Николай Работнов
реклама
Николай Работнов ПУБЛИЦИСТИКА Избранные статьи 1 АННОТАЦИЯ Автор, Заслуженный деятель науки РФ, несколько десятилетий проработал в научно-исследовательском секторе отечественного ядерно-промышленного комплекса, в центральном аппарате Минатома и в Международном агентстве по атомной энергии. В сборник вошли его статьи, публиковавшиеся в журнале «Знамя» в период с 1988 по 2006 год. Их театика не исчерпывается проблемами, отноящимися собственно к атомной энергетике, а охватывает также вопросы, связанные с общим развитием науки в контексте социально-политической и экономической ситуации в стране на рубеже веков. Материал расчитан на образованных читателей, интересующихся историей, состоянием и перспективами развития высоких технологий в России и связью этого процесса с прогрессом общества. 2 ПРЕДИСЛОВИЕ Автор начал выступать в печати в качестве публициста доводльно поздно, во вполне зрелом возрасте, в конце восьмидесятых годов, когда рухнула, наконец, цензура. Раньше это не имело смысла. Одна из первых публикаций была по чернобыльской тематике. Журнал «Знамя» оказался одним из очень немногих изданий, чья редакция охранила способность трезво и непредвзято оценивать материалы, анализировавших происшедшее с разных точек зрения. Эта статья – «С дровами в XXI-й век?» - положила начало почти двадцатилетнему периоду плодотворного сотрудничества, которое реализовалось в добрых трех десятках публикаций по очень разнообразной тематике, включавшей даже солидную долю литературно-критических статей – хобби атора, не имеюще отношение к его профессиональной деятельности. Для настоящей книжки в связи с профилем издательства были отобраны в первую очередь работы 3 СОРОКОВКА1 Памяти моих родителей и брата Начать, наверное, нужно вот с чего. Девятого марта 1953 года в два часа дня по уральскому времени я навытяжку стоял у радиоприемника с глазами на мокром месте. В нашей трехкомнатной квартире, где жили пятеро, я был один. Квартира занимала половину коттеджа, стоявшего в вековых соснах на тихой улице, которая так и называлась — Сосновая. Где-то совсем рядом раздавались непрерывные разнотонные гудки — я не мог представить, где, потому что никаких фабричных труб в самом городке, казалось, не было. В этот день мне исполнилось семнадцать лет, и к моей искренней скорби, казавшейся частью горя всеохватного, всенародного, примешивалась недостойная мысль о пропавшем дне рождения. Гудки умолкли, я накинул полушубок, вышел на Сосновую и долго стоял в растерянности на заснеженной, еще совершенно зимней улице, не зная, куда направиться... Десятого октября 1989 года поздним, темным вечером я стоял точно на том же месте и тоже давился горьким комком в горле. Я не был здесь больше тридцати лет. Внешне улица не изменилась совершенно, кроме табличек на домах — теперь она называлась улицей Семенова. По пути сюда я убедился, что почти все окрестные улицы названы именами людей, которые в пятьдесят третьем были нашими соседями и приятелями отца. Многие из них умерли рано. И никому кроме меня из жившей здесь когда-то нашей дружной семьи вернуться сюда было уже не суждено... В десять вечера дома на улице Семенова были странно темны, ни огонька и в обеих квартирах нашего бывшего дома. Мелькавшая по дороге мысль — постучаться, что-то спросить — стала нелепой. Ночь наступала ледяная, был крепкий морозец, но огромное озеро за соснами слышно шумело, хоть было и не рядом. Ветер здесь и раньше дул всегда только с заозерных гор, с запада. Именно поэтому город был поставлен так, как стоял, именно это спасло его в пятьдесят седьмом году от эвакуации, дозиметр здесь и сейчас показывает 4 нормальные десять микрорентген в час. А тогда, в пятьдесят седьмом, дальше на восток, за огромным кольцом охватывающей город и комбинат зоны, тоже в октябре, в отрезанных от всего мира зауральским бездорожьем деревеньках с еле пробившихся вездеходов или севших за околицей “кукурузников” довертолетной эпохи высаживались солдаты и — скорей! скорей! ничего нельзя брать! вам за все заплатят! — вывозили жителей, расстреливали скот. Позже выкопали большие ямы у изб и спихнули их туда бульдозерами вместе со всем скарбом — есть ли еще где такое кладбище домов? Я об этом знаю только по рассказам, наша семья за десять месяцев до аварии уехала из Сороковки. Так я буду называть этот город. Под этим именем он был известен и своим жителям, и тем не слишком многочисленным людям на Большой Земле, которые знали о его существовании. Именно так я бы посоветовал назвать его той комиссии по топонимике — областной? республиканской? — которая уже в девяностые годы нанесла его на карту как Озерск. Я не понимаю, почему это сделали так поздно. В довольно давнем американском издании “Советское ядерное оружие” я видел снимок района Сороковки, сделанный с одного из первых разведывательных спутников серии “Интелсат”, фотокамеры которого имели разрешение двадцать метров (сегодня оно гораздо выше). Над Сороковкой сбили Пауэрса, но это был не первый, не второй и не десятый полет У-2. А только в конце восьмидесятых и только в связи с появлением сообщений об аварии пятьдесят седьмого года, которую называют по имени ближайшего райцентра Кыштымской, сквозь зубы стали произносить и писать успевшее смениться кодовое название Челябинск-65, печатать осторожные журналистские репортажи из города и с комбината. Я жил в Челябинске-40, это город моей юности, который был и остался для меня лучшим местом на земле. Уехав, я уже не мог туда вернуться. После окончания института я стал сотрудником того же ведомства, но моя работа к Сороковке отношения не имела, зона для меня закрылась... 5 А теперь отступим от начала на несколько лет, в сорок девятый год. Демобилизовавшийся в сорок шестом отец не так давно защитил в МГУ написанную в основном еще до войны диссертацию по теплопроводности кристаллов и получил кафедру общей физики в Ярославском пединституте. Жизнь налаживалась. Двухкомнатная квартирка (в многоэтажном доме с центральным отоплением — и вдруг еще с русской печкой!) не казалась тесна. Появился достаток, уже больше года мы ели досыта, привычны стали белые булки с маслом, поразившие меня как громом в пореформенном декабре сорок седьмого, довоенное время я почти не помнил. Мама, врачлаборант, всю войну совмещавшая работу в трех местах — поэтому мы всетаки голодать не голодали, — вдруг потеряла девическую стройность, стала неудержимо поправляться. Отец, прошедший всю войну артиллеристом и закончивший ее в Кенигсберге, вернулся без единой царапины. Мир был прекрасен. Конечно, я не замечал того, что так и не вышла замуж ни одна из трех моих теток, а им всем уже было за тридцать. Одна из них, Анна Николаевна, сестра отца, в самом начале года вдруг внезапно и как-то непонятно уехала. Непонятность была в том, что никто мне не сказал — куда. Завербовалась — употребительное тогда слово и употреблявшееся часто без пояснений и адресов. Она была инженер-химик, всю войну проработала в сменах на первом в стране Ярославском заводе синтетического каучука СК-1. Их сильно бомбили. Ярославль был запасной целью у немецких бомбардировщиков, ярославскую ПВО они явно предпочитали московской. За пять домов от нас был снесен целый квартал. В нашем доме, потеснив институт, разместился большой эвакогоспиталь, где лежали в основном прикованные к постели тяжелораненные. Во время бомбежек они начинали громко, в голос, кричать. Ни в пять, ни в шесть лет я не осознавал опасности, не боялся взрывов, близких пожаров, трассирующих очередей — но этого крика боялся и отчетливо помню его до сих пор. Кирпичная домушка маленького институтского гаража была превращена в покойницкую. Она не пустовала. Туда сносили не только трупы, но и ампутированные конечности. 6 Окна в гараже были выбиты и редко заколочены досками, мы, ребятня, постоянно туда заглядывали. Покойников нагишом укладывали на топчаны, а отрезанные руки и ноги — прямо на грязный пол. С переломом в войне госпиталь ушел за нею, а в здании разместили больницу для вывозимых из блокады ленинградских детей. Туда доставляли самых истощенных, погибавших. Смертность среди них была жуткая — гораздо выше, чем среди раненых. Гараж действовал в том же качестве, в первые дни после прихода транспорта с детьми бывал просто забит. Пару раз я видел, как его разгружали. Подъезжала подвода на резиновом ходу, на ней стоял большой ящик из досок. Два санитара выносили трупы в простыне за углы и, раскачав, забрасывали в ящик. Не помню, чтобы при этом присутствовал хоть кто-нибудь кроме извозчика и нас, любопытных малышей, гараж был на задворках. Хотел бы надеяться, что память мне изменяет. Полный ящик с подводы снять было невозможно. Значит, их бросали нагишом в яму. А ведь это был все-таки тыловой город. Сейчас, задним числом, эти детские похороны говорят мне об эпохе моего детства больше, чем что-либо другое. Так вот, весной сорок девятого года отец пришел откуда-то озабоченный и сказал, что мы скоро уезжаем “к тете Нусе”. Спустя многие годы я узнал, как было дело. Отец был беспартийным (и оставался им до смерти Сталина), но его вызвали в обком и предложили новую важную работу по специальности, упомянув про сестру, которая там уже работает и хорошо себя зарекомендовала. На робкий вопрос: “Могу ли я отказаться?” — было мягко сказано: “Можете, конечно, но мы вам очень не советуем...” А затем его в отличие от сестры вызывали и в Москву, в ЦК, поскольку, как выяснилось, должность ему планировалась номенклатурная. Он поднял вопрос о зарплате и понял, что допустил неловкость. Было кратко сказано: “Ну что вы, товарищ Работнов! Мы же вас не на торфоразработки посылаем!” Когда ему назвали сумму подъемных — двадцать пять тысяч — стало ясно, что да, не на торфоразработки. 7 Хотя о характере работы ничего не говорилось, отец прекрасно представлял себе, в чем дело. По его сохранившейся с тридцатых годов библиотеке я знаю, что он следил за развитием ядерной физики, да и слухи о делах Курчатова в профессиональной среде были достаточно определенные. Была у отца и книга Смита “Атомная энергия для военных целей”. Сама история ее издания у нас достаточно красноречива. Это перевод второго выпуска отчета министерства обороны США, предисловие к которому Смит подписал 1 сентября 1945 года, а уже 21 ноября был подписан в набор русский перевод, и книга вышла тридцатитысячным тиражом (в Трансжелдориздате, в недрах которого зародился будущий Атомиздат). Руку на пульсе мы держали. Под перевозку вещей выделили вагон, да не теплушку, а пульман, хотя хватило бы, конечно, и теплушки. Не знаю, было ли это обязательным или таков был выбор родителей, но мы поехали вместе с семейным скарбом в этом товарном вагоне. В него встроили высокие нары, мы уложили их перинами и матрацами, загрузили мебель. Перед почти не закрывавшейся дверью поставили стол и прекрасное отцовское кресло резного дуба со львиными головами — точно такое, в каком Сталин сидел на Ялтинской конференции. Нас потолкали сутки на станции Всполье и повезли на восток. Для меня и младшего — на два года — братишки, путешествие было, конечно, чистым развлечением. Началось оно в последних числах мая и продолжалось две недели. В память врезались только эпизоды на переформировках. С нашим эшелоном — пассажиров в нем больше не было — на горках не церемонились. Один раз мы, все трое мужчин, ушли на вокзал, оставив маму одну, а когда вернулись, застали ее всю в синяках и царапинах, с вырванными рукавами платья. Ударило так, что она полетела кувырком, цепляясь за мебель, керосинка со сковородкой опрокинулась, как еще не загорелась. А однажды мы услышали на соседнем пути довольно звучный, сопровождавшийся странным треском и звоном удар, а несколько позже страшную и длительную матерную ругань. Отец побежал узнать, в чем дело и, вернувшись, со смехом рассказал историю. Ударился вагон с водкой. 8 Башмачник и стрелочник просили у сопровождавшего груз экспедитора пару бутылок. Он не дал. Тогда они поставили башмак ближе к “выбойке” и рассчитали все очень точно. Вместо пары бутылок экспедитор не досчитался многих ящиков. Не знаю, конечно, как это сошло станционным с рук, но они, наверное, знали, что делали. Когда сейчас говорят, что при Кагановиче на железных дорогах был порядочек, мне всегда вспоминается этот случай. Адрес у нас был — Челябинск. Многие железнодорожники по пути говорили, что нам нужно в Кыштым, не одни мы, чувствуется, так ехали. Но Кыштым проехали, хоть и стояли в нем много часов! На родителей он произвел очень тяжелое впечатление. Природа там и так суровее средней полосы, а тут еще в день нашего проезда — в июне! — вдруг выпал густой, ковром, снег. И город был унылый, бедный, застроенный по-деревенски. Приуныли. Развеселило необычное зрелище: по улице на мотоцикле с коляской вдруг промчался... священник в рясе и круглой шляпе, с развевающейся бородой. Этот мотопоп был местной достопримечательностью, про него все знали и в Сороковке. В Челябинске для оформления нужно было явиться в неприметный барак недалеко от вокзала, совсем не производивший ни внутри, ни снаружи впечатления принадлежности к солидному учреждению. А учреждение, в разные периоды называвшееся “Базой 10”, Южно-Уральской конторой Главгорстроя (шутники, разумеется, добавляли — по заготовке рогов и копыт) и, наконец, производственным объединением “Маяк”, было и остается одним из самых солидных в стране. Нас благополучно переадресовали в Кыштым (взяв за это пятьсот рублей штрафа!), и мы покатили обратно. Уже было тепло, даже жарко, солнечно, и красота местной природы начала до нас доходить. Встречавший в Кыштыме сказал: — Вам на Дальнюю Дачу. — На какую еще дачу?! — опешил отец. — Я работать приехал! — Вам еще не готово жилье. 9 С одной стороны, задержка была досадной, походный быт надоел, а с другой стороны, интриговала — что же это за жилье нам готовят? Привезли нас в совершенно райское, хоть и густо, как табор, заселенное место. Это было одно из демидовских поместий на берегу великолепного озера, за которым виднелись горы, называемые Вишневыми. В покрывавшей их тайге виднелись белые пятна, которые, как нам сказали, были зарослями цветущей дикой вишни. А озеро уже было довольно теплым, мы купались. И особенно поразил большой фонтан с чугунной чашей узорного литья. Знаменитые каслинские заводы были неподалеку. А уже позже, в Сороковке, один мой школьный приятель откопал где-то и с трудом притащил к себе в сарай вывеску — и тоже литую чугунную — с надписью “Теченская листокатательная фабрика наследников Льва Расторгуева”. Воспоминания о знаменитых уральских заводчиках еще были живы в тех местах. Теча — небольшая речка, служившая стоком системы озер, ставших водоемамиохладителями для реакторов комбината и, увы, местами сброса стоков радиохимического производства. И озера, и речку ждала незавидная судьба. Нам дали светлую хорошую комнату в барском доме. Дальней Дачей это поместье прозвал наверняка какой-то высокопоставленный шутник из органов, знавший про сталинские подмосковные жилища. Прожили мы на Даче всего неделю или около того, погрузили вещи на открытую машину и поехали в кузове. С нашей семьей пристроился налегке и морской офицер, эпроновец (сокращение ЭПРОН, “Экспедиция подводных работ особого назначения”, было очень известно в стране с довоенных времен). Ехать было недалеко. Внушительный КПП, два широко разнесенных ряда проволочных заграждений, долгая, внимательная проверка документов. Когда ворота за нами закрылись и машина пошла по внутреннему шоссе, моряк пошутил: — В Кремль въехали! Мы еще тогда недоумевали — что в этих глубоко сухопутных предгорьях делать моряку? В воспоминаниях А. Сахарова рассказан случай с водолазом, которого послали на верную смерть — ставить на рельсы опрокинувшуюся 10 вагонетку в подреакторном бассейне. Место не названо, но речь, конечно, шла о Сороковке. Читая об этом, я вспомнил того веселого водолазного офицера... Но одно опасение родителей не оправдалось, при въезде нас не обыскивали (при выезде, замечу в скобках, бывало и по-другому, это зависело от уровня пропуска, при первом выезде мамы за зону через год отцу стоило заметных трудов выхлопотать ей пропуск без досмотра). А при отъезде из Ярославля “знающие” люди их пугали. Одним из печальных следствий было то, что перед отъездом родители сожгли все письма, в том числе и все отцовские письма с фронта! Мама не могла себе этого простить до конца жизни, а она пережила отца на четырнадцать лет. Чего, казалось бы, бояться с письмами, прошедшими военную цензуру? Но родители знали время, в котором жили, имели представление о характере возможных сюрпризов. Тем более невероятным может показаться другое из предотъездных приготовлений отца. Он унес из дома и подарил кому-то из приятелей два трофейных пистолета, которые привез после демобилизации и хранил дома в месте, как ему казалось, не доступном и не известном для сыновей. Но мы, конечно, знали. Через много лет он был поражен, когда я сказал ему об этом. Тема огнестрельного оружия еще будет возникать на этих страницах. В длинной веренице прошедших через наши детские руки смертоносных орудий еще появится та, самая, казалось бы, безобидная и приобретенная совершенно законно тульская мелкашка, из которой мой брат сделает в пятьдесят седьмом году роковой выстрел и оборвет свою жизнь в девятнадцать лет... А от КПП до места оказалось далеко! Трудно было поверить, что весь этот огромный кусок таежно-озерного края забран кольцом зоны, а мы еще пересекали только ее жилую, так сказать, открытую часть. Позднее мы поняли, какой в этом был смысл. Простор не давал “вольняшкам” почувствовать того, что они въехали на один из островов ГУЛАГа, позволял не помнить постоянно об ограничении свободы, а оно для большинства было очень существенным. Я впервые выехал за зону лишь через четыре года, 11 когда полетел поступать в институт. Кроме, как сейчас сказали бы, административных рычагов применялись и экономические — тому, кто отпуск проводил в Сороковке, он оплачивался в двойном размере. А еще обширная жилая зона позволяла широко использовать труд расконвоированных заключенных. Мы с этим столкнулись буквально в момент приезда. Выделенное нам жилье было всего лишь комнатой в трехкомнатной квартире, фактически общежитии гостиничного типа. Горничной в этой гостинице оказалась одна из соучениц мамы по ярославской школе, попавшая в заключение еще в войну из-за какой-то истории с продуктовыми карточками. Наверное, от нее мама узнала и передала нам слух, что дом, в котором мы поселились, в числе прочих зэков строили и известные певцы Русланова и Козин. До сих пор не знаю, правда это или нет. *** Сейчас пора уже сделать одно существенное предупреждение. То, что я пишу, — детские и подростковые воспоминания о недетском мире. Мне придется здесь упоминать о многом, чего я не знал и не видел сам, а только слышал от взрослых. Иногда это было невольно подслушанное, каждый из нас на собственном опыте знает, насколько родители склонны недооценивать внимательность детей к их делам и переоценивать толщину дверей и стенок. Почему я решаюсь записывать все это, полагаясь к тому же на память того возраста, когда отнюдь не все из случайно узнаваемого можно было понять? По одной-единственной причине — откровенные воспоминания об этих событиях, в которых мемуаристы отрешились бы от давивших на них десятилетия соображений секретности и невольной власти жесточайшей внутренней цензуры, стали появляться лишь в самое последнее время, когда слишком многие из ветеранов ушли из жизни. Воспоминания А.Сахарова, а после его кончины — его друзей и сотрудников — пробили здесь первую брешь. Но и он, совершенно сознательно, из чувства долга, к которому я отношусь с полным уважением, оставил многое “за кадром”, а многое и 12 посчитал мелочью. Уровень, с которого он видел события, совершенно иной. Кроме того, я надеюсь, что эти воспоминания и сами неизбежные в них ошибки, неточности помогут “спровоцировать” ныне здравствующих участников этих исторических событий на большую откровенность и детальность. Мне еще в доперестроечные времена удалось это сделать в отношении одного человека — моей мамы. Она успела исписать несколько общих тетрадей, с которыми я сверяю то, что вспоминается, и из которых многое черпаю. Призываю всех ветеранов — пишите! Пишите все точно, как было, вспоминайте каждую мелочь. Только из этой мозаики потомки смогут составить полную картину. В одном могу поручиться — сознательных искажений и приукрашиваний на этих страницах нет. Маму ожидала и еще одна неожиданная встреча с однокашником, совершенно другого характера. В командировочных документах отца стояло: “Направляется в распоряжение тов. Сурмача”. Он был заместителем директора комбината по кадрам. Когда мама чуть ли не на другой день после приезда его увидела, она узнала в этом полковнике МВД (я его, правда, в форме ни разу не видел) запомнившегося ей по Ленинградскому университету студента физфака, который он успешно окончил. По какой траектории он попал в кадровики довольно высокого полета, я не представляю. Одно могу сказать: внешне это был исключительно обаятельный, остроумный и веселый человек, с очень интеллигентной, приятно картавой речью. С Сурмачами (его звали Николай Емельянович, жену — Елена Петровна) мои родители сразу тесно подружились, и эти отношения прервала только смерть — Н.Е. умер в шестьдесят лет от третьего инфаркта, за рулем автомобиля. Время для еще одного отступления. Жители Сороковки тогда делились на две основные, сравнимые по численности, категории: сотрудники комбината и служащие МВД и МГБ, из которых значительную часть составляли работники лагерной охраны. Примерно поровну к этим двум группам принадлежали, например, отцы всех моих школьных приятелей. В частности, 13 отцы двух одноклассников, Юры Б. и Жоры М., были начальниками городских управлений МВД и МГБ соответственно, а отец Жени Т. — генералом МГБ, уполномоченным Совета Министров. Т. был высшим начальником в городе, где никаких признаков советской власти не было, даже формальных. Отсутствовали горсовет депутатов трудящихся, “выборный” суд и горком партии. Их заменяли генерал Т., спецсуд и политотдел. Начальником последнего был отец еще одного моего друга детства Володи М., впоследствии делегат ХIХ съезда. А Володя Л., друг на всю жизнь, был сыном полковника (потом тоже генерала), командира большой воинской части, несшей охрану внешней зоны. Поскольку все атомное ведомство в первые годы своего существования было тесно сплетено с МВД, начиная с определенного уровня административного руководства различие между штатскими и военными становилось довольно размытым, отсюда существование так называемых профсоюзных генералов, каким был, например, Борис Глебович Музруков, директор комбината в Сороковке (а до этого, всю войну, директором “Уралмаша”, а после — директором предприятия, которое в воспоминаниях А. Сахарова фигурирует как “Объект 1”, а сейчас известно как федеральный научный центр Всероссийский институт экспериментальной физики в Сарове, на долгие годы закодированный в Арзамас-16). Музруков, как говорили, даже генеральскую форму шил за свой счет, но появлялся в ней довольно регулярно — слишком много кадровых офицеров было у него в подчинении. В городе тогда было около сорока тысяч человек “градообразующего населения”, а вокруг, в кольце лагерей, еще примерно столько же населения “неградообразующего”. И начальником этого лагерного комплекса был полковник К., за хорошенькой дочерью которого Ниной, нашей ровесницей и соученицей, большинство из нас, мальчишек, увивалось. Слово “зона” была самым употребительным в городе. Когда оно произносилось без прилагательных, было ясно, что речь идет о внешней зоне, за которой начиналась Большая Земля (этот термин, как и во многих других 14 местах Архипелага, был общеупотребительным, бытовым). Была огромная промышленная зона, где к нашему приезду уже с год вовсю работали первый реактор и радиохимический завод. Были многочисленные лагерные зоны, как в черте города, так и за ней, и, наконец, временные зоны вокруг каждого из строившихся городских кварталов, а то и отдельных домов. На ночь большинство из них открывались, становились проходными. Забор с колючей проволокой был такой же неотъемлемой деталью городского пейзажа, как дома и деревья. О деревьях следует сказать особо. “Березы там растут сквозь тротуары” — писал Вознесенский о Дубне. Здесь сквозь тротуары росли огромные сосны. Бережное отношение к деревьям поражало, пока кто-то мне не сказал, что это делается “для маскировки с воздуха”. При всей нелепости этого соображения оно полностью укладывается в логику того времени, и если ему мы обязаны тем, что старые кварталы Дубны, Обнинска и Сороковки стоят, по существу, в хорошем лесу, то и ладно. О новых кварталах этого не скажешь. Строительные зоны по утрам заполнялись. Бесконечные колонны заключенных в сопровождении автоматчиков входили в город по проспекту Сталина, сворачивали к быстро удлинявшемуся проспекту Берия, растекались по забранным колючкой закуткам. С болью и стыдом, как наяву, вспоминаю я сейчас эту картину, которую ежедневно совершенно равнодушно наблюдал по дороге в школу — занятия в ней, как и работа в зонах, начинались в восемь часов. И раздражался помехой — дорогу иногда нельзя было перейти минут по десять! Бывало, их проводили раньше и усаживали за проволокой в несколько рядов, лицом к улице. Моменты, когда приходилось идти мимо, я особенно не любил, подбирался, ожидая насмешливого окрика, жеста, грубого подшучивания. Но этого не было никогда. Изоляция нашего мира от лагерного прорывалась в трех основных местах. Первое — расконвоированные. Их было на удивление много. И не только из женского лагеря. Вот довольно странный пример. Один из знакомых мне 15 мальчишек был помешан на автомобилях (потом он стал водителемиспытателем и гонщиком на ВАЗе). Машины в семье не было. Он подстерегал расконвоированных шоферов, работавших на самосвалах, возивших песок, и сперва катался с ними в кабинах, а потом — в тринадцать лет! — стал выпрашивать у них покрутить баранку, а потом просто делать за них ездки, когда сваливать нужно было в глухом месте. А шофер-зэк мог в это время посидеть на травке, хоть, наверное, рисковал. Фантастическая, как я теперь понимаю, свобода этого режима объяснялась, конечно, наличием большой зоны, которая охранялась почище лагерных, и бежать было некуда. Один коллективный побег на моей памяти все же был, последнего из беглецов взяли в зарослях у озера недалеко от нашего дома. Второе — освободившиеся. Их в первые годы за большую зону не выпускали, оставляли в городе, благо рабочие руки везде были нужны отчаянно. Все это были сидевшие по уголовным статьям. Из них много женщин. Так, молодые, только что выпущенные женщины работали... пространщицами в мужской бане. Следствием были некоторые сценки, свидетелями которых брату и мне (одиннадцать и тринадцать лет) быть не полагалось бы. Известно было, что в лагерях много “власовцев” и “репатриированных”. Речь шла, конечно, просто о пленных, пересаженных из гитлеровских лагерей в сталинские. Никого из этой категории на свободе я не встречал. А типичным случаем был Гриша Р., совсем молодой парень, водивший с нами компанию тремя годами позже. Он учился в мореходке и при каботажном рейсе в Стамбул догадался купить на тамошней барахолке... пистолет. Результат — три года, из которых он при щедрой системе зачетов в Сороковке отсидел, кажется, всего год. При обилии расконвоированных и освобожденных уголовников удивительной чертой Сороковки была близкая к нулевой преступность. В моей тамошней жизни отсутствовало такое понятие, как ключ от квартиры. Дом не запирался никогда ни изнутри, ни снаружи. Это социальное благо в 16 значительной мере было до недавнего времени характерно и для сегодняшних закрытых городов и является главной причиной того, что их жители держатся за свои зоны — сейчас уже, увы, по инерции, туда пробрались даже заказные убийства. О дальних лагерях, работавших на промышленную зону, долетали лишь изредка слухи. Там, конечно, было круче. Так, рассказывали о летчике с двадцатипятилетним сроком, который взялся “за свободу и ведро водки” выполнить отчаянную работу. Достраивалась высотная труба для выброса газообразных отходов (знаменитые впоследствии в городе “лисьи хвосты”), самая высокая в стране. Сорвавшаяся подвесная клеть заклинилась. Ее нужно было освободить, взобравшись по скобкам. Историю эту я слышал не раз и все с разными концами (“освободился”, “сорвался вместе с клетью” и даже “выпил полведра и умер”), а правду узнал только недавно, из документальной публикации. В клети были люди, несколько человек упали и разбились, а один повис на защемленной руке. В команде, поднявшейся на трубу, был хирург, ампутировавший руку и освободивший несчастного. Третье — открывавшиеся по вечерам строительные “зонки”. Довольно информативны были висевшие там плакаты и лозунги, но на память не берусь сейчас воспроизвести ни одного, помню только странное общее впечатление — это были обычные трескучие призывы, но обращенные к заключенным! Подетальнее были прикнопленные к доскам, отпечатанные черным и красным на хорошей бумаге подробные прейскуранты поощрений за перевыполнение норм и даже за рационализаторские предложения! От обычных БРИЗовских приманок они отличались графой, где указывались зачеты по сроку, прямо пропорциональные экономическому эффекту “рацухи”. Снять и сохранить такую бумажку ничего не стоило, но ни мне, ни кому другому это и в голову не приходило. Почему? Отвечать на этот вопрос тяжело, но необходимо. Он является частью более общего вопроса: как мы, а особенно наши родители, могли спокойно и весело радоваться обеспеченной жизни, интересной работе, красотам природы, живя 17 буквально посреди огромного концлагеря? Почему ужасы ГУЛАГа практически не отбрасывали тени на нашу жизнь, хотя происходили порой в нескольких шагах? Почему столь внешне идиллическим был симбиоз цвета научно-технической интеллигенции страны с гвардией бериевского ведомства в работе над атомной проблемой? Я много над этим думал и свое мнение сейчас изложу. Во-первых, контингент работников Сороковки отбирался по безупречным анкетным данным, а это в первую очередь означало отсутствие репрессированных близких родственников. Здесь работали только те, чьи семьи обошла кровавая косилка тридцать седьмого и последующих годов, для кого они не стали личной трагедией. “А что у нас было в тридцать седьмом году? Война в Испании?” — этот вопрос солженицынского персонажа из “Случая на станции Кречетовка”, — не авторская фантазия. Во-вторых, в самой Сороковке на репрессии действовало что-то вроде моратория. Во всяком случае арестов и посадок в кругу своих знакомых родители назвать не могли. Один из старых работников комбината, живущий сейчас в Обнинске, рассказал мне об аресте своего соседа по общежитию. Пропал он после громкого и запальчивого разговора, в котором не очень лестно отозвался о колхозниках по сравнению с фермерами, а также сказал, что скрипичная музыка Паганини нравится ему больше, чем пение Лемешева. О своем собственном “столкновении по касательной” с этой проблемой я расскажу позже. Идиллия, разумеется, была внешней. Угроза висела, пугать Берия умел. “Ты у меня, сукин сын, в тюрьме сгниешь!” — слышали от него руководители любого ранга. А министр Б. Ванников любил спрашивать подчиненных: “Дети есть?” — “Есть.” — “Не сделаешь в срок — детей своих больше не увидишь.” Но советская атомная программа шла успешно — ни серьезных срывов в сроках, ни провалов на испытаниях, и остроты дамоклова меча, который, несомненно, висел над головами Курчатова и его соратников, им испытать, к счастью, не довелось. 18 В-третьих, очевидная, не показная, огромная важность работы, ее захватывающий научный и технический интерес. Это была не мавринская шарашка, где изобретались средства подслушивания и слежки. Война кончилась недавно, все помнили, как она началась, и искренне считали своим долгом сделать все, чтобы следующий раз нас врасплох не застали. Для многих на этой работе деления суток на день и ночь не существовало, силы отдавались без остатка. От первого колышка до пуска комбината прошло два года! Ностальгия по тому времени — общая, практически не знающая исключений черта ветеранов отрасли. “Ни тебе общественной работы, ни шефской помощи, ни техники безопасности, только вкалывай” — я слышал это от многих. О технике безопасности мы еще поговорим. Как ясно из начала этих заметок, сам я, школьник-старшеклассник, был чистейшим, беспримесным продуктом эпохи. Я был искренне убежден, что живу в лучшей стране мира, и в лабиринте колючей проволоки дышал свободно! Поэтому сегодня я не буду пытаться окрашивать свое тогдашнее восприятие действительности и окружавших меня людей в тона, которых в этом восприятии не было. *** Сурмач сообщил отцу, что его прислали на должность начальника ЦЗЛ (фактически он руководил разработкой контрольно-измерительных приборов). Его предшественник Ю.Н. Герулайтис уезжал — вынужденно. Причины назывались разные, но скорее всего дело было в родословной его жены. Либа Григорьевна была дочерью членов руководства Австрийской компартии (!), долго жила с родителями в Вене. Мама, видевшая их семейные фотографии, вспоминала, что отец Л.Г. внешне был вылитый Карл Маркс и явно культивировал это сходство. Сам факт привлечения Герулайтиса к работе в Сороковке, по-моему, достаточно красноречиво говорит о том, что Лаврентию Павловичу, отвечавшему перед Сталиным за результаты работы, приходилось-таки вследствие этого наступать на горло некоторым из своих песен. 19 Центральная заводская лаборатория была уже довольно крупным заведением и, как все структурные подразделения комбината, быстро росла и размножалась почкованием. В открытом городском телефонном справочнике все подразделения назывались только “хозяйствами” с именем руководителя. Из “хозяйства Работнова” вскоре после его вступления в должность выделились биологи (будущий филиал Института биофизики) и химики. Отец был физиком-экспериментатором, любил приборы, и ЦЗЛ тогда дрейфовала в направлении КИПа и автоматизации. Незадолго до этого разделения с биологами произошел один курьез. У них был большой виварий, велись опыты по облучению лабораторных животных, в том числе и, в павловских традициях, собак. Одного биолога командировали для их закупки аж в Москву (огромное количество мелочей по соображениям секретности делалось через Москву, в год окончания школы это коснется меня лично). Биолог был, как, вспоминая, в сердцах называл его отец, “шибко ученый”. Одним из следствий этой учености была следующая теория. Реакция собак на облучение должна была моделировать человеческую, а какая собака ближе к человеку? Разумеется, породистая. И чем породистее, тем ближе. Поэтому, когда он вернулся с собаками, все ахнули. Это была купленная за бешеные деньги элита охотничьих пород. И качество это было достигнуто за счет количества, собак было гораздо меньше, чем нужно. И рука ни у кого не поднималась губить писаных красавцев благородных кровей там, где сгодились бы любые здоровые дворняги. Вышли из положения так — привезенную небольшую псарню распродали местным охотникам (от желающих отбоя не было), а на выручку закупили-таки дворняг. Двух собак — английского сеттера Бена и ирландского Баяна — купили наши будущие соседи, об охотничьих успехах которых речь впереди. Первое наше жилище было тесным, но со всеми удобствами, и отцу обещали, что долго мы там не проживем. Через много лет, читая книгу Лауры Ферми “Атомы у нас дома”, мама обратила внимание на то, что научные работники, которых американцы собирали в Лос-Аламос, поначалу жили очень 20 стесненно, и место в “ванном ряду” досталось только корифеям, а в Сороковке ванны были в каждой квартире (правда, дровяные). На это я ей сказал, что, во-первых, мы приехали в Сороковку не в первых рядах, и те, кто ломился сюда через тайгу на танках в сорок шестом году, вряд ли были избалованы сантехникой. А кроме того, Сороковка — не аналог ЛосАламоса. Американская Сороковка — это Хэнфорд, на берегу полноводной Колумбии в штате Вашингтон. Всей семьей в одной комнате мы действительно не зажились. Приехали мы в Сороковку 15 июня, в день тридцатипятилетия матери, а они с отцом — он был старше на пять лет — принадлежали там к старшему поколению. Стариков в городе довольно долго просто не было, совсем не было, родителей-пенсионеров к детям не пускали. (С этим связана ходячая легенда о том, что жители Сороковки мерли от радиации, как мухи — посмотрите, мол, на кладбище сороковых — начала пятидесятых, там одни молодые, стариков совсем нет! О том, что молодые у нас умирали и умирают повсеместно до сих пор в количестве примерно два человека на тысячу в год, никто не отдает себе отчета. Особенно это касается интерпретации чернобыльских последствий.) Осенью мы переехали в двухкомнатную квартиру, но и ее только-только успели обжить, как достроили коттеджи на Сосновой, и мы вселились туда. Сейчас, наверное, следует сказать о подходе атомного ведомства, тогда еще новорожденного, к жилищной и другим бытовым проблемам. Остаточным принципом, по-моему, там не руководствовались никогда, и это я считаю большой заслугой Курчатова, который, по воспоминаниям родителей, многое пробивал сам. К нашему приезду там были не только кинотеатры, стадионы и спортзалы, но и эллинг с яхтами на озере. А в эллинге не только швертботы, но и настоящие килевые яхты вплоть до “шхерного крейсера” Л-4, и отнюдь не для прогулок начальства, а для большой яхт-секции. Могут сказать — с жиру бесились, а страна голодала. Но дело в том, что все расходы на соцкультбыт, даже самые по нашим понятиям щедрые, были ничтожным 21 довеском к фантастическим затратам на промышленное строительство, оборудование и на научные исследования. А эффективность этой основной работы — чего у нас многие и сейчас не могут понять — сильно зависит от бытовой устроенности работников. Курчатов это понимал. В этом отношении интересно сравнить положение в нашем ведомстве и в космическом на ранних этапах их развития. Из разговоров с работниками Минобщемаша я знаю, что они жили гораздо скромнее. И говорили, что дело в позиции Королева. Сам он и многие его коллеги по авиакосмическому комплексу прошли через лагеря, Королев доходил, был на грани голодной смерти. Особенным аскетом он, как говорят, не был, но и лишнего баловства не любил. Из Курчатова же била жизнерадостность, даже моих внешних полудетских впечатлений издалека было достаточно, чтобы это понять. Приезжая в Сороковку летом, он брил мощную голову наголо, быстро загорал, сверкающие темные глаза и ассирийская борода при белом костюме усиливали впечатление энергичного жизнелюбия. И характером он был не чета тяжелому, властному Королеву. Но при всем том прожил не дольше его, работа взяла свое. Итак, мы переехали в коттедж. Первыми нашими соседями стали супруги Александровы, военные врачи, микробиологи. Николай Иванович возглавил ту самую выделившуюся из ЦЗЛ биологическую лабораторию и купил огненно-рыжего Бена. В ученых и военных званиях супругов был некоторый перекос: муж — полковник медицинской службы, кандидат наук, а жена, Нина Ефимовна, была уже доктор наук, но зато подполковник. С уважением и некоторым страхом мы с братом смотрели на соседей, узнав от родителей, что они — авторы знаменитой пентавакцины Александровых, сложной прививки от пяти важнейших инфекций, которая была одним из главных медицинских средств нашей армии в войну. Но кололи ее и нам, детям, переносилась она тяжело, впечатление не забылось. За вакцину Александровы были лауреатами Сталинской премии. В Сороковку Нина Ефимовна приехала по возвращении из Ирана, где помогала бороться с 22 какой-то страшной кишечной эпидемией, и много рассказывала маме о быте и нравах шахского двора. Николай Иванович был страстным охотником. У него была масса оружия, а готовых, снаряженных охотничьих патронов он не признавал — имел сундучок с гильзами, порохом, дробью, капсюлями, какими-то весами и мерками, снаряжал сам. Под стать ему оказался поселившийся в одном из соседних домов начальник режима полковник Рязанцев — хозяин “ирландца” Баяна. Проблем с пропуском за зону у него, ясное дело, не было. На пару с Александровым они ездили в глухие закрытые места, на непуганых уток. В одну из первых же поездок они взяли за одну зорю около двухсот штук, еле довезли на “Победе”, оделили шофера и всех соседей на Сосновой, пир горой. Это был не последний успех. Но как-то после очередной трапезы отец догадался взять с собой на работу отрезанную головку и лапки одной из уточек и положить их под счетчик. С тех пор баловаться водоплавающей дичинкой мы прекратили, и соседям отец отсоветовал. Так же резко перестали мы лакомиться щуками и линями, которые в изобилии водились в озерах промплощадки, а мама их очень хорошо готовила. Вскоре всякая рыбная ловля была там запрещена, а на этой системе озер существовал целый рыболовецкий совхоз. Его закрыли, но, похоже, надо было сделать это гораздо раньше... Зато чистую боровую дичь мы ели постоянно. Помню потрясение, когда на пельменях у одного из соседей (а фарш канонических уральских пельменей обязательно с дичью) мне показали глухариную голову, которая по величине была впору новорожденному ребенку. Александровы недолго были нашими соседями. Николай Иванович получил новое назначение — по слухам, в начальники микробиологического института Министерства обороны, и они уехали. Вместо них въехал с семьей Михаил Антонович Демьянович, будущий директор комбината, а тогда начальник одного из “хозяйств”. *** 23 Еще до нашего приезда в Сороковку в Москве была издана брошюра двух американских авторов “Когда Россия будет иметь атомную бомбу?”. Этот факт по тем временам был совершенно необычен. В книжке открыто критиковалась наша техническая отсталость, превозносились достижения Манхэттенского проекта, приводилась (в милях!) суммарная длина приборных шкал Хэнфордского завода и делался вывод, что до атомной бомбы русским, как до звезды небесной. Брошюра была издана, по-моему, “Политиздатом”, в оформлении, очень похожем на оформление речей на съездах и постановлений ЦК. Я думаю, что уже факт публикации этой книжечки, бывший, конечно, чистым актом насмешки, все сказал американской разведке, если у нее были иллюзии на этот счет. Вскоре последовало сообщение ТАСС о нашем первом испытании. Никаких открытых торжеств в Сороковке по этому поводу не было — упаси Бог, никто ничего официально не знал. Но хорошо помню, как на каком-то мероприятии в городском клубе (а может, уже и открылся театр им. Горького) один из известных в городе актеров прочел “с выражением” опубликованное в “Правде” стихотворение Сергея Михалкова: Мы недавно проводили Испытанье нашей силе. Все на славу удалось, Там, где нужно, взорвалось! При слове “нашей” он сделал широкий приветственно-обнимающий жест в зал, и тот взорвался овацией. Об исторической роли ядерного оружия мнения могут быть разные. Хоть я человек и не суеверный, но предпочел бы не обсуждать этого вопроса, пока эта роль не будет завершена (дожить до этого не надеюсь). Однако для всех участников его создания то время было звездным часом. Политику они не определяли, но историю делали. Я не считаю себя вправе ни единым словом бросить тень на их тогдашнее торжество, за которое некоторые заплатили дорого. И выскажу одно глубокое личное убеждение. Как известно, в истории любые “если бы” 24 сомнительны. Тем не менее, решусь на сильное утверждение: мне самому и большинству людей моего поколения суждено было погибнуть в третьей мировой войне, если бы не ядерное оружие. И выполнило оно эту сдерживающую роль совершенно бескровно, не будучи после окончания второй мировой войны применено ни разу. Скажут — были погибшие и пострадавшие при его производстве и испытаниях. Были. Но их, вопреки широко распространенному заблуждению, гораздо меньше, чем в случае производства, испытаний и использования на учениях обычных вооружений. Просто несравненно, несопоставимо, в тысячи раз меньше. Боюсь, что если эти заметки будут напечатаны, реакция в прессе под заголовками типа “Откровения адвоката атомной смерти” автору обеспечена, но все-таки скажу: атомная бомба была задумана и создана как оружие цивилизованных людей против крайнего, кровавого варварства. В этом процессе ведущую роль сыграли светлейшие умы Европы — Бор, Ферми, Вигнер, Сциллард, бежавшие за океан от непосредственной угрозы физического уничтожения. Этим людям не надо было объяснять, что стояло на кону. Но этого не надо было объяснять и Курчатову, Харитону, Сахарову. Если Сталина и Мао Цзэдуна ничто, кроме весьма реальной угрозы собственной шкуре, остановить не могло — а атомное оружие было именно такой угрозой и их остановило, — то при наличии подавляющего превосходства, а тем более полной монополии на оружие массового уничтожения очень велик был бы соблазн воспользоваться этой монополией и у западных политиков и военных. Их отношение к “империи зла” мы сегодня можем понять. Но нам от этого было бы не легче. Так что беспрецедентный в истории человечества полувековой, пусть худой, мир между великими державами — реальность, за которую я, несостоявшийся солдат или гражданская жертва третьей мировой, создателям ядерного оружия искренне благодарен. Всем создателям, и американским, и нашим, поскольку важен был именно баланс. 25 Перефразируем известное высказывание У. Черчилля: “Атомное оружие — плохой способ поддержания мира между великими державами, но лучшего пока не придумано”. Что касается первой бомбы, то отец приехал, конечно, к шапочному разбору. Сталинской премии, огромной по размерам и необычной по сопроводительным льготам (например, бесплатный проезд по всем железным дорогам, его, правда, быстро отменили) ему не полагалось. Но и одной, как теперь сказали бы, тринадцатой зарплаты за этот год ему хватило — и еще осталось — для осуществления жгучей мечты. Он купил автомобиль — “Москвич-401”. Я человек двадцатого века. В моем отношении, скажем, к настольной лампе проскальзывает что-то от пушкинского (или ахмадулинского) чувства к свечам, а автомобиль для меня — немножко лошадь. В гораздо большей степени это было характерно для моего отца. Он бредил техникой, главным олицетворением которой был для него автомобиль. Гараж и машина занимали львиную долю его досуга, в этой механике он был общепризнанным асом. Свою последнюю машину, старую “Волгу”, он, уже умирая от рака и лежа в палате с открытым окном, всегда узнавал по движку, когда я подъезжал к больнице. Выписанный “с улучшением” за сутки до смерти (самочувствие действительно несколько улучшилось, но химиотерапия подорвала сердце) он сказал мне: “Неужели я еще поправлюсь так, что когда-нибудь сяду за руль, поеду далеко?..” Сейчас трудно в это поверить, но личный автомобиль прививался в Сороковке с большим трудом. Запомнился такой случай. Сказав, что в Сороковке не было стариков, я допустил неточность. Один настоящий старик все же был. Он служил швейцаром в городском универмаге, сидел на стуле у входа в форме с галунами. На груди его, полузакрытая роскошной серебряной бородой, сверкала коллекция царских крестов и медалей, среди которых были не только за империалистическую, но и за русско-японскую войны. Однажды я увидел, как он прикрепляет на дверь маленькое объявление: “В универмаге имеются в продаже автомобили ЗИМ по цене 26 40003 рубля”. ЗИМов пришло две штуки. Объявление провисело месяца два, но никто их так и не купил, хоть в Сороковке не так уж мало было людей, которым вполне хватило бы для этого квартальной зарплаты. А на “Москвиче”, пройдя курс под руководством своего шофера и получив права, отец отправился в первый самостоятельный рейс по Сосновой. Не проехав и двухсот метров, на углу Школьной он попал в небольшой занос (дело было зимой), и мы оказались в сугробе. Прохожих, как назло, не было, а моих силенок не хватало. Слева по Школьной стояли такие же, как у нас, коттеджи, а справа, за высокими оградами, три двухэтажных двухквартирных особнячка, в угловом из которых жил Музруков. Из особняка подальше вышли двое мужчин и, проходя мимо, подошли к нам. Один был постарше, довольно простецкого вида, в полушубке и шапке, зато другой, молодой, вполне импозантен — в синем драповом пальто и велюровой шляпе, что по уральской зиме было нарядом неслыханным. — Ну что, Семен Николаевич, засел? — сказал старший. — Да вот, Анатолий Петрович... — отец был смущен. — Федя (за имя не ручаюсь), помоги, — сказал Анатолий Петрович, которому после смерти Курчатова предстояло возглавить отечественную ядерную программу, а после смерти Келдыша — и Академию наук. Элегантный Федя взял “Москвича” за задний бампер и переставил ведущими колесами на твердое место. Александров сделал ручкой, и они пошли дальше по Школьной, видимо, к недалекому заводоуправлению. Ниже по Школьной, почти у самого озера, стоял и четвертый бледнобирюзовый особняк, уже за сплошной каменной оградой. Архитектура его была совершенно необычной, что-то вроде швейцарского шале — полубашенки, вдруг круглое окно, черепичная крыша. Его построили на случай приезда Берии. Жен жившего по соседству начальства, включая маму, позвали для консультаций при оформлении интерьеров. Мебель, как она вспоминает, была обычной казенной, тяжеловесной, хоть и очень добротной, зато хрусталь и ковры такие, каких она не видела ни до, ни после. Но все это 27 не пригодилось. Берия действительно приехал, но в особняк не поселился, а устроился вот как. Одним из главных мальчишеских развлечений у нас были велосипедные прогулки, все дороги и лесные тропинки — наши. Особенное удовольствие доставляла езда по лежневкам. Хорошая лежневка — все равно что деревянный трек, велосипед сам катится. Строились они в случае надобности с неимоверной скоростью, по узким просекам, одноколейные с частыми разъездами, в точности как на железной дороге. По одной такой лежневке — это было уже много позже пятидесятого года — мы заехали в странное место. Лежневка упиралась в площадку у железнодорожной ветки, явно заброшенной. К площадке было подведено электричество, ее окружали фонарные столбы — все в глухом лесу. Это был “Разъезд А”, где вставал вагон Лаврентия Павловича. В нем он и жил. Это создавало массу проблем, и для гостеприимных хозяев было источником, мягко говоря, головной боли. Так, в передаче я слышал рассказ человека, которому пришлось обеспечивать “Разъезд А” питьевой водой: что Берия останется в вагоне, не знали до самого его приезда. Вода нужна была чистая, а что чище реакторного двойного конденсата — двукратно дистиллированной воды? Ее и решили отправить на разъезд, разлив по лабораторным двадцатилитровым бутылям. Охрана встретила водовоза на дальних подступах и приняла, естественно, за диверсанта, подосланного с отравой. Он уже не чаял живым остаться, но после многочисленных звонков и изощренной матерщины сошлись на том, что он выпьет по полной кружке из каждой бутыли. Бутылей было штук двадцать. Он забастовал на шестой или седьмой, понимая, что допиваться до рвоты опасно. Остальные немедленно разбили... Я видел Берию в Сороковке единственный раз, на том самом углу Сосновой и Школьной. Переходя улицу, я встретил необычную процессию. По левому тротуару медленно шли Берия и Музруков, отстав от них на несколько метров — большая толпа комбинатского начальства, а еще чуть отстав, по 28 мостовой — директорский ЗИС-110 и за ним, вытянувшись вдоль всех просматриваемых кварталов — вереница легковушек. Как потом рассказывала мама — она наблюдала эту сцену из чужого двора чуть ближе, — министр решил посмотреть, как живут у Музрукова научные работники, и не ограничился проездом на машине, а вылез и прогулялся. Разумеется, тут же вышли из машин и все остальные. Странно, что совершенно не помню вокруг никакой пешей охраны. Очень многое в истории нашей атомной промышленности определяется тем, что первые несколько лет — вплоть до своего ареста и расстрела — ею руководил Берия. Сейчас, когда экологическая обстановка на площадке комбината “Маяк” стала объектом пристального внимания общественности, иногда слышатся голоса: “Да кто вообще все это допустил?! Почему молчали?!” Всем, кто сегодня из безопасного временного и пространственного далека обличает атомное ведомство как “убийцу, живущего за счет своих жертв” (формулировка одной очень мною уважаемой газеты, которую я вычитал, правда, в ее английском издании — “killer compensated by his victims”), следовало бы сперва попробовать поглубже разобраться в вопросе. Сегодня ничего невозможного в этом нет. Так что поговорим об уральской радиации. *** Где-то в пятидесятом году почувствовала себя плохо тетя Нуся, проработав на радиохимическом заводе всего года два или около того. Сейчас ясно, что за счет хронического облучения она получила дозу, которая “одним куском” могла быть смертельной. К тому времени в городской больнице уже открылось специальное отделение (“вторая терапия”), Анна Николаевна стала одним из его пациентов, а потом и большинство ее подруг по работе. Эти одинокие женщины, проработавшие всю войну на химических производствах в условиях, когда уголовно наказуемым преступлением считалось двадцатиминутное опоздание на работу, были идеальными операторами (тогда говорили 29 “аппаратчиками”), очень дисциплинированными, ответственными и аккуратными работниками. Но на химических производствах они привыкли к тому, что опасность имеет отчетливые признаки — огонь, дым, запах. Здесь их не было — и не было еще всепроникающего дозиметрического контроля. А там, где он был, бояться цифр научились не сразу. Какие-то невидимые отложения, выпадения в осадок, случайные повышения концентрации за толстыми стенками емкостей и трубопроводов ничем о себе не заявляли, но били иногда крепко. Неведение было присуще не одним только рядовым работникам. И среди руководителей было не так много физиков, представлявших себе суть дела и характер опасностей. В большом числе требовались специалисты по водоочистке и водоподготовке, по промышленным стокам. В Сороковку приехало чуть не в полном составе руководство Ленинградского треста “Водоканал”. Это были очень опытные и квалифицированные люди. Наш сосед, Алексей Максимович Милорадов, например, провел всю блокаду в Ленинграде, обеспечивал водоснабжение осажденного города. Продукция комбината считалась кубическими сантиметрами конечного продукта в сутки, очень невелики были, по обычным промышленным стандартам, и физические объемы отходов. Оценить их опасность новичкам было трудно. Тетя Нуся болела несколько месяцев, лежала на обменных переливаниях крови, но поправилась — как и подружки, соседки по “девичьей коммуналке”. Всех их “вывели”, т.е. дали бумажную работу в управлении, которое еще долго комплектовалось в значительной мере за счет этого источника. Радиационные поражения первых лет в Сороковке были следствием многих факторов. Во-первых, очень и очень многого еще не знали, а во-вторых, опасность радиации недооценивали. Первая в мире норма допустимого облучения, установленная Международным комитетом по радиационной защите, была шестьдесят рентген в год(!). Многократным снижением она была доведена до пяти рентген в год, и только что произошло очередное 30 снижение — до двух. В Сороковке в первое пятилетие норма была — тридцать. Если бы хоть она соблюдалась... Не будет преувеличением сказать, что, по современным меркам, первые годы работы Сороковки были непрерывной радиационной аварией. Но дело в том, что в отношении охраны жизни и здоровья работников там фактически действовали если не нормы, то обычаи ГУЛАГа военного времени. Чего еще было ждать от Берии? Если сказать сегодняшнему сотруднику Госатомнадзора из тех, кто помоложе, что восемнадцатилетнюю девчонку можно посадить руками в перчаточном боксе препарировать блочки отработавшего реакторного топлива с короткой выдержкой (девчонка, будущая жена моего друга, навострилась делать эту операцию за пятнадцать секунд при норме сорок — поэтому делала ее чаще других); что работнику, замешкавшемуся в “каньоне” и вылезшему оттуда с десятком-другим рентген можно сказать: “Три отгула!” — и считать инцидент исчерпанным; что “козла” из реакторного канала сменный персонал, выскочив на крышку работающего аппарата, может выбивать шестиметровой водопроводной трубой, — он хлопнется в обморок. Но это было — и многое другое. Трудно отметить что-нибудь положительное в нашей еще недавно всеохватывающей секретности, кроме одного парадоксального факта: секретная научная литература была неподцензурна. Режимные комиссии в отличие от цензоров и редакторов открытых изданий не могли влиять на содержание работы — только на уровень грифа. По радиационной медицине у нас выходило много закрытых — так и хочется сказать “публикаций” — и отчетов, и периодики, и монографий. Главное из того, что связано с “Маяком”, сейчас рассекречено, и многое издается. Этими материалами можно пользоваться. Они написаны, что называется, “без балды”. Среднегодовая доза персонала радиохимического производства за период 1949—1953 годов превысила семьдесят рентген. В том, что эти данные соответствуют регистрационным документам, я не сомневаюсь. Но, вопервых, это в среднем, значит, некоторые получали и вдвое, и втрое. Во31 вторых, сообщать о неизбежных случаях крупного нарушения норм никому не хотелось, слова “авария” и “вредительство” ходили рядом. Поэтому, пускаясь на рискованные операции, работники предпочитали оставлять индивидуальные дозиметры в более спокойном месте, если была такая возможность. Попасть в “сигнальщики” — так называли официально перебравших дозу — не хотелось никому. Диагноз “хроническая лучевая болезнь” был поставлен более чем тысяче человек с суммарными дозами от 200 до 600 рентген, набранными за два— четыре года. Тяжелая форма (третья степень) зарегистрирована у сорока человек, четверо из них быстро умерли. Еще семеро скончались в пятидесятые годы от острых лейкозов. Они были из числа работавших в самых опасных местах и получили суммарные дозы 600—1000 рентген. За 38 лет, отсчитанных от сорок восьмого года, полная летальность — 177 человек, из них от злокачественных опухолей — 40 человек (около двадцати трех процентов). Эти два последних показателя уже практически не выпадают из среднестатистических для всего населения в развитых странах. На 1990 год 115 человек из этой тысячи профбольных были старше семидесяти, самому старшему — восемьдесят семь лет (данные В.Н. Дощенко). После устранения Берии и с накоплением знаний радиационная обстановка на комбинате очень быстро начала улучшаться. За последние двадцать лет не только не зарегистрировано случаев лучевой болезни, но и вообще серьезных нарушений сегодняшних достаточно строгих норм. Внимание общественности привлекают обычно не хронические профзаболевания — хотя зачастую больший урон наносят именно они, — а аварии, несчастные случаи. Детальной обобщающей публикации на эту тему по “Маяку” я не видел, поэтому расскажу об известных мне происшествиях. Они, думаю, наиболее серьезные. Самым тяжелым был случай, в котором под лучевой удар попали четверо. Они по ошибке слили раствор из двух сосудов в один. Возникла “тихая” критмасса. Двое погибли, получив дозы в тысячи рентген. 32 Мама недолго была домохозяйкой, поступила работать в клиническую лабораторию городской больницы, и анализы “второй терапии” проходили через ее руки. Она долго не могла забыть тех двух молодых инженеров (пишет только, что фамилии обоих начинались на Б.). Когда на вторые сутки после катастрофы она глянула в микроскоп на мазок крови одного из них, то отпрянула — в поле зрения был единственный лейкоцит... Случилась однажды и трагедия особого рода. Я, признаться, считал ее легендой, пока много позже, на поминках отца, его старый приятель профессор-радиохимик достоверность — Глеб оказалось, Аркадьевич он был Середа не председателем подтвердил ее комиссии по расследованию этого несчастного случая. (Тогда же он рассказал, что у него, еще инженера, работал в подчинении заключенный Каллистов — впоследствии многолетний председатель ЦК профсоюза Минсредмаша.) Одному молодому рабочему на свалке приглянулись нержавеющие трубочки б/у, выломанные из какой-то установки. Он прикинул, что из них получится недурная кроватка для его новорожденного сына. Как они попали на свалку вместо могильника, выяснить, кажется, не удалось. Но факт остается фактом — кроватку он сварил. Сынишка стал хворать, хиреть и умер. Кроватку разобрали и сложили за диван. Заболела с теми же признаками и жена, болезнь склонны были счесть наследственной. Но грянула авария пятьдесят седьмого года. Улицы и дома стали прочесывать дозиметристы в поисках разнесенной активности. Дом, где жила эта семья, “светился насквозь” — как вспоминает Г.А. Середа, сперва даже ошиблись этажом, стали ломиться не в ту квартиру. Жена позже тоже умерла. Она была домохозяйка, почти все время проводила дома. На этом фоне почти комическим выглядит происшествие, в ликвидации последствий которого пришлось принимать участие и отцу. Еще до войны одна из европейских монархинь (кажется, голландская королева) подарила Ленинградскому Радиевому институту полграмма радия. По тем временам это был истинно королевский подарок. После войны его привезли в 33 Сороковку и использовали в экспериментах. Полграмма радия — сильный источник гамма-излучения, на расстоянии одного метра он создает мощность дозы полрентгена в час — в пятьдесят тысяч раз выше естественного фона. Хотите верьте, хотите нет, в один прекрасный день его выкинули с мусором. Подразделению отца было поручено найти его на городской свалке. Нашли, конечно, мгновенно. Отец получил премию — три тысячи рублей. Заметим — опять свалка. Трагедии с выброшенными по ошибке гамма-источниками для промышленной радиографии и лучевой терапии до сих пор остаются в мире самыми тяжелыми радиационными происшествиями за исключением Чернобыля. При этом тяжелейшие из них произошли в неядерных странах — Марокко, Бразилии. В пятьдесят третьем году тяжело пострадал в аварии приятель отца Александр Александрович Каратыгин, и с ним еще двое, полегче. Происшествие было связано и с запредельной секретностью, и с дикой штурмовщиной, царившей в те времена. Объем продукции, т.е. массу произведенного за день плутония, из персонала не знал никто. Как не имел никто понятия и о том, что критмасса водного раствора соли плутония всего около пятисот граммов. Но необходимость еженощно докладывать вождю о выполнении плана при неконтролируемых колебаниях производительности привела к естественному в отечественных традициях решению — создать небольшую плутониевую заначку. Каратыгин слил дневную порцию раствора в емкость, которую считал пустой. А там была заначка... Борьба за жизнь Александра Александровича была долгой и драматичной. Местные врачи быстро поставили вопрос об ампутации одной ноги. Из Москвы прилетел для консультации крупнейший специалист по ожогам — увы, не радиационным — и только что не поднял местных медиков насмех: “Вы не видели танковых ожогов!” Ампутацию отменили, больного в личном салон-вагоне Музрукова отвезли в Москву. Но в конце концов от обеих ног у него не осталось ни сантиметра, сильно пострадала кожа на руках и глаза. Но 34 он оправился и в этом состоянии прожил еще тридцать пять лет — до семидесяти пяти! Не все знают, что лучевая болезнь — прежде всего химическое отравление клеток продуктами радиолиза разных молекул, в первую очередь воды. Если доза не слишком близка к смертельной, ОЛБ и протекает как отравление, лечится и излечивается, как отравление. Моя тетя Нуся, поправившись, прожила еще тоже тридцать пять лет и скончалась от сердечного приступа. А ее младшая сестра Граня, оставшаяся в Ярославле на СК-1, погибла от рака кишечника, едва дожив до пятидесяти. От рака умер и отец, хотя его условия работы по сравнению с Нусиными были нормальными. Он даже не выработал льготной пенсии. А случай с Каратыгиным был особый. Он получил огромную дозу, и излечение стало медицинским чудом. По словам мамы, по результатам его многолетнего лечения было защищено минимум пять кандидатских диссертаций — отдельно по коже, по кроветворной системе, по желудочнокишечному тракту и т.д. Но мне кажется, что в его выздоровлении большую роль сыграли воля, характер и мужество самого больного. В последующие годы, уже в Обнинске, я хорошо знал Александра Александровича. Это был удивительно жизнерадостный, веселый и энергичный человек. Он водил машину, выучил языки, много переводил и реферировал для нашего ОНТИ на дому. В шестидесятые годы была одна журналистская попытка рассказать о его судьбе, но в условиях того времени сделать это было трудно. *** А теперь о пятьдесят седьмом годе. К опубликованному на эту тему добавлю только вот что. Многократно приходилось встречать в печати при упоминании об этой аварии формулировку “Страшная катастрофа на Урале”. Мы теперь знаем, что такое страшная катастрофа. Армянское землетрясение — под тридцать тысяч погибших, нефтегорское — около двух тысяч. Башкирский взрыв — несколько сот человек сгорели заживо, среди них 35 половина детей. Правомерно ли использовать то же словосочетание применительно к аварии в Сороковке, в которой не погиб ни один человек? Скажут: “Вранье! Чиновники скрывают!” Я связался с человеком, лучше которого истину вряд ли кто знает — доктором Игорем Ильичом Платовым (к сожалению, скончавшимся в июне 1999 года), который в пятидесятые годы был патологоанатомом и судмедэкспертом в Сороковке. На мой вопрос он, подумав, ответил, что лишь одну смерть, и то достаточно косвенно, можно связать с кыштымской аварией. Территорию вокруг рванувшей “банки” с жуткими уровнями загрязнения на промплощадке выгородили и поставили охрану. В этой “зонке” остался и располагавшийся неподалеку от “эпицентра” ларек. Однажды ночью часовой, охранявший зонку, решил познакомиться с ассортиментом этого ларька. Он соблазнился несколькими блоками папиросных пачек. В процессе этой операции он “нахватался” и надышался так, что его, скорее всего, ждала бы нелегкая смерть. Но судьба судила иначе. На посту курево спрятать было негде, он решил сделать это в находившейся неподалеку действующей трансформаторной будке, открыл ее, стал искать в темноте подходящее место и был наповал убит ударом тока. Тело привезли к Платову вместе с папиросами. Заключительный штрих: уже когда стало ясно, что последствия пребывания в морге этого трупа, его одежды, обуви и папирос предстоит ликвидировать и ликвидировать, один из санитаров, с вожделением глядя на пропадавший понапрасну “Беломор”, спросил: “Игорь Ильич, а их курить можно?..” Говорится это все не для того, чтобы замазать проблему. Радиоактивными отходами и военного, и гражданского происхождения пора заниматься серьезно. Словосочетание “ядерная помойка” очень эффективно переключает сознание с корки на подкорку, и у нас вдруг забыли, что настоящие помойки — один из важнейших промышленных объектов во всех цивилизованных странах. Помои следует хранить именно на помойке, а не дома! — но как раз это мы вынуждены делать сейчас с ядерными отходами. Имея несколько 36 миллионов квадратных километров приполярной и заполярной ненаселенки с идеальными геологическими условиями, мы держим тысячи чернобыльских порций долгоживущей радиоактивности во временных пристанционных хранилищах на курском и воронежском черноземе, вокруг Москвы и Петербурга. Подходы к решению отрезаны отнюдь не техническими трудностями, а теряющей последние точки соприкосновения с действительностью антиядерной пропагандой. Закон радиоактивного распада — один из самых простых и точных в физике. Его ни обойти, ни объехать. Чем дольше мы тянем, тем сильнее придется напрягаться потом. *** В середине пятьдесят второго года в Сороковку приехал еще один член нашей семьи — мамина младшая сестра Лида. Она окончила в сороковом году Ленинградский мединститут хирургом и в первый же день войны была отправлена на фронт из глухой деревушки под Череповцом, где заведовала сельской больницей. Больше года она жила в Сороковке у нас, пока ей с недавно родившимся сыном не дали квартиру. Однажды глухой ночью летом пятьдесят третьего года к нашему дому на Сосновой подъехала легковая машина, постучали, вызвали Лидию Федоровну и сказали, что нужно срочно выезжать на несчастный случай, собирают всех хирургов города. Мгновенно собравшись, тетя уехала. Она не вернулась ни утром, ни днем, ни вечером, ни следующим утром. Родители не знали, что и думать, тем более что ни о каком несчастном случае на производстве никто не слыхал. Потом Лида позвонила и сказала, что задерживается еще примерно на сутки, и действительно на третий день вернулась, чуть живая от усталости. Вывозили ее в один из крупных окрестных лагерей, где произошло жестокое побоище между заключенными с десятками убитых и сотнями раненых — на национальной почве. Лида сказала, что ничего подобного она не видела со времен войны — сплошь тяжелейшие проникающие ранения и проломленные черепа. В ее рассказе маме об одной из операций мелькнуло 37 “травматический пневмоторакс”, я спросил, что это такое, она коротко ответила: “Проткнули грудь ломом.” Когда я сегодня по телевизору вижу хирургический конвейер федоровской глазной клиники, то вспоминаю тетин рассказ, она тоже употребила слово “конвейер”. Привезенного медперсонала не хватало, были собраны фельдшера из заключенных, которые мыли, брили, кололи, подносили и уносили раненых. По слухам, остановил побоище упоминавшийся выше полковник К., вошедший в одиночку и без оружия в обезумевшую зону. А, пожалуй, первым звонком, поселившим во мне смутные сомнения относительно безупречности моей человеческой среды обитания, было следующее событие в зиму с пятьдесят второго на пятьдесят третий год. Началось вполне реальным звонком — телефонным, довольно поздним. Подошел отец, и хотя спрашивали Николая Семеновича, он автоматически сказал: “Это я”, — меня-то до тех пор никто в жизни не называл по имениотчеству. Но звали именно меня. Вежливый мужской голос сказал, что мне необходимо прийти к двадцати трем часам, т.е. примерно через час, в горотдел МГБ на проспекте Сталина, мне будет выписан пропуск. Родители были в не слишком тихой панике. “Что ты натворил?!” — повторял отец. Никаких грехов, способных привлечь внимание чекистов, я за собой не знал. Разве что стрельба по воронам из гладкоствольного и нарезного оружия, которое отнюдь не все было оформлено охотничьими билетами родителей? Не так давно Сурмач, уезжая в отпуск, привез и оставил отцу небольшой тяжелый мешок. Отец спрятал его в шкаф, думая, что мы с Димкой этой процедуры не видели. Родители за дверь, мы в шкаф. В мешке оказались три пистолета, к каждому по несколько коробок патронов: ТТ, “Вальтер” и огромный, тяжелый пистолетище, как я узнал позже — знаменитый американский армейский кольт калибра 0,45. Мы, конечно, прилипли к игрушечке-“Вальтеру”, в ближайший выходной утащили его в лес и настрелялись всласть. Трудно предположить, что Н. Е. по возвращении 38 этого не обнаружил, но вида, во всяком случае, не подал. В стрельбе, естественно, участвовали приятели. Может, это? До здания МГБ было минут десять. Меня направили в одну из комнат. Сидевший за столом майор записал анкетные данные в тетрадь, в протокол допроса, потом долго на меня смотрел и спросил: “Где вы были и чем занимались вечером ...?” и назвал дату примерно двухмесячной давности. Я стал догадываться, в чем дело, но виду не подал, а сказал только, что, разумеется, не помню. Майор стал напирать: Как это не помните?” Я довольно невежливо спросил: “А вы помните, чем занимались утром ...?” — и назвал случайную дату трехмесячной давности. Майору это не понравилось, но он все же решил не тянуть кота за хвост. — Вы проходили по Сосновой и увидели пожар в доме Музрукова. Расскажите, как было дело. Я действительно в тот вечер, идя от приятеля домой, увидел у музруковской виллы народ, пожарные машины и встретил своего одноклассника и соседа Борю Г., который возбужденно рассказал мне, что полчаса назад, проходя этот перекресток, заметил на чердаке дома пламя и дым. Очень незадолго до этого с дома сняли пост охраны, раньше она была круглосуточная, у ворот стояла проходная. На заборе было устройство пожарной сигнализации. Боря разбил стекло, нажал кнопку, побежал в дом и всполошил хозяев. Пожарные примчались тут же, пожар — видимо, от проводки на чердаке — был залит очень быстро, ни дом, ни имущество Музруковых не пострадали. И вот теперь Боре шили дело — поджог жилища директора оборонного объекта! Сколь глубоким было мое “незнанье своей страны обычаев и лиц, встречаемое только у девиц”, показывает следующее обстоятельство: с начала до конца этой истории — кончилась она вполне благополучно — я видел в происходящем почти исключительно юмористическую сторону. Вопросы майора меня главным образом смешили, например, такой: “Вы считаете Г. настоящим советским человеком?” — “Да, считаю. — “А вы 39 знаете, что в прошлом году он изрезал крышку парты? Может так поступать настоящий советский человек?” Поскольку и крышку, и сиденье, и спинку собственной парты случалось резать и мне, я засмеялся. Только много-много позже пришла в голову простая мысль: кто-то же сказал лишенному чувства юмора майору про эту крышку... Подписав недлинный протокол на каждой странице (очень сейчас жалею, что сделал это, не читая), я был отпущен. Вызывали потом еще раз, к тому же майору, но напора я уже не почувствовал. Дело прикрыли. Сработал ли упоминавшийся уже мораторий или хлопоты Бориного отца, не знаю. Но со временем, чем чаще вспоминал я эту историю, тем меньше она мне нравилась, а спустя несколько лет стала представляться уже совсем в другом свете. И очень мне не понравился майор. Я впервые столкнулся в человеке со столь неприкрытым стремлением в важном вопросе не выяснить истину, а “подогнать под ответ” — да простится мне эта не юридическая, а математическая формулировка. Приближалось время окончания школы. Никаких сомнений и тягостных раздумий по поводу будущего у меня не было. Учился я хорошо, “шел на медаль” (их только что ввели) и собирался поступать в ММИ — Московский механический институт. Это был базовый вуз отрасли. В Сороковке и на нескольких других “точках” были его вечерние отделения. Со временем его переименовали в Московский инженерно-физический институт, от некоторых вечерних отделений отпочковались дневные, и в Обнинске такое отделение стало Обнинским институтом атомной энергетики. Но это все было впереди, а пока надо было получать аттестат и ехать в Москву. Возникшая загвоздка была совершенно неожиданной. Я получил-таки медаль, хоть и не ожидаемую золотую, а серебряную. В эпиграфе сочинения на тему “Образ Ленина в поэзии Маяковского”, которое было признано блестящим, я допустил ошибку. Каков был эпиграф, догадаться нетрудно: “Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!” Я указал и источник, хоть 40 особой необходимости в этом не было: В. Маяковский, “Владимир Ильич Ленин”. А строчка-то из поэмы “Комсомольская”! Проницательному учителю это подсказало бы печальную истину: я не читал ни той, ни другой поэмы. Как не читал в школе, замечу, ни “Войны и мира”, ни “Что делать?” — да почти ничего по программе, кроме “Мертвых душ” и “Евгения Онегина”, которого, правда, знал целиком наизусть. Но по любой “программной” книге, не задумываясь, написал бы “медальное” сочинение. Нас умели учить, а я был способным учеником. За сочинение поставили четверку и вместе с письменной работой по математике... отправили его в Москву, в Министерство просвещения — подозреваю, что фельдсвязью. Работы кандидатов на медали должно рассматривать и оценивать облоно, но для Челябинского облоно нашей школы не существовало, хоть она и называлась “Школа № 23 г.