Квази-Солон, или Крез в персидском плену

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
Под редакцией профессора А. Ю. Дворниченко
ИЗДАТЕЛЬСТВО С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2008
И. Е. Суриков
Квази-Солон, или Крез в персидском плену
(К вопросу о повествовательном мастерстве Геродота)∗
Эдуард Давидович Фролов, юбилею которого посвящен этот
сборник, на протяжении своей многогранной научной деятельности
постоянно занимался и занимается различными проблемами древнегреческой общественной мысли, в том числе мысли исторической.
Затрагивал он и творчество «отца истории»: так, ряд ярких и глубоких мыслей о нем мы встречаем в книге «Факел Прометея». В частности, Э. Д. Фролов пишет, что Геродот «доставил историописанию. . . художественность, поскольку драматизм реальной исторической коллизии естественным образом способствовал вторжению
в историческое повествование эмоционального момента, а вместе
с ним и стремления к этико-эстетическому переосмыслению свершившегося»1 . Это суждение представляется абсолютно верным и в
высшей степени плодотворным. Действительно, насколько можно
судить о предшествующих Геродоту историках — так называемых
«логографах» — по дошедшим от них фрагментам, в их сочинениях художественность не занимала еще сколько-нибудь значительного места. Они ориентировались на простой и безыскусственный,
фактически деловой стиль изложения. На этом фоне произведение
Геродота сияет ярким светом, расцвечено блесками самого разнообразного мастерства.
Говоря о труде галикарнасского историка, Э. Д. Фролов справедливо подчеркивает «тесную взаимосвязанность его тематических,
композиционных и стилистических особенностей»2 . Повествование
его может показаться во многих отношениях почти столь же простым, спокойным, едва ли не наивным, как у «логографов» (достаточно сравнить с напряженным пафосом и риторической изысканностью некоторых пассажей Фукидида!). Но, в отличие от самых первых «служителей Клио», для которых такая простота бы∗ Статья подготовлена при поддержке РГНФ в рамках исследовательского
проекта 07-01-00050а «Геродот и Фукидид: зарождение исторической науки в
Древней Греции и специфика античного историзма».
1 Фролов Э. Д. Факел Прометея: Очерки античной общественной мысли. Л.,
1981. С. 104.
2 Там же. С. 108.
67
ла, так сказать, «первичной», нерефлектированной, которые писали именно таким образом только потому, что иначе писать еще не
умели, — в случае с Геродотом обнаруживаем совершенно иную ситуацию. Э. Д. Фролов характеризует ее так: «Видимая безыскусственность оказывается отражением высоко уже развитого вкуса
и техники слова. . . В самой простоте его изложения современные
ученые справедливо видят то особенное искусство, которое состоит
в умении не выставлять себя с внешней стороны»3 .
Мы полностью солидарны с процитированными соображениями и хотели бы, со своей стороны, проиллюстрировать их верность
анализом одного цикла эпизодов из «Истории», а именно того, в котором описан последний период биографии Креза, его пребывание
в Персии в качества пленника Кира. Нам уже неоднократно приходилось писать об этом малоазийском царе4 . Но в данной статье,
следует специально оговорить, речь пойдет не о реальном историческом лице, последнем правителе независимой Лидии, а о Крезе
как литературном персонаже — одном из главных среди множества
героев, населяющих труд Геродота.
Дело в том, что, как можно на сегодняшний день считать вполне
доказанным, в действительности Крез в персидский плен не попадал. Он погиб в огне при пожаре дворца в Сардах, когда персы
брали лидийскую столицу, или, возможно, даже совершил ритуальное самосожжение, чтобы не попасть в руки врагу5 . Эта связь
Креза с огнем в измененной форме отразилась и в геродотовском
труде. Согласно «отцу истории» (I. 86 sqq.), Кир будто бы вначале
хотел сжечь Креза заживо, но затем, когда тот уже стоял на горящем костре, помиловал его и сделал своим советником. Не говорим
уже о том, что вся эта сцена с помилованием, с внезапной сменой
«гнева на милость» (плюс чудесное вмешательство Аполлона, потушившего пламя дождем) представляет собой не что иное, как столь
3 Там
же. С. 111.
И. Е. 1) Гостеприимство Креза и афиняне // Закон и обычай гостеприимства в античном мире. М., 1999. С. 72–79; 2) Лидийский царь Крез
и Балканская Греция // Studia historica. T. 1. М., 2001. С. 3–15; 3) Черноморское эхо катастрофы в Сардах (Персидское завоевание державы Мермнадов и
колонизационная политика Гераклеи Понтийской) // Античная цивилизация и
варвары. М., 2006. С. 47–72.
5 Данная проблематика наиболее подробно, на нескольких десятках страниц,
рассмотрена в работе: Грантовский Э. А. Иран и иранцы до Ахеменидов. Основные проблемы. Вопросы хронологии. М., 1998. С. 210 слл.
