримской религии, миросозерцанию таких поэтов Древнего Рима как Гораций, Овидий, Тибулл, Проперций [15:507]. В фонде 1411 «Нижегородская губернская ученая архивная комиссия» Центрального архива Нижегородской области сохранилась рукопись профессора А.И. Садова «Из воспоминаний о сельской жизни и школьном быте 50-60 лет назад», созданная 30 декабря 1912 года. На 19 листах рукописи филолог и богослов запечатлел для потомков сведения о детстве, проведенном в Нижегородском Заволжье, о школьном быте нижегородских семинаристов. Село Рожново располагалось в Семеновском уезде, в 90 верстах от Нижнего Новгорода, при речке Ватоме. В 1860-х годах в нем насчитывалось 34 двора, 68 душ мужского и 109 душ женского пола [9:145]. Население занималось изготовлением валяной обуви, выработкой весовых коромысел, топоров, ножей, скоб, железных кроватей, якорных цепей [11:22]. Наиболее состоятельные крестьяне содержали мастерские для производства обуви [7:4]. Здесь жили пильщики и плотники, извозчики и те, кто кормился отхожими промыслами – нанимались на вольную работу на пристанях, на реке, в городе, в торговле [12]. По понедельникам в селе проводились еженедельные базары. Дважды в год, в дни престольных праздников – на «летнюю» и «осеннюю Казанскую» проводились ярмарки. Это происходило с 6 по 9 июля и 22 октября [10:240]. В XVIII-XIX вв. Рожново считалось владельческим, принадлежало старинному княжескому роду Гагариных – отрасли князей Стародубских [5:307]. Их род внесен в пятую часть родословных книг Владимирской, Московской, Нижегородской, Рязанской, Саратовской, Симбирской, Тамбовской, Тверской, Херсонской и Харьковской губерний [1:240]. На Нижегородчине они имели владения в Ардатовском, Васильевском, Княгининском, Нижегородском и Семеновском уездах. В XVIII-XIX веках слава о Рожнове шла по всему левобережью Волги. Такую известность селу давала церковь и находившаяся в ней икона Казанской Божьей матери [4:138]. В 1673 году по распоряжению митрополита Филарета для борьбы с расколом в лесных глухоманях Заволжья был построен этот храм [8:58]. Отношение старообрядцев к церковному причту было весьма враждебное. И это касалось всего прихода – 14 деревень [6:292]. В 1882 году епископ Нижегородский Макарий отмечал: «Здесь имеется древняя досточтимая икона Божией Матери, к которой имеют особенное усердие не только местные прихожане села Рожнова, но и жители окрестных селений» [16:30–30 об.]. «Святая икона весьма древняя, но год написания ея неизвестен. Образ почитается чудотворным. С 1771 года, когда в Нижнем Новгороде и окрестных селениях его была язва, открывшаяся черными пятнами, жители брали святую икону к себе в домы, для молитвы перед нею. Село Бор и окрестные с ним селения были избавлены по вере в благодатную силу от сей святой иконы от язвы», – отмечается в адрес-календаре Нижегородской епархии за 1888 год [14:940]. Икона благоговейно чтилась на левом и правом берегах Волги. «В село Бор ежегодно, за несколько недель до 8 июля, храмового праздника в Рожнове, совершались ходы с иконою для служения молебнов в домах борских жителей; икона приносилась обратно в рожновскую церковь 6 июля, в сопровождении необозримых масс богомольцев; вся видимая двухверстная дорога до ближайшей к селу деревни Ватомы, по которой двигалось шествие, обычно представляла широкую ленту пешеходовбогомольцев, сопровождавших святыню. Ходы с иконою по нагорным приходам совершались осенью» [17:1 об.], – писал А.И. Садов. По мнению профессора, во второй половине XIX века Рожново представляло небольшое и довольно бедно обстроенное селение. Дома с тесовыми крышами были наперечет; большая часть жилых строений была покрыта дранкой. Прилегавшие к избам сеновалы и помещения для домашнего скота, дворы крылись соломой. В конце села стоял кабак, а за ним барский дом князей Гагариных. В доме помещика имелась контора «бурмистра», где совершался суд над провинившимися крепостными крестьянами. За перегородкой находилась «темная», своего рода тюрьма [17:2 об.]. При въезде в село со стороны Нижнего Новгорода возвышалась каменная церковь с высокой колокольней [17:1]. Вековые березы, дубы окружали церковь и расположенное в церковной ограде кладбище. Жизнь в этом селе была простая и тяжелая, типичная для всего Нижегородского Заволжья. Обстановка в домах скудная: огромные русские печи, лавки, столы грубой работы, киоты с потемневшими от времени иконами. Освещались дома лучиной, свет от нее неровный, много копоти и гари. Лишь позже стали использовать в домах сальные свечи в железных шандалах, а уж потом и керосиновые лампы. Люди соблюдали церковный устав, которым регламентировалась вся жизнь. Селяне строго придерживались постов и сочельников. Чай, мясо, рыбу употребляли редко, только по праздникам. Кофе не знали вообще. Питались немудреной крестьянской пищей, что выращивали сами [4:138–139]. Особое внимание профессор А. Садов уделил в своих воспоминаниях занятиям детей. Детские забавы – это игры на свежем воздухе, лазание по огромным сугробам в валенках, полных снега. Не у всех крестьянских детей были коньки, чтобы кататься по льду на реке. Любили дети смотреть на вереницы саней, в которых, по принятому обычаю, катались на Масленичной неделе приходские новобрачные по селу. Нравилось ребятам в Рождество ходить по домам и «славить Христа». Так можно было и подзаработать. За пение получали от хозяев на всех вместе грош и копейку, а иногда и «семишник» (две копейки серебром приравнивались к семи копейкам ассигнациями) [17:3–3 об.]. Вместе с родителями дети посещали все воскресные и праздничные богослужения, многие пели в церковном хоре. В середине XIX века в Рожнове открылось училище, а 1 сентября 1886 года начала работать церковно-приходская школа. До их открытия сельских детей на протяжении 40 лет обучал грамоте священник И.Г. Садов. В своем доме он открыл бесплатную школу для сельских ребят. Во время отъездов священника обучение продолжали его сыновья [3:144]. Из обычаев села следует назвать традицию творить милостыню. Старики, дети ходили со словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас», или «Милостыню, Христа ради». Было принято подавать в открытое окно ломоть хлеба. Иногда подаяние разносили по домам [3:144]. А.И. Садов – гордость села Рожнова. Он стал выдающимся русским религиозным деятелем, доктором богословия, заслуженным профессором Санкт-Петербургской духовной академии. Его воспоминания – уникальный исторический источник по социально-экономическому и духовному развитию Нижегородского Заволжья. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Большая Российская энциклопедия. – М., 2006. Т.6. 2. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. – СПб.,1900.Т.XXVIIIа. 3. Варенцова Л.Ю. Село Рожново // Борское отечество мое. – Н. Новгород, 1998. 4. Варенцова Л.Ю., Васюточкина Н.В., Гоголева И.С., Харитонов Ю.К. Борское Заволжье в фотографиях. – Н. Новгород, 2007. 5. Дворянские роды Российской империи. Князья. – СПб., 1993. Т.1. 6. Драницын Н.И. Адрес-календарь Нижегородской епархии на 1904 год. – Н.Новгород, 1904. 7. Кустарные промыслы в Белкино-Межуйковской и Рожновской волостях Семеновского уезда // Нижегородские губернские ведомости, 1896. № 27. 8. Материалы для истории церквей Нижегородской епархии Балахнинской десятины. Жилыя данныя церкви и пустовыя церковныя земли 7136 (1628)- 1746 гг. – М., 1903. 9. Нижегородская губерния. Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Статистическим комитетом Министерства Внутренних Дел. – СПб., 1863. 10. Нижний Новгород и Нижегородская губерния. Справочная книжка и календарь на 1905 г. Издание барона Таубе и Сомова. – Н. Новгород, 1905. 11. Обзор Нижегородской губернии за 1914 год. Составлен Нижегородским губернским статистическим комитетом. – Н. Новгород, 1915. 12. Плотников М.А. Кустарные промыслы Нижегородской губернии. – Н. Новгород, 1894. Таблицы. 13. Сборник статистических и справочных сведений по Нижегородской губернии 1880 г. – Н. Новгород, 1880. 14. Снежницкий А. Адрес-календарь Нижегородской епархии. В память исполнившегося в 1888 году 900-летия крещения Руси. – Н. Новгород, 1888. // ЦАНО, ф.570.оп.559.д.7. 15. Христианство: Энциклопедический словарь: в 3 т. – М.,1995. Т.2. 16. ЦАНО, ф.570.оп.559.Д.7. 17. ЦАНО, ф.1411.оп.822. Е.А. Козминская ОБЩИНА ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ ЗАПАДНОЙ ХРИСТИАНСКОЙ ЦЕРКВИ В НИЖЕГОРОДСКОМ КРАЕ Развитие духовной жизни Нижегородского края во многом определялось вовлеченностью региона в международные экономические контакты Российской империи. Причем, влияние деятельности Нижегородской ярмарки можно проследить не только в развитии индустрии развлечений, но также и в деятельности такого института как Церковь. Большое число посещавших губернию представителей разных конфессий требовало строительства разных культовых сооружений. Едва ли не в первую очередь относится данное обстоятельство к деятельности общины римско-католической ветви христианства. В Нижнем Новгороде католический костёл имел значение не только для членов местной общины, но и для многочисленных гостей ярмарки, что и определило, в конечном итоге, даже местоположения римскокатолического храма, судьба которого на рубеже XIX-XX веков была довольно сложной. Хотя идея постройки костёла начала высказываться ещё в 1833 году, реализована она была значительно позже, и связано это событие с именем настоятеля Казанского католического прихода Ксендза Галимского, возбудившего совместно с проживавшими в Нижнем католиками ходатайство по данному вопросу. 25 апреля 1858 года Могилёвская Римско-Католическая Консистория сообщила о предоставлении означенного ходатайства на усмотрение Министра Внутренних Дел по Департаменту Духовных Дел Иностранных Исповеданий [9:87]. Указом Консистории от 13 марта 1858 года и отношением Нижегородского Военного Губернатора от 3 июля 1858 ксендзу Галимскому было предоставлено право выбрать вместе с городским архитектором Фрелихом место под постройку [9:87]. Принимая во внимание тот факт, что на Нижегородскую ярмарку ежегодно прибывали коммерсанты из стран Запада (западноевропейские купцы составляли 5% от общего состава участников торговых операций) [1:194], постройка проектировалась первоначально на площади напротив Плашкоутного моста. Но эта земля принадлежала Благовещенскому монастырю и мещанину Удалову, и, так как необходимых для покупки земли средств не оказалось, выбор пал на другой участок, расположенный по Зеленскому съезду. Однако на данную территорию претендовали также нижегородские обыватели Комаров и Ильин, намеревавшиеся возвести каменный торговый корпус с платой в доход города 1000 рублей и постоянным содержанием в исправности за свой счёт мостовых по Зеленскому съезду. Городская Дума признала их инициативу выгодной и поддержала её в Губернском Правлении, а Комаров и Ильин подали прошение Министру Внутренних Дел. Но Строительная и Дорожная Комиссия просила на основании заявления ксендза Галимского пересмотреть решение Городской Думы и 12 октября 1859 года Губернское Присутствие утвердило план, который был отправлен через день в Департамент Искусственных Дел Главного Управления Путей Сообщения и Публичных Зданий [9:87]. Уже в 1860 году император Александр II утвердил проект постройки капеллы в Нижнем Новгороде с планом именно того места, о котором хлопотал Галимский. Несмотря на это, уже упоминавшиеся нижегородцы Комаров и Ильин возобновили своё ходатайство по поводу передачи им выделенной под возведение храма территории, обещая Городской Думе уже не только возведение за свой счёт торгового каменного корпуса, но и последующий (после 35 лет эксплуатации) переход его в собственность города. Естественно, Городская Дума не могла не откликнуться на столь перспективное предложение, что и послужило причиной задержки начала строительства костёла. Лишь 28 апреля Строительная Комиссия уведомила Губернское Правление о том, что направленное в Главное Управление Путей Сообщения прошение Комарова и Ильина удовлетворено не было. Однако, по предложению Нижегородской Строительной Комиссии. начальником Городской съёмки Медведевым, архитектором УжимецкимГриневичем, капитаном Осташниковым предназначенной Вейтко и гласным было проведено новое под постройку. Результатом Городской обследование явилось Думы местности, некоторое изменение расположения отведённого участка: его граница передвигалась вверх по Зеленскому съезду на 30 сажень для того, чтобы при сохранении прежней площади выделить место под торговое заведение [9:87об.]