Челябинска”. А в Минпросе был, наверное, на этот случай особый отдел. Неделя прошла, другая, третья, о наших аттестатах — переживал я вместе со своим другом Димой Н. — не было ни слуху, ни духу. Оставалось несколько дней до приемных экзаменов, когда бумаги пришли. Медали наши утвердили и прислали их вместе... с незаполненными бланками аттестатов с серебряной надпечаткой. Директор, завуч, все учителя были в отпуске, многие в отъезде. Подписывать аттестат было некому. Кого-то разыскали по домам, но в конце концов в гороно приняли соломоново решение — в большинстве граф подписи мы, помолясь, подделали, приложили печать и полетели в Москву. Перед отъездом с меня первый раз взяли подписку о неразглашении, которую я сейчас нарушаю. В ММИ нас ждал сюрприз — прием заявлений от медалистов был закончен! Уже заканчивались и “собеседования” с ними — по существу мини-экзамены по физике и математике. Предложили поступать на общих основаниях, а к экзаменам мы не готовились ни единого часа — медалисты мы или как? Спас положение отчим Димы Н., оказавшийся в командировке в Москве. Он пробился к директору, и нас допустили к последним собеседованиям, 41 поверив, что опоздали мы не по своей вине. Мне дали решить несколько детских примеров, спросили, как относится поверхность шара к поверхности полушара (велико искушение ответить — как два к одному, а на самом деле — как четыре к трем), я стал студентом и тут же вернулся домой. Главное в стране событие этого лета для Сороковки имело совершенно особое значение, но все основные перемены совершились подспудно и уже после моего отъезда на учебу. Мне запомнился только сам день объявления по радио об аресте Берии. Я тут же пошел к приятелю, жившему на проспекте Берии. Идти было минут десять, но табличка на их доме была уже сбита, а на соседнем сбили при мне. В квартире приятеля — его отец был офицером МГБ — стоял небольшой кавардак. Мать вытряхивала из разных мест экземпляры журнала “Пограничник”, которые я любил у них читать. На задней обложке из номера в номер печатался текст “Гимна чекистов” с рефреном “Вперед за Сталиным ведет нас Берия”, и теперь предстояло решить — отрывать обложки или выкинуть журналы целиком. Думаю, что выкинули целиком — журнал стал явно “засоренным”. (Этот термин я услышал несколько позднее, записавшись в Москве сразу же в Ленинскую библиотеку. Очень многие заказы на не самые новые журналы не принимались по этой причине.) В другом доме я увидел на столе мартовский номер “Огонька” с отчетом о похоронах Сталина. Лицо Берии на всех снимках было исчеркано, глаза выколоты. Реакция на кадровые перемены в верхах тогда была орвелловски безынерционной... Мои ближайшие друзья тоже поступили в московские вузы. Пятьдесят третий год фактически принес мне расставание с Сороковкой. До пятьдесят шестого года включительно я еще приезжал туда на каникулы, но уже начинал чувствовать себя отрезанным ломтем. Может быть, в связи с этим охота к перемене мест овладела и родителями. Комбинат был на крутом подъеме, но на мощном стволе отрасли появилась и веточка, к которой отец, в отличие от многих уральских коллег, с самого начала относился серьезно. В конце пятьдесят шестого года семья перебралась в Обнинск, где уже два года 42 действовала первая АЭС. Корни, пущенные здесь, оказались прочнее. Сюда переехали к нам и родители мамы, так что мой внук — представитель уже пятого поколения нашей семьи в пятидесятилетнем Обнинске. Надеюсь, что ему не захочется отсюда уезжать. *** В заключение не мешало бы поговорить о Сороковке сегодняшней. Но нынешние ее проблемы — отражение общих трудностей страны и специфических трудностей отрасли. По последнему вопросу и считаю своим долгом высказаться. Когда я вернулся в Сороковку осенью восемьдесят девятого, то увидел утром, что весь город в траурных флагах. Хоронили детишек, младшеклассников. Их возили в областной центр в цирк по первому гололеду. На обратном пути “Икарус” в лоб столкнулся с лесовозом... За все сорок лет ни один из радиационных катаклизмов, о которых читатель получил представление из вышесказанного, не привел ни к чему, и близко похожему на этот ужас. Об опасностях радиации написаны тысячи статей — а много ли их написано об опасностях езды зимой на летней резине (тысячи жертв ежегодно)? В текущем году в результате несчастных случаев на производстве, и особенно в быту, в Российской Федерации не менее ста тысяч человек погибнет и около миллиона будет травмировано. Наших соотечественников будут убивать и калечить транспортные средства и взрывы, огонь и вода, тяжелые, быстро движущиеся и острые предметы, отравляющие и едкие вещества. Но одно можно сказать почти наверняка: в этом миллионном списке жертв и пострадавших не будет ни одного человека, убитого или искалеченного ядерной радиацией. Обращает ли на это внимание хоть ктонибудь? Радиацией убить человека наповал почти невозможно. Как ни странно, самые яркие подтверждения этому дала... Чернобыльская авария. Никто до сих пор не обратил внимания на то, что в Чернобыле от неотвратимого внезапного 43 ударного облучения не погиб ни один человек. Первые двое были убиты взрывом, остальные получили смертельные дозы и в течение месяца умерли в результате нескольких часов работы в режиме “камикадзе”. И тяжело пострадали лишь мужчины, выполнявшие свой долг и сознательно шедшие на риск, длительное время работая в сильнейших радиационных полях. Если бы оперативный персонал четвертого блока просто ушел с места происшествия — а на то была полная возможность — то те из них, кто погиб от острой лучевой болезни, сейчас были бы живы и здоровы. А для населения вообще копеечный марлевый респиратор “Лепесток” и срочная эвакуация являются стопроцентно эффективным средством защиты от серьезного лучевого поражения при любой аварии на АЭС (В Чернобыле, увы, не было ни респираторов, ни срочной эвакуации). При всех других тяжелых технических и природных катастрофах выражения “спасательные работы” и “ликвидация последствий” обычно означают разборку руин и опознание трупов. От радиационной аварии практически всегда можно не то что убежать или уехать — пешком уйти (если вы не заперты на атомной подводной лодке, конечно). На интуитивном уровне большинство людей это, видимо, понимают. Радиация как источник непосредственного беспокойства за жизнь и здоровье родных и близких для среднего нормального человека не существует на фоне десятков других, явно более реальных опасностей. Но в статистике поводов, на которых люди клинически сходят с ума, радиация занимает важное место, не в последнюю очередь благодаря подаче связанных с нею материалов в СМИ. При огромном числе публикаций на темы, связанные с радиацией, наблюдается практически полное отсутствие упоминаний о естественном радиационном фоне. В действительности, разумеется, радиация — самый древний и стабильный из потенциально опасных факторов окружающей среды. Наш организм не просто подготовлен к заметному радиационному воздействию, он им в значительной степени сформирован — разделение 44 полов, иммунные и репарационные генетические механизмы являются инструментом эволюции в борьбе прежде всего с радиационным фоном. Предыдущее утверждение можно сформулировать понятнее: любовь на Земле существует в значительной степени, если не главным образом, благодаря довольно сильному радиационному фону. Без нее не было бы ни мужчин, ни женщин. Помните в “Чертовой мельнице” у Образцова: Ты будешь ползать в мраке беспросветном, Шипеть и размножаться почкованьем! Так вот, мы размножались бы почкованьем, если бы радиационные, тепловые и химические мутации не заставили природу разнести дубликаты генетического кода не просто по разным клеткам, а по разным организмам, и применить все ухищрения информационной защиты, до которой шифровальщики и компьютерщики додумываются только сейчас. Нет, повторяю, угрозы, против которой природа вооружила бы нас лучше, чем против радиации. Интенсивность естественного радиационного фона меняется на Земле в очень широких пределах, в десятки раз, причем эти вариации могут носить локальный характер, и люди от них не страдают. В Ядерном обществе России, членом центрального правления которого с момента основания числится автор этих строк, до недавнего времени было четыре почетных члена — академики А.П. Александров, Н.А. Доллежаль, Ю.Б. Харитон и бывший министр среднего машиностроения Е.П. Славский. Эти люди не просто история отрасли. На протяжении сорока лет они лично участвовали в создании, испытании и освоении всех видов ядерной техники — реакторного и радиохимического производств, оружия, надводного и подводного атомных флотов, многочисленных экспериментальных установок. От рудников до ядерных полигонов — они всегда были в первых рядах (Юлий Борисович Харитон, например, присутствовал на всех наших ядерных испытаниях в атмосфере). В первые годы им приходилось в самые ответственные и опасные моменты пусковых работ буквально исполнять обязанности операторов. Суммарные дозы, полученные ими за жизнь, 45 наверняка измеряются не десятками, а сотнями рентген. Николай Антонович Доллежаль здравствует и ныне, ему недавно исполнилось сто лет, а остальные трое скончались каждый на десятом десятке. Я верю, что эти люди искренне не понимали, чего от них хотят, когда слышали или читали филиппики о губительности и смертоносности доз на уровне полрентгена в год. Исключительная чувствительность современных методов регистрации излучений создает, как ни странно, одну из главных субъективных трудностей для ядерной энергетики. Появление нового источника радиации, вклад того или иного изотопа в радиационный фон может быть легко замечен на уровне тысячных долей ПДК, и это во многих случаях служит источником беспокойства или даже паники. За последние несколько лет пять или шесть раз проносился слух о том, что на нашей Обнинской АЭС произошла авария с большим выбросом радиоактивности, что “на Москву движется радиоактивное облако”. Трижды эти слухи достигали Центрального телевидения и попадали первой строкой в телевизионные новости. В большинстве случаев инициирующим событием было рутинное сообщение группы радиационного мониторинга о регистрации следов короткоживущей радиоактивности, что практически неизбежно случается при работе ядерных реакторов. Уровни во всех случаях составляли доли процента от допустимых санитарными нормами. В химических производствах России нередки случаи, когда загрязнение атмосферы вредными веществами систематически превышает ПДК в десятки и даже сотни раз, приводя к совершенно реальным тяжелым последствиям, но реакция на общенациональном уровне практически отсутствует. Особо хотелось бы напомнить журналистам, чей хлеб бумага, что российская целлюлозно-бумажная промышленность многократно, несравнимо вреднее, чем российская атомная энергетика, и поэтому в Архангельске и Новодвинске жить опаснее, чем в Чернобыльской зоне. На тамошних предприятиях миллионы тонн размолотой органики заливаются миллионами тонн едких химикатов, — что получается, можно 46 себе представить. Один из продуктов — метилмеркаптан, в Книге Гиннесса он фигурирует как “самое вонючее вещество на Земле”. Его концентрация в атмосфере Новодвинска часто превышает предельно допустимую в десятки, а то и в сотни раз. Слишком многие журналисты считают, что в борьбе с “атомным монстром” хороши любые средства. Наша отрасль драматически уязвима по отношению к фальшивым газетным сенсациям. Она — очень легкая и выгодная добыча для прессы. Попробуйте попасть по-другому на первую полосу “Известий” или в “Новость дня” на НТВ! Для этого надо в горячие точки ездить или предпринимать другие, часто тяжелые и опасные журналистские расследования. Но достаточно написать вершковыми буквами: “Атомная мафия скрывает еще одну мрачную тайну”, а дальше что угодно, вплоть до ядерных зарядов, забытых в пермской тайге, или сотен атомных бомб у Дудаева, — и дело в шляпе. Упомянутым “сенсациям” респектабельнейшие “Известия” посвятили по целой полосе! И, что характерно, когда эти сенсации лопаются, об этом либо полный молчок, либо несколько слов сквозь зубы. Говорят: “Труд создал человека”. Я с этим не согласен. Трудиться, и очень организованно, эффективно, умеют не то что животные — насекомые. Понастоящему выделяет человека из животного мира одно уникальное умение: он способен использовать энергоносители, отличные от пищи, и преобразовывать один вид энергии в другой. Этого не умеет ни один зверь. Весь мир сейчас озабочен продовольственной проблемой. Но она не просто связана с энергетической — это одна и та же проблема. Те три тысячи калорий, которые нужны каждому из нас для удержания души в теле — это примерно четыре киловатт-часа. Продукты питания — всего лишь специфическое топливо для тепловыделяющих элементов в наших клетках. Лишь около десяти процентов нужной ему энергии современный человек получает от сельского хозяйства с пищей, а остальное — от энергетики, в виде тепла, света и механической энергии транспортных средств. Мы 47 семьдесят лет разрушали свое сельское хозяйство и преуспели в этом. Сейчас спохватились, но тут же принялись разрушать энергетику — не только атомную, — да как! Пух и перья полетели. Чем позже наступит отрезвление, тем дороже обойдется нам опьянение безоглядного экологического романтизма. В последних строках хочу обратиться к своим коллегам в Сороковке: не унывайте. Вы лучше всех знаете, что почем. Уляжется чернобыльская пыль, ясна станет истинная цена хлестаковским обещаниям: солнце! ветер! приливы! подземное тепло!.. Наше общество всмотрится повнимательнее в чумазое лицо сегодняшней Золушки. Желаю вам всего хорошего. *** 48 С ДРОВАМИ В XXI-й ВЕК? Все трудней обогреть человечество И все проще дотла его сжечь. Виктор Г а в р и ли н Этот двойной упрек лирика физикам нельзя не признать справедливым. Громадные запасы энергии накоплены в орудиях массового уничтожения, а тепла и света не хватает. Обсуждение энергетических проблем идет бурно. Высказываются все — политики, экономисты, журналисты, экологи. Но в этой разноголосице почти не слышно тех, кто реально, на основании знания истинного положения вещей, представляет себе, что на нас надвигается. Начну с сокращенного воспроизведения заметки из номера «Аргументов и фактов», вышедшего в канун Нового года: «9 ЧАСОВ НАД ПРОПАСТЬЮ. В понедельник, 9 декабря, страна оказалась на грани энергетической катастрофы. Примерно в 15 часов по московскому времени приборы, регистрирующие электрическую частоту Единой энергетической системы, начали фиксировать ее стремительное падение. По существующей инструкции были отключены электросети ряда небольших городов. Чуть-чуть оставалось до того, чтобы отдать команду остановки реакторов на ядерных электростанциях. Благодаря усилиям российских энергетиков, взявших на себя контроль за ЕЭС СССР, к полуночи по московскому времени кризис удалось преодолеть. Причиной же, по словам специалистов, стала своеобразная противофаза между промышленными потребителями электричества, не отключающими себя по графику, и электростанциями, испытывающими огромный дефицит в топливе». Как известно, самая глубокая из пропастей — финансовая, в нее можно падать всю жизнь. Справедливость этой истины мы сейчас проверяем на себе, наше общество и пресса этим справедливо озабочены. Заметка «АиФ» — гораздо более редкий пока пример озабоченности нашим сползанием Б пропасть энергетическую. Ее каменное дно на головокружительной глубине 49 давно со страхом различают отечественные энергетики всех специализаций, но их попытки пробиться со своими предупреждениями к аудитории наших средств массовой информации редко бывают успешными. Что же за паника с частотой? Ее снижение означает, что недопустимо перегруженные генераторы станции замедляют вращение. «Поддать пару» АЭС не может, режим зажнт. Когда сетевые перекосы достигают критических значений, выход один — заглушить реакторы. А запустить их снова можно не раньше чем через двое суток, причем на этот срок станция из поставщика анергии превращается в потребителя — реакторы нужно принудительно охлаждать, Не все знают, когда и с чего началась чернобыльская авария — за сутки до взрыва с безобидного звонка диспетчера республиканской энергосистемы, настойчиво просившего из-за острой нехватки мощностей отложить остановку четвертого блока на плановую перегрузку топлива. Выгоревшая, выдохшаяся, забитая под завязку радиоактивными шлаками активная зона реактора РБМК должка была протянуть еще двадцать четыре часа. Уже еле тлевшую цепную реакцию персоналу пришлось «раздувать», форсировать методами, запрещенными регламентом эксплуатации. Манипулируя управляющими стержнями в недопустимых масштабах, они фактически слепили из РБМК другой аппарат и именно на ном начали в ночь на двадцать шестое апреля эксперимент с выбегом генератора. Насколько этот реактор отличался от стандартного РБМК, ясно по результату: когда в последний момент оператор нажал на кнопку АЗ-5, после чего РБМК должен вставать — и всегда вставал — как вкопанный, этот реактор пошел в раз. гон и взорвался... Так что энергетический голод не просто вызывает сбои в энергоснабжении, он может быть прямо опасен. Сами электрические сети, а не только энергопроизводлщие установки могут быть источником крупнейших, катастрофических неприятностей. Кстати, последняя авария на ЧАЭС, 50 выведшая из строя второй блок, тоже началась с сетевого, а отнюдь не с реакторного происшествия. Сама сегодняшняя судьба ЧАЭС достаточно показательна для состояния нашей энергетики. Почему ее не отключают? От нее остался огрызок, точнее огарок, работающий на тридцати процентах доаварнйиой мощности. На правительство Украины, на ее Президента общественность республики оказывает жесточайшее давление — остановите немедленно! Эксплуатация станции в Центре зараженной зоны обходится очень дорого, но с остановкой тянут, как только могут,— и не зря. Кравчук и Фокин, в отличие от большинства населения, прекрасно «сознают безвыходность ситуации, в которой на счету буквально каждый мегаватт. Те угрозы, о которых речь шла выше, им прекрасно известны. А в то же время ядерное горючее в количествах, д о с т а т о ч н ы х д л я много л е т н е г о о б ес п е че ни я э л е к т р о э н е р г и е й всего н ыне шне го н а с е л е н и я н а ш е й быв ш е й с т р а н ы , у ж е вы к о п а н о из н е д р и л е ж и т на с к л а д а х . Только той его части, которая переведена в немедленно готовую для использования форму тепловыделяющих сборок, нашим АЭС хватит на несколько лет. И непосредственно па каждой станции есть запас свежего топлива для многомесячной работы. Эта обеспеченность и автономность и наше время дорогого стоят. Но в разных местах холодающей Европейской части, насилующей работающие «с колес на износ» огневые ТЭЦ, на различных стадиях сооружения заброшены десятки ядерных энергоблоков, многие буквально накануне пуска. Неужели только тотальный энергетический крах с развалом экономики заставит нас взяться за голову? Он, кстати, гораздо ближе, чем многие думают, и чреват социально-политическими потрясениями совершенно того же порядка, что и те, в ожидании которых мы сейчас дрожим из-за нехватки продуктов питания. Но продовольственный кризис, можно надеяться, этой осенью минует. А энергетический только начался. Он в самом ближайшем будущем заслонит все остальные экономические и социальные проблемы. Впрочем, «заслонит», наверное, не 51 то слово. Он все их обострит. Положение катастрофично уже сего. дня, мы не осознаем этого соответствующим только падением из-за резкого падения энергопотребления. По производства моему с глубокому убеждению, более важной темы для общественного обсуждения сейчас нет. 1 ...Сперва запасы горючего кончились вблизи крупных городов, затем нехватки распространились на большие районы и целые страны. Цены на топливо за несколько лет выросли впятеро. Европа бросилась искать альтернативные источники энергии... Это что, из репортажа времен нефтяного эмбарго? Нет, это о событиях... семнадцатого века, когда на нашем континенте разразился первый энергетический кризис. Горючее, о котором шла речь в предыдущем абзаце,— дрова. Они как-то вдруг стали дефицитом, и в поисках замены человечество набрело, в частности, и на будущий хлеб промышленности — каменный уголь. Он служил людям долго и верно и еще послужит. Наряду с ядерным горючим это единственный вид природного топлива, которого хватит минимум на тысячу лет. Поэтому, говоря об энергетическом балансе предвидимого будущего, мы в первую очередь должны комбинировать эти два источника, трезво взвешивая их достоинства и недостатки. Источники, называемые нетрадиционными,— солнце, ветер, приливы, геотермальное тепло — ставят для разработчиков и реализаторов огромные проблемы из-за неравномерной распространенности, малой концентрации или ненадежности. Поэтому пока их использование оправдано в редких случаях. Для внедрения в национальные и региональные энергосети они не готовы и не будут готовы в обозримом будущем, хотя усилия, направленные на их разработку, значительны и в нашей стране. Публика о них знает мало, поскольку результаты, мягко говоря, скромны. Призывы к их дальнейшему расширению встречают прохладный отклик в плановых организациях по прозаической причине — средства просто некуда вкладывать. Если эти 52 «отечественные» соображения не убеждают, достаточно взглянуть на такие максимально динамично развивающиеся при отсутствии собственных энергоресурсов страны, как Япония, Южная Корея, или китайский остров Тайвань. Там сроки внедрения сколько-нибудь перспективных научнотехнических достижений измеряются не десятилетиями, как у нас, а месяцами,— но ни конкурентоспособных ветряков, ни гелиоустановок нет в бесконечном перечне японских технических чудес... Часто упоминаются в качестве забытого резерва малые ГЭС, которых были тысячи, а сейчас почти нет. Понятно, почему нет. Простой расчет показывает, что в равнинных местах с тысячи квадратных километров — площади целого района —едва соберешь сто киловатт. Реальная средняя мощность наших установок такого типа была 50 киловатт. Для замены одного блокамиллионника их нужно 20 ты с я ч . И на каждой дамба, плотина, турбина, генератор, трансформатор, один-два человека обслуги... Это в д е с я т к и р а з д о р о ж е и огневой энергетики, и атомной, пусть никто на этот счет не обманывается. «Рассеянная» гидроэнергетика эффективна только в гористых странах — Норвегии, Швеции, Италии. А к р у п н ы е в ы с о т н ы е плотины с емкими водохранилищами — тоже источник опасности, особенно в районах с высокой сейсмичностью. Мы справедливо озаботились судьбой Армянской АЭС в случае сильного землетрясения. А что будет при десяти баллах, скажем, с Нурекским каскадом? Прорывы плотин с тысячными жертвами — отнюдь не неслыханное дело в мировой практике. В Вайоне (Италия) в 1963 году при такой катастрофе погибло 2118 человек. В 1979 году разрушения и хаос, вызванные прорывом плотины Морви-Мачу в Индии, были так велики, что число жертв можно было оценить только очень приблизительно — от пяти до пятнадцати тысяч человек. А всего в мире с 1960 года произошло по крайней мере двадцать прорывов плотин, каждый из которых унес больше ста жизней. В послечернобыльский период стремление найти надежную и безопасную замену ядерной энергетике совершенно понятно, как и острокритический 53 анализ абсолютно всего, что с ней связано. Но непонятно, почему в отношении к альтернативным источникам наблюдается противоположная крайность. Нет такой необоснованной, непроверенной, а то и просто нелепой до безумия энергетической панацеи, которая не получила бы сочувственной прессы пли даже активной пропаганды миллионными тиражами. И автору приходилось слышать ссылки на эти статьи как на указание реальных альтернатив с трибун научно-практических конференций, обсуждавших проблемы регионов с острым энергетическим дефицитом. В течение первого десятилетия после своего открытия ядерная энергия была лишь ужасной разрушительной силой. Такого трагического начала биографии не знает ни один из традиционных видов энергетики. В этой зловещей тени протекала с самого начала —- и протекает до сих пор —работа специалистов по мирному использованию атомной энергии. Ядерноэнергетический комплекс в развитых странах прогрессировал хорошими темпами, по с самого начала конъюнктура отрасли была резко различна в разных странах и испытывала более сильные колебания БО времени, чем, пожалуй, это характерно для любой другой отрасли мировой экономики. Причина — настороженное отношение широкой публики. В то н<е время Франция, Япония и Бельгия, которым на ископаемое топливо рассчитывать особенно было нечего, наиболее последовательно придерживались принятых темпов строительства АЭС. На их программах сравнительно слабо сказалась дате авария АЭС «Три Майл Айленд». Это происшествие в 1979 году надломило многие диаграммы в мировой ядерной энергетике. К концу восьмидесятых годов мировая ядерная энергетика достигла впечат. ляющях показателей. В 26 странах действуют более четырехсот ядерных энергоблоков общей мощностью свыше трехсот миллионов киловатт. Они дают 18% всей производимой электроэнергии. По доле АЭС в производстве электроэнергии лидируют Франция и Бельгия, где этот показатель на уровне 70%, Бельгия по площади почти точно равна Киевской области. Страна располагает семью энергоблоками АЭС, суммарная мощность которых в 54 полтора раза превышает доаварийную мощность ЧАЭС. А экологическую культуру во Франции и Бельгии смело можно отнести к числу образцовых. Как же выглядим мы в этом «Клубе двадцати шести»? В разных отношениях по-разному. По абсолютной выработке электроэнергии — третье место, а по доле (13%) — лишь семнадцатое. По этому показателю нас опережают не только развитые капиталистические страны, но и большинство стран Восточной Европы: Чехо-Словаиин (27%), Болгария (36%), Венгрия (40%). Они используют нашу технику. В сентябре 1987 года, когда во Франции почти не было ядерных энергоблоков, остановленных на перегрузку, они дали наибольший за все время вклад в суммарное производство электроэнергии — 80,5%. в том же году в число крупных французских городов, где питьевую воду берут из рек, выше по течению которых расположены мощные АЭС. вошел, ни много ни мало, Париж. На берегу Сены неподалеку от столицы (и с ч и т а н н ы х к и л о м е т р а х от границы Большого Парижа!) вошел в строй первый блок АЭС «Ножан» мощностью 1300 мегаватт — один из самых крупных в мире. Вслед за ним запущен и второй блок. «Ну. еще бы,— так и слышу я голос отечественного Оппонента,—нашли. с кем равняться! Да разве у них талой уровень безопасности?!» Согласен, уровень другой. Но он но всем другой. С введением западных стандартов безопасности лам пришлось бы закрыть сто процентов предприятий в большинстве отраслей экономики. «Но в других отраслях не бывает чернобылей!» — слышу я тот же голос. Еще как бывают, уважаемый Оппонент, В нашей стране произошли десятки — если не сотни — технических и тсхногенных экологических катастроф, каждая из которых уже погубила или подорвала здоровье несравненно большего числа людей, чем Чернобыль со всеми его реально оцениваемыми последствиями. Мы еще поговорим о проблемах безопасности подробней, а пока приведу два примера. Первый — узбекская хлопковая монокультура с бутифосом ц качестве дефолианта и ДДТ в качестве инсектицида при массовом использовании детского и юношеского труда па отравленных 55 плантациях. Погибли сотни тысяч людей, заметно пострадали миллионы, нанесен непоправимый , ущерб здоровью и генофонду большого народа. По самим скромным оценкам, эти последствия н т ы с я ч у раз тяжелее реальных чернобыльских. А сравнима ли реакция на них с реакцией на Чернобыль? Второй пример — армянское землетрясение:. «Да вы что! — взовьется Оппонент. — Это же непредсказуемая и неостановимая стихия! Как можно сравнивать?!» Сравнивать можно. Непредсказуемая — да, а неостановимая — извините. Американцы ее остановили. Землетрясение в Калифорнии было точно такое же, как в Армении, и в гораздо более густо населенном районе. А людей погибло в сто раз меньше. Подвел один-единственнъй строительный объект — дорожная эстакада. Кстати, из пяти калифорнийских АЭС, находившихся в зоне землетрясения, не пострадала ни одна, а три из пяти даже не прекращали работу, не изменили режима. Земля в Армении не убила никого, всех убили собственные дома - мгновенно рухнувшие многоэтажки, построенные в заведомо сейсмоопасной зоне с нарушением всех божеских, человеческих и технических законов. Тридцать тысяч человек, как корова языком... Часто говорят о безответственной отношении работников л руководителей атомной энергетики к своим обязанностям, что в привело к Чернобылю. Давайте сравним. Все непосредственные виновники аварии — а таковые были -- заплатили за нее либо мучительной смертью, либо разрушенным здоровьем и тюрьмой, а те, кто повыше,— жизненным крушением. «Разборка», была весьма сиропная, не все о ней знают. А с кого спросили за сотни тысяч тонн смертельной! отравы, вылитой на среднеазиатские поля? За девятиэтажные карточные домики Ленинакана? Я уж не говорю о тех «непроизводственных» сферах, где из-за несоответствия мировому уровню мы несем самые тяжелые потери. Сейчас это медицина—сотни тысяч лиших смертей ежегодно. А несколько десятилетий назад — «правоохранительные» органы. Последствия их деятельности можно сравнить только с полномасштабной ядерной войной. Но 56 никто не призывает закрыть все больницы и разогнать всех юристов. Гильотину от мигрени прописывают только ядерной энергетике. Пора поговорить о печальных фактах и цифрах. Вытекающие из них — пусть приближенные — закономерности необходимо знать каждому, кто хочет здраво судить о факторах риска, которыми все «богаче» становится наша жизнь. 3 — Вы когда умрете? Тут уж буфетчик возмутился, Это ни ко м у не известно и никого не касается,— ответил он. — Ну да, неизвестно, - послышался все тот же дрянной голос из кабинет,— подумаешь, бичом Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего годи, от рака печени в клинике Первого МГУ. в четвертой палате. М.Булгаков. «Мастср и Маргарита» Этот пассаж на классики черного юмора, увы, не неуместен в рассуждениях, к которым мы приступаем. Для высказывания некоторых мрачных н достаточно точных пророчеств совсем не обязательно принадлежать к свите Воланда. Работник ГАИ скажет вам, что в будущем году на дорогах страны погибнет сорок тысяч человек, и не слишком ошибется. Найдите нужного человека в клинике Московской медицинской академии (как институт она выделилась из Первого МГУ вскоре после визита Воланда в Москву), и, если уговорите, он вам скажет, сколько примерно пациентов умрет там в будущем году от рака печени и в какой палате. Статистика знает все, В том числе и это. Все факторы, существенно влияющие на каждую из составляющих человеческой смертности учтены и контролируются. В большинстве стран мира соответствующие данные никому не приходит в голову засекречивать, они регулярно детальнейше публикуются и общедоступны. У нас же они семьдесят лет хранились строже атомных секретов. Впервые занавес 57 приоткрылся лишь в 1989 году, когда в «Правде» промелькнула — и осталась практически незамеченной! — одна цифра. За 1988 год в нашей стране от несчастных случаев, не с ч и т а я т р а н с п о р т н ы е ка та строфы , погибло д в ести ч е т ы р н а д ц а т ь т ы с я ч человек. Для сравнения приведем хоть и довольно старые, зато более детальные американские данные. Годовой индивидуальный риск гибели для граждан США Причина или место несчастного случая Автокатастрофы Число погиб. % 55 791 49,9 Падение Пожары и ожоги Утопление Отравление 17 827 7 451 6 181 4 516 15,9 6,7 5,5 4,0 Охота Промышленность Авиация Водный транспорт 3 309 3 054 1 778 1 743 2,1 1.8 1,6 1,6 Причина или место несчастного случая Падение предметов Электротравма Железн. дороги Удар молнии Ураганы (среднее) Радиац. аварии Прочие Всего Число погиб. % 1 271 1,1 1 148 884 160 90 1.0 0,8 0,14 0,08 0 8 695 0 7,7 111 898 100 Итак, не считая транспортные катастрофы, в Америке от несчастных случаев погибает втрое, а на душу населения — вчетверо меньше, чем у нас. Из-за примитивной техники безопасности, низкого качества оборудования, расхлябанности, и прежде всего пьянства, мы на производстве, а пуще того в быту несем ежегодно потери, сравнимые с потерями под Сталинградом, или на Курской дуге, или при штурме Берлина — и считаем их нормой! Это сообщение никого не взволновало. Ядерную энергетику критикуют справедливо, но сравните же, сравните... Пожалуй, лучшей журнальной публикацией о катастрофе 1986 года стала «Чернобыльская тетрадь» Г. Медведева. Это профессионально точное, безжалостное описание. Не все обратили внимание на то, что там впервые 58 перечисляются данные о самых серьезных авариях на наших АЭС за весь период развития мирной ядерной энергетики, за тридцать дочернобыльских лет. Упомянуты 22 случая, в двух из них погибло 17 человек, и все в н е р а д и а ц н о н н ы х авариях. У нас сейчас, не стесняясь в выражениях, резко критикуют бывших руководителей атомной промышленности за излишне оптимистическую оценку безопасности АЭС. Но данные, приведенные Г. Медведевым, показывают, что А. П. Александров. А. М. Петросьянц и другие никого не пытались ввести в заблуждение, они говорили то. что знали и видели: аварийность на АЭС была невелика по любым меркам — погибал в среднем один человек в два года, а наша национальная, не вызывающая ни у кого особенных возражений норма — двести тысяч в год! В интуитивной оценке опасностей различных источников энергии царят жестокие заблуждения. В «Литгазете» была напечатана подборка стихов белорусского поэта Геннадия Буравкина о Чернобыле. Стихи, понятно, горькие. Вот старая крестьянка прощается с печью: Только с тобой и поделишься Перекрещу тебя, печка. Горем-кручиной, Сиротской рукою Горькой слезою, И истоплю на прощанье Надежным огнем под лучиной. Берестой сухою. Поэта понять можно — характеристик русской печи как энергоустановки с точки зрения безопасности он знать не обязан. Да их н не просто узнать, сегоднястатистика, мягко говоря, не афишируется. Обратимся к статистике предреволюционной - печи с тек пор не изменились. «По неполным данным, в одной только быв. Европейской Россия за 15 лег произошло более миллиона пожаров. которыми было уничтожено 2 809 000 дворов-хозяйств и причинено убытка более чем па 15 млрд. руб.» (БСЭ, 1-е изд., т. 45, с. 825). Речь идет о первых годах нашего века. Не знаю точно, сколько стоит сегодня тогдашний рубль, но одно ясно — печка, свечка и лучина причиняли 59 Российской империи еж егод но полновесные чернобыльские убытки, оставляли без крова н пускали по миру 200 тыс. семей, т.е. не меньше м и л л и о н а человек. Побирающиеся погорельцы были таким же привычным элементом городской обстановки, как извозчики и дворники. Данные о жертвах БСЕ не приводит, но не вызывает сомнений, что эта «дровяная энергетикаа» примерно д в а р а за за с т о л е т и е в ы ж и г а л а всю Р о с с и ю д о т л а , и в этом «надежном огне» сгорели с о т н и т ы с я ч трогательно влюбленных в свои печи старушек — увы, нередко вместе с малыми внучатами. При почти стопроцентном деревянном строительстве это было просто национальным проклятием, второго такого разрушительного, кровавого монстра, как русская печка, история энергетической техники не :знает. Ее просто смешно сравнивать. скажем, с реактором РБМК, при всех его чернобыльских грехах Горят заживо, и угорают до смерти до сих пор — в количествах, не сравнимых с жертвами чернобыльской катастрофы. Большой вклад сейчас дает, конечно, электричество, но и наша печная энергетика все еще не мелочь. А суммарная цифра лишающихся крова в результате пожаров — она недавно появилась в печати — у нас так и осталась па уровне деревянной России — миллион человек в год. Много хлестче, чем в Чернобыле. И ежегодно! Прикинем: у нас минимум десять миллионов дровяных печей средней тепловой мощностью примерно 50 кВт — эти в пятнадцать раз больше суммарной мощности наших энергетических ядерных реакторов. Правда, коэффициент использования мощности у реакторов примерно на порядок выше, но, в общем, наша ядерная энергетика все еще догоняет дровяную, основанную на средневековых — буквально, а не фигурально! — установках. А следует иметь р. виду, что н а е д и н и ц у прои з в о д и м о й продукции (в данном случае энергии) любая техника тем опаснее, чем примитивнее, этот правило исключении не знает. И какие бы претензии мы ни предъявляли к персоналу АЭС, все-таки ни пьяных вдребезги, ни пятилетних, ни восьмидесятипятилетних операторов там нет. А у русских 60 печек? И при всем том число сложенных в их честь гимнов можно сравнить, только с числом послечернобыльских стихотворных проклятий атомным реакторам. Трагический парадокс: чем больше жертв, тем они привычнее, тем меньше на них обращают внимание. Они стали нормой, никому не приходит в голову, что главный источник опасности именно здесь, что именно с ним можно и совершенно необходимо бороться. Предпочитающие привычные опасности непривычным забывают смысл слова «привычный» — ведь это именно то, что губит и калечит людей повсеместно и повседневно, А радиационные аварии — редчайшая, неслыханная вещь — н именно поэтому их боятся! Жизнь, повторим, бесценна. Но каждый, кто интересовался количественной стороной проблем безопасности, знает, что существует очень полезное и статистически достаточно четкое понятие стоимости с п а с е н и я одной человеческой жизни от разного рода опасностей. Эта величина сильно зависит от рода опасности и от уровня развития страны. Например, проще, дешевле всего спасти от голодной смерти ребенка в Африке, для этого достаточно примерно ста долларов в год на продовольствие П от нехватки этих сотен в мире ежегодно умирают миллионы детей. В развитых странах «цена спасения» неизмеримо выше — сотни тысяч или даже миллионы долларов. И важно не промахнуться, правильно их вложить -— в дорожные знаки, или В средства связи, или в пожарные машины, или в одноразовые шприцы, или я органы регулирования реакторовАЭС (самое эффективное, кстати,— кардио - и шоковые, бригады «Скорой помощи», там стоимость спасения жизни около пяти тысяч долларов). Неправильно израсходовали, выбросили на ветер один из выделенных па технику безопасности миллионов— значит, у б и л и одного, а то и нескольких человек... Читатель, конечно, обратил внимание на единственный ноль в американской таблице и, возможно, успел подумать — ну, подобрали годик! 61 Нет. Эта как-то не подчеркивается, но за всю тридцатилетнюю историю ядерной энергетики в странах, где соответствующие данные публикуются, не было ни о д н о г о радиационного происшествия на АЭС с человеческими жертвами — оказатель удивительный, если вспомнить остальные графы нашей таблички. Как уже упоминалось, практическое использование атомной энергии началось я стимулировалось исключительно из-за возможностей военного применения. С одной стороны, это обеспечило совершенно немыслимый в нормальных условиях масштаб прилагаемых усилий и темпы ввода объектов. С другой, именно из-за спешки, обстановки строжайшей секретности, абсолютной новизны н непривычности возникающих проблем техники безопасности проблемам этим или не уделялось достаточного внимания, или принимаемые меры лишь временно снимали остроту, приводя потом к тяжелым последствиям. Это относится как к нам, так и к американцам, но в нашем случае трагическим осложняющим обстоятельством стало то, что административным руководителем советском программы создания ядерного оружия в решающий период конца сороковых - начала пятидесятых годов был Берия. Кроме того, вся работа пелась под неослабным прессингом личного сталинского контроля, в обычной тогда обстановке подозрительности, слежки и доносительства. На результатах это не могло не сказаться. Научные руководители программы были во многом лишены возможности обеспечить и нормальные условия труда для эксплуатационного персонала первых установок (а в самые ответственные и опасные пусковые периоды И.В.Курчатов и его ближайшие сотрудники сами работали я этом качестве), и нужный уровень охраны окружающей среды от радиоактивного загрязнения. О результатах наша широкая общественность начинает узнавать только сейчас — зачастую с возмущением. Приходилось слышать и читать гневные вопросы типа: «А как это все допустили», «А какие Советы депутатов трудящихся вообще давали 62 разрешение на строительство этих объектов?!», «Почему их руководители и ученые молчали?! Пуст отвечают за последствия!» Самое сметное в том, что с разрешениями все в порядке. Стоит ли бросать сегодня камни в те областные Советы, которые в 1946 году стеснялись отказать Лаврентию Павловичу в его ненавязчивые просьбах? Так ли уж непонятно, почему молчали ученые? Что те далекие времена, вспомним обтановку в стране в чернобыльском апреле 1986 года. У академика А.Д.Сахарова впереди был еще почти год ссылки. Анатолию Марченко предстояла провести последние полгода своей жизни в Чистопольской тюрьме и там погибнуть. Редактором «Огонька» был А.Софронов. Положение в средствах массовой информации ни в ч е м сущ е с т в е н н о м не изменилось с брежневских времен. Не работники атомной промышленности полвека создавали в стране обстановку, когда никому, за исключением жертвующих собой единиц, н в голову не приходило сказать всю правду о к а к о м бы то ни б ы л о крупном событии — тем более о трагедиях. Случись чернобыльская авария пятью годами раньше, страна ее не заметила бы. А сейчас пресса забыла, что о н а писала о Чернобыле в первые дни и недели, и теперь двухсотмиллиметровыми гвоздями прибивает к позорному столбу за умолчания и недостаточную резкость самокритики ведущих наших энергетиков и радиологов, которые, кстати, в полном составе рванули в Чернобыль первыми же рейсами и работали там, пока не выбрали свою дозу на двести лет вперед. Сейчас у нас справедливо выражают сочувствие и поддержку жертвам экологических бедствий в самых разных отраслях и регионах. Единственное исключение — работники старейших предприятий ядерного комплекса. Они слышат только злорадное: «Сами заварили, сами и расхлебывайте!» А ведь давление машины государственного насилия, вынуждавшее пренебрегать не только охраной окружающей среды— такого понятия просто не существовало! — но и жертвовать своим здоровьем и жизнью, было в нашей стране сильнее, чем где-либо. 63 Самым первым расположенный предприятием в нашей Челябинской атомной области промышленности огромный реакторный был и радиохимический комплекс, который сейчас называется химкомбинат «Маяк». В 1989 году опубликованы основные данные об экологической обстановке в районе комбината спустя сорок лет после его ввода в строй, включая последствия мощного аварийного выброса 1957 года и загрязнение озер высокоактивными промышленными стоками. В связн с запоздалой публикацией данных об уральской аварии у общественности сложилось мнение, что секретность материалов об экологической обстановке на предприятиях оборонного ядерно-промышленного комплекса — наша национальная монополия. Но это далеко не так, достаточно сослаться на американский пример. «Холодная война» была суровым испытанием для гласности и за океаном. Строительство первого в мире предприятия по производству плутония, Хэнфордского завода в штате Вашингтон, началось В 1943 году, в нем участвовало 45 тыс. человек. Были построены сначала три реактора, и к середине 1945 года создано атомное оружие. Территория, принадлежащая комплексу,— около 15 тыс.кв.км (это многократно больше, чем зона «Маяка»). Хэпфорд расположен на полноводной и быстрой реке Колумбия, сток которой больше стока Волги. Отходы сбрасывались и в нее. Документы об экологической обстановке в районе завода были с о в е р ш е н н о с е к р е т н ы м и до 1986 г о д а . Их частичная публикация (гриф снят примерно с 19 тыс. страниц, но это далеко не все) привела к обнародованию данных, вызвавших резкую реакцию общественности. С 1944 по 1955 год н атмосферу было выброшено свыше полумиллиона кюри йода-131, причем только в 1945 году — 340 тыс, кюри. В декабре 1949 года во время проведения так называемой «зеленой серии» — экспериментальной обработки партии реакторного топлива всего с 16дневной выдержкой — в течение суток выбрасывалось 5500 кюри. Уровень заражения местности превысил тогдашние предельно допустимые нормы — а они были гораздо выше теперешних — В 11 тысяч раз па территории 64 предприятия и в несколько сот раз — на прилегающей местности. Мотивировка для осуществлении «зеленой серии» заключалась в том, что, по предположениям, русские, спеша создать ядерное оружие, обрабатывали топливо после краткой выдержки, и хэнфордские результаты предполагалось использовать для отработки методов радиационной разведки. На заводе «REDOX», запущенном в 1952 году, было девять больших выбросов, в основном рутеиня-106. В некоторых случаях мощность дозы вблизи предприятия повышалась до 16 рентген в чае (!), а в других местах заводской территории — до 5 рентген в час. «Горячие частицы» нитрата аммония, содержащие рутений, обнаруженные на полях близлежащих ферм, «жгли, как спичка». Внутрилегочная мощность дозы при вдыхании такой частицы оценивалась в 60 рентген в час. Никаких предупреждений населению не было. Последний — девятый! — из хэнфордских, «реактор N» тепловой мощностью 4000 МВт проработал 24 года и после Чернобыля был остановлен на модернизацию. Вряд ли его запустят снова. Это тоже бескорпусной графитовый реактор, аналогичные наши установки проработали до закрытия без серьезных аварий по сорок лет. Опыт именно этих установок послужил аргументом в пользу схемы, выбранной для реакторов РПМК, так что взята она не с потолка и испытана была очень серьезно. Поэтому говорить, что за рубежом нет графитовых канальных реакторов чернобыльского типа, не совсем правильно. Энергетических нет. а промышленные были, да еще накис, самые мощные в мире! При всем этом за почти полвека работы гигантского ядерного военнопромышленного комплекса США всего четыре человека получили смертельную дозу радиации — три случая на экспериментальных реакторах и один на заводе по переработке топлива. Полных официальных данных о наших происшествиях с летальным исходом на оборонных ядерных предприятиях у меня нет. Однако юность моя прошла в городе Челябпнске-40 (теперь он называется Челябинск-65). На комбинате «Маяк» в самые суровые 65 годы работали мой отец и его сестра. На основании того, что я слышал, можно заключить, что число погибших от лучевых ударив у нас и у американцев близко — по несколько человек. Что касается экологии, то у американцев, на их счастье, не было взрывов, а только утечки. Они дают фантастически высокие, но строго локализованные уровни загрязнения. В августовском номере журнала «Атомная энергия» за 1989 год опубликованы материалы «Радиационная авария на Южном Урале в 1957 г.» и «Радиационная безопасность населения, проживающего в районе расположения предприятия атомной промышленности». Эти материалы комментировались нашей печатью, но создается впечатление, что даже те, кто активно добивался и добился их публикации (честь им и хвала), прочли ее недостаточно внимательно, поэтому мы к ней ненадолго вернемся. 29 сентября 1957 года в результате нарушений в работе системы охлаждения бетонной емкости, в которой хранилось свыше 70 т высокоактивных отходов химического производства, произошел перегрев и тепловой взрыв. Из полной активности порядка 20 млн. кюри в окружающую среду было рассеяно около 10%. Облако первоначально поднялось на высоту 1 км, и по мере его прохождения и осаждения на поверхность земли за 11 часов сформировался Восточно-Уральский радиоактивный след, размеры которого по границе активности 2 кюри/км составили примерно 105х9 км. Общая площадь, подвергшаяся радиоактивному загрязнению, составила около 15 тыс. кв. км. Важнейшими отличиями этой ситуации от чернобыльской были: отсутствие в выпадениях короткоживущего изотопа Йод-131 (период 8 дней), активность которого в Чернобыле составляла 95% полной начальной; вся активность была выброшена практически мгновенно и осела гораздо быстрее и компактнее. Она сравнительно медленно спадала вдоль оси следа и быстро — в поперечном направлении. На оси вблизи источника выброса она достигала очень высоких значений — 15000 кюри/кв.км в сумме и 4000 кюри/кв.км по самому опасному долгоживущему изотопу — стронцию-90. 66 Напомню, что в белорусском Полесье, например, загрязнение по стронцию в очень немногих местах превысило 10 кюрн/кв.км, а граница зон отселения так же, как и на Урале, примерно соответствует уровню 2 кюри/кв.км. Мощность дозы в максимально загрязненных местах, находившихся на территории предприятия, достигала 0,6 рентген/час, что в десятки тысяч раз выше естественного радиационного фона. При оценке задним числом поведения участников и очевидцев аварий и 1957-го, и 1986 года у нас сейчас чаще всего совершенно не принимается во внимание решающее обстоятельство; эти люди — от рядовых работников до руководителей довольно высокого ранга — имели дело с невиданным и неслыханным, никто из них долго, иногда трагически долго, не понимал, что именно произошло. Руководство не забило сразу тревогу, не приняло мгновенного решения об эвакуации — да. Но вспомним, что пишут Г. Медведев и Ю. Щербак: эксплуатационники, опытные реакторщики загорали в теплый предмайский выходной на крышах, наблюдая, как буквально синим огнем горит их реактор! И, гуляя, подходили поближе, посмотреть. Практически то же самое вспоминает один из свидетелей уральской аварии, мой бывший одноклассник. Взрыв произошел на расстоянии прямой видимости от их здания. Первое, что многие из них сделали.— распахнули окна верхних этажей и повисли на подоконниках, стараясь получше рассмотреть, что случилось. А два миллиона кюри сыпались буквально им на головы... Пусть те, кто из безопасного пространственного и временного далека проявляет сейчас не всегда справедливый гнев, помнят об этом. Возможности для борьбы с последствиями происшествия такого масштаба тогда были гораздо скромнее, чем теперь. А места глухие, даже настоящего шоссе Челябинск — Свердловск не было, только большак, а кругом осеннее бездорожье. Ни вертолетов, ни портативных раций. Эвакуация населения из трех самых загрязненных пунктов началась на седьмые сутки и закончилась на десятые. Шестьсот человек, проживавших на территории со средним уровнем загрязнения по стронцию 500 кюри/кв.км, 67 получили эффективную эквивалентную дозу около пятидесяти рентген. Для среднего уровня 18—65 кюри/кв.км эвакуация была завершена черед восемь месяцев, полученные дозы составили 12—44 рентгена соответственно (всего свыше 2 тыс. человек). За год были отселены 4200 человек из районов с загрязнением 9 кюри/кв.км (6 рентген), за два года — последние три тысячи человек (3 кюри/кв.км, 2.5 рентгена). Первые три года обследования состояния здоровья эвакуированного населения и жителей районов, прилегающих к зараженной зоне, проводились ежегодно, затем раз в десять лет и продолжаются в настоящее время. Единственный зарегистрированный на большой статистике отрицательный аффект — временное уменьшение числа лейкоцитов в крови (у 21% обследованных), которое через несколько месяцев прошло. Не только погибших, но и ни одного госпитализированного с признаками лучевой болезни не было. Но пора послушать недоверчивого Оппонента: «Знаем мы вашу статистику! Все это одно вранье! Это была страшная катастрофа, тысячи трупов, читайте прессу!» Я читал прессу. Но я хорошо знаю людей, которые с этим происшествием знакомы не понаслышке, начиная, как упоминалось, с тех, кто работал в виду эпицентра и получил больше всех, и кончая медиками, включая и тогдашнего прозектора комбинатской медсанчасти, которого не миновал ни один городской покойник. Всем этим людям я верю, как себе, и все они подтверждают то, что написано в сообщении. *** Конечно, и на АЭС, как на любом крупном производстве, всякое бывает: чушки надают людям на голову, случаются короткие замыкании и пожары, кто-то проваливается в люки или попадает под напряжение. Но это не связано с ядерной спецификой, а кроме того, если на человека надевают белоснежный комбинезон, докторскую шапочку, респиратор «Лепесток», зачехленную обут, и выпускают сквозь полуметровой толщины дверь в реакторный зал (который па Западе еще и сверкает грозной хирургической 68 чистотой), человек поневоле подбирается и на чушки с люками тоже начинает оглядываться внимательнее обычного. Но исключения, конечно, бывают. А откуда же чуть ни еженедельные сообщения в прессе об авариях с «утечкой радиоактивности» или даже о «катастрофах, парализующих работу АЭС»? Поговорим об этом подробнее на примерах опять-таки американских. Мы уже упоминали о жестком госконтроле .за работой американских АЭС, но о степени этой жесткости еще не дали настоящего представления. Мельчайшие отклонения от инструкций по эксплуатации регистрируются. Поскольку в подавляющем большинстве случаев их и происшествиями-то назвать нельзя, используется общий термин «эксплуатационные события». За 1985 — 1986 годы, например, их зарегистрировано 3500. Сведения — и слухи — о многих проникают в прессу, прежде всего местную и расходятся, как круги по воде, за национальные границы, причем по хорошо известному свойству слухов оценка случившегося всегда меняется только в одну сторону. На самом же деле лишь четырнадцать случаев из указанного общего числа были расценены Комиссией по ядерному регулированию как аварии и потребовали расследования на месте. Только один из этих случаев был связан с человеческими жертвами. Он не имел никакого отношения к радиационной безопасности. Какие же меры принимает Комиссия? В каждом номере ежеквартального журнала «Нюклеар сэйфти» («Ядерная безопасность») сообщается о десятках штрафов, наложенных на владельцев АЭС. Штрафы такие: мелкие нарушения режима доступа (неопечатанная дверь, посетитель с пропуском, но без сопровождающего и т.д.) — 25 тыс. долларов. Охранник задремал на посту — уже 75 тысяч. Замечания пожарной охраны на зачете по технике безопасности для операторов — 50 тыс. Размыкатели, рассчитанные по паспорту на 480 вольт, использовались в шестисотвольтовой цепи — 50 тыс. Рабочий получил за квартал дозу 3,29 бэр при норме 3,00 бэр - 50 тыс. Профилактически работы на резервном генераторе с дизельным приводом 69 закончены за 90,5 часа вместо регламентных 72 часов — 100 тыс. Уронил ли работник индивидуальный дозиметр в контейнер с использованной спецодеждой, состоялась ли ежеквартальная инспекция девятого числа вместо седьмого по графику — минимальный штраф в 25 тыс. и публикация в журнале, который расходится по всему миру. Штрафы за более серьезные нарушении достигают 500-900 тысяч. А когда Комиссия получила сообщение о том, что оператор АЭС «Пич Боттом» уснул в пультовой, станция была немедленно остановлена и закрыта, и потребовались почти двухлетние усилия, чтобы получить разрешение на возобновление работы. А эта станция о двух блоках входит в энергосеть одного из крупнейших городов США — Филадельфии. Если кому-то показалось, что автор пересказывает это с оттенком неодобрения, то только показалось. Персонал АЭС совершенно необходимо держать в страхе божьем. За халатность и разгильдяйство людей, бывает, жестоко наказывают и мазут с углем — но не так, как могут при случае наказать уран с плутонием. Но собственно несчастные случаи на электростанции, будь она атомная или тепловая (ТЭС), отнюдь не исчерпывают ущерб, наносимый топливноэнергетическим комплексом людям и окружающей среде. Для полной оцепил н анализа этого ущерба приходится проходить по довольно длинным цепочкам. В 1988 году произошли дна всем известных случал мощных взрывов на железнодорожных станциях Арзамаса и Свердловска... Читатель, видимо, споткнется — при чем тут это? А вот при чем. В одном случае было сказано глухо, что взорвался «взрывоопасный груз», а в другом более четко — «промышленные взрывчатые вещества». Эти вещества используются главным образом в горнодобывающей промышленности, в частности, в топливной, в разрезах и забоях. Поэтому соответствующую долю несчастных случаев, происходящих при производстве и транспортировке взрывчатых веществ — а мы уже поняли, что случаи тут бывают ой-ой,—следует относить к издержкам энергетики. Объем использованных ВВ примерно пропорционален 70 переработанной горной массе. При добыче урана она на единицу результирующей мощности примерно и 40 раз меньше, чем при добыче угля. Для работы ТЭС в миллион киловатт в течение года требуется 4 миллиона тонн угля, т.е. примерно 11 тыс. тонн ежедневно. Статистика показывает, что добыча такого количества угля вследствие несчастных случаев на шахтах стоит жизни трем-четырем шахтерам ежегодно. Еще минимум один человек погибает при перевозке этого угля по железной дороге. Таким образом, если бы вместо ЧАЭС работала угольная электростанция равной мощности (четыре блока-миллионника), то она отнимала бы жизни двадцати шахтеров и железнодорожников ежегодно. У АЭС этот показатель, как сказано, в сорок рал меньше. А транспорт жидкого и газообразного органического топлива вообще один из самых аварийно опасных видов промышленной деятельности, в атомной энергетике ничто с ним не сравнится. За последние десятилетия в мире зарегистрировано по крайней мере четыре взрыва — три на трубопроводах (Мексика, Бразилия. СССР) н один с дорожным танкером,— в каждом из которых погибло около п я т и с о т ч е л о в е к . И столкновения автоцистерн с легковыми автомобилями и автобусами, при которых люди, бывает, гибнут десятками, к разряду особых сенсаций не относятся. Но все упомянутые цифры еще далеко не самые тяжелые. Мы начали с них, поскольку смерти при несчастных случаях — трагические, из ряда вон выходящие события. Прямая причина в каждом случае бесспорна. Но гораздо выше «тихая» смертность среди населения, вызванная и выбросами вредных веществ в атмосферу, и некоторыми нашими собственными вредными привычками. 6 — Знаете, как слово «вермут» буквально переводится с немецкого языка на украинский? Не знаете? «'Чернобыль». 71 Профессор Я.А.Смородинский за рюмкой вермута. Действительно, оба эти слова в своих языках означают «полынь», а напиток вермут по происхождению — полынная настойка. Символика нашего эпиграфа довольно многозначительна. Все разговоры об экологической, радиационной в частности, обстановке, о патогенных, мутагенных, канцерогенных аспектах порчи окружающей среды, откровенно говоря, становятся беспредметными, как только мы вспомним об алкогольной проблеме. По разрушительному воздействию на потомство, например, бутылка водки приблизительно эквивалентна нескольким рентгенам (не миллн! не мнкро!) внешнего гамма-облучения — примерно предельной годовой профессиональной дозе. Но профессиональная доза размазана на год, а бутылка водки выпивается залпом, отсюда разница в последствиях. Простая оценка показывает, что наше душевое потребление спиртных напитков эквивалентно многим сотням Чернобыле в год. Генофонд нации этим в значительной степени разрушен. В своей реакции на опасность, хоть и реальную, но неосязаемую и незримую, люди довольно четко делятся на дне категории: одни склонны ее недооценивать, другие — преувеличивать. Пропорция между теми и другими, казалось бы, должна определяться прежде всего степенью опасности и информированностью о ней. Реально же она гораздо больше зависит от двух других факторов: от силы мотивов, побуждающих пренебрегать опасностью, и от привычки. Поэтому одна из объективных причин повышенной и часто иррациональной боязни радиации — нопривычноть источника опасности. Огонь, вода, высота, тяжелые, острые в быстро движущиеся предмет, яды — с ними человечество сживалось тысячелетиями, а про радиацию узнали всего несколько десятков лет назад. Отдаленно похожим вторжением непонятной и опасной силы в жизнь людей можно считать распространение электричества в начале века, но оно быстро вошло в быт и, хотя до сих пор у б и в а е т в т ы с я ч и раз больше людей, чем радиация, стало привычным. С 72 радиацией этого не произойдет никогда. Она всегда Останется джинном за семью печатями. Утверждение о том, что радиация и радиоактивность — недавние факторы в жизни человека, следует довольно существенно уточнить. Люди меньше ста лет назад у з н а л и об их существовании и еще позже научились получать искусственно созданные радиоактивные ядра. Но природный фон радиации был на Земле всегда, и все живое к уровню этого фона приспособилось, а уровень, кстати, может испытывать от региона к региону колебания во м н о г и е д е с я т к и раз. И в самом благоприятном случае на организм человека в природных условиях ежесекундно воздействуют десятки тысяч ядерных частиц. Радиоактивное облучение организма можно сравнить с артиллерийской стрельбой «по площадям» — большинство «снарядов» накрывает нечувствительные цели, рассеивая свою энергию в виде безобидной теплоты. И лишь незначительная их часть поражает важные клеточные структуры. В этом смысле большинство химических ядов гораздо эффективнее и опаснее — они «бьют прицельно», реагируя только с определенными молекулами, и чем важнее роль соответствующего молекулярного соединения в организме, тем сильнее яд. Скажем, каждая молекула угарного газа, попавшая в кровь, не успокоится, пока не найдет молекулу гемоглобина и не выведет ее из строя. Энергетический эквивалент таких химических реакций может быть совершенно ничтожен, а .эффективность яда чудовищна, особенно если поражаются нервные клетки — именно на них действуют самые сильные токсины. Представление о реальной опасности малых доз радиации у широкой публики сперва хочется назвать преувеличенным, но это не то слово. Оно всетаки предполагает признание каких-то количественных, допускающих обсуждение и сопоставление критериев. А беда заключается в том, что хотя из всех видов загрязнения среды именно радиационное поддается самому простому, точному и оперативному измерению, подавляющее большинство людей радиацию как количественный фактор воспринимать отказываются. В 73 отношении к ней очень силен элемент, который иначе как мистическим назвать трудно. А на самом деле, вопреки широко распространенному предубеждению, повышенный радиационный фон — самый слабый из всех мыслимых способов вредного, в том числе аварийного, воздействия среды на организм. Приведу один пример. Не нарушая норм радиационной безопасности, с разрешения главного инженера предприятия можно в случае необходимости отработать несколько часов в условиях радиационного фона, превышающего естественный в с т о т ы с я ч раз. Попробуем представить себе химический аналог такой ситуации, скажем, по очень распространенному загрязнению — сернистому ангидриду. Он достигается только в ванне с серной кислотой. Да. радиация бывает непосредственно опасной и губительной — но лишь при мощностях дозы, в д е с я т к и м и л л и о н о в раз превышающих естественную. Именно в таких полях от нескольких десятков минут до нескольких часов работали в Чернобыле люди, впоследствии погибшие. *** Говоря об основных источниках радиационного воздействия на человека, нельзя не упомянуть о главном из них, который как по суммарной дозе, так и по количеству лиц, получивших дозы, заметно превышающие природный фон, в нашей стране является основным. Речь идет о медицинской лучевой диагностике, рентгеновской и радиоизотопной. Подверженность населения этому типу облучения, разумеется, сильно неравномерна. В среднем на каждого жителя у нас приходилась одна такая процедура в год, но в крупных городах — Москве, Петербурге — этот показатель гораздо выше, и соответствующая коллективная доза в четыре-пять раз превышает естественный фон. У больных в стационарах и обследуемых амбулаторно он может быть еще заметно выше. Так что сами по себе сообщения об утечках радиоактивности, повышенной радиации, облучении — бессодержательны, пока не названы количественные характеристики — чего и сколько. Человек купается в радиации с незапамятных времен, с каждым вдохом, с каждым глотком воды и пищи в 74 наш орган нам проникают радиоактивные вещества. Пока вы читаете эти строки, к а ж д у ю м ин уту в к а ж д о м к и л о г р а м м е т к а н е й в а ш е г о т е л а природной радиацией повреждается м и л л и о н к л е т о к . И так продолжается все те сотни миллионов лет, которые на Земле существует жизнь. Радиации всепроникающа и вездесуща. Нет другого фактора окружающей среды, к которому бы нас так всесторонне и надежно приспособила эволюция — а большинство людей почему-то считает ее каиновой печатью атомного века. Вообще в послечернобыльскнй период у многих читателей нашей прессы поневоле должно было сложиться впечатление, что медицинская радиология — тесно сросшаяся с атомной промышленностью и чуть ли не находящаяся у нее на содержании отрасль, а ее пациенты — сплошь жертвы больших и малых Чернобылей. А что на самом деле? Людей, перенесших лучевую болезнь, в нашей стране сотни тысяч. По крайней мере 99% из них никакого отношения ни к ядерной промышленности, ни к радиационным авариям не имеют. Эти онкологические пациенты, прошедшие курс интенсивной лучевой терапии, при которой локальные дозы измеряются десятками тысяч рентген, иногда многими десятками тысяч. Подавляющее большинство наших радиологов в глаза не видели ни одной жертвы радиационных аварий. У нас в Обнинске находится Институт медицинской радиологии1 с клиникой на несколько сот коек, считающийся крупнейшим в Европе. Среди десятков тысяч его пациентов не знаю, были ли вообще люди, лечившиеся от последствий аварийного облучения. Радиация здесь только лечебное — терапевтическое и диагностическое — средство. Не все знают, что число людей, чья жизнь спасена или продлена радиацией, в т ы с я ч и раз больше числа людей, которых она погубила,—это, если еще не говорить о рентгене. Рентген же спас сотни миллионов жизней. Сравнивать его в этом отношении можно только с антибиотиками. А в зоне чернобыльской аварии люди сейчас отказываются 1 В настоящее время Медицинский радиологический научный центр АМН РФ. 75 от рентгеноскопии, что уже затрудняет там диагностику многих обычных заболеваний. Профессиональный опыт работы в условиях повышенного радиационного фона в нашей стране составляет десятки миллионов человеко-лет. И в отличие от любых других видов производств с вредными условиями труда каждый работающий в таких условиях в нашей отрасли снабжен портативным надежным средством контроля за полученной д о зо й вреда — индивидуальным интегрирующим дозиметром. И медицинский контроль за здоровьем сотрудников, учитывающий эти дозы, насколько мне известно, по национальным стандартам можно считать образцовым. К этому опыту наших медиков и к их суждениям о возможных — или невозможных — последствиях тех или нных радиационных происшествий, основанным на этом опыте, не стоит относиться с пренебрежением. До 1963 года профессиональной нормой было 15 рентген в год. Из расчета 250 шестичасовых рабочих дней в год это означает, что на рабочем месте нормальным считался т ы с я ч е к р а т н ы й по сравнению с естественным трехсоткратный. Никто и радиационный нигде не фон, а сейчас зарегистрировал считается отрицательных последствий при таких мощностях дозы. Снижение норм произошло главным образом потому, что в первые годы они часто и сильно нарушались. И пятнадцатилетний опыт работы в этих жестких условиях не должен пропасть даром. 8 Высокая концентрация радиоактивных отходов позволяет при нормальной эксплуатации АЭС изолировать и захоранивать по крайней мере 99,999% их полного количества. Суммарный объем выбросов в пересчете на активные вещества составляет доли грамма в год для средней АЭС и не влияет сколько-нибудь существенно на радиационный фон окружающей местности. Факт, давно известный: только р а д и о а к т и в н ы х веществ в выбросах угольных ТЭС содержится в 2—4 раза больше, чем в выбросах АЭС, хотя 76 абсолютные цифры в обоих случаях, повторим, пренебрежимо малы. В первом случае активность набирается за счет огромных масс сжигаемого слабо радиоактивного природного топлива. В то же время нормального выброса мощной ТЭС на угле (берем данные, опубликованные в ФРГ) только по сернистому ангидриду (75 т/сутки) достаточно, чтобы загрязнить до предельно допустимой концентрации по этому веществу километровый столб атмосферного воздуха над площадью в тысячу квадратных километров. Что говорит о последствиях медицинская статистика? Она богаче всего в Великобритании, где уголь всегда был основой энергетики, и где смертность от злокачественных заболеваний одна из самых высоких в мире, а от рака легкого — самая высокая. По оценке британских медиков сжигание одной тонны угля на душу населения в год вызывает смерть от рака легкого примерно 140 человек из миллиона. В соответствии с этой статистикой одна угольная ТЭС в миллион квт должна бы вызывать 550 дополнительных ежегодных смертей от рака легкого. В нашей стране скученность населения меньше, и отечественные источники называют цифру 290. Но и она означает, что угольный эквивалент ЧАЭС убивает ежегодно больше тысячи человек. Угольно-энергетический комплекс СССР суммарной мощностью 80 миллионов киловатт ежегодно выбрасывал в атмосферу десятки полновесных чернобыльских порций вредных веществ. В последние годы наши экологи, в частности украинские, стали использовать радиационный эквивалент в качестве характеристики химического загрязнения среды. Его нетрудно посчитать. Напомню, что сейчас в Белоруссии идет решительная борьба с предлагаемой верхней границей нормы суммарного внешнего гаммаоблучения в 35 рентген за 70 лет. Когда рассчитали радиационные эквиваленты загазованности, загрязнения воды и почвы химическими ядами для некоторых областных центров Украины, то для самого чистого из них — Симферополя — получили цифру 25 рентген за 70 лет, для Запорожья — 300, а для Мариуполя — 600. Этим рассуждением автор отнюдь не хочет создать 77 впечатление, что опасность чернобыльской аварии была преувеличена, а реакция на нее оправданна. Нет, и степень опасности была осознана, и меры приняты адекватные. Но на этом фоне разительным и непонятным контрастом выглядит безмятежность, с которой мы воспринимаем е ж е м е с я ч н о два-три угольных Чернобыля — а есть еще нефтемазутные, бензиновосоляровые, газовые. Если учесть к тому же аммиачные, хлорные, фосфорно-калийные, пестицидные и (обращаю особое внимание журналистов и литераторов, чей хлеб — бумага) чрезвычайно вредные из-за канцерогена метилмеркаптана целлюлозно-бумажные, то вполне может оказаться, что семь чернобылей на неделе — это перманентное состояние нашей химии в совокупности с энергетикой и транспортом на органическом топливе. У автора существует интуитивное, но довольно определенное подозрение, что на территории нашей страны сегодня есть масса мест, с точки зрения загрязнения окружающей среды значительно менее пригодных для жизни человека, чем т р и д ц а т и к и л о м е т р о в а я з о н а в о к р у г ЧАЭС, и что в таких местах живут, работают, учатся и ходят в детский сад миллионы людей. Красноречивые описания ситуации в некоторых регионах, приведенные, например, участниками Всесоюзной экологической экспедиции журнала «Юность», свидетельствуют в пользу такого предположения. Хотелось бы узнать по этому поводу мнение специалистов, располагающих соответствующими фактами и цифрами. Как любые статистические оценки, эти подсчеты содержат заметную неопределенность, и можно спорить, в сотни или в тысячи раз безаварийно работающая АЭС безопаснее ТЭС, но спорить только об этом — в сотни или в тысячи. «Да никто с вами и не спорит! — потеряет здесь терпение Оппонент.— Что вы все — «нормальная», «безаварийная» — а Чернобыль?!» Может показаться несправедливым, что нор ма льн ую работу угольной энергетики предлагают сравнивать с тя ж е ле й ш ей и пок а по с ущ ес т ву е д и н с т в е н н о й настоящей аварией за всю историю энергетики ядерной. Но 78 так, наверное, и надо делать. Львиная доля вреда от угля — регулярные выбросы ТЭС, львиная доля вреда от урана — Чернобыль. Но по числу жертв и потерявших здоровье людей — тридцать погибших и несколько сот серьезно облученных — Чернобыльская авария все-таки далеко, далеко не самая тяжелая среди тех, что обрушиваются на человечество в последние десятилетия. В этом отношении ее никак не сравнишь, например, с происшедшей годом раньше утечкой ядовитых веществ на химическом заводе компании «Юнион Карбайд» в индийском городе Бхопале, когда сразу погибло более двух тысяч человек, а десятки тысяч стали инвалидами и сейчас фактически медленно, мучительно умирают. О прорывах плотин и взрывах я писал выше, о катастрофах на шахтах все наслышаны и так. К моменту, когда пишутся эти строки, со дня чернобыльской аварии прошло уже шесть лет, и можно считать, что ясность в оценке ее причин и большинства реальных последствий близка к полной. Но нашим радиологам — а они из числа лучших в мире и, несомненно, самые опытные — публика не верит. Разумеется, никакого ослабления внимания медиков к состоянию людей и окружающей среды в районах, прилегающих к зоне аварии, допускать нельзя, и эта программа рассчитана на многие годы. Должны быть выявлены все, пусть отдаленные и слабые, последствия. Все, что автор написал здесь, объясняется отнюдь не недостатком сочувствия к людям, оказавшимся в зоне бедствия. Одна из характернейших черт радиационной обстановки в Полесье — резкая пятнистость загрязнения. В пределах одного района оно меняется в десятки раз. Неподалеку от пострадавших населенных пунктов могут быть территории совершенно благополучные. Сейчас на этот счет есть — и полностью опубликована Госкомгидрометом — очень детальная информация абсолютно по всем н а с е л е н н ы м п у н к т а м затронутого региона. Один из надежных выводов изучения последствий как давней уральской, так и недавней чернобыльской аварий: миграцией выпавшей активности на местности можно практически пренебречь. Гуманность в частности состоит и в том, что людям, которых беда, к счастью, обошла стороной, надо это объяснить — разумеется, 79 лишь полностью убедившись. В этом одна из немаловажных задач тех, кто мобилизует общество на поддержку жителей Полесья в их справедливых требованиях скорейшей и полной ликвидации последствий аварии. Пока эта задача, насколько можно судить, в полном пренебрежении. 