4 Суриков
68
характерное для Геродота внедрение сказочного мотива в рассказ о
реальных событиях. Не менее важно то, что маздеистские религии
Древнего Ирана (даже если и не говорить о зороастризме в строгом смысле слова, поскольку наличие его как сформировавшейся
системы верований уже ко времени Кира остается дискуссионным)
с их почитанием огня категорически запрещали осквернявшее эту
божественную силу сожжение людей.
Итак, всё, что относится к судьбе Креза после гибели Лидийской державы, является не изложением исторических фактов, а
плодом вымысла. Разумеется, мы имеем в виду не вымысел самого Геродота6 , который, насколько можно судить, неукоснительно придерживался правила — добросовестно передавать то, что ему
сообщали (lègein t€ legìmena , Herod. VII. 152); но он, безусловно,
подверг художественной обработке полученную им информацию.
В любом случае перед нами — новеллистический элемент7 в «Истории», на примере которого как раз и уместно рассмотреть ряд
аспектов внутренней сложности, продуманности, четкой структурированности геродотовского повествования — черт, которые сочетаются с отмечавшейся выше внешней кажущейся простотой и потому на первый взгляд, без специального и пристального контекстного прочтения, могут остаться незамеченными.
История Креза у Геродота часто привлекала внимание исследователей8 , однако, если не ошибаемся, до сих пор осталось неза6 Ср. Pedley J. G. Sardis in the Age of Croesus. Norman, 1968. P. 81 ff.: рассказ
о Крезе обрел свои основные черты уже в конце VI в. до н.э.
7 О новеллистических элементах в труде Геродота см. в наиболее общей форме в классической работе: Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль
Геродота. Л., 1957.
8 См., например: Regenbogen O. Die Geschichte von Solon und Krösus: Eine
Studie zur Geistesgeschichte des 5. und 6. Jahrhunderts // Herodot: Eine Auswahl
aus der neueren Forschung. München, 1962. S. 375–403; Krischer T. Solon und
Kroisos // Wiener Studien. 1964. Bd. 77. S. 174–177; Oliva P. Die Geschichte von
Kroisos und Solon // Das Altertum. 1975. Bd. 21. Ht. 3. S. 175–181; Parke H. W.
Croesus and Delphi // GRBS. 1984. Vol. 25. No. 3. P. 209–232; Georges P. Barbarian
Asia and the Greek Experience: From the Archaic Period to the Age of Xenophon.
Baltimore, 1994. P. 169 ff.; Hellmann F. L’esposizione del logos di Creso // Aevum
antiquum. 1996. Vol. 9. P. 14–48; Visser E. Herodots Kroisos-Logos: Rezeptionssteuerung und Geschichtsphilosophie // Würzburger Jahrbücher für die Altertumswissenschaft. 2000. Bd. 24. S. 5–28; Kindt J. Delphic Oracle Stories and the Beginnings of Historiography: Herodotus’ Croesus Logos // ClPh. 2006. Vol. 101. No. 1.
P. 34–51; Мещерякова Д. И. Новелла о встрече Солона и Креза у Геродота //
Поэтика жанра. Барнаул, 1995. С. 129–145.
69
меченным (или, по крайней мере, не акцентированным в должной
мере) следующее немаловажное обстоятельство. Эта история достаточно четко распадается на две части, не схожие друг с другом в
структурно-композиционном отношении. Первая из них — «Крезов
логос» в собственном смысле слова (Herod. I. 6–85), рассказ о жизни, деяниях и невзгодах последнего Мермнада, от его восшествия
на престол до гибели его царства. Этот рассказ, хотя и перемежается, как обычно у Геродота, рядом экскурсов (о предшественниках
Креза; о приходе Писистрата к власти в Афинах; о войне Спарты с
Тегеей), тем не менее представляет собой единое, целостное повествование. Этого никак нельзя сказать о второй части истории Креза,
где речь заходит о событиях после его пленения. Здесь никакой целостности уже не наблюдается; Крез появляется в нескольких разрозненных, разбросанных по тексту «Истории» пассажей (Herod. I.
86–91; I. 153–156; I. 207–211; III. 14; III. 34–36). Нас в рамках данной статьи будут интересовать преимущественно эти пассажи. Но,
прежде чем перейти к ним, необходимо — в целях наилучшего понимания контекста — вкратце остановиться и на самом «Крезовом
логосе».
Как справедливо подмечено в историографии9 и, кажется, почти никем не оспаривается10 , этот логос имеет дельфийское происхождение. Его источником послужила для Геродота какая-то из
круга устных прозаических легенд, циркулировавших в Дельфах
и содержавших рассказы о прорицаниях оракула Аполлона и их
исполнении. Не случайно столь большое место в этой части геродотовского труда занимает изложение отношений Креза с Дельфами11 . Однако необходимо учитывать, что дельфийскому жречеству
в данном случае принадлежит лишь общая сюжетная схема, а «отец
истории», восприняв ее, насытил рассказ о лидийском царе яркими
и сочными деталями, равно как и оригинальными идеями.
Нельзя не заметить, что «Крезов логос» занимает в труде Геродота особое место. Он является самым первым из десятков вхо9 Kindt
J. Op.cit.
редчайшими исключениями. См., например: Мещерякова Д. И. Ук. соч.