. Министр Внутренних Дел предписанием Губернскому Правлению от 11 января 1861 года разрешил постройку капеллы по высочайше утверждённому плану на избранном участке. Однако нижегородские коммерсанты и на этот раз не отказались от своих намерений и Городская Дума ещё в течение 6 лет подавала ходатайства о возведении на данном пространстве торговых корпусов. Тем не менее все запросы в Министерство Внутренних Дел остались без ответа[9:87об.]. Новым предлогом для захвата участка стало возбуждение ходатайства игуменией Абабковского монастыря и Городской Думы о разрешении постройки часовни. Для осуществления этого предполагалось занять 3 сажени «по лицу» рядом с костёлом, разделив таким образом территорию на 2 части, чтобы облегчить отторжение всего участка, которое должно было неминуемо последовать. В свою очередь, от постройки торговых корпусов Городская Дума отказывалась, а на 27 саженях предлагалось устроить бассейн для воды на случай пожара. С этой целью Губернское Правление вновь подало представление в Министерство Внутренних Дел. 17 октября 1866 года вопреки высочайшему повелению было разрешено отвести площади в 27 и 3 сажени соответственно под устройство противопожарного водоёма и часовни [9:88]. Однако выбранное место, за которое католики так долго боролись, оказалось крайне неудобным: из-за высоких грунтовых вод происходило оседание земли и появлялись трещины в кирпичной кладке; поднимавшаяся рядом гора постоянно угрожала оползнями; расположение на узком съезде рядом с рынком лишало возможности открывать при переполнении храма во время службы дверь, чтобы оставшиеся на паперти также видели алтарь и слушали мессу. Прихожане не раз на общих собраниях единогласно решали вопрос о переносе костёла на новое место, но средств для этого не было [9:55]. Городское Управление, стремясь расширить Зеленский съезд, предложило приходу за отказ от предоставленного ему места (оно числилось городским и было передано в пользование вплоть до минования необходимости) сумму в 35000 рублей, на что католики согласились [9:55об.]. 14 июля 1909 года Совет Церкви подал в Городскую управу заявление, в котором говорилось, «…что он сам признаёт место… крайне неудобным и предлагает… соглашение относительно отвода для церкви другого места с тем, что город примет церковь и её здания в собственность и выдаст совету субсидию в размере стоимости возведения этих зданий» [7:2]. Новый храм предполагалось возвести на участке, находящемся в первой Кремлёвской части, в Покровском приходе на Студёной улице под №№ 550-м и 6-м. Он был продан потомственной дворянкой, дочерью статского советника Антониной Ивановной Михайловой за 15 тысяч рублей дворянину ксендзу Петру Варфоломеевичу Битный-Шляхто [9:8484об.]. Последний подал 27 февраля 1913 года на имя Нижегородского губернатора заявление, в котором говорилось о намерениях пожертвовать эту землю по получении разрешения на постройку Римско-Католического Костёла [9:73]. 22 апреля 1914 года высочайшим распоряжением было разрешено принять для Римско-Католической церкви в дар от П.В. Битный-Шляхто участок и возвести на нём новый храм [9:114]. Разразившаяся Первая мировая война, а потом и революция не позволили завершить постройку. Но следует признать, что в советскую эпоху здание пострадало значительно меньше, чем православные церкви: здание Римско-Католического Костёла (трёхэтажное каменное здание по улице Студёной № 8 с подсобным одноэтажным корпусом во дворе дома № 10) в соответствии с распоряжением Совета Министров РСФСР, постановления Совета народного хозяйства Волго-Вятского экономического района и разрешения председателя Госкомитета по судостроению СССР было передано на баланс Центрального бюро технической информации Волго-Вятского совнархоза для организации Дома научно-технической пропаганды и множительной лаборатории Волго-Вятского совнархоза. Наряду с богослужениями католическое духовенство Нижнего Новгорода активно занималось благотворительностью. 31 августа 1898 года было разрешено открытие Благотворительного Общества нижегородского римско-католического прихода, в память Священного Коронования Императорских Величеств Государя Императора Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры Фёдоровны [8]. Правление Благотворительного Общества нижегородского римско- католического прихода ставило для увеличения средств Общества любительские спектакли [2:3] (например, в зале всесословного клуба были поставлены одноактные комедия Мозера «Ведь папенька позволит» и пьеса Добржинского «Подозрительная личность» [3]), устраивало вокально-литературные вечера в помещении гостиницы «Россия», сборы с которых поступали «…в пользу бедных немецкой колонии» [4:2]. Причём стоит отметить, что подобные акции были регулярны, повторялись из года в год [5:2] и приносили достаточно существенные денежные поступления – порядка 1 тысячи рублей за вечер [6:3]. Таким образом, не вызывает сомнения, что успешный исторический опыт взаимодействия с представителями западного христианства в Нижегородском крае свидетельствует о наличии традиций мультикультуризма в регионе, равно как и наличие возможностей для интеграции выходцев из Западной Европы в современной Нижегородской области. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Выборнов А.Ю. Нижегородская ярмарка в системе международных торговых связей России XIX – начале XX веков: Дисс. …канд. ист. наук: 07.00.02. – Н. Новгород, 2004. 2. Местная хроника // Нижегородский листок. 1899. № 3. 4 января. 3. Местная хроника // Нижегородский листок. 1899. № 347. 18 декабря. 4. 5. 6. 7. 8. Местная хроника // Нижегородский листок. 1899. № 48. 18 февраля. Местная хроника // Нижегородский листок. 1901. № 312. 15 ноября. Местная хроника // Нижегородский листок. 1901. № 321. 23 ноября. Местная хроника // Нижегородский листок. 1909. №. 190. 15 июля. Устав Благотворительного Общества нижегородского римско-католического прихода, в память Священного Коронования Императорских Величеств Государя Императора Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. – Н. Новгород, 1898. 9. ЦАНО, ф.2115. оп.1. д.9. О.Н. Сенюткина ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МАРИИНСКИХ ИНСТИТУТОВ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ В ИСТОРИИ ГОРЬКОВСКОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ Начиная с периода правления Екатерины Великой до 1918 года, в России существовала система образовательных учреждений, вошедшая в историю страны под названием учебных заведений Ведомства Императрицы Марии. В историографии этот интересный сюжет изучен явно недостаточно: до 1917 года им занимались мало, а в советский период о Мариинских учебных заведениях писать было не принято. Цель данной публикации – показать, как деятельность Мариинских институтов сказалась на формировании Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. Первым шагом к созданию Горьковского педагогического института иностранных языков (1937 г.), а в дальнейшем и лингвистического университета (1994 г.), была образовательная деятельность курсов иностранных языков под руководством М.М. Ландау. Уже с 1923 года на курсы было обращено внимание местных властей в лице губернского отдела народного образования. Учебная структура, созданная М.М. Ландау, начала действовать официально и именовалась теперь «Курсы иностранных языков и литератур». Курсы имели тогда три отделения: английское, французское и немецкое. Важнейшим вопросом для М.М. Ландау был вопрос подбора кадров преподавателей. Сложность решения этого вопроса заключалась в том, что в Нижнем Новгороде не было ни одного учебного заведения, которое готовило бы специалистов с лингвистическим образованием. Поэтому приходилось делать выбор из тех, кто вел занятия в гимназиях и средних школах. Значительная часть преподавательского состава была представлена бывшими выпускницами Мариинских институтов благородных девиц, в том числе Нижегородского Мариинского института, который, как и остальные, работал по программам Министерства народного просвещения, но содержался за счет частных средств нижегородских и симбирских дворян. Нижегородский представлял собой Мариинский закрытое институт учебное благородных заведение для девиц женщин дворянского сословия, которое просуществовало с 1852 до 1918 года. Здание института сохранилось – и занято сегодня учебными аудиториями Нижегородского технического университета им. Р.Е. Алексеева. Воспитанницы института получали систематическое образование: изучали языки, литературу, Закон Божий, алгебру, физику. Обучались танцам, рукоделию, домоводству, другим предметам и наукам. В программах было обучение всем правилам добродетели, благонравия, светского обхождения и учтивости, знание домостроительства и норм гражданской жизни. История Ведомства учреждений Императрицы Марии окончилась в октябре 1918 года, когда учебные заведения всех ведомств перешли в ведение Народного комиссариата по просвещению. В числе первых вошла в коллектив преподавателей курсов М.М. Ландау Лидия Васильевна Миловидова. Она окончила в 1910 году Нижегородский Мариинский институт, в 1912 году – двухгодичные педагогические классы в Петербурге, в 1917 году – педагогические курсы Петроградского учебного округа, получив звание преподавателя французского языка. С 1912 года преподавала французский и немецкий язык в гимназиях и средних школах [4: 14 об. – 15]. В 1923 году она уже работала на курсах под руководством М.М. Ландау [2]. Еще одно имя, которое следует назвать – имя Нины Александровны Бубновой (1888-1970). Она прошла в 1899-1905 гг. полный курс обучения в Нижегородском Мариинском институте. После получения специального лингвистического образования начала работать в Горьковском педагогическом институте иностранных языков (ГПИИЯ), вела курс методики обучения иностранному языку. Владела английским, французским и немецким. Её документ об обучении на курсах иностранных языков с 1928 по 1931 гг. служит подтверждением того, что они в конце 20-х – начале 30-х являлись 3-годичными [5]. В 1910 году вместе с Л.В. Миловидовой окончила Нижегородский женский институт Вера Николаевна Лебедева (1891 г.р.) После окончания Мариинского института она обучалась на педагогических курсах в Сорбонне (1910-1912), и с 1912 года давала частные уроки французского языка в Париже. Возвратившись в родной Нижний Новгород, с 1913 года преподавала французский язык в Сормовском реальном училище, затем в средних школах № 1 и № 9. С 1928 по 1930 гг. обучалась на курсах М.