К. Э. Солдатова Культурный контекст рассказа Захара Прилепина

К. Э. Солдатова
Культурный контекст рассказа Захара Прилепина «Грех»
Рассказ Захара Прилепина «Грех» называют самым лиричным и самым чистым
рассказом во всем творчестве писателя, он входит в книгу, получившую широкое признание (победа в конкурсе «Национальный бестселлер» 2008, финал «Русского Букера» десятилетия). В рассказе глубокий пласт подтекста и широкий контекст, который пока не отмечен критиками и не изучен литературоведами. Нам известно только замечание критика
В. Курбатова о созвучии произведения современного автора с прозой И. А. Бунина и Ю.
П. Казакова. На наш взгляд, интертекстуальные аллюзии в рассказе так богаты, что их
рассмотрение позволит наиболее точно интерпретировать произведение и выявить особенности авторского стиля Захара Прилепина, что составляет цель нашей работы. Конкретные задачи нашего исследования состоят в изучении теории контекста, выявлении
фольклорных, библейских и литературных перекличек в рассказе З. Прилепина «Грех» и
установлении их функций в произведении.
В современной науке под «контекстом» понимают внутритекстовые, межтекстовые взаимодействия и связи «между текстом и любыми жизненными обстоятельствами,
которые допускают свою «текстуализацию» [см.:2], в таком случае говорят о биографическом, историческом контексте. В разработке теории «контекста» имеют большое значение
идеи М.М. Бахтина о диалогизме, в соответствии с которыми диалогические отношения
присущи читателю и тексту: «Текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом), всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами и переосмысление в новом тексте» [1, 207]. По Ю.М. Лотману, контекст является составной частью текста [см.: 6, 129-142]. А.Б. Есин не считает контекст частью текста: «Контекст –
вся совокупность явлений, связанных с текстом художественного произведения, но в то
же время внеположных ему» [3, 230], но признает необходимость изучения контекста, так
как «литературное произведение, с одной стороны, самодостаточно и замкнуто в себе самом, а с другой – разными гранями соприкасается с внетекстовой действительностью –
контекстом» [там же].
Культурный контекст произведения искусства слова исторически и социально обусловлен и может включать в себя много составляющих (разные виды искусства, вера,
культурные бытовые традиции, обряды). В тексте З. Прилепина обнаруживаются многочисленные литературные (прозаические и поэтические) аллюзии, фольклорный и библейский контекст.
В рассказе есть линия соперничества между сестрами за внимание кузена, есть
противопоставление ищущей близости с Захаркой Ксюши и любящей его, но не позволяющей переходить запретную черту Кати. Эта линия, включающая несколько эпизодов,
напоминает о бунинских произведениях, воссоздающих образ героя, любящего одну девушку и близкого с другой («Митина любовь», «Натали»). В рассказе И. Бунина «Натали», как и в рассказе З. Прилепина «Грех», главный герой чувствует плотское влечение к
сестре – Соне, но в то же время испытывает чувство подлинной любви к другой девушке –
Натали. Как и Захарка, Виталий мучается осознанием своей двойственности. Как и герой
Прилепина, бунинский герой находит в любимой божественные черты: «Мне казалось,
что святой стала та свеча у твоего лица» [4]. В повести И. Бунина «Митина любовь»,
главный герой Митя, как и герой Прилепина, молод. В душе юноши происходит настоящая внутренняя борьба. Митя испытывает подлинное чувство любви к Кате, он не переступает последней черты близости с ней, но в то же время чувствует некоторую двойственность их отношений. В этой повести также есть мотивы греха, страшной силы телесного влечения. Но Митя не удерживается от соблазна, добивается близости с деревенской
красавицей Аленой. Виталий и Митя проходят через чувственные наслаждения, разрушают свою любовь, теряют веру и безнадежно обречены на разлуку или смерть. Герой
Прилепина, в отличие от персонажей Бунина, взрослеет, справляясь с искушением.