В этой работе предполагается, что рассказ о встрече Солона и Креза сформировался в Афинах.
11 Об этих отношениях см.: Кулишова О. В. Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII–V вв. до н. э.). СПб., 2001.
С. 219–255.
10 За
70
дящих в «Историю» логосов и следует непосредственно за кратким
введением (I. 1–5), в котором говорится о происхождении вековой
вражды эллинов и варваров. Иными словами, именно «Крезовым
логосом» открывалась основная часть произведения, и это, следует сказать, блистательное начало! Такое положение логоса не могло
не обязывать. Он стал одним из самых важных в концептуальном
отношении фрагментов «Истории». Разумеется, у Геродота (в отличие, скажем, от Фукидида) историко-философские концепции12
чаще всего не эксплицитны, а имплицитны, они как бы искусно
вплетены в ткань повествования. Уже отмечалось13 , что в логосе о
Крезе в сжатом, концентрированном виде содержатся практически
все те основные мотивы, которые в дальнейшем получают более
развернутое освещение в труде, проходят через него «красной нитью».
Какие же это мотивы? Упомянем некоторые из них, представляющиеся наиболее важными. Среди них — мотив надменной дерзо14
i) ;
сти (Õbri), за которой обязательно последует расплата (nèmesv
i) потомков за деяния предков — подобно томотив наказания (tsv
му, как Крез понес кару за преступление своего отдаленного предшественника Гигеса; мотив неизбежности судьбы (qre¸n); мотив
неверного толкования изречения оракула, приводящий к краху; мотив нарушения существующих границ, которое тоже чревато возмездием (как Крез перешел Галис, так в последующих частях «Истории» Дарий переходит Дунай, а Ксеркс — Геллеспонт, и никого
из них ни к чему хорошему это не приводит); мотив «зависти богов»; мотив «круговорота человеческих дел» (kÔklo tÀn ‚njrwpwn
prhgmˆtwn).
Но на одном из базовых мотивов подобного же рода нам хотелось бы остановиться подробнее, поскольку он особенно принципиален для нашего исследования. Это — мотив предостерегающего советчика. Такой советчик предупреждает кого-либо из героев
12 Об историко-философских концепциях Геродота, которые у него теснейшим образом переплетены с концепциями религиозными, см.: Lachenaud G.
Mythologies, Religion et philosophie de l’histoire dans Hérodote. Lille, 1978; Shimron B. Politics and Belief in Herodotus. Stuttgart, 1989; Mikalson J. D. Herodotus
and Religion in the Persian Wars. Chapel Hill, 2003.
13 Defradas J. Les thémes de la propagande delphique. P., 1954. P. 217; Solmsen F.
Two Crucial Decisions in Herodotus. Amsterdam – L., 1974. P. 5.
14 См. к этой проблематике в целом: Cairns D. L. Hybris, Dishonour and Thinking Big // JHS. 1996. Vol. 116. P. 1–32.
71
«Истории» о неправильном образе мыслей или действий со стороны последнего и чаще всего предлагает более продуманную альтернативу. Как правило, хорошим советом пренебрегают, но советчик оказывается пророком, и его собеседник обязательно попадает
в какую-нибудь беду. Если бы автор этих строк не опасался показаться чрезмерно претенциозным, он назвал бы данный мотив
«мотивом Кассандры».
Советчиками описанного типа просто-таки переполнен труд Геродота. Достаточно привести несколько взятых почти наугад примеров: советы Фалеса Милетского и Бианта Приенского ионийцам
(I. 170) и совет Гекатея Милетского тем же ионийцам (V. 36) могли
бы, если бы им последовали, уберечь этих греков от персидского
порабощения. Совет Мильтиада разрушить мост через Дунай в то
время, как Дарий с войском находился в Скифии (IV. 137) тоже не
был принят, что позволило персидскому царю возвратиться и продолжить свою территориальную экспансию в Европе. Один из наиболее известных примеров аналогичного характера (III. 40) — совет
фараона Амасиса самосскому тирану Поликрату пожертвовать богам какую-нибудь ценную и дорогую для него вещь, дабы искупить
свою «чрезмерную» удачливость (строго говоря, в этом эпизоде мы
имеем вариацию базового мотива: Поликрат последовал рекомендации Амасиса, но его это все-таки не спасло). Замечательный образец предостерегающего советчика являет собой также знатный
перс Артабан, дядя Ксеркса. Он настойчиво и доказательно убеждает своего племянника не отправляться в поход на Элладу, демонстрируя возможные негативные последствия этого поступка (VII.
10), но, естественно, успеха тоже не достигает. Перечень схожих ситуаций в «Истории» можно было бы и продолжать, но, думается,
уже названных вполне достаточно. Сочинение даже завершается
(IX. 122) сценой с советчиками — Артембаром и Киром.
В «Крезовом логосе» тоже есть предостерегающий советчик —
первый из всех появляющихся у Геродота. Эта роль вверена не кому
иному, как знаменитому афинскому мудрецу, поэту и законодателю
Солону15 . Прибыв к сардскому двору, он произносит перед Крезом
пространную и глубокомысленную речь о сущности человеческого
15 Fehling D. Herodotus and his ‘Sources’: Citation, Invention and Narrative Art.
Leeds, 1989. Следует оговорить, что, принимая данный конкретный тезис Д.