М. Ландау. Кроме французского языка, владела немецким и английским языками. Работала с 15 сентября 1935 года на курсах иностранных языков при Горьковском педагогическом институте (ГПИ), затем в ГПИИЯ, до ухода на пенсию в сентябре 1938 года [4:15 об.; 3: 56; 1: 7 об.-9]. На год позже Л.В. Миловидовой и В.Н. Лебедевой в 1911 году окончила Нижегородский Мариинский институт благородных девиц Ольга Эрастовна Козлова (1893 г.р.). Затем после окончания в 1913 году Петербургских специальных педагогических курсов (французское отделение) она стала преподавателем французского языка во вновь созданном в 1937 году институте иностранных языков и первым заведующим кафедрой французского языка в ГПИИЯ [6]. На два года позже в ГПИИЯ пришла работать Ольга Федоровна Елеонская (1883 г.р.), также выпускница Нижегородского Мариинского института (1900 г.) и Петербургских курсов иностранных языков (1910 г.). До этого ей пришлось поработать учителем французского языка советской школы I ступени (1922) [6]. Вера Алексеевна Коноплева (1888-1982) была выпускницей Симбирского Мариинского института. В 1913 году она окончила СанктПетербургские Высшие женские курсы (историко-филологическое отделение), а с 1923 по 1926 гг. обучалась на курсах иностранных языков (немецкое отделение) под руководством М.М. Ландау. Затем окончила еще и ГПИИЯ в 1942 году и сразу приступила к работе в должности старшего преподавателя в Горьковском педагогическом институте иностранных языков. Являлась заместителем директора по заочному отделению (с апреля 1942 года) [5, 6]. Для преподавания иностранных языков образования, полученного в системе Мариинских институтов благородных девиц, было, конечно, недостаточно. Однако база, основа для получения дальнейшего образования закладывалась. Поэтому, получив либо в России, либо за границей дополнительное лингвистическое образование, выпускницы учреждений могли приступить к работе преподавателями высших учебных заведений. Для формирующегося советского лингвистического вуза, каким являлся Горьковский педагогический институт иностранных языков, пополнение такими кадрами было весьма полезным. ИСТОЧНИКИ 1. 2. 3. ЦАНО, ф. 2595. оп. 1. д. 1. л. 7 об.- 9. ЦАНО, ф. 2595. оп. 2. д. 1. л. 10. ЦАНО, ф. 2734. оп. 1. д. 11. л. 56. 4. 5. 6. ЦАНО, ф. 2734. оп. 3. д. 41. Архив Музея НГЛУ. Архив НГЛУ. А.А. Стряпихина ОТРАЖЕНИЕ БЕЗРАБОТИЦЫ 1920-Х ГОДОВ В НИЖЕГОРОДСКОМ КРАЕ В СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Безработица была одной из важнейших проблем периода НЭПа и явилась далеко не последней причиной его свертывания. Так, к концу НЭПа рост безработных достиг колоссальной отметки в количестве 1,6 млн. человек [4:125]. Наиболее известные исследователи в данной области – Я.И. Гиндин, А.И. Исаев, Л.Е. Минц, П. Заводский, Н. Аристов и др. Что касается регионального аспекта безработицы того времени, то он изучен весьма слабо: исследования безработицы Нижегородского края в годы НЭПа относятся к 20-м годам XX века и весьма немногочисленны. Среди них первой работой явилась статья С. Кутузова «Безработица в Нижегородской губернии», опубликованная в журнале «Коммунист» в 1924 году. Автор рассматривал состояние безработицы в Нижегородской губернии в 1923-1924 годах. Причины безработицы, по его мнению, заключались в следующем: сокращение соваппарата, ослабление крестьянских хозяйств, и, как следствие, массовый поток свободных рабочих рук из деревень в города [1:9]. В статье приведены данные о численности безработных по кварталам, причем если на 1 января 1923 года безработных числилось 9978 человек, то на 1 января 1924 года – уже 20112 человек: только за год безработица выросла на 102% [1:9]. С. Кутузов рассматривал и социально-профессиональную структуру безработных, выделяя среди них четыре группы и две подгруппы. К четырем основным группам относились: индустриальные рабочие, лица интеллигентного труда (совслужащие, инженеры, медицинские работники др.), чернорабочие и рабочие и служащие не индустриального производства. В две подгруппы он относил женщин и подростков, как менее квалифицированную рабочую силу [1:10]. Изучению безработицы в Нижегородском крае посвящен один из разделов сборника «Десять лет советской власти в Нижегородской губернии 1917-1927» под редакцией Ф.Ф. Шульца. Явление безработицы он увязывал с «процессом накопления рабочей силы, которое происходит в большей степени за счет оттока рабочей силы из сельских местностей и в меньшей степени за счет подрастающего поколения» [5:111]. Автор подчеркивал, что из общей массы безработных большинство составляла неквалифицированная рабочая сила (60%) [5:111]. Шульц приходит к выводу, что для того, чтобы уменьшить поток безработных из деревни, являвшийся главным источником безработицы, необходимо было развивать сельское хозяйство. Кроме этого, в статье приведены данные о размере пособия по безработице, которое в годы НЭПа имело тенденцию к росту. Так, к 1927 году оно «увеличилось для безработных-одиночек от 11 до 18 рублей, для семейных – от 14 до 24 рублей» [5:112]. Большой интерес представляет статья И.М. Семенова «Что говорят цифры о безработице?». В ней содержится большой статистический материал и анализ безработицы с 1924 по 1928 года по отдельным показателям: по районам Нижегородской губернии, по профессиональному составу, по квалификационному признаку и др. Так, местом наибольшего скопления безработных был Нижний Новгород, а также районы основной промышленности – Канавино и Сормово. На 1 января 1927 года на Нижегородской бирже труда числилось 7654 человека, в Канавинской – 2026 человек, в Сормовской – 895 [2:43]. В статье автор обращал внимание сотрудников бирж труда на необходимость совершенствование учета безработных как в количественном, так и в качественном отношении. В первом случае – это «правильное выявление вообще безработных, наблюдение за тем, чтобы на биржу в качестве безработных не проходили люди, имеющие регулярные побочные заработки и т.п.» [2:44], во втором – «точный и ясный учет имеющейся в распоряжении государства квалифицированной силы» [2:45]. Кроме этого, в статье рассматривались формы борьбы с безработицей, среди них: выплата пособий по безработице, организация трудовых коллективов и общественных работ. Основная масса коллективов из безработных была сосредоточена в Нижнем Новгороде и в Канавино, незначительное количество – в Городце, Богородске и Мурашкино. Организация коллективов из безработных признавалась автором в качестве наиболее желательной формы оказания помощи безработным [2:45]. Известность получила статья С. Тарасова «Рынок труда и безработица в Нижегородской губернии», опубликованная в журнале «Вопросы труда» за 1928 год. В статье получили освещение учреждение и работу двух дополнительных бирж труда в Растяпино и Балахне (наряду с уже имевшимися биржами в Нижнем Новгороде, Выксе, Павлово и Богородске); кроме того, автор анализировал количественный состав безработных в губернии в 1927-1928 годах. Итак, данные исследования представляют неоспоримый научный интерес. Тем не менее, неоспоримым является тот факт, что целостного системного исследования, охватывающего динамику безработицы в Нижегородском крае в течение всего периода НЭПа, пока не существует. Не изученными являются принципы и механизмы регулирования рынка труда, этапы государственной политики по борьбе с безработицей, организационная структура и функции бирж труда в Нижегородской губернии в указанный период и т.д. ЛИТЕРАТУРА 1. Кутузов С. Безработица в Нижегородской губернии // Коммунист. 1924. №4-5. С.9-11. 2. Семенов И.М. Что говорят цифры о безработице? // Нижегородское хозяйство. 1928. №4-5. С.39-47. 3. Тарасов С. Рынок труда и безработица в Нижегородской губернии // Вопросы труда. 1928. №10. С.99-101. 4. Черных А.И. Рынок труда в 20-е годы // Социологические исследования. 1989. №4. С.118-126. 5. Шульц Ф.Ф. Десять лет советской власти в Нижегородской губернии / Ф.Ф. Шульц.– Н. Новгород.: Нижгубисполком, 1927. – 221 с. И.Е. Поджидаева, Д.Н. Рождественская КРАЕВЕДЕНИЕ В ЭЛЕКТРОННЫХ РЕСУРСАХ БИБЛИОТЕКИ ННГАСУ В эпоху распространения электронной информации библиотеки, сохраняя свою важную общественную роль в качестве центров культуры, общения, хранителей и популяризаторов знаний и стремясь соответствовать новым потребностям читателя, все активнее используют в своей работе цифровые технологии, признавая некоторые их преимущества перед бумажными носителями. В библиотеках появляются специалисты, владеющие компьютерной грамотностью, имеющие опыт программирования, внедрения сетевых и цифровых технологий, и это дает возможность библиотекам активно включаться в создание электронных ресурсов: электронных коллекций путем оцифровки собственных фондов, электронных библиотек, web-сайтов, тематических виртуальных проектов. Таким образом, возникают уникальные библиотечные информационные ресурсы, собранные воедино из ранее разрозненных литературных, научных, исследовательских материалов, которые в печатном виде изначально могут находиться в разных библиотеках, архивах и других местах хранения. Web-сайт библиотеки ННГАСУ (http://www.bibl.nngasu.ru/) открыт для пользователей сети интернет в 2003 году. Информация на сайте сгруппирована по тематическим разделам. Здесь можно найти научные и методические материалы для студенческой аудитории, библиографические указатели и списки авторефератов диссертаций, гиперссылки на полезные в учебной и научной деятельности интернет-ресурсы, а также информацию по истории вуза и познавательные ресурсы по краеведению. В материалах сайта использованы только авторитетные источники информации. В рамках статьи мы остановимся на разделе «Краеведение», в котором представлен обширный материал по истории Нижегородского края, созданный сотрудниками библиотеки ННГАСУ. В первую очередь, это ресурсы о людях, сотрудниках вуза, сделавших большой вклад в развитие университета и всей российской науки. Ресурс «Ректоры ННГАСУ» знакомит с биографиями ректоров вуза с начала его основания и библиографическими списками их трудов. В разные годы вузом руководили такие известные ученые, как А.С. Мейеров, В.В. Найденко, в настоящее время Е.