Джонатан Свифт

Джонатан Свифт
В истории английской литературы фигура Джонатана Свифта (16671745гг) стоит особняком. Это объясняется сложностью и противоречивостью мировоззрения писателя, его общественной деятельности, личной биографии. Судьба его драматична, потому что он избрал удел сатирика и в силу
этого оказался непосредственным участником политической жизни Англии
начала ХУШ века, свидетелем «закулисной» истории интриг и афер. Его
трезвый ум горько обобщает: « Наш век достоин лишь сатиры». А сатира
Свифта была беспощадна, такой обличительной силы не достигал в то время
никакой другой писатель. Гнев, злость на человеческую жестокость, тупость,
эгоизм, лицемерие выплескивались на его страницы – Свифт не щадил врагов. Да и свою задачу писателя он понимал иначе, чем многие из его литературного окружения эпохи: «злить, а не развлекать»,-- напишет он позже в
«Путешествиях Гулливера». Неудивительно, что за ним закрепляется репутация вездесущего оскорбителя, мизантропа, пессимиста. Конечно, Свифт не
был человеконенавистником, мрачность же его сатиры -- результат того, что
он не умел идти на компромисс, а жить ему пришлось в эпоху компромиссов.
Пожалуй, сам Свифт в собственной эпитафии раскрывает нам боль своего
сердца, которое всю жизнь терзало «жестокое негодование», свое страстное
желание «мужественной свободы», делу которой он отдал талант сатирика.
Сатира Свифта не утратила своего значения и в наши дни. Увековеченные им мелочность, уродливость человеческой натуры, к сожалению, живучи. Читая Свифта, современный читатель узнает, к своему ужасу и стыду ( а
может быть, с поправкой на современность и её приоритеты и без всякого
содрогания ), себя, а в исторических аналогиях и фантастических иносказаниях черты своего времени.
Драматична и личная жизнь Свифта, который разрывался между двумя
безгранично любившими его женщинами, Стеллой и Ванессой. Глубоко уважая обеих, искренне восхищаясь ими, Свифт, не желавший связывать себя
узами брака, терзался, чувствовал себя виноватым и бессильным что-либо
1
изменить. Это давало повод для многочисленных сплетен. А последние годы
жизни Свифта были омрачены тяжёлой болезнью, чувством одиночества, что
сделало его более угрюмым и замкнутым.
Но не эти подробности жизни Свифта раскрывают главное в его личности: «…если великий человек… не лишён многих людских слабостей и недостатков, то не ради этих последних мы изучаем жизнь его. Все они теряются в безбрежном море мыслей и дел, порождаемых на благо человечества истинным гением».*
Современному читателю Свифт известен, прежде всего, как автор сатирического и одновременно увлекательного приключенческого романа «Путешествия Гулливера». Эта книга пережила своё время. Её серьезный философский смысл – пища для размышлений взрослого вдумчивого читателя, а
приключенческая фабула и фантазия автора делают одной из самых любимых детских книг. Но Свифт опубликовал свой единственный роман в 59 лет.
А до этого были десятки произведений в различных жанрах, стихи и проза,
участие в «памфлетной войне». Именно жанр памфлета оказался наиболее
востребованным ранним английским Просвещением – в острых спорах на
самые разные темы ( от политики и религии до правил поведения в быту )
рождались общественная философия и мораль нового класса, нового «героя»,
получившего реальную власть и возможность быстрого обогащения. Свифт
не вписался в эту эпоху всеобщего накопления, не принял её и осмеял в многочисленных памфлетах, большинство из которых выходило анонимно, но
чьё авторство ни у кого не вызывало сомнений. И хотя творческая зрелость
Свифта падает на первую треть ХУШ века, он теснее связан с предыдущим
ХУП столетием, события которого и определили специфику английского
Просвещения, особенности мировосприятия самого Свифта, достигшего совершеннолетия при Реставрации.
* Яковенко В.И. Джонатан Свифт // Мильтон. Свифт. В.Скотт. Теккерей. Дж. Элиот: Биографические повествования / Сост. Н.Ф.Болдырева. – Челябинск, 1999. – С.92.
2
ХУП век – время первых буржуазных революций. Гражданские войны
1642-1649 гг. закончились разгромом монархии, казнью короля Карла I, Англия была провозглашена республикой. Революционная армия, возглавляемая Оливером Кромвелем, жестко подавляла мятежи роялистов, сторонников
короля. Эти события непосредственно повлияли на судьбу семьи Свифтов.
Дед писателя, Томас Свифт – приходский священник в Гудриче, был
верным сторонником короля Карла I. Он не скрывал своих взглядов, помогал
единомышленникам, делал пожертвования в пользу восстановления английского престола. Республиканские власти разграбили дом Томаса Свифта, и
многочисленная семья – десять сыновей и дочери – распалась в поисках
средств к существованию. После смерти Кромвеля, в годы реставрации королевской власти (60-80 гг.) многие англичане, разорившиеся в гражданских
войнах, переселяются в Ирландию. Здесь можно было за бесценок приобрести землю, конфискованную у повстанцев. Один из старших сыновей Томаса
Свифта, Годвин, уехал в Ирландию и, действительно, нажил приличное состояние. Его примеру последовал младший брат Джонатан. Вместе с молодой
женой Эбигейл Эрик Джонатан Свифт устраивается в Дублине, надеясь на
помощь старшего брата. Но внезапно он умирает, оставляя в трудном положении свою жену и ребенка, который появился на свет через несколько месяцев после смерти отца.
Этим ребенком был будущий писатель Свифт, названный в память об
отце Джонатаном. Он родился 30 ноября 1667 года. Некоторую поддержку
семье покойного брата оказывал Годвин Свифт. А в годовалом возрасте
Джонатан был увезен нянькой в Англию и вернулся к матери почти через три
года. Нянька хорошо заботилась о ребенке, выучила его писать, а к пяти годам он уже хорошо читал. После окончания школы в четырнадцать лет Джонатан Свифт поступает в Дублинский университет, в колледж св. Троицы,
где главным предметом было богословие. Но юный студент больше интересуется литературой, историей, древними языками, а по богословию получает
3
оценку «небрежно». Среди университетских товарищей Свифта был Уильям
Конгрив, будущий драматург, дружба с ним продолжалась долгие годы. Возможно, в это время и определяются главные черты характера Свифта: гордость, непокорность, стремление к независимости – он часто сидел без денег,
так как мать, переехавшая жить в Англию, не могла оказать ему должной материальной заботы, а дядя Годвин был скуп. Поэтому впоследствии Свифт
добивался выгодного места и денежной независимости и крайне болезненно
реагировал на всё, что казалось ему унизительным.
Образование Свифта было прервано событиями 1688-1689 гг. – произошла, так называемая, «славная революция», которой предшествовала
борьба за престолонаследие. В этой борьбе и размежевались две партии – тори и виги. Тори были сторонниками короля, представители земельной аристократии, виги – либеральная партия, объединяющая финансовые верхи,
денежную буржуазию. «Славная революция» стала своеобразным компромиссом между королем и парламентом, а Англия -- конституционной монархией. Эта революция и породила английское Просвещение.
Просвещение как идеологическое и культурное движение провозглашало приоритет разума и естественных законов природы. Природа и разум,
по сути, отождествлялись. Идеи английского философа Джона Локка, его
«Опыт о человеческом разуме» положили начало новому ХУШ веку – «Веку
разума». «Разум является истинным судьёй во всех вопросах», а «свобода человека заключается в том, что … он должен руководствоваться только законами природы»,*-- утверждал Локк. Он же
обосновал концепцию «есте-
ственного состояния». Для Локка это состояние свободы, мира, благожелательности, добродетели
и взаимной помощи. Проблемы разума и «есте-
ственного человека» -- в центре внимания всех английских просветителей. К
этим основным этическим проблемам своего времени обращается и Дж.
Свифт, но его подход к оценке человеческой природы и человеческого разума иной, чем у большинства английских просветителей.
*
Просвет ит ельское движение в Анг лии /Под ред. Н.М.Мещеряковой. – М.,1991. – С.82,86.
4
В процессе разумного преобразования общества просветители уповали
на частные добродетели и частную деятельность индивида, которые в совокупности способствовали общественному прогрессу и равновесию. Поэтому
задачу литературы они видели в нравственном совершенствовании человека,
который разумно согласует частный интерес с общим благом и следует философии «золотой середины». Согласно этой философии, человек должен
ограничивать природное начало разумом, быть умеренным в своих желаниях.
Литература воспитывает, развлекая. В нравоописательных очерках ранних
английских просветителей Дж. Аддисона и Р.Стила, которые выпускали популярные в 1709-1714 годы журналы «Зритель», «Болтун», «Опекун» (показательны сами названия), воспроизводятся подробности частного быта и
жизни. Тон повествования определяют добродушный юмор и умеренность
суждений. Своеобразной апологией новых общественных отношений, нового
героя, практичного и активного, который своей частной деятельностью удовлетворяет не только личный интерес, но и преобразовывает мир вокруг себя
(приводит в «цветущее состояние» необитаемый остров и делает его частью
цивилизации, собственностью Англии) является роман Д.Дефо «Робинзон
Крузо» /1719 /. Да и зрелое Просвещение – Г.Филдинг, Т.Смоллет, Л.Стерн –
уже ставя под сомнение этику частного (эгоистичного) интереса и всеобщего
стремления к обогащению, ограничивает счастье своих героев, итог их жизненных поисков и стремлений узкими рамками семейной, домашней сферы.
В отличие от большинства английских просветителей, Свифт относится
с недоверием к частной инициативе, полагая, что «разумный эгоизм» никак
не может обернуться добродетелью и общественным благом. Позже в «Проекте укрепления религии» /1708 / он так охарактеризует дух английской
нации и своего времени: «Вряд ли найдется в христианском мире страна, где
всякого рода плутовство процветало бы столь неограниченно, как у нас».*
Свифт опережает свое время, предопределяя основы общественной жизни
Англии Х1Х века, где будет господствовать утилитарная философия практи*
Цит . по: Елист рат ова А.А. Анг лийский роман эпохи Просвещения. – М.,1966. – С.68.
