Философия российской телесности

РЕЦЕНЗИИ
Философия российской телесности. – СПб.: СПбГУП, 2009. – 532 с.
Само название книги уже обозначает некий нестандартный, неожиданный поворот мысли. На самом деле мы имеем здесь нечто
большее: это смена российской философской парадигмы. Изначально
более привычными для русского «философского уха» были словосочетания типа «философия российской духовности». С момента зарождения русской философии подобной проблематике были посвящены сотни, если не тысячи публикаций с их обычными стенаниями по поводу
утраты духовности, с призывами не довольствоваться профанным бытием, а воспарить в сферу божественного, священного, идеального, с
навязчивыми утверждениями о мистической миссии России, о ее загадочной душе, которую не понять умом и ничем не измерить. И вот теперь мы видим возвращение философского духа из спекулятивных
мистических странствий на родную землю. Действительно, российской
философии пора преодолеть абстрактную отрешенность интеллекта и
духа от реальности российской жизни, пора избавиться от перенасыщения высшей духовностью, от постоянной жажды бегства в нее. И в
этом возвращении к простым и фундаментальным вопросам человеческого бытия и состоит весь пафос этой примечательной книги.
Книга представляет собой сборник, содержащий материалы некоторых научных семинаров, организованных петербургскими философами. Эти семинары посвящены следующим проблемам: «Философия
порядка и чистоты», «Телесность российского пространства: философия дома», «Телесность российского пространства: центр и периферия». Кроме текстов выступлений участников семинаров в сборнике
опубликованы развернутые статьи ряда отечественных авторов, расширяющие горизонт философских обобщений по указанной тематике.
Авторы книги как бы захвачены великим обаянием малых человеческих дел и целей, неустанно подчеркивают первостепенную значимость повседневных задач, связанных с выживанием и достижением
благополучия, отмечают исключительную важность комфортности и
уюта существования, труда на ниве улучшения быта и т. д. Предметом
философствования должны, наконец, стать самые простые вещи – чистота и порядок, дом и семья, телесность российских пространств. Человек должен возвратиться к самому себе, к изначальным простым усто239
ям жизни, т. е. вернуться в свое бытие, в телесное измерение бытия, к
полноте своих чувств и желаний.
Причем речь идет не о пустом и досужем философствовании по
поводу ясных и очевидных вещей и даже не о хайдеггеровском вслушивании в бытие. Речь идет о развитии конструктивного, эффективного практического философского мышления, побуждающего к переменам в характере жизнедеятельности в фундаментальных, первичных,
клеточных микроструктурах социума и индивида. В выступлениях участников дискуссий подчеркивается необходимость преобразования,
упорядочивания глубинных слоев материальной, телесной жизни людей, созидания, обустройства и гармонизации общественных и индивидуальных пространств в соответствии с ценностями родного дома, где
должны царить защищенность, благополучие и священность. Новое
философствование должно изменять практические ценностные ориентации, установки человеческого поведения и действия, сориентировать
их на конструктивную реализацию простых, но фундаментальных бытийных интересов.
Смещение предмета философствования на уровень бытия и телесности является тенденцией развития не только российской, но и всей
мировой философии. Философия как служительница разума уже не
может ориентироваться на некий безсубъективный, холодный, чистый
разум, беспримесный, обособленный от истории, от желаний и влечений людей, от их языка и конкретных сетей коммуникаций. Неклассическая философия мыслит разум как исторически конкретный, укорененный в социальном и индивидуальном бытии, практически заинтересованный, властно ориентированный, сопряженный с желаниями и
влечениями, как разум, погруженный в интерсубъективную коммуникацию. Философия уже не только проникает в предсознательное
(дальше чего, по Делезу, не пошел даже психоанализ), философское
мышление анализирует, проясняет еще более глубинные уровни, уровни собственно бессознательного, машины желания. А анализируя влечения и желания, разум тем самым может на них влиять, хотя и насыщает ими свое содержание. Разум преодолевает свою обособленность,
уходит от своей формализованной чистоты. Ведь отстраненный чистый
разум, оторванный от бытия, от желаний, эмоций, жизни, не может
влиять на них, разве лишь посредством жестких команд кантовского
формального категорического императива, которые вызывают только
эмоциональное отторжение. Эта общая тенденция современной философии, усиление ориентации на бытие с его миром желаний и чувств не
поражение разума, его подчинение желанию, – наоборот, это новый
шаг в превращении зверя в человека, обеспечивающий человеку новую
ступень самообладания, собранности, самоуправления, ступень развития универсальной техники жизни без ущемления полноты жизни и
240
творчества. Разум погружается в телесное не потому, что он опять утрачивает чистоту и замутняется телесностью, а потому, что он становится сильнее и эффективнее.
