МАЛЫЙ ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ГОРОД КАК ТЕКСТ КУЛЬТУРЫ

Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 18 (156).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 12. С. 63–69.
Н. Ю. Деткова
малый провинциальный город как текст культуры
В статье рассматриваются вопросы семиотического подхода к изучению города; анализируются основные идеи представителей отечественной семиотической школы, связанные
с восприятием города как текста. Предлагается вариант анализа «локального текста» на
примере малого провинциального города Шадринска; выделены наиболее значимые элементы локального текста города: доминирующие категории описания города, неотъемлемые
словесные образы и лейтмотивы, определяющие восприятие города и отношение к нему.
Ключевые слова: город, семиотика города, городской текст, «локальный текст», категории
описания города, образ города, культура.
Город, возникший как центр цивилизации,
может быть рассмотрен в нескольких ракурсах: он является центром административной,
политической, торговой, культурной жизни,
социальным институтом, связывающим различные субкультуры, различные общности
людей, архитектурной организацией пространства, влияющей на формирование социального и духовного облика горожан. Наконец, город изначально был носителем определенной культурной информации, представляя
собой особую знаковую систему.
Город как особая семиотическая сфера
уже давно обращает на себя внимание зарубежных и отечественных исследователей.
Изучение пространства городской культуры
началось в науке в XIX веке, а в ХХ столетии данные исследования получили активное распространение. Западными учеными
велись исследования в области символики
архитектуры и семиотики города (Р. Барт, К.
Леви-Стросс, Ч. Дженкс, К. Линч и др.), были
введены такие понятия, как «семиотика пространства» (Р. Барт), «текст, код, знак, синтаксис, семантика пространства архитектуры»
(Ч. Дженкс), образ города (К. Линч), предложено определение архитектуры как пространства коммуникации, города как текста. Город
был определен как пространство коммуникации, состоящее из отдельных структурных
элементов, подчиненных целому (ландшафту,
стилю, мифологии и др.) и являющееся знаковой средой обитания человека.
В отечественной науке начало развития
семиотики города положено работами Н. П.
Анциферова («Душа Петербурга», «Пути постижения города как социального организма.
Опыт комплексного подхода», антология в
трех томах «Книга о городе»), связанными с
исследованием образа Петербурга. В поисках «души» города Н. П. Анциферов создал модель анализа городского пространства
(метафизики города), описал образ города
через понятия «гений места, как архетип пространства», определил отношение к образам
пространства в контексте литературы (Петербург Пушкина, Достоевского и др.). Можно сказать, что Н. П. Анциферов определил
важнейшее направление изучения городской
культуры: психология города, физиология города, анатомия города. Исследование Н. П.
Анциферова является описанием в диахронном аспекте генезиса петербургских образов
и мотивов в русской литературе XIX–XX веков.
Наиболее полно вопросы исследования
«городского текста» были раскрыты в трудах
тартуско-московской семиотической школы,
яркими представителями которой являются
В. Н. Топоров, Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, З. Г. Минц и др. Данная школа своим
объектом выбрала не географию или городскую архитектуру, а литературу о городе и
определила наиболее значимые для семиотики города понятия: текст, символ и миф.
Раскрывая основные характеристики понятия «текст городской культуры», представители тартуско-московской школы обратились к семиотическому анализу Петербурга.
Петербургский текст предстал в их трудах гипертекстом, обладающим следующими чертами: всеобъемностью (т. е. он должен быть
высказываемым минимум на двух языках),
гетерогенностью и сложноустроенностью,
антиномичностью, пространственной зафиксированностью, он, вступая во взаимосвязи,
должен порождать новые тексты культуры.
Представив в своей теории город в качестве
64
текста культуры, ученые указали на его тотальный характер. Данный текст может существовать в различных проявлениях: художественном (литературном, архитектурном,
музыкальном, ландшафтном, живописном,
скульптурном), бытовом и фольклорном.
Ю. М. Лотман, выделяя особую семиотическую функцию города, замечает, что разница
между лесом и городом в том, что «последний
несет в себе закрепленную в социальных знаках информацию о разнообразных сторонах
человеческой жизни, т. е. является текстом,
как и любая производственная структура»1.