Тема первой любви раскрывается также в романе И. Шмелева «История любовная». Тоня испытывает чувства сразу к двум девушкам. Это акушерка Серафима и горничная Паша. И. Шмелев постоянно подчеркивает внутреннюю борьбу в душе подростка.
Любовное томление к девушкам Тоня осознает как грех и пытается противостоять ему,
хотя некоторая таинственность происходящего завораживает его. «Слово «любовница»,
которое я шептал…напоминало о грехе, грязном и сладостном, и еще незнакомом мне»
[5].
Паша олицетворяет чистоту и духовность. «Она же на Богородицу похожа!», – замечает герой, как и Захарка в рассказе «Грех» (там же). В то же время Серафима – это
всего лишь воплощение плоти и похоти. Мысли о грехе и возможном наказании мучают
мальчика тем сильнее, чем больше его телесная тяга к Серафиме: «Я часто бывал у Троицы и видел: «Страшный Суд». В жутких извивах терзались грешники» (там же). У Прилепина: «Всякий мой грех будет терзать меня» [7, 71]. В кульминации романа Серафима,
соблазняя парня, роняет пенсне, и Тоня видит кровяные веки и неподвижный стеклянный
глаз. Грех предстает перед мальчиком в непосредственной и страшной близости. И. Шмелев демонстрирует телесное уродство и душевную нечистоту Серафимы и через болезнь
освобождает героя от наваждения. Постепенно после болезни меняется мир вокруг героя, Тоня начинает новую жизнь, освобождается от «грязи греха». «Я особенно глубоко
почувствовал <…> что есть две силы: добро и зло, чистота и грех, – две жизни! Чистота и
– грязь... что разлиты они в людях, и люди блуждают в них...» [5]. При очевидной близости шмелевского и прилепинского разрешения конфликта между плотским и возвышенным, современный автор не столь дидактичен, как его предшественник.
Нельзя не заметить поэтический контекст в рассказе, где преобладает лирическая
тональность, соответствующая пылкой романтической взволнованности мальчика. Прилепинский герой, «…игры позабыв свои… мучится таинственным желаньем…» (Н. Гумилёв, «Шестое чувство»), наблюдая за своими сёстрами. «Отчего мне это дано?.. Зачем это
всем дано?.. Нельзя было как-то иначе?» – задается вопросами в одной из первых сцен Захарка, а в финале, отвечает благодарно, подобно лирическому герою О. Мандельштама
«Дано мне тело – что мне делать с ним?»: «Как правильно, Боже мой!» (у поэта близкое:
«За радость тихую дышать и жить// Кого, скажите, мне благодарить?».
Следует обратить внимание на фольклорный контекст рассказа, значимый для понимания проблемы взросления главного героя. Захарка гостит у бабушки с дедушкой, в
которых подчеркнуты коренные русские черты. Центральная сцена рассказа – забой свиньи – очень важна в развитии сюжетообразующих мотивов телесного и духовного. Захарка рассматривает тушу, и это натуралистичное зрелище косвенно перекликается с языческим обрядом гадания по внутренностям жертвенных животных. «Внутренности были теплыми. Они могли показаться букетом цветов. Теплым букетом живых, мясных цветов»
[7, 57,58]. Раздвоенность натуры Захара обнаруживается как в попытке осмыслить увиденное, так и в его ощущении собственной животной первобытности при виде разделанной свиньи. «Все это живое, пресыщенное жизнью в ее первобытном виде, – все это с яркими, цветными внутренностями мешало находиться на месте, влекло» [7, 58]. В произведении фольклорный след оставляет рассказ бабушки о ведьме, которая превращается в
свинью (зарезанное дедом животное обретает символическое значение – убитая ведьма –
уничтожение греховного соблазна). Данная легенда воплощает особенности русской веры, не избавившейся от языческих представлений.
