Дж.Л.Морено Социометрия. Экспериментальный мемтод и наука об обществе.
advertisement
Дж.Л.Морено Социометрия. Экспериментальный мемтод и наука об обществе. Издательство «Иностранной литературы», М., 1958. – 263 – 285 с. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ОСНОВЫ МЕЖЛИЧНОЙ ТЕОРИИ СОЦИОМЕТРИИ И МИКРОСОЦИОЛОГИИ (1949) Примечание. Я приношу извинения за автобиографический характер данной работы, но динамические замечания и критика таких выдающихся ученых, как Гурвич, Сорокин, фон Визе и Заззо, потребовали более непосредственного ответа (см. <Sociometrp, vol. XII, 1949). Человек может черпать вдохновение или из концептуального рая, или из ада. Фрейд однажды намекнул («Flectere si nequeo superos, Acheron ta movebo»—эпиграф к «Интерпретации снов»), что ему приходилось спускаться в ад, для того чтобы обнаружить некоторые важные связи и найти объяснение мира. Моя судьба была как раз противоположной: мне пришлось подняться на небеса, чтобы получить совет в отношении земного мира. У меня не было другой альтернативы — мир, в котором я очутился, когда я очнулся, и мои первые умственные заключения были вдребезги разбиты духовно и физически. Ницше, Маркс и Фрейд, каждый в своей области, претворили в жизнь с катастрофическими результатами потоки мыслей, впервые выдвинутые Спинозой; Deus sive Natura в дальнейшем превратился в Lucifer sive Natura. Все старые ценности были разрушены по тем или иным, хорошим или плохим, мотивам, и не было создано новых ценностей для их замены. Историческая ситуация, следовательно, заставила меня пройти весь путь реконструкции, может быть более радикально и экстенсивно, чем это сделал кто-нибудь другой до меня в нашем западном мире. Маркс видел человека как члена общества, а борьбу внутри общества — как его неизбежную судьбу. Фрейд смотрел на человека как на путешественника, проходящего путь от рождения до смерти. Окружающий космос был разбит вдребезги. Я. вернул человека во вселенную. Человек — это нечто большее, чем психологическое, социальноеили биологическое существо. Сведение ответственности человека к психологической, социальной или биологической стороне жизни делает его отверженцем. Или он несет ответственность за всю вселенную, или же его ответственность ничего не значит. Жизнь и будущее вселенной важны; на самом деле это единственное, что важно, важнее, чем жизнь и смерть человека как индивидуума, как цивилизации или как вида. Поэтому я постулировал, что на первом месте должна стоять теория божества. К ней нужно прийти в первую очередь, и она необходима, для того чтобы придать значение жизни любой частицы вселенной, будь то человек или простейшее. Наука и экспериментальный метод, для того чтобы соответствовать своим притязаниям, должны быть применимы к теории божества или к какому-либо другому имени, которым мы обозначаем теорию высшей ценности. Я оказался в стратегическом положении, когда старые божественные ценности умерли, а агностицизм царствовал над человечеством в первой четверти XX столетия. Я, следовательно, мог создавать новые божественные ценности, в известной степени пренебрегая прошлыми построениями. Для меня теология стала тем, что это означает дословно,— наукой о самом боге, высшей ценности, а не о боге-творце, биографии святых или религии человечества. Изложение теологии, которую я разработал, выходит за пределы этой статьи, но здесь, по крайней мере автобиографически, важно то, что моя модель — бога вселенной — стала проектом, онтологическим руководством, на основе которого я создал социометрию, идею общества, в котором находят свое выражение наши наисокровеннейшие я. Из моего теологического анализа и экспериментов я почерпнул вдохновение и уверенность двигаться вперед к областям, которые являются полностью светскими, материалистическими и вполне земными. Применение экспериментальных методов и теология подготовили меня к их применению в человеческих отношениях. Эксперименты в геометрии помогли мне увидеть узкие места современных экспериментальных научных методов, провозглашенных Миллем. Конечно, форма, которую экспериментальный метод принимает в теологической науке, отличается от той формы, которую он принимает в социальной науке, которая в свою очередь сильно отличается от его формы в биологической или физической науке. Но не имеется «абсолютного» разрыва между межличной экспериментальной динамической теологией и межличной экспериментальной социометрией. Прежняя пропасть между наукой и теологией перестала существовать и сохранилась только для старых теологов и невежественных ученых. Беспрепятственное путешествие психодраматического теометриста по вселенной не могло продолжаться бесконечно. Как только он остановился на конкретной задаче, его социометрическое отношение к ближайшим соседям, макроскопическое путешествие постепенно становилось микроскопическим, до тех пор пока расстояние между двумя соседями казалось несравненно большим, чем расстояние между ним и звездами. Гурвич, тщательно исследуя основы социометрии, задает вопрос о причинах, по которым некоторые области исследования не были охвачены социометристами, в частности, как он выражает это, мы в его трех степенях интенсивности — массы, коллектив и общение. Что же касается критики, направленной специально в мой адрес, я рад признать, что большое количество исследований все еще находится вне моей возможности, хотя они никогда не находились за пределами моего зрения. В работе, которая предшествовала и ускорила наши конкретные социометрические эксперименты, проблемы мы являлись самой ее сущностью. Но их можно свести на землю только по кусочкам. Мы составляли списки сотен исследовательских проектов, из которых, к несчастью, была реализована тоже незначительная часть. Все мои работы между 1914 и 1925 годами являются не чем иным, как редубликацией идей коллектива и общения не только как теоретических формулировок, но их практического осуществления, сведения их к тесту реальности, часто в враждебном мире. Внимательный читатель моих ситуационных диалогов об авторе, ораторе и актере, моих речей относительно момента встречи и анонимности и, наконец, моей автобиографии увидит, что мои религиозные занятия скорее заставили меня преувеличить, чем преуменьшить, значение нашего опыта, выражаемого в коллективе и общении. Действительно, можно легко видеть, что та же самая идея все еще действенна в приемах, подобных социодраме и аксиодраме, и в моих переосмыслениях экспериментального метода в науке. Чем же являются моя энергичная