9 Сама авария уже в прошлом. Главное — что ждет в будущем? Как повлиял Чернобыль на оценку опасности ядерно-энергетических установок в их нынешнем состоянии и в ближайшей перспективе? Какие делаются выводы? Ведь был и звонок — авария на «Три Майл Айленд» (ТМА) в США в апреле 1979 года. Вследствие грубейших ошибок персонала, хотя и уступающих чернобыльским, перегрелись и частично расплавились стенки тепловыделяющих элементов, и газообразные продукты деления вместе с водородом от разложения воды цирконием собрались в пузырь радиоактивного газа высокого давления в верхней части реактора и, частично, через клапан высокого давления — в надреакторном пространстве. Однако конструкция выдержала, никаких разрушений не произошло. Радиоактивность не вышла за пределы защитной сферы. Прилегающая территория заражена не была. Три сотрудника, пытавшиеся провести нештатную операцию по блокированию хранилища радиоактивных отходов, получили дозу втрое меньше той, которую большинство из нас ежегодно получает при прохождении флюорографии. Но авария надолго национальные привлекла ядерные внимание программы прессы, и затормозила привела к многие пересмотру регламентирующего законодательства. Очень показательно сравнить реакцию мировой общественности на две аварии, п р о и с ш е д ш и е в о д н о м и т о м же 1979 г о д у — ТМА и прорыв плотины Морви-Мачу. Происшествие на ТМА, не нанесшее ни малейшего ущерба здоровью и жизни людей, сотрясло, можно сказать всю мировую энергетику, а через нее и экономику, вызвало бурные протесты, породило мощные общественные движения и привело к расходованию — в 80 значительной степени бессмысленному — фантастических средств. МорвиМачу — тишь и благодать, это название ни у кого не вызывает никаких ассоциаций, а ведь только детей погибло в считанные минуты несколько тысяч! Именно такого рода контрасты заставляют меня считать нынешнее отношение общества к ядерной энергетике родом массового, искусственно и бездумно подогреваемого психоза, который уже привел к тяжелым последствиям, а может привести к тяжелейшим, перед которыми побледнеет любой Чернобыль. Еще один существенный момент. Говоря об убытках, причиненных аварией «Три Майл Айленд», называют цифру в 130 млрд. долларов. Когда я ее впервые услышал, то подумал, что эти убытки считали так же, как у нас до недавнего времени считали экономический эффект от научных исследований (получалось, что он превышает национальный доход). Как могла авария, в которой был потерян единственный энергоблок, не пострадал ни один человек и не было нанесено никакого ущерба окружающей местности, привести к потерям, равным полной стоимости всех основных фондов гигантского ядерноэнергетического комплекса США? Но потом я изменил свое мнение. В этой цифре есть дутые компоненты, но в том, что реально были затрачены многие десятки миллиардов, сомнений мало. В чем же дело? Только ли в растерянности и испуге публики? Не следует забывать, что все расходуемые деньги не жгутся в печке, а платятся кому-то. И этот кто-то заинтересован в том, чтобы денег было израсходовано побольше. Это у нас главный карман один, а на Западе их много. Охотников — и умельцев — погреть руки на испуге общества немало. Мы уже упоминали о «стоимости спасения жизни». С этой точки зрения большинство американских расходов «на ликвидацию последствий ТМА» было актом чисто судорожным, истерическим. На американских АЭС как не было ни одной аварии с человеческими жертвами до 1979 года, так не было и после. Реальные расходы компании, потерявшей энергоблок, оцениваются в 2 млрд. Сравнение со 130 млрд. показывает, что нагнетание отрицательных 81 эмоций — дело не дешевое. А у нас они нагнетаются с заметно большей легкостью, чем в США, у гораздо более здравомыслящих американцев. Столь же показательна ситуация с интенсивно обсуждаемым сейчас снятием АЭС с эксплуатации. Известно, что это занятие хлопотное, первоначальные оценки соответствующих расходов давали цифры на уровне 10—15% стоимости сооружения. И вдруг они поползли вверх — 30, 50, 80, 100, больше ста! В чем дело? А все в том же. Похоронный бизнес всегда был выгодным. Это смекнули потенциальные «ядерные могильщики». Оптимальный, самый разумный способ — трехэтапная схема. Из остановленного реактора выгружают топливо, неактивное оборудование демонтируют и вывозят, корпус наружно дезактивируют, бетонируют заглушку, и все оставляется на 50 лет. За это время кобальт-60, определяющий активность корпусной стали, распадается в тысячу раз — ее можно резать и пускать в переплавку на изготовление контейнеров для отходов — это делается в опытном порядке и при меньших выдержках. Пустое здание закрывается и оставляется еще на пятьдесят лет, после чего его можно ломать без особых мер предосторожности, а потом доводить площадку до стадии «зеленой лужайки». Следует подчеркнуть, что закрытое реакторное здание с пустым корпусом реактора — абсолютно экологически нейтральный объект. Ни пожары, ни землетрясения, ни падение самолета не приведут ни к каким опасным последствиям — слишком массивны и сам корпус, и стены здания. Но это дешевые похороны... И вот в обществе начинает подогреваться страх к остановленным АЭС, гремят требования о скорейшем доведении демонтажа до стадии «зеленой лужайки». Трудно представить себе более бессмысленную, дорогую и реально небезопасную операцию — ведь приходится иметь дело с удельными активностями в сотни раз выше, чем в рациональном варианте, н при демонтаже, и при транспортировке, и при захоронении. Но сколько для этого нужно контейнеров! Сколько специализированных транспортных средств! По каким длиннейшим маршрутам 82 при упоительно высоких тарифах все это надо возить, как глубоко закапывать! Честно говоря, западных — шведских, американских—пропагандистов таких атомных похорон «с глазетом и кистями» я не слишком осуждаю. Для их национальных экономик это аэробика, бег трусцой — лишние рабочие места, наукоемкие технологии. Значительно менее понятно, когда разговоры о «зеленой лужайке» ведут у нас, и когда нас пугают вытекающими из такого подхода чудовищными расходами. В наших условиях это чистое безумие. Все только что сказанное следует учесть и тем, кто настаивает на немедленной ликвидации саркофага с руинами четвертого блока ЧАЭС. Понукания и спешка здесь могут обойтись дорого в самых разных смыслах. Сейчас энергетикам то и дело задают вопрос: «А можете ли вы дать абсолютную гарантию, что тяжелых аварий больше не будет?» На это нужно сказать вот что. Две самые известные технические аварии нашего века — первая и последняя, «Титаник» и Чернобыль — произошли главным образом потому, что людям, стоявшим у штурвала, настойчиво внушали — и внушили! — что они управляют абсолютно непотопляемой техникой. Нет ничего опаснее этого. Нельзя в одно ухо внушать оператору, что установка, за пультом которой он сидит, совершенно безопасна, а в другое — наставлять его, чтобы он относился к своим кнопкам, как ракетчик на боевом дежурстве. Как известно, главным оправдательным аргументом виновников аварии на суде было: «Мы знали, что нарушаем инструкции, но не знали, что реактор может взорваться!» И для таких оправданий были формальные основания — ни в одном из нормативных документов реактор РБМК не назван взрывоопасной установкой! Требующие заверений в абсолютной безопасности не хотят же, чтобы такое положение сохранялось? Практика показывает, что если настойчиво домогаться от создателей какой-то техники таких заверений, то рано или поздно их начинают давать, а спустя какое-то время сами в них верить. Вот тут-то и гроб. Богатый зарубежный па и немалый отечественный опыт показывает — да, совершенно безаварийная 83 работа современных реакторов возможна, но при условии, что и их создатели, и эксплуатационный персонал будут относиться к этим установкам, как к источнику опасности, не позволяя себе забывать об этом никогда. И все регламентные документы должны об этом кричать. Автор этих строк не питает почтения к бюрократии, но все же считает, что инфернальный образ «атомного ведомства» и его работников, с большой выразительностью создаваемый сейчас порою лучшими перьями страны, нуждается в корректировке. Напомню еще раз, что независимо от конкретной ведомственной принадлежности все руководящие специалисты атомной энергетики приняли непосредственное участие в ликвидации последствий аварии па месте. И для большинства этих людей чернобыльские рентгены были далеко не первыми. Зная биографии многих из них, могу сказать, что в стандартный образ просиживающего кресло бюрократа никто из них не укладывается. Все они прошли огонь, н воду, и медные трубы в реакторных н радиохимических цехах комбинатов, в рудниках, на полигонах. У них. что называется, рога в торгу бывали. Сейчас работников отрасли часто упрекают в том. что они после Чернобыля пытаются защитить честь мундира. Это выражение в России привыкли употреблять почти исключительно в ироническом смысле давно, с тех пор, как мундир стал чиновничьим. Но у него есть и более давнее, еще не утраченное значение. Поэтому я и сегодня не считаю зазорным вступиться за честь профессии. Сдается, что наша пресса в освещении положения в атомной энергетике последние пять лет работала, что называется, от достигнутого. Авторы каждого следующего слоя публикаций, как правило, опирались не на факты, а на утверждения авторов предыдущего слоя, соревнуясь с ними в изобретении резких и оскорбительных формулировок. Правда, похоже, что все возможности в этом направлении уже исчерпаны, работники отрасли печатно названы «убийцами, живущими за счет своих жертв», а обстановка в белорусском Полесье «экологическими Куропатами». Напомню, что в Куропатах зарыты сотни тысяч ни в чем не повинных людей, убитых выстрелами в затылок. Не надо думать, что 84 очередной образ внутреннего врага, создаваемый порой прямо-таки со ждановским накалом, поможет нам больше, чем «кулаки» и «банды наймитов мирового империализма». «Убийцы в белых халатах» у нас уже были. Теперь есть и «убийцы в белых комбинезонах». Ни к чему хорошему это привести не может. С огорчением приходится отметить, что в очередной раз срабатывает особенность — на каждой новой дороге мы собственными боками должны убедиться, что у нее есть две придорожные канавы. Свалившись в чернобыльскую, мы с трудом из нее выбрались, и сейчас с гиканьем разгоняемся не вдоль дороги, а поперек. Где окажемся, ясно. *** Наука не требует человеческих жертв. Нет ничего более несовместимого с ее существом и духом. От тружеников науки иногда требуется самопожертвование, но оно — как и любое другое самопожертвование — оправдано, лишь если направлено на спасение или продление других человеческих жизней. Разумеется, внедрение достижений науки и техники в современную жизнь — а она ими пронизана — создает источники опасности, но только потому, что люди хотят этими достижениями пользоваться. Можно ли считать жертвами науки пожарных, погибших при тушении пожара, вызванного загоревшимся цветным телевизором? А ведь он — чудо техники вполне на уровне Чернобыльской АЭС. И погубило это чудо в нашей стране людей чуть не в сто раз больше, чем погибло в чернобыльской аварии, причем среди них трагически велика доля детей. Но мы покупаем и включаем телевизоры... Еще и еще раз подчеркну: эта статья — не попытка соорудить громоотвод над ядерной энергетикой и заземлить его на химию и ископаемое топливо. Экологическая ситуация в стране трещит по всем швам, и набат Чернобыля должен быть услышан не только в «атомном ведомстве» — вот главное. Сам я глубоко убежден, что ядерная энергетика и с учетом чернобыльского урока гораздо менее вредна и опасна, чем энергетика, сжигающая органику, 85 причем с большим отрывом,— но это мое личное мнение, основанное на ограниченном опыте. Проблемы энергетики заслуживают самого широкого, но трезвого обсуждения. 86 НА ДЕРЖАВУ ОБИДНО? О судьбах высоких технологий в советской и постсоветской России1 Этот текст я набираю на импортной персоналке, далеко не “самой” из нынешних. Тем не менее, ресурсы этой настольной игрушки больше, чем у всей советской техники, которой еще лет семь-восемь назад было набито многоэтажное здание вычислительного центра нашего института. Отечественные ЭВМ, да и отечественная электроника вообще, практически исчезли из поля зрения гражданских пользователей, а изготовители ушли в “отверточно-паяльные” производства на основе стопроцентно привозных комплектующих. Мы не умеем делать не только современных процессоров, блоков памяти, мониторов — мы не умеем делать клавиатур и выключателей. Мы не умеем делать элементарных трехдюймовых дискеток, не говоря уже о лазерных дисках. Почему? Когда это началось? Чем кончится? Все ли и везде ли так плохо? Что делать? Статья об этом. “Российская промышленность рухнула” — нет утверждения, которое в последние годы повторялось бы прессой и электронными СМИ чаще, чем это. Подолью масла в огонь (а может быть, вызову его на себя): большей части этой “рухнувшей” промышленности, а особенно ее продукции, на самом деле никогда и не было. Просто нас приучили называть “телевизорами”, “холодильниками”, “автомобилями”, “стиральными” и “вычислительными” — особенно вычислительными! — машинами то, что весь цивилизованный мир таковыми не признавал. Это были псевдонимы для предметов-самозванцев, иногда внешне похожих, а чаще не очень-то и похожих на настоящие. Да что техника! Наш средний соотечественник семьдесят лет, по мировым стандартам, жил в конуре, одевался в тряпье и питался отбросами. Сегодня, когда эти мировые стандарты стали доступны не такой уж узкой состоятельной верхушке нашего общества и почти 1 «Знамя» №8, 1999. 87 перестали ею скрываться, с этим утверждением, при всей его резкости, думаю, согласятся многие. Но пойду еще дальше: “гибель” огромного сектора российской промышленности, в смысле прекращения или многократного сокращения производства на предприятиях, выпускавших невыразимое барахло, — одно из главнейших экономических достижений последнего десятилетия. При этом я полностью отдаю себе отчет в тяжести возникших социальных последствий. Но “гибель” все-таки ставлю в кавычки, поскольку в большинстве случаев это не смерть, а летаргия. Корпуса, коммуникации, подъездные пути на месте. Пустить в переплавку негодное оборудование и поставить на его место современное можно быстро, это главное. И процесс пошел, пока точечками, островками. Включению сценария экономического чуда препятствуют только политические пережитки, порождающие недоверие инвесторов, как зарубежных, так и отечественных. Их надо устранять, иначе дело не пойдет. Ну, а ракеты и спутники?! Бомбы?! Танки?! Истребители?! Атомные подводные лодки?! С этого сильно сократившегося плацдарма, на котором с трудом балансирует сегодня национальная гордость великороссов, и стоит начать разговор. — Американская оборонка не даст российской пропасть! Кулуарная шутка. Наши успехи в военно-технической области, особенно относительные в сравнении с нашими же мирными отраслями, были и пока остаются бесспорными. Тому есть несколько основных причин. Первая звучит, как это ни парадоксально, очень по-сегодняшнему, порыночному: конкуренция. При всей суперсекретности соответствующих исследований и разработок их конечные результаты — тактико-технические данные серийной продукции — должны были выдерживать сравнение с лучшими зарубежными образцами. Скорость, потолок и радиус действия 88 самолетов, дальность полета, надежность и забрасываемый вес ракет, мегатоннаж ядерных боезарядов и точность их наведения на цель, скорость, маневренность, автономность, вооруженность, глубина погружения и бесшумность АПЛ, состояние сети разведывательных спутников и радарных систем стратегического назначения — ничего этого не в состоянии были скрыть друг от друга ни мы, ни американцы. Поэтому две крупнейшие “оборонки” мира действительно не давали друг другу пропасть — докажи начальству наглядно, что противник вот тут вырвался вперед, и тебе, пожурив и поохав, отслюнят на “догнать и перегнать”. Как модифицировался смысл нашего эпиграфа сегодня, мы обсудим чуть позже. А самым крупным и драматическим примером, подтверждающим сказанное, можно считать американскую программу “Аполло”. Наш первый спутник завел американцев чрезвычайно. Результат отразился даже на советской детской литературе. Если первое издание книжки Сергея Михалкова про сына Дяди Степы заканчивалось оптимистически: “Космонавт Егор Степанов будет первым на Луне!”, то в следующей редакции заключение звучало так: “Космонавт Егор Степанов с Марса шлет привет Луне!” На Луне к тому моменту уже побывали. Для этого были выделены беспрецедентные деньги и приняты беспрецедентные технические решения: водородное топливо и чистый кислород в кабине, т.е. постановлено было теоретически наилучшее сделать практически наилучшим. Это всегда очень сложно, но достаточно типично для американского подхода. Трое астронавтов при наземной тренировке сгорели в кислородной атмосфере за пятнадцать секунд. Но наши успехи пятьдесят седьмого и шестьдесят первого годов были убедительно парированы — первым по Луне погулял Нил Армстронг. Второе: предельная милитаризация экономики и науки, высасывание почти досуха ресурсов страны и их концентрация в военной сфере. Смешные открытые цифры оборонного бюджета были рассчитаны непонятно на кого. Третье: старательное обеспечение приоритетности и престижности всего секретного, оборонного. Именно “широкая известность в узких кругах”, 89 закрытое лауреатство, закрытое геройство, подкрепленные беспрецедентными для ученого личными полномочиями, щедрым — по национальным меркам — материальным вознаграждением, да и, разумеется, очевидная, невыдуманная важность, масштабность, вплоть до эпохальной, решаемых задач и чисто научно-техническая увлекательность, яркость самой работы, уникальные возможности самореализации привели к тому, что именно в оборонной науке сосредоточился цвет естественнонаучного и технического интеллектуального потенциала страны, не говоря уже о ресурсной поддержке. Когда по всей стране царило то, что пенсионер Печеркин недавно назвал в нашей городской газете “политикой кнута и талона на пряники” (не все пенсионеры забывчивы), оборонка жила все-таки гораздо лучше не-оборонки. Четвертое — оборотная сторона всех этих золотых медалей: безжалостная эксплуатация как ученых — и исследователей, и организаторов науки, — так и, особенно, персонала опытных и промышленных производств и полигонов, где условия почти всегда были вредны и опасны, а также частая работа в режиме камикадзе испытателей, экипажей головных, да зачастую и серийных образцов. Хорошее представление об этой атмосфере дает книга “Атомная подводная эпопея. Подвиги, Л.Осипенко, неудачи, Л.Жильцовым и катастрофы”, написанная Н.Мормулем. Глава этого адмиралами авторского коллектива, Герой Советского Союза Леонид Гаврилович Осипенко, недавно скончавшийся, с 1955 по 1960 год командовал первой советской атомной подводной лодкой “Московский комсомол”. Он был почетным гражданином Обнинска, где созданы и многие годы работали наземные прототипы лодочных реакторов обеих основных разновидностей — с водяным (под руководством Курчатовского института) и с жидкометаллическим (под руководством Физико-энергетического института) охлаждением, — а также учебный центр атомного подводного флота. 90 Насаждаемые политическим руководством страны лобовой напор и, часто бессмысленная, к красным датам, спешка, непрерывная, в эксплуатационных условиях, доработка конструкций, к эксплуатации фактически не готовых, засекречивание неудач и катастроф оборачивались жертвами и фантастическими затратами, но процесс создания новой техники ускоряли, это надо признать. Теперь мы знаем, что Гагарин полетел, когда вероятность катастрофы, по статистике предыдущих, беспилотных, запусков, была на уровне “фифти-фифти”. Чернобыль бледнеет, повторяю — бледнеет!— перед реальными последствиями многолетней работы в режиме “давай-давай” радиационно и ядерно опасных производств военно-промышленного комплекса и “транспортных ядерно-энергетических установок” (эвфемизм, тоже до недавнего времени полузакрытый, для обозначения реакторов АПЛ). И следует подчеркнуть: “сухопутных” реакторов у нас десятки, а флотских — многие сотни. А еще следует иметь в виду, что общее число людей, погибших и потерявших здоровье при производстве, испытаниях и эксплуатации в мирное время обычных вооружений у нас всегда было несравненно, качественно выше, чем в ядерном оборонном комплексе. Просто об этом молчали и предпочитают помалкивать до сих пор. Вот, после катастрофы “Русских витязей” промелькнуло — разбившиеся асы были пятой, шестой и седьмой жертвами военных авиакатастроф в том году. Это потому, что летать почти перестали. А в брежневские времена “нормой” было примерно сто разбившихся пилотов в год. Пятое: система образования. При всех тяжелых издержках (дискриминация по пятому пункту, насильственное вдалбливание марксизма-ленинизма) учили нас хорошо. Сужу по своему родному МИФИ, начинавшему как Московский механический институт боеприпасов, но и другие столичные и региональные вузы, готовившие кадры для оборонной науки и промышленности, привлекали к преподаванию лучших специалистов, активно работавших в ключевых областях. Высокое начальство вряд ли читало у Солженицына: “Идеологию им накропает любой проходимец. А 91 физика подчиняется голосу своего хозяина”, но в глубине души, наверное, это все-таки понимало. И с трудоустройством выпускников проблем не было. В последнее время не раз приходилось читать, что закрытость тематики часто служит прикрытием для бездарностей, намеренно засекречивающих диссертации, которые так якобы легче защищать. Автор этих строк заседает в трех диссертационных советах — двух открытых и одном закрытом— и не раскроет особого секрета, если с полной убежденностью заявит, что в действительности все наоборот — средний уровень закрытых работ по физико-математическим и техническим наукам заметно выше, чем открытых, и защищаются они в среднем лет на десять позже, очень зрелыми, опытными и квалифицированными людьми. А в чем главная причина отставания там, где отставали? С чего все пошло, если взять в пример ту же электронику? Я слышал версию, которая выстраивается примерно следующим образом. В шестидесятых годах, когда и где именно впервые — сказать трудно, произошло одно из ключевых событий научно-технической революции — машины сами начали делать более тонкую, мелкую и филигранную работу, чем люди. До тех пор все финишные, микронной точности операции выполнял или доводил человек, а машины потом их воспроизводили, тиражировали. Вспомним отечественную традицию от легендарного Левши, подковавшего блоху, до реального Сядристого, умещавшего на рисовом зерне текст “Кобзаря” или “Морального кодекса строителя коммунизма”. Эпоха умельцев закончилась лет тридцать назад, и началась эпоха роботов. Момент мы прозевали — в общем, а затем прозевали и одну важную частность. Высказывалось даже мнение, что не вполне сами прозевали, а были дезориентированы американскими публикациями и рекламой, которые замаскировали ключевой прорыв — переход с микромодулей на микросхемы, всем теперь известные как “чипы” (микромодуль — сложно спаянная структура из множества миниатюрных элементов, микросхема же делается методами лучевой литографии из одного кристалла). 92 В деталях, наверное, так оно и было, но главное, я думаю, не в этом. Просто был достигнут предел, за которым постоянное предпочтение напора, вала, количества и срочности качеству, терпению и тонкости привело к национальной катастрофе — всеобщей потере умения делать что-то как следует. Мировая техника вышла на уровень, который требует нулевого уровня халтуры. А у нас он стал почти стопроцентным. При этом шапкозакидательство осталось. И “самостоятельность” осталась— точная копия того державного самодурства, которое когда-то расширило нашу железнодорожную колею по сравнению с европейской. Только последствия оказались похлеще. Что же осталось от перечисленной пятерки “факторов успеха” на сегодняшний день? Велико искушение сказать — рожки да ножки, обидеться за державу — или на державу — и этим ограничиться, как многие делают. Но посмотрим попристальней. Конкуренция? Осталась... Конкурентоспособность упала. В смысле возможности обеспечить всесторонний паритет с американцами. Но вроде теперь и задача такая не стоит. А ракетно-ядерный щит на месте. Тут “прогиб”, если учесть, что разоружение обоюдно и строго симметрично, меньше, чем где бы то ни было, и пока в пределах допустимого. И появился в конкуренции новый аспект — внешнеторговый, коммерческий. Отечественную военную приемку вполне можно было бы включить в обсуждаемый нами список “слагаемых успеха”. Наши военпреды всегда были грозой руководства оборонных предприятий. Теперь к ним добавились военпреды зарубежные. Не думаю, что они покладистей. Недавно при мне в очередной раз похвалили ниболее известное экспортное изделие нашей военной промышленности — автомат Калашникова: — Он шейку рельса пробивает! — Какого рельса? — Не понял... 93 — Нашего или японского? Японцы Октябрьскую дорогу сейчас перестилают, их прокат служит втрое дольше. Может, дело не в автомате, а в рельсе? И уж раз речь зашла о славном АК, не могу не сказать об одном из парадоксов нашего общественного мнения. Из автоматов АК были застрелены миллионы людей в сотнях военных, этнических, религиозных и политических конфликтов второй половины нашего века, включая огромное количество ни в чем не повинных мирных жителей — от Афганистана до Никарагуа, от Вьетнама до Чечни, от Югославии до Конго. И Калашников — национальный герой, а его творение — предмет культа. Отечественное атомное оружие против человека не было применено ни разу, оно совершенно бескровным образом предотвратило третью мировую войну. А много ли вы слышали добрых слов о его создателях после Чернобыля, в котором они не виноваты ни сном, ни духом? И как продукт научноинженерной мысли ядерный заряд по сравнению с автоматом, даже очень хорошим, все-таки, как бы это сказать... Но это так, к слову. А насчет японского рельса я каждый раз вспоминаю, когда слышу о достигнутых, а чаще грядущих, успехах “Росвооружения”. Это не мешает мне совершенно искренне желать доброго здравия ветерануоружейнику и всяческого процветания почтенному концерну или его преемникам. Концентрация ресурсов, приоритетность, престижность? И то, и другое, и третье нуждалось в резком снижении. Но точку разумного равновесия мы тут настолько проскочили, что это стало реальной угрозой национальной безопасности. В поисках решения возникла, в частности, конверсия. Слову этому, которое оборонщиками в обиходе часто заменяется на “конвульсию”, лет десять. На Западе его аналогом можно считать английское “spin-off”, но аналогом отнюдь не полным. Дословно “spin-off” означает “сматывать”, “скручивать” — то, что толсто намотано на военную “катушку”, частично сматывается на гражданскую, используется цивильными фирмами в 94 производстве потребительских товаров. И используется с чрезвычайной быстротой и эффективностью. Многие считают военную технику верхом динамизма и областью скорейшего внедрения высоких технологий. На самом деле именно она предельно консервативна, смена поколений занимает, как правило, более десяти лет. Сколько мы насчитаем таких поколений, скажем, в стратегическом атомном подводном флоте США за сорок лет? Три: “Джордж Вашингтон”, “Лафайет”, “Огайо”. А в ракетном вооружении этих лодок? Тоже три: “Поларис”, “Посейдон”, “Трайдент”. Перспективная АПЛ типа “Центурион” ожидается только после 2000 года. А наиболее простые и надежные конструкции оружия могут, если не считать мелочей, не меняться многими десятками лет — тот же АК и другие виды стрелкового оружия. Понятие моды тут отсутствует, погони за новизной как таковой нет — в отличие от промышленности гражданской. А быстрее всего научно-технические достижения внедряются в самой науке, в ее приборном и материальном обеспечении. Это тоже фактически уже целая мировая отрасль промышленности, и не слабая. Пока что наша конверсия — не чета забугорному “spin-off”. У нас жизнь заставляет, например, производителей остекления для “Бурана” выпускать поддельный хрусталь. Производителям “Шаттла” этого делать не приходится. Им достаточно оперировать лицензиями на свои патенты. Для работы с ширпотребом нужны совсем другие навыки и склонности. Эксплуатация? Трансформировалась. Выжимание соков ослабло, “инфарктообразующие” вызовы на ковер отмирают, испытания новой техники резко сократились, происшествия с тяжелыми исходами перестали замалчиваться. Крупной и тяжелой, угнетающей несправедливостью является низкая зарплата большинства научных работников и конструкторов. Да и выдается она... Перефразируем популярную американскую шутку: чем отличаются прозаик, поэт и ученый? Прозаику платят постранично, поэту — построчно, а ученому — по... 95 возможности. Жесточайшей несправедливостью являются ничтожные и практически недифференцированные пенсии. Вообще, декларируя на словах свою поддержку науке и культуре, власти как будто забыли, что утопающему бросают один конец веревки, а не оба. Образование? Оно никуда не делось и качества не снизило. Правда, зачастую работает на бесплатный экспорт. Но “утечка мозгов” — это многоаспектный вопрос для совершенно особого разговора. Можно только констатировать, что кадрового голода в хорошей науке у нас нет и сейчас. А появилось ли что-то новое и небеспросветное в жизни ученыхоборонщиков? Еще как появилось — право на международное сотрудничество, включая право на международную известность и признание. И на гранты международных организаций. И на зарубежные контракты. Причем все это относится, естественно, в основном к фундаментальным исследованиям и приложениям в гражданской сфере. По чему многие как раз и стосковались. Мотивы, по которым, например, американские национальные лаборатории, включая такие крупнейшие центры оборонных исследований, как ЛосАламос, Ливермор и Сандия, сотрудничают сегодня с российскими коллегами и выделяют на это средства, достаточно многообразны. Попробую просто перечислить, не ранжируя, желания, стимулирующие этот процесс: — получить, совсем, по американским меркам, не дорого, полезную научнотехническую информацию и задействовать весьма квалифицированную рабочую силу в реализации собственных проектов; — предотвратить утечку российских мозгов в нежелательных направлениях, прежде всего в страны, которые считаются организаторами и спонсорами международного терроризма; — помочь стабилизировать кризисную обстановку в нашем ВПК, обострение которой, в принципе, способно привести последствиям; 96 к глобально негативным — сохранить дееспособность конкурента, наличие которого оправдывает их собственное существование (“не даст пропасть” — намек именно на это; циничновато, но что есть, то есть); — найти поддержку (проверку, оценку) собственным замыслам, устроить “умственный пинг-понг” с вполне достойными партнерами. Так что все три кита стратегической российской оборонки — авиация, космос и ядерные технологии — сперва робко, а со временем все увереннее выходят на международный рынок как изделий и материалов, так и интеллектуальных услуг, исследовательского труда. Есть ли масштабные возможности? Есть. Про авиационно-космические дела лучше скажет ктонибудь другой, а я остановлюсь на ядерных проблемах, более мне знакомых. — Сэр, скоро вы сможете облагать его налогом! Фарадей премьер-министру Гладстону в ответ на вопрос, зачем нужно электричество. Именно эту фразу я повторил недавно, когда меня спросили, зачем нужен плутоний. Ядерное разоружение является новой комплексной научно-технической проблемой глобального значения. Россия активно поддерживает международные усилия по расширению этого процесса и приданию ему необратимого характера. Соединенными Штатами Америки и Российской Федерацией продекларированы количества оружейных делящихся материалов, признанных избыточными для целей национальной обороны. У американцев это 174 тонны оружейного урана и 52 тонны плутония. Наши цифры круглее — 500 и до 50 тонн соответственно. Оружейный уран и плутоний являются важной составной частью национального достояния России. Они накоплены трудом трех поколений работников атомной промышленности. В указанных выше количествах не только сконцентрирована энергия, эквивалентная примерно миллиарду 97 тонн (!) органического топлива. Форма этой концентрации такова, что при рациональном использовании в замкнутом топливном цикле с воспроизводством ядерного горючего этот энергетический эквивалент может быть еще значительно увеличен за счет превращениия в топливо “отвального” обедненного урана, что и определяет российский подход. Зарубежные партнеры России проявляют политическую заинтересованность в скорейшем окончательном переводе экс-оружейных материалов в неоружейную форму. С ураном ситуация ясна. Его энергетическое использование с предварительным разбавлением (“разубоживанием”) не представляет технических и экономических проблем. Получаемый реакторный уран имеет нормальную рыночную цену, по которой сейчас поставляется в США. И продается фактически не природное сырье, а только продукт высокой технологии — работа разделения изотопов, что часто упускается из виду при обсуждении политэкономических аспектов этой сделки. Российская технология разделения — лучшая в мире. Заметно иное положение сложилось с плутонием, которого высвобождено в десять раз меньше, чем урана, но его удельная оружейная эффективность гораздо выше. Его можно перевести в неоружейную форму разными способами. Один из них для России неприемлем, хотя нам его настойчиво предлагают. Это геологическое захоронение с предварительной денатурацией, т.е. порчей путем смешивания с радиоактивными отходами. Люди постарше помнят проблему денатурации этилового спирта — поиск добавок, которые привели бы его в состояние, не годное для питья, но с сохранением технических свойств. Чего только не пробовали — ацетон, кетоны (окисленные сивушные масла), пиридин (продукт перегонки каменного угля), керосин, бензин, деготь, сланцевые масла, скипидар, бензол, формалин, фуксин, сулему, назначали высокие премии за создание эффективных денатураторов. Ничего не вышло. Проблема осталась нерешенной, и от денатурата отказались. 98 Отметим важное обстоятельство: в американском экс-оружейном плутонии примерно четверть — “скрэп”, т.е. лом, механическая или химическая форма которого сильно осложняет как оружейное, так и реакторное использование. Эти-то четырнадцать тонн американцы и собираются денатурировать и захоранивать. У нас “мусорного” плутония нет, высвобождается только кондиционный оружейный материал. Другой способ обращения с плутонием — энергетическое использование, что также исключает возможность возврата в оружейную сферу. Напрямую этот вариант сегодня экономически невыгоден. Топливо на основе плутония и использующие его реакторы сегодня еще не могут конкурировать с урановой энергетикой. По прогнозам специалистов, массовое вовлечение плутония в атомную энергетику начнется примерно через тридцать лет. К этому процессу надо готовиться, и значительный научно-технический задел в этой области в России существует. Однако для создания прочного технологического моста в безопасную ядерную энергетику двадцать первого века было бы весьма желательно освоить использование плутония в промышленных масштабах в реакторах существующих и разрабатываемых в России типов. Задача утилизации оружейного плутония в сжатые сроки была бы при этом также решена. И надо иметь в виду, что освоение плутониевых технологий на сегодняшний день — ЕДИНСТВЕННЫЙ реальный и технически обоснованный способ удовлетворить энергетические нужды человечества на протяжении следующего тысячелетия. Возникает перспектива международной кооперации, для которой Россия предоставила бы пятьдесят тонн оружейного плутония, квалифицированный персонал и промышленные площадки с соответствующей инфраструктурой при условии, что зарубежные партнеры компенсируют наценки, возникающие из-за перехода от уранового топлива к уран-плутониевому, включая научные исследования и разработки, результаты которых могут совместно использоваться. 99 Другая крупнейшая задача — качественное повышение безопасности ядерной энергетики путем перехода к новым технологиям, в частности к новым теплоносителям в первом реакторном контуре, к жидким металлам. Спросят: а чем плоха вода, которой пользуется вся мировая энергетика, самое распространенное и такое безобидное вещество? Отвечу: именно два недостатка воды как теплоносителя были физической первопричиной чернобыльской аварии — низкая температура кипения и способность при испарении повышать уровень критичности активной зоны. И вообще представление о воде как о ласковой жизнедарительнице совершенно не соответствует ее поведению при реакторных параметрах. При ста пятидесяти атмосферах и четырехстах градусах это чрезвычайно химически и механически агрессивное вещество. Кроме того, вода — вещество молекулярное, при высоких температурах она разлагается на кислород и водород с образованием гремучей смеси. Жидкие металлы — вещества атомарные, диссоциировать им некуда. И кипят они только при высоких температурах, натрий— около восьмисот градусов, свинец — за тысячу семьсот. Поэтому давление в первом реакторном контуре, охлаждаемом жидким металлом, может быть близко к атмосферному. Понятно, какие это дает преимущества с точки зрения безопасности. Реакторы, охлаждаемые натрием или сплавом свинец-висмут, давно вышли у нас на уровень полномасштабных промышленных образцов (Белоярская АЭС и реакторы АПЛ). Возможности использования тех и других в энергетике привлекают сейчас большое внимание, и не только в России. Третий пример, может быть, самый потенциально крупномасштабный — ядерная медицина, прежде всего радиофармпрепараты. Где-то вскоре после первой мировой войны Эрнст Резерфорд высказался следующим, достаточно характерным для него образом: “Все науки делятся на физику и коллекционирование марок”. Тогда действительно физика далеко обогнала как химию, так и науки о жизни в применении точных и мощных математических методов 100 для описания закономерностей окружающего мира. С тех пор много воды утекло. Сегодня биология и медицина стали не просто точными, а полновесными техническими науками. В начале девяностых годов по инициативе американского Совета по энергетическим проблемам (Council for Energy Awareness) было предпринято детальное исследование влияния ядерных и радиационных технологий (за исключением оборонных) на национальную экономику США. Оно состояло из двух частей. В одной рассматривались только применения радиоактивных материалов в промышленности, медицине и научных исследованиях, в другой — собственно ядерная энергетика, т.е. выработка электроэнергии на АЭС. Результаты удивили как авторов отчетов, так и заказчиков. Во-первых, масштабом цифр. Оказалось, что суммарный годовой объем бизнеса, связанного со всевозможными применениями радиоизотопов в Соединенных Штатах, составил в 1991 году 257 миллиардов долларов. Во-вторых, эта сумма оказалась в три с половиной раза выше полной стоимости “ядерной” электроэнергии (73 миллиарда долларов, что тоже вполне почтенно, ядерная энергетика Соединенных Штатов до сих пор крупнейшая в мире, там работают свыше ста энергоблоков). Налоги, уплаченные в федеральный и региональные бюджеты, составили 45 миллиардов долларов. Радиоизотопы используются в восьмидесяти различных отраслях, этой деятельностью занято 3,7 миллиона человек почти пятисот специальностей, что составляет около трех процентов всех работающих в США. На первом месте в списке этих специальностей стоят медики — 338 тысяч человек. Суммарный валовой продукт в 330 миллиардов означает, что ядерно-радиационный комплекс США как бы является одиннадцатой по величине промышленной державой в мире. При этом стоимость самих радиоизотопов составляет малую долю. Каждый четвертый пациент, обращающийся в США в поликлинику, и каждый третий, поступающий в больницу, направляются на диагностические процедуры с использованием радиоактивных изотопов. 101 Наше общество об этой, не побоюсь сказать, революции в здравоохранении не имеет ни малейшего представления, что дает немалый вклад в двадцатилетний разрыв в средней продолжительности жизни между Россией и США. Ведь ядерная медицина борется с двумя главными бичами современного человечества — раком и заболеваниями сердечно-сосудистой системы. У нас же любые радиоактивные вещества рассматриваются прежде всего и почти исключительно как “ядерные помои”. О— Ой вы, бедные сиротки мои! Утюги и сковородки мои! К.Чуковский. “Федорино горе”. братимся теперь к использованию высоких технологий в производстве потребительских товаров. Только с появлением продукции фирмы “Тефаль” на наших прилавках мы начали осознавать, что утюги и сковородки могут быть изделиями высоких технологий. Наши утюги, и особенно сковородки, сохранились почти в том же виде, что при бабушке Федоре, и на том же сиротском положении. Вообще, можно смело утверждать, что к середине восьмидесятых годов, которая сейчас многими вспоминается как золотое время расцвета отечественной индустрии, ни одно, повторяю — ни одно-единое из многотысячной номенклатуры выпускаемых ею изделий технического ширпотреба не соответствовало мировому уровню, причем не соответствовало безнадежно, катастрофически. Зато мы были и — трудно в это поверить — остаемся! — самой индустриальной страной мира в том смысле, что доля промышленной продукции в ВВП у нас до сих пор выше всех — тридцать два процента. В США семнадцать, в Германии и Японии в пределах двадцати—двадцати пяти. Что бы это означало? Что же собой представляет (или — откуда берется, или — куда девается?) львиная доля валового внутреннего национального продукта такого промышленного гиганта, как США? Образование, наука, медицина, торговля, услуги, 102 транспорт, связь, реклама. Там занято восемьдесят процентов работающих. А в сельском хозяйстве два процента, которые кормят всю свою страну и еще много других. Постиндустриальное общество стало реальностью. Но его фундаментом является индустрия, ушедшая от нашей далеко за горизонт границы тысячелетий. Решающая разница в положении науки в нашем и западном обществе заключается в том, что там ее чудеса несравненно шире вошли в быт, и каждая домохозяйка чувствует пользу от ученых. Новые материалы с волшебными свойствами, микроэлектроника, лазерная и высокочастотная аппаратура — в каждой кухне, в каждой гостиной и в каждом гараже. Персональный компьютер — спутник американца и японца с детского сада. Средний российский гражданин — увы, не без помощи средств массовой информации — привыкает видеть в науке чисто враждебную силу, поскольку ее олицетворяют для него не видеомагнитофон, не микроволновая печь, не лазерный проигрыватель, не радиотелефон в автомобиле, не антенна космического телевидения и уж, конечно, не личный самолет (несколько десятков сотрудников Лос Аламоса ежедневно летают на работу и обратно из Альбукерка), а атомная бомба, Чернобыль, переброс рек и большая химия с ее фенолами, ангидридами и нитратами. Наши естественные науки нужно срочно гуманизировать, приблизить к человеку, а для этого поднять выход и престиж прикладных исследований. Сам автор этих строк большую часть своей жизни занимался тем, что называется фундаментальными исследованиями, и их важности, разумеется, не отрицает. Но в нашем распределении ассигнований между полюсами престижной академической науки и до недавнего времени еще более престижной науки оборонной почти пропадает то, что во всем мире является золотой, золотоносной серединой, — прикладные исследования, ориентированные на внедрение результатов в производство товаров массового потребления. 103 Пионером, создавшим эту отрасль науки на Западе, был Томас Эдисон (1847—1931). На вопрос, что он считает своим важнейшим изобретением, Эдисон отвечал: промышленную исследовательскую лабораторию (она была создана в 1872 году в Менло-Парк). Долговечная лампа накаливания, щелочные аккумуляторы, приборы для записи и воспроизведения звука, угольный микрофон, первая городская электростанция — детища Эдисона. Нам остро не хватает ученых этого типа, а Эдисон — великий ученый, нелишне напомнить, что он был избран членом многих академий, включая АН СССР. Самые крупномасштабные отрасли гражданского назначения в развитых странах — жилищое строительство и автостроение. Именно к нашему жилищному строительству все, что было выше сказано о техническом качестве, относится в максимальной степени. До самого недавнего времени мы наверняка по качеству жилья находились на последнем месте в мире среди сколько-нибудь индустриализованных стран, причем с большим отставанием от предпоследнего места, кого туда ни поставь. Тут у многих поднимутся брови. Жилищное строительство? При чем тут наука? Кирпич, балки, столярка, малярка — да всему этому тыщи лет, что тут можно исследовать? Малярка... Приведу только один пример из личного опыта. Ремонтные нужды привели меня в магазин “Берглунд. Лаки и краски из Скандинавии” (название изменено, а то еще подумают, что статья заказная). Нашел я его по объявлению, и он сперва поразил меня размерами — помещался в ... крошечном подвальчике, который делил с продажей автозапчастей в одном закутке и фотопринадлежностей— в другом. Какие тут могут быть лаки и краски сотен оттенков, обещанных в объявлении? Или это только для скандинавов, а мы обойдемся? Полка-то, полочка с красками была одна! Полка одна, а оттенков оказалось-таки сотни. На полке стояли лишь банки с белой основой на разных растворителях и для разных поверхностей, а в углу — стенд с цветными карточками и скромное устройство, похожее на 104 стиральную машину. Я выбрал по карточке колер, продавец в белом джинсовом комбинезоне взял пластиковое ведро с основой, вставил в устройство, поиграл кнопками компьютерной клавиатуры. В ведро капнули два крошечных сгусточка — зеленый и коричневый. Я чуть не заорал — мне же нужен светло-светло-светло-желтый! — но вовремя прикусил язык. Продавец закрыл ведро, переставил его в другой отсек аппарата, нажал кнопку. Ведро за стеклом бешено, но почти бесшумно затряслось. Минуты через три краска была готова. Показалась даже чуть светловатой, но продавец дал мне выбранную карточку с собой: “Высохнет, будет точно такая”. Так оно потом и оказалось... Еще мне нужен был валик. Показали валик и другую карточку — с фактурой поверхности из-под такого валика. И фактура по высыхании совпала... Нильс Бор незадолго до смерти сказал: “Я до сих пор удивляюсь, глядя на атомный реактор”. Сам я вот уже сорок лет время от времени поглядываю на разные атомные реакторы— почти вдвое дольше, чем довелось Бору— одному из их создателей, но чувство благоговейного удивления тоже не прошло. Не постыжусь сказать, что очень похожие эмоции вызвал у меня скандинавский аппаратик, и основаны они были на трезвом понимании экономического масштаба наблюдаемого технического явления. Прикиньте число лакокрасочных магазинов во всем цивилизованном мире, примерные объемы продаж, перемножьте... И я совершенно уверен, что мировые затраты на НИОКР по лакам-краскам и методам их нанесения на всевозможные объекты от Эйфелевой башни до женских ресниц оставляют далеко позади все, о чем сегодня может мечтать моя родная, такая высокотехнологичная отрасль. Аршин у меня один, уж извините. Теперь об автомобилях. Сочувствую Немцову с “Волгами” и Лужкову с “Москвичами” княжеских кровей, но помочь ничем не могу. Эти весьма высоко мною уважаемые политики в данном случае стегают дохлых лошадей — я имею в виду марки, а не заводы. 105 Когда я трюхаю на скрипучей служебной “Волге” по Ленинскому проспекту на выезд и меня обгоняет вишневый “СААБ-9000” с далеко не дипломатическим номером, а в нем красотка, которая одной рукой держится за баранку, а другой за вишневый же, в тон машины, мобильник, меня обуревают сложные чувства, большинство из которых имеет, как ни странно, прямое отношение к серьезному предмету настоящей статьи. Во-первых, я рад за эту москвичку. Ей хорошо. Ее муж — да пусть и любовник— несомненно, делец, “новый русский”. Конечно, вот я, доктор, профессор, заслуженный деятель, не уверен, доедем мы сегодня благополучно до своего сто первого километра по Киевскому или потеряем масло, как два месяца назад, или полетит сцепление, как через три раза на четвертый, или отвалится переднее колесо, как прошлым летом — спасибо, что уже на въезде в Обнинск. А эта особа... Но! Я спокойно занимался любимым делом сорок лет — в УК РСФСР не было статьи “Научно-исследовательская работа. От двух до пяти лет лишения свободы или от семи до десяти с конфискацией имущества при отягчающих вину обстоятельствах”. А статья 153, гласившая, в частности: “Коммерческое посредничество, осуществляемое частными лицами в виде промысла или в целях обогащения, — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества или ссылкой до трех лет с конфискацией имущества или штрафом до семисот рублей” — была. И применялась на всю катушку. Так что эти люди мне ничего не должны. Если они, конечно, платят налоги. Бо-о-ольшое “если”, как говорят американцы. Но будут платить, и скоро, никуда не денутся. Они следуют своему призванию, как я своему, а их призвание — коммерция, последние пять тысяч лет всюду на земном шаре считается почтеннейшим занятием. И оно всюду доходнее, чем научная работа. Я не завидую машине этой дамы. Я завидую— и сильно — шведам, которые умеют делать такие машины. А делает их авиационная фирма, чей основной профиль — истребители. Я запомнил давнишнюю рекламу в 106 англоязычном журнале: “Some SAABs don’t fly but they have the same solid engineering behind them as the ones that do” — “Некоторые СААБы не летают, но за ними та же надежная технология, что и за летающими”. Это чистая правда. И такой технологии нет ни на ГАЗе, ни на АЗЛК. Наверное, Немцов и Лужков это понимают. ГАЗ только что подписал соглашение с “Фиатом”, а АЗЛК — с “Рено” о быстром налаживании выпуска хороших европейских моделей. Правильно. Других вариантов нет. Одно небольшое, но важное отступление, раз уж мы заговорили об уровне производства потребительских товаров. О моральном и культурном уроне, нанесенном нашему обществу разгромными идеологическими кампаниями в области литературы и искусства, написано много. Я же хочу указать на тяжелейшие чисто экономические последствия одной из таких кампаний, а именно гонения на абстракционистов. Ведь в числе прочего эти художники и скульпторы научились создавать вещи, ни на что не похожие, но прекрасные сами по себе. При этом были открыты важнейшие законы гармонического и диссонансного воздействия формы, цвета, фактуры и текстуры предметов на человеческое восприятие. Первыми дизайнерами стали художники- абстракционисты, пусть не самые великие. Один из них, Арнольд Лоуи, создал дизайнерскую фирму, крупнейшую в Америке, которая оформляла все, от зажигалок до тепловозов— и как оформляла! Этот элемент материальной культуры — один из важнейших! — был у нас уничтожен полностью. Помню, когда в середине шестидесятых годов мы с приятелями занялись выпуском сборника “Физики шутят”, рекомендованный нам издательством “Мир” художник Щетинин за рюмкой рассказывал: — Меня взяли в том году на выгоднейшую должность — главным художником Министерства текстильной промышленности. Я и полгода не проработал, сбежал в ужасе. Во всем Союзе нет ни единого человека, который может сделать приличный рисунок для ситца! А лионским ткачам рисует Пикассо! 107 Под громоздким камуфляжным названием “Художественное конструирование” дизайн стал проникать к нам в восьмидесятых годах — но кто и чему мог научить наших студентов? Любая печатная западная продукция была полностью запрещена, включая журналы с рекламой товаров, лучшие пособия для начинающих дизайнеров. Возникшая картина может показаться чересчур пессимистической: передовые технологии производства товаров потребления мы можем только перенимать — ввозить и осваивать, и лишь надежно освоив — развивать. Но это вовсе не так ужасно. Этим путем пошли — и вышли в группу промышленных лидеров — уже не одна и не две страны. *** “Любая достаточно развитая технология не отличима от волшебства”. Эти слова были сказаны крупным политиком в середине столетия — что бы он сказал сегодня? Увы, способность восхищаться техническими достижениями как волшебством — качество достаточно редкое и становится все большей редкостью. Так чаще оценивают выдающиеся явления искусства. Плавность технического прогресса лишает самые нетривиальные и сильно влияющие на жизнь человека новинки главного элемента чуда — внезапности, поразительности. Первый спутник и полет Гагарина произвели особенно сильное впечатление еще и потому, что были громом среди ясного неба, подготовка к ним велась в глубокой тайне. Такое уже не повторится. Одно несомненно — человек начала завершающегося века, попади он в наше время, многое счел бы поначалу либо сверхестественным, либо делом рук пришельцев (“Война миров” уже была написана). На прошлом рубеже столетий была предпринята попытка группы ученых и журналистов заглянуть на сто лет вперед, спрогнозировав развитие техники и ее влияние на общество. Сейчас мы можем оценить плачевность результата этой попытки. Правильно предсказано было единственное явление — дорожные пробки... Поэтому пытаться заглядывать так далеко бессмысленно. Но на десять—пятнадцать—двадцать лет вперед — совершенно необходимо. 108 Каждая развитая страна должна иметь рассчитанную примерно на такой срок четкую научно-техническую политику, основанную на иерархии приоритетов, выстроенной с учетом национальных интересов и реальных возможностей. Ключевых технологических направлений всего десяток— полтора — электроника и связь, авиастроение, автостроение, судостроение, химия и новые материалы, энергетика и энергосберегающие технологии, космические технологии, фармацевтика, медицинское приборостроение, биотехнологии. Одновременно вести крупномасштабные разработки мирового уровня по всем этим направлениям под силу сейчас только одной стране — Соединенным Штатам. Почти весь спектр перекрывает и довольно быстро интегрирующаяся Европа, где крупнейшие проекты все чаще осуществляются транснациональными объединениями. Остальным приходится выбирать. Такая задача стоит сейчас и перед нами. Ее решение не будет легким и безболезненным, но найти его необходимо. Разравнивание и размазывание поможет сохранить иллюзию прежней всеохватности — но только иллюзию. Последнее десятилетие, а особенно последнее пятилетие, уже расставили кое-что по своим местам, хотя мы не всегда готовы это признавать. Многие приоритеты жестко определяются таким неизменяемым фактором, как география. Наши расстояния требуют мощного транспорта и связи, наш климат — при средней широте российской территории около шестидесяти градусов — могучей энергетики, наши необъятные границы — контроля и защиты. От этого никуда не денешься. А электроника стала царицей всех технологий. Зацикливаться на этом больном, нарывном вопросе мы не станем, надеясь, что читатель не забыл, с чего началась статья. А закончить можно так: слухи о смерти российской науки несколько преувеличены. Кризис налицо, но он, как и более широкий национальный кризис, — порождение не последнего десятилетия, а последнего восьмидесятилетия. И наука, и общество должны — и могут — выбираться из этой ситуации тем путем, на котором мы уже стоим и по которому делаем первые шаги. Главный секрет хорошей жизни подобен главному секрету 109 атомной бомбы: ее сделать можно. Страны, живущие хорошо, не скрывают, как они это делают. Давайте присматриваться. 110 ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕСЧИТЫВАЯ ДЕНЬГИ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ1 “Позвольте мне с мужской прямотой признаться, что я не экономист. Если кто-то поставит правдивость этого признания под сомнение, последующие страницы его переубедят. Тем не менее, я не замираю с почтительной дрожью перед экономической наукой; она меня не пугает. Я ее не люблю; я ею даже не интересуюсь; но я ее не боюсь.” Дж. Микеш. Не будучи, как и английский юморист Дж. Микеш, экономистом, автор этих строк, увы, не разделяет его бесстрашия, а должен, наоборот, сказать, что очень немногое в подлунном мире долгие годы внушало ему такой ужас, как отечественная экономическая наука. Она и в благополучных-то странах выделяется своей уникально сильной обратной связью с объектом исследования, которая полностью отсутствует у естественных наук и гораздо слабее у остальных гуманитарных. Представим себе, что было бы, если бы физики-теоретики располагали средствами заставить природу действовать по тем законам, которые они для нее придумывают и которые отнюдь не всегда согласуются с “естественным ходом вещей”. А горе-экономисты, из которых первым был сам корифей всех наук, заставляли народное хозяйство своей — и не только своей — страны плясать под собственную дудку. Результаты не замедлили сказаться. Еще не все уроки этого периода усвоены. Любители компенсировать несовершенство конструкции совершенством инструкций еще отнюдь не перевелись, равно как и изобретатели по Архимеду: дайте им и рычаг, и точку опоры, а остальное они берут на себя. Необходимо, конечно, оговориться, что здесь никак не имеются в виду те талантливые и честные ученые, для которых террор и застой были такой же 1 «Знамя» №1, 2001. 111 трагедией, как, скажем, для талантливых и честных литераторов. Но писать научные труды по экономике в стол еще труднее, чем стихи и прозу. Политэкономия — на редкость откровенное название для науки. У нас полно было и политфилологов, и политбиологов, и, что греха таить, политфизиков. Но они хоть так себя не называли. И одним из самых печальных итогов деятельности политэкономов явилось повсеместное падение уважения к числу как инструменту хозяйствования. Спросите любого — что такое элементарная грамотность? Большинство ответит без запинки — умение читать и писать. Почти никто не добавит: и считать. Чего стоили наши иллюзии насчет всеобщей грамотности, сейчас ясно хотя бы из намеков многих мемуаристов, что человек, около двадцати лет простоявший во главе государства — Л.И. Брежнев — писать не умел. А читать “не любил”. Никто не упоминает, знал ли он таблицу умножения. У нас одно время это как-то перестало быть важным на государственном уровне. Если все исходные цифры — вранье, то какая разница, умеете ли вы совершать над ними правильные арифметические действия? Именно это дало Ежи Лецу основания съязвить: “Сатирики! Избавляйтесь от слов, пусть говорят цифры!” Я превосходно помню своих институтских преподавателей политэкономии. Ни на лекциях, ни на семинарах арифметикой они не пользовались. Я убежден, что очень многие (если не все) наши специалисты по политэкономии вели научную и преподавательскую работу, получали кандидатские и докторские степени по экономическим наукам, доцентские и профессорские звания, десятилетиями не испытав необходимости сложить или перемножить два числа. Автор этих строк уважает рыночную экономику и не скрывает, что комиссионеры ему милее комиссаров и миссионеров вместе взятых еще и потому, что первые умеют считать, а вторые и третьи — не обязательно. Цифры вышли у нас из всякого доверия. Чтобы вернуть им то уважение, которым они пользуются во всем мире, придется серьезно постараться. 112 Точная и хорошо поданная числовая информация по важному вопросу почитается увлекательнейшим чтением во всем мире. Колонки голых цифр биржевого бюллетеня серьезный западный читатель изучает с не меньшим интересом, чем читатель менее серьезный — фотографии голых девиц в не столь солидных изданиях. “Лукавая цифра” была изобретена давно, в двадцатые годы. Но даже наши вершковые сажени недолго позволяли кричать про “размаха шаги саженьи”. И когда для измерения зияющих высот потребовались аршины отрицательной длины, они исправно были созданы не совсем уж лишенными фантазии политэкономами. Таким аршином стал, например, пресловутый вал — успех работы измерялся количеством затраченных на нее денег, а машины шли на вес. Сейчас все озабочены — как возродить чувство хозяина? Ведь у нас в недавнем прошлом материальные ценности, чтобы дать им заботливого хозяина, нужно было украсть. Трудно сказать что-нибудь положительное о расхитителях социалистической собственности — кроме одного. Все, что было украдено у государства, обычно использовалось несравненно эффективнее и бережнее неукраденного. Никто не станет левый кирпич, завезенный на строительство собственной дачи, сгружать “из самосвала односвалом”. Никто не даст “замерзнуть” казенному цементному раствору, купленному за бутылку. В голову никому не придет жечь однократно использованную опалубку, если она из ворованного теса, и так далее. А когда понятия “украсть” и “купить по госцене” стали практически синонимами, когда бывший КГБ бросал лучшие силы на выслеживание не тех, кто крадет, а кто продает из подсобки, как можно было колебаться с введением свободных цен? Рыночная экстремистка Л. Пияшева была в свое время абсолютно права — рынка не рассчитаешь и на японских компьютерах. Тем, кому не хватает на питание и кто не в состоянии работать, надо помочь — но только им. Рубль конвертируем, магазины наполнены. Да, товары дороги — но создан соблазн работать! При социализме же у нас была насильственно 113 прикончена одна из важнейших экономических категорий — неплатежеспособный спрос. По госценам его не было. “От общего — к частнику!” — так можно сформулировать самый популярный, хотя и нечасто провозглашаемый вслух экономический лозунг. Необходимость прошедшей и все еще происходящей приватизации сомнений не вызывает. Но чьим станет в конце концов ничейное — вопрос вопросов. Очевидная переходность нынешнего периода находится в глубоком противоречии с вечным характером настоящего отношения к собственности. Отсюда и разница в подходах. Те, кто в глубине души относится к собственности серьезно, проявляют осторожность. Прежде всего крестьяне. Что ни говорите, какие грамоты ни выписывайте, они сейчас просто не верят в прочность бумажек на владение землей и не бросаются на хутора и отруба. Некоторые из них поверили Столыпину, некоторые Ленину, но поколения реформаторов и революционеров сменялись слишком часто, и каждый, говоря математически, стремился все изменить не только по величине, но и по знаку. С другой стороны, ловцы момента готовы подхватить все, что дают, если это предоставляет возможности, не налагая ответственности. Все стремятся стать законными собственниками того, чем пользовались по праву сильного или по милости сильных мира сего. Но не в последнюю очередь следует отметить и активность новой волны регионального руководства всех уровней. Они не прочь расширить популярный некогда лозунг до “Вся власть и вся собственность — Советам!”, то бишь местному самоуправлению. Но политическая власть и право собственника — совершенно разные вещи (тираны, заметим, этого не признают, и к известному из Бродского можно добавить, что кровопийцам ничто не мешает быть ворюгами, да еще какими). Беда и в том, что на момент начала приватизации строго законной собственности в нашей стране не было совсем. Если кто-то думает, что уж личное-то имущество, купленное на свои кровные, принадлежит ему по неоспоримому праву, то и он может ошибаться. Слишком многое у нас не продавалось всем желающим на равных основаниях, а выделялось, и 114 законность такого выделения вполне может быть поставлена под сомнение теми, кому за всю жизнь не было выделено ничего или почти ничего. А в последние годы советской власти, как известно, нам родными профорганизациями выделялось все вплоть до чулочно-носочных изделий, так что... Не говорю уже о том, что у некоторых счастливцев оснований на получение “выделенного” было не больше, чем на внеочередные автомобили у анекдотических участников Ледового побоища со справками, заверенными Александром Невским. И еще об одном. В Прибалтике и бывших странах социализма, как известно, сейчас предъявляются — и реализуются — права на собственность, экспроприированную полвека назад. Пятьдесят и восемьдесят — не так уж и велика разница. А вдруг где-нибудь в Париже живы законные наследники помещиков Обнинских и у них найдутся неоспоримо подлинные грамоты на вечное владение землей, на которой построен и дом, в котором я живу, и расположен мой садовый участок? Фантазия, конечно, — но отнюдь не фантастика. Очень хорошо, что зарубежные долги дореволюционной России — мы привыкли называть их царскими — решено заплатить. Кредитоспособность дороже любых кредитов. Конечно, это сейчас модно, особенно в третьем мире — занять у десяти кредиторов по три миллиарда, а потом отдать “гигатрешку” кому-то одному и сказать: “Передавайте друг другу в получку”. И все же, все же, все же... Утешение одно — раз ты комуто должен, значит, кому-то нужен. Наше общество подвергается не косметическому сеансу в салоне красоты и даже не пластической операции, а пересадке важнейших органов. Мы, грубо говоря, решили хирургическим путем переделать лошадь в корову. В этом процессе неизбежен момент, когда бедное животное уже не пашет, но еще не доится и очень плохо себя чувствует. Мы как раз этот момент переживаем. Как известно, для предотвращения гибельных отторжений при трансплантации приходится искусственно снижать иммунитет ко всему чужеродному. Это опасно. Например, большая личная свобода обязательно 115 создает новые возможности и для преступников, подпитывает среду для разнообразных пороков, еще недавно считавшихся экзотикой. Это неизбежно, это одна из составляющих цены, которую цивилизованные страны платят за благоденствие, но такое развитие событий надо предвидеть и эту цену всячески сбивать. Все новое рождается в муках. Смерти, может, еще и бывают красивыми, а роды — нет. Традиционное предпочтение привычных проблем их непривычным решениям мы в последнее время отнюдь не изжили, а повадились маскировать громкими словами о необходимости крутых перемен. На словах все за рынок, а чуть до дела или до голосования — все против. Это пушки к бою едут задом, а к рынку пятиться невозможно. Одно только высокое внутреннее давление не в состоянии сделать наши выборные органы эффективными политическими скороварками, какими они вроде бы задуманы. И если старые наши Советы всех уровней наводили на мысль о том, что монета с двумя орлами не слишком эффективный инструмент для выработки решений, то новые собрания напоминают, что и монета с орлом и решкой в качестве такого инструмента годится не больше. К тому же на нашей политической сцене солистов странным образом больше, чем хористов, и слаженным усилиям это тоже не способствует. Еще полвека назад прозвучало предупреждение английского историка А. Тойнби народам и странам, обретавшим суверенитет при распаде Британской и других империй: подражательный парламентаризм может оказаться лишь фиговым листком политической наготы. Мы сейчас начали присматриваться к положительному опыту Запада, но в нашем положении не меньше внимания следует обращать на отрицательный опыт третьего мира. Да и полнокровный еще недавно коммунизм пока отнюдь не вернулся в былое положение бродячего призрака. Среди совершенно чуждых, но абсолютно необходимых сегодня нашему обществу концепций одна из главных — терпимость к чужому богатству. Нас столь долго воспитывали в ненависти к большим личным деньгам как 116 таковым, что не грех привести здесь высказывание одного очень состоятельного американца: “Да, деньги не приносят счастья. Но они позволяют ограничиться теми несчастьями, которые я в состоянии вынести...” Одно из крупнейших культурных завоеваний современного Запада — выработка рационального представления о том, что такое социальная справедливость, и доведение этого представления до сознания широкой публики. Там признали простой и очевидный факт: человеческие потребности способны по мере их удовлетворения расти безгранично, и тем людям, которые в состоянии такие гипертрофированные потребности удовлетворять на законном основании, препятствовать в этом не следует. Как ни странно, выигрывает от этого все общество. Пока в стране не появятся в заметных количествах легальные, законопослушные мультимиллионеры, исправно платящие все налоги, простому человеку нечего и надеяться на приличную жизнь. Если, по мировым стандартам, у нас полунищее существование влачила наиболее высокооплачиваемая часть населения — на что было надеяться низкооплачиваемым? Говорят, миллионеры сорят деньгами. Вот именно. Платят по-крупному направо и налево. Но все истраченные ими деньги кому-то заплачены. Все, что миллионер истратил на личные нужды, кто-то заработал, вот в чем загвоздка. “Сэкономив пять шиллингов, вы лишаете человека дневного заработка” — англичане понимали это сто лет назад. Имея возможность платить втридорога за вещи высшего качества, богачи вытягивают вверх всю пирамиду быта, невольно поддерживают искусников, обладателей золотых рук и голов, умеющих создавать чудеса роскоши и комфорта. И тем поднимают планку жизненного уровня для всех. “Фольксваген” хорош и потому, что бесподобен “Мерседес-600”. Мы часто иронизировали над тем, что не так давно подержанные “Жигули” на рынке были дороже новых в магазине. Как ни странно, почти то же самое можно сказать о многих автомобилях высшего класса на Западе. “Роллс-Ройсы”, “Ягуары” и 117 “Бентли”, выпущенные 20–30–40 лет назад, стоят иногда гораздо дороже, чем стоили новые. К их потребительской ценности, которая с годами практически не снижается, добавляется антикварная. И вообще, значительная часть средств очень богатых людей обычно вложена в почти не стареющие или просто вечные вещи — особняки, драгоценности, произведения искусства. Вспомним наивное удивление Горького, обнаружившего в Городе Желтого Дьявола, что миллионеры не едят за десятерых и ходят в обычных костюмах. Похоже, что отнюдь не все у нас в это вчитались. Сокровища национальной и мировой культуры, собранные купцами Третьяковыми и самодержцами Романовыми, — чуть ли не единственное, что мы можем сегодня с гордостью показать зарубежным гостям. Мы почти ничего к этим сокровищам не прибавили, а расточили столько, что вспомнить страшно. Должно это нас чему-то научить? Ну, а главная часть миллиардных состояний, как правило, вложена, или, как мы уже привыкаем говорить, инвестирована в дело, в бизнес, в расширение и совершенствование разнообразных деловых проектов. А у нас еще и Уоллстрита своего нет, а ненависть к нему уже есть. Вообще, желание жить лучше всех извинительно — в отличие от желания, чтобы все жили хуже тебя. Добиваться первого мы не привыкли и не умеем, зато в искусстве добиваться второго нам равных нет. Бедняки есть везде. Если в стране бродят какие-то денежные знаки, то должны быть люди, у которых их нету. Этим людям остальное общество должно научиться помогать не только по моральным соображениям, но и просто из разумного эгоизма, чтобы избежать фатальных социальных потрясений. Однако не менее важно научиться соблюдать осторожность в праведном стремлении в очередной раз отобрать нажитое, по нашему мнению, неправедно. Не надо усердствовать в поисках экономических врагов народа. Всем, чего у нас нет, мы обязаны друг другу. И вообще не следует забывать, что выбор врагов — дело более ответственное, чем выбор друзей. 118 Любое серьезное сознательное нарушение властями количественных законов рыночной экономики, приводящее к масштабным отрицательным последствиям, ударяет в первую очередь и больнее всего по слабым и бедным — хотя упомянутые нарушения чаще всего мотивируются заботами о благе именно этой социальной группы! А одним из основных законов является тесная связь, а точнее — приближенное равенство мировых и внутренних цен на одни и те же товары или на товары одинакового качества. Как показывает российская практика, легче всего нарушать этот закон применительно к продукции “естественных монополий”. К ним относятся электроэнергетика вкупе с электросетями, железнодорожный транспорт и проводная связь. Главное внимание в рассматриваемом ниже примере будет уделено ценам на энергоносители как области, автору знакомой. Качество электроэнергии, отпускаемой большинству российских потребителей, ближе к мировому уровню, чем это можно сказать про подавляющее большинство продуктов остальной нашей гражданской промышленности (негативное различие все же имеется, оно заключается в меньшей стабильности основных сетевых параметров — напряжения и частоты — и во многих местах в заметно более низкой надежности поставки). Но разница в потребительских ценах разительная. Так, американцы платят за электроснабжение своих жилищ около 10 центов за КВт-ч (тариф в штате Нью-Джерси, сентябрь 1999 г. — 9,7 цента), в Европе до 12–13 центов, а российские граждане в средней полосе Европейской части — порядка одного цента, особенно в домах с электрическими плитами, где потребление существенно выше. Сразу скажут: но у американцев же и зарплаты другие! Зарплаты другие, но тем не менее за другой важнейший энергоноситель, бензин, мы платим практически столько же, сколько американцы — у них 33 цента за литр, у нас 25–30 центов (6–8 рублей) за высокооктановые сорта. И автомобиль в России давно уже не роскошь — в моем Обнинске на сто с небольшим тысяч человек населения насчитывается свыше 30 тыс. личных автомобилей, т.е. примерно у 80% семей машина есть. 119 При пробеге 10 тыс. км в год нынешняя цена бензина означает расход только на горючее примерно 500 руб. в месяц — и стонов не слышно. За электричество средняя семья платит раз в десять—пятнадцать меньше, но любые предложения о скромном повышении тарифов вызывают бурную реакцию. Эти “ножницы” тем более поразительны, что за бензин все — включая инвалидов на “Запорожцах” с ручным управлением — платят наличными, а электростанции, например, Росэнергоатома в 1998 г. живыми деньгами получили лишь порядка 12% выручки, и около 20% потребителей за энергию не заплатили вовсе. К чему же это приводит? Бензиновый бизнес процветает и разрастается невиданными темпами. Ни малейших признаков кризиса, никаких инвестиционных проблем, никаких трудностей с зарплатой персоналу. Шесть лет назад на перегоне Обнинск—Москва было четыре бензоколонки, сегодня — двадцать четыре (!) и еще несколько строятся. Они оборудованы гораздо лучше старых, самые новые — по западным стандартам. А электроэнергетика, включая атомную, фактически пропадает, большинство станций по закону должны быть признаны банкротами. Общество с легким сердцем грабит их, насильно отбирая большую часть того, что полагается по мировым ценам. Ясно, что даже на необходимейшие ремонты и профилактику остро не хватает средств, не говоря уже о замещающих мощностях, реновации, поддержке инфраструктуры, техническом развитии. Мы декларируем рыночную экономику, т.е. капитализм, но в электроэнергетике объявили коммунизм с сильным привкусом военного коммунизма — как еще назвать фактическую конфискацию электричества у производителей и его почти бесплатное распределение по потребителям? Никакие концепции и программы не спасут отрасль, пока это противоестественное положение не будет кардинально изменено. Никакие инвесторы, ни отечественные, ни более богатые зарубежные, ни копейки не вложат в промышленность, которая отдает ходовой из ходовых, всем 120 постоянно нужный товар за малую часть реальной потребительской стоимости. Конечно, при попытке поднять цены все сразу вспомнят про зарплаты, а тем более про пенсии. Но их связь с ценами на энергоносители — обоюдосторонняя. Умело направленные новые доходы электроэнергетики повысят зарплату отнюдь не только занятым в ней работникам. Вспомним наш заголовок и посчитаем. Пусть тариф увеличится всего на один цент. При годовой выработке в семьсот миллиардов киловатт-часов это означает прибавку к выручке РАО ЕЭС примерно в двести миллиардов рублей. Возьмем пенсионеров. Практически никто из них не тратит больше ста киловатт-часов в месяц, т.е. на тридцать дополнительных рублей. При сорока миллионах пенсионеров это примерно пятнадцать миллиардов рублей в год. Учтем общее повышение цен за счет подорожания электричества, добавим к пенсиям по сотне в месяц. Это все еще в пределах четверти указанного прироста выручки. Разумеется, очень важно не дать энергетикам “проесть” остальные три четверти. В отличие от бензоколонок, которые ничего не производят (правда, уничтожают очереди на заправку — а это немало, вспомним 91-й год), электростанции выпускают жизненно важную продукцию, строительство новых станций и модернизация существующих создадут рабочие места, резко возрастут отчисления в бюджет и т.д. Эти деньги будут оборачиваться и работать не хуже любых других. Не следует воспринимать только что сказанное как отстаивание только групповых — или профессиональных, или региональных — интересов. В чистом виде оно может стать фатальным для такой страны, как наша. Все помнят рельсовые войны. Дело нешуточное. Но доходило и до анекдотов. Как-то забастовщики-химики в том же Кузбассе, которым задерживали зарплату из-за отсутствия наличных, приостановили… отправку краски типографии Гознака. Конечно, еще пророк Мухаммед учил: “Отдавайте работнику плату его прежде, чем высохнет его пот”, и эта заповедь, провозглашенная в условиях нулевой инфляции, сегодня актуальнее, чем 121 тогда. Но представим себе организм, где костный мозг, которому стало не хватать кислорода, поднял лозунг: “Эритроциты — только за конвертируемую валюту!”, печень запретила вывоз дефицита и поставила шлагбаум в желчном пузыре, желудок объявил соляную кислоту экологически недопустимым сырьем и перестал вырабатывать желудочный сок, а сердце, которому все это надоело, недолго думая, объявило “двухчасовую предупредительную забастовку”... Это о чем-то напоминает, не так ли? Мы все-таки очень опытные подопытные, и масштаб проводимых над нами руководством экспериментов не сопоставим с тем, что происходило восемьдесят—шестьдесят лет тому назад (чтобы понять, куда идешь, невредно помнить, откуда пришел). Да и руководство мы впервые в российской истории выбираем сами. Роль самостоятельных суждений граждан поэтому высока, как никогда, и исключительно важно прививать и культивировать вкус к количественной, цифровой стороне этих суждений. 122 Николай Работнов Говорят лауреаты «Знамени» 1 Выступая по такому поводу и в такой аудитории, я не могу не вспомнить с грустью и благодарностью моего дорогого друга Владимира Яковлевича Лакшина. Именно он, в ту пору заместитель главного редактора «Знамени», помог моему давнему благоговению перед языком и литературой принять, хоть и в скромных масштабах, активную форму. В советские времена интеллигенция была, казалось бы, прочно разделена на творческую и научно-техническую. В знак признания человека творцом у нас выдавали удостоверения с печатями и фото, а науку пронизывала допускная система. Но взаимный интерес и общие чаяния помогали эти перегородки преодолевать. А сейчас растущая некоммуникабельность между двумя столь важными доменами отечественной культуры стала одним из самых тревожных фактов последнего десятилетия. Я к тому же работаю в науке не академической и не вузовской, а в отрасли, по отношению к которой это отчуждение драматически обострено. Поэтому все, что я пытался делать в журналистике, мотивировано прежде всего стремлением укрепить наше взаимопонимание, найти общий язык. Скажут — чего искать, все говорим и пишем по-русски?! Все — да по-разному. Полемика «технарей» с профессионалами СМИ почти всегда — игра в одни ворота, поскольку журналисты владеют языком лучше. В анкетах для поступающих на любую службу всегда был пункт «Знание иностранных языков». К сожалению, пункта «Знание родного языка» в них нет, а во многих случаях честным ответом было бы: «Понимаю, могу объясняться, свободно читаю газеты и пишу с орфографическим словарем». На мой взгляд, кафедры русского языка и литературы необходимы во всех естественнонаучных и технических вузах и их следует там ввести, поначалу, наверное, 1 на факультативной основе, «Знамя» №3, 2002. 123 а для аспирантов любых специальностей — на обязательной. И профессорами на этих кафедрах должны стать, наряду с филологами, и ведущие наши литераторы. Американских студентов учили русскому языку Набоков и Бродский, не забудем об этом. Не грех подзубрить родной язык и тем, кто идет в политику. На это ясно указывает страничка «Междометия» Вовы Белозерцева в журнале «Итоги». Она очень информативна. Но есть и встречная, симметричная сложность. У журналистов, работающих и в печатных, и в электронных средствах массовой информации, очень распространен, мягко говоря, поверхностный и предвзятый подход к научнотехнической и технико-экономической проблематике. Кроме того, СМИ, прежде всего телевидение, немало потрудились над превращением науки и техники в пугало и заметно в этом преуспели. Это отнюдь не всегда делается намеренно или даже сознательно. Но технические и техногенные экологические катастрофы, опасности, исходящие от оружия массового уничтожения и просто от современного, все более точного и страшного оружия, — естественный материал для сенсаций. А в фантастических фильмах лабораторные интерьеры становятся местом, где на глазах зрителя рождается и откуда расползается вселенское зло, планеты и целые галактики гибнут в чудовищных взрывах. Человек буквально с трех лет, с космических телекомиксов, проникается ужасом перед роботизированным, компьютеризованным будущим, где царит насилие, опирающееся на научные античудеса. А с другой стороны, люди в современном мире настолько привыкли к удобствам, созданным наукой двадцатого века, что склонны воспринимать их как нечто само собой разумеющееся, не требующее с их стороны внимания, постоянной поддержки, серьезных забот и усилий. Что касается конкретно энергетики, то сформированное таким подходом отношение общественности к положению в этой жизненно важной отрасли и в национальном, да и в глобальном масштабе лучше всего описывается анекдотом про мужика, 124 который выпрыгнул с тридцатого этажа и, пролетая мимо двадцатого, сказал: «Пока все идет нормально…» Перед самым Новым годом в телевизионной викторине «О, счастливчик!» участвовал один из самых известных наших политиков. Ему был задан вопрос: «Какие электростанции дают максимальный вклад в российскую энергетику — тепловые, гидро-, атомные или ветровые?». Показательны два обстоятельства. Во-первых, этот, казалось бы, сторублевый вопрос был оценен, если не ошибаюсь, в шестьдесят четыре тысячи — Дибров знает аудиторию. Во-вторых, председатель думской фракции, авторитетно решающий со своими коллегами проблемы реструктуризации РАО ЕЭС, тарифной политики, обращения с облученным ядерным топливом и т.д., именно на этом вопросе и погорел. С политической демагогией, старой, как мир, цивилизованное человечество разбиралось долго, но, в основном, разобралось. Существенный прогресс наблюдается здесь и в нашей стране. А вот молодая экологическая демагогия застала всех врасплох, и большинство людей оказались против нее совершенно беспомощны, от чего в первую очередь пострадала энергетика. Чего стоит, например, успех призывов решать сугубо научно-технические вопросы путем референдумов. У Киплинга есть рассказ, который называется «Деревня, где голосованием решили, что Земля плоская». Множество феерических политических и журналистских карьер всех уровней было сделано на далеко зашедших попытках превратить нашу — и не только нашу — страну в такую деревню. Хотелось бы верить, что это положение начнет меняться. Заканчивая, скажу: я не знаю антонима к причастию «выстраданный», а если бы знал, то именно его употребил бы применительно к своим статьям для «Знамени». Я работал над ними с большим удовольствием. Тем дороже для меня сегодняшнее столь лестное поощрение. 