ДВА «ЕГИПТЯНИНА» В ЭСТЕТИКЕ О.Э. МАНДЕЛЬШТАМА

ДВА «ЕГИПТЯНИНА»
В ЭСТЕТИКЕ О.Э. МАНДЕЛЬШТАМА
© Леонтьева А.Ю.
Северо-Казахстанский государственный университет
им. Манаша Козыбаева, Республика Казахстан, г. Петропавловск
В статье анализируются два стихотворения О.Э. Мандельштама «Египтянин» в контексте акмеистической эстетики.
Ключевые слова: акмеизм, культура, лирический герой, поликультура, текст, эстетика.
Но как оторваться от тебя, милый Египет вещей?
О.Э. Мандельштам
Поликультурная природа акмеизма мотивирует творческий интерес художников к наследию равно восточной и западной цивилизаций. Следовательно, культура Древнего и современного Египта обусловила формирование
соответствующего текста в творческой практике акмеистов. Обращение к
древнеегипетским образам и мифам у поэтов происходит в период теоретического формирования художественной системы и создания манифестов: «Наследие символизма и акмеизм» Н.С. Гумилѐва, «Утро акмеизма» О.Э. Мандельштама. Наша цель – рассмотреть зарождение египетского текста в мандельштамовской лирике.
Первые произведения египетского текста О.Э. Мандельштама – два стихотворения «Египтянин» 1913 года. Они организованы как монологи ролевого лирического героя – вельможи и чиновника. Движение поэтической темы в двух стихотворениях под одинаковым заголовком имманентно поэтике
О.Э. Мандельштама – он называет такой приѐм «двойчаткой»: «И звуков
стакнутых прелестные двойчатки…» («Друг Ариоста, друг Петрарки, Тасса
друг…», 1933-1935) [1, т. I, с. 292]. Культурно-историческое мышление поэта определяет особенности египетского текста в его творчестве. В отличие
от Н.С. Гумилѐва он посещал только Европу, поэтому семиотический код
Египта воссоздаѐтся О.Э. Мандельштамом опосредованно – через культурную перспективу. Ахматова А.А. отмечает: «Известно, что беседы с Шилейко (востоковед-ассиролог. – Авт.) вдохновили его на стихотворение «Египтянин»» [2, с. 155].
Первое стихотворение – монолог от лица абстрактного вельможи: «Я
избежал суровой пени / И почестей достиг; / От радости мои колени / Дрожали, как тростник» [1, т. I, с. 292]. Подзаголовок – «Надпись на камне 18
Доцент кафедры Русского языка и литературы, кандидат филологических наук, доцент.
Русская и зарубежная литература
105
19 династии». К 18-й династии относится правление фараона-реформатора
Эхнатона и строительство его столицы – Ахетатона. Раскопки в Телль-эльАмарне велись в 1890-1907 гг. Поэтому в беседах с В.К. Шилейко О.Э. Мандельштам мог получить информацию об амарнском искусстве. Поэт воссоздаѐт сцену награждения: «И прямо в полы балахона / Большие, как луна, /
На двор с высокого балкона / Бросали ордена» [1, т. I, с. 292]. Известны рельефы и рисунки из гробниц Рамосе и Пареннефера, где Эхнатон и Нефертити
награждают своих вельмож. Мы далеки от поисков прототипа героя: акмеист создаѐт собирательный образ сановника: «Вельможе ехать не годится/
Дрянным сухим путѐм» [1, т. I, с. 292]. Рамосе – фиванский градоначальник
при Аменхотепе III и Эхнатоне, Пареннефер – зодчий.
Негативная оценка поэтом египетской цивилизации стала «общим местом» литературоведения: «Древний Египет – для Мандельштама всегда образ несвободы, одновременно жестокой и чиновничьи-самодовольной, –
считает С.С. Аверинцев, – а потому конца истории как пространства для
выбора» [1, т. I, с. 45]. Ему вторит М. Ямпольский: «Египет понимается
Мандельштамом именно как аллегория остановки времени» [3, с. 9].