5
цизма. Его оценка – перекличка с мнением Томаса Карлейля, известного философа и публициста викторианской эпохи.* А Карлейль специфику английской действительности и национального характера обозначил по-свифтовски:
«Всеобщий дух торгашества!» Свифт не был просто зрителем, наблюдателем
социальных перемен, он мыслил, прежде всего политически, находился в самой гуще политической борьбы, гражданской жизни Англии, речь у него почти всегда шла о конкретных событиях. В.Скотт не случайно полагал, что
Свифта можно скорее причислить к государственным деятелям, чем к художникам слова. Здесь нет места джентльменской учтивости, потому что
бесполезно добродушно поучать тех, кто достоин лишь презрения и уничтожения.
Иронично-скептическое мировосприятие Джонатана Свифта складывается не без влияния Уильяма Темпла, дальнего родственника. Приехав в Англию в 1689 году, Свифт, благодаря хлопотам матери, отправляется в поместье Темпла Мур-Парк. Поначалу взаимоотношения с патроном не складывались, но позднее Темпл оценил способности молодого человека, и Свифт
стал его доверенным лицом и секретарем. В Мур-Парке была богатая библиотека, и Свифт много читал. В круг его читательских интересов входили и
английские философы – Гоббс, Локк, и античные авторы – Гомер, Лукреций,
Вергилий, и произведения французов Рабле, Ларошфуко. В доме бывшего
дипломата Темпла часто бывали политики, литераторы, среди них известный
поэт Джон Драйден, сам хозяин был популярным эссеистом, писал мемуары
о дипломатической службе. Джонатан Свифт присутствовал при многочисленных политических и литературных спорах – здесь рождался будущий сатирик. Правда, первые литературные опыты Свифта связаны с поэзией. Но
его стихи забраковал Драйден, заявив: «Вы никогда не станете поэтом». И
хотя стихи Свифт писал и позже, его призвание раскрылось иначе.
* Так в Анг лии называют эпоху, включающую г оды царст вования королевы Викт ории (1837-1901) и г оды им
предшест вовавшие, т .е. весь Х!Х век.
6
В 1692 году Свифт на некоторое время покинул Мур-Парк, чтобы завершить образование – он получает ученую степень магистра при Оксфордском университете, что дает ему право занять церковную должность. Но
Свифт предпочитает остаться в Мур-Парке, здесь он начинает работу над
своими первыми сатирическими произведениями – «Битва книг» и «Сказка
бочки», которые были опубликованы в 1704 году, уже после смерти Темпла.
Смерть Темпла изменила планы Свифта. Оставшись без друга, без места, без
средств существования, Свифт вынужден в 1700 году переселиться в небольшую ирландскую деревушку Ларакор, где получил приход и должность
викария. Но и в этой глуши он старается быть в курсе политических событий, религиозных и литературных споров. К этому времени Джонатан Свифт
уже имеет степень доктора богословия.
И вот в 1701 году в печати появляется политический памфлет неизвестного автора «Рассуждение о раздорах и разногласиях между знатью и
общинами в Афинах и Риме», но вскоре авторство Свифта обнаруживается, и
он начинает часто бывать в Лондоне, завязывает связи в политических и литературных кругах. Среди его знакомых – министры вигского правительства
лорд Сомерс и лорд Галифакс, примкнувшие к вигам поэты Аддисон, Стил,
Конгрив. Но безоговорочно назвать Свифта вигом нельзя, просто в тот момент появившийся памфлет оказал вигам поддержку.
В «Рассуждении»
Свифт поднимает вопрос о политическом равновесии в государстве (трех
сил: правителя, аристократии и демоса), считая, что аристократические привилегии всегда кончаются тиранией. Исторический опыт позволял провести
аналогию с политической жизнью Англии – тори всячески пытались усилить
власть короля и сохранить привилегии дворянства, а «истребление свободы», -- предупреждает Свифт, -- результат политической демагогии и партийной грызни.
Публикация «Сказки бочки» подтвердила, что Свифт сохранил за собой полную свободу действий. Обычно «Сказку бочки» рассматривают как
аллегорическое антирелигиозное повествование, где через притчу о трех бра7
тьях дается оценка истории церкви и её роли в общественной жизни. Смысл
этой аллегории довольно прозрачен.
У некоего отца было три сына, он оставил им в наследство одинаковые
кафтаны и завещал содержать эти кафтаны в порядке, не перешивая и не переделывая. Но со временем, поддавшись чарам герцогини Корыстолюбие,
госпожи Честолюбие и графини Гордыня, братья начинают перекраивать и
всячески украшать свои кафтаны. Наиболее преуспел в этом деле старший
брат Петр (католическая церковь), самый хитрый и ловкий, который завладел
завещанием отца и стал произвольно толковать его с выгодой для себя. Роскошь католических обрядов (у Петра «самый шутовской наряд») осмеивается наряду с корыстолюбием старшего брата, который учредил шептальню
(исповедальню) и стал торговать индульгенциями, отпуская грехи. Сам процесс отпущения грехов поставлен на «научную» основу и уподобляется избавлению от глистов: «Пациенту воспрещалось в течение трех ночей принимать какую-либо пищу после ужина; в постели он должен был непременно
лежать на одном боку, а когда устанет, -- перевернуться на другой; он должен был также смотреть обоими глазами на один и тот же предмет и ни в коем случае, без настоятельной нужды, не пускать ветров сверху и снизу одновременно. При тщательном соблюдении этих предписаний глисты незаметно выйдут при помощи испарины, поднявшись через мозг».
Братья пошли на « великий разрыв» (Реформация) с Петром и стали
обдирать украшения с кафтанов, вспомнив о завещании отца. Но Мартин
(лютеранство, англиканская церковь) проявил больше разумности и осторожности, а Джек (кальвинизм, пуританство), поддавшись чувствам, изодрал
свой кафтан в клочья. Историю церкви , таким образом , и общества в целом
Свифт рассматривает как смену одежды, которая прикрывает подлинную
сущность людей и явлений, впрочем, она никого и не интересует.
Следует отступление о платьепоклонничестве, оно и определяет социальную психологию и общественное мышление: «Разве религия не плащ,
честность не пара сапог, изношенных в грязи, самолюбие не сюртук, тще8
славие не рубашка и совесть не пара штанов, которые хотя и прикрывают
похоть и срамоту, однако легко спускаются к услугам той и другой?» Автор
подчеркивает, что человека судят и узнают по платью. Так, сочетание красной мантии с золотой цепью «называется лорд-мэром», а батиста с черным
атласом «именуется епископом». В Х1Х веке аллегорию Свифта использует
Т.Карлейль в своём романе «Перекроенный портной»/1834/, где история человечества представлена как история смены одежд.
Вообще история о трёх братьях обрамляется множеством предисловий
и отступлений, именно они и составляют основное содержание «Сказки бочки». «Книгопродавец читателю», «Отступление в современном роде», «Посвящение принцу Потомству» -- всё это беспощадное бичевание человеческой глупости, а она многолика: бездарные писатели, продажные критики,
ораторы-демагоги, псевдоученые, религиозные ханжи, беззаботные пошляки.
К тому же, автор ссылается на собственные сочинения, которые будут вскоре
изданы: «Лекции о рассечении человеческой природы», «Панегирик человеческому роду» и другие. Но самый хлёсткий удар нанесён в «Отступлении
касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе», где автор недвусмысленно намекает, что порядок вещей в современном ему мире напоминает Бедлам (дом для душевнобольных в Лондоне ), и
поэтому он серьёзно советует подыскивать там наиболее полезных обществу
«умников». Вывод Свифта: «Безумие породило все великие перевороты в
государственном строе, философии и религии», -- саркастический приговор
«Веку разума». Просветительская установка на самосовершенствование и
воспитание человека – ещё один способ одурачивания. Проницательный ум
Свифта, лишённый всяких иллюзий, определяет более реальный и приемлемый для человечества идеал счастья: «благостно спокойное состояние дурака
среди плутов».
А между тем, «Сказка бочки» написана в духе времени, как свидетельствует заголовок, «для общего совершенствования человеческого рода». В
чем же дело? Фигура автора-повествователя не совпадает с образом самого
9
Свифта. Автор-повествователь карикатурен, он один из осчастливленных
идиотов (сам сиживал в Бедламе), наемный писака, который рассказывает
«сказку бочки», чтобы отвлечь «умников» от игр с кораблём государства.
Английское иносказательное крылатое выражение «сказка бочки» значит
«молоть чепуху». Кроме того, оно связано с морским обычаем: бросать киту
пустую бочку для забавы, чтобы отвлечь его от нападения на корабль. Как
видим, само название произведения двусмысленно: чепуха нужна, чтобы делать человечество лучше! Поэтому «Сказка бочки» -- это мистификация читателя, но мистификация, как подчёркивает В.Муравьёв, особая: «Мистификации «Сказки» с начала до конца пародийны. Пародиен даже сам приём
мистификации – в том смысле, что мистификация действительности – основная характеристика современного мышления, способ его существования».*
Автор-повествователь не ставит себе цель сатирического обличения человечества, так как сатира бесполезна: «Сатира…никем не воспринимается как
оскорбление, ибо каждый смело относит её к другим и весьма мудро перекладывает свою долю тяжести на плечи ближних». Сатира, -- продолжает автор в «Предисловии», -- « только мячик, пускаемый то туда, то сюда, и у
каждого слушателя есть ракетка, которой можно отбросить его от себя на
других слушателей». И здесь уже сквозит ирония самого Свифта , связывающая «Сказку бочки» с итоговой вещью писателя, романом «Путешествия
Гулливера», где он возвращается к объекту своей сатиры – человеческой
глупости. В письме издателю Симпсону, которое предваряет записки Гулливера, выражается сомнение в самой возможности исправления человека-еху,
а значит и в статусе «человек разумный»: «Уже более полугода, как книга
моя служит предостережением, а я не только не вижу, чтобы она положила
конец всевозможным злоупотреблениям и порокам, -- по крайней мере, на
нашем маленьком острове, как я имел основания ожидать, но и не слыхал,
чтоб моя книга произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим
намерениям». После публикации «Сказки бочки» путь к епископату для
*Муравьёв В. Джонат ан Свифт . – М.,1968. – С.83.