В. Копосов. Другие ресурсы по истории вуза: очерк о Петре Петровиче Юфереве, почти 30 лет занимавшем должность директора библиотеки, ресурс «Ученые нашего вуза» о старейших и заслуженных сотрудниках ННГАСУ из профессорско-преподавательского состава. Осенью 2010 года ННГАСУ отмечает 80-летний юбилей. Коллектив вуза гордится своим славным прошлым, достижениями в области науки, успехами в подготовке высококвалифицированных специалистов и готов к дальнейшему всестороннему развитию. В канун юбилея библиотека подготовила электронный проект «Жизнь в архитектуре», посвященный талантливым преподавателям вуза. Среди них архитектор Святослав Леонидович реконструкция Агафонов, под руководством Нижегородского Кремля, которого и другие проводилась известные нижегородские архитекторы. Их деятельность многогранна: подготовка архитекторов и строителей широкого профиля, научная работа в области архитектуры, градостроительства и экологии, участие в создании научнопопулярных фильмов, публикация научных и методических работ, издание книг по вопросам архитектуры, градостроительства, истории родного края. Каждому преподавателю посвящена отдельная web-страница с его творческой биографией, помещены информация о трудах и книгах и, с разрешения автора, оглавление и несколько страниц из самих книг. В подраздел «Культурное наследие» включена разнообразная информация: библиографические указатели «Ильинская слобода» и «Нижегородская ярмарка», виртуальные выставки, посвященные Нижнему Новгороду, Городцу, Павлову, Богородску и входившему до 1778 года в Нижегородскую губернию городу Гороховцу. Начиная с 2006 года библиотека разрабатывает историко- культурный проект «Деревянная летопись Нижнего Новгорода», который включает в себя виртуальную экскурсию по улицам Старого Нижнего, фотокаталог деревянных домов середины XIX-начала XX вв., исторические справки о домах, об их владельцах, об архитекторах XIXначала XX вв., биографические очерки об известных нижегородцах и гостях города. В проекте затронута экологическая проблема среды обитания человека, в том числе его жилища. В 2008 году на конференции «Жизнь провинции как феномен духовности» проводилась презентация проекта. Электронный ресурс «Болдинская осень» многогранно раскрывает творческий период Александра Сергеевича Пушкина, связанный с Нижегородским краем. Приводится история и описание родовой усадьбы Пушкиных в Болдино, история создания музея-заповедника, виртуальная экскурсия по усадьбе, в фотоколлекции представлены главный дом с экспозицией музея, усадебные постройки и усадебный парк. Показана человеческая и природная среда, которая окружала Александра Сергеевича и которая вдохновила его на создание литературных шедевров. Виртуальная полнотекстовая библиотека включает все произведения А.С. Пушкина, созданные в Болдинский период (1830, 1833, 1834 гг.). Произведения расположены в хронологической последовательности. Цель и задачи создания этого электронного ресурса – привлечь внимание студентов и пользователей Интернет (то есть преимущественно молодежной аудитории) к творчеству одного из величайших поэтов мировой литературы, познакомить их с произведениями болдинского периода, вызвать интерес к другим произведениям русской литературы и, в конечном итоге, популяризировать чтение классической литературы в молодежной среде. К совместным проектам библиотеки можно отнести научный проект «Памятники историко-культурного наследия Нижнего Новгорода и Нижегородской области». Это электронная коллекция лучших научных работ студентов кафедры Геоинформатики и кадастра ННГАСУ по исследованию архитектурных памятников регионального и федерального значения. Большинство из них связано с известными в истории России личностями. Студенты буквально по крупицам собирают ценную информацию, используя множество источников: литературу, архивные и законодательные документы, фотографический и картографический материал и т. д. Студенческие работы обобщают в себе опыт и отношение к историко-культурному наследию многих поколений, аккумулируют разные области знаний (история, архитектура, земельный кадастр, архивоведение, картография, география, фотодело, библиография и т. д.), раскрываются творческие способности студентов, в результате чего формируется особое отношение будущих специалистов к культурному наследию своей страны. Желая сохранить уникальный, актуальный и весьма востребованный историко-краеведческий и научный материал, сотрудники библиотеки решили создать электронную коллекцию лучших рефератов и разместить ее на сайте и в локальной сети библиотеки ННГАСУ. Электронная коллекция сформирована так, чтобы пользователь в первую очередь смог познакомиться с краткой информацией об авторе научной работы, затем прочесть аннотацию, далее узнать содержание разделов и по гиперссылке перейти на страницу интересующего раздела. В приложениях приведены схемы, карты, фотографии архитектурных объектов, выполненные в разные годы (от конца XVIII века до наших дней), в том числе и самими студентами. Текст работ снабжен гиперссылками, прекрасно проиллюстрирован и содержит всплывающие подсказки: энциклопедические данные и специальные архитектурностроительные термины, ссылки на использованную литературу. Можно предположить, что работники библиотеки ННГАСУ одни из первых взялись за сохранение в web-формате студенческих учебноисследовательских работ. Эта деятельность помогает студентам (будущим специалистам) в большей степени осознать целесообразность своего труда, а, с другой стороны, делает доступным уникальный краеведческий материал для пользователей любой сферы деятельности и для тех, кто не равнодушен к сохранению культурного наследия своей страны. В подразделе «Памятники природы, животный и растительный мир» можно познакомиться с материалами о заповедных местах Нижегородской земли: озере Светлояр, Зеленом городе, Керженском заповеднике и природных заказниках. Историческое краеведение представлено виртуальной выставкой «Образ Кузьмы Минина в справочной литературе». Ресурс актуален в связи со знаменательной датой – 400-летием формирования Нижегородского ополчения (1611 г.). Электронные ресурсы библиотеки ННГАСУ представляют собой эксклюзивную, актуальную информацию долговременного пользования. Они демонстрируют возможности библиотеки вуза в области создания, сохранения и популяризации учебного, научного, историко-культурного и литературного технологий, материала раскрывают с помощью творческие современных компьютерных способности библиотечных работников: в электронных ресурсах используются очерки и стихи сотрудников библиотеки, а виртуальные выставки и фотокаталоги проиллюстрированы их фотоработами. Регулярно проводятся презентации электронных ресурсов библиотеки для студенческой аудитории, преподавателей и научных работников нашего квалификации, на вуза, городских для и слушателей межвузовских курсов повышения мероприятиях, они используются в культурно-просветительской деятельности библиотеки, на студенческих и литературных семинарах и конференциях. Создание электронных ресурсов по краеведению актуально в связи с развитием российского въездного и внутреннего туризма, формированием положительного туристского имиджа Нижегородской области с перспективой вхождения ее городов в маршрут «Большое Золотое кольцо России». Сайт библиотеки ННГАСУ (http://www.bibl.nngasu.ru/) демонстрировался в Законодательном собрании Нижегородской области и получил высокую оценку. М.И. Комарова ЭЛЕКТРОННАЯ КОЛЛЕКЦИЯ КНИГ И ФИЛЬМОВ ПО ИСТОРИИ СТАРООБРЯДЧЕСТВА УРЕНСКОГО РАЙОНА НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ Старообрядчество – неотъемлемая часть нашей общей исторической судьбы. Но знает об этом далеко не всякий. Старообрядцы много сделали для блага Родины, из них вышло много ученых, военных, врачей, учителей, купцов и предпринимателей. Со времени возникновения старообрядческого движения на Руси нижегородский край был его духовным центром. Книг о нижегородских старообрядцах написано немного: раньше их мужественные имена замалчивались, сейчас, в нашу демократическую эпоху, с большим трудом обнародуются. Современное нам время непростое, но один из его плюсов в том, что это время – время отказа от стереотипов мышления, время осмысления нашего прошлого и настоящего. В Уренском районе Нижегородской области в 2001 году при поддержке отца Иоанна – настоятеля Храма в честь Всемилостивого Спаса Древлеправославной церкви – был открыт Зал духовной литературы в здании центральной библиотеки в кабинете директора МРЦБС. Основу фонда зала составили краеведческие издания, каталог которых насчитывает около ста наименований книг, буклетов, «Канонник» залу духовной видеофильмов. Первую старопечатную книгу литературы подарила семья Румянцевых из д. Безводное Уренского района Нижегородской области. Старообрядцы д. Климово принесли обгоревшие книги из библиотеки Красноярского скита. Псалтырь подарила жительница Уреня Бровкина Н.В. Рукописные книги привезла жительница д. Федотово Антонина Ивановна Сычёва. Протоиерей Храма во имя Казанской Иконы Пресвятой Богородицы отец Геннадий собрал для зала книги по истории старообрядчества. В 2007 году сотрудники библиотеки впервые приступили к оцифровке печатных ресурсов, а также к созданию первых электронных изданий, получивших широкую поддержку не только священнослужителей, но и молодежи края. Электронные книги «Красноярский скит», «Храм во имя Казанской Иконы Божьей Матери», «Храма в честь Всемилостивого Спаса Древлеправославной церкви», «Красноярский скит», «Духовная жизнь Урень-края», DVD-фильмы «Матушка Елена», «Духовный мир Климова», «Храм во имя Иконы Казанской Пресвятой Богородицы», «Подвижница старообрядчества» и другие любительские фильмы вошли в личные коллекции уренцев, москвичей, нижегородцев. Фонд электронных изданий насчитывает сегодня 14 наименований. Благодря развитию базы электронных ресурсов духовной литературы сотрудникам библиотеки удалось создать условия для решения вопросов духовной преемственности и духовных традиций края, а также для организации работы с молодым поколением района (знакомство с традициями и духовной культурой малой родины, воспитание нравственной чуткости и законной гордости за прошлое своего края). А.Ф. Тюхалкина ПРЕБЫВАНИЕ П.И. МЕЛЬНИКОВА-ПЕЧЕРСКОГО НА УРЕНСКОЙ ЗЕМЛЕ Урень – лесной край, давнее старообрядческое поселение, куда бежали приверженцы старой веры во второй половине XVII века от гонений государственной власти. Уренская земля, её люди воспеты в произведениях многих писателей, таких, как П.И. Мельников-Печерский, М.М. Пришвин, В.Г. Короленко, А.Ф. Писемский. Большое внимание в истории Уренского района уделяется имени П.И. Мельникова-Печерского. Именно он одним из первых русских писателей показал в своём романе «В лесах» жизнь и быт старообрядцев. В период с 1848 по 1869 год П.И. Мельников-Печерский трижды приезжал в Урень-край. В первый раз он приезжал с целью исполнения Указа государя императора об уничтожении керженских и чернораменских скитов. Ликвидировались старообрядческие заволжские скиты, запечатывались часовни. Мельников не просто исполнял свои чиновничьи обязанности, но и активно проводил мысль о том, что старообрядчество опасно для государства, поскольку старообрядцы готовы поддержать любую власть, которая предоставит им свободу вероисповедания. По словам Н.С. Лескова, Мельников стал для старообрядцев «зорителем». В 1853 году Мельников-Печерский приехал в Урень во второй раз и участвовал в разорении скитов Северного Заволжья. В бывшей конторе управляющего имением Тройникова Н.М. (ныне на этом месте расположено здание Уренской детской музыкальной школы) он написал повести «За Волгой», «Заузольцы», рассказ «Свадьба уходом», которые впоследствии стали основой романа «В лесах». В 1869 году П.И. Мельников с К.Н. Бестужевым-Рюминым посетил Уренские края для проведения изысканий по случаю строительства железной дороги к северу от Нижнего Новгорода. В это время П.И. Мельников с К.Н. Бестужевым-Рюминым посетили места уже разоренного (к сожалению, при участии П.И. Мельникова) Красноярского скита – мужского монастыря. Писатель сделал здесь записи об Уренском уезде, дал характеристику старообрядцев из Темты, сделал наброски рассказа «Медвежий угол». Появилась мысль написать роман-покаяние о старообрядцах, основой которого стали бы заметки, повести, рассказы, написанные по итогам посещения нашего края. Только через десять лет после разговора писателя с наследником престола Николаем Александровичем появились первые главы романа «В лесах». П.