На первый взгляд, такое восприятие подтверждается круговым движением, «закольцованностью», определенностью событий первого стихотворения: «И, предвкушая счастья глянец, / Я танцевал не зря / Изящный и отличный танец / В присутствии царя. // <…> И, захватив с собой подарки / И с
орденами тюк, / Как подобает мне, на барке / Я поплыву на юг» [1, т. I, с. 292].
На самом деле «древнеегипетские» стихотворения О.Э. Мандельштама гораздо глубже. Гордость лирического героя своими земными деяниями свидетельствует о чуткости поэта к иным культурам. Перечисление собственных прижизненных заслуг характерно для жанра автобиографических надписей вельмож: «… на надгробной плите необходимо было увековечить имя
умершего. Упоминание имени сопровождалось перечисленном титулов и
должностей покойного, а также списком жертвенных даров, которые ему
предназначались. К этой чисто ритуальной части текста мало-помалу для
прославления умершего стали прибавлять описания различных эпизодов из
его жизни, свидетельствующих о его заслугах перед фараоном, благосклонности последнего к умершему и т.д., словом, всѐ, что могло возвеличить и
приукрасить его личность. Ритуальная надгробная надпись развѐртывалась
в автобиографию» [4, с. 24-25]. Сохранилась автобиографическая надпись
жреца Шеши: «Я творил истину ради еѐ владыки, я удовлетворял его тем,
что он желает: я говорил истину, я поступал правильно, я говорил хорошее и
повторял хорошее. Я рассужал (судил. – Авт.) сестру и двух братьев, дабы
примирить их. Я спасал несчастного от более сильного…<…> Я уважал отца моего, я был нежен к матери. Я воспитал детей их» [4, с. 25].
Лирике О.Э. Мандельштама присуще окказиональное циклическое художественное время, родственное культуре Древнего Египта: «… опреде-
106
ЯЗЫК И КУЛЬТУРА
ляющей моделью для египтянина была циклическая. В ней воплощалась
идея «вечного настоящего», составляющая стержень египетской культуры»
[5, с. 171]. Так, в первом стихотворении представлена узуальная бытовая
модель жизни: появление сановника при дворе – награда – возвращение на
юг. «Вечное возвращение» лишено мистики – поэт осваивает цикл бытовой
культуры. Показательна динамика грамматической категории времени. В 4-х
из 6 строф использованы формы прошедшего времени со значением совершенных действий: «избежал», «достиг», «дрожали», «бросали», «сделал»,
«танцевал». В 3-ей и 4-ой строфах форма прошедшего времени соединяется
с настоящим – «доходно», «прочно»: «… И это сделал я! / И место новое доходно…» [1, т. I, с. 292]. Форма настоящего времени утверждается в 5-й
строфе: «По воздуху летает птица. / Бедняк идѐт пешком». В 6-й строфе уже
используется форма будущего времени: «Я поплыву на юг» [1, т. I, с. 292].
Окказиональность циклической художественной хрономодели поэта подтверждается еѐ переходной природой. Динамика времени от прошлого к будущему предполагает формирование внутри циклической модели элементов
спирального временного движения, отмеченного Л.Г. Пановой [6].
Аверинцев С.С., утверждая негативное отношение поэта к Египту, цитирует второе стихотворение «Египтянин», датируемое 1913-1914 гг.: «(«Бессмертны высокопоставленные лица»)… Здесь отчасти играли роль библейские коннотации «Египта, дома рабства»» [1, т. I, с. 45]. Мы позволим себе
не согласиться с подобной оценкой. Лирический герой второго стихотворения – «чиновник» – погружѐн в вещный бытовой мир: «Кто может описать чиновника доход! / Бессмертны высокопоставленные лица! / (Где управляющий? Готова ли гробница?) / В хозяйстве письменный я слушаю отчѐт»
[1, т. I, с. 293]. Утверждение: «Бессмертны высокопоставленные лица!» –
свидетельствует не только о самоуверенности, «чиновничьи-самодовольной
несвободе», но и о проникновении акмеистом в сущность культуры и ментальности Древнего Египта. Древнеегипетские культура и ментальность связаны с представлением о продолжении жизни после смерти в том же качестве.
