Г.И. ФЕДОРОВ, В.В. ГРУЗИН ХУДОЖЕСТВЕННОЕ НОВАТОРСТВО ПРОЗЫ О ВОЙНЕ

Г.И. ФЕДОРОВ, В.В. ГРУЗИН
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ НОВАТОРСТВО ПРОЗЫ О ВОЙНЕ
(некоторые заметки)
Как типизируются герои в прозе о войне? Каковы принципы их художественной
типизации? Проблема эта литературоведами Урало-Поволжья освещена крайне
недостаточно. В числе работ, делающих заявку на глубокое и предметное ее исследование, можно, пожалуй, назвать лишь статью марийского критика А.А. Васинкина «Постижение глубин человеческого характера: концепция личности в современной прозе о войне». Сущность этой концепции в его понимании сводится к
следующим составляющим: ответственность человека перед историей, его способность действовать в экстремальных условиях, познание героя в условиях конкретно-исторического времени и т.д. Однако и эта работа практически выливается в
анализ жанрового содержания прозаических и поэтических полотен. Причем причины, определяющие данное содержание, исследователь так и не обнаружил.
Справедливости ради можно назвать книгу чувашского критика Н.С. Дедушкина «Чувашская литература периода Великой Отечественной войны 19411945 гг.». Однако и она является, по сути, очерковым, критико-библиографическим обзором литературы на заданную тему. В ней отсутствуют какие-либо
теоретические находки и методологические разработки.
Литературоведы (как русские, так и национальные), обратившиеся к названной проблеме, единодушны в том, что прозаики художественное изучение
военного лихолетья (особенно на раннем этапе) начинают повествование с отображения мирного, довоенного времени и лишь потом, в ходе развертывания
сюжета приступают к изображению критических ситуаций и исторических катаклизмов. На первый взгляд, мысль эта чрезвычайно проста, но в процессе анализа прозаических полотен она обретает весьма продуктивные методологические ориентиры.
В самом деле, герой художественных произведений 1920-1930-х годов
нередко «оживлялся» только сюжетом: конфликт романов и повестей был
внешним, взятым из социальной действительности в его эмпирической сущности, персонаж в силу этого являлся субстанцией социологизированной, идеологической. Война, ставшая символом крупного слома хода общественного развития, поставила людей в тяжелые, катастрофические условия. На смену герою
идеологическому пришел человек, живо переживающий личную и общую трагедию, персонаж-очевидец страшных событий.
По мнению башкирского литературоведа С.Г. Сафуанова, это обстоятельство приводит писателей к созданию схожих сюжетных перипетий, одинаковых
жанровых моделей (чаще всего это очерки, портреты-очерки, короткие рассказывоспоминания и т.д.), к лепке абстрактно-плакатных образов воинов [7, с. 162].
Утверждение это спорно. Пожалуй, вернее высказывание известного литературоведа И.Н. Крамова. Рассказы военных лет, по его мнению, дают «довольно ясное представление о характере прозы, появившейся в непосредственной близости от описанных в них событий, в землянке, или в блиндаже». Писатель находится «во власти неостывших впечатлений», «он близок к документальной зарисовке», «факт превосходит вымысел», основа его – достоверность [6, с. 87].
Действительно, слово героя-очевидца – это слово воспоминающее, психологическое, оно связано с впечатлениями от встреч с врагом, от напряженного пребывания в критической ситуации. Очерк, рассказ, зарисовка, повесть пересыпаны
неожиданными поворотами повествовательной линии, невероятным, парадоксальным сюжетом, ярким переосмыслением воспоминаемого. Такой герой уже
сам оживляет сюжет, сам диктует новации в области жанра.
Разве не с этим встречаемся в повести башкирского прозаика М. Карима
«Помилование», повествующей о безвинно расстрелянном (якобы за дезертирство) молодом солдате Любомире Зухе? Воспоминание лейтенанта Янтимера Байназарова об этом событии – основа сюжета, именно он осуществляет «суд памяти» (Е. Исаев) над капитаном-гэбистом Казариным, воплотившим в себе дикие
изломы истории XX в., нарывы культовских перегибов. Предметом пристального
внимания Карима стало поверхностно-равнодушное отношение Казарина к людям, ограниченное, культовское понимание им общественного долга перед отечеством и историей.
Сопоставительная сшибка прошлого с настоящим, военного с мирным в
этом смысле весьма принципиальна: она обнажает в человеке те силы, которые
до определенной поры «присутствовали» в нем в «дреме». «То, – пишет
Е.Н. Горбунова, – что открывалось перед войной как реальная возможность,
предстало ныне как реальная действительность» [3]. В Байназарове такая «действительность» проступила не только как частное воспоминание, а как память историческая. И это стало возможным потому, что лейтенант не был какой-то легендарной, романтической личностью, он был обыкновенен.
Становление обыкновенного человека настоящим героем или мерзавцем,
подлецом – вот что является признаком сюжетно-жанрового обновления прозы.