Относительно современной российской философии следует подчеркнуть, что бытийно-практическая ориентация философского мышления не означает его возврата к материализму или к вульгарнопрагматическому преобразовательному активизму. При вышеотмеченном бытийно-практическом повороте философии достижения русской
духовности, интеллектуальный философский потенциал отнюдь не утрачиваются. Бытие, как и телесность уже не понимаются как нечто сугубо объективное, независимое от сознания. Духовность и разум как бы
вмонтированы в телесное, материальное, бытийное. Само бытие, вслед
за Хайдеггером, трактуется как включающее понимание, переживание,
эстетическое чувство и т. д. Например, когда речь идет о чистоте и порядке, о доме, о российском пространстве, то в них наряду с материально-телесным органически включаются нравственная чистота, духовное очищение, душевный лад, любовь к шири и чистому полю. Телесность и духовность в человеческом бытии понимаются как нераздельные, сопряженные друг с другом. Чтобы подчеркнуть эту сопряженность, ряд авторов употребляют понятия телесность сознания,
внутренний ум сердца, «дом души», устроение души, культурное тело
человека, культурный ландшафт, окультуренное пространство, внутренняя телесность. При рассмотрении разновидностей телесности анализируются связанные с ними глубинные психологические, аксиологические структуры и установки, которые функционируют на уровнях
подсознательного и бессознательного. Отмечается, что если тенденцией прагматического Запада или «западнизма» является экстериоризация
духовности, направленность разумного и духовного на функционирование тела и манипуляции с телом, на внешнюю предметность бытия,
то российская культура должна сохранить как генетический фонд и
свой опыт интериоризации духовности, т. е. опыт духовности, очищающий душу, служащий самостроению и самоисправлению души.
Какие бы феномены телесности не рассматривали авторы статей и
докладов, а также участники дискуссий, всегда подчеркивается то обстоятельство, что речь идет не о голой материальной телесности, не о
независимых от людей формах социальных отношений, а о феноменах
бытия, пронизанных духовностью и включающих духовность. Во всем
подчеркивается сторона духовности, будь то переживание громадности
российских пространств, будь то романтическая драма провинциала,
боготворящего российские столицы, что выражает собой печальное
российское свойство – разрыв центра и периферии. Как подчеркивает
К. С. Пигров, российское пространство – это не только природный
ландшафт, а ландшафт, пронизанный историей, своеобразно окульту241
ренный, одухотворенный колокольными звонами и храмами. «Телесность российского пространства, – пишет он, – это прекрасное тело
России, данное нам не только рационально (научно и философски), но
и эмоционально, чувственно. Оно порождение природы и истории, порождение искусства и хитрости разума, художественный шедевр, который должен быть осмыслен в таком качестве» (с. 522).
