Новая Немига литературная
реклама
№4 (2012) Учредитель, редакция и издатель журнала : ООО «Витпостер» Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич Редакционная коллегия: Анатолий АНДРЕЕВ Глеб АРТХАНОВ протоиерей Павел БОЯНКОВ Алексей ВАРАКСИН Иван ГОЛУБНИЧИЙ (Москва) Светлана ЕВСЕЕВА Николай КОЗЛОВ Николай КОНЯЕВ (Санкт-Петербург) Владимир МАКАРОВ Валентина ПОЛИКАНИНА Елена ПОПОВА Иван САБИЛО (Москва) Валерий Сдобняков (Нижний Новгород) Александр СОКОЛОВ Сергей ТРАХИМЕНОК Юрий ФАТНЕВ МИНСК СОДЕРЖАНИЕ ПОЭЗИЯ ЛЕОНИД МАТЮХИН Речь над сломанным краном. Поэма ............................................ 3 ПРОЗА НИКОЛАЙ КОНЯЕВ Император преображенного царства. Роман ............................... 6 ПОЭЗИЯ АНДРЕЙ ФАМИЦКИЙ Жизнь попробуй на вкус. Стихи .................................................... 83 ПРОЗА ИНЕССА ГАНКИНА Мгновения. Повесть ............................................................................. 86 ПОЭЗИЯ ВЯЧЕСЛАВ БЕЛЬТЮКОВ Не дается Родина случайно. Стихи ............................................ 107 ПРОЗА ЮРИЙ ЮЛОВ Тварь. Номенклатурная фантазия .................................................. 109 ПОЭЗИЯ ИЛЬЯ ГУРЕВИЧ Звезда надежды и тревоги. Стихи ............................................. 116 ЖАННА ТУМИЛОВИЧ Наши с тобой минуты. Стихи ....................................................... 122 ПРОЗА АНАТОЛИЙ БЕЛИНСКИЙ Половинка и Маковей. Рассказ ...................................................... 126 ПОЭЗИЯ НАТАЛЬЯ ИВАНОВА Место силы. Стихи ............................................................................. 138 СОФИЯ МАКАРЕВИЧ Падающая звезда. Стихи ................................................................. 140 ПРОБА ПЕРА ОЛЬГА КИСЛОВА Память. Стихи ....................................................................................... 143 ИСКУССТВО ЛЮДМИЛА АРТАМОНОВА-ЛУЦЕНКО АРТАМОНОВА ЛУЦЕНКО И здесь, и там. (Продолжение) .................................................. 145 ПУБЛИЦИСТИКА СВЕТЛАНА КРЯЖЕВА От Аустерлица до Бородино ............................................................ 180 ЧАСОВНЯ ПРОТОИЕРЕЙ ПАВЕЛ БОЯНКОВ Преподобный Сергий Радонежский и его время .................. 185 Муж и жена в Новом Завете ....................................................... 188 ПУБЛИЦИСТИКА КИРИЛЛ АВЕРЬЯНОВ Происхождение названия «Белая Русь» .................................... 193 АРМИЯ ВЛАДИМИР МАКАРОВ Дисциплина и армия. (Окончание) ............................................... 201 Издание безгонорарное Адрес редакции: 220030, г. Минск, пл. Независимости, подземный переход № 9, павильон № 4, тел. 220-20-40. ДЛЯ ПИСЕМ: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. Стильредактор Г.В. Ширкина. Ширкина Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ. Свидетельство о регистрации № 1348 от 03.05.2010. Подписано в печать 07.08.2012. Формат 70х100/16. Бумага офсетная. Усл.-печ.л. 16,61. Уч.-изд. л. 12,87. Тираж 1000 (1-й з-д 1–400) экз. Зак. № 5. Цена договорная. Отпечатано на ризографе ООО «ВИТпостер». Свидетельство № 190482614 от 25.09.2003. © «Новая Немига литературная», № 4, 2012 ПоэзиЯ Леонид МАТЮХИН Речь над сломанным краном ПОЭМА 1 Давненько в окнах огоньки потухли, И как-то разом почки ив набухли, А я торчу, торчу себе на кухне. И кран течет… И ржавая вода… Морозы в мае о себе заявят, И на ночь тишь свои капканы ставит. Луна, как полуночница, гуляет, И небо ставит звезды-невода. 2 Как недоходно в статусе поэта! Не водится здесь звонкая монета, Зато долги… Да скучная диета, Да скучные и теща, и жена. Весь двор влюблен в красавчика Делона. В книжонках – секс… А на меня с балкона Глядят, как на какого-то шпиона… Не перестроюсь, кажется – хана! Леонид Матюхин 4 3 Мне б поумнеть – да как-то не случилось, Душа в служанках быть не согласилась. Пытался как-то раз – не получилось: Душе, панове, волю подавай! А в остальном как будто все в порядке: Исправно поливаю летом грядки, Пишу стихи, играю с веком в прятки И ветхий ремонтирую сарай. 4 Когда борщец наварист и с душою, Когда семейство за меня горою, Когда кредит бессрочный мне откроют– Гляди, как я умею говорить! Как теремок – простецкая квартира С великим чудом теплого сортира… И таракан – ну до чего проныра, Всем миром подлеца не изловить. 5 Мне кажется, я жизни недостоин: Вне партий… И к вину не очень стоек, Не вышибу всё из башки простое – От «измов» наслаждения не жди. Великий праздник похорон, поминок, Великий плач враз обедневших «жинок» – По темечку шарахнул дикий рынок, В обнимку с безработицей ходи! 6 Из прошлого не вырваться мне плена. Судьбу мою, как палку, об колено… И так похолодало во Вселенной, Что если б не любви моей звезда!.. Торчу на кухне, ямбы сотворяю, И тараканьи печенки слагаю, И тараканов в гости принимаю… Из крана каплет ржавая вода. 7 По статусу я вроде безработный… Дам интервью – пускай и неохотно. И если я товарищ второсортный, Но трудоблудье, братцы, не по мне! Я антипод всевластных генералов… Дерзить мастак – где косо, криво, вяло, А в остальном я безобидный малый В моей не самой рыночной стране… 8 Меня в «сегодня», видимо, не ждали… За атеизм медальку б – да не дали… В дележке благ – «крутые» обогнали. Уймись хоть ты, неугомонный кран! Куда деваться бедному поэту? Долги, налоги – просто спуску нету! Хоть сам печатай звонкую монету… Вода – в кастрюле, в голове – туман… 9 Я стар. Я мудр. Я будто из архива Том бытия, начертанный курсивом. Гляди, как по-стрекозьему красивый Заглавной буквы верхний завиток! А впрочем нет, в архив мне рановато, Мне не дадут бездельничать ребята… И по сей день дубасит, как когда-то, Тревог моих отбойный молоток. 10 При партбилетах люди проще жили, Детишек пионерией «крестили», В церквушке сельский склад соорудили, А вместо Бога – бородатый Маркс… О, чую я, как с верою отстали! Ислам грозит, боевики достали, А православнее нисколечко не стали, Хоть все творилось «в интересах масс». 11 Распад, разлад, разброд вокруг лютуют, А пьянь и рвань все в ту же дудку дуют, Мол, «новые» условия диктуют, Мол, указуют Сити, Уолл-Стрит… Курс совести… На пунктов сто упала! И так дороговизна всех достала, Что общество как будто осознало: Держава не в ту сторону рулит. 12 По махонькой махнув марихуаны, В союз объединились наркоманы, В заложниках – губернии и страны… И надо ж, не ломается игла! А я к такому свинству не привычен, Сжигаю нервы, как коробку спичек. А ямбам дела нет до райских птичек, Не в нюх им бездорожие и мгла! Речь над сломанным краном 13 А тут еще устроили «вендетту»… Какой подлец придумал кару эту: Уютную, зеленую планету – Мою планету! – СПИДом заразить? Не скептик я, но скепсис понимаю, А пессимистов напрочь отметаю… Один закон приемлю, принимаю: Закон Любви – и по нему мне жить. 14 Привет, привет, великая Россия! Ты для меня – как божий глас, мессия! Твоих дорог, тропинок помесил я… А сколько мял и суглинков, и глин! Россия! Русь! Я горд твоим умельством Лететь, как «скорый» в новизну по рельсам! И мне не жаль, что всемогущий Ельцин – Бесславный оказался господин. 15 Сограждане, панове белорусы! Судить, кто прав, конечно, не берусь я. Но узы муз, связующие с Русью, Свернете шею – если разорвать! Я, белорус, Москве не строил глазки, Тянул свой воз в одной с Россией связке К достатку по шальным дорогам тряским. И рать у нас одна – святая рать! 5 16 Который год живу я не по Марксу. Забыты споры, есть ли жизнь на Марсе? Ворчу на «зайца», огрызаюсь «баксу»… Куда нас всех тот рынок заведет? И все-таки я есть, я существую, Не лгу, не прогибаюсь, не ворую, Усвоил даже истину простую: Банкротство духа времечко смахнет. 17 Живу сто лет – и вечно, как в погоне За истиной по шпалам в перегоне, А милое местечко Бенякони – Далекая, веселая страна! Бежал, бежал, с усталостью сражался, Плутал в горах, в пустынях обжигался, А оглянулся – навсегда остался, Где домик, груша да прудок без дна… ПрозА Николай КОНЯЕВ ИМПЕРАТОР ПРЕОБРА ЖЕННОГО ЦАРСТВА РОМАН Введение Первый русский император родился ночью. Произошло это 30 мая 1672 года, в день памяти преподобного Исаакия Далматского. Патриарха на Руси тогда не было, потому что Иоасаф II скончался 17 февраля, а новгородского митрополита Питирима избрали патриархом только 7 июля. По обычаю, принятому у русских царей, духовник, приходя к новорожденному, сразу нарекал ему имя, считая вперед на восьмой день. «Которого Святого день, и ему то же имя и будет», но сейчас, воспользовавшись тем, что приближался Петров пост, Петром и нарекли царевича, которому предстояло стать первым русским императором. Из-за поста1 и пиршественное торжество заменили малым обедом в царицыной Золотой палате. У стола были бояре, окольничьи, думные дворяне, а в сенях «кормили» священников дворцовых церквей. Государь жаловал всех водкой, гости закусывали коврижками, яблоками и цукатами в патоке. Отец царицы Кирилл Полуэктович Нарышкин и Артамон Сергеевич Матвеев, в русско-шотландтской семье которого и воспитывалась Наталья Кирилловна, были пожалованы в окольничьи, а дяде царицы Федору Полуэктовичу Нарышкину «сказали думное дворянство». 1 31 мая попадало на постный день, пятницу, 1 июня, накануне воскресного дня, тоже не полагалось пировать, а 2 июня наступало уже заговенье перед Петровым постом. Император преображенного царства 7 Большой «родильный» стол в Грановитой палате устроили только месяц спустя, 30 июня, уже после крещения царевича, которое произошло в шесть часов утра в церкви святителя Алексия в Чудовом монастыре. Из угощений, как сообщает в своем исследовании М.М. Богословский, были поданы тогда «коврижка сахарная большая, изображавшая герб государства Московского, другая коврижка сахарная же коричная; голова большая (сахару), росписана с цветом, весом в два пуда двадцать фунтов, орел сахарный большой литой белый, другой орел сахарный же большой красный с державами, весом по полтора пуда каждый; лебедь сахарный литой весом два пуда, утя сахарное литое же весом двадцать фунтов, попугай сахарный литой весом девять фунтов, голубь сахарный литой весом восемь фунтов, город сахарный Кремль с людьми с конными и с пешими, башня большая с орлом, башня средняя с орлом, город четвероугольной с пушками… Все присутствовавшие за обедом были пожалованы еще сахарными блюдами, отнесенными к ним на дом»2. Поскольку у Петра были старшие братья от царицы Марии Ильиничны (Милославской), никто из гостей и не подозревал, что присутствует на крестинах будущего Государя. Ну, а тем, кому довелось дожить до начала самодержавного правления Петра I и до его реформ, предстояло доподлинно удостовериться, какой едкой горечью для страны обернутся сладости родильного стола. Г ЛАВА ПЕРВАЯ Великий вырод был в мужах он именитых, Ни счастьем, ни венцом, но сам собой – велик. Василий Капнист Впрочем, и в 1672 году не очень-то сладко жилось на Руси… Жестоким и страшным расколом Русской православной церкви обернулось затеянное по инициативе «вселенских учителей» исправление церковных книг. Организованные митрополитом газским Паисием Лигаридом и проведенные «бродячими» патриархами Макарием и Паисием Соборы XVII века еще сильнее подорвали авторитет Русской православной церкви. За год до рождения Петра, возложив «чепь на выю», увезли в заточение боярыню Морозову, а в 1672 году, когда уже шла осада Соловецкого монастыря царскими войсками, начались самосожжения старообрядцев. «Светлая Русь потемнела, а мрачный Дон – монах Иов основал тогда пустынь на реке Чире, сделавшуюся новым центром раскола, – воссиял и преподобными отцами наполнился…» В Пустозерской земляной тюрьме огненный протопоп Аввакум приступил тогда к созданию своего «Жития»… 2 М.М. Богословский. Петр I. Материалы для биографии. Москва. Центрполиграф, 2007, с. 14. Николай Коняев 8 1 Однако о староверах больше говорили в теремах царевен, а у Натальи Кирилловны, воспитанной в европейской семье Артамона Сергеевича Матвеева, церковными «дикостями» интересовались меньше… Не стихающие народные волнения, а главное, живые воспоминания о Смуте, когда самозванцы появлялись один за другим, накладывали особый отпечаток на семейный быт русский царей. Никому, кроме самых близких, не полагалось видеть лица царских детей. «Царевичи же, во младых летех, – писал бежавший за границу дьяк Гр. Котошихин, – внегда случися им идти к церкви, и тогдо около их по все стороны несут суконные полы, что люди зрети их не могут, так как и в церкви стоят, люди видети их не могут, кроме церковников, а бывают в церкве завешены тафтою». Так и проходили младенческие годы будущего императора. Колыбель его – «бархат турской золотной, по червчетой земле репьи велики золоты, да репейки серебрены не велики, в обводе морх зелен, подкладка тафта рудожелта, на обшивку ременья бархат червчет веницейский, к яблокам на обшивку объярь по серебреной земле травы золоты с шолки розными» – помещалась в комнате, обитой серебряными кожами. В 1674 году царевичу построили «верхние новые хоромы», где все полы, лавки и подоконники обиты были «сукном червчатым амбурским», а слюдяные окна были так расписаны живописцем Иваном Салтановым, что «из хором всквозе видно было, а с надворья в хоромы невидно было». В душных завесях из тафты, в особых хоромах, вход куда разрешался лишь немногим приближенным, начиналось детство будущего преобразователя России. Говорят, что он начал ходить на шестом месяце. Когда Петру исполнился год, ему сделали деревянного коня на колесиках. Вырезал его из липы старец Ипполит, а затем коня обтянули жеребячьей шкурой. Хотя и предназначалась игрушка для годовалого ребенка, все снаряжение делалось как для настоящего скакуна. Деревянное седло обили войлоком и красным сафьяном, а упряжь в самых малых деталях копировала подлинную. Уздечку – все пряжки, наконечники и запряжники – сделали из серебра. А паперс – нагрудник – украсили серебряными запанами с изумрудами. Если судить по записям «Выходов царей и великих князей», первое паломничество в Троице-Сергиевый монастырь Петр совершил в полуторагодовалом возрасте. Царский поезд с только что разрешившей от бремени царицей3, двигался медленно и только 15 октября 1673 года прибыл к Троице. В мае 1674 года на Вознесение Господне совершали паломничество в монастырь преподобного Саввы Сторожевского, здесь и отпразднованы были именины двухлетнего царевича. А вот в театре царевич Петр впервые побывал еще до своего рождения. Первое представление «Артаксерксова действа» боярин Артамон Сергеевич Матвеев организовал в Преображенском вскоре после того, как Симеон Полоцкий в ночь на 11 августа 1671 года заметил вблизи Марса «звезду пресветлую» и пред3 Наталья Кирилловна родила тогда дочь Наталью Алексеевну. Император преображенного царства 9 сказал царю Алексею Михайловичу, что «по небесным картам» в утробе Натальи Кирилловны зачнется ребенок, «имя которому наречется Петр» и рождение которого будет 30 мая 1672 года. Учинил «действо» в особой хоромине, специально для этого построенной в Преображенском, лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори, а участвовали в нем немцы и дворовые люди Артамона Сергеевича Матвеева. 2 Велико, как и Алексея Михайловича, было царство царя Артаксеркса. И со всех концов царства, как и Алексею Михайловичу, свозили самых красивых девушек, чтобы выбрал себе Артаксеркс новую царицу взамен прежней. Артаксеркс разумно поступил, выбрав Эсфирь. На Наталью Кирилловну Эсфирь похожа была… Опухший от жира, неподвижно смотрел Алексей Михайлович, как плетет на сцене коварный Аман заговор, убеждая Артаксеркса истребить евреев и вместе с ними верного советчика государя Мардохея. И вот уже помчались во все концы царства гонцы, понесли страшную весть. И разорвал на себе одежды Мардохей, и пошел к Эсфири, которая оказалась воспитанницей его, и рассказал о великом горе. И хотя и запрещено было под страхом смертной казни являться незваным к Артаксерксу, но, чтобы спасти свой народ, вошла Эсфирь к царю, и подкосились от страха ее ноги, и без чувств упала Эсфирь перед царем. Точно так упала, как первая избранница Алексея Михайловича. Только не решился тогда Алексей Михайлович, подобно Артаксерксу, подойти, побоялся учителя своего Бориса Ивановича Морозова, не простер царский скипетр, защищая свою Эсфирь… Слезы навернулись на голубые глаза государя. Осторожно взглянул на царицу. Вытаращившись, смотрела Наталья Кирилловна на сцену. Красивыми были глаза у нее, добрыми и глупыми. Вздохнул государь. С Натальей Кирилловной его свели в шотландско-русской семье Артамона Матвеева4, там она воспитана была, как Эсфирь у Мардохея. Будет ли Артамон, как Мардохей, верным? Снова заслушался государь, как упрашивает красавица Эсфирь Артаксеркса, чтобы повесили на воротах Амана, врага ее народа и врага царя. И повесил Артаксеркс Амана. И возвеличил Мардохея, отдав ему перстень для запечатывания указов. И послал Мардохей запечатанные этим перстнем указы во все концы страны, чтобы убивали евреи всех своих недоброжелателей, и детей недоброжелателей убивали, и жен недоброжелателей. А князьям и начальникам областей приказано было помогать евреям убивать их врагов, детей врагов и жен врагов. Только в Сузах, столице Артаксеркса, по указу Мардохея, было убито за день пятьсот недоброжелателей евреев. 4 А.С. Матвеев был женат на шотландке Мэри Гамильтон, ставшей в замужестве Евдокией Григорьевной. Николай Коняев 10 И сказал растроганный Артаксеркс возлюбленной Эсфири: – Скажи желание твое! И оно будет удовлетворено… И сказала Эсфирь царю: – Пусть позволено будет иудеям, которые в Сузах, делать завтра то же, что сегодня! И десятерых сыновей Асадовых пусть повесят на дереве! И приказал Артаксеркс сделать так, и повесили сыновей Амана на дереве. А евреи на следующий день убили в Сузах еще триста своих врагов. А по всему царству за тот день было истреблено семьдесят пять тысяч недоброжелателей евреев. И возвеселились иудеи и предались пиршеству и веселию, установив в эти весенние, четырнадцатый и пятнадцатый, дни месяца Адара веселый еврейский праздник Пурим, потому что «пурим» на их языке означает жребий. Шумел на сцене веселый еврейский праздник. Десять часов шумело в особой хоромине действо, устроенное Артамоном Сергеевичем Матвеевым. Второй раз на представление «Артаксерксова действа» Петра водили осенью 1674 года, когда ему уже два года было. Тогда снова «тешили великого государя немцы ж да люди боярина Артамона Сергеевича Матвеева: «как Артаксеркс велел повесить Амана по царицыну челобитью и по Мардохеину научению». Так проходило младенчество будущего русского императора. 3 В Оружейной палате московского Кремля до сих пор хранится «потешная» карета, которую подарил Петру, когда ему исполнилось два года, Артамон Сергеевич Матвеев. Чуть выше колеса большой кареты, от настоящего экипажа она отличалась только размерами. И лошади в эту карету тоже запрягались настоящие, только очень маленькие – особой «пигмейской» породы. Во время торжественных выездов эта карета занимала свое место в царском поезде. Такими были первые игрушки ребенка, которому предстояло стать Петром Великим. И вроде бы ничем не отличались они от тех, которыми и положено играть царским детям. Качель на веревках, обшитых червчатым бархатом… Цынбальца книжкой в сафьяновом алом переплете с золотым неводом и серебряными застежками… Потешная баба деревянная во всем наряде… Но Петр рос, и очень быстро все эти цынбальцы, бабы и качели заменяются игрушками с явным милитаристским уклоном. Когда просматриваешь описи приобретаемых для двухлетнего царевича игрушек, возникает ощущение, что читаешь описание небольшого арсенала: 20 июня 1674 года – куплено для царевича девять луков с жильной тетивой, «жильничков»… 14 июля – живописец Иван Безмин расписал красками для царевича пять маленьких знамен, а еще через день – шесть игрушечных барабанов… Приобретались бердыши, копья, топоры, булавы… Случайно ли такое обилие военных игрушек у маленького Петра? Император преображенного царства 11 Конечно, нет. Шла изнурительная война с Турцией, недавно закончилась война с Польшей… О войне всё время говорили, о войне непрерывно думали. И все-таки, как нам кажется, была и еще одна причина, по которой мать Петра Наталья Кирилловна Нарышкина и ее мудрый Мардохей – Артамон Сергеевич Матвеев поощряли увлечение Петра военными игрушками. Петр был третьим сыном у Алексея Михайловича. От первой жены, Марии Ильиничны Милославской, у царя остались дочери и два сына – Федор и Иван. Они и должны были унаследовать трон. И хотя по закону о престолонаследии практически не оставалось у Петра шансов сделаться царем, Наталье Кирилловне трудно было смириться с такой участью сына. Поэтому-то как могла и поощряла она его увлечение оружием. Очень выгодно отличался ее подвижный и жизнерадостный первенец от болезненных пасынков – Федора и Ивана. Юный Петр, разумеется, не понимал тайных расчетов матери и Артамона Сергеевича Матвеева, он просто с увлечением играл, не замечая, что детская игра уже начинает сливаться с будущей жизнью, с историей всей страны… Петру не исполнилось и четырех лет, когда умер отец – царь Алексей Михайлович. 4 К концу жизни удалось-таки Алексею Михайловичу Русскую православную церковь устроить, как заезжие учителя учили. Все теперь строго по-гречески делалось. Даже патриархи, и те не засиживались на престоле, как в прежние времена, а менялись почти так же часто, как в Константинополе. После Никона уже и Иоасаф II в патриархах побывал, и Питирим. Теперь патриархом стал близкий друг Артамона Матвеева – Иоаким. Когда выбирали его, многие иерархи сомневались. Говорили, что еще и десяти лет не прошло, как грамоте научился Иоаким. Да и в духовном звании недавно, всего пятнадцать лет, как воинскую службу оставил. Но прост был Иоаким. «Я не знаю ни старой, ни новой веры, – говорил он, – но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всём». Настоял Артамон Сергеевич Матвеев, чтобы Иоакима поставили в патриархи. При Иоакиме и взяли царские войска последний, как думали, оплот раскольников – Соловецкий монастырь. Ночь 22 января 1676 года на Соловках выдалась ясная, морозная, озаряемая полярным сиянием. Далеко было видно в ту ночь. Вначале соловецких иноков велено было, не дожидаясь утра, на крюк вешать. В бок монахам вонзали железный крюк, который поддевался под ребро, и так и поднимали на виселицу. Затем связанных попарно монахов в проруби начали опускать. Эти трупы потом, когда пришло пронзительно белое лето, море выбрасывало на берег, и они лежали среди прибрежных камней и не разлагались. И бродили, бродили между низкорослых кривых елок сошедшие с ума стрельцы. Столько месяцев прошло, а они не спускали глаз с берега, караулили, чтобы не ожили выброшенные морем монахи. Николай Коняев 12 А тогда, долгой полярной ночью, хоть и торопились с казнями, а не успели доложить государю о победе. Когда примчалось в Москву донесение, не было уже Великого государя всея России… Кончина 48-летнего государя во всех подробностях описана протопопом Аввакумом. «Расслаблен бысть прежде смерти, и прежде суда того осужден, и прежде бесконечных мук мучим. От отчаяния стужаем, зовый и глаголя, расслаблен при кончине: «Господие мои, отцы соловецкие, старцы! Отродите ми, да покаюся воровства своего, яко беззаконно содеял, отвергся христианские веры, играя, Христа распинал, и панью Богородицею сделал, и детину голоуса – Богословом, и вашу Соловецкую обитель под меч поклонил, до пяти сот братии и больши. Иных за ребра вешал, а иных во льду заморозил, и бояронь живых, засадя, уморил в пятисаженных ямах. А иных пережег и перевешал, исповедников Христовых, бесчисленно много. Господие мои, оградите ми поне мало!» А изо рта, и из носа, и из ушей нежит течет, быдто из зарезанные коровы. И бумаги хлопчатые не могли напастися, затыкая ноздри и горло». – Пощадите! Пощадите! – умирая, кричал Алексей Михайлович. – Кому ты, великий государь, молишься?! – испуганно спросил Артамон Сергеевич. – Соловецкие старцы пилами трут меня! – со стоном ответил Алексей Михайлович. – Велите войску отступить от их монастыря! Но уже взят был монастырь, уже переселены были соловецкие иноки на небеса. Сейчас и самого государя ответ держать Господь призвал… 5 Умирая, Алексей Михайлович благословил на царство старшего сына, пятнадцатилетнего Федора. Артамон Сергеевич Матвеев пытался склонить умирающего царя в пользу Петра и жестоко поплатился – все нажитые богатства отобрали у него, а самого верного Мардохея обвинили в чернокнижии и сослали. Вначале в Казань, а потом в Пустозерск, где от его челяди и узнал протопоп Аввакум подробности страшной кончины государя. Для Нарышкиных опала Матвеева стала крахом всех надежд. Несбыточными становились их планы посадить на трон Петра. Но сам малолетний Петр не осознавал и не мог осознавать, что его звезда, появившаяся вблизи Марса в ночь на 11 августа 1671 года, еще не разгоревшись, готова скатиться с небосклона. Напротив, перебравшись с матерью в Преображенское, Петр вдруг почувствовал, что стесняющие его правила и запреты начали слабеть и теперь он может пользоваться куда большей свободой, нежели раньше. Воспитанница Артамона Матвеева Наталья Кирилловна, как отмечал С.Ф. Платонов, «вышла из такой среды (Матвеевы), которая, при отсутствии богословского воспитания, впитала в себя влияние западно-европейской культуры». Поэтому после смерти Алексея Михайловича она и не захотела отдать сына монахам, а при- Император преображенного царства 13 звала в учителя Петру своего близкого человека, подьячего челобитного приказа Никиту Моисеевича Зотова5. Поскольку шансов на престол у Петра не оставалось, учением его Зотов не обременял. Петра учили по картинкам из «Царственной книги». Это была краткая летопись страны, в которой на 1613 листах размещалось более тысячи рисунков. Учил Зотов юного Петра и русской грамоте, но особых успехов здесь будущий император не достиг. Всю жизнь потом он писал с ошибками, забывая отделять слова друг от друга. И если и сумел получить Петр какие-то знания, то это случилось благодаря играм, которые усложнялись с каждым днем. В Писцовых книгах за 1676 год можно найти такие записи: «Мая 15-го. Велено сделать царевичу и великому князю Петру Алексеевичу в лубье саадашское саадан (колчан – Н.К.) стрел, по счету 17 стрел, да 10 гнезд стрел яблоневых с белохвосцы перьями, да 10 гнезд стрел березовых с простым перьем… Июня 2-го. Велено сделать два лука недомерочков (малого размера – Н.К.) жильников… Сентября 30-го. Для царевича куплен пояс сабельный шелковый, турецкого дела, к сабле потешной… Декабря 20-го. Куплено кожи на пять барабанов… Декабря 23-го. Поданы в хоромы потешные пистоли, карабины, пищали винтованные с замком деревянныя…» Одному Петру такого обилия игрушечного оружия не требовалось, но в его играх уже участвовали сверстники – дети из наиболее близких Нарышкиным семей. Среди участников игр находим мы имена и будущих соратников Петра. Как и дети, в малиновые суконные кафтаны на беличьем меху были одеты четыре карлика – Никита Комар, Василий Радионов, Иван и Емельян Кондратьевы. Подражая детям, участвовали они в игре и при этом следили изнутри игры за детьми, вовремя упреждая опасность. Мера предосторожности вполне понятная. Детское оружие Петра сохранилось, и когда видишь, насколько неотличимо оно, если позабыть про размер, от настоящего, то понимаешь, что оставлять детей с такими игрушками без присмотра взрослых просто было нельзя. 6 При вступлении на трон пятнадцатилетнего брата Петра Федора Алексеевича главным лицом в государстве стал Иван Михайлович Милославский, принявший на себя руководство важнейшими Приказами. Чрезмерное усиление Милославского встревожило бояр. Богдан Матвеевич Хитров и начальник Стрелецкого приказа Юрий Алексеевич Долгорукий повели свою интригу через самого царя. Они сумели сблизить с Федором верных им молодых людей – Ивана Максимовича Языкова и братьев 5 Учить Петра грамоте начали еще в 1675 году. Тогда подьячий Тайных дел Григорий Гаврилов написал для царевича азбуку. 27 ноября в соборе Николая Гостунского отслужили молебен, и 1 декабря начались занятия. 14 Николай Коняев Лихачевых. Благодаря этой троице царь Федор решил жениться на Агафье Семеновне Грушецкой. Иван Михайлович Милославский, пытаясь расстроить невыгодный ему брак, оклеветал невесту, но клевета была разоблачена, и Милославскому запретили являться ко двору. 18 июля 1680 года царь Федор обвенчался с Грушецкой, а ровно через год – 14 июля – Агафья Семеновна умерла родами. Спустя несколько дней умер и ее сын Илья, который мог бы унаследовать престол. Тогда молодые фавориты царя сблизились с партией Нарышкиных. В невесты царю была предложена четырнадцатилетняя крестница Артамона Сергеевича Матвеева – Марфа Матвеевна Апраксина. В декабре 1681 года состоялось обручение, и невеста упросила царя вернуть крестного из ссылки. Нарышкины воспрянули духом, снова у Натальи Кирилловны затеплилась надежда посадить на трон после Федора, в обход болезненного царевича Ивана, своего сына. Так, по-русски неспешно, составлялись заговоры, образовывались партии и гибли репутации. Мы подробно рассказываем об этих интригах еще и потому, что героям их предстоит сыграть важную роль в нашем повествовании. А государственные дела шли своим чередом, и на них борьба партий при Дворе – в этом-то и заключается целомудрие допетровских монархий! – кажется, никак и не отражалась. 3 января 1681 года заключили Бахчисарайский договор с Турцией. Турция признала переход левобережной Украины и Киева к России. В Москве начали изготовлять свой шелк и бархат. Открылось училище, в котором учили греческому языку. Через восемьдесят лет, в 1741 году, когда в результате дворцового переворота на русский престол взойдет «дщерь Петрова» императрица Елизавета, в общественное сознание начнет усиленно внедряться культ Петра I, предшествовавшие царствования будут изображать так, чтобы они выгодно оттеняли преобразовательную деятельность Петра I. Поэтому-то многие новшества, введенные при Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче, станут замалчивать, как бы передвигая их на годы правления Петра. Разумеется, противопоставлять «прогрессивность» Петра «консерватизму» Федора Алексеевича нельзя. Как и его прославленный брат, царь Федор достаточно смело пытался разрешать назревающие в стране проблемы, не особенно просчитывая возможные риски. Различие с Петром I, может быть, только в том и заключалось, что подобно отцу, царю Алексею Михайловичу, Федор прикрыт был в своих реформах Соборным авторитетом. Как и трагические, приведшие к церковному расколу решения Алексея Михайловича формально были приняты Церковными соборами, так и спорные, ведущие к непредсказуемым последствиям реформы Федора тоже формально были приняты Земским собором. По решению Собора провели военную реформу, а в начале 1682 года, словно расчищая путь будущим петровским реформам, уничтожили местничество. Император преображенного царства 15 «Во всех делах разрядом не считаться» пытался еще Борис Годунов, но ввести это в практику суждено было именно Федору Алексеевичу. 19 января 1682 года в сенях Государственной палаты сожгли разрядные книги. Это – одна из важнейших дат русской истории. До сих пор на Руси назначения осуществлялись не в соответствии со способностями людей, а согласно тому положению, что занимали их предки. Теперь этот обычай отменили. И никто и не подумал в горячке, что сожжение разрядных книг открывает путь к власти не своим отечественным талантам, а иноплеменным авантюристам. Самому Федору Алексеевичу так и не удалось завершить начатую реформу… 14 апреля 1682 года «за великие на царский дом хулы» сожгли в Пустозерске гениального писателя протопопа Аввакума, а 27 апреля, в четвертом часу пополудни умер и царь Федор. 7 Неожиданная смерть венценосного брата переменила судьбу Петра. По старшинству на трон должен был заступить царевич Иван, но патриарх Иоаким осуществил переворот, склонив и боярскую думу, и еще не разъехавшийся Земский собор в пользу младшего сына Алексея Михайловича. Было тогда Петру десять лет… В тот год возле его хор хором м была устроена площадка. Там стояли деревянный шатер, рогатки и игрушечные пушки – нечто вроде военного лагеря. Из пушек можно было стрелять деревянными ядрами, обтянутыми кожей. Здесь, в шатре, и узнал десятилетний Петр, что провозглашен государем всея Руси. Г ЛАВА ВТОРАЯ «Я могу управлять другими, но не могу управлять собой». Петр I Впрочем, на пути к трону стояла сестра – царевна Софья, а многоопытный Мардохей, Артамон Сергеевич Матвеев, все еще не вернулся из ссылки, хотя уже 27 апреля ему был послан Указ: быть «из опалы» в Москве. Софья не стала дожидаться его возвращения… Во время погребения царя Федора в Успенском соборе помимо вдовствующих цариц Марфы Матвеевны и Натальи Кирилловны, а также десятилетнего царя Петра появилась и она. Наталью Кирилловну появление падчерицы оскорбило, царица торопливо простилась с покойником и, не дослушав литургии, увела сына из храма. Это так изумило народ, что в дальнейшем Наталье Кирилловне пришлось оправдываться, дескать, десятилетний Петр не мог вынести долгой службы и голода, но тем самым она только сильнее повредила и себе, и Петру. А уж царица Софья вдоволь поголосила над гробом брата, причитая: дескать, извели нашего любезного братца лиходеи, оставили круглыми сиротами, нет те- Николай Коняев 16 перь у нас ни батюшки, ни матушки, никакого заступника, вот и не выбрали братца нашего Ивана Алексеевича на царство6. – Умилосердитесь над нами, сиротами! – рыдала Софья. – Или отпустите в чужую землю к королям христианским. Вольно было причитать Софье… В династических делах слезы недорого стоят, но в противостоянии Наталье Кирилловне, «этой медведице, – как называла ее Софья, – забежавшей Бог знает откуда в наше семейство», царевну поддерживали сильные и достаточно опытные члены «антинарышкинской» партии. 1 События первых чисел мая 1682 года развиваются стремительно и непредсказуемо. 30 апреля стрельцы подали челобитные на полковников, особо притеснявших их. 7 мая велено было полковников от Приказов отставить и рассадить по тюрьмам, вотчины у них отобрать и взыскать стрелецкие убытки. 2 мая биты кнутом полковник Семен Грибоедов и Александр Карандеев. Остальные полковники – биты батогами. 12 мая наконец-то вернулся в Москву из ссылки Артамон Сергеевич Матвеев. Иван Михайлович Милославский, который, как считают историки, и раздувал стрелецкий мятеж, оказался единственным из московской знати, кто не приехал к Матвееву засвидетельствовать почтение. В тот день Милославский, обложенный кирпичами, лежал в горячих отрубях и «лечился». Все эти дни были заполнены у маленького Петра подготовкой к новой, еще невиданной игре. Ведь «игрушки» он получал теперь – его уже объявили царем! – из Оружейной палаты, главного арсенала страны. Но долгожданная игра так и не состоялась. 15 мая Александр Иванович Милославский и Петр Андреевич Толстой пустили слух: дескать, Ивана-царевича Нарышкины задавили! Ударили в набат, и стрелецкие полки потекли к Кремлю. Началось стрелецкое восстание. Пытаясь успокоить бунтарей, Наталья Кирилловна вышла на Красное крыльцо с Петром и Иваном, но мятежники, кажется, и не заметили этого. Вначале был убит князь Долгорукий. Затем с Красного крыльца сбросили «верного Мардохея» Матвеева, а «товарищи внизу приняли его на копья». Афанасий Кириллович Нарышкин пытался спрятаться в алтаре, но его вытащили оттуда и убили. Порешили и Петра Фомича Нарышкина. Наконец, притомившись, разошлись по домам. 6 От брака Алексея Михайловича с княжной Милославской было пять сыновей и восемь дочерей. Первенец Димитрий скончался в младенчестве. Второй сын Алексей умер в возрасте шестнадцати лет. За три месяца до него умер четырехлетний Симеон. Остались Федор и Иван. Были они, как считают некоторые историки, хилыми, страдали скорбутом. Император преображенного царства 17 Однако на следующий день стрельцы снова собрались в Кремле и потребовали брата царицы – Ивана Кирилловича Нарышкина, думного дьяка Аверкия Кириллова, «дохтуров Степана жида да Яна». На расправу были выданы все, кроме брата царицы, – его выдадут только 17 мая. А в тот день, 16 мая, неведомо кем были произведены новые назначения. В Стрелецкий приказ назначили князя Ивана Андреевича Хованского, в Судный – его отца Андрея Ивановича. Иноземный, Рейтарский и Пушкарский приказы возглавил отлежавшийся в пареных отрубях боярин Иван Михайлович Милославский. 18 мая постригли в монахи деда царевича Петра – Кирилла Полуэктовича Нарышкина и под стражей увезли в Кирилло-Белозерский монастырь. 26 мая стрельцы потребовали, чтобы царевич Иван царствовал вместе с Петром, а царевну Софью провозгласили правительницей. Петр столкнулся со стрельцами 15 мая, когда мать вывела его вместе с царевичем Иваном на Красное крыльцо. Всех ужасов стрелецких расправ Петр не видел, но день, когда перекошенные яростью лица стрельцов заслонили детские игры, врезался Петру в память. С этого дня голова у него начала трястись, а плечи стало сводить судорогой… 2 25 июня в Успенском соборе короновали и Петра, и Ивана, но события продолжали развиваться стремительно и непредсказуемо. 5 июля поднялись волнения среди стрельцов-раскольников. Неся перед собою аналои, образа, зажженные свечи, а за пазухой камни, стрельцы начали собираться у Архангельского собора в Кремле. С трудом уговорили их переместиться в Грановитую палату. Здесь и начались «прения о вере» патриарха Иоакима с Никитой Константиновичем Добрыниным, прозванным потом Никитой Пустосвятом. Напрасно патриарх Иоаким приводил неопровержимые, как ему казалось, доказательства в пользу «новой» веры, его не слушали. Староверы возвращались из Кремля с криком: «Победили! Веруйте по-нашему, мы переспорили!». Между тем точку в спорах о вере поставила царица Софья. Она пригрозила депутации стрельцов покинуть Москву вместе с государями. – Не променяйте нас и все Российское государство на шестерых чернецов, не дайте в поругание святейшего патриарха и всего освященного собора! – сказала она. – Нам до старой веры дела нет! – отвечали ей подкупленные подарками делегаты, и тогда власти и привели свой самый главный аргумент в церковной дискуссии – 11 июля на Лобном месте Никите Константиновичу Добрынину была отрублена голова. Таким вот образом удалось загасить «прения о вере», но тут поползли слухи, что князь Андрей Иванович Хованский задумал жениться на царевне Екатерине Алексеевне и собирается объявить ее правительницей. Софья, захватив коронованных на царство братьев, бежала из Москвы. Николай Коняев 18 Смута прекратилась только осенью, когда оба князя Хованские были казнены и начальником над стрельцами стал любезный сердцу Софьи Федор Леонтьевич Шакловитый. Все управление страной сосредоточилось в руках Софьи, хотя внешне демонстрировалось, что правят венчанные на царство цари Иван V и Петр I. «В приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах под святыми иконами сидели оба царя, в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными камнями… – записывал очевидец. – Старший брат (Иван – Н.К.), надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно, младший смотрел на всех, – лицо у него открытое, красивое – молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью». 3 Кровь играла в Петре, а главное, он был еще совсем ребенком и стремился поскорее вернуться к прерванным стрелецким мятежом играм. В день рождения Петра I, 30 мая 1683 года в Воробьеве под руководством огнестрельного мастера Симона Зоммера была произведена первая потешная огнестрельная стрельба, а 4 июля стольник Гаврила Головкин выдал по требованию царя уже 16 пушек малых. А в конце года Петру I вздумалось составить в Преображенском особый потешный полк. Набирали в него добровольцев. Первым записался в полк дворцовый конюх Сергей Леонтьев Бухвостов. Этот человек и стал первым петровским солдатом. Потом он участвовал в Полтавской битве, дослужился до чина майора. Еще при жизни Сергея Леонтьевича Петр I приказал Растрелли отлить его статую, которая стала первым памятником, поставленным в новой столице Российской империи7. Но это будет еще не скоро, а пока Петр I с увлечением отдался новой игре. Командирами в Преображенском полку были иностранные офицеры, а сам Петр принял чин бомбардира и, как пишет Михаил Петрович Погодин, «начал знакомиться с подчиненностью, проходить по всем ступеням службы, узнавать мало-помалу ее нужды и потребности, искать и находить средства для их удовлетворения, изворачиваться в стесненных обстоятельствах». «Велено сделать к нему великому государю в хоромы, – записывал 13 января 1685 года царский писец, – две пушки деревянныя потешные, мерою одна в длину аршин, другая в полтора аршина и посеребрить, на станках и с колесы окованными, на станках клеймы, и в кругах орлы, и клейма литыя оловяные, и расписать их зеленым аспидом»… Потом к Преображенскому полку прибавился и Семеновский. Дни и месяцы пролетали в учебных сражениях, в походах. Из Оружейной палаты беспрестанно требовали в Преображенское пищали, мушкеты, карабины, копья, стрелы. При этом, как и царь Иван, Петр I поначалу участвовал в основных дворцовообрядовых церемониях. Известно, например, что на Вербное воскресенье 1685 7 Сергей Леонидович Бухвостов умер в возрасте 86 лет в 1728 году в чине майора. Император преображенного царства 19 года во время «шествия на осляти», он вел под уздцы лошадь, на которой восседал его благодетель, несгибаемый борец со староверами патриарх Иоаким. Но церковная обрядовость, как, впрочем, и участие в парадно-дипломатических приемах, все меньше занимали будущего императора. Зимой того же 1685 года по чертежам немецких мастеров в Преображенском была выстроена «потешная» крепость – Пресбург. По стенам городка возведены были башни, а в самом городке построены царские хоромы, каменная церковь, съезжая изба и избы для офицеров потешного отряда, казенный и оружейный амбары, потешная конюшня и другие постройки. 4 Поразительно, насколько естественно сливаются детские игры первого русского императора со зрелой деятельностью, за которую и назвали его Великим. Но если приглядеться внимательнее, то окажется, что и тот ужас, который несло России правление Петра, тоже во многом из детства, из отроческих лет первого русского императора. Потрясение, пережитое десятилетним царем 15 мая 1682 года во время стрелецкого бунта, породило в душе подростка необъяснимую, подсознательную ненависть к русской старине, зачастую выливавшуюся в отрицание вообще всего русского. С годами неприятие русского только усиливалось воспитанием Петра. Вообще-то, по примеру старших детей царя Алексея Михайловича, после завершения первоначального учебного курса Петру надлежало пройти высший словесный курс. Однако Наталья Кирилловна считала всех ученых украинцев (а других учителей при царском дворе тогда не было!) агентами и пособниками царевны Софьи и поэтому медлила с продолжением учебы. Но у Петра был слишком деятельный характер, и он уже учился всему сам. Так получилось, что офицерами в Преображенском полку были иностранцы. Общаясь с ними, юный Петр осваивал языки, знакомился с точными науками, которым традиционное воспитание царских детей почти не уделяло внимания. Как это происходило, Петр I сам и описал в предисловии к Морскому уставу, изданному в 1720 году: «Перед посылкою князя Якова Долгорукова во Францию, между другими разговоры сказывал вышеупомянутый князь Яков, что у него был такой инструмент, которым можно было брать дистанции или расстояния, не доходя до того места. Я зело желал его видеть; но он мне сказал, что его у него украли. И когда поехал он во Францию, тогда наказал ему купить между другими вещами и сей инструмент. И когда возвратился он из Франции и привез, то я, получа оный, не умел его употреблять. Но потом объявил его дохтуру Захару фон-дер Гулсту, что не знает ли он? который сказал, что он не знает, но сыщет такого, кто знает; о чем я с великою охотою велел его сыскать. И оный дохтур в скором времени сыскал голландца, именем Франца, прозванием Тиммермана, которому я вышеописанные инструменты показал, который, увидев, сказал те ж слова, что князь Яков говорил о них, и что он употреблять их умеет: к чему я гораздо пристал с охотою учиться Николай Коняев 20 геометрии и фортификации. И тако сей Франц чрез сей случай стал при дворе быть беспристанно и в компаниях с нами»8. Разумеется, Петр I не писал, что едва ли не с одиннадцатилетнего возраста после каждого «потешного» боя зазывал иностранцев-офицеров потешного полка к себе на обед. По обычаю, в конце обеда приглашенным подносили бокал вина. Выпив, дóлжно было откланяться и уйти. Однако иностранцы, плохо знакомые с русскими обычаями, обойтись одним бокалом не могли. «Им, – как пишет историк М.П. Погодин, – мало было и по два, и по три…» Юный Петр, не стесняемый строгим надзором, старался не отставать от «учителей» и уже к двенадцати годам приучился к алкоголю. Так что дикие, безобразные пьянки его – тоже из детства… 5 Петру не исполнилось еще и семнадцати лет, когда 27 января 1689 года в дворцовой церкви Петра и Павла его обвенчали с дочерью окольничего Федора Абрамовича Лопухина красавицей Евдокией. Почему Наталья Кирилловна поторопилась с женитьбой сына – понятно. Правительница Софья вошла во вкус власти и делала все, чтобы упрочить свое положение. После заключения 26 апреля 1686 года вечного мира с Польшей, по которому Киев – это была, безусловно, выдающаяся дипломатическая победа! – навсегда оставался за Московским государством, Софья начала именовать себя в грамотах рядом с именами царей Петра и Ивана. Был напечатан и портрет правительницы в царском облачении, в короне и со скипетром в руках. В окружении царицы Натальи Кирилловны действия Софьи трактовались однозначно – царевна подготавливает народ к венчанию ее царским венцом. К тому же поползли слухи о попытках Софьи снова возбудить стрельцов против Нарышкиных. Насколько реальную опасность представляли эти разговоры, судить трудно. Наиболее активные и беспокойные стрельцы были разосланы из Москвы, но в окружении Натальи Кирилловны слухи воспринимались как реальная угроза. Женитьба Петра, которая подчеркивала, что он вступил в совершеннолетие и может взять управление государством в свои руки, становилась ответным ходом в политической игре, которую Наталья Кирилловна вела с правительницей Софьей. Петр исполнил волю матери не прекословя, однако и энтузиазма по поводу женитьбы он тоже не проявил. Как только закончился медовый месяц, Петр немедленно отправился в Переславль, где на Плещеевом озере была затеяна «Нептунова потеха» – новая игра в строительство потешного флота. 8 Н. Устрялов. История царствования Петра Великого. Т. II, приложение I. Император преображенного царства 21 6 Нет нужды пересказывать общеизвестные события развернувшегося летом 1689 года противостояния, тем не менее о его церковном, так сказать, аспекте упомянуть надо. Хотя молодой Петр еще не проявлял открыто недовольства дворцовыми порядками, но московский церковно-придворный ритуал уже откровенно начал тяготить его. Увлекшись новой «Нептуновой» потехой, Петр все реже появляется в храмах. В свою очередь царевна Софья, кажется, специально, старалась подчеркнуть равнодушие брата к церковным службам. Будучи весьма религиозной женщиной, сейчас она еще более усилила свое рвение. 14 июня в навечерие памяти Ионы, митрополита Московского, Софья второй раз за день выходила в Успенский собор к всенощному бдению. 15 июня, в самый день памяти митрополита, Софья слушала в Успенском соборе литургию, а вечером в канун празднества Тихона чудотворца была у всенощной во вновь сооруженной церкви Тихона в Белом городе у Смоленских ворот. Утром 16 июня царевна присутствовала на освящении церкви Тихона у Смоленских ворот и слушала литургию. 20 июня Софья «изволила для моления о дожде иттить к церкви пророка Илии, по прозванию Обыденного, что за Пречистенскими вороты близ Москвы-реки, и той церкви слушать всенощного пения». Утром 21 июня Софья вместе с царем Иваном Алексеевичем шла в крестном ходу из Успенского собора в церковь Ильи Обыденного и была там за обедней. 23 июня, в день празднования Сретения Владимирской иконы Богоматери, царевна шествовала в крестном ходу из Успенского собора в Сретенский монастырь, отстояла там литургию, а после литургии с крестным ходом вернулась в Успенский собор. 26 июня Софья «изволила иттить для моления» в Новодевичий монастырь, была там у обедни и молебного пения. 27 июня в Новодевичий монастырь прибыл и царь Иван Алексеевич, и из монастыря царевна с братом вернулись на рассвете 28 июня. Действуя так, Софья вернее, чем интригами, достигала своих тайных замыслов. Отсутствие Петра на церковных службах, где присутствовали Софья и царь Иван, становилось вызывающим. Наталья Кирилловна понимала всю опасность положения, но исправить его не могла – жертвовать ради церковно-придворного ритуала своими «Нептуновыми потехами» Петр не собирался. Можно предположить, что 8 июля на празднование Казанской иконы Божией Матери Петр приехал после настоятельных просьб Натальи Кирилловны. Однако лучше бы он не ездил. Царевна Софья пришла в собор не с другими царевнами, а отдельно, в сопровождении пышной свиты. На голове царевны покоилась корона, составленная из драгоценных камней и жемчуга в виде 12 башенок – по числу апостолов. Поверх платья, расшитого жемчугом и драгоценными камнями, была накинута отороченная черным лисьим мехом мантия. Какое-то время Петр сдерживал раздражение, но когда Крестный ход должен был выйти из Успенского собора, чтобы отправиться в Казанский собор, взорвал- Николай Коняев 22 ся. Он потребовал от Софьи, стоящей с образом «О тебе радуется», чтобы она не ходила на Крестный ход. Софья не послушала его, и Петр, распираемый гневом, не пожелал дойти даже до Архангельского собора, покинул процессию и уехал в Коломенское. Затеянная Софьей «храмовая война» с Петром, если бы она велась последовательней и тверже – а скорее всего, так бы и произошло! – неизбежно должна была завершиться победой царевны. Порукой тому – непоседливая, увлекающаяся натура будущего императора. Но на это требовалось время, тем более что и тут Софья порою совершала непростительные ошибки. 5 июля, вернувшись с Троицкого подворья, Софья вместе с царем Иваном отправилась в Успенский собор на молебствие по поводу победы над раскольниками. Молебен был установлен самой царевной Софьей в 1682 году, но, очевидно, сейчас напоминать стрельцам, среди которых многие сочувствовали староверческому движению, о расправе над ними не стоило бы. Тем более если предполагалось использовать стрельцов для нового дворцового переворота… Впрочем, в 1689 году Петр был еще несовершеннолетним, и Софья рассчитывала, что регентство ее на законном основании может продолжаться еще несколько лет. Но уже не было этих лет у Софьи… 7 В ночь с 7 на 8 августа 1689 года, то ли испугавшись новой стрелецкой опасности, то ли сделав вид, что испугался, Петр I прискакал к Троице-Сергиевой лавре и укрылся за ее стенами. Утром к нему приехали царица-мать Наталья Кирилловна и царица Евдокия Федоровна. Из Троицкого монастыря Петр I распространил прокламацию, в которой указывал, что против него учинен заговор, цель которого – уничтожить как его самого, так и близких ему людей, а посему требовал от войск своих защиты. Продолжая затеянное его благодетелем Артамоном Сергеевичем Матвеевым дело, патриарх Иоаким открыто поддержал Петра I в противостоянии с сестрой. Поддержали Петра и солдатские полки, управляемые Алексеем Васильевичем Голицыным. Не было единодушия и в стрельцах. Скоро они перешли на сторону Петра, и Петр в противостоянии с сестрой, достигшем в августе 1689 года наивысшей точки, одержал окончательную победу. Софье не оставалось ничего другого, как признать поражение. Ее фаворит, начальник стрелецкого приказа Федор Леонтьевич Шакловитый, был казнен. Софья надеялась, конечно, на помощь брата Иоанна, но тот уговорил ее не противиться Петру. 5 октября Софья переехала в Новодевичий монастырь, где на ее содержание выдавалось каждый день по ведру меда и мартовского пива и по два ведра приказного и хмельного пива, а также по два ведра браги. Ежедневно присылали Император преображенного царства 23 царевне с царского кормового двора десять стерлядей, щуку, леща, трех язей, два звена белой рыбы, зернистую икру, просольную стерлядь и белужину. Вдоволь было у царевны сладостей, ей выдавали по четыре фунта белых и красных леденцов, полфунта сахара «кенарского», по три фунта заграничных конфет и сколько угодно пряников, коврижек и всякой другой сласти. Сладкой жизни хватило Софье на десять лет… Когда 21 октября 1698 года после монашеского пострига вернулась она в келью, то увидела за своими окнами стрельцов с челобитными, зажатыми в руках. Вровень с окнами кельи были подняты на виселицах эти распухшие и посиневшие стрельцы… Впрочем, это произойдет спустя десять лет, а сейчас отметим еще одно чрезвычайно существенное для нашего повествования обстоятельство. Петр победил, хотя в ходе своей «храмовой войны» царевна Софья уже успела достаточно наглядно для окружающих подчеркнуть столь несвойственное облику русского государя его равнодушие к церковным обрядам и службам. Почему это небывалое для московского государя поведение никак не сказалось на поддержке его войсками и даже самим патриархом? Неужели их не тревожило, как относится царь к Церкви?! Можно только догадываться, какой ответ на этот вопрос нашел патриарх Иоаким, для которого осознание, что он и привел Петра I на престол и отстаивал его право занимать его, станет саднящею язвой последних лет жизни. Петр же, безусловно, понял тогда, что и далее серьезного сопротивления его своеволию ни со стороны Церкви, ни со стороны военных не будет. Определяла эту покорность не только верность подданных своему монарху – был ведь тогда и второй, царь Иван V, – а те «никоновские» и «антиниконовские» Церковные Соборы XVII века, которые раскололи Русскую Православную церковь и уронили ее авторитет в глазах паствы. Впрочем, сам Петр I едва ли затруднял себя объяснениями совершившегося чуда. Похоже, что именно тогда, с августа 1689 года, начало крепнуть в нем ощущение,, что он находится под прямым водительством Божиим. щение Божиим Г ЛАВА ТРЕТЬЯ «…И понеже всякое благословение, победа и благополучие от Единого Бога Всемогущего, яко от Истиннаго Начала всего блага и Победодавца происходит, и Оному токмо молитися и на Него надежду полагати надлежит»… «Артикул воинский» 1715 года Петр I стал царем благодаря роковому для Руси стечению обстоятельств, причиной которых послужила ранняя смерть оставшегося бездетным Федора. И он оказался, наверное, первым русским царем, которого не готовили к царскому венцу, который так фатально оказался не готовым к верховной власти… Это может показаться противоречащим тому, что мы говорили, рассказывая об играх Петра, но никакого противоречия тут нет. Николай Коняев 24 «Потехи», конечно, развивали Петра физически и умственно, но тому величайшему смирению, которое необходимо для царского служения, служения, которое и должен проявлять Государь, сообразуя и подчиняя свою волю интересам своей державы, своего государства, своих подданных, детские игры не научили и не могли научить… 1 Как справедливо отметил С.Ф. Платонов: «Петр вырос не под таким сильным влиянием богословской науки и не в такой благочестивой обстановке, как росли его братья и сестры». Увы, так это и было… Сама православная мораль, на которой основывалась вся жизнь Руси, почти ничего не значила для Петра I, который совместил в себе безудержность нрава портового забияки с абсолютной, неограниченной властью. Отказываясь от соблюдения дворцово-церковной обрядовости, восемнадцатилетний Петр – вспомните, сколь покаянно мог вести себя в этом же возрасте царь Иоанн Грозный! – тем самым дистанцировался не столько от благочестия, сколько от самого царского служения в его традиционном старомосковском понимании. Характерно, что, низложив царевну Софью, сам Петр I никакого желания принять на себя тяготы государственного правления не проявил. По-прежнему только по настоянию матери появляется он в Кремле, в государственные дела не вникает, всецело отдаваясь «Марсовым и Нептуновым потехам». Более того, на первых порах и саму царскую власть Петр I употребляет лишь для решения сугубо личных проблем. Так случилось, например, когда он решил заменить немецким платьем свою традиционную одежду русских царей. Известно, что по этому поводу у Петра I был в присутствии матери прямой разговор с патриархом Иоакимом. – Не гоже русскому царю в иноземной одежде у себя дома ходить! – попытался образумить его Иоаким и начал объяснять, что царь не для себя живет, а служит, и служение это, как и духовному лицу, пристойнее совершать в той одежде, которая определена для этого дела. Он говорил так, рассчитывая, что память о поддержке, которую он, патриарх, всегда оказывал Петру, заставит того задуматься над его словами. В принципе, Петр I не страдал неблагодарностью, но только, разумеется, в тех случаях, когда это не противоречило его желаниям. Сейчас Петр посоветовал своему верному союзнику и недавнему спасителю думать не о портных, а о делах Церкви. Для Иоакима столь резкий ответ был особенно болезненным, поскольку после раскола нестроения и неисправности в Русской Православной церкви действительно бросались в глаза, и ради того, чтобы поддержать хотя бы внешний авторитет Церкви, высшее духовенство и патриарх Иоаким в том числе и готовы были идти на любые уступки государственной власти. Столь резкий ответ Петра I свидетельствовал и об уверенности молодого царя в незыблемости приобретенной власти. И то, что первые после свержения Софьи годы Петр I использовал эту власть только для организации «потех», говорит о многом. Без осмысления этого обстоятельства невозможно понять характер преобразователя России. Император преображенного царства 25 «В природе Петра, богатой и страстной, события детства развили долю зла и жестокости, – пишет С.Ф. Платонов. – Воспитание не могло сдержать эти темные стороны характера, потому что воспитания у Петра не было». 2 18 февраля 1690 года должно было стать еще одной важной вехой в возмужании и взрослении Петра I – у него родился сын, царевич Алексей. Должно было… Но не стало. Хотя Петр I и совершил положенные по такому случаю церемонии, но при этом явно тяготился своим новым положением, вел себя скорее, как ребенок, которого оторвали от игры, а не как человек, ставший отцом. Уже вечером 19 февраля он вызвал главного организатора «потех» шотландца Патрика Гордона и провел с ним всю ночь, а наутро сбежал в подмосковную вотчину Л.К. Нарышкина, и вернулся в Москву только утром 21 февраля. Между тем рождение наследника стало поводом для еще одной стычки Петра I с патриархом Иоакимом, ставшего для того роковой. 22 февраля в Грановитой палате, как и положено, был устроен «радостный стол». Пригласили патриарха с Освященным собором, касимовских царевичей, думных чинов, ближних людей, начальников приказов, командиров полков. От себя, нарушая установленную традицию, Петр I пригласил еще и закадычного друга Патрика Гордона. Тут и восстал патриарх Иоаким, посчитавший невозможным сидеть за «радостным столом» с иноземцем-католиком. Петр I вынужден был уступить, но уступил с таким гневом, что патриарх Иоаким, в котором повиновение властям было воспитано всеми годами военной службы, и месяца не протянул после застолья. 18 марта он отдал Богу душу. В завещании, оставленном патриархом Иоакимом, содержалась запоздалая просьба к Великим Государям запретить подданным всякое общение с еретикамииноверцами – латинами, лютерами и кальвинами. Патриарх Иоаким – тут он позабыл, видимо, о своем благодетеле Артамоне Сергеевиче Матвееве! – советовал Государям удаляться от иноверцев как от врагов Божиих, не ставить еретиковиноверцев начальниками в полках над служилыми людьми, потому что такие проклятые еретики, богомерзкие живые идолы, в полках никакой пользы воинству православному не принесут, а только гнев Божий на него наведут. «Всякое государство свои нравы и обычаи имеет в одеждах и поступках, свое держат, – молил умирающий патриарх, – чужого не принимают, чужих вер людям никаких достоинств не дают». Ответ на эту предсмертную мольбу патриарха Петр I дал не задумываясь. Как значится в записях царской Мастерской палаты, уже 1 апреля 1690 года Петру было сделано «немецкое платье»: камзол, чулки, башмаки, шпага на шитой золотом перевязи и «накладные волосы»9. 9 Парик. Николай Коняев 26 Значит, заказ от Петра поступил раньше и получается, что окончательное решение переоблачиться в немецкое платье Петр I принял буквально сразу после прочтения завещания. «Святую неделю» 1690 года Петр I провел в Москве, а 27 апреля выехал в село Коломенское. Этот обычный переезд в загородную резиденцию тоже оказался осуществлен совершенно не обычным образом. В Коломенское великий государь «изволил иттить в плавном судне… особым обрасцом, на корабелное подобие, с парусы и с конаты». Рядом с царским судном «в малых стружках и в лодках потешные конюхи с ружьем, с пищали и с корабины и из ружьев стреляли». Однако не только водным путешествием в Коломенское удивил Петр I москвичей. 30 мая он ужинал вместе со свитой у Патрика Гордона и был весьма удовольствован. Удовольствованными должны были себя чувствовать и москвичи – ведь это был первый в истории Московской Руси случай посещения русским царем дома иностранца. У этого ревностного католика и провел Петр I ночь перед избранием 23 августа нового патриарха Всея Руси. В патриархи избрали преосвященного Адриана, митрополита Казанского и Свияжского. Никто не знал тогда, что это последний русский патриарх, избранный при Романовых. Следующего патриарха будут избирать уже при Советской власти. 3 Управившись с насущными государственными и церковными делами, Петр I снова самозабвенно окунулся в «потехи». 1 сентября четыре залпа из 21-й пушки возвестили, что наступило Новолетие, и начались военные маневры в Преображенском. Стремянной стрелецкий полк вышел тогда сражаться против семеновской пехоты и конницы московского дворянства. Потешные битвы – вот два стрелецких полка действуют друг против друга, вот потешные бьются со стрельцами Сухарева полка, – сменяли одна другую, сражения завершались фейерверками, фейерверки – разгульными пирами. Петр так увлекся «потехами», что начал уклоняться от участия не только в дворцово-обрядовом протоколе10, но и в традиционных для Романовых богомольях. 19 сентября он должен был ехать к Троице, где еще год назад искал укрытия от Софьи, но у дочери Патрика Гордона случилась свадьба с капитаном Даниилом Кравфордом, и Петр I так и не выбрался к празднику преподобного Сергия Радонежского. И все чаще и чаще среди описаний развлечений Петра мелькает имя Франца Лефорта. Как отмечает М.М. Богословский, ««33 сентября мы видим Петра у Лефор10 Как отмечает в своем исследовании М.М. Богословский, «29 августа были отпразднованы именины царя Ивана Алексеевича. Петр приезжал из Преображенского поздравлять брата. За последние четыре месяца (сентябрь-декабрь) 1690 г. дворцовых разрядных записей не найдено». Возможно, этих записей и не было, поскольку все четыре месяца, утомившись выборами патриарха, восемнадцатилетнее дитя редко появляется в Кремле и занимается исключительно военными играми. Император преображенного царства 27 та и затем в последние месяцы 1690 года царь беспрестанно в Немецкой слободе то у одного, то у другого из своих новых, столь различных по характеру приятелей-иноземцев. Патрик Гордон, шотландец по происхождению, ревностный католик по вере и верный яковит по политическим убеждениям, рано покинул родину, служил в шведских и польских войсках, в 1660-х гг. попал в Россию и участвовал в войнах времени царя Федора и царевны Софьи. В момент знакомства с Петром это был уже человек немолодой – в 1690 г. он отпраздновал свое 55-летие. Его прямая и честная натура, продолжительная и богатая опытом служба снискали ему глубокое уважение не только в Немецкой слободе, но и в московских правительственных сферах. Молодому Петру он стал необходим как опытный советник и руководитель, в особенности в воинских потехах. Иного характера был Лефорт. Швейцарец из Женевы, следовательно, француз, человек, не отличавшийся ни выдающимися способностями, ни обилием знаний, но полный жизни, весельчак, занимательный собеседник и добрый товарищ… Лефорт сделался поверенным Петра в его сердечных делах в слободе»… Франц Лефорт, как отмечал князь Б.И. Куракин, научил Петра I «с дамами иноземными обходиться, и амур первый начал быть». «Амур первый» – это роман русского царя с Анной Монс, любовницей самого Лефорта. Чтобы сделать любовницу свою и всю семью Монсов, как выражался Гюйсен,, соучастницей своего счастья, Лефорт и свел Анну Монс со своим друГюйсен гом – двадцатилетним русским царем. Сводничество Лефорта вызвало его ссору с братом царицы Евдокии Анрамом (Абрамом) Лопухиным. В ссору вмешался Петр I, зверски избив шурина. Веселая и любвеобильная дочь виноторговца умела плясать без устали и так ловко осушала бокалы, что совершенно покорила Петра. «Это был тип женщины легкого поведения, обладающей наружным лоском, тем кокетством, которое кажется отсутствием всякого кокетства и способно обворожить пылкого человека, но само по себе заключает неспособность любить никого и ничего, кроме суеты и блеска житейской обстановки», – пишет Н.И. Костомаров. По утверждению немецких источников, Анхен, напротив, была умна и добродетельна, не знала кокетства и пленяла мужчин, сама того не желая. О добродетельности Анны Монс говорить трудно, как и о добродетельности любой другой проститутки. Из показаний, зарегистрированных в Столбцах Преображенского приказа, явствует, что, даже вступив в связь с Петром, Анна Монс продолжала поддерживать любовную связь с Францем Лефортом. Началом романа с Анной Монс и завершается 1690 год, который действительно стал переломным и в царствовании Петра I, и в истории всей России. 4 Как оценить значение первых лет последнего десятилетия XVII века, когда после смерти патриарха Иоакима Петр I лишился, кажется, последней стесняющей его своеволие узды? Н.