10
Свифта был закрыт, за ним закрепилась весьма сомнительная репутация в
церковных кругах.
К «Сказке бочки» примыкает пародийно-сатирическое произведение
«Битва книг», поводом для написания которого стал спор «древних» и «новых», разгоревшийся во Франции, а потом перекинувшийся в Англию. В
споре принял участие У.Темпл, вставший на сторону «древних» античных
авторов. Свифт поддержал своего покровителя, иронизируя над притязаниями на величие «новых» авторов. В аллегорической притче о Пауке и Пчеле,
которая является идейным центром «Битвы книг», он сравнивает древних авторов с пчелой, собирающей мёд, а новых с пауком, который добывает паутину из собственных внутренностей. Конечно, Свифт не отрицает новую литературу, но обвиняет современных авторов в чрезмерном самомнении и
убеждённости в собственном превосходстве над «древними». Язвительная
насмешка здесь сочетается с забавной, весёлой игрой.
В ноябре 1707 года Свифт приезжает в Лондон хлопотать по поводу
некоторых привилегий для ирландского духовенства и удивляет читательскую публику забавной шуткой, выступая в роли ученого-астролога Исаака
Бикерстафа. Свифт высмеивает шарлатанов-ясновидцев, паразитирующих на
страсти лондонцев к астрологии и их невежестве. Некий Джон Партридж регулярно выпускал астрологический календарь с предсказаниями. Исаак Бикерстаф выступает как его конкурент и выпускает свои «Предсказания на
1708 год», где, «посоветовавшись со звёздами», предвещает смерть мистеру
Партриджу от лихорадки 29 марта. И в назначенный день появилось письмо
«Исполнение первого из пророчеств Бикерстафа», подтверждавшее истинность его предсказаний. Мистификация Свифта, благодаря безапелляционному тону повествования и скрупулезному перечислению «точных»
по-
дробностей болезни и последовавшей смерти Партриджа, была принята за
правду. Мистера Партриджа вычеркнули из списка живых, так как факт его
смерти был объявлен публично. Между тем, живой Партридж воевал с вымышленным Бикерстафом, доказывая, что он жив. Не известно ещё, кому
11
больше достаётся от Свифта – обманщику или публике, предпочитающей
фикцию реальности.
Исаак Бикерстаф пользовался такой популярностью, что Аддисон и
Стил решили издавать от его имени журнал «Болтун», снабдив при этом любимца публики биографией. Сотрудничал в этом журнале и Свифт.
Однако в это же время намечается расхождение Свифта с позицией вигов, это касается, прежде всего, вопросов религии и социальной ориентации
политических партий. Священник по роду занятий, Свифт не питал иллюзий
насчет церкви, но был твердо убеждён, что её задача быть нравственной опорой общества, и поэтому недопустимы никакие отклонения от догматов англиканской религии, официально принятого вероучения. Свифт не одобряет
терпимости вигов к диссентёрам (инакомыслящим), как и их поддержки политического курса «денежного интереса». Эта мировоззренческая принципиальная позиция Свифта нашла отражение в памфлете «Рассуждение о неудобстве уничтожения христианства в Англии» /1708/. Прикрываясь либеральной маской, Свифт недвусмысленно даёт понять, что вольнодумцы, ратующие за свободу совести и мысли, просто хотят развязать себе руки:
«…мы не устраним самый корень зла, даже если уничтожим все основы существующей евангельской догмы. Ибо какая польза нам от свободы мысли,
если она не влечет за собою свободу действий? А это – единственная
цель…всех возражений против христианства». Свободу действий (читай:
свободу от морали) Свифт не признает.
В годы правления королевы Анны (1702-1714) Англия ведет долгую
войну с
Францией, которая известна в истории как война за испанское
наследство. Англия стремилась заставить Францию отказаться от претензий
на испанский престол, чтобы не допустить усиления её могущества в Европе
и колониях. Эта война и стала поводом для серьёзных внутрипартийных
разногласий. Виги настаивали на продолжении войны до победного конца и
обогащались на военных поставках и кредитах, тори заговорили о прекращении войны, так как военные налоги и поборы ложились на плечи землевла12
дельцев. Свифт примкнул к тори, понимая, что война грозит разорением
страны и народными волнениями, он руководствуется соображениями здравого смысла, а не ложного патриотизма.
В августе 1710 года Свифт вновь покидает Ирландию и вскоре по приезде в Лондон знакомится с лидерами нового торийского правительства, победившего на выборах, -- Робертом Гарли, будущим графом Оксфордом и
Генри Сент-Джоном, вскоре виконтом Болинброком. 1710-1714 годы – период самой интенсивной деятельности Свифта в качестве журналиста и памфлетиста. Свифт не просто очевидец политических событий, но их непосредственный участник. Большой фактический материал о жизни самого писателя в эти годы, о политических и литературных событиях Лондона той поры
содержат письма Свифта, опубликованные уже после его смерти как «Дневник для Стелы» /1766/.
«Дневник для Стелы» отличается интересом к повседневной жизни, на
фоне которой и выступают исторические лица, достоверностью и эмоциональностью в силу личного характера этого документа. Свифт создает выразительные портреты министров, возглавлявших торийский кабинет, неоднократно подчёркивая достоинства своих покровителей: «Я почитаю мистера
Сент-Джона самым выдающимся молодым человеком из всех, каких я когдалибо знавал; ум, одарённость, красота, проницательность, образованность и
превосходный вкус…», не меньше
похвал заслуживает мистер Гарли:
«…самый бесстрашный из людей и менее всего склонен падать духом», к тому же, он «слишком бескорыстен». Однако, это лишь одна сторона всесильных министров. Втягиваясь в партийные распри, Свифт обнаруживает, что
между двумя лидерами существует явное соперничество. Проницательный
ум сатирика замечает, что Гарли часто бывает беспечен в критических ситуациях, а Болинброк ссорится со своими единомышленниками. Из-за партийных склок, чувства честолюбия и соперничества министров страдают интересы государства, откладывается заключение мира, и Свифт приходит в уныние
13
от «тысячи непостижимых вещей, происходящих в…государственных делах…»
Свифт описывает не только политические подробности жизни первых
лиц государства, но отмечает и частные бытовые детали: Гарли и Сент-Джон
-- любители выпить, а Сент-Джон, к тому же, «изрядный повеса». «Дневник»
всё больше приобретает своеобразную сюжетность, психологизм. Подобным
опытом Свифта воспользовался роман Х1Х века, здесь заложена его программа: «изображать историю не с парадной эффектной стороны, а как будничную жизнь и великих мира сего…без всякого подобострастия и приукрашивания…У Свифта можно было поучиться и новому способу изображения
характера, куда более сложному, чем у Филдинга…»*
Вместе с Сент-Джоном, незаурядным остроумцем и полемистом,
Свифт издаёт еженедельник «Экзаминер» («Исследователь»), на страницах
которого номер за номером разъясняет политическую ситуацию, разоблачает
злоупотребления тех, кто заинтересован в продолжении войны, иными словами – подготавливает общественное мнение к принятию мира. И хотя Свифт
и заявил, что собирается заниматься «явлениями, а не личностями», жанр
политического памфлета под его пером приобретает черты портретирования,
характерологии. Он презрительно отзывается об «искусстве политической
лжи» Томаса Уортона – лидера партии вигов («Исследователь №18,1710), в
честь которого Аддисон и Стил сочиняли панегирики. Свифт посягнул на самого Мальборо – Джона Черчилля, прославленного полководца, главнокомандующего английскими войсками . Для многих он был воплощением славы и доблести. Свифт рисует Мальборо как беспринципного карьериста и
чрезвычайно корыстного человека, перечисляя его многочисленные доходы и
награды («Исследователь» №16,1710). В «Дневнике», характеризуя Мальборо, Свифт краток: «…он, без сомнения, подлец и никаких других заслуг,
кроме военных, не имеет…», «он ненасытен, как сама преисподняя».
*Инг ер А.Г. Докт ор Джонат ан Свифт и ег о «Дневник для Ст еллы» // Дж.Свифт . Дневник для Ст еллы /Сост .
А.Г.Инг ер, В.Б.Микушевич. – М.,1981. –С.518.
14
А потом появился памфлет «Поведение союзников» /1711/, где Свифт
прямо заявляет о необходимости прекращения войны и обосновывает условия заключения мира. Памфлет достиг своей цели – в короткий срок его несколько раз переиздавали, его читали во всех кофейнях и клубах и, наконец,
вопрос о заключении мира был вынесен на обсуждение в парламенте. Не всё
шло гладко – разногласия, подкупы, нерешительность, предпочтение личных
интересов общественным, заигрывание и тайные соглашения с противником
(на всякий случай) – одним словом, закулисные интриги держали страну в
мучительной неизвестности. Но, наконец, в апреле 1713 года долгожданный
мир был заключен в Утрехте, а до этого многие лидеры вигов обвинены во
взяточничестве и смещены со своих должностей, среди них – Роберт Уолпол,
военный министр, и главнокомандующий армией Мальборо. Свифт мог быть
доволен и по праву считать себя причастным к столь важным государственным переменам.