125 КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА?1 Начну с воспоминания об одном советском документальном фильме, выпущенном в 1980 году к серебряному юбилею австрийского Государственного договора. Его авторы, в частности, задавали многим жителям Вены вопрос перед кинокамерой: кто и когда освободил Австрию от оккупации? Единодушные ответы венцев — американцы в 1955 году — простоватые (или лукавые) авторы фильма сокрушенно комментировали: какая, мол, короткая память у этих австрийцев, они уже забыли своих освободителей, воинов Советской армии, и даже дату окончания войны путают. Так ли это? Величайшая трагедия в истории человечества, называемая Второй мировой войной, многим на Западе представляется однородным кровавым кошмаром, продолжавшимся ровно шесть лет от нападения Германии на Польшу первого сентября 1939 года до подписания акта о безоговорочной капитуляции Японии второго сентября 1945 года. У нас по-другому. В воспоминаниях о Литературном институте поэт Михаил Львов писал: «Это было в марте сорок первого года, за три месяца до Второй мировой войны». Но Вторая мировая война к тому времени продолжалась уже полтора года на трех континентах и трех океанах. Мы знаем о ее начальном и заключительном периодах мало. Помните американский документальный сериал, который вел Берт Ланкастер? Нас так покоробило название оригинала — «Неизвестная война на Востоке», — что советское телевидение настояло на его замене. Сдается, что наше общество про «довоенные» и «послевоенные» в нашем определении боевые действия Второй мировой знает не больше, чем американцы о Великой Отечественной. Там тоже были огромные жертвы, там тоже были свои герои — про них наши школьники знают не больше, чем американцы про Александра Матросова. Это белое 1 «Знамя» №3, 2001. 126 пятно надо постепенно ликвидировать, как, к счастью, ликвидируются белые пятна отечественной истории. На самом же деле Вторая мировая была сложнейшим переплетением сотен двусторонних войн, в которые были вовлечены 72 государства и которые начинались и заканчивались в самые разные сроки, причем по поводу времени их окончания у разных людей существуют очень разные мнения. Так что австрийцы ничего не путают. Для них война действительно закончилась в 1955 году с прекращением советской оккупации. Австрия оказалась единственной страной, которая сорвалась-таки с крючка и для которой в результате вступления наших войск пятилетняя фашистская оккупация не сменилась сорокалетней коммунистической. Не исключено, например, что в будущих учебниках истории прибалтийских стран Вторая мировая война закончится в 1991 году. И существует один немаловажный вопрос — когда она закончится в японских учебниках? Если приближенно разбить Вторую мировую войну на две главные «подвойны» — европейско-африканскую и азиатско-тихоокеанскую, — то поведение в них тех сил, которые в конце концов оформились в антигитлеровскую (и антияпонскую) коалицию, можно назвать зеркальным. Сперва с Гитлером и японцами воевали западные страны — почти два года, — а Сталин выжидал. Затем на нас напал Гитлер, а союзники начали тянуть с открытием второго фронта и тоже тянули аж до 6 июня 1944 года. Мы, в свою очередь, уже и перейдя в решительное победоносное наступление на Западе, ничем не помогали союзникам на тихоокеанском театре, а им там долго приходилось очень солоно. Все это, конечно, не случайно, а вполне естественно. У США и Великобритании, с одной стороны, и Советского Союза — с другой — как у социально-политических систем не было абсолютно ничего общего, кроме врага. Это прочный цемент, но его действие с разгромом противника заканчивается, а в процессе разгрома ограничивается четким сознанием полярной разницы интересов. В глубине души Рузвельт и Черчилль, несомненно, считали войну на Восточном фронте 127 столкновением двух жестоких диктатур и желали им максимального взаимного обескровливания и ослабления. Причина холодной войны именно в этом, поэтому она была неизбежна. Вторая мировая война уже стала событием первой половины прошлого века. Но, думается, просто элементом «проклятого прошлого» она еще долго не станет. Есть два очень часто повторяемых, но ложных высказывания об истории. Первое, что она никого и ничему не учит. Второе, что в ней нет сослагательного наклонения. Ничему не учит она только кровавых выродков вроде Сталина и Гитлера. Разве можем мы сказать, что история Второй мировой войны ничему не научила Аденауэра, Эрхарда и Коля? Или их японских коллег, имена которых у нас гораздо менее известны (а начать второй список следовало бы, может быть, с императора Хирохито)? И сослагательного наклонения нет только у истории как реального процесса жизни человечества. История как наука, можно сказать, и существует главным образом ради сослагательного наклонения. Каждый, кто интересуется, а тем более профессионально занимается историей, должен непрерывно задавать себе вопрос — что было бы, если бы в решающий момент приняли альтернативное решение? Если бы были учтены факторы, о которых тогда знали, но этим знанием пренебрегли? Мы не можем изменить прошлое, но будущее в наших руках, так что давайте учиться у истории. Ниже речь пойдет о событиях последних месяцев Второй мировой войны, когда возникли ее самые долгоживущие последствия — глобальная проблема атомного оружия и локальная, двусторонняя проблема российско-японских отношений — вопрос о «северных территориях». К написанию настоящих заметок автора подтолкнула не так давно прочитанная книга Ричарда Родса «Создание атомной бомбы». Она вышла еще в 1986 году, но до сих пор не переведена на русский язык, хотя у себя на родине получила все мыслимые для произведения этого жанра премии — Пулитцеровскую, литературных Национальную критиков. книжную Пожалуй, 128 это и премию лучшая Ассоциации документально- публицистическая книга, которую я когда-либо читал. Самое интересное в ней не только и не столько сведения по истории атомной науки и техники, изложенные Родсом захватывающе интересно и на очень высоком уровне — о них я имею представление, — а история процесса принятия и исполнения решения об атомных бомбардировках японских городов. Решение принималось, разумеется, не учеными и даже не генералами, а политическим руководством — президентом, госсекретарем и военным министром. Эти посты тогда занимали Гарри Трумэн, Джеймс Бирнс и Генри Стимсон. Сегодня легко осуждать их решение как варварское и бесчеловечное, каким оно, несомненно, и является. Но таковым неизбежно является любое стратегическое решение в военное время, приводящее к огромным потерям — армейским и гражданским — с обеих сторон. Прилагательные «варварский» и «бесчеловечный» во время войны приобретают, увы, сравнительную степень и — дважды увы — степень превосходную. Это утверждение может показаться циничным, но, не признав его справедливости, мы рискуем многое не понять не только в войнах прошлого, но и в природе военных угроз в сегодняшнем мире и в методах борьбы с ними. А это просто опасно. Каждый полководец, если он честный солдат, а не одержимый манией величия завоеватель, стремится, даже воюя на территории противника, не только уменьшить потери своих войск, но и сократить жертвы среди мирного населения. Ясно, что эти требования слишком часто вступают в противоречие, и, как известно, среди погибших во Второй мировой войне большинство составили отнюдь не солдаты, убитые в бою. На войне каждый настоящий полководец и народоводец высшей своей целью ставит, в конце концов, спасение, а не убийство людей. Но трагизм ситуации обостряют три парадокса. Первый: потери неизбежны, очевидны, достаточно хорошо прогнозируемы и в большинстве случаев точно учитываемы постфактум, а количество спасенных жизней можно оценить только приближенно, вероятностно. Второй: жизнь одних людей — пусть их и больше — 129 покупается ценой жизни других, которых убивают или приказом посылают на смерть. Третий: жертвы конкретны, известны поименно, а спасенные анонимны, их множество размыто, и чем их больше, тем труднее конкретному человеку понять и поверить, что именно он обязан жизнью погибшим. Трагедия Хиросимы и Нагасаки иллюстрирует все это очень выпукло. Чем ближе был конец войны в Тихоокеанском регионе, тем яснее понимало американское командование, что вторжение на центральные Японские острова будет самой кровавой операцией за все шесть лет. Об этом прежде всего говорил опыт двух «репетиций» —Иводзимы и Окинавы. Японцы продемонстрировали там и высокое качество оборонительных сооружений, и несгибаемый боевой дух. Они сражались буквально до последнего. Из более чем двадцатитысячного гарнизона Иводзимы в плен было взято... 1083 человека, в большинстве своем раненых. С американской стороны это была война огнеметов — авиация, артиллерия и стрелковое оружие оказались малоэффективны против каменных нор, которыми был изрыт весь остров. Иводзима — по-японски «Серный остров» — стал настоящим адом. На клочке земли меньше двадцати квадратных километров американские потери составили 6821 человек убитыми и 21685 ранеными — это при троекратном превосходстве в живой силе, многократном — в огневой мощи и абсолютном господстве в воздухе. На Окинаве все повторилось в большем масштабе, хотя эффективность американского огня была выше. Американцы потеряли убитыми двенадцать с половиной тысяч человек, а японцы — сто тысяч! Командованию и политическому руководству США стало ясно, что десант на центральные острова будет стоить жизни как минимум полумиллиона, а то и миллиона американцев (см. ниже высказывание генерала Ле Мэя). И боевые действия такого ожесточения в столь густонаселенной стране, как Япония, означали бы миллионные жертвы среди мирного населения. 130 Мрачная необходимость «выбомбить» Японию перед вторжением —или, как надеялись, вместо вторжения — стала ясна и военным, и политикам задолго до успеха Манхэттенского проекта. Речь, конечно, шла об обычных бомбардировках, об атомной бомбе не знали даже Макартур и Эйзенхауэр. Японская территория была очень труднодоступна. До появления стратосферных бомбардировщиков Б-29 с огромным по тем временам радиусом действия 3 тысячи километров единственной возможностью достичь японских целей были аэродромы на западе Китая, остававшиеся у Чан Кайши. Американцы вынуждены были снабжать их горючим авиационным путем через Индию(!), расходуя двадцать тонн бензина, чтобы доставить одну тонну. Эти действия имели очень низкую эффективность. Б29 в корне изменили ситуацию и внушили надежду на победу без высадки на Японский архипелаг. Эти машины могли доносить пятитонную бомбовую нагрузку от базовых аэродромов на Гуаме и Сайпане до Японии. К чести американцев следует сказать, что сначала они планировали использовать Б-29 только на прицельном бомбометании по военным объектам, прежде всего по авиационным и другим заводам, потеряли на этом три месяца и множество самолетов, но успеха не добились. Ни одна из девяти первоочередных целей не была разрушена. Струйные воздушные течения со скоростями до двухсот километров в час на больших высотах — честь открытия этого атмосферного феномена принадлежит экипажам Б-29 — делали прицеливание совершенно невозможным. Командующий воздушной армией Хэнселл был отстранен от должности, и сменившему его генералу Ле Мэю дали понять, что от него ждут результатов. Позже он написал в своей автобиографии: «Как ни крути, стало ясно, что придется убивать мирных жителей. Тысячами и тысячами. Если не разрушить японской промышленности, придется высаживаться в Японии. А сколько американцев будет убито при вторжении? Пятьсот тысяч представляется минимальной оценкой. Некоторые говорят — миллион... Мы воюем с Японией. Она на нас 131 напала. Что вы предпочитаете — убивать японцев или чтобы они убивали американцев?». Стало ясно, что стихия Б-29, увы, «ковровые» бомбежки с десятикилометровой высоты. Они вызывали в крупнейших японских городах огненные бури, уничтожавшие строения и все живое на территориях в десятки квадратных километров. Такие бомбежки были уже ничем не лучше атомных, важно понять это. Рейд 344 бомбардировщиков Б-29 на Токио 9 марта 1945 года выжег сорок квадратных километров городской территории и убил на месте сто тысяч человек, около миллиона было ранено. Все эти цифры превышают последствия и хиросимского, и нагасакского атомных взрывов. 11 марта примерно та же судьба постигла Нагою, 13 марта — Осаку, 16 марта — Кобе, 18 марта — опять Нагою. Говорят, судьбу Хиросимы решило то, что это был единственный крупный японский город без лагеря американских военнопленных. Но на европейском театре 26 тысяч пленных из союзных войск, сконцентрированных в Дрездене, не спасли этот город от полного уничтожения двумя подряд авиарейдами, в каждом из которых принимало участие по 1400(!) тяжелых бомбардировщиков. Среди американских пленных был Курт Воннегут, написавший потом «Бойню номер пять». Жертвы и разрушения были вполне хиросимские, — а это было еще в феврале, в Европе, и в Дрездене практически не существовало военной промышленности. Вообще к концу Тихоокеанской кампании и ожесточение боевых действий, и взаимная ожесточенность вовлеченных в них людей достигли предела. Всем нам знакомы фотографии времен взятия Берлина — снаряды «Катюш», исписанные мелом: «По рейхстагу!», «Подарок фюреру!» и т.д. Исписан мелом был и двадцатикилотонный «Малыш», подготовленный для первой атомной бомбардировки. Но фотографий этих не публиковали — авторы надписей в выражениях не стеснялись (как, думаю, и авторы некоторых надписей на боеприпасах, выпущенных по Берлину). Но одну история 132 сохранила: «Императору от экипажа «Индианаполиса». Писавшие не знали, куда будет сброшена бомба, но императорский дворец действительно должен был стать эпицентром токийской бомбардировки, для которой в наиболее вероятном варианте предназначалась третья бомба. Крейсер «Индианаполис» 26 июля доставил на Гуам детали уранового заряда «Малыша» и с экипажем 1196 человек немедленно взял курс на Филиппины, где должны были состояться двухнедельные учения — подготовка к высадке на Кюсю, которая была-таки запланирована на первое ноября. 29 июля судно было торпедировано японской подлодкой и затонуло, унося на дно более трехсот членов экипажа. Оставшиеся 850 человек более трех суток плавали в открытом океане в спасательных жилетах, более пятисот из них погибли, причем большинство были растерзаны акулами. Спаслось всего 318 человек. Эта трагедия, всколыхнувшая всю Америку, стала, видимо, последней каплей. На другой день приказ о бомбардировке был отдан Вашингтоном, и в качестве мишени первого приоритета была названа Хиросима... В 1947 году Стимпсон писал в журнале «Харперс»: «Моей главной целью было закончить войну победой, потеряв как можно меньше солдат той армии, которую я помогал создавать. Я уверен, что, честно взвешивая доступные нам альтернативы, ни один человек в нашем положении и облеченный нашей ответственностью, получив в свои руки оружие, дававшее такие возможности для достижения этой цели и спасения этих жизней, не мог отказаться от его использования, а потом смотреть в глаза своим соотечественникам». Не раз приходилось читать и слышать, что японцы и без Хиросимы согласились бы сложить оружие, если бы не требование союзников о безоговорочной капитуляции. Не исключено, что это действительно так. Но почему союзники настаивали — и настояли! — именно на этом жестком требовании и в отношении Германии, и в отношении Японии? По очень веской причине: они помнили конец Первой мировой войны. Ни безоговорочной капитуляции Германии, ни ее оккупации тогда не потребовали. Сегодня одинаково трудно сомневаться как в том, что 133 оккупация после Первой мировой войны предотвратила бы зарождение фашизма в Германии и приход Гитлера к власти, так и в том, что после Второй мировой войны оккупация Японии и западных зон Германии заложила исторические основы их политической и экономической стабилизации и обеспечила их мирное, демократическое развитие, приведшее к нынешнему процветанию. Дилеммы, стоявшие перед политиками, понятны. А как относились к атомным бомбардировкам рядовые исполнители? Все, кто принимал непосредственное участие в подготовке и осуществлении атомной бомбардировки, остро чувствовали — их работа приближает конец войны, промедление или неудача лишь умножит жертвы. Родс описывает характерный, достаточно запланированной драматический бомбардировкой Кокуры эпизод. (Нагасаки В ночь был перед запасной мишенью, все решила погода) уставший до предела основной научнотехнический персонал разошелся из сборочного помещения, последние простые подключения и проверки предстояло сделать некоему Бернарду О’Кифу, технику из морской пехоты, с армейским помощником. Решающий момент лучше описать его собственными словами. «Я проверил все в последний раз и потянулся за кабельным разъемом, чтобы вставить его в гнездо боезаряда. Разъем не входил! «Ты что-то делаешь не так, — подумал я, — помедленнее, ты устал и плохо соображаешь». Я посмотрел снова. К моему ужасу, и на заряде, и на кабеле были «фишки-мамы». Я обошел вокруг бомбы и посмотрел на другой конец кабеля, выходящий к радарам. Две «фишки-папы»... Я проверил и перепроверил. Я заставил помощника посмотреть, он подтвердил. Я похолодел, а после покрылся потом в зале с кондиционированным воздухом». О’Киф, разумеется, должен был вызвать начальство. Но по строжайшей инструкции любые операции с нагревательными приборами вблизи бомбы были запрещены, в помещении не было ни одной электрической розетки. По 134 правилам пришлось бы освобождать и переворачивать кабель, а для этого частично разбирать сложное имплозионное устройство. На это уйдет весь день. Окно в погоде синоптики обещали на один день, а там ненастье на неделю. Еще неделя войны! — именно это стучало в мозгу техника. О’Киф с напарником распахнули и оставили открытой дверь в соседнее помещение (еще одно нарушение правил безопасности!), нашли подходящий удлинитель, паяльник и, орудуя им рядом с детонаторами, перепаяли разъемы. На следующее утро бомбардировщик майора Чарльза Суини принял на борт «Толстяка» (имплозионную плутониевую бомбу в отличие от «стволовой» урановой, сброшенной на Хиросиму) и стартовал. А экипаж «Энолы Гэй»? Вот что ответил штурман Ван Кирк, когда его спросили, что он увидел и что подумал сразу после взрыва: «Если хотите сравнения с чем-то знакомым — горшок с кипящей черной нефтью... А подумал я — слава Богу, война закончилась и в меня не будут больше стрелять. Я смогу вернуться домой». Описание ужаса атомных бомбардировок у Родса усугубляется тем, что он использует почти исключительно свидетельства многих десятков пострадавших, которые в то время были детьми — четырнадцати, девяти, пяти лет. Одной из трагичнейших, деморализующих черт ситуации была полнота уничтожения, от инфраструктуры городов не осталось ничего — ни пожарных команд, ни транспорта, ни водопровода, почти не осталось жилищ и медицинских учреждений. Раненые и умирающие были предоставлены самим себе или на попечение полуживых родственников. Японские политики возможность осознали, капитулировать что без атомные позора. По бомбардировки указанию дают министра иностранных дел Того посол в Москве Сато бросился искать посредничества Москвы, но у Москвы были уже другие планы. В день бомбардировки Нагасаки — через два дня после Хиросимы — Советский Союз вступил в войну с Японией. 135 А японские генералы не хотели сдаваться — заместитель начальника штаба японских ВМС, создатель подразделений летчиков-камикадзе, заявил на решающем заседании, что в случае десанта союзников он выставит двадцать миллионов смертников. Решающей — и, к счастью, здравой — оказалась позиция императора, хотя ему пришлось справиться с сильным противодействием, вплоть до мини-мятежей. Предложение о капитуляции и принятии условий Потсдамской декларации было направлено через Женеву и получено в Вашингтоне 10 августа. Президент Трумэн отдал приказ прекратить атомные бомбардировки — это спасло Токио. Отменена была и доставка плутониевого заряда очередной бомбы из Нью-Мехико на острова, запланированная на 10–12 августа. С 11 августа прекращены были и обычные «ковровые» бомбардировки японских городов. Таким образом, можно уверенно утверждать, что расчет американцев оправдался — Вторая мировая война была обрублена атомными бомбардировками, а полное число ее жертв сокращено на многие сотни тысяч, если не на миллионы. Всем известны слова, выбитые на памятнике жертвам Хиросимы: «Спите спокойно, это не повторится». Трудно сказать, что это — выражение надежды? Обещание? Если обещание, то оно не нарушено. После окончания войны атомное оружие не было применено нигде ни разу. Главным же монументом погибшим в Хиросиме и Нагасаки стала — пора назвать вещи своими именами — великая держава Япония, возродившая на новом уровне национальное самосознание и гордость, показавшая, что этого можно добиться и без кровавых претензий на мировое господство, а просто сделав всеобщим уважение таланта, труда и закона. Война с Японией, которую Советский Союз объявил восьмого и начал девятого августа 1945 года, была крупнейшим успехом сталинских принципов внешней политики, редким по полноте торжеством его макиавеллизма. Во-первых, хотя решение о вступлении СССР в войну с Японией было принято еще весной на Ялтинской конференции, Сталин 136 дотянул-таки до момента, когда действительно, в отличие от войны с Германией, смог выиграть «малой кровью, могучим ударом». Во-вторых, Советскому Союзу, а точнее России, не только возвращался Южный Сахалин с прежней частью Курильской гряды, но были присоединены и Южные Курилы, никогда под юрисдикцией России не находившиеся. В-третьих, в Китае и Северной Корее утверждалась коммунистическая власть, чем вчетверо увеличивалось население сталинско-сталинистской империи, а победа союзников на Тихом океане превращалась в значительной степени в пиррову. Все советские источники той поры, например, первое издание БСЭ, называют нашу блицкампанию на востоке «войной против японских агрессоров». Сам Сталин в обращении к народу второго сентября 1945 года сказал: «Свою агрессию против нашей страны Япония начала еще в 1904 году во время Русско-японской войны». Заявление именно в этой форме было совершенно необходимо, поскольку во Второй мировой войне Япония хоть и, несомненно, была агрессором — но никак не по отношению к СССР! Наоборот, японцы до конца соблюдали пакт о нейтралитете, заключенный после серии неудачных предвоенных конфликтов, в которых были нападавшей стороной — КВЖД, Хасан, Халхин-Гол. У нас справедливо высоко оценивается роль разведчика Рихарда Зорге, сообщившего в Москву в критические дни ее обороны, что японцы не собираются вторгаться на Дальний Восток. Это позволило перебросить сибирские дивизии, отстоять столицу и перейти в наступление. Но информация информацией, а факт фактом — японцы не воспользовались возможностью нанести нам удар в спину. А он вполне мог стать смертельным, лозунги внешних и внутренних сил, давивших на японское правительство, были симметричными: «Германия до Урала» и «Япония до Урала». Это серьезно ослабляет не только шаткие правовые, но и моральные основания нашего суверенитета над Южными Курилами. Японской крови за них пролито много больше, чем нашей, плюс свыше полумиллиона пленных, очень и очень многие из которых не 137 вернулись. И это было, повторю, битье лежачего, которого уложили не мы и который нас не трогал. Кстати, те, кто внес максимальный вклад в победу над Японией — англичане и американцы, — ни одного квадратного метра территории на этом не приобрели. Единственный надолго занятый американцами японский остров Окинава окончательно возвращен Японии — и мы все сорок лет гневно протестовали против этой «незаконной оккупации». Неприятие населением Южных Курил и большей частью российской общественности потенциального возвращения островов Японии понятно. Слишком во многом уязвлены национальные чувства русских после распада Советского Союза. Менее понятны накал страстей и гневные протесты при любых попытках обсудить этот вопрос. Да, объяви сегодня Путин о признании прав Японии на эти четыре острова, для нескольких тысяч русских замаячит перспектива оказаться за границей. Но в результате распада СССР за границей — за настоящей границей, давайте поймем это! — оказались тридцать миллионов русских, и, честно говоря, судьба большинства из них — да не большинства, всех! — внушает мне лично гораздо более сильные и оправданные опасения, чем судьба курильчан в случае возврата островов. То есть, собственно говоря, за курильчан-то я совершенно спокоен и абсолютно уверен, что все вопросы с устройством их судьбы японцы помогли бы нам решить безукоризненно и в политическом, и в правовом, и в материальном отношении. Этого я, увы, никак не могу сказать о десятках миллионов своих братьев по крови, которым вдруг стало неуютно в родных местах, от Эстонии до Памира. Кое-где очень, мягко говоря, неуютно. И, в отличие от Японии, никто им ничего не обещает. Скажу больше: окончательная нормализация отношений с великой соседней державой, превращение их в дружественные и союзнические сулит настоящий расцвет всей Сахалинской области и Приморью, геополитическая роль которых резко возрастет и изменится. Из военного форпоста на окраине они станут подлинным окном в бурно развивающуюся Азию, а Владивостоку 138 вполне может быть уготована роль «тихоокеанского Петербурга». Тогда именно этот богатый природными ресурсами, но отнюдь не перенаселенный наш регион может стать центром притяжения и надежным прибежищем на Родине для тех русских из «ближнего зарубежья», которые вынуждены сейчас такое прибежище искать. Это поможет России решить одну из ее самых сложных и жгучих сегодняшних проблем. Добавить остается только вот что. Россия сейчас бедна и ослаблена. Перспектива передачи островов поэтому поневоле воспринимается как «распродажа Родины», как попытка заткнуть какие-то прорехи компенсационными деньгами в ущерб национальному престижу. Но бедность наша скоро кончится, я в это верю, и тогда такое решение — а оно в любом случае вряд ли будет принято и реализовано скоро — будет жестом доброй воли великой державы, уверенной в своем могуществе и опирающейся в отношениях с соседями не на силу и амбиции, а на разум, справедливость и международное право. 139 ПРОЩАНИЕ С МЕНТАЛИТЕТОМ ГОЛИАФА 1 Обладание ядерным оружием — необходимое условие выживания двух стран: Израиля и России От автора | Настоящая статья была уже готова, когда в последнем номере “Знамени” за 2005 год появилась объемистая и крайне резко написанная работа Александра Храмчихина о военном строительстве в РФ. Тематические пересечения у меня с этим текстом были заметные, поэтому мой материал потребовал существенного сокращения и сосредоточения на более узкой теме. И все же полностью избежать повторений без потери связности не удалось. Нужно еще сказать, что я сторонник диаметрально противоположного подхода к изложению материала. У Эдварда Лира в одном из его лимериков есть персонаж, сэкономивший два галлона чернил тем, что не ставил точек над i. Это про меня — но не про А. Храмчихина. И наконец, предлагаемая статья — жанровый коктейль, где рассуждения публициста об общих проблемах перемежаются с деталями мемуарного и просто личного характера, поскольку сорок с лишним лет работы в научном секторе отечественного ядерно-промышленного комплекса сделали для меня позицию бесстрастного наблюдателя и аналитика невозможной. Памяти Владимира Нечая Эффективность ядерного оружия как инструмента сдерживания в крупномасштабных международных конфликтах демонстрируется двумя основными фактами. Во-первых, полувековым противостоянием коммунизма и капитализма, которое доходило до острейших кризисов (Берлин, Корея, Куба, Вьетнам, Камбоджа), но так и не вылилось в третью мировую войну. Во-вторых, существованием государства Израиль в предельно враждебном арабском окружении при проигрыше в живой силе на уровне один к ста — серьезных вооруженных столкновений не было уже более тридцати лет. В 1 «Знамя» №4, 2006. 140 самое последнее время подобная стабилизирующая роль начала, будем надеяться, проявляться и в конфликте Индии с Пакистаном из-за Кашмира. Разумеется, у этого хрупкого, худого мира есть кошмарная цена — постоянно висящая над человечеством угроза близкого к полному, а то и полного уничтожения в глобальной ядерной войне. Поэтому так естественно стремление избавиться от этой угрозы путем полного запрещения ядерного оружия и уничтожения его запасов под международным контролем. Эту цель декларируют многочисленные общественные движения и организации на Западе — но не действующие политики высшего уровня где бы то ни было! Причина последнего понятна: эта цель сегодня абсолютно, безнадежно недостижима, да и в качестве популистского лозунга она работает плохо. Реальная тенденция, увы, противоположна — ядерный клуб только расширяется. Стремление обзавестись собственным “ядерным зонтиком”, если тебя не прикрывает им могучий союзник, — неодолимо, и те, у кого он есть, будут его только укреплять и совершенствовать, с этим ничего не поделаешь, так что реверансов в сторону ядерного пацифизма настоящая статья не содержит. Достигнет ли человечество в сколько-нибудь обозримом будущем такого уровня всеобщего благоденствия, межрасовой, межэтнической и межрелигиозной гармонии, которые поставят задачу полного ядерного разоружения в разряд решаемых, — Бог весть. Поэтому сосредоточимся на вчерашней, сегодняшней и прогнозируемой реальности. *** Начавшись в девяностые годы прошлого века, в веке наступившем идет бурный процесс превращения крупнейших развивающихся стран (люди моего поколения еще помнят, как их официально именовали “слаборазвитыми”) в промышленные и далеко не бедные государства. В пересчете на душу населения разрыв в экономических показателях с постиндустриальным Западом не сгладится еще долго, но по абсолютным цифрам он в важнейших случаях уже ликвидирован. В сегодняшнем, пока еще однополярном мире процесс превращения Китая в сверхдержаву номер 141 два близится к завершению, после чего на превращение его в сверхдержаву номер один уйдет еще лет двадцать—двадцать пять, вряд ли больше — об этом открытым текстом начинают говорить даже американцы. Вклинится ли за этот срок Индия между КНР и США, вопрос открытый, но за рубежом середины века и это не исключено. Россия же сегодня — седьмая-восьмая по населению страна и девятая-десятая экономика мира, находящаяся за пределами этого нового, формирующегося клуба. И тут мы, скорее всего, имеем дело с “ножницами”, которые только начинают расходиться — экономика растет и будет расти, но население, увы, убывает, и этот фактор будет играть чем дальше, тем большую роль. В любом случае в будущей первой тройке нас не видно, да не видно и на подступах к ней. Если не произойдет какой-то внутренней катастрофы, стабильные элементы — площадь территории и протяженность границ — останутся неизменными. Эти два внушительных геополитических показателя служат сегодня опорой для патриотов-шапкозакидателей, но опора эта призрачна. Фактически именно она обусловливает многие реальные трудности и опасности нашего национального существования. Бескрайние просторы резко увеличивают все компоненты транспортных расходов — на перевозку пассажиров, сырья, продукции, перекачку жидкого и газообразного топлива, передачу электроэнергии от мест производства к потребителям — и замедляют, удорожают транспортные процессы. Соответственно увеличивается себестоимость всего и вся, и, де факто, возникает экономическая раздробленность страны, грозящая в случае серьезного кризиса превратиться в раздробленность политическую. У большой территории есть и еще один своеобразный и менее очевидный изъян. Внешний мир становится все теснее, перенаселеннее, а пригодной для благополучной жизни человека земли все меньше. Сейчас редко вспоминают о том, что главным лозунгом агрессора, развязавшего Вторую мировую войну, был “недостаток жизненного пространства”. Он вполне годится и для 142 третьей мировой войны, и одной из самых лакомых мишеней с этой точки зрения является, несомненно, Россия. А помимо земли есть вода. Недостаток пресной воды уже сейчас во многих местах гораздо острее, чем недостаток земли или энергоресурсов. Минимальной потребностью в пресной воде для жителя развитой страны считается тысяча кубометров в год, а достаточным количеством — тысяча семьсот кубометров. Между тем, собственные ресурсы пресной воды в Кувейте — эта богатейшая страна страдает от жажды сильнее всех других — составляет всего одиннадцать (sic!) кубометров на душу населения в год, в Египте сорок с небольшим, в Объединенных Арабских Эмиратах шестьдесят, едва по двести кубометров набирается в Туркмении и Молдавии. Между тем, суммарный сток российских рек превышает четыре тысячи кубических километров в год — по двадцать с лишним тысяч кубометров на душу населения. Треть всей пресной воды на планете — наша. По оценкам Всемирной продовольственной организации, прибыль от торговли питьевой водой уже сейчас составляет десятки процентов от прибылей нефтяных компаний и растет быстрее. За нефть, как известно, воевали и воюют, конфликты из-за воды с обострением всемирной жажды тоже вполне прогнозируемы (на локальном уровне они случаются и сейчас). Мы же почти всю свою обильную пресную воду пока сбрасываем в Северный Ледовитый океан, в то время как у некоторых южных соседей не всегда есть стакан чистой воды, чтобы напиться, и ведро не слишком чистой, чтобы помыться... Десятки тысяч километров наших границ, приобретших неожиданную и, местами, опасную прозрачность, сейчас труднозащитимы в крупномасштабных конфликтах, да, пожалуй, просто незащитимы с помощью обычных вооружений и скудеющей живой силы. Так осталось ли реально у России хоть что-нибудь от имперского могущества советских времен, отбивавшего у кого бы то ни было охоту поточить о нас зубы и когти? А вот это и осталось — ядерно-ракетный щит, он же меч. И сегодня, если использовать сравнение, затасканное в Израиле, он уже и в 143 нашем случае ближе к праще Давида, чем к палице Голиафа. Статья написана о некоторых аспектах эволюции нашего ядерно-оружейного комплекса в последнее пятнадцатилетие. Уроки из развития событий еще извлекать и извлекать. *** Несмотря на неуместность в литературном журнале разговоров о технических деталях, в данном случае без некоторой толики такой информации не обойтись, поскольку ядерное оружие в совокупности со средствами его доставки к цели — это прежде всего исключительно сложная и наукоемкая техника. И ядерный заряд — не мина, не снаряд времен Второй мировой войны, которые, бывает, взрываются и пролежав в земле пятьдесят лет. За счет радиоактивного распада в ключевых компонентах заряда постоянно происходят разнообразные изменения, которые требуют контроля за его состоянием, профилактики с периодической разборкой. Развал Советского Союза нанес удар по этой налаженной десятилетиями системе. Процитируем для начала изданную в Сарове книгу “Безопасность российского ядерного оружия”: “Значительная часть ЯО2 осталась на территории бывших республик СССР, которые не сразу решили передать ЯБП в Россию. В то же время республики не имели возможности продолжать эксплуатацию ЯБП, так как все предприятия — разработчики и изготовители ЯБП и их составных частей находятся на территории России. В связи с этим эксплуатация ЯБП на территории этих стран велась не в строгом соответствии с документацией разработчиков, не проводились в полном объеме регламентные работы, не заменялись своевременно составные части с истекшими гарантийными сроками, что создавало угрозу снижения безопасности ЯБП. Последующий вывоз ЯБП с территории бывших республик СССР в Россию с нарушенной структурой организации перевозок и системы физической защиты также обострил проблемы безопасности. 2 ЯО — ядерное оружие, ЯБП — ядерные боеприпасы. 144 По международным обязательствам первоочередному сокращению подлежит современное оружие до истечения его гарантийных сроков. В то же время более старое оружие, снятое с вооружения в связи с истечением гарантийных сроков, Россия вынуждена хранить до его разборки сверх установленных по условиям безопасности норм времени. Это также создает более плотную загрузку складов. Требуется перестройка и переоснащение производства в связи с подавляющим преобладанием процесса разборки над сборкой. Необходимы новые хранилища для долговременного хранения ядерных материалов из разбираемых ЯБП. Увеличивается объем временного и длительного хранения радиационно-, пожаро- и взрывоопасных компонентов”. Эти глухие меланхолические формулировки не дают полного представления о реальном драматизме ситуации, в которой оказался ядерно-оружейный комплекс России после распада СССР и особенно с наступлением жестокого экономического кризиса. Основная проблема, разумеется, — безопасность. Рассмотрим ее подробнее. При создании ядерного оружия его разработчики решали две основные задачи. Первая: заряд должен взрываться, когда надо. Вторая: он не должен взрываться, когда не надо. Ни при каких обстоятельствах. Неосторожное обращение (или саботаж!) на всех стадиях изготовления элементов, сборки, разборки, профилактики, хранения и во всех мыслимых нештатных ситуациях — пожар на складе, катастрофа бомбардировщика или ракетоносителя, диверсия, похищение с попыткой несанкционированного использования — вероятность ядерного взрыва должна быть нулевой. Вторая задача, несомненно, важнее первой — если в реальной ядерной войне один или несколько зарядов не сработают, разница невелика. А если хоть один случайно взорвется в мирное время, последствия понятны. И до сих пор таких случаев не было, хотя происшествия с носителями происходили во всех ядерно-оружейных странах, включая серьезные катастрофы (в прессе недавно мелькнула цифра — двести тридцать три случая, но ее 145 происхождение мне неизвестно). У американцев для таких ситуаций было кодовое название “Сломанная стрела”, и это словосочетание звучало в служебном эфире. Достаточно убедительным доказательством устойчивости ядерных боезарядов к внешним воздействиям служит и факт создания ядерных снарядов для обычной стволовой артиллерии — по ударной силе редко что сравнится с механическими нагрузками при выстреле из орудия (теперь эти боеприпасы вроде бы повсеместно сняты с вооружения). Ядерный взрыв начинается с обычного химического взрыва, с имплозии, обжимающей урановую или плутониевую сферу и уменьшающей ее объем в разы. Плотность делящегося материала в те же разы увеличивается, критичность, пропорциональная квадрату плотности, зашкаливает за единицу, развивается цепная реакция, заряд начинает работать. А форма шара при сжатии ударной волной взрыва должна сохраняться идеальной. Поэтому разработка и производство изделий с самого начала опирается на виртуозные, прецизионные операции с обычной взрывчаткой и с системами ее многоточечного, скрупулезно скоординированного во времени и пространстве подрыва. В ядерных центрах работают не только крупные ученые-ядерщики, но и пиротехники высшего класса3. Наличие в каждой единице ядерного оружия большого количества обычных взрывчатых веществ и служит основным источником опасности случайного срабатывания. Эту опасность сознавали с самого начала. В первой серийной ядерной бомбе в СССР было даже использовано раздельное хранение заряда взрывчатого вещества для осуществления имплозии и узла с делящимся материалом. Окончательная сборка бомбы производилась только перед самым вылетом самолета для выполнения боевой задачи. Бомбы хранились в разобранном состоянии, причем их элементы помещались в разных складах. 3 Без черного юмора не обходилось. Вот анекдот советских времен, не так давно напечатанный в “АиФ”. В областном центре произошел взрыв в троллейбусе. Руководство звонит директору ВНИИТФ: “Георгий Павлович, есть подозрение, что взрывчатка была из вашего института”. — “А город цел?” — “Цел”. — “Тогда это не наша взрывчатка...” 146 Но тяжелым недостатком метода была, разумеется, необходимость частой сборки-разборки заряда вне заводских условий и резкое снижение боеготовности оружия. Оставался открытым и вопрос о безопасности полностью собранной бомбы. Для устранения этих недостатков в 1957—1960 годах были разработаны заряды, удовлетворяющие условию ядерной безопасности при подрыве взрывчатого вещества в одной точке, что исчерпывало случайные ситуации и исключало ядерный взрыв при аварийном воздействии. Но застраховаться нужно и от попыток диверсии. С этой целью все критические цепи в автоматике заряда постоянно заблокированы, а в его конструкцию введены так называемые необслуживаемые зоны, закрывающиеся крышками со специальными замками, частично разрушающими заряд и выводящими его из строя при любой попытке ошибочного или злоумышленного вскрытия. В целом же обеспечение безопасности зарядов — самая закрытая часть всех ядерных программ, поэтому, ясное дело, ничего конкретного об этом не публикуется, но догадываться на основании того, что известно, можно. Решены были обе упомянутые выше задачи. И над второй работали головы того же класса, что над первой. Так что все эти киноштучки, бонды-шмонды с захватом и угрозой немедленного использования боеголовок и бомб — чушь. Никакие похитители активировать заряд и вызвать ядерную детонацию не смогут. Разобрать, основательно повозившись, наверное, разберут, но сложная, синхронизованная по микросекундам система подрыва с зашифрованным управлением при этом необратимо разрушится. Критмассы, даже по кускам, там нет, так что центральная часть, сердечник — лишь инертный металлический шарик. Ну, если плутониевый, то порядочно радиотоксичный, но по поводу радиотоксичности плутония шума больше, чем дела. А разработать инициатор для центральной части современных параметров можно только пройдя весь путь, на который великие державы потратили десятки лет. Один мой коллега, поработавший в ядернооружейном комплексе, высказывал мнение, что полную синьку конструкции 147 новейшего заряда можно хоть в газетах распечатать — воспроизвести ее в натуре никто из потенциальных ядерных террористов не сможет, слишком много там неочевидных технологических хитростей. Не устану подчеркивать: всё только что сказанное никоим образом не означает, что допустимы какие-то компромиссы и послабления в обеспечении режима нераспространения и борьбы с угрозой ядерного терроризма. Просто самая реальная угроза — терроризм под государственным патронатом и прикрытием, оперирующий необходимыми человеческими и материальными ресурсами и защищенный национальным суверенитетом. Вот какой эксперимент был проведен американцами еще сорок лет назад. В начале шестидесятых годов они собрали в одной казенной лаборатории, не имевшей никакого отношения к ядерным исследованиям, трех только что защитившихся головастых молодых физиков, опять-таки не ядерного профиля и без всяких допусков к секретам, и заказали им детальный технический проект ядерного заряда. Они сделали его за два с половиной года. Проект послали на экспертизу в оружейный центр, и там с ужасом признали созданную конструкцию абсолютно работоспособной. Ни второго Ферми, ни второго Оппенгеймера не понадобилось. Это в Лос-Аламосе времен Манхэттенского проекта было полно нобелевских лауреатов. В конкурирующем Ливерморе их не было совсем, но эта лаборатория со своими задачами справилась. Разработкой и производством ядерных боеприпасов и специальных материалов для них в Советском Союзе традиционно занимались предприятия и научно-исследовательские организации, расположенные в закрытых территориально-административных образованиях Минсредмаша (ЗАТО), которых до сей поры, уже в системе Федерального агентства по атомной энергии (Росатома), насчитывается десять: Железногорск (Красноярск-26), Заречный (Пенза-19), Зеленогорск (Красноярск-45), Лесной (Свердловск-45), Новоуральск (Свердловск-44), Озерск (Челябинск-65), 148 Саров (Арзамас-16), Северск (Томск-7), Снежинск (Челябинск-70), Трехгорное (Златоуст-36). Многие бюджетные организации, да почти все, кроме органов власти, оказались в девяностые годы в тяжелом финансовом положении, но для ЗАТО, прежде всего для огромных федеральных ядерных центров-близнецов в Сарове (ВНИИЭФ — Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики) и Снежинске (ВНИИТФ — Всероссийский научно-исследовательский институт технической физики), эти тяготы оказались особенно болезненными. И дело не только в том, что изоляция в ЗАТО и специфика профессии снижали шансы на альтернативное трудоустройство или побочные приработки. Сама психология ядерных оружейников, система их подготовки и воспитания не поощряли предприимчивости, кадровой подвижности, ориентировали на пожизненную лояльность единственному, но щедрому и заботливому работодателю, что для подавляющего большинства работников при советской власти и реализовалось. И конечно, тяжелым ударом, помимо навалившейся бедности, стали заброшенность, пренебрежение, в котором они — элита из элит! — вдруг оказались. Вынесли это не все. В начале октября 1996 года произошло неслыханное: группа ядерщиков, в том числе сотрудники федеральных центров, пикетировала здание Минфина РФ в Москве, протестуя против невыплаты зарплаты (во ВНИИТФ на этот момент работало шестнадцать тысяч человек из полного населения городка в сорок шесть тысяч). А вечером 30 октября 1996 года в своем рабочем кабинете застрелился Владимир Нечай, директор ВНИИТФ. Он оставил на столе лишь короткую записку: “Прошу похоронить в пятницу”. Тут неизбежно лирическое отступление. *** Начиная со второго курса я учился с Володей Нечаем в одной группе по подготовке теоретиков на факультете теоретической и экспериментальной физики МИФИ. Группа была разбита на две маленькие — по полтора десятка 149 человек — подгруппы, куда после второго семестра отобрали отличников с разных факультетов, в том числе и нас с Нечаем. Учился он блестяще, впрочем, этим удивить было трудно — большинство студентов группы закончили институт с отличием, а были и такие, кто за пять лет учебы ни одной четверки на экзаменах не получил. Я, хоть и был, как и Нечай, не москвич, в отличие от него ни дня не жил в общежитии, и познакомились мы поближе во время двух турпоходов в знаменательное для страны время — с пятьдесят шестого на пятьдесят седьмой год. Расскажу кратко об этих эпизодах, они могут пригодиться для подробной биографии Владимира Зиновьевича Нечая, которую, я думаю, когда-нибудь напишут и издадут. Он был и остается самой трагической и одной из самых закрытых фигур в истории отечественного ядерного проекта. Летом пятьдесят шестого года мы группой из восьми человек, включая трех девушек с нашего курса, отправились на Телецкое озеро. Тогда — еще до эпохи подвесных лодочных моторов! — это был, в общем-то, дикий край с непугаными рябчиками и хариусами и крошечной турбазой в Артыбаше, куда из Бийска попадали на грузовиках размытым горным проселком. Сто пятьдесят километров ехали целый день. По дороге увидели на обочине задранную медведем корову — это, как увидим ниже, была не последняя встреча такого рода. Мы были самодеятельными, не путевочными, туристами, сняли в Артыбаше у местного жителя отличную четырехвесельную шлюпку — для такой компании, правда, маловатую — с необъяснимым для Горного Алтая именем “Эсперо”, гордо выведенным на носу, и поплыли потихоньку. Первая дневка — не на третий ли день, двигались мы расслабленно, народ подобрался склонный к созерцательности — была на “кордоне Кокши”, где в озеро впадает одна из трех питающих его значительных речек. Там в избе жил немолодой лесник с женой. Вечером накануне нашего приезда у них случилась беда — медведи задрали корову с теленком, которые паслись в тайге буквально рядом с домом. Зверей было три — медведь, медведица и 150 медвежонок, каждый гнался за своей жертвой — коров тоже было три, считая теленка. Одна спаслась, добежав до подворья. Теленок прыгнул в реку, но медвежонок догнал его на другом берегу и прикончил. Деваться с мясом леснику было некуда, кроме как в Артыбаш на веслах за пятьдесят верст, и он продал нам за четвертак огромный, килограммов на шесть, кусок задней части. Вот уж был пир так пир! И после этого хозяину повезло — сверху, с Челушмана, проходил небольшой катерок, который захватил его в Артыбаш (когда я вновь приехал через шесть лет на Телецкое, кордона на Кокши уже не было, медведи лесника выжили). Расслабленные грандиозным ранним ужином, мы резались в преферанс на огромном плоском камне у устья речки. И тут из прибрежных кустов показалась странная процессия с рюкзаками и посохами. Впереди шел высокий седой человек, показавшийся нам глубоким стариком (а было ему пятьдесят три года), за ним косматое существо в ковбойке и подвернутых до колен брюках, в котором мы не сразу признали женщину, и молодая пара. Они подошли к нам, мы поздоровались, но, увлеченные игрой, без особой приветливости. “Старик” постоял, наблюдая, остальные пошли на опушку, явно собираясь разбить лагерь. — Вы, ребята, откуда? — Из Москвы. — Учитесь? — Да, в МИФИ. — О, я там когда-то работал, еще не так давно. Мы опустили карты. — А кем вы работали? — Заведовал кафедрой теоретической физики… Наши отвисшие челюсти захлопывались долго. Это был академик Михаил Александрович Леонтович, основатель отечественной школы физики плазмы и термоядерного синтеза, получивший за эти исследования через два года Ленинскую премию. А еще, как мы узнали позже, он был высококлассным 151 горным туристом, настоящим знатоком Алтая. Мы потом заходили в их лагерь и были поражены двухфунтовыми спальниками на гагачьем пуху и невесомыми палатками, которые в свернутом виде помещались чуть ли не в карман — гималайское снаряжение. Обменялись чтивом. Не помню, что мы дали Леонтовичу, но он нам — довольно давний номер югославской газеты “Борба” и со значением указал на небольшую, обведенную карандашом заметочку. Она сообщала о возвращении Сталин-аллее в восточном Берлине ее исторического названия Унтер-ден-Линден. Письмо Хрущева XX съезду нам зимой зачитывали, но оно было вроде как секретным, и эта заметка была, пожалуй, первым на моей памяти указанием в доступной прессе на начинавшиеся в СССР и в Восточном блоке перемены. В те времена не только подвесные моторы были в будущем. Не существовало еще и диметилфталата. Володя Нечай был из тех, кого медики называют эксудатиками, его кожа реагировала на комариные укусы раздражением и болезненными отеками, и он ходил, как сегодняшние бойцы интифады, с лицом, наглухо закутанным в полотенце, одни глаза — так и вижу сейчас эту фигуру. Через полгода, на зимние каникулы, мы, уже гораздо более широкой группой, чуть не двадцать человек, отправились в Карпаты, в лыжный поход. В горах никто из нас зимой не бывал, лыжи у всех были равнинные, с обычными креплениями Рота-Фелла, о маршруте не имели никакого представления, надеясь все узнать и уточнить на месте. Остановить было некому, и это чуть не кончилось плохо. Денег лишних, а то и никаких, ни у кого не было, мы искали, по-нынешнему говоря, спонсоров, и нас пригрела военная кафедра, обусловив свою помощь тем, что поход объявлялся военизированным, а мы обязывались по двадцать минут в день двигаться в противогазах, которыми нас заботливо снабдили и которые, разумеется, были “забыты” в Москве. А помощь существенной — нас обеспечили билетами в воинские вагоны! 152 была Мы заблудились в зимних Карпатах, в опустившемся тумане, на втором переходе (шли из Ясиней, сейчас уже и не вспомню куда, но именно туда и не попали). Валясь с ног от усталости, мы в два часа ночи оказались на крутом склоне у обрыва над неизвестной речкой и заночевали в снегу — засунули ноги в рюкзаки, сомкнулись, накрывшись одеялами, продремали, дрожа, до утра. Бесполезные лыжи мы задолго до этого бросили. Температура была около нуля, будь минус десять, можно было и не проснуться… Но на рассвете где-то буквально рядом зачихал и заработал мотор трелевки. Мы не дошли до поселка лесорубов метров восемьсот! Все-таки Карпаты не Сибирь. Отогрелись, отрядили группу за оставленными лыжами. Несколько человек сильно простудились, некоторые, суша ботинки у огня, сожгли ранты. У нас с Нечаем обошлось, и ополовиненная группа ушла на другой день после вынужденной дневки на самый длинный, примерно сорокакилометровый, этап через перевал Говерла-Петрос — двадцать километров в гору, двадцать с горы. Остальные добирались поездом. Это было самое тяжелое испытание моих физических возможностей в жизни, больше я таких подвигов никогда не совершал. Но тогда дошли, ничего. Особенно хорошо получилось под гору, хоть в снегу и навалялись. А обратная дорога в Москву запомнилась по-особому. Минувшей поздней осенью была подавлена революция в Венгрии, и с нами в солдатских вагонах через Львов возвращались на родину, с орденами, из госпиталей участники этой акции “братской помощи”. Вот уж мы наслушались! Этот год произвел переворот в моем сознании, я стал присматриваться к окружающему и делать выводы. Последний раз я видел Володю Нечая в день распределения на преддипломную практику и диплом в пятьдесят восьмом году. До этого с нами проводили собеседования разные рекрутеры. Двое из них не отрекомендовались и ничего не говорили ни об организациях, которые они представляли, ни об их дислокации, ни о характере предстоящей 153 деятельности, лишь — интересная работа по специальности, хорошо оплачиваемая, с большой перспективой, жилищные условия лучше, чем в любом другом месте. Если бы мои родители не переехали к этому времени с Урала в Малоярославец-1, незадолго до этого названный Обнинском, я бы почти наверняка “загремел” в Арзамас-16 или Челябинск-70 — неразговорчивые работодатели были именно оттуда. Этот выбор мне, как и другим, настойчиво рекомендовали — бум с мегатоннами был в самом разгаре, работники требовались. Глядишь, поработал бы потом под началом Владимира Зиновьевича, помотался бы на Новую Землю, пока там гремело. И насчет условий нас не обманывали. Каждый должен был написать заявление о распределении. Я задумался над определенной, но вежливой формулировкой и написал в конце концов: “При распределении прошу учесть мое желание заниматься ядерной и нейтронной физикой и работать в Обнинске”. “Прошу учесть мое желание” так понравилось однокашникам, что этот оборот сдули почти все! Тогда я даже несколько обиделся и этот эпизод запомнил. А он прогнозировал мою будущую судьбу писателя на канцелярите — сотни печатных листов на двух языках, в основном разнообразное попрошайничество в адрес всевозможных инстанций, начальников и спонсоров. Я был красноречивым попрошайкой, поэтому такую работу мне поручали чаще, чем другим. Но есть мастера этого дела и похлеще, у которых черновики решений коллегии министерства или констатирующие части в проектах постановлений правительства читаются, как поэмы в прозе… Насколько я помню, оружейниками из нашей группы стали шесть человек. Никого из них я больше не видел никогда. *** Нечай был директором ВНИИТФ в труднейшие годы — с 1988-го. По поводу отчаянного положения Федерального ядерного центра он неоднократно — и безрезультатно — обращался в Москву. И помощи ждал. Но она не пришла, а 154 накануне смерти он получил свою зарплату за май-месяц — пятьдесят долларов по тогдашнему курсу. Его подчиненные — независимо от занимаемой должности — получили шестьдесят процентов ставки директора. (Тут стоит сказать, что многомесячный долг государства по зарплате ВНИИТФ составлял всего несколько миллионов долларов, в то время как годовые бюджеты лабораторий Сандия и Лос-Аламос — примерных американских аналогов наших федеральных ядерных центров — давно зашкалили за миллиард долларов каждый). У создателей обычных вооружений — стрелкового оружия, артиллерийской, бронетанковой, авиационной и даже ракетно-космической техники всегда был и в условиях рыночной экономики стал наращиваться экспортный потенциал. У ядерных оружейников его, естественно, нет и быть не может, что усугубляет их трудности. Известие о самоубийстве Владимира Нечая получило большой общественный резонанс и что-то все-таки сдвинуло. Через две недели Госдума приняла постановление “О критической ситуации с финансированием работ по созданию, совершенствованию и эксплуатации ядерного оружия”. И хотя было ясно, что денег на ядерные НИОКР у государства нет, 31 июля 1998 года (за две недели до дефолта!) были внесены наконец изменения и дополнения в Закон о ЗАТО. Теперь их администрация могла предоставлять “дополнительные льготы по налогам и сборам юридическим лицам, зарегистрированным в качестве налогоплательщиков в налоговых органах закрытых административно-территориальных образований”. ЗАТО стали офшорами. Результаты не замедлили сказаться. Их администрация могла снижать регистрируемым на их территории компаниям и местные, и федеральные налоги. Там стали регистрировать часть своего бизнеса не только многие компании по добыче и переработке органического топлива и металлургические предприятия, но и производители водки и пива, табачных изделий. Уже в следующем году бюджеты многих ЗАТО стали 155 бездефицитными, хотя градообразующие предприятия по-прежнему не имели госзаказа. Приехав как-то примерно в это время в командировку в Саров, я был поражен размахом и качеством дорожно-ремонтных работ — такое доводилось видеть до этого лишь на Западе. Теперь мэры ЗАТО не только давали налоговые отсрочки “почтовым ящикам”, но и подкидывали деньги на зарплату. Идиллия в чистом виде продолжалась недолго. Сперва право на льготы оставили лишь тем предприятиям, которые держали в ЗАТО львиную долю основных фондов и персонала. Потом последовало ограничение на предоставление льгот на федеральную часть налога. В 2002 году были отменены и региональные налоговые льготы, кроме четырех процентов налога на прибыль. И наконец, все послабления были окончательно ликвидированы с 1 января 2004 года. Но эта передышка имела заметное положительное значение — уже начался уверенный экономический рост, финансы окрепли, и государство вспомнило про ядерную оборонку. Я не работаю в Минатоме уже три года, но, по слухам, выделяемые на эти цели бюджетные средства по крайней мере поступают “день в день и рубль в рубль”. Дай-то Бог. А в сентябре 2005 года президент подписал указ о дополнительном социальном обеспечении работников ядерного оружейного комплекса, предусматривающем фактически существенное увеличение пенсионных выплат. Лучше поздно, чем никогда. *** В цифрах есть нечто, чего в словах, Даже крикнув их, нет. Иосиф Бродский Говоря о девяностых годах в ядерной отрасли в связи с оружием и оружейными ядерными материалами, нельзя не вспомнить о самом известном и реально важнейшем внешнеторговом проекте Минатома того 156 периода — об обросшей многочисленными домыслами и сопровождаемой драматическими коллизиями “сделке ВОУ-НОУ”*. В соответствии с межправительственным соглашением между Россией и США от 18 февраля 1993 года “Об использовании высокообогащенного урана, извлеченного из ядерного оружия” российская сторона обязалась поставить американцам уран низкого (реакторного) обогащения, полученный изотопным разбавлением (“разубоживанием”) пятисот тонн оружейного урана из демонтированных боеголовок (напомню, что к этому времени были уже заключены и выполнялись соглашения о сокращении ядерных вооружений, в результате чего обе стороны ликвидировали до девяноста процентов своих ядерных боеприпасов с высвобождением огромного количества делящихся материалов). Ежегодные поставки должны были нарастать с первоначальных десяти до тридцати тонн эквивалента ВОУ в год. Соглашением оговаривалось использование российской стороной доходов от сделки для следующих основных целей: конверсия оборонных предприятий, повышение безопасности атомных электростанций, очистка окружающей среды в загрязненных районах, строительство и эксплуатация установок для реализации самой сделки. Конверсия и безопасность — очень широкие цели, оставлявшие руководству Минатома заметную свободу рук в маневре с получаемыми значительными средствами — сотни миллионов долларов ежегодно. Будучи в те времена заместителем директора по фундаментальным исследованиям в крупном институте, я хорошо помню эту палочкувыручалочку, которая работает до сих пор. Соглашение — не без скрипа, разнообразных трудностей и мелких срывов — в общем, выполняется и, несомненно, полезно и выгодно российской стороне. Но в самом конце девяностых годов случилось нечто, трудно представимое. Один сибирский пенсионер, обиженный на Минатом, разослал по всем ветвям власти, начиная с президента, длинные письма, где утверждал, что реальная стоимость пятисот тонн ВОУ составляет не двенадцать миллиардов, а восемь триллионов долларов! То, что эта безумная 157 сумма превышала весь ВВП Советского Союза за десятилетия существования ядерной программы, автора писем не смущало, и, что гораздо более удивительно, это не смутило и адресатов! В бредовой аргументации пенсионера никто не разбирался, все ухватились за цифру. Пресса, прежде всего левая, наполнилась гневными обличениями атомных предателей, продающих ядерный щит родины за копейки. Зашевелились Счетная палата, Госдума и Совет Федерации, стала проявлять признаки жизни прокуратура. Перед зданием министерства на Большой Ордынке прошел митинг, собравший не так много участников, но тучу телевизионщиков. Окна моего кабинета на третьем этаже выходили на Ордынку, из матюгальника доносились леденящие душу призывы… Поверить в происходящее было трудно, но куда деваться? По касательной и мне пришлось принять участие в составлении письменных объяснений и присутствовать на заседании одного из комитетов Совета Федерации, разбиравшего пенсионерскую инвективу. Мы, вызванные на ковер работники министерства во главе с двумя первыми заместителями министра, не знали, куда глаза девать, такую приходилось выслушивать ахинею, всерьез изрекаемую членами верхней палаты парламента, тогда целиком состоявшей из губернаторов. Ситуация была чисто кафкианская, она как нельзя лучше иллюстрировала создавшееся в стране после Чернобыля положение, когда не только способность рассуждать логично и непредвзято, но и арифметика за шестой класс, и простая житейская рассудительность покидают головы большинства наших сограждан, если речь заходит об атомных проблемах. Поэтому здесь необходимо сказать несколько слов о существе и количественной стороне вдруг возникшего вопроса. В истории техники и, шире, материальной культуры вообще известна масса случаев, когда некое вещество, на момент разработки метода его получения или обнаружения в природе, считалось, ввиду редкости или трудоемкости в изготовлении, буквально драгоценностью. Для наших целей лучшим примером является металл алюминий. Открыт алюминий в начале XIX века, 158 получили его из природных соединений химическим способом, очень громоздким и неэффективным, а поэтому он был страшно дорог — дороже золота! Изделия из алюминия — его тогда называли “серебром из глины” — были впервые представлены на Парижской Всемирной выставке 1855 года и шли по 1,2 золотого рубля за грамм, а для двора королевы Виктории был изготовлен парадный сервиз из алюминия. Химия помаленьку совершенствовалась, алюминий медленно дешевел, а потом произошел прорыв — этот металл научились получать электролизом глинозема. Цена полетела вниз и к началу Первой мировой войны снизилась по сравнению с первоначальной примерно в тысячу раз — около рубля давали уже не за грамм, а за килограмм алюминия. Его мировая добыча выросла с трехсот килограммов в 1888 году до восьмидесяти тысяч тонн в 1914 году. Совершенно то же самое произошло — и также примерно за пятьдесят лет — с обоими основными делящимися ядерными материалами оружейных кондиций — ураном высокого обогащения по изотопу 235 (93 процента) и плутония с таким же содержанием изотопа 239. Для получения килограммов этих изотопных смесей, использованных в первых ядерных зарядах, была построена целая новая отрасль промышленности с сотнями тысяч работников, поэтому вопрос о какой-то коммерческой цене материала особого смысла не имел. Однако если ее попробовать прикинуть, то, конечно, получатся несусветные миллиарды — именно о них вспоминали те, кто обвинял Минатом в разбазаривании национальных сокровищ. А какова реальная ситуация сегодня? Вопрос важный, поэтому позволю себе несколько цифр. Затраты на обогащение складываются из двух составляющих: цены природного урана, из которого извлекается редкий изотоп, и стоимости самого изотопного обогащения, которая измеряется в так называемых ЕРР — единицах работы разделения. Полезно запомнить единственную постоянную цифру — двести. Для получения килограмма оружейного урана нужно затратить двести килограммов природной смеси изотопов и примерно двести 159 же ЕРР. Таким образом, для определения рыночной цены оружейного урана нужно сложить цены килограмма сырьевого урана и одной ЕРР и умножить сумму на двести. Ценовые составляющие, как и всё на рынке, подвержены колебаниям. На момент заключения соглашения по ВОУ-НОУ килограмм природного урана стоил примерно тридцать долларов, а одна ЕРР — восемьдесят долларов (это, заметим, в лучшем случае, на гранитно защищенном европейском рынке услуг по обогащению, куда нам ходу практически нет). Произведя упомянутые арифметические операции, получаем цену килограмма ВОУ — двадцать две тысячи долларов. Минатом продавал его американцам по двадцать четыре тысячи, отвоевав добрую половину их внутреннего рынка и вызывая зубовный скрежет конкурентов как в США, так и в Европе. Разделительные производства работают с большой недогрузкой во всем мире, они создавались под амбициозные программы ядерной энергетики в семидесятых годах. Сколько угодно урана любого обогащения вам наваляют не только во Франции, но хоть в Бельгии, где доля АЭС в энергетике доходила до семидесяти процентов и где разделительные мощности на душу населения не слабее, чем у ядернооружейных держав. Но эти аргументы на законодателей и журналистов, завороженных долларовыми триллионами, странным образом не действовали. Тут же следует сказать, что сами по себе излишки урана оружейного обогащения являются чистым балластом — прямое его использование в энергетических реакторах запрещено международными соглашениями, к которым Россия присоединилась (теоретически допустимая верхняя граница — двадцать процентов, практическая в Европе — пять). Балласт этот весьма дорогостоящий. Наша цифра не афишируется и наверняка ниже американской, но последнее, что я слышал от американцев в конце девяностых годов, — два доллара за грамм в год. Сейчас, в связи с антитеррористическими мерами в хранилищах, эта цифра наверняка выше, но и два доллара означают, что двенадцатилетнее хранение оружейного 160 урана целиком съедает его рыночную стоимость. Наши новые хранилища соответствуют международным стандартам — и стоят соответственно. Полный объем запасов оружейного урана является, разумеется, одним из важнейших государственных секретов (а теперь становится и полновесным коммерческим секретом), но одно можно сказать с полной уверенностью: то его количество, которое после завершения поставок по сделке ВОУ-НОУ останется лежать в российских складах, с большой лихвой покрывает все мыслимые оборонные потребности страны, и военные, знающие истинное положение вещей, с этим согласны. Шумиха с триллионами в конце концов как-то все-таки сошла на нет, но если вы сейчас поищете в Интернете словосочетание “цена высокообогащенного урана”, то вряд ли найдете что-то близкое к реальности, а восемь триллионов долларов — в сотнях документов. И настоящая статья была уже написана, когда по ТВЦ прошла продолжительная передача, в которой бред про восемь триллионов воспроизводился во всех деталях. *** В заключение — замечание, несколько выходящее за обозначенные рамки темы, но тесно с ней связанное. Старая истина “народ, не желающий кормить своих военных, будет кормить чужих” стала в нашей прессе общим местом, но совершенно то же самое можно сказать и про ученых. Сделаем некоторые — очень приблизительные — прикидки. Российский импорт из стран дальнего зарубежья составил в 2004 году около шестидесяти миллиардов долларов. Не менее двух третей в нем — продукция высокотехнологичных отраслей (таковой можно считать практически весь импорт с Запада, даже сельхозпродукцию). Расходы на НИОКР в этих отраслях в развитых странах составляют минимум десять процентов стоимости продукции, значит, мы платим зарубежным ученым не меньше четырех миллиардов долларов в год. А сколько мы платим своим? Процитируем высказывание министра образования и науки Фурсенко: “Что касается обязательств государства перед наукой, то ее финансирование будет 161 поднято с 46,2 млрд. руб. в 2004 году до 110 млрд. руб. в 2008-м. Ставится задача — в 2008 году довести государственные расходы на одного научного сотрудника до 750 тыс. руб. в год, то есть в 5 раз выше, чем сейчас”. Таким образом, российская гражданская наука — речь явно идет только о ней — получает от нашего правительства раза в два с половиной меньше, чем зарубежная гражданская наука от того же российского правительства! Попробуем еще понять, что в процитированной фразе министра написано между строк. Во-первых, увеличение расходов на одного научного сотрудника в пять раз при росте полной суммы в два с половиной раза означает, что численность научных работников, финансируемых из бюджета, планируется сократить вдвое. Во-вторых, ВВП России составил в 2004 году примерно 15 триллионов рублей, от которых 46,2 миллиарда составляют всего 0,3 процента. Это нищенский показатель. Что-то лепетать в оправдание такой ситуации власть еще могла в начале девяностых годов. Но нынче, при золотовалютных резервах в сто шестьдесят миллиардов долларов, — пятый показатель в мире, ни в США, ни в Европе такого нет! — и при триллионном, в рублях, стабилизационном фонде иначе как национальным позором подобное положение назвать нельзя. А среди “национальных проектов” науки нет как нет. Разумеется, этот вопрос заслуживает гораздо более развернутого обсуждения, но в основную задачу настоящей статьи оно не входило. Реформа отечественной гражданской науки только начинает попадать в фокус общественного внимания. Будем надеяться, что это все-таки поспособствует выработке разумных решений. 162 Гимн Языку1 Кибернетика (от древнегреческого слова, означающего рулевой, управляющий) — реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны и получившая широкое распространение и в других капиталистических странах... Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения — его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машины, в орудие производства войны... Поджигатели новой мировой войны используют кибернетику в своих грязных практических делах. (Краткий философский словарь. Под редакцией М. Розенталя и П. Юдина. ГИПЛ, 1954) Книгу, о которой пойдет речь ниже, — “Феномен науки” — я читал трижды. Первый раз больше тридцати лет назад в рукописи. Тогда же появились английское и японское издания. Автор, В.Ф. Турчин, был первым координатором отечественного отделения “Международной амнистии”, соратником А.Д. Сахарова, подписавшим вместе с ним и Р.А. Медведевым известное “письмо трех” советскому руководству. Более двадцати лет я надеялся взять в руки русское издание. Надежда сбылась только в начале девяностых годов. Вышел томик, в котором все — и бумага, и оформление, и тираж — свидетельствовало о благородной бедности издательства “Наука”. Перечитывая книгу под названием “Феномен науки”, я испытал не слишком лестное для себя ощущение — многие мысли, аспекты миропонимания, которые я привык искренне считать своими кровными, выношенными, были, как оказалось, вычитаны четверть века назад в упомянутой выше рукописи. Говорят, образование в человеке — то, что остается, когда все выученное уже забыто. В этом 1 «Знамя» №6, 2002 163 смысле книга Валентина Федоровича Турчина стала одним из краеугольных камней в фундаменте моего образования. Приведу оценку из редакторского предисловия профессора В.С. Штаркмана: “Среди огромной массы научной и научно-популярной литературы совсем немного книг, которые можно считать вехами на пути человечества в формировании целостного и оптимистического мировоззрения, т.