Фелинга, в целом мы отнюдь не разделяем его гиперкритический подход к
историческому труду Геродота.
72
счастья (Herod. I. 30–32), направленную на то, чтобы умерить Õbri
лидийского царя. Далее всё развивается по известному нам сценарию: «эти слова Солона были, как я думаю не по душе Крезу, и царь
отпустил афинского мудреца, не обратив на его слова ни малейшего внимания. Крез счел Солона совершенно глупым человеком,
который, пренебрегая счастьем настоящего момента, всегда советует ждать исхода всякого дела (t˜n teleut˜n pantä qr mato)», —
пишет «отец истории» (I. 33). Но ведь счесть мудреца глупцом —
проявление того же Õbri’а, и даром оно Крезу не проходит. Лишь
лишившись своего пресловутого счастья, ввергнутый в пучину бедствий, последний Мермнад вспоминает слова своего афинского собеседника — но уж теперь решительно признает их правоту (I. 86).
Согласно мнению, которое на сегодняшний день преобладает в
историографии16 и с которым мы также вполне согласны17 , Геродот в речи Солона адекватно передал круг основных идей, характерных для мировоззрения последнего, и, кстати, сам вполне солидаризировался с большинством этих идей. Такая солидарность выглядит вполне закономерной, если учитывать, что посредующим
звеном, несомненно, служили Дельфы. С одной стороны система
религиозно-этических взглядов Солона была по своему духу дельфийской, «аполлонической», что отразилось как в его поэзии, так
и в его законодательстве18 . С другой стороны, можно считать безоговорочно доказанным, что и на взгляды Геродота Дельфы имели
очень большое, едва ли не решающее влияние. Всё это не могло не
порождать большое количество точек соприкосновения в идейной
сфере. К тому же ведь и сам «Крезов логос», а следовательно — и
включенный в него эпизод с Солоном, имел, как отмечалось выше,
дельфийское происхождение19 .
16 Chiasson Ch. The Herodotean Solon // GRBS. 1986. Vol. 27. No. 3. P. 249–
262; Lloyd M. Cleobis and Biton (Herodotus 1, 31) // Hermes. 1987. Bd. 115. Ht. 1.
S. 22–28; Shapiro S. O. Herodotus and Solon // Classical Antiquity. 1996. Vol. 15.
No. 2. P. 348–364.
17 Суриков И. Е. Гостеприимство Креза. . . С. 73–74. В этой статье мы высказываем мнение (которого придерживаемся и по сей день), что Геродот мог
опираться на какое-то не дошедшее до нас стихотворение Солона. Отмечалось,
кстати, что именно в этом месте «Истории» в прозаическое повествование вторгаются ямбы (Myres J. L. Herodotus Father of History. Oxf., 1953. P. 77).
18 О чем нам уже неоднократно приходилось писать. См.: Суриков И. Е. 1) Солон и Дельфы // Studia historica. T. 3. М., 2003. С. 38–52; 2) Проблемы раннего
афинского законодательства. М., 2004. С. 79 слл.
19 Достаточно отметить, что в этой новелле Крез устраивает своеобразный
73
Как бы то ни было, речь Солона перед Крезом явно имеет для
«отца истории» программное значение20 . Она помещена в первом,
открывающем труд логосе, причем представляет собой его кульминацию — как в композиционном, так и в содержательном отношении. То, что было сказано выше о «Крезовом логосе» в целом — что
он является квинтэссенцией базовых мотивов всего геродотовского
произведения, — к речи Солона должно быть отнесено a fortiori. В
результате, хотя Солон появляется на страницах «Истории» всего
несколько раз, он с полным основанием может быть признан одним
из главных ее героев, выразителем излюбленных мыслей автора.
Имея в виду всё вышесказанное, мы переходим теперь ко второй части повествования Геродота о Крезе. Не может не броситься
в глаза, что после поражения и пленения лидийского царя в корне
меняется весь его имидж. Только что перед нами был надменный
восточный монарх, не желавший прислушиваться к хорошим советам. А теперь, преобразившись в мгновение ока, он вдруг сам
становится советчиком и в дальнейшем неоднократно выступает в
этой роли перед Киром, позже — перед его преемником Камбисом.
Запоздалое осознание правоты Солона приводит к тому, что Крез
стремится отныне уподобиться афинскому мудрецу.
Он объясняет свое превращение следующими словами: «Мои
столь тяжкие страдания послужили мне наукой (t€ dè moi paj mata âìnta ‚qˆrita maj mata gègone)» (Herod. I. 207). Это суждение
звучит весьма веско, тем более что оно коррелирует с известным эсхиловским выражением pˆjei mˆjo и, возможно, не независимо от
него. Поэтому существует мнение21 , что геродотовский Крез реально изменился к лучшему после своего пленения, что рассказ «отца
истории» об этом периоде его жизни отражает традицию, дружественную к лидийскому царю. Мы, однако, не можем согласиться
с этим мнением и попытаемся ниже привести аргументы в пользу
того, что Крез-советчик изображен Геродотом отнюдь не в позитивном свете.