Перемены в собственной судьбе Свифта не очень радовали или были не
те, которых он ожидал. Свифт сожалеет, что из-за партийных разногласий
рвутся прежние дружеские связи, особенно горек разрыв с Аддисоном, которого он глубоко уважал и почитал как поэта: «…я всё же не знаю никого, кто
был бы мне хоть вполовину так приятен, как он». А потом сетует: « Мистер
Аддисон и я разнимся теперь друг от друга, как чёрное и белое…» Зато в
круг друзей и единомышленников входит Джон Гей, поэт и драматург, автор
знаменитой «Оперы нищих», Джон Арбетнот, лейб-медик королевы, который
тоже принял участие в «памфлетной войне» и создал портрет нации – Джона
Булла, символизирующего Англию и англичан. Крепла дружба с поэтом
Александром Поупом. С новыми друзьями Свифт создает литературный клуб
Мартина Скриблеруса (Писаки). А вот отношения с министрами Оксфордом
и Болинброком становятся натянутыми. Свифт помогал правительству тори
не за плату, а по убеждению. Но он стремился к независимости, которую
могла бы обеспечить достойная должность – на такую награду он был вправе
рассчитывать. И Гарли, и Сент-Джон обещали ему свою поддержку, но вот
15
появляется несколько вакансий в Лондоне, а Свифт всё не получает места. И
со сдержанной горечью он признаётся в письмах Стелле: «Возвратиться без
какого-либо почетного вознаграждения было бы слишком унизительно». Поэтому неудивительно, что полученное после долгих проволочек место декана
(настоятеля) собора св. Патрика в Дублине, Свифт воспринимает как изгнание. Позже, в письмах друзьям, Свифт не один раз выразит сожаление, что
вынужден жить в Ирландии: «Лучшую и самую прекрасную часть своей
жизни я провел в Англии – там я завёл друзей, там же оставил свои желания.
Я навек осуждён на жизнь в другой стране – что мне остаётся?» В августе
1714 года он уезжает в Ирландию, где его ждала Стелла.
Кто она – Стелла? Какое место занимала в жизни Джонатана Свифта?
Стеллой Свифт звал Эстер Джонсон, она была дочерью управляющего
имением Мур-Парк. Здесь, в доме Темпла, Свифт впервые увидел Эстер
восьмилетней девочкой, стал её учителем и старшим другом. Повзрослевшая
Эстер влюбилась в своего учителя. Биографы писателя до сих пор теряются,
разгадывая тайну их взаимоотношений. Стелла была умной и красивой женщиной, Свифт восхищался её нравственным обликом, относился к ней с
неизменным уважением, был искренне привязан к ней. Но, не желая вступать
в брак, он мог предложить ей только дружбу, духовную близость. И Стелла
приняла такие условия; хотя у неё была возможность выйти замуж – она сделала выбор в пользу Свифта. Возможно, она всё-таки надеялась стать его женой. Некоторые биографы даже утверждают, что Стелла состояла в тайном
браке со Свифтом, но характер их взаимоотношений от этого не изменился, а
настояла на браке сама Стелла, когда узнала о существовании соперницы.
Эпизод с тайным браком упоминает в биографии Свифта Вальтер Скотт, издавший в 1814 году в Эдигбурге собрание сочинений Свифта.
По большому счету, подобные слухи и домыслы неважны. Гораздо
важнее и интереснее то, что грозный и язвительный сатирик Свифт раскрывается в письмах Стелле с необычной стороны. «Дневник для Стеллы», без16
условно, характеризует не только эпоху, но и его самого. Причём, сведения
эти можно считать наиболее достоверными, так как письма писались близкому человеку без намерения публикации.
Ещё когда Свифт получил приход в Ларакоре, он уговорил Стеллу вместе с её компаньонкой переехать в Ирландию. Сюда в Ларакор он и пишет ей
из Лондона на протяжении нескольких лет /1710-1713/ почти каждый день.
Сообщения о политических и литературных новостях перемешаны с вопросами о её здоровье, материальных делах, советами почаще гулять, признаниями, что скучает. Свифт интересуется, что она читает, как проводит время,
шутливо упрекает в пристрастии к картам и подробно пишет, где сам бывал,
с кем обедал, как себя чувствует. «Так-с,а вы, небось, уже возвратились теперь к ломберу и своему декану и готовитесь к Рождеству, которое я желаю
вам провести как можно веселее. Да, и, пожалуйста, не проигрывайте денег и
не играйте в азартные игры. Ноци вам, плоказницы, влемя уже позднее, и я
лягу баиньки, потому что сон у меня не клепкий, и я никогда теперь не отваживаюсь выпить после обеда кофия или чаю, но зато утлом я плосыпаюсь с
болсим тлудом. Причиной тому, как видно, время и возраст. Ноци , длагоценнейшие МД». Язык писем порой напоминает детский лепет – Свифт использует нежные словечки, как ребенок, коверкает слова, Стеллу он часто
называет МД (моя дорогая), или это обращение к обеим дамам – Стелле и её
компаньонке (мои дорогие), а компаньонку Стеллы миссис Дингли называет
МС (миссис старшая). Свифт напоминает Стелле о своей привязанности, говорит, что «любит МД в тысячу раз больше чего бы то ни было на свете»,
шутливо дурачится: «Прощайте, длагоценнейшие Рюбимые всем селдцем и
душой МД. Прощайте МД, МД, МД. Досвид, Досвид, Досвид, МС, МС,
Тлам, Тлам, Тлам, судалыни, тлам».
В эти же годы Свифт познакомился с молодой женщиной, которую по
иронии судьбы тоже звали Эстер – Эстер Ваномри, или Ванесса, как называл
её Свифт. Ванесса была намного моложе Свифта, и он опять очутился в роли
наставника. Ванесса привлекла Свифта как незаурядная, одарённая натура,
17
он и не предполагал, что двадцатилетняя пылкая девушка полюбит его. Все
доводы разума и убеждения Свифта оставаться в рамках дружбы оказались
бесполезны. Импульсивная и непредсказуемая Ванесса полностью сосредоточилась на своём чувстве и после отъезда Свифта в Ирландию в августе
1714 года через несколько месяцев отправляется вслед за ним.
Письма Стеллы к Свифту не сохранились, но мы можем судить о её духовном облике по «Дневнику». Письма Ванессы к Свифту были опубликованы после её смерти вместе с поэмой «Каденус* и Ванесса», согласно её завещанию. В отличие от Стеллы, умевшей владеть собой, Ванесса не может
сдержать своих эмоций . Её письма звучат то как упрёки, то как просьбы о
снисхождении, то как мольбы: «Умоляю вас; напишите мне как можно скорее; это будет невыразимой радостью для той, которая всегда_________».
Намеренная холодность Свифта, который оказался в двусмысленном положении, когда Ванесса явилась в Дублин (рядом жила Стелла), глубоко поражает девушку и причиняет боль: «Некогда вы почитали за правило поступать
так, как находишь справедливым, и не обращать внимания на то, что скажет
свет. Почему бы вам не придерживаться этого правила и сейчас? Помилуйте,
навещать несчастную молодую женщину и помогать ей советами, что же
предосудительного? Ума не приложу. Вы же знаете, стоит вам нахмуриться,
и моя жизнь уже невыносима для меня. Сначала вы научили меня чувству
собственного достоинства, а теперь бросаете на произвол судьбы. Единственное, о чём я теперь вас прошу – хотя бы притвориться ( коль скоро иное
для вас невозможно) тем снисходительным другом, каким вы некогда были…Простите меня! Умоляю вас, поверьте, не в моей власти удержаться от
жалоб».
А что Свифт? В письмах к Ванессе его облик иной, нежели в «Дневнике для Стеллы». Сдержанный, рассудительный тон не оставляет сомнений –
он ценит и почитает Ванессу, но просит образумиться: «Считаю своим долгом просить вас побольше следить за своим здоровьем, встречаться с людьми
*Под Каденусом Свифт подразумевает себя, сокращённо Кэд.
18
и гулять, в противном случае вас одолеет хандра, а ведь нет недуга глупее и
тягостней, и если справедливо, что обладание всеми жизненными благами
служит в какой-то мере от неё защитой, тогда у вас для этого решительно никакого повода. Кэд ______ уверяет меня, что по -прежнему чтит, любит и
ценит вас больше всего на свете и сохранит эти чувства до конца своих дней.
Но вместе с тем, он умоляет вас не делать ни себя, ни его несчастным из-за
ваших фантазий … Неужели вы при всём вашем достоинстве и здравом
смысле будете вести себя иначе, чтобы сделать Кэда ________ и себя
несчастными? Приведите в порядок свои дела и покиньте этот гнусный остров…» Но Ванесса не могла быть благоразумной, она томилась в одиночестве, состояние её здоровья ухудшалось. Предполагают, что в апреле 1723
года она узнала о тайном браке Свифта с Эстер Джонсон, что ускорило развязку – через два месяца она умерла от чахотки. Вряд ли , Свифта можно винить в этой смерти. Место в его сердце прочно занимала Стелла. И когда в
1726 году Свифта уведомили, что в печати должна появиться поэма «Каденус
и Ванесса», посвящённая когда-то им Эстер Ваномри, он оценил её как «галантный жест», который не может разрушить давние и прочные узы: «…если
кое-кто станет любить меня меньше из-за того, что столько лет назад я сочинил какую-то безделицу, пусть себе думают всё, что им заблагорассудится»
/цит. в пер. А.Г.Ингера/. Вину свою Свифт определил в названной поэме – не
сумел устоять перед лестью, поддался мелкому тщеславию:
Красавицей с таким талантом
Он предпочтен всем этим франтам !
Он по достоинствам своим
Такою нимфою ценим …
Одна из древних истин школьных:
Лесть -- пища для самодовольных,
Но это лакомство глупцов
Порой прельщает мудрецов.
Каденус гордости стыдился,
19
Но в глубине души гордился
Любовью вдумчивой такой,
Успех оправдывая свой.
/ перев. В.Г. Микушевича /
Стелла помирилась со Свифтом, хотя известие, что он много лет таил
свои отношения с другой женщиной, не прошло для неё даром. Душевная
травма сказалась на здоровье, у неё тоже развивался туберкулёз, она слабела.
Свифт потерял Стеллу в 1728 году, но она навсегда осталась с ним рядом.
Стеллу похоронили в соборе св. Патрика, где впоследствии нашёл успокоение и Свифт.
Но до этого были ещё годы творческой деятельности и борьбы, слава
национального героя Ирландии. Свифт и в изгнании заставил считаться со
своим пером. Ирландия начала ХУШ века находилась в жалком состоянии.