И. Павленко, исследуя биографию Петра I, справедливо отметил, что «правительство молодого Петра было скудно талантами. Печать этой скудности лежит на поверхности – достаточно перелистать страницы, на которых запечатлено за- 28 Николай Коняев конодательство первых лет царствования Петра: в нем невозможно обнаружить твердой направляющей руки. Оно плелось в хвосте событий, как-то реагируя лишь на то, что вызывалось потребностями сегодняшнего дня»11… Но, собственно говоря, а что еще могло произойти, когда царь, удерживающий в своих руках всю полноту власти (царь Иван с самого начала смирился с первенством Петра!), при этом как бы устраняется от правления… Действительно, когда читаешь подробные описания «Марсовых и Нептуновых потех», фейерверков и бесконечных пьянок в немецкой слободе, возникает ощущение, что Петр I совершенно отказался от власти, поскольку собственно царскую власть он использует лишь для материального обеспечения собственных игр. Затраты эти, правда, постепенно разрастались до государственных масштабов. В Переславле-Залесском началось строительство царского дворца, необходимого для проведения «Нептуновых потех», а «Марсова потеха», происходившая 6–9 октября 1691 года, по материальным затратам сравнима со сражением настоящей войны. Все полки тогда были разделены на две армии. Первой армией, которую Петр именовал «нашей», командовал «генералиссимус» князь Федор Юрьевич Ромодановский. В состав ее входили Преображенский и Семеновский полки, а также два выборных солдатских полка с конным отрядом рейтар и гусар. Второй, «неприятельской», армией командовал другой «генералиссимус» – Иван Иванович Бутурлин, и в состав ее входили стрелецкие полки. Ключевой эпизод сражения произошел 6 октября, когда Иван Иванович Бутурлин, видя, что дело «приходит к худобе, а не к лучшему», попытался захватить конными ротами армию Ромодановского врасплох и взять «генералиссимуса» в плен. Он почти достиг успеха, но тут в дело вмешался «ротмистр» Петр Алексеев, который не «допустил» Голицына до Ромодановского, самолично «захватив» Голицына в плен. Нетрудно догадаться, что отважным ротмистром был сам царь Петр I, который никак не мог допустить, чтобы наша наша,, то есть его армия потерпела поражение от стрельцов-неприятелей стрельцов-неприятелей.. В Марсовых потехах стрельцам, по воле Петра, всегда отводилась роль побежденных. С этой победой и вернулись в Преображенское. Впереди шла конница, за ней ехал «генералиссимус» Ромодановский. Перед ним волокли по земле поверженные знамена стрелецких полков. Знамена эти были совсем не игрушечными. По капризу Петра I или по подсказке иностранных советников, но волокли по грязи знамена настоящих боевых русских полков… Все это тоже следовало бы включить в расходы на развлечения царя Петра I. И каков же был результат? «Все эти маневры, в которых было так много маскарадного, – отмечает М.М. Богословский, – были не более как наивной юношеской игрой, не преследовавшей 11 Н.И. Павленко. Петр Великий. Москва. Мысль, 1990, с. 36. Император преображенного царства 29 никаких сознательных и заранее поставленных целей. Игра занималась и нравилась сама по себе. В этом и был ее единственный смысл». В принципе, не преследовала «никаких сознательных и заранее поставленных целей» и серьезно ударившая по государственному карману экскурсионная поездка Петра I в Архангельск. Если она и принесла какую-то пользу, то только в смысле образования самого Петра. Впрочем, никак не сопрягалась с государственными заботами и вторая его поездка к Белому морю. И даже настоящий морской корабль «Святой Павел», что выстроили на Соломбальской верфи, несмотря на огромные затраты, никак не послужил государственной пользе, а так и остался затейливой игрушкой для великовозрастного государя, не желающего расставаться с детскими потехами. 5 Принято считать, что пока жива была царица Наталья Кирилловна, Петр I не выступал против обычаев старины. Если это и верно, то только в том смысле, что страсти и пороки Петра еще не приобрели тех устрашающих размеров, которых они достигли по мере его возмужания… Между тем уже сама подмена царского служения ничем не контролируемым и не ограниченным самовластием, хотя она и не объявлялась и никак не декларировалась Петром, но тем не менее четко и последовательно начала осуществляться задолго до кончины Натальи Кирилловны. Уже тогда, одновременно с вялой и немощной политикой Кремля, никак не влияющей на положение дел в стране, происходят решительные изменения в самом укладе царской власти. Она трансформируется, освобождаясь не только от утомительных церемоний, но вместе с тем и от самой идеи царского служения. «Царь не вел образа жизни в соответствии с священным достоинством Царя и с этой высоты спустился до попойки в немецкой слободе и жизни простого мастерового, – справедливо отмечал профессор М.В. Зызыкин. – Церковь с ее стремлениями спасения и с ее неизбежным при ее почитании влиянием на гражданскую жизнь, отходит на второй план, и, как следствие этого, является целый ряд изменений в обычаях. Раньше первосвятители и другие иерархи привлекались в совет Царя и по гражданским делам; они привлекались к участию в земских соборах и Боярской Думе; теперь Петр удаляет Церковных представителей от участия в делах государственных; он еще при матери сказал об этом патриарху и не призывает его к совету». Прослеживая деятельность Петра I в первые годы его самостоятельного правления, мы видим, что государственная власть стремительно утекает из Кремля в Преображенское, в Немецкую слободу, на Плещеево озеро, не только обретая при этом немецкое обличие и одеяние, но порою выливаясь в откровенное беснование. Именно тогда в стенах потешного Пресбурга зарождается знаменитый «всешутейший, сумасброднейший и всепьянейший собор». Большинство историков – одни снисходительно, другие осуждающе – относятся к этой затее Петра как к неприличной, но достаточно безобидной забаве. 30 Николай Коняев «Он («всешутейший собор» – Н.К.) состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы, – пишет В.О. Ключевский. – При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав, в котором обнаружил не менее законодательной обдуманности, чем в любом своем регламенте. В этом уставе определены были до мельчайших подробностей чины избрания и поставления папы и рукоположения на разные степени пьяной иерархии. Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками», свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в древней церкви спрашивали крещаемого: «Веруеши ли?», так в этом соборе новопринимаемому члену давали вопрос: «Пиеши ли?» Трезвых грешников отлучали от всех кабаков в государстве: инако мудрствующих еретиков-пьяноборцев предавали анафеме. Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему – путь к венцу мученическому… Бывало, на первой неделе великого поста его всешутейшество со своим собором устроит покаянную процессию: в назидание верующим выедут на ослах и волах или в санях, запряженных свиньями, медведями и козлами, в вывороченных полушубках…» Из этой пространной цитаты видно, что В.О. Ключевский, как и многие другие историки, рисует «всешутейший, сумасброднейший и всепьянейший собор» как разовую игру, смешивая ее начало и ее завершение. Между тем звание «архидьякона Пахома Пихай х.. Михайлова» Петр I получит уже в последние годы своей жизни одновременно с официальным титулом Отца Отечества. Это принципиально важно. Деятельность «всепьянейшего собора» протянута сквозь всю жизнь Петра, и уже одно это не позволяет относиться к ней просто как к безобидному чудачеству. «От молодых лет до конца своей жизни Петр постоянно изменял его устав (всешутейшего собора – Н.К.) новыми добавлениями и всевозможными вариациями, – отмечал М.И. Семевский, – к нему он обращался, когда хотел отпраздновать торжество победы, празднество мира, спуск корабля… к нему же обращался в черные минуты»… Впрочем, о страшных последствиях, к которым приведет эта не в меру затянувшаяся игра, мы еще поговорим, а пока попытаемся разобраться, как начинался «всешутейший собор». Безусловно, что в основании его дерзости, охальничества, подростковой озабоченности половыми проблемами было больше, нежели какой-то выстроенной идеологической системы. Другое дело, что эти естественные позывы, как правило, достаточно строго пресекаемые у обыкновенных подростков и молодых людей родителями и учи- Император преображенного царства 31 телями, в потешном Пресбурге были ограждены не только стенами крепости, но и реальной монаршей властью. За этой оградой и возрастали уродливо причудливые и ядовитые соцветия «монаршей» похабщины. Постепенно в «соборянах» вырабатывалась некая культура похабной удали, которая не только крепче привязывала друг к другу членов «кумпании», не только позволяла им легко переходить на другой, совершенно непонятный посторонним уровень общения, но и определяла политические задачи. С самого начала «всешутейший, сумасброднейший и всепьянейший собор» возрастал в противостоянии «женскому правлению» Софьи, в утверждении «мужского» облика царствования Петра. Оформление соборной идеологии началось, видимо, в октябре 1690 года, тогда в Мастерскую палату был куплен Устав церковный, который восемнадцатилетний Петр и взял за образец для составления устава всешутейшего и всепьянейшего собора. Как видно из дневника Патрика Гордона, через полтора года в шутейном Пресбурге поставлен был свой шутейный патриарх. Им стал неизменный член «кумпании» – Никита Моисеевич Зотов. Возможно, со временем историкам удастся четче проследить влияние «немецкой слободы» на преображение подростковой похабщины «кумпании» в вакхическую мистерию Преображённого царства… Однако и сейчас можно говорить совершенно определенно, что превращение Преображенского с его потешным Пресбургом в страшное пространство Преображенского приказа, где будет литься кровь и воздух наполнится криками безвинных людей, преданных лютым пыткам, началось еще при жизни Натальи Кирилловны. Тогда же обозначился богохульственный характер всешутейшего собора. Церемонии служения Бахусу становились откровенными пародиями на церковные службы12. Нет, Алексей Михайлович не напрасно понуждал беременную Наталью Кирилловну девять часов подряд смотреть устроенное пастором Грегори и А.С. Матвеевым «Артаксерксово действо». Не пропали даром труды… 6 «К своему совершеннолетию, – писал С.Ф. Платонов, – Петр представлял собою уже определенную личность: с точки зрения «истовых москвичей» он представлялся необученным и невоспитанным человеком, отошедшим от староотеческих преданий». Любопытное совпадение. 12 Некоторые историки склонны воспринимать «всепьянейший собор» просто как сатиру на Римско-католическую или Русскую православную церковь. Это, однако, маловероятно, хотя бы уже потому, что Петр тогда еще не воспринимал Церковь как единый институт, который должен быть подвергнут реорганизации. Те же священники, архиереи и патриархи, которые досаждали молодому Петру, едва ли заслуживали, по его мнению, сатирического очищения, Петр мог покарать их более простым и доступным ему способом. 32 Николай Коняев В 1690 году свадьба дочери Патрика Гордона с капитаном Даниилом Кравфордом не позволила Петру I выбраться к празднику преподобного Сергия Радонежского. Свадьба этой же дочери Патрика Гордона, уже успевшей стать вдовой и выходившей вторым браком за майора Карла Снивинского, помешала Петру I появиться 12 мая 1692 года на похоронах своего второго сына, царевича Александра Петровича. За гробом племянника шел царь Иван Алексеевич, а великого государя Петра Алексеевича, как сказано в разрядной записке, «к выносу, и к божественной литургии, и к погребению в собор Архистратига Божия Михаила выходу не было». Можно, конечно, говорить о случайности этого совпадения, можно толковать о холодности Петра I к царице Евдокии, но сын остается сыном и отказ от прощания с ним приобретает черты некоего мистического действа. Учитывая то, что и январские дни 1694 года, когда умирала Наталья Кирилловна, Петр провел не у ее постели, а в компании Патрика Гордона, следует говорить уже о традиции, установившейся при дворе Петра I. В соответствии с этой традицией прошли и похороны Натальи Кирилловны 26 января. Звонили колокола Ивана Великого, открывая похоронную процессию, стольники несли покрытую черным бархатом гробовую «кровлю» от Красного крыльца к Вознесенскому монастырю. Следом шли дьяконы и священники; за ними несли иконы и кресты, а за иконами двигалось высшее духовенство: протопопы, игумены, архимандриты, епископы, архиепископы и митрополиты. Далее следовали царские и патриаршие певчие с пением надгробных песнопений. Перед гробом шел патриарх Адриан. Гроб окружали дьяконы с кадилами. За гробом «в печальном смирном платье» шел пасынок Натальи Кирилловны царь Иван Алексеевич, самого же Петра I на похоронах матери не было. Не было Петра I и 27 января в Вознесенском монастыре на заупокойной литургии, на которой присутствовал царь Иван Алексеевич. Правда, в тот же день после вечерни он один, без свиты, зашел в Вознесенский монастырь, и это неурочное появление Петра на могиле матери некоторые историки трактуют как проявление глубины и искренности его горя. Считается, что Петр I поступил, «как пораженный глубокой скорбью искренний человек, которому невыносимо было являться на людях в официальной церемонии и который желал остаться со своим горем наедине, не считаясь при этом ни с какими требованиями этикета». Рассуждения эти, к сожалению, грешат абсолютной оторванностью от реальных фактов, которые свидетельствуют о том, что горе, с которым Петр I якобы желал остаться наедине, не помешало ему принять 28 января участие в застолье у Франца Лефорта, где живо обсуждались подробности новой экскурсии в Архангельск. Патрик Гордон был в тот вечер назначен контр-адмиралом будущей морской экспедиции. 29 января застолье у Франца Лефорта было продолжено. «Я писал по приказанию его царского величества в Амстердам к бургомистру Витзену о корабле, который снабжен 40 пушками и всем к тому принадлежащим, – свидетельствовал Франц Лефорт в письме брату. – Отдан уже приказ о переводе Император преображенного царства 33 40 000 талеров для уплаты за него. Я буду иметь честь командовать на нем в качестве капитана, князь Голицын будет лейтенантом, наш великий монарх – шкипером, а рулевым будет служить прежний его рулевой. Кроме того, у нас будут еще два корабля, их будут вести два генерала, из коих один – мой зять Гордон, а другой по имени Бутурлин. Все господа, которые обыкновенно следуют за двором, поедут с нами. Делаются большие приготовления, и всем распоряжаюсь я». Не рискнем рассуждать о мистической составляющей столь странного и для рядового обывателя поведения Петра I, но о подсознательном страхе, владевшем им, поговорить можно. Несомненно, что Петр I в своих играх, в потешных войсках и своем потешном Пресбурге пытался спрятаться от пережитого в детстве ужаса. Вероятно, сам он не осознавал, но с годами – детские страхи, если они не побеждены, никуда не уходят от человека! – по мере взросления Петра I это значение Марсовых и Нептуновых потех становится, кажется, преобладающим. И так получалось, что, приобретя царскую власть, Петр I подсознательно стремился все более и более расширить пространство игры, захватывая в нее всю реальную жизнь. Естественным рубежом для этого становилась смерть близких людей. И у гроба сына, и у гроба матери Петр оказывался бы вне пространства защищающей его игры, и, очевидно, поэтому его и не было на этих похоронах. Ну, а второе путешествие в Архангельск, с его морской прогулкою, едва не стоившей жизни самому Петру, конечно же, было еще одной игрой. Как, собственно говоря, игрою были и оба Азовских похода Петра… 7 В Азовских походах Петра I были задействованы столь большие воинские контингенты13, страна понесла столь значительные потери, что говорить о них как о продолжении детских и отроческих «потех» не получается. И тем ни менее, когда читаешь описания этих походов, трудно отделаться от ощущения, что читаешь описание еще одной «марсовой потехи» Петра… Те же, что и в «марсовых потехах», участники – в первом походе семью стрелецкими полками командовал Патрик Гордон, а по воде к Азову подошли полки Федора Алексеевича Головина и Франца Лефорта… Те же шутейные письма-донесения Петра Ф.Ю. Ромодановскому: «письмо вашего пресветлейшества, государя моего милостивого, в стольном граде Пресшпурхе мая в 14-й день писанное, мне в 18-й день отдано, за которую вашу государскую милость должны до последней капли крови своей пролить»… Те же шутейные правила деления полков на «наших» и «не наших», столь ярко проявившиеся в разборе предпринятой турками 15 июля 1695 года вылазки. Тогда к туркам перебежал голландский матрос Янсен, взятый Петром I на русскую службу в Архангельске. Янсен рассказал туркам о порядках в стрелецких полках Патрика Гордона. Воспользовавшись этим, турки и предприняли вылазку, стоившую русской армии 400 убитых и потери 16-пушечной батареи. 13 Во втором походе под Азов было собрано 70 000 человек. 34 Николай Коняев Собственно, эпизод достаточно обыкновенный для боевых действий, но необыкновенна реакция на него Петра. Весь его гнев обрушивается не на Патрика Гордона, который и являлся главным виновником, не сумевшим подготовить полки к противодействию подобным вылазкам, а на стрельцов. Впрочем, и к невозвратимым человеческим потерям отношение у Петра I тоже как в «Марсовой потехе», когда после окончания игры все «убитые» участники ее вставали и отправлялись пировать. Здесь, на настоящей войне, тоже никто не считает потерь. Если известно, что после первого штурма Азова русская армия потеряла 1 500 человек убитыми, то во втором штурме, тоже неудачном, никто потерь даже и не считал. Тем более не считали потерь и при возвращении армии, когда, как пишет Н.И. Павленко, «надлежало отбиваться от татарской конницы, нападавшей на арьергарды, а затем наступила непогода, чередование заморозков с мокрым снегом, опустошавшая ряды отступавших войск». В полном соответствии с «шутейными» правилами деления войск на «наших» и «не наших» делились и заслуги. В принципе, успех второго Азовского похода решила «морская баталия» донских казаков, которые 20 мая 1696 года напали на османский флот и сожгли один большой и девять мелких турецких кораблей, еще один большой корабль турки вынуждены были затопить. Остальные турецкие галеры вынуждены были отойти в море. Тем ни менее главные заслуги во взятии Азова были приписаны адмиралу Францу Лефорту, впервые вставшему на корабельную палубу. Как триумфатора встречали его в Москве. Лефорт восседал в санях, запряженных шестеркой лошадей. За Лефортом пешком следовал царь Петр I в черном немецком платье и шляпе с белым пером, с пикой в руках. У триумфальных ворот Виниус приветствовал Лефорта стихами: Генерал-адмирал! Морских всех сил глава, Пришел, зрел, победил прегордого врага… Кажется, впервые столь ярко проявилось столь неумеренное и незаслуженное восхваление Петром иностранцев перед своими, русскими, причем когда именно русские люди и определили успех предприятия. Отметим тут, что если в первый Азовский поход Петр I отправлялся, когда царь Иван еще находился на троне и пусть и формально, но олицетворял собою высшую власть, то во втором походе Петр I был уже единодержавным правителем – царь Иван Алексеевич умер 29 января 1696 года в возрасте тридцати лет. И столь неумеренное восхваление иностранцев перед русскими не могло не пугать москвичей. Император преображенного царства 35 Г ЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Будь проклят, император Петр, Стеливший души, как солому! За боль текущего былому Пора устроить пересмотр. Сам брады стриг? Сам главы сек! Будь проклят, царь-христоубийца, за то, что кровию упиться ни разу досыта не смог! Борис Чичибабин Мы говорили до сих пор об отношении молодого Петра I к Церкви. Резонно задаться вопросом, а как сама Русская Православная церковь относилась к Петру. Понятно, что в правление царевны Софьи и даже потом, пока трон с Петром разделял его брат Иван V, своевольное поведение будущего русского императора, хотя и шокировало окружающих, но еще не воспринималось как непосредственная угроза установленному порядку вещей. После завершения второго Азовского похода положение изменилось – Петр I стал единственным самодержавным правителем, и Церкви необходимо было более четко выразить свое отношение к проводимой Петром политике, к методам, которыми эта политика осуществляется. Этого ждали от Церкви, потому что налицо было посягательство на самое существо Русской Православной жизни, а значит, и на отношение к царю, которое устаивалось на Руси веками. «Как следствие идеи «третьего Рима», – пишет И.К. Смолич в «Истории Русской церкви», – возникла особая теория о православном царе. Последний выступает как «царь праведный», подчиняющийся только Божественной справедливости, «правде», пекущийся о сохранении и поддержании православной веры во всех ее формах и учреждениях, с ее церквами и монастырями. Царь управляет по воле Божией во имя спасения душ, во имя охранения своих подданных от телесных и душевных треволнений. На основе этих предпосылок утверждались новые права царя в религиозной сфере. Со времени Ивана IV цари рассматривали вмешательство в церковные дела как исполнение своего долга по сохранению чистоты и неприкосновенности православной Церкви. Ни царь, ни церковная иерархия не усматривали в этом никакой «тирании» со стороны государственной власти. Правовая сторона дела совершенно не принималась во внимание… Коль скоро абсолютная власть царя, ограниченная лишь волей Божией и ответственностью царя перед Богом, не закреплялась каким бы то ни было законом, то не существовало и определения царских прав по отношению к Церкви. Москва не знала норм римского права. Важнее, однако, другое – та своеобразная черта древнерусского мышления, которая предоставляла самой жизни переплавлять обязанности царя по отношению отношению к Церкви в нормы права». Трагизм ситуации, сложившейся в России в конце XVII века, заключался в том, что именно глава Русской православной церкви патриарх Иоаким и способствовал 36 Николай Коняев утверждению Петра I на троне, а патриарх Адриан, который хотя и не люб любил ил и боялся петровских реформ, но, как справедливо отметил А.В. Карташов в «Очерках по истории Русской Церкви», «по убеждению и завету патр. Иоакима, был верен Петрову преемству трона». Впрочем, хотя патриарх Адриан и «был силен своим старорусским благочестием», но ни ораторскими, ни публицистическими талантами не блистал. И даже если бы он и захотел составить оппозицию Петру I, вряд ли сумел бы организовать ее в условиях, когда и знатные и простые московские люди «от злоглагольств лютерских, кальвинских и прочих еретиков и от пипок табацких объюродели». «При патриархе Адриане, слабом и несмелом человеке, Петр встретил не более сочувствия своим новшествам… – отмечал С.Ф. Платонов. – При первых решительных нововведениях Петра все протестующие против них, видя в них ересь, искали нравственной опоры в авторитете церкви и негодовали на Адриана, который малодушно молчал, по их мнению, тогда, когда бы следовало стать за правоверие». Далее С.Ф. Платонов поясняет, что патриарх Адриан, действительно, не мешал Петру и молчал, но и не сочувствовал реформам, и его молчание, в сущности, было пассивной формой оппозиции, он превращался в «центр и объединяющее начало всех протестов, как естественный представитель не только церковного, но и общественного консерватизма». Другое дело, что патриарху Адриану трудно было превратиться в действительный «центр и объединяющее начало всех протестов». Верил он «теократически, величественно, а вел себя обывательски законопослушно» (А.В. Карташов).. Не находя никакого приемлемого для себя выхода, он заболел, и «21-го февраля 1696 года на сырной неделе в пяток патриарху припала параличная болезнь». От болезни этой патриарх так и не смог оправиться до самой смерти… Разумеется, люди мудрые и просветленные, прозревавшие исходящую от Петра I опасность для Православной Руси, пытались выправить положение. Известно жертвенное смирение нашего великого пастыря Митрофана Воронежского, которое употребил тот, чтобы достучаться до Петра I. Святитель Митрофан, любимым размышлением которого было памятование о смерти, о загробной жизни, а любимой молитвой – молитва об умерших, благословил начало строительства русского военного флота в Воронеже и добровольно жертвовал на это дело немалые церковные средства. К прискорбию, материала, чтобы показать во всей полноте отношения, возникшие между царем и святителем, у нас нет, однако известно, что сам Петр к святителю Митрофану относился гораздо уважительнее, чем к патриархам Иоакиму и Адриану. Апологеты Петра I любят пересказывать историю приглашения святителя Митрофана в воронежский дворец Государя, украшенный копиями античных статуй. Святитель отказался прийти на прием, объяснив, что не может ходить туда, где стоят статуи языческих богов. Петр был в хорошем настроении и приказал убрать статуи. Эпизод, конечно, замечательный. Император преображенного царства 37 Петр, действительно, понимал, кто такой святитель Митрофан, коли готов был из уважения к нему убрать статуи, которые оскорбляли святителя. Но ведь на этом и все… Никакой внутренней перемены, никакого духовного очищения в Петре не происходило даже и под влиянием почитаемого им святителя! Завершился эпизод со статуями в духе петровского времени. Стоило только Митрофану покинуть дворец, как сразу статуи античных нимф вернулись на прежние пьедесталы. 1 Были, однако, со стороны церковных людей и открытые протесты. В 1697 году, отбывая в Великое посольство, Петр I провел для своих подданных две акции устрашения. Первая касалась так называемого заговора стрелецкого полковника Ивана Евсеевича Циклера. Заговорщики якобы собирались поджечь дом, в котором находился Петр I, и на пожаре убить самого царя. Заговор был раскрыт, заговорщики арестованы и после пыток, которые возле потешного Пресбурга проводил сам царь, казнены. Полковника И.Е. Циклера, окольничего А.Ф. Сорокина и Ф.М. Пушкина казнили над вырытым из земли гробом Ивана Михайловича Милославского. Пожалуй, впервые так открыто забавы Всешутейшего собора вторгаются уже и в загробную жизнь. Гроб Ивана Михайловича Милославского был привезен на свиньях в Преображенское и поставлен возле плах так, чтобы кровь осужденных стекала в него14. И свиньи, везущие вырытый из могилы гроб, и живая еще кровь, льющаяся на разложившийся труп, – это элементы некоей черной мессы, которая пусть и неосознанно еще, но совершается Петром I в Преображенском во имя Преображённого царства. В Преображенском, возле потешного Пресбурга зарождается тогда и совсем уже не потешный Преображенский приказ. Вторая акция, проведенная Петром перед отъездом за границу, касалась челобитья старца Авраамия, вздумавшего пробудить религиозную совесть царя. Вообще-то монах, строитель Андреевского московского монастыря, старец Авраамий, принадлежал к числу тех деятельных людей, которых, как считают исследователи, и искал Петр I в Немецкой слободе, на поиски которых и отправлялся он в Великое посольство. Помимо игуменских обязанностей, Авраамий занимался придумыванием различных технических новинок, и с Петром I познакомился, когда тот явился в монастырь, чтобы осмотреть изготовленный Авраамием и И.Т. Посошковым «денежный стан» (вероятно, усовершенствованное приспособление для штампования монет). Но, оказалось, что изобретательством круг интересов старца не замыкался. 14 На допросах Петр I особенно интересовался родственниками жены. И хотя никаких показаний против родственников Петру I у заговорщиков вырвать не удалось, он сослал тестя, Федора Авраамовича Лопухина, в Тотьму, а шуринов – в Саранск и Вязьму. 38 Николай Коняев Давно уже с тревогою наблюдал Авраамий за происходящим, давно уже одолевали его невеселые мысли о судьбе страны, и мысли эти он и изложил на бумаге к приезду государя… «Седя аз в келье моей, во обители великого в мученицех страстотерпца святаго Андрея Стратилата и пострадавших с ним… слышал от приходящих ко мне от розных чинов людей, глаголющих сице: ныне де в настоящее время мнози тужат и гораздо болезнуют, и есть де о чем болезновать и тужить нам»… Когда читаешь «Челобитную» Авраамия, восхищаешься удивительной смелостью старца, возвысившего свой голос до прямого обличения неправд нового царствования: «И они де ныне со дьяки да с подьячими, позабыв страх Божий и крестное целование и смертный час, губят государство нагло, судят неправедно и с судимых емлют, кто даст почести посуленой, тот и прав». Но еще более восхищает мудрость старца. Дрожащим голосом перечисляет он те вины и беззакония Петра, которые до сих пор боятся называть своими именами наши историки: «Кого де было надеелися и ждали того, как возмужает и сочетается законным браком, и тогда де оставит младенческое мудрование и будет яко муж совершен, и тогда де все поправит на лучшее. И тое они надежди яко бы погрешили, возмужав де и женяся, уклонился в потехи непотребные, оставя, яже подобаше творити всем полезное, нача творити всем, разум имущим здрав, печальное и плачевное в словах смехотворных, и в шумах, и в делах богонеугодных, от каких было надобно ему возбранять подданных своих, и он де то сам творит, и яко уже бы впредь и добра вскоре не чают. Покинув де всякое правление государства своего и приказал правити его похотником, мздоимцем, неимущим страха Божиа и непомнящим крестнаго целования, ни часа смертнаго, и како ответ дати праведному всех судии Богу, хотящим богатеть»… Как мог решиться Авраамий говорить такое в лицо царю, известному своей необузданной яростью? Похоже, вопрос этот занимал и самого Авраамия. В своих «тетрадях» он пишет, что уже давно слышал жалобы на Петра и советовал своим собеседникам бить челом государю, чтобы он «покинул» «не угодное Богу и людям добрым непотребное» и принялся за «угодное и потребное». «И они сказали мне, не смеют для того: скажут де про нас, будто мы заводим бунт, и блюдутся казни и разорения домов своих и ссылок. Из них, ково пошлют в ссылку, жена, дети восплачют, а наипаче, у ково есть отец али мать в старости или один кто из них, к тому же род и племя»… Тогда и понял Авраамий, что это его слабый голос должен стать голосом всей Церкви, всего гонимого народа, что это он должен указать государю на существующие ошибки и на средства к их исправлению… «А у меня, убогова чернца, уже на сем свете несть ни отца, ни матери, аз един и возплакать по мне и опечалится некому. А заступников себе никово не имею, окроме Господа Бога и заступницы за род христианский, пресвятые Богородицы девы Марии, и тебе, помазаника Божия, великого государя»… Император преображенного царства 39 Какой изумительный портрет русского человека XVII века возникает под его пером! Человек этот решился сказать правду, решился обличить царя, полагая своими заступниками помимо Бога и Богородицы еще и саму идею русского православного царя – помазанника Божия. Свою челобитную Авраамий попытался передать Петру, когда тот посетил его келью после возвращения из второго Азовского похода. Петр I, бегло взглянув на листки, приказал Авраамию челобитную «переписать, а честь не давать». Авраамий исполнил приказ, переписал челобитную в тетрадь. Эту тетрадь и изучал в Преображенском приказе Ф.Ю. Ромодановский на допросах старца. Пытали Авраамия жестоко. Его дважды поднимали на дыбу и «на втором подъеме» били кнутом… «Иные существа вырастают и стареют в год, а другие и в месяц, – писал старец в челобитной, не подозревая даже, насколько пророческими окажутся его слова. – А мню аз, есть и такие вещи – и во един день срастет и того же дни падает и, чаю аз, того, а в писании о том нигде не видал». 2 10 марта 1697 года началось небывалое в истории России предприятие, названное «великим» посольством в Европу. Великими полномочными послами были назначены генерал и адмирал, наместник новгородский Франц Яковлевич Лефорт, генерал и воинский комиссарий, наместник сибирский Федор Алексеевич Головин, думный дьяк, наместник белевский Прокопий Богданович Возницын. Сам царь ехал инкогнито, он числился в Посольстве как урядник Преображенского полка Петр Михайлов. Первая встреча с заграницей произошла в Риге, где Посольство вынуждено было задержаться из-за ледохода через Двину. Петр надеялся, что он попадет здесь в родную Немецкую слободу, но в Риге все было чужое… В отличие от Немецкой слободы приезд русского царя не пробудил в здешних немцах никакой радости. Из пушек, правда, выстрелили в честь прибытия Великого посольства, но это и все, даже генерал-губернатор Эрик Дальберг не соизволил встретиться с урядником Преображенского полка Петром Михайловым. И с крепостными сооружениями Петру было запрещено знакомиться. Однако он не привык ни в чем себе отказывать и, вытащив из кармана подзорную трубу, тут же принялся разглядывать укрепления. Только когда караул пригрозил применить оружие, Петр прервал это занятие. Любопытно, что «рижская обида» будет в дальнейшем использована Петром, как предлог для начала войны со Швецией. Надо сказать, что он вел себя за границей с детской непосредственностью и сумасбродностью, ни в чем себя не ограничивая, как в Немецкой слободе или игрушечном Пресбурге. Весьма впечатляющее представление о поведении Петра за границей дает опись состояния дома, который английское правительство арендовало у адмирала Джона Бенбоу для проживания русского царя. Здесь пострадали и стены, и по- 40 Николай Коняев толок, и пол. Особенно существенный урон был нанесен интерьеру. Изломаны были кровати, столы, стулья, кресла, измарана картина, приведены в негодность перины, подушки и одеяла. Такое ощущение, что размещались в доме не царь со своей свитой, а дикая орда юных сорванцов. Впрочем, и в дальнейшем Петр I вел себя за границей схоже. Рассказывают, что, увидев в Копенгагенском музее мумию, Петр выразил желание купить ее. Получив отказ, он вернулся в музей, оторвал у мумии нос, и сказал: «Теперь можете хранить». Очень много написано о плотницких потехах Петра I за границей, немало сказано об экскурсиях для постижения европейской учености… Меньше говорится о дипломатических переговорах, которые вел Петр I во время своего посольства, о тех контактах, которые удалось ему установить с владетельными особами Европы, и почти ничего не говорится о результате этих переговоров и контактов, потому что значение официально достигнутых договоренностей и союзов оказалось практически ничтожным. Но результаты, безусловно, были. Как пишет А.Дж. Тойнби, «западный мир, куда прибыл Петр I, был уже безрелигиозный мир, и объевропеевшиеся русские, прибывшие с Петром Великим, стали агентами этой европеизации, не стремясь нисколько принимать форму западного христианства». Некоторые историки считают, что именно в ходе Великого посольства Петр I начал усваивать европейскую идею: quius relio, eius religio – чья власть, того и вера. Если государь католик, считали тогда в Европе, то и подданные его должны быть католиками. Если он переходит в протестантизм – должны перейти и они. И протестантскую идею о том, что «Государь есть глава религии», Петр тоже почерпнул уже во время Великого посольства. «Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей поездки в чужие края, это отрицательное отношение к православной религии и русскому народу, – пишет В.Ф. Иванов. – Сомнение и скептицизм в истинности своей веры, вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время заграничной поездки». Суждение это, безусловно, верно, но нужно сразу уточнить, что это касается лишь той веры, которую исповедует Православная церковь. В самом Петре недовольство устройством Русской православной церкви, скептицизм и сомнения в истинности православной веры, похабнейшие антицерковные выходки непостижимым образом уживались с достаточно глубокой личной религиозностью. Самой веры в Бога – бесы тоже веруют и трепещут!15 – Петр не терял никогда. Более того, вера в то, что он находится под прямым водительством Бога, по мере отчуждения Петра от Русской православной церкви, только крепла в нем год от года. Чрезвычайно любопытны в этом смысле сведения о встречах Петра I с крупными масонскими деятелями во время Великого посольства. 15 «Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут». Послание апостола Иакова, гл.2 ст.19. Император преображенного царства 41 Утверждать, будто Вильгельм III Оранский тогда и вовлек Петра в масонскую ложу, рискованно, но, с другой стороны, и преуменьшать значение подобных встреч тоже не следует. Безусловно, беседы с такими выдающимися мастерами убеждения и внушения весьма способствовали укреплению в Петре мистического ощущения своей избранности. Петр четче начал уяснять себе цель, которой под прямым водительством Бога он может достигнуть. Подытоживая, можно сказать, что Петр I привез из Европы не только еще не оформившуюся до конца мысль о полном подчинении себе Русской православной церкви, не только заимствованный из лютеранской практики новый арсенал издевательств над католицизмом, который он будет применять непосредственно против Русской православной церкви, но и план преобразования России в европейскую страну. 3 Управление страной на время Великого посольства было возложено на боярина Т.Н. Стрешнева и князя Ф.Ю. Ромодановского. Им, уезжая за границу, Петр I оставил и последствия своих «азовских потех». Как мы уже говорили, за взятие Азова были награждены в основном любимцы Петра, преимущественно иностранцы из его ближайшего окружения, а стрельцов частично оставили в Азове или передвинули на южную и западную границы. Петр I обошелся со стрелецкими полками так, как обыкновенно обходятся малые дети с нелюбимыми игрушками: забросил подальше с глаз и позабыл о них. Стрельцы в пограничных городах терпели недостаток в продовольствии и обнищали до того, что вынуждены были просить милостыню по деревням. Кроме того, в Москве, в стрелецких слободах, оставались их семьи – жены и дети. На исходе был второй год такой службы, а конца разлуке с ними не предвиделось. В марте 1698 года из стрелецких полков, расположенных близ польской границы, в Москву отправили депутацию из 175 стрельцов. Им ответили в Москве, чтобы они не бунтовали, а возвращались в полки. Ситуацией этой решила воспользоваться царевна Софья. «Теперь вам худо, а впредь будет еще хуже! – писала она стрельцам из Новодевичьего монастыря. – Ступайте к Москве, чего вы стали? Про государя ничего не слышно». В воззвании Софьи призыв к новому бунту был сформулирован еще более прямо: «Вам бы быть в Москве всем четырем полкам, и стать под Девичьим монастырем табором и бить челом мне, идти к Москве против прежнего на державство… А кто бы не стал пускать с людьми своими или с солдаты, и вам бы чинить с ними бой». Скоро четыре взбунтовавшихся стрелецких полка двинулись к Москве. Навстречу им выступили из Москвы войска под начальством боярина Шеина и генерала Гордона. Они встретили стрельцов у Новоиерусалимского Воскресенского монастыря на берегу реки Истры. После подавления мятежа начался «розыск». К возвращению Петра из заграничного путешествия розыск был завершен. Николай Коняев 42 130 стрельцов повесили, около двух тысяч – разослали по разным городам и монастырям. «На далеком Западе слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом, – отметил С.Ф. Платонов. – Стрелецкий бунт порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом неодобрения, а встретила его возвращение прямым восстанием». 4 Тот план преобразований, которые Петр I собирался произвести в стране, был в своей основе удручающе прост. Решено было все старое заменить новым, причем сделать это так, словно в России вообще ничего раньше не было. Осуществить такой план затруднительно, но для Петра I не существовало невозможного. Вернувшись в Москву, Петр I прямым ходом – вот она европейская культура! – проехал в Немецкую слободу к полюбовнице. Здесь Петр I узнал неприятную новость. Оказывается, приказ о насильственном пострижении в монашество его жены Евдокии (Лопухиной) все еще не выполнен! Петр вызвал Евдокию в дом почтмейстера Винуса и беседовал с нею несколько часов. – Почему, – кричал он, топая на нее ногами, – повеления не исполнила? Как смела ослушаться, когда я приказывал отойти в монастырь, и кто тебя научил противиться? Кто тебя удерживал? Когда царица начала оправдываться, что на ее попечении находится маленький сын, царевич Алексей, что она не знает, на кого ребенка оставить, сестра Петра Наталья вырвала Алексея из ее рук и увезла в своей карете в Преображенское. Объяснений Петр потребовал и от патриарха. Патриарх Адриан начал сбивчиво объяснять, что насильственное пострижение царицы во время отсутствия в Москве царя могло вызвать нехорошие толки… Дело кончилось тем, что арестовали одного архимандрита и четырех попов. Все они были допрошены, но казнить их Петр из-за недостатка времени не стал. Дожидаясь объяснений патриарха, Петр уже приказал свозить в Преображенское оставшихся в живых после недавнего розыска стрельцов, и сейчас он целыми днями пропадал в Преображенском. Там, возле потешного Пресбурга, было устроено четырнадцать пыточных застенков. Новый стрелецкий розыск, поразивший современников беспредельной жестокостью, Петр I начал 17 сентября, в день именин Софьи. По свидетельству современников, все Преображенское с его потешным Пресбургом превратилось тогда в страшное пространство Преображенского приказа, где лилась кровь и воздух наполнился криками безвинных людей, преданных лютым пыткам. Ежедневно здесь курилось до 30 костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этой похожей на жутковатую мистерию пытке. Пытаясь умилостивить царя, патриарх Адриан явился к нему с иконой «печаловать» о казнимых. Император преображенного царства 43 – К чему эта икона? – закричал Петр, увидев патриарха. – Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее и поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь, но мой долг – казнить злодеев, умышлявших против общего блага! 23 сентября наконец-то устроены были на европейский манер семейные дела Петра I. Жену его, царицу Евдокию, увезли в Суздальский Покровский девичий монастырь и там насильно постригли в монахини под именем Елены… Ну а 30 сентября состоялась первая массовая казнь стрельцов. Стрельцов привезли из Преображенского к Покровским воротам на телегах, с зажженными свечами в руках. Здесь им был зачитан петровский указ. Пятерым стрельцам Петр I лично отрубил головы еще в Преображенском. «А у пущих воров и заводчиков ломаны руки и ноги колесами: и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые, положены были на те колеса и живы были на тех колесах не много не сутки, и на тех колесах стонали и охали…» Петр в тот день вечером был на пиру, устроенном Лефортом, и, по свидетельству современника, «оказывал себя вполне удовлетворенно и ко всем присутствующим весьма милостивым». Так, с пострижения в монахини законной жены, матери наследника престола, с привезенной из Европы невиданной на Руси смертной пытки – колесования и начиналась петровская европеизация нашей страны. Иначе как сатанинской остервенелостью невозможно объяснить невероятную жестокость Петра в эти дни. 11 октября были казнены еще 144 стрельца. 12 октября. Казнено 205 стрельцов. 13 октября. Казнен 141 стрелец. Поражает неутомимая изобретательность Петра на все новые и новые зверства. 17 октября рубить головы стрельцам он приказал своим ближайшим сотоварищам. Члены «кумпании», прошедшие школу «всешутейшего собора», легко справились с экзаменом. Князь Ф.Ю. Ромодановский отсек тогда четыре головы, а Александр Данилович Меншиков – недаром так любил его Петр! – обезглавил 20 стрельцов. Труднее было боярам. Превращая знатных представителей древних родов в палачей, Петр не просто глумился над ними в устроенной мистерии, а ломал их. Тем не менее, хотя и тряслись руки у бояр, все справились с порученным делом. Всего 17 октября было казнено 109 стрельцов. 18 октября казнены еще 63 стрельца. 19 октября казнено еще 106 стрельцов. 21 октября сестру Петра I Софью постригли в монахини Новодевичьего монастыря с именем Сусанны. Когда после пострига она вернулась в свою келью, ее ждал подарок брата. 195 стрельцов были повешены им в этот день возле Новодевичьего монастыря. Трое из них – возле самых окон кельи сестры. В руки им всунули их челобитные. Трупы провисели в петлях пять месяцев. «Каждый боярин, – пишет С.М. Соловьев, – должен был отсечь голову одного стрельца: 27 октября для этой цели привезли сразу 330 стрельцов, которые и были Николай Коняев 44 казнены неумелыми руками бояр, Петр смотрел на зрелище, сидя в кресле, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело трепетными руками». К ноябрю со стрельцами было покончено. Раскассировано было 16 московских стрелецких полков. Стрельцов разослали по разным городам и там записали в посадские люди. Их запрещено было принимать в солдаты. Через два года, под Нарвой, жестоко аукнулось России это добровольное разоружение ее Петром І… 5 Трудно было представителям знатных русских родов превращаться в палачей, но иного места не оставляла им затеянная Петром кровавая мистерия. Схожую цель преследовало и насильственное брадобрение. Оно специально осуществлялось в предельно жесткой и унизительной манере, чтобы сломить волю русского человека, сделать его не способным к какому бы то ни было сопротивлению. В Астрахани, например, поставлены были у церковных врат петровские солдаты, которые и рвали с корнем бороды. «Стали мы в Астрахани, за веру христианскую и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что к церкви нас и жен наших и детей в русском старом платье не пущали, а которые в церковь Божью ходили и у тех платье обрезывали и от церквей Божьих отлучали, выбивали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и детям чинили воеводы и начальные люди». Надо сказать, что Петр действительно не терял времени за границей. Он блестяще овладел там психологией устрашения и подавления поданных. Разумеется, не случайно совпадают эти жестокие казни, насильственное заточение в монастыре жены и указы о бритье бород. Петр меняет все… Жену… Армию… Страну… В следующем году он изменит само русское время, введя новый календарь. Немудрено, что за этими великими преобразованиями Петр «позабыл», что и в монастыре надо бы устроить жену. Евдокия – единственная из русских цариц, которая не получила при пострижении в монастырь прислуги, которой не было назначено никакого содержания. «Покамест жива, пожалуйста, пойте, да кормите, да одевайте нищую», – писала она жене брата. Еще большие мучения, чем нищета и голод, доставляла Евдокии разлука с сыном. Поразительно, но и проходя через мучения, которым без всякой вины подверг ее муж, она не озлобливается на него. «Долго ли мне так жить, что ево, государя, не слышу и не вижу, ни сына моего, – напишет Евдокия боярину Стрешневу в 1705 году. – Уже моему бедствию пятый год, а от нево, государя, милости нет. Пожалуй, Тихон Никитич, побей челом, чтоб мне про ево государево здоровье слышать и сына нашего такожде слышати, пожалуй и о сродниках моих попроси, чтобы мне с ними видеться. Яви ко мне бедной милость свою, побей челом ему государю, чтобы меня пожаловал Император преображенного царства 45 жить, а я на милость твою надеюся, учини милостиво, а мне ни чем тебе воздать, так тебе Бог заплатит»… 6 С самого начала Великого посольства, сразу после рижского конфуза, Петр І начал вынашивать мысль о войне со Швецией. Разъезжая по городам Европы, он прорабатывал планы создания коалиции, искал и, как ему казалось, находил союзников. Это свидетельствует о том, что к войне он готовился. И вот, по сути, накануне этой тяжелой войны, он раскассировал 16 московских стрелецких полков, то есть практически распустил всю свою армию! Историки обыкновенно «забывают» этот факт, поскольку он свидетельствует о поразительной беззаботности Петра, о его абсолютной неподготовленности к исполнению царской должности. Впрочем, не говорят историки и о том, что и сама идея добыть выход к Балтийскому морю начала осознаваться как стратегическая задача уже в ходе Северной войны, а вначале она заслонялась какими-то подростковыми обидами и планами отмщения… 19 августа 1700 года с Постельного крыльца был объявлен царский указ: «Великий государь указал за многие неправды свейского короля и в особенности за то, что во время государева шествия чрез Ригу от рижских жителей чинились ему многие противности и неприятства, идти на свейские города ратным людям войною с фельдмаршалком и адмиралом Ф.А. Головиным». Разумеется, можно возразить, что формальная причина войны – это только предлог, а подлинные цели войны обыкновенно принято скрывать, пока они не будут достигнуты. Это так… Однако в нашем случае можно совершенно определенно говорить, что «царь горел желанием начать военные действия еще и потому, что в начале июля Томас Книпперкрон вручил посольскому приказу вызывающий ответ шведского правительства на жалобу Ф.А. Головина о неучтивом приеме великого посольства в Риге. Вместо того чтобы наказать рижского генерал-губернатора Дальберга, на что рассчитывали в Москве, король взял его под защиту и отклонил все притязания русской стороны»16. Так же, не по-царски, вел себя Петр I и в ходе недолгой Нарвской кампании… 18 ноября 1700 года, узнав о приближении армии Карла XII, он, подобно напуганному ребенку, в сопровождении А.Д. Меншикова и «фельдмаршалка и адмирала» Ф.А. Головина бежал в Новгород. Генерал-фельдмаршал К.Е. де Кроа, на которого Петр I бросил под Нарвой всю свою армию, тотчас же перешел на сторону шведов, и 8-тысячный отряд восемнадцатилетнего Карла XII играючи разгромил брошенное царем 40-тысячное русское войско. Вся русская артиллерия досталась шведам. В плен было взято десять генералов. Таких позорных поражений еще никогда не знала русская армия. 16 Н.И. Павленко. Петр Великий. Москва, «Мысль», 1990, с. 138. 46 Николай Коняев После Нарвской победы в Швеции выбили медаль. На ней был изображен Петр I, бегущий от Нарвы, – шпага брошена, царская шапка свалилась с головы. Надпись гласила: «Изшед вон, плакася горько». Сопоставим поступки Петра I, знаменующие его телесное возрастание. Начал тяготиться церковно-дворцовыми церемониями… Не пришел на похороны сына и матери… Бросил под Нарвой свою армию… Разумеется, это разнородные события, но вместе с тем есть в них и нечто общее. Повсюду тут своеволие превалирует над служением служением.. И если поначалу подростковые проступки не влекут за собою никаких серьезных последствий, то постепенно они оборачиваются катастрофами для всей страны. Патриарх Адриан не дожил до этого совсем не потешного позора русского оружия. 16 октября 1670 года он умер в Перервинском монастыре под Москвой. «Кто ми даст криле таковы, – писал он в своем завещании. – Да постигну дни моя протекции? Кто ми возвратит век мой, да – выну смерть поминая – вечнаго живота сотворю деяния? Ибо суетно уже тень ловити и тщетно неподобных ждати. Уплыве бо невозвратное время. Утекоша невоспятимая лета. Прейдоша дние, яко слово, никогда не обращающеся к языку. Точию Божие не уплыве мне милосердие». Впрочем Петр I, похоже, внимательнее изучал не завещание патриарха, а донесение «прибыльщика» Алексея Курбатова, сообщившего ему на девятый день после кончины Адриана, что, по его мнению, с избранием патриарха «достоит до времени обождати», а пока учредить контроль над «домовой казной» патриарха: «Зело, государь, ныне во всем видится слабо и неисправно. Также, государь… чтоб в архиерейских и монастырских имениях усмотреть и, волости переписав, отдать все в охранение, избрав кого во всяком радении тебе, государю, усердного, учинив на то расправный приказ особливый. Истинно, государь, премногая от того усмотрения собиратися будет казна, которая ныне погибает в прихотях владетелей». Если Нарвское поражение и поколебало уверенность Петра I, что он находится под прямым водительством Бога, то ненадолго. Столь своевременная кончина патриарха Адриана открывала ему возможность для открытого грабежа Русской православной церкви и создания за ее счет новой армии. Вернувшись в Москву, Петр I издал 16 декабря 1700 года указ об упразднении главного патриаршего управления, а 24 января 1701 года – об учреждении Монастырского приказа. Колоссальные средства, изымаемые из Церкви, тяжелое ярмо, возложенное на податное сословие, позволили Петру в достаточно короткий срок не только восстановить потерянную под Нарвой армию, но и нарастить военное могущество. Но никуда тут не уйти от мысли, что за трусость Петра, за бездарность его окружения заплатить пришлось Русской православной церкви и всему русскому народу. Император преображенного царства 47 Пытаясь оправдать Петра I, его сторонники говорят: дескать, шла страшная война, как за выживание России, так и за сохранение Церкви Русской. Государство быстро оскудело в средствах, а у монастырей были большие имения по всей России, которые «реально помогли отстоять последний земной оплот Православия и превратить его в империю, превзошедшую по мощи Второй Рим». Что же касается снятия колоколов, утверждают эти защитники Петра I, то опять же надо вспомнить, на сколь низком уровне обстояло в то время в России дело с добычей и выплавкой металлов и что ждало Русскую Церковь, в том числе и монастыри, в случае победы шведов. И тут только руками остается развести… Про какую это войну за выживание России идет речь? Вообще-то, хотя Швеция и являлась противником России и загораживала выход к Балтийскому морю, но это не Швеция напала на Россию, а Петр I объявил ей войну… Да и когда война уже началась, Карл XII не ставил своей задачей уничтожение России, что, разумеется, и невозможно было осуществить. А потом, вспомним еще раз, кто уничтожил испытанное стрелецкое войско? Кто бросил свою новую армию под Нарвой? На это возразят, что была еще и Полтава, был и Гангут… Были… Но был ведь еще и Прутский поход, когда Петр I завел в окружение всю свою армию и разом лишился всех приобретений на южных рубежах… А главное – какой цены стоили России победы Петра I? 7 В столь печальном для России 1700 году, когда даже и одежда русская была запрещена, а носить приказали платье венгерского, саксонского и французского образца, а сапоги и шапки – немецкие17, наша страна не только проиграла Нарвскую кампанию, не только потеряла своего патриарха, но и лишилась патриаршества вообще. Историки считают, что Петр I не захотел созывать Собор для выборов нового патриарха, потому что у него не было кандидата на патриарший престол, а кроме того, Петр I так и не решил: оставлять ли сам институт патриаршества. «Нет нужды предполагать, как делают некоторые, что уже тотчас после смерти Адриана Петр решился упразднить патриаршество, – пишет С.Ф. Платонов. – Вернее думать, что Петр просто не знал, что делать с избранием патриарха. К великорусскому духовенству Петр относился с некоторым недоверием, потому что много раз убеждался, как сильно не сочувствует оно реформам… Выбрать патриарха из среды великорусов для Петра значило рисковать создать себе грозного противника. Малорусское духовенство держало себя иначе: оно само подвергалось влиянию западной культуры и науки и сочувствовало новшествам Петра. Но поставить малоросса патриархом было невозможно потому, что во время патриарха 17 Указ Петра I об одежде от 4 января 1700 года. 48 Николай Коняев Иоакима малорусские богословы были скомпрометированы в глазах московского общества как люди с латинскими заблуждениями»… Соображения эти, безусловно, имели место, но они были сопутствующими. Главное – Петру I нужно было создать новую армию, и любой патриарх, независимо от своего происхождения, помешал бы ему производить бесконтрольный грабеж Русской Православной церкви. Местоблюстителем патриаршего престола Петр I назначил 42-летнего Стефана (Яворского). Стефан закончил Киевскую академию, затем, приняв ради «кражи науки» униатство, постигал богословские науки в иезуитских коллегиях Львова и Познани, а в 1687 году вернулся в Киев и принёс покаяние в своём отречении от православной церкви. Через три года, проведенных в Свято-Никольском Пустынном монастыре, Стефан приехал в Москву, сказал здесь на похоронах генералиссимуса А.С. Шеина речь и сразу был поставлен в митрополита Рязанского и Муромского. Петр I внимательно следил за своим выдвиженцем и вскоре определил его к допросам Григория Талицкого, объявившего Петра I антихристом. Петр I придавал делу Григория Талицкого большое значение, и князь Ф.Ю. Ромодановский, глава Преображенского приказа, пытал Талицкого, а новый митрополит поучал его, призывая к покаянию в своем «воровстве». Несчастного Григория Талицкого Ф.Ю. Ромодановский «закоптил насмерть»18, а митрополит Стефан (Яворский), на глазах которого и произошло это зверское преступление, написал книгу «Знамения пришествия антихристова и кончины века», опровергающую измышления Талицкого. Так что назначение Стефана (Яворского) местоблюстителем патриарха было не случайным. Петр I ожидал от молодого малороссиянина, обязанного только ему столь головокружительной карьерой, если и не полной поддержки своих реформ, то, по крайней мере, лояльности к ним. Так и было. Во всяком случае, поначалу. Григорий Талицкий, кажется, первым назвал Петра антихристом, а Москву – Вавилоном. Прошло совсем немного времени, и о Петре І как об антихристе начали говорить по всей России. «Не понимая происходящего, – писал С.Ф. Платонов, – все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: «какой он царь?» и не находили ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похожее на старый традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому вопросу: «никакого в нашем царстве государя нет?» И многие решались утверждать о Петре, что «это не государь, что ныне владеет». Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить себе, кто же такой Петр или тот, «кто ныне владеет?» И столь страшной была эта мысль, что люди, чтобы не попасть в руки Петра І, предпочитали коллективные самоубийства. 18 По другим сведениям, Г. Талицкий был сослан и там, в ссылке, и сгинул. Император преображенного царства 49 Снова запылали на Руси костры, где погибали в огне старообрядцы со своими женами и детьми. 2700 человек сожгли себя в Палеостровском скиту. 1920 человек – в Пудожском погосте. А в 1705 году вспыхнуло восстание в Астрахани. Оно продолжалось восемь месяцев и было жестоко подавлено. Но можно было казнить людей – их и казнили самой лютой смертью! – можно было писать какие угодно разъяснительно-объяснительные сочинения, но простой и ясный вопрос: «Если б он был государь, стал ли б так свою землю пустошить?» – перевешивал любые страхи и любые доводы. Самое удивительное, что на этот вопрос нет ответа у историков и сейчас. Оправдания, которые придумывают они Петру І, рассыпаются при первой же попытке рассмотреть их. «Греша непристойными забавами, затрагивавшими духовный и царский чины, – рассуждает, например, Н.Д. Тальберг, – царь Петр был верующим и церковным. Он любил петь на клиросе и читать Апостола, в частности в воздвигнутом им Свято-Троицком храме в только что создавшемся С.-Петербурге». Ну что тут скажешь? Хотя обрядовое благочестие было совершенно не в духе Петра І, но по живости своего характера он, действительно, читал иногда в церкви Апостол, точно так же, как любил он пытать людей возле своего потешного городка Пресбурга и собственноручно рубить им головы. «Легко указывать на темные штрихи характера Петра и на тягостные проявления его нрава, то срывы, не заслуживающие, конечно, оправдания, но объяснение известное находящие в страшном опыте его отрочества, – возражает архимандрит Константин (Зайцев). – Судить по этим срывам Петра значит вершить суд над ним пристрастный. Пусть у него были уклоны в протестантизм; пусть на его совести лежат кощунства: он не был ни протестантом, ни безбожником. Сыном Церкви был он и им остался, кончив жизнь примиренный – верим в то! – с Богом». Верить, конечно, можно во что угодно, особенно когда выгодно в это верить… Но все-таки приговор, который производит в своем стихотворении Борис Алексеевич Чичибабин: Будь проклят, ратник сатаны, Смотритель каменной мертвецкой, кто от нелепицы стрелецкой натряс в немецкие штаны. Будь проклят тот, кто проклял Русь – сию морозную Элладу! Руби мне голову в награду, что вместе с ней, – НЕ ПОКОРЮСЬ! – на сегодняшний день выглядит нравственно более убедительным. «Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра, – справедливо говорил русский философ Г.П. Федотов. – Далеко щенкам до льва. И провалившаяся Николай Коняев 50 у них «живая» церковь блестяще удалась у их предшественника, который сумел на два столетия обезвредить национальные силы православия». Г ЛАВА ПЯТАЯ «Сияла Россия, мати наша, прежними времены благочестиям, светла аки столб непоколебимый в вере православной утверждена. Ныне же что? усомневаюся о твердости твоей, столпе непреклонный, егда тя вижду ветрами противными отовсюда обуреваема». Стефан Яворский. Проповедь 1710 года Сохранилась записка Петра I, озаглавленная «О блаженствах против ханжей и лицемеров». На одной стороне листа приведены заповеди, а на другой – сделаны рукою Петра пометки. «Описав все грехи против заповедей, один токмо нахожу грех лицемерия и ханжества не обретающийся между прочих вышеописанных, что зело удивительно, – чего для?» – спрашивает Петр. И сам же и отвечает: «Того ради, понеже заповеди суть разны и преступлении разны – против каждой; сей же грех все вышеописанные в себе содержит». Далее приводится очень четкая протестантская и по форме и по духу программа отрицания православной (и католической тоже) Церкви. Первая заповедь гласит «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози иние, разве Мене». «Против первой грех есть атеистство, который в ханжах есть фундаментом, – пишет Петр, – ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они, – какая ж вера в оных? А когда оной нет, то суть истинные атеисты. Против второй (заповеди – Н.К.) – страха Божия не имущий. О сем же и толковать не надобно, понеже-де, когда лгут на Бога, какой уже страх Божий обрестися может… Против четвертой. Может быть, что натуральных отцов некоторые и почитают (но сие наудачу), но пастырей, иже суть вторые по натуральных отцы от Бога определены, как почитают, когда первое их мастерство в том, чтоб по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганном у вышних, а вышних – всеянием в народе хульных про оных слов, подвигая их к бунту, как многих головы на кольях свидетельствуют». Петр, как мы видим, даже и не пытается разобраться в существе заповедей, у него уже есть готовый ответ. Насколько он исчерпывающий, не так и важно, поскольку интересуют Петра не ответы, а обвинения, которые привязываются к этим ответам. Атеизм есть фундамент ханжества, – заявляет он. И далее сразу терминологическая подтасовка: оказывается, что ханжество – это вера в чудеса, в прозрения. Император преображенного царства 51 Подразумевается, что чудес не бывает, все они вымышлены. Ну, а коли человек осмеливается придумать чудо и рассказывает о нем, значит, он не имеет страха Божия, значит, не верит в Бога. 1 Отношение Петра I к чудесам – тема особая. Одна из самых ярких и значительных побед его – взятие переименованной шведами в Нотебург русской крепости Орешек. Стеснённые на полоске земли между крепостными стенами и водой, русские полки несли тогда огромные потери. И был момент, когда заколебался Петр I и послал на остров офицера с приказом командиру штурмующего отряда подполковнику Семёновского полка князю Михаилу Голицыну отступить. – Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий, – ответил посыльному Голицын и, взобравшись на плечи солдата, стоящего на верху лестницы, залез в пролом. – Вперед, ребята! Долго длился кровопролитный бой, но шведы не выдержали. «Неприятель от множества нашей мушкетной, так же и пушечной стрельбы в те 13 часов толь утомлен и видя последнюю отвагу тотчас ударил шамад»… 11 октября 1702 года Нотебург был взят. Сохранились списки русских солдат, погибших при штурме крепости. Когда просматриваешь их, в самом звучании имен и фамилий павших героев обнаруживаешь столько нерастраченной русским языком красоты, столько богатырской силы, что весь этот список звучит как гимн России: «Иван Рукин, Яков Борзов, Дмитрий Емцов, Андрей Ребриков, Алексей Ломакин, Семен Котенев, Семен Мишуров, Иван Чесноков, Клим Варенихин, Гаврило Башмаков, Иван Писарев, Илья Кондаков, Петр Жеребцов, Андрей Посников, Фома Следков, Петр Булкин, Алексей Дубровский, Федор Оставцов, Павел Копылов, Фрол Чурин, Ерофей Пылаев, Никифор Котловский, Прокофий Коротаев, Федор Булатов, Федор Путимцев, Иван Лебедев, Матвей Черкасов, Иван Чебалов, Иван Быков, Яков Отавин, Иван Волк, Лаврентий Путилов, Семен Казаков, Федот Махов, Петр Крюков, Антон Ремезов, Григорий Бровиков, Агафон Толанков, Анисим Посняков, Михайло Попрытаев, Андрей Кудряков, Григорий Зыков, Матвей Полчанинов, Григорий Овсянников, Дмитрий Шаров, Ларион Деделин, Терентий Белоусов, Павел Чеботарев, Федор Захаров, Иван Нижегородов, Анисим Чистяков, Тимофей Стушкин, Иван Баскаков, Иван Зерковников, Борис Грызлов, Михайло Осанов, Кондратий Лытков, Константин Глазунов, Яков Ушаков, Василий Панов, Иван Дубровин, Степан Хабаров, Петр Братин, Иван Быстров, Семен Побегалов, Трофим Судоплатов, Василий Мамонтов, Афанасий Подшивалов, Герасим Ротунов, Иван Сорокин, Анисим Зверев, Алексей Шабанов, Артамин Мордвинов, Роман Маслов, Василий Лыков». Любопытно сравнить этот список со списком побывавших в Шлиссельбурге народовольцев: «Николай Морозов, Михаил Фроленко, Михаил Тригони, Григорий Исаев, Михаил Грачевский, Савелий Златопольский, Александр Буцевич, Михаил Попов, Николай Щедрин, Егор Минаков, Мейер Геллис, Дмитрий Буцинский, Михаил Клименко, Федор Юрковский, Людвиг Кобылянский, Юрий Богданович, Айзик 52 Николай Коняев Арончик, Ипполит Мышкин, Владимир Малавский, Александр Долгушин, Николай Рогачев, Александр Штромберг, Игнатий Иванов, Вера Фигнер, Людмила Волкенштейн, Александр Тиханович, Николай Похитонов, Дмитрий Суровцев, Иван Ювачев, Каллиник Мартынов, Михаил Шебалин, Михаил Лаговский, Иван Манучаров, Людвиг Варынский, Людвиг Янович, Пахомий Андреюшкин, Василий Генералов, Василий Осипанов, Александр Ульянов, Петр Шевырев, Михаил Новорусский, Иосиф Лукашевич, Петр Антонов, Василий Конашевич, Герман Лопатин, Борис Оржих, Софья Гинсбург, Павел Карнович, Фома Качура, Григорий Гершуни, Егор Сазонов, Иван Каляев, Хаим Гершкович, Яков Финкельштейн, Михаил Ашенбреннер…» Хотя в этом списке есть и достойные люди, но ощущение такое, будто идешь не то по пожарищу, не то по старой вырубке, заросшей неведомо чем. И что из того, что в первом списке собраны солдаты-герои, а во втором – «Мы имеем тех преступников, каких заслуживаем», – говорил тюремный врач Шлиссельбургской крепости Евгений Рудольфович Эйхгольц! – государственные преступники. Нет… В первом списке – люди, принадлежащие прежней Московской Святой Руси, а во втором – люди, которые о Святой Руси, благодаря Петру I и его реформам, не слышали и слышать не желали. Но это попутное замечание. После освобождения Орешка Петр I на радостях переименовал Нотебург в Шлиссельбург – ключ-город. Он сказал тогда, что «сие (взятие Орешка – Н.