критика механического применения социометрического теста, его искажения в виде социометрической анкеты, моя постоянная пропаганда социометрических городских собрании, как не внедрением социометрического метода в опыт коллектива, наиболее яркого, систематического выражения чувства мы, выкристаллизовавшегося в наше время? Нет ничего мистического в социометрических собраниях или психо -и социодраматических сеансах, но они должны стать совместным опытом как зрителя, так и актера, для того чтобы можно было обнаружить их полное значение. Это как раз то мы, которое нельзя вставить в статью, когда мы пишем относительно нас. Мы не можем материализировать и увидеть некоторые фазы-этого мы в социодраме. Происхождение межличной теории В начале столетия формула «индивидуум против вселенной» казалась достаточно широкой, чтобы охватить всю ситуацию полностью. Социус еще тогда не родился. Можно было помножить «индивидуума» на количество организмов, содержащихся во вселенной. Можно было также дать каждому индивидууму возможность проецировать: каждый проецирует свой собственный частный мир во вселенную, заполняя вселенную более или менее безвредными пузырьками. В то время психоаналисты не были заинтересованы, например, в том, как эти пузырьки в действительности воздействовали на других, но главным образом интересовались внутренней динамикой индивидуумов, из которых они исходили. Психологи этой эры имели дело с индивидуумами, отделенными друг от друга. Социологи имели дело с недифференцированными массами, и в этом пункте, по крайней мере, согласны были и контисты и марксисты. Биологи, социальные биологи и биологи-эволюционисты а 1а Бергсон в равной степени удовлетворялись вышеупомянутой формулой или по крайней мере «открыто не восставали» против нее. Восстание наступило, и я утверждаю, что тщательное историческое исследование подтвердит мое предположение, что восстание было поднято неожиданно людьми, вдохновленными неотеологическим, или, пользуясь современным термином, аксиологическим направлением. Во многих великих религиях этические правила были неотъемлемой частью их морального кодекса, но они оставались императивными и мистическими; им никогда не позволяли стать объектами научного исследования. Но когда в начале XX столетия атеистическое и агностическое Евангелия начали распространяться по всему миру, в противовес им возникло прорелигиозное движение. Вначале оно, по-видимому, не очень отличалось от романтического движения XIX столетия; например, Кьеркегор никогда полностью не отрекался от христианства как основы и был полностью поглощен императивными нуждами своего личного существования, никогда не выходя за его пределы. Новое движение, по-видимому, отличалось только в одном отношении, оно начало подчеркивать вы как лицо, ответственность по отношению к вы вместо ответственности только по отношению к я. Боязнь Кьеркегора, что я потеряется в вы, перешла в движение вы к я, имевшее место одновременно с движением я к вы. Постепенно было дано некоторое объяснение вы и я, которое создало для этого совершенно новую позицию — идею встречи между вами и мной и любым количеством ты и я, образующих коллектив; идею «момента» не как функцию прошедшего или будущего, а как самостоятельную категорию; «идею ситуации» и вытекающих отсюда последствий; идеи спонтанности и творчества как универсальных процессов поведения, противостоящих штампам этических и культурных ценностей; и прежде всего идею неотложности, неотложности немедленного применения. Хотя они были глубоко пронизаны неопределенными чувствами и этическими притяжениями, они выглядели не мистически и по характеру могли быть названы «аксиопрагматическими». Это контрдвижение было и теоретическим и практическим. Наиболее популярным практическим воплощением этого восстания был Махатма Ганди. Он упомянут здесь из-за спиритуалистического и антиматериалистического характера его учения; теоретически он был реакционным консерватором. Индия Ганди не нуждалась и не была готова для теоретического восстания. Фокус теоретического вдохновения, естественно, приписывался Центральной Европе, как это имело место в параллельной ситуации восстания XIX столетия, закончившегося в виде двух крайностей—Марксом и Кьеркегором. Европейской культуре, особенно ее аксиологической надстройке, угрожали со всех сторон. И, следовательно, именно в этом заключалась суть этого бунта. Достаточно только изучить путь, проложенный некоторыми неопротестантами после Кьеркегора, как например Фердинандом Эбнером (1921), некоторыми неотолстовцами, некоторыми русскими писателями, находящимися под влиянием Достоевского, как Соловьев и Бердяев, некоторыми -французскими неокатоликами, подобно Педюи и Рембо, некоторыми современными проповедниками хасидизма, как Мартин Бубер, и моими собственными работами, в основе которых лежит «Invitation to a Meeting» (1914), для того чтобы непосредственно встретиться с теми первоначальными идеями, из которых выросли межличная теория и социометрия. Все эти группы должны рассматриваться как пионеры новой идеи, того, что составляет истинно человеческое отношение, и как подготовившие почву для экспериментов. До этого центральное положение занимала структура я. В новой теории отношений в центр переместилась структура вы. И внезапно из этого родилась императивная необходимость встречи, двусторонние встречи, «приглашение встретиться»,одно лицо встречается с другим со всей полной реальностью и полной ответственностью в непосредственныхситуациях. Таким образом, путем этически ориентированных ситуационных императивов была заложена основа современной межличной теории. Перед проблемой марксизма светски ориентированные социальные науки оказались бес» сильными при интеграции или создании необходимых контрконцепций и контринструментов. Религиозные массы человечества, отступая под натиском атеизма и агностицизна, заставили своих лидеров дать новую оценку -юму, что являлось сущностью всех великих религиозных учений, и результатом явилась спонтанность творчества, социометрия и социограмма, вклад умирающего религиозного мира в основы нового социального и акско.