Англия пресекала самостоятельную хозяйственную деятельность Ирландии,
используя её как сырьевой придаток. Запрет на ввоз ирландских товаров и
зерна в Англию привёл к разрушению земледелия, судостроения, суконной
промышленности Ирландии. Ирландский парламент, который Свифт называл «вшивым парламентом», не имел должной самостоятельности.
И вот в 1720 году появляется «Предложение о всеобщем употреблении
ирландской мануфактуры», где автор даёт простой совет – не носить английские одежды, не использовать английские ткани. Это было началом разговора о положении дел в Ирландии, её праве на самостоятельность. Власти посчитали памфлет опасным. Печатник был привлечён к суду, стали искать автора, но никто имени Свифта не назвал.
Проходит четыре года, и Свифт выступает в новой роли – на этот раз
скромного дублинского торговца сукном. «Письма Суконщика» /1724-1725/
занимают центральное место в ирландской публицистике Свифта. Поводом
для их написания послужила чеканка мелкой разменной монеты для Ирландии английским коммерсантом Вудом. Вуд, получивший патент от англий20
ской короны, наводнил Ирландию неполноценной монетой, вопреки постановлению ирландского парламента не принимать её. Первое письмо суконщика открывается обращением к «торговцам, лавочникам, фермерам и всем
простым людям Ирландии». Подобного адресата у Свифта ещё не было.
Предыдущие памфлеты и сатирические произведения были рассчитаны на
образованную читательскую публику, знакомую с литературой, разбирающуюся в политике; отсюда – то античная цитата, то реминисценция из современных авторов, то политическая и историческая аллюзия. Суконщик же
обращается к простым людям и цель его другая – не позабавиться, не осмеять, не поиздеваться, а убедить на деле оказать сопротивление. И суконщик
предлагает реальную меру – объявить бойкот монете Вуда. «Братья, друзья и
соотечественники! Обстоятельства, о которых я намерен сообщить вам,
уступают по своему величайшему значению лишь долгу вашему перед богом
и заботам о спасении ваших душ, ибо от них всецело зависят хлеб, одежда и
всё необходимое для жизни вам и вашим детям.<…> все как один стойте на
своём: отказывайтесь от этой дряни. Противиться мистеру Вуду не значит
совершать государственную измену». Забота о собственной выгоде и кармане вполне оправдана – никто не захочет терять одиннадцать пенсов на
каждом шиллинге мистера Вуда. Но постепенно история с монетой Вуда
превращается в повод для размышлений об англо-ирландских отношениях.
Суконщик доказывает, что Англия выкачивает из Ирландии огромные прибыли. А это нарушение прав ирландского народа, который родился таким же
свободным, как англичане. К чувству национального достоинства и взывает
автор, теперь он обращается ко «Всему народу Ирландии». Четвёртое письмо
было самым резким и смелым, по сути , звучал открытый призыв угнетенной
нации к борьбе за свои права: «Средство находится всецело в наших руках, и
я позволил себе … показать вам, что по законам бога, природы и человека
вы являетесь и должны быть такими же свободными людьми, как ваши братья в Англии».
21
Свифту удалось невероятное! «Письма Суконщика», напечатанные на
дешёвой бумаге, быстро раскупались и объединили в общем протесте всю
нацию. Протестовали не только «простые люди», но и дворяне, представители церкви, государственных учреждений Ирландии. Английскому правительству пришлось изъять вудовскую монету из обращения, хотя оно и терпело
убытки. «Суконщик» был объявлен смутьяном, за раскрытие имени автора
предлагалось большое вознаграждение. И хотя ни для кого не было секретом,
что под маской суконщика скрывается Свифт, никто его не выдал. Под суд
отдали печатника, он тоже не назвал Свифта, а присяжные оправдали его, несмотря на давление властей. На требование премьер-министра Уолпола арестовать Свифта, английский наместник в Ирландии ответил, что на это понадобится десять тысяч солдат. Свифт стал кумиром ирландского народа – для
его охраны был создан специальный отряд, его портреты выставляли на улицах, в его честь в Дублине был основан «Клуб Суконщика».
В начале 1726 года после двенадцатилетнего отсутствия Свифт снова
появляется в Лондоне, причём, не с пустыми руками – он привозит для печати книгу, которую можно назвать итоговой в его творчестве. Это были «Путешествия в некоторые отдалённые страны Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Книга, как обычно для Свифта, вышла анонимно, хотя автор стараниями друга Александра Поупа получил за неё гонорар, единственный за всю свою литературную деятельность.
В литературе Просвещения популярностью пользовались жанры путешествий и мемуаров, претендовавшие на достоверность излагаемых событий.
Свифт использует приёмы популярной литературы в пародийных целях.
Приём «путешествия» сначала завлекает читателя. Свифт начинает с обычного для такой литературы сообщения биографических сведений героя : семья,
воспитание, профессиональная
деятельность, имущественное положение.
Иллюзия достоверности создаётся перечислением точных фактических сведений: географические координаты, математические пропорции роста лили22
путов и великанов, подробности бытовой стороны их жизни (сколько потребляется еды, материи на платье и т.п.), военные и морские термины. Достоверность подчёркивается и формой повествования от первого лица -- перед нами записки непосредственного участника событий. Используется знакомый по роману Д.Дефо мотив кораблекрушения, в результате которого герой попадает на остров. Правда, свифтовский герой видит множество островов и фантастических стран, за счёт этого создаётся обобщённый образ человеческой цивилизации и её обитателя – «человека разумного». Разумность
человечества ставится Свифтом под сомнение, для этого ему и нужна фантастика. Создаётся особый стиль повествования – стиль реалистической фантастики. Особенность такой фантастики в том, что её основой является не чудо,
а реальные факты жизни. Фантастическая ситуация оказывается картиной
действительности и действуют в ней её законы. Поэтому «Путешествия Гулливера» не фантастический роман, а сатирическое произведение в духе памфлета, фантастика – условность, приём для изображения и осмеяния реального мира. Вместе с тем, сатира Свифта не только обобщена, многие иносказания и намёки касаются различных сторон общественной жизни современной
писателю Англии.
Фантастика, игра различными точками зрения (лилипуты, великаны,
гуигнгнмы, Гулливер и др.) позволяют Свифту показать относительность
многих человеческих суждений и представлений о жизненных ценностях и
приоритетах.
Амбиции и тщеславие лилипутов смешны, потому что Гулливер одной
ногой мог разрушить их столицу и раздавить всю армию, проходившую церемониальным маршем между его ногами. А чтобы лучше рассмотреть самого могущественного монарха в мире, каковым представляется король лилипутов, Гулливеру приходилось ложиться набок или сажать «знатную особу»
на руку. Маленькие человечки копошатся у ног Гулливера, интригуют, ссорятся, ведут междоусобные и религиозные войны. Герой замечает, что обычаи и нравы лилипутов напоминают ему родную Англию. Возникают прямые
23
политические аналогии, реальные подробности которых становятся известны
читателю по многим письмам самого Свифта в «Дневнике для Стеллы». Лилипутия похожа на Англию в царствование королевы Анны и Георга I. Сам
лилипутский монарх напоминает Георга I, низкорослого, но амбициозного:
«Ростом он почти на…ноготь выше своих придворных, одного этого совершенно достаточно, чтобы внушать почтительный страх». Мало того, этот
пигмей стараниями придворных подхалимов считает себя «монархом над
монархами, величайшим из всех сынов человеческих, ногами своими упирающимся в центр земли, а головой касающимся солнца». Политическая
жизнь государства лилипутов похожа на цирковой аттракцион, так как среди придворных ценятся не ум, не порядочность и честность, а «акробатическое искусство». Император заставляет своих придворных прыгать через
палку, и наибольших почестей добивается тот, кто отличился в прыганье.
Таков министр Флимнап, лучше всех овладевший умением прыгать и плясать
на канате. Государственный деятель уподобляется клоуну – это сатирический
портрет английского премьер-министра Уолпола, главы партии вигов. Сами
партии – тори и виги – представлены как высококаблучники и низкокаблучники. Их политические разногласия, по мнению Свифта, не столь существенны, как и споры тупоконечников и остроконечников – аллегория религиозных распрей. Но для самих партий вопрос о каблуках и варёных яйцах принципиален на уровне государственной политики и идеологии. Поэтому инакомыслящие преследуются, и монарх лилипутов намеревается истребить всех
тупоконечников, скрывающихся в Блефуску. С точки же зрения разумного
человека, пустопорожние споры о том, какие каблуки лучше -- высокие или
низкие, с какого конца разбивать яйца – тупого или острого, подобны мышиной возне.
А какое место во всей этой комедии занимает Гулливер? В восприятии
лилипутов он Человек-Гора, но это только физические параметры. Гораздо
важнее духовный облик героя . Уничижительно-пренебрежительное отношение Свифта к человечеству, уподобляющемуся лилипутам, распространяется
24
и на героя. Гулливер и Свифт не одно и то же лицо. Порой мнения автора и
героя совпадают – так, например, Гулливер не захотел стать «орудием порабощения храброго и свободного народа» Блефуску, с которым Лилипутия ведет войну. Но чаще автор средствами сатиры и гротеска полемизирует с Гулливером. Человек-Гора , поначалу с удивлением наблюдавший за крошечными человечками, начинает приспосабливаться к лилипутским порядкам и
всё больше усваивает лилипутское мироощущение. И вот этот великан среди
пигмеев позволяет обыскивать себя, посадить на цепь, а , освободившись от
привязи по милости императора, в знак благодарности падает «ниц к ногам
его величества». Не удивительно, что его величество не сомневается в том,
что обвинённый в государственной измене Человек-Гора с покорностью и
благодарностью примет такое легкое наказание, как ослепление, которым
ему, по милости императора, заменили смертную казнь. Лилипуты уверены:
такое милосердие «удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же
время приведёт в восхищение весь мир». Только спасая свою жизнь, Гулливер разрушает абсурдность ситуации и бежит с острова.