конкурс между греческими оракулами, и победителем в состязании выходит,
разумеется, оракул дельфийский (Herod. I. 46–49). Ср.: Funke P. Herodotus and
the Major Sanctuaries of the Greek World // The World of Herodotus. Nicosia,
2004. P. 165; idem. Die Nabel der Welt: Überlegungen zur Kanonisierung der «panhellenischen» Heiligtümer // Gegenwärtige Antike – antike Gegenwarten. München,
2005. S. 2.
20 Shapiro S. O. Op. cit. P. 362.
21 Solmsen F. Op. cit. P. 6.
74
Прежде всего рассмотрим, какие же советы он подает ахеменидским владыкам и к чему это приводит. Только что помилованный
Киром, Крез сразу же советует ему прекратить разграбление персидскими воинами Сард (Herod. I. 88–89). Он говорит Киру: «Не
мой город и не мои сокровища они грабят. Нет у меня больше ничего: они расхищают твое достояние». Кир просит Креза разъяснить, что он имеет в виду. Разъяснение, казалось бы, должно быть
предельно простым: после захвата Лидии Кир стал ее хозяином,
и с этого момента любой ущерб, наносимый стране, автоматически становится ущербом уже не вражескому, а собственному имуществу. Но вместо этого Крез пускается в замысловатое рассуждение: «Персы, будучи по натуре непокорными (Íbrisv
ta), бедны.
Если ты позволишь им грабить и овладеть великими сокровищами, то вот что из этого выйдет: кто из них больше всего награбит, тот (ты можешь ожидать этого) поднимет против тебя восстание».
Аргументация совета, как видим, не очень хорошо его подкрепляет, поскольку слабо с ним связана. Кроме того, нельзя считать,
что Геродот здесь устами Креза выражает собственную точку зрения. Напротив, сам историк, насколько можно судить, считал совершенно по-другому. Это видно на примере одного из ключевых
пассажей «Истории» — ее заключения (IX. 122). В нем, между прочим, не кто иной, как сам Кир (!), выражает противоположное мнение — о том, что персы, разбогатев в результате завоеваний, «не будут больше владыками, а станут рабами. Ведь. . . в благодатных
странах люди обычно бывают изнеженными». Геродот, комментируя эти слова, подчеркивает, что персы «предпочли, сами владея
скудной землей, властвовать над другими народами, чем быть рабами на тучной равнине».
Таким образом, автор солидарен именно с данной позицией —
богатство расслабляет и изнеживает (аналогичная идея встречается и в других местах его произведения). А у Креза получается совсем иначе: богатство заставляет людей поднимать восстания. Для
грека времен Геродота эти слова, пожалуй, звучали близкими к абсурду. Кроме того, позволительно усомниться, искренен ли бывший
лидийский царь, говоря их. Создается впечатление, что за софистическими доводами он скрывает истинную цель — не допустить
разграбления своего города, Сард (а вдруг удача вновь повернется к нему лицом и он еще вернется к власти!). Бросается в глаза
75
еще и то, что Крез, только что подвергшийся божественной каре за
ta.
собственный Õbri, теперь уже называет персов Íbrisv
Следующий совет Креза Киру (I. 155–156) тоже имеет прямое
отношение к Лидии. Вскоре после персидского завоевания лидийцы во главе с Пактием подняли мятеж. Кир был разгневан и хотел
обратить всё население страны в рабство. Отговорил его опять же
Крез, предложивший следующее: «Лидийцам окажи снисхождение.
Для того же, чтобы они вновь не подняли мятежа и тебе не нужно
было опасаться, сделай так: пошли вестника и запрети им иметь
боевое оружие и прикажи носить под плащами хитоны и высокие
сапоги на ногах. Затем повели им обучать своих детей игре на кифаре и заниматься мелочной торговлей. И ты увидишь, царь, как
скоро они из мужчин обратятся в женщин, так что тебе никогда
уже не надо будет страшиться восстания».
А вот здесь последний Мермнад уже совершенно точно лукавит.
В данном случае это не наше предположение, как в предыдущем, а
эксплицитно выраженное мнение самого Геродота: «Крез дал Киру
этот совет, полагая, что такая участь предпочтительнее лидийцам,
чем продажа в рабство. Крез был убежден, что без веской причины нельзя заставить Кира изменить свое намерение». Персидский
царь и на этот раз принял совет своего бывшего врага и последовал
ему.
Разумеется, весь этот рассказ представляет собой не отражение реальных исторических фактов, а переданную Геродотом этиологическую легенду, объясняющую, почему лидийцы стали, с греческой точки зрения, изнеженными и расслабленными (за что их,
собственно говоря, и презирали эллины). Можно ли назвать процитированный выше совет Креза полезным для тех, помочь кому он
был предназначен, то есть для его соплеменников? С одной стороны, вроде бы как да: лидийцы не были истреблены или поголовно
порабощены. Но какой ценой далось их спасение? Ценой полного
изменения их образа жизни, в результате которого они превратились, по выражение самого «отца истории», из мужчин в женщин
(gunaØka ‚nt’ ‚ndrÀn. . . gegonìta, Herod. I. 155).
