«ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ МИФ» И «СВЯЩЕННЫЙ РЕАЛИЗМ

ISSN 1810-0201. Вестник ТГУ, выпуск 12 (68), 2008
«ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ МИФ» И «СВЯЩЕННЫЙ РЕАЛИЗМ ИСТОРИИ»
В СТИХОТВОРЕНИЯХ АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО
«СТЕПЬ» И «ГОЛУБИ НА ПЛОЩАДИ»
С.В. Кекова
В статье анализируется своеобразие историзма Арсения Тарковского, которое связано с особым
мифопоэтическим мышлением. Сущность этого мышления заключается в том, что личный опыт поэта, соотнесенный с опытом историческим, вписывается в пространство священной истории.
Ключевые слова: «эсхатологический миф», Адам, Христос, соборность, смерть, воскресение.
Творчество одного из крупнейших русских поэтов ХХ в. Арсения Тарковского отличается особой сложностью и метафизической напряженностью. Один из главных
«векторов» напряженности берет свое начало
в духовном пространстве христианской
культуры. Это касается и проблемы историзма в творчестве поэта [1]. Экзистенциальный
опыт Тарковского – переживание собственной судьбы, судьбы своего народа и человечества в целом – тесно связан с христианскими представлениями о конечных судьбах
мира. Такой творческий метод, органически
вырастающий из мироощущения поэта, можно назвать вслед за С. Аверинцевым «пророческой поэтикой» [2], главная особенность
которой в соотнесении событий и явлений
современности со Священным Писанием, с
библейской историей. Покажем эту особенность поэтики Тарковского на примере одного его стихотворений.
Эсхатологические мотивы в том или
ином виде присутствуют в разных стихах
Тарковского («Предупреждение», цикл стихотворений «Чистопольская тетрадь», стихотворение «Портной из Львова, перелицовка и
починка»). Все эти стихи так или иначе связаны с темой войны – реальной или потенциальной. Конкретно-исторические, узнаваемые детали в таких стихах, как «Льнут к
Господнему порогу», «Нестерпимо во гневе
караешь, Господь», «Портной из Львова»
сопряжены с образами Апокалипсиса и
Страшного Суда. Но тема войны представлена в поэзии Тарковского не только в эсхатологическом модусе, но вписана в более широкий духовно-религиозный контекст, связанный с христианской парадигмой осмысления истории. Особенно ярко это проявляется в стихотворении «Голуби на площади»:
«Я не хуже, не лучше других, / И на площадь
хожу я со всеми / Покупать конопляное семя
/ И кормить голубей городских, / Потому
что я вылепил их, / Потому что своими руками/Глину мял я, как мертвые в яме, / Потому что от ран штыковых / Я без просыпу
спал, как другие, / В клейкой глине живее
живых, / Потому что из глины России / Всем
народом я вылепил их» [3].
Название стихотворения и его начальная
строфа на первый взгляд кажутся простой
зарисовкой – картиной мирной жизни после
войны. Но уже пятая строка стихотворения
воплощает в себе некую загадку, а последняя
строка, варьируя смысл ее, повторяет и утверждает загадочную первооснову пятой
строки. Можно истолковать эти строки как
развернутую аллегорию, как символ победы
народа в великой войне. Голубь – общераспространенный символ мира. Слово «вылепил», таким образом, приобретает символическое значение, выражая идею победы. Этот
аллегорический пласт смысла находится на
поверхности и поддерживается образами,
прямо или опосредованно связанными с войной. Но кроме этого пласта есть и другой
слой смысла, который определяет содержательную конструкцию стихотворения, его,
если можно так выразиться, «смысловой скелет». Мы имеем в виду эпизод из апокрифического «Евангелия детства», где рассказывается о том, как ребенком Иисус лепил из
глины птиц, которые чудесным образом становятся живыми [4]. «Уподобление Христу»,
безусловно, носит условно-метафорический
характер, но дальнейшее развитие стихотворного сюжета дает нам возможность увидеть особое понимание, видение человека,
присущее А. Тарковскому.