Не менее интересны знаки волшебной сказки в рассказе. Предметные образы лука,
стрел, упоминание о лягушке отсылают читателя к сюжету испытания героя в народной
сказке «Царевна-лягушка». Волшебная сказка, по В.Я. Проппу, калькирует обряд инициации – приобщения подростка к мужчинам племени. Можно допустить, что Захар Прилепин, выпускник филологического факультета, мог сознательно ввести сказочный мотив в своё произведение, явно играя элементами сказки. Захарка пускает стрелы то ли
ради забавы, то ли ощущая себя женихом, добиваясь Кати – Премудрой девы.
Но всё-таки Катя для Захарки скорее всего Богородица. С её образом связана
библейская отсылка к легенде об Адаме и Еве. Символична сцена в саду с яблоком (тот
самый запретный плод, который срывает Ева с дерева), которая напоминает сюжет из
Библии о первородном грехе. Катя выбирает фрукт «покраснее», это свидетельствует о ее
опытности, она женственна, она мать. А ее младшая сестра Ксюша срывает «зелененькое» яблоко, что подчеркивает ее незрелость – «зеленость». Интересно, что обе героини
по-своему искушают Захарку, Катя представляется в видениях Захарки женой, Ксюша
сама ищет близости. Но Захарка внутренне осознает, что его томление греховно, так что
сад, яблоки, Адам и две Евы в рассказе есть, но запрет не преодолён, а принят героем как
непреложный закон. Сделав свой выбор, поборов плотское влечение к старшей двоюродной сестре, Захарка восклицает: «Как правильно, боже мой», «Всякий мой грех будет терзать меня… А добро, что я сделал – оно легче пуха, его унесет любым сквозняком» [7, 71].
В связи с библейским сюжетом нельзя не согласиться с О. Мартыненко в образной
оценке рассказа: «В литературе, где царит полная вседозволенность, обнаружить такую
целомудренную сдержанность – все равно что очутиться в раю до грехопадения» [8].
«Всего и «греха-то», что дачный, городской мальчик влюбился в деревенских сестер. Ты
уж нынешних городских телевизионных детей знаешь и заранее побаиваешься, что «ща
начнется». И, может, как раз из-за этого ожидания ты и оказываешься поражен поднебесной чистотой рассказа – бунинской, казаковской, хоть автор и не подражает никому, а
только живет и любит», – пишет В. Курбатов [там же].
В самом деле, Захар Прилепин оригинален и традиционен одновременно, традиционную проблематику и неновый конфликт писатель своеобразно художественно осваивает через актуализацию национально значимого культурного контекста. Историю юношеского чувства, рассказ о герое, преодолевшем запретное плотское желание, напряженно
ощущавшем свою животность и примирившем в себе тело и душу, автор включает в вечный сюжет первой любви, не повторяя ни Бунина, ни Шмелёва. Сказочный код присутствует в рассказе как знак последнего лета детства Захарки, его первого испытания. Библейский контекст акцентирует смысл названия рассказа, тяжкая власть тела в ощущениях
Захарки сменилась чувством легкости и торжества духа над грехом.
Литература
1. Бахтин М.М. К методологии литературоведения // Контекст. – М., 1975.
2. Богданов К. Антропология контекста: к истории «общепонятных понятий» в филологии. – М., 2000.
3. Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения: учеб. пособие
для студентов и преподавателей филологических факультетов, учителейсловесников. – М.: Флинта, Наука, 2004.
4. Иван Бунин. Натали// Интернет-библиотека Алексея Комарова. – Режим доступа:
www.ilibrary.ru/text/1491/p.1/index.html
5. Иван
Шмелев.
История
любовная.
–
RuLit.
–
Режим
доступа:
http://www.rulit.net/books/istoriya lyubovnaya-free-2679.html
6. Лотман Ю.М. Избранные статьи. Семиотика культуры и понятие текста. – Таллинн.
1992. Т.1.
7. Прилепин З. Грех и другие рассказы. – М.: АСТ: Астрель, 2012.
8. Прилепин З. Официальный сайт. – Режим доступа: http:// www. zaharprilepin.ru