К.) учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать». Эти слова – слова русского царя. Когда караульный солдат в Шлиссельбургской крепости увидел замерцавший из-под кирпичной кладки стены свет Казанской иконы Божией Матери, он смотрел глазами русского солдата. И явственно было явлено и царю, и солдату, как смыкаются эпохи… В 1612 году, перед тем как пойти на штурм Китай-города, молились ратники Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского перед Казанской иконой Божией Матери. Задержавшись на девяносто лет, 1612 год пришел и в древнюю русскую крепость Орешек. И здесь, завершая освобождение Руси от иноплеменных захватчиков, как и у стен Кремля в 1612 году, явилась Казанским ликом своим Пречистая Богородица! Как известно, священник Ермолай, который первым взял в свои руки икону Казанской Божией Матери, превратился в святителя Гермогена. Нам неведомо, кем стал солдат, первым увидевший замурованный в стене Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери. Может, он погиб в бесконечных петровских войнах, а может быть, закончил жизнь в крепостной неволе. Другая эпоха, другое время пришло… Петр I – сохранились только глухие упоминания о его распоряжении поместить обретенную икону в крепостной часовне – по сути, никак не отреагировал на находку, не захотел рассмотреть того великого значения, которое скрыто было в обретении Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери. Император преображенного царства 53 Почему он поступил так? Почему не пожелал придать значения государственного события чудесному обретению иконы Казанской Божией Матери в Шлиссельбурге? Может быть, припомнилась ему неприятная стычка с царевной Софьей на крестном ходе в день Казанской иконы Божией Матери? Или просто ему не хотелось начинать историю новой столицы с Казанской иконы Божией Матери, поскольку это вызывало воспоминания и параллели, не вмещающиеся в новую мифологию? Это ведь потом стали говорить, что Петр I прорубил окно в Европу… На самом деле окно в Европу здесь было всегда, и требовалось только отодрать старые шведские доски, которыми оно было заколочено. Но Петр всё делал сам, и даже когда он совершал то, что было предопределено всем ходом русской истории, он действовал так, как будто никакой истории не было до него, и вся она – это болезнь всех послепетровских реформаторов в нашей стране! – только при нем и начинается. И в этом, вероятно, и заключен ответ на вопрос, почему Петр не захотел узнать о чудесном явлении Шлиссельбургской иконы Божией Матери. Не русский Орешек освободил Петр, а взял шведскую крепость Нотебург и тут же основал свой Шлиссельбург. Как могла вместиться сюда Казанская икона Божией Матери, неведомо когда, до всяких прославлений, появившаяся здесь? Казанская икона Божией Матери, как мы знаем, вопреки своеволию Петра, все равно пришла в Санкт-Петербург. Ее привезла в Петербург вдова Иоанна V, царица Прасковья Федоровна, известная своим старомосковским благочестием. Ну а чудотворный Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери, почти целое столетие прождавший за кирпичной кладкой государя, который освободит здешнюю землю от неприятеля и вернет икону России, так и остался за стенами крепости. 2 В принципе, рассказом об обретении Шлиссельбургского образа Казанской иконы Божией Матери можно было бы подтвердить скептическое отношение Петра I к чудесам, если бы полгода спустя не случилось другое «чудо», отношение к которому у Петра оказалось совершенно иным. День 14 мая 1703 года на берегах Невы был теплым и солнечным. В этот день Петр I, как утверждает анонимное сочинение «О зачатии и здании царствующего града С.-Петербурга», совершал плавание на шлюпках и с воды «усмотрел удобный остров к строению города». Государь высадился здесь, и тут раздался шум в воздухе, и все увидели «орла парящего». Слышен был «шум от парения крыл его». Сияло солнце, палили пушки, а орел парил над государем и в Пятидесятницу, когда царь, вопреки советам фортификаторов, отверг неподверженное наводнениям место при впадении Охты в Неву и заложил новую крепость на Заячьем острове. Тогда государя сопровождало духовенство, генералитет и статские чины. На глазах у всех, после молебна и водосвятия, Петр I взял у солдата башнет, вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу». 54 Николай Коняев Потом в землю был закопан ковчег с мощами Андрея Первозванного. Над ковчегом соорудили каменную крышку с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 мая 16-го основан царствующий град С-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем самодержцем всероссийским». И снова возник в небе орел – «с великим шумом парения крыл от высоты спустился и парил над оным островом». Однако процедура закладки города этим не закончилась. Поразмыслив, Петр I приказал «пробить «пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинные, и вершины тех берез свертев», вставил деревца в землю наподобие ворот. Орел тут же опустился с высоты и «сел на оных воротах». С ворот орла снял ефрейтор Одинцов и поднес его государю, который пожаловал гордую птицу комендантским званием. «Оной орел зимовал во дворце; по построении на Котлине острову крепосьти святого Александра оной орел от Его Царского Величества во оной Александровой крепости отдан на гобвахту с наречением орлу комендантского звания». Ручной орел, на котором оттачивало свое остроумие не одно поколение российских историков, сделался комендантом кронштадтской крепости! Как тут не повторить уже процитированную нами петровскую записку «О блаженствах против ханжей и лицемеров». «Против первой (заповеди – Н.К.) грех есть атеистство, который в ханжах есть фундаментом, – отмечал там Петр, – ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они, – какая ж вера в оных?» И, конечно, сопоставляя это замечание Петра с явлением ручного орла, парившего над ним в день закладки Санкт-Петербурга, можно было бы сказать и о двуличии царя-реформатора, однако никакого двуличия тут нет. Знакомясь с богословскими теоретизированиями Петра I, понимаешь, что вся его критика всегда направлена против других и никогда против себя. Петр I отвергал чудеса, которые происходили сами по себе, но чудеса, которые творились по его монаршей воле, он признавал и по мере сил сам способствовал их устройству. Никакого ханжества в этом Петр I не усматривал, потому что всегда почитал себя помазанником Божиим, всегда ощущал себя находящимся под водительством Божиим, всегда считал, что воля его совпадает с Волей Божией. Это обстоятельство весьма причудливо искажало тот незамысловатый протестантизм, который усвоил Петр I в Немецкой слободе и в ходе Великого посольства. Интересно, что примерно в то же время, когда производил Петр I свой разбор евангельских заповедей, велось дело царевича Алексея… Воистину, по Божьему Промыслу, безумие, поразившее Петра I, прежде всего и наиболее ярко проявилось в его отношении к собственной семье. Кажется, Петру I давался шанс увидеть, куда ведет путь, по которому пошел он, давалась возможность остановиться, покаяться и исправиться… Шансом этим Петр I не воспользовался. Император преображенного царства 55 3 Как мы уже говорили, невесту Петру I подобрала Наталья Кирилловна, однако разговоры о том, что именно это и послужило причиной будущего разрыва, едва ли основательны. Начало супружества было достаточно счастливым. Прошло чуть больше года, и родился сын – царевич Алексей. Еще через год – следующий сын, Александр. За ним – Павел. Младшие сыновья умерли в младенчестве, но по тем временам это было делом обычным… Иногда говорят, что Евдокия закоснела в предрассудках, богомольстве и праздности и не удовлетворяла духовным запросам Петра I. При этом забывают, что было Евдокии, когда она вышла замуж, всего двадцать лет, а уже в 29 ее насильно постригли в монахини. Говорить о закоснелости в общем-то молодой женщины как-то не очень серьезно. А уж назвать праздной мать, которая едва ли не каждый год рожает по сыну, – совсем нелепо. В поминальных записках беременные женщины, как известно, именуются «непраздными». Разумеется, выращенной в теремах Евдокии Федоровне кроме семьи и церкви и не положено было ничего знать… Но напомним еще раз, что ей было всего двадцать лет, когда она вышла за Петра замуж. Если бы Петр захотел изменить ее, направить ее внимание на другие сферы жизни, Евдокия, без сомнения, сумела бы измениться, хотя бы в угоду обожаемому супругу. Конечно, если судить по письмам, особым умом Евдокия Федоровна не блистала. Но ведь и другие избранницы Петра тоже не отличались высоким интеллектом. Та же Екатерина Алексеевна, которая и грамоте научилась, будучи уже императрицей… Екатерина, разумеется, превосходила Евдокию умением подать себя, опытностью в обращении с мужчинами, способностью сделать свои мысли и желания мыслями Петра. Безусловно, Евдокия проигрывала из-за своей бесхитростности, но это тоже, как известно, проходит с возрастом… И, конечно же, никак нельзя утверждать, что счастливая соперница Евдокии Анна Монс удовлетворяла духовным запросам Петра. Петра. Очень уж неказистыми должны были быть тогда эти запросы. «Ларчик проще открывается, – справедливо заметил Н.И. Костомаров. – Петр поступил так же, как поступал обыкновенно русский удал добрый молодец, когда, по выражению песни, зазнобит ему сердце красна девица или «злодеюшка чужа жена» и станет ему «своя жена полынь горькая трава»… Петр не умел удерживать своих страстей и как самодержавный царь не считал нужным себе отказывать в удовлетворении своих побуждений». Отметим, что Петр I скинул с себя русскую жену – этот образец московских цариц – одновременно с тяжелым царским платьем, стеснявшим его движения. Петр решил, что сумеет оставаться помазанником Божиим и превратившись в мастерового. Он оказался единственным русским царем, который пошел на разрыв с законной супругой и на заточение ее в монастыре не потому, что был озабочен продолжением династии, а лишь повинуясь собственной похоти или – это уж кому как пожелается! – голосу сердца. Кто же была счастливая соперница царицы Евдокии? Николай Коняев 56 4 Отец Анны, Иоанн Монс, был родом из Миндена на Везере, содержал там таверну. Приехал вначале в Ригу, потом, в 1676 году, перебрался в Москву, в Немецкую слободу. Здесь он, по одним источникам, торговал вином, по другим – сделался золотых дел мастером. Старшая дочь Монса, Матрена Ивановна, вскоре вышла за Федора Балка, ставшего генерал-поручиком. Младшая Анна стала любовницей знаменитого Лефорта. Как говорил Гюйсен, Лефорт старался сделать и любовницу свою, и всю семью Монсов соучастницей своего счастья, для чего и свел Анну Монс со своим другом – двадцатилетним русским царем. Петр I щедро вознаграждал свою пассию за постельные услуги, оплачивая их крестьянскими душами своих подданных. Известно, что в январе 1703 года Анна Монс получила в подарок село Дудино в Козельском уезде (295 дворов). Еще страшнее, что Петр I позволил Монсам заниматься гешефтом в государственных учреждениях. По свидетельству Гюйсена, «в присутственных местах было принято за правило: если madame и mademoiselle Montzen имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то о том делались особенные reflexion salva jnstitia, и вообще Монсам в делах до их имений должно было оказывать всякое содействие». 5 Анна Монс всячески внушала Петру мысль о своей необыкновенной любви. Любопытно сравнить ее письмо Петру в Азов в 1696 году с письмом царицы Евдокии. «Только я бедная, на свете безчастная, что не пожалуешь, не пишешь о здоровье совсем, – со слезами и вздохами пишет Петру Евдокия. – Не презри, свет мой, моего прошения!» «Если б у меня убогой крылья были, – пишет Анна Монс, – я бы тебе, милостивому государю, сама принесла цедриоль». Конечно же, в письме Монс все романтичнее (как-никак, на крыльях собирается лететь к своему возлюбленному) и по-немецки практичнее – не просто так в полет собирается Анна Монс, а чтобы «цедриоль» дорогому Питеру доставить… Несмотря на свою необыкновенную любовь к Петру и столь же необыкновенную практичность, Анхен, после смерти Лефорта целиком освободившись для Петра I, удовольствоваться этим не захотела и почти сразу же закрутила роман с поступившим в 1703 году на русскую службу Кенигсеном. Известно это стало вскоре после взятия Шлиссельбурга. К несчастью для Анны Монс, 15 апреля 1703 года Кенигсен утонул, и в кармане его нашли любовное письмо Анны Монс. Этой измены своей Анхен Петр не простил. С 1704 года Анна Монс находилась под арестом. Пострадала и Матрена Ивановна Балк, которая пособляла сестре в ее романе с Кенигсеном. За эти хлопоты Матрене Ивановне тоже пришлось отсидеть три года в тюрьме… Император преображенного царства 57 А Анна Монс все-таки вышла замуж за посланника Георга Иоганна фон Кейзерлинга, но ненадолго. Кейзерлинг умер по дороге в Берлин, 11 декабря 1711 года. «Любезный, от всего сердца любимый братец! – писала Анна Кейзерлинг своему брату Виллиму. – Нет конца моей печали на этом свете; не знаю чем и утешиться… Привези вещи и деньги покойного мужа, потому что лучше, когда они у меня, чем у чужих людей…» Как видно, Виллим Монс не слишком-то хлопотал об устройстве дел сестры, поскольку в следующем письме она обрушивается на него с упреками: «Я была до крайности поражена при известии, что ты занял уже до 700 рейхсталлеров. Боже мой! Неужели это значит поступать по-братски? Этак ты меня совсем разоришь! Подумал ли ты, сколько слез я проливаю во вдовьем своем положении и сколько у меня расходов?.. Слезы мешают мне писать. Призываю Бога на помощь, да исправит он тебя, быть может, ты станешь лучше обо мне заботиться». С этими словами, кажется, и умерла в Москве в Немецкой слободе 15 августа 1714 года «сластолюбивая, – как пишет М.И. Семевский, – развратная эгоистка, расчетливая до скупости, алчная до корысти. Суеверная, необразованная, малограмотная…» Последние годы она сожительствовала с неким Миллером. После её смерти Виллим Монс судился с ним из-за имущества сестры. По челобитью Виллима Миллер был взят на допрос в Преображенский приказ и посажен в тюрьму. Вот на эту развратную, малограмотную, скупую и алчную шлюху и променял Петр I свою жену. Напрасно плакала Евдокия, напрасно говорила Петру, что Монсиха приворожила его, что это Меншиков да Лефорт против ее семьи мудруют, что околдовали они царя кабацкой дочкой! Напрасно ссылалась на авторитет Церкви, дескать, сказывал Святейший патриарх, что не будет на Руси порядку, покуда произрастают безбожие и гнусные латинские ереси! Все эти обвинения только отделяли Евдокию от государя, только укрепляли Петра в решении избавиться от законной жены. Ведь Петр I потому и привязался к Анне Монс, что его пленила, по меткому замечанию Н.И. Костомарова, в немке из Немецкой слободы иноземщина. Та иноземщина, которая и побуждала Петра сшить и надеть на подвластную ему Московскую Русь европейскую одежду… 6 Когда тридцатилетняя царица Евдокия стала старицей Еленой, царевичу Алексею было девять лет. Еще семи лет от роду он научился читать и, конечно же, хорошо понимал, что происходило тогда в доме. Он жил под присмотром тетки, но никак не проявил недовольства отцом, обрекшим его на такую жизнь. У него хватило сил преодолеть свое горе, он много и достаточно успешно учился. Обучение Алексея совмещалось не столько с играми, как у отца, а с реальной службой. Одиннадцати лет от роду Алексей ездил с Петром в Архангельск, две- 58 Николай Коняев надцати лет был взят в военный поход и в звании солдата бомбардирской роты участвовал 1 мая 1703 года во взятии крепости Ниеншанц. В четырнадцать лет во все время осады Нарвы царевич Алексей неотлучно находился в войсках. Когда город был взят, Петр сказал сыну речь в присутствии всех генералов: «Сын мой! Мы благодарим Бога за одержанную над неприятелем победу. Победы от Бога, но мы не должны быть нерадивы и все силы обязаны употреблять, чтобы их приобресть. Для того взял я тебя в поход, чтобы ты видел, что я не боюсь ни труда, ни опасности. Понеже я, как смертный человек, сегодня или завтра могу умереть, то ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен, при твоих летах, любить всё, что содействует благу и чести твоего Отечества, верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить никаких трудов для блага общего… Если ты, как я надеюсь, будешь следовать моему отеческому совету, и примешь правилом жизни страх Божий, справедливость и добродетель, над тобой будет всегда благословение Божие; но если мои советы разнесет ветер и ты не захочешь делать то, чего желаю, я не признаю тебя своим сыном и буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в сей жизни и будущей» (подчеркнуто нами – Н.К.). «Всемилостивейший государь, батюшка! – восторженно отвечал на это Алексей. – Я еще молод и делаю что могу. Но уверяю ваше величество, что я, как покорный сын, буду всеми силами стараться подражать вашим деяниям и примеру. Боже сохрани вас на многие годы в постоянном здоровье, чтобы я еще долго мог радоваться столь знаменитым родителем». 19 декабря 1704 года на триумфальном шествии в Москве царевич Алексей у Воскресенских ворот поздравил Петра I с победою и по окончании приветствия стал в ряды Преображенского полка в строевом мундире. Петр I упрекал потом сына за то, что он так и не полюбил войны. Упрек, несомненно, справедливый. Но нелепо относить эту нелюбовь к недостаткам развития царевича. Вот если бы Алексей, с двенадцати лет познакомившийся с реальной, а не игрушечной войной, полюбил ее, тогда бы, конечно, следовало крепко задуматься… Это ведь только Петр I, который продолжал относиться к войне как к детской забаве, любил ее, а для Алексея война была хотя и необходимым, но трудным и неприятным делом. Когда Алексею было семнадцать лет, он был послан в Смоленск для заготовки провианта и сбора рекрутов. И с этим поручением, исполнение которого заняло пять месяцев, судя по его письмам и донесениям, он справился вполне успешно. В 1709 году царевич привел в Сумы пять собранных им полков. Как пишет Гизен, «царское величество так был тем доволен, что ему публично показал искренние знаки отеческой любви». Алексею было тогда 19 лет. Исполняя порученные ему дела, он продолжал учебу. К двадцати годам он свободно владел немецким и французским языками, неплохо знал историю, любил читать труды отцов Церкви. Точные науки давались ему труднее, но царевич достаточно успешно изучал и математику, и фортификацию… Мы говорим все это, чтобы показать, что никаких объективных причин для недовольства сыном у Петра I не могло быть. По уровню своего образования и реального опыта Алексей превосходил большинство русских царей в его годы. Император преображенного царства 59 Сам Петр в этом возрасте еще только развлекался строительством ботика на Плещеевом озере. Да Петр I, собственно говоря, вполне был доволен сыном. Конечно, он делал ему внушения, поругивал, даже бивал, но все это, учитывая взрывной темперамент государя, не выходило за рамки принятого при дворе стиля обращения. Настоящий гнев Петра I вызвало только свидание шестнадцатилетнего царевича с матерью. Тогда, в 1706 году, Алексей самовольно навестил мать в Суздальском монастыре. Тетка Наталья Алексеевна немедленно «настучала» царю об этом проступке, и Алексей был призван в Жолкву, в Галиции, и получил нагоняй. Однако нагоняем тогда и ограничилось дело. И так продолжалось, пока в жизни Петра I не появилась новая сожительница. Чернобровая красавица возникла в русской истории 25 августа 1702 года, когда войсками Б.П. Шереметева был взят Мариенбург (Алуконе). Среди пленных оказалась и служанка пастора Глюка – Марта. Она обладала богатырским здоровьем и незаурядной физической силой, позволявшей легко переносить тяготы походной жизни. Поначалу Марта обреталась в качестве прачки у фельдмаршала Шереметева, а потом перебралась к Меншикову. В 1705 году 23-летнюю круглолицую красавицу привезли Петру I, и из Марты она превратилась в Екатерину Васильевскую. Особенно хороши были глаза новой сожительницы Петра – черные, большие, живые, пронзительные… 28 декабря 1706 года у нее родилась дочь, и Петр начал называть ее в своих письмах маткой. Дочка умерла 27 июня 1708 года, и в письмах появляется новое прозвище Екатерины – мудер. 7 Мы уже говорили, что царь на Руси – это не только верховный правитель, а, прежде всего, помазанник Божий, священный чин. И русские цари появлялись в схожих со священническими одеяниях не потому, что они удобно чувствовали себя в одежде из тяжелой парчи, а потому, что этого требовало их звание. Православие для русского царя было не его личным делом, православие – это содержание мистического договора, в который вступил он с Богом и со своими подданными, это его жизненный путь, главный руководящий мотив его деятельности. Русский царь был связан с народом, над которым он царствовал, не пунктами неких кондиций, а православной верой, православной моралью… Петр I, который осмысливал свою деятельность исключительно в теократических категориях19, никогда и не помышлял отказываться от сана помазанника Божия, он хотел отказаться (и отказался!) лишь от обязанностей, связанных с этим саном. Это было невозможно, но Петр I, никогда никогда не веривший в чудеса, всегда 19 «Господь Бог нынешнюю кампанию так счастливо начати благоволил»; «Завтра надеемся увидеть врага, милость Божия да будет с нами», «Всемогущий Господь соизволил почтить Россию»; «Зело желаю, чтоб весь наш народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшей войной и заключением мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостию благодарить»; «Так воля Божия благоволила и грехи христианские допустили... Но мню, что праведный Бог может к лучшему сделать». 60 Николай Коняев верил – упорство его в этом пункте было маниакальным, почти безумным! – в то, что и не бываемое бывает… бывает С материалистической точки зрения демонстративно выставленный напоказ роман Петра I со шлюхой из Немецкой слободы никак не связан с катастрофой русской армии под Нарвой в 1700 году. Но с материалистической точки зрения не очень-то понятно, почему Петр I бежал в Новгород, оставив перед решающим боем свою армию без управления – на верную гибель20… Точно так же, как нет приемлемого объяснения прутской трагедии, случившейся через несколько месяцев после тайного венчания Петра I с его новой сожительницей. В 1711 году за спиною Петра была уже Полтава. Хотя Петру и пришлось заплатить за свое обучение военному ремеслу потоками русской крови, бездарно пролитой в начале войны, но он все-таки выучился воевать. По общему мнению, и сама Полтавская битва, и предшествующие ей сражения и маневры были осуществлены Петром I блестяще. И вот после этого – нелепейшие просчеты и ошибки Прутского похода! Такое ощущение, как будто Петр I, заведший на Пруте свою армию в окружение, никогда и не бывал под Полтавой. Именно невозможность сыскать мало-мальски подходящее объяснение этим двум самым большим и самым нелепым военным поражениям Петра I и заставляет нас вернуться к мысли, что связь между этими поражениями и сумасбродным нарушением всех уставов и приличий, соблюдение которых необходимо для помазанника Божия, все-таки существует. Более того… Попрание своего царского сана и последующая военная катастрофа следуют в такой пугающей близости друг к другу, что не заметить их невозможно. И особым значением наполняется тут смирение царевича Алексея, с которым он исполняет повеление отца – женится на подобранной ему Петром I принцессе. В какой-то мере эта женитьба поддерживала пошатнувшуюся репутацию России на международной арене и при этом одновременно становилась попыткой восстановления того мистического договора, который был разорван очередным сумасбродством Петра I. Мы не знаем, каким полководцем оказался бы царевич Алексей. Его жизнь прервалась не на поле битвы, а в отцовском застенке. Было тогда царевичу двадцать восемь лет. Ровно столько же, сколько его отцу, когда тот бежал из-под Нарвы, бросив свою армию перед сражением. 20 Сам Петр в «Истории Свейской войны» объяснял бегство из армии перед сражением тем, что надобно было «идущие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо, чтоб иметь свидание с королем польским». Историки XIX века таким нелепым объяснением ограничиться не могли и придумывали, что Петр якобы собирался укрепить оборону Новгорода и Пскова и т.д. А С.Ф. Платонов пишет прямо: дескать, «зная мужество и личную отвагу Петра, мы не можем объяснить его отъезд малодушием»… И с этим не согласиться нельзя. Трусом Петр I, действительно, не был. Император преображенного царства 61 В истории нет сослагательного наклонения, и бессмысленно гадать о том, чего никогда не было. Да и не нужно это, чтобы увидеть духовное торжество подлинно царского смирения царевича Алексея над диким сумасбродством Петра I. Для этого достаточно просто внимательно посмотреть на события реальной истории… Г ЛАВА ШЕСТАЯ «Море свирепое, море – человече законопреступный! Почто ломаеши, сокрушаеши и разоряеши берега? Берег есть закон Божий, берег есть во еже не прелюбы сотворити, не вожделети жены ближняго, не оставляти жены своея; берег есть во еже хранити благочестие, посты, а наипаче Четыредесятницу, берег есть почитати иконы». Стефан Яворский, из проповеди, произнесенной в день святого Алексия, человека Божия, 17 марта 1712 года. Кампанию по уничтожению сына Петр I развернул в 1715 году, не имея никаких объективных поводов для недовольства им. Царевич Алексей не был гением, но не был и ленивым идиотом, как его пытаются порою представить. Разумеется, он переживал за свою мать, сочувствовал ее положению, но этим только и ограничивалось его несогласие с отцом. 1 Поводы для недовольства Петра I надобно искать не в царевиче, а в новой семье императора. Кухарка Марта кухаркой и оставалась, превратившись в Екатерину Алексеевну и поднявшись на русский трон. Вильгельмина Байрейтская вспоминала, что, приехав к ним в 1719 году, «царица (Екатерина – Н.К.) начала с того, что принялась целовать у королевы руки, причем проделала это много раз». Екатерина не давала Петру никаких советов, только высказывала удовольствие и радость от сообщаемых новостей и, играя так, приобретала все большее и большее влияние на царя. Мы уже говорили, что в письмах 1706-1709 года Петр называет Екатерину маткой. Всего у Петра и Екатерины было пятеро незаконнорожденных детей: Павел и Петр, оба умерли в 1707 году; Екатерина, которая умерла в 1708 году; Анна, ставшая матерью императора Петра III; и Елизавета, ставшая сама императрицей. Постепенно в письмах 1709-1711 годов обращение «матка» меняется на «мудер». В 1711 году Екатерина превращается в Катеринушку, в «друга моего»… В 1716 году, когда Екатерина становится матерью законнорожденного Пиотрушки, впервые появляется обращение «Катеринушка, друг мой сердешный»… Письма беременной Екатерины Петру I показывают, насколько по-женски умной была она. Пиотрушка еще не родился, а она уже сумела сделать его реальным участником жизни отца. Николай Коняев 62 Так было и в дальнейшем. «Прошу, батюшка мой, обороны от Пиотрушки, понеже немалую имеет он со мною за вас ссору, а именно за то, что когда я про вас помяну ему, что папа уехал, то не любит той речу, что уехал, но более любит то и радуется, как молвишь, что здесь папа». Упрекать Екатерину невозможно. Она – мать, и она действует как мать. Пиотрушка – ее восьмой ребенок, и на него возлагаются все надежды… Другое дело, что слова ее падают в почву, во тьме которой вызревает чудовищное преступление сыноубийства… «Дорогой наш шишечка часто своего дражайшего папа папа упоминает и, при помощи Божией, во свое состояние происходит и непрестанно веселится муштрованием солдат и пушечною стрельбою»… Семьи царевича Алексея и Петра I – погодки21. Параллельно с появлением новых наследников в семье императора появляются дети и в семье царевича Алексея. Рождение их Екатерина воспринимала как прямую угрозу своим детям и сумела устроить так, что как только появился у царевича Алексея сын (будущий русский император Петр II), так и началась война на уничтожение царевича. Отметим справедливости ради, что Петр I не сразу выступил в поход. Более того, есть явные свидетельства, что он пытался уберечь семью сына от происков Екатерины и Меншикова. 2 Но так было в 1714 году, когда кронпринцесса рожала дочь Наталью… 12 октября 1715 года её роды проходили совсем в другой обстановке. «Замечали при царском дворе зависть за то, что она родила принца, – доносил Плейер, – и знали, что царица тайно старалась ее преследовать, вследствие чего она была постоянно огорчена… Деньги, назначенные на ее содержание, выдавались очень скупо и с затруднениями… Смерти принцессы много способствовали разнородные огорчения, которые она испытывала». Об этом же рассказывал в Вене и царевич Алексей. «Отец ко мне был добр, но с тех пор, как пошли у жены моей дети, все сделалось хуже, особенно когда явилась царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно вооружали против меня отца; оба они исполнены злости, не знают ни Бога, ни совести (выделено нами – Н.К.). Обратимся далее к сухой хронике. 22 октября 1715 года. Не оправившись после родов будущего русского императора Петра II, кронпринцесса умерла. 28 октября. После похорон принцессы Петр I в доме царевича, во время поминок публично вручает сыну письмо с требованием «нелицемерно исправиться». «Егда же сию Богом данную нашему отечеству радость (победы над шведами) рассмотряя, обозрюсь на линию наследства, едва не равная радости горесть меня снедает, видя тебя наследства весьма на правление дел государственных не21 Публичная свадьба Петра I состоялась в 1712 году. Император преображенного царства 63 потребного (Бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отъял: ибо хотя не весьма крепкой природы, обаче не весьма слабой); паче же всего о воинском деле ниже слышать хощешь, чем мы от тьмы к свету вышли и которых не знали в свете, ныне почитают. Я не научаю, чтобы охоч был воевать без законные причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить: ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона… Сие все представя, обращусь паки на первое, о тебе рассуждати: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписаное с помощию Вышнего насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что Бог дал, бросил)! Аще же и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо сколько много за сие тебя бранивал, и не точию бранивал, но и бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобой, но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться, хотя от другой половины и все противно идет. Однако ж всего лучше, всего дороже безумный радуется своею бедою, не ведая, что может от того следовать (истину Павел святой пишет: како той может церковь Божию управить, иже о доме своем не радит?) не точию тебе, но и всему государству. Что все я с горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо избрал сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще не лицемерно обротить. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангрезный, и не мни себе, что один ты у меня сын (выделено нами – Н.К.) и что я сие только в устрастку пишу: воистину (Богу извольшу) исполню, ибо я за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то как могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, чем свой непотребный». 29 октября. Рождение Петра Петровича – сына Петра I и Екатерины Алексеевны. 31 октября. Отказ царевича Алексея от притязаний на престол. Алексей просит отца отпустить его в монастырь. 3 Нет никакой нужды анализировать содержание упреков в письме Петра I. Что такое «нелицемерно исправиться»? Историки часто упрекают Алексея в притворстве, в равнодушии к отцовским делам. И вместе с тем никто из них не отрицает, что Алексей всегда старался угодить деспоту-отцу: прилежно учился, выполнял все приказы и поручения и никогда, как это говаривали в старину, не выходил из-под его воли. Мы уже говорили, что царевич Алексей действительно не любил войны. Война никогда не была для него игрой, которую можно бросить в любой момент. Войну царевич воспринимал как тяжелую и грязную работу. Он достаточно исправно, несмотря на молодые годы, трудился на войне, но радоваться крови и грязи войны так и не научился. Николай Коняев 64 Однако Петру ли, который сам в двадцативосьмилетнем возрасте бросил на произвол судьбы всю свою армию перед сражением под Нарвой, упрекать сына за неготовность воевать? Это как раз и есть проявление того поразительного ханжества и лицемерия, которых Петр I так не любил в других, но которых в самом себе никогда не замечал. Ни о чем, кроме поразительного ханжества Петра I, и не свидетельствует его письмо сыну. Гораздо более интересными представляются его слова: ««не не мни себе, что один ты у меня сын»… Как показывают исследования, письмо было написано 11 октября, накануне рождения сына Алексея Петра, а отдал его Петр I накануне рождения своего сына. «В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь, – говорит М.П. Погодин. – Что за странности? Царь пишет письмо к сыну с угрозою лишить его наследства, но не отдает письма, и на другой день по написании рождается у царевича сын, новый наследник; царь держит у себя письмо и отдает только через 16 дней, в день погребения кронпринцессы, а на другой день после отдачи рождается у него самого сын! Вопросы, один за другим, теснятся у исследователя. Если Петр написал письмо в показанное число в Шлиссельбурге, то зачем не послал его тотчас к сыну? Зачем держал 16 дней, воротясь в Петербург? Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол! Зачем бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней? Ясно, что была какая-то задняя мысль». Вопреки обычаю, праву и здравому смыслу Петр I предпринимает отчаянные усилия, чтобы не допустить на русский престол не только своего сына Алексея, но и внука – будущего императора Петра II. Все силы измученного болезнью, впадающего в припадки ярости императора оказываются направлены на то, чтобы отобрать престол у русской ветви своей семьи. Когда, пытаясь проследить связанные с этим события, видишь, как много энергии и изобретательности было растрачено Петром I в борьбе с собственными сыном и внуком, – становится страшно… 4 К сожалению, даже когда были опубликованы все документы, связанные с делом царевича Алексея, наши историки (за исключением, может быть, только М.П. Погодина и Н.И. Костомарова) более были заняты попытками оправдать Петра I, нежели анализом подлинных причин трагедии. Стремление вполне понятное… Эти историки, следуя в кильватере политики культа Петра I, и здесь заранее, априори переносили всю вину на царевича, дабы нечаянно не бросить тень на монументальный образ Петра Великого. Между тем мотивы антипатии Петра I очевидны и легко объяснимы. Алексей был сыном от нелюбимой, более того – ненавистной жены. И какие бы способно- Император преображенного царства 65 сти ни проявлял он, как бы терпеливо ни сносил упреки и притеснения, – все это не имело значения для отца, не могло переменить его мнения о сыне. В деспотически-самодержавном сознании Петра I личностное легко сливалось с государственным, переплеталось, подменяло друг друга. В царевиче Алексее – сыне от ненавистной жены Евдокии Лопухиной – Петр I видел прежде всего то русское, духовное начало жизни, которое он стремился выкорчевать навсегда, по всей стране. И даже если допустить, что Алексей и по характеру своему, и по душевному складу, и по воспитанию олицетворял только русскую косность – а это ничем не подкрепленное допущение! – то все равно: можно ли от живого человека требовать, чтобы он вот так, вдруг, переменил свою душу? Потребовать-то, конечно, можно, только вот исполнить подобное требование не удавалось еще никому… Сам Петр I наверняка понимал это. И Алексей тоже понимал, что требование «нелицемерно исправиться» на самом деле содержит приказ самоустраниться, каким-то образом самоуничтожиться, освобождая дорогу только что родившемуся «шишечке». 31 октября Алексей достойно и мужественно ответил отцу. Он отказывался от притязаний на престол и просил отпустить его в монастырь. Но Алексей – не для Петра, а для уже родившегося «шишечки»! – опасен и в монастыре. В царевиче Алексее измученная страна видит избавление от ужаса и несправедливостей петровского режима. Алексей – надежда огромной империи, миллионов и миллионов людей. И кто даст гарантию, – нашептывали Петру I сановники из кумпании кумпании,, которые действительно не знали ни Бога, ни совести, – что оскорбленная, растоптанная русская старина не выведет Алексея из монастыря после смерти Петра? Не провозгласит царем, отталкивая от престола обожаемого «шишечку»? Петр I и сам видел, что нет этой уверенности. А раз так, значит, и действовать нужно иначе. Алексея необходимо не в монастырь заточить, а уничтожить физически. Тем более что вместе с ним будут уничтожены и надежды страны на возвращение к тому пути, по которому шла Святая Русь. Совершить задуманное было непросто. Все-таки Алексей был законным наследником престола. Но на стороне императора – самодержавная власть, бесконечная сила воли, зрелый ум, житейская опытность и, разумеется, дьявольская хитрость советников. Интрига, задуманная Петром I и его сподвижниками, разыгрывается почти как на театральных подмостках. Петр отклоняет просьбу сына, запретив принять монашеский сан. Отправляясь за границу, он приказывает сыну «подумать». Психологически расчет очень точный. Петр знает и о мечтательности сына, и о его привязчивости. И он не ошибается. Уже отрекшийся было от мирской жизни, Алексей начинает мечтать, строить планы. Преградой на пути в монастырь становится и Евфросиния – женщина, которую он полюбил… Крепостная Н.К. Вяземского, воспитателя царевича Алексея, сумела не на шутку влюбить его в себя. Некоторые исследователи полагают, что Николай Коняев 66 Евфросиния была шпионкой Меншикова и «светлейший» подсунул ее царевичу, исполняя давно задуманный план. Как бы то ни было, но именно Евфросиния отвлекает царевича от спасительных – речь идет не только о нравственном, но и физическом, и политическом, и даже историческом спасении – мыслей о монастыре. Счастье сына, разумеется, не цель Петра I, а лишь средство достижения задуманного. Едва только разгорается в мечтательном Алексее надежда на счастье – какой безжалостно точный расчет! – курьер вручает ему новое письмо. Алексей немедленно должен ехать за границу или, не мешкая, отправиться в монастырь. В самой возможности выбора и заключалась ловушка. Возможность бежать от деспота-отца, который – Алексей уже наверняка знал это! – и в монастыре не даст ему покоя, прельстила царевича. Ловушка сработала. Алексей принял решение – бежать. Хитроумный капкан защелкнулся… Вынуть добычу из капкана было делом техники. 5 Прибыв в Вену, царевич Алексей явился к вице-канцлеру графу Шенборну и просил того о покровительстве императора. Убежище Алексею было предоставлено. Царевича отправили в тирольский замок Эренберг, и скоро туда прибыли тайный советник П.А. Толстой и гвардии капитан А.И Румянцев. Алексея Петровича перевели в Неаполь, в замок Сент-Эльмо, но посланцы отца легко нашли его и там. Они уговаривают Алексея Петровича вернуться, обещая отцовское прощение. Это подтвердил с легкостью и сам Петр I. «Мой сын! – писал он царевичу Алексею 17 ноября 1717 года. – Письмо твое, в 4-й день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения: которое уже вам перед сим, через господ Толстова и Румянцева, письменно и словесно обещано, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен…» Дата этого письма совпадает с подготовкой к церемонии поставления на место умершего Никиты Зотова нового князя-папы Петра Ивановича Бутурлина, которая проводилась Петром I в Преображенском. Обряд этот во всех тонкостях был разработан самим Петром. «Поставляющий глаголет: «Пьянство Бахусово да будет с тобою, затмевающее и дрожающее, и валяющее и безумствующее тя во вся дни жизни твоея». Далее в дело вступали жрецы с пением: «О всепьянейший отче Бахусе, от сожженные Семиллы рожденный, из юпитеровой (неприличное слово) возвращенный! Изжателю виноградного веселия и проведшему оное сквозь огнь и воду, ради вящыя утехи возследователем вашим! Просим убо тебя со всем сим всепьянейшим собором: умножи сугубо и настави сего вселенского князь-цезаря стопы во еже тещи вслед тебе! И не точию тещи сему, но и во власти сущих вести. Такоже да вси последуют стопам твоим! И ты, всеславнейшая Венус, множа умножи от своего (неприличное слово) к сего заднему! Аминь!» Император преображенного царства 67 Хотя тексты эти и были опубликованы М.И. Семевским в работе «Петр Великий, как юморист», но, право же, более, чем шуточное представление, они напоминают некий сатанинский обряд. И, поскольку по времени все совмещается с ожиданием в Преображенском царевича Алексея, зловещая тень этого «обряда» ложится и на затеянное Петром «следствие». Об обмане, на который пошел Петр I, заманивая царевича на расправу, написано достаточно много, точно так же как, и о жестокости пыток, под которыми умер царевич. Сейчас скажем только, что 27 июня 1718 года, на следующий день после зверского убийства сына, Петр I составит инструкцию своим заграничным министрам, как следует описывать кончину Алексея. После объявления сентенции суда царевичу «мы, яко отец, боримы были натуральным милосердия подвигом, с одной стороны, попечением же должным о целости и впредь будущей безопасности государства нашего – с другой, и не могли еще взять в сем зело многотрудном и важном деле своей резолюции. Но всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным своим судом, по милости своей нас от такого сумнения, и дом наш, и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот по приключившейся ему по объявлении сентенции и обличении его толь великих против нас и всего государства преступлений жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Но хотя потом он и паки в чистую память пришел и по должности христианской исповедовался и причастился Св. Тайн и нас к себе просил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми нашими зде сущими министры и сенаторы пришли, и он чистое исповедание и признание тех всех своих преступлений против нас со многими покаятельными слезами и раскаянием нам принес и от нас в том прощение просил, которое мы ему по христианской и родительской должности и дали; и тако он сего июня 26, около 6 часов пополудни, жизнь свою христиански скончал». Как это было сказано в записке, озаглавленной «О блаженствах против ханжей и лицемеров»? Главный грех – ханжество и лицемерие… «Ибо первое дело ханжей – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они…» Но что же делает сам Петр I, объявляя, что «Всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным Своим судом, по милости Своей нас от такого сумнения, и дом наш, и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот»? Ведь Петр же знает, что его сын умер под пытками, которым его подвергли по отцовскому приказу! Это действительно верх лицемерия… Творить подобное мог только человек, страха Божия не имущий. Николай Коняев 68 6 Еще когда царевича Алексея только привезли в Москву, были произведены аресты среди его друзей. 14, 15, 16 марта в Москве рвали им ноздри, резали языки, сажали их на колья… Не забыли во время сыска и царицу Евдокию. Обнаружилось, что она вела переписку, и переписка эта и корреспонденты были немедленно взяты в «розыск». В петровских застенках применялись такие изощренные пытки, что и мужественные, не раз смотревшие в лицо смерти стрельцы становились болтливыми, словно женщины, и возводили на себя и на своих товарищей любую напраслину. Вот и теперь выяснилось возмутительное злоумышление. Оказывается, бывшая царица скинула монашеское платье и ходила в мирском! Выяснилось, что подв подвигг ее к этому епископ Досифей, который приезжал в монастырь, и «служил, и поминал ее царицею Евдокиею, и сказывал, что он от святых слышал гласы от образов, что нынешнего года, в котором ей сказывал, будет царицею по-прежнему». Епископ Досифей покаялся на пытке, что «сказывал он ей, бывшей царице, что она будет по-прежнему царицею и с сыном будет жить; а гласов о том от образов не слыхал и святые ему не явилися и того не сказывали; а он ей, бывшей царице, сказывал и о том к ней писал, будто он гласы от образов слышал и святые ему явилися и сказывали, что она будет по-прежнему царицею; и то он говорил и писал, утешая ее, для того, что она того желала; и она к нему писывала, и те письма он драл; а таких-де слов, что видал отца ее Федора Лопухина из ада выпущенного до пояса, а в другой ряд до коленей, того он ей не сказывал и денег за вышеписаное пророчество не бирал; а говорил ей для того, чтоб она Бога не отпала, для того, что она ему говаривала многажды, что она Богу молится много: Бог ее не слушает». К тому же выяснилось, что был случай, когда бывшая царица пила чай вместе с майором Степаном Глебовым, и это переполнило чашу императорского терпения. Майор был казнен, а старицу Елену (приближалось ее пятидесятилетие) 20 марта повезли в Ладожский Успенский монастырь. Любопытно, что князь Меншиков, составивший инструкцию, как надобно содержать бывшую царицу, вопросами ее дальнейшего обеспечения не озаботился. Капитан Семен Маслов, охранявший царицу, потребовал содействия у местных властей. Ландрат Подчертков послал рапорт на Высочайшее имя в С.-Петербург, но канцелярия не озаботилась ответить. Недосуг было… В Петербурге и император, и светлейший князь были заняты тогда пытками самого царевича Алексея. 7 27 июня, на следующий день после убийства в Трубецком раскате Петропавловской крепости царевича Алексея, Петр I устроил шумный бал, отмечая годовщину Полтавской победы. Да и отчего было не радоваться ему, если – как ему казалось! – удалось победить сам Божий Промысел и, вопреки судьбе, оградить права на престол любимого «шишечки»! Император преображенного царства 69 Петр веселился, не зная, что меньше чем через год «шишечка» умрет и при вскрытии выяснится, что он был неизлечимо болен от рождения. Не знал Петр и того, какой злой насмешкой над ним обернется его безграничная любовь ко всякой иноземщине. Ради сожительства со шлюхой из Немецкой слободы он заточил в монастырь законную жену, но Анна Монс не оценила этого, при первом же удобном случае наставила грозному царю рога с саксонским посланником Кенигсеном. Петр I порвал тогда с Анной Монс, посадив любовницу под арест, а сам немедленно сошелся с кухаркой Мартой, уже прошедшей через постели Шереметева и Меншикова. Петр возвел ее в императрицы и посадил на русский трон, по наущению ее убил своего сына, царевича Алексея, и был вознагражден еще более подлой, чем во времена сожительства с Анной Монс, изменой. Впрочем, об этом дальше… Г ЛАВА СЕДЬМАЯ «Патриарх женился! Да здравствует патриарх с патриаршей». Деяния Петра Великого, т.VI, с. 289. Через великие искусы прошел Стефан Яворский, переходя в унию и возвращаясь назад в православную веру, великой карьерой обязан был Петру I, поставившему его местоблюстителем патриарха Русской Православной церкви, но и этот человек не сумел угодить императору, не сумел понять, чего хочет от него Петр. Подобно необразованному, не учившемуся никогда в иезуитских коллегиумах чернецу твердил Стефан о благочестии, о необходимости соблюдать Божии заповеди и не способен был постигнуть великую правду воли монаршей, которая превыше всего. Но такой человек нашелся. Звали его Феофан Прокопович. 1 Будущий архиепископ рано остался сиротой и воспитывался у дяди – ректора Киево-Братской коллегии и наместника Киево-Братского монастыря. Образование он получил в Киево-Могилянской академии, а потом перешел в унию и принял монашество с именем Самуил. В базилианском ордене, к которому теперь принадлежал Самуил Прокопович, обратили внимание на способного монаха и направили его в Рим. Здесь Самуил поступил в Коллегию святого Афанасия, прошел полный курс католической схоластической теологии и обратил на себя внимание папы Климента XI. Вернувшись в Киев, Самуил снова перешел в православие и, сделавшись Феофаном, начал преподавать в Киево-Могилянской академии то, чему научили его в Риме. Николай Коняев 70 10 июля 1709 года, когда Петр I проезжал через Киев, Феофан произнес в Софийском соборе панегирическую проповедь по случаю Полтавской виктории, объясняя, какое значение она имеет для будущего. Петру особенно понравились рассуждения о Мазепе. – Пси не угрызают господий своих, звери свирепые питателей своих не вредят; лютейший же всех зверей раб пожела угрызти руку, ею же на толь высокое достоинство вознесен… – возглашал Феофан. – Лжет бо, сыном себе российским нарицая, враг сый и телолюбец! Вскоре Феофан Прокопович произнес похвальное слово А.Д. Меншикову, которого он назвал «истинным изображением» самого Петра I, и вопрос о его карьере оказался решенным. В 1710 году, собравшись на войну с турками, Петр захватил с собою и Феофана, чтобы в походе еще раз послушать его речь на годовщину Полтавской виктории. Феофан и речь сказал, и начал уже было описывать новую викторию Петра Великого, но тут случился конфуз… За могилою Рябою Над рекою Прутовою Было войско в страшном бою. В день недельный от полудни Стался час нам вельми трудный – Пришел турчин многолюдный. Все так и было, как в виршах Феофана. У села Новое Станилешти 270-тысячная армия Баталджи-паши окружила 40-тысячное войско Петра I. Вице-канцлеру П.П. Шафирову, которому Петр I разрешил отдать за свое спасение всё, кроме Петербурга, удалось, предложив Баталджи-паше солидную взятку, заключить мир на сравнительно мягких условиях. Россия возвращала османам Азов, срывала Таганрог и Каменный Затон. Тем не менее для Феофана Прутский поход завершился его полной личной викторией. Петр I назначил его игуменом Киевского Братского монастыря и ректором Киево-Могилянской академии. Надо сказать, что Феофан оказался благодарным назначенцем. Так же легко, как менял он свои имена и конфессии, он расстался с католическими привязанностями и тут же создал «Догматику», в которой порвал со схоластической методой и явил себя убежденным протестантом. В 1716 году Петр вызвал этого «не только антилатинствующего, но и протестантствующего» богослова в Петербург. «Феофан Прокопович был человек жуткий, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типический наемник и авантюрист… Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, а не деятелем. Один из современных историков остроумно назвал его "агентом Петровской реформы"». Тем не менее именно такого «агента» и искал Петр I. Император преображенного царства 71 2 Надо сказать, что с Феофаном Петр I не ошибся. Лично ему Феофан-Самуил был предан беззаветно. В своих проповедях он почти не обращал внимания на религиозные нужды верующих, но очень убежденно и горячо разъяснял проводимые Петром реформы. Феофан искренне считал, что с Петром I никто не может сравниться. Такого монарха «толико Россию пользовавшаго, яко от начала государства Всероссийского, еликия могут обрестися истории, сему равного не покажут». Поиском аргументов в восхвалении государя Феофан не затруднял себя – сразу переходил к обличению людей, не понимающих величия Петра I. «Ибо понеже на двоих сих вся государская должность висит, на гражданском, глаголю, и воинском деле. Кто у нас когда обоя сия так добре совершил, яко же сей? – вопрошал Феофан в «Слове о власти и чести царской», составленном в 1718 году. – Во всем обновил, или паче отродил, Россию? Что ж, сие от нас награждение будет ему? Да его же промыслом и собственными труды славу и безпечалие все получили, той сам имя хульное и житие многобедное имеет? Кая се срамота! Кий студный порок! Страшен сый неприятелем, боятися подданных понуждается! Славен у чуждих, безчестен у своих! Удивляются сему самии лютейшии враги наши, и хотя и приятны им сии о нас вести (угождают бо зависти их), однако же таковое неистовство обругают и поплюют. И смотрим, да бы не выросла в мире притча сия о нас: достоин государь толикаго государства, да не достоин народ таковаго государя». Мысль о том, что русский народ не достоин такого государя, как он, была близка Петру I. 2 июня 1718 года он поставил Феофана во епископа Псковского и Нарвского, и тот стал главным его помощником в делах духовного управления. Через руки Феофана-Самуила проходят теперь все важнейшие законодательные акты по делам Церкви; по поручению Петра он пишет богословские и политические трактаты, составляет «Слово похвальное о флоте российском», «Слово о власти и чести царской», пишет предисловие к Морскому уставу и краткое руководство для проповедников. Как отметил И.К. Смолич в «Истории русской церкви», «взгляды Феофана на взаимоотношения между государством и Церковью целиком совпадали со взглядами Петра: оба искали подходящий образец в церковных установлениях Пруссии и других протестантских стран. Для царя было естественно поручить написание «Духовного регламента» Феофану, так же как для Феофана было естественно ждать такого поручения». Поручение было дано, и Феофан отнесся к разработке реформы Русской православной церкви с полной самоотдачей. Уже 25 января 1721 года составленный Феофаном Прокоповичем Духовный регламент был обнародован. 3 Важнейшей реформой, вводившейся в церковное управление Регламентом, было упразднение патриаршества и учреждение вместо него, по образцу протестантских государств, Святейшего Правительствующего Синода («Духовной коллегии»). Николай Коняев 72 «А яко Христианский Государь (Петр I – Н.К.), правоверия же и всякаго в церкви Святей благочиния блюститель, посмотрев и на духовныя нужды, и всякаго лучшаго управления оных возжелав, благоволил уставити и духовное Коллегиум, которое бы прилежно и непрестанно наблюдало, еже на пользу церкви, да вся по чину бывают, и да не будут нестроения, еже есть желание Апостола, или паче Самаго Бога благоволение». Строго предостерегал «Духовный регламент» от любой попытки защиты патриаршества. «Всегдашний Синод или Синедрион, совершеннейшее есть и лучшее, нежели единоличное правительство, наипаче же в Государстве Монаршеском, яковое есть Наше Российское». Регламент вполне соответствовал своему названию и с протестантской четкостью регламентировал сложные духовные вопросы. «…определить, что оныя многочисленныя моления, хотя бы и прямыя были, однако не суть всякому должныя, и по воли всякаго на едине, а не в соборе церковном употреблять оных мощно, дабы по времени не вошли в закон, и совести бы человеческой не отягощали»… «О мощах святых, где какия явятся быть сумнительныя, розыскивать: много бо и о сем наплутано… Смотреть же, нет ли и у Нас такого безделия?»… «Аще где проявится нетленное тело, или пройдет в слух видение чие или чудотворение, Коллегиум долженствует испытовать тоя истины, призвав к допросу оных повестителей, и прочиих, которые о том свидетельствовать возмогут»… 4 Надо сказать, что Духовному регламенту, как и остальным сочинениям Феофана Прокоповича, присуще стремление к подмене подлинной проблемы ее карикатурным изображением и поиску решения проблемы именно в этом предельно упрощенном пространстве. Да, после раскола Русской православной церкви уровень образования на Руси резко снизился, а за четверть века реформ, проводимых Петром I, наступление неграмотности приобрело катастрофический характер. Разумеется, Петр I создавал новые формы обучения, но это никак не могло компенсировать того образования, что осуществлялось в русских монастырях и которое сейчас было уничтожено полностью. Поэтому предписание Духовного регламента «осмотреть, есть ли у нас довольное ко исправлению Христианскому учение?» выглядело вполне своевременно, как и замечание Феофана Прокоповича, что для того «пастырский чин от Бога уставлен, дабы от Священнаго Писания научал вверенное себе стадо». Но вот решение проблемы предлагалось откровенно протестантское. Поскольку мало священников, «которые бы наизусть могли проповедать догматы и законы Священнаго Писания; то всеконечная нужда есть имети некия краткия и простым человекам уразумительныя и ясныя книжицы, в которых заключится все, что к народному наставлению довольно есть; и тыя книжицы прочитовать по частям в недельные и праздничные дни в церкви пред народом». Это же относится, по мнению Феофана Прокоповича, и к святоотеческой литературе. Поскольку «книги великих учителей, Златоустаго, Феофилакта и прочих Император преображенного царства 73 писаны суть Еллинским языком, и в том токмо языке внятны суть, а перевод их Славенский стал темен (когда это он стал темным и для кого? – Н.К.) и с трудностию разумеется от человек и обученных, а простым невежам отнюдь непостизаемый есть», поэтому и не надо их читать, а простому народу надобно внушать «всякому собственно, по своему званию должное». «И того ради нужно есть сочинить три книжицы небольшия. Первую о главнейших спасительных догматах веры нашея; тако ж и о заповедях Божиих, в Десятословии заключенных. Вторую о собственных всякаго чина должностях. Третию таковую, в которой собранныя будут с разных Святых учителей ясныя проповеди, как о главнейших догматах, так и наипаче о грехах и добродетелях и собственно о должностях всякаго чина. Первая и вторая книжица иметь будет доводы своя от самаго Священнаго Писания, но внятныя всем и краткия. Третия же от Святых Отец тоеж, что в первой и во второй поучающая». Помимо создания «трикнижия» от Самуила-Феофана, Духовный регламент предписывал епархиальным архиереям создавать при архиерейских домах училища для детей священников. Священник не должен быть ни мистиком, ни фанатиком. Следовало удостовериться, не имеет ли он «видений» или «смущающих снов». «А который бы ученик был крайне туп, или хотя и остроумен, да развращен, и упрям и непобедимой лености, таковых бы, по довольном искушении, отпускать от школы, отняв им всю надежду чина священническаго». 5 Столь же строг был Регламент и в отношении к епископату. «Ведал бы всяк Епископ меру чести своея, и невысоко бы о ней мыслил и дело убо великое, но честь никаковая, почитай в писании знатная определена». Определялся и порядок поездок епископов по своим епархиям: «Время летнее кажется быть угоднейшее к посещению, нежели зимнее. Се же того ради, что не так много летом, как зимою и сам Епископ и церкви посещаемыя на корм и иныя нужды его издержать. Не надобе сена, а дров мало треба. Хлеб, рыба, корм конской дешевее. И может Епископ не далече от города на поле в палатке время перестоять, чтоб не трудить священства, или граждан квартирою, наипаче где город убогий». А вот насчет порядка и содержания молитв на литургиях все было определено строго: «По приезде своем Епископ на другой день или на третий, собрав градских и сельских пресвитеров, священную литургию совершит, по Литургии со всеми Священники отпоет молебен о здравии и победе Державнейшаго Монарха, о исправлении и благосостоянии церквей, о обращении раскольников, о благорастворении воздуха, о обилии плодов земных и прочая. И собственный канон составлен будет, всякия нужды содержащий». Регламент вводил строгую духовную цензуру и другие новшества, призванные предельно зарегулировать жизнь Русской православной церкви. Николай Коняев 74 Мужчинам запрещалось поступать в монастырь до тридцатилетнего возраста; монахам запрещалось посещать частные дома и женские монастыри (деятельность Серафима Саровского в Дивеевском монастыре или Амвросия Оптинского в Шамордино, таким образом, была, оказывается, незаконной согласно Духовному регламенту). Монахиням воспрещалось давать окончательные обеты до пятидесятилетнего возраста, и послушничество, продолжавшееся до тех пор, не могло служить препятствием для вступления в брак. Говорилось в Духовном регламенте и об отношении к милосердию: «о подаянии милостыни должно… сочинить наставление; ибо в сем не мало погрешаем. Многие бездельники, при совершенном здравии, за леность свою пускаются на прошение милостыни, и по миру ходят безстудно; и иные же в богадельни вселяются посулами у старост, что есть богопротивное и всему отечеству вредное… И потому здравии, а ленивии прошаки Богу противни суть. И аще кто снабдевает оных, и той есть яко помощник, тако и участник оных же греха; и что либо на таковую суетную милостыню издерживает, все то вотще ему, а не в пользу духовную». Впрочем, Духовный регламент и не скрывал, что подлинная причина такого отношения к нищим не одна только забота о пользе духовной. «Сверх того еще ленивии оные нахальники сочиняют некая безумная и душевредная пения, и оная с притворным стенанием пред народом поют, и простых невеж еще вяшше обезумливают, приемля за то награждение себе». 6 «Между многими, по долгу Богоданныя нам власти, попечениями о исправлении народа нашего и прочих подданных нам государств, не смотря на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, – было сказано в императорском Манифесте, – не суетный по совести нашей возымели мы страх да не явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества в исправлении как воинского, так и гражданского чина, пренебрежем исправления чина духовнаго. И когда нелицемерный Он судия воспросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном приставлении, да не будем безответны. Того ради образом прежних, как в Ветхом, так и в Новом Завете благочестивых царей, восприяв попечение о исправлении чина духовного, не видя лучшаго к тому способа, паче соборного правительства (понеже в единой персоне не без страсти бывает; к тому-ж не наследственная власть, того ради вящше небрегут) уставляем Духовную Коллегию, т. е. духовное соборное правительство, которое, по следующем зде регламенте, имеет всякие дела управлять». 14 февраля 1721 года Духовную коллегию преобразовали в Святейший Правительственный Синод. Высочайшим Указом повелено было возносить его имя вместо Патриаршего в церковных молениях. Президентом Синода назначили митрополита Стефана Яворского, вице-президентом – епископа Феофана Прокоповича. По сути, Синод становился ведомством в общем составе государственной администрации и подчинялся самому государю. В государственной присяге членов Синода Петр I именовался «крайним судиею духовной коллегии». Император преображенного царства 75 Наконец-то, как отмечают историки Церкви, и произошло то, чего больше всего опасались при низложении патриарха Никона иерархи нашей Церкви, «власть Царская подчинила во всей полноте власть Бога на земле – Святую Церковь Христову». Только напрасно Петр I объявлял в своем манифесте, что он, «как в Ветхом, так и в Новом Завете благочестивых царей, восприял попечение». Идея подобного устройства церковной жизни, вернее, ее полного подчинения светской власти, была заимствована им не в Книгах Ветхого и Нового Заветов, а в сектантской Англии. Если называть вещи своими именами, то надо сказать, что, согласно церковной реформе Петра I, Русская Православная церковь была превращена в инструмент воспитания верноподданных. Эта задача в разработанном Феофаном Прокоповичем Духовном регламенте проводится четко и последовательно. Даже самые важные Таинства православной веры – «Должен всяк Христианин и часто, а хотя бы единожды в год причащатися святой Евхаристии» – превращаются в некие полицейские мероприятия, ибо «аще который Христианин покажется, что он весьма от Святаго Причастия удаляется, тем самым являет себе, что не есть в теле Христове, сиесть, не есть сообщник церкви, но раскольщик. И несть лучшаго знамения, почему познать раскольщика. Сие прилежно подобает наблюдать Епископом, и приказывать, чтоб им священницы приходские по вся годы о своих прихожанах доносили, кто из них не причащался чрез год»… Не заставили себя ждать и последующие указы, развивающие полицейскую идеологию Духовного регламента. 17 мая 1722 года по настоянию Петра Синод принял позорнейший указ об отмене тайны исповеди. Если о замене патриарха Синодом, составленным из вчерашних иезуитов, можно хотя бы дискутировать, то разрушительные для православного самосознания последствия Указа от 17 мая 1722 года, по сути дела отменившего важнейшее церковное таинство, очевидны. Некоторые ревностные защитники идеи монархии договариваются до того, дескать, тайна исповеди отменялась только касательно злоумышлений против монаршей особы, против государственного порядка, а об остальном священник не должен был сообщать в Тайную канцелярию… Что тут ответить? Разве только напомнить, что и ГПУ от сотрудничавших с ним священниковобновленцев тоже ждало сообщений не о супружеских изменах, а только о злоумышлениях против государственного порядка, против колхозов, против вождей революции… Да и не в том ведь дело, о чем должен, а о чем не должен доносить священник. Приходящий на исповедь человек исповедует свои большие и малые прегрешения перед Богом, а не перед сексотом, и священник, который отпускает ему грехи, отпускает их властью, данной ему Богом, а не полицейским управлением. И тут надо не аргументы в пользу Петра I придумывать, а просто разобраться, что нам дороже, Православие или Петр I, который вполне осознанно проводил губительные для православного сознания реформы? Николай Коняев 76 Очень странно выглядит такая вера – немножко в Бога, а немножко в идею, которая эту веру подрывает, даже если и называется идея – монархической. Тем более что именно для идеи монархии и были губительными в самую первую очередь Петровские реформы. Как ни крути, а без указа от 17 мая, может, не было бы никогда и 17-го года… 7 Мы говорили, что стремление Петра I превратить Россию в нечто похожее на Германию или Голландию, а своих подданных – в немцев или голландцев зарождается в нем под влиянием детских страхов, от которых он так и не смог освободиться вследствие неправильного воспитания. Стремление заведомо неисполнимое, но тем не менее так дорого стоившее стране. Наверное, Петр I и сам понимал, что подсознательное стремление уничтожить ненавистную русскую старину, а народ России обратить в покорных рабов, для владения которыми он завезёт из-за границы «культурных» иностранцев, – неисполнимо. Но в том-то и заключалась трагедия Петра, что, понимая все, не мог пересилить себя и смириться, а тем более признать свою ошибку… Если можно объяснить нежелание Петра избрать нового патриарха сразу после поражения под Нарвой чисто прагматическими мотивами – разрасталась война и необходимы были для ведения ее все церковные денежные ресурсы, то введение Духовного регламента, как бритье бород и запрещение русского платья, преследовало цель изменить не только внешний, но и духовный облик своих подданных, изменить, как сейчас говорят, сам национальный менталитет русского человека. И привлекалась для этого вся мощь созданной русской кровью и каторжным трудом Петровской империи. Уже скоро табельные праздники, соблюдение которых было строго обязательно, заметно начинают теснить в церковном календаре память почитаемых на Святой Руси святых. 