Российская колея, или модернизация в вертикальном

Российская колея, или модернизация в вертикальном государстве
МОСКВА. Провозглашённый президентом курс на модернизацию пока не принёс
стране больших дивидендов. Его главные атрибуты, такие, например, как
«Сколково» и исследовательские университеты, либо ещё не успели набрать
оборотов, либо, как неоднократно писали и продолжают писать эксперты-скептики,
изначально не имели шансов на успех, поскольку были созданы как обычные
бюрократические структуры, которые рано или поздно распишутся в своей
бесперспективности.
Сам президент Дмитрий Медведев то и дело ругает госведомства и госкомпании, по
его мнению, тоже близкие к тому, чтобы завалить «новую национальную идею». В
общем, всё как всегда, обычные российские парадоксы – грандиозные цели и планы
в сочетании с убеждённостью, что никто даже и не подумает их выполнять. Но всётаки, если внимательно присмотреться к тому, что происходит, можно увидеть и
маленькие плюсы, которые уже принесла модернизация.
На мой взгляд, один из них состоит в том, что медведевская перестройка
воодушевила общественные и гуманитарные науки, которые долгое время
находились в тени естественных наук, и возродила к жизни поиски ответа на вечный
российский вопрос – а почему, собственно, в России все глобальные идеи
воспринимаются обречёнными на неудачу, притом, что вроде и нет веских причин
для провалов, а, напротив, есть главное, что, казалось бы, должно способствовать
успеху, – политическая воля и деньги?
Недавно мне удалось присутствовать на дискуссии в Российском союзе
промышленников и предпринимателей (РСПП), где как раз обсуждали эту тему.
Один из основателей этнополитологии, гендиректор Центра этнополитических и
региональных исследований, профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин,
представил результаты своего исследования о готовности к модернизации
российских регионов, в котором пытался разобраться, что же мешает
модернизироваться разным субъектам Федерации и возможна ли единая
модернизация для всей страны.
Сопоставляя процессы трансформации общества, протекающие в разных уголках
России, учёный пришёл к выводу, что истоки «специфических российских проблем»
следует искать не в нелепых законах, не в тяжёлом советском наследии и не в лихих
90-х, не в дорогах и даже не в дураках, а в разрозненности нашего общества,
растерявшего на разных исторических виражах такие простые ценности, как
взаимодоверие и уважение к традиционной культуре. Заметим, что во властных
кругах, в которых тоже с завидной периодичностью ведутся дискуссии о
модернизации, эта «утрата» обычно воспринимается как пафосное дополнение к
экономическим проблемам и по большому счёту не принимается во внимание.
Возможно, в этом и состоит главная ошибка тех, кто проводит эти самые реформы в
стиле модерн.
Конкретные факты, стоящие за риторикой о «вечных истинах», свидетельствуют о
том, что российское общество – одно из самых расколотых в современном мире. По
итогам Европейского социального исследования 2007 года, в ходе которого
изучались социальные отношения в 27 европейских странах, выяснилось, что у
россиян самые низкие показатели ценностей коллективизма и самый низкий уровень
взаимного горизонтального доверия.
«Для экономики это почти трагедия, – поясняет Эмиль Паин. – Если 70 процентов
населения убеждены, что окружающие люди относятся к ним нечестно и при первом
удобном случае обманут, не моргнув глазом, то полагать, что в таких условиях они
будут вкладывать большие деньги в долгосрочные проекты – утопия».
Вертикаль и горизонталь
Расколотость общества, по мнению учёного, возникла не в 90-е годы, на которые
сегодня принято списывать все экономические и социальные катаклизмы, а гораздо
раньше, когда сельская община прекратила своё существование в качестве
самоорганизующейся единицы и включилась в вертикаль власти. Столыпинская
реформа, а затем коллективизация привели к утрате тех локальных ячеек, в которых
хранилась, перерабатывалась и транслировалась народная культура, и в конечном
итоге – к полному коллапсу социально-нормативной системы. Сельская община
оказалась разрушенной, а зачатки городской начали появляться с большим
опозданием и так и не успели в полной мере развиться из-за неэтичных реформ
разных лет.
При каждом эксперименте крутого реформирования предпринимались попытки
образовать новое общество, но без опоры на его мощную корневую систему –
традиционную культуру, и, соответственно, каждый раз результат оказывался не
устойчивым под ветрами перемен. В обществе распадались горизонтальные связи,
что в итоге привело к печальным последствиям – разрушению механизмов
традиционного социального контроля, действующих по принципу que dira le monde
(что скажет Свет), и полному обесцениванию моральных санкций. Никакое право
никогда не опишет этот уровень взаимоотношений, и никакими юридическими и
бюрократическими ухищрениями невозможно закрыть бреши, возникающие из-за
отсутствия неформальных механизмов социального регулирования.
Оппоненты такой точки зрения, конечно, скажут, что низкий уровень традиционности
компенсируется высокой степенью готовности населения к новациям и риску, но, как
отмечает г-н Паин, позитивным переменам на этой почве в России препятствует то,
что наша инициативность анархична и зачастую безнравственна. Эта
безнравственность как передающееся знамя уже полтора с лишним века существует
в прессе, упоминается в литературе, – Гоголь, Салтыков-Щедрин, Платонов и
Солженицын повествовали примерно об одном и том же. Она допускает свободное
хождение лихоимства и спокойное отношение к другим, не вполне нравственным
действиям, неуважение как к формальным, так и неформальным правилам и
нормам.