В сборнике много интересных материалов и статей, в которых высказано немало конкретных плодотворных философский идей, связанных с бытийно-практическим поворотом российской философии. Авторы в своих философских рефлексиях возводят казалось бы простые
повседневные вещи – такие как чистота, дом, родное пространство – до
уровня предельных философских обобщений, что порождает новые
смыслы и содержательные оттенки мысли. Например, в выступлении
А. Г. Чернякова проблема «дома» рассматривается сквозь призму хайдеггеровских понятий «вот-бытие» и «бытие-в-мире». Хайдеггеровский
анализ бытия умело используется для раскрытия темы дома в докладе
М. В. Логиновой «Возвращение в “дом бытия”». Соединение предельно
обобщенного, философского уровня анализа с пониманием конкретных
проблем современной российской действительности представлено в
докладе М. А. Меня «Порядок в доме как ценность». В этом докладе
рассматриваются предельные основания подлинного порядка, акцентируется момент соотнесения эмпирического и трансцендентного. В докладе К. С. Пигрова «Порядок в доме – дом в порядке» порядок рассматривается в аспекте осмысления иерархической структуры бытия с
его высшими и нижними слоями. Концепт «дом» понимается
К. С. Пигровым в рамках такой социально-философской категории, как
«доместикация», выражающей универсальное стремление человека
устраивать свое бытие в соответствии с сущностью и структурой «дома». По К. С. Пигрову, под углом зрения устроения дома можно рассматривать и все искусственное, артефактное преобразование бытия
человека на основе принципов человечности, цивилизации и культуры.
С точки зрения бытийно-практической ориентации современной философии, интересен анализ концепции позитивного экзистенциализма
О. Ф. Больного в докладе О. М. Ломако «Метафизика дома в позитивном экзистенциализме О. Ф. Больного».
В качестве достоинства сборника следует отметить также и то, что
тематизация проблем порядка, чистоты, дома, телесности пространства
осуществляется на основе универсального подхода к этим проблемам.
В книге выявлены не только общефилософские, но и исторические,
экономические, социологические, культурологические, цивилизационные аспекты обсуждаемых вопросов. Ряд авторов в своих выступлениях раскрывают некоторые тенденции развития современной цивилизации, обычно остающиеся вне поля зрения обществоведов. Интересный
242
аспект анализа современной цивилизации мы видим в докладе
Е. К. Краснухиной «Антиквариат или мусор?», где дается критика индустриального общества с его производством ради производства. Это
производство ради производства выражается, в частности, в производстве всякого рода мусора. Автор называет мусорным расточительством
общества такую ситуацию, когда пригодные для употребления вещи
становятся не востребованными, не сохраняются, по существу уничтожаются через механизм моды или вследствие лихорадки так называемого производства новаций. Своеобразный анализ некоторых черт современной глобальной цивилизации с ее номадизмом и утратой людьми принадлежности к традиционным идентичностям представлен в
докладе О. Р. Демидовой «Бездомность как дом».
Но, признавая несомненную ценность дискуссий, докладов, статей
данного сборника, всячески приветствуя обращение философской мысли авторов к азам бытия – к дому, к быту, к непосредственному пространству существования, к телесности человеческой жизни, следует
все-таки отметить некоторые недостатки и упущения. Так, представляется весьма недостаточным анализ макропроблем российской телесности. Конечно, бытийно-практический поворот философствования не
должен вновь свестись к пафосу гигантского активизма, к требованию
радикального преобразования природы, к призывам повернуть вспять
сибирские реки и осуществить другие «великие стройки». И все же
речь должна идти не просто о переустройстве индивидуального частного быта и дома, о преобразовании их на развитых цивилизационных
основах. Это переустройство необходимо осуществлять вместе с решением таких макропроблем российской телесности, как проблема экологическая, проблемы освоения незаселенных российских территорий,
прекращения безоглядной траты ресурсов без учета интересов потомков, проблема демографическая во всей полноте ее составляющих,
включая вопросы здоровья народа и здорового образа жизни, борьбы с
алкоголизмом и потреблением наркотиков и т. д. Эти макропроблемы
почти не отражены в этой объемной и в целом весьма полезной книге.
Перечисленные проблемы нельзя решить только на индивидуальном уровне. Здесь требуются усилия всего общества, усилия государства. Так, по прежнему перед российским народом стоит проблема освоения Сибири, куда нужно устремлять молодые силы, чтобы они не
просто туда ехали «за туманом», а по настоящему осваивали российские пространства. Например, Америка имела свой фронтир, постоянно
отодвигаемую границу свободы, она использовала избыточную социальную энергию для расширения пределов своей жизнедеятельности,
для освоения своих западных территорий. У России, начиная с XVI в.,
тоже имеется подобный фронтир, он связан с возможностью освоения
наших необъятных восточных и северных пространств. Этот фронтир
243
есть у нас и сейчас. Эти пространства, разумеется, должны осваиваться
не через систему «гулагов» и не только в порядке осуществления разовых грандиозных проектов (как, например, строительство БАМа), а
постоянно, на основе свободной предпринимательской инициативы
людей и при всесторонней энергичной помощи государства.