1 января – Новый год. 3 февраля – тезоименитство цесаревны Анны Петровны. 19 февраля – «воспоминание брака императорского величества». 30 мая – рождение Петра I. 25 июня – коронование Петра I. 27 июня – «преславная виктория под Полтавою». 29 июня – тезоименитство Петра I. 29 июля – «взятие фрегатов, первее – при Ангуте, потом – при Грингаме». 5 сентября – тезоименитство Елизаветы Петровны. 28 сентября – «виктория над генералом Левенгауптом». 11 октября – взятие крепости Нотебург (Шлиссельбург). 23 ноября – день Александра Невского. 24 ноября – тезоименитство Екатерины. 30 ноября – день «Святого апостола Андрея Первозванного, торжество кавалеров российских». Император преображенного царства 77 Завершая эту главу, хотелось бы сказать, что уже в сентябре 1721 года Петр отправил послание Константинопольскому Патриарху с просьбой «учреждение и сочинение Духовного Синода за благость признати». 23 сентября 1723 года Патриарх Иеремия III прислал Утвердительную грамоту со словами, которые и жаждал услышать Петр: «Синод в Российском Святом Великом Государстве есть и нарицается нашим во Христе братом, Святым и Священным Синодом от всех благочестивых и православных христиан». Правда, хотя и признавалось, что Синод «имеет право совершать и установлять тоже, что и четверо Апостольских Святейших Патриарших Престола», но завершалась грамота предписанием «хранить и держать неизменными обычаи и правила Священных Вселенских Святых Семи Соборов и прочее содержимое Святою Церковью и пребудет непоколебимо во веки». Исполнение этого предписания никак не входило в планы реформаторов Русской Православной церкви, но – Божьей волей! – оно было исполнено. ЭПИЛОГ «А когда еще видит народ, что Соборное сие Правительство Монаршим указом и Сенатским приговором уставлено есть; то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду имети помощь к бунтам своим от чина духовнаго». Духовный регламент К концу жизни Петр I, кажется, достиг всего. Фактически встав во главе Русской Православной церкви, он получил абсолютную власть в стране. Наконец-то был заключен и долгожданный Ништадтский мир. За два десятилетия беспрерывных войн, обескровивших и разоривших народ, уплатив Швеции компенсацию в два миллиона талеров, Россия получала Эстляндию, Лифляндию, Ингрию и часть Финляндии с Выборгом. Такой вот успех, такая вот победа. В конце 1721 года по случаю заключения Ништадтского мира Сенат упразднил титул царя и провозгласил Петра I императором. Также Петру был преподнесен титул отца Отечества. Получил тогда Петр повышение и в своем «всешутейшем соборе». Как видно из списка слуг «архикнязя-папы», составленного в самом начале двадцатых годов XVIII века, «Пахом Пихай х.. Михайлов» возвысился уже до архидьякона. Совпадение не случайное. После того как Петр стал главой Русской Православной церкви, потеснив, как ему казалось, на этом месте самого Бога, темные силы, движущиеся в эскорте великого реформатора, таким вот образом зафиксировали и отметили этот факт. Отец отечества мог торжествовать. Он и торжествовал. 78 Николай Коняев Праздненства и фейерверки шли непрерывною чередой и посреди этого грохота салютов, 29 мая 1723 года, накануне табельного Дня своего рождения, будучи в Александро-Невском монастыре, вспомянул Петр о святом благоверном князе и указал: обретающиеся в соборе Рождества Богородицы во Владимире мощи Александра Невского перенести в Петербург. И срок назначил. Велено было приурочить встречу мощей в Санкт-Петербурге к празднованию годовщины Ништадтского мира 30 августа 1723 года. Это решение Петра I трактуется на разные лады, но при этом упускается из виду, что приказано было не просто перенести мощи, а перенести их к дате. Между тем это обстоятельство весьма существенно. Святой благоверный князь Александр Невский, разгромив на берегах Невы и Чудского озера силы тогдашнего НАТО, выбрал путь и «повенчал Русь со степью», чтобы сохранить православную веру. Петр I строил Петербург еще и как знак разрыва Российской империи с прежней московской Русью, построенной потомками Александра Невского. Ломая и корежа страну, практически отказавшись от православия и национальных обычаев, он утвердился на берегах Финского залива, чтобы переменить проложенный святым благоверным князем путь, и жалким по сравнению с петровским прорывом Запада в Россию выглядел десант крестоносца Биргера, разгромленного здесь Александром Невским пять столетий назад. Петр победил всех. Победил старую Русь, победил шведов, победил даже саму историю вместе с благоверным князем Александром Невским. И перенесение в Санкт-Петербург святых мощей князя становилось свидетельством этой победы, освящало совершенные Петром победы, врастало в новую мифологию рождающейся империи. Заметим попутно, что Петр все рассчитал правильно. Пройдет всего два десятилетия и протестантский пастор Педер фон Хавен, составляя описание Петербурга, напишет об Александро-Невском монастыре: «Прежде это был маленький монастырь, основанный русским героем по имени Александр или посвященный ему; он в XII веке защищал русскую веру и в битве одолел татар на том месте, где теперь на берегу Невы построен монастырь, почему его и назвали Невским». Ошибка знаменательная. Простодушный протестант не понимал, что благоверный князь Александр Невский сражался за православие не с татарами, а с предками самого фон Хавена. И не потому пастор совершил эту ошибку, что ни у кого не мог получить необходимую информацию, а просто ему и в голову не могло прийти, что Петр I поклоняется святому, всю земную деятельность которого зачеркивает своими реформами. Но есть своеволие Петра I, и есть Воля Божия… 29 мая 1723 года Петр указал перевезти мощи Александр Невского. Император преображенного царства 79 И не такой уж огромный груз требовалось доставить, не такой великий путь от Владимира до Санкт-Петербурга, а проходили месяцы, но мощей все не было. И не жалела сил снаряженная за мощами команда, ломали стены, прорубали дорогу сквозь рыночные ряды, двигались как положено в петровской империи, не считаясь ни с какими затратами и потерями, но только 18 августа дошли до Москвы, а в Твери были только 26 августа. Уже безнадежно опоздали к празднованию годовщины Ништадтского мира, но никто не смел остановиться, и 10 сентября вынесли святые мощи из Софийского собора в Новгороде, где не раз бывал при земной жизни Александр Невский, и продолжили путь. 15 сентября 1723 года ковчег с мощами привезли в Шлиссельбург. Здесь остановились, ожидая дальнейших указаний императора. Император молчал. Наконец, пришел указ Святейшего Синода – разместить святые мощи в Шлиссельбурге, поставив их в каменной церкви. Здесь и находились они до августа 1724 года. Воистину воля Петра I – это воля Петра I, а воля Божия – воля Божия. И ничего не совершается в мире вопреки Божией воле. Грозным предупреждением обернулось само перенесение в Петербург святых мощей Александра Невского. Подобно пожару, охватившему церковь Рождества Богородицы 13 мая 1491 года, когда распространилась в Москве ересь жидовствующих, шлиссельбургский пожар очень близок по времени к петровским реформам Русской Православной церкви. Петр не внял этому грозному предупреждению. Грандиозные забавы «всешутейного собора» занимали его внимание. Шлиссельбургский пожар почти совпадает по времени с устроенным Петром I гулянием в Санкт-Петербурге. Еще никогда столько шутовских масок не окружало Петра I, маски и шутовские наряды заполнили дворцы и улицы города. «По улицам Петербурга прогуливались и разъезжали голландские матросы, индийские брамины, павианы, арлекины, французские поселяне и поселянки и т.п. лица: то были замаскированные государь, государыня, весь сенат, знатнейшие дамы и девицы, генерал-адьютанты, денщики и разные придворные чины. Члены разных коллегий и сената в эти дни официального шутовства нигде, ни даже на похоронах не смели скидывать масок и шутовских нарядов; в них они являлись на службу, в сенат и в коллегии». Свой всешутейный собор, называвшийся «великобританский славный монастырь», был создан теперь и у петербургских иностранцев. С.Ф. Платонов, который первым проанализировал устав «монастыря», снабженного фаллической символикой, был поражен похабностью его и неприличием. Между тем среди членов «монастыря» были иностранные финансисты, купцы и специалисты в различных областях, которые были очень близко связаны с царём и оказывали ему, как например, «медикус» Вильям Горн, оперировавший царя незадолго до смерти, различные «особые» услуги. Николай Коняев 80 Увы… И дьявольщины в «великобританском монастыре» было еще больше, чем во «всешутейном соборе». Это повышение градуса функционирования «великобританского монастыря» с сатанинской точностью зарегистрировало тот факт, что сделал Петр с изнасилованной Россией. Настоящая вакханалия творится в 1724 году вокруг «Отца Отечества». Все карикатурно в окружении Петра, отовсюду лезут маски и искривленные дьявольской злобою рыла. *** В духе этого непристойного шутовства совершена была и супружеская измена только что коронованной Екатерины Алексеевны. Как и положено в шутовском действе, героем адюльтера стал ее камергер… Виллим Монс, брат известной нам Анны Монс. «Ах счастье мое нечаянное… Рад бы я радоваться об сей счастливой фортуне, только не могу, для того что сердце мое стиснуто так, что не возможно вымерить и слез в себе удержать не могу! – писал пылкий любовник своему «высокоблагородному патрону, ее премилосердному высочеству». – Прими недостойное мое сердце своими белыми руками и пособи за тревогу верного и услужливого сердца». Свою любовную пылкость, подобно сестре Анне, Виллим совмещал с еще более пылкой любовью к деньгам. Вместе с Матреной Ивановной Балк они поставили взяточничество на конвейер и брали за протекцию со всех, кто обращался к ним. «Брала я взятки с служителей Грузинцевых, с купецкого человека Красносельцева, с купчины Юринского, с купца Меера, с капитана Альбрехта, с сына «игуменьи» князя Василия Ржевского, с посла в Китае Льва Измайлова, с Петра Салтыкова, с астраханского губернатора Волынского, с великого канцлера графа Головкина, с князя Юрия Гагарина, с князя Федора Долгорукова, с князя Алексея Долгорукова»… Два дня, 13 и 14 ноября, диктовала Матрена Ивановна Балк на допросе имена своих дачников22… В тот день, когда Петру стало известно об измене супруги с Монсом, он провел вечер в Зимнем дворце с Екатериной. Был здесь и Монс. Он был в ударе, много шутил. – Посмотри на часы! – приказал государь. – Десятый! – сказал камергер. – Ну, время разойтись! – сказал Петр и отправился в свои апартаменты. Монс, вернувшись домой, закурил трубку и тут к нему вошел страшный посланец царя, начальник тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков. Он отвез Монса к себе на квартиру, где его уже ждал император. Впрочем, как говорит М.И. Семевский, на все остальные вины Виллима Монса Петр «взглянул как-то слегка» и приказал обезглавить брата своей первой любовницы, а потом утешался тем, что возил Екатеринушку смотреть на отрубленную голову любовника. 22 Дачниками при Петре звали тех, кто давал взятки. Император преображенного царства 81 Мы рассказываем об этой истории не только ради того, чтобы прибавить пикантности повествованию. Это кружение Монсов вокруг русского престола – вначале в образе Анхен, а потом Виллима – совершенно в духе того недоброго шутовства, до которого был такой охотник Петр I, совершенно в духе его кровавых игрищ и «маскерадов». В этом же духе и спасение Виллимом Монсом из долговой тюрьмы Бирона. Петр ненавидел Россию и хотел отдать ее на растерзание Монсам. Но оказалось, что и Монсы не так и страшны в выстроенной им империи. Следом за ними позлее явились собаки, Бироны пришли на Русь… *** Обгоревшие мощи святого благоверного князя Александра Невского все-таки были доставлены в Санкт-Петербург, как и было указано, к очередной годовщине заключения Ништадтского мира. Державная воля государя, пусть и с опозданием на год, одержала верх. И, казалось, Петр I, как всегда, настоял на своем. Государственная, державная символика преобладала. Политический смысл затенил мистическую суть происходящего. Но посмотрите, где встречают мощи! В устье Ижоры… Именно там, где и происходила Невская битва, хотя местом ее Петр I ошибочно считал территорию нынешней Александро-Невской лавры. Святой благоверный князь все же остановился на месте своей первой блистательной победы. И это ли не знак, явленный нам свыше? Это ли не глагол, в сиянии которого меркли все помпезные торжества, ожидавшие процессию в Петербурге? Александр Невский – великий русский святой. Таким он был в своей земной жизни, где он не проиграл ни одной битвы. Таким он стал, сделавшись небесным заступником Руси. Говорят, августовской ночью 1380 года в храме Рождества Богородицы во Владимире вдруг вспыхнули сами по себе свечи, раздался ужасающий гром, и вбежавший в церковь испуганный пономарь увидел двух старцев, вышедших из алтаря. Они шли к гробнице Александра Невского. – Александре! – сказал один. – Встани и спаси правнука твоего Димитрия! И пораженный ужасом и трепетом пономарь увидел, как осиянный дивным светом встал из гроба Александр Невский и удалился со старцами. На следующий день мощи святого князя были открыты и поставлены в раке посреди собора. Начались чудеса исцеления от них. Главное же Чудо произошло тогда 8 сентября на поле Куликовом. Теперь, три с половиной столетия спустя, мощи святого князя насильно были доставлены в Санкт-Петербург, более походивший на Вавилон времен строительства знаменитой башни, чем на русский город. 82 Николай Коняев В этом городе правил император, убивший своего родного сына и подчинивший себе Русскую Православную церковь. И никого не было вокруг, кто мог бы возвысить свой голос в защиту Святой Руси. Мощи святого благоверного князя привезли к назначенной императором дате в город этого императора. Через полгода императора не стало. 28 января 1725 года, написав два слова: «Отдайте всё…», – Петр I выронил перо и в шесть часов утра скончался, так и не назначив наследника своей империи. Под грохот барабанов взошла тогда на русский престол ливонская крестьянка, служанка мариенбургского пастора Марта Скавронская. При штурме города ее захватили солдаты, у солдат – выкупил фельдмаршал Шереметев и перепродал потом Меншикову. Уже от Меншикова она попала к царю и стала его супругой. Воистину – и небываемое бывает! Теперь она сделалась императрицей, властительницей страны, солдаты которой насиловали ее в захваченном Мариенбурге. Но она царствовала совсем недолго… ПоэзиЯ Андрей ФАМИЦКИЙ Андрей Фамицкий родился в Минске 8 марта1989 г. Студент Белорусского государственного университета. Публиковался в журнале «Нёман», коллективном сборнике «Скрипторий», автор сборника стихов «Пружина». Жизнь попробуй на вкус ÂÎÑÊÐÅÑÅÍÈÅ Я проснулся, и утро дышало в глаза, И плешивый птенец мне запел из гнезда, Детский смех за окном и старушечий крик — Это точно весна, просыпайся, старик! Поднимайся, иди к этим людям внизу, Жизнь попробуй на вкус, мир попробуй на зуб, Будь красивым, как бог, и богатым, как Крез!.. И запомни: сегодня ты снова воскрес. *** Все, что было до этого, — черновики Наших с тобой отношений. Мы учились старательно, ученики, И теперь не боимся решений. И задача теперь уж одна на двоих, И решать ее будет легче. Все ответы в конце, только нам не до них: Подсмотрел — и гордиться нечем… Фамицкий Андрей 84 *** Чем дольше человек живет, Тем больше человек грустнеет. Что жизнь дает — то он жует, Что Бог пошлет — то он посеет. *** Сижу на кухне, Провожаю день. Сова не ухнет — За окошком город. И жизнь в кавычки, В мысли — дребедень, И по привычке Подступает голод… Так жизнь проходит не спеша, А человеку мнится — мчится, И можно все рубать с плеча, А после от всего лечиться. Его встречаю, Распахнув тетрадь. И кофе чаю Предпочтя когда-то, Я знаю точно — Нечего терять, Когда под строчкой Проставляешь дату… Он смерти ждет — приходит друг, Он ждет подругу — сон приходит. Когда же ангелы придут, Он и одет не по погоде… ÏÅÐÂÛÉ ÑÍÅà Ты приболела, А первый снег Настолько белый, Что сеет свет. Пора воскреснуть И отболеть, Светла окрестность, И будет впредь. Он выпал раньше Лишь для того, Чтоб захворавшей Впитать его С утра проснешься, Снежок сожмешь — И засмеешься, И оживешь… Крупицы чуда В свою ладонь, Душой почуяв Добра огонь. *** Лучше уходить не попрощавшись — Может, нас тогда и не забудут… Может быть, тогда чужие чащи Нас и позовут, и не заблудят… Что же, если скрипнет половица, Пусть не тело, так душа отступит?.. Может быть, вернуться, поклониться? Может, нас тогда и не отпустят?.. Жизнь попробуй на вкус 85 *** Е. Р. ÏÀÐÎÌ Моя одинокая, Скитальческая душа, От неба далекая, Как ты до любви дошла? По небу полуночи Ты странствуешь дикарем… А вдруг через улицу Готов для тебя паром И там ждет похожая, Все ищущая душа?.. Моя нехорошая, Ты стала так хороша!.. Мне кажется, я знаю так давно Черты ее лица, ее фигуру, Как будто видел сотню раз в кино, Ну а влюбился с первой сцены, сдуру… Она играет как в последний раз, И в каждом фильме с новым кавалером. От глаз ее не отрывая глаз, Я растворяюсь в чем-то сокровенном. Мне кажется, что знаю только я, Что именно она сказать хотела, Уже вот-вот — я вторгнусь за края Ее души в нерукотворном теле… Но в зале зажигают яркий свет, Он отрезвляет, отрезая счастье, И я иду по лестнице в буфет В числе людей, к искусству безучастных. ÁÀÍÍÛÉ ÝÒÞÄ I Сходить бы в церковь, Сходить бы в баню, Самооценку Свою убавить, III Христа распяли В венце терновом, А мы распарим Себя еловым… Душою, телом Став лучше, чище, Заняться делом С бумагой писчей… И будем долго Хлестать по спинам Во имя Бога, Отца и Сына! II Здесь с легким паром Полки упруги, А где-то нары И нет подруги, IV Святого Духа Здесь чует каждый, Зло друг о друге Никто не скажет, А здесь свободу Впитаешь кожей, Живешь субботой — Заботой Божьей! Все, кто без цента И кто с рублями, Сходите в церковь, Сходите в баню! ПрозА Инесса ГАНКИНА МГНОВЕНИЯ МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ Вступление Перевести дух. Маленькой ложечкой разрезать вафлю, покрытую легким сливочным мороженым, лениво наблюдая, как на паркете летнее солнце оставляет темные движущиеся пятна веток. И вдруг почувствовать, что это пришло… А как прекрасно начинался день – первый отпускной! Точнее, он раскрылся ароматным цветком свободы еще прошлой ночью. Воскресно-вечернее посасывание под ложечкой – «завтра рано вставать» – сменилось блаженным необязательным ритмом длинных летних преподавательских каникул, когда день можно легко перепутать с ночью, а чтение из повседневной обязанности становится подетски вкусной конфетой или мороженым – почти запретным плодом. А потом был длинный, невзирая на позднее пробуждение, день: ласковое бурчание мужа сопровождали легкие, как летний туман мысли о планах, которые можно было отложить на… Ну хотя бы на следующую неделю. Ближе к вечеру по привычному маршруту они отправились в старый городской парк. И там, сидя за столиком летнего кафе и пытаясь прожевать опасно похрустывающую на коронках пиццу, она заметила ее… Вернее сказать, их – маленьких детей, карабкающихся на скамейки, испуганно выглядывающих из цветных коробочек каруселей, их – маленьких владельцев нового века. И, беспечно направляя в эти лица объектив фотоаппарата, она почувствовала, что это пришло… И сейчас, дома, детство, ее собственное детство не просто мелькнуло, а навалилось, почти задушило полузабытыми цветами, запахами, вкусом вафли из брикета Мгновения 87 с ностальгическим названием «Двадцать копеек». Она поняла невозможность отложить на завтра, спрятаться или оттолкнуть… Она приняла этот груз – светлый и печальный, груз собственных воспоминаний. Приняла и включила компьютер – и текст потек между пальцами, оставляя следы на экране, и волна прошлого накрыла ее с головой. Г лава 1. У порога Первое воспоминание легким облаком или темной тучей лежит на пороге человеческой жизни – чуть заметная преграда на привычном маршруте, бугорок на пути. Но, однажды замеченное боковым зрением, препятствие попадает в фокус нашего самосознания и, возможно, отвечает на извечный вопрос о природе нашего «Я». Глубина погружения в прошлое у каждого своя. Мальчик помнит небо с протянутыми через него шариками, покачивание коляски и невозможность освободить руку, чтобы схватить и присвоить эту разноцветную подрагивающую гирлянду. Целая жизнь отделяет этот момент от сегодняшних попыток покорить враждебный, ускользающий от контроля взрослый мир. Целая жизнь или только один шаг продолжительностью в полстолетия? Кто знает, откуда вырастает дерево характера, что на самом деле питает его корни? Она часто вспоминала раннее детство, перебирала немногие сохранившиеся фотографии, пытаясь ответить на эти вопросы. На эти и на многие другие. Жизнь вообще задает много вопросов, из их беспорядочного вороха человек выбирает свои, и именно они определяют направление роста. А наше сегодня – это всего лишь один из актуализированных вариантов ответа. Ответы способны изменяться и углубляться, образовывать воронки и течь вспять, а вопросы висят на стенах нашего жилища мстительными богами, ждущими своего часа, чтобы, опустившись у изголовья бессонной ночью, потребовать полного отчета. Некоторые называют его муками совести. Она предпочитала говорить о радости – радости само-, а дальше подставьте любое пришедшее на ум окончание «сознание», «утверждение» и прочие философские слова, неточно описывающие загадочную человеческую душу. Наверное, уже достаточно стоять у порога, наведем же фокус и сделаем неуверенный шаг. Г лава 2. Обрыв Сразу за домиком был обрыв. Крутой склон вел к желтому песку, цветным камушкам, перламутровым раковинам и серо-голубому мутно-прозрачному прибою неласкового Балтийского моря. Оно обжигало маленькую розовую ногу, заставляя прятаться в сыпучем одеяле нежного песка. Так проходило четвертое или пятое лето жизни. Первое лето, когда вспышки воспоминаний напоминают не мгновенные фотографии, а обрывки отснятого фильма. Начало и конец перепутаны, характеры героев смутны, но можно бесконечно вглядываться в пейзажи, вдыхать терпкие волнующие запахи, читать по губам и жестам, тоскуя о навсегда потерянном дне. Инесса Ганкина 88 Спускаться страшновато, карабкаться наверх тяжело, но рука отца была всегда рядом. Не приходилось вымаливать, жалобно по-щенячьи повизгивая или агрессивно требуя, – все приходило само. Потом она прочла про базисное доверие к миру и вспомнила поросшую темными волосами отцовскую руку, сопровождавшую ее короткое, безутешно оборвавшееся детство, вспомнила, и тепло любви накрыло ее теплым одеялом мелкого балтийского песка. И даже ежедневные прогулки с тремя кастрюльками из непривычного алюминия (он тогда только входил в моду) по надоевшей дороге не казались такими тоскливыми. В кастрюльках плескался и остывал скучный обед из соседнего дома отдыха. Все было прекрасно, кроме еды. Как она ненавидела запах супа, пенки на молоке, тягучесть киселя, размякшую кашу – да, в общем, почти все, чем кормили и на отдыхе, и дома, и в детском саду худющую неуклюжую девочку с огромным бантом на торчащих во все стороны черных кудрявых волосах. Главное насилие детства – еда. Кошмар полной тарелки, которая никак не становилась пустой, и даже отец не стремился встать на защиту. Да разве мог он, переживший не один голод ХХ века, почувствовать подступающую к горлу позднего и болезненного ребенка тошноту? Но в этой пытке было свое утешение – истории, заставляющие замирать сердце и открывать рот. Истории, заманчивая прелесть которых заставляла забыть все, даже ненавистный вкус манной каши. Г лава 3. Книжная полка Книги пахли по-разному. Старые – пылью и засушенными между страниц листами забытого гербария, новые – черными буквами типографской краски. Любимых запахов детства было три: книг, мандаринов – из мешочка Деда Мороза на Новый год – и шоколадных конфет «Мишка на Севере» – из того же мешочка. Бесконечный диатез не позволял баловать единственного ребенка шоколадом и мандаринами, строгий запрет переставал действовать лишь раз в году. Проснуться рано утром, залезть на четвереньках под елку, нащупать в алом атласном мешочке пупырчатость мандариновой корки, присоединить к ней гладкость конфетной обертки, а затем со всем этим богатством оказаться на старом диване и погрузиться в новую книгу – яркие картинки, лощеные страницы, неведомые истории. Очень долго, до начала самостоятельной жизни, новая книга оставалась для нее праздником, праздником, ради которого можно было пойти на все, даже на обман. Сколько раз толстая обложка очередной истории предательски выглядывала из-под надоевшего учебника. – Чем ты занята? – Да уроками, конечно, так много задали. Что же говорить о бесконечных бессонных ночах. Ура, из соседней комнаты доносится сонное дыхание взрослых, и, наконец, можно включить настольную лампу и читать, читать, пока за окном не начнет светать. Ну и черт с ним, что сон длился два часа, что нет сил подняться и идти в школу, зато волшебная ночь чте- Мгновения 89 ния осталась самым ярким воспоминанием и спустя несколько дней ее, возможно, удастся повторить. Толстые стекла очков оказались платой за это безумство – одно из немногих безумств в ее жизни. Все эти, да и многие другие печали и радости ждали девочку в неведомой перспективе школьных лет, а сейчас мы оставим ее на старом диване с книгой на коленях – маленького человека у книжной полки морозным утром, вкус которого она сохранит на всю жизнь. Точнее – на множество жизней, имевших свои означенные границы. Движение по ступенькам, первая из которых могла называться – мама. Г лава 4. Мама Глаза, руки, запах, голос матери – сколько сентиментальных и натуралистических, романтических и реалистических текстов можно найти на эту тему в мировой литературе… Молчанием, расплывчатым пятном, очертанием в тумане памяти, незнакомо-пугающим в нелепом больничном халате, пытающимся обнять, опереться, задержаться на грани этого мира образом… Сплошные многоточия, обозначившие женщину, давшую жизнь. Позже, уже взрослой, вглядываясь в фотографии, она видела огромные глаза, кудрявые волосы, тонкую талию и невольно смотрелась в зеркало, пытаясь уловить сходство. С годами родовые черты проступали ярче, на смену отрицания нелепого, под влиянием минуты сделанного шага, приходило и понимание, и прощение. Боль сиротства ушла на задний план, откатилась морским приливом, обнажив сочувствие и редкие камушки счастливых моментов. Возможно, в глубинах памяти их было больше, но песок времени, тина времени, ржавчина времени – покрывают, затягивают и разъедают минуты, часы и годы раннего детства. Мама была связана с множеством вещей – красивых, шуршащих, блестящих и пахнущих – на туалетном столике в спальне. Флакон духов «Красная Москва» с резким, чуть пряным запахом и тугой неподдающейся пробкой; пудра, рассыпающаяся легким облаком при открывании круглой нарядной крышки; тюбики губной помады; театральная сумочка, пушисто-кудрявая каракулевая муфта, брошь и кольцо – загадочный мир женской красоты, притягивающий маленькую девочку. Все это можно было рассматривать и щупать, нюхать и осваивать, пока мама возилась на кухне или развешивала белье во дворе. Девочку не ругали за рассыпанную пудру или испорченную помаду, она любила изучать взрослый мир сама, без свидетелей. Мама пыталась обучать дочку некоей премудрости, которая, честно говоря, давалась плохо: палочки в тетрадке выходили косые, акварельные краски скатывались на бумаге в нелепые комочки, пластилин застревал в волосах и прилипал к рукам. Единственное, что доставляло радость, – архитектурный конструктор, из которого можно было построить дом с балконом. Однажды девочку научили вывязывать петли из ниток, и она, чрезвычайно гордясь новым умением, прикрепила их на все имеющиеся в шкафу полотенца. Инесса Ганкина 90 Особая история – чтение. Буквы она, наверное, освоила очень рано, а книгу – «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» – прочла как-то сразу, догадавшись, каким образом из букв и слогов складываются слова и предложения любимых пушкинских стихов. Из внимательной слушательницы она превратилась в сотворительницу чуда. А до этого момента как она любила сидеть на диване, заглядывая в толстую мамину книгу и слушая малопонятную, но притягательную, прекрасную поэтическую речь! Потом, спустя много лет она поняла, что четырех-, пяти летнему ребенку мать читала взрослые стихи Лермонтова и Пушкина. И, самое поразительное, она что-то понимала, раз сидела и слушала музыку русского стихосложения, отозвавшуюся во взрослой жизни многими строками собственных стихов. А еще была смешная попытка ставить ребенку оценки за поведение, а главное – показывать этот дневник вечером папе. Девочка не помнила, сколько длилась эта пародия на школу, но неприятный осадок от маминого «доноса» какое-то время царапал ее душу. Она не боялась отца, но очень не хотелось тратить редкие часы вечернего общения на глупые объяснения по поводу каши, кривых палочек или неубранных игрушек. Благо отец не принимал эти проблемы всерьез. Вообще, она почти не помнила серьезных наказаний в раннем детстве. Единственный раз ее поставили в угол в спальне, и она на всю жизнь запомнила, как смеялись мать и отец за столом в гостиной, под круглым теплым светом абажура, а она смотрела в щелку и тосковала в своем одиночестве и отверженности. Так же тосковала она по вечерам, когда ее отправляли спать, и во время долгих детских болезней, лишенная возможности слушать непонятные разговоры взрослых, – единственный ребенок немолодой супружеской пары. Нелепая жестокость двадцатого века прокатилась по судьбам родителей, во многом определив ее собственную, но все это она поймет, уже будучи взрослой, а пока светит настольная лампа на письменном столе отца, поблескивают загадочные инструменты маминой готовальни, а девочка впервые сама читает знакомые стихи: «Царь с царицею простился, В путь-дорогу снарядился, А царица у окна Села ждать его одна». Г лава 5. Одиночество Эта нота звучит для каждого по-своему, имеет свой собственный цвет и вкус. Стремление к одиночеству и бегство от него в бессмысленные разговоры, одиночество в толпе, в семье, одиночество горя и праздника, возвышенное одиночество юности и печально-мудрое – старости, вынужденное и добровольное, творческое и болезненное. Кому неведом этот горько-сладкий вкус? Искус одиночества рождает личность, и он же способен разрушить самый прочный фундамент устоявшейся судьбы. Океан любит бесстрашных пловцов. Первый опыт во многом определяет путь. Детская кровать с сеткой, невыносимый вкус хлористого кальция, очередная ангина. Можно заплакать, тогда придут мать или отец, скажут что-то ласковое, но Мгновения 91 потом противная дверь все равно закроется. Уж лучше не показывать виду, и она начинает строить замки и пропасти из большого и тяжелого одеяла, передвигаться по складкам маленькими пальцами и наконец засыпает. Так она впервые укротила демонов страха и горечи чудом творчества. Золотой ключик счастья оказался в собственных руках. Она не раз обратится к переживанию одиночества в своих текстах. Но это случится во взрослой жизни, когда поэтическое начало проклюнется из опущенных в детстве в благодатную почву семян. А сейчас девочка спит в волшебном замке, созданном собственными руками из колючего и тяжелого одеяла действительности, преображенной игрой. Г лава 6. Игры Игры, игрушки, игривость – игровое начало человеческой культуры. Признаться в своих детских пристрастиях – все равно что открыть самый главный секрет, возможно, более важный, чем первый сексуальный опыт, ибо из детских игр, как из корня, вырастает дерево взрослости. Неуклюжий, твердый, с грустным выражением лица медведь. Он украшает собой почти все детские фотографии и уже почти полвека спит возле ее постели. Порой кажется, что даже муж похож на медведя – на смешного и немного нелепого Винни-Пуха: седого и усталого от жизненных проблем, а в лучшие минуты – по-детски непосредственного и творческого. Кукол было мало – несколько голых существ, вечно теряющих закрепленные на резинках руки и ноги, с нарисованными прическами и невыразительными лицами. Да и звали их соответственно: Танька и Манька, одним словом, советская тоска. Имелась, правда, Жанна, с настоящими кукольными волосами и – о чудо! – одетая в симпатичный бордовый сарафан с карманом и пуговицами. Она была нездешней, недоступной Барби шестидесятых годов, надменной немецкой гостьей в красивом наряде. Но настоящим другом был только медведь, ибо он один в глазах девочки обладал чудесным даром жизни. Она могла заплакать, если мишка со стуком падал на деревянный пол. Боль, чужая боль вызывала сочувствие и находила отзвук в душе. Однажды девочка оказалась в доме у родственников и увидела на кровати, на китайском покрывале розовое чудо – куклу, одетую, как маленькая принцесса: в чепчике, кружевах и атласном платье. Она даже не мечтала обладать такой куклой, лишь теплилась слабая надежда, что мама сошьет что-то подобное голышам. В доме даже появились маленькие кусочки шуршащего атласа. Но надежда так и не стала реальностью. К десятилетию она получила в подарок от тетушки еще одно безобразное советское чучело. Разрыв между мечтой и действительностью, разрыв, который она старалась ликвидировать в своей взрослой жизни, не жалея денег и времени на радости, путешествия и подарки для себя и других. Через много лет, приехав погостить в Штаты, она привезёт двум маленьким родственницам забавные мягкие игрушки, надеясь обрадовать незнакомых дев- Инесса Ганкина 92 чонок. Каково же будет ее изумление, когда она увидит игрушечных жителей американского дома, посуду и мебель, сказочные квартиры – мир чужого детства. Но вернемся в комнату на первом этаже старого дома, где счастливая девочка строит на полу дворец из конструктора, дополняя недостающие детали воображением или книжными иллюстрациями. Она много болеет, поэтому большую часть времени проводит в квартире. Вечером ее ждет продолжение бесконечных историй про героев, чудовищ и дальние путешествия. Так большой мир входил в маленькую комнату, манил, соблазнял и пугал одновременно. Путешествия, история, культура, наука, языки – все богатства человечества лежали у ее колыбели. Чудесные дары, доступные многим, но оцененные по достоинству далеко не всеми. Игры разума, игры чувства, игры детства, вкус знания и творчества, оставшийся на всю жизнь. Г лава 7. Вкус знания Три мяча разной величины стали первым уроком астрономии – оказывается, вот как просто и гармонично устроен мир: Земля, Солнце и Луна попеременно поворачивались друг к другу разными сторонами, являя собой годовые и суточные циклы. Видимо, с этого момента зародились в ней некоторые отношения с миром: вкус к понятному и наглядному объяснению, радость понимания – та самая «ага-реакция», умение слушать и слышать новую информацию. Спустя много лет кто-то из учителей на выпускном вечере признался, что часто наблюдал за ее реакцией на уроках: если она сидит и кивает головой – значит, хоть кому-то из класса интересно происходящее. Занявшись преподаванием, она часто ловит себя на мысли, что тоже ориентирована на молчаливую поддержку, на внимательные глаза, ибо их наличие придает смысл ее работе. Смысл… Смысл? Смысл! Самое опасное слово человеческого существования. Задуматься над смыслом, потерять смысл, обрести смысл – вся человеческая жизнь заключена между вершинами этого треугольника. Для нее одним из главных жизненных смыслов стала напряженная работа ума. Радость переполняла ее с детства, когда удавалось решить трудную задачу по математике, выиграть партию в шахматы или создать собственную теорию устройства Вселенной. Смешно звучит, но примерно в шестом классе, идя на день рождения к подруге, она размышляла над процессом горения, чувствуя всей кожей особенность материально-нематериальной природы огня. Жаль, что не подвернулись ей в этот момент книги древнегреческих натурфилософов. А собственная теория социально-исторического переустройства советского общества родом из старших классов! Помнится, как пахли нагретые солнцем доски на заводском дворе, когда она пересказывала свои идеи школьным подругам. Шел апрель семьдесят четвертого, до митингов восьмидесятых была еще целая вечность, но молодость, с ее неуемной энергией, мечтала о балансе между справедливостью и свободой. Мгновения 93 Эти моменты поиска истины яркими вспышками сопровождают всю ее жизнь. С возрастом они становятся более локальными и практичными, направленными на конкретные частные проблемы, но опыт детского восхищенного открытия мира не дает покоя уму. Как жаль ребенка, который за всю школьную жизнь не пережил этого радостно-возбужденного состояния обретения ответа. Но вернемся к первым шагам! На всю жизнь она запомнит прогулки по парку с отцом и свои просьбы: «Дай задачу посложнее!» Он достает из своей памяти обрывки знаний, полученных бог весть когда, а точнее, в двадцатых годах прошлого века, в русской гимназии города Варшавы. И едут навстречу друг другу вечные поезда, выливается вода из бассейна, а две фигуры – немолодого человека и маленькой девочки – бредут по снежным аллеям старого парка, объединенные чувством радости и любви. Детские воспоминания питают родниками взрослые прогулки по тому же парку, рождая на первый взгляд запутанные строки. Но кружево памяти все возвращает на место и складывает узор из маленьких стеклышек калейдоскопа. Подсмотрено в щелку столетий, навеяно снами – в креманке немыслимо сладкое таяло детство, и желтое кресло устойчивость зыбкую дало, а терпкая радость свое утверждала соседство, мерцающим шелком влюбленной ладони касалась. Джинсовое время с размаху раздвинет барьеры, но пахнет духами по-прежнему страстно, печально. Кофейная кружка неловкие руки согреет, желтеет плетеная спинка над старой аллеей, где слезы надежды сменяют улыбку отчаяния. А рядом уверенно шумное детство неспешно растает, и кто-то проложит орбиту любви и орбиты разлуки. А кресло из пластика все эти тайны узнает, и круг замыкается: бабушки – мамы – и внуки, и вновь, обращаясь в спираль, в бесконечность вонзает пружины расправленной силу, надежду и муку. *** В детском парке, где важные дамы в панамах под присмотром отцов свои первые в жизни берут рубежи – три ступеньки движения вверх, женский голос, тоскуя, поет о любви, а старушка течение времени в кораблике свежей газеты жадно ловит. Мой обманчивый возраст стоит на неверной ступеньке, и пока еще видит всей лестницы путь сверху вниз, снизу вверх – все зависит от точки отсчета. Инесса Ганкина 94 Г лава 8. Калейдоскоп Калейдоскоп представлял собой пахнущую картоном трубку, которую следовало подносить к одному глазу, старательно зажмуривая другой. И в этой невзрачной упаковке расцветали тропические цветы – бесконечное разнообразие узоров! Поворот трубки на небольшой угол – и картина менялась, сдвигалась, шуршала разноцветными стеклышками! Как хотелось разбить оболочку, потрогать стеклышки, подчинить их своей воле, подержать во рту эти похожие на леденцы цветные кусочки. Но в последний момент девочка отказывалась от своих планов. Почему? Наверное, не хотелось разрушать этот сказочно-таинственный мир. Достаточно рано она узнала взрослые тайны. Наверное, лет в пять была обнаружена в мамином шкафу книга, раскрывающая в понятных картинках тайну зарождения человеческой жизни, и хотя роль отца была там не обозначена, но пособие для беременных оказалось очень кстати для составления физиологической картины происходящего. Как поразили ее в этой связи странные хихиканья соседок по больничной палате, которые просто висели на окнах, наблюдая за прибытием машин скорой помощи к зданию родильного дома. А ведь девочкам было лет по двенадцать! «И что тут смешного?» – размышляла она. Вообще-то смех был не ее стихия! Бесшабашно заливистое ощущение радости, бездумное беганье по широкому цветущему лугу, кувырки и кульбиты в материальном и душевном пространстве, которым предаются маленькие дети, клоуны и счастливые люди. Все эти минуты либо осталось за границами осознания, либо мельчайшими крупицами осели в воспоминаниях – крупицы смеха, ускользающие от магнитов памяти, растворенные в водах прошлого сладкие гранулы восторга! Цирковое представление казалось ей самым скучным развлечением в мире, а нелепые падения клоунов – издевательством над человеческим достоинством. Вот и угадай, чем можно порадовать десятилетнего ребенка! То ли дело – театр! Итак, заглянем за кулисы… Г лава 9. Театр Семейная фотография начала шестидесятых – мужчина в черной бабочке, женщина с темными, навыкате глазами и маленькая девочка с бантом в кудрявых волосах – семья перед посещением театра. Черно-белые клавиши пианино, буквы на белых клавишах черной пишущей машинки, блестящие предметы, утонувшие в черном футляре маминой готовальни. Мир представал в контрасте черного и белого. Наверное, поэтому таким невероятным перед большими глазами девочки оказалось пространство театральной сцены: голубые трепещущие задники, дирижер в черном фраке и, конечно, они – белые лебеди, выплывающие из-за горизонта кулис! Движение руки, воплотившее полет! Она заболела балетом! Можно посмеяться, можно не услышать, но отец, в его всегдашнем стремлении приносить радость, однажды развернул перед ней блестящее чудо маленькой белой пачки и розовых пуантов. Их можно было надеть, Мгновения 95 завязать крест-накрест и, держась за круглый обеденный стол, ощущая под пальцами бархатистую поверхность темно-вишневой, почти театральной скатерти, встать на носки. Она чувствовала танцевальные ритмы, сочиняла собственные движения, хорошо понимала чужой танец. Наверное, сейчас ей нашли бы танцевальную студию по силам. Но тогда оставались лишь мечты да тонкие бретели пачки на худеньких плечах. В первой заграничной поездке, в большом ресторанном зале ее пригласит на танец мужчина, и она подчинится влекущим музыкальным тактам, а окружающие будут удивлены и восхищены их танцем! Танцем, который, свернувшись клубком, спал в ней двадцать пять лет! А еще было удивительное лето, когда она выходила на сцену, исполняя детские роли в оперных и балетных спектаклях. На всю жизнь запомнилась теплая заячья шубка (это при тридцатиградусной жаре!) и необыкновенный вкус лимонада в антракте! А затем опять: кулисы – сцена – кулисы – настоящая работа восьмилетней девочки на гастролях. С каким удовольствием она выбирала подарки для родных на первые в своей жизни заработанные деньги! Она запомнила слова всех оперных арий спектакля «Терем-теремок», но перевирала мелодию, когда пыталась воспроизвести ее для слушателей. Пачка и пуанты к тому времени стали малы и были выброшены, как и другие «ненужные» предметы, оставшиеся после катастрофы их семейного корабля. Г лава 10. Катастрофа Детское восприятие смерти, видимо, одна из самых загадочных и сложных психологических проблем, ибо ребенок не может выразить свое состояние словами, да и не всякий взрослый в состоянии это сделать. Мы начинаем говорить, когда первый шок от события прошел. Представления постороннего, даже самого близкого человека, – это лишь его собственные интерпретации, порой упрощенные, порой слишком трагические. Горе захлестывает человека целиком, рефлексивная часть сознания отступает на второй план, и лишь спустя какое-то время из глубины эмоциональной памяти выплывают островки воспоминаний. Весь же материк остается надежно спрятанным в закоулках человеческого мозга. Обычно, столкнувшись со смертью, ребенок меняется, а уж каким образом, предсказать трудно. Некоторые дети не пускают в свое сознание случившееся, отталкивают и отрицают действительность, отгораживаясь от нее миром фантазий. Другие – мгновенно взрослеют, становятся серьезно-печальными и напряженными, третьи – агрессивно-конфликтными и требовательными, четвертые – обидчивыми и плаксивыми. Так или иначе, смерть близкого человека – это катастрофа, разрушающая привычный мир. Заглянем же в воспоминания, дабы попробовать реконструировать давние события. Жаркий летний день, голубое небо, зелень, облака, дорожка, выложенная плиточками (город, который не был сильно разрушен в годы последней войны), на дорожке двое – девочка в коротком платье с пятнами зеленки на руках и ногах (какое-то агрессивное неприятие курортной жизни в форме многочисленных нарывов) и пожилой человек. Он сообщает ей печальное известие: ее мать умерла Инесса Ганкина 96 в больнице. Наверное, девочка плачет, но нельзя сказать, что смысл события осознан ею полностью, да и что можно осознать в семь лет. Занавес памяти закрывается. Потом, вернувшись в родной город, она оказывается на кладбище, видит небольшой белый памятник, читает надпись, но с большим трудом соотносит ее с воспоминаниями о кудрявой женщине, которая совсем еще недавно обещала сшить нарядное платье для ее куклы. Она продолжает жить в семье у тети, родной сестры матери, куда ее взяли на время маминой болезни, а очень скоро оказалось – навсегда. Жизнь разделилась на две части – рабочая неделя со школьными занятиями, домашними заданиями и непривычным укладом и суббота с воскресеньем, когда она возвращалась в родной дом к отцу, игрушкам, знакомому абажуру и свободе, свободе, которая стала одной из главных ценностей ее жизни. Так прошло три года. А затем смертельная болезнь отца, его последняя больница и одно из самых страшных воспоминаний ее жизни – длинный больничный коридор и какая-то почти незнакомая фигура в страшном синем халате – умирающий захотел в последний раз увидеть свою дочь. Она сжалась в комочек и вряд ли смогла чем-то утешить самого любимого человека, но не следует многого ждать от десятилетней девочки. В ее взрослой памяти осталась только картинка да противный больничный запах. Ни слов, ни жестов, ничего. Проходит еще немного времени, и ей говорят, что отец скоро умрет, – будущее, которое она осознала сама, увидев отца в больничном коридоре. Первое апреля, холодный и серый дождь стучит в окно, утром ей сообщают о смерти отца. Фактическое событие, понятое умом, по-прежнему не доходит до ее чувств. Она одевается, оказывается в какой-то чужой квартире, а затем пожилая женщина берет ее за руку и ведет в хорошо знакомый Оперный театр. Там, в месте, связанном с самыми замечательными событиями ее жизни, в красивом мраморном фойе стоит гроб. И в этот момент что-то происходит в ее душе, она плачет так неудержимо, что, кажется, просто умрет от этого плача. Она не видит отца в гробу, ее выводят на улицу, и в этот момент заканчивается детство – на окружающий мир и себя начинает смотреть совсем другой человек. Взрослый человек в теле десятилетнего ребенка, взрослый, вступивший в другую жизнь. Г лава 11. Другая жизнь Сиротство – это всегда особость. В относительно благополучные 70-е годы, когда дети Великой войны уже стали взрослыми, а трагедии Афганистана и Чечни, землетрясение в Армении и чернобыльская катастрофа были еще впереди для мирной и относительно благополучной страны, и, надо же, круглая сирота! Примерно такова была реакция окружающих на сложившуюся жизненную ситуацию. Некая смесь из жалости и любопытства. В десять лет отношение окружающих трудно выразить словами, но девочка не хотела рассказывать о себе, да и что говорить? Должны были пройти десятилетия, прежде чем она сумела передать словами метафорично-поэтического языка свои чувства. Мгновения 97 ÒÐÈÏÒÈÕ ÏÀÌßÒÈ 1 Пятно графина на столе алело, Кривилось солнце в клетке сине-белой Иль в чашке желтым плавало кружком. Скользнула в дверь испуганною тенью на лестницы колючие ступени и убежала. Время шло на слом. 2 Скрипичному ключу ржаветь в замке, иль, ускользнув из потных рук привычки, сложить избу из обгоревших спичек, что громыхали в неба коробке. 3 Детство плачет обыденно-жутко, его не коснешься рукою. У дворняги-рассудка есть повод повыть за стеною. Понадобилось еще несколько десятилетий, десятилетий взросления, профессиональной психологической практики, а главное – счастливой жизни с любимым человеком, чтобы личные воспоминания обрели форму литературно-психологического дневника. Насколько же подлинными являются описанные на этих страницах события? Она старается воссоздать мир ребенка, свой мир, таким, каким сохранила его память, пытается передать цвет, вкус и запах былого. Зачем? Представляется, что погружение в мир чужого детства поможет кому-то найти себя. Все ли подлинно в этом тексте? Мы всегда отбираем информацию, невозможно, да и не нужно описывать все – главное, правильно выделить детали, детали, создающие общую картину. Именно к достоверности этой картины она и стремится. Итак, что же ожидало ее в новой жизни? Большая и шумная семья, где она оказалась в странно-промежуточном положении: старший сын тети мог быть по возрасту ее отцом. Его сыновья относились к ее поколению, но какая огромная пропасть разделяла эти миры: мир счастливого детства и мир сиротства. Была еще прекрасно-недосягаемая девушка – тетина дочь, со своим университетом, любовью, ранним замужеством. Этому человеку, казалось, удается все: от стихов до сложнейших математических выкладок, от английского до рисования. Природа одарила ее многочисленными талантами, а воспитание добавило к ним тактичность и умение слушать. Неудивительно, что в этой другой жизни очень хотелось завоевать любовь и доверие такого существа. И она старалась, точнее сказать, ей было приятно сделать что-то хорошее и получить одобрение сестры. Да и разница в возрасте в десять лет не являлась непреодолимой преградой. Воспоминания об их отношениях и сейчас, спустя десятилетия, не подвергаются переоценке. Неудивительно, что любовь к сестре она перенесла на маленькую кудрявую девочку, свою племянницу. Она утюжила ее пеленки, придумывала истории, учила читать, а главное, любила. Ведь человеку в любом возрасте так важно любить. Их тесная Инесса Ганкина 98 связь прервалась, когда начались массовые отъезды конца 80-х. Интернет еще не родился, почта работала плохо, да и разве можно описать свою жизнь даже в самом толстом письме? Через двадцать лет она увидит на другом полушарии взрослую женщину, мать двоих детей, хозяйку большого красивого дома и попытается за неделю общения восстановить прерванную духовную связь. Но река времени бежит и смывает все на своем пути. Пятилетняя девочка, говорящая на русском с неподражаемо смешным английским акцентом, будет постоянно возвращать ее память к давним событиям и переживаниям, переживаниям ее отрочества. А переживаний, скажем честно, хватало. Главным источником, дарящим в этом новом мире все блага, но при этом грозным, всевидящим и всемогущим существом была тетя. Она была солнцем и грозой, родником и селем, центром, вокруг которого вращались остальные планеты – члены семьи. Ее жизнь долгие годы была драмой и комедией, а закончилась очень печально – долгой старостью, поглощенной пучиной слабоумия. Одиночество и распад личности ждали впереди этого незаурядного и сильного человека. В нашей истории ей чуть больше пятидесяти, и она полна энергии и жизненных сил. Г лава 12. Тетя Человечество постоянно возвращается к размышлениям о соотношении в личности природного и социального начал, то есть о том, насколько судьба человека определяется врожденными задатками и свойствами темперамента. А возможно, все или почти все решают условия жизни и социальный опыт? Спор этот бесконечен, психологические школы отвечают на этот вопрос по-разному. Тем и удивительна наука, а может быть, не до конца наука, психология, что на любую стройную теорию найдется опровержение в виде конкретной человеческой судьбы. Феномен личности богаче и разнообразнее любых теоретических построений. Кто же она, тетя, которая уже в зрелом возрасте была вынуждена воспитывать и выводить в люди еще одного, отнюдь не самого послушного ребенка? Невысокого роста, с активной мимикой и жестикуляцией, она любила и умела оказываться в центре любого разговора, заполняя паузы своими бесконечными историями о собственной и чужой жизни. Рассказы эти с каждым новым повторением обрастали все более яркими подробностями, не зря домашние называли свою мать шутливым прозвищем «Народная сказительница». Однако за всем этим пестрым и постоянно меняющимся набором подробностей проступала подлинная история ХХ века. Дореволюционный провинциальный белорусский город, в котором живет обычная еврейская семья: мать и отец, три сына и три дочери. Традиционный уклад – с праздниками, фаршированной рыбой и еженедельным шабатом. Отец, углубленно постигающий Тору, мать, постоянно решающая одну и ту же проблему: как одеть, а главное – прокормить большую семью. Дети живут своей жизнью: перелезают через забор, чтобы бесплатно погулять по аллеям старого парка, помогают родителям и, конечно, учатся. Мгновения 99 Г лава 13. Уроки еврейства Учеба! Вот краеугольный камень еврейской национальной жизни. Народ, рассеянный по земному шару, постоянно преследуемый и унижаемый своими соседями и правителями, выжил и остался народом благодаря невероятному почтению к Книге. Пятилетние полуголодные еврейские мальчуганы с утра до вечера постигали премудрости Торы под руководством таких же полуголодных учителей. Так происходило много веков подряд. Однако окружающая жизнь не стояла на месте, и в начале ХХ века любая еврейская семья в России вставала перед выбором жизненного пути для своих детей. Хедер, ешива, а затем почетная, но отнюдь не обеспеченная жизнь в одном из многочисленных еврейских местечек черты оседлости либо гимназия, а там, дай Бог, университет либо коммерция и успешная карьера в «большом» нееврейском мире. Не избежала этого трудного решения и семья тети. Умный дедушка- раввин сначала обучил мальчиков основам еврейской премудрости, без которых невозможно было отпускать детей в большую жизнь. А затем дал дельный совет, звучащий примерно так: «Пусть мальчики станут докторами и адвокатами, а затем дают хорошую милостыню». Почему мальчики? Все очень просто – еврейская традиция требует обязательного религиозного образования мужчин. Хотя следует отметить, что старшая сестра тети была великим книгочеем и, даже подметая комнату, держала в одной руке веник, а в другой книгу. Для такой девочки можно, да и нужно было сделать исключение из общего правила, и дедушка-раввин учил ее вместе с внуками. Тетя была гораздо больше склонна к практическим умениям и религиозного образования в детстве не получила, как и ее самая младшая сестра, мать девочки. Однако знание национальных традиций, языка идиш, любовь к своему народу эти люди пронесли через весь страшный ХХ век. В любые годы в доме на Песах была маца, отмечались основные праздники еврейского календаря. А главное, постоянно подчеркивалась та особость, которой Бог наградил, а возможно, и наказал избранный народ. С великим неодобрением и пренебрежением говорилось о людях, которые всеми правдами и неправдами отказались от своего наследия, вписав в «пятую графу» (в паспорте гражданина Советского Союза обозначалась национальность, а то вдруг забудут, кто они такие) вместо «особо любимой» советскими чиновниками еврейской какую-то нейтральную национальность. Для окончательного приговора этим несостоявшимся великороссам произносилась ключевая фраза из анекдота: «Бьют не по паспорту, а по морде». А морды, точнее, лица всей нашей истории были еврейские. Соответственно все «радости» ХХ века приобретали соответствующий еврейский вкус. Вкус горечи трав на трапезе в честь праздника Песах и сладости цимуса или лекаха. Это уж как кому нравится. Порой кажется, что всю свою историю евреи плачут и смеются одновременно. Почитайте Тору, и вы увидите, сколь ироничны многие из библейских историй. Пожалуй, стоит в этом месте поговорить о личном опыте еврейского ребенка, который вот уже много веков обязательно включает опыт окружающего антисемитизма. Опыт, который формирует и обозначает некоторые черты еврейского характера. 100 Инесса Ганкина Ей было примерно лет пять, а возможно, и меньше, когда во дворе на качелях кто-то хотел опередить ее. Здесь память не сохранила всю картину. Вполне вероятно, что сценарий развивался по-другому и, наоборот, это она хотела первая занять место. Обычная житейская конкуренция за ресурсы, но потом… Она слышит в свой адрес совершенно неизвестное ей слово «жидовка» и, что самое поразительное, какой-то противный общий смех. Растерянная и испуганная, она покидает «поле битвы» и вбегает в квартиру. И, о радость, отец дома! Она рассказывает о произошедшем и получает один из главных уроков в своей жизни. Урок этот отпечатался в ее памяти в виде четырех основных позиций. Первое – на земле живет много народов. Второе – все народы отличаются друг от друга, но они не делятся на хорошие и плохие. Третье – мы: твоя мама, я и ты принадлежим к еврейскому народу. Четвертое – только дурные и плохо воспитанные люди употребляют вместо слова «еврей» презрительное «жид». С этими людьми не стоит дружить, но и потакать им или бояться их тоже не стоит. Никогда в жизни она не позволит себе слушать антисемитские истории, а одновременно и любые другие истории, начинающиеся с классической фразы: «Все они…». А дальше подставляй на выбор украинцев и китайцев, негров и арабов, турок и азербайджанцев. Да, откровенно говоря, ей почти не приходится оказываться в такой ситуации. Видимо, бьют действительно «не по паспорту, а по морде», а если вместо «морды» люди видят нормальное человеческое лицо, то бить по нему физически и даже морально находится немного охотников. Межнациональные конфликты и геноцид не в счет. Да и тогда, как показывает опыт Второй мировой войны, найдутся Праведники народов мира, люди, не желающие превращаться в убийц или равнодушных свидетелей чужой беды. Также не в счет и государственный антисемитизм советской системы. Она не могла поверить, что ее, почти круглую отличницу, примут далеко не на любую специальность. Ведь она знает все или почти все по основным школьным предметам. Поэтому так долго отказывается идти в «безопасный» технологический институт, куда «таких берут». Отказывается, плачет и сопротивляется, но, не сумев преодолеть дружную атаку всех взрослых членов семьи, подает документы именно туда. И, о боже, как же «пытали» ее честные советские доценты! А потом, мило улыбаясь, выставляли в зачетку «четверку» вместо заслуженной «пятерки». День первого устного экзамена остался в памяти одним из самых горьких дней ее жизни. А потом, на зимней сессии, она еще раз встретится со своим «справедливым» экзаменатором и, получая в зачетку заслуженную «пятерку», услышит фразу: «Я вас помню. Вы мне прекрасно отвечали на вступительных экзаменах. Я вам, конечно, «пять» поставила». «Нет, почему-то "четыре"», – резко ответит она и уходя хлопнет дверью. Опыт первой детской встречи с антисемитизмом, а точнее, с человеческой низостью и подлостью, спустя много лет поможет ей сохранить достоинство. К тому времени она уже многое прочла из полузапрещенной литературы, посвященной еврейской истории и культуре, хорошо понимала идиш, хоть и не говорила на нем, пыталась читать Шолом Алейхема в оригинале, а главное, знала цену советской пропаганде о самом справедливом обществе. И была самой младшей в большой новой семье, где за долгими семейными обедами вели интеллектуальные беседы или рассказывали семейные истории. Мгновения 101 Г лава 14. Семейная хроника Итак, прислушаемся к семейным рассказам и вернемся в 20-е годы прошлого века. «Великая сказительница» изображала все в лицах, вставляя в соответствующие места еврейские пословицы. Мы же постараемся передать основное, отложившееся в памяти, а значит, прямо или косвенно влияющее на мировоззрение подрастающей девочки. Когда-то, видимо, после поражения революции 1905 года, по местечку, где служил раввином тетин и мамин дедушка, поползли нехорошие слухи о приближающемся погроме. Тогда дедушка пошел к священнику из соседней церкви и провел «политические» переговоры. Священник в воскресной проповеди вразумил паству, и на этот раз все закончилось благополучно. Даже если данная история носит легендарные черты, она все равно некий культурный код белорусской толерантности, безусловно, транслирует. Еще нагляднее выглядело в этой связи празднование Песаха – Пасхи, в квартире на улице Коммунистической в 70-е годы ХХ века. Сначала соседке Матрене Игнатьевне отправлялась тарелка мацы, а через неделю она же возвращалась, заполненная пасхальными яйцами. Однако не все истории семейной хроники заканчивались так благостно. Про Холокост рассказывали мало, ибо те, кто успел эвакуироваться, знали о трагедии из вторых уст, а многочисленная родня, оставшаяся на оккупированной территории, лежит, расстрелянная и замученная, во рвах или поднялась дымом и превратилась в пепел в печах концлагерей. Во время войны будут уничтожены мать и сестры тетиного мужа, а три его брата погибнут на фронте. В семье отца девочки погибли все: мать и отец, три сестры, жена с беременной дочерью. Когда она узнала об этом со слов тети, то почувствовала непреодолимое желание оказаться на улицах Варшавы, где прошло детство отца и где погибли незнакомые ей дедушка и бабушка. Но «железный занавес» надежно защищал ее даже от соседней социалистической страны. В конце 80-х она окажется в туристической поездке в Варшаве, встанет рано утром, купит цветы и поедет на дребезжащем трамвае к памятнику борцам и жертвам Варшавского гетто. Как немыслимо будет биться сердце на улице Маршалковской, застроенной послевоенными безликими домами! Где-то здесь до войны стоял домик ее дедушки. Эта ставшая фактами биографии трагедия родных людей легла одним из краеугольных камней в ее мировоззрение. Значительно позже своя-чужая боль превратилась в поэтические строки. Памяти еврейских общин Беларуси Лягушки, лопухи, их предков видел Бялик. Стена крошится желтою звездою. Коза лопочет: «Слушай, о Израиль, твои рэбэйным смолоты судьбою». Мои следы не сохраняют плиты, нет таковых в забытом Богом месте. Твои потомки на иных орбитах прилежно ходят к самым скорбным мессам. Капусте хорошо расти на пепле. 