Ю. М. Лотман предлагает воспринимать город
в качестве сложного семиотического механизма, генератора культуры2, т. к. он «представляет собой котел текстов и кодов, разноустроеных и гетерогенных [гетерогенность
понимается ученым как обязательная зашифрованность текста несколькими кодами. – Н.
Д.], принадлежащих разным языкам и разным
уровням, город как и культура – механизм,
противостоящий времени <…> потому что он
заново рождает свое прошлое, которое получает возможность сополагаться с настоящим
как бы синхронно»3.
В своих работах по семиотике Петербурга
Ю. М. Лотман выделяет несколько критериев,
на основании которых город может быть рассмотрен как семиотическая система с нескольких позиций: город как имя, город как пространство, город как время. Говоря о городе
как пространстве, Ю. М. Лотман выделяет два
вида города: концентрический (находящийся в
центре, город на горе, тяготеющий к замкнутости, выделению из окружения, которое воспринимается враждебным) и эксцентрические
(расположенные на периферии культурного
пространства, имеющие в основе противостояние природы и культуры, тяготеющие к
разомкнутости, культурному диалогу).
В. Н. Топоров под текстом города понимает все сообщения, отправляемые улицами,
площадями, островами, садами, водами, памятниками, зданиями, людьми и т. д. Ученый
утверждает, что город «может быть понят, как
гетерогенный текст, которому приписывается некий определенный смысл и на основании которого может быть реконструирована
система знаков, реализуемая в тексте»4.
Важной характеристикой петербургского
текста В. Н. Топоров называет взаимоотношения между городом и текстом города, сверхсемантийность этого текста, его единообразие,
Н. Ю. Деткова
наличие субстратных элементов, и основное –
пространственность. Петербургский текст
назван единообразным, что отличает его от
других текстов культуры, которые описываются по-разному. В отношении к писанию
петербургского текста разнообразие оказывается невозможным. Сверхсемантийность
петербургского текста, по словам В. Н. Топорова, заключается в том, что «петербургский
текст – понятие относительное и меняющее
свой объект в зависимости от целей, которые
преследуются при операционном использовании этого понятия»5. Субстратные элементы города (топографические, климатические,
пейзажно-ландшафтные,
этнографическибытовые и материально-культурные) являются, по мнению В. Н. Топорова, достаточно яркой характеристикой города, встречающейся
во всех текстах о Петербурге. Функция субстратных элементов заключается в маркировании города, выделении его из множества
текстов культуры. В понимании пространственности петербургского текста наблюдается двойственность: прежде всего, это город
в пространстве (география) и пространство
города (архитектура). В. Н. Топоровым называются следующие признаки, свойственные
городу как пространству: театральность пространства (сказывается в его четком разделении на две части: «сценическую» и «закулисную, в постоянном осознании присутствия
«зрителя», в замещении существования «как
бы существованием»); наличие точки зрения
некоторого идеального наблюдателя («взгляд
идущего по середине улицы пешехода»6; направленность пространства (пространство с
боков ограничено черными массами домов и
высветлено с двух сторон); символичность
пространства. В итоге двойственное понимание пространственности петербургского текста (география и архитектура) соединяются в
петербургском тексте (литература), где текст
отождествляется с самим городом.
В. Н. Топоровым кроме художественного
петербургского текста был описан еще «другой» петербургский текст. Автор исследует
такую сторону петербургского текста, в которой сохраняется мифопоэтичнось на уровне,
казалось бы, бытовых текстов (истории пригородов, графитти, эпитафии на могилах и
надписи на туалетах). Но автор делает вывод,
что все это является частью петербургского
текста, т. к. наблюдается единство пространства и времени, а также включенности в это
Малый провинциальный город как текст культуры
пространство жизни человека, которая неотделимо существует с пространством и проживает его во времени. Народные поверия, предания, даже низкие жанры воспринимаются
автором как часть петербургского текста. Это
«другой» текст по отношению к высокой поэзии и прозе. Городской текст, как отмечает
В. Н. Топоров, – это то, «что город говорит
сам о себе – неофициально, негромко, не ради
каких-либо амбиций, а просто в силу того, что
город и люди города считали естественным
выразить в слове свои мысли и чувства, свою
память и желания, свои нужды и свои оценки. Эти тексты составляют особый круг. Они
самодостаточны: их составители знают, что
нужное им не может быть передоверено официальным текстам «высокой» культуры»7.