Во второй части романа масштаб меняется. В Бробдингнеге, стране великанов, Гулливер сам превращается в лилипута. Он попадает в ситуации,
которые унизительны для его человеческого достоинства, но кажутся забавными великанам. На несоответствии точек зрения создаётся комический эффект, и Свифт увлекает читателя описанием приключений Гулливера – битвы
с мухами, крысами, плавание в чашке со сливками, встреча с огромной домашней кошкой и т.п.
Но лилипутство героя – факт не только физиологический, как и в первой части, речь идёт о пигмействе внутреннего порядка. Великанам Гулливер
напоминает зверька, подражающего человеку. Рассказ Гулливера об истории,
общественных и политических нравах Англии убеждает короля великанов в
неразумности человекоподобных зверьков – это выпад Свифта в сторону неразумности человеческой жизни в целом.
25
Панегирик Гулливера своему отечеству вызывает недоумение у короля
великанов, и он задаёт множество уточняющих вопросов. Эти уточнения и
составляют материал для сатиры: действительно ли члены парламента «всегда так чужды корыстолюбия, партийности и других недостатков, что на них
не может подействовать подкуп, лесть и тому подобное?» «Разве не случается, что чужой человек, с туго набитым кошельком, оказывает давление на избирателей…?» И почему «люди так страстно стремятся попасть в упомянутое
собрание, если пребывание в нём…сопряжено с большим беспокойством и
издержками…? Такая жертва требует от человека столько добродетели и
гражданственности … всегда ли она является искренней?» Подобные вопросы короля раскрывают позицию самого Свифта и акцентируют внимание на
неприглядных фактах европейской цивилизации: продажность государственных деятелей, судебное крючкотворство и мошенничество, кровопролитные
войны, финансовые махинации. Особенно король озадачен цивилизованным
способом ведения финансов, когда расходы превышают сумму доходов
«больше чем вдвое»: «…король недоумевал, каким образом государство может расточать своё состояние, как частное лицо. Он спрашивал, кто наши
кредиторы и где мы находим деньги для платежа долгов. Он был поражен,
слушая мои рассказы о столь обременительных и затяжных войнах… Он
спрашивал, что за дела могут быть у нас за пределами наших островов, кроме
торговли, дипломатических сношений и защиты берегов с помощью нашего
флота».
Вывод короля великанов о соплеменниках Гулливера и их общественном устройстве беспощаден: «Он объявил, что, по его мнению, эта история
есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и
высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия. <…> большинство ваших соотечественников
есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, ка-
26
кие когда-либо ползали по земной поверхности». Вот так – Гулливерулилипуту отказано не только в разумности, но и в самой человечности.
Рисуя Бробдингнег, Свифт делает попытку предложить разумную программу государственного устройства. В образе короля великанов он развивает популярную в ХУШ веке идею просвещенного монарха, который заботится о нуждах своих подданных, ненавидит интриги и управляет «согласно
здравому смыслу и справедливости». Но, к сожалению, даже законы разума
являются относительной силой. То, что разумно для просвещенного монарха
Бробдингнега, в глазах Гулливера непростительная глупость. Так он оценивает отказ короля воспользоваться изобретением пороха для упрочения своей власти: « Странное действие узких принципов и ограниченного кругозора!
Этот монарх…вследствие чрезмерной ненужной щепетильности, совершенно непонятной нам, европейцам, упустил из рук средство, которое сделало
бы его властелином жизни, свободы и имущества своего народа».
Для Свифта разумно только то, что нравственно, разум и мораль для
него едины, потому что «развращённый разум хуже какой угодно звериной
тупости». К этой мысли писатель вернётся в четвёртой части «Путешествий».
Здесь же развращённый разум оправдывает насилие и уничтожение себе подобных. Ему противостоит мудрый правитель великанов, который считает,
что «всякий, кто вместо одного колоса…сумеет вырастить на том же поле
два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики,
взятые вместе». Забота об «общем благе» -- один из важных этических и социальных принципов просветительской идеологии. Тем горше ирония Свифта, так как «общее благо» -- условность, фантастика Бробдингнега, а не реальность.
В третьей части, где описываются путешествия в Лапуту, Бальнибарби,
Лаггнегг, Глаббдобдриб, ракурс изображения снова меняется. Здесь Гулливер
-- обычный человек, здесь его точка зрения наиболее приближена к авторской, поэтому он единственное разумное существо в безумном мире фантастических стран, напоминающем Бедлам из «Сказки боки» .Объектом сатиры
27
Свифта становится
научно-технический прогресс, точнее отвлечённость
науки, её оторванность от жизни, от реальных запросов времени.
Пародийно описание летающего острова Лапута, где царствует чистая
наука. Отношение Свифта к лапутянам подчёркивается уже в названии острова, которое имеет испанские корни и значит «шлюха». Сами учёные – образчики физического и интеллектуального уродства. У них скошены головы,
вывернуты глаза, они не приспособлены к обычной жизни. Специальные слуги, хлопая их по разным частям тела гремучими пузырями, напоминают им о
необходимости есть, пить, одеваться, смотреть под ноги. И хотя лапутяне
живут за счёт подношений с земель Бальнибарби, способ их управления земными делами – откровенное насилие и деспотизм. Остров заслоняет мятежные земли от солнца и дождя, обрекая людей на голод и болезни, или забрасывает их сверху камнями. «Но если мятежники продолжают упорствовать,
король прибегает ко второму, более радикальному, средству: остров опускается прямо на головы непокорных и сокрушает их вместе с их домами». Через фантастику Свифт остро ставит вопрос о взаимоотношениях власти и
народа. Показательна история бунта города Линдалино, который оказал сопротивление Лапуте, выдвинул дерзкие требования возместить городские
убытки и предоставить право самостоятельного выбора губернатора. Мятежники проявили такое упорство, что лапутянам пришлось оставить город
в покое.
С едкой насмешкой описывает Свифт академию в Лагадо. Пустые и
никчёмные проекты идиотов от науки нагромождаются один за другим и создают фантасмагорическую картину всеобщего безумия: одни учёные занимаются изготовлением пряжи из паутины, другие – извлечением солнечной
энергии из огурцов, третьи – размягчением мрамора, чтобы делать из него
подушечки для булавок. Находятся и такие, кто пытается превратить человеческие нечистоты в питательные вещества. «Жаль только, -- замечает
Свифт, -- что ни один из этих проектов ещё не доведён до конца, а между тем
28
страна в ожидании будущих благ приведена в запустение, дома в развалинах,
а население голодает и ходит в лохмотьях».
Но самыми опасными являются политические прожектёры, которых
Свифт признаёт «совершенно рехнувшимися», так как «эти несчастные предлагали способы убедить монархов выбирать себе фаворитов из людей умных,
способных и добродетельных; научить министров считаться с общественным
благом, награждать людей достойных, одарённых, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов познанию их истинных интересов, которые основаны на интересах их народов; поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы занимать их…» За горькой
иронией скрывается собственная политическая позиция Свифта. Эти строки
перекликаются со второй частью романа, где писатель создал образ просвещённого монарха. Но картину разумного и гуманного государственного
устройства сам Свифт считает «невозможной фантазией».
И как бы подтверждая это, он отправляет Гулливера на остров Глаббдобдриб, остров волшебников. Гулливер беседует с вызванными из загробного мира душами великих людей и убеждается, что история – это анекдот,
комедия масок, где внешнее величие оборачивается внутренней развращённостью и испорченностью. Многие короли ведут свой род от воров и мошенников, подлецы возводятся на высокие должности, знатные титулы и богатства добываются вероломством, угнетением, подкупом, обманом. Развенчивается ореол величия, история раскрывается с оборотной стороны. Из этой
«секретной истории» Гулливер узнал: «кто отправляет стольких королей в
могилу, поднося им кубок с ядом; кто пересказывает происходившие без
свидетелей разговоры государя с первым министром; кто открывает мысли и
ящики посланников и государственных секретарей… истинные причины
многих великих событий, поразивших мир; увидел, как непотребная женщина может управлять задней лестницей, задняя лестница советом министров, а
совет министров сенатом». Свифт изображает изнанку истории, продолжая
линию повествования, намеченную в «Дневнике для Стеллы».
29
Столетием позже другой английский сатирик, писатель Х1Х века Уильям Теккерей, обратится к «непарадной» истории и , подобно Свифту, оценит историю мира как комедию ошибок, ярмарочный балаган , бег по кругу.
И также будет иронизировать, и сомневаться в целесообразности истории,
где тщетны усилия человека сделать мир более разумным и справедливым.
Обвиняя человечество в безумии, Свифт нанизывает одну фантасмагорию за другой, подчёркивая абсурдность действительности: и вот уже Гулливер, приветствуя короля Лаггнегга, вылизывает пол у подножия трона (по
местным придворным обычаям); содрогается при встрече со струльдбругами
– бессмертными, которые своим омерзительным видом перечёркивают самую безумную мечту человечества – мечту о бессмертии.
Но и этого Свифту мало! В гневном исступлении он наносит самый
сокрушительный удар по самонадеянности «человека разумного», отправляя
Гулливера в страну гуигнгнмов, где разумом обладают животные, а человек
низведён до положения скотов.
Одичавшие люди еху кажутся Гулливеру омерзительными созданиями.
В естественных условиях, вдали от цивилизации проявились природные качества человеческой натуры: жадность, агрессивность, жестокость, похоть,
мстительность. Разумные лошади гуигнгнмы вообще считают еху «самыми
грязными, гнусными и безобразными животными, каких когда-либо производила природа». Человеку отказано не только в разумности, но и в человечности. Мнение гуигнгнмов подтверждает и сам Гулливер, рассказывая о нравах
и обычаях цивилизованного человека своему новому хозяину гуигнгнму.