102 Инесса Ганкина Хрустит мальчонка свежей кочерыжкой. Мои глаза от желтого ослепли, и пахнет хлеб заплеванным кладбищем. Воложин, 2001 В голодном и тифозном мире удалось выжить благодаря неожиданной помощи незнакомых людей. Какие-то немецкие солдаты во время оккупации восемнадцатого года дали немного хлеба и супа семье, где все дети и муж лежали больные тифом. Помня эти события, еврейские старики в 1941-м не верили советской пропаганде о «других» немцах, оставались в своих домах и первыми гибли от рук фашистов. Религиозного отца – красивого старика с белой бородой – дети чуть ли не насильно посадили в Гомеле в теплушку, идущую на восток. Четыре эвакуационных года составляли основу тетушкиных рассказов. Первая голодная зима, когда пайка хватало только на то, чтобы не умереть с голоду, пятилетнего сына приходилось тащить на закорках пять километров до детского сада (в тоненьких ботиночках он бы мгновенно отморозил пальцы на ногах), а самой бежать на военный завод. Ибо за пять минут опоздания на работу можно было угодить в сталинские лагеря. Дома в холодной комнате оставался полуголодный старик-отец. Поэтому суп, который давали на карточки работающим на оборону, нельзя было съесть самой, а приходилось бережно нести до дома и греть в буржуйке. Точно так же поступала живущая в эвакуации вместе с ними мать девочки. Самоотверженные усилия этих двух женщин спасли в первую зиму от голодной смерти старика-отца и пятилетнего ребенка. Ведь тетин муж был мобилизован на фронт. Неловкий и близорукий, довоенный белобилетник, он только чудом был спасен от неминуемой гибели внимательным кадровым военным. Да уж можно было представить, как анекдотично смотрелась его сутулая спина рядом с тренированными спинами сибирских ребят в лыжно-десантном батальоне. Его редкое по тем временам московское высшее экономическое образование пригодилось на должности начальника финансовой части. Но часть эта отнюдь не пряталась в тылах, а находилась в двух шагах от передовой, да и разницы между передовой и тылом в дни обороны Сталинграда фактически не было. Так и прошел этот штатский человек через Сталинград и Курск, был тяжело контужен в Венгрии и ушел в запас, как только отгремел салют Победы. Однако не следует думать, что такой голодной была первая зима для всех советских людей. Местные жители, оставшиеся в своих домах, имевшие запасы продовольствия и одежду, жили не так тяжело. Но не это осталось болью в тетиной памяти, а то, как многочисленные ссыльные в уральском городке радовались успехам фашистских войск и смотрели на эвакуированных с плохо скрываемой ненавистью. Возможно, тетя в силу собственной эмоциональности преувеличивала степень этой ненависти, кто знает! Так или иначе, но первую военную зиму пережили, весной эвакуированным дали землю под огороды за рекой Тобол, где можно было посеять картошку. С тяжелым мешком за спиной в единственный за несколько недель выходной две женщины переправляются через реку, лопатами поднимают целину, режут картошку на несколько частей, чтобы остались глазки, и с надеждой бросают в холодную уральскую землю. Все эти детские воспоминания спустя много лет станут основой пронзительных строк. Эвакуированный мальчик вырастет, станет инженером- Мгновения 103 изобретателем и поэтом, воспитает двоих сыновей и будет мучительно умирать от рака желудка в далеком американском университетском городе. И даже любовь его жены, родных и друзей не поднимет его на ноги. Останутся память о достойно прожитой человеческой жизни и стихи как горькие свидетельства голодного военного детства. *** Иногда мне кажется: детства я не знал. К худенькой спине его долго был приставлен вороненый, жалящий, ледяной металл. Чувствую всей кожей я холод этой стали. ÊÀÐÒÎØÊÀ В поле, ветреном и голом, за рекою, за Тоболом, переплыв Тобол на лодке, мы на выделенных сотках, перекопанных лопатой, теплых, мокрых, кочковатых, садим раннюю картошку… Дождик моросит немножко. Каждый клубень аккуратно разрезаем на куски. Быть должны в куске, понятно, почки – белые «глазки». Мама говорит, что надо тем ученым дать награду, кто научно доказал, что достаточно куска, чтоб из каждого глазка куст картошки вырастал. Как иначе обойдешься? Где картошки напасешься? Мы и так уж три недели лишь жмыхи да семки ели… Режем клубни на куски и землей их присыпаем. Словно близких мы теряем у Тобола у реки. Борис Ганкин Прошло четыре года, и – после фронта, госпиталя и эвакуации – тетина семья соединилась вновь. Тетя много раз повторяла, что именно ее любовь и верность сохранили жизнь мужа. Наивная уверенность, воплощенная в гениальном стихотворении Симонова «Жди меня». Где-то в многочисленных послевоенных переездах затерялись фронтовые треугольники, которые дядя отправлял жене 104 Инесса Ганкина и сыну чуть ли не каждый день, а получала их тетя сразу стопками, когда начинала нормально работать фронтовая почта. Получала и сначала радовалась, а потом плакала, ибо, посмотрев на дату отправления, понимала, что за три-четыре недели могло случиться всякое. Семья после эвакуации сначала оказалась в относительно сытом, не разрушенном войной Баку. Тетя и дядя быстро нашли работу, сын пошел в школу, да и жилье хороший специалист получил почти мгновенно. А еще в Баку жили родственники, прекрасная семья, соединившая в себе черты еврейского и восточного гостеприимства. Спустя много лет девочка окажется в расплавившемся от солнца городе, и ее поразит удивительная доброжелательность и щедрость этих людей. Можно представить себе, как радовался оголодавший за военные годы мальчик южным фруктам. Однако восточные нравы, особое устройство жизни, основанное на системе распределения товаров и взаимных услуг, замкнутой системе, обозначенной фразой «ты мне – я тебе», не соответствуют жизненным принципам дяди и тети, и они возвращаются в разрушенный Минск. Чтобы было понятней, о чем шла речь в предыдущем предложении, приведу сценку из тетиных рассказов. В семье фронтовика, ставшего главным бухгалтером, нет денег для покупки ведра, и дядя идет за водой с маленькой кастрюлей. Директор автобазы, видя это безобразие, советует своему подчиненному зайти на склад и взять ведро. «Как взять?» – недоумевает дядя и просит оформить документы по всем правилам. Да уж, с такой щепетильностью в восточном городе жить невозможно. Малюсенькая восьмиметровая комнатка в Минске, в которой нелегко разместиться втроем, а тут еще месяцами «гостят» ближайшие родственники, у которых нет и такого жилья. Стол из досок, сколоченный тетей собственноручно. И в эту комнату тетя приносит из роддома долгожданного второго ребенка – ту самую талантливую дочку. Приносит в надежде на чудо, и чудо происходит: семья переезжает в пятнадцатиметровую комнату, а спустя восемь лет получает двухкомнатную квартиру на улице Коммунистической. Маленькая девочка беспрерывно болеет, и все взрослые члены семьи, включая двенадцатилетнего старшего брата, живут под лозунгом: «Все для Марочки!». Это не преувеличение, а реальная жизнь, и речь идет не о дорогих мобильниках, а о яблоках и сахаре. Старший брат отличник, и ему в конце четверти выдают маленькую сумму карманных денег. На эти деньги можно купить недоступные конфеты, но мальчик тратит деньги на книги. Девочка видит часть этих книг, издания 48–49 года, в домашней библиотеке. Они лучше, чем любые слова, свидетельствуют об истинных ценностях семьи. Тетина семья достойно выдерживает послевоенные трудности, но только в начале шестидесятых пришедший в гости старший сын видит на столе родителей сахар, который можно положить в чай, и чуть не плачет от радости. Кажется, что такая жизнь должна была породить скупость и расчетливость, но этого не произошло. Для тети приготовить вкусный обед для друзей и родни – одна из главных возможностей самореализации её незаурядной и сильной натуры. Дочка учится в школе по соседству, и почти каждый день толпа одноклассников у нее в гостях. Огромный поднос быстро заполняется бутербродами с повидлом: как же, ведь дети пришли с занятий! Этот тетин опыт, который заключался в потребности накормить и приютить даже незнакомого человека родом из тех давних двадцатых Мгновения 105 годов. Ведь религиозный отец внушил ей простую и понятную истину, что в протянутую руку надо положить кусок хлеба. Поэтому в его карманах, карманах традиционной еврейской одежды, всегда лежало хоть что-то для голодных. Этот опыт щедрости девочка мгновенно почувствует на себе, ее вкусно кормят, покупают или шьют новую одежду, а главное, никогда не говорят, что нет денег на школьную экскурсию, театр или новую книгу. При этом доходы тетиной семьи отнюдь не велики: зарплата дяди, стипендия старшей сестры да смешная сиротская пенсия. Все хорошо, скажете вы. Именно так и представлялась жизнь сироты глазам посторонних наблюдателей. Девочка сыта и одета, имеет собственную комнату, хорошо учится. Чего же еще желать? Но мы бы погрешили против истины, если бы на этом поставили точку. Как верно замечено, «вещи не бывают ни хорошими, ни плохими, а только наше отношение делает их таковыми». Почему же тетина любовь и забота не всегда шли на пользу их отношениям? Наверное, самое время поговорить о трудностях любви. Г лава 15. Трудности любви Какое количество строк посвящено описанию материнской любви! Как трудно отказаться от тысячелетних стереотипов и попытаться проанализировать ситуацию с открытыми глазами. Став профессиональным психологом, каких только историй не услышала наша героиня от подростков! Но зачем пересказывать чужие драмы и комедии, когда можно обратиться к истории своей собственной жизни. Любила ли ее тетя как собственного ребенка? Да, безусловно! Почему же так непросто складывались их взаимоотношения? Скандал по поводу получасового опоздания к обеду (в те времена мобильных телефонов не было и найти гуляющую с подругами девочку было не так просто) мог испортить настроение на несколько дней. «Четверка», полученная по математике становилась трагедией, редкие «тройки» – кошмаром. Любимая тетина фраза про дворника или уборщицу в качестве работы, уготованной нерадивой племяннице, сначала воспринималась очень болезненно. Понятно, что фраза эта произносилась с самыми добрыми намерениями, девочке планировалось дать высшее образование и хорошую профессию, но средство для стимуляции усердной учебы было слишком сильным. Да и вообще, в случае нежелания беспрекословно подчиниться тетиной воле в ход часто пускались сильные средства. В еврейских семьях традиционно не используются даже легкие телесные наказания. Однако бесконечные разговоры о слабом тетином здоровье, о человеческой неблагодарности племянницы были куда страшнее. Формируемое в подростке чувство вины не делает его лучше. Поэтому порой девочка воспринимала свою жизнь в трагическом свете. Однако ощущение внутренней правоты и чувство достоинства не позволили ей допустить разрушения собственной личности. Она стремилась и, в конечном счете, сумела сохранить свою независимость. Это базовое чувство самоуважения и внутренней свободы порождало желание писать стихи без всякой надежды на публикацию, стимулировало к резкому изменению образа жизни – получению в тридцать лет психологической и культурологической специальностей вместо прибыльной ин- Инесса Ганкина 106 женерной. Что же касается личной жизни – она терпеливо ждала своего мужчину, не желая терять достоинство в интеллектуально или нравственно неравном браке. Позиция ее была непредусмотрительна и могла привести к личному и профессиональному краху, однако все сложилось наилучшим образом, ибо, как она любила говорить ученикам: «Надо не бояться искать дверь в стене, и она обязательно откроется для вас». Однако вернемся во времена ее отрочества. Как прекрасно было слушать длинные тетины истории о прошедших событиях или наблюдать, как ловко управляется она с любыми домашними делами. А игра в бадминтон или в карты! В такие моменты девочка испытывала настоящее счастье! Примерно с четырнадцати лет она уже поняла сложный тетин характер, ее мгновенные переходы от любви к негативным эмоциям. Поняла и, как многие подростки, научилась реже вступать в конфликты, хотя бы по мелочам. От сложностей тетиного характера страдали все члены большой семьи, страдали – и прощали, ибо понимали, что трудно найти более преданного своим родным человека. Ведь именно тетя всегда без колебания помогала родственникам, да и просто чужим людям, попавшим в трудную ситуацию. Оказывается, что в молодости она мечтала стать врачом, но политика советской власти фактически закрыла, или, точнее, чрезвычайно усложнила для таких, как она, дорогу к высшему образованию. Ведь она была членом семьи «лишенцев», лишенных прав. Такова цена малюсенькой лавочки, которую держали ее родители. Требовался длительный рабочий стаж, а тут очередной тиф, а потом замужество. Сильная и активная личность осталась без самореализации в профессии, возможно, это и создало особенности и трудности ее характера, характера, в полной мере выразившегося в странностях всепоглощающей, но подавляющей любви. Заключение На этой фразе хочется поставить точку. Ибо дальнейшая жизненная история нашей героини теряет свою уникальность. Можно много говорить о первых друзьях, школьных и профессиональных успехах, но все это многократно пережито другими людьми. Нам же хотелось рассказать о печалях и радостях девочки, которая сохранила себя в достаточно сложной жизненной ситуации. Попытка воспроизвести события глазами ребенка, совместив воспоминания с психолого-культурологическим анализом взрослого человека, окончена. Она выплыла из своего прошлого и осмотрелась вокруг. Кабинет, книжные полки, компьютер. За стеной муж, готовящий семейный обед. Эти страницы воспоминаний и размышлений писались два длинных преподавательских отпуска. Она улыбнулась и нажала клавишу «сохранить». Для кого – покажет время. 2008–2009 гг. ПоэзиЯ Вячеслав БЕЛЬТЮКОВ Не дается Родина случайно *** Русь моя! Забытая сторонка! Край берез над тихою рекой, Где зарю встречает трелью звонкой Соловей, певец пернатый твой. Над округой маковка церквушки, Огонек лампады в уголке, И молитва матери-старушки В шерстяном монашеском платке. Расцветает солнышком ромашка В разнотравье спеющих лугов, И поет в лазури неба пташка Над бескрайним золотом хлебов. Синь озер, лесов дремотных тайна, Журавлей курлыкающих грусть. Не дается Родина случайно, Потому я Родиной горжусь! ÏÎ×ÅÌÓ×ÊÀ Объявился в доме почемучка, Пять годков исполнилось ему. И давай вопросами всех мучить: – Почему, скажите, почему? Почему на небе солнце светит? Почему и как трава растет? И откуда в мир приходят дети? Не смолкает почемучкин рот. Не стихает голосочек звонкий, Нет пределов детскому уму. И глядят пытливые глазенки: – Почему, скажите, почему? 108 *** Эка, жизнь! Неволи хуже. То поднимет, понесет, То затянет пояс туже И щелчком по носу бьет. То, как скатерть-самобранка, Все предложит – знай, бери. То затеет перебранку, О судьбе заговорит. Я понять ее пытаюсь, Кто из нас кого ведет? То ли я по жизни маюсь, То ли все наоборот. *** Не говори ненужные слова, Не нарушай торжественность молчанья, Где ты и я, где неба синева И глаз счастливых пылкое признанье. Не говори. Лишь просто помолчим, А наше счастье пусть любовь лелеет. Все в двух словах – любима и любим, Сказать точнее кто еще сумеет. Не говори. Пусть нежный поцелуй Горячих губ продолжит нашу встречу. Души своей напрасно не волнуй, Я на любовь взаимностью отвечу. Не говори. Лишь просто помолчим. Нам ни к чему красивые тирады. Все в двух словах – любима и любим! А что еще для счастья больше надо?! Вячеслав Бельтюков *** Тучи черные в небе куражатся, В темном тереме солнечный лик, На земле, у корчмы, кочевряжится В пьяной удали русский мужик. Не тревожится сердце бедовое, Знать не хочет того, что когда Льется реками брага медовая, Непременно нагрянет беда. У ворот, у дверей не задержится, Черной тенью покроет избу. Сердце русское брагою тешится, Все кивая порой на судьбу. Ой, ты, сердце, доколе печалиться? Брагой бед не залить никогда. Нынче время приспело исправиться, Кабы не была горшей беда. *** Не смотри с укором, Сердца не тревожь. Где-то синим бором Проплывает дождь. Где-то плачут ивы Стайкой над рекой. Будешь ты счастливой, Только не со мной. Будет солнце летом Стан твой обнимать, Будут твои губы Ветры целовать. По траве зеленой Яблоневый цвет. Ты идешь влюбленной В ласковый рассвет. Тихо звезды гаснут, Прячется луна. Как заря, прекрасна Только ты одна! Как рассвет, красива, Что уже в пути. Будешь ты счастливой! А меня – прости. ПрозА Юрий ЮЛОВ ТВАРЬ * НОМЕНКЛАТУРНАЯ ФАНТАЗИЯ Жил на большой (и уж лет двадцать, как чужой) планете человек. …Очень просится стереотип «маленький человек», но мастерство рассказчика не в самовозвышении за счет личностей героев или мелкомасштабности событий, не в снисходительной иронии, не в знании нехитрых приемов, способных спровоцировать прогнозируемые чувства. И уж, естественно, не в том, чтобы вместо повествования мудрствовать, отвлекаясь на темы, не имеющие прямого отношения к рассказу. Большинство людей уходит после того, как исчезнут следы их активной деятельности. И почти всегда память о нас стирается через два-три поколения. Несколько тысяч разновеликих людей планеты, поразброску выдернутых из разных наций, – вот и весь потенциал цивилизации, которая в свою очередь не вечна. Наши известность и могущество ограничены временем и кругами, к которым принадлежим. Наши взлеты – толкотня мошкары перед закатом, а звездопад – брызги от сварки, соединяющей прошлое и будущее пылающей электрической дугой настоящего. Это не хорошо и не плохо – это так. Мудр тот, кто это понимает, и счастлив тот, кто об этом не задумывается. Можно считать, что вышесказанное – успешно пройденный читателем тест на умение складывать буквы в слоги, слоги – в слова, слова – в предложения, пред* Словарь Ушакова: 1. Живое существо (первонач. в религиозных представлениях – то, что сотворено богом) (книжн. устар.). 2. Презрительное или бранное обозначение человека (разг., фам., вульг.). Словарь Ожегова, Шведовой: 1. Всякое живое существо (устар.). 2. Недостойный, подлый человек (прост., презр.). Викисловарь: 1. Живое существо, создание. 2. Мерзкий, подлый человек. 110 Юрий Юлов ложения – в абзацы. А значит, есть большой шанс, что абзацы сложатся в рассказ, а если повезет, то выяснится, что рассказ состоит не из вышеперечисленных компонентов, а из мыслей, которые, в зависимости от глубины и скорости их восприятия, близости к личному житейскому опыту, дадут эмоции. Различные по форме, размеру, цвету, звучанию, аромату и прочим характеристикам, позволяющим человеку отличить одно от другого и создавать собственную шкалу ценностей. А человек некогда был ого-го какой большой и значимый! Чтоб было понятно: самому ему пригибаться перед вышестоящими приходилось приблизительно раз в месяц. Остальное время перед ним у всего города коленки тряслись. За исключением, конечно, тех, кого он и в упор разглядеть не мог. У мурашек и букашек своя жизнь. Известно, что образ чиновника у граждан ни в одной стране, мягко говоря, к иконе не приравнен. А номенклатурного – тем более. Но так уж сложилось у людей: чтобы возвыситься, стать во главе, а самое главное – удержаться, необходимо иметь жесткость. Иначе завалишь дело и будешь опять сидеть у обочины жизни и уныло блабланить за рюмочкой о несовершенстве миропорядка. И добро бы шанса не представилось, ан нет: вызывают на высокий ковер, предлагают взять вожжи в руки, дают сутки подумать. Откажешься – второй раз никогда не предложат: слух по Системе разнесется, что слабак. А то и в личное дело попадет – тогда уж с гарантией. Таскайся на службу, протирай штаны, перекладывай бумажки. Вместо решения вопросов указывай пальцем на потолок и разводи руками, пока не поблагодарят «за многолетний добросовестный труд» и не укажут ладонью на дверь в никуда. Любого нормального мужчину от подобной перспективы трясет, ибо задуман он Господом как рисковый экспериментатор, боец и победитель, что в жизни реализуется карьерой – термином, который традиционно носит негативно-ханжеский оттенок. Но ведь зачастую карьерный рост и даже взлет происходит не подло и даже не инициативно, а вполне эволюционно: вызвали, предложили, дали сутки на раздумье. Как ночь перед расстрелом… Конечно, солдату генералом стать невозможно, а вот среди штабных майоров встречаются личности, которые вполне успешно могут возглавить дивизию. А если ко времени принятия судьбоносного решения семья по толку не сложилась или нелепо распалась, а если детей не было или выросли и живут своей жизнью, то кто ты есть в этом нестабильном мире? Так Георгий Константинович занял высокий и ответственный пост. Пришлось, понятно, и тех, кто называл Жорой по-старинке или «Жуковым» в шутку, приструнить, и тех, кто мог с бутылочкой коньяка вечерком нагрянуть, отшить. Чтоб имидж не портили, точнее, чтоб не трепались по коридорам и подворотням: «Да я с самим… Ну вот как с тобой! И даже…» За пятнадцать лет много воды утекает – даже Земля больше пяти тысяч раз вокруг себя крутнулась, что о людях говорить? За это время и супруга надежная появилась. Тоже работала в Системе, куда перешла из проектного института. Почти случайно познакомились – на объекте. И бытовые проблемы так прочно и качественно решились, что можно было на них не отвлекаться и днями напро- Тварь 111 лет заниматься делом. Ибо даже отдых заменили торжественные мероприятия, на которых, в зависимости от расклада и статуса участников, нужно было правильно себя позиционировать, чтобы гнуть свою линию. Жена Екатерина Павловна была младше на семнадцать лет и боготворила Георгия Константиновича. Есть такие женщины – и сама не пустышка, а всю себя отдаст, всем пожертвует, чтоб поддержать мужа, обеспечить ему, так сказать, прочный тыл. Нередко советы молодой супруги давали Георгию Константиновичу возможность разрулить сложную ситуацию. И женское чутье помогало, и знание Системы, а больше то, что в волчьей яме кроме сырых обсыпающихся земляных стен да клочка неба над головой ничего не видно. Не то что со стороны. Честно говоря, Георгий Константинович и в грош поддержку супруги не ставил: позволишь себе сентиментальную слабинку в быту, она размазней на работе проявится. А молодая жена на жесткость мужа не обижалась – государственный человек! Время шло, работа кипела. Сменилось поколение. Все чаще Георгий Константинович слышал в свой адрес лестные с придыханием слова, чаще стали приглашать в почетные президиумы, брать интервью, печатать, награждать. Уже и вышестоящие не грохали, как некогда, кулаком по столу карельской березы, обшитой бархатом, а мягко указывали, чуть не просили учесть. Чувствовал он, что не к добру это, что надежнее быть конем на переправе и комбайном в поле, чем правильным лозунгом на ярком полотнище или живой легендой. Сменится лозунг – и ткань пойдет на ветошь, а от живой легенды до ходячего анекдота – полшага. А куда попрешь против естественного хода событий? Поэтому, понятно, взбесился Георгий Константинович, когда впервые публично услышал о себе от зарвавшегося выскочки как о руководителе «старой формации». Даже стёр этого умника в порошок, хоть за ним и серьезные по тем временам люди стояли. Однако тенденция углублялась, мнение формировалось, слухи о возможной отставке ширились. Какая, на хрен, «новая формация», когда каждое предприятие, магазин, школа, дом, памятник, аллея, газон, плитка на тротуаре по твоей воле полтора десятилетия строились, модернизировались, ремонтировались, благоустраивались?! Что, Земля квадратной стала, деньги отменили, у людей третья рука выросла, марсиане технологиями поделились, гусаки яйца нести стали?! Мы работаем – спина согнута, руки заняты, в голове формулы не из учебников. А вы нас, не прикрытых ничем, кроме дела, промеж крыльев – колом?! В одночасье выдернули Георгия Константиновича из номенклатурной обоймы, как хозяйка вареное яйцо выкладывает из кипящей кастрюльки под холодную воду. И самое подлое, что решилось это во время гипертонического криза, с которым и полежал-то всего две недели. А перед этим пятнадцать лет ни одного раза в отпуске не был… Внешне, конечно, все пристойно: и регалии, и квартира в элитном доме, и персональная пенсия, и президиумы, и билеты на любые мероприятия. Но как пусто сразу стало! Навещали поначалу Георгия Константиновича бывшие сослуживцы из середнячков. Он сразу – приветливо, а потом не сдержится и выскажется: ты, мол, никто и звать тебя никак. Кому нужно унижаться, тем более перед бывшим авторитетным человеком? Мы к тебе – со всем уважением и пониманием, а ты… Вот 112 Юрий Юлов этого-то «понимания», в котором притаилось сочувствие, Георгий Константинович и не мог терпеть. В общем, перестали ходить-докучать. Публичные мероприятия, куда приглашали как почетного жителя города, поначалу посещал, а потом надоело – не хотел быть свадебным генералом. Видел он таких, которые, чтобы смягчить падение с большой высоты, после отставки и общественные организации возглавляли, и в политику лезли. А некоторые чудаки начинали любительские стишки писать или на дачном участке морковку окучивать. Относился Георгий Константинович к ним без презрения, однако самому таким стать гордость не позволяла. Иногда звонили нынешние козырные тузы. Перед праздниками, а то и напрямую: как, мол, дела, не нужно ли чего? И общими фразами, как по бумажке: ваш опыт очень ценен для нас, углубляя и расширяя созданное вами… Георгий Константинович, бывало, и сам разговор прерывал – будто разъединили. Хотя ждал этих звонков с надеждой. Только знал, что с подобными эквилибрами дела, по крайней мере, серьезного, никто не предлагает. Даже толкового совета никто не спрашивал, хотя поделиться ох как было чем! И по газетам, и вживую с болью наблюдал, как нещадно, а зачастую и бездарно перестраивается и сносится то, во что не так давно вкладывал ум, энергию и душу. Да еще видеть эти рожи, которые ради своей игры его, будто пешку, сдали… Время шло. Проснется, бывало, Георгий Константинович в плохом настроении и не в лучшем состоянии. Завтрак на столе, все свеженькое, все – как по диете. Зыркнет на Екатерину Павловну, ни слова не сказав, сядет за стол. Ковырнет гречку и отодвинет: «Это на машинном масле или на касторке?» Куснет бутерброд с ветчиной и обратно положит: «Сколько можно людей этой химией генномодифицированной пичкать?» Походит-походит по квартире, вернется, хлебнет чаю: «Просил же горячий подавать!» Набросит плащ, наденет шляпу, возьмет в руки трость с металлическим стержнем внутри и дверью хлопнет. Трость, которую он прикупил сразу после отставки и в шутку называл клюкой, по совести говоря, Георгию Константиновичу для ходьбы и не нужна была. Ноги пока нормально шли, и голова не кружилась. А чтоб видели мерзавцы, что он хоть и не в той силе, что раньше, а поколотить, если что, сумеет. Как-то раз один наглец автомобиль припарковал перед самым носом, хозяин жизни нашелся! И только от того, что обходить надо, злость закипела. А еще и лужа сбоку, хоть обратно поворачивай. Палкой – по заднему стеклу да по поворотникам! Пиши, собирай свидетелей, подавай в суд! Так и делал тот ханыга, да все ничем окончилось: и Совет ветеранов вступился, и суд уважил – проволокитили, а волокиту на себя взяли. …Екатерина Павловна, пока муж по городу погуляет, наведет на кухне порядок, на рынок и в магазин сходит, газеты заберет. Не злилась она и не обижалась – понимала и жалела. Хоть жалости, понятно, не выказывала даже взглядом – не потерпел бы Георгий Константинович и не простил бы никогда. А он вернется в квартиру, почитает газеты и давай рассказывать, что в городе не так. Уже как единомышленнику. А что-то, бывало, и похвалит, все ж хозяйское понятие при нем. Супруга никогда не спорит, а соглашается не демонстративно. Потому что знает, что муж не любит ни амбициозных спорщиков, ни бесхребетных кивателей. Тварь 113 Так и жили, пока не приспела торжественная дата – серебряная свадьба. Георгий Константинович к тому времени разменял восьмой десяток, и Екатерина Павловна стала пенсионеркой по возрасту. Гостей собирать ни к чему, да и некого давно: друзья и родственники (и его, и супруги) отдалились, когда он еще управлял городом. Георгий Константинович был в хорошем расположении духа и спросил, какой нужно сделать подарок, чтобы событие запомнилось. Тут-то Екатерина Павловна рожки и показала: хочу, говорит, чтоб у нас дома котёнок жил. По-житейски говоря, вопрос плёвый, если бы не принципы Георгия Константиновича: недолюбливал он животных, тем более таких бесполезных, как коты. Однако с возрастом самые суровые люди становятся компромиссней. Подумал он, что и с детьми у них не сложилось из-за его службы, и что ласки особой от него Екатерина Павловна не видела, и что не все ж самой подчиняться – должен и у нее кто-то в штате быть… Да и словам своим отката давать не привык. В общем, дал слабинку. Появился в квартире котенок, точнее, сиамская кошечка, которую Екатерина Павловна назвала Мурочкой. Ничего особенно в жизни не поменялось, только к претензиям Георгия Константиновича прибавилась еще одна тема. И Мурочку иначе как Тварью он не называл. Хоть интонации были различны в зависимости от настроения. И эпитеты иногда добавлял: могла быть Тварь и ничтожной, и Божьей. Когда Екатерина Павловна попала в больницу, пришлось кормить кошку и убирать за ней. При этом Георгий Константинович все время ворчал, а то и покрикивал на Мурочку, а затем долго и тщательно мыл руки с мылом. Навестил он жену в больнице. Себе за жизнь ржавого гвоздя не взял, а тут воспользовался правами: положили ее в отдельную палату и лечащего врача назначили, которого она захотела. Прошло еще лет десять, и отошла Екатерина Павловна в мир иной. Но и это сумела сделать так, чтоб муж успел привыкнуть и приспособиться. Пока в больницах лежала, он себе что-то и покупал, и готовил. Даже стирать – замачивать, а затем полоскать – научился. И убирал квартиру сам, потому что считал всех приходящих домработниц потенциальными воровками и реальными осведомителями. Хоть и красть особо нечего было, а осведомлять – тем более – не о чем и некому. А еще Екатерина Павловна один раз в санаторий съездила. Не понравилось ей там, нет. Во-первых, ты там никто – бабуля, и говорят с тобой простыми предложениями и почему-то громким голосом. Во-вторых, отвыкла она за жизнь с обычными людьми общаться, хотя их дом перестал быть элитным и в него активно заселялись нувориши. Однако что с теми, что с этими: разговоры примитивные, идеи высокой нет, мировоззрение приспособленческое. …А те санаторские, которые близки к ее кругу были, слишком много гонору имели. Не собиралась она терпеть всяких! Когда уже было ясно, что отсчет пошел на дни и жена находилась дома под присмотром сиделки, бывшей актрисы, Георгий Константинович примостился на краешек кровати, взял Екатерину Павловну за руку и сказал: – А ведь я тебя за одну-единственную улыбку полюбил, Катенька. Помнишь, когда с комиссией автоматическую линию на заводе пневмоприводов принимали? А ты потом больше ни разу так не улыбалась… 114 Юрий Юлов – За эту? – она усмехнулась сухими губами, глаза ее озорно сверкнули и тут же стыдливо опустились вправо и вниз. – Я перед зеркалом репетировала – очень замуж за тебя хотела, Жора… Георгий Константинович тоже улыбнулся и закивал. – И по имени ты меня почти никогда не называла. – Ты был мой самый главный человек. А добрым ты становился только пьяненький… Георгий Константинович хотел попросить за всё прощения, но горло что-то забило, а откашливание представилось нелепее хулиганского свиста. Он торопливо потискал худеющую холодненькую ладошку жены и вышел. На похоронах Екатерины Павловны он стоял с каменным лицом. Не сказал ни слова, не проронил ни слезинки. Остался Георгий Константинович с кошкой, у которой имя Мурочка с уходом Екатерины Павловны окончательно исчезло. Его безраздельно заменила кличкаопределение – Тварь. Конечно, усыпить кошку – не проблема. А память о жене, которая работу ради тебя бросила и детей из-за тебя (да хоть бы и по иным причинам!) не рожала? Которая в лучшие годы и до последних своих дней? Да и свыкся с кошкой уже… А каково одному в пустой трехкомнатке, где только телевизор ерунду суетную несет, на кухне кастрюлька лязгнет-уляжется да настенные часы минуты, как утекающие капли жизни, отсчитывают? Георгий Константинович по-прежнему прогуливался с тростью, которая не ломалась и не изнашивалась, – теперь уже для опоры. И видел, что на него не только никто не намеревается покушаться – его как бы не замечают. Не так часто, как раньше, но все же регулярно приходили поздравления и приглашения. Однако если раньше он считал выход на люди в статусе экс-руководителя унижением, то теперь элементарно не знал, как соответствующе одеться – гардероб давно устарел, да и размер поменялся: вся одежда большой стала. А главное – не было Екатерины Павловны, которая за него эту мелочевку решала. И которой можно любое свое действие, наблюдение или мысль изложить солидно и непререкаемо. Без нее почти всё потеряло смысл. Он, как и прежде, регулярно читал газеты, только теперь подписку за него оформлял социальный работник, женщина средних лет, которая появлялась три раза в неделю, чтобы немного убрать в квартире, принести продукты из магазина и лекарства из аптеки. Он, как и раньше, не думал о деньгах. Однако если некогда Екатерина Павловна все ж иногда обновляла с его разрешения в доме бытовую технику, мебель, одежду, то теперь он просто складывал деньги в ящик секретера, потому что жил непритязательно, а пенсию и доплаты приносили регулярно. Нагрянувшая денежная реформа не возмутила Георгия Константиновича – он переложил ставшие нумизматической макулатурой купюры ящиком ниже и на рисовой каше невозмутимо дождался очередного пенсионного вливания. Без Екатерины Павловны кошка, которая по своему веку тоже была немолода, стала капризной, раздражительной и требовательной. Георгий Константинович относительно легко переносил это днем, ибо самокритично вспоминал собственное раздражение против белого света и ангельский характер супруги, которую ему некогда послали должность и судьба. Тварь 115 А вот если Тварь поднимала резкий противный вой среди ночи, хрупкий сон мгновенно осыпался осколками, на лбу и груди выступала испарина, а изношенное сердце начинало не только усиленно биться, но еще клокотать и как бы переворачиваться. Тут разум был бессилен!! Георгий Константинович сначала шипел, а затем кричал Твари, чтоб та заткнулась. Через минуту вой возобновлялся – он стучал клюкой по шкафу. Потом все-таки приходилось подниматься и загонять кошку за батарею или под диван. Когда Тварь наконец испуганно успокаивалась, он шел на кухню и брал из холодильника лекарства для сердца, которое жило своей хлопотной жизнью: то почти останавливалось, то начинало отбивать учащенный ритм, то насосом перекачивало кровь так, что было слышно бульканье. Георгия Константиновича это беспокоило только на рефлексивном уровне – сознание ничего не имело против смерти. Минуло несколько лет. Умирали представители «новой формации», некогда смявшие его, уходили в отставку те, кто сменил их. Освобожденные места занимали молодые волки, уверенные, что жизнь начинается с них и что можно изменить природу человека и методы управления. Появлялись и новые немыслимые проекты, и прогрессивные технологии. Он легко и с долей интереса разбирался в них – и опыт позволял, и высшее строительное образование. Георгий Константинович давно привык к стенаниям Твари и даже с юмором ассоциировал их с прежними «накачками», которым некогда подвергался сам и подвергал других. Конечно, бывали и спокойные ночи. После одной из таких ночей Тварь не вышла к завтраку. Хозяин после хлопотных поисков обнаружил ее под диваном мертвой. Он слышал, что в последнее время вошли в моду кладбища домашних животных, однако считал это затеей глупой, хотя и приносящей определенный доход городу. Преодолевая отвращение, обернул неожиданно длинное и твердое тело существа, с которым прожил почти пятнадцать лет, газетой, затем вложил в большой хозяйственный пакет. В мусоропровод решил не выбрасывать, а отнес к мусорным контейнерам. Долго читал надписи «Металл», «Стекло», «Пластик», «Пищевые отходы», «Ветошь», «Бумага»… Не придумал ничего лучшего, как положить пакет с кошкой перед контейнерами. А на следующую ночь умер сам. Тварь не подняла хозяина, чтоб тот принял среди ночи лекарство, как делал это несколько лет, и сердце, беспомощно всхлипнув в последний раз, остановилось. Труп обнаружила назавтра соцработница, похороны провели социальные службы, гроб помогли вынести соседи. А через три дня в городской газете вышел шикарный некролог за подписями членов правительства и руководителей городской администрации. Энергичный пятидесятилетний Георгий Константинович пристально и уверенно смотрел с черно-белой фотографии на новые поколения граждан, которые до этого никогда ничего о нем не слышали. Где-то в тени высоких кабинетов в тот же день конкретно решился вопрос о присвоении его имени улице в новом микрорайоне города, который продолжал перестраиваться и расширяться. ПоэзиЯ Илья ГУРЕВИЧ Илья Гуревич родился в Минске в 1947 году. Окончил Белорусский политехнический институт. Работал инженером на предприятиях г. Минска. Публиковался в республиканских периодических изданиях «Сельская газета» и «Вечерний Минск», в американской газете «Форум». В настоящее время проживает и работает в США. Звезда надежды и тревоги *** Звезда надежды и звезда тревоги Горит в ночи и посылает свет Всем недошедшим, сбившимся с дороги… Которой, может, не было и нет. Звезда великих и звезда убогих, Упавших в грязь и павших на паркет. Звезда уставших и открывших Бога Или открывших то, что Бога нет. Звезда любви, что и живит и сушит, Горит в груди огнём счастливых лет, Испепеляя и сердца, и души… Которой, может, не было и нет. Она горит и светит неустанно Потерянным на жизненном пути; Всем ищущим и вечным капитанам, Кто верит и надеется дойти. Звезда мечты, что в детстве залетела, Таинственной, как море, как рассвет. Звезда мечты, которой нет предела… Которой, может, не было и нет. Она горит, холодная как прежде, И посылает свой далёкий свет, Моя звезда, звезда моей надежды... Которой, может, не было и нет. Звезда надежды и тревоги 117 ÈÑÒÈÍÀ Огромный шар плывёт по старым крышам, Окрашивая в жёлтые тона Все, что мы видим, чем живём и дышим, И этот шар – безмолвная луна. Двадцатый век уже кружил над миром, И стан воздушный двигался в окне, И утомленно утверждала лира, Что жизнь – пустяк, а истина – в вине. Под ней рождались и ушли столетья, Миллионы глаз ее следили бег. Под ней всегда к духовному бессмертью И к истине стремился человек. Наш новый день родился в потрясеньях И объявил на огненной трубе, Что счастье добывается в сраженьях За лучший мир, и истина – в борьбе. Добро и зло встречались на турнирах, И серенады пели соловьи, И рыцари на копьях и рапирах Доказывали – истина в любви. Мы – дети века, мы – его опора. Борьба со злом – наш смысл бытия, Но нас уносит жизнь, как поезд скорый, К пределу, в невозвратные края. Летели дни, и свет, забыв о драках, Признал дуэли – их не перечесть. И на снегу шептала кровь на фраках, Что истина – в коротком слове «честь». И, постигая глубину явлений, Мы сознаём, хоть нам того и жаль, Что мы – виток в спирали поколений, А истина – безмерна, как спираль. А время перелистывало годы. И капитал, низвергнув чувства в прах, Кричал, что люди – звери от природы, Что честь смешна, а истина – в деньгах. ÁÀÁÜÅ ËÅÒÎ Бабье лето пришло и, раскинув вокруг паутину, Словно тонкою сетью, окутало сердце моё. Солнце греет затылок, ласкает уставшую спину… Бабье лето пришло – может быть, это счастье твоё. Улыбнись же ему, упади в перезревшие травы, Обними эту землю, прижмись к ней горячей щекой, И заплачь, если сможешь, и выплачь всю боль и отраву, Что скопились в душе, словно едкий туман над рекой. А земля хороша – и осины её, и берёзы Разукрасила осень, как твой подвенечный наряд. И густая роса, словно крупные белые слёзы, В сотнях мелких зеркал отражает твой ласковый взгляд. Как привольно вокруг! Пахнет прелью лесной и полынью. Аромат спелых яблок и свист повзрослевших скворцов… Ярко-жёлтые листья под теплой безбрежною синью Ослепляют глаза, как твоё золотое кольцо. Бабье лето пришло, и пришло, как обычно, без спроса, И уйдёт не спросясь, может быть, не оставит следа. Не обманет мечту, не подбросит ненужных вопросов. Так уходит любовь в умудрённые жизнью года. Илья Гуревич 118 ÍÅÇÍÀÊÎÌÊÀ. ÇÀÌÎÊ ÊÍßÇß ÐÀÄÇÈÂÈËÀ И каждый вечер в час назначенный... А. Блок По вечерам, сражённым скукою, Когда смолкает ветра свист, Я часто вижу Вас с подругами, Смешно срывающую лист. ÑÒÀÐÈÊ È ÑÎÁÀÊÀ И часто, сквозь туманы стылые, Звучит по-детски звонкий смех, Над почерневшими могилами, Над тайной княжеских потех... И так продолжается годы: Как будто во сне иль в бреду, Как призрак, в любую погоду Старик и собака бредут. И музыка звучит старинная, И струны плачут и поют, И кажется, что грусть змеиная Нашла в душе моей приют. Старик ковыляет, как Каин, Собака – стара и слепа. И ей безразличен хозяин, Ему – безразлична она. И кажется, что тени старые Плывут по голубой стене, И пары кружатся за парами В каком-то непонятном сне. А может, мне кажется это, А может, надежда сквозь страх, Как луч угасающий света, Мелькает в недвижных глазах. И Вы, весёлая и вздорная, Несетесь в вальсе предо мной С улыбкой дерзкой, непокорною Рождённой раннею весной; Старик что-то спросит сквозь зубы, Собака посмотрит слегка, Помашет хвостом, как отрубит Ненужный вопрос старика. В наряде, наскоро наброшенном, С листком осенним на груди… Такой желанной, но непрошенной, Возникнув на моём пути. А день удаляется в вечер, Устав, что-то сделать забыв… И солнце закатное лечит Души наболевший нарыв. Зачем Вам осень губы тронула Смешинкой нежно-золотой, Зачем судьба нерукотворною Вас наделила красотой, Вороны устроили драку – Никак не поделят еду. Проходят старик и собака, По улице нашей идут. Зачем она, небрежно-милая, Нарушила земной покой, В старинном парке над могилами, Своей незримою рукой... И так продолжается годы… Познав жизни вечную суть, Поправ все законы природы, Они продолжают свой путь. По вечерам, сражённым скукою, Когда смолкает ветра свист, Я часто вижу Вас с подругами, Смешно роняющую лист. Звезда надежды и тревоги 119 ÑÊÂÎÐÖÛ Почему скворцы не улетели И сгрудились у пустых теплиц? Почему морозы и метели Не спугнули этих умных птиц? Может, снова будут перемены, Ветер юга принесёт тепло, Снова будет ныть моё колено И язык болтать как помело. Снег сойдет, трава сквозь грязь и прелость Вдруг ударит зеленью в глаза, Но моя рассудочная зрелость, Как всегда, нажмёт на тормоза. И опять в какой-то странной клетке Я очнусь в сомнении своём. Буду есть себя, и пить таблетки, И жалеть наш постаревший дом. И гадать задумчиво в постели: Что ж случилось у пустых теплиц, Почему морозы и метели Не спугнули этих умных птиц? ×ÀÑÛ Часы идут, и их шаги чуть слышны, Порой спешат, порою отстают, Порой замрут, как изваянье Кришны, Подарят несколько размеренных минут. Часы спешат – их что-то беспокоит. И случай – ваш негласный властелин, И каждый миг ваш, может, жизни стоит, У каждого единственный, один. Часы замрут – и словно сердце стынет, И память бьет, как беспощадный кнут, И пусть вас сила духа не покинет В те несколько недвижимых минут. А отстают часы – большое дело! Куда спешить? Нам некуда спешить. Жизнь коротка, всему свои пределы, Всё канет в прошлое – не торопитесь жить. Часы идут во времени, как в море Идут и исчезают корабли, Чтобы в огромном водяном просторе Вдруг увидать заветный свет земли. *** Мелькают недели – Сквозь пальцы вода. Промчатся метели, Пройдут холода, И снова, как прежде, В далёкие дни, Весну и надежду, Подарят они. И след от кометы Разрежет закат, Горячее лето Расплавит асфальт, И в яркую осень Уйдёт навсегда, А осень подбросит Опять холода. Но, словно споткнётся, Ударится в зной И вдруг обернётся Суровой зимой. И снова метели... И, как ни держись, В земной карусели Проносится жизнь. Илья Гуревич 120 ÑÍÅÆÍÛÅ ÇÈÌÛ Снежные зимы, снежные зимы – Светлые дни. Необъяснимы, неповторимы, Счастьем полны. Вьюги-метели, вьюги-метели – Вихрем снега. На карусели, на карусели Кружит пурга. Плачет-смеётся, плачет-смеётся, В окна стучит. За ночь устанет, в снег завернётся И замолчит. Утром проснёшься, утром проснёшься – Солнце и тишь. И изумишься, и улыбнёшься, И загрустишь. Шубку набросишь, ножки – в сапожки, Выйдешь в снега. Позаметала стежки-дорожки Вьюга-пурга. Мёрзнут ручонки, стынут ручонки – Холод-змея. Ах ты, девчонка, горе-девчонка, Радость моя. Свет мой в окошке, свет мой в окошке – Сон или явь? Ты мне надежду, ну хоть немножко, В сердце оставь. Непостижимы, неповторимы Средь белизны, Снежные зимы, снежные зимы – Светлые сны. *** Дождь целый день косил без перерыва И вдруг решил, что уходить пора. Сквозь тучи солнце смотрится с надрывом, И топорщится зеленью кора. Неясный свет – из-под земли как будто Огромные, в полнеба, фонари. Деревья, сбросив водяные путы, Ждут не дождутся утреней зари. А утром что – гудящий снег и ветер Пойдут, обнявшись, грозною тропой, Сметая всё на целом белом свете, В своей любви холодной и слепой. И жизнь застынет, словно нет исхода. И нету силы одолеть напасть. И, подчинившись натиску природы, Зима вернет утраченную власть... Всё будет так. Пока лишь только вечер… Звенит вдали гитарная струна, И, отоспавшись, выплыла навстречу На удивленье полная луна. ÂÑÒÐÅ×À Окутанные влажной пеленою, Мы бродим по декабрьским мостовым. Туман плывёт, туман стоит стеною Или безвольно стелется, как дым. Или огромной белою собакой Резвится у разбухших фонарей И в два прыжка, затеяв с ночью драку, Нас догоняет у твоих дверей. И просится, ласкается и лижет, И заполняет весь дверной проём, То белый-белый, то от лампы рыжий… Как будто рад, что снова мы вдвоём. Звезда надежды и тревоги 121 *** Солнце злилось с небес, воздух лился, лучами согретый, Ветер гнал облака, словно льдины, по синей реке. Мы бродили с тобой, и под звон уходящего лета Пять чудесных гвоздик обнимались в горячей руке. Мы шутили смеясь и смеялись шутя по дороге. Что для нас целый мир, что для нас этот день и любовь, Если жизнь коротка, если ноют уставшие ноги, Если плачет душа и стареет без практики кровь. Мне с тобой хорошо; как и ты, я молюсь безрассудству И, как бога, его почитаю без всяких измен. Благодарен ему, как актёр благодарен искусству, Это – счастье его и свобода, и радостный плен. Время скрасит грехи, а взамен нам оставит сомненье: Что-то было не так, если было – то в ласковом сне. Если было – то зря, и во всём виновато терпенье И моё, и твоё, а оно у нас нынче в цене. Мы бродили с тобой, воздух лился, лучами согретый, Ветер пряди волос разметал по румяной щеке. Солнце злилось с небес, и под звон уходящего лета Пять чудесных гвоздик обнимались в горячей руке. ÂÅ×ÅÐ Какого черта ты так смотришь искоса: Сомнений ком или безверья вал? Слова – как яд, с каким-то странным привкусом, – Бьют прямо в цель, наотмашь, наповал. Всё в чёрных красках или только в белых. Бесцветие – другого не дано. Есть синий цвет, как небо без предела, Есть красный – как разлитое вино. Есть жёлтый, как осенних листьев прелость. Зелёный, как весенняя трава. Есть серебра задумчивая зрелость И облаков полночных острова. Весь мир во власти золотого бога… А жизнь свои бросает якоря, И на закате плачет у порога Багровая до ужаса заря. И свет её и ворожит, и лечит, И ты находишь нужные слова. Какой тяжёлый и красивый вечер! И как болит при этом голова. ПоэзиЯ Жанна ТУМИЛОВИЧ Наши с тобой минуты *** Перемены грядут. Ветер будет, как дань. У терпения выросла дочка-заточка. И слова побежали, как дикая лань, – Это мама кладет мне ночную сорочку. *** Глаза любимых – зеркала. Какое счастье – отражаться. Я поняла и приняла. Мне от тебя не удержаться. Запах свежести. Дом. Я люблю и боюсь. Удивлялась луна, округлив свое око. Моя родина – бедная Белая Русь, На планете ее назовут одинокой. Мой сверхъестественный соблазн. И губ упрямая вишневость. Коротких встреч – как краткость фраз. И снова ощущений новость. Как суметь уцелеть среди гиблых болот? Я не вижу врагов со своей «единицей». Мне остался единственный в жизни оплот – Песня тех «Песняров», что о раненой птице. Когда негромкий вздох «хочу» Повелевает – надышаться, Я знаю, не одна лечу. И как же хочется остаться. Почернела от горя земля до небес. Выброс ядерный был. Есть – обмана рутина. Мне приснятся пригорки, озера, и лес, И мелодия – кажется, «Александрина»… Тебе желания отдам. Биение сосуда слева. Вселенная, где ты – Адам. А я? А я всего лишь Ева. Наши с тобой минуты *** Проникновенье друг в друга… Ночь, как всегда – безнадега. Вера – подружка испуга, Кошкой у спящего Бога. Август не встретится с маем, Сколько бы сны ни желали. Недолюбовь. Так бывает… Вряд ли об этом мы знали. Звезды осветят мгновенья, Солнце взойдет первозданно. Таинство проникновенья… Друг дорогой и желанный… *** Ядвиге Скажи, куда из царства сна, Босая и длинноволосая, Сбежала девушка Весна С глазами – синими вопросами? И леди Лето ей вослед В зеленом платье облегающем. Когда и сколько этих «лет», Горячих, сладостью пугающих? Ты знаешь, будет что потом. Ветра траву научат кланяться. Та дама, Осень в золотом, На солнца проводы останется. Уложит спать. Прильнет сама. Распустит сны, как косы, новые. …И станет долгая Зима Вязать снегов платки пуховые. 123 *** Выдалось лето жарким. Праздничных гроз салюты. Мне от судьбы подарком Наши с тобой минуты. Жаль, что слетают быстро, Не возвратятся снова. Как золотые искры Вверх от костра ночного. Что из того, что вечным Снегом в висках седины? Мы на пути на Млечном Юные и едины. Новые ощущенья – Быть молчаливой, кроткой. Времени превращенье – Маятника походка. Нежно. Несуетливо. Как приобнять за плечи. В тигле души счастливой Редкие плавлю встречи. Ливни линеют воздух, Прописи истин множа. Не говори, что поздно. Знаешь ведь, тем дороже. *** Не зарекаюсь. Слабовольна. На поводу у звездопада… Души оставленная штольня, Добытая на миг услада. Такое не могло присниться – Сгорая, падала комета. И крылья тренируют птицы, И в осень превратится лето. Брусчатки камни-обереги, Тревоги на кошачьих лапах. Терпеть от боли и до неги, По памяти вдыхая запах. Не отрекаюсь. Своенравна. Календари – суть листопада. Любви дорога, я – по главной До перекрестка, где ты рядом. 124 *** Оглушенная тишиной. Ожиданий колодец пуст. До смирения, быть одной – Жест знакомый, как пальцев хруст. Снег и солнце. Коловорот. Птицам перья привычно взбить. У природы всего семь нот. У меня – тишину любить. Осознание – никогда. Убежденная в правоте. Оголтелые холода. Убежать бы от правды тел… *** Опять я что-то делаю не так. Не так живу, не так переживаю Всю сущность никчемушных передряг, В которые, как прежде, попадаю. Опять не допишу автопортрет – Не хватит цвета грусти и печали. Я рада, мой багаж из прошлых лет Ни в рай, ни в ад пока еще не взяли. Опять сегодня выпал первый снег. И рядом помолчать не оказалось Того, кого любила целый век… Такая кратковременная малость… Жанна Тумилович *** Кутаю плечи в ажурный шарф. Путаю между улыбок речь. Где-то под сердцем – оркестр из арф. Да, долгожданная встреча встреч. В сквере. Неспешно и хорошо. Стайками рыбок листва у ног. Просто – хотел и решил – нашел. Значит, надежду в душе берег. «Помнишь?» – «Конечно». Дождям рыдать, Тем, что сегодня пока не здесь. Я не устала любить и ждать. И подчиняться тому, что есть. Смена сезонов. И снова ноль. Массы воздушные правят бал. Все так неважно. Но исподволь Я восхищаюсь, каким ты стал. *** Утро хмурится серым небом, Может, солнце забыло проснуться? Терпкий чай с зачерствевшим хлебом, Столько слов, сколько крошек на блюдце. Что творится сегодня в доме? Тишина распласталась нагая. Просто так, на веков изломе, Сущность времени я постигаю. Было – будет, как две планеты, Понарошку дуэль глаголов. Меня дочка зовет Жанетой. Я во сне собираюсь в школу. У минуты свои резоны, Горьких капель да шесть десятков. Время – мафия вне закона. Я – бегущая без оглядки. Наши с тобой минуты ÌÎÉ ÏÓÒÜ Спасибо, небо! Спасибо. Я так такого ждала… Попав под времени глыбу, Листом по луже плыла. Когда выстуживал душу Невыносимый мороз, На место пройденной лужи Букет роняла из роз. Я не была богомолкой, Но веру знала на вкус. Катилась в щели иголкой И танцевала средь муз. Чего и как постигала – Мой путь, идти и искать. Я только знаю, что мало Мне доводилось летать. Судьбы – не больше – причуда, Но и не меньше, чем дар. Я знаю место, откуда Рождают чувства пожар. Совпало. Шествую милой, Дарю себя без прикрас. Спасибо, небо! Дай силы Хотя бы только на раз. *** Кино луны на пленке стен. Немое. Не мое. О прошлом. И невозможность перемен Хлестнет наотмашь ложью пошлой. Еще вчера, а так давно… За тишиною ожиданья Пойму – в душе темным-темно, И правда – непотребной данью. Какая яркая луна! – Медаль на горке пьедестала. Кино «Я без тебя одна» Судьба, как женщина, снимала. 125 *** Как мне не ждать? Скажи! Частное сумасшествие. Кошкой ночь пробежит. Псы ее поприветствуют. Я увернусь от лжи. И разобьюсь об истину. Господи! Накажи! Или прости воистину. Небо! Меня держи! Снова кричать без голоса. Верхние этажи, Ветер растреплет волосы. Белые дни – ножи. Глухонемые. Знаково. Камень с души – ты жив. После расскажешь всякое. *** Снова вопрос без ответа. Вещи разбросаны в спешке. Грусть уходящего лета Спрячу под горькой усмешкой. Наперерез всем законам, В вечной погоне за правдой, Хлебом кормила дракона. Ты не мешал. Ты ведь главный. Розой колюче-красивой Нежилась. Произрастала. Солнцу, найдя справедливость, Все лепестки подставляла. Нынче разросся терновник. Заморосило без меры. Что ж, милосердный садовник, Физиология веры. Снова вопрос без ответа Над непонятною новью. Знаю и знаешь, что это Я называю Любовью. ПрозА Анатолий Белинский ПОЛОВИНК А И МАКОВЕЙ РАССКАЗ В субботу, когда заканчивался срок моей командировки, к Павлу Половинке, хозяину моей квартиры, пришли два его племянника, Михаил и Сергей. Это были мужики лет по тридцать, оба невысоконькие, веснушчатые, похожие друг на друга. Узнав, что я сегодня уезжаю в Ленинград, племянник Мишка восторженно ударил кепкой о колено и сообщил как приятную весть: – Вот никогда раньше, ну никогда я не был в Ленинграде! Племянник Сергей спросил в раздумье: – А это правда, что в Ленинграде – триста островов? Я сказал, что островов в Ленинграде штук пятьдесят, не больше, и что точные сведения можно найти в справочниках. Племянник Михаил насмешливо заметил: – Куда ему справочники! У него же всего три класса образования! – Почему три? – обиделся Сергей. – И совсем не три. – Три и есть! – язвил его Михаил. – Ты всего три зимы ходил в школу! А то, скажешь, техникум у тебя какой-то есть, да? Павел Половинка, сидя на ступеньках высокого крылечка и вытянув протез, который заменял ему левую ногу, слушал спор племянников безучастно и даже как будто не слушал. Скорее чуткое ухо его улавливало все движения в доме, где сердито гремела ведрами и кастрюлями жена его Нина. Она поссорилась с мужем еще вчера, когда Павел вернулся навеселе из сапожной мастерской, где он работал. Так как случилось это не в первый раз, то Нина, тоже не в первый раз, объявила Павлу, что бросает его и уходит к своей матери, жившей на другом конце села. И хотя угроза эта, повторявшаяся едва ли не каждую субботу, не приводилась в исполнение, Павлу она была в высшей степени неприятной, ибо был он человеком добрым, безвольным и вину свою каждый раз осознавал полностью. Потому и спор племянников трогал его мало, а мне Павел сказал: Половинка и Маковей 127 – Ну, ведь несут каждый день. Я лучше бы деньгами взял, лишняя копейка сгодилась бы в хозяйстве, так нет: прибьешь набойку, а тут уже бутылку из сумки достают... И не хочешь, да... как? – Нет, – настоял на своем Сергей, – про острова я хорошо помню, что триста! – Турок ты, Сергей! – рассмеялся счастливо Михаил. – Простой географии не знаешь! Вот ты хочешь купить мотоцикл «Яву». А почему он «Ява» называется, а? – Ха! – необычайно оживился Сергей. – «Ява»! Конечно, «Ява»! Потому что его в Чехословакии делают, вот почему! Не наш мотоцикл, потому и «Ява»! – Клавдя вчера пришла, говорит: «Поставь заплатку», – продолжал рассказывать Павел не столько мне, сколько себе. – А там – какую заплатку, выбросить сандалеты давно пора! Но я такой: если меня просят, не откажу человеку. Сделал как надо. А она: «Ой, спасибо! Возьми вот, выпей!» Я, может, и не стал бы, так Матвей пришел. «Чего там!» – говорит. Матвей – это мой двоюродный брат. Ну, выпили, оно даже и незаметно. Пива еще добавили. А она сразу: «Пьяница! Кину тебя!» Ну, кинет, а куда пойдет? К матери ей некуда, там тесно. «И Галю, говорит, возьму с собой!» Галя – это дочь Павла, окончившая этой весной десять классов. Я мало ее видел: вставала она рано, сразу уходила на работу, а вечерами тоже не сидела дома. Чернобровая, застенчивая, с милыми ямочками на щеках, Галя сторонилась меня, стеснялась присутствия в доме чужого человека. Вспомнив о дочери, Павел загорелся вдруг рачительностью, хозяйственностью. – Галя, а Галя! – позвал он. – Что? – откликнулась из комнаты дочь. – Почему куры в огороде? Выгони сейчас же! Мимо нас мелькнули смуглые ноги, пестрое ситцевое платье, платочек, завязанный по-деревенски под подбородком. Куры с отчаянным кудахтаньем носились по огороду, а Павел внимательно следил с крыльца за действиями дочери. Потом, когда Галя промчалась, перескакивая через две ступеньки, мимо нас в дом, он произнес: – У меня куры да поросенок – всего хозяйства. А у него, – он кивнул на соседний, под жестью, дом за высоким забором, – и корова, и телка, и овцы! Я не сразу уловил, какая существовала связь между курами Павла и домашним хозяйством его соседа Маковея. Дом Маковея стоял в один ряд с другими домами, но деревья перед ним были выше и гуще, чем перед другими. И забор, выкрашенный в голубой цвет, был высотой чуть не в два человеческих роста, без единой щели. Перед забором – аккуратная скамеечка, тоже голубая. Что находилось за забором, мы видели только потому, что сидели на высоком крылечке Половинкиного дома. За голубым забором стояла у ворот собачья будка в виде нарядного домика. В этой будке лежал, укрывшись от солнца, страховидный черный пес, у которого вокруг глаз были какие-то желтые кольца – казалось, пес этот носит очки. От ворот к хозяйскому дому вела бетонная дорожка, и весь двор был забетонирован. Со всех сторон двор окружали хозяйственные постройки так, что забор оставался только перед домом. Остальные стороны двора были отделены от внешнего мира этими добротными постройками. Среди них выделялся обширный сарай, затем какая-то кладовка с двумя замками на дверях, большим и маленьким. В дверном проеме соседнего помещения были видны столярный верстак и слесарные тиски, электромотор и привод к шлифовальному кругу. Рядом с дверью стоял внушительного размера бензонасос с длинным, свернутым 128 Анатолий Белинский в кольца шлангом. Дальше виднелся погреб, потом еще один аккуратный домик под шифером. Павел, следя за моим взглядом, пояснил: – То – летняя кухня. Там у него газовая плита, колонка, ванна. Стенки облицевал кафелем, говорит, итальянским. На гвоздях и крюках, вбитых в стены всех дворовых построек, была развешана масса всяких нужных в хозяйстве предметов: косы, ведра, цепи, веревки, корыта, железки, связки электроизоляторов, мотки провода и почему-то – охапка пустых консервных банок, частично уже поржавевших. – Так как, дядя Павел? – нетерпеливо спросил Михаил. Половинка оглянулся на окна кухни, где пребывала его жена Нина. Поколебавшись, произнес туманно: – Ну, если так, тогда что ж... Покопался в кармане и сунул племяннику две измятые рублевые бумажки. Обрадованный Михаил подбил итог: – Два рубля ваших, рубль мой, а Серега – шестьдесят две копейки. У него никогда денег нет. Ну, я мигом! Сергей, подремывавший на солнцепеке, оживился, встал, но Михаил презрительно осадил его: – Сиди, куркуль, я и один сбегаю! Тебя только за смертью посылать – никогда ничего не найдешь! – Да я сколько раз!..– обиженно начал Сергей, но его брат уже спешил к калитке. В соседнем дворе появился хозяин, Иван Маковей, невысокий, с залысинами мужчина лет сорока пяти, в майке, в синих китайских брюках. Видно было, что заботы осаждали его, ибо он делал одновременно множество дел: поднял валявшуюся доску, положил ее на аккуратный штабелек таких же досок; повесил ведро на крюк; взял молоток в руки, прибил к стене сарая какой-то щит; завел двигатель насоса и стал качать воду в огромную металлическую бочку – скорее это была цистерна небольших размеров, неизвестно откуда взявшаяся в личном хозяйстве Ивана Маковея. Меня эта цистерна, выкрашенная серебристой краской, прямо-таки заинтриговала. Я спросил Павла, где это можно раздобыть для личной надобности такую цистерну. Павел охотно объяснил, и в голосе его я чувствовал зависть, смешанную с восхищением: – Ивану – что? Иван на хорошей работе в Харькове: бригадир ремонтников в трамвайном парке. Сутки работает, двое дома. Сколько через его руки добра проходит!.. Так и цистерну добыл: списали, а он прибрал к рукам. Потому у него и хозяйство исправное. В это время на дворе Ивана Маковея появилась его жена, Горпина Михайловна, женщина таких внушительных размеров, что Маковей рядом с ней выглядел тщедушным мальчишкой. Движения у Горпины Михайловны были замедленные, но тоже непрерывные: она покормила из решета цыплят, дала поесть страховидному псу, занесла в кухню два ведра воды. Одним словом, хозяйственная жизнь на забетонированном дворе кипела. С Горпиной Михайловной я уже был знаком. Неделю назад, как раз в день моего приезда сюда, она зашла к Половинкам и с плачем показала мне телеграмму. – Как вы человек грамотный, скажите, что с моим сыном: пропал он или живой еще? Она ждала в гости сына-моряка из заграничного плавания, но сын не приехал в должный срок. Горпина Михайловна послала запрос по месту работы, и в ответной телеграмме Половинка и Маковей 129 я прочитал: «На теплоходе “Комсомолец Узбекистана” Владимир Маковей в списках экипажа не числится». – Утонул! – заголосила Горпина Михайловна.– Чуяло мое сердце – утонул! Ой, сыночек ты мой дорогой!.. Я стал убеждать ее, что сын ее жив, ибо в противном случае текст телеграммы был бы иным. Зная в какой-то мере жизнь моряков, я догадывался, что Владимир Маковей списался на берег, но не поехал домой сразу, куда-то завернул на недельку. Слова мои удивительно быстро успокоили Горпину Михайловну. Она тут же сообщила: – И мне говорили, что у него в Николаеве есть какая-то краля. Может, он туда и уехал. Только ж вы ничего не говорите Павлу и Нине, потому что их Галя нашему Володе невеста! Я обещал ничего не говорить моим хозяевам, хотя, признаться, был удивлен тем, что Горпина Михайловна нашла нужным так полно проинформировать меня о моральном облике своего сына. Разгадка нашлась скоро. Глядя, как хлопотали в своем дворе Маковеи, Павел Половинка сказал: – Приехал вчера их Володька. В плаще заграничном, в руках два полосатых чемодана. Горпина считает, что такой жених не для Гали. Они богачи, а у нас что? Мне казалось, что вопрос об имущественном неравенстве в нашей стране не может служить причиной для расстройства свадьбы. Поэтому я возразил Павлу: – А у вас что? И дом есть, и сад, и огород. – Огород! – пренебрежительно махнул рукой Павел. – Да разве наш огород и сад можно сравнить с ихними? Он как раскрутит свои шланги до самого Донца – насос как зверь воду сосет! А у меня Нина да Галя на плечах ведра носят. Нам вода дорого обходится, а Иван заливается ею. Потому Горпина, считай, каждый день на базар корзины возит: то редиску, то клубнику, то смороду, потом огурцы, вишни. И все – самое первое, по самой дорогой цене. На работу она не ходит: такая больная, такая больная!.. – передразнил Павел Горпину Михайловну. В этом месте обличительная речь Павла была прервана возвратившимся племянником Михаилом. Встрепенулся Сергей, да и Павел зашевелился, сдвинул свой протез со ступеньки, поднялся, и они втроем скрылись среди вишен, что росли рядом с глухой, без окон, стеной дома. Я остался сидеть на крылечке, хотя солнце, поднимаясь в небе все выше, припекало уже по-южному немилосердно. Во дворе Маковея продолжалась непрерывная работа, там появилась еще и мать Ивана Маковея, согбенная старуха с клюкой в руках. Она, стуча клюкой по бетонной дорожке, тыкала пальцем в какую-то миску, в ведро, в кадку, что-то шептала и снова двигалась вдоль и поперек двора, к кадкам и бочкам, тоже чистила, прибирала и улучшала сложное хозяйство бригадира трамвайщиков-ремонтников. Горпина Михайловна иногда натыкалась на нее и лениво-разморенным голосом выговаривала: – Что вы, мама, путаетесь под ногами! Ну сделаю я, все сама сделаю... Из вишенника появился Павел, лицо его порозовело. Вслед за ним вышли Михаил и Сергей, круглые веснушчатые лица их одинаково блаженно щурились. – Двадцать копеек должен я, – произвел на ходу подсчет Михаил, – остальное Сергей. Племянники теперь уже не стали задерживаться, распростились. Михаил, проходя мимо распахнутого окна кухни, окликнул жену Павла: – Тетка Нина, ты не сердись! На сердитых воду возят!.. 130 Анатолий Белинский Ответом ему был грохот сковородки. Павел Половинка опустился рядом со мной на крылечко и, протянув удобней свой протез, начал рассказывать, как ему отрезали ногу во время войны. Этот рассказ я уже слышал дважды, знал со всеми подробностями, что в сорок третьем году Павла, в числе других парней, немцы схватили и повезли в неволю, в Германию. Там ему пришлось мытарствовать, потом он попал в Пенемюнде, где фашисты создавали свои «фау». Павел, конечно, ничего тогда не знал, что там делалось, в этом треклятом Пенемюнде. Но спустя много лет попалась ему книжка про самолеты-снаряды. Вот тогда Павел и решил, что был он, оказывается, на самом главном участке Второй мировой войны. И потому сейчас, как только алкоголь возбуждал его мозг, он невольно снова и снова возвращался к тем дням. Особенно охотно и подробно Павел рассказывал про страшную ночь, когда налетели на Пенемюнде самолеты англичан, как они бомбили и какой это был ад; и как сам он остался жив, потому что лежал на земле, а на нем оказались два трупа; и как в госпитале ему отрезали ногу; и как он добирался после этого к себе домой. Все это составляло для Павла такую яркую картину, что и сейчас, спустя тридцать лет, он переживал эти события, как вчерашние. Я догадывался, что воспоминания военной поры были самыми впечатляющими в его жизни. В самом деле, что было потом? Вернулся, научился сапожничать, работает в мастерской. Изо дня в день, из года в год одно и то же: заплатки, набойки, рубчики, здесь пристрочить, там приколотить... Была еще женитьба, родилась дочь Галя, шли годы, но в его жизни мало что изменилось. В собственном доме был он хозяином никудышным, все в его дворе было устроено кое-как, наспех, неумело, без души, только потому, что надо: оторванная от сарая доска приколочена вкривь и вкось, дверца от сарайчика, где хрюкал поросенок, висела на одной петле, крылечко скрипело, доски на нем прогнили, но заменить их Павлу было недосуг. Не любил он свой дом, жил в нем как постоялец, не любил и свою сапожную профессию, хотя научился ставить крепкие – даром что некрасивые! – заплатки и прибивать неизносимые набойки. Ему казалось, что все это – не его дело, не его работа. А какое его – не знал и не искал другого... Вдруг Павел прервал свой рассказ и подтолкнул меня локтем: – Глянь, как вырядился! Я оглянулся: на крылечке Маковеева дома стоял крепкий загорелый парень в белых шортах с золотыми пуговицами. На глазах у него были огромные лягушачьи очки с дымчатыми стеклами, на голове – красная ковбойская шляпа со шнурком под подбородком, а через плечо висел транзистор. Это и был тот самый пропавший Владимир Маковей. Вид его недвусмысленно говорил, что он собирается потрясти односельчан блеском и необычностью заграничной экипировки. Первыми потрясены были родители: Иван Маковей в линялой майке и Горпина Михайловна, скрестившая руки на груди, благоговейно взирали на своего великолепного сына. Но любовались Владимиром не только родители: на лице Павла я увидел то же восхищение. Он глубоко вздохнул и промолвил: – За границей плавает. Сколько добра привозит каждый раз!.. И тут же, встрепенувшись, позвал: – Галя, а Галя! Галя выглянула на крылечко и сразу увидела в соседнем дворе всех Маковеев. Половинка и Маковей 131 – Чего вам? – спросила она отца. – Погляди на своего жениха. – Ой, папа! – отмахнулась Галя.– Вы совсем как малое дитя: придумали себе игру и забавляетесь! Какой он мне жених! Галя скрылась в комнате. Павел неодобрительно помотал головой и сообщил: – Раньше, когда Галя и Володька были маленькими, Горпина все говорила: женятся они – будет для нас на старости лет радость. Так и говорила: невеста, мол, Галя моему Володьке! А сейчас что-то молчит. Ну как же: Володька по заграницам плавает, а Галя что? Школу кончила, вот и все. Из дому донесся голос Гали, свидетельствовавший, что она достаточно внимательно прислушивалась к словам отца: – Да на что он мне сдался? Что, очки его да короткие штаны кому-то нужны? Я в Харькове еще не таких видела. Вон люди уже смеются, материала, говорят, на штаны не хватило! – Срамота одна! – включилась в разговор невидимая Нина. Павел слушал все это, неодобрительно качая головой. Тем временем во дворе Маковея происходило следующее: Владимир, сверкая стройными ногами, сбежал с крыльца, вывел из гаража (было и такое строение во дворе Маковея) вишневого цвета мотоцикл «Ява» – предмет вожделений Половинкиного племянника Сергея. Несколько минут Владимир копался в моторе, потом двигатель взревел, и молодой Маковей, в шортах и очках, с транзистором через плечо, сел за руль красавца мотоцикла. Горпина Михайловна открыла ворота, и мотоцикл рванул со двора, оставив после себя синий дымок. Ошалелый пес, гремя цепью, бросился с лаем вслед за ним. Горпина замахнулась на пса: – Тю! Своих не узнаешь! Сконфуженный пес забрался в свою будку, улегся и стал глядеть оттуда на мир обиженно. Павел Половинка вздохнул тяжко и произнес: – Одному дается на этом свете все, а другому – ничего. Сентенция показалась ему самому недостаточно развернутой, и, чувствуя это, он вдруг закончил ее весьма своеобразно: – Ну и молотить так, как Иван, я не согласен! Он же спит три часа в сутки. И выпивает рюмку водки раз в четыре года. Да пусть оно горит синим огнем, это хозяйство, если от него ни сна ни покоя! – А тебе лучше целый день языком молотить! – тотчас же отозвалась на эти слова невидимая жена Павла. – Языком ты умеешь все! – И никому оно не нужно, то хозяйство, – хладнокровно продолжал Павел, игнорируя замечание жены. – Раньше люди старались накопить побольше, все в дом тянули, все к себе. А сейчас – кому оно нужно, это добро? Гале моей оно вовсе не нужно, она в институт хочет податься. Надоело ведра с водой на плечах носить. И выходит, что хата эта и огород этот только нам, старикам, нужны, а молодежи это ни к чему. – Ты и молодой был – тебе не нужна была эта хата! – парировала Нина. – Сколько я труда вложила, чтоб заставить тебя строиться, – это лишь я знаю. – Маковею, может, оно и нужно, такое хозяйство, – размышлял Павел вслух. – Его Володька обещал: год-другой поплаваю, потом вернусь, буду хозяйствовать. Так оно им и нужно, а моя Галя заладила одно: институт да институт! 