Сюжет создается персонажем как бы переступившим порог обыденности. Действующим лицом, которое приходит в прозу уже готовым, как сложившийся
характер, приходит для проверки крепости духа. Не то же самое разве происходит в повести чувашского прозаика «Зеленое золото» А. Артемьева? Валентин Актаев, попавший в плен к немцам, оклевещен сослуживцем. В деревне
все же семью Актаевых знают как сверхпорядочную, и мысль о предательстве
Актаева для многих тут абсурдна. Вот эту «готовую порядочность» и хочет выявить, укрупнить повествователь, ведущий свою речь запальчиво и полемично.
В ходе такого развертывания сюжета создается концепция социально активной личности. Герой намного превышает свою персонажную сущность, чувства
и мысли его – это ощущение великой «связи времен». В литературе, таким образом, на авансцену выходит непрерывность движения памяти солдата, сознание
персонажа в ходе этого скрепляет времена, раздвигает границы исторических
эпох. Взаимоотношения истории и человека в силу этого обнаруживают новые
грани именно через сопоставление военной поры с довоенной жизнью.
Такое качественное обновление прозы, естественно, произошло не сразу. В
первые годы войны чаще писались очерки, рассказы, зарисовки, маленькие повести, очерки-рассказы. В этих произведениях преобладала поэтика документальной достоверности, писатели больше доверяли свидетельству очевидца. Из
этого рождались такие очерки, как «Павел Лаптев» И. Тукташа, «Пулеметчик
Иван Смирнов» К. Турхана, «Двадцатилетний капитан» Л. Агакова и т.д. Как
явствует уже из названий таких сочинений, в центре внимания прозаиков нахо-
дятся отдельная личность, его духовная биография, цементирующие художественное мировидение автора, его участливое отношение к своему герою.
В чем же все-таки новаторское начало в этих очерках и рассказах? В том,
что повествовательное слово становится сжатым, кратким, художественное его
движение регулируется образной логикой раскрытия характера героя. Часто рассказы, очерки и повести строятся как монолог главного действующего лица, поэтому порой они субъективны и исповедальны, насыщены психологическими
движениями личности.
И это не случайно. Концентрация художественного внимания и эстетического напряжения автора на герое тесно связана с особенностью конкретноисторического времени, эпохой общественных катаклизмов и катастроф.
В такие годы (собственно, и война была таким катаклизмом) на передовые
позиции всегда выходят очерк и рассказ, они являются предвестниками освобождения литературы от мертвых идей, отживших традиций. Именно осознание
острой необходимости перемен и вызвало к жизни жанры очерка и рассказа,
призванные обновить поэтическое содержание романа и повести. Но состоялось
это значительно позже, лишь в 1960-1980-е годы, в которые были созданы романы чувашских писателей Л. Агакова («Надежда»), В. Алендея («Три сына, три
невесты» и «Пчелка золотая»), татарского прозаика А. Абсалямова («Вечный
человек»), башкирского автора М. Карима (повесть «Помилование») и т.д.
Своеобразны, например, по своей жанровой структуре романы В. Алендея.
В основу «Пчелки золотой» легла история духовных падений и взлетов бывшего
фронтовика Улатти, пристрастившегося к алкоголю потому, что, как ему казалось, сельчане не признают его фронтовых заслуг. Еще интересней жанровая
природа «Трех сыновей, трех невест». В романе как бы через воспоминание
старухи Праски о трех погибших на войне сыновьях обрисованы фронтовые
дороги Кирилла, Павла и Коли. Зримо показана их мирная жизнь, нехитрый
опыт обретения ими навыков крестьянского труда, напряженные батальные
сцены жарких боев и т.д. История каждого героя создает как бы отдельную повесть, в чем-то самостоятельную и относительно автономную. Роман поэтому читается как произведение, написанное в форме цикла, состоящего из трех повестей.
Основными приемами показа героев, безусловно, являются не только анализ
мирной и военной биографии отображаемого человека, не только поиск в обыкновенной личности скрытых резервов, не только исследование того, как простое воспоминание вдруг оборачивается гражданской, исторической памятью, принципом
скрепления времен, но и яркий контраст, резкое и рельефное противопоставление
темных и светлых сторон жизни. Важен опыт и таких писателей, как башкир М.
Карим, чуваши З. Нестерова («И мужчины плачут»), Л. Таллеров («Шеремет»),
марийская писательница З. Каткова и др., сумевших увидеть светлые стороны в
человеке, от которого отказалась власть, обремененная однобокими и ограниченными представлениями о роли личности в истории.
Достоверность и как бы документальность (письмо под документ, опора на
опыт души персонажа) показа таких героев помогли читателю разобраться в том,
что воплощенная личность не является односторонним и однобоким существом.
Поэтому открытие военной прозы заключается и в том, что она отказалась от
приема поверхностной, идеологической характеристики создаваемых образов.
Большую помощь в этом оказала не абстрактность воплощаемых сцен и ситуаций,
а живая жизнь труженика войны и тыла, анализ окопных будней солдата и т.д.