Сведения и факты, которые он излагает, свидетельствуют против человечества. Свифт в который раз говорит о захватнических колониальных войнах и
их причинах, об истреблении целых армий и народов, описывает «поля, покрытые трупами, брошенными на съедение собакам…; разбой, грабежи, изнасилования, пожары, разорение». Он вновь обличает судейских законников,
«смолоду обученных искусству доказывать при помощи пространных речей,
что белое – черно, а чёрное – бело, соответственно деньгам, которые им за
30
это платят»; говорит о продажности политиков, которые с «раболепием будут потакать прихотям и страстям своего господина», о жалком существовании большей части населения, которое добывает пропитание либо тяжким
трудом, либо нищенством и воровством. Разумная лошадь поначалу не понимает Гулливера, так как в языке гуигнгнмов нет слов, обозначающих такие
понятия, как война, ложь, закон, наказание, а потом, опираясь на реальные
факты, изложенные Гулливером, делает вполне закономерный и логичный
вывод о том, что цивилизованные европейцы и еху суть одно и то же. «Ещё
более укрепился он в этом мнении, когда заметил, что подобно полному
сходству моего тела с телом еху…образ нашей жизни, наши нравы и поступки, согласно нарисованной мной картине, обнаруживают такое же сходство
между нами и еху и в умственном отношении».
Так что же отличает человека от животного, если в нём не обнаружено
ни разума, ни добродетели? Пустая условность, фикция – это одежда. Платье
делает человека – мысль, знакомая читателю по «Сказке бочки».
И вот, используя мотив утопии, сатирик рисует сообщество гуигнгнмов. Именно гуигнгнмы разумны и добродетельны, то есть обладают теми
качествами, которыми наделяли «естественного человека» просветители.
Общественное устройство гуигнгнмов строится на принципах разума и законах природы: «Так как благородные гуигнгнмы от природы одарены общим
предрасположениям ко всем добродетелям…, то основным правилом их
жизни является совершенствование разума и полное подчинение его руководству». Казалось бы, вот он – идеал! Но это идеал лишь для Гулливера,
желающего провести остаток дней в стране, где «вовсе не было дурных примеров и поощрений к пороку». Для Свифта же лошадиная утопия – это всеобщее упорядочивание и уравнивание. В этом мире всеобщего доброжелательства нет места настоящим человеческим чувствам – ни любви, ни дружеской привязанности, ни родительской нежности, нет места бурным страстям,
смелому полёту мысли и фантазии. Здесь всё спокойно и целесообразно. Подобный разум хоть и добродетелен, но слишком узок, да и сам идеал гуиг31
нгнмов банален – хорошее поле овса и овсяная каша. Итак, терпит фиаско и
просветительская философия разумного самоограничения и умеренности.
К тому же, Свифт видит то, что Гулливер, проникшись брезгливостью
к еху, не замечает. Гуигнгнмы устраивают облаву на расплодившихся еху,
стерилизуют молодых самцов, а детёнышей приручают, чтобы сделать из них
покорных работников. Утопия рассыпается, потому что в утопии не может
быть места насилию и рабству.
Так каков же итог, каков, в конце концов, замысел? Однозначно ответить на эти вопросы нельзя, понять Свифта нелегко. Вместе с Гулливером он
постоянно бросает упрёк человеку – ты отвратительный еху! Но если Гулливер пишет свои записки, чтобы «просвещать людей и делать их лучшими, совершенствовать их умы», то Свифт скептически относится к подобному
предприятию, его «цель – трудиться не покладая рук, дабы раздразнить
мир», -- так он пояснил свой замысел в письме А. Поупу (29 сентября, 1725г).
Свифт отвергает упрёки в человеконенавистничестве, в письмах тому же
Поупу он разъясняет: «Поймите: я не питаю ненависти к человечеству – это
vous autres
*
ненавидите людей потому, что прежде считали их существами
разумными, а теперь сердитесь, что в своих ожиданиях обманулись…» (26
ноября, 1725г.) А в уже упомянутом письме от 29 сентября подчёркивает: «Я
всегда живо ненавидел все нации, профессии и сообщества, что не мешало
мне любить отдельных людей». Здесь нет противоречия. Признавая достоинство и человечность отдельной личности, Свифт ненавидит то, что делает человека еху – его общественные пороки (он всегда помнил, что человек – существо общественное): прежде всего, тщеславие и самонадеянность. И в этом
автор и его герой солидарны. «Но когда я вижу, как кусок уродливой плоти,
терзаемый физическими и душевными болезнями, раздувается от гордости, -терпение моё немедленно истощается…»,-- так заканчивает свои записки
Свифт-Гулливер.
* вы, все прочие (фр.).
32
Нужно сказать, что Свифт прекрасно осознавал обобщённый характер
своей сатиры, и не так уж важны для современного читателя намёки на конкретные лица и события его современности. В письме аббату Дефонтену, автору адаптированного перевода «Гулливера» на французский язык, вышедшего в Париже в 1727 году, Свифт сообщает в письме: «…вкус у разных
народов совпадает далеко не всегда, однако хороший вкус одинаков везде,
где есть люди глубокие, знающие, здравомыслящие. А потому, если книги
мсье Гулливера рассчитаны лишь на жителей Британских островов, сей путешественник писателем является весьма посредственным. Одни и те же пороки, одни и те же глупости одинаковы повсюду – во всяком случае, в цивилизованных странах Европы, и автор, что пишет лишь в расчёте на свой город, провинцию, королевство или даже в расчёте на свой век, заслуживает
быть переведённым на иностранный язык ничуть не больше, чем быть прочитанным на языке своём собственном.
Поклонники вышеозначенного Гулливера, а их у нас очень много, полагают, что его книгу будут читать до тех пор, пока существует наш язык,
ибо её достоинство не в отдельных мыслях и описаниях, а в наблюдениях над
человеческими глупостями и пороками» (июль, 1727 г).
«Путешествия Гулливера» можно считать итоговым произведением
Свифта, но и после были ещё памфлеты и статьи, где главенствует ирландская тема. Среди них -- «Беглый взгляд на положение Ирландии» и «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества».
Общая мысль обоих памфлетов – горькое осознание того, что страна,
имеющая возможности для процветания, наводнена огромным количеством
нищих, голодных и больных людей. Особенно мрачна фантасмагория Свифта
в «Скромном предложении» /1729/, где за бесстрастным, спокойным тоном
повествования скрывается чувство бессилия что-либо изменить. Памфлет
33
написан в порыве отчаяния – по долгу службы Свифт посещал семьи бедняков, осиротевших детей. Факты, которые он излагает, знакомы ему не понаслышке: «…на улицах, на дорогах и у дверей хижин толпы нищих женщин с
тремя, четырьмя или шестью детьми в лохмотьях, пристающих к каждому
прохожему за милостыней». И поскольку родители не в состоянии содержать
своих детей, а государство не может «найти для них применения ни в ремёслах, ни в сельском хозяйстве», автор под маской простодушного радетеля о
судьбах страны и общества предлагает дешевый и выгодный способ исправить ситуацию – об этой цели и говорит длинное название «предложения».
«Я скромно предлагаю, -- говорит автор, -- на всеобщее рассмотрение
свои мысли по этому поводу, которые, как я надеюсь, не вызовут никаких
возражений.
Один очень образованный американец, с которым я познакомился в
Лондоне, уверял меня, что маленький здоровый годовалый младенец, за которым был надлежащий уход, представляет собою в высшей степени восхитительное, питательное и полезное для здоровья кушанье, независимо от того, приготовлено оно в тушёном, жареном, печёном или варёном виде. Я не
сомневаюсь, что он так же превосходно подойдёт и для фрикасе или рагу». А
дальше также благожелательно и рассудительно даётся подсчёт доходов, которые получат родители при продаже младенцев на мясо, и выгод государства. А выгоды эти несомненны: уменьшится число врагов государства, вырастет национальный доход, увеличится число браков, освященных церковью
и государством, мужья будут заботиться о беременных жёнах и т.п. Одним
словом, людоедство обосновывается и экономически, и политически, и нравственно. Подобной фантасмагории не было ни в одном удивительном приключении Гулливера. Даже омерзительные еху, издевавшиеся над провинившимися соплеменниками (их обдавали с головы до ног испражнениями),
не пожирали собственных детёнышей.
В «Скромном предложении» Свифт остро и болезненно ставит проблему, актуальную для Нового времени (которое, как известно, начинается
34
ХУП веком). Главным богатством страны объявляются люди. Этот тезис постепенно уточняется – об уровне цивилизованности государства начинают
судить по отношению в нём к наименее защищённым слоям населения: женщинам, детям, старикам, больным. В современной Свифту Ирландии люди
становятся бременем – и эта точка зрения не только частная, но и государственная. «Некоторых лиц с мрачным складом характера весьма беспокоит
огромное количество старых, больных или искалеченных бедняков, и меня
просили подумать о таком средстве, которое могло бы помочь нации освободиться от столь тяжкого бремени. Но меня это совершенно не волнует, так
как хорошо известно, что они ежедневно умирают и гниют заживо от холода,
голода, грязи и насекомых, и притом с такой быстротой, которая превосходит
все возможные ожидания… и таким образом страна и они сами весьма удачно избавляются от дальнейших зол». Дорогой читатель, а тебе эта картина не
знакома? Можем ли мы утверждать, даже с поправкой на время и исторический прогресс, что в ХХ1 веке нет никаких оснований для мизантропии в духе Свифта?
В одном из последних своих произведений – «Серьёзный и полезный
проект устройства приюта для неизлечимых» /1733/ -- Свифт, окинув скептичным взором соотечественников, выносит им окончательный диагноз: «По
имеющимся данным численность обитателей Великобритании составляет
немногим менее восьми миллионов. Из них, по очень скромному расчету,
мы можем зачислить половину в разряд неизлечимых». Повсюду неизлечимые дураки, неизлечимые мошенники, неизлечимые хлыщи, неизлечимые
лгуны, подлецы, завистники – одним словом, неизлечимо человечество.