погкчес! ого порядка. Эта гипотеза аксиологического происхождения современной межличной теории проливает новый свет на постепенное появление десять лет спустя социальных мыслителей в Европе и Соединенных Штатах, которые проложили путь в науке человеческих отношений. Они, как например Дж Г. Мид, Ф. Знанецкий, У. Дж. Томас, Л. фон Визе, П. Сорокин, Г. Гурвич, не могли не подвергнуться влиянию этических и аксиологических концепций, которые доминировали в нашей культурной атмосфере. Благоприятное стечение обстоятельств сделало меня провозвестником новых идей за много лет до других лиц, гораздо более старших, чем я сам. По сравнению с Бубером моя настойчивость в отношении немедленного религиозного действия и моя теория момента и межличных отношений, противопоставляемая его интересам ретроспективного пророчества, были достижением. С другой стороны, мой интеpec к точным наукам, мое раннее знакомство с психиатрией и психоанализом (моя работа в Венском психиатрическом институте началась в 1911 году), а также мой интерес к практической аксиологии являлись моим преимуществом по сравнению с моими социологическими и психологическими коллегами и вдохновили меня на попытку к синтезированию не только ради науки, но также для того, чтобы сохранить мое собственное душевное равновесие. Одним из простейших описаний моей межличной теории и практики является следующая цитата, взятая из «Rede liber Begegnung» ( «Речь о встрече»), опубликованной издательством Густава Кипенгейера (Потсдам, 1923, стр. 24—26); «Между любым данным местом, в котором живут данные лица, и некоторым другим данным местом, расположенным от первого в противоположном или любом возможном направлении, имеется много стран. И в каждой из этих стран имеются многочисленные районы. И в каждом районе имеется столько-то и столько-то коллективов. И в каждом коллективе может быть свыше сотни или тысячи лиц. И каждое лицо, которое встречается с другим, предъявляет требования к другому. Имеются ситуации для одного, имеются ситуации и для двух, имеются ситуации и для более чем двух. Имеются ситуации для всех. Когда ситуация такова, что ее проблема относится к одному, тогда она может быть разрешена только одним, заинтересованным только самим собой. Но когда ситуация так построена, что ее проблема относится ке к одному, а к двум, тогда она может быть решена только двумя, заинтересованными двумя, через них и между ними одними. Но когда ситуация так построена, что ее проблема относится не к двум, но к более чем двум, тогда она может быть разрешена только большим количеством лиц, чем двое заинтересованных лиц, через них и между ними одними. Но когда ситуация так построена, что ее проблемы относятся ко всем, тогда она может быть разрешена только всеми, всеми заинтересованными, через них и между ними. Имеются многочисленные коллективные поселения. И каждое поселение состоит из ряда улиц. И каждая улица имеет ряд домов. И каждый дом имеет ряд квартир. И в каждой квартире живет ряд лиц. Таким образом, имеются бесчисленные миллионы лиц, от которых зависит наша ситуация и ситуация которых зависит от нас. Таким образом, имеются бесчисленные миллионы лиц, которые образуют узел, который душит нас»1. Эта цитата взята из речи, которая, подобно всем диалогам и речам, к которым она относится, является строго конкретноситуационной; это означает не просто теоретизирование вообще, а то, чем являются межличные и межчеловеческие отношения, как это делается в социологическом трактате; она актуализирована и произносится теперь и здесь, в конкретном окружении, требующем именно данной речи, данной аудитории и данного актера и именно этой формы произнесения роли, жестов и выражений. Вне этого окружения ее locus nascendi и первичной ситуации она теряет свое аксиопрагматическое значение, или, как мы, социометристы, говорим сегодня, свою адекватную мотивировку. Вырванная из речи, записанная, перенесенная и цитированная в этой статье 26 лет спустя, она сводится здесь к эстетически интеллектуальной ссылке. Говоря ситуационно, вся религиозная, философская и социологическая литература имеет такой «вторичный» характер. С этой точки зрения Новый завет является сообщением ситуации высокого порядка; отделенный от них и доступный грядущим поколениям, он является просто религиозным консервом. Гораздо более низкая и посредственная ситуация, Для примеров межличной и межгрупповои динамики in situ см. «Der Konigsroman» (1923) и мои «Dialogues and Speeches» (1918—1919), которые будут опубликованы в переводе осенью 1950 года (издательство «Beacon House»). 1 переживаемая здесь и теперь, качественно гораздо выше, чем высокая новозаветная ситуация. Межличная теория и ситуационный императив, следовательно, развивались бок о бок. Locus nascendi стимулировал также появление нового значения для моментов. Момент теперь связан и является частью в ситуации. Это уже больше не часть «времени», подобно постоянно исчезающему настоящему, связанному с прошлым и будущим, концом прошлых эпизодов и началом будущих эпизодов, подверженному действию причины и следствия, психологическому и социальному детерминизму. Момент действует в совершенно другом измерении, чем континуум прошедшего — настоящего — будущего; это— тангенс, не идентичный ему. Простое описание того, чем является момент в ситуационном контексте, дано в моей «Речи о моменте» («Rede uber den Augenblick»), изданной Густавом Кипенгейером в 1922 году в Потсдаме (стр. 27—29). Эта речь не имеет прошлого, не повторяется, у нее нет будущего, это не наследие и не конечный продукт. Она полностью законченна сама по себе. Чувство должно быть связано с объектом чувства. Мысль должна быть связана с объектом мысли. Восприятие должно быть связано с объектом восприятия. Осязание должно быть связано с осязаемым объектом. Речь — объект нашего мышления. Эта речь — объект наших мыслей. Эта речь — объект нашего восприятия. Эта речь — объект нашего осязания. Отсюда все чувства, которые связаны с ней, с нашим объектом, не возникли ли они все здесь и теперь? Все мысли, которые принадлежат ей, нашему объекту, не возникли ли они здесь и теперь? Все восприятия, которые связаны с ней, нашим объектом, не возникли ли они здесь и теперь? Все осязания, которые связаны с нашим объектом, не возникли ли они здесь и теперь? Или, если у нас есть какие-то чувства, которые связаны с объектом, не имели ли мы их уже вне объекта независимо от него; чувства, которые возникли стечением времени вне его и исчезли также вне его. Или если у нас есть мысли, которые связаны с объектом, имелись ли они у нас вне его, не связанные с ним, которые возникли с течением времени вне его и так же исчезли вне его? Были ли у нас какие-либо образы, связанные с объектом, были ли они вне его, не связанные с ним, возникшие с течением времени вне его и исчезнувшие вне его? Или у нас были какие-то осязания, относящиеся