265
Гуманитарные науки. Филология
В последней строке стихотворения происходит смысловой взрыв: словосочетание
«всем народом я вылепил их» требует, согласно нормам русского языка, употребления
местоимения «мы» и соответствующей глагольной формы («всем народом мы вылепили
их»); местоимение же «я» предполагает другую языковую конструкцию («я вместе с народом вылепил их»). Этот эксперимент по
восстановлению «нормальных» с точки зрения логики языка способов передачи смысла
показывает нам, как далека семантика сконструированных нами предложений от того
смысла, который мы находим в стихотворении «Голуби на площади».
Строчка «Всем народом я вылепил их»,
как нам кажется, носит формульный характер. Безусловно, в плане метафорическом мы
находим в этой строке выявление единства
народа и личности. Но, возвращаясь к мысли
о том, что смысловая конструкция стихотворения связана с апокрифическим «Евангелием детства», мы обнаруживаем «уподобление» Христу уже не одного человека, героя
стихотворения, но целого народа. Этот факт
позволяет говорить о том, что смысл анализируемой строки куда глубже. Согласно христианской догматике, Христос является центром единства в Церкви, раскрыть Себя Он
может только в Церкви. Человечество становится единым тоже исключительно в пределах Церкви. Крупнейший философ и богослов ХХ в. прот. Георгий Флоровский в статье «Соборность Церкви», анализируя природу церковного единства, пишет: «И конечно, единство это не внешнее, но внутреннее,
сокровенное, органическое. Это единство
живого тела, организма... Соборна природа
Церкви; соборна сама ткань ее тела» [5]. И
далее: «Церковь соборна в каждом из своих
членов потому, что соборное целое не может
быть построено или составлено иначе, как
через соборность своих членов» [5, с. 530].
Качество соборности характеризует преображенную личность. В целом, по мысли
Флоровского, существуют два типа самосознания и самоутверждения личности: обособленный индивидуализм и соборность. Чтобы
человек был способен войти в Церковь, он
должен справиться со своим себялюбием,
«отвергнуть себя». Но самоотвержение и отречение от себя вовсе не значит, что человеческая личность угасает, растворяется в
266
множестве. «Соборность не есть корпоративность или коллективизм. Наоборот, самоотвержение расширяет сферу нашей личности; через самоотвержение мы обладаем
внутри себя всем множеством; мы включаем
многих в свое собственное «Я» [5, с. 531]. В
своем анализе соборности и индивидуализма
как двух противоположных установок Флоровский обращается к идеям митрополита
Антония (Храповицкого), который в работе
«Нравственная идея догмата Церкви» писал:
«Бытие Церкви не может быть сравнимо ни с
чем на земле, потому что на земле нет единства, но только разделение. Нечто подобное
этому есть только на небе. Церковь есть совершенно новое, необычайное и единственное в своем роде бытие на земле, «уникум»,
который не может быть определен никакими
понятиями жизни мира. Церковь есть подобие Святой Троицы, подобие, в котором многие становятся единым. Почему бытие это,
также как и бытие Святой Троицы, ново для
ветхого человека и непостижимо для него?
Потому что личность в плотском сознании
есть бытие самоограниченное, коренным образом противопоставленное каждой другой
личности. <...> Таким образом христианин
должен в меру своего духовного развития
освободиться от создания прямого противопоставления между «Я» и «не-Я», он должен
коренным образом изменить основные свойства человеческого самосознания» [5, с. 531].
Таким образом, строка «всем народом я
вылепил их» не просто выражение единства
народа и личности, а соборность в ее изначальном церковном смысле.
В Церкви как в живом организме соотношение между целым и частями не подчиняется обычной житейской логике. Часть и
целое равнозначны. Именно это и свидетельствует Тарковский, ибо в Церкви человек
«входит в меру Христа» (хотя бы потенциально), а путь ко Христу, «уподобление» Ему –
это путь жертвы. «В соборном преображении, – пишет Флоровский, – личность получает силу и власть выражать жизнь и сознание целого, и это не в качестве безличного
средства, а в творческом и героическом действии» [5, с. 532]. Не случайно в других стихотворениях о войне Тарковский раскрывает
состояние человека на войне как «крестную
муку». И это, безусловно, не просто метафорическое употребление вошедшего в язык
ISSN 1810-0201. Вестник ТГУ, выпуск 12 (68), 2008
евангельского выражения, а оживление его
изначального смысла. В стихотворении
«Земля» Тарковский пишет: «К тебе, истомившись, потянутся руки / С такой наболевшей любовью обнять, / Я снова пойду за
Великие Луки, / Чтоб снова мне крестные
муки принять» (т. 1, с. 134).