И. Мельников-Печерский отдал работе над романом пятнадцать лет жизни, пятнадцать лет подвижнического труда, создав лучшую, и по сей день, самую яркую книгу о старообрядчестве и старообрядцах. Книга, в которой, по словам историка К.Н. Бестужева-Рюмина, «русская душа русскими словами говорит о русском народе». Великое творчество русского писателя и его значение для уренского читателя представлено на библиотечных экспозициях «П.И. Мельников на Уренской земле», «Летописец старообрядчества», «Писатель красивой русской старины», где читатель может познакомиться с фотографиями, иллюстрациями, информацией из книг, периодических изданий, с копиями материалов Музея книги Нижегородской государственной областной универсальной библиотеки. Экспозиции дают возможность увидеть книгу во времени, делают читателя сопричастным к истории библиотеки, своего города, а в итоге – и к истории своей Родины. Библиотека Уреня на протяжении многих лет занимается исследовательской деятельностью и создает информационные издания о своем родном крае. Хороший подарок нашим читателям и гостям города – рекламное красочное издание «Литературные места Урень-края», изданное в Уренской центральной библиотеке. В нем отмечены приезды писателя П.И. Мельникова-Печерского на уренскую землю. Учитывая интерес жителей г. Уреня к истории своего края, Уренская центральная библиотека к 300-летию основания Красноярского мужского скита выпустила краеведческий сборник «Красноярский скит». В сборник вошли исторические материалы краеведов А. Кучкина и В. Мамонтова, главы романов русских писателей П.И. Мельникова «В лесах», А. Писемского «Люди сороковых годов», результаты исследований Н.С. Толстого «Заволжская часть Макарьевского уезда Нижегородской губернии», В.П. Леднева «Русские и советские историки об освоении Поветлужья». Роман П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» стал украшением нашего литературного краеведения, фундаментом, на котором развивается литературное краеведение Урень-края. Роман утвердил в читательском представлении уренцев особый облик Урень-края, историческую судьбу наших земляков. В августе 2009 года в городе Урень обозначено место пребывания Мельникова-Печерского стелой перед зданием Уренской детской музыкальной школы. Жители и гости с интересом и уважением относятся к исторической памяти края, останавливаются, читают и познают исторические даты Уренского района. Специалисты Уренской центральной библиотеки не один раз совершали экологические краеведческие экспедиции на исторические места Красноярского скита. Летом 2009 года на месте Красноярского скита установлен Поклонный крест. На этом экологическом маршруте проведен чин освящения места Красноярского скита. Намоленный не одним поколением монахов, лесной скит стал привлекательным местом для туристов. Проведя исследовательскую работу, библиотека Уреня создала DVD-фильм «Красноярский скит». Всего три раза писатель П.И. Мельников-Печерский приезжал в Уренский район, а оставил в истории края великий след. Его роман «В лесах» стал литературным памятником истории Уренского края, истории старообрядчества Северного Заволжья. До сих пор роман остается востребованным у уренского читателя и в библиотеке стоит на одном из первых мест по популярности среди произведений русской литературы XIX века. ЛИТЕРАТУРА 1. Аннинский Л.А. Ломавший: Повесть о Мельникове-Печерском // Аннинский Л.А. Три еретика. – М.: Книга, 1988. – 352 с. 2. Соколова В.Ф. П.И. Мельников (Андрей Печерский): Очерк жизни и творчества. – Горький, 1981. – 191 с. 3. Шамаро А. Ревнители древлего благочестия», или старообрядцы // Наука и жизнь. 1994 год. № 12. С. 100-107. 4. Энциклопедия Урень-края / Сост., ред. и оформ. В.М. Киселев, общест. ред. совет. В. М. Киселев, Н.А. Гордин, А.К. Колчин и др. – 2-е изд., исправл. и доп. – Урень: Типография, 2007. С. 66. 5. Электронный ресурс, код доступа: http://www.rulex.ru/ А.П. Анчиков, И.Г. Горбунова НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ Ф.Д. КРЮКОВА В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ В 2010 году исполнилось 140 лет со дня рождения (14 февраля) и 90 лет со дня смерти (4 марта) малоизвестного в советское время русского писателя Федора Дмитриевича Крюкова. Три года назад казаки станицы Глазуновской Кумылженского района Волгоградской области приступили к созданию музея-усадьбы писателя. На сегодняшний день многие факты биографии Ф.Д. Крюкова отражены в музейных экспозициях достаточно подробно (например, 12-летний период пребывания писателя в г. Орле (1892-1904)), но вот информация о проведенном им времени в Нижнем Новгороде отсутствует. Благотворительная организация «Донские мотивы» обратилась к нам, в Центр детского и юношеского туризма Нижегородской области, с просьбой – провести поиск информации по теме «Ф.Д. Крюков в Нижнем Новгороде» и предоставить её в создаваемый музей-усадьбу писателя в станице Глазуновская. До переезда в Нижний Новгород Ф.Д. Крюков длительное время работал в Орловской мужской гимназии (1893-1904 гг.). Публикация рассказа «Картинки школьной жизни» (Русское богатство, 1904, № 6) о нравах в Орловской мужской гимназии вызвала противоречивые оценки и вызвала между Крюковым и коллегами конфликт, разрешившийся перемещением Крюкова с августа 1905 года на должность сверхштатного учителя истории и географии в Нижегородское Владимирское реальное училище. Хронологические рамки нашего исследования охватывают период с августа 1905 года по апрель 1906 года: со времени назначения Ф.Д. Крюкова на сверхштатную должность преподавателя истории и географии Нижегородского Владимирского реального училища до отъезда из Нижнего Новгорода в связи с избранием его в Государственную думу. Из Орловской гимназии Ф.Д. Крюков, получив отпуск, сначала отправился на малую родину – в станицу Глазуновскую. Погостив в станице, он собрался на новое место службы – в Нижний Новгород. В Центральном архиве Нижегородской области хранится письмо директора Нижегородского реального училища директору Орловской 1-ой гимназии на обычной серой бумаге, о направлении сверхштатного учителя истории и географии Орловской 1-ой гимназии Фёдора Дмитриевича Крюкова на службу в Нижегородское реальное училище (с приложением формулярного списка). Датировано письмо 8 августа 1905 года. В нём сообщается, что «распоряжением управляющего Московского учебного округа на 2 августа за № 15717 сверхштатный учитель истории и географии вверенной Вам гимназии (Орловской 1-ой) Фёдор Крюков перемещён учителем на те же предметы в вверенное мне Нижегородское Владимирское реальное училище» [1]. А уже 23 сентября 1905 года Ф.Д. Крюков получил уведомление о переводе в штатные учителя. Сам он вспоминал: «С лета 1905 года я за одно литературное прегрешение был переведен распоряжением попечителя московского округа из орловской гимназии в учителя нижегородского реального училища» [2]. В личном деле писателя есть телеграмма, отправленная им с Дона на имя директора Нижегородского реального училища. В училище телеграмма была принята 12 августа 1905 года. В ней Ф. Крюков сообщал: «Извещённый сегодня перевод вверенное вам училище успею прибыть Нижний Новгород только 16 августа. Подпись: Крюков» [3]. Когда Ф.Д. Крюков поступил на службу, ему был положен полный оклад за ставку («нормальное число часов») – 900 рублей в год. До сих пор считалось, что в училище Крюков преподавал только историю и географию, но ведомость о числе уроков, проведенных Ф.Д. Крюковым в течение 1905-1906 учебного года, сообщает, что в первом полугодии учебного года он преподавал также политическую экономию и русский язык [4]. Почему? Оказывается, он временно заменил преподавателя русского языка Б.В. Лаврова (впоследствии автора известного учебника для гимназий по психологии). Б.В. Лавров, в январе 1905 года уволившийся из Вологодского реального училища, тут же был принят в Нижегородское реальное училище на должность преподавателя русского языка, а 17 октября 1905 года перешёл в Нижегородскую гимназию на должность преподавателя русского языка и словесности [5]. Из общего числа уроков первого полугодия по программе (126 часов), Ф.Д. Крюковым было пропущено по болезни и другим причинам 33 урока. Пропусков по неуважительным причинам нет [6]. Во втором полугодии Ф.Д. Крюков уже преподаёт историю, географию и русский язык. Успеваемость учащихся по преподаваемым Крюковым предметам (по переводным отметкам) была следующей: по географии – 63%, по истории – 72%, по русскому языку – 72% [7]. Это в пределах средней успеваемости по училищу. Из годового отчёта можно также узнать, что Ф.Д. Крюков состоял в должности классного наставника 5 класса [8]. Пропусков уроков – 164 урока из 469 положенных по программе. Кроме него пропуски отмечены и у других преподавателей. Например, преподаватель геодезии, аналитической геометрии и черчения В.Н. Райский, имел 45 пропусков уроков, а преподаватель коммерческой географии Н.В. Юшков – 15 пропусков уроков. Но только ли болезнь объясняет эти пропуски? Просмотрев подшивки нижегородских газет за 1905-1906 гг., мы обнаружили, что реальное училище часто закрывалось. Причина – революционные события в Нижнем Новгороде. Но Ф.Д. Крюков не сидел на месте. В газете «Волгарь» от 23 ноября 1905 года содержится информация об открытии при 2-ой женской гимназии общеобразовательных женских курсов. В числе тех, кто был назначен читать курсы по предметам, указан и Ф.Д. Крюков. Он читал предмет «Политическая экономия». Курсы читались с 6 до 8 вечера [9]. С 29 ноября курсы уже стали читаться для учащихся обоего пола [10]. Последнее подтверждение о том, что Ф.Д. Крюков продолжал читать лекции по политэкономии и в феврале 1906 года, можно найти в «Нижегородском листке», № 41 от 11 февраля [11]. Но в списке лекторов, опубликованных в «Нижегородском листке» от 10 апреля 1906 года, № 95, фамилия Крюкова уже не значится. Некоторые биографы Ф.Д. Крюкова, сообщая о награждении его орденом Станислава 3 степени, относят это награждение ко времени его службы в Нижегородском Владимирском реальном училище. Но это не так. В личном деле писателя есть запись, что Высочайшим указом от 1 января 1901 года за № 1 он «Всемилостивейши жалован орденом Святого Станислава 3 степени, о чём опубликовано по Московскому учебному округу в циркуляре под № 1, за январь 1901 года» [12]. Высочайшим приказом за № 50 по гражданскому ведомству от 15.06.1901 года за выслугу лет он был произведён в чин коллежского советника. «Краткие списки о службе лиц, представленных к производству в чины», датированные 1906 годом [13], не содержат сведений о каком-либо награждении Ф.Д. Крюкова. Обратившись к общим наградным спискам служащих Нижегородского реального училища, которые бы могли в случае заслуг получить награды по правилам, мы установили, что в них фамилия Крюкова также отсутствует [14]. Примечательно, что эти списки датированы 15 июня 1906 года, то есть отъезда Ф. Крюкова в СанктПетербург уже состоялся В конце учебного года (когда Ф.Д. Крюкова уже не было в Нижнем Новгороде) на имя директора Орловской гимназии ушёл запрос о возможности получения Крюковым серебряной медали Александра III. В ответ последовало уведомление от директора Орловской гимназии, о том, что «из дел гимназии не видно, что бы Ф.