Поэтому жизнь воспринимается как подготовка к вечности. Гробница в данном стихотворении – «вечный дом», который должен обеспечить лирическому герою жизнь вечную. Египетские погребальные обряды обеспечивают сохранение культурно-исторической памяти. В статье «О природе слова»
О.Э. Мандельштам уподобляет «стихотворение египетской ладье мѐртвых.
Всѐ для жизни припасено, ничего не забыто в этой ладье…» [1, т. II, с. 187].
Два «Египтянина» созданы О.Э. Мандельштамом в период акмеистического самоопределения. Стихотворения объединяются мотивом построенного дома. В первом («Надписи на камне…»): «И место новое доходно / И прочно для житья» [1, т. I, с. 292]. Во втором: «Я выстроил себе благополучья
дом…» [1, т. I, с. 293]. В «Утре акмеизма» строительство ассоциируется с поэзией и «сознанием своей правоты»: «Зодчий говорит: я строю, – значит, я
прав. Сознание своей правоты нам всего дороже в поэзии…» [1, т. II, с. 142].
Русская и зарубежная литература
107
Во втором стихотворении поэт противопоставляет гранит и дерево: «Я
выстроил себе благополучья дом, / Он весь из дерева, и ни куска гранита, /
И царская его осматривала свита, / В нѐм виноградники, цветы и водоѐм»
[1, т. I, с. 293]. Гранит отождествляется с тяжестью, дерево – с лѐгкостью.
Такая оппозиция повторяется в 1915 г.: «Уничтожает пламень / Сухую
жизнь мою, – / И ныне я не камень, / А дерево пою. // Оно легко и грубо…»
[1, т. I, с. 101]. Дерево конкретизируется в соответствии с местным колоритом: «Чтоб воздух проникал в удобное жильѐ, / Я вынул три стены в преддверьи лѐгкой клети, / И безошибочно я выбрал пальмы эти / Краеугольными – прямые, как копьѐ» [1, т. I, с. 293]. Образ «краеугольных пальм» ассоциируется с манифестом Н.С. Гумилѐва, для которого Вийон, Рабле, Шекспир и Готье – «краеугольный камень для здания акмеизма», «высокое напряжение той или иной его стихии» [7, с. 58].
Форма настоящего времени акцентирует стабильность бытия и мира:
«бессмертны», «слушаю», «стоит», «вдыхаю». Форма прошлого времени связана с царским визитом, завершѐнным строительством дома, бытовой документацией и поведением собаки: «выстроил», «осматривала», «проникал»,
«вынул», «выбрал». Будущее время указывает на действия честного налогоплательщика («Священникам налог исправно будет послан»). Дом для акмеистов – мироздание, «земная клеть». В манифесте утверждается задача смотреть на земное пространство «как на Богом данный дворец» – «… архитектор должен быть хорошим домоседом, а символисты были плохими зодчими» [1, т. II, с. 143]. В 1937 г. эта идея акцентируется метафорой «земля –
небохранилище»: «И под временным небом чистилища / Забываем мы часто о
том, / Что счастливое небохранилище – / Раздвижной и прижизненный дом»
[1, т. I, с. 247].
Лирический герой-египтянин сам архитектор, т.к. разрабатывает структуру дома – вынимает стены: «Чтоб воздух проникал в удобное жильѐ». Воздух символизирует жизнь и поэзию: «Воздух дрожит от сравнений» («Нашедший подкову», 1923) [1, т. I, с. 147]. В «Четвѐртой прозе» акмеист даѐт
определение подлинного искусства: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешѐнные и написанные без разрешения. Первые – это мразь,
вторые – ворованный воздух» [1, т. II, с. 92].