е. книг, философских в истинном смысле этого слова. Книга, которую держит в руках читатель, несомненно, принадлежит к этой редкой категории”. И далее: “По сути своей “ФН” — глубокая научнофилософская книга, но написана она как роман и, чтобы прочесть ее, достаточно любопытства и знаний в объеме средней школы… Углубляться в детали нет смысла, так как при этом пришлось бы невольно и безнадежно конкурировать с авторским текстом, одновременно паразитируя на нем”. Это неоспоримое утверждение долго удерживало меня от попытки письменно изложить свои впечатления от “ФН”, но все-таки не удержало. Последним толчком послужило третье прочтение — в двухтысячном году в издательстве “ЭТС” вышло второе русское издание*. Характерно, что автор, к тому времени маститый профессор математического факультета Нью-Йоркского университета, кибернетик с мировым именем, не счел нужным изменить ни строчки в труде, который написал в молодости. В решение задачи понимания человеком того, что он сам из себя представляет, очень немногим ученым удалось внести вклад, сравнимый с вкладом великих писателей. Список этих ученых будет разным у разных людей, которые возьмутся его составить — он неизбежно субъективен. Для меня его открывает — не по хронологии, а по ранжиру — Чарльз Дарвин, да и остальные имена весьма громкие. Без колебаний вношу в него автора “ФН”. Но обратимся к содержанию труда. Авторское определение предмета книги в подзаголовке: “Кибернетический подход к эволюции” (далее цитаты, приводимые без ссылок, взяты из “ФН”). В предисловии оно звучит 164 несколько по-иному: “кибернетический подход к науке как изучаемому явлению”, но эти формулировки друг другу не противоречат, вторая лишь указывает на акценты. “ФН” “написана как роман” только местами, это книга не о кибернетике, а по кибернетике. Любителям легкого чтения “ФН” не порекомендуешь. Знаний в объеме средней школы действительно достаточно, чтобы заинтересоваться и приступить к ее чтению, но в процессе чтения эти знания придется использовать непрерывно и достаточно напряженно для получения новых, захватывающе интересных знаний. В. Турчин отнюдь не принадлежит к тем популяризаторам, которым углубиться в тему не дает закон Архимеда, когда автор легковеснее материала и потому барахтается на поверхности. Можно привести и одну, может быть, неожиданную, гастрономическую аналогию. Сейчас, в противовес известным и широко распространенным системам закусочных “fast food” — “быстрой еды”, — настоящие любители полакомиться проводят фестивали “slow food” — “неторопливой еды”, где смакуют блюда, приготовленные мастерами высшей квалификации, чаще всего по старинным рецептам. “ФН” — шедевр интеллектуальной “slow food”. Потративший на книгу время не пожалеет. Философская лирика — общепризнанный и распространенный поэтический жанр. Это мешает осознать, что по существу и почти вся классическая философия высокого уровня — жанр поэзии в прозе, а не научная дисциплина. Философию с поэзией роднила до недавнего времени таинственность предмета: мир и мы в этом мире. Он был сплошной загадкой. Ситуация стала меняться примерно с середины девятнадцатого века, и за сто лет произошли радикальные изменения, давшие В. Турчину основания написать: “Кибернетика сейчас ведет наступление на традиционную философскую гносеологию, давая новую, естественнонаучную интерпретацию одним ее понятиям и отвергая другие как несостоятельные. Некоторые философы противятся этому наступлению, 165 считая это посягательством на свою территорию. Они обвиняют кибернетиков в “огрублении” и “упрощении” истины… Но философ, которому чуждо землевладельческое отношение к различным областям знания, должен приветствовать атаки кибернетиков. В свое время развитие физики и астрономии уничтожило натурфилософию, избавив философов от необходимости говорить приближенно о том, о чем ученые могут говорить точно. Очевидно, развитие кибернетики сделает то же с философской гносеологией или — скажем более осторожно — со значительной ее частью. Этому надо только радоваться. У философов всегда будет достаточно своих забот”. Тут будет уместно процитировать слова, прозвучавшие за десять с лишним лет до написания книги, в пятьдесят шестом году, с другой, казалось бы, стороны баррикады, в коротком эссе Ф. Дюрренматта “О смысле художественного творчества в наши дни”: “Я хотел бы высказать здесь подозрение, не является ли естествознание формой сегодняшней философии, не предаемся ли мы обману, когда верим, что старую философию слова все еще можно сохранить в какой-нибудь форме, что мы у Эйнштейна и Гейзенберга, а не у Хайдеггера находим начала новой философии. Мы приучили себя рассматривать результаты естественных наук как несущественные, как сообщения о недуховном или механическом мире. Очевидно, мы должны быть скромнее”. В. Турчин не мог знать об этих словах. История русскоязычной публикации Ф. Дюрренматта достаточно любопытна. Эссе было напечатано издательством “Прогресс” в сборнике “Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы ХХ века”. Сборник был сдан в набор в июле восемьдесят пятого, подписан в печать в феврале восемьдесят шестого, и для меня, читавшего с изумлением помещенные в нем и прикрытые обычным трескучим предисловием и зонтиком из прокоммунистических “попутчиков” работы Бретона, Р. Барта, В. Вулф, Гессе, Дали, Кафки, Маринетти, Музиля, Роб-Грийе, Сартра, О. Хаксли, 166 Элиота, явился первым, абсолютно первым слышимым сигналом скоро грянувших в нашем обществе перемен. Ф. Дюрренматт, назвав себя комедиографом, так оправдывал свое участие в чисто философской полемике: “Ведь Платон на пиршестве наряду с Сократом предоставлял слово и Аристофану”. А у советских философов-марксистов землевладельческое отношение к своей упомянутое территории В. Турчиным сочеталось с рабовладельческим отношением к ее жителям, которых держали там, как в лагере. Достаточно сказать, что начало работы В. Турчина как ученого пришлось как раз на время выхода процитированного в эпиграфе “Философского словаря”, поэтому у многих отечественных физиков моего поколения слово “философия” было и осталось ругательным — почти как “кибернетика” для Юдина и Розенталя. Турчин же, удивительным для нас, его коллег и друзей, образом, философией интересовался по-настоящему. Только много позже я понял, насколько глубоким с ранних лет было единство его, казавшихся такими разными, интересов: физика, кибернетика, лингвистика, философия, политика. А в основе лежало восхищение языком в очень широком, до сих пор немногими понимаемом смысле слова. Высказывание Гиббса “Математика — это язык!” (сделанное в университетской дискуссии о приоритетах — математика или иностранные языки) цитируют нередко, но по-настоящему не воспринимают. А воспринимать его надо буквально. На этом языке написана великая литература. Можно даже сказать — величайшая, потому что, например, по количеству несомненно гениальных авторов — их сотни — с ней не сравнится ни одна из национальных литератур на естественных языках. Потому, разумеется, что выдающийся вклад в математику внесли ученые десятков стран от древности до наших дней, и плоды их творчества востребованы и используются всем международным сообществом ученых по сей день. Отточенная форма и глубочайшее содержание, интригующие 167 сюжеты, остроумие, афористические определения, блестящие парадоксы — все это знакомо каждому квалифицированному читателю трудов по математике и теоретической физике. Поэзию можно назвать языком для описания неописуемого. Тогда математика — язык для описания описуемого (“Неизъяснимость чувств противоположна изъяснимости мыслей”). Создание и расширение класса понятий, определяемых и анализируемых с непредставимой для обыденного мышления точностью, — основная задача математики. “Мысль изреченная есть ложь” — математик под этим не подпишется. Все “изреченные”, то есть доказанные математиками, мысли — чистая и точная правда, причем абсолютность этой чистоты и точности — главный источник наслаждения математиков красотой своего языка. “Математика — занятие скучное и сухое” — такое нередко приходится слышать, и чаще всего от людей, твердо знающих из математики только таблицу умножения до десятью десять. С той же обоснованностью рассуждал бы о скуке и сухости музыки человек, в жизни ничего не слышавший кроме гаммы до-мажор, исполняемой одним пальцем. При изучении любого языка, прежде чем вы начнете чувствовать пользу, а тем более удовольствие от плодов этого изучения, нужно потратить немалые усилия. К математике это относится в гораздо — но не качественно! — большей степени, чем к иностранным языкам. Ее основы в “надшкольном” смысле были бы, по моему глубокому убеждению, весьма полезны специалистам по гуманитарным наукам, но похоже, что декларирование отвращения к математике является среди них нерушимым правилом хорошего тона. Одним из признаков высшего совершенства в искусстве является лаконизм. Смею сказать — вряд ли что-нибудь сравнится в этом отношении с шедеврами математики и теоретической физики. Здесь нередки случаи, когда итогом жизни гения являются всего несколько символьных строчек. Достаточно привести один пример. Уравнения 168 электромагнитного поля (уравнения Максвелла) можно записывать поразному, но в самой компактной, так называемой тензорной, форме они содержат всего пятнадцать символов. В этой строчечке умещается вся классическая электродинамика, она описывает принцип и детали действия всех электрических машин и приборов, распространение радиоволн и геометрическую оптику. Ее содержание расшифровывается до сих пор, разворачиваются все новые и новые лепестки этого фантастического веера. Но дело не только и не столько в языковых — теоремных, формульных, алгоритмических — красотах, созданных на верхних этажах величественного здания математики, сколько в фундаменте. Процитируем опять “ФН”: “Математика образует каркас здания естественных наук. Ее аксиомы это сваи, уходящие в самую глубь нейронных понятий, ниже того уровня, где начинает хозяйничать воображение. Отсюда та прочность основы, которая отличает математику от эмпирического знания. Она пренебрегает поверхностными ассоциациями, составляющими каждодневный жизненный опыт, предпочитая продолжать строительство костяка системы понятий, начатого природой и заложенного в нижние уровни иерархии”. Прослеживание строения этой иерархии — а оно начинается в книге с кибернетического анализа механизма зрения лягушки и заканчивается рассмотрением роли человека в эволюции Вселенной — завораживает последовательностью и убедительностью. Слово “иерархия” в нашем политэкономическом языке всегда несло отрицательную нагрузку, его официальная трактовка — “социальные структуры антагонистического общества, особенно бюрократии” (“Советский энциклопедический словарь”, третье издание, 1985 г.). А дословно этот термин переводится как “священная власть”. Но есть и спокойная, кибернетическая трактовка иерархии как принципа построения систем управления. В любой скольконибудь сложной системе абсолютно неизбежно разделение управления на этажи с передачей информации вверх, а команд вниз. Анархия — отрицание иерархии — антикибернетична, антинаучна. 169 Возникновение нового уровня управления в процессе эволюции В. Турчин называет метасистемным переходом. Этот “квант эволюции” — ключевое понятие книги и всего кибернетического подхода к философии, развиваемого автором. Книга объясняет очень многое, не обходя и сам термин “объяснять”. У него только один разумный смысл. Объяснить сложное понятие — значит выразить его через более простые, доведя эту редукцию до простейших, очевидных из опыта, из непосредственного восприятия понятий. Как ни странно, это не всеми признается, и у некоторых философов “редукционизм” — слово бранное. По моим впечатлениям, используют его как бранное те, кто объяснять по-настоящему просто не умеет, не знает, что это такое. Нагляднее всего можно понять сказанное на примере одного из самых сложных понятий — Вселенная, точнее, ее происхождение. На просьбу объяснить, откуда взялась Вселенная, служители всех религий и верующие отвечают: ее создал Бог. Но — независимо от того, есть Бог или нет! — этот ответ не объясняет происхождение Вселенной. Создатель всегда сложнее любого своего создания — с этим многие согласятся интуитивно, но есть еще и соответствующая кибернетическая теорема. Так что концепция Бога — в проблеме происхождения Вселенной — антиобъяснение, движение в сторону, противоположную объяснению. В частности потому, что неизбежен вопрос — а кто создал Бога? Если нас устраивает ответ, что происхождение Бога непостижимо или что “Он был всегда”, то почему не удовлетвориться этим ответом на шаг раньше? Заговорив необходимо об отношении сделать науки следующее к религиозному замечание. В мировоззрению, советские времена “философы-материалисты” привыкли называть религию ложью, не обращая внимания на один логический парадокс: религию можно назвать ложью, только если Бог существует. Не знаю, отмечал ли кто-нибудь раньше этот парадокс. 170 В самом деле, из бесчисленных противоречащих друг другу конкретных, детально разработанных религиозных концепций истинной может быть не больше, чем одна. Допустим, это христианство. Тогда душа правоверного мусульманина, попавшая после смерти в христианский ад, будет иметь все основания считать себя обманутой, а свою “прижизненную” религию ложной (пример, разумеется, можно обратить, поменяв христианство и магометанство местами). Но если Бога и загробной жизни нет, то все утверждения любой религии на этот счет становятся непроверяемыми и, следовательно, ни ложными, ни истинными быть не могут. А непроверяемость, как ни странно, означает и неопровержимость. Это надо иметь в виду, рассуждая о религии. В соответствии с названием и замыслом настоящей статьи в ней комментируются главным образом компоненты содержания “ФН”, анализирующие роль языка в эволюции человеческого общества на разных этапах развития, так что эпиграфом к ней — и к “ФН”! — могли бы стать слова Иосифа Бродского: “Язык — это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное для нас как биологического вида”. И начать можно с яркого примера — влияния всего лишь грамматической структуры языка на образ мышления и представления о мире. В. Турчин анализирует “теорию лингвистической относительности” Сепира-Уорфа, основанную на изучении языков североамериканских индейцев хопи, шауни и других, которые настолько отличаются от всех европейских, что различиями последних можно полностью пренебречь, объединив их в SAE — “среднеевропейский стандарт”. Так, в языке хопи отсутствует глагольная категория времени, а потому невозможна объективизация времени и употребление количественных числительных со словами типа “день”, которые для хопи не являются существительными. “Мы создаем в своем воображении несуществующие предметы — год, день, секунда, а вещество, из которого они состоят, называем временем. Мы говорим “мало времени”, “много времени” и просим дать час времени, 171 как если бы мы просили литр молока. У хопи нет основы для термина с таким значением… Глаголы здесь не имеют времен, подобных европейским. Глагольные формы отражают источник информации и ее характер. И это точнее соответствует действительности, чем трехвременная система. Ведь когда мы говорим “я завтра пойду в кино”, это отражает не то, что на самом деле будет, а только наше намерение пойти в кино, … которое может перемениться в любую минуту… С объективизацией времени связаны важнейшие черты европейской культуры, которые обеспечили ей столь выдающееся место: историчность… и развитие точных наук”. Кроме того, в языке хопи все существительные обозначают только конкретные предметы и имеют как единственное, так и множественное число, то есть отсутствуют слова типа “молоко” или “вода” — только “стакан молока” или “ведро воды”. Так что у философа-хопи не могло бы возникнуть понятия “субстанция”, столь важного на ранних этапах развития европейских наук. Можно привести пример и поближе. Иосиф Бродский, много говоривший и писавший о роли языка (приведенное выше высказывание на эту тему — лишь одно из десятков), в своем интервью “Наглая проповедь идеализма” заметил: “Английский… это антириторический язык, антидемагогический… На английском “народ и партия непобедимы” звучит как чушь собачья”. Это свойство языка заметно влияет на политические реалии англосаксонских стран. Важное место в “ФН” занимает анализ первобытного мышления. Мы иногда забываем, что знания о древнейших, зачаточных человеческих обществах нам дала не только и не столько археология, сколько прямые свидетельства наших старших современников или почти современников, открывавших живые, но отрезанные от мира островки каменного века (самой примитивной и изолированной из таких культур была тасманийская, последняя чистокровная тасманийка умерла во второй 172 половине девятнадцатого века). Роль языка в таких обществах, с нашей точки зрения, очень необычна. Для первобытного мышления название и названное не просто тесно связаны, они практически эквивалентны. Все, что имеет имя, существует (хотя может быть, например, невидимо и неслышимо). Магия имени абсолютна, разрушить ее опыт не может. Первобытное Поразительную иллюстрирует мышление является “непробиваемость” многочисленными полностью сознания примерами из докритическим. дикаря книги В.Турчин Леви-Брюля “Первобытное мышление”. “Что больше всего поражает европейца — это не само содержание представлений первобытных людей, а их крайняя устойчивость, нечувствительность к данным опыта… Очевидные факты, которые по мнению европейца должны были неизбежно изменить представления первобытного человека,… не оказывают на него почему-то никакого воздействия. А попытки убеждать и доказывать приводят зачастую к результатам, диаметрально противоположным тем, которые ожидались”. Обличая фашизм и коммунизм, часто называют их попыткой отбросить человечество в средневековье. Фактически дело обстоит еще хуже. Тоталитарные идеологии стремятся привить людям буквально первобытное, докритическое мышление, возродить табу и тотемы каменного века. Эволюция математики и ее роль в развитии культуры и цивилизаций — один из тематических стержней “ФН”. Мы часто недооцениваем — или, вернее, находимся в неведении о достижениях в этой области наших очень далеких предков. Достаточно сказать — эту оценку приводит В.Турчин, — что современная школьная программа по геометрии исторически охватывает лишь материал, полученный ранее 330 года до нашей эры! Математика играла совершенно необычную роль в жизни элиты древнегреческого общества. “Уже во времена Пифагора (550 г. до н.э.) занятия математикой были очень 173 распространены среди людей, обладавших досугом, и считались делом благородным, почетным и даже священным”. У этой “игры в бисер” был и важный политический аспект: “Неудивительно, что именно греки с их демократическим общественным строем создали учение о математическом доказательстве. Споры и доказательства играли важнейшую роль в жизни граждан греческого города-государства (полиса). Понятие о доказательстве уже существовало, оно было общественно значимой реальностью. Осталось только перевести его в область математики, что и было сделано, едва греки познакомились с достижениями древних восточных цивилизаций… Возникновение доказательства— это метасистемный переход в рамках языка. Формула перестает быть вершиной языковой деятельности, появляется новый класс языковых объектов — доказательства — и новый вид языковой деятельности, направленный на исследование и производство формул. Это новый этаж иерархии по управлению, и его появление вызывает огромный рост числа формул”. Тут уместно заметить, что неплохо было бы на очередном витке общественного развития вернуть логическому доказательству в политических дискуссиях нашего времени ту роль, которую оно играло в древних Афинах… Увлечение чистой игрой ума принимало и крайние формы. “Пифагорейцы считали: Бог положил числа в основу мирового порядка… Немалую роль в этом убеждении сыграло открытие пифагорейцами того факта, что сочетания звуков, приятные для слуха (гармонические), создаются в том случае, когда струна укорачивается в отношениях, образуемых минимальными целыми числами: 1:2 (октава), 2:3 (квинта), 3:4 (кварта) и т.д. Числовая мистика пифагорейцев отражала их веру в то, что, в конечном счете, все закономерности природных явлений вытекают из свойств целых чисел. Мы видим здесь проявление человеческой склонности к переоценке только что сделанных открытий. Физики конца XIX века полагали, подобно пифагорейцам, что они имеют универсальный ключ ко всем явлениям природы и при надлежащем усердии с его 174 помощью можно раскрыть секрет любого явления. Этот ключ — представление о пространстве, заполненном частицами и полями, которые подчиняются уравнениям Ньютона и Максвелла. Однако с открытием радиоактивности и дифракции электронов высокомерие физиков разлетелось в пух и прах”. Но точные науки, разумеется, способствовали развитию общества и подругому. Так, Архимеда можно считать первым из физиков и математиков“оборонщиков”. Благодаря машинам, спроектированным Архимедом, жители Сиракуз отразили первый штурм города римлянами (при втором штурме Архимед погиб). Однако Плутарх свидетельствует: “Хотя изобретения прославили его (Архимеда. — Н.Р.) сверхчеловеческую мудрость, тем не менее он ничего не писал по таким вопросам, ибо полагал, что сооружение всякого рода машин… дело низкое и неблагородное; сам же он стремился лишь к тому, что по красоте своей и совершенству находится далеко от царства необходимости”. Предводитель римских войск Марцелл разрешил выполнить завещание Архимеда — высечь на надгробии шар, вписанный в цилиндр (из всех своих достижений Архимед больше всего гордился доказательством того, что объем такого шара составляет две трети объема цилиндра). Предельную рафинированность теоретика, пренебрегающего низким опытом, демонстрировал Аристотель. Как упоминает Бертран Рассел, Аристотель до конца жизни был уверен, что у женщин зубов меньше, чем у мужчин, но проверить это утверждение подсчетом не потрудился, хотя был дважды женат (понятно, какие ассоциации вызывает у русскоязычного читателя образ Аристотеля, пересчитывающего зубы своей жены). А вот одно из платоников: утверждений близких “Приближенными единомышленников вычислениями свободному человеку, они — удел раба”. 175 стыдно Аристотеля, заниматься Авторитет Аристотеля был непререкаем столь долго, что до следующего революционного, с точки зрения кибернетики и математической логики, шага в философии пришлось ждать две тысячи лет. Сделал его Гегель. Пояснить суть этого переворота поможет, как ни покажется это странным, пример из моего взаимодействия с редакцией журнала “Знамя”. Я убедился, что здесь весьма трепетно относятся к принятым для опубликования авторским текстам. Так, в мою статью в юбилейном январском номере за 2001 год в самый последний момент добавили… всего одну букву — предлог “к”. Фраза зазвучала так: “Очевидная переходность нынешнего периода находится в глубоком противоречии с вечным характером настоящего отношения к собственности”. И предлог этот оказался лишним! Речь здесь идет, в отличие от следующей фразы, не о личном отношении людей к чему-либо, например, крестьян к земле, а о юридических отношениях “собственник—собственность”, например, “крестьянин — земля”. В формальной логике — в отличие от русского языка — слово “отношение” употребляется в этом случае в единственном числе и называется “двухместный предикат”, в отличие от “свойства” — предиката одноместного. В естественных языках отношения часто выражаются прилагательными, как и свойства (“крестьянская земля”), отсюда путаница. Самым распространенным примером такого рода является словосочетание “большое число”. Такого свойства — быть большим — у чисел нет, есть лишь парное отношение меньше—больше между двумя любыми числами. Аристотелю понятие “отношения” не было известно, он его как раз путал со свойством, отсюда парадоксы, цитируемые В. Турчиным. Гегель же “…показал своей диалектикой, что мир надо рассматривать не как совокупность объектов, обладающих некоторыми свойствами, а как совокупность объектов, находящихся в некоторых отношениях друг с другом… Два — минимальное число объектов, при котором отношение перестает быть свойством и становится собственно отношением. Число 176 “два” лежит в основе гегелевского метода, что отражено в самом термине “диалектика”. По мнению В. Турчина, платонизм закрыл грекам путь “к дальнейшей эскалации критического мышления — осознанию базисных элементов математики как явлений языка… Развитие математики в Европе было непрерывным освобождением от оков платонизма… Только созданием специализированного языка завершается метасистемный переход в головах людей… Людям свойственно не замечать воздуха, которым они дышат, и языка, которым все время пользуются. Созданный же вновь специализированный язык выпадает из сферы естественного языка и представляется частью неязыковой действительности. Это способствует метасистемному переходу”. Процесс создания специализированных языков В. Турчин иллюстрирует неожиданным бытовым примером: “Следующая остановка — станция Апрелевка, — доносится хриплый голос из репродуктора. — На станции Победа поезд остановки не имеет”… Вы начинаете размышлять о том, как небрежно мы все еще относимся к нашему родному языку. Что за нелепое выражение “остановки не имеет”? Не проще ли сказать “не останавливается”? Дело здесь не в небрежном отношении к родному языку, а в том, что “остановки не имеет” означает не совсем то же самое, что “не останавливается”. Понятие “остановка” в железнодорожном лексиконе не тождественно понятию прекращения движения. Ему можно дать следующее определение: остановка — это преднамеренное прекращение движения поезда, сопровождаемое принятием мер, необходимых для обеспечения выхода пассажиров из вагонов и входа в вагоны… Так что если, например, машинист остановил поезд, но не открыл пневматических дверей, то поезд “остановился”, но не “возымел остановку”. В. Турчин подчеркивает, что железнодорожник воспользовался привычным профессиональным термином, что позволило ему выразить свою мысль точно, хоть и коряво. Когда язык употребляется в узко профессиональных 177 целях, число используемых терминов сокращается, и им придается более четкий и постоянный смысл. Происходит формализация языка. Здесь следует упомянуть, что кибернетик В. Турчин является создателем одного из самых оригинальных и совершенных формализованных языков — метаалгоритмического языка “РЕФАЛ” (от английской аббревиатуры, означающей “Алгоритмический разработчиком программного язык рекурсивных обеспечения для его функций) и компьютерной реализации. Процитированный только что отрывок дает представление еще об одной из красок текста “ФН”: книга, при всей ее учености, написана с юмором. В. Турчин недаром был в шестидесятые годы составителем и редактором двух изданий сборника “Физики шутят” и капитаном команды КВН города Обнинска, победившей веселых и находчивых из Дубны (автор этих строк был капитаном болельщиков, существовала такая должность). Говоря о возможности ложных выводов в умозаключениях из-за неоднозначностей в семантике — вопрос непростой! — автор ограничивается примером: “Ваня — цыган. Цыгане пришли в Европу из Индии. Следовательно, Ваня пришел в Европу из Индии”. Больших пояснений не требуется. Меня всегда смущала поговорка “От великого до смешного один шаг” — это расстояние может быть и нулевым, поскольку бесспорно существование великого смешного. В “ФН” есть раздел “Смешное и прекрасное”. Он следует за обсуждением важнейшей особенности человеческого мозга, отличающей его от мозга животных — возможности управления ассоциациями, что делает для человека обучение активным процессом, связанным с положительными и отрицательными эмоциями. Они называются соответственно удовольствием от новизны и скукой (тут нельзя не вспомнить характеристику, данную Набоковым одному из своих персонажей: “Как всякий полукретин, он был выше новизны”). Решусь на длинную цитату: 178 “Удовольствие от новизны” — очень общий термин, покрывающий не одну эмоцию, а целый класс их. Можно сразу указать два явно отличающихся представителя этого класса: чувство смешного и чувство прекрасного. Вряд ли кто в настоящее время возьмется утверждать, что он до конца понимает природу этих эмоций и может дать им сколько-нибудь детальную кибернетическую интерпретацию. Что вызывает у нас смех? Совершенно неожиданное, но в то же время законное и задним числом ставшее понятным нарушение “нормального” хода событий. Неожиданная ассоциация, бессмысленная на первый взгляд, но отражающая какие-то глубинные связи между вещами. Все это, конечно, создает новую модель мира и доставляет удовольствие, пропорциональное ее новизне. Конец новизны — это конец смешного. Когда нас пытаются смешить в соответствии с хорошо знакомой моделью, мы называем такой юмор плоским. Но это понятие чрезвычайно относительно… Смешное всегда лежит на грани между тривиальным и непонятным. Эта грань у каждого своя, и она передвигается в процессе индивидуального развития. Ничто так отчетливо не проявляет культурного уровня человека, как его понимание смешного. В чувстве прекрасного больше индивидуальных различий между людьми, оно тоньше и загадочнее, чем чувство смешного. Но в нем есть тот же динамизм, связанный с новизной впечатления… Острое ощущение прекрасного кратковременно, оно включает элемент откровения, восторженного удивления. Его можно также описать как внезапное усмотрение какого-то глубокого порядка, соответствия, смысла. Если пытаться дать кибернетическую интерпретацию этому явлению, можно предположить, что чувство прекрасного вызывают те впечатления, которые дают пищу для самых сложных и тонких моделей, реализующихся с помощью классификаторов высшего уровня. Эти классификаторы должны, очевидно, в максимальной степени сжимать информацию, распознавать чрезвычайно сложные понятия… 179 Все модели иерархичны. Более сложное строится из более простого, высшее опирается на низшее. Человек может быть недостаточно развит эстетически и не видеть красоты там, где ее видят другие. Неподготовленному слушателю шедевр симфонической музыки покажется бессмысленным нагромождением звуков. С другой стороны, банальная мелодия или примитивный геометрический орнамент не вызовут у нас ощущения прекрасного: здесь порядок слишком очевиден. “У нас” — это у современного цивилизованного человека. Возможно, неандерталец, увидев серию точно вычерченных концентрических окружностей, был бы потрясен до глубины души. Прекрасное тоже всегда на грани между тривиальным и непонятным. Передвижение этой грани — эстетическое воспитание — есть познание мира, построение в мозгу новых моделей”. Интересна в “ФН” оценка вклада отдельных ученых в совместное развитие когда-то тесно переплетенных математики, физики и философии. Автор перебирает много имен, начиная с первого известного нам — Фалеса Милетского (имена ученых-жрецов древнего Востока до нас не дошли). Ключевые фигуры ясны из названий глав: “От Фалеса до Евклида”, “От Евклида до Декарта”, “От Декарта до Бурбаки”. В результате на первую позицию выдвигается Рене Декарт, и если характеризовать философские взгляды автора “ФН” каким-то одним словом, то слово это будет, скорее всего, “неокартезианство”. “Далеко не все авторы, пишущие об истории математики, воздают ему должное. Между тем, Декарт произвел революцию в математике… а именно: новый подход к описанию явлений действительности — современный математический язык... Декарт преодолел пропасть между величиной и числом, между геометрией и арифметикой, но достиг этого не сведением одного языка к другому, а созданием нового языка — языка алгебры… История науки показывает, что наибольшая слава обычно достается не тем, кто закладывает основы, и, конечно, не тем, кто занимается мелкими заключительными доделками, а тем, кто в новом направлении мысли первым получает крупные 180 результаты, поражающие воображение современников или ближайших потомков... Яблоко, прославившее Ньютона, выросло на дереве, которое посадил Декарт”. Это не противоречит известному из Ньютона: “Если я видел дальше, чем Декарт, то потому, что стоял на плечах гигантов”. Одним из важнейших следствий постаристотелевского перелома в науке стало изменение отношения к опыту. Если Декарт, по определению В. Турчина, был и основоположником, и идеологом теоретической физики, то основоположником экспериментальной физики стал Галилей, а ее идеологом — Фрэнсис Бэкон. (Последнего, заметим, можно считать и первой жертвой собственной научной любознательности. Все слышали про Рихмана, убитого молнией, про жестоко облученную Марию Кюри, но немногие знают, что Ф. Бэкон кончил свои дни, смертельно простудившись при опытах по замораживанию мяса — с такой-то фамилией!) Во времена Бэкона слово “догма” означало теоретическое положение и не имело сегодняшнего отрицательного оттенка. Вот одно из образных определений великого англичанина: “Те, кто занимался науками, были или эмпириками, или догматиками. Первые, подобно муравью, только собирают и пользуются собранным. Вторые, подобно пауку, из самих себя создают ткань. Пчела же избирает средний способ, она извлекает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным умением”. Двадцатый век кардинально усилил роль науки в жизни человечества, а сама она стала массовой профессией. В начале двадцатого века, например, во всем мире насчитывалось всего около четырехсот физиков, разбросанных по нескольким десяткам университетов. Имена каждого четвертого из них вошли в историю науки. А сейчас физиков — сотни тысяч. Открытий на всех не напасешься. Это не могло не сказаться на характере науки как творческого труда. Послушаем автора “ФН”: “Творчество — это метасистемный переход… Одно из проявлений этого процесса — творческие акты в культуре, которые создают новые уровни управления и тем самым лишают действия нижнего уровня их творческого 181 характера. Чтобы построить пирамиду, надо было согнать сотни тысяч рабов; чтобы рассчитать на бумаге точные положения планет, надо было выполнить тысячи арифметических действий. Машинизация призвана избавить человека от такого сорта работ и перенести его деятельность на тот уровень иерархии, где она в настоящий момент еще является творческой. Со временем и этот уровень перестанет быть творческим — граница между нетворческим и творческим трудом непрерывно ползет вверх”. К сожалению, этот процесс неизбежно оставляет огромное число образованных и неглупых людей, пришедших в науку с заметными личными амбициями, ниже указанной границы и обрекает на достаточно рутинную, но все еще не поддающуюся полной автоматизации работу. Тут нельзя не отметить, что не только ученых “слишком много”. Вся современная культура потихоньку теряет обозримость. Все больше талантливых людей уходят “ниже ватерлинии”, пропадают в безвестности. Я сознательно “андеграунд” не — использовал оно поуже. более Его употребительное изучение — понятие своеобразная культурологическая спелеология — занятие захватывающее, но для немногих. Особую актуальность книге В. Турчина придает то обстоятельство, что роль науки в развитии общества подвергается сейчас критическому, иногда остро критическому пересмотру. Подавляющее большинство людей равнодушны к научным открытиям как таковым, и это естественно. Далеко не всем доступны научные чудеса, внедренные в быт. Отсюда и участившиеся призывы к научно-технической, так сказать, контрреволюции. И не только призывы, но действия достаточно многочисленных и организованных общественных движений. За кадром остается тот факт, что просто накормить, одеть и обогреть все большее количество жителей Земли — тоже научно-техническая проблема, и нельзя сказать, чтобы она была решена. 182 От науки человечество уже привыкло ожидать — и получать! — вполне материальные плоды. Можем ли мы с прежней уверенностью ожидать таких плодов от самых сложных и дорогих исследований сегодняшнего дня — изучения глубин строения материи? Будет ли каждый из новых “цокольных” этажей микромира давать нам новые материальные возможности? Основания для сомнений имеются, признаем это. Объекты исследования гуманитарных наук множатся, человечество непрерывно создает их. А что в науках естественных? На прямой вопрос — конечно или бесконечно число законов природы — наши официальные философы еще недавно склонны были отвечать: бесконечно. Что “электрон так же неисчерпаем, как и атом”, помнят все, кто постарше. Но всякий неисчерпаемый резервуар должен быть либо бездонным, либо безбрежным (либо и то и другое). Практическая безбрежность океана знаний о природе очевидна. А как с бездонностью? Ответы на глубинные вопросы в науке становятся все труднее не только потому, что требуют все больших интеллектуальных усилий, но и в прозаическом, материальном, смысле — они становятся дороже. Первый циклический ускоритель элементарных частиц был построен на субсидию в пятьсот долларов и помещался на лабораторном столе. А тракты современных ускорительных комплексов имеют длину в десятки километров и стоят миллиарды. Оправдываются ли такие затраты? Ученым приходится отвечать на такие вопросы. В последнее время не только отечественная, но и мировая наука переживает кризис общественного доверия. Но у нас этот кризис острее и — приземленнее, что ли? Если на Западе возникают сомнения в глобальной роли науки, в ее способности помочь обществу в выборе направления развития, в формулировании философии и морали, идеалов и целей, то у нас эти сомнения скатились до уровня житейской подозрительности в способности ученых профессионально заниматься своим прямым делом. Этот процесс бурно развивается, начало ему 183 положил, пожалуй, проект переброски рек, но Чернобыль, несомненно, обострил и ускорил. Есть ли основания для такой подозрительности? Увы, есть. Упомянутая массовость науки как профессии имеет еще одну печальную сторону. Мы гордились тем, что в СССР было полтора миллиона научных работников. А где взять столько высокоодаренных людей? Не только бездарный, а просто бестолковый научный сотрудник нынче не такая уж редкость. Обильно расплодились те, про кого Ю. Олеша сказал: “Молодой глуповатый ученый”. Это не может не сказываться на жизни общества. Но главное даже не в этом. Футурология, родившаяся как литературный жанр и экстраполяция гуманитарных наук — истории и социологии, — сейчас, к сожалению, все больше привлекает внимание физиков, химиков и биологов. Почему “к сожалению”, понятно — прогнозировать нужно не только и не столько эволюцию человеческого общества, сколько скорость и наиболее опасные направления деградации уродуемой деятельностью человека окружающей среды, которую мы уже стесняемся — а во многих случаях и просто не имеем оснований — называть природой. Средства для эксплуатации ресурсов создаются наукой и техникой. Именно в этих средствах — а не в себе — склонны использующие их с удовольствием люди видеть причину надвигающегося бедствия. И возлагать ответственность на ученых. Однако перейти на личности можно с наукой и ее работниками, но не с природой. Иронически цитируя Мичурина, мы — человечество, а отнюдь не только ученые! — давно не ждем от нее милостей. Чем может обернуться ее немилость, мы хотя и представляем, но этими представлениями не руководствуемся. Закончу приведенным автором “ФН” выразительным сравнением, под которым сам бы подписался: “Наука для современного человека — это то, чем был огонь для первобытного человека. И как огонь внушал нашим предкам целую гамму чувств — страх, удивление, благодарность, такую же гамму чувств вызывает и наука. Огонь обладает притягательной, 184 завораживающей силой. Первобытный человек смотрел на огонь, и в его душе поднимались неведомые ранее восторги и смутные предчувствия. То же с наукой… Построение высших целей и принципов на основе научной картины мира может быть названо огнепоклонством. Эти сравнения не унижают, а, напротив, делают честь современным огнепоклонникам. Ведь мы стольким обязаны воображению наших предков, завороженных пляшущим пламенем костра”. * В.Ф. Турчин. Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции. Издание второе. Издательство “ЭТС”, Москва, 2000 (далее — “ФН”). 185 НА РУИНАХ ТАЙН МИРОЗДАНИЯ2 В период увлечения англоязычной поэзией автор этих строк много переводил из нее — для собственного удовольствия — и сейчас, просматривая свой архив, обнаружил стихотворение, послужившее центром кристаллизации, сформировавшим настоящую статью. Вот оно. Сонет к науке Достойное дитя веков седых! Все проницает твой мертвящий взор. Что высмотрел в душе поэта ты, Обыденным пресыщенный кондор? Почтит ли мудрость призрачную тот, Кто мощным взмахом нестесненных крыл Дерзнул достичь заоблачных высот И в небе клад таинственный открыл? Дриад из рощ, русалок из ручьев Не твой ли изгонял холодный пыл? Не ты ль послал низринутых богов Искать приюта у иных светил? Оставь певца в тени и тишине С виденьями его наедине. Эдгар Алан По Понятно, что ученому-естественнику трудно отделаться от некоторого чувства горечи, читая строки, где наука сравнивается со стервятником. Но они заставили меня задуматься над вопросом: а что изменилось во взглядах на науку и ее достижения за сто пятьдесят с лишним лет, прошедших со времени, когда великий поэт написал этот сонет? Результаты последовавших — не очень веселых — размышлений и излагаются ниже. *** 2 «Знамя» №1, 2005. 186 Окружающий мир в первой половине девятнадцатого века, когда жил и творил Эдгар По (1809—1849), был полон тайн даже для трезвомыслящего, любознательного и практичного человека, не говоря уже о мятущихся романтиках. Это относилось ко всем трем основным масштабным уровням, которые можно приблизительно выделить в созерцаемом и изучаемом человеком мироздании: Вселенная за пределами Земли; предметы и явления, окружающие нас, непосредственно воспринимаемые нашими органами чувств и доступные для прямого исследования; микромир в широком смысле слова, включая биомикромир. Единственным прозрачным окном в суть вещей была в то время механика Ньютона—Эйлера— Даламбера в сочетании с теорией тяготения. Они с абсолютной точностью объяснили законы движения всех макроскопических тел от падающего яблока до планет Солнечной системы. В то же время полной тайной, надежно питавшей веру в сверхъестественное, оставалась жизнь и ее вершина — человеческий разум. Но пора определиться с терминологией. Под “тайной мироздания” (в дальнейшем — ТМ) мы будем понимать вопрос об окружающем и включающем нас мире, который люди в состоянии сформулировать, но не знают на него ответа, хотя уверены, во-первых, в том, что ответ, в принципе, существует и может быть получен, и, во-вторых, если он будет найден, то это заметно повлияет на жизнь человечества. Тайну, обозначенную в пункте два, можно назвать скромнее — “загадкой”, но и загадка первому требованию должна удовлетворять. Что это за требование? Прежде всего оно исключает из рассмотрения все неведомое, которое реализуется как чистая игра случая. Это очень важный момент. Одно из достижений науки двадцатого века — глубокое осознание фундаментальной роли случайности в процессах всех уровней, начиная с микромира, где царит квантовая механика, и кончая судьбами народов. Физика прошлого столетия убедительным и математически изящнейшим образом покончила с прямолинейным детерминизмом трудами Планка, 187 Бора, Шредингера, Гейзенберга, Дирака и их соратников. Но эта же физика соединила стохастический мир с детерминистическим законом больших чисел. Суть его в том, что суммарные количественные характеристики N независимых случайных процессов можно предсказать с погрешностью, обратно пропорциональной корню квадратному из N. Если случайных слагаемых, например, миллион, то их сумма стабилизирована и предсказуема в пределах одной десятой процента. А если их, как молекул в литре газа, миллиарды миллиардов, то на результат любых расчетов собственно случайная, статистическая погрешность уже никак не влияет, существенна только точность знания физических характеристик отдельной молекулы и адекватность теоретических моделей. Случай сильно ограничивает науку в решении ее основной общей задачи. А задача эта — как можно более полное и точное предсказание самых разных событий в их временнуй последовательности — от таких скромных, как закипание электрического чайника, до грандиозных катастроф космического масштаба, подобных бомбардировке Юпитера многоглавой кометой. Поясним печальным примером. В течение следующей недели в некой стране сотни человек погибнут в дорожных происшествиях — статистика предсказывает число пострадавших с точностью до нескольких процентов. А кто именно погибнет? Этот важный вопрос ни тайной, ни загадкой в нашем определении назвать нельзя — ни за день, ни за час, ни за минуту до соответствующего происшествия никто ответа на него не даст, и так будет всегда. И раз уж мы упомянули о метеорно-астероидно-кометной угрозе, необходимо подчеркнуть, что вероятностная сторона проблемы известна хорошо, но точно предсказать неотвратимое падение крупного небесного тела на Землю можно будет только за считаные недели до этого события, так что думать об этом надо серьезно. Но и в понимании самого термина “предсказание” существует путаница, особенно заметная в применении к жизни общества, к истории. 188 Предсказанием может быть названо только утверждение, которое было осознано в качестве предсказания до предсказанного события, это событие ожидалось и своевременно произошло. Никакие привязки постфактум не делают высказывание предсказанием. В этом смысле — а только его можно считать разумным — не существует, например, ни единого сбывшегося периодически предсказания возникающий Нострадамуса невероятно несмотря интенсивный шум на вокруг намеренно туманных текстов этого опытного шарлатана. Решающее наступление на ТМ начали почти одновременно с очень отдаленных друг от друга флангов два величайших гения науки девятнадцатого века — британцы Джеймс Клерк Максвелл и Чарльз Спенсер Дарвин. Первый создал макроскопическую теорию электромагнитного поля, столь же полную и точную, как ньютоновская механика, второй положил начало настоящей науке о жизни, покончив с царившей до того чистой описательностью, хоть и далеко продвинувшейся в эмпирической классификации живых и ископаемых организмов. Это наступление химия, физика, астрономия и биология с медициной продолжали по всему фронту примерно сто лет и закончили его, если можно так выразиться, почти полным разгромом противника (о почти мы еще поговорим). Вселенная, жизнь, разум в главном и во многих важнейших деталях предпосылки для перестали привлечения быть к их тайнами. Объективные объяснению каких-либо сверхъестественных сил устранены полностью. Данный факт, похоже, остался не осознанным большинством даже той части населения Земли, которая получила вполне достаточное для такого осознания образование (о миллиардах бедняков, пропадающих в вынужденном невежестве, я уж и не говорю). Людей, для которых научная картина мира стала основой личного мировоззрения, до обидного мало, что довольно остро ощущается автором, меньшинству. 189 принадлежащим к этому Предыдущий абзац я было начал словами “Удивительно, но…”, а потом их вычеркнул, осознав, что потребность в таинственном — одна из важнейших общих черт человеческого характера. Именно она, а не только ошибки в организации просвещения и образования, объясняет, в частности и в особенности, скромность успехов в борьбе с шарлатанством, суевериями и предрассудками. Часто говорят: нет ничего страшнее неизвестности. Это отнюдь не всегда так. Истина определенна и безжалостна, она слишком часто разрушает надежды, тайна же создает их или, по крайней мере, позволяет сохранить. Многим тайна нужнее истины, и от истины поэтому отгораживаются. *** Известен афоризм, хорошо объясняющий, почему ученые более склонны сомневаться в полноте и точности своих знаний, чем самоуверенные профаны, — область их осведомленности шире, но соответственно протяженнее и граница этой области с непознанным. Отрезвляющие контакты с неведомым у ученых чаще. Однако тут необходима одна крайне существенная оговорка. Только что высказанное образное утверждение справедливо, если представлять себе, что домен научного знания расширяется на бесконечной плоскости. Но ведь дело может обстоять и совершенно иначе, как показывает пример одной из известнейших и славнейших страниц в истории познания мира — эпохи великих географических открытий. Поверхность Земли — сфера, а не плоскость; если исследовать эту поверхность, очерчивая на ней вокруг любой исходной точки круг все большего и большего диаметра, то граница этого круга будет удлиняться, пока не совпадет с длиной экватора, а потом она начнет сокращаться. Так реально и произошло: к началу двадцатого века почти все непознанное в географии свелось к двум сравнительно небольшим областям вокруг полюсов. Не все отдают себе отчет в том, что пространство фундаментального знания во многих разделах естественных наук можно тоже уподобить 190 скорее поверхности сферы, чем плоскости, и, следовательно, есть основания ожидать его постепенного полного освоения, — в отличие от практически необозримого океана деталей, а особенно их комбинаций, используемых в приложениях. Так, осмелюсь утверждать, что современная ситуация в физике элементарных частиц близка к той, что существовала в географии на позапрошлом рубеже веков: не завоеванным остался только Южный полюс. И, скорее всего, то, что ожидает физиков на этом полюсе, когда они его покорят, — а это несомненно нужно будет рассматривать как крупнейшее научное достижение, — так же мало непосредственно отразится на повседневной жизни людей, как подвиг Роалда Амундсена 1911 года (в отличие, скажем, от открытия Э. Резерфордом примерно в то же время внутренней структуры считавшегося неделимым атома, которое по географическим меркам вполне можно сопоставить с открытием Америки). И, в соответствии с предложенным выше определением, уже не очевидно, что несомненно существующие в микромире важные загадки все еще заслуживают определения “тайны мироздания”. Примерно то же самое можно констатировать и на диаметрально противоположном конце шкалы масштабов, в рамках которой оперирует физика, по отношению к процессам, протекающим на периферии расширяющейся Вселенной, в десяти миллиардах световых лет от нас. Физикам не всегда понятны источники, обеспечивающие чудовищные масштабы энергетики этих процессов, но одно можно сказать достаточно уверенно: они действуют при значениях линейных размеров, масс, давлений, температур, концентраций и интенсивностей, не имеющих никакого отношения к земным условиям. Здесь будет уместно сказать несколько грустных слов и о “царице наук”, математике, начав с цитаты из неожиданного источника — романа Ольги Славниковой “Один перед зеркалом”, где главное действующее лицо — доцент-математик: “Человеческое знание, условно изображаемое в виде 191 сферы, окруженной областями непознанного, есть в действительности не сфера, а тело неправильной формы, подобное, быть может, разбрызганной кляксе в тетради первоклассника. Антонов думал, что в иные периоды развития науки эта неправильность становится критической и приводит к обмелению, отмиранию длинных отростков, а тело знания оказывается как бы червивым, изъеденным изнутри”. Героя питает надежда: “Антонов воображал, как силой и полнотою открытия заполнит темнуты, выровняет край, где тут же набухнут вегетативные узелки”. Подобные надежды, похоже, иллюзорны. Лет двадцать назад в профессиональной литературе возникла было международная дискуссия на тему: “Можно ли спасти математику?”. Однако она быстро заглохла. Развитие теоретической математики не прекратилось, но для традиционных потребителей ее новых результатов — физиков и инженеров — она исчезла с горизонта, “ушла со всех радаров”, став чистой “игрой в бисер” для очень немногих посвященных без какого-либо практического выхода. Основной ролью математиков стала жреческая: сохранение знаний, передача их новым поколениям. Возможности моделирования процессов реального мира с помощью преобразования символьных выражений на листках бумаги оказались практически исчерпанными. Пожалуй, единственное, но очень важное исключение из этой печальной тенденции — создание математического аппарата медицинской компьютерной томографии. В то же время прикладная математика переживает бурный расцвет в той широкой области, которая называется по-разному: “дискретные методы”, “численный анализ”, суперкомпьютеров “computer ежедневно science”. В “сером веществе” совершаются не только миллиарды денежных операций и рождаются сенсационные кадры кинобоевиков, но и гремят запрещенные в натуре испытательные взрывы ядерного оружия, разражаются тяжелые реакторные аварии, истребители и авиалайнеры врезаются в железобетонные колпаки АЭС — все это стало, увы, 192 потенциальной реальностью, которую надо изучать, чтобы предотвращать или смягчать последствия. *** Что же все-таки осталось от ТМ как таковых? Автор может здесь претендовать только на выражение собственной субъективной точки зрения, ограниченной к тому же понятной неполнотой сведений в областях, далеких от круга его собственных научных интересов, но с учетом этой оговорки все-таки решает высказаться. Больше всего интригует генетика. Успехи проекта “Геном человека” и первые практические применения генной инженерии — только начало. Самый драматический вопрос — запрограммированы ли старение и смерть в хромосомах, и если да, то можно ли соответствующие сектора кода деактивировать, продлив жизнь и молодость — остается открытым. В немалой степени надежды на положительный ответ инициируют сейчас беспрецедентное увеличение масштаба и интенсивности генетических исследований. Необходимо, однако, подчеркнуть, что уже живущим людям успех на этом направлении ничего не принесет — генетику развитого организма не переделаешь, работать можно только с зародышевыми клетками. Тесно примыкает к этой проблеме и задача избавления человечества от остающихся ныне неизлечимыми или трудно излечимыми болезней рака, СПИДа, патологий нервной системы типа болезней Паркинсона и Альцгеймера, некоторых аутоиммунных заболеваний. Следующей по значению представляется эволюция информационных технологий в направлении создания искусственного интеллекта. Я имею в виду эту задачу в ее максимальном, предельно амбициозном варианте: создание самообучающейся “электронной личности”, которой ничто, в принципе, не мешает “догнать и перегнать” человеческий мозг по всем наблюдаемым показателям, включая развитие и реализацию способностей, называемых творческими. Невозможно 193 переоценить как значение успешного решения указанной задачи, так и трудности, стоящие на этом пути, включая и проблемы морально-этического и социального характера. Очень популярной и, если можно так выразиться, “заслуженной” является тайна внеземной жизни, но к этой теме мы вернемся после вынужденного отступления. *** Науку многие воспринимают исключительно как инструмент создания или осознания новых возможностей. Для этого есть веские основания, но в науке, в отличие от, например, литературы и искусства, очень большую роль играет и “осознание невозможностей” — формулирование законов, исключающих из рассмотрения недопустимые в природе ситуации. Известнейший и ярчайший пример, разумеется, механические законы сохранения, закрывшие, в частности, проблему вечного двигателя. Человеку трудно мириться с запретами, поэтому вечный двигатель безмятежно изобретают до сих пор. И это, пожалуй, самый безобидный пример. Удивительно, как мало людей отказываются верить ученым, когда они по разным поводам с полным, несокрушимым основанием заявляют: “Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда”. Шарлатаны в совокупности наживают миллиарды на этом недоверии. Если тайны нет, ее надо выдумать, — именно так, к сожалению, можно охарактеризовать подход многих средств массовой информации к вопросу, обсуждаемому в этом разделе. С развитием свободы слова уровень выступлений нашей прессы по научным проблемам упал катастрофически. С печальным недоумением, а иногда и с отвращением приходится читать распространяемые огромными тиражами в самых популярных изданиях или вывешенные на часто посещаемых сетевых сайтах то измышления изобретателя двигателя внутреннего сгорания, использующего воду вместо бензина, то отчеты о целых конференциях быстро объединившихся, крайне напористых адептов новых учений со звучными названиями, в которых произвольно и бессмысленно комбинируются модные латинские и 194 греческие корни. Все это щедрее, чем раньше, прослаивается традиционными у нас обличениями ученых, работающих “в русле” — как почивших на лаврах генералов, зажимающих подлинные таланты и мешающих им облагодетельствовать общество плодами своих открытий. Первое, что хочется сказать про эти “открытия”: они противоречат общепризнанным научным истинам. Но беда в том, что общепризнанных научных истин не существует. Что ни возьмите, — не только теорию относительности или квантовую механику, но и сохранение энергии, второе начало термодинамики, законы Ньютона, известные каждому со школьных лет, — люди, не примирившиеся с этими истинами, исчисляются сотнями тысяч. Многие сделали борьбу с ними главной задачей жизни, имеют широкий доступ к средствам массовой информации и даже в книжные издательства. Нет такого положения в современной науке, которое, даже если оно неопровержимо доказано миллионами опытов и положено в основу эффективно работающих отраслей промышленности с многомиллиардными капиталовложениями и оборотами, не отвергалось бы патетически несколькими авторами, имеющими ученую степень и сочувственную прессу — иногда в международном масштабе. Сенсационные сообщения об открытиях одиночек и самоучек, сулящих человечеству неслыханные блага, появляются в нашей, да и в мировой прессе чуть не еженедельно. За свою жизнь я прочел многие сотни, если не тысячи таких сообщений, а некоторые из них ложились на мой стол в пакетах из администрации президента или аппарата правительства со строгими указаниями разобраться и в месячный срок доложить. Где все эти открытия? Кто может назвать за последние десять-двадцатьтридцать лет хоть одно-единственное, не сошедшее бесславно и бесследно с дистанции? Оживленно иронизируя над претензиями малограмотного Сталина на роль корифея всех наук, многие у нас сейчас невольно копируют в своем отношении к науке как профессии подход по существу 195 сталинский, суть которого: не боги горшки обжигают. А поэт сказал правильно: не боги, но — мастера… Лженаука имеет в нашей стране более чем полувековые традиции и сформировавшиеся кадры. Монтень писал: “…Невежество бывает двоякого рода: одно, безграмотное, предшествует науке, другое, чванное, следует за нею. Этот второй род невежества так же создается и порождается наукой, как первый разрушается и уничтожается ею”. Но в сталинские годы могущественнее этих двух стал третий род невежества — разрушающий и уничтожающий науку, паразитируя на ней. Общее насилие над интеллектом не прошло бесследно даже для Академии наук СССР. Так, выборы в академию на грани семидесятых и восьмидесятых годов показали, что наличие родственников в Политбюро повышает шансы кандидата быть избранным примерно в сто тысяч раз по сравнению с простыми смертными. Правда, эти родственнички в точные и технические науки не совались, предпочитали экономику и международные отношения. В постсоветские годы такое явление пошло на убыль, но в стране возникла — или проникла из-за рубежа — и широко распространилась “раскрутка” чистых шарлатанов, приемы и терминология которых ничем не отличаются от средневековых. И они — как и в Средние века — не прочь выдавать себя за обладателей “тайного знания”. А наша родившаяся все-таки в век науки публика страстно хочет видеть в них ученых, открывателей неведомого. Поэтому сейчас в проблеме информационной связи науки с обществом, в формировании ее образа в сознании наших граждан — читателей, зрителей и слушателей — большую роль играет мощный напор антинауки, волна “лысенковщины снизу”, сопровождаемая и поддерживаемая буквально взрывом самых примитивных суеверий и мистики. Мне данная проблема маловажной не представляется. 196 Явление это по-своему естественно и понятно. Научность “самого передового мировоззрения” была чистой фикцией. Столь многое было поставлено у нас в стране над логикой и здравым смыслом, они настолько “не котировались” в обществе, что, когда отпала необходимость реверансов в сторону науки, сразу выяснилось, что хваленая всеобщая грамотность и будто бы самый высокий в мире средний уровень образования населения — такая же иллюзия, как и все прочие преимущества нашего общественного устройства. Этот крах повлиял и на отношение к науке, на фундаменте которой общество было якобы построено. *** А теперь об инопланетянах. Просто сказать, что часть Вселенной, доступная исследованию с помощью современных астрофизических инструментов, слишком велика по человеческим меркам, —значит ничего не сказать. Никакие сравнения с пылинкой или искоркой, затерянной в глубинах Большого Космоса, не помогают наглядно, количественно осознать пространственно-временную ничтожность в масштабах универсума того “пятачка”, на котором живет и реально действует человечество — наше воображение не умеет обращаться с дюжинами десятичных порядков, которые при переходе от расстояний к объемам надо еще возводить в куб. Во Вселенной с большой буквы нас просто нет. Именно поэтому антропоцентризм, играющий столь большую роль в религиозной философии, в частности и в христианской, для ученого является одной из уязвимых ее компонент (что не мешает мне очень высоко оценивать другие аспекты этого мировоззрения, прежде всего мораль и этику). “Вечность” и “бесконечность”, увы, не имеют к нам — вернее, мы к ним — никакого отношения, хотя некоторые из смертных и любят оперировать этими терминами. Количество звезд, а следовательно, и планетных систем в Большой Вселенной чудовищно велико. Сколь бы ни мала была вероятность 197 сочетания факторов, благоприятных для возникновения жизни, после умножения на это число, которое мы можем оценить только приблизительно (последняя из виденных мной профессиональных оценок дает цифру 7х1022), она превратится в сто процентов — где-то во Вселенной другая высокоразвитая жизнь наверняка есть, и обитаемых планет множество. И из простых статистических соображений ясно, что подавляющее большинство этих цивилизаций по продолжительности научно-технического развития должны нас далеко обогнать — возраст человеческого разума ничтожен по космическим масштабам. Однако земная наука до сих пор не зарегистрировала абсолютно никаких признаков внеземной жизни где бы то ни было, и ученых это не удивляет, поскольку пропасти, отделяющие нас даже от звезд нашей Галактики, представляются совершенно непреодолимыми для пилотируемых космических полетов, и они трудно преодолимы для электромагнитных сигналов при технически достижимых уровнях мощности. И мы не видим в космосе “хозяев”, сумевших преодолеть эти трудности, что является одним из сильных аргументов в пользу изложенных выше соображений о том, что важнейшие с практической точки зрения фундаментальные закономерности физики человеком уже открыты. Прилежный потребитель газетных и телевизионных сенсаций должен в этом месте подпрыгнуть: “Как?! Ведь НЛО видели миллионы людей! Тысячи общались с пришельцами!” Вот именно — тысячи и миллионы. И все “видели” разное. И с одной-то планеты пришельцы — невероятие из невероятий, а тысячи разных летающих тарелок и пришельцев — это как? Ни одна из попыток авторитетной экспертной проверки таких сообщений не принесла положительных результатов. Не говорю уже о том, что ведьм, чертей и ангелов видели десятки миллионов людей, и тому есть письменные свидетельства гораздо более красноречивые и убедительные, чем все, что мне приходилось слышать от 198 жертв уфологии. Но не считаем же мы, например, “Божественную комедию” репортажем. У современных людей всегда под рукой миллиарды фото- и видеокамер, и ни одна из них не зафиксировала контакта, зато рассказов хоть отбавляй. И еще одно важное соображение. Поскольку действительные инопланетяне должны обогнать нашу цивилизацию на многие тысячи, если не на миллионы лет и при этом способны преодолевать межзвездные расстояния, то их техника обязательно должна поразить реального земного контактера чем-то, что человеку очень трудно или невозможно придумать, как не могли придумать Жюль Верн и Уэллс, при всем богатстве своей фантазии, электронных часов с циферблатом на жидких кристаллах или персонального компьютера с цветным монитором и лазерным принтером. Что я примерно имею в виду, можно понять из одного из лучших слышанных мною анекдотов про то, как случайно разоблачили гуманоида, который прикинулся учеником маляра Ваней. Решили над новичком традиционно подшутить: “Ваня! Принеси из колерной краску!” “Какую?” “Белую в зеленый горошек”. Ваня принес. Начали красить стену, — действительно, получается белая в зеленый горошек… Скептиков могли бы поколебать такие детали, но их нет как нет. Выдумки разные, но одинаково убогие: все та же летающая посуда, все те же человекообразные фигуры. В широких пределах варьируются рост, прозрачность, волосяной покров, число конечностей и глаз. Любой человек с хорошо подвешенным языком может часами фантазировать на эту тему. Чем выделяются фантазии тех, кого показывают по телевизору или интервьюируют в газетах? Необходимость гораздо большей осторожности, жесткого самоограничения высказываний в естественнонаучной периодике не вполне приемлема для журналистов mass-media, чей хлеб — сенсация. Разумеется, и журналистская этика не жалует авторов фальшивок, но все же она гораздо снисходительнее к ним, чем этика научная, которая по 199 необходимости нашумевшая безжалостна. история с Самый “холодным известный тому термоядом”. пример — Респектабельные физхимики Флейшман и Понс заблуждались вполне искренне, но это не предотвратило по отношению к ним профессионального остракизма. Пострадал и университет, финансировавший их исследования, подтолкнувший к преждевременной публикации и не остановивший разразившуюся шумиху. Автор, как читатель, уважает хорошую фантастику. Но нынешнее освещение проблем науки в наших средствах массовой информации заставляет предостеречь: оставьте фантастово фантастам. Не позволяйте заворожить себя звучными, но абсолютно бессмысленными составными словами: “биополе”, “микролептонный”, “геопатогенный”, “вакуумноэнергетический”, “некроинформационный” и т.д. Современная наука ушла далеко и глубоко. С доступной дилетанту поверхности давно взято все существенное. *** Особого упоминания в редеющем списке тайн мироздания заслуживают два случая, которые можно назвать “мегаисторическими”: происхождение Вселенной и происхождение жизни на Земле. Одна особенность резко выделяет этих кандидатов в ТМ из круга рассматриваемых нами проблем. Как уже отмечалось, главная задача науки — предсказывать события или, что то же самое, устанавливать следствия известных причин. А в каждом из указанных двух случаев, наоборот, нужно по необозримому множеству следствий определить их причину, первоначальное инициирующее событие. Казалось бы, какая разница? Математик и физик-теоретик сразу ответят: кардинальнейшая! Первый тип задач они назовут “прямыми”, а второй — “обратными” и подчеркнут, что у последних есть еще название “некорректные”. Оно имеет следующий смысл: решения этих задач, в отличие от “прямых-корректных”, принципиально неустойчивы. Малость 200 возмущения, погрешностей, неопределенностей в исходных данных не гарантирует малости изменения решения, что имеет место в прямых задачах! Поэтому в названных обратных задачах очень мала или полностью отсутствует надежда на достоверный однозначный ответ, что и делает их сомнительными ТМ по первому пункту нашего определения. Почти всю эволюцию и Вселенной, и земной жизни мы себе хорошо представляем, постановка в любой из этих историй “нулевой точки” будет, конечно, иметь большое философское, онтологическое значение, но вряд ли хоть какое-нибудь практическое. *** Если взяться ранжировать ТМ по уделяемому им людьми вниманию, то на первом месте с большим отрывом будет несомненно “тайна смерти” (только не следует путать ее с упоминавшейся выше тайной “генетической бомбы”, разминирование которой реально предотвратило бы или существенно отдалило то, что называется смертью от старости). До сих пор о ней выше ничего не было сказано по понятной причине: под “тайной смерти” подавляющее большинство людей на самом деле понимают тайну загробной жизни — есть она, нет ее, если есть, то в какой форме? Именно поэтому общеупотребительно и словосочетание “тайны жизни и смерти”. Если под смертью понимать просто акт прекращения телесной жизни, то симметрия этой формулировки станет чистым недоразумением. На упомянутый в предыдущем абзаце вопрос существует общий положительный ответ, который дают практически все религии и который до сих пор с удовлетворением принимает подавляющее большинство людей на земном шаре. Наша статья — о сугубо научном подходе к ТМ, так что верующие читатели остаток настоящего раздела вполне могут пропустить. Важнейшее противоречие между религией и наукой можно уместить в одно короткое предложение: “Религия считает материю смертной, а душу вечной, физика же — в точности 201 наоборот”. Это отражено соответственно (монотонный информации) в первом рост началах (сохранение энтропии, массы-энергии) сопровождающийся термодинамики. Информация, и втором уничтожением занесенная в человеческий мозг (только нежелание задевать чувства верующих мешает мне назвать ее душой) ничуть не меньшая физическая реальность, чем сам мозг или любой из атомов, его составляющих (поэтому для автора не существует противоречия между материализмом и идеализмом, по философским воззрениям я идеалист-материалист, именно мое сознание для меня первично, но оно целиком материально). Да и всю физиологию можно представить себе как движение коммуникационных, информационных потоков. Организм — сгусток информации, а вовсе не столько-то килограммов углерода, кислорода, водорода и т.д., с которыми после смерти человека ничего существенного не происходит. Через десять минут после остановки сердца и дыхания и, следовательно, прекращения поступления кислорода в ткани мозга пропитывающая его информация бесследно уничтожается. От личности не остается ничего. Увы. При рассуждениях о том, что ждет нас за гробом, автор также не может игнорировать имеющийся у него — как и у каждого из людей! — огромный личный опыт небытия. Вселенная существует около десяти миллиардов лет, и я прекрасно помню, что было в течение всех этих десяти миллиардов лет: ничего не было. Никаких оснований полагать, что последующие десять миллиардов лет будут от предыдущих чем-то отличаться, у меня нет. Сложна жизнь, а смерть не несет в себе ни малейшей загадки. Но, разумеется, людям смерть не безразлична. В частности, очень много о смерти у самых разных художников, в том числе у художников слова. Хотя и тут есть важный нюанс, отлично разъясненный одним из биографов Эмили Дикинсон, у которой столько мрачных стихов. “Не о смерти, а о жизни в сознании предстоящей смерти” — вот о чем фактически пишут все поэты. В смерти действительно важна и интересна только тень, 202 которую она отбрасывает на жизнь. И нет ничего прозаичнее и примитивнее смерти как таковой. Тому, у кого есть искушение объединять ее союзом “и” с жизнью, достаточно бы вспомнить, насколько сложно дать человеку жизнь и поддерживать ее и насколько просто отнять. Жизнь — реальный, драгоценнейший, но случайный дар, и люди, постоянно размышляющие о собственной небессмертности и сокрушающиеся по этому поводу, напоминают автору человека, который выиграл огромный приз в лотерее и вместо того, чтобы наслаждаться свалившимися на него благами, проводит свои дни в стенаниях и сетованиях, почему он выиграл только сто миллионов, а не все золото мира. Автор этих строк своим призом наслаждается. Смерти как предмета философских размышлений для меня не существует, это проблема чисто психологическая и бытовая. *** Необходимо еще сказать, что помимо скептиков и маловеров существуют, наоборот, и люди, исключительно оптимистически оценивающие будущее науки. Одним из самых крайних известных мне примеров этого рода явилась эйфорическая, страстная статья Михаила Эпштейна “De’but de siecle, или От пост- к прото-. Манифест нового века” (“Знамя” № 5, 2001). Как реальные и не слишком отдаленные перспективы (в качестве возможного срока реализации упоминается уже начало следующего века!) перечисляются: “нейрокосмос — фрагмент космоса, прямо подключенный к мозгу и им управляемый; мультивидуум — множественный индивид, разнообразные “я” которого могут иметь самостоятельное телесное воплощение, сохраняя при этом общее самосознание; мультиверсум — совокупность миров с разными физическими законами и числом измерений, в отличие от единственного “универсума” — нашей Вселенной; синтеллект (стяжение приставки “син-” (со-) и корня “интеллект”) — соборный разум, соразум, который образуется интеграцией индивидуальных сознаний через сеть электронных коммуникаций; ступень 203 в создании всечеловеческого нейро-квартового мозга; техноангелизм — приобретение человеком сверхъестественных, “ангельских” свойств на основании технической эволюции, преодолевающей ограниченность его биологической природы; человесть (“чело-век” индивидуальная сущность, энтелехия человека, принимать внетелесные “информационный формы портрет”, воплощения обладающий и + в ее “весть”) способности передаваться свойствами — как оригинала; церебрально открытое общество (ЦОО) — общество, в котором мозговые процессы технически освоены, выведены наружу и прямо участвуют в информационных потоках и производственных процессах”. Согласно М. Эпштейну, “основное содержание новой эры — сращение мозга и Вселенной, техники и органики, создание мыслящих машин, работающих атомов и квантов, смыслопроводящих физических полей, доведение всех бытийных процессов до скорости мысли”. Предсказывается “информационный и трансформационный пейзаж будущего, где вместо кровавого мяса, втиснутого в глухие ткани и каменные стены, будут сверхпроводящие нити, сети, нейроны, транзисторы, по которым будут струиться сигналы, значения, мысли, импульсы воли и желания… Где вместо риска получить пулю в сердце или камнем по голове возникнет риск недостаточно глубокого понимания одной музыкальной фразы, что помешает тебе совершить переход в то девятое измерение, где тебя уже ждет встречными биениями-резонансами сердце твоей возлюбленной… Личность сможет простираться через континенты, планеты, звездные системы, выступать в разных материальных обличиях и социальнопрофессиональных ролях — и одновременно осознавать единство своей судьбы и моральной ответственности, и все ее воплощения будут соведовать друг другу в единой совести. Творчески сильная, вдохновенная личность сможет населять целые миры своими бесконечно множимыми “я”. 204 Автор ограничится краткой констатацией фактического положения дел, как он его воспринимает на основании своего уже почти пятидесятилетнего опыта работы в естественных и технических науках с прикосновением к теоретическим аспектам информационных технологий: в современной науке нет никаких указаний на хотя бы принципиальную возможность реализации описываемой М.Эпштейном феерической картины. Напротив, существует масса фактов и вытекающих из них обобщений, которые ей коренным образом противоречат. Прежде всего это то, что можно назвать “биологическим принципом дополнительности”: чем более детальную информацию пытаетесь вы получить о некотором живом элементе живого организма или чем сильнее вы пытаетесь воздействовать на него, тем больше шансов указанный элемент, а то и весь организм, в этом процессе умертвить. При переходе на атомно-молекулярный уровень биологическая дополнительность дополнительности сводится квантово-механической, из к хорошо которой изученной и вытекает. Поэтому превращение человека в некие корпускулярные потоки или волновые пакеты с последующим возвращением в бренную оболочку на основании соотношения неопределенностей Гейзенберга невозможно. Пусть о нем рассуждают писатели-фантасты, которые, отменив еще и такую железобетонную характеристику нашего пространства-времени как ограниченность скорости распространения любых взаимодействий скоростью света, давно на своем языке многократно описали то, о чем мечтает М. Эпштейн (пример — “нуль-транспортировка” братьев Стругацких). И макроскопическое пространство-время всего лишь четырехмерно (формально привлекаемые в некоторых вариантах теории для описания взаимодействий на сверхмалых расстояниях пространства большего числа измерений к макромиру никакого отношения не имеют). И нет ни малейших поводов предположить существование “параллельных Вселенных”. 205 М. Эпштейн ссылается не только на литераторов-единомышленников, но и на авторов, у которых в прошлом — научная карьера. Среди них есть и “физики-расстриги”, не удовлетворившиеся своими скромными чисто профессиональными достижениями и ударившиеся в псевдонаучный футуризм. Цена ему невелика. Эссе М. Эпштейна является чистой утопией, но это в каком-то смысле и радует, поскольку антиутопиями мы сейчас сыты по горло. Напомню свое высказывание четырехлетней давности в “Знамени”: “СМИ, прежде всего телевидение, немало потрудились над превращением науки и техники в пугало и заметно в этом преуспели. Это отнюдь не всегда делается намеренно или даже сознательно. Но технические и техногенные экологические катастрофы, опасности, исходящие от оружия массового уничтожения и просто от современного, все более точного и страшного оружия, — естественный материал для сенсаций. А в фантастических фильмах лабораторные интерьеры становятся местом, где на глазах зрителя рождается и откуда расползается вселенское зло, планеты и целые галактики гибнут в чудовищных взрывах. Человек буквально с трех лет, с космических телекомиксов, проникается ужасом перед роботизированным, компьютеризованным будущим, где царит насилие, опирающееся на научные античудеса”. Поэтому для меня как читателя научные чудеса, описываемые в манифесте М. Эпштейна, были все-таки приятным разнообразием. Отдельно надо прокомментировать одно походя сделанное М. Эпштейном менее фантастическое утверждение, поскольку оно имеет прямое отношение к тому, чем сейчас непосредственно по долгу службы занимается автор этих строк: “Глобальная цивилизация овладеет всеми источниками энергии планеты и сумеет регулировать климат, погоду, уровень океанов, вулканические и прочие геологические, биосферные, планетарные процессы. По подсчетам ученых, для перехода на этот 206 уровень цивилизации потребуется несколько сот лет — и мы только недавно стали осознавать, в каком направлении движемся”. Неясно, к кому относится местоимение “мы” и о каких подсчетах идет речь в последнем предложении. С серьезными научными прогнозами развития энергетики, в том числе и достаточно дальними, автор этих строк знаком неплохо, но они подобных предсказаний не содержат. Даже элементарное, по минимуму, удовлетворение растущих жизненных энергетических нужд человечества становится все более и более сложной проблемой для тех, кто этим реально занимается. А вырабатываемая всеми техническими источниками и потребляемая человечеством после трансформации в различные конкретные формы энергия все еще примерно в десять тысяч раз меньше энергии планетарных природных процессов в атмосфере и гидросфере. Так что влиять на них люди могут, только дестабилизируя их, нарушая механизмами типа “спускового крючка” их равновесное течение. Пока это делается поневоле, не целенаправленно, и результаты опасно непредсказуемы. Ни малейших возможностей эффективно управлять перечисленными М. Эпштейном процессами нет и не предвидится, поскольку все известные и подвластные нам, а также просматриваемые в перспективе источники энергии вместе взятые для этого ничтожно слабы, а каждый процент прироста мирового энергопроизводства будет даваться чем дальше, тем с большим трудом. И в качестве отрезвляющего факта напомню: даже то, что у нас называется “лампочкой Ильича”, все еще остается недостижимой мечтой для четверти населения Земли. Единственные энергоисточники для этих людей — тягловая сила сельскохозяйственных животных (а то и собственная мускульная), хворост и кизяки (а в нашей стране, замечу, суммарная тепловая мощность дровяных русских печей — конструкция восемнадцатого века! — до сих пор в несколько раз выше мощности атомных электростанций). Если разрыв в доходах на душу населения между самыми богатыми и самыми бедными странами соответствует примерно фактору сто, то разрыв в 207 душевом энергообеспечении — фактору тысяча. Так что ничего кроме “пота, крови и слез” на энергетическом фронте человечеству в целом не светит, расслабляющая восторженность в оценке этих перспектив неуместна. Статья М. Эпштейна — достаточно редкий пример публицистического произведения, написанного о перспективах науки профессиональным литератором. Но в противовес таким редкостям существует огромный пласт беллетристики, которую раньше называли научно-фантастической, однако первый корень в этом составном прилагательном постепенно вымирает. Тому есть очень веские основания, поскольку “научнофантастическая” литература на самом деле гораздо дальше от науки, чем литература обычная. В самом деле, в традиционных романах и повестях ничего антинаучного не происходит, их герои не нарушают законов природы, а в “научной” фантастике они, можно сказать, только этим и занимаются. Основная, огромная по объему, масса фантастики — продукт масскульта, но изредка появляются произведения, формально принадлежащие к этому жанру, но привлекающие внимание серьезной критики и становящиеся литературной сенсацией. Об одном таком примере следует сказать, поскольку эта книга — “Элементарные частицы” Мишеля Уэльбека — тесно связана с ТМ, стоящими выше всех в нашей ранжировке, а именно биологическими. Роман, опубликованный в конце девяностых годов, стал европейским бестселлером и получил французскую премию “Гран-при”. Русский перевод был напечатан “Иностранной литературой” в 2000 году, потом вышел отдельной книгой. На него отреагировали буквально сотни отечественных рецензентов, в текстах которых слова “фантастика” и “порнография” употребляются одинаково часто, хотя все фантастическое сконцентрировано буквально на последних двух десятках страниц объемистой книги. В основной ее части автор сосредоточивается — можно сказать, зацикливается — на описании сексуальных проблем двух сводных 208 братьев, Мишеля и Брюно (эксгибиционизм и мастурбация практически на каждой странице). В модном сегодня соревновании за максимально тошнотворное изображение интимных сторон человеческой жизни с Уэльбеком тягаться трудно, но в конце романа все-таки становится ясно, зачем ему это понадобилось. Не буду сам пытаться суммировать содержание финала, воспользуюсь формулировкой самой свежей из читанных мною рецензий (Мария Ремизова в “Новом мире”, № 5, 2004): “Человечество, благодаря открытию молекулярного генетика Мишеля, добровольно сходит со сцены, уступая место принципиально новой генерации не подверженных возрастным изменениям и бессмертных клонов, лишенных возможности страдать, поскольку ни одна человеческая страсть им неведома, зато благодаря неизмеримо большему числу клеток, отвечающих за соответствующие раздражители, открыта бесконечная способность к плотскому наслаждению”. Для нашей темы здесь интересно то, что, в отличие от случая со статьей М. Эпштейна, я поостерегусь сказать категорически “такого не может быть”, имея в виду, разумеется, не “точно такого”, но чего-нибудь столь же радикального. Границы возможностей генной инженерии очерчивать еще рано. *** Перечитав написанное, я не могу не признать — уныловато получилось… Ни тебе апокалиптических пророчеств, ни сияющих перспектив… И просвещенные читатели, несомненно, напомнят мне о широко ныне известном предостережении всем любителям посетовать на грядущую исчерпанность возможностей науки. Я имею в виду имевший место более ста лет назад случай с Максом Планком в его студенческие годы, когда университетский профессор удивился желанию будущего основоположника квантовой механики посвятить себя физике — ведь это, мол, изжившая себя наука! Но на это есть ответ, тем более весомый, что про случай с Планком я знаю, в своих рассуждениях на него оглядываюсь — и тем не менее… 209 Практически каждый вид созидательной человеческой деятельности проходит через фазу бурного роста, когда его основные количественные показатели по сравнению со скромными начальными значениями растут экспоненциально, в геометрической прогрессии. Для количественной характеристики темпа такого роста обычно используется период удвоения значений соответствующих числовых индикаторов. Самый известный пример: удвоение производительности ЭВМ происходит в среднем примерно каждые полтора года, и эта удивительная регулярность соблюдается уже не один десяток лет. Гораздо меньшее внимание обращается на столь же непреложный закон: рано или поздно рост неизбежно замедляется, и процесс выходит на насыщение (если, разумеется, не сходит со сцены совсем, сменяясь чем-то иным). В наступившем столетии это случится со многими геометрическими прогрессиями, к которым мы привыкли, начиная с численности населения Земли и кончая числом научных журналов и публикаций в них (оба процесса уже “пошли”). Соответственно замедлится и научно-технический прогресс, сперва его фундаментальная компонента — этого уже нельзя не замечать, — а затем потихоньку и прикладная. И, что очень важно, мне хочется донести до читателей литературного журнала следующее: в науке нет и не может быть свободы слова — и столь драгоценной Эдгару По, отмеченной им свободы полета мысли — в том абсолютном виде, в котором они, слава богу, существуют сегодня в литературе и искусстве. Ученому не позволено слишком многое из того, что позволено поэту, он должен периодически обуздывать свое воображение, на холодную голову сравнивая его плоды с неумолимой реальностью окружающего мира, — и безжалостно отсекать, отбрасывать все, что не выдерживает такого сравнения. Поэтому регулярные, нередко сильные разочарования и крушения надежд для настоящего научного работника — постоянные издержки профессии. Достижения даже крупнейших ученых — это верхушка айсберга, в невидимую часть 210 которого смерзаются горы закончившихся ничем начинаний и прямых ошибок. Не все такое выдерживают и, бывает, бегут туда, где “не может не получиться” и где именно ничем не сдерживаемые фантазии находят благодарную аудиторию. Но у автора данной статьи теплится надежда, что круг ценителей подлинных знаний об окружающем мире, которые становятся все более гармоничными и глубокими, обретая уже во многих случаях черты законченного совершенства, будет расширяться. А уж если одолеет тоска по русалкам и дриадам девятнадцатого века. Первой его половины. 