Тихонова_даклад+

Тихонова Елена Леонардовна
Институт монголоведения, буддологии и
тибетологии СО РАН, г. Улан-Удэ
РУССКИЕ ПРЕДАНИЯ ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ: ГЛУБИНА И
СОДЕРЖАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
Человеческая память избирательна, и в историю, а также в
фольклорную традицию попадают факты, как это принято говорить,
значимые или интересные для человеческого сообщества. Только на
интересе к прошлому, способному пролить свет на настоящее, держится
традиция бытования устных преданий. Как только этот интерес ослабевает,
ослабевает и сама традиция, или – увы! – полностью исчезает. Функция,
изначально присущая жанру предания, заключается в «концентрации
исторического опыта», исторических знаний и трансляции этих знаний во
времени. Отсюда закономерно встает вопрос, насколько глубоко
простирается интерес к своему прошлому у русских, проживающих в
иноэтническом окружении (республика Бурятия), и какие основные
исторические события получили отражение в их фольклорной традиции.
В устной исторической прозе русского населения республики
Бурятия на современном этапе бытуют два типа исторических рассказов.
Первый тип – это так называемые вторичные тексты, или тексты-пересказы
описанных в литературе известных исторических событий (их еще
называют тексты-интерпретации). Второй тип – это тексты, передающиеся
исключительно устным путем и никак не связанные с письменной
традицией. Именно эти тексты представляют для нас особый интерес. Чаще
всего эти тексты принадлежат к кругу так называемой «местной истории» и
только для определенной местности и бывают актуальны, т.е.,
фольклорные тексты исторического содержания проявляют тенденцию к
локализации, так как они являются выражением исторической памяти
локальной этнической группы, а память, по выражению немецкого ученого
Яна Ассмана, «нуждается в месте, стремится определиться в пространстве»
[1, с. 40]. Локализация памяти a priori определяет ее содержание: что такого
случилось в этом месте, чего нам нельзя забыть? Таким образом,
историческая память имеет свое содержание и свою глубину, являясь при
этом необходимым атрибутом этнической идентичности.
И здесь мы сталкиваемся с одной из насущнейших проблем
фольклористики – проблемой соотношения устного рассказа об
историческом событии с самим историческим событием, фольклорного
текста – с реальной историей, т.е. проблемой историзма фольклора.
Фольклор и история – системы коррелирующие. Поступательное движение
истории, в ходе которого меняется/развивается историческое сознание
коллектива, приводит к трансформации способа изображения исторической
2
действительности в фольклоре – от мифологического к конкретноисторическому, т.е., происходит развитие от «обобщенно-фантастических
форм историзма к формам, где структурообразующую роль постепенно
начинает играть историческая конкретность» [4, с. 168]. Однако этот
переход довольно относителен, так как в фольклорных практиках и
мифологическое, и собственно историческое сознание не только не
исключают друг друга, они мирно сосуществуют, являясь специфическими
формами «коммуникативного и культурного воскрешения прошлого» [1, c.
49]. Коммуникативная память, по Ассману, охватывает воспоминания,
которые связаны с недавним прошлым. Это память поколения, которую
этническая общность приобретает исторически [1, с. 52], это личный опыт
людей и опыт 3-4 предшествующих поколений. Культурная же память
этноса направлена на фиксацию того, что оказалось значимым не для 3-4
поколений людей, а для всех поколений во все времена. И это значимое мы
можем обозначить как сакральное знание о прошлом, проливающее свет на
настоящее и дающее надежду на будущее.
На глубину и содержание исторической памяти этноса, на конкретное
содержательное наполнение каждого текста предания оказывают влияние
как универсальные концепты традиционного сознания, так и
специфические местные условия. Так, в Баргузинской долине республики
Бурятия сохранились предания о самопогребении баргутов, осмысляемых
как автохтонное население, жившее там до прихода русских. Сюжет этих
преданий принесен с севера Европейской части России, где он существует
в виде преданий о погребении чуди белоглазой, но сохранность его именно
в Баргузинской долине обусловлена совпадением традиционного сюжета с
историческим фактом. По свидетельству историков, в XIIХШ вв. земли
вокруг Байкала (Предбайкалье и Забайкалье) населяли монголоязычные
племена, наиболее крупными из которых были племена хори и баргут [2, с.