Т. о., в трудах Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова и других представителей тартускомосковской школы имплицитно формировалась семиотическая модель культуры города,
отправным материалом для которой стали
тексты о Петербурге XIX–XX веков. Общим
для отечественных исследователей семиотики
города является мысль о том, что город рассматривается, с одной стороны, как текст, а с
другой, как механизм порождения текстов8.
В последнее время растет интерес к городским текстам провинции (т.н. «локальным текстам»). Н. Е. Меднис в своей работе
«Сверхтексты в русской литературе» отмечает, что на сегодняшний день одной из наиболее удачных попыток описания провинции
как текста является работа В. Абашева «Пермь
как текст». Автор первую часть книги посвятил Перми как тексту, а вторую – «Пермскому
тексту» русской литературы ХХ века. Сам автор так объясняет рождение локального текста: «В стихийном и непрерывном процессе
символической репрезентации места формируется более или менее стабильная сетка
семантических констант. Они становятся доминирующими категориями описания места
и начинают по существу программировать
этот процесс в качестве своего рода матрицы
новых репрезентаций. Таким образом формируется локальный текст культуры, определяющий наше восприятие и видение места,
отношение к нему»9.
В. Абашев в своей работе предпринимает
попытку создать алфавит кода Перми и в качестве ключевых понятий выделяет следующие: «пермский звериный стиль», «Башня
смерти», Три сестры, Ермак, Кама, Камский
65
мост – все они играют значительную роль в
формировании пермской семиотики, цементируя фундамент Перми как текста и «Пермского текста» русской литературы.
Существуют также и другие исследования
провинциальных текстов русской культуры:
«Вятский текст в культурном контексте» Н. В.
Осиповой, «Архангельск: семантика городской
среды в свете этнографии международного морского порта» А. Н. Давыдова, «…Как
близко от Петербурга, но как далеко» (Петрозаводск в литературных и устных текстах
XIX–XX веков) И. А. Разумовой, «Челябинск:
окно в Азию или край обратной перспективы» Е. В. Милюковой и пр.
Целью нашего исследования является рассмотреть еще одного локального городской
текст, связанного с малым провинциальным
городом Шадринском. Под текстом Шадринска можно понимать, вслед за Ю. М. Лотманом, и семиотику имени, рассматривая историю названия города, всевозможные варианты
трактовок и прочее; и семиотику пространства, описывая городские архитектурные и
садово-парковые реалии, несущие огромное
количество информации, в том числе и мифологической; и семиотику времени. Но нам
представляется не менее важным иной путь –
рассмотрение семиотики текстов города: искусственно созданного текста городом о себе
самом, текста о городе глазами иногородних
и поэтического текста о городе (в частности
произведений шадринцев второй половины
ХХ – начала ХХI века.).
Шадринск на протяжении целого века
создает текст о себе самом в лице писателей,
ученых, краеведов, так или иначе выводящих
город на страницы своих работ. Одним из
первых, кто написал текст о Шадринске, был
русский писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк. Его
последний в ряду крупных произведений роман «Хлеб» (1895) отражает жизнь Зауралья
в последние годы XIX века, время пореформенного обнищания и разорения трудящихся одного из самых крупных по тому времени сельскохозяйственных районов Зауралья
вследствие развития капитализма, с его
крупной хлебной торговлей, винокурением
и банковскими операциями. Этим районом
в романе является Шадринск, обозначенный
автором как «Заполье».
Следующим этапом в создании текста малого провинциального города стала повесть
писателя Б. А. Тимофеева «Сухие сучки»
66
(1910), в которой изображена жизнь интеллигенции города Асеева (еще один псевдоним
Шадринска: поселок (а вначале ХХ века это
еще деревня) Осеево расположен на противоположном от города берегу Исети).
В 1952 году журналист, редактор шадринских газет «Путь к коммуне», «Шадринский
рабочий» Я. П. Власов публикует повесть «На
бере­гах Исети», в которой выводит Шадринск
под литературным псевдонимом «Заполье» и
показывает события периода ус­тановления
советской власти в Шадринске и Шадринском
уез­де. Многие персонажи повести имеют легко вычисляемых прототипов (А. А. Жданов,
Н. В. Здобнов)10.