Надо знать отношение греческого мужчины-гражданина к женщинам22 , чтобы почувствовать язвительный, издевательский ха22 См. по этому поводу: Just R. Women in Athenian Law and Life. L.; N.Y., 1989.
P. 153 ff.; Cartledge P. The Greeks: A Portrait of Self and Others. Oxf., 1993. P. 63–
89; Суриков И. Е. Адам и. . . Адам (К вопросу о специфике гендерных ролей
76
рактер этого замечания. Ясно, какую реакцию вызывало оно у греческих читателей Геродота, привыкших ценить личную и государственную свободу даже выше жизни. Совет Креза никак не мог
показаться им благим и полезным.
Центральное место среди эпизодов, связанных с пребыванием
лидийского царя при ахеменидском дворе, занимает рассказ о военном совете у Кира перед началом войны с массагетами (I. 206–
208). В то время как персидские вельможи, по словам Геродота,
единогласно выступали за то, чтобы принять оборонительную тактику и встретить массагетское войско на собственной территории,
Крез — единственный из всех — высказал иное мнение. В пространной и замысловатой, как всегда, речи он доказывал необходимость
самим первыми напасть на противника. В дополнение ко всему он
еще и рекомендовал прибегнуть к откровенно запрещенному приему, более чем сомнительному с этической точки зрения: напоить
врагов и перебить их, когда они уснут. Кир и на сей раз встал на
его точку зрения. Чем это закончилось — известно: не только массагеты не были покорены, но в битве с ними погиб сам основатель
могущества Ахеменидов.
Впоследствии в повествовании Геродота сын покойного Кира,
Камбис, так упрекает Креза (III. 36): «Ты, который так «хорошо»
управлял своей страной и дал такой «удачный» совет моему отцу,
побудив его перейти реку Аракс и напасть на массагетов, в то время как они сами хотели перейти на нашу землю. Ты погубил и себя,
дурно управляя своей страной, и Кира, который внимал твоим советам». Камбис даже хочет собственноручно убить Креза. Кстати,
эта ссора между ними возникает по поводу очередного совета, который хочет дать бывший лидийский царь. По ходу изложения эти
его постоянные советы начинают производить все более назойливое
впечатление. И теперь: желая умерить жестокость Камбиса, Крез
достигает только противоположного эффекта, и персидский царь
приходит в настоящее исступление.
Итак, геродотовский Крез, желая уподобиться Солону, в реальности остается лишь «квази-Солоном». Его многочисленные советы не оказываются ни продуманными, ни удачными. Более того,
в каких-то отношениях Крез выступает даже «анти-Солоном». И
в условиях античного греческого полиса) // Адам и Ева: Альманах гендерной
истории. 2006. № 12. С. 23–47.
77
действительно: Солон (как и другие советчики у Геродота) высказывает полезные предложения, и когда ими пренебрегают, это приводит к негативным последствиям. В случае с Крезом — всё наоборот: негативные последствия влечет именно исполнение его советов!
Перед нами — советчик-неудачник.
После своего спасения от гибели на костре Крез немедленно начинает говорить сентенциями — высокопарными и на вид глубокомысленными, а в действительности довольно пустыми и банальными: «Нет на свете столь неразумного человека, который предпочитает войну миру. В мирное время сыновья погребают отцов, а на
войне отцы — сыновей» (Herod. I. 87). «Существует круговорот человеческих дел, который не допускает, чтобы одни и те же люди всегда были счастливы» (Herod. I. 207). «Благоразумие — благотворно,
а предусмотрительность — свойство мудреца» (Herod. III. 36).
Пронизана сентенциями и речь Солона перед Крезом. Суждения афинского мудреца даже вступают в прямое созвучие с только что приведенными словами Креза о «круговороте человеческих
дел». Есть, однако, и существенное различие. Суждения Солона
не только сентенциозны, но и тщательно аргументированы. Как
раз этого-то нельзя сказать о суждениях Креза. Они выглядят не
собственными, обдуманными и прочувствованными мыслями, а поверхностно усвоенными плодами чужой мудрости.
Одним словом, на наш взгляд, никак нельзя говорить о том,
что геродотовский Крез, попав в плен, становится положительным
героем, «новым Солоном», выражающим авторскую точку зрения.
Нет, фигура лидийского царя в последний период его жизни получает у «отца истории» скорее комическую окраску. Здесь необходимо оговорить следующее обстоятельство.
В первой части повествования о Крезе, в «Крезовом логосе»,
он изображен, мы бы сказали, в трагикомическом свете. С одной
стороны, с ним связаны эпизоды, пронизанные юмором и иронией.
Упомянем, например, намерение Креза построить флот и покорить
островитян, от которого он отказался после остроумного возражения какого-то эллинского мудреца — Бианта или Питтака (Herod. I.