132 Анатолий Белинский В окно выглянула Галя. – Ой, господи! – возмутилась она. – Дался вам этот институт! Ну а если не институт? Все равно не буду я жить так, как вы живете!.. Павел безнадежно махнул рукой и предложил мне: – Идем на скамейку, в холодок. За забором, на улице, стояла рядом с воротами скамейка из неструганой доски. Мы с Павлом сели на нее, и хозяин мой снова принялся рассказывать о лагере «остарбайтов» в Пенемюнде. Но рассказ его в самом начале был прерван мотоциклом Владимира, который, вздымая за собой клубы пыли, промчался по улице и остановился у ворот Маковея. Владимир заглушил двигатель, слез с мотоцикла, снял очки и раскланялся с нами: – Здравствуйте, дядя Павел! – Здоров, Володя! – отозвался Половинка. Тут неожиданно возник возле нас запыхавшийся племянник Сергей, а вслед за ним появился и племянник Михаил. У Сергея лицо было озабоченным, он пронесся мимо нашей скамейки прямиком к мотоциклу. Михаил же остановился возле нас, чтобы сообщить потрясающую новость: – А идем, ну идем же к ним: Сережка «Яву» покупать хочет! Тут и Сергей, будто вспомнив что-то, круто остановился и позвал: – Дядька Павел, идите сюда! И вы, – обратился он ко мне, – как вы ленинградец, скажите мне, хорошая машина или нет. Я было отказался, ссылаясь на свое незнание двигателей внутреннего сгорания, но Михаил возразил: – А Сережка что, разбирается? Ему нужен свидетель! Такое разъяснение меня вполне удовлетворило, и мы все вчетвером – впереди Сергей, за ним Михаил, а уже после мы с Павлом – направились к Владимиру, который ожидал нас, иронично улыбаясь. Но в его карих, опушенных замечательно длинными ресницами глазах проглядывало смущение и даже нетерпение. Хлопнула голубая калитка Маковеевых ворот, на миг открылось нам лохматое страшилище в собачьей будке, и появился Иван Маковей, суетливый, с пытливым выражением лица. – Продаю своего козла! – сказал ему Владимир. Маковей, склонив голову набок, поглядел на сына, как курица, одним глазом, хмыкнул и не сказал ничего. Сергей дотронулся до руля мотоцикла, погладил глянцевые бока бензобака. Рука его трепетала, нетерпеливо и сладострастно. – А спидометр работает? – спросил он, проглотив слюну. – Чего ж ему не работать? – процедил сквозь зубы Владимир. – Я на нем и трехсот километров не наездил. При этих словах Иван Маковей отвернулся в сторону, горестно пожал плечами. Потом обратился ко мне и Павлу, как бы ища поддержки: – Хорошая машина, стоит себе, сена не просит – зачем ее продавать? – Какие вы, папа, в самом деле! – недовольно откликнулся Владимир. – Я предупреждал, что продам, значит, продам! И нечего авралить! Михаил икнул и стал подсчитывать: – Теперь у Сережки есть всё: телевизор, сервант, торшер и мотоцикл. Остается гараж. С гаражом дело – табак! Сергей, ты где его держать будешь? В курятнике? – Чего? Найду где! – любовно ощупывая сиденье, отозвался Сергей. Половинка и Маковей 133 – Ему теперь мотоцикл вместо жены будет! – загоготал Михаил. Иван Маковей неотрывно следил за движениями Сергея. Все эти поглаживания и ощупывания, казалось, причиняли ему физические страдания. – Деньги завтра! – коротко распорядился Владимир. – Сколько? – не выдержал Иван Маковей. Ответил Михаил: – Всё сполна: семьсот тридцать. А как же! – Тридцать рублей пусть себе оставит! – разрешил Владимир. Его темные глаза глядели куда-то вдаль, может быть, на окна хаты Павла Половинки. Иван Маковей, побледневший, заговорил тонким голосом: – Что-то ты, сыну, хозяином великим стал, добра тебе не жалко! – Папа, перестаньте! – отрезал Владимир. – Мое это дело. – Горпина! – вскричал в отчаянии Иван Маковей, кинувшись к калитке. – Горпина, иди сюда! – Папа! – грозно остановил его Владимир. Но было уже поздно: из калитки выдвинулась Горпина Михайловна и запричитала: – Ой, горечко ж ты мое! Да что ж это ты, сын, распоряжаешься нашим добром как своим? – Мама! – взорвался Владимир. – Перестаньте! А то я завтра же уеду отсюда! – Мотоцикл продает! – вставил Иван Маковей. – А с родителями ты советовался? Ты их послушался? – Все! – взбеленился Владимир. – Уезжаю сегодня же! Серега, бери, твой мотоцикл! Деньги потом. Сергей, бледный от счастья, взялся за руль. Иван Маковей замер, стоял неподвижно, с выпученными глазами, как окаменевший. Горпина Михайловна только сейчас поняла, что сын ее настроен очень решительно, и ее полные губы сложились в жалко-умильную улыбку. – Что ты, сынок, выдумал? Хочешь продать его – продай! Мы ведь хотим, чтоб тебе было лучше. – Четыреста рублей у Сережки есть, – соображал вслух Михаил. – Сорок рублей я ему должен, остальное надо занимать. Дядя Павел, вы не одолжите Сергею денег? Павлу хотелось быть тактичным и дипломатичным в присутствии соседей. Всем своим видом показывая, что его дело – сторона, он сказал: – Какие у меня деньги? – Не у вас, так у тетки Нины, – уточнил Михаил. Иван Маковей обрел наконец дар речи. Кланяясь низко в пояс, он обратился к Владимиру: – Ну, спасибо тебе, сынок, спасибо на добром слове! Спасибо за заботу! А я, старый дурень, надеялся, что сын меня прокормит на старости лет. А он меня по свету пустить хочет! Вот скажите, – неожиданно обратился Маковей ко мне, – у всех такие дети, как мой? Удивленный таким оборотом дела, я что-то пробормотал невразумительное насчет акселерации. Иван Маковей горестно свел кончики своих рыжих бровей к переносице, покачал головой. – Так для чего ж я старался всю жизнь? Для чего жилы из себя выматывал? Чтоб, как умру, он пустил по ветру все хозяйство? 134 Анатолий Белинский – Ой, сыночек! – напористо заговорила Горпина Михайловна. – Ой, не оскорбляй старого отца – он тебе еще пригодится! И дом наш пригодится!.. – Нужен он мне, ваш дом! – вырвалось у Владимира. Этим он поразил Ивана Маковея в самое чувствительное место. Иван скомандовал: – Горпина! Перестань по нему слезы лить! А ты,– обратился он к сыну, – можешь делать, как хочешь: с этого времени я тебе не отец и ты мне не сын! – И можешь отправляться к своей крале! – деловито подтвердила Горпина Михайловна. Признаться, все мы, посторонние, исключая разве слепого и глухого от счастья Сергея, были ошеломлены таким крутым поворотом: из-за несогласованной продажи мотоцикла марки «Ява» родители прокляли сына, отлучили от домашнего очага! Вскоре, однако, выяснилось, что центр конфликта лежит где-то за пределами мотоцикла «Ява». Иван Маковей разъяснил суть, обратившись к Павлу Половинке: – Нет, вы послушайте, сусед, Павло Мартынович, что он вытворяет! Вы знаете, мы к вашей Гале со всей душой, всегда думали – как вырастут наши дети, то породнимся... – Папа, ну зачем сюда Галю приплетать? – перебил его Владимир. – Так он приезжает вчера, – будто не слыша сына, продолжал Маковей, – полгода дома не был, привозит нам с матерью подарки, какие-то галстуки-булавки... – И всему тому добру красная цена карбованец в базарный день! – вставила Горпина Михайловна. –...галстуки-булавки, платочки-носочки, и заявляет: я, дорогие родители, собираюсь жениться на поварихе... – На официантке, – уточнила Горпина Михайловна, – на пароходе у них работает. –...на поварихе. И готовьтесь, дорогие родители, я приведу ее к вам и поселю у вас! – Да не говорил же я так! – простонал Владимир и схватился за щеку, будто у него зубы заболели. – Вот я ему и отвечаю: долго ты, сыну, выбирал, три года за морем плавал, чтоб выбрать себе такую невесту, которая одна среди мужиков годами на пароходе проживает! – Папа, замолчите сейчас же! – вскричал Владимир, потемнев от гнева. – Как вы можете?.. Вы ж ее совсем не знаете! И, отвернувшись от отца, крикнул Сергею: – Серега, неси деньги! Я сейчас уезжаю! Горпина Михайловна, всплеснув руками, подалась было к сыну, но Маковей остановил ее, а Владимиру заявил злорадно: – А езжай, езжай, сынок дорогой! Скатертью дорога! Или, может, у тебя денег нет? Владимир уже овладел собой, сдержался и только вздохнул. – Все вы, папа, на деньги меряете! Думаете, мне ваше хозяйство нужно? Не нужно! Из-за этого хозяйства вы жизни не видите, все к себе во двор тащите... – Курочка и та разгребает да подбирает! – возразил Маковей. – Ну и гребите! А мое последнее слово будет такое: прощайте и спасибо вам за ласку да привет! Серега, деньги чтоб через полчаса, понял?! – Да понял, понял! – отозвался Сергей и торопливо повел мотоцикл прочь. Потом, вспомнив, остановился, качнул ногой стартер, сел на ревущий мотоцикл, счастливый и гордый, и исчез в облаке пыли. Через час мы с Павлом Половинкой стали свидетелями ухода блудного сына Маковея из дому. Владимира не провожал никто, даже лохматый пес остался в будке, демонстрируя Половинка и Маковей 135 приверженность хозяйской воле. С плащом через плечо и с одним полосатым чемоданом в руках (второй, видимо, остался родителям), Владимир Маковей хлопнул калиткой отчего дома, но повернул не к станции, а к нашим воротам. Во двор Половинки он не вошел, лишь спросил через забор: – Дядя Павел, Галя дома? – Дома, – отозвался Павел. – Галя, а Галя! Галя выглянула из окна, увидела у ворот Владимира. На какое-то время она задержалась в нерешительности, потом сказала: – Сейчас. Вышла из дому и направилась к воротам, но шла как-то неуверенно, будто не сама шла, а ее тянули насильно. Подошла, Владимир заговорил с ней вполголоса, убеждал в чем-то, а она слушала его полуотвернувшись. Спросила его о чем-то коротко, а Владимир долго отвечал, пытаясь заглянуть ей в глаза. Галя теребила концы своего платка. Потом спросила громко: – А мне зачем это знать? Владимир снова стал убеждать ее в чем-то, но Галя остановила его: – Иди, опоздаешь на поезд. – Так какое твое будет решение? – спросил Владимир. – А какое у тебя было решение, когда ты ездил в Николаев? – повернулась она к нему. – Да я же просто так!.. – Это для тебя «просто так», а для меня – не просто! – сказала Галя. – Можешь себе ехать туда, где просто! – Так как же, Галя? – допытывался Владимир. – Никак. Иди, опоздаешь. Отвернулась и пошла в дом. Владимир с досадой прихлопнул ладонью фуражку на голове, крикнул: – До свиданья! Галя, не оглядываясь, замерла на месте. Владимир взял чемодан и направился к станции мимо высокого голубого забора родного дома. Дом родной не дрогнул, не шелохнулся, не застонал, когда он проходил мимо. Половинка, проводив взглядом Владимира, спросил дочь: – А ты ж знала, что он в Николаев ездил? – Знала, – ответила она просто. – А не сказала! – упрекнул Павел. – Если б сказала, так что? – улыбнулась она, а в глазах ее были слезы. – Вам легче стало бы? И заторопилась мимо нас в дом. – Вот и эта,– после некоторого молчания произнес Павел,– учится, вертится, трещит как сорока на колу, а потом придет и скажет: «Я вышла замуж, завтра приведу к вам зятя!» На все готовенькое. Из комнаты донесся саркастический голос Нины: – Зятю так нужен будет твой дом, как корове будильник! – Нет, раньше были другие дети, – продолжал рассуждать Павел, и рассуждения его, долгие и достаточно скучные, сводились к тому, что именно его жизнь, жизнь Павла Половинки, может служить образцом для дочери. 136 Анатолий Белинский Как раз в ту минуту, когда Половинка обосновывал необходимость послушания родительской воле, пришла к нему соседка, сухая молчаливая женщина, принесла в ремонт сандалию. Павел безотказно взял сандалию, поднялся на веранду, где в углу был у него низенький сапожный стол и стул, и принялся за работу, которая отвлекла его на какое-то время от педагогических проблем. Однако проблемы эти он не забыл, потому что, когда женщина, взяв отремонтированную сандалию и уплатив ему за работу тридцать копеек, ушла, Павел снова возвратился к той же теме: – Я, может, малограмотный, но против родительской воли никогда не шел. Если мне батько говорил «нельзя», я и пикнуть не смел! И вновь мне не суждено было выслушать до конца размышления Павла: нежданнонегаданно к нам пожаловал Иван Маковей в весьма нетрезвом состоянии, что случалось с ним, как известно, раз в четыре года. – Сусед, – сказал Иван Маковей. – Павло Мартынович! Я тебя уважаю и люблю! Ты все видел сегодня, ты все знаешь, тебе не надо объяснять. Родной сын, Володька, моряк, отказался от своего дома, отказался от родителей! Где правда? К чему все идет на белом свете, объясни мне, Павло Мартынович! – Они все такие, эти дети! – охотно поддержал его Павел. – Стой! Про моего Володьку не говори плохого! Он моряк, за кордоном плавает, хорошие деньги зарабатывает. Но из моей воли выходить не смей! Не всю жизнь будет плавать, вернется на землю когда-нибудь. Я ж для него дом построил, у меня в доме все есть, ты знаешь, потому что ты мой сусед и вся моя жизнь тебе видна с этого крыльца как на ладони. Вот так! Иван Маковей растопырил ладонь, мутным взором осматривая ее, словно видел впервые эти мозолистые, узловатые в суставах пальцы. Потом медленно опустил ладонь на ступеньку крыльца, где сидел. Но тут рука его нащупала прогнившую доску, и Маковей с тяжелым интересом стал изучать крылечко дома Павла. – Сусед, Павло Мартынович! – сказал он после непродолжительного осмотра. – А крыша у тебя течет, потому и гниет крыльцо. Только потому. Тебе надо покрыть хату шифером. Я могу устроить. Я все могу! Володька думает, что его нейлоны и кримплены для меня – что-то такое! Я плевать хотел на закордонные тряпки! Я все сам, все своими руками сделал. Электромоторы кто мне перемотал? Насос – ты видел мой насос, Павло Мартынович! – я сам собрал его по детальке, по винтику, по гаечке. А скажите мне, – обратился он вдруг ко мне трезвым голосом, – можно в Ленинграде для моего насоса достать хорошие сальники? У нас с этим делом огромные трудности. Так как эта проблема ни разу не вставала передо мной, то ничего точного я не смог ответить Маковею. Впрочем, о сальниках он больше не вспоминал, а стал перечислять, что привез домой его сын. Выходило, что, несмотря на поездку к «крале» в Николаев, сын не забыл одарить и родителей кое-чем существенным. Перечень предметов, привезенных Владимиром, сопровождался сравнительным сопоставлением с подобными предметами, выпускаемыми отечественной промышленностью. Причем Павел Половинка, ссылаясь на свой опыт жизни в Пенемюнде, стал утверждать, что наше, отечественное, против заморского и в подметки не годится. Я с ним не согласился, да и Маковей не поддержал его. К моему большому удивлению, Половинка вдруг тоже принялся активно изобличать пороки зарубежного производства, ссылаясь все на тот же собственный опыт. Короче, беседа наша протекала в духе сердечного взаимопонимания, как вдруг обрисовались перед нами монументальные формы Гор- Половинка и Маковей 137 пины Михайловны. Прервав нашу беседу, она нежно обняла Ивана Маковея и пригласила его «до дому». Видимо, в жизни Маковея были случаи, когда он оказывал своей жене сопротивление, но сегодня был не тот случай. Опираясь на могучую руку супруги, Иван заплетающимися ногами направился со двора Павла Половинки. Мы остались вдвоем. – Расстроил, видишь, его Володька, – пояснил мне Павел. – Молодежь пошла такая: не хочет жить, как мы жили. – Да надо ли им так жить? – спросил я. Половинка посмотрел куда-то в сторону, вздохнул: – Не вернется Володька: характером твердый. А я подумал, что у его Гали характер ничуть не мягче. Но тут мои мысли были прерваны приглашением Нины идти обедать. Собственно, на этом и закончилось мое знакомство с семействами Половинки и Маковея. Сразу после обеда, столь обильного и вкусного, что он заслуживал бы более подробного рассказа, я стал собираться в дорогу. Мы с Павлом договорились писать друг другу. Нина обещала надоедать мне просьбами о различных покупках в Ленинграде, и даже Галя, вопреки своей стеснительности, заверила, что приедет посмотреть петергофские фонтаны. Но ничего этого не случилось. Жизнь моя после расставания с ними закрутилась в постоянной круговерти, в какой она была и раньше. В этой житейской суете у меня не нашлось времени написать письмо в дом, где я прожил такую малую частицу – каких-нибудь семь дней – из всего срока, отпущенного мне на земле. А бывшие мои хозяева тоже не напоминали о себе. Но недавно принес мне письмоносец почтовый перевод на пять рублей, а с ним и письмо из села, где живут по соседству Половинка и Маковей. Я уже было подумал, что письмо от Павла, – оказалось, от Ивана Маковея. В своем послании он не без злорадства сообщал, что Сергей разбил купленный мотоцикл, перевозя на нем сено для коровы. А еще Маковей просил в письме, ссылаясь на наше давнишнее знакомство, исполнить две его просьбы: найти для насоса дефицитные сальники и купить теплое дамское трико шестьдесят шестого размера. Сальники, хотя и с трудом, я ему купил. Что же касается второго заказа, то выполнить его не представилось возможным, так как изделий такого размера в магазинах практически не бывает. ПоэзиЯ Наталья ИВАНОВА Место силы *** Моя к Господу просьба проста: «Только это мне дай, только это — За серебряной аркой моста, Что над Сожем парит, как над Летой, Дав мне силы сквозь зиму пройти, Не запутавшись в м мќишурных ишурных лентах, Сердце даруй мне перенести Через мост этот в вечное лето». Там, за зеркалом тихой реки, Зазеркалье моё, место силы, Там чертог тополей-берегинь. И луна, из опала светило, Пожелав тут остаться всегда, К речке тянет лилейные руки. Вся в кувшинках, ласкает вода Череду перламутровых звуков. И закат обовьёт этот край Переливом туманных жемчужин. Где-то здесь начинается рай. Помести здесь, Господь, мою душу! ÂÇÃËßÄ Утро раннее. Созерцание Облаков воспалённой гряды. Рана рваная – расставание: Серый взгляд, как обломок слюды. Не игрок был за ломберным столиком – Рок просматривал атлас судьбы, Не жалея ни малую толику Тех, чей жребий в руках его был. Долго складывал губы в улыбку И устами нежней, чем атлас, Сообщил, что назначена пытка Жаждой этих обыденных глаз. Не огромных, не синих, подобных Первородной прохладе глотка; Не сравнимых с полуночным сводом, Блеск которых – как жало клинка. Но отныне душа моя ищет (Как хозяином преданный пёс Ловит взоров случайные тысячи Из-за льда непроявленных слёз) Этот взгляд, непохожий на звёзды, Но рождённый задолго до них. Просто в нём – суть всего. Он – как воздух Или жизни извечная нить. Место силы 139 ÀÏÐÅËÜ О, невод веток, света всплеск! Я всё отдам за этот блеск, За почек и бутонов сонм, За прерванный природы сон, Умытый, словно акварель. Он называется апрель. *** Мир был – как мозаичные осколки, Весь – хаос, кутерьма, калейдоскоп. Сосуд волшебный кем-то сброшен с полки – И вот уже – цунами иль потоп, Иль радуга в объятьях урагана Всему нашла законные места. И целый мир негаданно-нежданно Проявлен на поверхности листа. Стихи сложились из словесных пазлов. Как Феникс из огня, восстала явь. Космическую суть доносят фразы В созвучиях катренов и октав. *** Слова в стихи сплетаются узором, Как сетчатые жилы на листе. И образы, как утренние зори, Рождаются в пустынной темноте. Ясней сверхсмыслы – водяные знаки. Душа опять услышала ответ. И снова, как очнувшийся оракул, Заветные слова сказал поэт. ПоэзиЯ София МАКАРЕВИЧ София Александровна Макаревич родилась в Минске. Окончила Минский государственный медицинский институт, клиническую ординатуру. По профессии врач-кардиолог. Автор ряда научно-популярных книг о самооздоровлении. Была ведущей многих теле- и радиопередач. Автор нескольких стихотворных сборников, сборника юмористических новелл. Член Союза писателей Беларуси. Падающая звезда *** Цветы продавали по весу На рынке средь сельди и мяса, Где розовым боком лоснилась Свинина, крича о достатке, И запах тягучий и пряный Струился над пестрым прилавком, впиваясь безудержно в ноздри И сок высекая в желудках. Экзотикой южной пленяя, Янтарно светились грейпфруты, Лимоны, как жёлтые солнца, Призывно, за дерзкую плату Просились в авоськи и сумки. А те худосочно болтались В руках обалдевших хозяек. Над всем этим чадом и гулом, Над суетной, нервной торговлей Неслось разухабистым эхом: «Цветы покупайте по весу Для свадьбы, поминок, для встречи, Берите любимым, знакомым! Вам триста? А здесь триста сорок! Глядите, даю за бесценок, Да вам повезло не на шутку, Берите, товар не лежалый, И запах ещё сохранился» Тюльпаны устало склонили Головки на грязный прилавок, А мокрые пальцы небрежно На чашу весов их швыряли. И сердце невольно сжималось От этой печальной картины, И я проскользнула подальше От кучи огромной тюльпанов, Букетик глазастых фиалок С любовью к груди прижимая. Падающая звезда *** Выбивала женщина ковёр. На снегу любовно расстелила. И с такою колотила силой, Словно выбить из него спешила, Что в самой скопилось до сих пор. Била так неистово и зло, Избавляя от давнишней пыли, Мужа столько лет она просила, Только с ним вот ей не повезло. В выходной привык он отдыхать На диване с пультом и газетой, Да пивком, картошечкой, котлетой, Всю неделю ведь пришлось пахать. А на ней – работа, сын, обед, Стирка да уборка, магазины, Будто запрягла в оглобли спину И всё тянет, тянет столько лет. 141 *** Прощальный жест богам, И в путь-дорогу, И голос: «Аз воздам», И слава богу. Мы были так близки И так далече, Сжимаются виски От боли вечной. Не надо лишних слов И объяснений, Оставим божество Прикосновений. Снег валил без устали всю ночь, Двор покрыл пушистым одеялом, Хоть ничто работе не мешало, Да беда, что некому помочь. *** Прости! Не обессудь! Так получилось. Не отдавай под суд, А сдай на милость. С пятого тащила этажа, Был ковёр громоздкий и тяжёлый, Аж в боку внезапно закололо, Но взялась за гуж, так не сбежать. Прости и позабудь Терзаний жало, Пусть не совпал наш путь, Ну что за жалость?! Била так, что даже пот прошиб, Снег вокруг серел, как бы от пепла, А рука порхала, пела, крепла, Выбивая дробь от всей души. Ты волен! Улетай Беспечной птицей, Да будет тебе рай, А мне – темница. Так её работа увлекла, Позабыв обиды и невзгоды, Перепрыгнув все былые годы, Она снова молода сегодня, Сдвинуть горы, кажется, смогла б. София Макаревич 142 *** Обернулся, улыбнулся, Бросил весело: «Прощай!» Тонкой ниточкою пульса Бьётся вечер. Стынет чай. *** Какая скука, боже мой, Жизнь чёрно-белая. Подъём, работа и отбой, Всё переделано. Чашки сгорбились уныло, Растерявшие тепло, Дальним облачком уплыло Всё, что было. Всё ушло. Мелькают месяцы и дни, Как по накатанной, В кольцо одно соединив Рассвет с закатами. Всё. Пьянящее начало В робком шёпоте весны Болью сладкой откричало, Как чёрно-белое кино, Уже забытое, Как прошлогоднее вино, Давно испитое. Мы скрестили наши судьбы, Как клинки, на краткий миг, Зябкий лучик не задуть бы, Что согреет нас двоих. Разрисовать бы каждый миг Цветными красками, Чтоб закружился мрачный мир Лихими плясками. Налетел порыв холодный, Всё смешал, перекроил, Словно льдинки мы сегодня В талых отблесках зари. Наполнить будни трелью птиц И тихой музыкой, Улыбками знакомых лиц И лиц неузнанных. Обернулся. Улыбнулся. Бросил весело «Прощай!» За растерянностью пульса Стынет сердце. Стынет чай. Чтоб яркие цветы вокруг Дарили праздники, И разлеталась, словно пух, Вся серость праздная. Разметав шальные сны. Чтоб вспыхнул каждый день и час Искристой радугой, В ответ душа отозвалась Нежданной радостью. Редакция журнала «Новая Немига литературная» сердечно поздравляет нашего постоянного автора Софию МАКАРЕВИЧ с замечательным юбилеем и желает ей здоровья, вдохновения и благодарного читателя. Проба перА Ольга КИСЛОВА Ольга Кирилловна Кислова родилась в Минске в 1988 г. Закончила биологический факультет БГУ по специальности биоэкология. Работает в ГУ РНПЦ «Мать и дитя». Публикуется впервые. Память Ó ÐÎÄÍÎÃÎ ÏÎÐÎÃÀ ÐÎÌÀÍÑ Я присяду у порога Возле дома своего. Жизни длинная дорога Подождет ведь, ничего. Я пьян сегодня не вином, И все ж в тумане разум тонет. И на закате золотом В моих руках гитара стонет. Проведу ладонью твердой По натруженной двери, Обопрусь спиною гордой И останусь до зари. Я пьян сегодня от любви, Смущенных, искренних признаний. Ты от меня сейчас не жди Прозрачных мыслей и желаний. Вспомню сумрачные сени, Запах в крынке молока. Вспомню куст родной сирени… И душа теперь легка. Я пьян сегодня от тебя, От запаха сирени сладкой. В плену теперь я навсегда, Взглянув в глаза твои украдкой. На растрескавшихся стенах – Блики лет, бегущих вдаль. И по трещинкам-по венам Тихо катится печаль… Я пьян сегодня не вином, И все ж в тумане разум тонет. И на закате золотом В моих руках гитара стонет. Ольга Кислова 144 *** Пусть огнем горит Весь рябинов цвет. Далеко летит Лента прошлых лет. *** Налей еще вина мне, друг. Давай присядем у огня. Проводим взглядом птиц на юг В рубиновом закате дня. Пусть сметет метлой Ветер пепла пыль. На тропе крутой Только жизни быль. С тобой прошли нелегкий путь, Стоптали много мы сапог. Дороги жизни вернуть, Когда лишь случай нас берег. Пусть ковыль цветет На кострище, пусть. Не болит душа… Только в сердце грусть. Но мы нашли-таки одну Дорогу, что уводит прочь С собою горе и беду В застывшую, слепую ночь. *** … А за окном метель играла, И ветер так тоскливо выл. Ты на любимого гадала, Который будет или был. Колоду карт в руках держала, Никак начать ты не могла. И на столе свеча стояла, А по щеке слеза текла. И с новым утром на земле, В седом тумане, у костра, Подашь ты снова руку мне, И в путь-дорогу нам пора. Замолкнут скоро до весны Деревья в краске золотой. И все же слышно средь листвы: «Куда вы, странники?..» – «Домой». *** Ты знаешь, ангелы здесь больше не живут. И по земле их тени только бродят. А ведь без них людские души не поймут, Что после смерти в ад навек уходят. И люди, словно вороны вокруг, Из рук хватают-рвут кусочки счастья. Взамен друг другу щедро все несут И дарят боль, обиду и ненастья. Наверное, уже их не спасти, Задумчиво сказали как-то с неба, Не могут на плечах своих нести Они не только радость, но и беды. А мы не боремся, блуждаем мы во тьме, Не верим в Бога, страх нам сердце гложет. Не бойтесь, часто слышится во сне, И Бог давно уже в вас всех не верит тоже. ИскусствО Людмила АРТАМОНОВА-ЛУЦЕНКО И ЗДЕСЬ, И ТАМ Двора просветленной шла по нарядно освещенному проспекту и верила, что вступает в новую жизнь и она будет блестящей, ну почему бы и нет? Будущее сулило праздник, устроить который сил у нее хватит, она поверила в это со всей очевидностью. Ляля, с нежностью вспомнила Двора, но почему Ляля? Она ведь Анна. Да, Анна Лужская. И в подтверждение увидела афишу, с которой в эффектном па улыбалась ее Ляля. Это для меня Ляля, а для других она Анна. Ляля – слабенькая и нуждающаяся в постоянной заботе, нежная, беззащитная. Анна – победно ликующая, гениальная, далекая и неприступная, чужая. Моя Ляля, утвердилась в мысли Двора, близкая и родная, и это мой секрет. Почему мне одной столько счастья? Походка стала другой, пружинистой и легкой, свободно вдыхался запах еще не отцветших роз, и прохладный воздух бодрил и радовал доносящийся шум волн, тревожащих и заставляющих шуршать прибрежный песок. Она шла по набережной среди нарядной гуляющей публики, но ощущала себя в приятном одиночестве. Мучительно захотелось вернуться к злополучному месту, но удержала себя и лишь присела на парапет лестницы, спускающейся к морю, и смотрела в темную беспросветную даль, проникая внутренним взглядом в кромешную тьму, радуясь, что Ляля спасена, и гордясь собой, – все же я молодчина! – Это вам к ужину, – Двора вздрогнула, не услышав незаметно подошедшего Алексея Петровича. Он протянул ей средних размеров сумку. – Не надо, у меня все есть, не беспокойтесь, – отказалась она. – Это вам Ляля передала, она приглашает вас на ужин, сегодня закрытие гастролей, и ночью она улетает, я буду ждать вас здесь через час, но Ляля просила Продолжение. Начало в № 3, 2012 г. 146 Людмила Артамонова- Луценко еще передать, чтоб вы до времени никому не говорили о случившемся, она готовит сюрприз, – и поставил сумку у ног Дворы. – Хорошо, я приду, – ответила Двора сама себе – таксист был уже далеко от нее, – не понимая волнения и радости от этого приглашения. Да, я добровольно стала ее рабой, я не могу без нее, я согласна подчиниться ей во всем, какая ужасная зависимость и как это прекрасно! Нежность заполнила ее всю, словно быть рабой Ляли представлялось приятным. Заглянув в сумку, она была удивлена. Там аккуратно были сложены блузка с юбкой и странного фасона ботинки из плетеных ремешков на небольшом каблучке. Наверное, Ляля хочет видеть меня нарядной, догадалась Двора. К гостинице она подходила подпрыгивающей походкой, размахивая сумкой, как шаловливый ребенок. В холле ее внимание привлекли непонятная суета и крики. Она насторожилась и, приостановившись, не стала подниматься в свой номер, а стала за финиковой пальмой в кадке, из осторожности решив не быть на виду. Почему? А кто знает? По лестнице вниз спускалась группа возбужденных людей, среди которых Дворе была знакома лишь администраторша. – Мне известно, что живет она в триста пятом номере! – кричал высокий блондин атлетического сложения, и все его старались успокоить, но самой активной была Киска, так Двора окрестила хозяйку гостиницы. – Нет там никого, и никто там не проживает! Маэстро выехал сегодня утром! И по какому праву я должна вам потакать, голубчик вы мой? – Откройте номер, я сам должен удостовериться! – стоял на своем красавчик. – Я так и не пойму, кого вы ищете? – тянула время Кисуня. – Я стараюсь вам помочь, не бушуйте вы так! Спокойнее, спокойнее, – она гладила его по руке, а он отмахивался от ее назойливого внимания и требовал настойчиво: – Все равно откройте! У меня другие сведения! – Хорошо, хорошо, голубчик, сей момент мы все устроим, – и якобы стала искать ключ. – Я вам не голубчик, и вы мне не бабушка! – он явно хотел обидеть Киску, не веря ни одному ее слову. Ах, вот он какой, Лялек! Так тебе и откроют, злорадно подумала Двора, хорош, нечего сказать, а еще Принц! Твоя скандальная решительность совсем тебе не к лицу. И словно устыдившись, как будто подслушав ее мысли, он враз переменился. Резко опустившись на одно колено, он прикоснулся губами к подолу платья администраторши и, вскакивая, уже на ходу кричал: – Простите ради Бога! Я Ляльку ищу! – Цела твоя Лялька, – вслед ему, скривив губы, негромко произнесла раскрасневшаяся и раздраженная Кисуня, – все артисты сумасшедшие, и как я голову с ними не потеряла, – она была довольна своей маленькой победой, в которой не сомневалась. Она умела быть довольной собой, в себе она видела одни лишь плюсы. Ну и хорошо, что есть на земле оптимисты, которые и без солнца сумеют обогреться. Пугаться Дворе было нечего, она не сделала ничего преступного, но на глаза администраторше попадаться не хотелось, та уж точно замучает ее расспросами, и Двора, помня Лялину просьбу о молчании, тихонько прокралась к выходу И здесь, и там 147 и ускользнула от греха подальше. Пусть сами решают свои проблемы, а у меня собственных воз и маленькая тележка, решила она. Одеваться пришлось в темноте на пляже в кабинке для переодевания, вот только ботинки, боясь запачкать, обула на набережной. В очень узкой юбке с глубоким разрезом, в кремовой блузке с английским воротником, она смотрелась серьезной девушкой, какой и являлась, но вот эти вызывающие по фасону ботинки компрометировали ее, намекая на смелость и неординарность, способность сломя голову идти на рискованный эксперимент, вплоть до безумства. Откуда ей известно мое потаенное? – подумала о Ляле Двора. Славная она. И с жизнью рядом, хоть и знаменитость. Я, наверное, влюбилась в нее, и не наверное, а точно. Стало весело, но желудок напомнил, что не было ни ужина, ни обеда, да и стакан чаю с сахаром вряд ли можно назвать полноценным завтраком. Что делать? Сумку со своей пляжной одеждой и полотенцем деть было некуда, а с ней она была не совсем леди. Плевать! Какое мне дело до них до всех, а им до меня, – промурлыкала она песенку и смело открыла дверь в кафе. Кафе – это громко сказано! Это была обыкновенная городская пивная, но с приморским курортным шиком. Здесь можно было повстречать самую разнообразную публику, но страсть была общей к пиву, вобле, креветкам и, главное, к обмену мнениями на все существующие в мире темы, и, что немаловажно, можно было всем быть как на сцене – каждый являлся действующим лицом, словно актер. Вот в этот шумный, дымный бедлам и вошла Двора и в испуге остановилась на пороге. – Эй, подруга, заходи, не бойся, не съедим! Вы там, братва, сдвиньтесь, освободите место барышне! Она с ужасом смотрела на приближающегося – ну точно разбойника из сказки, но с веселым и добрым лицом, – и не могла сдвинуться ни назад, ни вперед, пока вдруг не поняла, что это невежливо. Как ей казалось, независимо подошла к стойке и попросила стакан молока с булочкой. Что тут началось! Народ просто падал на пол от смеха, и все вопили, будто пришел конец света, пока буфетчик не перекричал всех: – Мужики, так это она! Все разом смолкли. – Девонька, – сказал он Дворе очень услужливо, – молока у нас, сколько помню себя, не бывает, да и булочек тоже, уж прости нас. – Ей послышалась насмешка, но тот совершенно серьезно продолжил: – Пиво у нас настоящее, ржаное, свежее, холодное, и раков тебе сварю самых крупных, проходи, девонька, не бойся, я тебя в обиду не дам. Она так ничего и не поняла, но от кружки с пивом отказаться не посмела. Обильная пена горкой возвышалась над кружкой, и Дворе приятно было прикасаться к ней губами, ощущая легкое покалывание, и глубоко вдыхать сытный хлебный запах. Ей тут же предложили кусочек очищенной уже воблы и соленые сушки, и она не отказалась, глядя уже на всех с открытой симпатией. Она, в своем странном для пивной наряде, смотрелась инородным существом среди бронзово загоревших, в простых клетчатых рубахах мужчин. Высокий смуглый парень не скрывал своего восхищения и симпатии: 148 Людмила Артамонова- Луценко – Лада моя, красавица, пойдем со мной на танцы, – завлекал он ее. И она со всей серьезностью отвечала: – Я бы с радостью, но сегодня никак не получится, как-нибудь в другой раз. От нескольких глотков пива она стала не такой зажатой, и стало казаться, что этого юношу она не боится, что знакома с ним давным-давно, и все вокруг стали понятны и близки, точно мир открыл ей свои объятья и она смогла перешагнуть без усилия через порог отчуждения в пространство света. – Ты сегодня Ляльку спасла, мы все видели, – как бы между прочим заметил буфетчик, ставя перед ней тарелочку с креветками. Двора смешалась и почему-то застеснялась. – Герой-девка! – поддержал разговор стоящий рядом с ней пожилой мужчина. – Лялька в этот раз уж очень отчаянно орала, видно, по-настоящему испугалась. Может, это в последний раз? – Так что ж вы в воду не бросились спасать?! – взорвалась возмущенная Двора. И все заговорили разом, громко, стараясь перекричать друг друга, что Лялька уж не первый раз показывает этот фокус, заморочка у нее такая – топиться, вот и присматривают за ней на расстоянии. – Она что, сумасшедшая? – вопрос Дворы повис в гнетущей тишине. – Ты серьезно спрашиваешь? – тихо спросил у нее недавний ухажер. – Горе у нее. – Вы меня простите, пожалуйста, но объясните мне, что происходит? Я только первый день здесь, и мне было очень плохо, я ни с кем не общалась, я ничего не знаю и не понимаю, – вид у нее стал растерянный, мучила обида на всех и за все, хотелось ясности, – я, может, не права и готова просить прощения. Но за что? – У Ляли большие переживания, – тихо стал рассказывать молодой человек, – в автомобильной катастрофе погибла лучшая ее подруга, она ехала к Ляле на премьеру, и Ляля уверила себя, что это она виновата в ее гибели. Машина свалилась с обрыва в море, и теперь Ляля требует каждый день везти ее на то место. И отказать нельзя, и смотреть на ее страдания страшно. Ты поняла теперь? – Зачем ей это нужно? Чем это поможет? – Двора была оглушена этой новостью. – Да пойми, Ляля ведь не мы с тобой, она тонкая натура, впечатлительная, она так чувствует, и мы понимаем ее переживания, и присматриваем со стороны, совсем незаметно, чтоб не сотворила она над собой что-нибудь, и до сегодняшнего вечера она сама выплывала. Мысли Дворы заметались от такого поворота событий. Я должна быть рядом с Лялей, я спасу ее, ей было со мной легче – это понимание торопило ее, и она быстро стала доставать деньги, чтоб расплатиться, но руки дрожали и не слушались. – Не суетись, я заплачу, а ты хорошенько все обдумай, может, все это и не так важно для тебя, но, я чувствую, ты не такая. Иди к ней. Ты отличная девчонка, да жаль, не моя. – Не сочиняй, – Двора в порыве обняла его, поцеловала в щеку и, резко повернувшись, стремительно вылетела из пивной. За дверью ее обступила тяжелая тишина. Застыв, она не могла тронуться с места, в голове звенело, и услышала голоса за дверью: надо было проводить девочку, а теперь не догонишь. Резанул диссонансом этот покинутый здоровый мир, и ей И здесь, и там 149 страшна стала ее несовместимость с этими хорошими людьми. Стало стыдно, что хоть недолго, но ощущала свое геройство, принимая открытое и доброе отношение к себе как награду. Люди простые живут настоящей жизнью, а не бредом от музыки, как я... Руки напряглись, словно вспомнили, как держали Лялю. Двора не могла заглушить свои переживания, прокручивая в памяти происшедшее. Это Ляля помогла мне увидеть, что я живу неправильно. Пусть жизнь будет обыденно проста, но без хаоса абстрактных представлений. Это меня надо спасать, – и она вспомнила напутствие маэстро, – да, я опоздала на сцену, почему я не хочу это признавать? Не хочу!!! Это был взрыв отчаяния. Прощание с очень дорогим. С мечтой. Она медленно поплелась опять к морю и стала прежней Дворой, такой неуверенной и тревожной. И вдруг вспомнила! К фортепиано она сегодня не подходила! Это вызвало у нее новый приступ отчаяния. – Мама, мамочка, забери меня к себе, я больше не могу! – она повторяла это в полной уверенности, что родная слышит ее с того света. Загребая ногами песок, Двора шла по пляжу, качаясь из стороны в сторону на неустойчивых каблучках, и подходя близко к воде, не отступала, а позволяла набегающей волне лизать ее ботинки. Сумка оттягивала руку и мешала. Приостановившись, она переоделась в свою одежду, аккуратно сложив в сумку Лялины вещи. Все это она проделывала как в бреду, не переставая причитать о своей несчастной доле, и неожиданно, словно свое горе, размахнувшись, забросила сумку в море. Потеряв равновесие, она шагнула в море и пошла вперед. Шлепанцы свалились, сарафан облепил ноги и мешал идти, она легла на живот и поплыла с единственным желанием пропасть и быть нигде. И плыла она, пока мысль: Ляля меня заразила, – не вызвала смех, и она наглоталась горько-соленой воды, и хорошо, что огни набережной показывали дорогу к возвращению, плыть Дворе пришлось долго, Ляля стала для нее понятной и близкой, и не важно было, встретит ещё она ее или нет. На берег Двора вышла уставшей, но совершенно спокойной. Все в ней уравновесилось, и природная склонность к четкой аргументации повела ее, еще не вполне осознанно, к перемене жизни, от мечты – прямиком к реальности. Ноги сами привели к месту, где ее уже ждал Алексей Петрович, и стекающая с нее вода и босые ноги не могли не вызвать его спокойного замечания, с толикой издевки: – Теперь вы тонули? – Почти, – спокойно ответила Двора и направилась к такси, осознав незавершенность событий сегодняшнего дня, только извинилась: – это ничего, что я такая мокрая? – Нормально, вода не грязь, высохнет, – ответил, улыбаясь, Алексей Петрович. Ему поручено было Лялей привести Двору обязательно, и он, как примерный исполнитель, эту девушку и со дна моря достал бы. – Я потеряла сумку, – сказала Двора в машине. – Будем искать? – Нет, она в море утонула. – Ну и не переживай, у Ляльки таких сумок миллион. – Нет, мне стыдно, я ее нарочно в море бросила. – А зачем? Лучше бы кому-нибудь отдала, вот хотя бы мне. 150 Людмила Артамонова- Луценко – Тебе ни к чему, там одежда была для меня и обувь, и все очень красивое. Я правда дурочка? – Ну конечно, – и радостно сообщил: – а вот и твоя гостиница! – А вы от кого узнали, что я здесь остановилась? – Странный вопрос, тебя и о тебе весь город знает. Ты наш герой! – Перестань, я обижусь. – Правда, правда, я не вру, ты помнишь, что приглашена на ужин в ресторан? – Это на самом деле правда? Ты не шутишь? – Какие шутки? Беги собирайся! И времени у тебя не больше получаса, я буду ждать, поторапливайся, опаздывать нам никак нельзя. Понятно? – Очень даже понятно, я мигом! Уже в номере ей странным показалось, что захватила своё единственное нарядное платье, словно наперед знала, что оно будет здесь необходимо. Делом нескольких минут было привести себя в порядок. Душ освежил ее, и волосы, еще невысохшие, она теребила пальцами, чтоб были пышными и стали короной виться вокруг ее задорного личика. Ах, молодость, как ты прекрасна! Взглянув в последний раз в большое зеркало, Двора засмеялась от удовольствия и закружилась на месте. – Я на бал, я на бал! – запела она от счастья и спустилась к такси. В машине она не разговаривала, а была рассеянно спокойна, пребывая в ожидании чудес. Алексей Петрович тоже молчал, он потрясен был преображением девушки. – Ляля встречает вас, – кивнул таксист, объезжая огромную клумбу. Он остановился около девушки, в которой от Ляли остались только неповторимые страдающие глаза. В остальном это была та глянцевая Анна Лужская, недоступная и притягательная для простых смертных. Двора, глядя на нее из машины, подумала: отчего я считала, что живет она в другом мире, когда простые люди видят в ней близкого и понятного человека, – и в замешательстве, потеряв естественность, каменно-неуклюже вышла из такси. – Наконец-то! – Ляля бросилась к ней и потянула за руку, – мы все тебя заждались! Эта непринужденность в приветствии и радость от встречи обрадовали Двору, но не освободили. Опять появилось осознание огромной дистанции между ними, Двора не могла справиться с внутренним напряжением. А Ляля вела ее за руку в состоянии восторженном, она желала похвастаться родством уникальным, так ей представлялась сущность Дворы. Одета Ляля была более чем скромно. Длинный тонкий свитер, казалось, был мал ей на пару размеров и обтягивал ее гибкую фигуру вызывающе. Блекло-сиреневый большой шифоновый платок небрежным узлом был завязан на бедрах, длинные обнаженные ноги, обутые в римские сандалии, акцентировали раскованность одалиски. – Багаж мой отправлен, – шепнула она Дворе, – пришлось натянуть на себя репетиционный гольф, а мамин платок со мной всегда, – и добавила: – это мой талисман, думаю, и это сойдет за изыск моды, мне пока все позволено. – Смелости тебе не занимать, – ответила Двора, – и какая разница, в чем ты? Ты всегда прекрасна. – Всегда? А в море? И здесь, и там 151 – Зачем ты напоминаешь об этом? Это судьба и подарок, не знаю за что, мне. Смела ли я когда-нибудь приблизиться к тебе? – Ты лучше меня, я знаю. Это тебя мне подарило море, – и, крепко сжав ее руку, добавила: – не бросай меня. Ты очень-очень мне нужна. Веришь? – Хорошо, – прошептала Двора, хотя сомневалась в возможности совместить их жизни. Их проход напоминал торжественное шествие своей собранностью, строгостью выражения лиц, естественностью. Все же их роднили сцена и выучка с детства быть ответственными на публике. Некоторая скованность все же в Дворе присутствовала. В своем, как ей казалось, провинциальном платье рядом с изящной Лялей, она ощущала себя деревенщиной. Сшитое из натурального шелка платье скользило мягкими фалдами клеша почти у самой земли, и длина его худенькую Двору зрительно делала выше и стройнее. Атласные канты на лифе подчеркивали сложность кроя и искусность исполнения. – Я должна что-нибудь сшить у твоей модистки. Ты сможешь меня рекомендовать? – спросила Ляля. – Ее здесь нет, перед войной она уехала на родину, в Польшу. Она была маминой приятельницей. И мамы нет. Она умерла, – и торопливо добавила: – это платье у меня единственное, в нем я выхожу на сцену. – На сцену? – Ляля даже приостановилась от удивления: – Ты актриса? – Нет, я пианистка. – О! – обрадованно воскликнула Ляля. – Ничего особенного, я просто концертмейстер, – смутилась Двора. – Отлично, будешь работать с нами! Согласна? Но Двора не успела ответить, они входили в зеркальный зал, и публика, аплодируя, встала при их появлении. – Поклонись, – шепнула Ляля, отступая на полшага назад. – Глупости какие, – возмутилась Двора, – меня здесь никто не знает, – и скороговоркой добавила: – прости меня, ведь там я тебя не узнала, – она осеклась, боясь напоминать о море. – Я поняла. Но ты права. Там была не я. Двора все же скромно поклонилась, как перед выступлением, и Ляля тут же приблизилась к ней, обняла и, неожиданно отступив на полшага, склонилась в глубоком реверансе. Аплодисменты переросли в овацию. – Стыдно, поднимись, дурной тон и театральщина, не позорь меня. Ты великая балерина, опомнись, – Двора произнесла все это тем властным шепотом, которому нельзя было не подчиниться. И Ляля выпрямилась, не поднимая головы. – Прости, я хотела отблагодарить тебя, но не получилось, – и вдруг рассмеялась: – номер не удался, – и прижалась к Дворе, обхватив за талию руками, – ты моя радость! Свет в зале медленно убирался, а они стояли, обнявшись. И зазвучала, словно с небес, «Мелодия» Дворжака. Ляля отстранилась от Дворы и медленно пошла к невысокой эстраде посреди зала. Это была уже не ее Ляля, а девушка, наполненная трепетом осеннего листа и страхом перед падением в холодном и неизбежном 152 Людмила Артамонова- Луценко потоке. Этот холод парализовал Двору, и надвинулась тоска: она поняла, что они не будут вместе никогда, эта потеря неизбежна. Кто-то в темноте взял ее за руку и усадил у столика в кресло. В смятении ей было все безразлично, но что-то подсказывало, что это Принц. – Не скучайте, – тихо произнес он и ускользнул. Именно скользящим возник он в луче света рядом с Лялей. То, как музыка звучала в виолончельном исполнении, подчеркивало трагизм, заложенный в основу любви, в пересказе ее страданий пластикой танца. Ничего вычурного не было в исполнении, сдержанном и целомудренном. Сменяющиеся арабески раскрывали извечную тему совершенства любви. Орфей и Эвридика. Самая чистая музыка в мире заставляла смотреть на сцену с восхищением от совершенства исполнения. Будто дотягиваясь до исчезающих звуков, Ляля прислонилась к Лялеку в конце танца, соединившись с ним от отчаяния и одиночества. В пронзительной тишине было как-то неловко аплодировать, и Ляля, смахнув сценический образ, внятно произнесла: – Мы благодарны вам за радушный прием, мы с вами, где бы мы ни были, пусть всегда вам будет хорошо и счастливо. Почему она так сказала, словно прощалась навсегда? – удивилась Двора, но когда они подошли, невозможно было просить разъяснения. Ляля церемонно представила Дворе Лялека, обстоятельно перечисляя его звания, лауреатства, сценические образы, так что тот медленно наливался краской, с досадой постукивал себя кистью по бедру и, наконец, потеряв терпение, взмолился: – Ляля, ты не устала? Сколько можно терпеть это издевательство? – И обратился с искренней мольбой к Дворе: – Прошу вас, пощадите, остановите ее, она смеется надо мною! – Разве это все неправда? – Ляля смотрела на него в упор, но во взгляде искрилось озорство. И продолжила: – Рекомендую. Это мой одноклассник и, с детства, мой угодник. Я люблю его как брата, а он ревнует меня к каждому столбу. – Размечталась, – прозаично вставил Лялек, – не верьте ни одному ее слову, она врунья и вредина. Если б вы только знали, сколько она мне гадостей сделала, а на вид, ну, конечно, святая простота. Двора смотрела на них, таких красивых, милых, и улыбалась. – А звания? Это тоже враки? – Про звания и роли – это точно, но все равно я до Ляльки не дотягиваю, Я вечная ее тень, – растерянно, как-то совсем по-детски ответил он. – Вот и помалкивай, если тень, – шутливо приказала Ляля. – А ты знаешь, что Двора пианистка? – Это ты всегда все знаешь по первоисточнику, а я болван и тупица. Заметь, это ты так меня представляешь всем, – он выговаривал это Ляле, может, в сотый раз, но смотрел все время на Двору и обратился к ней уж как-то старомодно: – я пока еще незнаком с вашим пианизмом, но судя по глазам, вы – совершенство. – Ты точно болван, Лялек! Кто с таким угрюмым лицом говорит комплименты? – Ляля смеялась от души, а Лялек, как бы вспоминая, серьезно ответил: – Боттичелли. Весна. Ведь так? – Так, – ответила недоуменно Ляля,– ты к чему? И здесь, и там 153 – К тому, что ты слепая и не видишь, кто рядом с тобой, – и взяв руку Дворы, поцеловал, – простите, что без разрешения. – Не верь ему, он дамский угодник! – Ляле было весело, а Двора, хоть и была несколько смущена, радовалась простоте и свободе общения и предложила: – Давайте уйдем отсюда ко мне в гостиницу. Я живу как в сказке, такое стало для меня возможным случайно, я потом вам все объясню. Я и поиграю вам, у меня в номере рояль. – Пойдем? Ну пожалуйста, – Ляля просительно смотрела на Лялека, и Дворе стало ясным, кто все же главный в их союзе. – Я – за, – согласился не раздумывая Лялек, – улизнем по-английски, не прощаясь, я только к Адику загляну на минутку, – и он оставил их одних. – Все думают, что мы с Лялеком невенчанные супруги. Но это было бы действительно странным. Мы с детства рядом, на сцене как одно целое, в свободное время опять же неразлучны, и мы очень любим друг друга, но это не семья. Это особая дружба, это настоящее братство. Я мечтала, что будет у него свадьба с моей подругой, а он все смеялся. А теперь? – Ляля, рассказывая, очень внимательно и печально смотрела на Двору, а когда вернулся Лялек, она, глядя в одну точку, произнесла: – Тебе пора жениться. – Ты поразительно все знаешь лучше меня. Позволь поинтересоваться, на ком? – сарказм в интонации был не затушеван – На Дворе. – Я согласен, а Двора одобряет? Двора, прошу вас стать моей супругой, пожалуйста. Я во всем привык слушаться Лялю, – он встал и серьезно и глубоко поклонился. Одним словом, артист. Ей показалось, что это сиюминутно придуманная игра, и она ответила, улыбаясь: – Я согласна, – и тут же пожалела. Ляля сняла с руки кольцо и передала Лялеку: – Надень Дворе, я не могу его больше носить. – Знаете, ребята, мне ваша игра перестала нравиться, – Двора боялась запутаться в их отношениях, осторожность ее не подводила. – Не бойся, – сказала Ляля, – это кольцо моей погибшей подруги. Мы обменялись с ней кольцами в шестнадцать лет и обещали носить их до свадьбы одной из нас, а потом произвести повторный обмен. Я чувствую, что оно тянет меня в бездну, к ней. Возьми его, освободи меня, защити. Тебе оно не принесет вреда, я точно знаю, что оно счастливое. Но только ты сможешь его носить, выбросить его я не смогу, а с ним погибну. Двора очень хорошо понимала Лялю и не могла ей отказать. Она приняла из рук Лялека колечко и сама надела на безымянный палец левой руки. Это было тоненькое колечко из платины с изумрудом. Не понимая в драгоценностях, она решила что оно сделано из серебра, а камень всего лишь стекляшка, но носила его всю жизнь, а во взрослой жизни, узнав его истинную ценность, говорила, что это от мамы досталось по наследству. Наступила томительная пауза, и всем было почему-то неловко. Двора понимала, что нужно поставить точку в их отношениях. Она взяла Лялю за руку, так ей проще было начать: – Я полюбила тебя и никогда не забуду, даже если и не придется встретиться, только умоляю – не дури. – Она взяла руку Лялека и вложила ее в Лялину ла- 154 Людмила Артамонова- Луценко донь: – Научись понимать Лялю в жизни, как на сцене, она очень слабенькая, хотя и играет в жизни роль командира, не верь ей. Все будет хорошо у вас, я уверена. Лялек смотрел на Двору так внимательно, так грустно, но ничего не понимал, он ушел в свои мысли. И то, что было внутри, вырвалось наружу: – Мы во власти искусства, жизнь идет где-то сбоку, – задумался и с отчаяньем добавил: – в жизни страшно и нехорошо, но я буду помнить ваши слова и вас, – и, подняв бокал, пригубил из него, будто сказал тост. Ляля притихла, и Дворе стало вдруг ясно, что она старше их вместе взятых. Она знала жизнь, у нее был опыт выживания, а Ляля с Лялеком – тропические растения, орхидеи, причем редкостные, и если уж сравнивать, то и Дворе сейчас не легче, но она – никто. Подсознание уже приготовило путь к отступлению, но не трусливый, а разумный по своей сути. И Двора победит, в этой вере она пребывала во всю свою жизнь. Я стану счастливой, – так она себе представляла жизненную победу. Уходили они из ресторана не вместе. Первой вышла Ляля, а Лялек пригласил Двору на танец. От нескольких глотков шампанского щеки ее порозовели и не казались впалыми, восточные ее глаза подернулись дымкой, а волосы короной обрамляли свежее девичье лицо. Лялек любовался этой нежной красотой, в этих прелестных чертах ему все было мило, и он, не в состоянии держать в себе это, наклонившись, чтоб слышала только она, сказал: – Ты не сердись на меня, можно на «ты»? – Она кивнула, но не совсем удачно, и они стукнулись лбами и засмеялись. А он продолжил: – Я не шутил, я хотел бы видеть тебя супругой, ты мне сразу понравилась, и хотя я не могу говорить красиво, но знаю, что это любовь. Только не перебивай, а дослушай до конца. – Двора и не думала его перебивать. Она так уверила себя, что будет весь век одна, что слушала Лялека и удивлялась. – Мы улетаем рано утром в Лондон, у нас с Лялькой международный конкурс, ты жди меня и не сомневайся, я тебя люблю. Мне кажется, что я знал тебя всегда, только ты была не рядом со мной. Я видел тебя во сне, я ощущал твое дыхание, я слышал музыку под твоими пальцами, я плакал на твоей груди. Вот сочинитель, улыбалась в душе Двора, но его влечение уже захватило ее. – Хорошо, ответила она, – я буду вас с Лялей ждать. Но трезвая осторожность перевешивала: я и Принц? Чушь собачья. Я действительно в сказке с самого утра, и день бесконечно длинный, богаче на счастливые события всей моей прежней жизни, но завтра я разочарований не допущу, моя жизнь может быть только простой. А это сон. Хорошо, что он мне приснился, и я досмотрю его до конца. Лялек совсем близко прижал Двору к себе, и она не протестовала, хотя и считала это неприличным, но боялась его обидеть – может, он и заблуждается в своем чувстве, но в неискренности я не могу его уличить. А он, в прямом смысле, дышал ее волосами: – Чем пахнут твои волосы? – Морем, ветром и свободой, ты не догадался? – Да, да, да! И еще любовью, крепким вином, хересом, наверное, и счастьем. Ты мое божество! Чего только не наговоришь в симпатии! И верой укрепляется искренность. И здесь, и там 155 – Мы Лялю поищем! – крикнул Лялек всем и в танце повел Двору к выходу. И что он с нею вытворял, надо было видеть – танец получился умопомрачительный! А она, подчинившись ему полностью, и не предполагала в себе такой гибкости и сноровки. – А ты молодец, танцуешь неплохо. Кавалеров много у тебя? – Что ты ерунду какую-то говоришь, ты единственный. – Так я тебе и поверил, говорила бы правду. – Какие кавалеры, я день и ночь занимаюсь на фортепиано, – и осеклась: все же я дурочка. Пусть бы думал, как думал. Они вышли на улицу, под навесом у такси их ждала Ляля, сразу принявшаяся ругать Лялека, а он досадовал, что даже не попытался поцеловать Двору, ему казалось это вполне возможным, а тут эта Лялька не к месту. – Почему вы так долго не шли? – Мы один только танец станцевали, – стала оправдываться Двора. – А сколько раз поцеловались? – ехидничала Ляля. Вот этого Двора от нее не ожидала, и, заметив, как Лялек нервно дернулся, она неожиданно для себя ответила: – А мы не считали, зачем? – Ну, детки, вас одних оставлять нельзя, – рассмеялась Ляля и опять набросилась на Лялека: – я устала вас ждать! А Адик твой! Посмотри, что он принес?! Я сойду от него с ума! Пирожные, икру, лаваш, шашлык – это для кого!? – Ты все думаешь о себе, – у Лялека не выходил из головы вопрос и ответ о поцелуях, – какой же недотепа, упустил такую возможность! – и он готов был дерзить сейчас Ляльке напропалую, – это все для Дворы, а нашу корзину с подножным кормом Адик еще раньше разместил в багажнике. – А ананас там есть? – встрепенулась Ляля. – Ты еще сомневаешься, неблагодарная? Постыдись! – А кто такой Адик? – спросила Двора. – Воздыхатель Терпсихоры, – пояснил Лялек. – Душка, душка, – защебетала Ляля, вот за это я и люблю его, и сидит он со своей любимой Сонечкой на первом ряду, чтоб я видела со сцены ее бриллианты, вот кто этот милый Адик. Дворе было радостно и грустно одновременно. Грустно, что скоро наступит пора расставания, и радостно, что Ляля не унывала. Неужели это я помогла? – Гордыня все же Двору не отпускала. И как тут не увериться, что мысли читаются? Ляля ответила на её мысли вслух, вот так чудеса! – Спасибо тебе, ты мне очень помогла. Теперь я буду жить и радоваться во все дни, как и на сцене. Верь мне, я сильная. Это горе будет со мной всегда, как ты в радости. Они были молоды, но творчество взрослило их до понимания сути переживаний души, до глубины познания мира. Талант – это знание свыше, вот только для раскрытия его нужны светлые души и труд, пожертвование и хвала Богу. А в гостинице, в номере маэстро, они дурачились, пили шампанское, закусывая душистым ананасом, и не Двора села к роялю, а Ляля по-любительски, но выразительно играла современные мелодии, а Лялек все кружил вокруг Дворы со своей нахлынувшей безумной любовью. 156 Людмила Артамонова- Луценко – Ты мне врала про кавалеров, откуда у тебя в номере столько цветов, как у нас после спектакля? – А это после концерта, я ведь сказала, что это номер маэстро. Я что, должна перед тобой оправдываться? Лялек поскучнел, вдруг сильно обхватил голову Дворы руками и в бешенстве прокричал: – Я убью его, тебя и себя!!! И замеревшую от страха Двору поцеловал в губы так крепко, что она, задыхаясь, с силой его оттолкнула. – Ах, какие страсти! – воскликнула Ляля, хлопая в ладоши. – Безумный какой, – тихо сказала Двора. – Прости меня, – еще тише промолвил Лялек и упал перед Дворой на колени. – Ну, развели здесь театр, даже скучно стало. Может, оставить вас одних? – Ляля явно иронизировала, но Двора закричала: – Ты что, с ума сошла? А Лялек сквозь зубы процедил: – Хорошо тебе со стороны смотреть, как я страдаю, даже не сочувствуешь. И рассмеялся. И схватив уже Лялю, он стал с нею кружиться и орать: – Я люблю Двору, я люблю, люблю, люблю!!! А потом они втроем улеглись рядочком на широкую кровать и, не потушив свет, говорили почему-то шепотом, взявшись за руки. И многое узнали друг о друге. – У тебя необычное имя, Двора, откуда? – спросила Ляля. – Обыкновенное, – ответила она, – Я еврейка, и мое имя переводится как пчелка. – Пчелка ты моя, – Лялек нежно прикоснулся губами к ее щеке и, повернув лицо к Ляле, поцеловал ее тоже: – не ревнуй, я тебя не разлюбил. – Попробуй только, я быстро тебе найду замену на сцене, – пригрозила Ляля. – Уж очень я тебя боюсь! Такой как я еще не родился. Это была безобидная перепалка, да по-другому и быть не могло, ведь они были единым целым. Первой уснула Двора, а Ляля с Лялеком и не заметили этого, пока она со спины не перевернулась на бок, калачиком, как всегда спала. – Правда она чудо? – Лялеку хотелось говорить только о своей любви. Они пошептались еще немного и заснули тоже. Их искали по городу, пока не догадались разыскать Алексея Петровича. Он спал в своем такси около гостиницы и, разбуженный, хриплым со сна голосом доложил, что все у него под контролем, в аэропорт он доставит Лялю с Лялеком без опоздания. А поутру они не стали будить сладко спящую Двору и ушли не попрощавшись. – Тебе не кажется все происшедшее со мной фантастичным? – спросила в такси Ляля Лялека. – Почему только с тобой? С нами. Подремли еще на моем плече до аэропорта, ты выглядишь не совсем отдохнувшей. Я разбужу тебя заранее, чтоб могла успеть нарисовать себе лицо. – Хорошо, родной, – и удобно примостилась на его плече. Они опять вышли на знакомую тропу артиста. В аэропорт их приедет провожать уйма поклонников, и разочаровать их они не имели права. И на публике они И здесь, и там 157 будут олицетворять собой успех и счастье, каких бы сил это ни стоило. И насладятся бешеными аплодисментами, что их пьянит более вина. А тем временем Двора никак не могла подняться. Она уже понимала, что не спит, но все в ней вибрировало, и она качалась, словно на качелях, проваливаясь в забытьё. Как толчки, повторялись низкие звуки. Что это, что это? – стучалось в сознании, и она опять проваливалась. Я знаю, что это, – наконец поняла она. Ей слышались первые такты сонаты Листа, и, как по тропинке, она двинулась дальше, через повторы главной и побочной партий, продиралась через нагромождения октав, сменяющихся минутным отдыхом речитатива. Она дошла до конца, и те же глухие стуки начала оборвали ее путь. – Я безумная, мне не под силу это поднять! Как я на такое решилась? Она лежала, окончательно проснувшись, с ясным пониманием своего несовершенства. Время остановилось. Рождалось новое существо, сильное и трезвое, даже можно сказать, убийственно честное. Жалея о своем заблуждении и прощаясь с ним, она стала не угрюмой и мрачной, а уверенной и смелой. Двора смогла посмотреть правде в глаза и оставалась с этим бесстрашием твердой всю свою жизнь. В номер настойчиво постучали, и Двора крикнула: войдите! Пришла горничная убирать номер, и Двора, узнав, что уже полдень, поднялась. У нее закружилась голова. – Я, кажется, заболела, – сказала она горничной и попросила отменить уборку, – мне надо отлежаться, я неважно себя чувствую. И она четыре дня провела в номере, не выходя к морю, валяясь в постели в полудреме. Заходил Михаил, он волновался и чувствовал ответственность перед маэстро, старался настойчиво предлагать помощь, но слышал в ответ: нет, мне ничего не надо. Только в канун отъезда она вспомнила о брате и попросила Михаила купить ей с собой арбуз, дыню и виноград. И расплакалась, осознав, как соскучилась по дому. Домой Двора вернулась другой, но еще сомневающейся: а так ли мне нужна сцена? Ляля с Лялеком, как показало время, улетели навсегда и прижились в мире сенсаций, оставаясь мировыми знаменитостями. Ох, как трудно в искусстве идти прямо, таланта мало при малодушии, а мужеством наделены лишь избранные. Какое-то время они писали и звонили Дворе, строили планы о совместной работе, Лялек много писал о своей любви. Она увлеклась его напором, и эта взаимная любовь на расстоянии была безопасна для обоих и носила умозрительный характер, но волновала чувствительные сердца и давала вдохновение и силы для работы. Дворе опять представлялось, что усиленными занятиями она вымостит себе дорогу на Олимп и станет достойной парой Лялеку когда-нибудь. Она умела ждать и была гордой, желала быть примой в любом ансамбле, как Ляля. В ней удачно соединились строгий расчет и творческий импульс. Лялек в орфографии был не силен, и Двора скептически читала его письма – ошибка на ошибке. Она предусмотрительно рвала их на мелкие кусочки и развеивала по ветру. Это просто позор для знаменитого человека, вздыхала она о его 158 Людмила Артамонова- Луценко безграмотности. А конверты с красивыми марками сохраняла и в минуты особой нежности и мечтательности целовала. Порой она доходила в своих занятиях на фортепиано до душевного тупика. Своя игра причиняла боль. Чем больше она занималась, тем хуже у нее выходило, тем больше она была недовольна собой. Она посылала Лялеку отчаянные послания и, еще не получив ответа с увещеваниями и ободрениями, непонятно по какой причине, начинала светиться радостью и осиливала с наскока труднейшие произведения. Повисая между взлетами и падениями, она иногда совершала действия необъяснимые, совершенно не свойственные ее твердым убеждениям. А по прошествии времени корила себя за безалаберность. Так прошла зима. Она была заполнена мечтами о встрече с друзьями. Двора была в хорошей исполнительской форме и надеялась их удивить. А потом все рухнуло. Письма перестали приходить, из газет она узнала новость, что они остались навсегда в Америке и стали иммигрантами, а как здесь трактовалось – изменниками родины. Связь с ними, она понимала теперь, не будет возможна никогда. Она устала от постоянного безденежья, пианизм не мог прокормить их, брат влюбился и завалил сессию, оставшись без стипендии… дальше так продолжаться не могло. В самый беспросветный момент Двора вспомнила совет маэстро и решительно запретила себе даже думать о сцене, о личном счастье и любви, оставила учёбу и пошла работать. Привычка заниматься рано утром в консерватории осталась, но теперь она по клавирам учила симфонические партитуры, работая концертмейстером на оркестровой кафедре. Все в тех же стенах, но... Сокурсники ее не понимали, но попрежнему считали своей, а педагоги отнеслись с пониманием к ее выбору. Так что по форме не изменилось ничего, и поначалу Двора почувствовала облегчение. Вот и сегодня она вышла из консерватории без нескольких минут девять, отзанимавшись на одном из лучших инструментов свои обязательные утренние часы. Усталости она не чувствовала, а вот голод начинал мучить – она еще не завтракала. Улыбнувшись, она задержалась на верхней ступеньке парадной лестницы, что спускалась к тротуару. Навстречу поднимался ее любимый профессор, композитор Николай Ильич Аладов. Он шел, как всегда, подавшись вперед корпусом, поддерживая левой рукой портфель с партитурами за спиной, и поза эта для него была так привычна, что и представить его иначе было невозможно. Правая рука была свободна для рукопожатий да этакого заученного движения припечатывания ко лбу непослушной пряди челки. Он добивался, чтоб она лежала аккуратным завитком. Наверное, это для него было существенно, раз движение стало привычным. Взгляд красивых спокойных глаз был повернут вроде бы внутрь. Композитор существовал в своей петербургской уравновешенной ауре и казался безмятежно счастливым. Несомненный славянский гуру с берегов Невы, с пышными, уже седыми усами, скрывавшими легкую детскую улыбку. Родившийся в Петербурге и получивший образование в консерватории своего города, он был столичным интеллигентом, скромно-застенчивым, все понимающим, сдержанным. Заметит или не заметит? – волновалась Двора, для нее всегда это было важным. – Здравствуйте, деточка. Отзанимались? – он поднял на нее свои прекрасные глаза и светло улыбнулся. Двора всегда благодарила Николая Ильича за это теплое внимание. Она верила, что эти короткие слова шли от сердца, с уважением И здесь, и там 159 к ней и, казалось, с любовью родительской, словно он понимал, что приголубить ее некому. Только однажды ей пришлось сдавать экзамен Николаю Ильичу, но это был особый случай, памятный, как урок на всю жизнь. Не сдать успешно экзамен по гармонии для нее равнялось смерти, и она нафантазировала ее себе во всех подробностях, готовясь к экзамену. Все студенты знали, что у Николая Ильича все проходит как-то по-особенному, приспособиться к нему было нельзя. Он сам никогда не жил по шаблону и окружению дремать не давал. И в этот раз он сочинил для каждого отдельную задачу, и Двора решила свою молниеносно. Решение было красивым, она слышала в себе эту волшебную стройную музыку, но не доверяла себе, чудился подвох, – не такая уж я способная, чтоб сделать все так быстро, – и сидела, помногу раз проверяя все, но ошибок не находила. Николай Ильич не сидел как экзаменатор за столом, а ходил между рядами в задумчивости, и так осторожно тихо, что будто и не было профессора в аудитории. Он уже несколько раз проходил мимо Дворы, в очередной раз приостановился и, словно про себя, вспомнив что-то, тихо произнес: – Какая славная погода сегодня, посидеть бы сейчас на солнышке, – и двинулся в задумчивости к своему столу, присел, подперев голову рукой. Все правильно! Наверное, я не ошиблась! – обрадовалась она: это был знак. Знак одобрения! Двора решительно встала, но от резкого движения потемнело в глазах, и она судорожно вцепилась в край стола, чтоб не рухнуть на пол. – Деточка, вам плохо? – своим вопросом Николай Ильич вывел ее из обморока. – Сдавайте свою работу, вы свободны. Слегка покачиваясь, она счастливой вышла из аудитории, сохраняя в себе ласковую интонацию профессора и мелодию решенной задачи, отойдя на несколько шагов, достала из кармана крошечный кусочек хлеба и стала его медленно сосать, чтоб заглушить голод. Время для многих после войны было трудным, а для нее особенно. Все мысли сейчас были заполнены благодарностью к Николаю Ильичу. Я стану такой, как он. Я буду справедливой, я буду ко всем внимательной – с этим законом Двора прожила всю жизнь. Это была культура, перенятая от Николая Ильича, которого она тайно боготворила. И в дальнейшем, став педагогом, она всегда старалась беспристрастно оценивать своих учеников, ставя во главу угла уважительное отношение к личности. – Да, я хорошо позанималась, – ответила Двора профессору, поклонившись, – замечательное начало, день будет удачным, – добавила она, как большинство музыкантов, напичканная приметами и суевериями. Николай Ильич, конечно, не догадывался, что он тому является причиной. Он был уже в своих звуковых высях, открывая массивную входную дверь. Когда она приветствовала профессора, то краем глаза заметила у афиши свою новую любовь. Да, да. Двора постоянно находилась в состоянии влюбленности, и для нее уж совсем не важна была взаимность. Она носила в себе это состояние как личную тайну, представляя, что скажет своему избраннику и что услышит в ответ, как поступит в той или иной ситуации. И эти фантазии продолжались до тех пор, пока ее наблюдательность не подсказывала: это совсем не тот объект, что соответствует ее идеалу. Она не огорчалась своему прозрению и влюблялась 160 Людмила Артамонова- Луценко снова, заполняя пустоту необходимым волнением. Инициативы к сближению она никогда не проявляла, может, от стеснительности, а может, и от критического отношения к своей внешности. Себя Двора видела некрасивой – и ростом не удалась, и волосы уж больно буйные, и глаза поставлены к переносице ближе, чем хотелось бы, да и вообще... Одета совсем бедно. Последнее было самым существенным. Бедность свою Двора переносила с болезненной гордостью. Вот потом, когда будут новые туфельки, нарядная блузка, вот потом… – думала она и взаимность копила для будущего. Когда она вернулась с моря, на нее налетел однокурсник: – Дворка, выручай! В Союзе композиторов надо сыграть оркестровое сопровождение для фортепианного концерта, – и буквально силой навязал ей ноты. – Кто композитор? Он мне заплатит? – Я не запомнил фамилии, он из филармонии, приехал недавно из столицы. Говорят, что он блестящий исполнитель, и я боюсь, а ты сможешь, ну пожалуйста, – и, чмокнув ее в щеку, убежал, не ответив на существенный вопрос об оплате. Проиграв дома концерт, Двора влюбилась в автора. Музыка была яркая, пианистически удобная, музыкальный язык современный, и всё произведение пронизано таким светом, что она во все время игры улыбалась. Когда же познакомилась с автором, то пришла в восхищение. Он был под стать своей музыке, отличался благородством и внешней привлекательностью, а на лацкане пиджака светились два ордена Красной звезды. Сравнить его она могла лишь с Николаем Ильичом. Та же свободная, спокойная речь со столичным выговором, внешняя органичная свобода и естественность. Рядом с ним хотелось подтянуться и быть лучше, чище, поэтичнее. Они с Николаем Ильичом были близки тому, что зарождалось в ее неокрепшей душе, близки по духу, по тем вершинам, к которым она тянулась, по тем стремлениям, что определяли ее понятия о высокой культуре, и она парила рядом с ними, но с пониманием своего несовершенства. Двора робела перед обоими, как ребенок. Композитор остался доволен ее исполнением. Сам же играл блестяще сольную партию, но денег не предложил, а подарил экземпляр уже напечатанного первого своего концерта: – Это в знак нашего знакомства и продолжения сотрудничества, а вот это в благодарность, – он подал ей старый-престарый, заигранный сборник произведений П.