к объекту вне его, не связанные с ним, которые возникли с течением времени вне его и исчезли вне его? У нас их не было. Чувства к нему, мысли о нем, восприятие его, осязание его, которые должны возникать и исчезать только здесь и теперь, возникали и исчезали только здесь и теперь. «Что же должен я, следовательно, создатель этой речи, сказать в отношении ее? Это не речь, приготовленная заранее, до ситуации. У нее была причина для возникновения, иона совершенно законченна. Она не возникла, для того чтобы заполнить вынужденную паузу или молчание, она не вытеснила другую речь, которая, может быть, была бы более подходящей. Она единственна, незаменима, не может быть улучшена. Все слова в ней на месте, все выражения в ней на месте, все мысли на месте. У нее правильное начало, правильный конец. Одно предложение вытекает из другого, одно слово вытекает из другого, одна мысль вытекает из другой в логической последовательности. Она адекватна. Следовательно, ее можно рассматривать как возникшую в соответствующих обстоятельствах». Таково было мое начало. Когда бы я ни обращался от этико-философских к научным целям, я мог черпать из моего старого багажа. Как видно из вышеприведенных цитат, они не поддерживают ту или иную сторону, они легко применимы универсально, и, за исключением способа произнесения, они могли бы стать позицией для активного социального исследователя или со-циометриста сегодняшнего дня. С этим идейным наследием и инструментами я приступил к разработке социометрии. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ СОЦИОМЕТРИЕЙ И ПСИХОЛОГИЕЙ1 Я согласен с точкой зрения Гурвича, что асоциальные группы являются sui generis реальностью, не сводимой к элементам, из которых они состоят». Это полностью согласуется с сущностью моих работ. Отношение социометрии к другим социальным наукам, в частности к психологии, было изложено мной в передовой статье «Отношение социометрии к другим социальным наукам» («Sociometry», «Sociometry in Relation to other Social Sciences» vol. II, No. 1, p. 206—220, 1937): «Реакции, получаемые во время социометрическон процедуры от каждого индивидуума, как бы спонтанны и существенны они ни казались, Часто считают, что я благосклонно отношусь к психиатрическим концепциям и плохо знаком с социологическими и психологическими достижениями прошлого; так, например, думают Ф. Знанецкий, Г. Гурвич и Л. фон Визе. Однако нейтрально интерпретировался тот факт, что я являюсь психиатром по профессии. До того как я стал студентом-медиком, мое мировоззрение уже сформировалось. Я изучал философию в Венском университете, психологию и семантику — у Адольфа Штера, математику — у Виртенгера, гештальттеорию — у Свободы, но даже эти влияния были вторичными по отношению к моим частным занятиям теологией и философией. Мое чтение только в очень незначительной части было медицинским. Оно охватывало все области науки и включало значительное количество социологической литературы. Среди социологов, которых я читал, были Георг Земмель («Die Philosophic des Geldes»), Лазарус, Штейн, Бахофен, Маркс и Энгельс, Прудон и Сорель, а когда я стал редактором ежемесячника «Даймон» в феврале 1918 года, среди авторов был только один психиатр — Альфред Адлер, два социолога — Макс Шейлер и Г. Шмидт, поэты— Франц Верфель, Франц Кафка, Генрих Манн, Якоб Вассерман, Оттокар Бржезина, религиозные мыслители, подобные Френсису Джеймсу и Мартину Буберу. Судя по этим именам, не видно, чтобы я при разработке социометрии находился под слишком большим влиянием психиатров. Не следует отрицать, что психоанализ в качестве «негативного» фактора имел огромное влияние на мои формулировки. Однако то же самое может быть сказано относительно марксизма в моей социологической и относительно спинозизма в моей теологической ориентации. 1 являются только материалом, а не социометрическими фактами самими по себе... Поскольку мы в качестве вспомогательных ego получаем от каждого индивидуума требуемые реакции и материалы, мы склонны из-за нашей близости к индивидууму рассматривать теле как исходящее от него по направлению к другим индивидуумам и предметам. Это, конечно, правильно на индивидуально-психологическом уровне, во время приготовительной фазы социометрического исследования. Но как только мы переносим эти реакции на социометрический уровень и изучаем их не отдельно, а в их взаимосвязях, важные методологические причины подсказывают нам, что следует представлять это исходящее чувство, теле, как межличную, или, говоря более точно и в более широком смысле, «.как социометрическую структуру». Я никогда не отступал от этой позиции. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ СОЦИОМЕТРИЕЙ И СОЦИОЛОГИЕЙ Я согласен с точкой зрения Гурвича, что социометрическая концепция реальности должна отдавать предпочтение коллективным явлениям в человеческих отношениях, а не сосредоточиваться на «.межумственной психологии». В подтверждение значения утверждения Гурвича о разрыве между коллективной и межумственной психологией существенно отметить, что межличная теория была быстро я хорошо усвоена психиатрами. С 1929 года, когда я встретил покойного ныне доктора Уильяма А. Уайта, давнишнего друга и распространителя моих идей, межличная теория начала пролагать себе путь. Покойный доктор Гарри Стэк Салливен, хотя и признавший теорию только частично и частично ее исказивший, пытался сделать ее приемлемой для умирающей психоаналитической идеологии, остро нуждающейся в средстве спасения1. 1 Верность психоаналитической теории помешала Салливену принять мои идеи полностью, хотя за последние годы в его работах можно видеть постепенный отход от официального психоанализа к групповой теории. Психиатры приняли межличную теорию, которая за последние 20 лет изменила общий тон учебников по психиатрии, но они сопротивлялись социометрии и групповой психотерапии, по-видимому, боясь быть вовлеченными в коллективные явления, к которым они не знали, как подойти, в то время как социальные психологи и социологи приветствовали социометрию и способствовали ее развитию. К 1941 году под влиянием второй мировой войны началось общее признание групповой психотерапии, но в литературе можно наблюдать резкое деление между групповой психотерапией, концентрирующейся на индивидууме, и психоВерность психоаналитической теории помешала Салливену принять мои идеи полностью, хотя за последние годы в его работах можно видеть постепенный отход от официального психоанализа к групповой теории. 