Д. Крюков получил серебряную медаль на Александровской ленте» [15]. За время литературной деятельности Ф. Крюкова в нижегородский период, был написан, по-видимому, только один рассказ «Станичники» (Журнал «Современность», 1906, № 1) о проводах казаков на воинскую службу в Маньчжурию, обернувшуюся для них направлением на подавление стачек и демонстраций в России. В основе рассказа лежат впечатления, полученные Крюковым на Дону: в июле и начале августа 1905 года Ф.Д. Крюков собирал среди казаков станицы Глазуновская материал для рассказа и с ним приехал в Нижний Новгород. Вероятно, рассказ был написан в октябре 1905 года, когда в Нижнем Новгороде прекратили занятия многие учебные заведения, в том числе и реальное училище. Позднее «Станичники» были напечатаны также в газете «Сын Отечества» и журнале «Современность» в начале 1906 года. 2 сентября 1905 года в газете «Сын Отечества» появилась статья «На тихом Дону», подписанная псевдонимом «А». «Словарь псевдонимов русских писателей и ученых» И.Ф. Масанова насчитывает почти 150 авторов, использовавших такую подпись [16]. Тем не менее, обращают на себя внимание две детали, позволяющие предположить, что автором статьи был Ф.Д. Крюков. Во-первых, под таким заголовком семь лет назад в журнале «Русское богатство» уже были опубликованы его очерки, а вовторых, буква «А», по всей видимости, усечена от «А. Березинцев», – псевдонима, который использовал в своей публицистической деятельности Ф.Д. Крюков. В начале марта 1906 года Ф.Д. Крюкову был доставлен в Нижний Новгород пакет с печатью Глазуновского станичного правления, в котором извещали, что он избран уполномоченным в окружное Усть-Медведицкое собрание по выборам членов Государственной Думы. В училище ему предоставили месячный отпуск. Из годового отчёта нижегородского реального училища за 1906 год видно, что место преподавателя по истории и географии стало вакантным с 22 апреля 1906 года [17]. Эту дату, повидимому, можно считать датой увольнения Ф.Д. Крюкова из училища. Крюков по закону вынужден был выйти в отставку. Позднее он писал: «Здесь (в Нижнем Новгороде) в начале марта 1906 года я получил казенный пакет с печатью глазуновского станичного правления. Сообщалось, что глазуновский станичный сбор, во исполнение Высочайше утвержденного положения о выборах в Государственную Думу, выбрал меня выборщиком в окружное избирательное собрание по УстьМедведицкому округу области Войска Донского. Пошел я с этой бумагой к директору: нужен был отпуск и – для поездки из Нижнего на Дон – не малый. Правда, занятия в учебных заведениях шли тогда с большими паузами, – учащиеся бастовали по всякому удобному и неудобному случаю. Директор долго читал и перечитывал уведомление станичного атамана. Сразу было видно, что в практике старого педагога подходящих прецедентов не было, и он затруднялся определить линию своего отношения к вопросу… Делопроизводитель, в вопросах о законности и незаконности ориентировавшийся быстрее, чем все педагоги, вместе взятые, поправил галстук, кашлянул, помолчал. Потом сказал коротко и внушительно: – Причина законная. – В таком случае – напишите... – вздохнул директор: – Что делать! Раз заварили кашу, будем расхлебывать... Я получил отпуск на месяц» [18]. «Нижегородская газета» в № 6 от 24 апреля 1906 года, напечатала «Речь члена Государственной думы Ф.Д. Крюкова», в которой тот заявил: «Я не принадлежу ни к какой из действующих настоящих политических партий. Людей, убеждения которых сходятся с моими, будет в Думе незначительное количество и они не будут в состоянии оказать заметное влияние на ход дела». Далее он сообщил, что не выработал ещё тактику действия в Думе, но будет работать по велению совести. Перейдя к вопросам школьного характера, Ф.Д. Крюков сказал: «Оставляя ваше училище, я с болью чувствую, как что-то обрывается во мне… И мне тяжело покидать Вас, – словно я оставляю здесь нечто близкое, родное, часть своего существования» [19]. Таким образом, нижегородский период жизни Ф.Д. Крюкова охватывает всего 8 месяцев и связан, прежде всего, не с писательской деятельностью, а с работой в Нижегородском реальном училище и во 2-ой женской гимназии. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 589, л. 1. 2. Крюков Ф.Д. Первые выборы // Русские записки. 1916. № 4. С. 160. 3. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 589, л. 3. 4. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 609, л. 72. 5. ЦАНО, ф.521. оп. 478. д. 1440. л. 1-2. 6. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 609, л. 72. 7. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 607, л. 11. 8. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 607, л. 7. 9. Хроника./ Волгарь. 1905. № 317. 23 ноября. С.2. 10. Нижегородский листок. № 321. 1905. 29 ноября. 11. Местная хроника / Нижегородский листок. 1906. № 41. 11 февраля. С.2. 12. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 589, л. 11. 13. ЦАНО, ф. 521, оп.468, д. 615. 14. ЦАНО, ф.521, оп. 468, д.617, л. 15. 15. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 589, л. 18. 16. Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей и ученых. М.-Л., 1936. Т.1. С. 499. 17. ЦАНО, ф. 521, оп. 468, д. 607, л. 9. 18. Крюков Ф. Первые выборы // Русские записки, 1916. № 4. С. 160. 19. Речь члена Государственной думы Ф.Д. Крюкова / Нижегородская газета от 24 апреля 1906 г. № 6. С.2. И.Г. Малкова ГОРОД, В КОТОРОМ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ Образ города в качестве предмета исследования выбран не случайно. Город – это квинтэссенция человеческой цивилизации, ее нервный узел. Образ города – это во многом и образ создавшей его культуры, наиболее отчетливо выражающий ее сущность. При этом культурологические аспекты феномена города изучены сегодня ещё недостаточно. Для начала коротко рассмотрим основные этапы становления и развития г. Миасс (Челябинская область). Миасс был основан как поселок при медеплавильном заводе, построенном на р. Миасс купцом Л.И. Лугининым. Дата подписания императрицей Екатериной II прошения о строительстве – 18 ноября 1773 года – отмечается ныне как день рождения города. Первоначальное название – Миасский завод, с 1815 года – Миасский Петропавловский завод. Социально-экономическому развитию Миасского завода способствовала золотодобыча, начавшаяся после открытия в 1823 году крупных месторождений россыпного золота. В 1840 году Миасские прииски дали рекордную цифру – 76 пудов. В 1842 году Никифором Сюткиным обнаружен знаменитый самородок – «Большой треугольник», весом свыше двух пудов [7:161]. В начале XX века в Миасском заводе насчитывалось 26 промышленных предприятий, действовали женская прогимназия, низшая ремесленная школа, две начальные школы, две библиотеки, клуб, множество агентских контор, магазинов, ремесленных заведений, с 1870 года – городской телеграф. Значительный годовой доход (около 20 тыс. рублей серебром) давали питейные заведения, состоявшие с 1872 года в общественном ведении. Население завода составляли мастеровые и работные люди, чиновники, купцы, мещане, воинские чины горной стражи Уральского линейного батальона и др. Хлебоскупка – еще один источник экономического процветания Миасского завода, до постройки железной дороги Златоуст–Челябинск он был крупным перевалочным пунктом зерна, поступающего из Башкирии [10:254]. «По внешней своей физиономии, по числу жителей и по торговым операциям Миасский завод напоминает собой город. В нем много каменных домов, магазинов, торговых складов, агентских контор, гостиниц, колбасная, булочная, кондитерская, есть нотариус, вольная аптека, несколько типографий и прочее. В заводе числятся более 10 тысяч жителей» [3:86]. Первое крупное промышленное предприятие появляется здесь только в годы первой мировой войны. В феврале 1916 года был пущен эвакуированный из Риги напилочный завод, сюда же прибыли 130 рабочих из Латвии. В 1919 году решением Челябинского Губревкома Миасский завод выделен в «заштатный город», а с декабря стал самостоятельным рудным городом. В 1927 году Миасс становится административным центром района, в 1943 году – городом областного подчинения, а с 1996 года – городом областного значения. В годы Великой Отечественной войны пространство городов промышленного Урала, в первую очередь, таких как Челябинск, Златоуст, Миасс подверглось существенным деформациям, включив в себя «инородные» ядра в виде эвакуированных предприятий. Так как Миасс расположен в горной местности, то эвакуированные предприятия размещали не только в существующих границах города, начали развиваться новые «ядра». Для города Миасса влияние бурного промышленного развития второй половины XX века оказалось существенным, если не сказать трагическим. Сегодня Миасс – это три планировочных района: южный, центральный и северный. В середине 1950-х годов историческая часть города потеряла свое административное и культурное значение, среди местных жителей стала называться «старый город», а в официальных документах «южная часть города». Центральный район сложился из нескольких поселков, возникших в разное время при промышленных предприятиях и железнодорожной станции, здесь же расположен административный центр города. Северный планировочный район или Машгородок расположен на значительном (около 17 км) удалении от общегородского центра в северном направлении, на обособленной территории. Это самый молодой жилой район, возникший в связи с размещением предприятий машиностроения. По переписи 1939 года в Миассе проживало около 38 тысяч человек. Согласно следующей переписи (1959 г.) Миасс подошел к границе перехода из категории средних городов (от 50 до 100 тысяч жителей) в категорию больших (от 100 до 250 тысяч жителей). Но сам переход не был отмечен специально и официально, в городе не было праздника по поводу появления стотысячного жителя. До середины 1970-х годов население города росло быстрыми темпами, но уже в 1980-е годы рост практически замедляется, а с 1990-х годов город теряет население. И к 2002 году численность населения практически равнялась данным 1970-х годов и составляла 158,4 тысячи человек. По численности населения Миасс – большой город и занимает 4-е место в области после Челябинска, Магнитогорска и Златоуста. По результатам Всероссийской переписи населения 2002 года в России насчитывалось 1098 городов, из них больших городов (с населением от 100 до 250 тысяч жителей) всего 92 [6]. Официальные данные, хорошо известные и постоянно повторяющиеся в различных источниках не соответствуют «ощущению» масштаба города его жителями. Анализ периодической печати показывает, что жители Миасса упорно считают его «малым» городом. И даже в среде образованных людей, связанных с научной деятельностью и привыкших к точности, это ошибка встречается постоянно: «Как и большинство малых городов России, Миасс сталкивается с множеством проблем экономической, социальной и духовной сферах жизни общества, которые ждут своего решения» [4:5]. Миасс с 2006 года становится местом проведения международных конференций по проблемам устойчивого развития городов, но первая конференция, которая состоялась в 2004 году, имела название «Проблема устойчивого развития средних и малых городов». Это отношение поддерживается и центральными изданиями. Например, Российская газета в 2006 году опубликовала большой материал о Миассе под рубрикой «Малые города» [1]. Корни таких «ошибок», как нам представляется, в существенном изменении образа города, который произошел в нашей стране с началом индустриализации. Преимущественно экстенсивный путь экономического развития Урала сопровождался отчетливо выраженным экстенсивным ростом его крупных городов. К 2002 году процесс концентрации населения в городах-миллионерах превысил общероссийский в полтора раза. Пермь, Екатеринбург и Челябинск сосредоточили 41% от всего городского населения этих областей. И все остальные города, как правило, ощущают себя «малыми» городами. Кроме того, несовпадение дореволюционной истории Миасса с «идеальным» образом советского города привел к поистине трагическим последствиям. Миасс в 1950-1960-е годы пережил «потерю» своего прошлого. На страницах городской газеты «Миасский рабочий» настойчиво навязывался образ «захолустного поселения с кустарной промышленностью и почти неграмотным населением» Вторая половина XX века для Миасса – это постепенное восстановление своего прошлого и поиски собственного образа. Одним из важнейших шагов на этом пути является процесс обретения Дня рождения города. В 1950-е годы в нашей стране города праздновали День рождения как единичное событие. Первым городом в Челябинской области, который отметил свой день рождения, – 200-летие в 1954 году – был Златоуст. Проблема «даты рождения» является одной из серьезных проблем для городов Урала. Характерная особенность многих уральских городов состоит в том, что они развивались из старых горнозаводских поселений и с историей возникновения горного завода обычно связано несколько дат. Во-первых, имеется в виду юридическое основание, учреждение (указ, постановление и т.