28). А чего стоит знаменитая сцена, где лидийский царь испытывает греческие оракулы, проверяя, какой из них самый правдивый
(Herod. I. 46–49)! Не может даже быть и речи о том, чтобы Геродот, демонстративно благочестивый по отношению к прорицалищам,
одобрял этот поступок Креза.
78
Но, с другой стороны, имеются в «Крезовом логосе» и места
вполне серьезные, драматичные и даже трагичные по духу. Таковы рассказы о гибели одного из сыновей Креза (Herod. I. 34–45)23
и о чудесном исцелении другого, глухонемого сына, который обрел
дар речи, видя, как персидский воин хочет убить его отца (Herod. I.
85). Одним словом, Крез до своего пленения выступает как достаточно сложная и неоднозначная личность. А в повествовании о его
дальнейшей судьбе его образ резко упрощается, для трагических
аспектов в нем уже не остается места, зато комические элементы
выступают на первый план.
О чем просит Крез, когда Кир, помиловав его, обещает своему
пленнику исполнить любое его желание (Herod. I. 90)? Крез желает
не более и не менее как препираться с Дельфийским Аполлоном,
обвиняя его в том, что тот, дав дурное прорицание, привел Лидию
к поражению. Судиться с богом — поступок воистину достойный
«мудреца»! У читателей Геродота это опять же ничего, кроме здорового смеха, вызвать не могло. Смеется даже геродотовский Кир,
услышав из уст Креза подобные слова. Разумеется, бросать упреки божеству даже и в голову не пришло бы Солону, которому так
тщится подражать лидийский царь. Ситуация становится особенно пикантной, если припомнить, что несколькими главами раньше именно Аполлон спас Креза от гибели на костре. И, конечно
же, дельфийские жрецы популярно разъясняют Крезовым послам
правоту бога и неправоту его оппонента.
Несколько раз по ходу повествования мы встречаем Креза в слезах (Herod. I. 87; III. 14). Тут следует отметить, что нормативные
герои у Геродота не плачут24 . Значительно чаще плачут в «Истории» женщины (I. 112; III. 32). Плачет Ксеркс на вершине своего
могущества (VII. 46), но в геродотовском характере Ксеркса — пере23 В этом эпизоде Крез предстает в весьма позитивном свете: он отказывается
казнить убийцу сына и прощает его. В «Истории» есть еще несколько эпизодов,
где образ сардского владыки обрисован в благоприятных тонах, без какоголибо оттенка иронии по отношении к нему (VI. 37–38; VI. 125), но они никак не
относятся к «Крезову логосу» и не имеют дельфийского происхождения. Мы
считаем, что они восходят к традиции афинского знатного рода Филаидов и
планируем показать это в специальной работе.
24 Лишь в греческом романе эллинистического и римского времени герои начинают активно проливать слезы. См. к этой проблематике: Суриков И. Е. Греческий роман и греческое понимание характера // Проблемы истории, филологии, культуры. 2000. Вып. 9. С. 22–28.
79
менчивом, неуравновешенном, чрезмерно эмоциональном — вообще
много «женских», в представлении греков, черт. Выступает бывший лидийский царь и в роли льстеца (перед Камбисом) — тонкого
и искусного, но все же льстеца (Herod. III. 34).
В связи с отношениями между Крезом и Камбисом отметим,
наконец, самый последний эпизод, в котором появляется герой этой
статьи и после которого о его судьбе никаких сведений нет (да и
не может быть, поскольку, как мы знаем, на самом деле Креза уже
давным-давно не было в живых).
«Камбис схватил лук, чтобы застрелить Креза, но тот успел отскочить и выбежал из покоя. Так как Камбис не смог поразить
Креза стрелой, то приказал слугам схватить и казнить его. Слуги, однако, зная царский нрав, скрыли Креза. Они надеялись, что
Камбис раскается и станет разыскивать Креза и тогда они получат
награду за то, что сохранили жизнь лидийскому царю. Если же
царь не пожалеет о своем поступке и не спросит о Крезе, тогда они
успеют его умертвить. И действительно, спустя немного времени
Камбис потребовал к себе Креза, а слуги, узнав об этом, объявили
ему, что лидийский царь еще жив. Тогда Камбис сказал, что очень
рад этому, но тех, кто его спас, он все же не оставит без наказания
и казнит. Так царь и сделал» (Herod. III. 36).
Этот рассказ, пронизанный комическим, направлен в первую
очередь на то, чтобы продемонстрировать безумие Камбиса. Однако же и Крез представлен в нем, мягко говоря, не в лучшем виде.
Изображая семидесятилетнего старца25 , убегающего подобно зайцу,
историк, несомненно, рассчитывал вызвать смех у своей аудитории.
Итак, геродотовский Крез в лидийском плену никак не может
считаться воплощением мудреца, «вторым Солоном», несмотря на
всё свое желание стать таковым. Если уж кто-то в истории и может претендовать на подобную роль, так это перс Артабан, один
из самых симпатичных персонажей сочинения Геродота. Он неоднократно высказывает мысли, вполне аналогичные солоновским,
дельфийским — о превратностях человеческой судьбы, непрочности
счастья, необходимости умеренности во всем (Herod. VII. 10; VII.