Вертикаль власти, по мнению многих экспертов, и сегодня способствует разрушению
горизонтальных связей общества, не даёт возможности развиться опыту
самоорганизации, необходимой не только для модернизации, но подчас и для
простого выживания. Принцип «я – начальник, ты – дурак» в России отлично
прижился, и при нём отпала надобность проявлять активность в преобразованиях,
потому как «барин вправе, барин пусть и отвечает».
Несмотря на многочисленные социальные трансформации, на протяжении
полутораста лет в стране массово воспроизводится тип Акакия Башмачкина –
беспомощного, задавленного властями, социально некомпетентного человечка, из
которого, пожалуй, весьма проблематично воспитать инициативного инноватора и
социально ответственного бизнесмена для «общества нового типа».
«Власть у нас была и остаётся бесконтрольной, и эта её “золотая формула” гасит
процессы изменений отношений в экономике, праве и всех других областях», –
заметил директор Левада-Центра Лев Гудков во время обсуждения доклада Эмиля
Паина.
По оценкам аналитиков, проводивших опросы в России, 90 процентов россиян
убеждены, что они не в состоянии влиять на власть, порядка 80 процентов уверены,
что они практически ни за что в стране не несут ответственности.
Россия и Чечня
В тех странах, где традиции не разрушались, возникли многочисленные
неформальные институты, выступающие сегодня главными регуляторами в
политической, экономической, правовой, социальной жизни. Сегодня в Северной
Европе 70 процентов взрослого населения охвачены неформальными социальными
объединениями, в Западной Европе – от 50 до 60 процентов, в Южной Европе –
более 45 процентов, в России – менее 5 процентов. Россияне не умеют и не хотят
консолидированно защищать и продвигать общественно значимые проекты, будь то
противодействие строительству заправки рядом с домом или сбросу отходов в озеро
Байкал.
В то же время говорить о связывающей всех жителей России проблеме «отсутствия
духа коллективизма» нужно с большой оговоркой – в стране есть регионы, в
которых, напротив, очень сильна власть традиций, но от этого легче не становится.
Там эти традиции, к сожалению, не столько дополняют формальные институты
регулирования отношений, сколько замещают их со всеми прилагающимися
атрибутами, включая коррупцию и вседозволенность.
В качестве примера из презентации Э.Паина – Чеченская республика, в которой
гораздо сильнее, чем в других субъектах, развито неформальное социальное
регулирование, основанное на родственных связях, сплочённости, доверии и
взаимопомощи. Все эти традиционные элементы, с одной стороны, играют роль
панциря при форс-мажорных обстоятельствах (например, в период советской
кампании раскулачивания не был выдан ни один чеченец, так как все попадавшие
под определение кулаков были старейшинами родов или главами вирдов и
пользовались огромным уважением в своих сёлах), а с другой – прекрасно
вписываются в любые формирующиеся полулегальные и совсем нелегальные
системы, такие как советский блат и российская коррупция. На честном слове в
чеченской этнической среде заключаются многомиллионные подряды, под честное
слово огромные капиталы раздробляются на много мелких юридических лиц, не
подвластных никаким налоговым службам, при этом сами индивиды, попадающие в
такие современные неформальные институты, не чувствуют себя в них
сверхкомфортно. Однако враз отключить уже сформированные традиции, как
рубильник, невозможно.
Таким образом, по мнению Э.Паина, для узкой части России справедлив
стандартный вывод о том, что утвердившиеся неформальные институты мешают
развитию формальных. В то же время для большей части России характерен
совершенно другой тип отношений – сочетание слабости как формальных, так и
неформальных институтов.
Колея и распутица
Закономерен вопрос: как в столь непростых, причём диаметрально
противоположных в разных регионах условиях, проводить модернизацию? Эмиль
Паин полагает, что на отдельных российских территориях подходящую почву нужно
формировать искусственно, осваивая такой жанр, как «конструирование традиций»,
в котором уже преуспели некоторые нации, в частности японцы, облекшие в 30-е
годы прошлого века правила ведения бизнеса в национальные одежды. При этом
следует иметь в виду, что единой модернизации для всей страны быть не может, и
правильно использовать это слово во множественном числе, принимая во внимание
разную степень ментальной готовности субъектов Центральной России и Северного
Кавказа к масштабным переменам.
Второй, ещё более сложный вопрос: можно ли в «вертикальном государстве»
сконструировать эти самые традиции, то есть сформировать горизонтальные связи и
создать неформальные институты социального регулирования, которые бы не
управлялись реальной властью, а контролировали её действия и спрашивали с неё
по существу? Участники дискуссии сошлись на том, что сделать это чрезвычайно
сложно, поскольку одно противоречит другому. Вспоминали немецкого социолога
Макса Вебера, который в 1906 году в статье о российском
псевдоконституционализме, в числе прочего, написал: «Когда знакомишься с
государственными документами Российской империи, поражаешься, как тщательно
они сделаны и сколько труда в них вложено. Но они всегда направлены к одной и
той же цели: самосохранению полицейского государства».
История показала, что полицейский режим не способен обеспечить национальное
развитие и неизбежно уйдёт в небытие, сопровождаемый общенациональными и
локальными гражданскими конфликтами. Эксперты, правда, не пришли к единому
мнению, способна ли сегодняшняя модернизирующаяся Россия выбраться из этой
ямы. Видимо, теории будут формироваться по ходу накопления эмпирического
материала новой модернизации. Причём, как мне кажется, результат этого процесса
пока не могут предсказать не только социологи, политологи и экономисты, но и сами
инициаторы реформ. Модернизация ещё точно не вошла в свою колею.
Источник: Наука и технологии РФ