1 терапией, концентрирующейся на группе. Работники с психиатрическим уклоном были склонны лечить «индивидуумов» внутри группы, работники с социологическим уклоном пытались лечить «группу» как целое. Можно заметить то же самое явление в отношении методов действия: психиатры выказывают предпочтение психодраме, социологи — социодраме. Некоторые непоследовательности моего изложения, особенно в определении терминов, явно вызваны необходимостью вести войну убеждением по крайней мере на двух фронтах: психологии и социологии. Как бы глубоко и идеологически детерминирована ни была эта пропасть, вряд ли можно обвинять нас, социометристов, в том, что мы не пытались перебросить через нее мост. Но и другие социологи, подобно Гурвичу, признавали существование этой пропасти, но у них не было возможностей для построения моста. И в этом именно заключается один из основных вкладов в социометрию. Изучения непосредственных межличных отношений между мной и вами, вами и мной недостаточно для требований социологии. Для исследования «социальной группы» нужна процедура, способная выйти за пределы непосредственной ситуации. Как мы теперь ясно видим, оглядываясь назад, именно благодаря изобретению социограммы была создана межличная теория. Предшественником социограммы была моя диаграмма взаимодействия и положения (см. «Das Stegreif theater», стр. 87—95, диаграмм), которая, по-видимому, была первым сознательно созданным инструментом для отображения исследования и измерения социальных структур как целых. Следовательно, можно рассматривать 1923 год как время научного дебюта социометрии. Отношение социометрии к социологии много раз разъяснялось мной, особенно в первом томе первого номера «Социометрии» за 1937 год. Я никогда не менял своей точки зрения. Пока я главным образом занимался созданием основ, которые позволили нам систематически и точно изучать коллективные явления в человеческих отношениях, я не удовлетворялся сложными размышлениями и изощренными мечтами относительно идеи коллективности, как бы благородны они ни были, представлениями о юридических, социальных или культурных институтах, хотя знал, что очутился бы в хорошей компании многих выдающихся социологов. Я решил как можно меньше играть идеями, но воспользоваться моим воображением для изобретения социоэкспериментальных процедур, соответствующих задаче, и посмотреть, что произойдет при их применении. Мое иконоборческое и пренебрежительное отношение к заслуженным и незыблемым социальным концепциям, подобно государству, религии, семье, закону, было вызвано моим сознательным отказом подчиниться академической традиции, а также моим ранним интересом к аксиологическим попыткам такого рода, попыткам найти новый и более обещающий экспериментальный подход в социологии, с надеждой, что с течением времени социометрическое исследование оправдает мое стратегическое выжидание и прольет некоторый свет на то, чем действительно являются группа, класс, массы, закон, религия и государство. Не может быть сомнения, что логическое и последовательное изложение важно для любой уравновешенной научной системы, но в экспериментальной и действенной науке, подобной социометрии, имеется логическая последовательность в самих действиях, которая может объяснить спорные проблемы. Например, когда одно определение концепции в одном месте противоречит ее определению в другом месте. То, что мы действительно делаем во время социометрических операций, социометрического теста или социодрамы, определяет и иллюстрирует наши термины и концепции. Это до известной степени компенсирует некоторые непоследовательности или по крайней мере исправляет представления, полученные из плохо сформулированных определений. Как производится социометрическое исследование? Первый шаг— собирание данных. «Реакции, получаемые во время социометрической процедуры от каждого индивидуума, как бы спонтанны и существенны они ни казались, являются только материалом, а не самими социометрическими фактами». Второй шаг — вводятся два социальных изобретения: социограмма и психогеографическая карта. На социограмму наносятся все индивидуумы, связанные одним критерием, и указываются их отношения друг к другу. «Психогеографическая карта представляет собой топографическое расположение коллектива, а также психологические и социальные течения, связывающие каждый район со всеми остальными районами» (см. «Кто выживет?», стр. 241). «У астронома имеется его вселенная звезд и других небесных тел, видимо распространенных в пространстве. Их география дана. Социометрист находится в парадоксальной ситуации, когда ему приходится строить и наносить на карту свою вселенную, прежде чем он может приступить к ее исследованию. Социограмма — это... больше чем просто метод изложения. В первую очередь это метод исследования. Она дает возможность исследовать социометрические факты. Правильное расположение каждого индивидуума и всех взаимоотношений между индивидуумами может быть показано на социограмме. В настоящее время это единственно доступная схема, которая делает возможным анализ структуры коллектива». «... социограмма строится таким образом, что из первичной карты коллектива можно выбрать мелкие части, перерисовать их и изучать их, так сказать, под микроскопом. Другой тип... вторичной социограммы получается, если из карты коллектива мы выберем большие структуры по их функциональному значению, например психологическим сетям. Карты сетей показывают, что на основе первичных социограмм мы можем разработать такие методы нанесения на карту, которые позволят нам исследовать обширные географические области». Матрица социограммы в своей простейшей форме может состоять из структуры выбора, отвержения и нейтральности. Она может в дальнейшем быть разбита на эмоциональные и идеологические течения, пересекающие эти системы влечения и отвержения. Третий шаг — изучение и открытие социальных структур: «Как только полная социальная структура может быть видима как тотальность, она может изучаться в мельчайших деталях. Мы, таким образом, можем описывать социометрические факты (описательная социометрия) и рассматривать функцию специфических структур, влияние некоторых частей на другие (динамическая социометрия)». Теперь мы в состоянии изучать межличные отношения в социологическом плане, с одной стороны,- освобожденные от ограничений психологического плана, а с другой стороны, не абстрактные, превращенные в обобщенные, безжизненные, массовые символические данные. Мы можем теперь попытаться открыть истинно динамические социальные