В Церкви явлено единство живых и
усопших, ибо у Бога все живы. Но подобное
единство воплощено и в стихотворении Тарковского, открывается же оно в той части (человеке), которая равна целому (народу). Парадоксальное, ничем, казалось бы, не подготовленное сравнение («Глину мял я, как мертвые в яме»), отождествление себя с убитыми в
бою («Потому что от ран штыковых / Я без
просыпу спал, как другие») как раз и выявляет
в языковой плоти стихотворения интуицию
неразрывной связи живых и мертвых.
Герою стихотворения «Голуби на площади» дан парадоксальный опыт смерти: с
одной стороны, он ему уже ведом, но, с другой стороны, и в смертном сне он «живее
живых». Кто может соединить в себе два
этих противоположных состояния? В Пасхальных часах мы читаем: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в Раи же с
разбойником, и на престоле был Христе со
Отцем и Духом, вся исполняя неописанный».
Непостижимое для человеческого ума «пребывание» Христа одновременно – «во гробе
плотски», во аде, в раю и Престоле со Отцем
и Св. Духом являются своеобразной опорой
возможности подобного состояния для человека, идущего путем жертвенной любви.
Таким образом, если в начале стихотворения мы встречаем «уподобление» Христуотроку, то дальнейшее развитие стихотворного сюжета являет нам соотнесение подвига
человека и народа в целом с крестным подвигом Христа. Перед нами в анализируемом
стихотворении лирический сгусток религиозной философии, одним из важнейших аспектов которой является аспект экклезиологический. «Экклесиа» по-гречески означает
Церковь, и, как было показано выше, человек
в эклезиологическом аспекте предстает перед
нами как нераздельное и неслиянное соборное единство. Тарковский прежде всего поэт,
он не использует в стихотворении философской или богословской терминологии, но
сложнейшие богословские понятия выраже-
ны в стихотворении через самые простые
слова или их сцепления.
Одним из таких «простых слов» является
слово «глина». В стихотворении оно обозначает и тот «материал», из которого вылеплены голуби, и реальную окопную глину, пропитанную солдатской кровью, и вещество
родной русской земли, и ту глину, из которой создан человек согласно библейскому
повествованию. Первый человек и назван
Адамом по тому материалу, из которого он
создан: Адама в переводе с древнееврейского
означает «красная земля», «красная глина».
В стихотворении «Земля», к которому мы
уже обращались, строки «За то, что имел небессмертное тело, / Я дивной твоей сопричастен судьбе» невозможно адекватно интерпретировать, не принимая во внимание библейского рассказа о сотворении человека.
Согласно христианским представлениям, «в
признаке материальности человеческой природы человека дана мысль о ее разрушимости или смертности» [6].
Таким образом, мы видим, что, подобно
тому, как в художественном тексте может
происходить оживление внутренней формы
слова, в стихах Тарковского происходит
оживление «библейского», священного слоя
в слове. Но в стихотворении мы наблюдаем и
другое явление. Своеобразный процесс «усвоения» евангельского смысла происходит со
словосочетанием «штыковые раны». С одной
стороны, именно это словосочетание является единственным «знаком» той страшной
войны, которую пережил русский народ, в
языковой плоти стихотворения. Но в контексте нашего анализа «штыковые раны» преображаются в «язвы гвоздинные» и «прободенное ребро» Христа, и это тоже тайна соборности и тайна Церкви. Архиепископ Иоанн
Сан-Франсцисский (Шаховской) в работе
«Тайна Иова» пишет: «...Господь усыновляет
человека и причисляет его к Своему крестному пути правды... Страдая за рабов Своих,
страдает в сынах, распространяет пределы
Своего Страждущего Богочеловеческого Тела на тела всех сынов Своих и страдания Богочеловеческой Души Своей на их души. Так
рождается новый мир. Это великая тайна
строительства Церкви, Нового Мира на крови Агнца и агнцев» [7].