34]. Непосредственным же местом обитания племени баргут было
Забайкалье, а именно Баргузинская долина. Об этом свидетельствует не
только летописный («Сокровенное сказание монголов»), но и
топонимический, и фольклорный материал. Таким образом, предания о
баргутах имеют под собой определенную конкретно-историческую основу.
Однако можем ли мы отнести эти предания к собственно историческим или
в них присутствуют некие мифологические универсалии, способствующие
тому, что предания о баргутах стали «воспоминанием культуры» (термин
Ассмана)?
Одним из основных мотивов, структурирующих предания о баргутах
является мотив «аборигены суть не такие как мы: большие, черные,
волосатые». Также сюжетообразующим мотивом в преданиях о баргутах
является мотив добровольного/недобровольного исчезновения. Самая
распространенная его версия  мотив самопогребения. В устойчивой связи
с ним выступает мотив появления в конкретной местности белой березы:
«<...> оне (баргуты. – Е.Т.) уничтожали себя, когда пошла береза,
услыхали, что белый люд будет. В долине там и делали цараи, камни
3
накладывали, подсекали, уничтожали сами себя» (зап. в с. Б. Уро
Баргузинского района РБ в 1982 г. от Гаськова И.И., 1906 г.р.).
Более полный анализ преданий о баргутах, представленный нами в
монографии «Русские предания Восточной Сибири о заселении и освоении
края» [см.: 4, с. 115-134], показывает, что данные предания относятся к
архаичному пласту народной исторической памяти (глубина довольно
значительная), и в основе содержательной части этих преданий лежит
мифологический «универсум перволюдей». Поэтому информация,
содержащаяся в преданиях о баргутах, значима не только для нескольких
поколений русских поселенцев, а для общины в целом.
Следующая историческая веха, на которой концентрируется
историческая память русских Бурятии и которая отражена в фольклорной
традиции – это заселение и освоение русскими Западного Забайкалья.
Глубина, на которую «погружается» историческая память носителей
преданий, с точки зрения исследователя, – 250 лет. Для коммуникативной
памяти этноса это уже много. Возможно, мы стоим на пороге того, что
данный цикл преданий исчезнет из устного бытования. Но эти предания в
какой-то своей части зафиксированы собирателями и в этом смысле
останутся в истории уже как образцы культурной памяти. Тем более что
русские предания о заселении и освоении Восточной Сибири отражают и в
рамках всего цикла осмысливают исторический процесс присоединения
сибирского региона к Российскому государству. Цикл преданий о
заселении и освоении края русскими обладает достаточной полнотой
известных фольклорной традиции сюжетов и мотивов, наличием
архаических форм преданий: это мотивы основания селений одним, двумя
или группой поселенцев; мотивы добровольного, вынужденного или
насильственного переселения; мотив первой встречи русских переселенцев
с бурятами и др.
В преданиях о первопоселенцах, как правило, время появления
русских в Забайкалье указывается приблизительно: «Потом мы появились
тут, лет триста назад» (зап. в с. М. Куналей Бичурского района РБ в
1960 г.от Каурова А.Р., 1883 г.р.); «Первыми пришли в Бичуру три фамилии
<…> лет триста пятьдесят назад» (зап. в с. Бичура Бичурского района
РБ в 1960 г.от Белых А.С., 1898 г.р.); «Малому Куналею почти триста лет.
Русские его образовали» (зап. в с. М. Куналей Бичурского района РБ в 1960
г. от Фалелеева П.П., 1897 г.р.) и т.д. В народной традиции появление
русских в Забайкалье осмысливается второй половиной XVII века, то есть,
на сто лет раньше, чем это произошло на самом деле. И здесь важно
понимать, что это не банальное незнание истории, не искажение
исторических фактов, а их фольклорное переосмысление – главное, не
когда точно появились русские в Забайкалье, а как долго они живут на этой
земле.