В очередной раз знаковую природу Шадринск обретает в конце ХХ века Шадринск
в произведениях ученого, писателя и краеведа С. Б. Борисова: в романе «Барин из аэропорта» (1993) Шадринск становится Шевардинском, а в повести «Шишки падают вверх»
(1994) – Шетуканском. А в 1998–1999 годах
Шадринск впервые выводится под своим
именем в повести С. Борисова и С. Чепесюка
«Счастливый билет Ивана Алмазова». Шадринский текст, представленный в этих произведениях отличается такими чертами, как
фантасмагоричность, цитатность, интертекстуальность, гротескность, что обнаруживает
его постмодернистический характер.
Вторая группа текстов – Шадринск глазами иногородних. Наиболее ярким примером
такого текста является статья Г. И. Богина,
доктора филологических наук, профессора
Тверского государственного университета,
автора монографий по проблемам герменевтики, «Читать город, как читают книгу:
впечатления от Шадринска», напечатанная
в краеведческом альманахе «Шадринская
старина» в 1998 году. Автор статьи никогда
не был в Шадринске, но при этом хорошо
ознакомился с краеведческой литературой о
нем, и по этим данным составил личное впечатление от города, его образ: «В Шадринске
как при Николае Первом сложилась одна ось,
по которой городская красота смотрится, так
эта ось и сегодня поддерживает дух людей.
<…> в Шадринске вся историческая часть
города организована – и с очень давних пор
– единым прямоугольно-линейным планом.
<…> Увидев в Шадринске шадринских людей, приезжий сразу замечает своего рода
единство памяти, единство любви, единство
истории, единство исторически сложившихся
Н. Ю. Деткова
смыслов, тоже живущих внутри памяти и живых благодаря ей»11. Автор выделяет смыслы
Шадринска как текста: «хлебность», «торговость», «купецкость», совместность», «памятливость», «вера в крепкого Бога и крепкого человека».
Третья группа текстов города связана с поэтическим восприятием Шадринска. На ней
мы остановимся более подробно. Для анализа
нами были выбраны поэтические произведения шадринцев, представляющие художественные модели города. Обращение именно
к лирике объясняется тем, что этот род литературы обладает широким спектром художественных возможностей: отстраненность,
игра слов, метафорика, лаконичная мощь
формируют неповторимый облик города, создают его поэтографию. Мы ставим перед собой задачу выделить наиболее значимые элементы Шадринского текста: доминирующие
категории описания города, неотъемлемые
словесные образы и лейтмотивы, которые в
конечном итоге определяют восприятие города и отношение к нему.
Доминирующими категориями описания
города в шадринском тексте являются Исетьрека (Исеть и река), берег, сосны (бор, зелень),
клены, мост, солнце (солнечный, светлый,
свет), шум, тишина. Эти реалии, свойственные Шадринску превращаются в категории,
становятся предельно общими понятиями,
абстрагируются от самих предметов и начинают отображать фундаментальные признаки
Шадринска как города-текста.