структуры, которые редко видимы микроскопическим глазом. «Детально рассматривая структуру коллектива, мы видим... ядро отношений вокруг каждого индивидуума: «более плотное» вокруг некоторых индивидуумов, более «редкое» вокруг других. Это ядро отношений является наименьшей социальной структурой по количеству, социальным атомом. Сточки зрения описательной социометрии социальный атом — это факт, а не концепция, так же как в анатомии кровеносная система, например, является в первую очередь описательным фактом. Он приобрел концептуальное значение, как только изучение развития социальных атомов подсказало, что они выполняют важную функцию в образовании человеческого общества». «В то время как некоторые части этих социальных атомов, повидимому, остаются погребенными между участвующими индивидуумами, некоторые части объединяются с частями других социальных атомов, а последние — снова с частями других социальных атомов, образуя сложные сети взаимоотношений, которые в терминах описательной социометрии называются психологическими сетями. Чем старше и шире сеть, тем менее значительным кажется индивидуальный вклад в нее. С точки зрения динамической социометрии функцией этих сетей является формирование социальной традиции и общественного мнения»1. Имеются примеры того, как была открыта первичная социальная структура, на первых порах описательная, стимулируя построение плодотворных гипотез. Эти открытия были сделаны посредством того, что я назвал структуральным, или микроскопическим, анализом. Остается еще сделать многочисленные открытия. К несчастью, большинство исследователей, пользуясь социометрической техникой, уделяло одностороннее внимание индексу выбора-предпочтения, который теперь так широко и так поверхностно применяется от «сколько у вас назначено свиданий?», «кто ваши друзья?» до вопроса детям «кого вы больше любите— отца или мать?» (при исследовании фрейдистской гипотезы Эдипа), часто без ссылки на социометрическое происхождение. Без структурального анализа социограмм нельзя дать соответствующего ответа на важные вопросы, как например явление лидерства. Эта 1 «Sociometry», vol. 1, p. 212 – 214, 1937. односторонность нежелательна, но понятна. Количественный анализ выборов и отвержений легок и дает немедленный результат. Структуральный анализ социограмм и психогеографических карт трудоемок, занимает много времени и тем больше, чем обширнее коллективы, которые изучаются. Их приходится изучать во многих и различных точках пространства и времени, для того чтобы узнать, как развивается и растет коллектив1. Другим односторонним подходом является сведение социометрического теста к ряду вопросов. Без спонтанности и процесса разминки всей группы по отношению к общей проблеме социометри-ческие тесты бесполезны. Подобным же образом социометри-ческая процедура без наблюдения, интервью и последующих за этим методов на уровне реальности является искалеченной, лишенной значения. Социометристы, для того чтобы наиболее полно использовать свои инструменты, должны объединить социометрические тесты на уровне выбора и реальности с психо-, социо- и аксиодраматическими процедурами и всегда должны быть готовы внести изменения в пользу коллектива людей, в которых они применяются. Социометрия претендует на то, чтобы быть наукой по собственному праву. Она является неизбежным введением и подготовительной наукой для всех социальных наук. У нее несколько подразделений, подобно микросоциологии, микроантропологии, микроэкономике, микросоциатрии, микроэкологии и зоосоциологии. Это не просто лозунг, обозначающий специальный тип исследования, единый метод или ряд приемов. Данная стадия ее развития является все еще эмбриональной и разбросанной, но не может быть сомнения в потенциальных возможностях новой науки. Для будущего прогресса социальных наук исключительно важно, чтобы была установлена и развилась наука социо-метрии, а также было определено ее отношение к другим социальным наукам. Ее размах и границы, ее действие и цели гораздо яснее видны, чем соответствующие разделы социологии или антропологии. Она не вытесняет и не должна перекрещиваться, например, с социологией или экономикой, но данные этих наук на явном макроскопическом уровне могут получить новую интерпретацию с точки зрения социометрического исследования. Примером антропологии без социометрии является «Social structure» Джорджа П. Мердока (Макмиллан и К°, 1949, стр. 1—22). Доктор Мердок сделал обзор двухсот пятидесяти человеческих обществ. В своем анализе он различает три типа семейной организации: ячейковая семья, полигамная семья и расширенная семья. Это, может быть, и так, но социометрически ориентированный микроантрополог при рассмотрении тех же самых двухсот пятидесяти обществ может прибавить два важных дополнения к Явное исключение представляет собой точка зрения Чарлза П. Лумиса. См., например, его статью «Sociometrics and the Study of New Rural Communities», «Sociometry», vol. II, p. 56—76, 1939. 1 чисто антропологическим данным: а) существование (неофициальных) групповых структур, окружающих официальную семью, подобно социальному нимбу; б) существование «под»-семейных форм социальных организаций, форм объединения, включающих различных индивидуумов и структурные отношения, но которые могут никогда не выкристаллизоваться, чтобы стать «типом», санкционированным законом, и респектабельной формой семьи. Он предложил бы гипотезу универсальной соцшметрической матрицы с многочисленными вариантами структуры, лежащей в основе всех известных и потенциальных семейных объединений, переплетения и перекрещивания многочисленных социоатомных и культурно-атомных процессов, не обязательно тождественных с семьей того или иного типа социальной группы. В действительности матрица, будучи заполнена перекрещивающимися потоками и противоречиями, может в силу самой своей сущности не созреть до социального института. Более стратегическим является исследование живых, а не мертвых культур, и изучение нашей собственной культуры должно проводиться при полном участии людей; нельзя с ними обращаться, как будто они были полуживыми. Изучение самих мертвых культур значительно выиграет, если они будут воскрешены в социодраматическом окружении. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ СОЦИОМЕТРИЕЙ И АНТРОПОЛОГИЕЙ Я полностью согласен с Гурвичем и фон Визе, что процессы объединения индивидуумов и образование социальной группы не являются «.