Время основания селения русскими может осмысливаться в
преданиях и через смену поколений (так называемое генеалогическое
время): «Пришел сюда Никита какой-то с пятью сыновьями. <…> Один из
4
его сыновей был моим дедом. Это я маленькая была, дед Дорофей
рассказывал, а ему, наверное, в то время девяносто лет было. Вот и
считайте, сколько лет Никольскому» (зап. в с. Никольское
Мухоршибирского района РБ в 2000 г. от Леоновой М. П., 1934 г.р.). По
всей видимости, генеалогическое время ближе к действительности, нежели
приблизительные датировки рассказчиков, оперирующих столетиями.
Общественная значимость данного цикла преданий обусловила их
жизнеспособность и неплохую (по сравнению с другими циклами)
сохранность. Мы имеем в виду вот что. На территории Бурятии, например,
не зафиксировано ни одного текста исторической песни на почти
повсеместно распространенные в Сибири сюжеты о Ермаке, об Иване
Грозном, о Емельяне Пугачеве, в то время как предания на аналогичные
сюжеты, принесенные в Забайкалье русскими поселенцами и усвоенные их
потомками, широко бытовали по всему Забайкалью и составили целые
тематические циклы (за исключением сюжетов об Иване Грозном, который
только упоминается в преданиях о Ермаке, так же, как упоминается царица
Екатерина в преданиях о старообрядцах). Об этом свидетельствуют
фольклорные записи Л.Е. Элиасова, успевшего в 3050-ые годы прошлого
столетия зафиксировать сюжеты исторических преданий, бытовавших на
территории Забайкалья. «Здесь можно услышать подробные повествования
о Степане Разине, о Емельяне Пугачеве, об Александре Суворове, о Н.Г.
Чернышевском и многочисленные предания самого разнообразного
характера о декабристах. Эти предания рассказываются как большими
знатоками устной народной поэзии, <…> так и теми, кто знает по одному,
по два предания»,  писал в 1966 году в предисловии к сборнику текстов
«Байкальские предания» Л.Е. Элиасов [5, с. 38-39]. Однако сегодня
предания, о которых говорит Л.Е. Элиасов, нам зафиксировать не удается
(за исключением преданий о братьях Кюхельбекерах). Не спасло их даже
то (в фольклорной версии), что когда-то эти предания в иноэтнической
среде являлись для русских индикаторами этнической идентичности.
Неотъемлемой частью исторической памяти русских в Бурятии стали
культурные и хозяйственно-бытовые отношения русских и бурят,
отраженные в преданиях и устных рассказах. Во многих текстах,
записанных от компактно проживающих на территории Бурятии
современных старообрядцев (семейских) и содержащих мотивы дружбы с
бурятами и обязательного угощения, присутствуют и мотивы,
характеризующие хозяйственные взаимоотношения семейских и бурят:
семейские арендуют у бурят землю, буряты пасут скот семейских,
семейские рассчитываются с бурятами хлебом. «Мама моя рассказывала,
оне с бурятами дружили. У них землю арендовали.<…> Вот мама
рассказывает, что ее сосед арендовал у них там землю. Потом, наверное,
они, говорит, отрабатывали, и семена давали» (зап. в с. Б. Куналей
Тарбагатайского района РБ в 2001 г. от Голендухиной И.В., 1934 г.р.).
Особенно устойчивы в рассказах старообрядцев мотивы, связанные с
хлебом. Это объясняется тем, что для земледельца хлеб является
5
непреходящей ценностью, и тот факт, что кто-то может обходиться без
него (в данном случае  скотоводы-кочевники), поражал воображение и
входил в устную традицию: «У их же (у бурят.  Е.Т.) ни печеного,
ничо…Чтобы что-то спечь, или что-то такое, у них же не было понятия
так. Оне только мясо такое и варили» (зап. в с. Б. Куналей
Тарбагатайского района РБ в 2001 г. от Семенова Г.Л., 1927 г.р.).