Шадринск у поэтов ассоциируется прежде
всего с Исетью, мостом и зеленью (клены,
бор, сосны). Осознавая невозможность приведения всех имеющихся в нашем распоряжении текстов, подтверждающих высказанную
мысль, здесь и далее ограничимся наиболее
яркими примерами: «Здравствуй, наш город,
наш Шадринск родной / Сосны зеленые, улицы с кленами, / Мост над Исетью-рекой!»12;
«Клен прыгает распластанною жабой»13; «Я в
окно смотрю – и узнал: / Замелькали знакомые сосны <…>»14; «Смотреть, как мой Шадринск встречает рассвет, / Волной бирюзовой
Исеть рассмеется, / За городом бор изумрудом блеснет <…> Когда над рекою зеленые
ветви / В поклоне застынут и смолкнет волна,
/ Стоять хорошо на мосту над Исетью<…
>»15; «Я сойду в городке на Исети <…>16;
«И запутавшись в ворохе чувств, / В тенях
кленов по улицам Шадринска / На автобусе
Малый провинциальный город как текст культуры
стареньком мчусь» ; «Приветствую кленов
веселых шалость <…>»18; «<…>Будут клены
дружески встречать<…>»19; «В России есть
только один / Такой удивительный город / На
росстани тихих долин, / Украшенный солнечным бором»20; «Юшка-Соловей возле Исети
/Город рубит, частокол вострит / <…> Среди
тысячи кленов / Тих и сказочен вид / <…> Бор
под боком – зелень крыльев»21; «Мы живем в
дервянном городе / Где все улицы наперечет,
<…> И Исеть лениво течет /<…> Где уснула
Исеть-река»22; «Я приехал в свой Шадринск,
не ждущий меня. / Дотянулся до ветки сосновой в окне»23; «В цепи боров, в оковах фонарей
/ Могучий Шадринск высился над миром»24;
«Выходил рябой мужик, Юшка-Соловей / Да
на берег матушки Исети»25; «Сознавать себя
чужим, далёким и незваным гостем на пиру,
/ Принимать законные упрёки / Старых сосен
в городском бору»26, «Налево – боры с земляникой / <…> Поднялся на огненных сваях /
Упруго пружинящий мост»27 и пр.
Город в основной массе текстов о Шадринске охарактеризован как вечнозеленый,
солнечный, светлый, деревянный и старый:
«А я люблю, как врач свой первый морг, / Заснеженный, вечнозеленый Шадринск!»28; «Я
вошла в зеленошумный Шадринск»29; «Украшенный солнечным бором»30; «Мы живем в
деревянном городе»31; «Ты весь как пляска
солнечных лучей / Над золотым старинным
самоваром!»32, «Я втайне всегда тосковал / О
городе светлом, как небо»33; «А над городом
старым, / Разливая лучи, / Золотым самоваром / Солнце по небу мчит»34; «Не узнает
нас этот старый дом / <…> В своих ладонях
держит старый двор»35; «На автобусе стареньком мчусь»36 и пр. Эти качества города,
выведенные авторами в текстах становятся
атрибутивными и Шадринск начинает восприниматься именно таким – только солнечным, только стареньким и прежде всего деревянным (здания и пр.) и вечнозеленым.
Несмотря на то, что большинство авторов
описывает город в одинаковых категориях,
встречается и двойственность восприятия,
которая также характеризует Шадринск – до
конца не понятый, противоречивый. Так, город называют то шумным и веселым, то тихим
и спокойным: «зеленошумный Шадринск»
(Милеткина), « Будет Шадринск тормошить
окрестность / Ярмарками шумных площадей»
(Ершов) – «на росстани тихих долин» (Данилов), «Шадринск – тихий городок / <…> Зву17
67
ки дальние тихи / Звуки ближние негромки»
(Ершов). Возможно, эта противоречивость
объясняется тем, что создатели текста видят
Шадринск, с одной стороны, динамичным,
развивающимся, живым, а, с другой стороны,
находят в нем источник умиротворения, необходимые условия для творчества.
Противоречивость Шадринска и его восприятия объясняется некоторыми авторами
сказочной природой города: в некоторых
текстах Шадринск выведен как «сказочный»
и «несказанный» – город-миф, неуловимый
и обожествленный: «И мне хочется быть великаном / Или сильным, как сказочный див, /
Чтобы город такой несказанный / Смог обнять
и прижать к груди»37; «Среди тысячи кленов
/ Тих и сказочен вид»38; « Мой Шадринск! Ты
живешь в крови моей! / Лесной Эдем и град
святого дара!»39. Мифичность города определяет его вневременной характер: «Шадринск
вечность вневременьем стен приумножил»40,
т.е. в восприятии авторов Шадринск – город
вечный, не имеющий временных границ.