211 — читайте литературу ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У «ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ»? Среди написанных в XX веке на английском языке книг одна из самых прославленных в западном мире — десятитомный монумент, воздвигнутый Арнольдом Тойнби. «Этюды по истории» — так можно перевести название оригинала «A Study of Hystory». Этой суперклассики но русском языке еще нет, хотя публикация труда началась около шестидесяти и закончилась свыше тридцати лет назад. Отечественная — и тоже до недавнего времени почтя подпольная — слава трудов Карамзина и Ключевского имеет заметно другую природу. Это труды по национальной истории, позволяющие русскому человеку утолить острую естественную жажду «из реки по имени факт». А в книге Тойнби, во-первых, анализируется и систематизируется в с я история человечества, о которой позволяют сколько-нибудь надежно судить письменные и материальные памятники. Во-вторых, история именно а н а л и з и р у е т с я н с и с те м а ти зи р у е т с я . Успех книги в значительной мере объясняется как раз тем, что автор, по его собственным словам, полностью отказался от популярного у скрупулезных историков подхода — «одна проклятая подробность аа другой в хронологическом порядке». Каждое из основных положений своей философии истории Тойнби постоянно доказывает и иллюстрирует фактами из жизни разных цивилизаций в разные эпохи, и неожиданность сопоставлений в сочетании с убедительностью способна заворожить любого. Тому, что книга Тойнби стала не только научной, но и литературной сенсацией, бестселлером, выдержавшим десятки изданий, способствовало счастливое обстоятельство. Английский историк Д. Соммервелл — фигура гораздо более скромная, чем Тойнби — в течение десяти с лишним лет «для собственного удовольствия», как поясняет он сам, без ведома автора и поначалу без мыслей о возможной публикации, создавал сокращенный вариант текста первых шнсти томов, выходивших с 1933 по 1939 год. Результатом была рукопись однотомника, поразившая даже самого Тойнби, 212 прочитавшего ее в 1940 году. На следующий же год она была издана. После завершения всех десяти томов последние четыре были тем же редакторомдобровольцем сконденсированы во второй том сокращенного издания. Два варианта книги адресованы разным читателям и достигают разных целей. Двухтомник обеспечил идеям Тойнби необычайно широкую популярность. Процитируем одного из обозревателей, К. Бринтона: «Хорошо, если бы другим плодовитым авторам — и аренде всего Марксу — кто-нибудь сослужил такую же добрую службу, какую М-р Соммервелл сослужил м-ру Тойнби». Мысль интересная... «Юридическим лицом» в истории для Тойнби является не нация, не страна, а «общество» или «цивилизация». Поскольку историк избегает законченных определений в один абзац, двумя словами не скажешь, что именно называется «цивилизацией по Тойнби», но итог такой: в истории человечества он их выделяет двадцать одну, начиная с древнейших, давно погибших египетской и шумерской и кончая дожившими до наших дней Западной христианской, Восточной христианской, индуистской, исламской, китайской и японско-корейской. Уже по названиям видно, что в формировании цивилизаций главная роль отводится двум факторам: религии и географии. Зададимся вопросом: укладывается ли в универсальную схему Тойнби страна и общественная система, в которой мы живем? Велико искушение ответить: не укладывается. Слишком многое в нашей жизни — результат длительного сознательного противопоставления себя всему остальному миру и мировому опыту, и сегодняшнему, и прошлому, в том числе собственному прошлому. С другой стороны, очевидная ныне противоестественность этой самоизоляции и ничем не оправданного высокомерия к тем достижениям человеческой культуры, коих мы являемся наследниками или современниками, вызвала неодолимую тягу к восстановлению разрушенных связей. Это естественное «движение души» нашего общества начинает отражаться и в политических решениях и действиях- Поднимаются затворы в 213 высотной плотине, за которой разлилось глубокое озеро, питавшееся теми родниками национальной культуры в прошлом и настоящем, от которых мы были надежно отгорожены. Раздвигается и частично рушится железный занавес, отделявший нас от Запада. Но «особой статьей» в истории двадцатого века мы быть не перестали и не перестанем. А что думает по этому поводу Тойнбн? Олимпийскую остраненность., естественную при работе с материалом далеких веков н тысячелетий, он пытается сохранить и при нечастых своих обращениях к пылавшей и сочившейся кровью истории двадцатого века. Мелкая, но характерная деталь: Октябрьскую революцию он датирует «1917 годом от Р. Х.». И к коммунизму, и к фашизму, представлявшим разные, но весьма реальные угрозы его собственной, дорогой ему цивилизации, он относится с удивительным, несколько небрежным хладнокровием и даже как будто не считает их чем-то выпадающим из общей картины, хотя и признает: «Единственным подобием эффективного внешнего вызова нашему обществу со времен неудачной второй попытки Османской империи захватить Вену стал вызов, с которым столкнулся западный мир, когда Ленин и его товарищи завладели Российской империей в 1917 году от Р. Х». А далее: «Однако большевизм еще не представляет серьезной угрозы влиянию нашей Западной цивилизации вдали от границ СССР». И, наконец: «Даже если бы когда-нибудь усилия русского коммунистов привели к осуществлению надежд коммунизма распространиться по всей земле, всемирный триумф коммунизма над капитализмом не означал бы триумфа чуждой культуры, поскольку коммунизм, в отличив от ислама, сам произошел от западного источникам В первых пятилетках Тойнби увидел «войну идеалов Ленина с методами Форда». Этот пример показывает, что отчетливую укоризну, содержащуюся в известном выражении «Поучительно в история лишь то, что она никого н ничему не учит», следует адресовать не только неспособный ученикам — нам с вами, но и «учителю» — истории. 214 Тойнби недооценил не только коммунизм как историческую силу. Он весьма скептически судил о перспективах большинства живых цивилизаций, считая, что они в самое ближайшее время будут поглощены Западной христианской. Ему суждено было дожить до наглядного опровержения историей этого пророчества. Называть коммунизм новой религией на Западе стали давно. Вот из того же Тойнби: «Мы видим, кап марксизм превращается в эмоциональную и интеллектуальную замену православного христианства с Марксом вместо Моисея, Лениным вместо Мессии и собраниями их сочинений вместо священного писания этой ноной воинствующей атеистической церкви». Мы всегда очень обижались на такое уподобление, забывая, что слово «религия» было ругательным только для нас самих. Ирония в нем, разумеется, присутствует, но не только ирония. Марксизм, конечно, предпочитает считать себя наукой, старался быть таковой, и поначалу это удавалось. Но в конце концов получилось, как н анекдоте военных времен: Гегель, Смит с Рикардо и Дарвин вытачивали детали, считая, что делают детскую кроватку, Маркс, Энгельс и Ленин попробовали собрать — не получилось, доделали многое сами, а несунСталин тайком вытащил все это из родного НИИ-КБ и быстро собрал крупнокалиберный пулемет. Лучше А. Камю, наверное, не скажешь: «Марксизм слишком плохо владеет собой, чтобы быть наукой». Эта потеря самообладания, вызванная отсутствием важнейшего для ученых качества — смирения перед фантами,— как мы теперь знаем и признаем, доходила у людей, называвших себя марксистами, до полной моральной невменяемости (термин Бердяева). С религиями это тоже бывало я бывает, так что не будем обижаться. Основоположники учений В этих трагедиях не виноваты. Спрашивать с Маркса за Колыму примерно то же самое, что с Христа за костры инквизиции, или с Ницше за Освенцим,— об этом порой забывают. 215 Но другие забывают о другом. От массы забракованных или поставленных ПОД Сомнение историей Политических теорий, оставшихся умозрительными конструкциями, марксизм отличается тем, что его очень н очень многие пытались реализовать на практике в десятках стран па четырех континентах. Результаты в с е г д а были Прямо противоположны идеалам Маркса,— всегда насилие, кровь и разорение. Каждой массовой идеологии для успеха помимо идейной основы необходима опора эмоциональная, ключевое чувство, к которому она апеллирует. У всех великих монотеистических религий эта опора чрезвычайно надежна — страх смерти. Придумать что-то притягательнее вечной жизни, а тем более вечного блаженства за гробом, казалось бы, невозможно. Но Сталин и Гитлер придумали. Самые низменные из человеческих чувств — ненависть и зависть—оказались непревзойдёнными сплачивающими, мобилизующими факторами. Ни хоры ангельский христианского рая, ни семьдесят две гурии, положенные правоверному в раю магометанском, серьезно соперничать с этой комбинацией не могут. Но вчитываясь в Тойвби, тем не менее трудно отделаться от ощущения, что приведенные цитаты все-таки попытка отмахнуться от неприятного ему, но очень значительного явления, которое он как объект исследования предпочитает игнорировать, будучи историком, а не летописцем — это разные ремесла. По масштабу это явление, пожалуй, тянет на новую, двадцать вторую цивилизацию, которую в тойнбианских традициях лучше всего. видимо, назвать атеистической. Продолжать объединить ее с материнской Западной христианской значит пытаться сидеть на двух стульях, стоящих в разных углах комнаты (или в противоположных углах ринга, до последнего времени это сравнение было точнее). Коммунистическая революция в России была не первой попыткой начать построение атеистического общества. Первой, и весьма радикальной, была Великая французская революция. Горюя по храму Христа Спасителя, не забудем, что якобинцы превратили в каменоломню и разрушили до основания, 216 возможно. Самый знаменитый и' обширный храмово-монастырский комплекс в Европе — аббатство Клюни (XI век!), одно з несомненных архитектурных чудес христианского света, и планировали снести Шартрский собор, по не успели. И священников ставили к стенке и гильотинировали, И летосчисление сменили, начав новое, и месяцы переименовали. Призванное ознаменовать начало новой, постхристианской эры летосчисление продержалось двенадцать лет; государственный атеизм во Франции не пережил Первой республики. Страна благополучно вернулась в лоно католической церкви и в общее русло развили Западной христианской цивилизации, которую многие н привыкли называть просто «цивилизацией», победно расширявшейся по земному шару со времен Колумба и Васко да Гама. У нас этого не произошло, и атеизм как государственная религия оказался чрезвычайно живучим и чрезвычайно жестоким. В давние времена переход от многобожия к единобожию странным образом привел к усилению религиозной нетерпимости. Странным — потому что, в общем-то это был шаг вперед. Менее странным и столь же реальным было усиление нетерпимости при переходе от единобожия к безбожию. Менее странным, потону что не всегда и не везде это был шаг вперед. В нашей стране семьдесят лет целенаправленных усилий не только загнали религию в угол или в подполье. Они привели к сильному росту числа реальных, искренних атеистов, сформированных уже не прямым насилием, а семейным и школьным воспитанием. К ним, в частности, относится автор этих строк, отчетливо осознающий, что спокойную полноту убежденности, с которой он сейчас не верит в Бога, можно изменить, лишь приделав ему другую голову, Не будет преувеличением сказать, что большинство самой деятельной, активней части населения, занимающей ключевые позиции практически во всех сферах нашей жизни, составляют сейчас именно атеисты, хотя далеко не факт, что они составляют большинство в обществе. Отбор, приведший к такому результату, 217 никак нельзя признать естественным. Но его итоги — реальность. Как к ним относиться сейчас, когда мы начинаем не на словах, а на деле вспоминать о свободе совести? И это проблема не только наша. Страны, направленные ходом исторического процесса в ту же глубокую колею, что и мы,— а процесс чаще всего заключался в том, что мы их «буксировали за задний бампер»,— примерно в таком те положении. Их суммарное население — полтора миллиарда человек, и наш случай еще не крайний. Некоторым из них до недавнего времени, например, реально грозил р а с с т р е л за к р е щ е н и е р е б е н к а — и свя щ ен н и ку, и родителям. Территориально атеистическая цивилизация — будем в дальнейшей для краткости без оговорок употреблять этот, несомненно, условный термин — по несла в течение первых месяцев 1990 года тяжелые потери. По крайней мере пять стран довольно решительно с ней порвали: ГДР, Польша, Чехословакия. Венгрия и Никарагуа. Потери тем более чувствительны и знаменательны, что они. по существу, первые, и еще несколько лет назад никто не взялся бы их предсказать, поскольку развитие атеистической цивилизации до сих пор было почти необратимой экспансией, если не считать скоротечных эпизодов типа Чили и Гренады. Означает ли это начало столь же монотонного процесса размывания и распада, необратимого заката мира атеистической идеологии? Представляется, что все-таки нет. Вспомним своего долгожизущего предшественника с тотально- глобальными претензиями — Западную христианскую цивилизацию. Крушение колониальных империй было, конечно, ее великим отступлением, но в границы своей европейской колыбели она отнюдь не вернулась. Оба американских континента и Австралия остались практически стопроцентно христианскими, устоялась или почти устоялась сложная исламскохристнанская мозаика молодых африканских государств. И хотя религиозная экспансия в Азию оказалась почти полной неудачей (крупное 218 исключение — Филиппины), западные политические институты совсем неплохо прижились и во многих азиатских странах. Сегодня наше политическое и идеологическое руководство задавлено тактикой, почти непосильным грузом национальных, экономических, экологических проблем, при решении которых все чаще приходится плыть по течению. Куда нас вынесет? Мы волоком выбрались к истокам незнакомой реки н пустились в плавание, уворачиваясь от мелей, порогов и перекатов. Но куда впадает река? Не поджидает ли нас за ближайшим плесом Ниагара? Необходимо думать и об этом. Нашу идеологию можно уже сегодня перестать называть коммунистической. Теперь за умершего человека несколько суток может дышать машина. Так н идеологический «аппарат сердце — легкие» еще поддерживает терминологическую инерцию, но душа этой фразеологии давно отлетела. Какое уж там «по потребностям», когда мы три четверти века не можем получить по труду. Нет никакого сомнения в том, что большинство исповедовавших и проповедовавших официальную идеологию в нашей и в «братских» странах инстинктивно действовало в соответствии с хорошо сформулированной американской поговоркой: «Взаправду или понарошке, но будь искренним». Очень немногие простодушные верили в неотвратимое приближение сияющего будущего в виде «перманентного фойе с буфетом» (формулировка О. Мандельштама). А с самим атеизмом положение заметно иное. В нелицемерности безбожия подавляющего большинства коммунистов нет ни малейших сомнений. Из всех компонентов нашей идеологии именно атеизм был самым устойчивым. Пожалуй, единственно устойчивым. Если не по существу, то по конкретным формам всех остальных положений возникали жестокие разногласия н борьба, то явная, то подспудная. Да и после видимого завершения всех споров, утопленных в море крови, генеральная линия продолжала колебаться и в ретроспективе напоминает известную в 219 математике, но трудно представимую кривую, которая пересекает сама себя под прямым углом в каждой своей точке. Причина устойчивости, конечно, в предельной простоте атеистического кредо «Бога нет», не оставляющего места для нюансов и дискуссий. Но это не помешало «атеистическому богословию» стать профессией и нескудеющей кормушкой для десятков тысяч людей на сравнительно безопасном, хоть и не слишком престижном, тыловом участке идеологического фронта. Но, повторю, пожалуй, единственное, в чем не упрекают коммунистов их идейные противники,— в неискренности безбожия. Это чего-то стоит. Если дать выкипеть бурлящему сейчас котлу плюрализма мнений по религиозным вопросам, то на дне останется всего лишь одна четкая дилемма: вы либо верите в Бога, либо нет. Отказывать атеистам в праве на чувство собственной правоты ничуть не больше оснований, чем отказывать в этом верующим. Я неоднократно спрашивал верующих людей, в том числе образованных, эрудированных, было ли в их личном психическом опыте нечто, воспринятое ими как откровение, как прямое доказательство бытия Вожия, вмешательства Провидения в их земную жизнь. Все, иногда подумав и поколебавшись, отвечали утвердительно. Таким образом, сам термин «верующие» представляется не совсем точным. Большинство «верующих» людей просто зна ет, что Бог есть,— это можно знать. А вот знать, что Бо га нет,— нельзя, в это можно только верить. Никаких а рг ум е н то в, способных доказать наличие или отсутствие потустороннего мира, полностью изолированного от посюстороннего, равно не существует. Именно поэтому смехотворны попытки официальных атеистов «аргументирование разоблачать» Библию и другие священные книги, бессмысленны диспуты с верующими и т. п. «Религия обманывает угнетенных и обездоленных обещаниями загробного блаженства и тем увековечивает неравенство». «Безбожие — основа аморальности. Раз живем однажды, нужно брать от зкизни все, после нас хоть потоп,— вот кредо безбожника». Эти симметричные обвинения стбят одинаково дешево. Представления верующих о неискоренимой аморальности 220 атеизма основаны на опыте цивилизаций, где безбожие было исключением и действительно сочеталось со всеми другими видами вызова обществу, в том числе и с преступностью, пока рассматривалось именно как вызов обществу и делало человека изгоем. Рост в западных странах числа атеистов или людей, равнодушных к религии, признаваемый всеми церковными лидерами, сам по себе отнюдь не ведет к падению морали так же, как принадлежность к преобладающему или официальному вероисповеданию отнюдь не мешает свернуть на кривую дорожку. Что действительно и несомненно при прочих равных условиях снижает преступность,— это просвещение, образование. В одном из редчайших в застойные годы информативных сообщений о характере и размерах преступности в нашей стране промелькнуло: в 1972 году среди лиц, осужденных за убийства, не было ни о д н о г о человека с высшим образованием. Какую-то скидку, видимо, нужно дать на то, что грамотный убийца лучше заметает следы, но сути факта это не изменит. Среди образованных людей атеистов больше, хотя считать атеистическое и научное мировоззрения синонимами, как это принято у нас, никак нельзя. Вполне можно быть законченным атеистом и при этом полным невеждой, или же — великим естествоиспытателем и глубоко верующим человеком. И весь спектр между этими двумя крайностями заполнен. Вот для иллюстрации небольшое отступление. Словосочетание «советское богословие» звучит странно. Не исключено, что оно еще вообще никем не употреблялось. Но его пора вводить в оборот. Не все знают, что эта наука у нас существует, и в ней присуждаются ученые степени, хотя, понятное дело, и не ВАКом. А в окружающем нас мире теология — довольно массовое занятие, по числу специалистов в некоторых странах вполне сравнимое с нашими общественными науками. Духовные академии и богословские факультеты светских университетов, как правило, одновременно и центры теологических исследований. Понятно, что об этой стороне духовной жизни Запада мы знаем меньше, чем о какой-либо другой, а о современных отечественных религиозных философах и теологах не знаем 221 просто ничего. Имена Бердяева, С. Булгакова, Лосева, мученика Флоренского и других извлечены наконец из насильственного забвения, но о сегодняшнем состоянии православно-христианской мыслив нашей стране доступная массовому читателю информация практически отсутствует. Тем неординарнее недавняя публикация в «Новом миро» небольшой, по яркой статьи «Научна ли «научная картина мира»?» доцента математики, кандидата философских наук В. Тростнпкова, специализирующегося в научной апологетике. Эту теологическую дисциплину можно назвать зеркальным двойником научного атеизма. Для нее некоторые результаты естественных и точных наук служат доказательствами существования Творца. Подозреваю, что с точки зрения церковных ортодоксов это занятие отдает ересью, будут по существу поиском прорех или проколов «в маске Великого Лика> (выражение, если не ошибаюсь, Томаса Харди), каковой является для безоглядно верующего человека природа с ее законами. Я уже высказал свое отношение к полемике между последовательными атеистами и глубоко верующими людьми как к совершенно бесплодному занятию. Потому отмечу здесь прежде всего то, что в работе В. Тростннкова мне импонирует: нескрываемое восхищение достижениями науки как проявлением величия человеческого духа. Изобретательно проанализированные примеры выбраны безукоризненно: теоремы Геделя и Тарского в математике, основной постулат квантовой механики о волновой функции как носителе максимально полной информации о физической системе и открытие ДНК как носителя информации наследственной, обеспечивающей устойчивость видов и равновесие в геобиоценозе. Перед результатами такого класса, исполненными высокой красоты и гармонии, и ученые-атеисты вполне могут испытывать благоговение почти религиозное. То. что современная наука способна вдохновлять богословов, говорит, мне кажется, в ее пользу. 222 Нельзя, правда, не заметить, что полемический темперамент автора сообщает статье заметную задиристость, временами излишними. Когда речь заходит о дарвинизме, В.Тростников просто срывается; «На фоне сегодняшних данных биологической науки он выглядит просто-таки неприлично... ...Чем меньше человек- разбирается в биологии, тем тверже отвергает дарвинизм. Самыми же убежденными его сторонниками являются те, кто вообще те ней не разбирается... ...Сегодня её (теории естественного отбора,—Н. Р.) абсурдность достигла уровня не допустимого не только для науки, по и для бытовых разговоров... Рассуждение безграмотно, а аналогия незаконна (рассуждение Дарвина об аналогии между естественным и искусственным отбором.— Н, Р.)... ...Если бы дарвинизм и вправду был научной теорией, то он давно должен был... добровольно уйти со сцены... Учение о естественном отборе стало более несуразным, чем утверждение, будто земля плоская и стоит на трех китах». О чем-то эти обличении напоминают, а о чем именно, можно понять, подставив в них вместо дарвинизма, например, вейсманизм-морганизм. Впрочем, в человека, которому всю жизнь затыкали рог, не следует бросать камни за этот срыв. Невоинствующему атеисту — именно так могу я назвать свое кредо — пристало относиться к религиозной философии так же, как к религиозному искусству,— а искусство до девятнадцатого вена можно считать практически целиком религиозным. И в философии, и в искусстве «как?» гораздо важнее, чем «что». Основоположникам и сравнительно немногочисленным на протяжении всей история апологетам и пропагандистам атеизма трудно предъявить обоснованные претензии морального плана. Ни первый из известных нам атеистов античности Ксенофан (565—473 до Р. X.), писавший: «Если бы волы и львы, обладая руками, могли подобно людям изображать своих богов и создавать произведения искусства, они изображали бы их по своему образу и подобию», ни Л. Фейербах, через две с половиной тысячи лет повторивший ту же мысль в чуть более вежливой форме, ни софист 223 Антифон, развивший ее: «люди придали богам не только свой образ, но и свой характер, ни К.Маркс, народа», аморальными не были. Так же, как Демокрит, Эпикур, Лукреций, Дидро, Бейль, Гельвеции И многие другие. А то, что зверями были Сталин и Гитлер, к атеизму имеет столь же мало отношения, сколь к религиозному образованию, полученному одним из них. Внешне парадоксальное, но тем не менее убедительное положение теории Тойнби состоит в следующем: новая цивилизация крепнет, развивается и расширяется не в результате возникновения каких-то специфически благоприятных обстоятельств, а наоборот, как реакция на вызов и угрозу — со стороны внешних или внутренних врагов или суровых природных условий. Поэтому в области культуры в широком смысле, как полной суммы знаний и умений, развивающаяся цивилизация обычно прежде всего заявляет о себе в военном искусстве. Один из самых ярких тому примеров следующий: татаромонгольское нашествие, которое мы традиционно склонны считать тормозом нашего развития, Тойнби считает именно тем историческим вызовом, который возбудил отпор и быстрый прогресс. Военным инструментом мобилизовавшейся восточно-христианской цивилизация стало казачество, сумевшее опереться на факторы, бывшие для монголов помехой. Реки, бывшие для конницы Чингисхана серьезным препятствием, казаки сделали главными путями сообщения, а покоренные просторы они в отличие от кочевников осваивали — распахивали, заселяли, превращали в надежный тыл — и быстро вышли к Тихому океану. Разумеется, это полностью отвечает известному диалектическому положению о развитии как борьбе противоположностей, которое у нас громко провозглашалось, но на практике игнорировалось абсолютно. Бурное рождение атеистической цивилизация не выпадает из общей закономерности. Враждебное окружение и быстро поверженные, но продолжавшие существовать и крепнуть в умело накаляемом воображении общества внутренние враги вызвали расцвет именно военного могущества — единственный реальный расцвет, которым мы сегодня можем похвастаться. У 224 всех остальных цивилизаций за периодом «бури и натиска» следовал период подъема искусств и ремесел,— хотелось бы надеяться, что мы приближаемся к его порогу. У религии как политической идеологии есть огромное преимущество перед атеизмом; она не может прийти в противоречие с действительностью. В ней, строго говоря, просто отсутствует понятие противоречия, как и все остальные логические категории. В этом одна из главных причин практической вечности всех великих религий И опирающихся на них государственных институтов. Тойнби справедливо пишет: «Папа Григорий Великий и другие основатели западного христианства... строили на скале религии, а не на песке экономики». В чей огород это камешек, понятно,— известно, кто считает экономику гранитным базисом, а все остальное — надстройкой. Сейчас, когда зыбучие пески экономики расступаются под вашими ногами, не грех вернуться к вопросу, что первично, а что вторично. Именно духовное начало в жизни общества — главное, религия доказала это неопровержимо, и атеизму совершенно необходимо опереться на эту высокую истину. Для многих атеизм и материализм — синонимы. Но это не совсем так. Разумеется, все атеисты верят в материальность окружающего мира. «В мире нет ничего, кроме движущейся материи»,— да, согласен. «Материя первична, сознание вторично!- — да, но не с точки зрения сознания. Как для меня может быть что-нибудь быть важнее, первичнее моего сознания — единственного, что у меня по-настоящему есть? Все это отнюдь не означает, что я идеализирую религию как духовную основу общества. Парадоксов хватает. До самого последнего времени именно одна из чисто религиозных и самых малоприятных черт нашей идеологии — непререкаемость — делала общество устойчивым. Способность «держать удар» у нас была фантастическая. Она оказалась потерянной в одночасье, как только мы спохватились и попробовали поставить на место все, что было поднято над логикой и здравым смыслом. Но это отнюдь не означает, что к 225 непререкаемости нужно возвращаться. Найти, а точнее, создать ей замену в рамках научного мировоззрения — непростая, но неотложная задача. Религиозная вера доказала свою способность делать людей счастливее. Способен ли на это в принципе атеизм, неизвестно. В борьбе за человеческие души он еще и не начинал искать своих аналогов тем ключевым словам, идеям и понятиям, которые религия вырабатывала тысячелетиями. Наша атеистическая пропаганда, как, впрочем, и любая другая, была формальностью, камуфляжем права сильного. Попробуйте во всех призывах и лозунгах последних десятилетий заменить семисложную «руководящую роль»- на односложную «власть», и послушайте, как они зазвучат. Угнетенное положение верующих в нашей стране не просто вызывало естественное сочувствие и солидарность за рубежом, но и подрывало атеистическую идеологию. Записанное Далем: «Не та вера правее, которая мучит, а которую мучат» — справедливо и в том случае, когда мучителем выступает безверие. Один из основоположников европейского атеизма нового времени Гольбах в своем главном труде «Система природы» писал; «Спросят, может быть, возможно ли вытравить когда-нибудь у целого народа его религиозные представления? Я отвечу на это, что подобная вещь кажется совершенно невозможной и что ее не следует ставить себе целью». К несчастью, именно такой цели, не всегда провозглашая ее открыто, добивались некоторые идеологи коммунистического атеизма. Будем надеяться, что это в прошлом. Наши официальные атеисты могли проповедовать только атеистам же, журналы типа «Наука и религия», брошюры, методические разработки и т. д. были обращены отнюдь не к верующим, а к своим же пропагандистам, которые главным образом варились в собственном соку и проводили миллионы мероприятий для «галочки». А атеисты благополучно формировались детским садом, школой и семьей — если формировались. Верующие и неверующие люди до недавнего времени у нас жили как бы в разных обществах. Я не скрою, что слабо представляю себе мир верующих 226 людей России. Единственным извинением служит то, что в этом неведении я, мягко говоря, не одинок. На глянцевой поверхности нашего общества верующих с их проблемами просто не было, как не было бедных, бездомных, инвалидов. Многие из нас поэтому невольно и не всегда осознанно относили религию либо к теневым сторонам жизни, либо к уходящим, успешно изживаемым пережиткам. И религия действительно почти не была уделом благополучных людей. Разобщение верующих и неверующих имеет глубокие корни и близко к абсолютному, но лишь в довольно узком кругу духовных проблем, являющихся в нормальной общественной обстановке сугубо личным делом каждого и не приводящих к конфликтам. Я не знаю за собой греха конкретной личной причастности к угнетению веры, но от чувства — или комплекса? — коллективной вины избавиться не могу. Думаю, это чувство знакомо сейчас многим. Проявляется оно поразному. Как пишет В.Войнович, «Бывшие марксисты и атеисты теперь пришли кто к православию, кто к буддизму, кто к сионизму, а кто к парапсихологии или бегу трусцой». А многие православие, парапсихологию и бег трусцой прекрасно сочетают. Трудно испытывать симпатию к этим новообращенным, для которых религия — очередная мода. Было мини, стало макси. Христианство — до настоящего времени единственная великая религия, оказавшаяся способной на идеологическую революцию — Реформацию, имевшую решающее значение для развития Европы и Северной Америки. Большинство в нутрирелигиозных конфликтов относится к одному из двух знакомых по отечественной истории типов: раскол или ересь. Раскол вызывается различием в обрядах, ересь — различием в догматах. Реформация была в основном расколом, и даже отрицаемые ею догматы — непогрешимость папы прежде всего — были из числа ритуальных, «земных», основы веры не задевали. 227 Этой христианской классификации конфликтов коммунистический атеизм не придерживался. Главным проклятием было и осталось слово «раскольник», а «единство» — несомненный догмат по происхождению — превратилось в обряд, ритуал. Атеистической идеологии остро не хватало и не хватает настоящих еретиков, для выживания она отчаянно нуждается в новых идеях, а не только в новых формах. И начинать нужно с извлечения уроков из собственного недавнего прошлого. Материал для обучения на собственных ошибках у нас такой, какого, наверное, никто а мире не имел. Наши литература и публицистика принялись за него очень серьезно, а обществоведы и политики все раскачиваются. По Тойнби, успех римско-католической церкви в распространении ее влияния объясняется тем, что она не требовала слишком многого от признававших ее гегемонию мирских владык. Коммунистическая идеология в сталинском исполнении требовала беспрекословного слепого подчинения идеологическому и политическому центру — Москве. Плоды мы сейчас пожинаем. Главный урок — высокое давление за прочными стенками лишь кажется стабильной ситуацией, на самом деле ока взрывоопасна. И пак показали последние события в Восточной Европе, успеть сбросить давление удается не всегда. Согласно Бергсону, которого Тойнби сочувственно цитирует, для нормального развития цивилизации необходимы два элемента: «Усилия некоторых людей создать новое и усилия остальных принять это новое и приспособиться к нему. В новшествах, спускаемых сверху,—от разумных до безумных,— у вас недостатка не было. Но почти никого почти никогда не заботило, понятны ли, приемлемы ли новшества для народа. Забота об этом начинает проявляться — в значительной степени поневоле — только сейчас, и надежды на позитивное развитие связаны именно с ней. СССР страна не просто многонациональная, а, с тойнбианской точки зрения, многоцивилизационная». Сам Тойнбии слово «христианство» довольно систематически употребляет во множественном числе, и, пожалуй, есть 228 полное основание поступать так с термином «ислам» (не говоря уже о терминах «социализм» и «коммунизм», заметим в скобках). Христианство у нас свое почти в каждой европейской республике (православие, католичество, протестантство, униатство и т.д. }, и огромными этническими группами представлены оба главных течения ислама — шиитское и суннитское. Верующие в разных богов н неверующие есть везде, важно, чтобы не было разделения на правоверных и неверных. Кровавый опыт религиозной вражды, увы, копится во всем мире н по сей день, нет нужды перечислять известные всем горячие точки, которые, к несчастью, географически отнюдь не точки, а густонаселенные регионы. Но параллельно копится и более скромный, но растущий все-таки быстрее опыт межрелигиозного мира и сотрудничества. Пример в этом подает Запад. Если бы не Северная Ирландия, можно было бы сказать, что сошли на пет кровавые распри католиков и протестанток, начавшиеся с Варфоломеевской ночи. Все реже акты антисемитского вандализма. Все шире и надежнее ниши, создаваемые мусульманским меньшинством, выходцами из Африки и Азии, в Европе и Америке. Во время визита в США в июне 1990 года на встрече с представителями американской интеллигенции М. С. Горбачев сказал; «Итак, мы — одна цивилизация, при всех различиях...» Репортаж в «Правде» об этом дне визита был озаглавлен «К новой, мирной цивилизации». И у нас, и на Западе некоторые, а может быть, и многие склонны трактовать нашу эволюцию последнего пятилетия и особенно ее нынешние этапы как признан готовности блудного сына вернуться под отчий кров не без надежды на упитанного тельца, зажаренного по этому случаю. Но все сложнее. Мы очень не похожи сегодня ни на Запад, ни на новый индустриальный Восток. Нас с ними разделяют не только повергаемые один за другим искусственные барьеры. Реальность и глубину внедренных в паше сознание представлений нельзя недооценивать. И поэтому способность возрождающейся религии сыграть решающую роль в укреплении морали и общественной стабильности 229 представляется проблематичной даже в далекой перспективе, не говоря уже об опасной динамика переходного периода. И религий, напомним, у вес не одна и не две. Призывы к деидеологизации понятны и оправданны, пока под идеологией понимается тот жалкий суррогат, который нам преподносили как непогрешимое и всепобеждающее учение авторы «Краткого курса» и иже с ними. Но идеология— в значительной мере «идеалология». Понятие идеала обесценилось у нас чрезвычайно, как обесценились почти все высокие слова. Но «общечеловеческие ценности», вспомнить о которых нас сейчас призывают, не синоним религиозных ценностей, и те, в чьей душе призывы религии уже не находят отклика, не должны поэтому унывать. Навязанную нам роль «царей природы» следует сменить на более скромную, но вполне достойную роль детей природы, чтящих ее законы и стремящихся к гармонии с ней и друг с другом. Эта цель не ниже и не хуже других. Но чтобы чтить законы природы, их надо знать. Правда, хорошо известное положение юриспруденции «незнание законов не избавляет от ответственности за их нарушение» в применении к законам природы нужно несколько изменить. Нарушить их, разумеется, никто не в состоянии. Но законов у природы много, и они чрезвычайно детальны — буквально на все случаи жизни. Мы можем лишь выбирать, сознательно или по неведению, какие из них будут запущены в ход нашим «действием или бездействием» (формула Уголовного кодекса). Последствия наступают неукоснительно. Человек сейчас может и старается использовать для удовлетворения своих потребностей и прихотей чрезвычайно глубокие, тонкие и трудно реализуемые возможности, заложенные в законах природы. Но столь же сложны, труднообнаружимы — и мощны! — мины, расставленные ею на путях, которые мы выбираем. На протяжении почти всей история главной опасностью для человека были не силы природы, а другие люди, их злая воля. Сейчас эти опасности объединились и, многократно усилив друг друга, приобрели глобальный характер. Для того чтобы они реализовались, не всегда необходим чей-то 230 дьявольский замысел, достаточно нашего собственного незнания, неумения, нежелания действовать. В этих условиях жизненно важно использовать любую возможность для объединения людей против смерти и разрушения. Уже имеющийся опыт показывает, что при наличии доброй воли непреодолимых духовных, идейных разногласий нет — всегда можно сделать так, чтобы они не мешали сосуществовать и сотрудничать. Различия между верой в Бога и атеизмом— разногласия, вполне улаживаемые взаимной терпимостью, мои заметки — об этом. Их нельзя считать даже попыткой ответить на вопрос, вынесенный в заголовок. Но поставить его стоит. 231 БЛИЖНЯЯ РЕТРОСПЕКТИВА - Да, историю пишут народы! А подписывают - начальники... Из разговора двух физиков за прополкой одуванчиков на газоне перед горкомом КПСС. Она, история, к несчастью, во многом училась на нас, как учатся же на ком-то начинающие зубодеры и костоправы, и нам пора усваивать эти уроки. Нельзя сказать, общечеловеческие что за истины. советское Но время настойчивые мы забыли указания основные руководства противоречили этим истинам. Прекрасно известно: если временные и стационарные дорожные знаки противоречат друг другу, подчиняться приходится временным. Но сейчас вдруг оказалось, что чем ближе прошлое, тем хуже его помнят. Поэтому мотив, побудивший автора к написанию этой статьи, звучит так: чтобы понять, куда идешь, вспомни, откуда пришел. Уже два поколения наших людей родились после смерти Сталина, но его эпоха еще не стала окончательно проклятым прошлым. Предлагаю, например, читателям вспомнить, при каких обстоятельствах им приходилось слышать произнесенную в запальчивости фразу "Таких стрелять надо!". В том, что слышать ее приходилось многократно каждому, я нисколько не сомневаюсь. Эта грозная оценка применяется к соседям по двору, гаражу, садовому участку или к товарищам по работе - ну, и зачстую к персонажам, которых мы, скажем так, каждый день видим по телевизору. Тому, кто пожмет, читая это, плечами, напомню, что миллионы наших соотечественников погибли - и очень часто бывали именно расстреляны! - только потому, что имели несчастье вызвать неудовольствие соседей или сослуживцев, чаще всего, возбудив чем-то их мелочную зависть. Были нелюди, которые таким образом погубили десятки ни в чем не повинных своих ближних. И неисчислимые эти жертвы были не просто напрасны, бессмысленны. Еще 232 Бердяев в заметках о Достоевском сказал, что зло не может быть этапом в эволюции добра, что трагический опыт зла никогда не обогащает злодея, а Шаламов, выживший в аду, написал почти то же самое и о жертвах злодеяний. Сталинский террор был чисто разрушительной силой и итоги его - беспримесной катастрофой. Идеологический догматизм стар, как мир. Догматизм же экономический если и не личное изобретение Сталина, то во всяком случае он сделал для его развития столько, что вкладом всех предшественников смело можно пренебречь. Похоже, что самые тяжелые фугасы замедленного действия, заложенные им в фундамент нашей экономики, начали рваться только сейчас. Тридцать лет работы не за совесть, а за страх сильнейшим образом деформировали психологию всех работающих. Когда источник страха исчез, произошла странная, но сильная реакция - стремление всячески отвести от себя ответственность за любое решение, разровнять ее, растворить в сотнях подписей под десятками документов. Известно - при Сталине это не спасало, а сейчас зачастую спасает, поэтому тонут в болтовне и бумагах дела и инициативы. Мы по каплям выдавливаем из себя то, что вливалось ведрами. Но выдавливать нужно. Этот процесс не может быть безболезненным. Не надо удивляться, что столь велико как число людей, не приемлющих перемены, так и тех, кто ждет от них слишком многого и, главное, побыстрее. Мы привыкли переоценивать уровень собственной реальной политической грамотности, и сейчас, когда возможностью откровенного высказывания пользуется все большее число наших сограждан, эта иллюзия развеялась, пожалуй, полнее многих других. Мир давно учится на наших трагедиях, пора и нам примкнуть к этому всеобучу. Сперва хочу напомнить кое-что из сравнительно недавнего, не самого тяжелого прошлого. 233 -Если бы Бонапарт отступал по старой Калужской дороге сейчас, то начал бы помирать с голоду гораздо раньше... Из разговора двух физиков на уборке картошки под Тарутиным в виду памятника с надписью: "На поле сем Российское воинство, укрепясь, спасло Россию и Европу". Автор жил тогда в городе науки областного подчинения со стотысячным населением. Каждый его житель перед началом очередного квартала получал отпечатанный в четыре краски большой лист бумаги и несколько небольших одноцветных листочков. Все это нужно было расстричь на совсем уж маленькие лоскутки, которые официально назывались "талонзаказ". По ним полагалось ежемесячно: 1800 граммов мяса, 1200 колбасы, 400 - масла, 2000 - сахара, пачка чая, два куска мыла или пачка стирального порошка, полкило постного масла, по килограмму крупы и макаронных изделий, два кило муки. А вот передо мной первое издание БСЭ. Там есть статья "Академический паек", из которой можно узнать, что это "...ежемесячное натуральное пособие, которое выдавалось в тяжелые, в хозяйственном отношении, годы революции (1919-23) работникам науки, литературы и искусства, не могшим...прокормиться своей работой, не отвлекаясь посторонними, ничего общего с их специальностью не имевшими заработками." Паек включал: муки 35 фунтов, крупы 12, мяса 15, рыбы 5, жиров 4, сахара 2 с половиной, кофе полфунта, соли 2, мыла 1 фунт, табака три четверти фунта, спичек 5 коробок. Русский фунт, напомню, 409 грамм. Жить мы при Брежневе стали лучше в одном отношении - паек выдавался не только ученым, а каждому "едоку" - это полузабытое слово мелькало при обсуждении проблемы распределения по "заказам". Но сказать, что 234 работники науки могли тогда прокормиться "своей работой, не отвлекаясь и т.д." было бы большим преувеличением. Есть в нашей Калужской области самый дальний от областного центра район. В этом районе - самый дальний от райцентра колхоз. В этом колхозе -самое дальнее от центральной усадьбы отделение, почти уже в Орловской области, точно в том месте, где жили тургеневские Хорь и Калиныч. Из двадцати семи лет на поприще шефской помощи в течение нескольких последних нам приходилось ездить туда - вахтовым способом, на две недели. То-есть это автору, пятидесятилетнему доктору наук, на две недели, а у коллег в расцвете сил этот ежегодный срок часто удваивался, а бывало, и утраивался. И это были не журналистские командировки, не поездки по полям и фермам с председателями и райкомовскими работниками при видеокамере и магнитофоне. Нас использовали только на тех тяжелых, грязных и низкооплачиваемых работах, за которые не брался ни один из сильно поредевших, а потому знающих себе цену деревенских мужиков - заготавливать в замерзшем болоте веточный корм, чистить свинарник, жечь дохлых коров... Единственный раз пришлось автору за все эти годы поработать плечом к плечу с крестьянами мужского пола, когда его подрядили подручным на пилораму и дали в помощь двух спившихся с круга местных механизаторов. Для них это было позорное разжалованье, а для меня - неслыханно престижное занятие, это счастье продолжалось всего три дня. Оговорюсь сразу - я не роптал и не ропщу. Эти поездки приносили даже некоторое, пусть слабое, облегчение моей совести, исколотой воспоминаниями о почти сорокалетней безбедной, по отечественным меркам, жизни потомственного работника атомной промышленности, начало которой пришлось на период, когда послевоенная деревня пропадала в разоренье и голоде. Больно было отнюдь не за себя, а за так и не поднявшуюся деревню. Равнодушием и рваческим отношением к 235 постылой своей работе и сегодня часто платит молодежь и люди среднего поколения нечерноземной глубинки за те годы, когда мы, горожане, высасывали из нее последние силы и жизнь. Пожилые и старики еще ахают, хлопочут, но их все меньше, а сил нет никаких. Тяжелейшее впечатление оставалось и от самой нашей работы, которая, будучи для колхоза почти бесплатной, зачастую просто валилась в какуюто черную дыру. Разговор, процитированный в эпиграфе к данному разделу, пришелся на день, когда автору на службе исправно начислили двадцать рублей, а наработал он - документально! - на двадцать копеек. Занимались вторичной переборкой из остатков сильно подмерзшего бурта. Ковыряясь в этой жиже целый день, мы едва набрали по несколько ведер на брата на корм поросятам. Это, так сказать, вид снизу. А как это выглядело "сбоку"? В очерке Власа Дорошевича о Ф.И.Шаляпине есть такой эпизод. Первый приезд Шаляпина на гастроли в Италию был встречен местными басами в штыки. Перед началом выступлений в Милане Федора Ивановича посетил в номере ослепительно одетый синьор, представившийся как шеф клаки театра "Ла Скала". Прежде, чем перейти к угрозам, он урезонивал певца, убеждая его отказаться от гастролей, и главный его резон был примерно следующий: - Вы приехали петь в Италию? Неужели вам непонятно возмущение наших звезд? Что сказали бы русские, если бы к ним кто-то попробовал ввозить пшеницу?! Публика тепло приняла Шаляпина - как мы в брежневские годы принимали импортный хлеб. А он нам обходился подороже, чем Шаляпин итальянцам. И, что грустнее всего, никто в мире этому уже не удивлялся, а просто трезво учитывал, имея с нами дело. Когда Никсон собирался на переговоры в Москву, один влиятельный американский журнал писал, что главный источник уверенности американцев в прочности своей позиции на тяжелых переговорах - оружие, которого в арсенале русских нет 236 протеиновая бомба. Этого оружия у нас нет до сих пор. Импорт продовольствия пока жизненно необходим и, похоже, будет необходим долго. Что Сталин разрушил наше сельское хозяйство, мы уже поняли. Но он в одном очень важном отношении разрушил и нашу промышленность. Именно Сталин был инициатором и безоглядным внедрителем пресловутой системы "давай-давай". Брать не умением, а числом единственное "умение", привитое Сталиным нашей экономике, и если бы только ей. Хвастовство экономическими достижениями в сталинский период стало нашим национальным хобби. Сейчас мы к нему охладели - и по весьма веским причинам. К дефектам памяти наряду с "провалами", когда человек не помнит того, что было, относятся и "пики" - когда он помнит то, чего не было. У нашей национальной памяти в этом смысле очень пересеченный рельеф, где хватает и того ,и другого. Чувство собственности - инстинкт, четвертый по силе и значению после инстинкта самосохранения, потребности в пище и либидо. Общество, государство, разумеется, должны обуздывать человеческие инстинкты, это одна из их главных функций. Узда это основной орган управления древнейшим транспортным средством. Шпоры и хлыст служат для того, чтобы погонять, а узда - чтобы сдерживать и управлять. Инстинктивно человек знает, чего он хочет. Разум помогает понять, как этого добиться. Только апеллируя и к инстинктам, и к разуму, общественные институты могут обеспечить такое положение, чтобы, работая для себя, человек вносил и оптимальный вклад в общественное благосостояние. Если собственность - четвертый инстинкт, то деньги - третье по важности изобретение человечества после огня и колеса. У каждой медали есть обратная сторона. Скажут - деньги губят людей. Губят. 237 Но люди гибнут и под колесами - погибли уже миллионы. И в огне горят - сгорело еще гораздо больше. Однако, люди не перестают этими благами пользоваться, - Но у них за деньги продается честь, совесть, достоинство, жизнь человеческая!- слышали мы патетические заклинания. Действительно, продаются. Плохо, конечно. У нас, кстати, если и не продавались открыто, то терялись из-за денег сплошь и рядом. Но, заметим, это еще не самое худшее. Продаются, значит, чего-то стоят. Хуже, когда ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое ни в грош не ставится. Примеры можно вспомнить, и далеко ходить не придется. Единственное свойство денег, придающее им смысл - быть всеобщим эквивалентом. У нас при "реальном социализме" оно было практически уничтожено, вот мы и оказались в том анекдотическом положении, когда без денег еще ничего не дают, а за деньги уже ничего не купишь. Наше общество не писало на своем знамени "От каждого по способностям, каждому - по возможности", но действовать приходилось именно так. И длину пути до обеспечения по потребностям можно было наглядно себе представить - если что и известно с абсолютной достоверностью про человеческие потребности, так это их способность совершенно неограниченно возрастать по мере удовлетворения. Сколько у нас в стране в советское время обращалось различных денег? Некоторые экономисты считают - десятки тысяч, но я думаю, что гораздо больше. Свое лицо, своя покупательная способность были почти у каждого рубля, в зависимости от того, по какой статье он проходил или в чьем кармане находился. И в какой ситуации вынимался из кармана. И в какой местности. Призывы к сознательности и готовности постоянно жертвовать личными интересами во имя общественных находили чем дальше, тем меньший реальный отклик. Взгляд на оптимальное 238 соотношение между общественной и личной собственностью и его связь с уровнем жизни хорошо иллюстрирует следующая байка, появившаяся в газете одной из не слишком быстро развивающихся стран при обсуждении этого вопроса: - Если бы у тебя было два дома, что бы ты сделал? - Один оставил бы себе, а другой отдал государству! - А если б было две коровы? - Одну оставил бы себе, другую отдал государству! - А если б было две курицы? - Обеих оставил бы себе. - Почему?! - У меня есть две курицы... Моральные стимулы труда нужны. Но материальный остается важнейшим с большим отрывом. У нас очень много говорили и писали о необходимости творческого подхода к выполнению любой работы. Этот призыв необходимо уточнить. Творческое должно разумно сочетаться с механическим, причем каждому полагается действовать в своей области. Правильно организованная работа состоит в продумывании детального плана - и тут твори сколько хочешь! с последующим четким выполнением, опирающемся на доведенные до автоматизма эффективные навыки. У чистой мысли и чистого действия разные точки приложения. А мы слишком часто тратили массу изобретательности и нервной энергии на бытовые и организационные мелочи, а в действительно важных вопросах действовали "как всегда", на автопилоте, по инерции. Сравнение развития общества с быстрым движением транспортных средств - дело привычное для литераторов: "Эх, тройка, птица-тройка!", "Наш паровоз, вперед лети!". Однако прогресс должен ассоциироваться не только с движением, скоростью, ускорением, но и с прокладыванием пути. Поэтому паровоз, движущийся по рельсам - хороший образ. Разовьем его 239 несколько, вспомнив, что любое изменение направления на железной дороге проектируется и прокладывается с очень высокими требованиями к плавности. Повороты "закругляются не по кругу", они сопрягаются с прямолинейными участками по более сложным и плавным "кривым третьего порядка" (дуга окружности - кривая второго порядка). Делается это для того, чтобы на стыке не было не только скачка поперечной скорости, т.е. удара, но и скачка ускорения, который тоже воспринимается как толчок и может сбросить с рельсов. Точно так же нужно дорожить плавностью развития исторического процесса и по возможности избегать крутых виражей, способных выдернуть из-под тебя дорогу. Мы очень любили слово "революция". Но до сих пор так и не полюбили слова "эволюция". А человек был получен из амебы отнюдь не революционным путем. Наша страна перевыполнила вековую норму по революциям, российскому обществу пора начать закономерно и законопослушно эволюционировать. Живя в очень динамичное время, мы склонны забывать, как на самом деле длинна история цивилизации и какие в ней случались застойные периоды, эволюционные тупики. Вот выразительная цитата из ассирийского эпоса (перевод Н.Гумилева): "Не прошло и двенадцати сотен лет, страна разрослась, расплодились люди. Тысячелетние рейхи с остановившимся временем уже были в действительности. "Не прошло и двенадцати сотен лет..." - оглянуться не успели... Мы-то развиваемся. Этот процесс временами нуждается в ускорении. Сейчас именно такое время. Но пороть горячку или впадать в панику не стоит. И стоит помнить другое высказывание, на сей раз нашего современника, поляка В.Брудзинского:"В борьбе между вчера и сегодня побеждает либо завтра, либо позавчера" "Ученый обогнал свое время", "Художник обогнал свое время" - распространенные комплименты тем, кого время догнало. Увы, это слишком часто происходило после смерти ушедшего в отрыв, и 240 слишком нередко эта смерть вызывалась выстрелом в спину из отставшего времени. А вот "политик обогнал свое время" сказать в похвалу нельзя. Это предупреждение о неполном служебном соответствии. Практический политик всегда должен говорить и делать именно и точно то, что нужно в данный момент. "Вчера было рано, завтра будет поздно" - только исходя из этого нужно выбирать время для сегодняшних решений и лозунгов. Словосочетание "непроизводственная сфера" стало у нас почти ругательным. А ведь именно непроизводственная сфера в широком смысле слова создает производственную. Каждый, абсолютно каждый из произведенных в обществе материальных предметов сперва возникает до мельчайших деталей в чьих-то головах. И лучше, чем в головах, наяву он не будет. Лучше, чем придумал, не сделаешь. А сам непосредственный процесс изготовления? "Золотые руки" на самом деле - обычные руки, управляемые золотой головой, и больше ничего. Сегодня многие сравнивают нынешнюю ситуацию с нэпом, и не в пользу нынешней - были не то что нехватки, а полное разорение, разруха, голод и вдруг за пару лет в результате смелого политического решения все стали сыты, обуты и одеты. А сейчас, мол, только богачи, и четверть народа голодает! У нэпа была железная база - миллионы живых людей, для которых эта новая экономическая политика была в старой, привычной. Им позволили они взялись за свои незабытые за четыре года дела - производить, торговать, обслуживать. Нынешняя экономическая политика нова для всех нас. Что такое рынок, экономическая самостоятельность, угроза банкротства, у нас на собственном опыте не знал никто. Этого опыта необходимо набираться и, что очень существенно, не следует пренебрегать чужим опытом. -Мы не шведы! Нам не до бесшумных отбойных молотков! 241 Из разговора двух физиков на строительстве ускорителя элементарных частиц хозяйственным способом. Существуют три основных типа отвержения: знаю и не признаю; не знаю и не признаю; знать не хочу и не признаю. В советском подходе к западной жизни мы пользовались почти исключительно третьим из этих принципов. В.Каверин писал: "Умению восхищаться предшествует понимание". Увы, далеко, далеко не всегда. А уж умению возмущаться оно вообще предшествует крайне редко. Исторические перпендикуляры не безопаснее исторических параллелей, и противопоставляя чужой опыт собственному, следует избегать безоглядности. Правда, наш многолетний "обмен любезностями" с Западом среди прочих ассоциаций вызывает и следующую. В Соединенных Штатах одно время выходил журнал "Maladicta". В нем собирались и переводились ругательства разных стран и народов. Издатель, объясняя свое странное хобби, утверждал, что подлинным основателем цивилизации был человек, впервые обругавший соперника вместо того, чтобы ударить его. Хочется думать, что наш с американцами обмен ругательствами вместо ударов был первым этапом налаживания цивилизованных отношений, и сейчас мы переходим к следующему. В нашей прессе сообщения из-за рубежа на экономические темы пестрели словосочетаниями типа "бешеная конкурентная борьба транснациональных монополий". Но конкуренция и монополия - понятия абсолютно взаимоисключающие. Или-или. Больше, чем одна монополия в отрасли - значит, ни одной. Двух-трех компаний уже достаточно для "бешеной конкурентной борьбы". Известна, например, "большая тройка" в американской автопромышленности. Ее хватает для конкурентной борьбы не на жизнь, а на смерть. А при всей нашей декларированной нелюбви к экономическому монополизму нет в мире нации, которая пострадала бы от него больше, чем мы. Нетерпимая ситуация "монопольный поставщик, монопольный подрядчик, единственный продавец" пронизывала нашу экономику сверху донизу и по всем горизонтальным направлениям. 242 Американцы, те быстро осознали опасность монополизма, и задавили его если и не в зародыше, то достаточно скоро после рождения, приняв эффективное на этот счет законодательство. Укрупнение компаний слияние и поглощение - происходит там отнюдь не бесконтрольно, и понастоящему монополизировать рынок не позволено никому. Единственным исключением была Американская телеграфно-телефонная компания, признанная "естественной монополией". Но с постепенным превращением телефонных сетей в компьютерные и у нее появились сильные конкуренты. Наш сегодняшний "дикий капитализм" стремится, естественно, к монополизации. Но, противопоставляя этим стремлениям государственное регулирование, не следует скатываться в другую крайность и искусственно дробить или отчуждать собственность. О каком бы товаре ни шла речь, произвести его ровно столько, сколько нужно для покрытия платежеспособного спроса, в масштабе страны невозможно. Значит, вариантов всего два и только два: либо излишек, и некуда девать, либо нехватка, и негде взять. Что предпочитает читатель? Если судить по разоблачительному пылу, с которым наши корреспонденты в западных странах периодически освещали такие факты, как уничтожение апельсинов бульдозерами или опрыскивание картошки креозотом, они явно предпочитали нехватку. Не нашедшие сбыта и поэтому подлежащие утилизации как вторсырье, а то и уничтожению излишки совершенно доброкачественных товаров абсолютно - нормальная черта здоровой экономики. Подчеркиваю - гораздо более нормальная, чем уничтожение испорченного, проквашенного, сгнившего. Вот такого в здоровой экономике не должно быть вообще. Сказанное о продуктах производства относится и к средствам производства. "Четверть мощностей сталелитейной промышленности Англии простаивают!" - бил тревогу советский обозреватель. Англичане почему-то не били. Резервные мощности - не так уж и плохо. Они 243 законсервированы. Они ждут - и, как правило, дожидаются - своего часа. Объявился спрос, сыграли цены, и эти мощности приводятся в действие в считанные дни. Их можно и ремонтировать потихоньку, и реконструировать, не срывая поставок заказчикам. А вот лишние запасы сырья, полуфабрикатов, комплектующих изделий дело там почти неслыханное. А у нас все было наоборот. Наше время называют эпохой информационного взрыва. Нельзя сказать, что он совсем уж застал советскую власть врасплох. По-своему, мы были к нему готовы и меры приняли. Одной из этих мер стала намеренная задержка на четверть века в производстве множительной и видеотехники. Как следствие, наша система просвещения превратилась в самую отсталую среди развитых стран - и нас уже не без оговорок причисляют к этой категории. Зато видеомагнитофонами для проверки ввозимых кассет была оперативно и щедро оборудована наша таможня. На борьбу с чуждой идеологией мы никогда не жалели ни сил, ни средств. Миниатюризация носителей информации и пропускная способность каналов ее передачи прогрессировали с исключительной быстротой, а наши власти только ломали голову, как с этим бороться. Приблизилось к мыслимому пределу качество скоростного копирования изображений и текстов - деньги из цветного "Ксерокса" не отличить от настоящих - а мы долго оставались единственной страной в мире, производящей копировальную бумагу. Социальные и материальными, экономические на самом деле проблемы, - проблемы кажущиеся чисто информационные, коммуникационные. Чтобы наполнить сотни миллионов желудков оптимальной пищей, надо предварительно наполнить сотни миллионов мозгов оптимальной информацией. А это долгое и дорогое дело. Создавая материальную базу будущего общества, надо опережающими темпами создавать его информационную базу. Дороже всего именно она. 244 Недавно в очередном кулуарном разговоре с сослуживцами кто-то стал фантазировать: вот старик Хоттабыч поменял местами нас с американцами. В один прекрасный день мы все проснулись в богатейшей стране мира, американцы же - в России. Что будет? Спор шел лишь об одном - когда американцы начнут жить лучше нас (или мы - хуже их) через пятнадцать, десять или пять лет. В том, что кончится именно этим, не сомневался, кажется, никто. Полная сумма знаний и умений, средняя техническая, деловая и юридическая грамотность населения в США гораздо выше, а дело именно в ней. -Откуда берутся убеждения? Извне! Из разговора двух политинформации. внутренние физиков на Не следует думать, что при всем их декларируемом и достаточно широко практикуемом плюрализме западные руководители не были озабочены борьбой с идеологической заразой, каковой для них являлась коммунистическая доктрина. Но методы борьбы сильно отличались от наших. Против всякой заразы есть два основных средства - гигиена и прививки. Они прекрасно сочетаются. В смысле гигиены можно дойти до крайностей -создать, например, стерильный организм. Кошке, готовящейся окотиться, в чистой операционной делают кесарево сечение, извлекают еще безмикробного котенка и помещают его под колпак. Из него можно вырастить взрослого кота, подавая под колпак обеззараженный воздух и стерилизованную пищу. Ее, правда, трудно сделать по-настоящему полноценной. Кот вырастет, но не пробуйте снять колпак. Естественный иммунитет в стерильной обстановке атрофируется, и кота убьет почти первый попавшийся микроб. Слишком долго мы пытались уподобить наших сограждан этому коту. Зарубежные передачи глушились. На границе тщательно контролировали всю ввозимую печатную продукцию и отбирали даже страницу "Таймса" с биржевым бюллетенем, в которую были завернуты не слишком чистые ботинки, известен автору такой 245 случай. Поэтому когда микробы правдивой информации, внутренней и внешней, стали проникать под наш колпак, очень и очень многие почувствовали себя плохо. Разумеется, призывая к расширению обмена идеями, необходимо отдавать себе отчет в том, что кроме решения этой благородной задачи, информация, распространяемая массовыми средствами, имеет еще две важнейшие функции: она является мощным орудием борьбы за достижение политических целей и, кроме того, товаром, продуктом крупнейшей и современнейшей отрасли промышленности. Из этих двух особенностей главный и чрезмерный упор мы всегда делали на первую, а Запад на вторую. Более полный учет коммерческой стороны делает информацию более интересной и, следовательно, действенной. Здесь у нас масса упущенных возможностей, которые наверстывать и наверстывать. Критику мы на словах почитали одним из главных условий общественного прогресса, диалектически понимаемого как борьба противоположностей. Но даже в этом лицемерном почтении мы традиционно категорически отказывали критике зарубежной. До самого последнего времени она с порога расценивалась как клевета. Реакция на нее нашей прессы - вторая по распространенности после гробового молчания - хорошо описывается двустишием поэта Н.Дмитриева: - Товарищи! К столу, за перья! Отомстим! Надуемся, напрем, ударим, поразим! То, что написано оно в восемнадцатом веке, говорит лишь о живучести некоторых традиций отечественной полемистики. Разумеется, внешняя критика может быть весьма острой и нелицеприятной. Американская пресса, например, как кошка, может вообще носить что-то только в зубах. То осторожно, как котенка, а то и бесцеремонно, как мышонка, но зубы всегда тут. Мне лично это свойство у нас его так и назвали бы зубастостью - весьма импонирует. Оно прорезалось и у российской освободившейся печати, но понравилось, мягко говоря, не всем. 246 Греческое слово "демократия" прежде чем стать у нас ругательным, несколько лет было в большом ходу, особенно в динамическом варианте "демократизации". Родное русское "свобода" заметно по употребительности отставало и отстает. Это не синонимы, конечно. Но они так хорошо сочетаются. Свобода и демократия! Звучит... К сожалению, достаточно редко. Есть хорошая английская поговорка "Freedom is as freedom does", которую трудно столь же кратко и выразительно перевести на русский. Что-то вроде "Свобода познается по делам ее” . Нам гораздо более известна формулировка Маркса "Свобода есть познанная необходимость" - пойми, что нужно, и поймешь, что можно. Но тут один маленький вопрос: кто решает, что нужно - ты сам, кто-то другой, закон или ни от кого не зависящие внешние, например, природные обстоятельства. В этом перечне труднее всего воспринимается "кто-то другой", часто тебе не известный, тебя не знающий и знать не желающий, но имеющий или присвоивший право по своему разумению, неразумию или прихоти решать, что тебе можно, а что нельзя. История борьбы человека за свободу это история борьбы прежде всего именно с элементом личного произвола в ограничении свободы, который, если личность обладает большой властью, может принимать и форму навязанных несправедливых законов, и полного беззакония, деспотизма. Формула Маркса, имеющая несомненную область применимости, необратима. Не всякая познанная необходимость есть свобода. Мы часто называли политические институты буржуазного общества "свободой для богатых", и тому есть бесспорные причины. В США несколько миллионов миллионеров, свободных богачей. Может показаться - негусто на такую страну. Но беда в том, что людей, разумно свободных, способных распоряжаться собой в рамках нестеснительных законов и заметных личных средств абсолютно по собственному 247 усмотрению у нас семьдесят лет не было совсем - ни одного-единого человека. Мы просто не знаем, что это такое. А личная свобода в широких рамках - очень сложный инструмент, умение пользоваться им признак высокой политической культуры. И это умение не привить "теоретически", простыми рассуждениями и поучениями, особенно если и поучающие, и поучаемые несвободны, пусть в разной степени. Упражненье - мать ученья, надо "тренироваться быть свободными", а для этого нужны возможности. Право запрещать и злоупотребление этим правом - простейший способ почувствовать себя пупом Земли при отсутствии каких бы то ни было оснований. У нас эта привычка сказывается на формировании мышления и даже языка. Поясню примером. Недавно, проходя мимо платной автостоянки, я обратил внимание на объявление "Въезд неоформленным автомобилям запрещен" и попробовал перевести его на английский язык. Автоматически получилось "For registered cars only" - "Только для оформленных автомобилей". Чувствуете разницу? Там привыкли разрешать - хоть и не всем. А у нас запрещать - всем, кроме некоторых. Наш администратор, попади он в страну апартеида, пресловутое "Только для белых" заменил бы на "Цветным вход запрещен". Это не так смешно, как может показаться, и вовсе не мелочь. Главный пережиток сталинских и послесталинских времен - привычка запрещать, ставшая у многих настоящим безусловным рефлексом, хотя каждый из нас сильно от этого натерпелся. Нашим национальным бедствием стали столоначальники. От каждого из них может зависеть только одна какая-то мелочь, но именно эту мелочь он способен сделать как источником мучений для любого, кто к нему обращается, так и основой самоуважения и самовыражения, а также меновым товаром в объединении с себе подобными и средством вымогания взяток. 248 По давней русской классификации взяточничество делится на мздоимство и лихоимство. Первое - взятки за простое выполнение своих прямых обязанностей, второе - за нарушение закона. Зарубежный взяточник - фигура тоже не реликтовая - почти всегда лихоимец, а взяткодатель - сознательный инициатор нарушения закона. У нас в огромном числе случаев мелкие - и не слишком мелкие - взятки вымогаются мздоимцем, а дающий их не просит ничего незаконного, находясь тем не менее в безвыходном положении. Нужно законодательно различить эти случаи и во втором - снять или ослабить ответственность "дающего". - Такое впечатление, что тебя начинают бить твоими же ногами. Из разговора двух физиков в 1992 году об отношении демократического правительства к науке. Нижеследующее, вторя Лескову, допустимо назвать "Рядом мыслей о возможности совмещения мнимо несовместимых начал управления посредством примирения идей". Борьба за демократию против бюрократии - популярный лозунг. Но напомним, что основных способов формирования структуры управления как обществом в целом, так и важнейшими его "подмножествами", не два, а по крайней мере пять: демократический (свободные выборы), бюрократический (назначение сверху), аристократический (по рождению) и плутократический (покупка должностей и постов) и узурпаторский (насильственное смещение с занятием места смещенного). Из авторов, сравнительно недавно анализировавших все перечисленные механизмы, известнее других нашим читателям, наверное, американец Гелбрейт. - Но к нам-то это какое отношение имеет?! - еще недавно услышал бы я, Где у нас на восьмом десятке лет советской власти аристократия и плутократия?! Теперь-то ясно, что у нас хватало всего, в том числе и в наиболее уродливой гибридной форме непотизма (по Далю "радение родному"). У Наполеона, как известно, брат Жозеф был королем неаполитанским и испанским, Людовик - голландским, Жером - вестфальским и лишь Люсьен застрял в министрах. Наполеоновских возможностей теперь нет, но, например, выборы в АН СССР на рубеже семидесятых-восьмидесятых 249 годов показали, что наличие близкого родственника в Политбюро повышает ваши шансы стать действительным членом или членомкорреспондентом этой почтенной организации примерно в сто тысяч раз. Кстати, о родственниках Наполеона-академиках мне ничего неизвестно, но сам он был выбран во Французскую Академию по отделению математики и механики на альтернативной основе при конкурсе двенадцать, если не ошибаюсь, человек на место. Демократия была соблюдена, гм-гм. Начну, как это ни странно, с похвал бюрократии - отнюдь не иронических, хотя и сдержанных. Весьма успешно работающие подсистемы с чисто бюрократическим способом продвижения в иерархии существуют во всех обществах. Практически беспримесными бюрократиями являются все армии и многие церкви. Западные промышленные компании формально управляются собраниями акционеров, но только формально. Бюрократия эффективна там, где поддерживается близкая к идеальной дисциплина нижнего звена. И в армиях, и в церквях, и в частных компаниях она обеспечивается вполне удовлетворительно, хотя и разными средствами силой, верой и экономическими стимулами в сочетании с угрозой увольнения соответственно. Поэтому перечисленные типы организаций очень жизнеспособны и устойчивы. Последовательно бюрократическая система логически невозможна из-за одного - но важнейшего - пункта. Речь идет о вершине иерархии, "кресле N1". На этот пост сверху не назначают. Он поневоле выборный или довольно часто - узурпируемый. Попавший на него после прохождения всех ступенек бюрократической лестницы человек оказывается в совершенно необычном и непривычном положении - у него нет начальника. Это, конечно, проблема только для новичков, но с ней справляются не все. Естественный выход - коллегиальность принятия важнейших решений на высшем уровне, постоянный учет мнения 250 ближайших сотрудников и соратников. Но даже начав с этого правильного пути, удерживаются на нем не все. Ну, а аристократия в узком историческом смысле - монархи и дворяне, лорды и гранды? Тут уж чего полезного в двадцатом веке? Но давайте переберем наиболее благополучные в экономическом и социальном отношении страны. Не слишком ли много среди них конституционных монархий - Бельгия, Великобритания, Дания, Испания, Нидерланды, Норвегия, Швеция, Япония - чтобы в праведном демократическом гневе отмахиваться от достижений этой формы...