Особого внимания требует проблема борьбы за трезвость, за то,
чтобы трезвость стала, наконец, элементарным правилом народной
жизни. Это не только микро-, но и макропроблема. Здесь должны объединить свои усилия общество, государство и церковь. В книге не только не проанализирована эта болезненная проблема российской телесности, но даже встречаются странные рассуждения, чуть ли не включающие алкоголь в качестве положительного элемента в структуру
культуры, а пьянство – в число свойств русской души. Так, алкоголь,
по Н. Л. Юдину, это «традиционно проверенная, культурно выверенная, ритуализированная система изменения сознания» (с. 175). А
Ю. М. Шор восхищенно превозносит широту русской души, цитируя
Кольцова. «Или, помните , – пишет он, – знаменитое кольцовское “Раззудись плечо, размахнись рука!” – это удаль молодецкая и в работе, и в
любви, и в пьянке» (с. 515).
Кроме недостаточного анализа макропроблем российского общества в этой в целом замечательной книге есть ряд существенных отдельных погрешностей, в частности, имеются весьма спорные, а в некоторых случаях и вовсе неприемлемые идеи и утверждения, на которые почему-то не обратили внимания редакторы сборника. Довольно
спорной, например, является идея А. К. Секацкого о том, что необходимо снова «взболтнуть» Россию, погрузить ее в ситуацию хаоса и
«большого взрыва», чтобы рассосать и сбросить все бюрократические
наросты, все окаменевшие специализации, чтобы отменить приватизацию элитами элементов государственности и предотвратить харизматизацию власти. А. К. Секацкий предлагает все смешать в российском
обществе, создать первичный бульон, хаос, высвободив потенциал
«стволовых клеток» социума. Безусловно, А. К. Секацкий – яркий философский публицист, мастер богатого парадоксами стиля, но ему следовало бы посмотреть на современное общество более холодным и
трезвым взглядом. Современное общество – это не греческий полис и
даже не Россия начала ХХ в. Это большое общество со сложнейшей
энергетической, технологической, информационной и социальной инфраструктурой, не терпящей никаких взрывов – ни больших, ни малых.
Даже реформы последнего двадцатилетия более похожи на топтание
слона в ювелирной мастерской, чем на целеустремленное управление
развитием современного производства на базе новейших сложнейших
технологий.
244
Представляется не только спорной, но даже совершенно неприемлемой трактовка войны уже упоминавшимся Н. Л. Юдиным. По
Н. Л. Юдину, война имеет свойства праздника. Если сравнивать войну
и праздник, отмечает он, «по функции в жизни коллективов, по образу,
который они запечатлевают в душе индивида, то лучшего соответствия,
чем война, для праздника не найти» (с. 179–180). Война трактуется как
разрыв с повседневностью, как коллективный рывок от повседневности. «Война и праздник, – продолжает Н. Л. Юдин, – совершенно сходны: они открывают период повышенной социализации, тотального
обобществления орудий, ресурсов и сил» (с. 181). Война – преодоление
разобщенности индивидов, апофеоз группового начала. «В известном
смысле, – завершает свои рассуждения Н. Л. Юдин, – “моделями”, обнажающими суть праздничного порядка, являются не только всем известные праздничные ритуалы, но также такие феномены современного
мира, как творчество и война» (с. 181). Исходя из трактовки войны как
праздника, Н. Л. Юдин, вероятно, не может понять, почему человечество мечтает об исключении войны из жизни общества.