Лейтмотивом большинства шадринских
текстов являются ностальгические воспоминания о родном городе, вызванные долгожданной встречей с ним после долгой разлуки. Ностальгия растворена в приветствиях,
посылаемых городу: «Здравствуй, наш город,
наш Шадринск родной!»41, в описаниях картин детства: « <…> Ведь я здесь вырос, / Я
люблю их всех. И не зря, / Мне так дорого
все, что было / В детстве розовом, как заря»42,
в сравнениях прошлого и настоящего города:
«Здесь все, как встарь: вон сушатся пеленки, /
Вон, как и прежде сложены дрова / <…> Все
тот же неумолчный детский гомон / Все тот
же двор. Волшебный старый двор / Но чутким взглядом вижу перемены. / В одежде, в
лицах, в воздухе самом. / <…> А мы, тоску
друг в друге растревожа / Поймем, что разговор наш – милый вздор. / … И снова чье-то
сердце осторожно / В своих ладонях держит
старый двор»43, в мечтах о встрече: «Так долго не видался с ним, / что даже сон и то не
внятен, / <…> Когда-нибудь настанет время
встречи! / А память ноет, словно в зубе нерв,
/ И дым табачный уже не лечит»44. Шадринск
для поэтов-горожан словно центр мира – из
него они уезжают на «чужбину», в него они
стремятся поскорее вернуться, в нем черпают силы: «Шадринск округл как планета»45;
«Мать Россия наш град взрастила, / Словно
колос, что может колоть»46.
Н. Ю. Деткова
68
Г. И. Богин, сравнивая смысловые планы
Петербурга и Шадринска (как столицы и провинции), отметил: «Великими же оба рода городов сделались благодаря тому, что на них
отпечатано и в них опредмечено великое изобилие социально значимых, культурно значимых, личностно значимых смыслов <…>»47.
Итак, малый провинциальный город Шадринск как текст формируется несколькими
путями: во-первых, семиотически опредмечивается в текстах о городе, создаваемых писателями, учеными, краеведами; во-вторых,
обретает характерные знаковые черты в творчестве иногородних авторов; в-третьих художественно отражается в поэтографии города.
В последнем случае Шадринск как текст формируется с помощью таких категорий, как
«Исеть-река», «бор», «клен», «мост», «солнце», «сосны», «берег» – всего того, без чего
город немыслим, с чем он ассоциируется и
чем отличается от других городов Зауралья по
мнению создателей текста города. Эти атрибутивные реалии творят мифологический образ города: он представляется всегда солнечным, вечнозеленым, старинным, деревянным,
купеческим, хлебным, черпающим духовные
силы в бору (а на самом деле это ленточный
лес, который рассекает город на две неравные части – вокзал и основную часть города
- феномен довольно редкий) и находящим
успокоение у вод Исети-реки. Это город динамичен и статичен одновременно, он центр
земли, земля обетованная, по которой тоскуют, как по утерянному раю.
По словам М. Ершова, «Шадринск – город
par exellence. Его душа непроницаема для
взгляда извне, его сущность неподвластна
сухим научным формулировкам»48, и только
литература, в частности поэзия, способна постичь ее, представив объемной и динамичной
в поэтической картине города. Эта картина в
последствии, при удачном совмещении нескольких точек зрения, становится моделью
города, текстом города и начинает самостоятельную жизнь. В статье «Шадринск:
от феноменологии имени к мифогенезу» С.
Борисов заявляет: «Шадринску настала пора
осознать свою мифологическую миссию и бережно удерживать всякую попытку собственной мифоинтерпретации <…>»49.
Изучение текста городской культуры приобретает актуальность в современной науке. Обращение к данной теме диктуется стремлением
осмыслить город не только как функциональ-
ное образование, но и как символическое, целостное. И все больший интерес ученых в контексте различных аспектов исследования городов вызывает текст провинциального города.
Несмотря на то, что на сегодняшний день научно проработанными являются лишь отдельные
«провинциальные тексты», можно говорить о
формировании устойчивого научного интереса
к смысловой сфере «глубинной России».
Примечания
Лотман, Ю. М. Семиосфера. СПб., 2000.
С. 299.
2
Сайко, Е. А. Социокультурный портрет
российской провинции Серебряного века //
Культур-диалог философии и искусства в
эпоху Серебряного века. М. : Изд-во РАГС,
2004. С. 38.
3
Лотман, Ю. М. Семиосфера. СПб., 2000.
С. 453.
4
Топоров, В. Н. Петербургские тексты и Петербургские мифы // Миф. Ритуал. Символ.
Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 227.
5
Там же. С. 280.
6
Там же. С. 325.
7
Там же. С. 368.