З. Каткова, к слову, исследует природу души осужденного человека, который
оказывается не растерял золотые россыпи души, война «обнаружила» в нем человека, по-настоящему ответственного за себя и других. Сходным образом обстоит
дело в романе Л. Таллерова (рубеж XX и XXI вв.) «Шеремет», в котором прослеживается судьба рода Шереметьевых (деда, отца, сына), отвергнутых властью.
Вступает в свои права историческая антитеза: тотальная и всеобъемлющая. На одной стороне – догматики и узколобые комиссары, особисты-гэбисты, затрядотряды, нацелившие дула орудий на своих соотечественников (чтоб не смели отступать). На другой – биографии трех представителей одного рода, мытарства и тяготы их жизни, искореженной властью. Роман поэтому в чем-то близок «Трем сыновьям, трем невестам» В. Алендея и тоже читается как цикл хлестких, полемистических повестей, посвященных каждому герою по отдельности.
Еще рельефнее контраст проступает в повестях А. Артемьева; чем ярче в них
идеализируемые, светлые герои, тем темнее (и даже карикатурнее) герои отрицательные. В названной уже повести «Зеленое золото», к примеру, образ Валентина
Актаева неуклонно нарастает в своей праведной, истовогражданской силе. Аюхин
же вырисовывается пропорционально этому как законченный трус и подлец. Антитеза Артемьева так же глобальна и всепроникающа, как и контраст в произведениях Л. Таллерова, З. Нестеровой, она фактически основная составляющая жанровой
природы повестей Артемьева.
Концепция социально активной личности, вырабатываемая на такой основе, подводит читателя к осмыслению панорамно-объемной взаимосвязи истории и человека, человека и власти, выявляет в персонаже совершенно невиданные до сих пор грани характера. Резкий слом спокойного прошлого, трагическое дыхание новой эпохи антитетично сталкивает людей с разной жизненной конституцией, способствует показу героев с самой различной типологией. Это, естественно, и отвергнутый и выключенный из жизни советской властью
род Шереметьевых, это особист хладнокровной выделки Казарин (Карим), это
трусливый дезертир Андрей Гуськов («Живи и помни» В. Распутина), это Андрей Соколов, вобравший в свою историческую память жизненный индекс миллионов (Судьба человека» М. Шолохова), яркий и мужественный Актаев (Артемьев) и т.д.
Сообразно с этим меняется, «испытывается» форма художественной речи.
Порой она – исповедь перволичного рассказчика (повесть А. Артемьева «Большая Медведица»), иногда – хроника дневниковых записей (повесть А. Алги «На
чужбине»), часто – повествование от третьего лица, но с опорой на опыт души
героя («Помилование» М. Карима), нередко – как бы воспоминание героя, который, казалось, в сюжете произведения и не участвует, тем не менее цементирует
все художественные составляющие произведения («Три сына, три невесты»
В. Алендея). Герой, превосходящий свою персонажность, объемлет огромные
географические пространства, великие временные параметры. Так, романы «И
мужчины плачут» З. Нестеровой, «Шеремет» Л. Таллерова разворачивают события, происходящие на протяжении целого столетия, пронизывают практически
всю так называемую советскую историю.
Во всем этом характерно проявляется огромная новаторская роль военной
прозы, ставшей, по меткому выражению известного литературоведа А.Г. Бочарова, целым континентом, материком, архипелагом [1]. В русской литературе
явление это вылилось в феномен, называемый «военной прозой». Литературы
Урала и Поволжья не создали такого огромного пласта, тем не менее опыт прозы
о войне имеет принципиальное значение для изучения художественной методологии повествовательных форм словесной культуры. Опыт этот требует внимательного и скрупулезного изучения.
Литература
1. Бочаров А.Г. Военная проза // Современная русская советская литература: В 2 ч. М.: Просвещение, 1987. Ч. 2.
2. Васинкин А.А. Постижение глубин человеческого характера: концепция личности в современной прозе о войне // Марийская литература и искусство развитого социализма. Йошкар-Ола:
МарНИИ, 1984.
3. Горбунова Е.Н. Перед лицом новой действительности: Заметки о литературном взаимодействии. М.: Сов. писатель, 1974.
4. Дедушкин Н.С. Чувашская литература периода Великой Отечественной войны 1941-1945
гг. Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1962.
5. Ершов Л.Ф. Основные тенденции современной русской прозы // Жанрово-стилевые поиски
советской литературы 70-х годов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1981.
6. Крамов И.Н. В зеркале рассказа. М.: Сов. писатель, 1986.
7. Сафуанов С.Г. Межнациональные связи башкирской литературы. М.: Наука, 1979.
ФЕДОРОВ ГЕОРГИЙ ИОСИФОВИЧ родился в 1942 г. Окончил Чувашский государственный педагогический институт им. И.Я. Яковлева. Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой культурологии Чувашского государственного университета. Область научных интересов – литературоведение, теоретическая история литературы. Автор более 150 научных статей,
из них 8 монографий, 6 учебных пособий.
ГРУЗИН ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Окончил Чувашский государственный университет. Аспирант кафедры культурологии. Область научных интересов –
военная проза. Автор 3 научных статей.