исключительно эмоциональными по характеру» (см. Леопольд фон Визе в этой книге.). Я неоднократно утверждал, что эмоциональные характерные черты являются только частью, хотя и весьма важной, всего социального процесса. Позвольте мне процитировать здесь одно из моих ранних замечании по межличyым отношениям (в «Das Stegreiftheater», S. 28—29): «Это отличается от всех концепции психологии. Термин «эффективное чувство» не выражает его, потому что в отношениях могут содержаться не только беспокойство, страх, гнев, ненависть, но также и такие комплексы, как вежливость, грубость, легкомыслие, высокомерие и хитрость, или состояние, подобное умственной ограниченности и алкоголизму. Термины вроде «чувство» или «состояние» также не охватывают содержания отношения, потому что отношение указывает не только на внутренний процесс, но также и на социальные внешние отношения к другому лицу». Полная социометрическая процедура может вскрыть до конца отношения и может начаться мобилизацией выборов и решений, влечений и отвращений, но она никогда не должна ограничиваться только этим. Она проходит несколько ступеней, исследуя мотивы этих выборов, которые могут оказаться эмоциональными, интеллектуальными или «аксионормативными». Она идет дальше и подвергает индивидуумов, связанных в социальные атомы, тестам спонтанности, которые могут показать, из каких эмоций состоят влечение или отвращение. Она идет еще дальше, к тестированию роли, психодраматическим или социодраматическим постановкам, в течение которых выявляется вся гамма межчеловеческой динамики. Для антрополога особое значение должна иметь моя концепция «культурного атома», которая является существенной частью моей теории ролей. Я ввел в литературу теорию ролей независимо от Дж. Г. Мида, и в то время как философ Мид никогда не спускался с высот спекуляции наблюдения, я вооружил теорию ролей экспериментальными методами и эмпирической основой. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ СОЦИОМЕТРИЕЙ И АКСИОЛОГИЕЙ Я полностью согласен с Гурвичем и Заззо, что нужно ввести в социометрию чувство «мы», концепции коллектива и общения. Быстрое распространение психодрамы и аксиодрамы в области теологии и тот широкий интерес, который они возбудили в кооперативах с религиозным уклоном, говорят сами за себя. Я, однако, полностью осознаю, что от практического использования метода еще очень далеко до его научной интеграции. СОЦИОМЕТРИЯ И ДОКТРИНА СПОНТАННОСТИ Я полностью согласен с Сорокиным, что концепция спонтанность (S) — творчество (с) нуждается в дальнейшем разъяснении. Я никогда не утверждал, что спонтанность и творчество являются тождественными или сходными процессами. Они являются разными категориями, хотя и своеобразно связанными. В случае человека его S может быть диаметрально противоположным его с; индивидуум может обладать высокой степенью спонтанности, но быть совершенно нетворческим, спонтанным идиотом. Другой индивидуум может обладать высокой степенью творчества в пределах ограниченной области опыта, и он может быть способен к спонтанности только в отношении этой области; он может быть неспособен или малоспособен к проявлению спонтанности в других областях. Бог является исключительным случаем, потому что в боге вся спонтанность превратилась в творчество. Он единственный случай, в котором спонтанность и творчество тождественны. По крайней мере в мире нашего опыта мы, может быть, никогда не встречаем чистую спонтанность или чистые ценности культуры, они стали функциями друг друга. Культурные ценности, например музыкальные или драматические, требуют некоторой степени спонтанности и разминки, для того чтобы дать адекватную реакцию и действие в социальном окружении. С другой стороны, импровизирующий режиссер не может сделать ничего другого, как только обратиться к культурным клише, даже если он пытается деконсервировать их. Спонтанность и процесс разминки не являются исключительным свойством экстравертов, они в одинаковой степени свойственны и интравертам. Они действуют на всех уровнях человеческих отношений: при еде, ходьбе, сне, половых сношениях, социальном общении, творчестве и в религиозном самовыражении и аскетизме1. Резюме Великая проблема, перед которой стоит западная цивилизация в XX столетии, состоит в том, что после того, как людей выгнали из-за защитных стен крепких и последовательных систем, пытаются заменить их при помощи науки крепкими и последовательными светскими системами. Трудность состоит в том, что наука, особенно социальная наука, медленно движется вперед. Кроме того, научные гипотезы изменяются и часто противоречат друг другу. Нелегко заменить автоматическую безопасность автократических систем, и, что еще хуже, нет никакой надежды, путеводной звезды, которую могла бы дать человечеству наука. То, что люди видят наряду с новым возникновением и накоплением технических изобретений, это постоянно новые заявления и накопления приемов социального исследования без какого-то общего предвидения: как эти миллионы маленьких частиц можно собрать в единую мозаичную картину? Это грандиозное, но трагическое зрелище, широкое распространение спонтанности и творчества, исходящих из тысяч прекрасных умов, из которых каждый пытается помочь, внося свой вклад, но благодаря постоянным противоречиям они еще больше увеличивают смешение ценностей. В сердцах людей возникает сомнение, что они, может быть, выбрались из тюрьмы, но попали в дебри научных ухищрений. Начинает угасать во многих местах вера в науку, потому что она не сдерживает данных ею обещаний. Но наука нейтральна, это — знание, она не может спасти сама по себе. Заглавие последней книги Джорджа А. Ландберга «Может ли наука спасти нас?» можно изменить на «Можно ли спасти науку?» Она будет покалечена или погибнет, если не сможет создать основу нового социального строя. Ее можно спасти, если ответственная область социальных наук будет в дальнейшем расширена так, чтобы охватить непосредственное и практическое построение и руководство современного человеческого общества на всех его уровнях от физического до аксиологического плана. Эту работу, может быть, придется начать с «погребения мертвых», очистки наших лабораторий и исследовательских полок и концентрирования всех наших усилий на нескольких стратегически важных пунктах. Наиболее слабым местом в броне современного общества и культуры является его невежество в отношении его собственной социальной структуры, особенно небольших местных структур, внутри которых люди фактически проводят свою жизнь. После Я хотел бы быть в состоянии более полно ответить