кстати, формы чего? Ведь не правления же - ни в одной из этих стран монархи не правят, законодательные и исполнительные органы благополучно формируются на выборах. Да, еще Канада с Австралией никак не откажутся от английской королевы в качестве официального главы государства, хоть, казалось бы - чего уж... Зачем обществу этот замшелый балласт? Почему-то переносное значение слова "балласт" имеет чисто негативный оттенок, тогда как собственно балласт - необходимейшее средство придания устойчивости без него неустойчивым сооружениям и транспортным средствам. Дословно "балласт" - уравновешивающий. Довольно часто те, кого в обществе склонны называть балластом, играют неотрицательную роль, уравновешивая бурную активность других. Я прохладно отношусь к традиционно высоко ценившейся у нас внешней общественной активности, которая к тому же слишком часто была направлена на достижение не очень-то и маскируемых прозаических своекорыстных целей. Честное признание своей принадлежности к балласту всегда импонировало мне гораздо больше, тем более, что было заметной редкостью. Говори, когда есть, что сказать. Правом решающего голоса пользуйся, только если уверен в своей способности сделать правильный выбор. С этой точки зрения радует не стопроцентное, мягко 251 говоря, участие в выборах в последние годы. Это отнюдь не признак политического нездоровья, и можно лишь приветствовать появление у нас заметного слоя граждан, признающихся таким путем в отсутствии интереса к политике. Пора считать их существование нормальной чертой демократического общества. В названных выше странах сохраняются не играющие активной политической роли монархические и аристократические институты, потому что в них материализуется стабильность, преемственность, связь с дорогим многовековым прошлым. Просьба не подозревать автора в модном сейчас монархизме. Он просто хочет подчеркнуть, что на нынешнем важнейшем этапе коренного преобразования нашего общества очень важно поддержать и сохранить одновременно крепнущее стремление к постижению и восстановлению здоровых связей с прошлым. В нем были тяжелейшие периоды. Но отечественная культура ни в чем не виновата. Она - мы это только сейчас начинаем по-настоящему видеть - несмотря ни на что выполнит вековую норму! Нам не надо искать других традиций, других фундаментов и корней. У нас есть то настоящее, чему мы можем учить детей и внуков. Мы отвергаем наследование титулов, но унаследовать, а унаследовав, не промотать и не расточить сокровища духа, созданные нашими предками и старшими современниками - наш общий долг. - Умный человек не решает проблем. Они у него не возникают. Из разговора двух физиков по поводу создания в институте «Проблемной лаборатории». Выражение "моральные проблемы" всегда было одним из любимейших у нашей публицистики, а оно, как мне кажется, вводит читателя в заметное 252 заблуждение. Что такое моральная проблема? Это когда человек не знает, как правильно нужно вести себя в той или иной ситуации. Но таких проблем не существует. Задумывающимся над моральными проблемами можно напомнить любимую цитату Вяч. Иванова из Гете: "Истина давно обретена и соединила духовную общину высоких умов. Ее ищи усвоить себе, эту старую истину”. На любой набор вопросов типа как себя вести существует прекрасный - а иногда и не один - набор ответов, и существуют они по многу веков, всем не безграмотным прекрасно известны. Проблема в том, как сделать, чтобы люди этими ответами пользовались - но проблема уже не моральная, а политическая, социальная, экономическая. Желательно, чтобы высокоморальное поведение было и "максимально удобным", незатрудненным, и уж, во всяком случае, не наталкивалось на неодолимые препятствия. Полнота социальной справедливости - один из базовых принципов здорового общества. У нас часто говорят о ее "восстановлении". Но призыв к восстановлению предполагает возвращение к чему-то уже существовавшему, к некоему прежнему уровню, всех или почти всех удовлетворявшему. Сейчас ясно, что такого уровня у нас не было никогда. Справедливость нам надо не восстанавливать, а создавать, поэтому стоит поговорить о ней подробнее. Несправедливости можно условно, но достаточно четко разделить на две категории. К несправедливостям первого рода отнесем случаи, когда человеку незаслуженно плохо - его ущемляют, притесняют или карают не по вине или вовсе безвинно, а то и за фактические заслуги. Несправедливости второго рода - когда человеку незаслуженно хорошо блага, почести и награды воздаются ему не по достоинствам или им незаконно присваиваются. В обычаях нашего общества наблюдается очень заметный перекос: на несправедливости второго рода - к тому же очень часто мнимые! - мы 253 приучены реагировать гораздо острее, чем на несправедливости первого рода. Это положение обратно нормальному, и его надо решительно менять. Первые очень радующие сдвиги уже налицо. Возрождается благотворительность, семьдесят лет проведшая в кавычках. Стали писать и говорить про инвалидов, больных, неимущих, бродяг, заключенных. Встали за афганских и чеченских пленников - вспомним сталинский подход к этому вопросу. Вслед за диадой "свобода и демократия" естественно всплывает "справедливость и гуманизм". Но это тоже вещи очень разные. Во-первых, справедливость гораздо старше. Развитие идеи гуманизма можно проследить от первых робких ростков. Справедливость теряется во тьме веков. Это древнее понятие приобретало и очень своеобразные с нынешней точки зрения формы. Многие национальные истории знают периоды, когда почиталось справедливым материальное возмещение за отнятую человеческую жизнь - и не только за раба или крепостного, а за отца, брата. Прислал положенную меру серебром или скотом - и инцидент исчерпан. Сейчас это кажется нам диким - я уже хотел поставить восклицательный знак и осекся. Диким... Деньги за жизнь - дикость. А жизнь за деньги? Совсем недавно у нас можно было, в принципе, казнить за кражу десяти тысяч казенных рублей - тогдашнюю цену малолитражного автомобиля, который за рубеж продавался за полторы тысячи долларов. А за рубежом это была квартальная плата за трехкомнатную квартиру. Или недельная - за хороший номер в гостинице. Или дневная - за очень хороший, но не самый лучший. Дешево...Это уже не только негуманно. Это и крайне несправедливо. И хорошо, что мы прислушались получше к выражениям типа "воинствующий гуманизм", "беспощадная любовь к человеку", "добро с кулаками" и получше присмотрелись к тем, кто их часто употреблял. Люди, которых завораживают эти энергичные метафоры, склонны быстро 254 забывать про гуманизм, любовь и добро, оставаясь при воинственности, беспощадности и кулаках. Презрительно закавычивая "непротивление злу", чаще всего забывали про третье слово. В оригинале речь шла о непротивлении злому насилием, а вовсе не о том, что злу совсем не надо сопротивляться. В очень многих – не во всех, конечно, - случаях злу есть, что противопоставить и кроме насилия, хоть бы и то же просто добро, без кулаков. Вспомним Цветаеву: "Грех не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепости и в злостной предвзятости. В злой воле к добру." Я отнюдь не призываю к безудержному прекраснодушию. От них предостерегают очень реальные отрезвляющие обстоятельства. Вопервых, между любовью и ненавистью существует фатальная количественная асимметрия: сильно любить можно только нескольких человек, немногих, а жгуче ненавидеть - хоть все человечество, не говоря уже там о многомиллионных национальных, социальных и религиозных группах и целых народах. Поэтому и говорят "разжигать ненависть", а "разжигать любовь" не говорят - объем горючего материла существенно разный. Интенсивность любви к ближнему никогда не могла сравниться с интенсивностью ненависти к ближнему - и дальнему. Числа решительных поступков, включая самопожертвования, вдохновленных ненавистью и любовью, несравнимы. О чем думает человек в бою? О тех, за кого он отдает жизнь? Уверен, что нет - он думает о враге, как добраться до его глотки - и правильно делает: Мне б только вот эту гранату, Злорадно поставив на взвод, Всадить ее, врезать, как надо, В четырежды проклятый дзот, Чтоб стало в нем пусто и тихо, 255 Чтоб пылью осел он в траву... - вот подлинные мысли человека в смертельной схватке, сильно выраженные Павлом Шубиным. Во-вторых, делать людей несчастными и губить несравненно легче и проще - в смысле материальных возможностей - чем делать их счастливыми. Копеечная толовая шашка, взорванная в людном месте, в секунду приносит смерть десяткам, а горе и страдания сотням людей. А попробуйте такое же количество людей прочно осчастливить! Об этих трагических "ножницах" необходимо помнить, вырабатывая стратегию борьбы добра со злом. В этой борьбе исключительное значение имеет духовный, идейный арсенал. "Ваши идеологические боеприпасы мне не подходят, у меня голова другого калибра"- едко пошутил когда-то поляк В.Брудзинский. Перекалибровка этого арсенала у нас началась, и она очевидным образом не ограничится деталями, не будет поверхностной. - Философия - царица наук? А почему бы и нет - были же у русских царицынемки... Из разговора двух идеологическом семинаре. физиков на В Советском Союзе выпускалось вдвое больше, чем нужно, тракторов и втрое - инженеров. Не знаю, сколько у нас готовилось философов, но ощущение такое, что по крайней мере в несколько десятков раз больше, чем нужно. По их количеству "в пятнадцатисильном исчислении", которое мы любили применять когда-то к тракторам, наша страна, наверное, далеко обогнала всех. При этом, чем выше "коэффициент излишества", тем тяжелее положение, в котором находится соответствующая область знания и умения. Принудительное изучение философии во всех вузах, аспирантурах и высших звеньях сети партучебы и политпросвета привело к глубочайшему падению престижа этой почтенной дисциплины в среде научно-технической интеллигенции, поскольку средний уровень преподавания и квалификации 256 преподавателей производил самое удручающее впечатление. Это же относится и к подавляющему большинству отечественных трудов по философии, в которые автору случалось заглядывать. Не знаю, проводится ли он сейчас, но когда-то Ватиканом проводился периодический, кажется, раз в два года, конкурс на лучший перевод произведений современной литературы на латинский язык. Этот конкурс чуть не двадцать лет подряд выигрывал один и тот же монах единственный человек в мире, для которого латынь стала родным языком. Он переводил на нее Джойса и Кафку. Почему я это вспомнил? Потому что деятельность наших философов в массе своей напоминала перевод на никому не нужный схоластический и туманный язык ясных и понятных результатов естественных наук. Ну, еще не очень почтенная задача подведения идеологического - в основном цитатного - фундамента под самые последние решения руководства, даже конкретно-хозяйственные. Сейчас это выходит из моды, что, разумеется, следует всячески приветствовать. И еще одно. Вот я, скажем, физик. Попросите меня назвать пяток главных достижений моей науки за последние сорок лет. Назову без особого труда, да их назовет и любой грамотный человек, и ответы в основном совпадут. А попробуйте задать такой вопрос нашему философу! Я пробовал неоднократно, он вызывает большие затруднения и почему-то раздражение. Это наводит на размышления. Не могу сказать, что кризис философии - чисто наша национальная проблема. Становится все более и более ясно, что философия скорее жанр литературы, и прежде всего - поэзии, что ей для успеха вовсе не нужны претензии числиться по научному ведомству. И западные философы научились писать произведения, которые читаются как стихотворения в прозе, в лучших своих образцах это просто великая литература - Камю, Сартр. Встающие сейчас из насильственного забвения отечественные 257 имена - Бердяев, Булгаков, Соловьев, Флоренский - тоже классика двадцатого века. Наши официальные философы так писать не научились, и не только потому, что их много, а многим это не дано. Если сталинский идеологический каток добрался до биологии и кибернетики и примерился к теоретической физике, то философию он уничтожил полностью, начисто, на поверхности земли просто следа не осталось. Немногие уцелевшие замолчали, ушли в подпольное одиночество. К началу пятидесятых крупнейшими годов Сталин и Жданов публикующимися реально философами, стали остальные нашими просто пережевывали их бред, а "каша, которую уже ели", не становится лучше оттого, что ее ели многократно. С середины пятидесятых годов косилка, сносившая лучшие головы, работать перестала. Но функции идеологического надзора с нашей философии отнюдь не были сняты, и благоприятные перемены в этой области шли медленнее, чем где бы то ни было. Сейчас начался подлинный ренессанс, но для его развития мало полностью освободить философию от политического давления, надо еще и освободить от "философии" всех, кому она сейчас только мешает учиться и работать. И для начала немедленно и повсеместно отменить ее как универсальный принудительный предмет в вузах и аспирантуре. Безапелляционное отрицание практически всех результатов современных общественных наук за рубежом сочеталось у сталинских обществоведов с абсолютной уверенностью в универсальной непогрешимости предписанных им не данный момент догм. Перефразируя старую поговорку можно сказать: "Сколько бы вопросов ни задали сто умников, у дурака на все готов ответ". Несколько более вежливо то же самое сформулировал Б.Брехт: "Многих мы отвращаем от нашего учения тем, что у нас готов ответ на все вопросы. Может быть, нам стоило бы в 258 интересах пропаганды составить список тех вопросов, которые кажутся нам неразрешимыми?" Сказанное отнюдь не означает, что автор с технократическим высокомерием относится к гуманитарным знаниям. Совсем наоборот. К той же философии в ее высших достижениях он испытывает почтение, граничащее с благоговением, и уже подлинно, безгранично благоговеет перед языком и литературой. Рост роли научно-технических знаний в жизни общества как-то заслонил от нас в последние десятилетия тот факт, что основой личной культуры было и остается хорошее владение родным языком, умение устно и письменно выражать на нем свои мысли правильно, а по возможности и красноречиво. Показательна эволюция этого искусства в советскую эпоху на высшем уровне - уровне первого лица в государстве. Я, конечно, прекрасно понимаю, что лидер большой страны в наше время физически не в состоянии сочинить сам все, что будет произнесено им вслух, опубликовано или разослано от его имени. Это гора документации, которую в основном приносят на подпись. (Кстати, даже подписывание труд достаточно утомительный. За американского президента, госсекретаря и т.д. на рабочих местах давно подписываются роботы. Дж.Картер, придя в Белый дом, сгоряча велел убрать это устройство из кабинета, но через неделю попросил обратно.) И все же в десятках томов ленинского собрания сочинений буквально каждое слово в статьях и речах написано им самим. Сталин тоже писал, в основном, сам. У Хрущева был уже штат для сочинения речей и документов, но он говорил часто и помногу, его личный стиль и манера выражения с несомненностью наложили отпечаток на все, вышедшее под его именем. И, наконец, совершенно не исключено, что из семи, кажется, успевших выйти в свет томов издания, озаглавленного "Ленинским курсом", Л.И.Брежнев не написал сам - своей рукой - ни единой буквы! А неумение связно 259 произнести без написанной кем-то бумажки двух слов стало притчей во языцех во всем мире в последние его годы. Отрадно, что этот процесс деградации сейчас оборван. Но в массе своей мы все еще остаемся нацией косноязычных. Ясно, что количественно охарактеризовать ситуацию здесь невозможно и сравнивать ее с "мировым уровнем", как это сейчас модно, можно только на глаз и на слух. Но такое сравнение достаточно уверенно показывает, что и здесь наше отставание от передовых стран весьма велико - в том, что касается родного языка. Про языки иностранные просто говорить нечего. И дело тут не в количестве - людей, которые их "учили", у нас, может быть, больше, чем где-либо. Но КПД нашей системы образования в этой области близок к нулю. Разумеется, главную роль в этом сыграли те самые "границы на замке". Они были замкнуты не только для людей, но и для книг, журналов. Во всем мире считается нормой - и фактически является единственно разумным - положение, когда иностранному языку вас учит человек, владеющий им как родным. У нас это редчайший, исключительный случай даже на уровне лучших филологических факультетов. Мы сейчас заново начинаем прорубать окна в разные части света (при толщине перегородок, которая Петру не снилась) В числе первых мы должны посылать туда и приглашать к себе педагоговинязовцев. Американских филологов учили и учат русскому языку знатоки класса Набокова и Бродского, а у нас зачастую преподают английский люди не только не бывавшие сроду ни в одной англоязычной стране, но и просто в глаза не видавшие живого англичанина. Изучение иностранных языков должно преследовать не только утилитарные цели. Их знание обогащает человека как ничто другое. В "Заметках о русском" академик Д.С.Лихачев высказал интересную мысль: привлечь для характеристики национального характера слова, трудно 260 переводимые на другие языки. Он приводит хорошие русские примеры: воля, удаль. Но для симметрии можно привести и транслитерируемые во всех европейских языках "кнут" и "погром". Самые свежие примеры ставших интернациональными русских слов - "perestroika" и "glasnost", но жива и "pokazukha". И сами мы транслитерируем не только "гангстер", "порнография", "рэкет", "инфляция", но и "комфорт", "сервис", "респектабельный", "аккуратный". Не только живых учителей, но и литературные образцы на чужих языках для воспитания будущих филологов мы выбирали противоестественным образом. Так, самым известным в наших инязах произведением из всех англоязычных "Пососсандра" литератур десятилетиями (студенческое огрубление была тоскливейшая названия романа южноафриканского писателя Абрахамса "Path of Thunder" - "Тропою грома"). Неудивительно поэтому, что перлом студенческого филологического творчества стал перевод на основные европейские языки текста бессмертной "Мурки". А как выбирали мы произведения для переводов на русский? Антология поэтов Мали вышла у нас, если не ошибаюсь, гораздо раньше, чем антология французской поэзии. "Улисса" мы стали получать по-русски только в 1989 году. А что из своего мы пропагандировали за границей и сами с грехом пополам переводили? На Лондонской Всемирной выставке 1872 года одной из достопримечательностей русского павильона была книга, содержавшая текст молитвы "Отче наш" на 356 языках. По видеорепортажам с наших книжных выставок за рубежом в застойные годы создавалось впечатление, что их организаторы так и не смогли забыть об этом триумфе. "Если мы хотим навести порядок в книгопечатании и тем исправить нравы, то нужно также пересмотреть все развлечения и забавы, все, что служит увеселению человека. Тогда нельзя будет слушать музыку или 261 петь песни, кроме торжественных и дорических. Тогда давайте введем цензуру танцев, чтобы наша молодежь не усвоила себе жестов, повадок и осанки, которые признаны будут неприличными." Когда это писано? Кто этот наивный человек, пытающийся пронять цензоров иронией и доведением ad absurdum? Писано в семнадцатом веке Джоном Мильтоном, проблема старая. Но вряд ли великий слепец предполагал, что триста лет спустя реализацией его шуточной программы цензуры танцев и песен займутся очень даже серьезно. "Властители дум" - не помню, про кого и когда это было впервые сказано, но это словосочетание и до сих пор широко употребляется с неизменным оттенком восхищения. Мне кажется, восхищаться тут нечем. Властителем собственных дум человек может - и должен - быть только сам. Властвовать над своими мыслями нельзя позволять никому. Любые внушения и убеждения нужно привыкнуть поверять своим умом. Чей-то успех в качестве властителя дум должен настораживать общество, должен восприниматься как указание на нелады с воспитании самостоятельности, на недостаточность интеллектуальной и гражданской зрелости тех слоев общества, думами которых властители овладели, даже если сами они подлинные титаны мысли. О людях, претендовавших на это звание у нас, такое можно сказать, мягко говоря, не всегда. Какой пример некоторые из старших показывали подрастающему поколению в литературе и искусстве? Глядя на официальный успех всего казенного, подхалимского, молодые быстро выучивались подменять патриотизм верноподданичеством и пускались во все тяжкие в подтверждение давней мысли Лескова: "Где бесстыдны старики, там юноши необходимо будут бесстыдны". А вот его же: "Где всему легко верят, там и легко утрачивают всякую веру". Добавим - утрачивают не только легковерные. 262 Старение, физическое дряхление руководства внесли немалый вклад в усугубление трудностей позднего социализма. Но вспомним высказывание А.Моруа: "Геронтократия - власть древних старцев и юных старичков (подчерк. наше, Н.Р.) - главная причина бездарного правления". Добавим - не только юные, но и зрелые, цветущие, полные сил люди в разных областях нашей общественной жизни проявляли часто старческую робость, косность и апатию там, где нужна была смелость, инициатива и энергия. Если с острой кромки бритвенного лезвия снять один атом из миллиона, бритва перестанет брить. Точно так же достаточно нейтрализовать очень немногочисленную группу талантов, чтобы национальная культура перестала быть подлинной культурой. Барышников, Бродский, Кремер, Любимов, Ростропович, Солженицын, Тарковский не пропали как профессионалы на искушенном и разборчивом Западе, но при всей весомости этого приобретения "для них", наша потеря была несравненно более весомой, трагической. Надо согласиться, что все перечисленные мастера - люди не простые. Англичане часто пишут "He has a genius" вместо "He is…". "У него гений" вместо "Он гений" - это очень метко. Человек не исчерпывается гениальностью, при ней он может обладать тяжелым характером, неуживчивостью, заносчивостью. А может и не обладать - но подлинный талант неизбежно с повышенной остротой реагирует на реальные несправедливости и ограничения творческой свободы. Поэтому наши культурные утраты периода огромны и часто невосполнимы. Это относится как к культуре в высших ее достижениях, так и к среднему уровню профессионализма, скажем, работников средств массовой информации. В настоящее время телевидение - самая широкозахватная сеялка разумного, доброго, вечного, которое, увы, слишком часто оказывалось 263 невечным, недобрым и неразумным прежде всего потому, что неправдивым. Телевизионная ложь по сравнению с газетной и журнальной производит особенно отталкивающее впечатление, поскольку телекомментатор вынужден врать людям - миллионам людей - буквально глядя им прямо в глаза, с подкупающей искренностью и прямотой. А телевизионные обмены мнениями так на так за круглым или многоугольным столом своей серьезностью производили комическое впечатление. От него, впрочем, иногда трудно отделаться и сейчас. Заканчивая эти затянувшиеся заметки, хочу еще раз напомнить - в недавнем прошлом нашего общества остались не только не засохшие корни, но, не исключено, и еще не проросшие, но живые семена. Давайте следить за ростками! 264 ДЕМО*РА*ИЯ И ДЕМО*РА*ИЯ 1 Непривычный вид названия статьи объясняется так: автор все не мог решить, в каком порядке расставить эти близкие по звучанию существительные древнегреческого происхождения, тесно сплетенные в сегодняшней политической фразеологии, и решил предоставить это читателю. Кроме того, для немалой части российского населения одно из этих слов и производные от него стали черными ругательствами, а раньше — помните это легендарное время? — некоторые буквы в бранных словах в печати принято было заменять точками. Ну, и, наконец, хотелось чем-то выделиться из десятков авторов, в статьях которых данная парочка примелькалась, в том числе и в качестве заголовка. Непосредственным поводом к написанию настоящей статьи явилась грядущая перепись российского населения, одна из важнейших, на мой взгляд, инициатив президента Путина, а дополнительным стимулом — желание поучаствовать в очень интересной дискуссии, открытой участниками “Конференц-зала” в пятом номере “Знамени” за 2002 год. Предстоящая перепись — предприятие, прежде всего, крупномасштабное, как по значению результатов, если они будут получены в полном планируемом объеме и должным образом проанализированы, так и по накалу проблем, с которыми необходимо справиться для ее успешного осуществления. Совершенно ясно, что “сопротивление материала” будет велико по понятным причинам, и организаторы переписи — начиная с президента — судя по последним высказываниям, отдают себе в этом отчет. Социология как целое и демография как ее фундаментальная компонента — очень сложные науки, а любая наука начинается там, где голословные утверждения и субъективные мнения уступают место количественной, точной, полной, детальной, хорошо документированной числовой информации о предмете исследования. Перепись и призвана создать такую 1 «Знамя» №9, 2002. 265 информационную базу для выработки важнейших политических и экономических решений. Поэтому долг каждого гражданина — принять в переписи личное участие и способствовать ее проведению. Трудно назвать другую область научного знания, основные понятия которой были бы так просты, а простота эта так обманчива, как в демографии. Про самые употребительные термины слыхали, разумеется, все: “рождаемость”, “смертность”, “продолжительность жизни”, “средний возраст”, “прирост населения”, “заболеваемость”. Ими вовсю оперируют публичные политики и журналисты, особенно оппозиционного толка, стараясь, и не без успеха, создать у зрителя, слушателя и читателя стойкое впечатление, во-первых, крайней, исключительной катастрофичности демографической ситуации в России, и, во-вторых, однозначной причинно-следственной связи этой катастрофы с происшедшими в стране за последние пятнадцать лет переменами. По контрасту особую остроту этому вопросу придает ситуация в мире в целом, вызывающая озабоченность и тревогу другого знака: “популяционная бомба”, “демографический взрыв” — эти, тоже всем знакомые словосочетания хоть и призваны настораживать, но все-таки характеризуют угрожающее явление как спонтанное. Однако в самое последнее время вошел в обиход и термин “демографическое оружие”, переводящий проблему в другую плоскость, интерпретирующий угрозу как внешнюю и целенаправленную. Нельзя недооценивать реальность и масштаб этой многоликой проблемы — как на национальном, так и на глобальном уровне (при том, что она, мягко говоря, ненова: согласно греческому мифу Зевс развязал Троянскую войну потому, что Земля “стонала от слишком большого числа людей”, а их тогда было раз в пятьдесят меньше, чем сейчас). В стратегическом, да уже и в повседневном плане для России действительно важнее демографической проблемы ничего нет, и настоящую статью никоим образом нельзя считать попыткой засунуть свою — и чужие — голову под крыло или в песок. Но 266 расчистка наслоений, иногда прочно окаменевших, порожденных неосведомленностью и агрессивной демагогией, нужна. “...и кричать будет “Алла!” с башни Эйфеля мулла”. А. Зиновьев С интересной и очень энергично написанной статьей на ту же тему, что и наша, выступил недавно профессор В.С. Лебедев (“Дуэль”, 2002, № 14). Там он приводит, в частности, и цитату из А. Зиновьева, взятую нами в качестве эпиграфа к настоящему разделу. О направленности рассуждений Лебедева дают представление и эта цитата, и основополагающая формулировка: “С 1991 г. в России существует, по официальным данным, демократия западного образца, и, с этого же года, смертность превышает рождаемость. Взаимосвязь этих фактов не вызывает сомнений — какую бы историческую эпоху мы ни взяли, всегда можно констатировать, что демократическая страна есть вымирающая страна. Так что зря жалуются наши либеральные интеллигенты на “нецивилизованность” России: именно вымирание русского народа свидетельствует о вступлении нашей страны в клуб богатых и демократических стран (которые обычно называют цивилизованными). То, что депопуляция (т.е. превышение смертности над рождаемостью) идет в России быстрыми темпами, объясняется скоростью перехода России к демократии, ведь наша страна за несколько лет прошла путь, занявший у Запада века”. Эта мысль конкретизируется и аргументируется на примере трех государств, в разделах с характерными названиями: “Бедная Франция”, “Германия как жизненное пространство”, “Страна заходящего солнца”. И новая история, и современное внутреннее положение, и перспективы этих стран изображаются в самых мрачных тонах: “Именно Франция является родиной западной демократии как в теоретическом обосновании (вспомним труды великих мыслителей XVIII века, чьи идеи легли в основу американской декларации 267 независимости и “Декларации прав человека и гражданина” 1789 г.), так и в практическом проявлении. Многочисленные французские революции привели к рождению образцовой демократической республики со всеобщим избирательным правом, свободной прессой и многопартийностью уже в XIX столетии. Но именно Франция стала первой в современной истории страной, в которой нация начала вымирать в мирное время в условиях хозяйственного процветания… При сохранении этой тенденции через несколько десятилетий Францию будут населять мулаты, исповедующие ислам и имеющие гомосексуальную ориентацию. Такова трагедия великой нации. Никогда французы не жили в таком материальном достатке, как в наши дни, но и никогда они не были так близки к исчезновению, как нация”. А Германия “из страны белокурых голубоглазых тевтонов ФРГ превратилась в многорасовую многонациональную страну, в которой доля иммигрантов в населении была такая же, как в США… Современная Германия перестала быть национальным государством, превратившись в жизненное пространство для представителей десятков народов всех континентов”. Не надо думать, пишет Лебедев, что вымирает только белая раса: “Где бы ни установилась демократия, там происходит депопуляция. Доказательством этого является Япония… Рано или поздно Япония вынуждена будет “открыться” иммигрантам из более бедных стран и станет подобием старушки Европы. Но зато она перестанет быть Японией”. Мог ли в 1942 году будущий нюрнбергский висельник Альфред Розенберг предполагать, в каком смысле через шестьдесят лет будет цитироваться его высказывание, начальные слова которого были намалеваны на воротах фашистских концлагерей: “Каждому — свое! Ленивые статичные народы должны потесниться и уступить жизненное пространство динамичным, быстро растущим расам”! По Лебедеву же выходит, что ленивый статичный народ — немцы, а “динамичные, быстро растущие расы” — мусульмане и негры. 268 Для начала заметим: убедив читателя на многочисленных примерах в том, что Франция стремительно демократически вымирает уже почти двести лет (плюс гильотина, Вандея, наполеоновские войны, эмиграция трех революций, выезд в многочисленные колонии, и, наконец, две мировые войны, в последней из которых “помимо чисто военных и политических причин, приведших Францию к разгрому, едва ли не главной причиной краха 1940 года было то обстоятельство, что французские солдаты были “поколением единственных детей”, изнеженных и инфантильных”), автор как-то оставил без объяснения и вообще за кадром тот немаловажный факт, что пока прекрасная Франция все-таки не вымерла. И на последних президентских выборах забаллотировала крайнего националиста Ле Пена пять к одному. Но главное, что отличает статью В.С. Лебедева от большинства публикаций, бьющих тревогу по поводу устойчиво отрицательного демографического баланса России в последние годы, состоит в том, что он считает такую динамику “безбедного универсальным следствием существования”, “крепкой “сытости”, “стабильности”, валюты”, “процветающей экономики”, “красивой жизни”. А наша непримиримая оппозиция, как известно, кричит, что население убывает из-за голода, нестабильности, бедственного существования, рухнувшей валюты, уничтоженной экономики и беспросветной жизни. Сам размах этой “вилки” показывает, что выразители крайних точек зрения не могут быть правы, а реальная картина является сложным переплетением и борьбой разнонаправленных, вплоть до полной противоположности, тенденций, которые, тем не менее, способны вдруг складываться когерентно, приводить к масштабным результатам одного — увы, отрицательного — знака. К такому общему выводу приводит и знакомство с материалами “Конференцзала” при всем, порой достаточно резком, различии высказанных точек зрения. Чтобы разобраться в этой картине и действовать оптимальным образом, прежде всего нужна — необходима, как воздух! — детальная и 269 надежная количественная информация по всем аспектам российской демографической ситуации. Поэтому автор не обидится, если кто-то сочтет настоящую статью агиткой, пропагандирующей предстоящую в октябре перепись. Чтобы понять ее значение, необходимо, пусть точечно и кратко, углубиться в отечественную демографическую статистику, вернее, приглядеться к ее отражению в зеркале отечественных СМИ и политических деклараций. Кое-что в этом зазеркалье заставляет вспомнить Льюиса Кэррола и его Алису. Сделаем, однако, отступление для совершенно необходимого разъяснения ключевых понятий и парадоксов, возможных при их широком неразборчивом использовании. *** Начнем со смертности. Она определяется как число людей, скончавшихся за год, деленное на полную численность населения соответствующего демографического объекта, каковым могут быть человечество в целом, страна, регион, населенный пункт, а также какая-либо социальная, возрастная или профессиональная группа, которую в статистике обычно называют “когортой”. Каждому ясно: чем смертность ниже, тем лучше. Это справедливо без оговорок, когда речь идет об определенной когорте. А если, например, в одной стране смертность ниже, чем в другой, обязательно ли это означает, что в первой из них населению живется лучше, чем во второй? Сравним по этому показателю несколько разбросанных по всему земному шару стран: Россию, Швецию, Бангладеш, Сенегал и Доминиканскую Республику (данные двухтысячного года). В России смертность очень высока, примерно четырнадцать человек на тысячу, в Швеции — одиннадцать. Казалось бы, все ясно. Но в Бангладеш и Сенегале — девять! А разницу в уровне и качестве жизни населения Швеции и этих двух стран все себе представляют. Да и про Россию нельзя сказать, что при всех своих проблемах она хоть в каком-то экономическом или социополитическом смысле уступает Сенегалу. И наконец, в Доминиканской Республике смертность — пять! Самая низкая в мире. И хотя эта страна добилась за 270 последние десятилетия значительных успехов в развитии экономики и повышении жизненного уровня, но до Швеции ей, как до звезды небесной. Так в чем же дело? В рождаемости и среднем возрасте. Рождаемость — это число детей, родившихся живыми за год, поделенное на число женщин репродуктивного возраста (от пятнадцати до пятидесяти лет). В Бангладеш и Доминиканской Республике рождаемость вдвое выше, чем в Швеции, в Сенегале — втрое. А средний возраст населения примерно вдвое ниже. Молодые люди, даже при огромной разнице в уровне медицинского обслуживания, умирают реже пожилых — и вот результат. Данные по смертности непосредственно показательны, только когда они дифференцированы, то есть приводятся отдельно для разных возрастных групп, начиная с новорожденных и детей до года, потом до пяти лет и так далее. При таком сравнении все встает на место. Смертность новорожденных в Доминиканской Республике (тридцать шесть на тысячу) в двенадцать раз выше, чем в Швеции, в Сенегале — почти в девятнадцать раз, в Бангладеш — в двадцать четыре раза. Ну, а фактическая продолжительность жизни — то есть средний возраст умерших на момент смерти? Вроде все просто и ясно? Отнюдь. Здесь нужно быть предельно внимательным к составу когорты. Поясню крайним примером. Попробуем определить “среднюю продолжительность жизни рядовых срочной службы Российской армии”. Сразу можно с хорошей точностью, не прибегая к статистике, сказать: девятнадцать лет (рядовых старше двадцати почти нет, поэтому средний возраст умерших и погибших между восемнадцатью и двадцатью). Абсолютно не информативная, а потому совершено бесполезная цифра — в отличие от смертности “срочников”, которая аномально высока, вызывает возмущение и протесты не одних только солдатских матерей. Есть и другая пара цифр, в чем-то схожая с “армейской” и тоже служащая предметом горячих дискуссий, а также аргументом в гневных обличениях — “смертность и средняя продолжительность 271 жизни чернобыльских ликвидаторов”. Эта когорта сформирована “отсечением по времени”: ее комплектование начато в 1986-м и завершено до начала девяностых годов. С тех пор она не пополняется молодыми людьми — все, в нее входящие, только стареют и умирают. Поэтому она обладает совершенно необычным по сравнению, скажем, с населением какой-то страны свойством: и смертность, и средняя продолжительность жизни ликвидаторов монотонно растут со временем (в нормальных популяционных когортах эти показатели всегда антикоррелируют — чем выше смертность, тем ниже продолжительность жизни, и наоборот). Анализировать этот процесс нужно иными, чем в стандартной демографии, методами. Но кто к такому трезвому призыву прислушается? Заболеваемость, пожалуй, самая сложная и противоречивая из всех демографических категорий. Этот вопрос непосредственно касается автора настоящей статьи — государственного служащего, которому как главному ученому секретарю Минатома поручена организация заседаний Научнотехнического совета этого министерства. Одно из каждых четырех-пяти заседаний нашего НТС обычно посвящается обсуждению медико- биологических проблем отрасли, состоянию здоровья работников ее предприятий и жителей населенных пунктов, где эти предприятия являются градообразующими, а значительная часть граждан занята на производствах, связанных с радиацией. Среди этих городов насчитывается десять закрытых административно-территориальных образований (ЗАТО), где расположены промышленные предприятия и научно-исследовательские организации ядерно-оружейного комплекса. Начну с факта, который, возможно, для многих регулярно читающих нашу прессу будет сюрпризом: смертность в городах Минатома весьма существенно ниже среднероссийской, а продолжительность жизни на 5—7 лет выше. Однако с общей заболеваемостью (количеством дней нетрудоспосбности в год на человека) и числом обращений к врачу ситуация выглядит гораздо менее благополучно. Эти цифры близки к российским, а 272 иногда и превосходят их. Выходит, что атомщики болеют чаще, а умирают реже. Парадокс? Никакого парадокса. О том, жив человек или умер, двух мнений быть не может, а вот болен он или здоров, насколько серьезно болен, есть ли у болезни внешняя причина, связанная, скажем, с его профессией или условиями в месте проживания, мнения у самого пациента, у окружающих и у врачей могут быть самыми разными. Возьмем гипертонию, самое распространенное сердечно- сосудистое заболевание. Все работники атомной отрасли регулярно проходят медосмотры. У нас человека начинают считать гипертоником — знаю по своему опыту, — как только его АД заметно отклонится от гагаринских сто пятнадцать на шестьдесят пять. Ставят на учет, прописывают терапию. А в большинстве своем немолодые российские граждане сплошь и рядом перемогаются, пока не свалятся с кризом при показателях — есть такая шутка — “как в трансформаторной будке”: двести двадцать на сто двадцать семь, а то и с инсультом, даже не отметившись в гипертониках. В нашем ведомстве человека начинают считать больным и лечить раньше, поэтому он умирает позже. Минатом никогда не экономил на больничных листках, диспансеризации и санаторно-курортном лечении. Как пациент отраслевой медицины с полувековым стажем я это хорошо знаю, приветствую и высоко ценю. Желаю того же работникам всех других отраслей. Кризисный провал, разумеется, не обошел и нас, но он, похоже, позади. Возьмем другой пример, увы, из самых мрачных. Смертность новорожденных в ЗАТО и других городах атомной отрасли иногда в разы отличается в меньшую сторону от соседних сельских да и промышленных районов. А вклад врожденных аномалий в эту смертность не ниже, а то и выше, чем у соседей (понятно, как используют эти — к счастью, в абсолютном выражении очень невысокие — цифры в своих целях наши уважаемые оппоненты из зеленых движений). В чем дело? 273 Я задал этот вопрос одному из старейших паталогоанатомов отрасли. Вот что он ответил (приношу читателям извинения за профессиональную жесткость формулировок): — Когда мы теряем новорожденного, то вскрытие производится так, что родителям остается фактически только личико в чепчике. Все остальное разнимается по волоконцу. И бывает, что-то находим. А у соседей всего два диагноза — асфиксия и черепная травма в родах. Ну, резус-конфликт. Однако при всей важности отмеченных выше нюансов весомым, грубым, зримым остается трагический факт: россиян умирает гораздо больше, чем рождается. Эта разница весьма драматична и для собственно русских людей, составляющих чуть больше восьмидесяти процентов населения Федерации. Но прежде чем углубляться в этот вопрос, совершенно необходимо обсудить состояние современной демографической информации в России. *** С любыми цифрами, появляющимися в печати, автор этих строк по профессиональной привычке автоматически поступает следующим образом: двигает их вверх, вниз, в стороны и только после этого делает заключение об их правдоподобии. Что это значит? Двинуть вверх: посмотреть, а что означает удельная — душевая, локальная — цифра при переходе на национальный или глобальный уровень, умножив ее на фактор, соответствующий масштабу. Двинуть вниз — наоборот. Подвигать в стороны — сравнить с аналогичными цифрами для других моментов времени или других стран и т.д. Поразительно много публично называемых известными людьми цифр не проходят эти простейшие тесты. Еще более удивительны противоречия в важнейших цифрах, приводимых разными источниками. Вот очень показательный пример. В своем предвыборном манифесте во время последней президентской кампании Г.А. Зюганов привел несколько цифр в обличение “правящего режима”. Вот первая из них: в стране пять миллионов беспризорников. Двинем ее вниз. Я живу в городе со стотысячным населением, значит, в нем 274 беспризорников должно быть примерно три тысячи. Всего в Обнинске около пятисот зданий. Значит, в каждом подвале должны ютиться по пятьдесять бездомных, промышляющих воровством и нищенством ребятишек, а все улицы и дворы — кишеть ими. И так в каждом российском населенном пункте. Где это видели господин Зюганов и его товарищи по партии, писавшие манифест? И вообще — откуда взялась эта цифра? Заинтересовавшись, я решил пошарить по электронному архиву российской прессы за последний год, и вот что узнал о числе наших беспризорников. Привожу оценки в порядке убывающей величины; приведенная лидером КПРФ в манифесте цифра, как и следовало ожидать, оказалась рекордной, правда, в одном из интервью Г.А. Зюганов планку немного снижает — “четыре миллиона детей стали беспризорниками” (“РФ сегодня”, 24.12.2001). Виктор Озеров, руководитель комитета по вопросам безопасности и обороны Совета Федерации при подготовке к парламентским слушаниям о детской беспризорности и безнадзорности: “от трех до пяти миллионов” (“Вечерняя Москва”, 15.11.2001). Он же двумя неделями раньше: “по разным сведениям, от одного до четырех миллионов” (“Парламентская газета”, 03.11.2001). Заместитель Озерова Владимир Мельников: “от полутора до трех миллионов” (09.11.2001). Много ссылок на цифру Института социальноэкономических проблем народонаселения РАН — три миллиона. Директор института Наталья Римашевская уточняет: 2,8 миллиона. Любовь Кушнир, исполнительный директор программы “Права ребенка”: “два миллиона” (“Новые известия”, 04.09.2001). Начальник управления по делам несовершеннолетних и молодежи при Генеральной прокуратуре Александр Бичулов: “Число беспризорников в России приближается к двум миллионам, т.е. достигло уровня далекого уже 1914 г… Почти семьсот тысяч юных россиян нуждаются в социальной и юридической защите” (“Время МН”, 29.03.2001). Почему в защите нуждается только треть беспризорников, не объясняется. Валентина Матвиенко на селекторном совещании по вопросам детской безнадзорности в декабре 2001 года: “около одного миллиона”. 275 Цитируя различные источники, разные цифры приводит еженедельник “Демос-Weekly”: “Статистика прокурорских проверок — 678 тысяч” (18.07.2001); Александр Починок: “За 2000 г. через все комиссии, через все органы внутренних дел прошло 276 700 детей” (опубликовано 17.12.2001, и в том же номере газета ссылается уже на другие “данные Генпрокуратуры” по беспризорникам — около ста двадцати тысяч). Сергей Шаповалов: “В Москве сорок тысяч, около тридцати тысяч в Питере, а всего по России более двухсот тысяч” (“Мир новостей”, 25.12.2001). Наконец, член Совета при уполномоченном по правам человека, председатель комитета “За гражданские права” Андрей Бабушкин, автор книг “Как подростку защитить свои права”, “Когда за спиною детский дом”, “Дети-правонарушители и тоталитарное государство”: “по Москве до десяти тысяч детей, которых можно считать беспризорными. Всего же по России, наверное, тридцатьсорок тысяч”. Как видим, крайние оценки различаются в сто с лишним раз! Можно ли на основании входной информации такого качества принимать сколько-нибудь эффективные политические и экономические решения? Заметно менее неопределенны те же цифры на важнейшем региональном уровне — по Москве. В том, что он важнейший, согласны все, вот примеры: “Рекорды по числу беспризорников бьет Москва” (“Труд”); “Самая горячая в смысле беспризорности точка на карте — Москва. Сюда они стекаются из самых дальних уголков России и даже смежных государств”, “Москва — магнит для беспризорных” (“Ежедневные новости — Подмосковье”). Москва “обозримее” России, да и контроль обстановки на улицах, во дворах, в метро со стороны правоохранительных органов здесь жестче, чем где бы то ни было. Поэтому большинство специалистов сходятся в двух пунктах: вопервых, полное число беспризорников в Москве составляет примерно тридцать тысяч, во-вторых, собственно москвичей среди них не больше десяти процентов, то есть несколько тысяч. “Щит и меч” от 20.12.2001 осторожно конкретизирует: “по неофициальным данным, в Москве около 276 двух тысяч беспризорных”. Это как раз один процент от того, что “полагается” столице по зюгановским нормам. В дискуссии по беспризорности встречаются и курьезы, заслуживающие быть отмеченными. Есть, оказывается, такое издание: “Новости разведки и контрразведки”. Самая свежая новость, которую оно смогло сообщить по интересующему нас вопросу в номере за 20.08.2001, относится к… 1928 году: тогда беспризорников было двести тысяч. Еще в этой статье под названием “Ф.Э. Дзержинский: Как если бы мы видели утопающих детей…” упоминается, что из спасенных наркомом беспризорников восемь стали потом академиками АН СССР. Вряд ли это достижение будет повторено в современных условиях. А вообще высшим карьерным взлетом отечественных беспризорников “Правда КПРФ” (за 24.08.2001) считает титул светлейшего князя, пожалованный Алексашке Меншикову. Он же — “первый кухаркин сын у руля империи”. А говорят, коммунистам нечем гордиться. Разумеется, разговор о беспризорниках нельзя заканчивать на шутливой ноте. В современной России значение слова “сирота” как юридического понятия кардинально отличается от привычного для всех знающих русский язык. В него включаются дети, родители которых умерли или лишены родительских прав, причем дети последних составляют почти 90 процентов от полного числа российских сирот, близкого к семистам тысячам (в этой цифре разночтений практически нет). Родительских прав у нас лишают чуть ли не так же часто, как водительских, детские дома полны детей, у которых живы оба родителя, но отец пьянствует, а мать “гуляет”. Приюты почти сплошь являются питомниками пьяниц, наркоманов и самоубийц, поставщиками кадров для детской преступности и проституции. По некоторым оценкам, половина детских порносайтов в Интернете — российского происхождения. Иначе как национальным позором такую ситуацию назвать нельзя, этот козырь оппозиции — увы, не из крапленых. *** 277 А теперь о тех тяжелых, но, к сожалению, бесспорных фактах, которые стали основной темой обсуждения в “Конференц-зале”. По продолжительности жизни мужчин Россия занимает 134-е (!) место в мире, женщины удержались в первой сотне, но на последнем месте (данные 2000 года). Российские женщины живут на 10—12 лет меньше японок, а мужчины — минимум на пятнадцать лет меньше японцев (эта страна держит первенство по продолжительности жизни, важнейшему демографическому показателю: 84 года для женщин и 77 лет для мужчин. За Японией вплотную следуют страны Северной Европы). Каждый год умирает один из ста мужчин-россиян трудоспособного возраста. Если так будет и дальше, из сегодняшних шестнадцатилетних юношей до пенсии доживет лишь половина. В школах, где в начале девяностых годов бывало до десяти первых классов, сейчас едва дотягивает до двух. В родильных домах все больше палат используются как одноместные, но это не радует. В российских семьях выходят из употребления слова “брат” и “сестра” — треть семей бездетны, другая треть имеет по одному ребенку. Уровень рождаемости больше чем на треть обеспечивается внебрачными детьми, их абсолютное число даже растет, а доля за десять лет удвоилась, дойдя до двадцати восьми процентов; при этом в группе матерей моложе двадцати лет — до сорока процентов. По числу абортов в год на тысячу женщин репродуктивного возраста (пятьдесят семь) Россия в несколько раз опережает европейские страны, где самый высокий показатель зарегистрирован в Швеции (шестнадцать). Эта ситуация сохранилась с советских времен. Не могу не вспомнить в этой связи свою покойную тетю. Она много лет заведовала в Обнинске акушерско-гинекологическим отделением местной медсанчасти и уже на пенсии вспоминала, что одной своей пациентке, работнице ОРСа, она за пятнадцать лет сделала тридцать два аборта. Наверное, это говорит и о том, что тетя была хорошим хирургом (она работала во фронтовых госпиталях с первой недели войны), а женщина 278 отличалась несокрушимым здоровьем. Но вряд ли такое возможно в цивилизованной стране. Среди различных причин смертности самая противоестественная — убийства и самоубийства, а в девяностые годы так погибал почти каждый двадцатый из умерших россиян. Когда едете в переполненном вагоне метро в час пик, посмотрите по сторонам. Примерно десять человек из тех, кто сидит и стоит рядом с вами, будут убиты или покончат с собой. И так везде. Правда, нашу ситуацию с рождаемостью нельзя назвать исключительной, и участники дискуссии воспроизводства необходим и в “Знамени” поддержания коэффициент это отмечают. стабильной рождаемости 2,1. Для численности Но он в простого населения большинстве западноевропейских стран, Японии, Канаде и США еще в 70-х годах упал ниже двойки, а в конце прошлого века скатился до 1,33 в Германии, 1,19 в Италии, 1,16 в Испании. Последние две цифры относятся к католическим странам, где, как отметил один известный и очень язвительный американский журналист, “католичкам для предотвращения беременности разрешается пользоваться математикой, но не физикой или химией”. В США в девяностых годах рождаемость начала расти и вышла к 2000 году на приемлемые 2,06. Вопреки утверждениям оппозиции рождаемость начала снижаться у нас не в новой России, а в Советском Союзе, давным-давно — еще в середине шестидесятых, и с небольшими колебаниями это практически линейное равномерное падение продолжалось больше тридцати лет, замедлившись и остановившись буквально в последние год-два, а рождаемость приблизилась к абсолютному мировому минимуму 1,15—1,2. А заявление Хрущева в 1961 году на XXII съезде КПСС о том, что “смертность населения в СССР самая низкая в мире”, было грубой ложью и тем не менее долго оставалось одним из ключевых утверждений советской пропаганды. Сегодня из-за игры демографических волн ситуация с трудовыми ресурсами сравнительно благоприятна, но лет через десять страну практически во всех 279 секторах жизнеобеспечения нации, начиная с обороны, ждет острая нехватка молодых трудоспособных людей. К 2015 году число выпускников школ будет раза в два ниже сегодняшнего числа бюджетных мест для первокурсников в вузах. Население России сейчас — свеча, горящая с двух концов. Нет процесса, более явно и резко угрожающего нашей национальной безопасности, чем этот, но до самого последнего времени внимание, уделяемое ему высшим государственным руководством, такому уровню реальной значимости явно не соответствовало. Сдвиги начались в 2001 году, и предстоящая перепись — один из шагов в правильном направлении. Другой — разработка по заданию президента Концепции демографической политики и соответствующих изменений в законодательстве. Материалы переписи должны стать информационной основой этой работы. *** До сих пор, говоря о российской ситуации, мы не касались того весьма деликатного вопроса, по которому не слишком деликатно высказался В.С. Лебедев, но сделать это придется. Образ муэдзина, созывающего правоверных на молитву с колокольни Ивана Великого, вряд ли понравится московским православным больше, чем пророчество А. Зиновьева — парижским католикам. По данным переписи 1989 года, в столице тогда проживало 92—93 процента русских. Всего за десять с небольшим лет эта цифра упала до общероссийского показателя — примерно 83 процента, — и ясно, что не за счет выезда москвичей. Процесс, для названия которого соревнующиеся в изобретении политкорректных формулировок журналисты придумали эвфемизм “брюнетизация Европы”, трудно не заметить и в нашей евроазиатской державе, особенно в столице. Это надежный способ компенсации падения рождаемости коренных европейцев — включая россиян, — но всем понятны масштаб и острота связанных с ним проблем. Полностью отдавая себе отчет в том, каким минным полем является эта тема, скажу все-таки, что нынешнее положение, при котором по ней у нас открыто 280 высказываются только скинхеды и нацболы, с одной стороны, и чеченские боевики — с другой, не представляется мне нормальным. Уникальным опытом решения проблем миграции, межнациональных, межрасовых и межконфессиональных отношений в последние десятилетия привыкли гордиться американцы со своей знаменитой концепцией “плавильного котла”. Однако события самого последнего времени показали, что тугоплавкость некоторых компонент “шихты”, поступающей в этот котел, опасно недооценивать. Я имею в виду, разумеется, прежде всего события одиннадцатого сентября, но не только их. А сначала следует вспомнить, что в течение пяти веков на панамериканском континенте действовали не один, а два плавильных котла с резко различными как режимами плавки, так и ее результатами на сегодняшний день. В северном котле сначала почти дотла сгорело коренное население, а потом те, кого впоследствии назвали WASP (белые протестанты-англосаксы), начали переплавку двух основных иммиграционных компонент: черных рабов, насильственно ввозимых из Африки, и белых европейцев крайне пестрого — но на решающем этапе жестко регулируемого квотированием! — этнического состава. И сумели сохранить расовую, религиозную и культурную идентичность как все еще самый многочисленный и влиятельный в стране этнос, хотя о прежней безусловной гегемонии говорить уже не приходится. На юге же после эффектного завоевания двенадцатимиллионной империи инков отрядом Кортеса в сто шестьдесят семь человек пошел медленный, но непрерывный процесс смешивания индейцев с постоянно прибывавшими, но всегда сильно уступавшими им по численности колонизаторами с Пиренейского полуострова и с ввозимыми черными рабами. Отто Лацис недавно задал в печати вопрос: что мы должны защищать в новом мире, где прежней России, составлявшей в начале двадцатого века восемь процентов мирового населения, больше нет и не будет, — свой фенотип или свою культуру? Эта ключевая дилемма в двух Америках была 281 решена пока по-разному. Европейская культура победила в обоих случаях, поэтому южный субконтинент и называется Латинской Америкой, и язык там везде, кроме Бразилии, испанский, а в Бразилии португальский, и местная литература на этих языках сегодня едва ли не сильнее литератур самих исторических метрополий, и вера там католическая. Но латино-европейский фенотип — так же, как и генотип — проиграл. Южная Америка — край мулатов, метисов, квартеронов, креолов, индейцев и негров, где дискриминация по цвету кожи сильно затруднена простым фактом: различных цветов кожи там, считайте, нет, есть только оттенки. Если в Северной Америке еще есть регион, до сих пор оправдывающий название Новая Англия, то в Южной Америке “Новой Испании” не сыщешь. Полвека назад стремительный развал колониальных империй с появлением полутора сотен независимых государств привел мир к новому состоянию напряженного равновесия, которое на глобальном уровне обеспечивалось ядерным паритетом и называлось холодной войной. Ее окончание если не породило, то выявило и усилило массу локальных проблем с национальнорелигиозной подоплекой. Вопреки известному высказыванию Маркса историю с гораздо большим основанием можно считать борьбой племен и наций, чем борьбой классов. И в наше время трудно указать на земном шаре по-настоящему горячую точку, где острота положения определялась бы столкновением классовых интересов. А костры межнациональной и религиозной вражды горят — или тлеют с ощутимым энерговыделением — во многих регионах мира, включая, увы, Россию и большинство бывших союзных республик. Путь от братской дружбы к братским могилам оказался неожиданно коротким. Глубинную причину давно определил Н. Бердяев, еще в годы Первой мировой войны: “Национальное единство глубже единства классов, партий и всех других преходящих образований в жизни народов”. У нас осознание этой бесспорной истины запоздало, и драматическим и болезненным. 282 наступившее прозрение было Национальные противоречия в Советском Союзе вскоре после революции были “разрешены” тем способом, который впоследствии стал у нас главным и почти единственным в борьбе с серьезными проблемами — они были объявлены несуществующими. Вспомним — деля противоречия на антагонистические и неантагонистические, наши обществоведы не включали ни в тот, ни в другой список отечественные межнациональные проблемы. А любое сколько-нибудь активное проявление национальных чувств не только немедленно клеймилось огненным тавром “национализма”, но обязательно национализма “буржуазного”. Носители этой “заразы” уничтожались всегда, и прежде всего как классовые враги. Признать первичным мотивом борющегося, восставшего человека стремление к национальной независимости мы могли только в далеких “национально-освободительных движениях” и только если они были заодно направлены против мировой и национальной буржуазии. Оставшееся нам от Сталина многонациональное государство правильнее всего называть империей. Но многие зарубежные советологи не избежали искушения развить аналогию, и термин “колониальное господство” у них тоже был в ходу. Это представляется крупной неточностью. Отношения между Россией и другими национальными образованиями в составе Союза, сложившиеся к середине прошлого века, не имеют сколько-нибудь убедительных аналогов в мировой истории. Достаточно, например, вспомнить, что ни одна из колоний европейских государств не имела с метрополией общей сухопутной границы, находясь от нее, как правило, за тысячи километров. Жители метрополии не только не появлялись в колонии в качестве, скажем, рабочих, но вообще практически никогда не работали в подчинении у местных жителей и неизмеримо превосходили их в уровне жизни, а официальные смешанные браки были делом почти неслыханным. Никогда метрополия не была для колоний сырьевой и энергетической базой, никогда представители колониальных 283 народов не входили в состав политического руководства метрополии, и так далее. А в СССР все это было. Советский Союз ушел в прошлое, и с ним интернационалистическая риторика. Но Российская Федерация осталась многонациональным государством, и проблемы никуда не делись. Процитируем Марка Масарского: “Существует некая дилемма между двумя принципами строительства политического мира: это право наций на самоопределение и право государственного суверенитета. Сторонники цивилизованного порядка должны отдавать явное предпочтение второму принципу. Право наций на самоопределение превратилось в право этносов на сецессию. В современном мире около 10 тыс. этносов, но немногим более 200 государств. Представьте, что произойдет, если государств станет 10 тыс.”. Россия сама по себе — целый политический мир, этносов в ней сотни, и у большинства есть исторические места компактного осложняющее отличие нашей проживания ситуации от — той в же этом коренное американской. Дезинтеграционные тенденции — реальная смертельная угроза для России. Все высказанные в данном разделе достаточно общие соображения относятся к вопросам, входящим в компетенцию Министерства по делам национальностей, а также Федеральной миграционной службы МВД РФ. Структура ФМС находится в состоянии перманентной реорганизации и кадровой чехарды, что означает практически полный паралич деятельности. В результате сложилась ситуация, которую Отто Лацис описывает следующим образом: “Едва ли в мире найдется страна, имеющая лучшие предпосылки для массовой иммиграции, чем Россия. Едва ли в мире найдется страна, более сильно нуждающаяся в массовой иммиграции, чем Россия. Едва ли в мире найдется государство, относящееся к проблеме иммиграции более бездумно, чем российское государство”. Главным иммиграционным потоком последнего десятилетия было возвращение наших соотечественников из стран ближнего зарубежья. В большинстве своем они категорически отказываются называть себя 284 диаспорой, т.е. “людьми рассеяния”. Они никуда из своей страны не уезжали — сама страна в одночасье “выехала” у них из-под ног, не спросив согласия и не предоставив никакого выбора (формулировка А.В. Вишневского). Русские стали крупнейшим разделенным народом в мире, один из каждых пяти — за границей. Прошедший в Москве съезд соотечественников поддержал следующее определение: “Российскими соотечественниками признаются все лица, кто считает себя таковыми и кто относится к народам и народностям, не обретшим нигде, кроме как в Российской Федерации, своего национально-государственного самоопределения”. Это чрезвычайно широкая формулировка, и последние изменения в законодательстве о российском гражданстве на нее отнюдь не опираются, и этот иммиграционный поток почти иссяк. В июне 2002 года состоялся Всероссийский чрезвычайный съезд в защиту мигрантов, признавший ситуацию с миграцией в России критической. Участники съезда считают необходимым ускорить разработку и принятие концепции государственной миграционной политики. Читатель, который уже сыт “констатирующей” частью настоящей статьи и ждет “постановляющей”, разочаруется — таковой не будет. Дискуссия в “Знамени” показала: и в оценках, и в прогнозах, и в рецептах даже специалисты-демографы расходятся весьма широко. Поэтому ограничимся призывом к читателям поддержать своим участием осеннюю перепись ления, а к политикам — не жалеть сил и средств на научный анализ ее результатов и скорейшее их использование для решения проблем отечественного народонаселения. А закончить можно, процитировав политического деятеля той страны, где о таких проблемах знают не понаслышке, — Аббы Эбана. Это высказывание при желании можно счесть обнадеживающим: “История учит нас, что люди и государства начинают поступать разумно, когда все остальные альтернативы уже исчерпаны”. 285 ТОВАР НОМЕР ОДИН Математическая вероятность как предмет купли-продажи в современной экономике 1 Наравне с землей, водой, воздухом и огнем, — деньги суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться. Иосиф Бродский. “Власть стихий. О Достоевском” Хотя теория вероятностей одна из самых молодых математических дисциплин, молодость эта относительна — ей уже триста лет. Как и остальные важнейшие разделы математики, она родилась из непосредственных, но весьма специфических практических потребностей. Многие из ее первых результатов были получены на грани семнадцатого и восемнадцатого веков по заказу заядлых игроков в кости и картежников Абрагамом Муавром, гугенотом, окончившим французскую протестантскую академию в Седане и вскоре бежавшим в Англию в 1685 году. Там он через двенадцать лет был избран членом Королевского общества и стал настолько авторитетным математиком, что в 1710 году вошел в состав комиссии Общества, призванной рассудить спор между Ньютоном и Лейбницем за право считаться первооткрывателем дифференциального исчисления. Муавр был известным сторонником Ньютона, так что чего хотели от комиссии ее организаторы, понятно. Желаемое они получили. Проблема приоритета в точных науках стояла в те времена исключительно остро. В споры, ссоры и тяжбы постоянно вовлекались крупнейшие фигуры. Свой основной труд “The Doctrine of Chance” пятидесятилетний Муавр напечатал в 1718 году, а пятью годами раньше вышла — через восемь лет после смерти автора — книга “Ars Conjectandi” Якова Бернулли, основателя известнейшей династии швейцарских математиков и 1 «Знамя» №11, 2003. 286 механиков в трех поколениях. Книга также содержала замечательные результаты по теории вероятностей, включая “закон больших чисел”. Он уже в наше время стал прочным мостом из зыбкого вероятностного микромира квантовой механики в макромир, где человеку так хочется определенности и где он старается утвердить телеологическую причинность, подчинить действительность своим планам — вопреки случаю, который остался, увы, могущественным. Об упомянутых нами достижениях Муавра и Бернулли знают далеко не все, но эти ученые принадлежат к тем не столь уж малочисленным людям, о которых на другом примере высказался один американский экономист: “Немногие слышали об отце Луке Париоли, который изобрел двойную бухгалтерию, но он, видимо, оказал на жизнь человечества большее влияние, чем Данте или Микеланджело”. Воды с тех давних пор утекло много, и сегодня теория вероятностей, вооруженная именно законом больших чисел, служит научным фундаментом крупнейшей отрасли мировой экономики — страхового бизнеса, о котором в первую очередь и пойдет речь в настоящей статье. *** В цифрах есть нечто, чего в словах, Даже крикнув их, нет. Иосиф Бродский Не все отдают себе отчет в том, что страховой бизнес является абсолютно крупнейшей отраслью, с ее суммарными оборотами не могут конкурировать не только нефтяная или автомобильная промышленность, но даже производство алкогольных напитков. У нас на заре перестройки большой резонанс вызвала журнальная статья, название которой мы позаимствовали целиком для нашего заголовка. Она была про алкоголь, спиртное и стала одним из катализаторов антиалкогольной кампании. Не вина ее авторов, которые в своих утверждениях и выводах были абсолютно правы, что у правительства, тоже хотевшего как лучше, получилось то, что 287 получилось: алкоголь у нас по-прежнему вне конкуренции, а уникальные виноградники вырублены. В мировом же масштабе сегодня товар номер один — скомпенсированный риск, рассчитываемый на основе теории вероятностей. Страховыми платежами нагружены все основные элементы существования человека в развитом обществе. Суммарные чистые активы первой сотни американских компаний, занимающихся только личным страхованием здоровья и жизни, включая несчастные случаи, составляют около трех триллионов долларов. Все компании в этой сотне — миллиардеры, активы каждой из первой десятки зашкаливают за сотню миллиардов для каждой фирмы, а первой тройки — за две сотни миллиардов. Американский страховой бизнес — а пионером его был не кто-нибудь, а Бенджамин Франклин, основавший в 1752 году компанию “Philadelphia Contributionship” — развивался неравномерно. Тяжелыми ударами стали Великий пожар в Чикаго 1871 года и землетрясение в Сан-Франциско в 1906 году, разорившие большинство компаний. Но сейчас на долю американцев приходится примерно треть мировых активов, на Японию — пятая часть, далее по убывающей. В этой чисто бумажной отрасли экономики США занято два миллиона высокооплачиваемых работников. Но и старинная составляющая у “торговли шансами” осталась — азартные игры, тотализаторы и лотереи. Мы ее коснемся, вопрос тоже немелкий. Страхованию как экономическому явлению сильно добавляет масштаба — или даже его определяет — то обстоятельство, что в развитых странах почти на сто процентов страховой стала медицина, а суммарные ежегодные расходы американского общества на здравоохранение приближаются к полутора триллионам долларов. И домашнему доктору, и больнице, и аптеке западный пациент обычно напрямую оплачивает лишь малую долю стоимости лечения, обследований и лекарств, основная оплата идет за счет медицинской страховки, которой население охвачено поголовно. Она стала фактически своеобразной формой налога на здоровье — платежи сильно 288 разровнены, а часто болеющие люди пользуются услугами медиков непропорционально много. Но это, несомненно, важный элемент социальной справедливости, обеспечивающий ее гораздо лучше, чем наша бывшая “бесплатная” медицина. За нее платили, естественно, все, но уровень услуг у разнообразного начальства был несравненно выше, чем у рядовых граждан — независимо от состояния здоровья. Выбор предмета нашей статьи определяется тем, что именно в этом секторе разрыв между развитыми странами, ветеранами экономики свободного рынка, и новичком-Россией, пожалуй, максимален, поэтому соответствующий опыт для нас разносторонне поучителен. Не только масштаб, но и структурная сложность, юридическое, информационное и политическое обеспечение страховой отрасли на Западе совершенно не сравнимы с нашими, как и итоговая роль всепроникающей страховки в жизни каждого. Для количественной иллюстрации уместно привести некоторые данные о причинах, отрицательно влияющих на продолжительность жизни американского гражданина. Соответствующая табличка приводится ниже с рубрикацией по классам причин. Эти цифры — пример того, на что могут опираться страховые компании в своих расчетах ставок для разных клиентов. Реальные данные, разумеется, детальнее и разнообразнее. Результаты вероятностных подсчетов выражаются в этом случае в форме так называемого ОСПЖ — ожидаемого сокращения продолжительности жизни, выраженного в недожитых днях. Статистический риск ожидаемого сокращения жизни по разным причинам (ОСЖ, в днях, данные для США девяностых годов) Жизненный выбор ОСЖ Холостая жизнь (мужчины) 3000 Курение (муж.) 2590 Незамужняя жизнь (жен.) 1600 Курение (жен.) 1530 Злоупотребление алкоголем 365 Наркотики 125 289 Самоубийства 115 Соц.-проф. факторы ОСЖ Жизнь в бедности 3500 Низкий социальный статус 1670 Безработица в течение года 500 Работа в шахте 1100 Бросил школу 800 Служба во Вьетнаме в войну 400 Несчаст. случаи на производстве 74 Состояние здоровья ОСЖ Заболевания сердца 1607 Рак 1247 15 кг лишнего веса 1020 Инсульт 510 Легочные заболевания 105 СПИД 55 Жизненные обстоятельства ОСЖ Мужч.(по сравн. с жен.) 2800 Негры (по сравн. с белыми) 2000 Все несчастные случаи 366 Загрязнение воздуха 77 Отравления 52 Курящий супруг 50 Радон в домах 29 Падения 28 Несчастные случаи на воде 24 Пожары и ожоги 20 Катастрофы ОСЖ Автомобильные аварии 207 Авиакатастрофы (пассажиры) 1 Смерчи 0,8 Молнии 0,7 Пожары в общ. местах 0,5 Прорывы плотин 0,5 Ураганы 0,3 Взрывы 0,2 Авиакатастрофы (пострад. на земле) 0,1 Химические выбросы 0,1 Многое в нашей таблице может показаться неожиданным, например, что холостяки живут аж на восемь лет меньше женатых, или тот общий факт, что прозаические, обыденные привычки вроде курения несравненно страшнее всех катастроф, вместе взятых. 290 Есть интересные детали и в том, что осталось за рамками таблицы. Так, самая опасная профессия в США, в отличие от попавшей в таблицу самой вредной шахтерской — не летчики, не пожарные и не полицейские, а рыбаки и строители, причем в строительстве — люди, работающие на разборке старых зданий (это, заметим, у американцев, поскольку в самой масштабной горнодобывающей отрасли — угольной — практически нет шахт, одни разрезы, несчастные случаи большая редкость). А легендарная романтическая опасность профессии, например, агентов ФБР, которые гибнут в некоторых криминальных романах, как мухи, своей репутации реально вовсе не соответствует: за первые шестьдесят лет существования Бюро всего тридцать четыре его сотрудника при исполнении служебных обязанностей погибли. Многие относятся к бытовой статистической цифири иронически. Один из Фрейдов (Клемент) выразился так: “Если вы бросите пить, курить и любить, вы не проживете дольше, просто жизнь покажется вам дольше”. Согласно нашей табличке насчет любви он прав, а насчет курения и выпивки — нет. Непосредственным толчком к написанию данной статьи послужили драматические события в США, предшествовавшие заседанию палаты представителей Конгресса 13 марта 2003 года, где был поставлен на голосование законопроект, устанавливающий верхний предел компенсации, выплачиваемой пострадавшим от медицинских ошибок по решению суда “за боль и страдания”, — двести пятьдесят тысяч долларов. Возможный экономический ущерб — расходы на лечение, потеря работы, упущенная выгода и т.п. — является предметом особого рассмотрения и в указанную сумму не входит. Это ограничение существует в законодательстве почти половины американских штатов давно, а в Калифорнии, подавшей другим пример, уже почти тридцать лет. Но лишь теперь его рассмотрение вышло на федеральный уровень. 