п.). Во-вторых, основание фактическое (начало строительства вообще и главных объектов – в частности). В третьих, окончание строительства главных объектов завода (плотина, фабрики основных производств). И, наконец, возникновение предприятия и населенного пункта при нем (начало или полный пуск фабрик основных производств). Конечно, далеко не по каждому горному заводу есть все документальные данные, полно характеризующие историю его возникновения. Например, первое публичное упоминание о дне рождения города Миасса относится к 24 марта 1957 года, когда в городской газете «Миасский рабочий» появилась статья директора краеведческого музея с подзаголовком «Миассу – 180 лет». Датой рождения тогда посчитали официальную дату пуска медеплавильного завода (1777 год). Начиная с 1960-х годов, сотрудники краеведческого музея проводили научно-исследовательскую работу в архивах страны. В 1961 году в результате совместной работы с сотрудниками Центрального государственного архива древних актов были найдены уникальные документы, подтверждающие точную дату основания Миасского завода. Для музея были сделаны фото- и машинописные копии этих документов. Датой рождения города официально стали считать 18 ноября 1773 года – дату разрешения государственной Берг-коллегии на строительство медеплавильного завода на реке Миасс, полученное Ларионом Лугининым [5:16]. Но вплоть до 1970-х годов в Миассе о рождении города как о празднике не говорили. Необходимо отметить, что к этому времени в Миассе ежегодным и общегородским был праздник Дня выпуска первого автомобиля – 8 Июля. В 1969 году исполнительный комитет городского Совета депутатов трудящихся города Челябинска одобрил инициативу горожан и, «идя навстречу высказанным ими на страницах газеты «Вечерний Челябинск» пожеланиям о ежегодном праздновании 13 сентября Дня рождения Челябинска», решил учредить День рождения Челябинска и впредь торжественно отмечать его. По примеру областного центра, Дни рождения стали праздновать и другие города области. Первое торжественное празднование Дня рождения города в Миассе было организовано в 1973 году, к 200-летию города. После 1973 года празднование Дня рождения города не стало в Миассе ежегодным, даже упоминание об этом событии на страницах городской газеты встречается не каждый год. Фактически, «хранителем» единства города был краеведческий музей. Постепенно в городе складывается традиция проведения городских краеведческих чтений. В марте 1978 года было решено проводить краеведческие чтения два раза в год, приурочив их ко дню освобождения города от колчаковских войск в июле и ко дню основания Миасса в ноябре [7:211]. Очень интересный момент, показывающий изменение значимости дат. До 1970-х гг. значение революционных преобразований было бесспорно определяющим. Новая жизнь начиналась с утверждения в городе новой власти. Но историческое мышление уже «брало свое», и дата основания города осознавалась как не менее значимая. Следующий День рождения, который отмечали в Миассе широко – 220-летие в 1993 году. После 1993 года о Дне рождения города уже не забывали. Более торжественно были отпразднованы юбилеи – 225 лет в 1998 году, 230 лет в 2003 году и 235 лет в 2008 году. И все же День города в Миассе не стал еще поистине народным, городским праздником. Жители центральной части города традиционно празднуют день 8 Июля – день выпуска первого автомобиля. С 1999 года жители северной части торжественно празднуют День рождения Машгородка. А День рождения города празднуется официально, но для миассцев это не то событие, которого с нетерпением ждут целый год. По опросу среди студентов Миасского филиала ЮУрГУ только 9% могут назвать дату, которая считается Днем рождения города. При этом 53% опрошенных общегородским праздником считают 8 Июля, тем более что несколько зданий университета располагаются на улице 8 Июля. То есть в честь рождения города как автомобильного центра названа одна из центральных улиц, а улицы Дня рождения города как исторического события 18 ноября в городе нет. Изменение образа города наглядно прослеживается в книгах, посвященных Миассу. Первая книга о городе появилась к 200-летию в 1973 году. И ее появление тесно связано с многолетней деятельностью двух краеведов города. Интересно отметить, что первые биографы города – П.М. Шалагинов и В.В. Морозов – занимались «любимым делом» только после выхода на пенсию. Петр Михайлович Шалагинов с 1955 года (будучи уже пенсионером) работал в Миасском краеведческом музее штатным научным сотрудником. Собирая документы по истории Миасса, он работал в архивах Москвы, Златоуста, Свердловска, Челябинска, Троицка, Оренбурга, что позволило наладить в музее учет научной документации по историографии Миасса. Написал более 50 статей и лекций по местному краеведению. К 200-летию Миасса он закончил свой основной рукописный труд «Монография о Миассе». Этим архивом пользовался известный миасский краевед В.В. Морозов при написании своей книги «Город в золотой долине». Если для П.М. Шалагинова Миасс был любимым, но не родным городом, то для Василия Владимировича Морозова Миасс был городом детства и знал он его прекрасно. Книга В.В. Морозова о Миассе вышла в серии «Города нашей области». Первое издание было напечатано тиражом 15 тысяч экземпляров и продавалось по цене 17 копеек. В первом издании книги 127 страниц (5,6 печатных листов), 9 основных глав. По объему самые большие «Становление власти советов» (29 страниц), «Годы первых пятилеток» (30 страниц), «В тылу и на фронте» (29 страниц), то есть из 127 страниц описания 200-летней истории города 88 страниц (70% объема) посвящены годам с 1917 по 1945. А история становления города и ее «золотые» страницы уместились в 24 страницы текста (18% объема). Развитию города после 1945 года посвящено две главы – «Город сегодня» и «У карты нового Миасса». Образ города дополняет цветная обложка книги. На лицевой стороне помещена фотография с изображением 9-этажных домов, асфальтовой дороги и машины «Москвич». На обратной стороне фотография автомобиля «Урал». Образы простые и понятные, полностью соответствуют образу «советского» города 1970-х годов. Миасс – современный промышленный город, выпускающий прекрасные машины «Урал», труженики города живут в современных высотных домах. Заасфальтированные дороги однозначно воспринимаются как символ дороги в светлое будущее. Особое внимание к асфальтовым дорогам становится понятным, когда читаешь воспоминания уроженца Миасса Н. Богачева: «До конца 1950-х гг. в Миасской округе не было дорог, а лишь одни, так сказать, направления. Миасская долина хоть и золотая, но это пойма реки Миасс и всех ее притоков, сплошные торфяники, болотистая низина, совершенно непроезжая в ненастье и еле проходимая в засушливую пору» [2:57]. Первого тиража книги хватило буквально на год. Второе издание, переработанное и дополненное, было выпущено в 1976 году тиражом 10 тысяч экземпляров и продавалось по 21 копейку. В этом варианте книги уже 11 основных глав, были добавлены главы «На путях научнотехнического прогресса», «Деятели науки и культуры». К 210-й годовщине города вышло третье, переработанное, дополненное, прекрасно оформленное, в твердом переплете издание книги «Город в золотой долине» тиражом в 25 тысяч экземпляров [9]. Первые шесть глав были даны практически без изменений, сделаны небольшие добавки, убраны ошибки. А послевоенная история города была серьезно дополнена и составляла 5 глав: «У карты нового Миасса», «Этапы культурной революции», «Край заповедный», «Славные имена», «Деятели науки и культуры». В первом издании глава «Славные имена» уже присутствовала, но сведения были только о героях революции, гражданской и Великой Отечественной войн. В новом издании появились дополнительные параграфы «Члены правительства» и «Почетные граждане города». Важнейшей «добавкой», является глава XI «Деятели науки и культуры», где были даны сведения об ученых, писателях, поэтах, художниках города. На протяжении 25 лет книга В.В. Морозова была основной и практически единственной книгой о городе Миассе. Ситуация изменилась, с когда выпуском в «местной» Миассе появилось литературы существенно издательство «Геотур», учрежденное частными лицами (1994 год). Основной учредитель и генеральный директор – заместитель директора Ильменского заповедника по экологическому просвещению, кандидат технических наук Г.В. Губко. Издательство специализируется на выпуске научной, научнопопулярной, учебно-методической, духовной литературы, выпускает в свет поэтические сборники и литературу для детей. В издательстве вышло более 20 книг, посвященных истории и людям Миасса, уникальному природному комплексу в его окрестностях. «Геотуром» были выпущены такие книги, как «Мой приветливый город Миасс», «Миасс. Энциклопедический словарь», «Миасское золото», несколько десятков сборников миасских поэтов, краеведческих сборников. Перечисленные выше книги о городе дают новое прочтение образа города: «Миасс – город золотопромышленников в XVIII-XIX вв., автомобилестроителей и ракетостроителей в XX в., расположен среди красивейших отрогов Уральских гор, вдоль «золотой» долины реки Миасс, по берегам многочисленных озер, у Ильменского государственного заповедника. Уникальное сочетание богатой истории, развитой промышленности и прекрасно сохранившегося природного комплекса» [8]. А наиболее поэтическим и запоминающимся становятся слова Н.