16; VII. 18; VII. 46; VII. 49; VII. 51)26 . Причем, в отличие от Креза и
25 По Геродоту (I. 26), Крез родился в 595 г. до н. э. А эпизод с Камбисом
относится ко времени незадолго до смерти последнего в 522 г. до н. э.
26 Схожие идеи встречаем также в письме Амасиса Египетского Поликрату
Самосскому (Herod. III. 40).
80
в параллель Солону, персидский вельможа всегда тщательно аргументирует свою точку зрения. Было подмечено даже27 , что один из
метафорических образов, использованных Артабаном («Так, говорят, порывы ветров обрушиваются на море, самую полезную людям
стихию, и не позволяют использовать его природные свойства, так
что оно не может показать свою истинную сущность», Herod. VII.
16), напрямую соотносится с одним из фрагментов Солона («Ветром волнуется море, когда же ничто не волнует / Глади морской,
тогда нет тише ее ничего», Sol. fr. 11 Diehl)28 .
Это удивительное, почти дословное совпадение, конечно же, никак не может быть случайным. Вряд ли кто-нибудь усомнится в
том, что Геродот намеренно вложил аутентично солоновские слова
в уста Артабану, чтобы подчеркнуть близость этих двух персонажей. Для этого он даже не побоялся пожертвовать исторической
достоверностью. Ведь трудно представить себе, чтобы перс, представитель типично сухопутного народа, назвал вдруг море «самой
полезной людям стихией», в то время как от грека слышать такое
более чем естественно. В обоих случаях — и у Солона, и у Артабана — образ моря появляется не как самоцель, а в политическом
контексте29 . Артабану с помощью убедительнейших доводов почти
удается отговорить Ксеркса от пагубного намерения пойти на Элладу. Но тут вмешиваются сверхъестественные силы (знаменитая
сцена с призраком, Herod. VII. 12 sqq.), и перед ними бессилен уже
и царский дядя. Это, пожалуй, единственный элемент ущербности
геродотовского Артабана по сравнению с геродотовским Солоном
27 Solmsen
F. Op. cit. P. 13.
интерпретации этого фрагмента см.: Gentili B. La giustizia del mare:
Solone fr. 11 D., 12 West. Semiotica del concetto di dike in greco arcaico // Quaderni
urbinati di cultura classica. 1975. Vol. 20. P. 159–162.
29 Солоновский фрагмент 11 Diehl необходимо читать в совокупности с фрагментом 10 Diehl (судя по всему, являющимся его непосредственным продолжением), в котором после еще одного яркого образа, взятого из природы (град,
низвергающийся из тучи), говорится: «А от великих людей гибнет город. . . » и
т. д. Оба фрагмента, таким образом, следует воспринимать в контексте «антитиранической» лирики Солона (об этой части его поэтического наследия см.:
Rihll T. E. Lawgivers and Tyrants (Solon, frr. 9–11 West) // Classical Quarterly.
1989. Vol. 39. No. 2. P. 277–286; Stehle E. Solon’s Self-reflexive Political Persona
and his Audience // Solon of Athens: New Historical and Philological Approaches.
Leiden, 2006. P. 99 ff. О политических стихах Солона в целом см. недавнее исследование: Mülke Chr. Solons politische Elegien und Iamben (Fr. 1–13; 32–37 West).
Einleitung, Text, Übersetzung, Kommentar. Lpz., 2002.
28 К
81
(а ввести такую ущербность было необходимо, поскольку даже лучший из «варварских» мудрецов не мог быть поставлен на один уровень с мудрецом эллинским).
Подведем некоторые итоги. Геродот, получив в Дельфах обильную информацию для своего «Крезова логоса», не только художественно обработал эти данные, но и добавил к истории Креза продолжение (разумеется, тоже не выдумав его из головы, а
опираясь на какую-то традицию). Правда, продолжение это, повествующее о деяниях бывшего лидийского царя в Персии, носит
дисперсный, а не концентрированный характер. Тем не менее все
эпизоды с Крезом-советчиком, хоть и далеко отстоят друг от друга, но с большим мастерством связаны единством образа персонажа. Однако сам этот образ претерпевает изменения по сравнению
с «Крезовым логосом»: в нем в значительно большей, чем раньше,
степени нагнетаются негативные и комические черты. Но заметить
это можно, лишь читая рассмотренные эпизоды не изолированно, а
в контексте всего труда, подмечая многочисленные ассоциативные
связи, которыми, как невидимыми нитями, пронизаны различные
части «Истории», соединены в единый (но не равнозначный) ряд
фигуры Креза, Солона, Артабана. . . Всё это, конечно, результат
тщательнейшей работы автора над своим произведением, высокого композиционного и повествовательного искусства, подчиняющего максимально разнородный материал единой цели30 . Приемы, о
которых идет речь, приходится «дешифровывать», при беглом прочтении в глаза они не бросаются, прячась за видимой простотой и
непринужденностью рассказа: ars est celare artem.
30 Ср. Кузнецова Т. И., Миллер Т. А. Античная эпическая историография:
Геродот. Тит Ливий. М., 1984. С. 37.
82