Большую группу преданий, записанных от русских старожилов
Восточной Сибири, составляют топонимические предания. Эти предания
имеют весьма существенное значение для их пользователей, объясняя
происхождение названий населенных пунктов и географических объектов
Байкальского региона, и при этом являясь способом хранения и передачи во
времени и пространстве архиважной этноисторической, этнокультурной
информации. Топонимическая система Восточной Сибири, представленная
в русских преданиях, дает богатейший материал для воссоздания народной
картины мира, позволяет задуматься над тем, какие факты, события, люди
были важны для наших предков, отразивших в названиях «местную
историю». Например, свои названия населенные пункты получают, согласно
преданиям, по имени или фамилии конкретных людей, вполне реальных
(естественно,
в
рамках
фольклорной
традиции),
социально
детерминированных, возможно, действительно некогда основавших селения
или являвшихся одними из их первых жителей: «Шигаево село. Название
произошло от носителей фамилии Шигаевых» (зап. в с. Шигаево
Кабанского района РБ в 1956 г. от Алферова И.С., 82 года); «Рассказывают,
что здесь когда-то жил какой-то Катаев или Кадаев. Он жил один. Потом
сюда стали переселяться другие люди. А село стали называть Кадая» (зап.
в с. Кадая Калтинского района Читинской обл. в 1963 г. от Туезова И.П.,
1897 г.р.); «Как произошло название Пашино и Фофаново? По имени первых
поселенцев: Паша и Фофан» (зап. в с. Кабанск Кабанского района РБ в 1984
г. от Капустиной М.Г., 1911 г.р.). Информативность (языковой код)
топонимов Шигаево, Кадая, Пашино, Фофаново заключается в указании на
этническую принадлежность создавших топонимы людей, что рождает
целый ассоциативный ряд: люди какой национальности основали село, на
каком языке они говорили/говорят, какого они вероисповедания, какие
соблюдают обычаи и совершают обряды и т.д. Эта информация, конечно же,
является содержанием исторической памяти этноса.
Совместное проживание на одной территории русского и бурятского
народов, взаимодействие и взаимовлияние в области материальной и
духовной жизни, создание смешанных браков стимулировали появление в
русскоязычной среде и преданий на сюжеты бурятского генезиса. Русским
поселенцам важно было уяснить этническую специфику бурятского
народа, тем более, если буряты были не просто соседями, а становились
родственниками. Способствовали такому уяснению, прежде всего,
этногенетические предания бурят, зафиксированные в репертуаре русских
старожилов.
Этногенетические
предания,
являясь
«этнически
специфичными», несли в себе информацию о бурятском народе, обладание
6
которой способствовало, во-первых, адаптации русских первопоселенцев в
новых для них условиях проживания, и, во-вторых, развитию
добрососедских/родственных взаимоотношений с бурятами. Таковы
этногенетические предания «О Бурядае и Суйхане», «Богатырь Хоридой»,
«Олзой, сын бурята», «Баргу и Булагчин» и другие (записи разных лет Л.Е.
Элиасова) [см.: 5]. Давно и на каком-то этапе своего бытования прочно
войдя в репертуар русских сказителей, предания на иноэтнические сюжеты
являются неотъемлемой составной частью исторической памяти русских и
составной частью русской локальной традиции Байкальского региона,
определяя тем самым ее специфику.
Таким образом, можно сделать вывод, что предания как форма
хранения и передачи информации являются важнейшей частью
исторической памяти народа. Глубина этой памяти в преданиях русского
населения Восточной Сибири определяется в конкретном временном
выражении: «до прихода русских», «лет 300-350 назад» и т.д. События,
составляющие содержание исторической памяти русских в Бурятии, весьма
разнообразны – от «дорусского» периода в жизни региона до событий
недалекого прошлого.
Литература
1. Ассман Ян. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая
идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М.М. Сокольской. – М.:
Языки славянской культуры, 2004.
2. Зориктуев Б.Р. Прибайкалье в середине VIVШ вв. – Улан-Удэ, 1996.
3. Путилов Б.Н. Типология фольклорного историзма // Типология народного
эпоса. – М.: Наука, 1975.
4. Тихонова Е.Л. Русские предания Восточной Сибири о заселении и освоении
края. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2006.
5. Элиасов Л.Е. Байкальские предания. Фольклорные записи. – Улан-Удэ: Бур.
кн. изд-во, 1966.