Значим для О.Э. Мандельштама и символический мотив зерна: «Тяжѐлым жѐрновом мучнистое зерно / Приказано смолоть служанке низкорослой, / Священникам налог исправно будет послан, / Составлен протокол на
хлеб и полотно» [1, т. I, с. 293]. Зерно у поэта – знак религиозной аксиосферы: «… И сохранилось свыше меры / В прохладных житницах, в глубоких
закромах / Зерно глубокой, полной веры» (1921-1922) [1, т. I, с. 138]. В статье
1922 г. «Пшеница человеческая» оно символизирует личность, а хлеб – народ: «Состояние зерна в хлебах соответствует состоянию личности в том
совершенно новом и не механическом соединении, которое называется народом» [1, т. II, с. 191].
108
ЯЗЫК И КУЛЬТУРА
Во втором стихотворении создаѐтся картина бытового стабильного мира: «В столовой на полу пѐс, растянувшись, лѐг, / И кресло прочное стоит на
львиных лапах. / Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах – / Загробных радостей вещественный залог» [1, т. I, с. 293]. Вещный мир Египта корреспондирует концепции бытия акмеизма: «Любите существование вещи больше
самой вещи и своѐ бытие больше самих себя – вот высшая заповедь акмеизма» [1, т. I, с. 144]. Глебкин В.В. отмечает: «Соотношение, в котором находятся для египтянина значимость жизни на земле и в мире мертвых, удачно
выразил О.Э. Мандельштам, вообще обладающий тонким чутьем по отношению к другим культурным традициям. <…> Для загробного блаженства
не требуется смирения духа и обуздания плоти. Как человек вдыхал сладкий
запах жареных гусей в этом мире, так он будет вдыхать его и после смерти,
если только предпримет необходимые «технические» процедуры, обеспечивающие достойное посмертное существование» [5, с. 187-188].
Итак, в ранней лирике О.Э. Мандельштама семиотический код Египта
репрезентируется в контексте аксиологии и эстетики акмеизма: приятия земного (природного, бытового, вещного) мира, символики архитектуры, дома
и зерна, категории движения, ценностей культуры и памяти. В двух стихотворениях 1913 года Древний Египет имеет положительную коннотативную
окрашенность, а его детали позволяют О.Э. Мандельштаму воссоздать поликультурный универсум Востока и Запада: «В священном исступлении поэты говорят на языке всех времѐн, всех культур» («Слово и культура», 1921)
[1, т. II, с. 171].
Список литературы:
1. Мандельштам О.Э. Сочинения: в двух томах / Подг. текста и коммент.
А.Д. Михайлова и П.М. Нерлера, вступ. статья С.С. Аверинцева – М.: Художественная литература, 1990. – Т. 1. Стихотворения. Переводы. – 638 с.; Т. 2.
Проза. Переводы. – 464 с.
2. Ахматова А.А. Сочинения: в 2-х т. Т. 2. – М.: Правда, 1990. – 432 с.
3. Ямпольский М. Беспамятство как исток (Читая Хармса). – М.: Новое
литературное обозрение, 1998. – 379 с.
4. Коростовцев М. Древнеегипетская литература // Поэзия и проза Древнего Востока. – М.: Художественная литература, 1973. – С. 23-33. – (Библиотека всемирной литературы).
5. Глебкин В.В. Мир в зеркале культуры. Ч. 1. История древнего мира. –
М.: Добросвет, 2000. – 256 с.
6. Панова Л.Г. Модели времени в поэзии О. Мандельштама [Электронный ресурс] // Текст. Интретекст. Культура. Сб. д-дов международной научной конференции. – М.: Азбуковник, 2001. – С. 79-95. – Режим доступа:
http://www.ruslang.ru/ doc/panova/panova-modeli-vremeni.html.
7. Гумилѐв Н.С. Письма о русской поэзии. – М.: Современник, 1990. –
С. 45-383.