В. Богачева: «А город-то – вот он, живой и неповторимый, на солнечной стороне Ильменского хребта» [2:3]. С 2000 года наиболее важным направлением развития Миасса стало обеспечение его инвестиционной привлекательности. Появляется новая формула образа города: «Город Миасс «уникальный, живой город, где сохранена и работает промышленность, развивается малый и средний бизнес» [4:4]. По инициативе администрации города к 230-летию Миасса была проведена научно-практическая конференция, по материалам которой издан сборник «Город Золотой долины». Авторы пытались осмыслить 230летнюю историю города, высказывали оптимистические прогнозы его развития в будущем. Миасс не получил статус наукограда, но в третье тысячелетие он вошел с новым образом: «Миасс – город спортивный. Лыжники и конькобежцы, боксеры и легкоатлеты достойно представляют город на российских и зарубежных соревнованиях. Туризм, парусный спорт, горные лыжи – эти виды спорта развиваются и приносят известность Миассу», «Город, в котором хочется жить» [4:5]. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. Абакумова Г. Планета Миасс и ее спутники // Российская газета. 2006. 10 октября. С.27. Богачев Н.В. Миасцы, мои современники. – Миасс: Геотур, 2000. – 120 с. Весновский В.А. Иллюстрированный путеводитель по Уралу / Изд. первое. – Екатеринбург: Тип. «Урал. жизни», 1904. – 442 с. Город Золотой долины. Материалы научно-практической конференции / Администрация г. Миасса, комитет по деловой культуре при Южно-Уральской торгово-промышленной палате. – Челябинск, 2004. – 87 с. Истоки: Сборник – Миасс; Геотур, 2007. – 183 с. Итоги Всероссийской переписи населения. 2002 г.: т.1. Численность и размещение населения. – М.: ИИЦ «Статистика России», 2004.– С. 574. Миасс. Энциклопедический словарь. – Миасс: Геотур, 2003. – 576 с. Мой приветливый город Миасс / Сост.: Наумова Г.М., Соколова 3.А. и др. Под ред. Губко Г. В. – Миасс: Геотур, 1998. – 400 с. Морозов В.В. Миасс – город в золотой долине. К 200-летию со дня основания Миасса (1773–1973). – Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1973.– 127 с. Челябинская область: энциклопедия / Гл. ред. К.Н. Бочкарев. Т.4. – М–О. – Челябинск: Каменный пояс. 2005.– 832 с. Сведения об участниках конференции: 1. Акимов Сергей Сергеевич (Нижний Новгород) – ст. преподаватель кафедры культурологии, истории и древних языков Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова; Свирина Наталья Владимировна (Нижний Новгород) – ассистент кафедры истории, религии и культуры исторического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2. Анчиков Александр Павлович (Нижний Новгород) – главный специалист отдела туризма и краеведения, действительный член Русского географического общества; Горбунова Ирина Геннадьевна (Нижний Новгород) – ученица 11 класса МОУ СОШ № 187 г. Н. Новгорода. 3. Баланчук Ольга Евгеньевна (Йошкар-Ола) – к.ф.н., доцент кафедры русской и зарубежной литературы Марийского государственного университета. 4. Богаткина Маргарита Григорьевна (Казань) – к.ф.н., доцент кафедры русской литературы Казанского Федерального (Приволжского) университета. 5. Ваганова Наталья Вячеславовна (Нижний Новгород) – к.ф.н., ст. преп. кафедры английского языка для гуманитарных специальностей Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 6. Варенцов Сергей Юрьевич (Нижний Новгород) – историк, выпускник исторического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского и Академии МВД РФ 7. Варенцова Лариса Юрьевна (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры истории России и краеведения досоветского периода Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 8. Воскресенская Наталия Александровна (Нижний Новгород) – ст. преподаватель кафедры зарубежной филологии Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского, аспирант кафедры русской литературы. 9. Галай Юрий Григорьевич (Нижний Новгород) – зав. каф. конституционного и административного права Нижегородского филиала ГУ-ВШЭ, д.ю.н., к.и.н., профессор, председатель общества «Нижегородский краевед». 10. Гендлер Ирина Васильевна (Тюмень) – к.ф.н., доцент кафедры общего языкознания Тюменского государственного университета, Институт филологии и журналистики. 11. Глухова Татьяна Ивановна (Нижний Новгород) – доцент межфакультетской кафедры гуманитарных дисциплин УРАО НФ. 12. Горенинцева Валентина Николаевна (Томск) – к.ф.н., кафедра романо-германской филологии Томского государственного университета. 13. Егорова Наталия Павловна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры историографии и источниковедения Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 14. Ершова Алина Андреевна (Казань) – аспирант Казанского (Приволжского) федерального университета. 15. Жданова Елена Александровна (Нижний Новгород) – аспирант, ассистент кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 16. Житенев Александр Анатольевич (Воронеж) – к.ф.н., доцент Воронежского государственного университета. 17. Иванова Галина Анатольевна (Киров) – к.ф.н., доцент кафедры русского языка Вятского государственного гуманитарного университета. 18. Изумрудов Юрий Александрович (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры русской литературы XX века Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 19. Киреева Ирина Васильевна (Нижний Новгород) – д.ф.н., профессор кафедры журналистики Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 20. Клименко Людмила Павловна (Нижний Новгород) – д.ф.н., профессор кафедры сравнительного исторического языкознания и современных славянских языков Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 21. Козминская Елизавета Александровна (Нижний Новгород) – ст. преподаватель кафедры философии и социальных наук Волжской государственной академии водного транспорта. 22. Комарова Мария Ивановна (Урень) – директор Уренской муниципальной районной централизованной библиотечной систем. 23. Кудрина Людмила Евгеньевна (Нижний Новгород) – главный библиограф информационно-библиографического отдела Нижегородской государственной областной научной библиотеки им. В.И. Ленина; Селезнева Людмила Петровна (Нижний Новгород) – ведущий библиограф информационно-библиографического отдела Нижегородской государственной областной научной библиотеки им. В.И. Ленина. 24. Кулинич Лада Витальевна (Нижний Новгород) – ассистент кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 25. Курбакова Елена Викторовна (Нижний Новгород) – к.ф.н., д.и.н., доцент кафедры культурологии, истории и древних языков Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. 26. Курзина Елена Сергеевна (Нижний Новгород) – ассистент кафедры русской литературы, зав. лабораторией палеославистических исследований Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 27. Курочкина-Лезина Алла Вячеславовна (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры русской литературы Нижегородского государственного педагогического университета. 28. Логинов Антон Леонидович (Нижний Новгород) – аспирант кафедры зарубежной литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 29. Луканов Александр Николаевич (Нижний Новгород) – директор музея Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. 30. Луканова Лидия Сергеевна (Нижний Новгород) – соискатель кафедры журналистики Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 31. Макаревич Ольга Владимировна (Нижний Новгород) – аспирант, ассистент кафедры русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 32. Малкова Ирина Геннадьевна (Миасс) – к.и.н., искусствовед, доцент Южно-Уральского государственного университета. 33. Мареева Елена Евгеньевна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры архитектурного проектирования Нижегородской государственной архитектурно-строительной академии. 34. Минеева Инна Николаевна (Петрозаводск) – к.ф.н., доцент кафедры литературы Карельской государственной педагогической академии. 35. Мякишева Татьяна Владимировна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 36. Никольский Евгений Владимирович (Москва) – к.ф.н., доцент кафедры истории культуры Московского университета геодезии и картографии. 37. Николаичева Светлана Сергеевна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 38. Пантелеева Елена Андреевна (Москва) – магистрант Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина; Фатеев Дмитрий Николаевич (Москва) – к.ф.н., доцент Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина. 39. Пименова Вероника Римовна, Ясь Людмила Павловна (Орск) – преподаватели Орского колледжа искусств. 40. Поджидаева Ирина Евгеньевна, Рождественская Дина Николаевна (Нижний Новгород) – сотрудники библиотеки Нижегородской государственной архитектурно-строительной академии. 41. Прощин Евгений Евгеньевич (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры классической русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 42. Пугачев Вадим Игоревич (Нижний Новгород) – аспирант кафедры журналистики Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 43. Самыличева Надежда Александровна (Нижний Новгород) – аспирант, ассистент кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 44. Сандакова Марина Всевлодовна (Киров) – д.ф.н., доцент Вятского государственного гуманитарного университета. 45. Седых Эллина Владимировна (Санкт-Петербург) – д.ф.н., доцент, профессор кафедры лингвистики и перевода Санкт-Петербургского Института внешнеэкономических связей, экономики и права. 46. Сенюткина Ольга Николаевна (Нижний Новгород) – д.и.н., профессор кафедры культурологии, истории и древних языков Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. 47. Стряпихина Анна Александровна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры истории России Нижегородского государственного педагогического университета. 48. Субботина Мария Александровна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 49. Таланова Анна Николаевна (Нижний Новгород) – к.ф.н., зав. Центром литературного краеведения Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 50. Тернова Татьяна Анатольевна (Воронеж) – к.ф.н., доцент, ст. научный сотрудник кафедры русской литературы ХХ века Воронежского государственного университета. 51. Труфанов Александр Юрьевич (Нижний Новгород) – к.и.н., сотрудник аппарата Законодательного Собрания Нижегородской области. 52. Тулякова Анастасия Андреевна (Нижний Новгород) – студентка филологического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 53. Тюхалкина Анна Фёдоровна (Урень) – главный библиотекарь Уренской муниципальной районной централизованной библиотечной системы. 54. Уртминцева Марина Генриховна (Нижний Новгород) – д.ф.н., профессор кафедры русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 55. Федорова Светлана Витальевна (Йошкар-Ола) – доцент кафедры русской и зарубежной литературы Марийского государственного университета. 56. Федосеева Полина Викторовна (Нижний Новгород) – магистрант кафедры фольклора Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 57. Фролова Анна Васильевна (Воронеж) – к.ф.н., доцент кафедры русской литературы ХХ века Воронежского государственного университета. 58. Шеваренкова Юлия Михайловна (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры фольклора Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 59. Шевцова Диана Михайловна (Нижний Новгород) – к.ф.н., доцент кафедры теории и методики обучения русской словесности Нижегородского государственного педагогического университета. 60. Шумилова Анна Владимировна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 61. Юган Наталья Леонидовна (Луганск, Украина) – к.ф.н., доцент кафедры всемирной литературы Луганского национального университета им. Тараса Шевченко. 62. Янина Полина Евгеньевна (Нижний Новгород) – аспирант кафедры русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского, лаборант Центра литературного краеведения ННГУ.