8
Лотман, Ю. М. Семиосфера. СПб., 2000. С. 3.
9
Абашев, В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь,
2000. С. 11–12.
10
Шадринский краеведческий словарь / авт.сост. С. Б. Борисов, Е. А. Брякова, С. А. Парфенова. Шадринск : Изд-во Шадрин. пед. инта, 2003. С. 12.
11
Богин, Г. И. Читать город, как читают книгу:
впечатления от Шадринска // Шадрин. старина. 1998. С. 232.
12
Запащиков, Вл. Шадринск родной // Антология шадринской поэзии. ХХ век. Шадринск :
Изд-во Шадрин. гос. пед. ин-та, 2002. С. 12.
13
Чепесюк, С. Знак Осеево // Триумвират.
Шадринск в поэзии. Шадринск : Исеть, 1997.
С. 18.
14
Зюськин, В. Встреча с родным городом //
Антология шадринской поэзии. ХХ век. Шадринск, 2002. С. 13.
15
Александров, В. Шадринский весенний
вальс // Там же. С. 14.
16
Фалалеев, В. Дорога // Там же. С. 14.
17
Шпак, Ф. Рабочим ШААЗа // Там же. С. 15.
18
Милеткина, А. Сонет о Шадринске // Там
же. С. 16.
1
Малый провинциальный город как текст культуры
Медведевских, В. К встрече // Там же. С. 17.
Данилов, Д. Мой город // Там же. С. 17.
21
Ершов, М. Город // Там же. С. 19–20.
22
Борисов, С. Шадринск // Триумвират. Шадринск, 1997. С. 4.
23
Чепесюк, С. Возвращение в Шадринск //
Там же. С. 8.
24
Борисов, С. Шадринск (поэма) // Там же.
С. 14–16.
25
Перунов, С. Встреча // Весна-река. Шадринск, 1999. С. 34.
26
Там же. С. 34.
27
Виноградов, А. Мост // Город на Исети.
Стихи о Шадринске. Шадринск : Исеть, 1997,
С. 16.
28
Чепесюк, С. Провинциальная любовь //
Триумвират. Шадринск, 1997. С. 11.
29
Милеткина, А. Сонет о Шадринске // Антология шадринской поэзии. ХХ век. 2002. С.
16.
30
См.: Борисов, С. Шадринск // Триумвират.
Шадринск, 1997. С. 4.
31
Там же. С. 4.
32
Чепесюк, С. Провинциальная любовь // Там
же. С. 11.
33
Борисов, С., Ершов М. Шадринск // Там же.
С. 4.
34
Ершов, М. Картина // Там же. С. 23.
35
Углицких, Б. Старый двор // Антология шадринской поэзии. ХХ век. Шадринск, 2002.
С. 18.
19
20
69
Шпак, Ф. Рабочим ШААЗа // Там же. С. 15.
37
Зюськин, В. Встреча с родным городом //
Там же. С. 13.
38
Ершов, М. Город // Там же. С. 19–20
39
Чепесюк, С. Провинциальная любовь //
Триумвират. Шадринск, 1997, С. 11.
40
Чепесюк, С. Время в Шадринске // Там же.
С. 9.
41
Запащиков, Вл. Шадринск родной // Антология шадринской поэзии. ХХ век. Шадринск,
2002. С. 12.
42
Зюськин, В. Встреча с родным городом //
Там же. С. 13.
43
Углицких, Б. Старый двор // Там же. С. 18.
44
Перунов, С. Встреча // Весна-река. Шадринск, 1999. С. 34.
45
Углицких, Б. Старый двор // Антология шадринской поэзии. ХХ век. Шадринск, 2002.
С. 18.
46
Чепесюк, С. Небо над Шадринском // Триумвират. Шадринск, 1997. С. 20.
47
Богин, Г. И. Читать город, как читают книгу:
впечатления от Шадринска // Шадрин. старина. 1998. С. 231–240.
48
Ершов, М. Поэтография Шадринска // Триумвират. Шадринск, 1997. С. 3.
49
Борисов, С. Шадринск: от феноменологии
имени к мифогенезу // Сб. соч. : в 2 т. Шадринск : Исеть, 2006. Т. 2. С. 308–311.
36