Последние годы жизни Свифт борется с тяжёлой болезнью. Участились
головокружения и головные боли, мучившие его с молодых лет, подступала
глухота, он с трудом мог читать и писать и постепенно терял память. Свифт
предчувствовал трагический конец своей жизни, страшился пережить свой
разум. Однажды, остановившись перед засыхающим вязом, лишившимся
35
верхушки, он сказал своему спутнику: «Так же вот и я начну умирать – с головы». Круг его друзей становился всё меньше – они уходили из жизни. В
письмах немногим друзьям и знакомым он всё чаще жалуется на здоровье и
потери: «Потеря друзей – это тот налог, которым облагаются долгожители, и,
что ещё печальнее, в преклонном возрасте заводить новых друзей, даже если
в этом есть надобность, слишком поздно…» Болезнь и потери обострили
чувство одиночества, Свифт сделался мрачным, избегал людей. В 1742 году
разум окончательно отказал ему. В таком состоянии он прожил ещё три года,
находясь под присмотром близких. 19 октября 1745 года Джонатан Свифт
умер. Когда весть о его смерти разнеслась по Дублину, к дому декана стали стекаться толпы народа, чтобы проводить в последний путь того, кто был
их защитником и героем. Свифт был похоронен в Дублинском соборе. На его
надгробной плите высечена написанная им самим эпитафия, где он подводит
краткий итог своей жизни. А десятилетием ранее им были созданы «Стихи
на смерть доктора Свифта» /1731/, ставшие своеобразной самохарактеристикой, в которой Джонатан Свифт определил главное и в своей личности, и в
своём творчестве:
Мечтой о ВОЛЬНОСТИ дыша,
Лишь к ней рвалась его душа,
Её он звал, всегда готовый
Принять погибель иль оковы.
<…> декана ум
Сатиры полон и угрюм;
Но не искал он нежной лиры:
Наш век достоин лишь сатиры.
Всем людям мнил он дать урок,
Казня не имя, а порок,
И одного кого-то высечь
Не думал он, касаясь тысяч.
36
Хотел, чтоб в исправленье зла
Его сатира помогла.
/перев. Ю.Левина/
Завершая свой жизненный путь, Джонатан Свифт остался верен себе
– он завещал свои небольшие сбережения на постройку сумасшедшего дома,
не забыв при этом нуждающихся друзей. Человек, которого упрекали в человеконенавистничестве и цинизме, занимался широкой благотворительностью, не отворачиваясь от чужих бед и несчастий. Он оказывал денежную
поддержку дублинским беднякам, без всяких процентов и выгоды для себя
ссужал деньгами мелких торговцев и ремесленников, помогая им начать собственное дело. Он обращался с просьбами к своим высокопоставленным знакомым, чтобы выхлопотать кому-то место, должность. Он остался верен
дружбе с Оксфордом и Болинброком, обвинёнными в государственной измене после падения торийского кабинета министров, предлагал свою помощь
и поддержку и Оксфорду, заключённому в тюрьму, и Болинброку, вынужденному бежать из Англии. Да и писал Свифт не ради денег, не ради славы.
Многие поколения читателей и критиков совершенно по-разному воспринимают и оценивают личность этого удивительного человека и его литературную деятельность. Уже в ХУШ веке намечаются две прямо противоположные тенденции. Соотечественник Свифта, писатель С.Ричардсон упрекал
сатирика в стремлении «принизить человеческую природу», а другой английский писатель, Генри Филдинг, ценил гражданскую значимость его литературной деятельности: «Ему по праву принадлежит место среди гениев, каких
знал мир. Он обладал дарованиями Лукиана, Рабле и Сервантеса и в своих
сочинениях превзошёл их всех. Он заставил своё остроумие служить благороднейшим целям, высмеивал как суеверие в религии, так и неверие и различные заблуждения и нарушения нравственности, возникавшие в его эпоху,
и, наконец, защищал свою родину от различных зловредных козней дурных
37
политиков. Он был не только гением и патриотом; в частной жизни он был
добрым и благодетельным человеком…»*
Конечно, сатира Свифта мрачна, пессимистична и беспощадна, и ему,
как любому человеку, были присущи какие-то мелкие чувства -- многие отмечали его высокомерие и честолюбие, но всё это отступает в тень перед величием его негодующей мысли, его неистовой страсти внушить людям ненависть к мерзостям жизни, пробудить их совесть и человечность. В пику бездумному оптимизму Свифт никогда не закрывал глаза на сложности и противоречия жизни, имел мужество сказать о человеке нелицеприятную правду.
Злой смех Свифта никогда не был самоцелью, разновидностью литературной
игры, его оборотная сторона – боль за человека, любовь к людям. Уместно
здесь вспомнить и строки русского поэта, тоже не чуждого сатиры,
Н.А.Некрасова: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть».
И как опровержение свифтовской мизантропии звучат слова его друга Болинброка: «Если бы вы презирали мир так, как Вы изображаете…Вы бы на
него так не злобствовали» (цит. в перев. В.Муравьева).
Несмотря на все обвинения и упрёки, у Свифта находились и последователи, и ученики, даже среди самих обвинителей. Викторианский писатель
У.Теккерей высоко ценил «гротескный юмор» сатирических поэтов, к которым он относил Свифта и Филдинга. Традиция Свифта обнаруживает себя в
произведениях Теккерея 1830-1840 гг., в том числе известном романе «Ярмарка тщеславия». В духе Свифта Теккерей порой оценивает и человеческую
природу. «Нельзя изменить природу людей и снобов,-- пишет он в очерках
«Книга снобов», -- силой любой сатиры; сколько бы вы ни полосовали осла
по спине, он не может превратиться в зебру». Как это напоминает горькую
сентенцию самого Свифта из «Сказки бочки» о том, что «срывание масок…всегда считалось неприличным» в обществе. Правда позже, принимая
концепцию морализирующего юмора, Теккерей гневно объявляет «мораль»
свифтовской сатиры «ужасной», «святотатственной». В «Лекциях об англий*Цит . по: Елист рат ова А.А. Анг лийский роман эпохи Просвещения. – М.,1966. – С.75.
38
ских юмористах», романе «История Генри Эсмонда» Теккерей говорит о
своём предпочтении добродушного юмора злой и едкой сатире. Кстати, исторический роман Теккерея «История Генри Эсмонда» /1852/ посвящён эпохе Свифта, сам Свифт появляется здесь как исторический персонаж. Собственно у реального Свифта и вымышленного Эсмонда много общих знакомых: Аддисон, Стил, Оксфорд, Болинброк. Суждения Эсмонда о его друзьях
и знакомых часто перекликаются с замечаниями Свифта из «Дневника для
Стеллы». Письма Свифта, его биографии, написанные Т.Шериданом и
В.Скоттом, статьи «Зрителя», «Исследователя» стали для Теккерея опорой в
воссоздании облика эпохи и исторических деятелей. Теккерей признаёт величие Свифта, но «безобидный, весёлый юмор» становится для него милее
«отточенных реплик и надуманных сарказмов». Называя Свифта гением, а
его талант блистательным, Теккерей даёт ему отнюдь не лестную характеристику как человеку, ему неприятны его амбиции и надменность. С другой
стороны, Свифт напоминает ему «поверженного и одинокого исполина,
Прометея, терзаемого коршуном и стонущего от боли». Возможно, Теккерей
сумел понять трагизм судьбы этого человека, гения с аналитическим умом,
лишённого всяких иллюзий, и вместе с тем болезненно честолюбивого.
Сам Свифт как будто предвидел, что найдутся те, кто его обвинит, и в
то же время те, кто оценит его заслуги. «Мир никогда не согласится, -- рассуждает он в одном из писем,-- с той характеристикой, какую мы в откровенной беседе даём себе сами. Ум, образованность, отвага, связи с сильными
мира сего, уважение, которым мы пользуемся у хороших людей, обязательно
станут известны, пусть бы даже мы пытались эти достоинства скрыть, пусть
бы даже они остались неоценёнными; и наоборот, наши собственные рассуждения на этот счёт ничего не дадут…» (апрель,1731 г). Что бы ни говорили, сама история причислила Свифта к великим гуманистам и непримиримым правдолюбцам.
Русскому читателю Свифт стал знаком уже в ХУШ веке – в 70-е годы
появился первый перевод «Путешествий Гулливера» Ерофея Каржавина. А в
39
889 году роман был издан в переводе В.Яковенко и П.Кончаловского. Валентин Иванович Яковенко стал одним из первых русских биографов Свифта.
Биографический очерк о Свифте был написан им в 1891 году специально для
серии «Жизнь замечательных людей», издававшейся Флорентием Павленковым. В 90-е годы ХХ века серии павленковской библиотеки переиздавались,
и небольшое, но увлекательное повествование В.Яковенко, думается, будет
интересно и современному читателю. И в том же году, когда появилась первая русская биография Свифта, родился другой его будущий биограф – Михаил Левидов. Он оставил нам блестящую книгу, которая не устарела и по
сей день, где эмоционально и интересно утверждается величие Свифта, человека и писателя. Это художественная биография – «Путешествие в некоторые
отдалённые страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях». Опубликованная в 1939 году,
она также переиздавалась. Творчество Свифта привлекало внимание и русских писателей – Сумарокова, Белинского, Дружинина, Тургенева, Горького.
Отзвуки свифтовской сатиры русский читатель найдёт и услышит в книгах
Гоголя, Салтыкова-Щедрина.
Но сатира Свифта действенна и в наши дни, так как зло и человеческие
пороки живучи. Она настолько обобщена, что сохраняет свою остроту и обличительную силу и для современности. Джонатан Свифт продолжает воинствовать: будит нашу совесть, заставляет преодолевать собственное равнодушие. Читая Свифта, невольно убеждаешься: его время походило на наше,
его еху и политические прожектёры выступают под новыми личинами, осмеянные им глупость и самонадеянность человека – «дурная повторяемость»
истории. А может быть, читатель, это касается и нас с вами.
М.А.Маслова
В данной статье «Сказка бочки» и «Путешествия Гулливера» цитируются в переводе
А.А.Франковского; письма Свифта в переводе А.Я.Ливерганта; памфлеты цитируются по изд.: Дж.
Свифт. Памфлеты /под ред.М.П.Алексеева и Е.И Клименко. – М.,1955; «Дневник для Стеллы» и
переписка Свифта с Ванессой в переводе А.Г.Ингера;
40
41