Строки биографии военных лет…

Строки биографии военных лет…
Я хочу рассказать вам об одном удивительном человеке, фронтовике, учителе с 35-летним
стажем, отце четырех детей, дедушке восьмерых внуков, а также поэте и романтике.
Любая биография выглядит очень сухо и официально, поэтому очень хочется донести до
других именно человеческую сущность этого человека. После общения с ним и разговоров о
войне, неожиданно понимаешь, что насколько «подлакированы» исторические события тех лет
для нас, живущих в другое историческое время, и совсем уж искажены они будут другими
поколениями, которые будут искать какой-то новый подход « в своих взглядах» на то время.
Начал он свой рассказ о войне с того, что попав на фронт совсем мальчишкой (19 лет), его
сразу начали называть Василием Васильевичем, что подняло его авторитет даже в собственных
глазах. Свою службу он начинал топографом, но из-за сержанта – человека несдержанного,
грубого и чванливого, ему пришлось уйти. Сейчас он с юмором рассказывает об этом человеке:
«Вижу, - говорит – что мой сержант споткнулся через пенек и разбил себе лоб в кровь, но когда
пришли санитары сказал, что ранен. После чего ходил перебинтованный и злой, не давая никому
покоя.»
«Трубы, трубы печные, а села нет, не сразу понимаешь, что проходишь через бывшие
села. Деревни ведь полностью сжигались немцами перед отступлением. А людей немцы
играючи расстреливали, многих шутки ради. Рассказывали, что немцы норовили уничтожить
именно молодых и здоровых.»
«Бьется мысль в висок: трус я или нет? Потом позже понял, что нет. Сидим раз под
деревом с сослуживцем во время бомбежки, с него пот в три ручья льет, а с меня нет. Подумал
про себя, что, наверное, я не трушу, как он. Привык уже!»
«Однажды шел из землянки и рядом разорвался бризантный снаряд, я остановился и
задумался: упасть или продолжить стоять. Если упасть, то площадь поражения больше, если
стоять – голову жалко! Все-таки стоял. Потом шагнул, и осколок врезался возле носка моей ноги,
он был еще теплым. Значит не моя смерть!»
«Был случай, когда я пошел по линии на обрыв, сел связывать, слышу, начался обстрел, я
быстро нырнул в воронку, после обстрела опять порыв, опять побежал соединять и так пять раз.
Приказа не ждали – шли сами, видели, где порывы линии, туда и шли. Вместо благодарности от
начальства – благой мат. Но что поделаешь, война есть война…»
«1944 год. На передовой. Украина. Потянул связь на передовую, а был дефицит провода.
Проявил смекалку: прибил колючую проволоку на столбики, а потом только кабель стал ложить,
колючую проволоку-то осколками снарядов и пулями перебить намного труднее…»
«Май 1944 года. Роковое время для меня. Устанавливал телефон на передовой, проверил
обратную связь, ее не оказалось. Сержант предложил переночевать, но я пошел обратно,
проверяя соединения. Около одного столбика присел, проверяя соединение. Когда поднялся,
произошел взрыв, а когда очнулся, то понял что горю, а то, что потерял ногу, понял не сразу. В
первый момент я подумал, что умер, и вся жизнь пронеслась перед глазами, и одна мысль, что
мать потеряла сначала отца, а теперь и меня. Но потом, когда все рассеялось, я увидел свет,
было четыре часа утра, начало подниматься солнце. Я понял, что жив, но одежда на мне вся
горела. Я поднялся, сорвал горящую пилотку, фуфайку, побежал искать хоть какую-то воду,
удивляясь, почему мне так неудобно бежать, оказалось, что я двигался на оголенной кости.
Нашел лужу, где удалось потушить оставшиеся на себе вещи. Перетянул ногу двумя ремнями.
Один был мой армейский, а другой из дома, небольшой такой ремешок, как память лежал в
моей сумке, а теперь вот пригодился. Когда несли на носилках, капал теплый майский дождь и
так это было приятно для моего обгорелого тела. Я лежал и думал о том, почему я не хочу пить,
как многие раненые. Потом операция. Помню только, что первую операцию делала женщинавоенврач. Дали хлороформ и заставили считать: 52 53 54, обратно 52 и я уснул, в голове
зазвенели десятки колокольчиков. Через три дня после операции началась гангрена. Другой
врач сказал: «Сделаем ему « сгорела кожа до бедра». Так и сделали, благодаря чему я остался
жив и вернулся к маме. А желание ее видеть давало мне силы и оптимизм.»
«Товарищество на фронте – не пустой звук – это и общее дело и взаимовыручка. Пришел к
нам молодой белорус 1926 года рождения, совсем еще мальчишка и мы его все оберегали, на
линию его не посылали, жалели, потому что он был еще не опытен. Но судьба, есть судьба.
Нелепая смерть. Снаряд попал в дерево, а осколок угодил в землянку, где он находился, там его
и убило.»
Из рассказов о войне мне запомнился один эпизод: когда наши войска атаковали и зашли
на место расположения врага, то он, еще очень молодой парнишка, впервые увидел врага
вблизи – тяжело раненного молодого солдата-немца, лежащего на дне окопа. Он успел даже
разглядеть, что он весь в веснушках, рыжий и курносый. Я спросила его, что он чувствовал к
этому человеку и он твердо ответил, что была обыкновенная человеческая жалость.
Когда мы рассуждаем о духовности, особенно в последнее время, то частенько приходим
к выводу, что без веры в бога духовности как будто бы нет. Но общаясь с этим человеком, и зная,
что он всю жизнь и по сей день атеист, невольно задаешься вопросом: как мог прожить
обыкновенный человек, не верующий в бога, жизнью праведника? Ни на кого не обозлившись
после войны, никогда никого не обидев, никому не завидуя, любя всех и все, никому не мешая и
ничего не навязывая, ко всему прочему он еще пишет замечательные стихи, где прославляет
природу своего края, людей, живущих с ним рядом, просто жизнь. А мы, молодые и уже
«умудренные опытом жизни», рядом с ним начинаем понимать, что ничего-то по- настоящему
мы в ней не понимаем. Есть такие люди – люди-маяки, люди-колокола, люди-вехи, они
пробуждают от нравственного сна, они бьют в набат, они зовут в дорогу и дают ориентиры в
пути. Они не дают успокоиться в иллюзорном благополучии и напоминают о самом ценном и
самом важном. А этот человек не бьет в набаты, но когда находишься рядом с ним, когда
слушаешь его хочется быть еще лучше и добрее.