291 Упомянутые события — о них ниже — можно считать драматическими только по меркам мирного времени. Америка уже в это время готовилась к очередной ближневосточной войне, поэтому внешний мир их проглядел. Но в самой стране накал страстей был нешуточным. Источником напряженности стал факт фантастического роста в течение последнего десятилетия компенсационных выплат пострадавшим от разнообразных несчастных случаев, виновников которых — физических или юридических лиц — можно было установить в судебном порядке. Речь, прежде всего, шла о медицинских ошибках, рассматриваемых в упомянутом новом законодательстве, но не только о них. В дискуссии о компенсациях чаще всего всплывал — об этом писала и наша пресса — случай с пожилой клиенткой “Макдоналдса”, получившей с компании свыше миллиона долларов. Она обварилась опрокинутым по собственной неосторожности сосудом с кофе. Данный случай нашими СМИ обычно оценивался как дурноанекдотический, при этом, однако, не упоминалось, что шрамы от полученного ожога третьей степени покрыли шестнадцать процентов площади кожи субтильной женщины, пострадавшей из-за того, что кофе был перегрет на двадцать градусов по сравнению с нормой техники безопасности (таковая существует!), а до этого компания проигнорировала в общей сложности семьсот жалоб клиентов, пострадавших в аналогичных ситуациях менее сурово. А в общем чудовищные выплаты по искам стали буквально бичом американских медиков — в 2001 году только “мегаштрафов”, на сумму миллион долларов и выше в каждом случае, судами было выписано 895. Но тут пора уже подчеркнуть, что это проблема отнюдь не только и — количественно — даже не столько медицинская. Общая сумма компенсаций по суду за разнообразный ущерб по “гражданским деликтам” (англоязычный термин звучит для нашего уха очень аппетитно — “tort”) превысила к началу нового века рубеж в двести миллиардов долларов в год, порядка двух процентов валового национального продукта. Доля 292 медицинских исков в этой сумме, казалось бы, скромна, около пяти миллиардов, но существенная — и болезненная — разница заключается в том, что “промышленные” иски предъявляются чаще всего огромным компаниям. Транснациональная табачная корпорация без особой натуги выплачивает и миллиардные суммы, а медики отдуваются персонально. Способ финансовой защиты у них один — страховка, которую в Америке кратко зовут “мэл” — от “malpractice insurance”. Но годовые ставки страховых компаний по этому пункту сейчас вышли в США на уровень двухсот тысяч долларов в год, так что невтерпеж стало даже отнюдь не бедным американским врачам. Постепенно накалявшаяся обстановка завершилась “бунтом на палубе”. В нескольких штатах была объявлена забастовка хирургов и акушеров. Последние принадлежат к одной из самых многочисленных групп риска — серьезные осложнения при родах, особенно с последствиями для новорожденного, редко обходятся без судебных претензий. В результате акции акушеров роды вынуждены были в массовом порядке принимать работники “скорой помощи”. Общество и законодатели раскололись на противоборствующие лагери почти пополам. Весомые аргументы были у обеих сторон. Показательна, например, детальность статистики, на которую опираются противники нового закона в своих доводах. За период с 1990 по 2002 год свыше половины всех санкций пришлось всего на пять процентов американских врачей, а из трех тысяч докторов, плативших компенсации по пяти или более искам, лишь каждый шестой был привлечен Американской медицинской ассоциацией — это исключительно влиятельная, сплоченная и богатая организация — к профессиональной дисциплинарной ответственности. Нужно также отметить, что по закону цифры выплат называются, а имена врачей — нет. Так, один доктор за указанный период заплатил по двадцати четырем искам более восьми миллионов долларов, причем в одном случае — за хирургическую операцию на совершенно здоровом органе, в другом — за “посторонний предмет”, 293 забытый в полости пациента. В штате Невада из двадцати двух миллионов, выплаченных за год, четырнадцать миллионов пришлось всего на двух врачей — а они продолжают практиковать! И полно исков, основную причину которых когда-то трезво сформулировал Бернард Шоу: “Одно дело, когда булочник материально заинтересован в том, чтобы испечь для вас хлеб, другое — когда хирург материально заинтересован в том, чтобы отпилить вам ногу”... Казалось бы, крыть тут нечем, факты говорят за себя. Но сторонники изменения законодательства, в свою очередь, справедливо указывают на то, что выплаты падают в основном именно на медицину высоких рисков — срочную помощь в тяжелых несчастных случаях или при обострениях заболеваний. Сплошь и рядом претензии предъявляются пациентом, которого буквально вытащили с того света (а еще чаще родственниками того, кого “не дотащили”). Поэтому в штатах, не вводивших лимита на компенсации, началась эрозия медицины чрезвычайных ситуаций, “эмиграция” медиков в места, где законодательство и юридическая практика менее жестки. С приближением решающего голосования в Конгрессе по закону об ограничениях выплат за медицинские ошибки ситуация была обострена диким случаем, о котором следует рассказать подробнее. *** В глухой мексиканской глубинке в семье водителя грузовика медленно, но верно погибала от врожденной аномалии сердца, осложненной заболеванием легких, его семнадцатилетняя дочь Джессика Сантильян. Ее недуг был совершенно не по силам местной сельской медицине даже в части диагностики, не говоря уже о лечении. Отчаявшиеся родители накопили пять тысяч долларов, за которые местный “койот” нелегально переправил их с дочерью в Штаты, где они поселились в Северной Каролине в трейлере дальних родственников и, не зная английского, сумели тем не менее привлечь внимание к судьбе Джессики издателя 294 местной газеты. Опубликованная в ней статья побудила одного бизнесмена выделить средства на лечение девушки. Ее взял под свою опеку один из лучших хирургов-педиатров мира Джеймс Джаггер, руководитель отделения детской кардиохирургии в клинике университета Дюк. Девушке требовалась одновременная пересадка сердца и легких. Педиатры занялись ею потому, что вследствие слабого физического развития ее грудная клетка была так мала, что донором мог быть только ребенок... Вечером в четверг шестого февраля 2003 года в Банк органов Новой Англии, курирующий территорию шести штатов, начали поступать сообщения о приближающейся неизбежной кончине подростка, сердце и легкие которого были доступны для трансплантации. После смерти донора их необходимо пересадить реципиенту в течение четырех-шести часов, затем наступают необратимые изменения. Это сильно ограничивает территорию, на которой органы могут быть использованы. Быстро выяснилось, что ни одному из доступных по расстоянию пациентов “на листе ожидания” эти органы не подходят, и тут доктор Джаггер вспомнил про Джессику. Ее не было в компьютерном списке, но донорская служба штата дала согласие на операцию, поскольку бесценный трансплантат в противном случае пропадал. Джаггер быстро собрал и отправил свою приемно-транспортную команду по нужному адресу. Сердце и легкие, в отличие от почек и печени, перевозятся обязательно в сопровождении медиков. Материал общим весом около килограмма в тройном пластиковом мешке, упакованном в обычный портативный бытовой ледничок для пикников, появился в операционной Джаггера. Никто не обратил внимания на то, что на контейнере не было обязательной таблички с указанием группы крови донора... Это правило довольно часто нарушается, когда медики лично забирают и перевозят трансплантаты. Все данные, разумеется, имелись в сопроводительных документах, но в них не заглянули, полагаясь на надежность компьютерных сверок, которых в этот раз не было. 295 Пятичасовая операция началась и протекала гладко. Вот новые органы Джессики встали на место и были подключены к ее системе кровообращения. И почти одновременно произошли два события, ужаснувшие всех, кто находился в операционной: из лаборатории, делавшей контрольные анализы, сообщили, что группы крови пациентки и донора не совпадают, а на глазах хирургов началась реакция отторжения — антитела крови Джессики атаковали ткани ее нового сердца и легких... Девушка была обречена, но хирурги не сдавались. Они сумели поддерживать ее жизнь в течение трех недель, пока не появился новый, на этот раз безупречный и предоставленный вне всякой очереди трансплантат. Но второй операции Джессика не перенесла и скончалась на следующий день от кровоизлияния в мозг. *** Несчастье с Джессикой произошло примерно за две недели до голосования в нижней палате Конгресса. Понятно, что эту трагедию адвокатское лобби, противостоящее медицинскому и тоже, мягко говоря, не слабое, использовало на двести процентов. Президент Буш, активный сторонник нового закона, уже назвал сумму ожидаемого после его принятия снижения национальных расходов на медицину — шестьдесят миллиардов долларов в год. Но не меньше двадцати процентов от этой суммы исков до сих пор попадало в карман юристов — они почти всегда брались защищать интересы пациентов, не требуя с них денег, только в расчете на долю в компенсации. Эта доля в особо сомнительных случаях оговаривалась на уровне сорока процентов. Защита оказывалась выгодной — хотя истцы проигрывали три процесса из четырех! — именно потому, что суммы были заоблачными. Язвительная американская пресса окрестила это сутяжничество “юриспруденцией Джек-Пот”. Смерть Джессики Сантильян нанесла тяжелый удар по позиции республиканцев, “пробивавших” новое законодательство. В палате представителей их большинство достаточно прочно, но в следующей 296 инстанции, сенате, оно составляет всего один голос. В щекотливейшем положении оказался лидер этого ненадежного большинства сенатор Билл Фрист, сам, по иронии судьбы, известный хирург-кардиолог и один из пионеров именно совместной трансплантации сердца и легких! Его поддержка законопроекта вполне могла быть воспринята как защита профессиональных интересов и чести мундира, но он не изменил своей позиции. Законопроект прошел в палате представителей большинством в двадцать голосов. На момент, когда писались эти строки, судьба его в сенате еще не решалась, а война в Ираке разразилась, и всем стало не до того... Наша тема относится, конечно, к трудно исчерпаемым. Выше не упоминалось об огромных секторах — страховании имущества, движимого и недвижимого, о транспортных рисках и об особенно быстро растущем и у нас, кажется, почти неизвестном направлении — страховании бизнеса от банкротства, которое в пору глобально неустойчивой конъюнктуры стремительно набирает популярность и обороты во всех смыслах. Казалось бы, скучное дело — страховка, но на самом деле драматизма здесь, как мы постарались показать, хватает. Это нашло даже отражение в литературе направления “action” — наряду с частными детективами, полицейскими и шпионами в ней появились и успешно действуют детективы страховых компаний. И жизненного материала у соответствующих авторов — хоть отбавляй. Но, напомним, у рассматриваемого нами товара есть и другой, тоже характеризующийся высокой динамикой и драматическим напряжением рынок. *** Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется черною почти без всякого порядка, поминутно, так что больше двух-трех ударов сряду на красную или черную не ложится. На другой же день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, 297 например, больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжении целого дня. Ф.М. Достоевский. “Игрок” Понятия “казино” и “рулетка” настолько тесно связаны, что многие до сих пор уверены, что в казино в основном в рулетку и играют. Это давно не так, о чем разговор ниже. Но рулетка действительно выделяется среди остальных азартных игр и отличается от них — прежде всего от карточных — тем, что от игрока в ней не зависит абсолютно ничего, и неспособность большинства людей — даже таких умных как Достоевский! — осознать этот простой факт, достоверный в точности как “дважды два четыре”, до сих пор служит источником огромного числа человеческих драм и трагедий. Теория игры предельно проста, варианты исходов бросания шарика (“удара”, по Достоевскому) немногочисленны, вероятности их точно известны, и никакой стратегии игры, систематически влияющей на ее исход, не существует. Нет даже способа проиграть наверняка в отдельно взятом раунде, который есть во всех карточных играх. К рулетке абсолютно неприменимы понятия “уметь” или “не уметь” играть. Хотя в пользу “стола” в среднем идет всего около трех процентов общей суммы ставок, при достаточно длительной игре клиент проигрывает всегда — и все, что у него есть. В этом смысле судьба Достоевского — как и героя его повести — ничем не выделяется. Психология завсегдатаев рулетки — самый чистый и один из самых загадочных примеров людского неразумия. Происхождение его — неодолимую склонность к непроизвольному формированию иллюзий, противоречащих наблюдаемым фактам, хорошо демонстрирует цитата, вынесенная нами в эпиграф этого раздела. Содержащиеся в ней утверждения Алексея Ивановича, героя “Игрока”, стоит разобрать количественно (с влияющими на выводы). 298 некоторыми упрощениями, не Вероятности выпадения красного и черного одинаковы и равны одной второй. Вероятность выпадения одного цвета несколько раз подряд подчиняется простому закону умножения: дважды — одна четверть, трижды — одна восьмая и т.д. Десять раз подряд — одна тысячная (точнее 1/1024), двадцать раз — примерно одна миллионная. Чтобы хоть один раз увидеть выпадение двадцати двух красных подряд, которые, если верить Алексею Ивановичу — Достоевскому, он видел часто, надо пронаблюдать в среднем четыре миллиона серий по двадцать два удара, то есть почти сто миллионов рулеточных циклов. Каждый продолжается порядка минуты. В году около полумиллиона минут, значит, чтобы однажды стать свидетелем такой удачи, надо провести в казино сотни лет. Серии по десятьодиннадцать, двенадцать “одноцветных” ударов Достоевский, несомненно, наблюдал и устами своего героя высказал, как ему показалось, всего лишь скромное двукратное преувеличение, которое в повседневном человеческом общении почитается невинным. Однако на самом деле, как следует из только что приведенного рассуждения, это преувеличение примерно тысячекратное... Следующий литературный пример, который мы процитируем, имеет, как и второй из наших эпиграфов, отношение к Иосифу Бродскому. Когда-то молодой поэт перевел с английского пьесу Тома Стоппарда “Розенкранц и Гильденстерн мертвы”. Это, наверное, самый ранний из не-стихотворных текстов Бродского. Пьеса открывается длинной ремаркой, из которой мы приведем отрывок: “Кошелек Гильденстерна почти пуст. Кошелек Розенкранца почти полон. Дело в том, что они играют в орлянку. Происходит это следующим образом: Гильденстерн достает монету из кошелька, подбрасывает ее и дает ей упасть. Розенкранц разглядывает ее, определяет, что выпало, произносит “орел” — ибо так оно и есть — и опускает ее в свой кошелек. Потом процесс повторяется. Судя по всему, они занимаются этим уже довольно долго”. После того, как “орел” выпадает девяносто второй раз подряд, Гильденстерн “...останавливается 299 как вкопанный. — Значит, это был гонец... посланец... это точно. За нами послали (Он круто оборачивается к Розенкранцу и резко произносит.) Силлогизм номер один: первое — вероятность есть фактор, оперирующий в сфере естественных сил. Второе — вероятность не оперирует как фактор. Вывод — мы во власти не-, противо- или сверхъестественных сил. Обсудим. Розенкранц вздрагивает”. Для героя пьесы театра абсурда Гильденстерн рассуждает на удивление здраво. А вот Достоевский до конца жизни так и не понял, что в своих посещениях “Рулетенбурга” надеялся на сверхъестественное... Разумеется, разница между рулеткой и другими способами просаживать деньги в казино лишь количественная. Поскольку ниже речь опять пойдет о весьма внушительных общих цифрах, про эту разницу нужно сказать несколько слов. У хозяев крупнейших центров игорного бизнеса сейчас три основных доходных инструмента: баккара, блэк-джек (наше “очко”) и игорные автоматы. У карточных игр простой теории нет, но есть богатая статистика. Вот некоторые ее основные цифры. Доходнее всего для хозяев игорного дома баккара, в среднем шестнадцать процентов, но результат здесь зависит от квалификации игроков, а поэтому сильно колеблется — даже при месячном усреднении — от двух до тридцати процентов. Лучшими клиентами американских казино считаются богатые дельцы из ЮгоВосточной Азии: они делают очень крупные ставки. Но играют азиаты хорошо и, бывает, срывают куши, которые, по утверждению одного из репортеров, освещающих положение в американской “gambling industry”, аукаются на Уолл-стрите. Мировые центры азарта у всех на слуху с девятнадцатого века: МонтеКарло, Макао, Лас-Вегас. Они процветают до сих пор — даже ставшее частью коммунистического Китая Макао. Миллионные — в долларах (на человека!) — суммы в бывшей португальской колонии, бывает, проигрывают не только “новые китайцы”, но и чиновники. Примерно пять 300 миллионов любителей острых ощущений из континентального Китая ежегодно оставляют свои деньги на пятачке с населением всего около четырехсот тысяч человек, которые за этот счет живут весьма неплохо, хотя и платят большие налоги. А полный ежегодный приток туристовигроков достиг двенадцати миллионов. Не так знаменит сравнительно молодой Атлантик-Сити в штате НьюДжерси, но сегодня он сравнялся с Лас-Вегасом по всем основным показателям, включая суммарную прибыль: порядка четырех миллиардов долларов в год. Все европейские казино вместе взятые не зарабатывают столько. Ежегодные чистые расходы американских граждан на разнообразный гэмблинг превышают шестьдесят миллиардов долларов. А суммы, которые при этом переходят из рук в руки, разумеется, в десятки раз больше. Этот бум объясняется еще и тем, что налогообложение игорного бизнеса в США несравнимо мягче европейского. Бывает и десять, и семь процентов, в то время как в Европе не редкость и сорок. Плавучие казино на Миссисипи — тоже процветающий бизнес, практически все пассажирские суда на великой реке — это игорные дома, и платят они пять процентов налогов с первого миллиона годового дохода, десять — со второго и только потом — двадцать. Ипподромы — в среднем тридцать. Гораздо менее известно у нас другое: обе столицы американского гэмблинга сейчас оттеснены с ведущих позиций совершенно неожиданным юным конкурентом — ему чуть больше десяти лет. Парадоксы его расцвета заслуживают рассмотрения. *** Из страны оджибуэев, Из страны дакотов диких... Г. Лонгфелло. “Песнь о Гайавате”. Перевод И. Бунина 301 В 1988 году Конгресс США принял новый закон со “значащим” для нас сокращенным названием IGRA (Indian Gambling Regulatory Act), разрешивший создавать казино на территориях резерваций. Этот же закон обязывал использовать получаемые средства “для экономического развития индейских племен, обеспечения их самодостаточности и укрепления системы самоуправления”. Как ни удивительно, эти положения не остались благими пожеланиями. Индейцы распорядились хлынувшими средствами весьма разумно — понастроили школ, больниц, общественных центров, благоустроили территории резерваций. А деньги буквально хлынули, суммарный годовой доход индейских казино уже достиг пятнадцати миллиардов долларов — вдвое больше, чем ЛасВегаса и Атлантик-Сити вместе взятых. Только в Калифорнии (в ней насчитывается сто двадцать пять суверенных индейских племен) — свыше пяти миллиардов. За девяностые годы душевой доход населения резервации Миль Лакс племени оджибуэев, о котором упоминает в своей поэме Лонгфелло, вырос вчетверо и приблизился к средней цифре для белых жителей штата Миннесота. У индейцев это называется “доить новых буйволов”. Приятным для меня сюрпризом было узнать, что герой известного романа Купера оказался вовсе не последним из могикан. Недавно представители этого славного племени заплатили штату Коннектикут несколько сот миллионов долларов за право расширить свой игорный бизнес. Отношение региональных американских администраторов и законодателей к гэмблингу можно определить как “и колется, и хочется”. Во многих штатах игорные дома до сих пор запрещены. В документе “Социальные принципы”, выпущенном влиятельнейшей методистской церковью, азартные игры названы “общественным злом, смертельной угрозой жизненным интересам морального, социального, экономического и духовного развития”. Это правда, и с этим приходится считаться. Последствия распространения азартных 302 игр досконально изучены статистически. Точно известно, сколько оставляет в кассах казино средняя семья в каждом штате (а бедные семьи проигрывают больше, чем богатые!), как связан уровень развития гэмблинга — а эта связь несомненна — с частотой разводов и самоубийств, с уровнем преступности и, соответственно, с расходами на содержание преступников в тюрьмах, и т.д. и т.п. Эксплуатация азарта несомненно является в США важнейшим сектором той деятельности, которую А. Неклесса назвал “выстраиванием комплексной, изощренной индустрии порока”. Но суммарный бюджетный дефицит отдельных штатов США (речь идет не о федеральном бюджете!) в наступающем 2003-2004 финансовом году составит 85 миллиардов долларов. Только три штата из пятидесяти — Арканзас, Нью-Мексико и Вайоминг — сводят концы с концами. Поэтому гэмблинг называют “финансовой нирваной” американских губернаторов. Надо еще упомянуть, что общественные лотереи по закону — везде собственность штата, доходы идут в бюджет. Эта деятельность хорошо организована, надежно контролируется и доходы приносит немалые, а с другой стороны — свыше восьмидесяти процентов выложенных населением за билеты средств возвращается в виде выигрышей, главные из которых уже измеряются многими десятками миллионов долларов, отсюда и необыкновенная популярность лотерей. И увлечение покупкой лотерейных билетов редко принимает разорительные масштабы. Но только примерно половина американских регионов использует этот источник. Доходы индустрии азарта дают возможность сократить дефицит бюджета без введения новых налогов или повышения старых. Губернатор Калифорнии Грэй Дэвис надеется немножко подлатать тридцатимиллиардную дыру в бюджете штата, продав индейцам права на дополнительную установку игральных автоматов. А губернатор Массачусетса республиканец Ромни вознамерился получить 75 миллионов долларов даже не со своих индейцев, а с племен соседних штатов Коннектикут и Род-Айлед, пригрозив в противном случае легализовать 303 расширение сети казино у себя, что сократило бы приток трансграничных игроков в эти штаты. Новая игорная напасть, как многое в сегодняшней американской жизни, связана со Всемирной паутиной. Это казино в Интернете. Они запрещены на всей территории США. Но организация и содержание сетевого игорного дома обходится в сто раз дешевле, чем традиционного казино, не нужно практически ничего, кроме хорошего сервера с соответствующим программным обеспечением — понятно, какой это стимул. А уж уследить за теми, кто с домашних компьютеров играет в зарубежных интернетпритонах — это тоже нарушение закона — практически невозможно. Поэтому расходы американцев по указанному каналу, составлявшие в 1999 году около одного миллиарда долларов, за четыре года выросли впятеро. И, как всегда, бреши в бастионах федерального законодательства начинают пробиваться юридическими таранами на уровне штатов, и лидеры традиционные — Невада, Аризона... Как у всякого масштабного экономического и социального явления, у американского гэмблинга есть и философское, мировоззренческое измерение. Недавно издательством “Viking Press” выпущена книга Дж. Лирса “Something for nothing”, где представлен взгляд на всю историю США как на постоянную борьбу “культуры шанса” с “культурой порядка”. Серьезное место отведено в книге и извечным спорам об игорном бизнесе на национальном уровне. А вообще-то книга о том, что все люди делятся на два основных психологических типа: одним нравятся события с неожиданным, сюрпризным исходом, целиком зависящим от случая, вроде азартных игр, а другие такую философию презирают и стремятся к наиболее полному контролю за течением собственной жизни и, по возможности, жизни других людей. Представителями первого типа автор, профессор университета Рутгерс, считает плантаторов американского Юга XVIII века. Там, в сырых и жарких, малярийных, бандитских местах сама жизнь висела на волоске, поэтому основным признаком настоящего 304 джентльмена считалась способность поставить все на бросок костей, а счастливая карта воспринималась как проявление божьей благодати, избавляющей от необходимости соблюдать скучную рыночную дисциплину. В представители “культуры шанса” Лирс зачисляет не только картежников и букмекеров, но и художников-авангардистов — “брызговиков” типа Поллока (уместно также вспомнить определение Марселем Дюшаном сюрреализма: “законсервированная случайность”) — и даже литераторов-модернистов, поклонников спонтанного письма, а среди политиков в качестве крайнего примера вспоминает сенатора Джеймса Хиллхауса, внесшего в 1809 году законопроект, по которому президента США следовало выбирать по жребию из членов верхней палаты. Хиллхаус полагал это средством борьбы с коррупцией и непомерными личными амбициями. Галерея любителей порядка представлена в книге Лирса прежде всего евангелическими протестантами, которые не признают случайностей даже в истории и всю жизнь человечества считают реализацией прописанного до мелочей Божьего плана. В эту же компанию помещены изобретатель конвейера Генри Форд и знакомый нам Яков Бернулли, поскольку именно он “создал интеллектуальный инструмент для демистификации случая”. В конце книги в качестве крайнего патологического примера упоминается и нацистский “новый порядок”. *** Примеряя сказанное выше к России, приходится признать, что одна из удручающих черт отечественной экономической действительности заключается в том, что политические силы в своем противоборстве “используют статистику, как пьяница фонарный столб — как опору, а не как светильник” (это сказано американцем Эндрью Лэнгом по другому поводу, но к нам применимо в не меньшей, мягко говоря, степени). Внимательное изучение количественных характеристик разных возможностей и применение полученных знаний на практике — этому 305 искусству вполне можно поучиться у заправил американского страхового дела и — чем только черт не шутит! — у хозяев казино. Хоть и у тех же могикан. 306 ВОЛК ПРИБЕЖАЛ 1 От автора | Эта статья написана в сентябре 2004 года, когда цена барреля нефти пробила пятидесятидолларовый потолок. Ниже излагаются и комментируются соображения и прогнозы одной давней американской публикации (C.J. Campbell. We are running out of gas! The National Interest, # 51, 1998, p. 47), которые тогда же показались мне весьма убедительными, начали сбываться немедленно и сейчас, похоже, подтвердились полностью Статья называлась “Горючка кончается!”, напечатана была в весьма солидном вашингтонском журнале и написал ее бывший менеджер по разведке нефти компании “Amoco” К.Дж. Кэмпбелл — человек, открывший месторождения в Северном море. Статья начиналась со следующего утверждения: среди опасностей, перечисляемых пессимистами, — распространение оружия массового уничтожения, столкновение цивилизаций, глобальное потепление, экологические катастрофы, воинствующий этно-национализм и т.п. — мы почти ничего не слышим о возможности крупного, разрушительного в мировом масштабе энергетического кризиса. А эта опасность как минимум столь же серьезна, как остальные потенциальные ужасы. Учитывая ложные тревоги прошлого, можно предвидеть, что наше предупреждение будет воспринято с заметным скептицизмом. Но мы намереваемся его обосновать. К статье я отнесся с вниманием, ибо интересовался нефтью пристальнее большинства своих коллег, а возбуждению этого интереса способствовало одно давнее случайное обстоятельство, о котором стоит рассказать. Мне было немногим за тридцать, и я недавно вернулся из полугодовой командировки в Институт имени Нильса Бора Копенгагенского университета. Эта стажировка сильно укрепила, в частности, мой английский язык, и я решил попробовать им поторговать — семья росла 1 «Знамя» №7, 2005. 307 быстрее, чем получка. Поиски работодателя привели меня в некий отдел ВИНИТИ, который свою деятельность особенно не афишировал, поскольку продукцию выпускал с грифом “Для служебного пользования”. Там я попал к отставному генералу Борису Николаевичу Р., который всю войну проработал военно-воздушным атташе в Лондоне, а на пенсии подрабатывал редактированием сборников, в которых кратко описывались самые разнообразные западные организации — научно-исследовательские институты, учебные заведения, промышленные компании — на основании материалов, опубликованных в национальных изданиях. Их компиляцией я и занялся. Мне выдавали объемистую папку, а то и не одну, с газетными вырезками, брошюрами и даже книгами, выжимки из которых нужно было упорядочить в удобочитаемое описание на одном-двух, а бывало, и на трех печатных страницах. Платили неожиданно хорошо. Мое первое двойное задание охватывало, ни мало ни много, Оксфордский университет и Лондонское Королевское общество! На вопрос об аудитории, для которой предназначалось издание, Борис Николаевич сказал: — Представьте себе, что нашего министра культуры пригласили в Англию. Я представил. Министром культуры тогда была Екатерина Андреевна Фурцева. Генерал продолжал: — Вот ей приносят программу визита. Там стоит, в частности, “Оксфордский университет”. Она морщит лоб: “Оксфордский университет… Оксфордский университет… Первый раз слышу. Дайте мне что-нибудь краткое и по существу. Тут и вытащат вашу брошюру!”. Задание я понял, работа пошла. Следующим объектом был текстильный концерн “Curtoulds”, основанный еще ткачами-гугенотами, бежавшими в Англию после Варфоломеевской ночи, а потом — компания “British Petroleum”. Тогда я впервые узнал о существовании шейха Ямани, саудовского нефтяного министра, хладнокровно 308 отобравшего месторождения аравийского полуострова у западных компаний. Нефть по три доллара за баррель они качать в свои танкеры перестали. И дипломатия авианосцев в новых условиях оказалась менее эффективной, чем прежняя дипломатия канонерок. В последние четыре-пять лет анализ состояния и перспектив мирового топливно-энергетического баланса стал одним из основных направлений в моих профессиональных занятиях, и на работу американского нефтяника я оглядывался все это время. Основой легкомысленного отношения к нефтяной проблеме Кэмпбелл считает две чисто психологические причины. Первая: “Это уже бывало, и мы выходили из положения” (он вспоминает при этом существующую у многих народов басню о мальчике, периодически кричавшем “Волк! Волк!”, пока его не перестали слушать — этим объясняется название данной статьи). Действительно, цена нефти перевалила за полсотни не впервые. В семьдесят третьем году арабские страны использовали ограничения поставок нефти как оружие в войне Судного Дня, и скачок цен был многократный — в сегодняшних долларах, наверное, под сотню — но очень кратковременный. Он привел буквально к взрыву научнотехнических разработок и политико-экономических мер по энергосбережению, а в США за один год было заказано сорок три блока АЭС, правда, построены потом были далеко не все. Свержение шаха Ирана опять забросило цены к пятидесятидолларовой отметке, но тоже очень ненадолго, а ирано-иракская война 1980—1988 годов на нефтяном рынке уже почти не отразилась, хотя снаряды рвались иногда в непосредственной близости от главных промыслов. В формировании второй причины, по мнению Кэмпбелла, “…объединяются психология и логика политического демократизма: гораздо проще реагировать на дипломатический или социально- экономический кризис, чем готовиться к нему. Если бы правительственные аналитики предсказали нефтяной кризис или рыночные потрясения, то 309 правительство встало бы перед выбором — отвергнуть их советы или принимать болезненные меры. Гораздо проще вовсе не обращать внимания на такие советы, а еще лучше — сделать так, чтобы они не раздавались. Тогда можно относиться к кризису, когда он грянет, как к Божьей воле, непредотвратимому событию, особенно если повезет и кризис обрушится сперва на других. Западные правительства зашли достаточно далеко в своих усилиях не слышать ничего о будущем нефтедобычи. В Международном экономисты, энергетическом опирающиеся на агентстве работают краткосрочные в прогнозы основном спроса и предложения, они не занимаются изучением сырьевой базы. Однако именно на это Агентство полагаются правительства США и большинство стран Западной Европы в своих базовых оценках”. А фактическое положение дел с жидким топливом таково. Мировые темпы добычи превышают темпы прироста разведанных запасов минимум втроевчетверо. В 2003 году был пройден медианный уровень — человечество израсходовало половину всей доступной ему так называемой обычной нефти (о смысле этого термина ниже). И несмотря на впечатляющие успехи геологической науки и совершенствование методов поиска месторождений темпы прироста обнаруженных запасов падают. Похоже, вот-вот будет пройден пик добычи. Девяносто процентов нефти добывается из месторождений старше двадцати лет, семьдесят процентов — из месторождений старше тридцати лет. О политической причине многолетнего поддержания цены нефти на искусственно сниженном уровне Кэмпбелл говорит глухо, но она хорошо известна: США и Саудовская Аравия объединили усилия, направленные на резкое снижение доходности нефтяного экспорта из СССР и преуспели в этом, опираясь на огромные запасы и избыточные мощности саудовцев по добыче и транспортировке. Сегодня, однако, эти запасы выбраны почти до упора. 310 У читателя должен уже вертеться на языке вопрос: нам-то что до проблем империалистов, вынуждавших нас продавать нефть по себестоимости? Пусть теперь отдуваются! Мы — экспортеры нефти, чем она дороже, тем лучше! Резонно, но у этого резона есть и другая сторона. Наши запасы нефти скромны и будут исчерпаны много раньше, чем у Большой пятерки стран Персидского залива (Саудовская Аравия, Ирак, Иран, Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты). В отличие от них роль сырьевого придатка Запада не может быть для нас стратегической. И мы до сих пор продаем половину нефти и газа за бесценок. Скажут — но на внутреннем же рынке! А чем это лучше? Мы фактически субсидируем неэффективные сектора экономики, увековечивая их неэффективность. Не успеем оглянуться — ни энергосбережения, ни нефти, ни высоких технологий. Способ разумно распорядиться нефтедолларами должен быть одним из самых прозрачных и активно обсуждаемых обществом экономических вопросов, но мы вряд ли этого в ближайшее время дождемся. А главное, грядущий нефтяной кризис — это угроза всей системе кровообращения мировой экономики, от его труднопредсказуемых, но, несомненно, опасных дестабилизирующих последствий нам никак не остаться в стороне. Кэмпбелл неоднократно подчеркивает, что подавляющая доля сегодняшней добычи — это “обычная” нефть. Но есть и “необычная”. Под этим термином понимают продукцию месторождений, где добыча сильно затруднена и дорога€€ из-за самых разных, иногда переплетающихся, факторов: неудобное расположение (Крайний Север, морской шельф), форма залегания (нефтеносные пески, сланцы) или его большая глубина, состав нефти (преобладание тяжелых фракций, высокая сернистость), необходимость применения активных методов добычи вроде закачки пара в пласт и т.д. Серьезным и все более частым удорожающим осложнением является нестабильная политическая обстановка в нефтедобывающих 311 развивающихся странах (Ирак, Нигерия, Венесуэла). Дорога€€ также переработка и транспортировка “необычной” нефти. Так что на нее надежды плохи. А у нас ее больше, чем у арабов. Нужно заметить, что иногда временно включаются и факторы, снижающие цены и оказывающие расслабляющее влияние на потребителей. Так, во второй половине девяностых годов отрицательные биржевые подвижки были связаны с необычно теплой погодой в средних широтах, надеждами, внушенными конференцией в Киото (они, можно сказать, не оправдались) и азиатским экономическим кризисом. Арабским странам не хватало денег, и они наращивали добычу. Ожидалось, что бывшие коммунистические страны, пораженные кризисом, выходя из него, сосредоточатся на развитии не слишком энергоемких производств — так и получилось. Некоторые на Западе также предсказывали открытие новых месторождений в России за счет прогресса методов разведки, но — это отмечает Кэмпбелл — оказалось, что советские геологи были не глупее своих западных коллег и сумели обнаружить все крупнейшие бассейны и месторождения. Он также напоминает, что прикаспийские залежи, вокруг которых недавно поднялось много шума, были обнаружены еще до того, как полковник Дрейк пробурил свою знаменитую первую скважину в Пенсильвании в 1859 году, основав американскую нефтедобывающую промышленность. И нефть Северного моря была открыта до нефтяного кризиса семидесятых годов, а не в качестве реакции на него. Количественная сторона проблемы выглядит следующим образом. Экстраполяция современных данных дает цифру полных запасов обычной нефти в 1800 млрд. баррелей, включая все добытое. Все надежно разведанное плюс ожидаемый прирост запасов — и с этой оценкой согласны все двадцать или тридцать авторитетных обзоров, опубликованных за последние двадцать-тридцать лет. Свыше восьмисот миллиардов баррелей уже добыто. Это означает, что добыть осталось 312 около триллиона баррелей, из которых сто пятьдесят миллиардов еще предстоит разведать. Сенсационные открытия последних десятилетий реально не оправдывали возбужденную ими общественную эйфорию. Вся нефть Северного моря — это примерно трехгодичное мировое потребление, северо-восточный Прикаспий — в лучшем случае столько же, запасы глубоководных залежей, к которым разведка устремилась, исчерпывая шельфы, пока вообще на уровне одногодичного потребления — порядка двадцати пяти миллиардов баррелей, да эту нефть уже и не назовешь обычной. Немаловажно также, что успехи в методах разведки не привели к повышению качества информации о ее результатах. Мировая статистика по объемам добычи и запасов становится все менее надежной. Опубликованные данные по мировому объему добычи в конце девяностых годов в наиболее авторитетных изданиях OPEC Bulletin и World Oil, приведенные с пятизначными цифрами, отличались аж на пятнадцать процентов — а ведь речь идет всего лишь о суммарных показаниях счетчиков! Положение с оценкой запасов еще хуже: нет ни общепринятых определений, ни надежного аудита. Огромные неподтвержденные запасы были продекларированы многими странами OPEC в конце восьмидесятых годов с целью увеличения своей доли в квотах этой организации и тоже способствовали созданию розовых иллюзий. Дадим в последний раз слово Кэмпбеллу: “Отрасль продемонстрировала замечательный прогресс и в технике, и в геологических знаниях, и в умении сделать добычу прибыльной. Но в том-то и дело — есть единственное совместное объяснение и этим успехам, и падению прироста запасов: разведывать-то уже почти нечего <…> Не приходится особенно напрягать воображение, чтобы прийти к выводу: обстановка для повышения цен будет подготовлена на рубеже веков, и уж совершенно точно — в течение следующего десятилетия. Политические мотивы могут и не потребоваться — дефицита самого по себе окажется достаточно <…> Существует 313 большой простор для разработки технических решений по преодолению нефтяного кризиса, но они должны быть направлены на снижение зависимости от нефти, а не на поиски того, чего нет <…> Трудно сомневаться в том, что за пиком добычи нефти нас ждет исторический перелом. Он изменит мир, который мы знаем, и его энергетическую движущую силу <…> И дело не в политике ближневосточных стран, которым повезло в Юрский период — в самом крайнем случае можно и морскую пехоту послать. Дело в несокрушимой физике сообщающихся сосудов”. Как можно споткнуться на посылке морской пехоты, американцам показал Ирак. А физика сообщающихся сосудов учит нас: если вытекает больше, чем втекает, вечно это продолжаться не может. 314 Управляемая демократия без кавычек Попытка апологии практической политики Николай Работнов От автора. Значительная часть литературного сектора нашей творческой интеллигенции, в частности и в особенности журналистов «не гламурного» профиля, работающих как в гутенберговских изданиях, так и в Сети, сильно и многосторонне обижены на президента Путина и его команду, не стесняются в выражениях в их адрес и не скупятся на мрачные (и мрачнейшие) оценки и прогнозы, касающееся положения дел и перспектив в самых разных сферах российской жизни. Многие крайности в этих ламентациях, филиппиках и инвективах вызывают у меня сильное недоумение, побуждающее высказать свою точку зрения по указанному вопросу, в частности и в виде полемических замечаний к некоторым избранным публикациям. Для лучшего понимания читателями написанного ниже считаю необходимым сначала охарактеризовать свои социально-политические взгляды и философское кредо: я либерал-государственник, патриоткосмополит и материалист-идеалист. Это сказано без малейшего оттенка иронии1. Цельное мировоззрение обязательно многомерно, а в любом многомерном пространстве можно выделить совокупность базовых векторов, которые все ортогональны друг другу, это вам скажет любой математик. Патриотизм с космополитизмом и т.д. взаимно перпендикулярны, а не противонаправлены и прекрасно уживаются в сознании свободомыслящего человека. Среди терминов, использованных в предыдущем абзаце, многие заметят зияние – отсутствие слова «демократ». Так ты что, не признаешь демократию?!! Еще как признаю, но в моем понимании это термин достаточно узкий, технический. Он обозначает всего лишь один из механизмов заполнения вакансий в иерархических системах управления 1 Выделения курсивом сделаны автором статьи 315 общественными структурами, прежде всего в структурах властных. А всего таких основных механизмов насчитывается минимум пять: Демократический – выборы путем голосования с участием в качестве избирателей контингента лиц, которыми будет руководить их будущий избранник. Бюрократический – назначение на должность вышестоящей инстанцией, роль которой может играть как персона, так и коллегиальный орган. Аристократический – передача места в иерархии по наследству. Плутократический – покупка должностей или полномочий за деньги. Узурпаторский – захват места в иерархии насильственным смещением предшественника. Чем глубже в историю, тем употребительнее этот метод, и тем чаще способом свержения было убийство. Следует подчеркнуть, что с древнейших времен до сегодняшнего дня исправно работают все перечисленные механизмы, причем практически во всех странах мира, но, разумеется, в очень разных пропорциях, масштабах и конкретных формах. К нашей стране это относится в полной мере. Их живучесть не случайна. Такова реальность, которую нельзя не учитывать. Термин «демократическая страна» (в его нормальном, а не «патриотическом» употреблении) обычно инстинктивно увязывается в сознании говорящего и сочувствующих слушателей со шлейфом других эпитетов позитивного характера: политически устойчивая, промышленно развитая, экономически благополучная, безопасная. Для нашего обсуждения этот шлейф придется отсечь, поскольку Россия в настоящий момент вне всякого сомнения является демократической страной в указанном выше техническом смысле - но и только. Президент, Госдума и региональные собрания выбираются у нас с помощью свободных выборов. Серьезных сомнений в их честности у меня не возникает - нарушения носят очень ограниченный характер и не изменяют основных результатов, отражающих мнение электората. Громогласные жалобы проигравших или показавших 316 неудовлетворительный для себя результат и их сторонников раздаются, разумеется, после каждых выборов, но пока никому из жалобщиков от Зюганова до Хакамады сколько-нибудь значимых фактов предъявить господину Вешнякову не удалось. Легитимность нашего президента и депутатов сомнению не подлежит, как бы ни искривляло это обстоятельство некоторые физиономии в России и за ее пределами. А для того, чтобы стать «подлинно демократической», «европейской» страной, мало назвать себя так, в самоновейшей истории тому мы тьму примеров сыщем. Из перечисленных выше механизмов смены руководства только про плутократию вряд ли кто захочет в открытую сказать доброе слово, а, например, узурпация - в форме «революции» или «свержения тирана» зачастую буквально воспевается. Ниже речь будет идти в основном о бюрократии. Это слово в современном русском языке без отрицательного оттенка употребляется крайне редко, причем указанный оттенок сплошь и рядом усиливается до обличительного. А между тем беспримесными бюрократиями являются все армии мира, из которых многие работают очень эффективно, почти беспримеснывими – церкви большинства конфессий, а также широкие сектора исполнительной власти во всех государствах и, пожалуй, самое важное – организации, образующие становой хребет экономики свободного мира – частные компании. Разумеется, акционеры там формально голосуют, но система контрольных и блокирующих пакетов превращает этот «росток демократии» в фикцию. Зоилам бюрократии следовало бы над всем этим задуматься. 2 *** Однако, заметим, что у последовательно бюрократического способа комплектования управленческих структур есть и один важнейший, неустранимый недостаток – в «кресло номер один» на вершине иерархии назначать некому, этот факт служит источником неустойчивостей и конфликтов, иногда весьма опасных. Поэтому в высокосовершенных бюрократических системах, например, в католической церкви, назначение первого лица определяется детально разработанной и соблюдаемой демократической процедурой. 2 317 Наши рассуждения следует начать с упоминания об одной парадоксальной особенности реакции богатых, демократических в широком смысле этого слова стран на развитие событий в странах молодых, образовавшихся чаще всего в результате развала прежних империй, метрополиями которых в большинстве случаев упомянутые демократические государства как раз и были. Никому из руководителей и граждан этих держав в голову не придет ожидать, что, скажем, сразу же после обретения независимости Нигерия или Шри Ланка наладят у себя производство автомобилей, способных конкурировать с «Фордом» и «Мерседесом», или авиалайнеров, или компьютеров, не уступающих аппаратуре «Тошиба». Но немедленного построения безупречной демократической общественной системы, гарантирующей гражданам основные личные свободы и безопасность, они не просто ожидают от этих новорожденных государств, а жестко требуют, зачастую сопровождая свои требования политическим давлением и экономическими санкциями – а построить такую систему гораздо сложнее, чем авиазавод! При этом в качестве образца бывшие метрополии указывают на самих себя, и, например, британцы, уходя из своих все еще очень бедных колоний, суммарное население которых вдесятеро превышало население Соединенного Королевства, постарались скопировать государственное устройство молодых стран по своему собственному образцу вплоть до смешных мелочей типа париков и мантий в судах и парламентах. Чем это кончилось, мы знаем – полвека войн, этнических конфликтов и политических междоусобиц с морями крови, многомиллионными жертвами. Конца этому не видно, и огромные регионы, например, в Черной Африке до сих пор, по большому счету, ад кромешный - а ведь демократическими называют себя множество государств, (хотя у некоторых из них в качестве элемента герба наличествует автомат Калашникова, всего таких стран, кажется, шесть). А в первой половине двадцатого века перехлесты в темпах и масштабах внедрения формальной демократии после свержения монархий погубили, 318 утопили в крови и муках и послефевральскую Россию, и веймарскую Германию с кошмарными последствиями для всего человечества. К сказанному следует еще добавить, что западные требования, декларативно предъявляемые к демократическим стандартам развивающихся стран, на самом-то деле отнюдь не однородны, и высказанное со вздохом признание: «Да, он сукин сын, но это наш сукин сын» не перестало влиять на политические решения, хотя его больше не произносят вслух. Странным образом этот наглядный огромный трагический опыт не слишком многому научил политиков развитых стран, и к последствиям распада очередной империи – советской – они подошли все с теми же принципами и критериями: вынь да положь свободные и безукоризненно честные выборы всех уровней, ничем не ограниченную свободу слова, передвижения и выбора места проживания, независимость и неподкупность судей, прокуроров и государственных чиновников, скрупулезное соблюдение работниками силовых структур прав граждан, в том числе принадлежащих к этническим, религиозным и политическим меньшинствам. И все это при абсолютной очевидности того факта, что спектр политических реалий в разлетевшихся пятнадцати республиках простирается от ситуаций почти западноевропейских до почти африканских. Эти политические иллюзии разделялись и разделяются, повидимому, значительной частью, если не большинством, тех российских граждан, которые встретили падение коммунистического режима как долгожданное освобождение. Эти же граждане составляют и основную часть тех, кто сегодня смятен и разочарован. Я сам принадлежу к этой группе, но смятения и разочарования не испытываю. Несмотря на сказанное выше, главной исторической заслугой президента Ельцина была таки попытка воплотить в России идеалы парламентской демократии в жизнь в максимально полном виде. Она была связана с разнообразными сильными рисками. Обошлось в конце концов без превентивного административного подавления побежденных политических 319 противников, а это привело, в частности, к событиям девяносто первого и девяносто третьего годов и не кончилось очень плохо только чудом. И «берите суверенитета, сколько сможете». И известная, производившая довольно отталкивающее впечатление война расхватанных каналов на телевидении. И неприкосновенность выборных губернаторов, они же сенаторы, которая была понята многими из них прежде всего как полная безнаказанность, и соответствующие регионы быстро превратились в вотчины, руководители которых считали их отданными себе «в кормление». И на фоне массового обнищания населения, в первую очередь пенсионеров, безудержная вакханалия скоробогачества. Финансовому успеху в приватизации наиболее лакомых кусков бывшей госсобственности оказались пропорциональны и политические амбиции кое-кого из преуспевших. А один из птенцов гнезда собчакова, скромный петербургский правовед с опытом ленинградского чекиста, поработавшего в СВР, несомненно, всё это замечал и мотал на ус, что многое объясняет в некоторых законодательных и административных инициативах и решениях президента Путина. Именно ожесточенную, гиперболизированную критику этих решений я и имел в виду, и собирался с ней поспорить, принимаясь за статью. Но как выбрать объект? С кем полемизировать? Не с Еленой же Трегубовой, которая называет всех подряд работников кремлевской администрации «мутантами» и «монстрами», в то время, как у меня лично неподдельный ужас вызвал единственный персонаж ее книги – сама белая и пушистая леди-автор. Рассмотрев разные варианты, я остановился в конце концов на двух фигурах, практически ровесниках, из той возрастной группы литераторов, которую уже перестают называть «поколением тридцатилетних». Оба известны читательской публике, хотя масштабы известности у них различны. Это частные случаи, но они, на мой взгляд, характерны и представительны. *** 320 Первый – Дмитрий Быков, давно интересующий меня как очень яркий, активный и высоко продуктивный автор в самых разных жанрах. Я имел случай критически отозваться в «Знамени» о его романе «Оправдание»3, будучи удивлен подходом автора к изображению государственного насилия, и с тех пор следил за его, в общем, весьма успешной литературной работой. Следующей книгой Быкова был тоже объемистый роман «Орфография», по мнению многих критиков не получивший крупную литературную премию лишь по внелитературным причинам. Потом появился так же не оставшийся незамеченным роман «Эвакуатор», и, наконец, вышедшая после них и вызвавшая близкое к всеобщему восхищение девятисотстраничая биография Пастернака, а в промежутках объемистый том стихов. И кроме всего этого есть еще репортерская работа в «Огоньке» (в числе прочего Беслан и кризисный Азербайджан в режиме реального времени), где он публикует также едкие короткие фельетоны, очень технично зарифмовывая их. И, наконец, колонка «Быков-quickly» в сетевом «Русском журнале», которая и будет конкретным предметом нашего рассмотрения. Там автор не стеснен абсолютно ничем, что и делает эти его тексты наиболее колоритными. «Квикли» выходят уже несколько лет, на сегодняшний день их накопилось больше восьмидесяти, хотя периодичность и хромает. Примерно половину я прочел и кое-какие буду использовать. Порядка десятка из них называются «Философическиими письмами», и амбициозность названия, заимствованного у Чаадаева, отражает дерзость авторского замысла – построить некую циклическую модель, можно даже сказать, теорию русской истории. В естественных и точных науках «теорией» называется совокупность правил и/или математических алгоритмов, позволяющая генерировать утверждения, имеющие предсказательную силу (подозреваю, что в гуманитарных науках слову «теория» придается несколько иной смысл, 3 «Иосиф Виссарионович меняет профессию», «Знамя», N8,2002. 321 поскольку я, например, неоднократно встречал термин «теория литературы», а что можно предсказывать в литературе?). Российский исторический «цикл Быкова» состоит из четырех этапов: реформы (революция), заморозки, оттепель, застой (маразм). Процитируем автора, доведшего эту систематику до сегодняшнего – и завтрашнего! – дня: «Русская история, с момента существования России как единого государства прошла четыре описанных цикла: реформы Ивана Грозного - репрессивный период 1565-1584 - оттепель Годунова, приведшая к смуте, - застой Михаила и Алексея Романовых с переходом в маразм; реформы Петра - постреформаторские заморозки бироновщины - оттепель Екатерины, окончившаяся восстанием Пугачева, арестом Новикова и ссылкой Радищева - маразм Павла; реформы Александра I - начало заморозков 1816 - репрессивное тридцатилетие Николая I - оттепель Александра II - застой и маразм Александра III и его старшего сына; реформы Ленина - зажим Сталина - оттепель Хрущева - застой и маразм Брежнева-Черненко-Андропова. Мы находимся в начале второй четверти пятого цикла: реформы Горбачева-Ельцина - зажим Путина - оттепель и маразм его преемников». Дм.Быков признает свою необыкновенную увлеченность, захваченность этим построением и не жалеет сил и слов для доказательств того, что первое же из его предсказаний, выделенное в предыдущем абзаце, сбывается, как по писанному. Поэтому его общее определение переживаемого нами периода таково: «свинцовые мерзости путинщины». Любопытно, что автор совершенно не интересуется никакими фактическими количественными данными, характеризующими этот период и их временной эволюцией. Экономическая статистика, социально-политические рейтинги, результаты голосования на президентских и думских выборах, наполненность потребительского рынка, обеспеченность граждан жильем и предметами длительного пользования и конъюнктура российских товаров на рынке 322 мировом, состояние финансовых резервов государства и т.д. и т.п. для него – не существующие мелочи. Всё застит неприязнь к президенту: «Путин – абсолютная и законченная посредственность, Акакий Акакиевич… Российский мелкий чиновник назывался экзекутором - звучит грозно, но это не «палач», а всего лишь «исполнитель»... Путин, в отличие от Сталина, действительно обычный управленец и, в сущности, управленец неплохой». Последнюю фразу вполне можно понять как предпочтение Сталина «неплохому управленцу», но будем считать, что автор просто неудачно выразился. Презрительное отношение к этому термину – «управленец» - мне совершенно непонятно. Я повидал хороших управленцев, включая очень хороших, и знаю им цену. Бог с ним, с латинским «экзекутором». В более близком нам английском языке «top executive» означает «руководитель высшего ранга», а «chief executive» прямо - «президент». И по-русски руководитель нашего государства называется «главой исполнительной власти». В противовес управленческим способностям Дм.Быков явно очень высоко оценивает в индивидууме хорошо подвешенный письменный язык, но такие языки, к сожалению, слишком часто идут сейчас пучок пятачок, три пучка гривенник в базарный день. Небольшое отступление. Под горячую руку досталось от Быкова и главе американской администрации: «Президент Буш – действительно очень неумный человек. Он неумен грандиозно, титанически, в этом есть даже чтото величественное… Мало кто поспорит с тем, что он глуп и неадекватен». А всего слово «глупый» с синонимами Дм.Быков использует в этом квикле по отношению к президенту США около десятка раз! Зато он очень высокого мнения о политической активности американского общества и вот что писал после визита в Штаты в феврале 2005 года: «Никогда я не видел Америку такой бурлящей, кипящей, интеллектуально активной,… такой живой и умной она была только в канун Гражданской войны, когда раскололась столь же отчетливо». 323 Ничего себе комплимент… Значит, последние сто пятьдесят лет Америка живой и умной не была? А ведь перед Гражданской войной Соединенные Штаты – все еще небогатая аграрная страна с двадцатью процентами городского населения - были действительно давным-давно, уже несколько десятилетий, расколоты, в том числе de facto и территориально, но в основе этого раскола лежал прозаический вопрос о собственности: могу я считать негра своей вещью или нет? Или – вот сочная деталь – могу я, направляясь в Северные штаты, захватить эту вещь с собой и там пользоваться ею без ограничений, как на родном Юге? В чем видит тут Дмитрий Быков аналогию с сегодняшней ситуаций в Штатах, где все главные – порой, действительно, очень ожесточенные - споры думающих людей концентрируются вокруг стратегии и тактики выбора мер противодействия новым, не виданным ранее, жестоким угрозам американской национальной и мировой безопасности? Свою циклическую модель Дм. Быков искренне считает хрустальным шаром, позволяющим ему предсказывать грядущее с редкой детальностью и, главное, категоричностью. «Сценарий российского будущего для меня совершенно очевиден, хоть я и вижу три варианта его осуществления: либо национальный лидер, ориентированный на ужесточение государственного гнета и окончательное решение национального вопроса, вырастет к 2008 году, либо в 2008 году Путин и его окружение возведут на престол очередную буферную фигуру, которая продолжит историческую паузу до 2012 года, и тогда русский православный Гейдар Джамаль появится позже; либо, наконец, в силу каких-то исключительных техногенных катастроф в сочетании с падением цен на нефть режим обанкротится и власть возьмет Ходорковский, либо кто-то из его присных… Тех, для кого это не очевидно, мне жаль». К моменту опубликования этого прорицания в «Девятом философическом письме» Михаил Ходорковский уже мотал восьмилетний срок в Сибири, и копились указания на то, что сидеть ему придется от звонка до звонка, но прорицателя это нимало не смутило. Кстати, для уверенного 324 предсказания в прорицании получилось многовато вариантов, а первые два сформулированы к тому же по-нострадамусовски расплывчато, думаю, что намеренно - под них можно подогнать почти любую ситуацию. Дм.Быков разъясняет, что бы он хотел видеть в национальном руководстве: «Только избыточность, чрезмерность, великие утопические проекты, мечты, таланты – вот что нужно стране для нормального развития… Жизнь по средствам – вечный удел людей серых, ни на что не претендующих и ничего в итоге не добивающихся». Согласиться с тем, что Владимир Путин ничего в жизни не добился, мне, не скрою, трудно4, но важнее другое: таланты и мечты штука, конечно, хорошая, но всё перечисленное Дм.Быковым в первой части фразы, нужно нашей стране, как чума, проказа, спид и птичий грипп в одном флаконе. Слава Богу, президент Путин и его коллеги это понимают. Далее Дм.Быков добавляет: «Тот, кто ставит планку на высоте метр семьдесят, прыгает на метр пятьдесят». Но тот, кто ставит планку на высоте три метра, просто пробегает под ней. А попытку засчитывают… Запредельность гиперболизации почти во всех отрицательных оценках Дм.Быковым недавних и текущих процессов в России стоит проиллюстрировать длинной составной цитатой. Особенно тяжело читать одно неоднократно повторяемое им кощунственное сравнение: «И из приватизации Чубайса… получилось массовое уничтожение собственного населения, только расстрелы осуществлялись не органами НКВД, а бандитскими группировками. Тот факт, что за двадцатые, тридцатые и девяностые годы в стране погибло примерно одинаковое количество народу, доказывает только одно: всякая масштабная инициатива власти приводит к массовому самоистреблению нации… Все доброе, живое и хоть сколько-то человеческое становилось жертвой тупого, мерзкого и античеловеческого. Эта отрицательная селекция шла в двадцатые, тридцатые и девяностые Вообще эта формулировка Дм.Быкова звучит несколько пугающе - если уж он Путина считает неудачником, то каковы же его собственные амбиции? 4 325 годы по одному и тому же сценарию... Неумолимая деградация России происходит на наших глазах… Где гарантия, что сейчас не 1938 год по новому стилю? Уже произошли в новой редакции многие события, относящиеся к тридцать седьмому». В тридцать седьмом-тридцать восьмом годах в нашей стране ни в чем не повинных людей бросали в тюрьмы тысячами ежедневно, а расстреливали и замучивали до смерти тысячами еженедельно, да и в последующие сталинские годы эта мясорубка только чуть сбавила обороты, но не останавливалась никогда. Где это видит сегодня Дм.Быков? И вот еще одно его пророчество: «Что Россия входит в начальную стадию очередного заморозка, потенциально весьма небезобидного, - ясно давно. Что ей для легитимизации и оправдания этого заморозка, предстоит большая война, тоже, кажется, очевидно (за «кажется» спасибо, но все-таки интересно, с кем это собирается Дм.Быков по-крупному воевать? Н.Р.)… И как Ленин из войны империалистической предполагал сделать войну гражданскую – так и всякая российская власть эпохи заморозка страстно мечтает превратить войну отечественную в войну самоистребительную». Читая это, трудно поверить своим глазам. Чем же похожи Путин, Фрадков, Медведев, Иванов, Жуков, Лавров и их коллеги на людей, страстно мечтающих Безапелляционность о самоистребительной утверждений Дм.Быкова о гражданской войне? современной России сравнима только с мерой их безответственности и с остротой противоречия реальному сегодняшнему состоянию дел и наблюдаемым тенденциям. Я отнюдь не закрываю глаза на трудности нашей нынешней жизни, включая факты коррупции и произвола чиновников всех эшелонов власти, но не следует их демонизировать, делая из публицистических статей ужастики в духе Тарантино. И в более общих, «философических» вопросах нигилизм автора не ослабевает: «Отсутствие сознательной исторической воли к направленному движению – неважно, в каком направлении , - главный порок русского 326 населения, которое именно в силу этого безволия и не является народом…нации же «россияне» (или «русские») не существует вовсе… Подлинной истории России до сих пор не существует». Прямо, как у Воланда – чего ни возьми, ничего-то у нас нет. Непонятно только, почему наш автор не ликвидировал заодно с национальной идентичностью и историей и русскую культуру, но «Философические письма» еще не кончились. А привычку считать народ населением Дм.Быков делит с самым малосимпатичным из персонажей солженицынского «Ракового корпуса». *** Если выделять главную причину ограниченности темпа и масштаба успехов демократических преобразований в нашей стране, то это исторически сложившаяся резко недостаточная юридическая грамотность и низкий уровень уважения к закону у подавляющего большинства русских людей. Именно в этом секторе отставание от Запада максимально и сокращается с наибольшим трудом. Такова печальная реальность. Быстро – за годы - здесь не сделаешь ничего, только за десятилетия, так что многие обвинения в адрес Путина по этой линии совершенно беспочвенны. Кому, как не нам, знать, что требование «Здесь и сейчас!!» - лучший запал для социальных взрывов. С сопротивлением живого «человеческого материала» литераторы, в отличие от чиновников, на практике почти не сталкиваются, что ослабляет, а то и ликвидирует шансы на взаимопонимание между этими важными социальными группами, на пересечении которых подвизался последние годы ваш покорный слуга. Из наследства, полученного российским обществом от советской власти, самая тяжкая составляющая - органы суда и прокуратуры. До сих пор большинство работающих там юристов получили в свое время дипломы в вузах СССР и приступили к работе в условиях пресловутого «телефонного права», а в верхних эшелонах нашей юстиции, начиная с областного уровня, доля таких людей все еще близка к ста процентам. Им просто неоткуда было узнать, что такое независимое правосудие, и они не знают этого до сих пор 327 (хотя тот факт, что ельцинская революция не разгромила старую систему и не заменила закон «революционным правосознанием», является, несомненно, положительным). Насколько сильны сохранившиеся пережитки, демонстрируют практически все самые громкие дела последнего десятилетия. Суммируем несколько наиболее известных и одиозных примеров. Журналист Дмитрий Холодов был убит в октябре 1994 года. Шестеро подозреваемых были задержаны через четыре года, долго находились под стражей, но были в конце концов оправданы - в марте 2005 года! Бывший министр юстиции Валентин Ковалев был обвинен в хищении и получении взяток, в 2001 году признан виновным и приговорен аж к девяти годам колонии строгого режима… условно! На свободу его отпустили, мотивируя это преклонным возрастом и состоянием здоровья. Но был сделан условным и шестилетний приговор его молодому соучастнику из аппарата минюста! 10 ноября 1996 года на Котляковском кладбище во время ветеранских поминок произошел взрыв с десятками убитых и раненых. Троих главных подозреваемых арестовывали, судили, приговаривали, потом оправдывали отпускали, снова арестовывали. Один из них, находясь под стражей, бежал и ловили его долго, другой после оправдательного приговора погиб в автокатастрофе, а подельников его позже снова арестовали, но в конце концов оправдали. В 1998 году ночью в свое постели во сне был застрелен депутат Госдумы генерал Рохлин. Виновной в убийстве была признана его жена Тамара, осужденная в ноябре 2000 года на восемь лет заключения в колонии общего режима. Приговор опротестовывали, отменяли, изменяли обвиняемой меру пресечения неоднократно. Окончательный результат: находясь на свободе, в конце 2005 года после очередного судебного разбирательства она была признана виновной, и получила четыре года лагерей – условно. 328 В конце марта 2000 года командир танкового полка, дислоцированного в Чечне, Юрий Буданов убил восемнадцатилетнюю чеченку Эльзу Кунгаеву и вывез труп разбирательств в лесополосу. две судебные После расследования инстанции и вынесли двухлетних полковнику оправдательные приговоры, второй раз в последние дни 2002 года, признав его невменяемым в момент совершения преступления и решив поместить в специальное лечебное учреждение. Давление на правосудие со стороны различных военных структур и «патриотических организаций», объявлявших Буданова «героем России» было беспрецедентно сильным. Однако, этому вопиющему нарушению справедливости не суждено было свершиться. В июле 2003 года оправдательный приговор был отменен, Буданов лишен воинского звания и всех наград и получил десять лет лагерей строго режима. Военная коллегия Верховного суда РФ в октябре утвердила это решение. Общее впечатление от этих дел однозначно: судебное разбирательство, особенно в отягощенных политическим содержанием делах, является у нас не столько честным состязанием обвинения и защиты перед беспристрастным судом, сколько перетягиванием каната между группами влияния с привлечением «административного ресурса» разных уровней. Возникает вопрос: вмешивается ли, и если да, то насколько сильно, в этот процесс глава государства? В отношении большинства перечисленных выше случаев я в этом сильно сомневаюсь, кроме последнего – безобразия в деле Буданова вполне могли быть прекращены президентским нажимом. И трудно сомневаться в том, что в делах «опальных олигархов» последних лет В.Путин крепко держал руку на пульсе как сторонник сильной президентской власти и управляемой демократии. Последнее словосочетание с нескрываемой иронией достаточно широко используется на Западе при обсуждении российских – и не только российских - проблем. А я отношусь к нему серьезно и без всякого априорного 329 нигилизма, в соответствии с соображениями, высказанными в начале статьи. Возьмем затронутый последним пример - олигархов. Я считаю дело Ходорковского типичным показательным процессом и большой несправедливостью, но при всем этом почему-то уверен, что если бы господин Устинов со своей командой занимался гражданами Березовским, Гусинским, Невзлиным и Ходорковским совершенно по своему собственному уразумению, опираясь на абсолютную независимость третьей власти, то в исправительных учреждениях нашего Управления по исполнению наказаний было бы сейчас на три зэка больше – по крайней мере. И Владимир Устинов от своей должности только что освобожден. Вообще Ходорковскому в «квиклях», понятное дело, уделяется особое внимание. Сюжет выстраивается такой (с опорой на книги В.Панюшкина «Узники тишины» и Ю.Кантор «Война и мир Тухачевского», появление которых на декабрьской книжной ярмарке non-fiction Дм.Быков уверенно называет единственным (!!) заслуживающим внимания событием в России в 2005 году – кто, интересно, еще обратил на это «событие» серьезное внимание?). Опорные идеи: во-первых, Тухачевский и Ходорковский оба Михаилы; во-вторых, оба хотели и имели возможность захватить власть в России («Ходорковский хотел и мог увести страну из-под Путина»); в третьих, с этой целью Ходорковский, уже начал «зомбировать с помощью «Открытой Росии» целое поколение маленьких мокрецов». Попутно рассматриваются шансы захвата власти Березовским (за ним тоже такие намерения признаются), но они отвергаются как ничтожные: «Березовский ни при каком раскладе не мог бы оказаться российским лидером – обаяния того нет, и слишком еврей, и явно суетлив, а главное, налицо избыток креативности и экспансии». Я пытался себе представить подобное развитие событий, но дальше туманных фантасмагорических картин появления из голубого далека Ивана Рыбкина в запломбированном «Боинге», набитом олигархической валютой, устраивающего «оранжевую» революцию с Лубянской площадью в качестве 330 майдана, дело не пошло. А главная ошибка упомянутых политически активных бизнесменов – и не только их – заключается в том, что, проработав целое десятилетие при слабой и бедной власти, они пропустили момент, когда власть стала сильной и богатой, и сохранили иллюзии, ставшие опасными. Дм.Быков также считает, что «история Ходорковского уже стала началом новой войны всех со всеми», но я никаких признаков такой войны не замечаю. *** Другое наше крупномасштабное зло - коррупция. Она унаследована от старой России, где взяточничество делилось на мздоимство и лихоимство. Лихоимство это взятка за нарушение закона в пользу дающего, мздоимство – за простое исполнение взяточником своих служебных обязанностей («хочу – подпишу, а хочу – не подпишу», хотя закон подписанию не препятствует). Взрывному расцвету обоих этих видов в девяностые годы прошлого века способствовала и бюджетная бедность государственных служащих любого профиля и ранга, особенно по сравнению с некоторыми просителями. Бедные чиновники так же опасны, как бедные военные, полицейские и медики. Один американский коллега как-то объяснил мне, почему работники американской дорожно-патрульной службы совершенно не берут взяток (а между двумя мировыми войнами полицейский рэкет в Америке был еще очень заметной реальностью). Взяв у водителя, скажем, полсотни баксов и будучи пойман с поличным, полисмен средних лет увольняется со службы, теряет зарплату, пенсионные права и медицинскую страховку и тем лишается примерно двух миллионов долларов. Задумаешься… В путинские годы, по моему впечатлению, взяточничество все-таки пошло на убыль, разумеется, в первую очередь за счет укрепления экономики и повышения законных доходов чиновников. Но и усиление ориентации властных структур на борьбу с этим злом мне также представляется 331 бесспорным и достаточно определенным. Я не помню в новой и новейшей отечественной истории столь же целенаправленных действий верховной власти в этом направлении за исключением запоздалых и поверхностных усилий умирающего Андропова, зачастую к тому же до смешного мелочных. Но пора еще раз подчеркнуть, что я отнюдь не закрываю глаз на недостатки и тревожные тенденции в нашей сегодняшней государственной политике, а общий апологетический тон статьи определяется одним: крайней, доведенной до абсурда несправедливостью оценок, высказываемых авторами, с которыми я полемизирую. *** Более бегло рассмотрим мы статью второго из этих авторов Александра Храмчихина «После боя. Федеральные выборы 2003-2004» в седьмом номере «Знамени» за 2004 год. В одном отношении она полный антипод «квиклей» Дм.Быкова – на дюжине страниц в ней около двухсот пятидесяти цифр. В остальном же… Мы вполне можем ограничиться цитатами с самыми лаконичными комментариями, а иногда и без них, поскольку терминология и формулировки А.Храмчихина говорят сами за себя. «Тотальный информационный продемонстрированный в ходе террор последнего партии власти, избирательного цикла»; «информационный и административно-силовой беспредел Кремля»; «в 20032004 годах идейное содержание в кампаниях отсутствовало полностью…бюрократия добивалась абсолютной и безраздельной власти»; «абсолютный правовой беспредел (который, кстати, скопирован с коммунистического, да и осуществляется теми же людьми)»5 «Три последних года целенаправленную работу по государственные СМИ … ведут тотальному оскотиниванию населения страны». Тут можно задать вопрос: а точно ли Александр Храмчихин уверен, что попытки оскотинить электорат Геннадий Зюганов и Владимир Будь это утверждение справедливо, статьи «После боя», найденной даже в рукописи, с избытком хватило бы для того, чтобы ее автор сменил стило на кайло и переехал куданибудь не южнее линии Воркута-Магадан 5 332 Жириновский со товарищи отродясь не предпринимали, а занимался этим именно Путин, хотя не родившемуся ежу было ясно, что президенту и пальцем шевелить не надо, чтобы с разгромным, в разы, превосходством над ближайшим соперником выиграть выборы 2004 года и пойти на второй срок? – так и вышло. Но это еще цветочки. Вот ягодка: «Даже советскому режиму превращать все население в идиотов не требовалось – ему нужно было некоторое количество умных людей хотя бы для работы в ВПК. Для нынешней «стабилизаци» , переходящей в «консолидацию общества» и этого не надо. Сейчас нужно стадо». То есть даже в ВПК нынче требуются только идиоты! Прокомментировать эту сентенцию я бессилен. Раздел «Выводы», занимающий, кстати, шестьдесят процентов объема статьи, начинается фразой «Нынешняя власть фактически воспроизвела советскую систему, в которой ты либо начальник, либо бессловесное существо, либо диссидент, подавляемый всеми способами». В этой трехзвенной классификации явно не хватает места для автора статьи. Он что, начальник? Да вроде нет. Бессловесное существо? Да тоже нет, «выступает как эксперт и публицист в печати и электронных СМИ», только в толстых журналах десяток публикаций, в популярном сетевом «Русском журнале» еще два десятка. Ну, тогда диссидент, подавляемый всеми способами? Про это как-то ничего не слышно ни от него, ни от сочувствующих. Поэтому в конце процитированной фразы я бы считал необходимым добавить через запятую четвертый пункт: «либо Александр Храмчихин». Выборы 2004 года в Думу выиграла партия «Единая Россия», вся программа которой, согласно презрительному отзыву А.Храмчихина «по сути, состояла из десяти бука («Мы за Путина»)». Аналитик Храмчихин умудряется не заметить очевидного, самого первого смысла своих слов: раз этих десяти букв единороссам хватило, чтобы сформировать в палате конституционное большинство, значит, доверие граждан к президенту действительно находилось на необычно высоком уровне, не требовало 333 никакой многословной агитационной поддержки, и бесполезно пытаться перекричать этот факт, нагромождая брань, не делающую чести автору. Соперники Путина это прекрасно осознавали, поэтому два основных Зюганов и Жириновский - и не пошли на выборы, выставив дублеров, которым терять было нечего (Жириновский. – просто своего охранника). А безудержное употребление словечек, лично оскорбительных для главы государства чем-то напоминает мне моду на ненормативную лексику в стихах некоторых молодых поэтов. Ни тут, ни там ни малейшей творческой или гражданской доблести нет. Это стремление попасть в большие забияки совсем без драки. Не знаю уж, на кого оно производит впечатление, но распространено широко. Вот еще одно из ключевых утверждений статьи: сегодняшним руководством страны производится «целенаправленная люмпенизация населения», поскольку «главной опорой нынешней власти является люмпен путинского розлива». Углубимся в это предложение. «Люмпен путинского розлива» может означать только человека, который до Путина люмпеном не был, а Путин его таковым сделал. И этот процесс, согласно А.Храмчихину, ведется целенаправленно и в массовом масштабе, а в знак благодарности свежеиспеченные люмпены – слушайте, слушайте! – как один становятся опорой разорившего их президента. Всякую логику встречал я в нашей публицистике, но такую – мягко говоря, не часто. *** Процитируем последний раз Дм.Быкова: «Политическое время Владимира Путина (на словосочетание «Эпоха Путина» оно, воля ваша, не тянет) подходит к концу. Это замечено всеми, а не формулируется вслух либо из врожденной деликатности, либо по неумению формулировать очевидное». Неформальное присвоение эпохе имени государственного деятеля, игравшего в ней важную роль, осуществляется историками и журналистами чаще всего посмертно, ретроспективно, и поднимать этот вопрос по отношению к действующему еще не старому президенту 334 преждевременно (вспомним ответ Чжоу Энь Лая , спрошенного, что он думает о значении Великой Французской революции: - Еще рано судить…) Поживите и увидите. Пока же у путинского восьмилетия есть немалые (но, разумеется, не стопроцентные) шансы стать самым спокойным и благополучным периодом за всю многовековую бурную историю России – именно это, несмотря ни на что, чувствуют голосующие за него избиратели. Имущественное неравенство по сравнению с советскими временами, конечно, обострилось. Но в стране, тем не менее, появился и очень заметный слой граждан - при Путине в разы расширившийся! – не узкая партийноадминистративная верхушка, не «двести семейств», а многие миллионы, да, пожалуй, уже и десятки миллионов человек, которые живут так, как русские люди не жили никогда, имея возможность в рамках пусть скромных, но не скудных средств и за границу на отдых съездить по собственному выбору, и комплектом бытовой техники обзавестись, и машину, пусть подержанную, купить не чета «Москвичу», и читать-смотреть-слушать, что вздумается. В равной степени я уверен, что упоминавшиеся в наше статье литераторы не встречают ни малейших государственных цензурных ограничений при создании и распространении своей антипутинской публицистики белого каления. Все это дорогого стоит, но почему-то не производит на них впечатления, вот и выходит из под их пера просто какой-то словесный напалм. Итак, управляемая демократия - важный и почти неизбежный этап в развитии молодых государств, и к ней пора перестать относиться с априорной неприязнью и насмешкой. Есть страны «золотого миллиарда», есть, с другой стороны, тоже, грубо говоря, примерно миллиард людей, изнывающих под гнетом тоталитаризма разных формаций, но две трети населения земного шара, порядка сотни государств, живут в условиях как раз управляемых демократий. Разумеется, сам термин безнадежно скомпрометирован индонезийским президентом Сухарто, введшим его в оборот, и у Бориса Немцова были определенные основания заявить недавно, 335 что употребления термина «демократия» с любым прилагательным означает на самом деле диктатуру. Но, по моему мнению, этого его утверждение чересчур общо и категорично. Например, в свободном мире немало вполне респектабельных и даже правящих социал-демократических, христианскодемократических, консервативно-демократических и даже – нам трудно в этот поверить – либерально-демократических партий. И слово «диктатура» Б.Немцов явно склонен употреблять слишком широко, как и авторы, о которых шла речь выше. Вряд ли власть в какой-то стране станет употреблять термин «управляемая демократия» по отношению к себе, но в научно-исторический обиход его можно вполне начинать вводить всерьез (политкорректные словосочетания типа «президентская республика» отнюдь не являются эквивалентом). Это реальное сложное явление грандиозных масштабов и его надо всерьез изучать. А главное, как ни вертись, именно это – наиболее вероятная политическая стратегия российских властей на ближайшие полтора-два десятка лет, которая вполне может позволить стране завершить построение открытого общества и стабильной экономики, не сорвавшись с катушек за счет усилий энтузиастов, страдающих тяжелой формой легкомыслия, которых хватает на обоих краях политического спектра. А Дмитрий Быков и Александр Храмчихин явно не знают, не чувствуют кожей настоящего смысла слов и словосочетаний, начиная с «диктатора», которыми походя оперируют: «административный беспредел», «подавление всеми способами», «государственный гнет», «массовое уничтожение собственного населения» и употребляют их не по назначению. Завидую их блаженному неведению и от души желаю им оставаться при нем до конца дней. 336