в данной работе на блестящие и острые замечания Сорокина, особенно об отношении спонтанности и энергии, но я отсылаю читателя к моей работе «The Doctrine of Spontaneity-Creativity», которая появится в сборнике под редакцией Питирма А. Сорокина и будет опубликована в 1950 году издательством Гарвардского университет 1 двадцати пяти лет исследования «катакомб», таких, как тюрьмы,больницы, исправительные заведения, школы, для социометрии наступило время выйти из закрытого в «открытый» коллектив. Поэтому важно, чтобы мы «бесстрашно» двинулись вперед, вооруженные мощными и динамическими социальными изобретениями, в самую гущу каждого города, каждой области, графства и штата, и встряхнули их, пробудив их от их мечты об индивидуальном существовании психики. Только путем такого практического прямого и непосредственного показа пользы социальных наук можно снова обрести и укрепить веру в науку. Только таким образом можно спасти науку и полностью ее использовать. При сотрудничестве «всех» людей мы сможем создать социальный строй, достойный наивысших притязаний всех времен. В этом и только в этом значение революционной динамической социометрии. ПРОГРЕСС СОЦИОМЕТРИИ (1923—1951) Когда около десяти лет назад в Нью-Йорке был открыт Социометрический институт, социометрия стала признанной школой мысли в США. Это произошло вследствие двух важных обстоятельств. Во-первых, она, по существу, стала составной частью социологии и более или менее значительно развитой в Америке социальной наукой. Хотя и в меньшей степени, широкое признание и применение получила также и специально социометрическая техника. Во-вторых, социометрия быстро распространилась в Европе — в Англии, Франции, Германии, Италии, Венгрии и в скандинавских странах, где она была с энтузиазмом принята, и в социометрию этими странами был внесен свой значительный вклад. Особого упоминания, как и следовало ожидать, заслуживают французская социология, руководимая профессором Гурвичем, ее научная . чуткость и прогрессивный дух. Основательная прямая объективная научная критика социометрии, ее теории и практики, произведенная профессором Гурвичем в «Les Cahiers Inter-nationaux de Sociologie», в большой степени была причиной прогресса дела социометрии в Европе. Среди специалистов по социальным наукам утвердилось мнение, что будущее социологии зависит от развития социометрии и социометрических методов. Это может быть подтверждено как публикацией настоящего тома, так и неопубликованными рукописями Морено, которые войдут в подготавливаемый второй том. ИСТОЧНИКИ И ДАТЫ ОРИГИНАЛЬНЫХ ПУБЛИКАЦИЙ 1. Prologue to Sociometry (1949), Sociometry, vol. XII, No. 1—3, p. 244— 245. 2. Three Points of Reference for Sociometric Research (1923—1950). Unpublished, Collected from various publications. 3. «Locometry», The Science of Spaces and of Sites (1923), from Das Stegreiftheater, Gustav Kiepenheuer Verlag, Berlin, 1923; see also English translation. The Theatre of Spontaneity, Beacon House, 1947. 4. Notes on Sociometry, Gestalt Theory, and Psychoanalysis (1933), First published in Psychological Organization of Groups in the Community, Handbook on Mental Deficiency, Boston, 1933. 5. Sociometry in Relation to Other Social Sciences (1937), Sociometry, vol. I, No. 1 &, p. 10&-219. 6. Sociometry and the Experimental Method, First publisched in Cur. rent Trends in Social Psychology, University of Pittsburgh, 1948, p. 119—162. 7. The Atomic Theory in the Social Sciences (1949), Unpublished. 8. Organization of the Social Atom (1936), First published, Sociometric Review, Hudson, New York, 1936, p. 11—16. 9. The Social Atom and Death(1947), Sociometry, vol. X, No. 1, p. 80—84. 10. Re-Grouping of Communities and Action Research «In Situ» (1936). Впервые была опубликована под названием «A Plan for the Re-Grouping of Communities in Sociometric Review», Hudson, New York, p. 58—61, 1936; see also Sociometry, vol. I. 1937, p. 220—254 (Sociometric Planning of a New Community, by Shepard Wolman). 11. Three Experimental Projects: Laissez Faire, Autocracy and Democracy Tests (1936), Sociometric Review under title Advances in Sociometric Technique, Hudson, New York, p. 26—41, 1936. 12. Psychodrama with Children Versus Psychoanalysis of Children (1945), Unpublished. 13. Role Playing in Sociometric Research (1934), Who Shall Survive (The Spontaneity Test as an Aid in Assignment), p. 416—417. 14. The Strategic of Electric Recording for Cllinical Psychology and Psychotherapy (1944); see Application of the Group Method to Classification, 1931 and 1932, p. 16—21. 15 Discussion of Snyder's «The Present Status of Psychotherapeutic Counselling» (1947), Psychological Bulletin, 1947, p. 44—45. 16. Psychodrama and Group Psychotherapy: I (1946), Sociometry, vol. IX, No. 2—3, p. 249—253, 1946. 17. Psychodrama and Group Psychotherapy: II (1948), Annals of the New York Academy of Science, 1948. 18. Group Psychotherapy and Social Cohesion (1948), From an Address at the International Congress in Psychiatry, Paris, 1950. 19. The Prediction and Planning of success in Marriage (1911), Marriage, and Family Living, vol. Ill, No. 4, p. 85—86, 1941. 20. Frame of Reference for Testing, Objectifying and Measuring the Social Investigator (1940), Sociometry, vol. Ill, No. 4, p. 317—383. 21. Sociometry and the Theory of Roles (1947), Published under the title Sociometry and the Social Psychology of G. H. Mead, Sociometry, vol. X, No. 4, p. 350—353. 22. Progress and Pitfalls in Sociometric Theory, Sociometry, vol. X, No. 3, p. 268—272, 1947. 23. Three Dimensions of Society: The External Society, The Sociometric Matrix and the Social Reality (1949), Unpublished. 24. Foundations of Sociometry (1941), Sociometry, vol. IV, No. 1, p. 15— 35, 1941. S.5. Scciometry and Marxism, Sociometry, vol. XII, No.!—3,p. 106—143, 1949. 26. Sociometry and the Industrial Revolution, Unpublished. 27. Tests of Anarchistic, Utopian, Democratic and Socialistic Forms of Government (1947), Unpublished. 28. Advantages of the Sociometric Approach to Problems of National Defense, Sociometry, vol. IV, No. 4, p. 384—391, 1941. 3^ The Situation Test in American-British Military Psychology. Vs. German Military Psychology, Sociometry, vol. XII, No. 4, p. 344—353, 1949. 30. Origins and Foundations of Interpersonal Theory, Sociometry and Microsociology, Sociometry, vol. XII, No. 1—3, 1949. Автор приносит благодарность издателям за разрешение перепечатать оригинальные публикации в этом томе.