Представляются неприемлемыми и некоторые положения в целом
интересной статьи Г. Ф. Сунягина «Как исчезают империи». Так, вряд
ли можно согласиться с утверждением о том, что термины «Россия» и
«россияне» являются формами деидентификации русских. Русским,
утверждает Г. Ф. Сунягин, утратившим, в отличие от других народов
России, консолидирующие их политические институты, навязываетсяде термин «россияне», ставший для них пустым и только затемняющим
их утрату идентичности.
Трудно также согласиться и с другим тезисом Г. Ф. Сунягина, а
именно, что мы, проиграв холодную войну, теперь находимся в «положении Веймарской Германии, некоей раненой и обиженной империи,
никак не согласной на отведенное ей историей место и более или менее
откровенно живущей идеей реванша» (с. 484). И уже совершенно неприемлемы оценки Г. Ф. Сунягиным нашей роли во второй мировой
войне и нашей Великой Победы. Относительно победы Г. Ф. Сунягин
утверждает, что «по мере того, как множатся наши поражения и разочарования в сегодняшней жизни, мы празднуем эту победу со все
большим напором и пафосом. Но ведь война уже давно принадлежит
истории, и на сегодняшний день мы хорошо знаем, что это была не
борьба темных сил с безусловно светлыми, а схватка двух тоталитарных режимов в борьбе за мировое господство» (с. 483). И далее: «Сохранившую антинародный сталинский режим победу, купленную ценой превращения страны в большой штрафбат и немереных жертв, не
сопоставимых с немецкими, вряд ли уместно праздновать как победу
русского народа. Скорее, это дата скорби и покаяния, которую следовало бы отмечать вместе с другим одураченным и пострадавшим в этой
245
бойне народом – немцами» (с. 483). Несомненно, российский народ не
может принять ни то, что ставятся на одну доску немецкий фашизм и
советский социализм, ни то, как оценивается роль советского народа во
второй мировой войне и как оценивается наша победа. В этой связи
представляются циничными и некоторые пассажи в опубликованном в
этом сборнике выступлении В. Ю. Сухачева. Говоря о моде как некоей
семиотической сборке, В. Ю. Сухачев продолжает: «Например, сегодня
в моде тату, нанесенное с помощью хны, потому что через месяц она
рассасывается: вы можете нанести свастику, а через месяц она исчезнет, и вы можете изобразить вместо нее серп с молотом, или что то еще
– не имеет значения. Какая разница, что – лишь бы было красиво и
модно» (с. 386).
Однако, несмотря на некоторые весьма досадные утверждения, которые допускают отдельные авторы, в целом сборник представляет
собой замечательную книгу, выражающую собой поворот к новой, бытийно-практической парадигме российской философии. Конечно, книга
неоднородна с точки зрения ценности включенных в нее материалов.
Обилие оригинальных философских мыслей, высказанных в статьях,
выступлениях, остроумных репликах и вопросах, мыслей, сформулированных с блеском таланта, нередко сочетается в этом сборнике с пустяковыми эмпирическими материалами или с материалами, вообще не
имеющими отношения к обсуждаемой философской проблематике (например, «Леворукий ребенок в семье»). Но уже хорошо то, что жемчужины современной философской мысли в этой книге есть и этих жемчужин отнюдь не мало.
В. Лукин
Дугин А.Г. Четвертая политическая теория. Россия и политические
идеи ХХI века. – СПб.: Амфора, 2009. – 343 с.
Новая книга профессора факультета социологии МГУ А. Г. Дугина
затрагивает сложные и во многом дискуссионные проблемы генезиса и
эволюции современных политических идеологий. К достоинствам книги следует отнести используемый в ней междисциплинарный подход,
который позволяет всесторонне осветить рассматриваемые проблемы.
Данная работа получает особую значимость в связи с обсуждением вопроса о характере современной отечественной идеологии. В этом контексте заявление автора о необходимости четвертой, постлиберальной
политической теории выглядит программным и относится не только к
России, но и к другим странам. Новая теория, по мнению А. Г. Дугина,
призвана победить либерализм, которому прежде уступили в идеологической борьбе коммунизм и фашизм. Четвертая политическая теория
246