Можно сказать, что в стихотворении
«Голуби на площади» явлен экклезиологиче267
Гуманитарные науки. Филология
ский аспект поэтической антропологии Тарковского. Конечно, следует оговориться, что
Тарковский отнюдь не ставил себе задачу
выразить в поэтической форме свое понимание Церкви. Но его поэтическая интуиция
проникает в такие духовные глубины, касается таких религиозно-мистических высот,
что происходит самораскрытие и самооткровение высшей реальности. В стихотворении
«Голуби на площади» раскрывается священный реализм истории.
1.
2.
3.
Тропкина Н.Е. Образы исторического пространства в поэзии Арсения Тарковского //
Мир России в зеркале новейшей художественной литературы. Саратов, 2004, С. 95-99;
Аверинцев С. Между «изъяснением» и «прикровением»: ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина // Аверинцев С. Другой Рим. СПб.,
2005. С. 144-196.
Тарковский А. Собр. соч.: в 3 т. М., 1993. Т. 2.
С. 66. Далее ссылки на цитируемый текст
4.
5.
6.
7.
даются по этому изданию с указанием тома и
страницы в круглых скобках.
Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 142.
Флоровский Г. Соборность Церкви // Флоровский К. Вера и Культура. СПб., 2002. С. 529.
Толковая Библия: в 3 т. М., 1988. Т. 1. С. 17.
Архиепископ Сан-францисский Иоанн (Шаховской). Тайна Иова. О страдании // Избранное: в 2 т. М., 2001. Т. 1. С. 260.
Поступила в редакцию 7.09.2008 г.
Kekova S.V. «End-of the-world Myth» and the “Sacred Realism of History” in Arseniy Tarkovskiy’s poems
“Steppe” and “Doves on the Square”. The article analyses
the peculiarity of Arseniy Tarkovskiy’s historical method,
which is connected with his unique mythopoetic thought.
The quintessence of it is that the poet’s personal experience, related to historical events, is integrated in the space
of sacred history.
Key worlds: “End-of the-world Myth”, Adam, Christ,
sobornost, death, resurrection.
МЕЖДУ ВОСПОМИНАНИЕМ И ГРЕЗОЙ: БИОГРАФИЧЕСКИЙ
СЮЖЕТ В ПЕРВОЛИЧНОМ ПОВЕСТВОВАНИИ
(НА ПРИМЕРЕ ПРОЗЫ НИКОЛАЯ КОНОНОВА)
Т.Г. Кучина
На примере романов Н. Кононова «Похороны кузнечика» (1999) и «Нежный театр» (2004) рассматриваются проблемы концептуализации «я» в перволичном повествовании и выстраивания персонального прошлого на стыке воспоминания и воображения. Нарративная реконструкция биографического сюжета включает как реальные, так и «иллюзорные» воспоминания (те, что созданы творческой
работой сознания), способные замещать действительно происшедшие события их литературными
двойниками.
Ключевые слова: «я»-повествование, воспоминание, воображение, прошлое.
Проблема границ «я» и «не я», несовпадения «реального» и «воображаемого» «я» (в
терминах Ж. Лакана), открытия собственного
«я» только в «Другом» или через «Другого»
(в терминах П. Рикера) – одна из центральных в философии и эстетике ХХ в. В культуре последних десятилетий представление о
раздробленности «я», утрате аутентичности
стало едва ли не общим местом, а «кризис
идентификации» (авторство термина принадлежит Дж. Уарду) – самостоятельным
философским понятием.
268
В литературе авторская субъективная
устремленность к фокусировке индивидуальности в «я» реализуется прежде всего в перволичном повествовании. Однако художественные формы авторепрезентации «я»-повествователя в современной отечественной литературе разнятся: с одной стороны, это документально-автобиографическая проза С. Гандлевского («Трепанация черепа»), А. Бараша
(«Счастливое детство»), А. Битова («В поисках утраченного “Я”»), А. Сергеева («Альбом
для марок»), с другой – собственно художественные – фикциональные – произведения