И. Чайковского. Двора скромно поблагодарила. – Прочтите посвящение, – попросил он, не заметив в ней радостного удивления. И Двора, прочитав, изумилась, но в замешательстве не нашлась что сказать. «Милой моей девочке. П.И. Чайковский», – вот что было написано прямо на обложке. Черные чернила выцвели, и были для нее как тень великого композитора. Руки у нее дрожали, она не мигая смотрела на ноты. – Считайте, что это вам, вы тоже очень милая. А та девочка была моей крестной мамой, и ноты перешли ко мне, когда я дорос до рояля, я «пятая вода на киселе» Петру Ильичу. Двора чуть не потеряла сознание от этого объяснения. – Вам не жалко с ними расстаться? – только и сказала она. И здесь, и там 161 – Нет. Мне ничего не жаль после войны. Я чудом уцелел, и со мной любимая музыка и руки, – он протянул их вперед и пошевелил пальцами, – спасибо вам еще раз, – он поклонился, и так как она не посмела подать ему руки, он взял ее сам и поцеловал. Она окрестила его Лордом, чтоб дополнить буквой «л» Лялю и Лялека. Она приняла его в свою компанию и порхала в своей влюбленности, пока не увидела его супругу. Красивая надменная блондинка тоже была пианисткой и работала в музыкальной школе при консерватории. Лорд стал для нее совершенно недоступен, но влюбленность не улетучивалась, а была глубокой, как к любимой книге или сонате Бетховена. Как ни странно, жить это помогало, делая ее собранной и целеустремленной, и желание познать много нового усиливалось на этом фоне. Так что влюбленностей на этот момент было две: Лялек-Принц с Лордом прекрасно уживались в ее воображении. Чтобы не столкнуться с Лордом (она старательно его избегала), Двора быстро сбежала по ступенькам вниз и завернула за угол консерватории, там в «Гастрономе» она купила свой излюбленный завтрак – большую французскую булку и сливочное мороженое. Устроившись на скамейке в сквере, она отламывала маленькие кусочки булки и сосала, чтоб поскорее заглушить голод и дождаться, когда мороженое растает и станет совсем мягким, и тогда она опускала губы в душистую сладкую пену и смаковала с кусками свежей пушистой булки. Получалось одновременное утоление голода и получение наслаждения за умеренную плату, вполне позволительную. Покончив с завтраком, Двора запрокинула назад голову и прикрыла глаза, позволив себе на минутку расслабиться, чтобы потом, с присущей ей стремительностью, успеть всюду в наилучшей форме. Как это приятно – подставить лицо свежему ветерку и получить покой, пусть на короткое время! – Какая же ты красавица! – она вздрогнула от прикосновения к руке. – Что вы себе позволяете! – и, вскочив, оторопела: – О, Боже! Янек! Ты с луны свалился? – Почти. Она сразу его узнала, хотя и не видела с самого детства. – Ты совсем не изменился, вот только постарел, – вырвалось у нее некстати, – все такой же представительный и роскошный, – уравновесила она свою оплошность, инстинктивно подобрав под скамейку ноги в поношенных туфлях, сердясь на себя без основания, и замкнулась. Да и вправду, он в своем костюме из чесучи ни дать ни взять – мистер Твистер миллионер. Всплыли детские обиды, когда он смотрел на нее как на пустое место, а она в свои четырнадцать лет влюблена в него была безумно. На сколько лет он меня старше? Никогда об этом не думала, – и ей стало неинтересно, а вот Янек не торопился с ней расстаться. Он сел на скамейку, заложив нога на ногу, и Двора увидела умопомрачительные ботинки из желтой кожи. Она просто возненавидела его за эту роскошь. – Я вернулся к маме, она тяжело болела. Теперь ее уже нет в живых, она год, как умерла. – Разве она была в городе? Ведь перед войной она уехала в Польшу. – Это длинная история. Там она попала в гетто, но спасла ее красота. Ты помнишь ее? – Да, конечно. 162 Людмила Артамонова- Луценко – Ей удалось вернуться домой, можно сказать, пешком через леса, через войну. Я узнал об этом только после Победы. А теперь я живу в хаосе переживаний и бессмыслицы, я очень рад, что встретил тебя. – Ты воевал? – Да, я был разведчиком, кадровым офицером, имею награды, но ради мамы оставил службу. Ей это не помогло, но я ни о чем не жалею. Быть военным для меня скучно, я инженер-конструктор, и мозг мой все время что-нибудь придумывает, и выходит порой и что-то путное. – Уезжать собираешься? – Двора впервые видела его таким растерянным, и теплое, родное, давно забытое вернулось к ней. У нее даже голос стал другим, таким, которым говорила в детстве, ласковым. – Нет, я к дому привык, я не могу с ним расстаться, это даже объяснить невозможно, он околдовал меня. С работой у меня все уладилось, я ничего не потерял, да и амбиций лишен. Быть генералом – что за радость? – Женат? – только лишь для поддержания разговора спросила Двора. В ней вдруг возникли равнодушие и чувство бессмысленности продолжения разговора. Зачем мне все это? Все это не мое и бередит прошлое, которого не вернуть. – Нет, не женат, – ответил он автоматически, он думал о другом, но мысль буксовала, не находила форму, и для конструктора это было мучительно. И все же, улыбаясь, продолжил: – Я чудом уцелел. Моя суженая накануне свадьбы потеряла в метро пуговицу и так отчаянно переживала, что я испугался и сбежал. Я думал, что сойду с ума. Но нет, ум остался, раз сбежал! – и он рассмеялся. Смеялся он так заразительно, что Двора тоже засмеялась, представив его ползающим по вагону метро в поисках злосчастной пуговицы. – Где ты живешь и с кем? – он небрежно закинул руку ей за спину, обхватив крепко ее плечи, и она не возражала, ей даже приятно стало от этой близости. Я подумал, что вы семьей уехали, и не искал вас. На месте вашего дома теперь четырехэтажка. – Я живу с братом, родители умерли, дом наш был разрушен в войну. Работаю, консерваторию оставила, надо как-то выживать, – и подумала: чего это я жалуюсь? Кто он мне? – Все наладится, моя хорошая, теперь я с тобой. Как же я рад! – он поцеловал ее в щеку и почему-то стер поцелуй ладонью, словно его и не было. Она забыла обо всем, что надо что-то делать, куда-то спешить, – время для нее остановилось, вернее, переместилось. Переместилось в то далекое прошлое, где было много родительской любви, тепла, радости. Янек, взяв в руки ее голову, бережно повернул к себе. – Не бросай меня. Будь со мною всегда. Я очень тебя прошу, – и смотрел внимательно на нее, ожидая ответа. – Да ты что, Янек? Мы теперь не расстанемся никогда, – она, высвободив свое лицо, поцеловала его в руку. – Пойдем вечером в филармонию? – ничуть не смутившись от ее порыва, предложил он. – Я не пропускаю концерты по четвергам. – А что в программе? И почему по четвергам? У тебя все дни расписаны? – ей казалось, что она удачно пошутила. И здесь, и там 163 – Сегодня в программе увертюра Бетховена «Кориолан» и концерт для скрипки с оркестром Сибелиуса, – он обстоятельно отвечал на все ее вопросы, – ты совсем забыла, я ведь всегда был педантом. По субботам я хожу с друзьями в походы с ночевкой, в понедельник – прачечная, во вторник – библиотека, в среду – базар, а пятница предназначена для работы в саду. Вот так я себя развлекаю. Одобряешь? – Мне-то что? – ответила Двора, – это твоя жизнь, ты волен распоряжаться ею как пожелаешь. Он удивленно посмотрел на нее и с осуждением произнес: – Ведь теперь мы вместе, и тебя это должно касаться. Вот дурак, подумала Двора, но ей приятно было его небезразличие. – Ты так неожиданно свалился мне на голову, что я не могу сосредоточиться и мысли гуляют в сумбуре. Мне просто хорошо с тобой. Да, о походах – не представляю тебя туристом. – Почему? – Раньше я знала тебя избалованным белоручкой, а в походах грязь и неудобства. – Время меняет человека, иногда и в лучшую сторону, а я всегда был неравнодушен к природе и общество любил, а когда любишь, то все вокруг прекрасно, как ты сейчас. В моем саду цветут тюльпаны, и сейчас я знаю, для кого их растил. – Для своей барышни, конечно. Кто она? – У меня только одна барышня. Это – ты. Ей было приятно это слышать, но верила с трудом. – Я тебе не барышня, а подруга, – поправила Двора, – здесь есть существенная разница. – Подруга, подруга, – засмеялся он, будто услышал что-то очень смешное, – но для моей любимой подруги не только тюльпаны, но через месяц и клубника поспеет. – Ну и садовник! Не верю! – Ты мне всегда будешь верить, я не вру. – Это почему я должна тебе верить? – По кочану, – отшутился он и, наклонившись в поцелуе к ее руке, лежащей на колене, так и застыл. Двора подняла его голову, ей было неловко и стыдно, но не выпустила ее из рук и удивленно заметила: – У тебя глаза синие. – Нет, серые, – растерянно произнес Янек. – Синие, синие! – засмеялась Двора, – ты ничего о себе не знаешь! – Мне безразлично, но если ты сказала, значит, синие. Пойдем куда-нибудь пообедаем? – Янек смотрел на Двору пристально и с восхищением. – А у тебя глаза зеленые. – Как у кошки? – Нет, на кошку ты совсем не похожа. Ты – тигрица. – И не боишься, что съем? – Нет, буду лишь рад помериться с тобой силою, так идем обедать? Двора вспомнила про свои сильно поношенные туфли – как они будут смотреться рядом с его желтыми блестящими ботинками? 164 Людмила Артамонова- Луценко – До обеда еще далеко, и мне пора идти по делам, встретимся как-нибудь, – корректно отказалась она от приглашения. – Я тебя не отпущу, – он оторвал ее от скамейки и опять повторил, глядя пристально: – Какая ты красавица! – и в голосе звучало восхищение. Он тянул ее за руку, и она, нелепо упираясь, плелась понуро сзади, но воля была сломлена его восхищением. Неожиданно Янек резко повернулся к ней: – Мне легче нести тебя, чем так тянуть, – и легко подхватил Двору на руки. Вот этого она совсем не ожидала и в ужасе представила, как со ступенек консерватории все глазеют на это представление. – Опусти сейчас же! Я не хочу стать посмешищем, – прошипела она ему в ухо, но вдруг неожиданно для себя, со злорадством, на публику, представив, что все это видит Лорд, обняла его за шею и шутливо спросила: – может, и покружить сил хватит? – Запросто! – Янек легко стал кружиться с нею на руках. – А поцеловать? – озорно провоцировала она. Просто бес в нее вселился. В проницательности Янеку нельзя было отказать, он уловил нотки коварства и, поставив Двору на ноги, возразил: – Это надо отрепетировать, чтоб с блеском показывать на публике, не спеши. Непрост, подумала она, повнимательнее всматриваясь в него. Двора уже не обнаруживала в себе детской влюбленности, а просто радовалась этой встрече. Все заботы разом отступили, она подпала под обаяние Янека, такого живого, милого и понятного, как ей казалось. И она порадовала его, заявив, что забудет обо всех делах и будет бездельничать, раз уж так все складывается. – Ты доволен? – Буду доволен, если будешь меня слушаться, я старше и знаю что делаю, а ты, зеленая малолетка, подчиняйся, обещаешь? – Обещаю, честное слово, обещаю слушаться! На самом деле Двору заинтриговало поведение Янека, и теперь она потянула его за руку, чтоб скрыться подальше от консерваторцев. – Замечательно! – похвалил он Двору. – Но прежде мне надо перекусить. Я растерял последние силы, не такая уж ты и пушинка, – и, обняв ее за талию, вошел вместе с нею в ресторан, что был через дорогу от ее любимого сквера. Один-единственный раз была Двора в ресторане, это когда она провожала Лялю с Лялеком. Ресторан для нее был чем-то из ряда вон, она даже считала стыдным посещение таких мест. В ее скромной жизни не было возможности для посещения ресторанов, и хотя некоторое понятие о них она имела из литературы, но то, что увидела, войдя в зал, потрясло ее. Разве здесь едят? Такое можно увидеть только в театре, так здесь было красиво. Под самым потолком висела хрустальная люстра-корабль, но включали ее только вечером, когда собирались богатые завсегдатаи, а днем зал подсвечивался настенными бра в позолоченной оправе, создавая в зале спокойный полумрак. Но Дворе как раз было неспокойно, она знала, что теперь знакомыми будет обсуждаться ее личная жизнь и из скромной и порядочной она превратится, в их мнении, в распущенную и безнравственную особу. И все этот Янек, принесла его нелегкая на мою голову! Внутренне сжавшись от невозможности что-либо изменить, она приказывала себе не трусить. И здесь, и там 165 – Друзья мои, идите ко мне! – кто-то из глубины зала приветствовал их. Янек помахал в ответ рукой и увлек за собой Двору. – Ой, не надо, – робко сказала Двора, – у этого профессора я работаю концертмейстером, откажись, пожалуйста, он явно тебя с кем-то перепутал. – Ничего не бойся со мной, подруга, он давнишний мой знакомый. Он не пристает к тебе? – Ну что за шутки, я его боюсь, он старенький и такой строгий… откажись! – в её голосе было столько мольбы, что Янеку стало даже смешно. – Держи спинку ровно и вперед! – Янек и не думал отступать. – Дмитрий Алексеевич мой кумир. – О вкусах не спорят, – скривилась Двора. А сказала так только для того, чтоб досадить Янеку, ее стала раздражать его уверенность, даже нахальство. Дирижер вышел из-за стола и крепко пожал Якову руку. Да, его звали Яковом, но для Дворы, родных и близких друзей он был Янеком. Короткое Яша не шло к нему, с его гибкой поэтической натурой и артистизмом, а вот польское имя Ян очень подходило и прилипло, тем более что мама его была родом из Варшавы. – Признаю ваш безупречный вкус, – Дмитрий Алексеевич улыбался открыто, и глаза его лучились искорками озорства. И неясно, чей вкус он одобрял – Дворы или Якова. – Еще раз благодарю за последний концерт, Равель был бесподобен. Мне казалось, что в кульминации душа вырвется наружу и я полечу, – поклонился Яков дирижеру. – Благодарствую, очень рад это слышать, и спасибо за цветы. А что за красавица была с вами? – он сделал приглашающий жест к столу. Усаживая Двору, Яков за ее спиной сделал страшную мину, округлив глаза, и музыкант понял свою оплошность и отреагировал молниеносно: – Ах, простите, вот старый слепой недотепа, я перепутал вас со своим учеником. Это его подружка сидела рядом, – и для правдоподобности извинился еще раз: – простите, мне так неловко. – Он говорил напористо и без остановки: – Закажите бифштекс с яйцом, не пожалеете. Здесь его умеют готовить, ручаюсь, – и смотрел так наивно на Двору, что у той и не возникла мысль о ревности. Да и какие теперь красавицы, Янек стал ее собственностью, она это чувствовала. А он успокоился, что не надо будет объясняться с Дворой. О той девушке он и не вспоминал, их у него было предостаточно на все случаи жизни, и отношения были приятельскими, не более того. Сейчас он был очарован Дворой, ведь надо же, из гадкого утенка превратилась в лебедя, и будто не случай помог им встретиться, а божье провиденье. Яков шел по жизни легко и без заминок, удача всегда была рядом. Всю войну прошел без единой царапины, обладая бесстрашием и просто молодецкой удалью, был любимцем в любом обществе, а тут вдруг испугался. Его крепко схватила страсть – внезапная, дикая, бешеная, – и все сфокусировалось на этом девичьем лице, таком близком, но таинственном. Первый раз в жизни он боялся по-настоящему, он боялся напугать ее и потерять. Прошлое существование казалось далеким, сумбурным, ясным было только одно: это лицо – мое лицо! Жил ли я раньше или только готовился к этому обретению? Яков находился в смятении, но понять это со стороны было невозможно, он имел способность владеть собой. 166 Людмила Артамонова- Луценко Профессор, уловив ситуацию своим чутким сердцем, болтал без умолку. – Мне сейчас на репетицию в филармонию, но по дороге ощутил, что без бифштекса я не человек, – смеясь, он виртуозно орудовал приборами и по-особому смаковал еду, так что рядом с ним аппетит возрастал до нестерпимого голода. Яков, не дожидаясь закусок, взял с тарелки кусок хлеба, посыпал его солью и неторопливо, со вкусом стал жевать. Дмитрий Алексеевич был так добросердечен и прост в общении, без позы величия и значительности, что замечала на занятиях со студентами Двора, однако, как и любой артист, охоч до комплиментов и открыт для восхищений, а Яков не скупился на них. Какое-то время оба не замечали, что Двора в беседе не участвует. Профессор первым заметил, что она заскучала. Присутствие дамы за столом требовало особого внимания к ней, уж об этом преступно забывать. – Что же вы помалкиваете, Двора? На работе вы постоянно со мной спорите. Почему не похвастались, что у вас такой замечательный брат? – Он мне не брат. И когда это я с вами спорила? Вы мне слова вставить в классе не даете, точно я раба бессловесная. Она нахмурилась, ей на самом деле было скучно, и она жалела потраченное впустую время, – два пустослова городят всякую чушь, а я должна делать вид, что мне интересно, тоска... Но Дмитрий Алексеевич не унимался. – Вот как! – воскликнул он. – Но вы очень похожи друг на друга! Это не случайность! Вот и договорился, болтун, совсем из ума выжил. Двора с удивлением посмотрела на Якова, но тот молча жевал хлеб, и она сорвалась: – Я похожа на этого красавчика? Побойтесь бога, вы мне льстите. Профессор, подмигнув Якову, самым строгим и осуждающим голосом произнес: – На вашем месте я бы обиделся. – А я и обиделся, – принял игру тот, – жалко только что сейчас утро, а то бы напился с горя. – Утром тоже неплохо, если есть повод. Вы уж поверьте мне на слово, за моими плечами большой опыт. – Не сомневаюсь, – ответил Яков. – Ах, жаль, что не могу составить вам компанию, – продолжил Дмитрий Алексеевич, – а от вина не откажитесь, уважьте старика. Официант! – позвал он картинно, – по бокалу шампанского от меня молодым людям и счет. Я должен вас покинуть, – улыбнулся он Дворе и добавил для Якова: – от души завидую вашей молодости и жду на концерте. – Непременно будем, – за двоих ответил Яков. – Жаль с вами расставаться, – повторил профессор, – но труба зовет в поход, – он допил из стакана минеральную воду, поднялся и церемонно раскланялся. Молодые люди поднялись из-за стола, и Янек пожал протянутую руку. – Спасибо за шампанское, мы ваши должники, – поклонилась Двора. – Коль так, – ответил Дмитрий Алексеевич, – то не забудьте на свадьбу пригласить. – Обязательно, – ответил Яков, день и для него оказался на редкость удачным. Наконец им принесли холодные закуски. И здесь, и там 167 – За встречу! – поднял тост Янек и с аппетитом набросился на еду, а Двора, слегка коснувшись губами бокала, стесняясь, брала с тарелок самую малость, лишь глазами пожирая нежную ветчину с первой весенней редиской. Настроение у нее совсем упало. Девушкой она была ответственной и честной. Обстоятельства жизни заставляли рассчитывать только на свои силы, и потому она постоянно ограничивала себя во всем и казалась себе уверенной, сильной, независимой. Общение с Янеком нарушило ее понятие о равенстве. В нем она видела только одни преимущества перед собой, и это было мучительно для ее гордой натуры. Двора заставляла себя выдумать причину для расставания, не обидную для Янека. Он ведь не виноват, что я бедная, неустроенная. К чему дерзить? Он хороший, очень хороший, – оправдывала она свое выстраданное отдаление, – он старый уже ( Янеку недавно исполнилось двадцать семь), ему жениться пора ( в этом она была абсолютно права), мне своих трудностей хватает, немного еще посижу, и надо прощаться. Янек не замечал перемены в настроении Дворы, он весь был во власти своей влюбленности. Он любовался девушкой как законченным образом совершенства. – Куда мы пойдем после ресторана? Хочешь в парк? А может, в кино? – спрашивал он Двору, но та на все отрицательно качала головой. – Мне надо купить продукты, чтоб приготовить брату обед, – Двора сказала первое, что пришло на ум. Какие продукты? У неё и денег-то не было, а дома еще оставался суп вчерашний. Защищаясь, она возвращала себя к своей обыденной жизни, в которой еще не было места ресторану и дядьке в желтых ботинках. Янек же и не представлял, что может вот так просто отпустить ее. – Хорошо, мы так и сделаем, я помогу тебе. – Он расплатился с официантом и подал руку Дворе: – Я готов следовать, куда прикажете, моя подруга, – и поцеловал ей руку, но не как принято – тыльную сторону, а повернув кисть, в ладошку. Стало понятно, что легко отделаться от него у Дворы не получится, и она переменила решение, оттягивая момент расставания, – будь что будет! Хватит нагромождать сложности и мучиться комплексами. Научись радоваться приятным случайностям, приказала она себе и, неожиданно для себя, предложила: – Продукты мы купим попозже, а теперь поедем к тебе, – и, чтобы Янек ее правильно понял, добавила: – я сто лет не была в районе своего детства. – Вперед!– обрадованно крикнул Янек и потащил Двору к такси. – Какой же ты транжира, доехали бы на трамвае. Барин, да и только, так и ходить разучишься, – ворчала она. А в Янеке все клокотало внутри от радости и волнения. Было ощущение, что он куда-то опаздывает и надо наверстывать упущенное время. В такси он прижимал ее к себе, словно боясь потерять, и она слышала бешено стучащее его сердце. Родной мой, я не для тебя. Тебе нужна богатая невеста, грустно думалось ей, – что ты льнешь ко мне? Зачем мне все это? Вот и их тихие улочки, хоженые-перехоженные в детстве. После центральных улиц они перенеслись в тихий уголок, утопающий в зелени. Действительно, там, где прежде стоял их дом, умостилась неуклюжая постройка в четыре этажа с вывеской «Гастроном». Развешенное во дворе белье придавало ему некоторую одушевленность. Двора притихла, ушла в свои горькие воспоминания. 168 Людмила Артамонова- Луценко – Вот мы и дома, узнаешь? – Янек помог ей выйти из машины и пошел вперед. – Подожди у калитки, – предупредил он, – я привяжу собаку, она не впускает чужих людей. – Я не чужая, – ответила Двора неприязненно, – а если она этого не поймет, значит глупая, такую собаку и держать не стоит. Янек посмотрел на Двору строго и так же строго крикнул: – Джек, на место! У нас гости! – А Двору попросил: – Иди за мной, это немецкая овчарка, с ней шутки плохи. Огромная, как с испугу показалось Дворе, собака сидела перед дверью, загораживая вход и сдавленно рычала. – На место! – повторил Янек громко, и собака резко поднялась, но не сдвинулась с места. – Кому сказал, на место! – не видя повиновения, свирепел хозяин. – Не ори! – возмутилась Двора. – Еще не хватало, чтоб ты так и мной командовал! Эх, умные эти создания! Джек сразу понял, кто теперь в доме главный. Он свободолюбиво махнул хвостом и не торопясь пошел в глубь сада. – Он принял тебя, – обрадовался Янек, – я за тебя рад, проходи в дом, дверь не заперта. Она помнила, что особняк был большим, но это были впечатления детства. Теперь все как-то поуменьшилось, но все равно чувствовался простор, не то что их с братом жилье. В доме ничего не поменялось, Янеку удалось восстановить довоенный уклад, все было как в прежние времена, а может, она не заметила перемен. Гостиная с тремя высокими окнами казалась громадной. Она занимала большую часть дома, и вход в нее вел с широкой веранды, служившей и столовой и кухней. Вместо печки теперь там стоял агрегат, топящийся дровами и коксом, и устроено было автономное паровое отопление на весь дом. Две небольшие спальни примыкали к гостиной и казались крохотными, так тесно были заставлены мебелью. А в гостиной было свободно. Круглый стол, покрытый тяжелой бордовой бархатной скатертью с золотыми позументами вышивки по углам, стоял посередине. Венские стулья с выгнутыми спинками расположились по углам. Пианино было другое, не то, что до войны. Этот инструмент был благородного цвета ореха, с прикрепленными по бокам подставками для нот и позолоченными подсвечниками. Невысокий трельяж с мутными от старости зеркалами был внушителен, своим возрастом он подчеркивал прочность и преданность в любви хозяина. Это была необычная гостиная, она пропитана была запахом сирени. Аромат ее присутствовал во все времена года, словно весной сирень пропитывала деревянные стены дома и задерживала себя живой до следующего цветения. Гигантские ее кусты окружали дом со всех сторон и зимой, надежно укутанные снегом, защищали от холода стены. У каждого человека свои притязания, для другого и палаццо маловат, а Дворе после своей комнатушки этот дом казался роскошным. Воспоминания пронзили ее, стоило ей подойти к пианино. Не испросив разрешения у Янека, проявив несвойственную смелость, она села к инструменту и не задумываясь стала играть семнадцатую сонату Бетховена. Фортепиано было великолепно, с глубоким звуком во всех регистрах, в меру тугой клавиатурой, не хуже, чем ее рояль. Он тонко откликался на арпеджато в лярго и блистал в стремительном аллегро. Истинные И здесь, и там 169 ценители музыки осудили бы размашистость в манере исполнения, но не смогли бы отрицать цельности в решительной смене образов, единую связующую линию в этих преувеличенных эмоциях. Именно эта необузданность в исполнении заставляла слушателя подчиниться развитию формы. Дворе Бетховен близок был и дорог мужественной страстностью, дерзко позволительной только в музыке и скрываемой в обыденной жизни как нарушающей приличия и нормы. Это Двора уяснила давно и в исполнении разрешала себе без прикрытий заявлять о своей боли, ненависти, страсти, сменяющихся нежной любовью, грустью, сожалением, и быть откровенной, правдивой, открытой – настоящей, из плоти и крови. – Я хочу здесь жить, – очень тихо, скрестив руки на коленях, она сказала склонившись к клавиатуре, дослушивая витающие вокруг нее призвуки. – Живи, – ответил инструмент и скрипнул для правдоподобности отпущенной педалью. – Захочешь играть, приходи в любое врем, я уже убедился, что Джек тебя пропустит в дом, – предложил Янек. – Я хочу здесь жить, – упрямо, но уже громче повторила Двора. – Ты что-то сказала? Я не расслышал, прости, – Янек подошел сзади, но не посмел дотронуться до Дворы, она стала для него недоступной после такого яркого исполнения, неземной. – Я хочу здесь жить, – жестким отчаянным голосом почти выдавила из себя Двора, не оборачиваясь. Янек был потрясен. Он замер не от замешательства и не от неожиданности такого заявления Дворы, а от странности понятого его страстного желания, чтоб это произошло. Только он не сумел сказать это так же решительно, она опередила его. А сейчас Двора хотела умереть от высказанного желания. В этот момент она ненавидела себя, Янека, свою проклятущую жизнь, но, в непонятном для себя исступлении, твердила беззвучно: это мой дом! мой! Руки судорожно вцепились в колени. Внутри все застыло, не позволяя повернуться и перевести свои слова в шутку. Секундное замешательство Янека показалось ей вечностью. – Я рад, оставайся и живи, – он дотронулся до ее плеча, понимая напряжение момента, желая выразить свою благодарность за ее порыв. Но его будто пронзило током от ее крика, и он отдернул руку. – Не прикасайся, не смей! Что ты себе позволяешь!? – Двора вскочила со стула разъяренной. – Что значит оставайся? Я кто, по-твоему? Приживалка, распущенная, сумасшедшая? – и, обхватив голову руками, неожиданно для себя заплакала и уже не сердилась, что Янек ее обнял и успокаивал простыми словами: – Не плачь, я не хотел тебя обидеть, глупенькая. Я не понял тебя, я неумный человек. Успокойся, и пойдем пить чай, а потом я провожу тебя домой, и все будет ладненько. – Домой, домой, – сквозь слезы бубнила Двора, – я не хочу домой, я хочу остаться тут. – Делай что хочешь, – Янек легонько шлепнул ее и отстранил, внимательно рассматривая каждую черточку ее лица: почему и в слезах она такая красивая? И сам себе ответил: я люблю ее больше жизни. Эти перепады в настроении Дворы не укладывались в его простое, с логичными поступками существование, он не по- 170 Людмила Артамонова- Луценко нимал ее, как большинство мужчин не понимают женщин, но верно знал, что все, что произошло сейчас, – это шанс быть ему с ней вместе, рядом, всегда. – Давай поженимся, и дом станет нашим общим, – без надежды на успех предложил он Дворе. Ему нужна была только она, и он понимал это теперь так осознанно, как будто готовился к этому целую жизнь. – Хорошо, но только сегодня или никогда, – Двора ответила со спокойной уверенностью, вытирая слезы. Она шла напролом, подчиняясь потоку внезапных ощущений. – Пусть так и будет, – Яков видел эту решительность в Дворе и не понимал, почему в ее глазах откровенно читалась ненависть к нему и решимость висельника. Ну и пусть, отчаянно подумал он, значит, судьба моя быть нелюбимым. А вслух сказал голосом спокойным: – Перестань выкаблучиваться, утри сопли и ничего со мной не бойся. И позже он всегда становился хладнокровным аналитиком, принимая на себя ответственность за семью в кризисных ситуациях. Обоим стало легко и просто, словно жениться и замуж выйти для них, как чаю попить. – Сторожи дом, мы скоро будем, я тебе что-нибудь принесу, – сказала Двора Джеку на прощание. Собака не подходила к ней близко, понимая, что Двора еще не совсем своя. Выйдя за калитку, встретили соседку, и Яков, не удержавшись, представил Двору как свою жену. – Что-то свадьбу я пропустила, – пропела та и, подозрительно осматривая девушку, добавила: – наследника-то скоро ждать? Без стеснения заходите, если в чем нужда будет. Помогу чем могу. Пара вы красивая, будьте счастливы. – Старая карга, – прошипела Двора сквозь зубы, отойдя от совсем не старой женщины на несколько шагов, – а ты говорил – живи. Соседки твои меня живьем бы съели, наверняка все дочек своих сватали. Как же, жених ты хоть куда. – Что, вот так и будем ссориться всегда по пустякам? – Якову непонятно было ее раздражение. – Ну, допустила соседка бестактность, так не со зла ведь, а ты не сердись, прости ее. – Мы ссоримся? – Двора даже приостановилась от искреннего удивления. – Ты и представить себе не можешь, как я могу сердиться и ссориться, – и рассмеялась, потому что Яков был невозмутим, так что все свои эмоции она решила приберечь для музыки. Такого ничем не проймешь, подумала она с уважением. Янек нравился ей своими выдержкой и спокойствием. Чем ближе было к ее дому, тем более строгой и задумчивой становилась Двора, опасаясь объяснений с братом. В себе она не сомневалась, но боялась, что Гриша, не разобравшись, все испортит. Ничего не придумав путного, она с порога выпалила: – Я вышла замуж, познакомься – это Янек. – Что ж знакомиться, он с детства меня знает, здравствуй, Григорий, как поживаешь? – мягко произнес Янек. Гриша, оторвавшись от чертежной доски, равнодушно произнес: – Привет, – а сестре в таком же бесстрастном тоне: – покажи паспорт. И здесь, и там 171 – Как же я тебе его покажу, когда он дома, я за ним и пришла, – она догадалась, что брат имеет в виду штамп о регистрации брака. Двора отвечала резко, явно оправдываясь, доставая старый портфель с документами, а Яков, не дождавшись приглашения, сел на табурет. – Обидишь сестру – убью, – сквозь зубы выдавил Гриша, не переставая чертить. – Из дома уйдешь после регистрации. Поняла? – равнодушно бросил он Дворе. Но волнение выдавала постукивающая нога. – Перестань стучать! – прикрикнула на Гришу Двора. – Трудно понять, что у Янека отдельный дом и фортепьяно? У тебя ничего не изменится, я не бросаю тебя, тебе свободнее будет без меня, – она понимала, что объясняет неубедительно, и еще больше злилась. – Мне и сейчас не тесно, – выдавил из себя Гриша и вдруг заорал: – Я тебя не понимаю! Ты не любишь его! Откуда он свалился на нас, чертов красавчик! – он задыхался от волнения. – Я возьму работу на дом и буду чертить по ночам, тебе станет легче! Мы справимся! Не уходи! – Он хорошо знал сестру, у той все всегда продумано до мелочей, она до противного расчетлива. Почему такая спешка? Что происходит с ней? – Не ори! Зачем ты все это говоришь при Якове? Это только наше с тобой! Я обещала маме быть всегда с тобой рядом, но сейчас так будет лучше! – Вот именно, – вмешался в разговор Янек, – вам лучше быть вместе. Забираем Гришу с собой. Места всем хватит. – Не командуй, командир! Помолчи! Тебя никто не спрашивает, мы сами разберемся, – резко осекла его Двора. – Тебе штамп в паспорте нужен?! – она уже и не смотрела на Гришу. – Сейчас принесу его тебе. – Не взглянув и на Якова, она широко распахнула дверь и вышла, не закрыв ее за собой. – Напрасно ты так, – только и сказал Янек Грише, поднялся и вышел вслед за Дворой, тихо прикрыв дверь. А она, совсем уж на нее непохоже, стала извиняться за брата: – Я Гришу знаю, надо делать, что он говорит, – и с досадой произнесла избитую истину: – если б он был таким умным, как упрямым. Побежали! Но Яков стоял истуканом, все в нем перевернулось после этой сцены. Крики, угрозы, обвинения пригасили еще не окрепший огонек страсти. – Ты меня не любишь. И сейчас я понял, как это важно для меня. Я не знаю, как поступить, как будет правильно? – Любишь, не любишь... Ты не лучше Гриши. Не морочь мне голову, солнце мое, – она властно взяла Якова под руку и буквально силой втащила в бюро регистрации брака. Такое неоднократно случалось в ее жизни. Неожиданно возникала идея, требующая моментальной реализации, и ждать она не могла. Она ясно чувствовала конечный результат и стремилась к финишу, подчиняя окружение своей несокрушимой волей и решительностью. Это был смерч, сметающий все на своем пути, и Яков попал, не понимая, в эту воронку. Но что удивительнее всего, она никогда не допускала ошибок и всегда оказывалась правой, даже сама не в состоянии объяснить этот факт. Может, ее подсознание выталкивало проделанную во сне работу, а скорее кто-то руководил ею свыше. И она это чувствовала, ее ангел-храни- 172 Людмила Артамонова- Луценко тель был за ее плечами. Но многим понять ее было невозможно, как невозможно было уяснить, отчего все подчинялись безоговорочно и тотчас. По дороге домой они говорили ни о чем, так – общие фразы, но Двора попутно старалась разобраться: откуда взялся этот порыв, почему поставила условие – сегодня или никогда? Она оценивала это как полное безумие и все же совершала это. А Лялек? Почему она только сейчас о нем вспомнила? Она что, не любит его? Я – предатель? – Она боялась всколыхнуть уснувшую любовь и бессознательно твердила: бедный Лялек, бедный друг, – сознательно наталкивая себя на разрыв с Яковом. – Это сказка! Это все неправда! – выкрикнула она невпопад разговору и, резко остановившись, покачнулась. – Что с тобой? Тебе плохо? – Янек с беспокойством ловил ее взгляд, блуждающий и растерянный. Он уже смирился с участью нелюбимого и тревожился лишь о Дворе. – Не обращай внимания. Мне действительно плохо, но надо поторопиться, – ответила она. – Бедная моя, – произнес Янек, – не волнуйся. Мы успеем всюду, куда ты только пожелаешь, – в глазах его стояло сострадание. Двора отчетливо увидела все со стороны и вернулась к себе настоящей. – Просто жуть! – воскликнула она. – Пошлейшая мелодрама, без признаков благородного тона! Охи да вздохи! Ненавижу! – и солнечно засветилась, не обращая внимания на прохожих, повисла у него на шее. – Я люблю тебя, красавчик, но еще не привыкла, что ты мой, поцелуй меня. – Сплошное ребячество, – ворчал Янек, – ты можешь быть серьезной? Зачем я тебе? – Я потом тебе объясню. Мы будем жить долго и счастливо, как в сказке, я пустого не говорю. Поцелуй, а то я не отстану и мы всюду опоздаем, а ты говорил, что мы успеем. Он отцепил ее руки с шеи и, держа в своих крепко-крепко, поцеловал ее, нежно прикасаясь к губам, но с опаской. Ему не верилось, что все это серьезно. Он так и не поверил до конца своему счастью оттого, что в ней соединились особенности фантастические, и надо было прожить с нею долгую жизнь, чтоб постичь ее полностью. Почему Дворе всю жизнь приходилось поступаться своими чувствами и желаниями, а действовать только во благо других? Но при этом эти другие, в кого она вкладывала душу, были убеждены, что только каприз руководит ею? С ней было нелегко и непросто, но надежно. А ей всегда не хватало понимания, что приносило лишние огорчения. Возвращение в дом было суматошным и сумбурным. Яков неловко молчал, а Двора, показав Грише паспорт с регистрацией брака, бросила в сумку необходимые для работы ноты. Брат лежал на ее кровати поверх покрывала, уставившись в потолок, и был безучастен. Двора заметила его покрасневшие глаза – плакал, бедный, – и ей стало так нехорошо, и захотелось остаться с братом, она чувствовала себя виноватой и перед Гришей, и перед Янеком. – Завтра приду, – она склонилась над Гришей и, незаметно для Янека подсовывая деньги под подушку, тихо сказала: – не сердись, в магазин сам сходи. И здесь, и там 173 Было неловко, что оставила брата без ужина, суп кончился, а больше ничего в доме не было. Якова тоже нечем было угостить, про себя она и не вспоминала. Жили они с братом более чем скромно. Денег никогда не хватало, и экономить приходилось на еде, потому запасов продуктов в доме не держала, чтоб не было соблазна. – Приходи к нам как к себе домой, – сказал на прощание Яков, но Гриша не ответил. Дворе было неловко за молчаливый ультиматум брата. Возвращались они в дом Якова не разговаривая, держась за руки, как дети. Джек лежал у двери и не залаял, когда они подошли к калитке. Двора входила первой и, не побоявшись, обхватила голову собаки, тихо сказала ему на ухо: – Прости, я ничего тебе не принесла, входи в дом. Но Джек, встав на ноги, не двинулся с места, а, подняв морду, смотрел на Якова вопросительно, как человек. – Входи, Двора разрешила, – Яков позволил собаке то, что ей было запрещено до этого. – Я держу ее в строгости, – пояснил он Дворе, – и в дом ей не позволял входить. – Я не знала, прости, – она была измучена, и близок ей сейчас был только Джек. Люди ее не понимали, ей было обидно, не хотелось никого видеть и не слышать. – Хочешь, я приготовлю на ужин яичницу? – Яков не знал, как улучшить положение. – Нет, – сказала Двора, – я хочу только спать, – она устало опустилась на стул, а Джек забрался под стол и лег замерев. – Тогда будем пить чай, – и Яков стал быстро накрывать на стол. Двору не обрадовали тугие бутоны тюльпанов в вазе, – когда он успел их срезать? – только отметила она равнодушным взглядом. Но, попробовав из розетки клубничное варенье, она оживилась, а свежие сайки, намазанные сливочным маслом, вернули ее к жизни. Такая еда была для нее редким лакомством. В наследство от родителей не досталось ничего, все пропало в войну, а от мамы она научилась бережливости и соблюдению привитых правил, среди которых «лопни, но держи фасон» было главным. А второе – никогда и никому нельзя показывать своей бедности, словно это непристойность. Взвешенность и рассудительность были маме опорой в действиях, плюс строжайшая экономия во всем. Одежда носилась по многу лет и обновлялась лишь в деталях – другого цвета и размера пуговицы, новый кружевной воротничок, поясок уже или шире и прочие переделки. Она по многу раз перешивала старые вещи, и Двора с Григорием всегда были аккуратно одеты. Их желания маму не интересовали, чтоб не было поводов к лишним огорчениям из-за отказа. Дети верили, что по-другому ну никак нельзя, зная только, что небольшое послабление можно заслужить примерным поведением и успешной учебой. И они старались. Без мамы главной в семье стала Двора, и стиль жизни остался прежним. Режим экономии стоял на первом месте, зато они могли себе позволить все, что для них с Гришей было важным: оперный театр и филармонию, кино и экскурсии, даже поездки к морю на пару недель во время отпуска. И все это обеспечивала работа Дворы в нескольких местах. – Деньги в шкатулке на пианино, – показал Янек Дворе на инкрустированный ларчик, – тебе нужны будут завтра деньги? Двора посмотрела на него недоуменно: 174 Людмила Артамонова- Луценко – Деньги всегда нужны, как же без денег, разве не так? – ответила она монотонно. – Не так, – ответил Янек, но не стал объяснять почему. – Я хочу спать, где мне лечь? – спросила она как гостья. – Придется со мной, – Яков передернулся, – где же еще? – Комнат много, не тесно, – заметила Двора. Потом, по прошествии времени, ужасалась: вот дубина я была! Вышла замуж и спрашиваю, где мне спать. Идиотка! – У меня только одно теплое одеяло, – таким же идиотом в этой непростой ситуации оказался и Янек, – а я привык спать с открытым окном. – А я привыкла перед сном читать в постели, – можно сказать, грубо ответила она, но поправилась: – хорошо, как скажешь, ведь ты хозяин. Что придется спать вместе, Двора и не думала до этого… Дура я набитая, что уж тут мудрить, это теперь моя обязанность, – а самой мучительно хотелось спать, комната буквально расплывалась перед глазами. Янек, взяв за руку, отвел ее в спальню: – Ложись, я потом, только уберу посуду со стола. Заснула Двора моментально, прижавшись вплотную к стене, укрывшись стареньким пледом, а теплое одеяло лежало отдельно рядом. Яков присел на край постели, укрыл ее одеялом и почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Его Двора была рядом, и больше ему ничего не надо. Бедная, бедная моя девочка, ты не пожалеешь ни о чем. Я буду жить для тебя, моя хорошая, моя раскрасавица. Он и потом всегда ждал, чтоб она уснула первой. Именно в этот момент он ощущал всю полноту своего приобретения. По натуре он был хозяином жизни, собственником и завоевателем, мужественным и добрым. Двора просыпалась всегда очень рано и, как она утверждала, регулировала в течение получаса время до настоящего вставания. Она сладко засыпала на пять минут и пробуждалась, проверяя время по часам, что не опаздывает, и опять проваливалась в сон. Это были самые приятные пятиминутки отдыха. Она видела во сне удивительные картины и, поднимаясь, еще какое-то время находилась в утренней сказке. Чаще всего она видела себя на вымощенной брусчаткой небольшой площади голландского городка. Погода всегда стояла солнечная, и окружающие площадь дома были из королевства Андерсена, и люди в старинной одежде двигались и разговаривали, как в театре. Она любила смотреть на это повторяющееся действие, и ничто не казалось странным, и почему она все время в Голландии, а не в Италии или другой какой-то стране, – об этом она даже не задумывалась. Сколько она себя помнила, она всегда регулировала утреннее пробуждение и никогда не вставала сразу, и сердилась, если кто-то нарушал ее цикл утренних сновидений. День был разбит, если ей не удавалось досмотреть свои фантазии до конца в ранний час наступающего дня. Но сегодня откуда-то слышались слова: сиреневый туман, сиреневый туман, – и она не знала откуда. Но запах сирени окутал ее всю, и она наслаждалась им в своей последней пятиминутке. Окончательно проснувшись и открыв глаза, она увидела себя покрытой поверх одеяла охапками сирени. Двора приподнялась на подушке и, согнувшись вперед, вытянула руки поверх цветов, склонив голову, она уткнулась в это нежнейшее облако различных сиреневых оттенков. И здесь, и там 175 – Все будет хорошо, не загоняй себя в страхи, – скомандовала она себе, боясь ослабить натянутую нуждой струну дисциплины и впасть в сказку реального пробуждения. Что жизнь – это борьба в стоицизме, было придумано ею, как охранная грамота в своей твердости, и на другое она и не смела надеяться. Но, поднявшись с постели, она не удержалась и, прижав охапку сирени к груди, заглянула в зеркало. – Какая же ты красавица, – это сказала она про себя в свои сияющие глаза, а вслух эти слова прозвучали от Якова, выглянувшего из второй спальни. – Сегодня я куплю второе одеяло, а спать тебе удобнее здесь. В комоде уместятся твои вещи, – он старательно отводил взгляд от босой и в ночной сорочке Дворы и был так потерян в своем волнении, что Дворе стало жалко его. – Тебе бы все деньги тратить без толку, – она смотрела на него строго, – не поверю, что тебе было тесно со мной спать. Я ведь такая тоненькая. И что вчера было? Я сразу уснула? – Да. – А почему ты меня не разбудил? Разлюбил? – Мне жалко тебя стало, ты волновалась целый день и была такой уставшей. – Значит, ты меня не любишь, – она говорила, как будто постигая и анализируя новый для себя предмет, – ты не любишь меня пока, ты не привык ко мне, и я дурадурой, но сегодня будет все как надо... – она опустила глаза. – А как надо? – Яков чего-то не понимал, как будто происходила деловая сделка. Двора взглянула на него лучистыми глазами, все еще не опуская цветы от груди и не стесняясь своего вида, спокойно продолжила: – Как надо между супругами, я точно не знаю как, но у тебя должен быть опыт, и я не ревную, – и она задумалась, отведя взгляд. Как все в ней рассудительно и какой здравый смысл в решении такого сложного вопроса, подумал он с облегчением. Он был рад. Ее целомудренность была на грани умственной отсталости, и он не хотел ее пугать грубым натиском, но и сдерживать себя был не в состоянии. Цветы из рук ее он бросил на стол, притянув к себе и обхватив руками, припал к ложбинке между грудями со всей страстью. Ей от этого поцелуя было только больно, но она думала, что так и должно было быть, и терпела. Терпела его жалящие поцелуи по всему телу и думала: скорее бы все это закончилось, я не успею собраться на работу, и будет ли завтрак, – а сама, помня кадры из кино, ахала и вздыхала, и выламывалась станом, и успевала посмотреть в зеркало, и сейчас Янек ей не нравился, такой дикий взгляд, дышит с хрипом, тискает ее, ну точно будут синяки, и, улучив момент, она приказала: – Все, все, все! Потом, потом! Не сейчас! – И вывернулась из его рук, а он, обиженный и непонимающий, смотрел на Двору осуждающе. – Все, все! Не все сразу, – отодвигалась в глубь спальни Двора, – вечером, вечером, все должно быть подготовлено и красиво, – а самой было просто страшно, что будет дальше? Однако, успокоившись, Яков выразил желание отметить это событие – должен быть праздник, не свадьба, так праздник. Мы кто? Последние люди? Двора милостиво разрешила вечером пригласить друзей. Романтик, черт его побери, осудила она его и так клеймила его в недовольстве всю жизнь, получая 176 Людмила Артамонова- Луценко в подарок события, нафантазированные им поэтично и щедро, с переизбытком чувства, расточительностью и непрактичностью. А Яков, напротив, был вполне практичным человеком. Двора стала для него бесценностью, и он охранял ее, вкладывая в чувство все понимание безграничности своего счастья. Он любил ее всякую: строгую, резкую, веселую, иногда огорченную, скуповатую, менторски навязчивую. Это были дополнительные черточки к ее привлекательности, талантливости и непостижимой прелести. Он понимал, что только за инструментом Двора истинная. Он берег ее руки, ее сон, стремился создать комфортные условия для своей волшебной мелодии, охраняя и балуя. И Двора стала капризной, как оранжерейный цветок, но в несокрушимости воли руль семьи держала крепко, и Яков придумал определение для их сложившихся отношений. Двора – мысль, а я только осуществитель ее идей, со смехом он признавался друзьям, для которых явным было его порабощение женой. Но это все попозже, а сегодня за завтраком он спросил Двору: – Что тебе подарить в день свадьбы? – Ты уже наградил меня постелью из цветов. Чего же мне еще желать? – ответила она абсолютно искренне и в то же время оберегая его от ненужных трат. – Нет, я хочу сделать подарок памятным, но чтоб он был тебе по душе, – он смотрел на нее ласково, но она уже уяснила себе, что в своих желаниях он непреклонен. – Ах, так? – разозлилась Двора на его настойчивость. – Тогда получи задачку для своего упорства! Она прищурила глаза, растянула губы в ядовитой усмешке и проговорила сладким голосом, не отводя от него взгляда: – Если ты так настаиваешь... то я признаюсь в своем желании. Яков почувствовал опасность в ее интонации, но не испугался, что уж может эта пигалица придумать, чтоб он не смог сделать! – Говори, я хочу знать твое желание, и я его выполню. – Отлично! – она секунду помедлила, а потом на одном дыхании выпалила: – Желала бы я шубу из колонка, как у Татьяны Коломийцевой, – и добавила, сама не зная зачем, но упаднически: – ты такую мне не купишь, она стоит безумные деньги. Слова ее не произвели на него страшного впечатления, он только уточнил, улыбаясь: – А кто эта Татьяна? – Ты что? Не знаешь дирижера оперного театра? Срам один! С кем мне придется жить под одной крышей? – ей стало легко, казалось, что она перехитрила Янека. Но не тут-то было. – Ах, дирижер! Как же, как же, теперь вспомнил. В «Лебедином озере» за пультом была она, а я, пока программку не прочитал, думал, что это мужчина, – он наблюдал за Дворой и видел, какая она прелестно наивная, все принимает всерьез, – милый ты мой ребенок, чудо мое ненаглядное. А Двора не на шутку распалилась: – Мужлан ты неотесанный и ничего не понимаешь в женском очаровании! В ней особенная красота, истинная, а не накрашенная и расфуфыренная. В ней все вдохновенно! И здесь, и там 177 Двора издевалась над Яковом, имея единственную надежду сбить его с толку. С какой стати тратить деньги на всякую ерунду, когда ей очень хотелось пройтись, как Коломийцева, в расстегнутом манто, держа в руке длинные лайковые перчатки, и видеть себя неотразимой в восхищенных взглядах прохожих. Несомненно, Татьяна Коломийцева потрясала ее как музыканта, способного оценить самоотверженность и уникальность этого дарования, но стиль этой женщины в жизни восхищал не менее. Да она и помыслить не могла поставить себя вровень с нею, оттого и свою мечту высказала Янеку как что-то из ряда вон выходящее, неосуществимое никогда, унижая и его, и себя, а скорее, ставя на земное место, далекое от Олимпа, где обитают боги, среди которых Татьяна Коломийцева, несомненно, своя. Яков поднялся из-за стола, и она предположила, что обидела его. – Ты куда? А он на ходу заметил: – Ты еще маленькая в такой шубе ходить, тебя украдут ненароком, вот примерь, – он уже возвращался к ней и смущенно попросил: – примерь, я вез это маме, но уже было поздно, до зимы она не дожила. Отказать ему Двора не могла и накинула на себя легкую шубку из котика. Потом носила ее долго-долго, это блестящее черное чудо, порыжевшее на плечах с годами. Что тут скажешь? Жизнь превращалась в сказку, а у Дворы появились капризные нотки принцессы: – Дома я буду не раньше семи, готовить я не умею, а утром мне рано вставать на работу, так что не затевай пьянку, чая с тортом будет вполне достаточно для твоей импровизации праздника. – Хорошо, – ответил Янек, – а шуба тебе нравится? – Что ты спрашиваешь? – она стала естественной и, не снимая шубы, села ему на колени. Он обнял ее и зарылся лицом в мех, но и через него вдыхал сладостный запах ее кожи. – Ты только моя, – голос его стал сдавленным, – я люблю тебя, – и, подняв к ней лицо, улыбаясь произнес: – но раздетая ты лучше. Двора от смущения покраснела: – Все, все, все! Не приставай, – и, вскочив с его колен, закружилась перед ним в радости, что победила. – Поторопись, сейчас прибудет машина, я тебя отвезу и вечером заберу от консерватории, – говорил он, второпях повязывая галстук перед зеркалом. – Что за машина? – удивилась Двора. – И никуда я не поеду, мне на работу пора. – Вот и подброшу тебя, я не опаздываю. – Что за машина? – повторила вопрос Двора. – Ты, может, министр? – Почти, – ответил Янек, – а теперь быстро к столу. Сегодня на завтрак только бутерброды с сыром и чай, мы ведь вчера ничего с тобой не купили, есть еще печенье и халва, так что не привередничай, пожалуйста. Двора не сказала ему, что это сказочный завтрак, о котором она даже и не мечтала. – Я согласна на что угодно, лишь бы не готовить. 178 Людмила Артамонова- Луценко – Ты и не будешь этим заниматься, пока я жив, твои ручки не для этого созданы. Ей приятно было это слышать, но верилось с трудом. В подтверждение сказанному Янек ловко собрал посуду со стола и, пока она прихорашивалась перед зеркалом, помыл ее и поставил на место. – Пойдем, – позвала она невозмутимо, – я уже готова. А сама думала, как сказать Янеку, что ей не в консерваторию, а в детский садик, где она подрабатывала музыкальным работником, и это в другом конце города. Но не все же докладывать, решила она, в свое время узнает. – Двора, возьми с собой денег, может, тебе понадобится что-нибудь купить. – Нет уж, покупками тоже тебе удобнее заниматься, а у меня времени в обрез, – отказалась она, не желая пользоваться чужим. Ей еще было непривычно думать, что все у них стало общим. – Нет, – возразил он, – я не хочу связывать себя такими обязанностями, готов только сумки с покупками носить, и этим мы займемся в твой выходной день. – Мы не опоздаем? Я слышала, что машина подъехала. – Вперед! – скомандовал Янек, так всегда он говорил подчиненным солдатам на войне, и привычка осталась и в мирной жизни. Его внутренняя энергия захватывала порывом обязательности и предполагала немедленное исполнение приказа. – Я готова, мой командир! – весело ответила Двора, но, подойдя к машине, поцеловала его в щеку и сказала, что по утрам она ходит пешком. – Это у меня вместо зарядки. До вечера! – и, довольная своей хитростью, улизнула, выпрямив спинку и подняв голову. Она представляла, что Янек смотрит ей вслед, и хотелось ему нравиться. Музыкальные занятия с детьми были необременительны, но дополнительный заработок приносили, да к тому же, зная что она содержит брата-студента и они сироты, сотрудники поили ее после занятий чаем и приносили немного каши. Особенно она любила манную. С ума сойти можно! Ведь теперь я замужем и бесплатно завтракать в детском саду просто неприлично, подумала она, пройдя уже половину пути, и засомневалась: а стоит ли вообще ходить на работу? Может, стоит стать иждивенкой? Этого статуса она не стеснялась, иждивенкой числилась их мама, никогда не работавшая. Отец содержал всю семью, он был, что называется, кормильцем. Но положение мамы как иждивенки было более чем сомнительным. Весь дом держался на ней. В домашних хлопотах у нее свободной минутки не было. И она в семье была главной, а не добытчик папа. Какую должность занимает Яков, она не выяснила, но явно не совсем маленькую. И, с одной стороны, это радовало и успокаивало, а с другой – было стыдно, словно вышла замуж по расчету. Я не виновата в его благополучии, мне это безразлично, конечно, кривила душой она. Но быстрая ходьба уравновесила ее противоречивые размышления, и она отбросила все сомнения в сторону. Надо жить, и жить хорошо не возбраняется никому, пришла она к логическому заключению. Поработаю еще, пока все не прояснится полностью. И, со способностью к практическим решениям, с радостью подумала, что сможет к Новому году купить Грише костюм, не докладывая Янеку о своем побочном заработке. И здесь, и там 179 Из детского садика она трамваем доехала до консерватории, где отбивалась от назойливых вопросов о молодом человеке, что вчера носил ее на руках на всеобщем обозрении, и, рассердившись от такого внимания, она брякнула: – Я замуж вышла. Муж это мой! – чем только подогрела сенсацию. Теперь все требовали подробностей: что да как, когда будет отмечаться такое событие и была ли регистрация брака и свадьба, – и упрекали ее в скрытности. Это же нечестно, твердили все хором, мы должны это отметить, и обещали все принести с собой. – Так, приносить ничего не обязательно. Вот вам адрес, и приходите к семи часам, – пригласила Двора, не устояв перед их натиском, – но я ни за что не отвечаю, вы сами напросились, – и поспешила к Грише приготовить что-нибудь из еды. По дороге к нему ее осенила мысль, что раз торжество состоится, то как же обойтись без брата, самого родного человека? И вкусненького съест, и за сестру порадуется, и повеселится. Не застав Гришу дома, она написала ему записку с приглашением: «Братик, я тебя очень люблю. Не будь олухом, приходи, без тебя мне все будет не в радость. Целую, твоя непутевая сестра», – и приложила к записке немного денег. Балую я его, с удовольствием подумала она. Из яиц с мукой испекла ему пару сытных омлетов на случай, если он окажется бессердечным и не придет к ним, все же веря, что он не посмеет ослушаться ее. Потом она быстро собрала лучшее из своей одежды и сложила в чемодан, завернула в салфетку серебряные чайные ложечки, что берегла мама на черный день, но из-за нот и книг, чемодан стал неподъемно тяжелым. Пока делала легкую уборку в комнате, она решила попросить Гришу или Янека перевезти все это в другой раз. Себе же в сумку переложила ложки да старенький томик Оскара Уайльда в качестве свадебного подарка Янеку. Пусть только не сумеет оценить мой дар по достоинству! – заранее оберегая себя от огорчения, думала она. Двора только не могла решить, как Янек отнесется к тому, что приглашены ею друзья. Не моя забота, сам желал праздника, пусть и выкручивается как знает, беспечно подумала она. Это соображение не совсем ее успокаивало, и она заторопилась в свой новый, но уже настоящий дом в надежде найти правильное решение. И почти у дома вспомнила о Джеке, – так не годится, за признательность надо расплачиваться. Она завернула в магазин купить ему колбаски, но, не утерпев до дома, откусила небольшой кусочек, вроде бы для пробы. Сама же была голодна и не признавалась себе в этом, было в ее заботах не до того, – не волнуйся, делай все, как мама делала, и не ошибешься, успокаивала она себя. (Окончание следует) ПублицистикА Светлана КРЯЖЕВА ОТ АУСТЕРЛИЦА ДО БОРОДИНО (К 200-летию Отечественной войны 1812 года) Второго августа 1802 года Наполеон Бонапарт был объявлен пожизненным консулом Франции, а шестого мая 1804 года бывший генерал Республики принимает титул Императора. В это время Российская императорская семья путём установления родственных связей укрепляет отношения с германскими княжествами и активно набирает политический вес в Европе. В то время как Российский двор мирно танцует на балах, Наполеон не дремлет и сжимает железные тиски своих армий, приближаясь к западным границам северной державы. Одним из серьёзных мотивов нацеливания на Россию, безусловно, является непрекращающаяся борьба у трона – свержение с престола Павла I, который, надо отдать ему должное, серьёзно занимался усилением армии. Молодой император Александр I, не успев ещё выработать в должной степени ни царской воли, ни решительности, продолжает гореть желанием исполнить мечты юности и дать самостоятельность Польше, в чём уверяет своих польских друзей. Тем временем Наполеон разбивает антифранцузскую союзную армию, в составе которой и русские войска, под Аустерлицем и 27 октября 1806 года победно входит в Берлин. Впервые столкнувшись с жестокой реальностью беспощадной борьбы молодой российский император, в расстроенных чувствах покинувший поле боя, вынужден заключить перемирие. Тем самым он сдает узурпатору родственные германские княжества. В ноябре 1806 года кавалерия маршала Мюрата входит в подвластную России Варшаву. Главнокомандующий русской армией Бенигсен спешит развернуть войска на территории Восточной Пруссии, теряя при этом 25 тысяч солдат и офицеров. Наполеон устремляется к Неману. От Аустерлица до Бородино 181 Александр I срочно является в Тильзит на переговоры, где заключает с Наполеоном мир, за счёт сдачи дружественной Пруссии получает в виде компенсации земли Молдовы и Валахии. Позорный для России Тильзитский мирный договор подписывается 25 июня. Александр I идёт на соглашение с Наполеоном и подписывает «карательный трактат» о потере Пруссией больше половины земель. Волна негодования распространяется по Европе, и, достигая России, грозит молодому императору недовольством двора, правительства и гвардии – «новым 11 марта», днём свержения предыдущего императора. Во главе заговора становится его любимая сестра Екатерина (как Екатерина III). Она соединяет свою судьбу с любимцем гвардии, князем Багратионом, надеясь занять российский престол, обе императрицы, мать и жена Александра поддерживают мятежницу. Император Александр вовремя предотвращает заговор и разбирается в домашних распрях. Багратиона отсылает в глубь армии, не дав ему развода с его фиктивной женой, проходящей службу при австрийском дворе, а Екатерину срочно выдаёт замуж за покладистого и исполнительного придворного принца Ольденбургского. В приданое за сестру император даёт Ярославскую, Новгородскую и Тверскую губернии, определяет Екатерину в Тверь, где поручает ей заняться «эпистолярной историей», прослушиванием сочинения Карамзина на предмет составления им Истории Государства Российского. Туда же он отправляет в опалу и жену с матерью. «Морально убитый» попыткой заговора, государь полон разочарования в жизни. Он, как и его брат Константин, заводит гражданскую жену, придворную даму Нарышкину (польскую княжну), а также внебрачных детей. Россию ждут испытания, на её небе знамением появляется комета, предвещая несчастья. Поэт и офицер Денис Давыдов в это время пишет: «Тысяча восемьсот двенадцатый год стоял среди нас, как поднятый окровавленный штык». Между тем укрепление западных границ Российской империи ведётся крайне плохо. «Образцом невежества» впоследствии назовут эти фортификации занявшие их французские офицеры. Армией командует Барклай де Толли. Народ, видя в его действиях несобранность и растерянность, метко даёт ему прозвище «Болтай да и только». Наполеоновская армия достигает 600 тысяч человек, и 12 июня 1812 года в районе г. Ковно, наконец, переходит границу с Россией. Царь собирает Совет лишь 29 июня, когда войска неприятеля находятся уже под Полоцком. Все части российских войск должны были соединиться недалеко от Смоленска, чтобы дать врагу решительный отпор. Для соединения с Барклаем де Толли спешил ранее опальный, отважный и решительный князь Пётр Иванович Багратион, которого народ окрестил «Бог рати он». К сожалению, исправить ничего уже было невозможно, и бой оказался проигран, военноначальники обвиняли в этом друг друга. Главнокомандующим русской армии назначается князь Кутузов-Голенищев, старый, заслуженный и бывалый генерал. Когда он выезжает к войскам, впереди него несётся радостная весть: «Едет Кутузов бить французов!» Первым делом, видя в армии распри, он меняет командиров, отдавая предпочтение закалённым в боях прусским офицерам. 182 Светлана Кряжева Однако французы находятся уже в сорока километрах от Москвы. На подступах к Москве, под Бородино, 26 августа состоялось грандиозное сражение, которое унесло 100 тысяч погибших и раненых, из них 60 тысяч русских! Кутузов отправляет императору в Петербург донесение, что русские выстояли, проявив чудеса храбрости. Император награждает героев. Кутузова производит в фельдмаршалы с выдачей 100 тысяч рублей, жену его, Екатерину Ильиничну, назначает статс-дамой. Ранее опального Багратиона прощает с выдачей 50 тысяч рублей (оказалось посмертно), и даже каждому солдату достаётся по пять рублей! Двор празднует победу, однако 7 сентября Петербург извещается об отступлении русской армии от Москвы, сдаче её Наполеону и сожжении. «Москва, сожженная пожаром, французу отдана!» Растерянность и сумятицу среди придворных вносит это известие, даже сам канцлер Н. П. Румянцев и брат Константин Павлович советуют царю сдаться. Однако уже возмужавший Александр I отвечает им, что пусть он “лучше будет питаться одной картошкой, как простой мужик, но добьётся победы над узурпатором». На императора положительно сказалось влияние князя А. Н. Голицына, оберпрокурора Синода. Царь укрепился в лоне православной церкви. «Пожар Москвы осветил мою душу!» – впоследствии говорил русский император. Русские напрягали свои силы, и вскоре, 6 октября, Бог дал им победу под Тарутино. Французы стали уходить из Москвы, через неделю русские одержали победу под Малоярославцем. Французы, теряя силы, стали отходить по разорённой войной Смоленской дороге, где пришлось им прочувствовать прелести русской зимы – ранние, но суровые морозы. К тому времени начали свои действия партизаны (поручено было возглавить Александру Христофоровичу Бенкендорфу), а наперерез бегущим уже шла армия Чичагова, направляясь к Минску. Однако нельзя утверждать, что у Наполеона не оставалось сил – сражение под Вязьмой длилось целых три дня, что позволило французам спасти, а позже переправить через Березину свою гвардию. По взятии и освобождении от захватчиков Вильно, 8 ноября, император прибыл в город, чтобы чествовать героев: Кутузову был вручён орден Георгия первого класса, до сих пор ещё никому не вручавшийся. Надо сказать, что победа нелегко далась – 58 тыс. человек составляли потери русских! Наконец, 1 января 1813 года русская армия, возглавляемая Кутузовым и Александром I, переходит Неман и устремляется в Европу. Следует отметить, что обеспечением армии питанием, лазаретным инструментом и медицинским уходом занимались сестра императора, энергичная Екатерина, а также её муж, принц Ольденбургский, который постоянно находился в госпиталях, где и умер от тифа. Молодая императрица Елизавета Алексеевна (германская княжна) основала фонд помощи фронту, «Женское Патриотическое общество», куда состоятельные дамы делали свои взносы. Помимо русских офицеров-патриотов, проявивших героизм во время Отечественной войны (Раевский, Коновницын, братья Тучковы, Неверовский и др.), следует отметить не менее многочисленный ряд ряд немецких – Бенигсен, Сиверс, Эммануэль, Бистромы, Левенштерн, принц Евгений Вюртенбергский, Лодор, Рейнгольц, Корн и др. О последующем 1813 годе следует сказать, что это был особо тяжёлый год, и не только для армии, а также для российского императора, который лично прилагал усилия, чтобы отвоевать Пруссию и немецкие княжества, когда-то сданные им От Аустерлица до Бородино 183 врагу на поругание. В феврале с боями был отбит у неприятеля Одер. Радостный прусский король Фридрих-Вильгельм 16 февраля подписывает новый договор с Россией и, с согласия Александра I, главнокомандующим прусскими войсками утверждает М. И. Кутузова. Толпы освобождённых немцев с восторженными криками: «Виват, дедушка Кутузов!» подносят ему лавровый венок. У постели больного Кутузова находятся русский император и король Пруссии, но старые раны и нервное перенапряжение дают себе знать, и 16 апреля русско-прусского главнокомандующего не стало. Император издаёт указ о пожизненной выплате семье фельдмаршала его оклада. Следующий главнокомандующий Пруссии, Витгенштейн, не обладал ни оперативностью действий, ни боевым духом, поэтому практически эту функцию исполнял Александр I. Русско-прусская армия с тяжёлыми кровопролитными боями, длящимися порой по нескольку дней, проходит немецкие земли, не только одерживая победы, но и терпя поражения. Наконец подходит основная армия Барклая де Толли, и победа над Наполеоном становится прочной. В многодневных боях под Кулем было взято в плен 12 тыс. французов и 84 орудия, а также обоз, под Лейпцигом французские потери составили 60 тыс. убитыми и ранеными и 325 орудий. Россия устремляется в Европу до Франкфурта-на-Майне, где был коронован сам Австрийский император. К весне 1814 года бои идут уже под Парижем. Союзников пугает напор русской армии, они уже не против искать мира с Наполеоном. Всё чаще звучат высказывания о «русских варварах». В марте в битве в окрестностях Парижа вблизи деревни Фер-Шампануаз казаки Платова, увлёкшись боем, чуть не прикончили противника полностью, и русский император с криками пофранцузски: «Стойте, проявите милосердие и вежливость!» бросился лично разнимать дерущихся. Однако на освобождённой русскими французской территории продолжали распространяться слухи о «русских варварах». Когда это слышал Александр I, он заявлял, что «у себя дома мы гораздо вежливее». Восстановленный на французском престоле Людовик 18 вёл себя капризно и не переносил присутствия русского императора, даже выбранил лакея за то, что он блюда подавал вначале победителю, а не ему. Александр I с иронией отмечал, что Людовик ведёт себя так, словно это он всем дал свободу. Российский император уже в марте заявил, что Наполеон должен отречься от престола и отбыть на остров Эльбу. Силами русских дипломатов готовилась новая Конституция Франции. По приглашению английского правительства Александр Павлович прибывает в Англию, где в Оксфорде за разработанную им Конституцию Франции, т. е. Хартию, он удостаивается присвоения диплома доктора права. Далее состоялся знаменитый Венский Конгресс, где между балами в течение нескольких лет утверждалась европейская политико-географическая победа. Александр I на конгрессе назван Благословенным, спасшим мир от узурпатора. Русский двор продолжал роднился с немецкими княжествами. И русские принцессы, сёстры императора, вывозили из России деньги и всякого рода ценности, открывая в Европе школы для народа и дома инвалидов. В огромной героической Российской Империи так и продолжало оставаться крепостное право. В армии 184 Светлана Кряжева зрело недовольство, и уже начинали организовывать свои общества будущие декабристы. P. S. В начале двадцатых годов прошлого века, когда моему отцу, ныне живущему, едва исполнилось пять лет, его возили в соседнюю деревню к древнему дедушке по отцовской линии. Этот дед славился тем, что, имея хорошую память, рассказывал сельчанам наизусть «Ревизора». Этот же дед по имени Павел Фёдорович (тёзка моего отца) любил вспоминать ещё и том, как он «бил Наполеона». Это именно он поведал своим потомкам о том, что Барклая де Толли за его первоначальную нерешительность прозвали «Болтай да и только», а любимца армии Багратиона – «Бог рати он». Я думаю, что и всего-то прошло несколько поколений людей между этими судьбоносными героическими эпохами. И мы всё-всё помним! Ещё я благодарна замечательному русскому историку, учёному и писателю Вольдемару Балязину, который сумел с большим энтузиазмом, горячим сердцем и трепетной душой поднять из глубин времени замечательный, очень личностный и в то же время основополагающий материал о незабываемой войне с Наполеоном. ЧасовнЯ Протоиерей Павел БОЯНКОВ Преподобный Сергий Радонежский и его время В 2012 году исполняется 620 лет со времени представления преподобного Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца, 590 лет – обретения его честных мощей, 675 лет – представления его родителей, преподобных схимонаха Кирилла и схимонахини Марии, 675 лет – основания Троице-Сергиевой Лавры. «Отшельник, он спокойно, как все делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Дмитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок». Борис Зайцев Преподобный Сергий, в миру – Варфоломей, родился 3 мая 1314 года (здесь и далее даты по старому стилю) в селе Варницы под Ростовом Великим в благочестивой боярской семье Кирилла и Марии. Господь предизбрал его еще от чрева матери. Об этом рассказывает его Житие, написанное преподобным Епифанием Премудрым, учеником Троицкого игумена. Еще до рождения сына, молясь за литургией, праведная Мария и другие, находящиеся в храме люди слышали троекратное восклицание младенца во чреве: перед чтением Евангелия, во время Херувимской и после возгласа «Святая святым». С первых дней жизни новорожденный стал отказываться от материнского молока по средам и пятницам, а также и в другие дни, если мать употребляла мясную пищу. 186 Протоиерей Павел Боянков В семилетнем возрасте Варфоломея отдали в учение вместе с братьями – Стефаном и Петром. Несмотря на прилежание, грамота не давалась, и Варфоломей много молился о даровании книжного разумения. Однажды отец отправил его в поле за лошадьми, где отрок встретил посланного Богом ангела, явившегося ему в иноческом образе (этот момент прекрасно изображен на известной картине М.В. Нестерова). Старец-инок ласково спросил Варфоломея: «Что тебе надобно, чадо?» Тот отвечал: «Помолись за меня Богу, чтобы Он помог мне познать грамоту». Инок совершил молитву, подал отроку частицу просфоры и сказал: «Возьми, чадо, и съешь. Это дается тебе в знамение благодати Божией и разумение Святого Писания». Затем инок посетил дом Варфоломея, благословил его родителей и велел отроку читать Псалтырь. Варфоломей стал стройно читать и с этого времени читал без труда, легко понимая содержание книг. С детства он углубленно молился, строго соблюдал посты, не пропускал ни одного Богослужения. Около 1328 года родители Варфоломея переселились из Ростова в Радонеж и незадолго до своей кончины приняли монашество. Похоронив родителей, Варфоломей и его брат Стефан (к тому времени овдовевший) удалились на пустынножительство в лес. В 12 верстах от Радонежа они построили келью и церковь во имя Пресвятой Троицы. Не выдержав трудностей, Стефан вскоре оставил брата и ушел в московский Богоявленский монастырь. Варфоломей же 7 октября 1337 года принял монашеский постриг с именем святого мученика Сергия. Вскоре весть об иноке распространилась по окрестностям и к нему начали стекаться братии. Так было положено начало Троице-Сергиевой Лавре. Времена те были на Руси нелегкими. Уже целое столетие страна томилась под игом ордынцев. Сильна еще была разобщенность. Князья оспаривали друг у друга ханский ярлык на великое княжение. Эта междоусобная борьба всячески поощрялась Ордой. Великие князья Московские только начинали державное дело собирания русских земель под свою руку. Вне всякого сомнения, деятельность эта была просто невозможной без поддержки Православной Церкви, и своим возвышением Москва целиком обязана святителям Петру и Алексию. Святителя Алексия и преподобного Сергия связывала духовная дружба. По поручению святителя Сергий неоднократно совершал дальние поездки для увещевания князей – противников Москвы. Однако, несмотря на все трудности, в духовной жизни Руси начался очевидный подъем: строятся и украшаются храмы, учреждаются многочисленные обители, пишутся книги. И не случайно современниками преподобного Сергия были такие великие люди, как уже упоминавшиеся святитель Алексий, митрополит Московский, и преподобный Епифаний Премудрый, а также святой Стефан Пермский, просветитель зырян, преподобный Андрей Рублев, гениальный иконописец, святой благоверный князь Дмитрий Донской и множество других. Результатом такого религиозно-национального подъема стала знаменитая битва на поле Куликовом – величайшее событие ХIУ века на Руси. Обеспокоенный усилением и ростом самостоятельности Москвы, правитель Золотой Орды Мамай решил совершить на Русь грандиозный карательный поход, напомнить времена батыевщины. Для этого он собрал огромные военные силы, пригласил многочисленных наемников, заключил союз с литовским князем Ягайло и рязанским Часовня 187 князем Олегом. Готовилась к войне и Русь, к князю Дмитрию стекались многие рати и ополчения. 18 августа 1380 года Дмитрий с князем Владимиром Серпуховским, другими князьями и воеводами приехал в Троице-Сергиеву Лавру, где был отслужен молебен. На трапезе преподобный Сергий в разговоре открыл Дмитрию, что в решающем сражении он останется в живых, но многие его соратники там погибнут. Затем он благословил князя и его свиту, окропил святой водой. Летопись также говорит о том, что Сергий советовал Дмитрию сделать последнюю попытку добиться у Мамая мира, даже ценою уплаты дани. На это князь ответил, что все такие попытки остались безуспешными. Тогда преподобный Сергий предсказал ордынцам гибель, а Дмитрию – победу и славу. В качестве своего особого благословения он дал князю двух монахов-схимников, Пересвета и Ослябю, бывших в миру воинами. 20 августа русские войска, после сбора в Коломне, двинулись к Дону. В канун праздника Рождества Богородицы они достигли Дона и ночью переправились через него чуть ниже устья его правого притока – Непрядвы. Медлить было нельзя, иначе полчища Мамая соединились бы с силами литовцев. Наступило утро 8 сентября 1380 года. По обычаям того времени, сражение началось поединком, в котором витязь-инок Александр Пересвет поразил татарского богатыря Челубея, но и сам при этом был убит. Князь Дмитрий в доспехах простого ратника сражался в первых рядах Сторожевого полка, принявшего на себя удар лучших сил конницы Мамая. Убедившись, что опрокинуть центр русского войска не удалось (Большой полк, состоявший из пеших ополченцев, устоял), ордынцы перенесли основной натиск на полк левой руки, оттеснив его к Непрядве. Положение русских стало критическим, возникла угроза их флангового охвата. Однако в решающий момент битвы в спину татарам ударил Засадный полк под командованием князя Владимира Серпуховского и воеводы Дмитрия Боброка. Удар русских был внезапным и стремительным. Ряды татар дрогнули и смешались, началось их паническое отступление. Русская конница преследовала их до наступления темноты. Так исполнилось предсказание преподобного Сергия. В часы битвы он молился в храме, духовными очами наблюдая ход боя, называл имена павших и отличившихся… Повествование о Куликовской битве летопись заканчивает так: «И была на Руси радость великая, но печаль оставалась от убитых Мамаем на Дону князей, и бояр, и воевод, и многого воинства, оскудела вся земля Русская воеводами и слугами и всеми воинствами». В память многих убиенных в битве Православная Церковь установила с тех пор особый день поминовения – Димитриевскую субботу. Победа на поле Куликовом сыграла для Руси неоценимую роль. Хотя ненавистное ордынское иго окончательно свергнуть не удалось, удар, нанесенный Орде, был очень тяжел, в отношениях с ней наступил перелом. И после битвы преподобный Сергий не оставляет своей деятельности по сплочению Руси, содействует примирению и единомыслию Москвы и Рязани. Однако к концу жизни он постепенно отходит от мирских забот, передает игуменство своему ученику – преподобному Никону, а сам предается молитве, безмолвию и созерцанию. 188 Протоиерей Павел Боянков За свою ангельскую жизнь преподобный Сергий удостоился от Бога небесных видений. Однажды ночью он молился перед иконой Божией Матери. Внезапно Пресвятая Богородица явилась ему в сопровождении апостолов Петра и Иоанна Богослова, благословила его и обещала всегда покровительствовать основанной им обители. Достигнув глубокой старости, преподобный преставился ко Господу 25 сентября 1392 года. Свою кончину он провидел еще за полгода. В завещании он велел ученикам хранить единство, иметь душевную и телесную чистоту, украшаться смирением, не забывать страннолюбия. Эти заветы преподобного на века стали самыми характерными чертами русской духовности. И в небесной жизни преподобный Сергий не оставляет нашу землю своим предстательством. Известны явления Сергия в Казани накануне взятия ее Иваном Грозным, во время героической обороны Троице-Сергиевой лавры от польсколитовских интервентов в годы Смуты. Именно Сергий, трижды явившись во сне Кузьме Минину, направил того на сбор ополчения. Вот почему для нас так поучительны слова писателя Бориса Зайцева, написанные им много лет назад: «В «В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательства, подлости – неземной облик Сергия утоляет и поддерживает. Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим – одним он утешение и освежение, другим немой укор». В продолжающейся битве за Святую Русь такая поддержка, такой укор для нашего народа бесконечно важны. Муж и жена в Новом Завете Притча гласит: «Некто, увидев необыкновенно красивую женщину, прославил о ней Творца. От воззрения на нее возгорелась в нем любовь к Богу и из очей исторгся источник слез. И дивно было видеть, как то, что для других послужило бы в погибель, для него паче естества стало венцом победы...» Задумываясь над переплетениями судеб, человек быстро убеждается в той особой таинственности, которая присуща проблеме взаимоотношений полов. И я глубоко убежден: единственно верное и полное разрешение этой проблемы содержится в Новом Завете. Нет в мире иных законов, кроме тех, что установлены Господом нашим и Творцом. Любые попытки установления других законов противоестественны и завершаются самым настоящим блудом. «...Предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигаясь похотью друг на друга, мужчины на мужчинах, делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение». Это было верно во времена Содома и Гоморры, верно во времена апостола Павла, верно и теперь. Часовня 189 И за всем этим – изломанные человеческие судьбы, несчастные браки, распадающиеся семьи, дети-сироты при живых родителях... «Бегайте блуда» В Новом Завете четко определена разница взаимоотношений мужчины и женщины, с одной стороны, мужа и жены – с другой. Апостол Павел: «Хорошо человеку не касаться женщины». Более того, у евангелиста Матфея читаем: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Мужчина и женщина – еще не муж и жена. Вот как Евангелие описывает обличение самарянки: «Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе, это справедливо ты сказала». Внутренний голос – совесть – не позволяет ей назвать «того», шестого по счету, мужем, за что и следует похвала Иисуса. Этим ясно сказано о недопустимости всяких внебрачных отношений. «Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: два будут одна плоть... Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела». «Становится одно тело с нею»... Но так как соединения эти хаотичны, сиюминутны, беззаконны, то и происходит постепенная и безвозвратная растрата человека. И не только его тела, но и души. Совсем иначе у мужа с женой, где (в идеале, конечно) имеет место полное единство души и тела супругов, как бы действует своеобразный закон «сообщающихся сосудов», где ничто: ни душа, ни тело – не утрачивается, но приумножается ( в детях). Супружество Тот самый апостол, который сказал, что «хорошо человеку не касаться женщины», в другом своем послании осуждает «лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак... Ибо всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением». Но почему все же сказано: «Хорошо не касаться»? Причина в том, что все мироустройство и бытие наше строго иерархичны, и первым делом надобно послужить Богу, а затем только мужу или жене. Поэтому «неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу». Здесь-то и восстает гордыня человеческая, которой непременно хотелось бы подмять и поглотить другого человека целиком, заставить его служить только себе. Тем самым она восстает на законную подвластность людей Богу, но, будучи не в силах создать ничего равнозначного, эта гордыня буквально проваливается в пучину беззакония… Попытка восстания оканчивается крахом, однако гордыня не хочет признать поражения, лжет себе и другим, часто скрывает свою неустроенность и раздвоенность под маской агрессивной самоуверенности. И здесь вот 190 Протоиерей Павел Боянков что поучительно: на словах и на деле попирая семью, дочь, к примеру, может рассказывать матери о своих отношениях с мужем, но никогда не обмолвится о собственных похождениях «на стороне», таким образом, внутренне признавая их преступность. Сколько же в этом гордом и безумном восстании горечи и потерянности, неврастении и самораздробления... Но пусть эта гордыня прочтет еще раз слова апостола Павла и смирится. «Хорошо человеку не касаться женщины. Но, во избежание блуда, каждый имеей свою жену, и каждая имеей своего мужа. Муж, оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим. Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться. А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь: жене не разводиться с мужем, – если же разводится, то должна оставаться безбрачною, или примириться с мужем своим, – и мужу не оставлять жены своей». Не все имеют меру апостольского воздержания, но блуд одинаково губителен для всех. Поэтому многомилостивый Господь и утверждает спасительный брак. Эта спасительность брака и семьи отнюдь не голословна, от нее веет постоянством, покоем, ладом, уютом, что особенно ценно в чистом детском восприятии (именно дети, как известно, очень точно улавливают мельчайшие шероховатости в отношениях между родителями). Воистину «всякое творение Божие хорошо», и прекрасна семья, где все – на месте и по чину, мир да любовь. Брак спасение для неверующего Но только ли средством от блуда является брак? По слову апостола, брак может стать освящением для неверующего. «Если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять её; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующей, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы. Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится... К миру призвал нас Господь. Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасёшь ли жены?» Вот истинное и великое поприще для супружеской любви! Здесь вступает в действие тот же самый закон «сообщающихся сосудов». Благодать Божия, пребывающая в каждом христианине (в ту меру, какую он способен вместить), неуклонно будет передаваться неверующему супругу и совершать свое спасительное и освящающее действие. Потому и дети ваши «теперь святы». Но далеко не всегда мы видим сейчас такое благополучие. Увы, слишком часто токи нашего ослабленного христианства сливаются с темной и неуправляемой стихией нехристианства, с ядом скрытого до времени противохристианства и гибнут в их водоворотах. И вот уже брачный венец жестким обручем сжимает голову, Часовня 191 мучительно уязвляет ее и, к великому ужасу, готов упасть вниз... Здесь требуется большая и искренняя любовь, бесконечное «донорство» души, молитвенная жертвенность, призывание помощи и защиты Божией, глубокое доверие к Нему. Ибо промысел Божий о человеке спасителен всегда. Роптать ли человеку на свою судьбу? На это бесцельное занятие может уйти вся жизнь. «Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие». Исполним же совет апостола: «По настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так. Соединен ли ты с женой? не ищи развода. Остался ли без жены? не ищи жены. Впрочем, если и женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль». О разводе Надо ли пояснять, что такое эти «скорби по плоти»? Не сами ли мы их создаем? Не сами ли делаем совместную нашу жизнь невыносимой? Но предпочитаем искать виновных среди других, в различных внешних обстоятельствах, не щадим друг друга в ссорах и разводах. Развод – разрыв той единой плоти, которую сочетал Бог, вот почему он столь болезненно непереносим. Рвутся тончайшие духовные нити, рубятся привязанности и привычки, выворачивается сокровенное и интимное, хлещет кровь души... «И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею? Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать разводное письмо и разводиться с нею? Он говорит им: Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так; но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует. Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано... Кто может вместить, да вместит». Итак, развод есть преступление против закона, против установленной Богом самой природы вещей («Сотворивший... сотворил их»). Причина же у всех разводов всегда одна – «жестокосердие». И самое высшее жестокосердие – прелюбодеяние, супружеская измена. Лишь по этому поводу расторжение брака может быть оправдано, в противном случае освободить человека от брачных уз может только смерть. И вот такой ответственности, «обязанности» испугались даже апостолы! О подначальности жены мужу Говоря о семье, о совместной жизни супругов, всегда нужно иметь в виду Богом установленное, естественное неравенство между мужем и женой. «Всякому мужу глава Христос, жене глава – муж, а Христу глава – Бог». «Муж... есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа. Ибо не муж от жены, но жена от мужа; 192 Протоиерей Павел Боянков и не муж создан для жены, но жена для мужа... Впрочем, ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же от Бога». И далее: «Ибо прежде был создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем, спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием». То есть неравенство это закреплено законом и зримо проявляется в чадородии, скорбном, но спасительном и радостном для женщины, которая «когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир». Проявляется такое неравенство и в церкви. «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви». Несмотря на это, требования к вере и нравственности священства равно распространяются и на их жен. «Жены их должны быть честны, не клеветницы, трезвы, верны во всем». Заключение У кого-то может создаться впечатление о супружестве как только о гнете, ярме, тяжкой обязанности, а для жены еще и о безоговорочном и слепом повиновении, насильственном подчинении мужу. Но так могут утверждать лишь пребывающие в том самом «жестокосердии», о котором мы уже сказали. Апостол Павел говорит совсем о другом. «Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее... Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя... Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа», то есть боится обидеть мужа, унизить, предать его. Об этом же пишет и апостол Петр: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова приобретаемы были, когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие... Так же и вы, мужья, обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь, как сонаследницам благодатной жизни». Это обращение апостола к женам как к «сонаследницам» показывает их истинное равенство с мужьями, но не в пресловутой «эмансипации», а в Господе нашем, в Его воскресении, где «пребывают как Ангелы Божии на небесах». P.S. Ссылки на евангельские тексты опущены сознательно. Если ознакомление с данной работой подвигнет кого-то на самостоятельное прочтение Нового Завета, автор почтет свою задачу выполненной сполна. ПублицистикА Кирилл Аверьянов ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЯ «БЕЛАЯ РУСЬ» Просторы русской цивилизации, сформировавшейся в период существования Киевской Руси, были необычайно обширны. Русь являлась одним из крупнейших государственных образований в средневековой Европе. Краковский епископ Матвей в своём письме от 1153 года к известному французскому проповеднику Бернарду Клервоскому писал: «Руссия велика как бы другой мир земной, а народ русский по несчетному количеству подобен созвездиям». Огромные размеры территории, а также специфика исторического развития обусловили деление Русской земли на несколько географических и этнографических частей; одной из таких частей была Белая Русь, имя которой ныне носит Республика Беларусь. Происхождение названия «Белая Русь» окончательно не выяснено: одни историки связывают его с физическим признаком – цветом (речь, как правило, идёт о цвете одежды или волос местных жителей), другие исследователи полагают, что эпитет «белая» является в данном случае синонимом слов «великая», «независимая» и «свободная», третья группа историков склонна видеть в слове «белая» указание на одну из стран света. Для того чтобы разобраться в этимологии названия «Белая Русь», необходимо проследить историю возникновения данного термина и распространения его на русских землях. Историк 18 века В.Н. Татищев писал, что термин «Белая Русь» упоминался в летописях 12 века применительно к Ростово-Суздальской земле, а затем стал распространяться и на Смоленское княжество1. Владимирских (ростовских) князей учёный именует «белорусскими». Другой великий русский историк Н.М. Карамзин, вопреки мнению В.Н. Татищева, нигде не находил имени «Белая Русь» («Белая Россия») до времени прав1 Татищев В.Н. История Российская (т. 1, ч. 2). Москва, 1769. С. 519. 194 Кирилл Аверьянов ления Ивана III (1462–1505 гг.). Однако Н.М. Карамзин также причислял к Белой Руси северо-восточные русские земли, а именно Великое княжество Московское. Историк приводит письмо, которое великий князь московский прислал в Рим перед своим браком с Софьей Палеолог в 1472 году. Данная грамота была подписана следующим образом: «Сиксту, первосвятителю римскому, Иоанн, великий князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам»2. Кроме того, Н.М. Карамзин отмечает, что, «исчисляя в титуле своём все особенные владения государства Московского, Иоанн наименовал оное Белою Россиею, то есть великою или древнею, по смыслы сего слово в языках восточных»3. За границей Белой Русью (Белой Россией) также называли северо-восточные русские земли. Так, на карте мира, составленной в 1459 году венецианским монахом Фра Мауро, Новгородско-Московская Русь именуется Белой Русью (Rossia Biancha). При этом территория, находящаяся в районе Днепра, названа Красной Русью (Rossia Rossa), а северо-западная часть русских земель – Чёрной Русью (Rossia Negra). На карте Средней Европы, изданной немецким учёным Николаем Кузанским в 15 веке, название «Белая Русь» относится исключительно к Московскому государству: владения московских князей именуются Кузанским Russia Alba sive Moscovia (Белая Русь или Московия)4. Итальянский дворянин Александр Гваньини, служивший во второй половине 16 века военным комендантом Витебска, в своём труде «Описание Московии» причисляет к Белой Руси Московское государство и прилегающие к нему русские земли. Гваньини, в частности, пишет: «Я намерен, благосклонный читатель, описать Московию и пределы её, коими она замкнута; я полагаю, что прежде всего надлежит мне рассказать, откуда берет она свое наименование. Это – некая область в центре Белой (как говорится) Руссии, лежащая на северо-востоке, от которой получают наименование Московии и все прочие области Руссии, лежащие вокруг (хотя и названные совершенно различными именами)». Далее автор отмечает: «Московия, по-местному называемая Москвой, обширнейший город, столица и метрополия всей белой Руссии, подвластной великому князю московитов, вместе с областью или княжеством получила название от протекающей здесь местной реки, называемой Москвою»5. Таким образом, в 15–16 веках Московское государство, а также некоторые другие северо-восточные русские территории именовались Белой Русью как в отечественных, так и в иностранных источниках. Важно отметить, что название «Белая Русь» означало то же самое, что и «Великая Русь», данные термины являлись взаимозаменяемыми. Так, в 1413 году магистр Ливонского ордена пишет великому магистру в Пруссию, что Витовт сговорился против них с Псковом, Новгородом и с Великой Русью (mit den grossen Reussen). При этом великий магистр, сообщая о данном сговоре чешскому королю, пишет, что Витовт заключил союз с Псковом, Великим 2 Карамзин Н.М. История государства Российского (т. 6, гл. 2). Москва, 2009. С. 471. Карамзин Н.М. История государства Российского (т. 6, гл. 7). Москва, 2009. С. 538. 4 Е. Е. Беларусь: Русь Белая, Русь Чёрная и Литва в картах. Минск, 1991. С. 21. 5 Александр Гваньини. Описание Московии. http://www.vostlit.info/Texts/rus5/Gwagnini/ frametext1.htm 3 Происхождение названия «Белая Русь» 195 Новгородом и со всем русским языком (der ganzen Russchen Zunge) и что придётся воевать с Белою Русью (mit den Weissen Russen). Следовательно, то, что ливонский магистр называет Великой Русью, для магистра Пруссии есть Белая Русь. И то и другое название обозначает северо-восточные русские земли 6. Cимеон Суздальский в своём повествовании о Флорентийском соборе, написанном в середине 15 века, влагает в уста византийского царя просьбу подождать русское посольство, «яко восточнии земли суть Рустии и большее есть православие и высшее христианство Белые Руси, в них же есть государь великий, брат мой Василий Васильевич». При этом, рассказывая о прибытии русских иерархов, тот же автор пишет: «…а людей было много, сто с митрополитом Исидором, более всех, занеже славна бе земля та и фрязове зовут ее Великая Русь»7. Итальянский путешественник Амвросий Контарини в своём трактате «Путешествие в Персию» (1474—1477) рассказывает: «Итак, 26 сентября 1476 г. мы, с пением молитвы «Тебе Бога хвалим» и вознося благодарения Богу, который избавил нас от множества бед и опасностей, вступили в город Москву, принадлежащий великому князю Иоанну, властителю Великой Белой Руси»8. Как видим, термины «Белая Русь» и «Великая Русь» являлись тождественными. При этом большинство исследователей полагает, что название «Великая Русь» (равно как и «Малая Русь») возникло раньше имени «Белая Русь». Разделение Руси на Великую и Малую датируется рубежом 13-14 веков, когда до тех пор единая русская митрополия начала делиться надвое ввиду политических событий. В 1300 году митрополит Максим перенёс, после татарского набега, свою резиденцию из разорённого Киева во Владимир на Клязьме. По словам знаменитого историка Русской Церкви Е.Е. Голубинского, раньше «Киев занимал такое, так сказать, нейтральное положение, что, пока столица митрополитов оставалась на своём старом месте, они могли быть митрополитами обоих княжений или всея Руси. Но когда Максим перенёс свою столицу из Киева в стольный город владимирского великого княжения, то великое княжество галичское оказалось в церковном отношении уже не равноправным с первой частью митрополии, а только как бы некоторым к ней придатком. Совершенно естественно было, чтобы великим князьям галичским не понравилась такая церковная роль их страны и чтобы они предприняли старания о приобретении себе своего особого митрополита»9. В 1305 году галицкий князь Юрий I смог добиться особой митрополии для своих областей. Новая митрополия стала официально называться Галицкою, тогда как за митрополитом во Владимире остался титул «Киевского и всея Руси». Однако галицкую митрополию, состоящую первоначально из пяти епархий, стали также называть «митрополиею Малой Руси», в отличие от «митрополии Великой Руси», сохранившей большее число епархий. 6 Соловьёв А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Из истории русской культуры (т. 2). № 1. Москва, 2002. С. 489. 7 Путешествие Симеона Суздальского в Италию // Сказания русского народа, собранные Н. Сахаровым (т. 2, кн. 8). Санкт-Петербург, 1849. С. 84-85. 8 Амвросий Контарини. Путешествие в Персию (ч.2) http://www.vostlit.info/Texts/rus10/ Kontarini/frametext2.htm 9 Голубинский Е. История русской Церкви (т. 2, ч. 1). Москва, 1900. С. 96. 196 Кирилл Аверьянов Из греческих источников ясно, что «Великою Русью» в представлении греков была некогда вся огромная Русь как единое целое. Когда же из этого целого выделилась меньшая часть (Галицкая митрополия с несколькими епархиями), то эта часть получила название «Малой», а за оставшейся, большей частью сохранилось название «Великая». Несмотря на то что в 1347 году церковный собор в Царьграде при патриархе Исидоре признал, что произведенное разделение Руси на две митрополии было незаконно, названия «Малая Русь» и «Великая Русь», данные греками, прижились на русской почве и стали использоваться для обозначения соответственно южных и северных русских земель. А со временем по отношению к Великой Руси стали применять эпитет «Белая». Историк 20 века А.В. Соловьёв приводит список епархий разделённой русской церкви, датированный первой половиной 14 века: «Киеву (митрополии) России подчиняются эти епархии: Великий Новгород, Чернигов, Суздаль, Ростов, Великий Владимир, Переяславль Русский, Великий Белгород близ Киева, Св. Юрий на реке Роси, Полоцк Полоцк,, Рязань, Тверь, Сарай; а в Малой России: Галич, Володимерь, Перемышль, Луцк, Туров Туров,, Холм, Смоленск». Очевидно, что первые 12 епархий и составляли Великую Русь10. Как видим, северная часть Белоруссии (Полотчина) входила в состав Великой Руси (которую, как мы выяснили, также называли «Белой»), а южная часть (туровские земли) образовывали Малую Русь. Подтверждением этому служат данные из дошедших до нас исторических источников. Так, польский летописец Ян Чарнковский относил Полоцк к Белой Руси: в записи, датированной 1382 годом, он замечает, что литовский князь Ягайло по повелению Кейстута был заключён вместе со своей матерью в темницу в Белой Руси (in guodam Castro Albae Russiae Polozk dicto)11. А спустя столетие, во второй половине 15 века, другой польский историк, Ян Длугош, отмечает, что река Березина вытекает из болот и пустынь Великой Руси около города Полоцка (ex paludibus et desertis Russiae Maioris prope oppidum Poloczko)12. Однако возникший в 14 веке термин «Великая (Белая) Русь» в 15-16 веках закрепился именно за землями Московской Руси. При этом объём данного термина был до некоторой степени неустойчивым, и Белой (Великой) Русью порой называли территории северной Руси, которые не входили в состав Великого княжества Московского, а впоследствии Русского царства. В конце 16-17 веках происходит смещение названия «Белая Русь» в западные регионы русской цивилизации, то есть на территорию сегодняшней Республики Беларусь, а также западных и центральных областей нынешней Украины, в то время как разросшиеся к 17 столетию земли Московской Руси (Русского Царства) начинают именоваться исключительно Великой Русью. Таким образом, в рассматриваемый период термин «Белая Русь» изменяет свой прежний смысл и приобретает новую географическую локализацию. 10 Соловьёв А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Из истории русской культуры (т. 2). № 1. Москва, 2002. С. 487. 11 Ламанский В.И. Белая Русь // Живая старина (вып. III) Санкт-Петербург, 1891. С. 245. 12 Ламанский В.И. Белая Русь // Живая старина (вып. III) Санкт-Петербург, 1891. С. 249. Происхождение названия «Белая Русь» 197 Многие исследователи связывают перемещение названия «Белая Русь» в западнорусские регионы с принятой на Востоке системой обозначения стран света при помощи цветов, где запад отождествляется с белым цветом. Так или иначе, во многих отечественных и зарубежных источниках 17 века мы встречаем термины «Белая Русь» и «белорусцы» применительно именно к западнорусским землям. В «расспросных речах» пленных в Патриаршем дворцовом приказе за 1623– 24 гг. встречаются такие записи: «N женился в Могилёве, венчал Белоруский поп», «свели его в Киев, жил у Белорусца», «родина-да ся в Белой Руси в Хвастове»13. Крайне любопытные данные о географическом делении Русской земли даёт посол германского императора барон Майерберг, побывавший в Москве в 1661 году. В своем «Путешествии в Московию» он пишет: «Имя России простирается далеко, потому что заключает всё пространство от гор Сарматских (Карпат – К.А.) и реки Тиры (Туга), называемой жителями Днестром, через обе Волыни к Борисфену (Днепру) и к равнинам Полоцким, сопредельное Малой Польше, древней Литве и Ливонии, даже до Финского залива, и всю страну от Карелов, Лапонцев и Северного Океана, во всю длину пределов Скифии, даже до Ногайских, Волжских и Перекопских Татар. А под названием Великой России (Magna Russia) Москвитяне разумеют то пространство, которое заключается в пределах Ливонии, Белого моря, Татар и Днепра, и обыкновенно слывёт под названием «Москвитяне» (Moschovitae). Под Малою же Россиею разумеются области: Браславская, Подольская, Галицкая, Саноцкая, Перемышльская, Львовская, Белзская с Холмскою, Волынская и Киевская, лежащие между Скифскими пустынями, реками Днепром, Припятью и Вепрем, Малою Польшею и Карпатскими горами. А под Белою – заключающиеся между Припятью, Днепром и Двиною, с городами: Новгородком, Минском, Мстиславлем, Смоленском, Витебском и Полоцком и их округами. Все это когда-то принадлежало по праву Русским, но, по военным случайностям, они уступили счастью и храбрости Поляков и Литовцев»14. Как видно, барон Майерберг довольно точно описал границы великорусских, малорусских и белорусских земель, указав при этом на их историческую и этнокультурную общность. В 17 веке русский царь Алексей Михайлович впервые назвался «Государь, царь и великий князь всея Великия и Малые и Белые Руси самодержец». Данный титул присутствует в грамоте, датированной 1654 годом, когда московские полки в ходе боевых действий захватили большую часть русских (белорусских) земель, принадлежавших Польше. Таким образом, имя «Белая Русь» закрепилось за сегодняшними белорусскими землями в 17 веке. До этого времени земли Белоруссии, входившие в состав Великого княжества Литовского, назывались преимущественно просто Русью. Так, например, известный первопечатник 16 столетия, уроженец Полоцка Георгий (Франциск) Скорина земли своей родины определял термином «Русь» («братия 13 Потебня А.А. Этимологические заметки // Живая старина (вып. III) Санкт-Петербург, 1891. С. 118. 14 «Путешествие в Московию барона Майерберга», русский перевод в «Чтениях в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете» (кн. 4). Москва, 1873. С. 119. 198 Кирилл Аверьянов моя Русь»), а перевод Священного Писания на язык своих земляков назвал «Библия руска». В некоторых зарубежных источниках мы встречаем название «Чёрная Русь», которое применяется к землям нынешней Западной Белоруссии (в частности, к верхнему Понеманью). Существует немало гипотез относительно происхождения данного термина, однако представляется очевидным, что он использовался в качестве противопоставления названию «Белая Русь» и, соответственно, появился на западнорусских землях также в 17 веке. Одни учёные полагают, что название «Чёрная Русь» означало зависимую территорию: черный цвет рассматривается сторонниками данной концепции как символ зависимости, а белый – как символ самостоятельности. С этой точкой зрения нельзя согласиться, поскольку в период появления на западе Руси указанных терминов вся территория сегодняшней Белоруссии (и западная, и восточная части) была в равной мере зависима от Речи Посполитой. Также ошибочной представляется позиция, в соответствии с которой название «Чёрная Русь» связывается с тем, что для верхнего Понеманья якобы было характерно язычество, а для Поднепровья – христианство. Исторические факты свидетельствуют о том, что в рассматриваемый период всё население Западной Руси было христианским. Заслуживающей внимания представляется точка зрения известного специалиста по истории Белой Руси Е.Ф. Карского, который связывал имя «Чёрная Русь» с чёрными кафтанами жителей указанной местности 15. Так или иначе, термин «Чёрная Русь» был очень неустойчивым, его географическая локализация определялась крайне произвольно, и, в конечном счёте, Чёрная Русь была поглощена Белой Русью. В 16–17 веках происходит формирование белорусской, великорусской и малорусской народностей как относительно самобытных этнокультурных образований, составляющих при этом триединый русский народ с общим самосознанием, культурой и историческим наследием. В связи с этим термин «Белая Русь» приобретает не только географическое, но и некоторое этнографическое содержание. При этом следует отметить, что термины «Белая Русь», «белорусцы/белорусы» были сугубо книжными, распространёнными исключительно в среде «книжных» людей, простой народ их не знал. Как отмечают исследователи, даже в начале 20 века крестьянское население Белой Руси именовало себя преимущественно «русскими» (а также «тутэйшими»). После так называемых «разделов Польши» в конце 18 столетия почти все западнорусские земли были возвращены в лоно русской государственности. В 1796 году в составе Российской Империи была образована Белорусская губерния с центром в Витебске. Однако данное административно-территориальное образование просуществовало недолго, и в связи с проведённой Александром I административной реформой Белорусская губерния была разделена на Витебскую и Могилёвскую. «Свядомая» интеллигенция любит повторять миф большевистского происхождения о том, что в 1840 году, в связи с поражением восстания 1831 года, Николай I запретил употребление названия «Белоруссия» и переименовал белорусскую землю в Северо-Западный край. Неясно, правда, по какой причине местечковые 15 Карский Е.Ф. Белоруссы (т. 1). Варшава, 1903. С. 118. Происхождение названия «Белая Русь» 199 националисты-русофобы связывают имя Белой Руси с польским мятежом, но, так или иначе, утверждение о запрете названия «Белоруссия» является сознательной ложью. Известно, что 18 июля 1840 года Николай I собственноручно начертал на одном из докладов, где упоминались белорусские и литовские губернии, что впредь они должны именоваться отдельно: Витебская, Виленская, Гродненская и т.д. Неясно, чем руководствовался Государь Император (скорей всего, соображениями наиболее рационального административного деления Империи), но совершенно точно речь не шла о запрете имени «Белоруссия», данное название использовалось и во время правления Николая I, и при последующих российских императорах. Например, в 1855 году в типографии Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии была издана книга «Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии с присовокуплением и других сведений к ней относящихся». Название «Белоруссия» для обозначения своей родины использовали и представители западнорусской исторической школы (М.О. Коялович, Е.Ф. Карский, А.П. Сапунов и многие другие), которые рассматривали Белую Русь в качестве самобытной части русской этнокультурной территории. «Свядомые» интеллектуалы не могут не знать об этих фактах, а потому их утверждение о запрете в Российской Империи названия «Белоруссия» кажется нам злонамеренным. Что касается термина «Северо-Западный край», то он имел сугубо административное значение и применялся к многонациональным губерниям, располагавшимся на окраине Российской Империи. Разумеется, не было в рассматриваемый период и никаких запретов на использование этнонима «белорусы», более того, деятели западнорусизма активно способствовали национальному пробуждению белорусов и осознанию себя самобытной составляющей государствообразующего русского народа. Примечательно, что белорусские сепаратисты не смогли пойти по пути своих украинских коллег, которые, стремясь искоренить любые напоминания о русском единстве, переименовали Малороссию и малорусов (исторические названия) в Украину и украинцев. «Свядомая» интеллигенция была вынуждена заимствовать этноним «белорусы» из общерусской триады великорусы-малорусы-белорусы, что, несомненно, говорит об «исторической нищете» местечкового национализма. Однако во второй половине 19 – начале 20 века сепаратисты всё-таки предпринимали попытки переименовать белорусов в «литвинов» и, соответственно, обосновать преемственность Белоруссии по отношению к Великому княжеству Литовскому. Но, как справедливо отмечает современный белорусский учёный В.В. Шимов, «проблема литвинского мифа заключалась в том, что в тот период он являлся «панской» идеологией, т.е. региональной идеологией местных польских помещиков, чья идентичность выражалась по формуле «роду литовского, нации польской». Учитывая, что в образе «польского пана» воплощалось чуждое для белорусского «мужика» угнетающее социальное начало, перспективы усвоения белорусским крестьянством «литвинской» мифологии были, по меньшей мере, сомнительными. Кроме того, «литвинскую» мифологию активно использовал и адаптировал к своим нуждам литовский этнический национализм. «Литвинский» миф, неразрывно связанный с местной традицией католицизма, был вполне 200 Кирилл Аверьянов органичен как для поляков, так и для литовцев; для белорусов, несмотря на многовековое пребывание в составе ВКЛ, «литвинская» идея так и осталась чуждой»16. Большевики также не поддержали экспериментов в области конструирования «литвинского мифа», и советская республика на землях Белой Руси была официально названа Белоруссией (на литературном русском языке) и Беларусью (на белорусском языке). Однако в конце 80-х – начале 90-х идея «литвинизма» снова овладела умами русофобской части интеллигенции, у которой вызывает раздражение общерусский корень в словах «Белоруссия», «Беларусь» и «белорусы». Итак, проведённое исследование позволяет сделать следующие основные выводы: – Названия «Великая Русь» и «Белая Русь» первоначально были тождественными, и в 15-16 веках они закрепились за землями восточной части Руси, которые находились в сфере влияния Московского княжества; – В 17 веке название «Белая Русь» перемещается в западные регионы Русской земли, находившиеся тогда под властью Польши, а восточная Русь начинает именоваться исключительно Великой Русью; – В 16-17 столетиях происходит формирование трёх самобытных частей русского народа: белорусов, великорусов и малорусов, ввиду чего термин «Белая Русь» приобретает этнокультурное значение, появляется этноним «белорусы» («белорусцы»); – После присоединения западнорусских земель к Российской Империи название «Белая Русь» трансформируется в термин «Белоруссия», который активно используется для обозначения территории компактного проживания белорусов, а впоследствии название «Белоруссия/Беларусь» и этноним «белорусы» официально признаются советскими властями. 16 Шимов В.В. Западнорусская Атлантида (ч. 3) – http://zapadrus.su/rusmir/pubru/ 506-2011-1130-22-24-25.html АрмиЯ Владимир МАКАРОВ Владимир Матвеевич МАКАРОВ – полковник, начальник управления информации – пресс-секретарь главного управления идеологической информации Министерства обороны РБ. Дисциплина и армия Одновременно необходимо понимание, что неформальная иерархическая структура существует практически в каждом воинском подразделении. Причем при отсутствии должного управления эта неформальная структура компенсирует недостатки формальной (уставной), в частности, слабость института младших командиров. Как и в уставной структуре, в ней существует система форм дисциплинарного воздействия и морального поощрения, призванная обеспечить «нормальное» функционирование неформальной структуры. Неформальная система морального поощрения заключается, в основном, в том, что неукоснительное выполнеОкончание. Начало в № 3, 2012 г. ние обязанностей, например, младших периодов службы гарантирует своевременное перемещение в новое качество – старший период службы с последующей утратой «обязанностей» и получением некоторых привилегий. Таким образом, в основе неуставных взаимоотношений лежат два фактора: во-первых, социально-психологический фактор. А именно, закономерность функционирования микросоциальных систем, когда при минимальных условиях самоорганизации формируется неформальная иерархическая структура в воинском подразделении; во-вторых, социально-культурный фактор. Причем при недостатке гуманитарной культуры, культуры взаимоотношений в ходе самоорганизации микросоциальной системы модели по- 202 ведения ее членов не могут быть высоконравственными. Речь идет о формировании специфической «армейской» девиантной субкультуры, которая включает совокупность различного рода традиций, ритуалов, специфических ценностей, особую стратификацию в среде военнослужащих, стиль быта и досугового поведения, примитивный фольклор и мифологию – ортодоксальную веру в справедливость и праведность соответствующей жизни. Кстати, именно подобные факторы характерны и для проблемных взаимоотношений в иных микросоциальных системах, например школах закрытого типа, а также (пусть это не покажется некорректным) в криминальной среде. Весьма симптоматично, что в Германии, где имелись школы закрытого типа, еще в 80-е годы прошлого века была предпринята попытка издания полного собрания сочинений А. С. Макаренко в 20-ти томах, опыт работы которого именно в условиях функционирования подобных микросоциальных систем однозначно востребован и в современных условиях. Сравнение субкультуры неуставных взаимоотношений с уголовно-блатной также неслучайно, на взаимосвязь соответствующих субкультур указывали такие исследователи проблем насилия в армии, как ученые-криминологи И. Мацкевич и В. Эминов. Сущность и истоки уголовно-блатного образа жизни сродни «дедовщине». Существующие в тех условиях различные категории осужденных, привилегии одних и обязанности других, ритуалы и традиции соответствующей среды могут рассматриваться как первооснова в ряде негативных явлений в рамках армейских неуставных взаимоотношений (традиции «солдатской присяги», «переводов» и пр.). Об этом позволяет судить проведенный нами анализ таких источников, как материалы уголовных дел, личные Владимир Макаров дела осужденных, продукты художественного творчества – текстов песен, стихотворений, альбомов, называемых на специфическом жаргоне «дембельскими». По поводу солдатского фольклора и псевдохудожественной деятельности. В 70-е – 80-е годы непременным атрибутом увольнения в запас было изготовление солдатских альбомов. Само по себе неплохое начинание, но, осуществляемое вне влияния культурных традиций и помощи настоящих педагогов, трансформировалось в субкультурное явление с набором пошленьких картинок, стихов и фотографий, ничего общего не имевших с действительно социально значимым воинским трудом и священной обязанностью защищать Родину. К середине 90-х годов эта «традиция» перекочевала и в Вооруженные Силы Республики Беларусь. В середине 90-х годов в одном из подразделений 120 гв. мсд командиром роты были предотвращены неуставные взаимоотношения и нам попал в руки текст песни, своего рода «фольклор» – основа специальных «культурных» программ для увольняемых в запас военнослужащих, организуемых силами молодых солдат. Молодые солдаты после отбоя исполняли песню, слова которой добросовестно были вклеены в соответствующий альбом: Спи, старик, спокойной ночи. Дембель стал на день короче. Масло съели – день прошел. Старшина домой ушел. Пусть приснится тебе сон – Как садишься ты в вагон. Клен зеленый возле речки. Чарка водочки на печке, Море водки, пива таз И о дембеле приказ. В материалах уголовных дел начала 70-х годов встречались похожие слова. В 1974 году подобное же стихотворение заканчивалось словами: Армия Клен зеленый возле речки, Чарка водочки на печке И приказ министра Гречки! «Культурные» программы не ограничивались песнями. Как правило, подобные ритуалы сопровождались употреблением спиртных напитков и издевательствами над сослуживцами, тем более что в условиях низкой культуры самоорганизация молодых людей не способна породить иных моделей поведения, кроме полуязыческих, примитивных ритуалов. Таким образом, для профилактики неуставных взаимоотношений необходимо воздействие именно на их причины, обусловленные вышеприведенными факторами. Во-первых, радикальное повышение общей культуры и культуры взаимоотношений. Во-вторых, пресечение возможностей деструктивной самоорганизации воинского коллектива. Предвидя скептические мнения по поводу данных действий, действительно, можно привести неудавшийся пример профилактики негативного поведения в США в начале прошлого века, получивший название «Пенсильванской системы». Суть ее сводилась к тому, что для предотвращения самоорганизации среди заключенных предусматривалось каждому выделить по персональной камере, а для воспитания – по Библии. Разумеется, ничего из этого не получилось. Но в нашем случае речь идет совсем о другом. Во-первых,, социальная значимость Во-первых военной службы не поддается сомнению – это защита Отечества, что объективно создает условия для решительного пресечения любых отклонений во взаимоотношениях, так как при наличии неуставных взаимоотношений говорить о какой-то боевой способности 203 и боевой готовности абсолютно бессмысленно. Более того, псевдотрадиции дедовщины противоречат культуре, менталитету белорусов, всему восточно-славянскому социокултьтурному архетипу, по существу являясь пародией на традиции и, по большому счету, показателем, если хотите, примера вырождения и национального предательства со стороны отдельных индивидов. Во-вторых,, именно армия была Во-вторых и остается тем институтом государства, где, благодаря специфическому укладу воинской деятельности, организации эффективной идеологической работы вполне реально способствовать превентивной практике – успешной педагогической коррекции поведения. Парадокс заключается в том, что педагогу Макаренко пришлось разрабатывать специальные методики работы со своими воспитанниками, применяя принцип так называемой «военизации» (назначать командиров, вводить специальные ритуалы и т.д.). В армии же сама жизнь, регламентируемая общевоинскими уставами, является мощнейшим фактором воспитания. Но для реализации уникальных возможностей армейского уклада жизни необходима воля, а также управленческая, педагогическая и правовая культура соответствующих командиров и начальников. 3. Одновременно есть еще один фактор, который необходимо учитывать при организации профилактики. Назовем его условно криминологический. Речь идет о том, что педагогическая система модификации поведения военнослужащих должна учитывать, что молодой человек, включенный в общность людей, разделяющих девиантносубкультурные ценности, как правило, не в состоянии противостоять этой общности, учитывая, что девиантная самоорганизация нередко оказывается 204 более действенной, чем организованные педагогические усилия. И здесь необходим уже Закон. Но почему в предшествующий период, по существу на протяжении нескольких десятилетий, именно применение законодательства для профилактики правонарушений было весьма проблематично? Одна из причин кроется в существовании на протяжении чуть ли не столетия архаичной, крайне примитивной системы оценки состояния Вооруженных Сил, дисциплины и правопорядка как в Советской армии, так и – до середины 90-х годов – в армии белорусской. Корни этой проблемы находятся в глубоком историческом прошлом. Не случайно в начале ХХ века в российских военных изданиях периодически появлялись статьи, где офицеры сетовали на несправедливость их наказания за проступки подчиненных. Служба в Советской армии в недавнем прошлом однозначно рассматривалась как школа политического, нравственного, правового и физического воспитания молодежи. И было бы неправдой говорить, что в этом деле в СССР не было достаточно высоких успехов. Но было бы еще большей неправдой согласиться с тем, что эти задачи всегда успешно выполнялись. Командиры и начальники Вооруженных Сил на протяжении всего послевоенного периода, находясь под прессом требований партийных, государственных и военных властей, пропагандистски завышенного общественного мнения о военной службе и будучи не в состоянии всегда успешно справляться с задачей укрепления и поддержания воинской дисциплины, часто вставали на путь укрывательства преступлений, хотя приказы покончить с сокрытиями издавались систематически. Кроме того, в мирное время отслеживать реальное состояние Воору- Владимир Макаров женных Сил очень непросто. Нужна большая контролирующая и аналитическая работа. Поэтому одним из повседневных, а со временем и главных показателей состояния Вооруженных Сил, объединений, соединений и воинских частей становится воинская дисциплина, а точнее – количественные показатели зарегистрированных преступлений и иных правонарушений. Их легко подсчитать, сопоставить, ранжировать. Поэтому криминальная статистика со временем стала для вышестоящих начальников простым и удобным критерием оценки деятельности подчиненных командиров. Так сложилась порочная система, которая позволяла без доскональных проверок и глубоких анализов реальной обстановки в воинских частях и подразделениях принимать решения в отношении подчиненных командиров, наказывать и поощрять, снимать с должностей и продвигать по службе, создавая видимость управленческой деятельности. К слову сказать, эти приемы известны и на гражданской службе, и не только в нашей стране. Фетишизация уголовного учета помимо прочих негативных последствий создала благоприятную базу для формирования далеко не лучших командирских и человеческих качеств. Сложившаяся система оценок сначала заставляла командование скрывать совершенные преступления, а затем, если оно оказывалось недостаточно ловким, наказывала его за сокрытие. Перед стоящим над ним начальством возникала та же дилемма: доложить наверх – самому можно получить взыскание, скрыть – тоже можно быть наказанным. Этой порочной системе, как считают некоторые специалисты в области уголовного права и криминологии, например профессор РАН В. В. Лунеев, способствовали далеко не совершенные правовые акты, предоставляющие командиру огромные процессуальные Армия права, позволявшие по собственному усмотрению оценивать противоправное поведение подчиненного в качестве дисциплинарного проступка или преступления. Субъективистский взгляд на преступность, порочные способы оценки деятельности воинских должностных лиц и подогнанное к этому законодательство по существу разрушали правовые основы воинской дисциплины, переводили пути ее укрепления из области права в сферу личностных интересов должностных лиц. На столь сомнительной правовой и практической основе складывалось очковтирательство с круговой порукой общегосударственного масштаба. Скрытые от учета и расследования преступления загоняли криминальные болезни в глубь воинских отношений. Управляемая статистика же «подтверждала» наличие огромного воспитательного потенциала военной службы, что, в свою очередь, «оправдывало» субъективистские лозунги и требования высоких властей. В Вооруженных Силах Республики Беларусь уже во второй половине 90-х годов во многом была оптимизирована нормативная база укрепления правопорядка, в нормативных правовых актах было сформулировано требование о всемерном поощрении руководителей, вскрывающих негативные явления, их причины и принимающих соответствующие меры по утверждению организованности и правопорядка. Вместе с тем, несмотря на то что мы максимально стремились уйти от «примитивной» статистики при анализе преступности, во многих воинских коллективах приоритет по-прежнему был отдан количественной ее составляющей, а качественная характеристика преступности оставалась вне сферы внимания должностных лиц. Поэтому при разработке новой нормативной правовой базы укрепления и поддержания правопорядка максимально были усилены положения, га- 205 рантирующие правовую защиту командиров, начальников, бескомпромиссно принимающих меры по утверждению законности. Важно, что к системе оценки воинской дисциплины добавилась научная методика оценки морально-психологического состояния воинских коллективов как интегрального показателя духовной готовности к выполнению задач по предназначению. Итоги работы по поддержанию воинской дисциплины хорошо известны – беспрецедентная, устойчивая тенденция к сокращению преступности в войсках. При этом военному ведомству пришлось принимать достаточно жесткие меры к должностным лицам, пытавшимся игнорировать нормативные требования по поддержанию правопорядка, а тем более скрывать правонарушения. В 2007 году выявлен факт сокрытия преступления и преступного бездействия бывшего командира 40-й отдельной механизированной группы отдельной механизированной бригады подполковника Огородника В. А. Военнослужащий срочной военной службы этой части рядовой Анацкий В.С. избил своего сослуживца. А дальше происходят абсолютно непонятные вещи с точки зрения законодательства, требований нормативных актов и просто здравого смысла. В представлении Белорусской военной прокуратуры четко сказано, что командир группы, желая избежать возможного дисциплинарного наказания за низкий уровень дисциплины в воинской части, решил скрыть совершенное рядовым Анацким В. С. преступление (это несмотря на нормативную базу, запрещающую наказывать командиров за проступки подчиненных, – прим. автора). Командир группы о происшедшем вышестоящему командованию не доложил, межгарнизонного военного прокурора не уведомил, служебное рас- 206 следование не назначил и подчиненным о факте неуставных взаимоотношений между военнослужащими приказал никому не докладывать. Итог этого дела закономерен. Сокрытие правонарушений сродни должностному предательству. Бывший командир механизированной группы привлечен к уголовной ответственности. Таким образом, важнейшим условием успешной профилактики преступлений и происшествий в армии является единство нормативно-организационного и духовно-нравственного компонента: – максимальное использование в педагогических целях специфического уклада воинской жизни, определяемого общевоинскими уставами; – всемерное поощрение командиров и начальников, принимающих меры по поддержанию правопорядка до наступления тяжких последствий вне количественных показателей преступности; – совершенствование духовно-нравственного воспитания военнослужащих, умелая организация свободного времени, использование потенциала социокультурных учреждений в профилактической деятельности. Владимир Макаров Именно единство. В этом отношении нелишне напомнить, сколько было пошленьких рассуждений о том, что белорусская армия занимается не своим делом, открывая собственный Драматический театр. Дескать, одного патриотизма и духовно-нравственных качеств недостаточно для защиты Отечества. Время поставило все на свои места. Но поддерживать правопорядок несопоставимо труднее, чем обеспечивать разовое сокращение преступности. Этот процесс требует постоянного внимания, анализа, научно-методического обеспечения и реагирования на малейшие изменения общей ситуации. В этом отношении ни у кого не должно быть сомнения, что в белорусской армии и впредь решения по обеспечению правопорядка будут проводиться в жизнь с неуклонной твердостью. Всемерно будут поддерживаться командиры, своевременно, до наступления тяжких последствий выявляющие правонарушения и принимающие меры в соответствии с законодательством. А главным критерием их деятельности будет успешное выполнение задач по предназначению и сохранение жизни и здоровья военнослужащих.